Хейнский цикл

ГОРОД ИЛЛЮЗИЙ Фантастический роман

1. Представьте себе тьму. Во тьме, которая противостояла солнцу, пробудился какой-то безгласный дух.

Погруженный всецело в хаос, он не ведал, что такое порядок. Он не знал языка и не знал, что тьма зовется ночью.

По мере того, как разгоралась заря, он шевельнулся, пополз, побежал, то падая на четвереньки, то выпрямляясь во весь рост, но куда он шел, было ему неведомо. Он не знал пути в мире, в котором пребывал, так как само понятие «путь» заключало в себе его начало и его конец. Все, что относилось к нему, было перемешано и запутано, все вокруг противилось ему. Неразбериха бытия усугублялась силами, для которых у него не было названия — страхом, голодом, жаждой, болью.

Сквозь дремучую чащу действительности он брел наугад в тишине, пока его не остановила ночь — самая могучая из этих сил.

Когда вновь забрезжил рассвет, он опять двинулся неизвестно куда. Неожиданно он очутился среди яркого света на поляне, выпрямился и какое-то время стоял неподвижно. Затем закрыл глаза руками и закричал.

Парт увидела его на опушке леса, когда сидела за прялкой в залитом солнцем саду. Она позвала других учащенным биением своего мозга. Но страх ей был неведом, и к тому времени, когда остальные вышли из дома: она уже пересекла поляну и оказалась рядом со страшной фигурой, которая раболепно припала к земле среди высоких созревших трав. Когда они подошли к ней поближе, то увидели, что она положила руки ему на плечи и, низко склонясь над ним, говорила что-то тихое и ласковое.

Она повернулась к ним и удивленно произнесла:

— Вы видите, какие у нет глаза?

Они действительно были огромными, радужная оболочка цвета потускневшего янтаря напоминала своей формой вытянутый овал, глазных белков не было видно вовсе.

— Как у кошки,— сказала Гарра.

— Как желток яйца,— вставил Най.

Он высказал при этом некоторую неприязнь, вызванную этой небольшой, но довольно существенной разницей: отличавшей это существо от человека.

Во всем остальном незнакомец был обычным мужчиной: на лице которого и на обнаженном теле бесцельное продирание через лес оставило царапины. Отличала его только чуть более светлая кожа, в то время как у людей, окружавших его, она была коричневой.

Пока он раболепно прижимался к Земле, как бы укрываясь от солнечного света и трясясь от страха и истощения, они тихо обсуждали его внешность.

Хотя Парт заглянула прямо в его необычные глаза, она не узрела в них ни искры того, что было свойственно человеку

Он был глух к речи и не понимал их жестов.

— Глупый или немного не в своем уме,— подытожил общее мнение Зоув.— А также истощенный. Но это мы можем легко поправить.

С этими словами Кай и юный Турро то ли затащили, то ли завели волочившее ноги существо в дом. Там им вместе с Парт и Баки удалось накормить и помыть: а лотом уложить незнакомца на жесткое ложе, не забыв об уколе снотворного в вену, чтобы тот не мог убежать из этого гостеприимного места.

— А может быть: он синг? — спросила Парт у своего отца

— А ты? Или я? Не будь наивной: моя дорогая,— ответил Зоув.— Если бы я мог ответить на этот вопрос: я смог бы тогда освободить Землю. Тем не менее, я надеюсь все -таки определить безумен он или нет и откуда к нам пришел. Кроме того, может быть мне удастся разгадать тайну его желтых глаз. Разве людей скрещивают с котами или соколами? Такого не было в былые дни до упадка человеческой цивилизации Попроси Кретьян, чтобы она вышла на веранду, дочка

Парт помогла своей слепой двоюродной сестре Кретьян подняться по лестнице на тенистый прохладный балкон, где спал незнакомец. Зоув и его сестра Карел по прозвищу Баки ждали их там Он сидели, поджав под себя ноги и выпрямив спины

Баки возилась со своей рамой, на которую наносила узор. Зоув вообще ничего не делал. Брат и сестра прожили бок о бок много лет и научились легко понимать друг друга. Их коричневые лица были насторожены и в то же время спокойны. Девочки сидели у их ног, не смея нарушить тишину. У Парт был красновато-коричневый цвет кожи и пышные блестящие длинные черные волосы. Из одежды на ней ничего не было, кроме свободных серебристых штанов Кретьян была чуть постарше, смуглая и хрупкая. Красная повязка прикрывала ее пустые глазницы и удерживала на затылке пышные волосы. Как и у матери, на ней была туника из искусно сотканной материи. Было жарко. Летний полдень буйствовал в саду под балконом и дальше в холмистых полях Поляны. Со всех сторон их окружал лес — с одной стороны он так близко подходил к дому что отбрасывал тень своих ветвей на стену дома С других сторон он был так далеко, что казался окутанным голубоватой дымкой.

Все четверо сидели молча. Все вместе и порознь связанные друг с другом чем-то большим, чем слова.

— Янтарные бусы продолжают скатываться неизвестно куда,— сказала Баки

Она улыбнулась и отставила свою работу с пересекавшимися алмазными струнами

— Все твои бусы попадают куда-то а Простор,— сказал ее брат.— Это все подавляемый тобой мистицизм. Ты кончишь так же, как наша мать, со своей способностью видеть узоры в пустой рамке.

— Подавляемая чепуха? — Баки скривилась.— Я никогда ничего не подавляла в себе за всю жизнь.

— Кретьян,— обратился Зоув к племяннице.— У него шевельнулись веки. Он, наверное, сейчас в фазе сновидения.

Слепая девушка подошла к ложу.

Она вытянула руки, и Зоув нежно положил их на лоб незнакомца. Все начали прислушиваться. Но слышать могла только Кретьян.

Через некоторое время она подняла склоненную голову.

— Ничего,— сказала она как-то настороженно.

— Совеем ничего?

— Сплошной беспорядок. У него нет разума.

— Кретьян, дай-ка я расскажу тебе, как он выглядит. Ноги у него когда-то ходили, руки натруженные. Сок и лекарства смягчили сейчас его лицо, но только работающий мозг смог бы быть причиной всех этих морщин.

— Как он выглядел: когда не спал?

— Он был напутан,— сказала Парт,— и смущен.

— Он, возможно, какой-нибудь пришелец,— предположил Зоув,— не землянин... Хотя, как это могло случиться в наше время? Но, может быть: он думает иначе» чем мы. Попробуй-ка еще разок, дочка, пока он еще видит сны.

— Я попробую, дядя. Но я совершенно не ощущаю наличия разума, хоть каких-нибудь чувств или следов мысли. У детей может быть напуганное сознание, но здесь все намного хуже,— тьма и какая-то непонятная мне путаница.

