Хельсрич

Эпилог Пепел

Они называют это Сезоном Огня.

Пепельные пустоши задыхаются от пыли и золы ревущих вулканов. Пикты со всей планеты вновь и вновь показывают одно и то же. Наши корабли на орбите наблюдают, как Армагеддон исторгает огонь, и отправляют на поверхность снимки, чтобы и здесь можно было увидеть гнев планеты во всей полноте.

Сражения на большей части мира закончились, но не победами или поражениями, а из-за того что с самим Армагеддоном спорить бесполезно. Пустыни уже потемнели от вулканических выбросов. Через считанные дни ни человек, ни ксенос не смогут дышать в пустошах. Лёгкие заполнят пепел и зола, а техника засорится и не сможет сдвинуться с места.

Поэтому война пока остановилась, но не закончилась. Это не история о триумфе и победе.

Твари ошеломлены и ползут обратно в города, которые смогли захватить, чтобы укрыться на время Сезона Огня. Имперские войска перегруппировываются на ещё удерживаемых территориях и выбивают захватчиков с тех позиций, где зелёнокожие не смогли достаточно хорошо укрепиться.

Хельсрич одно из таких мест. Некрополь, где сто моих братьев погибли рядом с сотнями тысяч верных душ Империума…

Город-склеп, большую часть которого почти сравняли с землёй за два месяца уличных боёв, и в котором практически не осталось промышленности…

Имперские тактики провозгласили это победой.

Я никогда не смогу снова понимать людей — я перестал быть человеком, когда вступил в ряды Храмовников. Понимание смертных чуждо мне с тех пор как я принёс первые клятвы Дорну.

Но я позволю людям этого удушливого мира торжествовать. Позволю выжившим жителям Хельсрича ликовать и праздновать затянувшееся поражение, которое выставляют победой.

И по их просьбе я вернусь на поверхность ещё раз.

У меня есть то, что принадлежит им.

Они стоят вдоль Магистрали Хель и ликуют, словно на параде. Несколько сотен горожан и столько же свободных от службы гвардейцев. Они столпились с обеих сторон от ”Серого Воина”.

Слуховые рецепторы шлема уменьшают ликующие крики до менее раздражающего уровня, как и в тех случаях, когда пространство вокруг меня подвергается артиллерийскому обстрелу.

Я стараюсь не смотреть на людей, на их раскрасневшиеся лица и сияющие радостью глаза. Для них война закончилась. Их не заботят орбитальные пикты, на которых показаны целые армии орков, окопавшиеся в других ульях. Для населения Хельсрича война закончилась. Они живы — значит они победили.

Трудно не восхищаться такой простотой. Блажен разум, слишком малый для сомнений. И, если честно, то я никогда раньше не видел так яростно сопротивляющийся захватчикам город. Люди здесь заслужили жизнь.

Эта часть города расположена недалеко от проклятых доков и относительно не пострадала. Она осталась под непоколебимым контролем войск Империума. Полагаю, что Саррен и его 101-й бились здесь до последнего.

Несколько человек стоят перед ”Серым Воином”. На большинстве надета охряная униформа Стального легиона. Одного из них я узнал, и он машет мне.

Я иду к нему, и толпа ещё сильнее разразилась ликующими криками. Я двигаюсь впервые за час.

Час я выслушивал нудные речи собравшихся, которые ближайшая вокс-башня транслировала по всему кварталу.

— Гримальд, реклюзиарх Чёрных Храмовников, — грохочет вокс-голос. Ликование усиливается, когда я приближаюсь. Звавший меня солдат тихо здоровается.

Майор или точнее полковник Райкен почти полностью излечил лицо с тех пор, как я видел его в последний раз. Шрамы от ожогов пересекают уцелевшую кожу, но больше половины его черт, да и головы, теперь металлическая аугметика, которую использовали и для восстановления черепа. Он осеняет себя знаком аквилы, и только одна из рук его собственная. Вторая, бионическая — скелет, пока не облачённый в синтетическую кожу.

Я возвращаю приветствие. Речь по воксу — говорит неизвестный мне офицер из штаба генерала Курова — продолжается монотонное изложение моих подвигов в боях бок о бок со Стальным легионом. Моё имя выкрикивают тысячи людей, и я поднимаю кулак, приветствуя их.

И всё это время я вспоминаю, как погибли мои братья.

Погибли за них.

— Квинтус-адъютант Тиро выжила? — Спрашиваю я.

— Кирия справилась, — кивает Райкен, пытаясь улыбнуться изувеченным лицом.

Хорошо. Я рад и за него и за неё.

— Привет, сэр, — произносит другой легионер. Я смотрю за спину полковника на человека, который стоит чуть дальше в строю. Целеуказатель останавливается на улыбающемся молодом лице. На нём нет шрамов, но видны морщинки от смеха в уголках глаз.

Вот как. Значит он тоже не погиб.

Я не удивлён. У некоторых людей удача в крови.

Я киваю, и он подходит ближе, явно столь же утомлённый церемониями, как и я. Оратор сейчас рассказывает, как я ”обрушился на инопланетных богохульников, которые посмели осквернить внутреннее святилище храма”. Его слова похожи на проповедь. Он мог бы стать отличным экклезиархом или проповедником в Имперской гвардии.

Одетый в охряную униформу солдат протягивает мне руку. Я иду навстречу его желанию и протягиваю свою.

— Привет, герой, — улыбается мне легионер.

— Здравствуй, Андрей.

— Мне нравится твоя броня. Сейчас она гораздо симпатичнее. Ты сам её перекрасил или это обязанность рабов?

Я не понимаю, шутка это или нет.

— Сам.

— Хорошо! Хорошо. Может теперь тебе стоит отдать мне честь, а? — Он стучит по эполетам, где красуются новенькие и сияющие серебром капитанские нашивки.

— Я не обязан отдавать честь капитану Имперской гвардии, — отвечаю я. — Но всё равно поздравляю.

— Да знаю, знаю. Но искренне благодарю за то, что ты сдержал слово и рассказал капитану о моих подвигах.

— Клятва есть клятва, — я не знаю, что ещё сказать маленькому человеку. — Твоя подруга. Возлюбленная. Ты её нашёл?

— Да, — говорит Андрей. Я не знаток человеческих чувств, но вижу, как его улыбка стала хрупкой и натянутой. — Я её нашёл.

Я вспоминаю последний раз, когда видел невысокого штурмовика — он стоял над окровавленным трупом начальника доков и вонзил штык в шею ксеноса за секунду до обрушения базилики.

Удивительно, но я рад, что он выжил, но выразить подобное — не так-то просто, особенно при помощи слов. У него такой проблемы нет.

— Рад, что ты выжил, — произносит Андрей мои невысказанные мысли. — Слышал, ты был сильно ранен, да?

— Не настолько, чтобы умереть.

Но очень близко. Мне быстро наскучили слова апотекариев на борту ”Крестоносца” — он считали чудом, что я вообще выбрался из под руин.

Он смеётся, но без особого веселья. Глаза Андрея остекленели с тех пор, как он упомянул о подруге.

— Ты очень целеустремлённый, реклюзиарх. Некоторые из нас поленились тогда. Признаться, я сам ждал спасательные команды — у меня не было доспеха астартес, чтобы разбросать обломки и вернуться в битву на следующий день.

— В докладах, которые я слышал говорилось, что больше никто не пережил обрушение базилики. — Отвечаю я ему.

Он смеётся.

— Да, и это чудесная история, а? Последний чёрный рыцарь, единственный выживший в величайшей битве в Хельсриче. Приношу извинения, что уцелел и нарушил ход твоей легенды, реклюзиарх. Честно обещаю, что я и шесть или семь выживших будем очень тихими и отдадим тебе все лавры.

Он пошутил. Я понимаю это и пытаюсь придумать, чтобы весёлого сказать в ответ. Ничего не приходит в голову.

— Тебя даже не ранило?

— Голова болела, — пожал плечам Андрей. — Потом прошла.

Это заставило меня улыбнуться.

— Ты видел толстого жреца? Ты его знал?

— Признаться, я не припоминаю никого с таким именем или описанием.

— Он был хорошим человеком, тебе бы понравился. Очень храбрый. Он умер не в битве. Он был с гражданскими. Но две недели назад скончался от проблем с сердцем. Эх, думаю это несправедливо. Выжить и умереть в начале новой жизни? Несправедливо.

Есть в этом что-то поэтическое.