— Что ж, тогда не нужно,— спокойно заметил Зоув.— Негоже разуму оставаться там, где нет другого разума.

— Его тьма похуже моей,— возразила девушка.— Смотрите, на его руке кольцо.

Она на мгновение прикоснулась к нему из чувства жалости или как бы прося у него бессознательного извинения за то, что подслушивала его мысли.

— Да, золотое кольцо без каких-либо отметин или украшений. Это единственное, что было на нем. И разум у него раздет так же догола: как и его тело. И вот бедный зверь выходит к нам из лесу — но кто же все-таки послал его?

Все домочадцы дома Зоува, кроме маленьких детей, собрались в этот вечер в большой комнате внизу, где высокие окна были открыты навстречу ночному воздуху. Свет звезд, деревья вокруг, журчание ручья — все это также присутствовало в тускло освещенной комнате, где было достаточно места для теней: ночного ветерка и тишины.

— Истина, как всегда, сторонится незнакомца,— проникновенно произнес глава дома.— Он поставил нас перед необходимостью выбора нескольких возможностей. Возможно, он таким идиотом и родился, а забрел к нам по чистой случайности. Но тогда, кто его потерял? Возможно, это человек, ум которого пострадал от несчастного случая или был поврежден умышленно? Может быть, это Синг, скрывающий свой разум под кажущимся слабоумием? А может быть он и не человек, и не Синг? Но тогда кто же он? Мы не можем доказать и не можем опровергнуть ни одно из этих предположений. Что же тогда с ним делать?

— Посмотрим, можно ли его обучить,— сказала жена Зоува, Росса.

Старший сын главы дома Маток возразил:

— Если его можно будет обучить, то тогда доверять ему нельзя. Возможно он подослан сюда специально, чтобы его научили способности проникновения. Он станет кошкой, воспитанной добросердечными мышами.

— Я отнюдь не добросердечная мышь, сын мой, как ты изволил только что выразиться, — усмехнулся Зоув. — Значит, ты думаешь, что он — Синг1

— Или их орудие.

— Мы все орудия Сингов. Дай нам совет мальчик. Как бы гы лично с ним поступил?

— Убил бы до того, как он проснется.

Пронеслось легкое дуновение ветерка, где-то на душной знойной поляне жалобно крикнул козодой.

— Интересно. — пробормотала старейшая из женщин,— может быть, он жертва, а не орудие. Может быть, Синг разрушил его мозг в наказание за что-нибудь, что он сделал или подумал, а нам было предначертано по хитрости Сингов закончить за них это наказание, а?

— Для него это было бы настоящим милосердием.

— Смерть —ложное милосердие, — с горечью заметила Старейшая из женщин.

Они еще некоторое время поговорили на эту тему, спокойно, с серьезными лицами, выражая свою озабоченность в основном намеками, когда кто-нибудь из них произносил слово «Синг».

Парт не принимала участия в обсуждении, так как ей было всего пятнадцать пет, но старалась не пропустить ни единого слова старших. Она чувствовала симпатию к незнакомцу и хотела, чтобы он остался в живых.

Вскоре ко всем остальным присоединились Раина и Кретьян. Райна выполнила, как умела, психологические тесты на незнакомце. пользуясь помощью Кретьян, которая попыталась уловить рефлексы психики. Пока что им нечем было похвастать, кроме того, что они установили, что нервная система незнакомца в области мозга, связанная с органами чувств и координацией движения, казалась вполне нормальной, хотя внешние физические рефлексы движения были как у годовалого ребенка, а области мозга, выполняющие функции речи, никак не проявлялись вообще.

— Сила мужчины и координация ребенка, мозг его пуст,-сказала в заключение Райна.

— Если мы не убьем его, как дикое животное. — предположила Баки,— то нам придется приручить его.

— Кажется, стоит попробовать,— произнес брат Кретьян Кай.— Пусть те из нас, кто помоложе, возьмут на себя заботу о нем. Посмотрим, что удастся сделать. Нам не придется в конце концов учить его Канонам для Просвещенных! Во всяком случае, его нужно научить прежде всего не мочиться в постель Я хочу знать, человек ли он. Я пока не составил своего мнения на этот счет. А что думает по этому поводу Глава?

Зоув простер свои большие руки:

— Кто знает? Возможно, анализы крови, которые сделает Райна, скажут нам об этом. Мне. не приходилось слышать, чтобы у кого-нибудь из Сингов были желтые глаза или какие-нибудь другие отличия от людей Земли. Но если он не Синг и не человек, го кто же он тогда? Пришельцы из Внешних миров вот уже в течение двенадцати столетий не появляются на нашей планете.

Так началось его обучение.

Парт поднялась из подвала и, проходя мимо старой кухни, увидела, как Фальк, сгорбившись в одном из оконных проемов, смотрит на падавший за грязным стеклом снег. Он был одинок и смотрел на снег, понурив голову. Это был десятый вечер с тех пор, как он ударил Россу и его пришлось запереть, пока он не успокоится. С того времени он замкнулся и ничего не говорил... Было как-то странно видеть его лицо, лицо взрослого человека, сделавшееся тусклым и тупым из-за ребяческого упрямства.

— Иди к огню, Фальк, — позвала Парт.

Она не остановилась, чтобы подождать его.

Возле очага в большой комнате она забыла о нем и стала думать о том, чем поднять собственное слишком плохое настроение.

Делать было решительно нечего. Снег все шел и шел, лица окружающих стали слишком привычными, книги рассказывали о вещах: которые уже давно не существовали или были где-то далеко, а потому и толку от них не было никакого Вокруг притихшего дома и окружающих его нолей стоял лес, молчаливый лес — бесконечный, однообразный и равнодушный. Зима последует за зимой: и она никогда не покинет этот Дом, потому что некуда будет уходить, и ничего нельзя с этим сделать.

На одном из пустых столов Райна забыла свой «теанд» — плоский инструмент с клавишами, который, как говорили, был хейнского происхождения. Парт подобрала грустную мелодию Восточного Леса, затем переключила регистр на его родное звучание и начала все заново. Она не слишком хорошо умела играть на этом инструменте и медленно находила звуки в такт своим словам, растягивала их, чтобы выиграть время для поиска следующей ноты.

Она сбилась с мелодии, затем все же нашла нужную ноту

Молча с пустыми руками.

Эта была древняя легенда, родившаяся на невообразимо далекой планете. Ее слова и мелодия были частью наследства людей в течение веков. Парт пела ее очень нежно, одна в комнате, освещен ной огнем очага, а за окном в наступавши > сумерках все валил снег.