Я хотел бы сказать ему что-нибудь ободряющее. Сказать, что восхищён его храбростью и, что его мир переживёт войну. Хотел бы говорить так же легко, как умел Артарион, и поблагодарить солдата, который сражался рядом с нами, когда столь многие бежали. Тогда он оказал всем нам честь, как и павший начальник доков, настоятельница и каждый, кто погиб в ту ночь, когда выжил лишь я.

Но я не сказал ничего. Разговор прервали люди, воспевающее моё имя. Каким же незнакомым оно звучит в их голосах.

Оратор раззадорил толпу, говоря, конечно же, о реликвиях. Люди хотят их увидеть, и именно за этим я здесь. Чтобы показать.

Я подаю знак сервиторам-инокам. Аугметические слуги, выращенные апотекариями ордена и улучшенные Юрисианом, выносят святыни Храма Вознесения Императора. У бездушных созданий нет имён, лишь реликвии — единственное, чем я могу ослабить чувство вины за столь постыдное поражение.

Толпа вновь начинает ликовать, когда сервиторы выступают из хищной тени моего ”Громового ястреба”, каждый несёт один артефакт. Обрывки знамени. Обломок каменной колонны, увенчанный потрескавшимся орлом. Священная бронзовая сфера, в которой плещется драгоценная святая вода.

Мой усиленный передатчиком шлема голос легко услышать. Люди затихают, и над Магистралью Хель воцаряется молчание. Я против своей воли вспоминаю о непроницаемой тишине под горой мраморных и рокритовых обломков, когда на нас обрушился храм.

— Мы судим об успехе своей жизни, — говорю я, — по количеству уничтоженного нами зла.

Это всегда были слова Мордреда, не мои.

И впервые у меня есть замена им. Я понял больше. И мой учитель… ты был не прав. Прости, что мне потребовалось столько времени, чтобы выступить из твоей тени и понять это. Прости, что потребовались смерти братьев, чтобы выучить урок, которому каждый из них пытался меня научить при жизни.

Артарион. Приам. Бастилан. Кадор. Неро.

Простите, что я жив, а вы лежите холодные и неподвижные.

— Мы судим об успехе своей жизни по количеству уничтоженного нами зла. Жестокая истина — ничто кроме крови не ждёт нас среди звёзд. Но Император видит всё, что происходит в Его владениях. И так же нас судят по свету, который мы несём самыми чёрными ночами. Мы судим об успехе своей жизни и по мгновениям, когда приносим свет в самые тёмные уголки Его Империума.

— Ваш мир научил меня этому. Ваш мир, и война, что привела меня сюда.

— Это ваши реликвии. Последние святыни первых мужчин и женщин, которые ступили на эту планету. Самые ценные сокровища ваших предков, и они принадлежат вам по праву наследия и крови.

— Они были на грани уничтожения, и я возвращаю их. И благодарю вас не только за честь сражаться вместе с жителями вашего города, но и за полученные уроки. Мои братья на орбите спросили меня, почему я вынес артефакты из-под обрушившегося храма. Но вам не нужно спрашивать, потому что каждый из вас уже знает ответ. Они — ваши, и ни одна инопланетная тварь не лишит людей того наследия, что они заслуживают.

— Я вынес эти реликвии под солнечный свет для вас — чтобы почтить и поблагодарить. И сейчас я смиренно возвращаю их вам.

На этот раз в радостных криках встречаются и слова оратора. Он произнёс титул, который я поклялся Высшему маршалу Хелбрехту не отвергать во время официальных церемоний, когда стоял перед статуей Мордреда.

— Мне сообщили, — произнёс Высший маршал, — что Яррик и Куров говорили с Экклезиархией. Тебе доверили реликвии, чтобы нести память и честь о Хельсриче в Вечном крестовом походе..

— Когда я вернусь на поверхность, то отдам эти реликвии назад людям.

— Мордред бы так не поступил, — ответил Хелбрехт, скрывая от меня все эмоции и суждения.

— Я не Мордред, — отвечаю я своему сеньору. — И люди заслужили выбор. Именно за них мы сражались в той войне, за них и за их мир. Не просто ради священной жатвы нечеловеческих жизней

И сейчас, когда они скандируют мой новый титул, я гадаю, что же люди решат сделать с реликвиями.

— Герой Хельсрича, — кричат они.

Словно он был один.