Она услышала возле себя какой-то звук и, повернувшись, увидела Фалька. В его странных глазах стояли слезы.

— Парт, прекрати,— прошептал он.

— Что-то не так, Фальк?— забеспокоилась девушка.

— Мне больно от этого,— сказал он.

Он спрятал лицо, которое было зеркалом его бессвязного и беззащитного разума.

— Хороша похвала моему пению,— уколола она его.

В то же время она была тронута его словами и больше не пела. Позже этим же вечером она увидела, что Фальк стоял у стола, на котором лежал «теанд». Он не осмеливался прикоснуться к нему, как бы опасаясь выпустить мелодичного и безжалостного демона: заключенного внутри него, который плакал под пальцами Парт и превращал ее голос в музыку.

— Мое дитя учится быстрее, чем твое,— заметила как-то Парт своей двоюродной сестре Гарре,— но твое растет быстрее. К счастью.

— Твое и так уже достаточно велико.— согласилась Гарра.

Она глядела на берег ручья, где Фальк стоял, держа на плечах годовалого ребенка Гарры. Полдень раннего лета звенел трелями сверчков и гудением комаров Черные локоны то и дело касались щек Парт, когда руки ее проворно следовали за нитью прялки. Над челноком уже были видны головы и шеи танцующих цапель, вытканных серебром на черном фоне.

В свои семнадцать лет эта девушка уже считалась самой лучшей ткачихой среди женского населения Дома. Зимой ее руки всегда были выпачканы химическими препаратами, из которых изготовлялись нити и краски, а летом все свое время она уделяла ткацкому станку, приводимому в движение энергией солнечных батарей, воплощая в узоры все, что только приходило в голову.

Мать называла ее «маленьким паучком».

— Маленький паучок,— сказала • она,— не забывай, что ты прежде всего женщина.

— И поэтому ты хочешь, чтобы я вместе с Матоком пошла в Дом Катола и выменяла себе мужа за мой ковер с этими цаплями?

— Я этого никогда не говорила, не так ли?— возразила мать.

Она снова принялась выпалывать сорняки между грядками салата.

Фальк поднялся по тропинке, ребенок на его плечах весело улыбался и стрелял глазками.

Он опустил девочку на траву и спросил как будто она была -взрослая:

— Здесь жарче, чем внизу, не так ли?

Затем, повернувшись к Парт, с серьезной прямотой, характерной для него, он поинтересовался'

— У леса есть конец, Парт?

— Говорят, что есть. Все карты отличаются друг от друга. Но в этом направлении в конце концов будет море, а вот в этом — прерии. Это такое открытое пространство, которое покрыто травой, как наша поляна, но простирается на тысячи миль аж до самых гор.

— Гор?—спросил он с невинной прямотой ребенка

— Это высокие холмы, на вершинах которых весь год лежит снег. Вот такие.

Парт отложила челнок и сложила свои длинные загорелые пальцы в виде горной вершины.

Внезапно желтые глаза Фалька засветились и лицо напряглось.

— По белым — голубое, а еще ниже — очертания далеких холмов.

Парт взглянула на него, но ничего не сказала. Почти все, что он знал, исходило непосредственно от нее, потому что только она все время обучала его. Переделывание его жизни было действенным и стало частью ее собственного взросления. Их умы были тесно связаны между собой.

— Я вижу их, может быть, когда-то видел Я помню их,— произнес он, запинаясь.

— Изображение?

— Нет. Я видел их в своем уме. Я на самом деле помню их. Иногда перед тем, как заснуть, я вижу их. Я нс знаю, как они называются, наверное, просто горы.

— Ты мог бы нарисовать их?

Встав рядом с ней на колено, он быстро набросал на земле контур неправильного конуса, а под ним — две линии холмов, предгорья.

Гарра вытянула шею, чтобы взглянуть на рисунок, и спросила

— И он белый от снега?

— Да. Как будто я вижу их через что-то, может быть, через окно, большое и высокое. Разве это видение из твоего разума. Парт? — спросил он слегка встревоженно.

— Нет,— ответила девушка.— Никто из нас в Доме никогда не видел высоких гор. Я думаю, что никто по эту сторону Внутренней реки не мог любоваться подобной картиной. Эти горы, должно быть, очень далеко отсюда.

Она говорила так, будто схватила простуду.

Сквозь сон послышался звук пилы.

фальк вскочил и сел рядом с Парт. Оба сонными напряженными глазами смотрели на север, откуда доносился нарастая, а затем вдруг исчезая, этот страшный звук, так похожий на жужжание зубьев пилы. Первые лучи солнца как раз начали высветлять небо над черной массой деревьев.

— Воздухолет,— прошептала Парт.— Такой звук я уже один раз слышала, правда, очень давно.

Она поежилась, Фальк обнял ее за плечи, охваченный тем же беспокойством, ощущением далекого, непостижимого, но вполне реально существующего зла, которое двигалось где-то на севере по кромке дневного света.

Звук исчез. В необъяснимой тишине Леса несколько пташек подали свои голоса навстречу заре осеннего дня. Свет на востоке стал ярче.

Фальк и Парт лежали на спине, ощущая тепло и поддержку рук каждого из них.

Проснувшись лишь наполовину, Фальк снова готовился погрузиться в сон, когда она поцеловала его и выскользнула из кровати, чтобы приняться за свою обычную дневную работу. Он прошептал:

— Не уходи, маленький ястреб.

Но она засмеялась и убежала прочь. Он же продолжал дремать, не в силах подняться из сладких ленивых глубин удовольствия и покоя.

Он перевернулся, затем, зевая, сел и стал смотреть на могучие ветви дуба, который как башня, возвышался рядом с верандой, на которой спал Фальк. До него дошло, что, уходя, Парт включила аппарат для обучения во сне, бывший у него под подушкой. Он тихо нашептывал теорию чисел, принятую на одной из планет в созвездии Кита.

От этого ему стало смешно, и прохладца яркого ноябрьского утра разбудила его полностью. Он натянул на себя рубаху и брюки из тяжелой темной мягкой ткани, сотканные Парт, скроенные и приспособленные для него Баки, и стал у деревянных перил на крыльце, глядя на коричневые, красные, золотые деревья, окружавшие Поляну.

Освежающее, еще приятное утро было таким же, как и то, когда первые люди на этой земле проснулись в своих хрупких, заостренных кверху домах и вышли наружу посмотреть на восход солнца, показавшегося над темным лесом. Утро всегда одинаковое, и осень всегда одинаковая, но лет, которым ведут счет люди, много.

На этой земле когда-то была одна раса, а затем пришла другая — завоеватели.

Миллионы жизней канули в Лету. Обе расы ушли за туманные дали горизонтов прошедших времен.

Были завоеваны и вновь утеряны звезды, а годы все шли, и прошло их так много, что Лес древнейших эпох, полностью уничтоженный в течение эры, когда люди творили свою историю, вырос снова.

Даже в туманном необъятном прошлом планеты на это ушло много времени. И не на каждой планете это могло произойти — процесс превращения безжизненного солнечного света в тень и грациозную сложность бесчисленных ветвей, трепещущих на ветру.

Фальк стоял, радуясь утру, и радость его была столь велика, что он даже не мог этого себе представить, ведь до этого утра у него было совсем не много других прекрасных рассветов при столь короткой веренице дней, о которых он помнил, в промежутках между этим днем и темнотой.

Он прислушался к щебету синичек на дубе, чириканью воробьев и стуку дятлов. Через мгновение он потянулся, растрепал энергично свои волссы. и пошел вниз, чтобы влиться в общее русло реки работ по Дому.

Дом Зоува был беспорядочно выстроенной цепью башен: связанных между собой и образовавших замок-ферму. Башни были сделаны из камня и дерева, одни части их стояли на этой земле около столетия, другие — еще дольше. Этот замок-ферма во многом был примитивным: темные лестницы, каменные очаги и подвалы. Но в нем не было ничего незавершенного. Он был надежно защищен от пожаров и воздействий погоды. При этом некоторые его элементы были в высшей степени сложными устройствами или механизмами: приятные желтоватые лампы: свечение которых было обусловлено ядерным распадом, различные автоматические приспособления для уборки дома и двора, стряпни, стирки и работы в поле.

Здесь было довольно обширное собрание музыкальных записей, книг и фильмов. В восточном крыле Дома находилась довольно приличная механическая мастерская.

Все эти предметы были частью Дома, встроенные в него или сделанные вместе с ним, сработанные в нем или в других Лесных Домах. Механизмы были тяжелы и просты: их легко было ремонтировать: только знание источников энергии, приводивших их в движение, было очень искусным и незаменимым.

Недоставало, однако, одного из типов технологических приспособлений. В библиотеке можно было получить достаточно знаний по электронике, которые в это время стали почти инстинктивными. Мальчикам нравилось делать миниатюрные переговорные устройства для связи между отдаленными комнатами. Однако телевидения не было. Не было также телефона, радио или телеграфной связи. Поляна не имела достаточного контакта с окружающим ее миром. Способов коммуникации на далекие расстояния в этом мире не существовало. Было, правда, несколько машин на воздушной подушке, самодельного изготовления, стоявших в гараже постоянного крыла Дома, но ими обычно пользовались только мальчишки для своих игр.

В лесу было довольно трудно управляться с этими механизмами, ведь таежные тропы так узки. Когда люди собирались в гости или для торговли с другими домами, они шли пешком, а если путь был очень долог, то отправлялись верхом на лошадях.

Работа по Дому и на ферме была для всех без исключения легкой и необременительно Удобства не простирались дальше тепла и чистоты, а пища была здоровой, но однообразной, жизнь в Доме была скучным постоянством коллективного существования, чистой безмятежной умеренности. Безмятежность и однообразие обусловливались изоляцией. 3десь жили вместе сорок четыре человека. Ближайший к ним Дом Катола находился в тридцати милях к югу.

Вокруг Поляны со всех сторон простирался нерасчищенный, необследованный, равнодушный Лес. Дикая чаща и над нею небо. Здесь не было бесчеловечности, и ничто не укорачивало жизни, как в городах былых веков, переполненных людьми. Вообще, сохранить нетронутым хоть что-нибудь из сложной цивилизации здесь, среди столь малого числа людей, было исключительным достижением, хотя для большинства из них что-либо другое было просто неведомо.

Фальк все это понимал несколько иначе, чем остальные дети Дома, так как ему всегда приходилось сознавать, что он пришел из этой необъятной и лишенной людей чащи, такой же зловещей и необычной, как и дикие звери, бродившие в ней, и все, чему он научился в Доме Зоува, было подобно единственной свечке, горящей среди необъятной тьмы.

За завтраком — хлеб, сыр из козьего молока и темное пиво. Маток попросил его, чтобы он пошел с ним поохотиться на оленей.

Фальку было приятно. Старший Брат был очень искусным охотником, и таким же становился он сам: во всяком случае, это сближало их обоих.

Но тут вмешался Глава Дома:

— Возьми сегодня Кая, сын мой. Я хотел бы поговорить с Фальком.

Каждый из обитателей Дома имел свою комнату для занятий или работы, а также для сна, когда становилось прохладно. Комната Зоува была маленькой, высокой и светлой, окна ее выходили на запад, на север и на восток. Глядя на осенние скошенные поля и черневший вдали Лес, Глава Дома произнес:

— Вот там, на прогалине Парт увидела тебя. Это было пять с половиной лет назад. Давненько! Не настало ли нам время поговорить?

— Наверное, Глава,— робко произнес Фальк.

— Сказать трудно, но мне кажется, что тебе было около двадцати пяти лет, когда ты объявился здесь. Что есть у тебя от тех двадцати лет теперь?

— Кольцо!

Фальк на мгновение вытянул левую руку.

— И воспоминания о горе?

— Воспоминания о воспоминании.

Фальк пожал плечами.

— Часто, как я вам уже говорил, на какие-то мгновения я нахожу в своей памяти звук голосов, ощущение движения, жеста, расстояния. Эти воспоминания не стыкуются с моими воспоминаниями о жизни с вами. Но они не образуют цельной картины. В них нет какой-либо значимости.

Зоув присел на скамью у окна и кивнул Фальку, чтобы тот сел рядом.

— Тебе не нужно было расти. Координация движения восстановилась у тебя на удивление быстро. И даже, если принять это во внимание, все равно ты учился с поразительной скоростью Меня всегда поражало — а что, если Синги, управляя в былые времена человеческой наследственностью и выдерживая многих из нас в качестве клонистов, отобрали нас за наше послушание и тупость, а ты — отпрыск какой-то мутировавшей человеческой расы, каким-то образом сумевшей избежать генетического контроля. Но кем бы ты ни был, ты в высшей степени умный человек. И вот теперь ты снова один. И мне хочется узнать, а что же ты сам думаешь о своем загадочном прошлом?

Минуту Фальк ничего не говорил. Он был невысоким: худым, хорошо сложенным мужчиной.

Его очень живое и выразительное лицо сейчас было весьма мрачным и полным тревоги. Чувства отражались на нем так же открыто, как и на лице ребенка. Наконец, видимо, решившись: он все-таки сказал:

— Пока я учился прошлым летом вместе с Раиной, я понял, чем я отличаюсь от человеческой генетической нормы. Мы изучали тогда хромосомы вида «хомо сапиенс» и для сравнения выбрали меня. И тогда обнаружилось, по крайней мере, для меня, то небольшое отличие — всего лишь один или два витка спирали. Тем не менее, можно безошибочно сказать: что я не человек. Может быть: я какой-нибудь мутант или урод, может быть: я результат случайного или преднамеренного воздействия или, наконец, инопланетянин. Мне кажется, что наиболее вероятным во всем является то, что я неудавшийся результат какого-то эксперимента. Результат генетического эксперимента: выброшенный экспериментаторами за ненадобностью. А может быть... Трудно сказать. Я предпочитаю думать, что я — инопланетянин и прибыл к вам с какой-то другой планеты. Это, во всяком случае, означало бы, что я не одинок в своем роде во вселенной.

— Что вселяет в тебя уверенность, что существуют другие обитаемые миры?

Фальк удивленно поднял брови, придя сразу же по-детски легковерно, но с логикой мужчины, к заключению:

— А разве есть причина полагать: что другие планеты Лиги уничтожены?

— А разве есть причина думать, что они вообще существовали?

Этому вы сами меня научили по к м, легендам...

— И ты веришь им? Ты веришь всему, что мы тебе рассказали?

— Чему же мне еще верить?—он покраснел.— С какой стати вам говорить неправду?

— Может быть, мы лгали тебе обо всем, день и ночь, по любой из следующих двух причин. Потому что, мы думали, что ты им служишь, или же потому, что ты сам Синг.

— Я, возможно, служил им и никогда об этом не узнаю?— сказал Фальк, потупив взор.

— Может быть,— Глава кивнул.—Ты должен учитывать такую возможность, Фальк. Между нами говоря, Маток всегда был убежден, что у тебя так называемый запрограммированный мозг. И все же он никогда не лгал тебе. Никто из нас преднамеренно не пытался ввести тебя в заблуждение. Один поэт Реки сказал как-то тысячу лет назад, «В истине заключается человечность». Да, мы говорили тебе правду обо всем, что сами знали, Фальк, но, возможно, не все наши предположения и легенды находятся в рамках истины...

— Ну и что?

— Не забывай, что ты по своему разуму еще дитя, Фальк. Мы можем помочь тебе снова стать человеком, но мы не можем предоставить тебе настоящее детство. Оно бывает только раз...

— Среди вас я чувствую себя ребенком,— пробормотал Фальк.

— Но ты не ребенок! Ты — в некотором роде увечный, потому что нет у тебя детства, Фальк. У тебя обрублены корни, потеряны твои истоки. Разве ты можешь сказать, что здесь твой родной дом?

— Нет!— согласился Фальк, вздрогнул и добавил:

— Но я был очень счастлив здесь.

Глава дома немного помолчал, потом возобновил разговор.

— Ты считаешь, что наша жизнь хороша, и что мы ведем здесь подобающий нам, людям, образ жизни?

— Да.

— Тогда скажи мне вот про что. Кто наш враг?

— Синги.

— Почему?

— Они откололись от Лиги Миров, предпочли свободу, уничтожив все деяния и все записи людей. Они остановили эволюцию расы. Они — тираны и лжецы.

— Но они не мешают нам жить здесь по-доброму.

— Мы затаились, мы живем порознь, чтобы они оставили нас в покое. Если бы мы попытались построить какую-нибудь большую машину, если бы мы стали объединяться в группы или города, или народы, для того, чтобы сообща свершить что-нибудь грандиозное, то тогда бы Синги пришли к нам, разрушили содеянное и расселили бы нас по всему миру. Я говорю только то, что вы неоднократно говорили мне, и чему я верю, Глава!

— Я знаю. Я думаю... А что, если за фактами ты ощущаешь какую-нибудь догадку, надежду, предание?

Фальк не ответил.

— Мы прячемся от Сингов. Мы прячемся от самих себя, от тех, какими мы были прежде. Ты понимаешь это, Фальк? Мы по-доброму живем в домах, и нам хорошо, но нами руководит исключительно* страх. Было время, когда мы на кораблях путешествовали среди звезд, а теперь не осмеливаемся отойти от Дома даже на сотню миль. Мы храним совсем немного знаний и совершенно ими не пользуемся. Но некогда мы использовали свой разум для того, чтобы ткать образ нашей жизни, как ковер, простертый над ночью и хаосом. Мы увеличивали возможности жизни. Мы делали настоящую работу, достойную людей.

Зоув снова задумался, затем возобновил разговор, глядя на яркое ноябрьское небо.

— Вообрази себе множество планет, различных людей и зверей на них, созвездия их небес, города, выстроенные ими, их песни и обычаи. Все это утрачено, утеряно для нас так, как твое детство потеряно для тебя. Что мы, по существу, знаем о времени нашего величия? Несколько названий планет и имена нескольких героев, обрывки фактов, которыми мы стараемся залатать историю. Закон Сингов запрещает убийство, но они убили знания, сожгли книги и фальсифицировали то, что осталось. Они погрязли во лжи. У нас нет уверенности ни в чем, что касается Эры Лиги. Сколько документов подделано? Мы должны запомнить, пойми, что бы ни случилось, Синги — наши враги! Можно прожить целую жизнь, так и не увидев ни одного из них, в лучшем случае услышать, как где-то далеко пролетает их воздухолет. Здесь, и лесу, они оставили нас в покое, и, может быть, то же самое происходит повсюду на Земле, хотя этого мы не знаем. Они не трогают нас, пока мы остаемся здесь, в темнице нашего невежества и дикости, пока мы кланяемся, когда они пролетают над нашими головами. Но они не доверяют нам даже после двенадцати сотен лет? У них нет чувства доверия, потому что у них лживое нутро! Они не соблюдают договоров, могут нарушить любое обещание, любую клятву, могут предавать и лгать непрестанно, и некоторые записи времени Лиги намекают на то, что они умеют лгать даже мысленно. Именно ЛОЖЬ победила все расы Лиги и поставила нас в подчиненное положение перед Сингами. Помни об этом, Фальк. Никогда не верь в правдивость того, что сказал Враг.

— Я буду помнить об этом, Глава, и даже встреча с Сингом не заставит меня забыть об этом.

— Ты не встретишься с ним, если только сам не захочешь этого.

— Вы подразумеваете, Глава, что я должен покинуть Дом? — спросил Фальк.

— Ты уже сам подумывал об этом,— как можно спокойнее заметил Зоув.

— Да. Но мне никак нельзя уйти. Я хочу... понимаете, я хочу жить здесь. Парт и я...

Он смутился, и Зоув, воспользовавшись этим, нанес язвительный удар.

— Я уважаю любовь, расцветающую между тобой и Парт. Я преклоняюсь перед твоей преданностью Дому, но ты пришел сюда неизвестно откуда, Фальк. Тебя здесь радушно приняли, к тебе очень приветливо относились. Твой брак с моей дочерью был бы бездетным, но даже и в этом случае я радовался бы ему, но я убежден, что тайна твоего происхождения и появления в этом месте настолько велика, что было бы неразумно отбросить ее в сторону. Ты moi бы указать новые пути, у тебя впереди много работы...

— Какой работы? Кто может мне поведать об этом?

— То, что хранится в тайне от нас, и то, что украли у тебя, известно Сингам. В этом ты можешь быть вполне уверен.

В голосе Зоува была такая полная боли горечь, какой Фальку прежде не доводилось слышать.

— Разве те, кто говорит неправду, скажут мне, кто я, если я их об этом спрошу? Как я узнаю то, что ищу, даже если мне удастся отыскать это?

— Я все больше склоняюсь к мысли, сын мой, что в тебе заключена какая-то надежда для людей Земли. Мне не хочется отказываться от этой мысли. Но только ты сам сможешь отыскать свою собственную правду. Если тебе покажется, что на этом заканчивается твой путь, то, возможно, это и будет правдой.

— Если я уйду,— неожиданно спросил Фальк,— вы позволите Парт пойти вместе со мной?

— Нет, сын мой.

Глава Дома печально покачал головой.

Внизу по саду шел ребенок, четырехлетний сын Гарры, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу.

Высоко вверху летели стая за стаей на юг дикие гуси, выстроившись клином.

— Я должен был идти с Матоком и Дурро добывать в Дом невесту для Дурро,— заметил, наконец, Фальк.— Мы намеревались отправиться, не дожидаясь, пока изменится погода. Если я пойду по дороге, то продолжу самостоятельный путь из Дома Рапсофеля.

— Зимой?

— К западу от Рапсофеля есть и другие Дома, где я мог бы попросить кров в случае необходимости.

Сам он не сказал, а Зоув не спросил, почему он собирается идти именно на запад.

— Не знаю, может оно и так. Я не знаю, дают ли там путникам пристанище. Но если ты пойдешь, ты будешь один, хотя... тебе нужно быть одному. За пределами этого Дома нет на Земле другого безопасного места для тебя.

Он, как всегда, говорил от чистого сердца и платил за правду внутренней болью и сдержанностью. Фальк заверил его:

— Я знаю, Глава. Не о безопасности я бы жалел...

— Я скажу тебе все, в чем я убежден в отношении тебя. Я полагаю, что ты с одного из затерянных миров. Я думаю, что родился ты не на Земле. Я полагаю, что сюда, на Землю, ты, инопланетянин, вернулся впервые за тысячу или, может быть, даже больше лет, принеся с собой какое-то послание или знак. Сингам удалось заставить тебя молчать, и поэтому они отпустили тебя в Лес, чтобы никто не мог сказать, что они тебя убили. И ты пришел к нам. Если ты уйдешь, я буду печалиться и бояться за тебя, зная, насколько тебе одиноко, но я буду надеяться на тебя и на нас самих! Если у тебя есть известие для людей, то ты в конце концов вспомнишь его. Должна же быть какая-то надежда, какой-то знак, ведь мы не можем жить так вечно!

— Может быть, моя раса никогда не была в дружественных отношениях с человечеством?— Фальк пожал плечами, глядя на Зоува своими желтыми глазами.— Кто знает, ради чего я появился здесь?

— Ты разыщешь тех, кто знает твою тайну. И тогда ты сделаешь то, что тебе предначертано. Я не боюсь того, что может произойти. Если ты служишь Врагу, то и мы все ему служим. Все уже давно потеряно, и больше нечего терять. Если же нет, то тогда у тебя может быть то, что люди потеряли — предназначение! Следуя ему, ты сможешь вселить надежду во всех нас...

2. Зоув прожил шестьдесят лет, Парт — двадцать, но в этот холодный полдень, заставший ее в поле, ей казалось, что она старуха, потерявшая счет годам. Ее вовсе не утешала мысль об отдаленном триумфе порыва к звездам или о торжестве правды. То, что у ее отца было пророческим даром, у нее выражалось просто отсутствием иллюзий. Она знала, что Фальк собирается уйти из Дома. Единственное, что она сказала, было то, что он уже больше сюда не вернется.

— Я вернусь, Парт. Верь мне,— с жаром уверял Фальк, стараясь переубедить девушку.

Она с плачем обняла его, она заставила себя поверить его обещаниям.

Он продолжал заверять ее в своей искренности, но в телепатическом общении был не очень искусен. Единственным Слухачом в Доме была слепая Кретьян. Никто из обитателей этого Лесного замка больше не был способен на бессловесное общение. Способов обучения мысленной речи очень мало. Великое достоинство этого наиболее сжатого и совершенного способа общения стало рискованным дли людей.

Речь между представителями различных разумов могла быть неправильно истолкованной и вследствие этого привести к ошибкам и недоверию, однако ею нельзя было пренебрегать. Между мыслью и сказанным словом существует зазор, куда может попасть намерение, символ может быть отброшен, и тогда появится ложь.

Между мыслью и мысленным посланием этого промежутка нет! Они одновременный акт, и места для лжи здесь не остается!

В последние годы существования Лиги, судя по рассказам и обрывочным записям, с которыми познакомился Фальк, употребление мысленной речи было широко распространено, и телепатическое искусство достигло очень высокой ступени развития.

Это умение на Земле появилось довольно поздно: техника обучения ему была позаимствована у какой-то иной расы. Одна из книг называлась «Высшее искусство ранхов», и Фальк неоднократно ловил себя на мыс; о том, кто же были эти ранхи.

Имелись также намеки на трения и частые перемещения в правительстве Лиги Миров, возникшие, вероятно, вследствие торжества формы общения, которая предотвращала ложь.

Но это было таким же туманным и полумифическим, как и вся история человечества, записанная в книгах Дома. Несомненным было только то, что после прихода Сингов и падения Лиги разобщенные общины людей больше не доверяли друг другу, возвратились к использованию обычной речи. Свободный человек может говорить свободно, но раб или беженец должен уметь скрывать истину или ложь. Вот это-то и узнал в доме Зоува Фальк, и поэтому у него почти не было опыта в приведении своего разума в созвучие сказанным словам. Он старался внушить Парт, что он не лжет:

— Верь мне, Парт, я еще вернусь к тебе!

Но она не могла услышать его.

— Нет, я не буду воспринимать твои мысли,— только и сказала она вслух.

— Значит, ты бережешь свои мысли от меня?

— Да, берегу. Зачем мне передавать тебе свою печаль? Какой толк в правде? Если бы ты солгал мне вчера, я бы все еще верила, что ты просто собираешься к Рапсофелю и через десять дней вернешься назад. Значит у меня еще было бы в запасе десять дней и десять ночей. Теперь же мне ничего не осталось, ни одного дня и ни одного часа. Все утрачено для меня. Так что же хорошего в правде?

— Парт, ты будешь ждать меня?

— Нет.

— Всего один год.

— Через один год и один день ты вернешься верхом на серебряном коне, чтобы увезти меня в свое королевство и сделать меня там властительницей? Нет, я не буду ждать тебя, Фальк. Почему я обязана ждать человека, который будет лежать мертвый в Лесу, или которого застрелят Странники в прериях? А может быть, ты окончательно лишишься к тому времени разума в Городе Сингов или отправишься оттуда в столетнее путешествие к другой звезде? Почему я обязана тебя ждать? Тебе не придется думать, что я выберу в спутники жизни другого мужчину. Нет, я останусь здесь, в отчем доме, выкрашу нитки в черный цвет и сотку для себя черную одежду. Я буду ее носить и умру в ней. Но я не стану никого и ничего ждать! Никогда!

— Я не имею права спрашивать тебя,— сказал он с болью в голосе,— любишь ли ты меня...

Она заплакала.

— О, Фальк, не надо, прошу тебя.

Они долго сидели на пологом склоне, возвышавшемся над Долиной. Между ними и Лесом паслись овцы и козы на огороженном пастбище. Годовалые ягнята сновали между длинношерстными матками.

Дул серый ноябрьский ветер.

Руки их были соединены. Парт прикоснулась к золотому кольцу на его левой руке.

— Кольцо — это вещь, которую дарят,— сказал она.— Временами я думаю, что, возможно, у тебя была жена. Представь себе, ждет ли она тебя...

Она задрожала.

— Ну и что?— спросил он.— Какое мне дело до. того, что было со мной, кем я был? Почему мне нужно уходить отсюда? Все, чем я являюсь теперь, это твое, Парт, это исходило от тебя, это твой дар...

— И он был дан по доброй воле,— сквозь слезы сказала девушка.— Возьми его и иди...

Они обняли друг друга, и никто из них не хотел освободиться из этих объятий.

Дом остался далеко позади за подернутыми инеем стволами и переплетенными ветвями, лишенными листьев. Лесные великаны тесно смыкались позади едва заметной тропы, по которой пролегал их путь.

День был серым и холодным, тишину леса нарушал только шорох ветвей на ветру, который, казалось, был повсюду и никогда не прекращался. Впереди широкой легкой походкой шел Маток. За ним следовал Фальк, последним в группе двигался молодой Дурро. Все трое были одеты в легкие теплые куртки и штаны из плохо обработанной шерсти. Эта шерсть была собственного производства. Впрочем, как и вся их одежда. Такая экипировка называлась жителями Леса зимней и так хорошо сохраняла тепло, что даже в снегопад шуба была не нужна. Каждый нес небольшой заплечный мешок, в котором был запас сухих концентратов, подарки, товары для торговли и спальный мешок. Запас пищи был рассчитан почти на месяц. Баки, которая с самого своею рождения никогда не покидала дом, очень опасалась Леса и поэтому снабдила их соответствующим снаряжением. У каждого был лазерный пистолет, а Фальк нес еще дополнительно пару фунтов еды, а также медикаменты, компас, второй пистолет, смену одежды, бухту веревки, небольшую книгу, которую дал ему Зоув год назад. Легкий и не знающий усталости Маток обрубал мешавшие им ветки, простирающиеся над тропой, которой, очевидно, давно не пользовались. Все трое шли легко и бесшумно.

Они должны были добраться к Рапсофелю на третий день. Вечером второго дня они попали в местность, отличающуюся от той, которая окружала Дом Зоува. Лес стал реже, часто попадались кочки. Вдоль склонов холмов виднелись серые прогалины, по которым текли заросшие кустами ручьи.

Они разбили лагерь на одной из таких прогалин, на ее южном склоне, укрывшись от усиливающегося ветра, несшего с собой дыхание зимы. Дурро принес несколько охапок сухого хвороста, а двое других путников очистили место для костра от травы и сложили небольшой каменный очаг.

— Мы пересекли водораздел сегодня днем,— заметил Маток.— Ручей течет здесь на запад и в конце концов впадает во Внутреннюю Реку.

Фальх выпрямился и посмотрел на запад, но невысокие холмы мешали обзору.

— Маток,— сказал он, — я подумал о том, что мне нет смысла идти к Рапсофелю. Я должен пойти своим путем. Кажется, вдоль большого ручья, который мы пересекли сегодня, днем, идет трона, ведущая на запад. Я вернусь туда и пойду по этой тропе.

Маток поднял глаза. Он не владел мысленной речью, но взгляд его был достаточно красноречивым: ты думаешь сбежать домой?

Фальк же па самом деле воспользовался мысленной речью и ответил: «Нет, черт побери!»

— Извини,— вслух произнес Старший Брат.

Он не пытался скрыть того, что был только рад уходу Фалька. Для Матока не имело особого значения все, что не касалось безопасности дома. Каждый незнакомец, пусть даже он прожил в доме несколько лет, таил для него угрозу, даже незнакомец, с которым он прожил бок о бок целых десять лет, и который был его соратником на охоте, даже незнакомец, который стал возлюбленным его сестры...

Но все-таки он сказал:

— Тебя хорошо примут у Рапсофеля, Фальк. Почему бы тебе не начать свое путешествие оттуда? Впрочем, это твое дело.

— Ну...

Маток установил последний камень, и Фальк принялся разводить огонь.

— Если мы и пересекли тропу, то я не знаю, откуда она и куда ведет. Завтра утром мы пересечем настоящую людскую тропу — старую дорогу Харенда. Ты, наверное, знаешь, Фальк, что Дом Харенда расположен далеко на западе. Идти туда пешком не менее недели. Поэтому за последние шестьдесят-семьдесят лет туда никто не ходил. Но, может быть, была и другая причина. Когда я проходил этим путем прошлым летом, тропа была отчетливо видна. Та же, о которой только что говорил ты, может быть тропой оборотней и заведет тебя в глушь или болото.

— Хорошо,— согласился Фальк.— Я попробую пойти по дороге Харенда.

Наступила пауза, затем Маток спросил:

— Почему ты собираешься идти на запад?

— Потому что Эс Тох находится к западу.

Это имя жители Дома редко произносили вслух, оно казалось каким-то страшным под этим серым небом. Дурро, подошедший с охапкой дров, с тревогой осмотрелся вокруг. Маток больше ничего не спросил, только неодобрительно покачал головой.

Эта ночь на склоне холма у костра была последней для Фалька ночью с теми, кто был для него братьями, кто стал для него соплеменниками. На следующее утро они вновь были в пути и задолго до полудня подошли к широкой заросшей тропе, ведущей налево от тропинки Рапсофеля.

Поворот на нее был помечен двумя огромными соснами. Было сумрачно и тихо, когда они вступили под их огромные кроны.

— Возвращайся к нам назад, Фальк, гостем или братом,— сказал молодой Дурро.

Его приподнятое настроение было обусловлено предстоящим сватовством, но оно несколько упало при виде этого темного неясного пути, по которому должен был идти Фальк. Маток же только произнес:

— Дай мне свою фляжку.

Взамен он протянул свою собственную, выполненную из серебра, со старинной гравировкой.

Затем они разошлись. Двое пошли на север, один — на запад.

Пройдя немного, Фальк остановился и огляделся. Его попутчики уже исчезли из виду.

Тропа Рапсофеля была уже не видна за молодой порослью деревьев и кустарников, которыми заросла дорога Харенда. Похоже было, что этой дорогой все-таки пользовались, хотя и не часто, ю расчистку не проводили уже много лет. Вокруг, кроме Леса, ничего не было видно. Фальк стоял один в тени бесконечных деревьев.

Земля была мягкой от листьев, падавших на нее добрую тысячу лет. Огромные сосны и кедры закрывали свет, вокруг было темно и тихо. В воздухе кружилось несколько снежинок.

Фальк немного ослабил ремень, на котором держалась его поклажа, и двинулся дальше.

К полудню ему уже казалось, что он ушел бесконечно далеко от Дома и что он всегда был так одинок, как сейчас.

Дни были похожи один на дугой. Серый зимний свет окружал его. Поросший лесом холм и долины, затяжные подъемы и спуски, скрытые в кустах ручьи, болотистые низины... Хотя дорога Харенда сильно заросла, идти по ней еще было можно.

Кроме того, прежние строители этого пути постарались, чтобы он пролегал длинными прямыми участками с плавными поворотами, проходя мимо болот и возвышенностей.

Уже среди холмов Фальк понял, что эта дорога идет строго вдоль какого-то большого древнего пути, так как она была прорублена прямо через холмы, и даже две тысячи лет не смогли сравнять ее. Но деревья росли уже и на ней, и вдоль нее — сосны и кедры, заросли шиповника на обочинах, бесконечные ряды дубов, буков, орешника, ясеней, ольхи, вязов, и над всеми ними возвышались величавые кроны каштанов, которые теперь теряли свои последние темно-желтые листья. По вечерам он готовил себе ужин из белки или кролика, а иногда даже из дикой курицы, которых ему удавалось подстрелить среди деревьев. Он собирал орехи и жарил их на углях. Два кошмара неотступно преследовали его и заставляли просыпаться в ночи. Один из них заключался в том, что ему казалось, что кто-то тайком преследует его во тьме, кто-то, кого он раньше никогда не встречал. Второй кошмар был еще хуже. Ему чудилось, что он забыл что-то взять с собой, что-то очень важное, существенное, без чего он обязательно должен пропасть. Он просыпался от этого сна, и ему страшно не хотелось думать, что это вещий сон. Он уже знал о первой встрече с этим сном, что-то забытое им там, в Доме, был он сам.

Он разводил костер, когда не было дождя, и жался к нему поближе, сонный и слишком уставший от кошмаров, чтобы брать в руки книгу, которую нес, книгу под названием «Старый Канон», и искать утешения в словах, которые провозглашали, что, когда все пути потеряны, настоящий Путь вперед открыт. Одиночество было для человека страшной вещью« И он знал, что он даже не человек, а в лучшем случае что-то вроде разумного существа, которое пытается обрести свою цельность, бесцельно слоняясь по Земле под равнодушными звездами. Дни были все одинаковые, но все же они были облегчением после длинных осенних ночей.

Он еще продолжал вести счет дням и на тридцать первый день своего путешествия подошел к концу дороги Харенда. Некогда здесь была большая поляна. Он нашел дорогу через густые заросли ежевики и изгородь из берез, примыкающую к четырем обвалившимся башням, которые до сих пор возвышались над зарослями. Они были покрыты диким виноградом, вокруг все было завоевано зарослями чертополоха.

Подойдя ближе, он понял, что это за башни. Это были дымовые трубы рухнувшего Дома.

От Дома Харенда теперь осталось только имя.

Дорога вела к развалинам!

Он задержался в том месте на несколько часов в поисках хоть каких-нибудь следов присутствия людей. Он переворачивал немногие уцелевшие части проржавевших механизмов, разбитые черепки, которые пережили даже человеческие кости. Попавшийся под руку лоскут сгнившей материи моментально распался в прах при одном прикосновении. Наконец он все же набрался духу и стал искать тропу, ведущую на запад от поляны. Он прошел мимо какого-то странного места — квадратного поля со стороной в четверть мили, покрытого совершенно ровным и гладким веществом, напоминающим стекло фиолетового цвета, темное, без малейших трещин. Края этого места были присыпаны землей, на нем были набросаны кое-где ветки и листья, но оно было неповрежденным и не по царапанным. Как будто на этом куске земли когда-то было пролито некоторое количество расплавленного аметиста. Что это было — пусковая площадка какого-то невообразимого летательного аппарата, зеркало, с помощью которого можно было передавать сигналы на другие планеты, основание неизвестного силового поля? Но что бы это ни было, именно оно наверняка навлекло на Дом Харенда беду. Это было слишком великим начинанием, которое Синги не могли позволить предпринять людям.

Фальк прошел мимо этого места и вошел в лес, теперь уже не следуя тропе.

Лес здесь был редким, в нем росли статные лиственные деревья. Остаток дня он шел быстрым шагом и с такой же скоростью двинулся в путь на следующее утро. Местность снова становилась холмистой, цепи холмов пересекали его путь, вытянувшись с севера на юг, и около полудня он оказался в болотистой долине, полной ручьев, окаймленной двумя грядами холмов.

Он стал искать брод, барахтаясь в болотистых заливных лугах: непрерывно шел сильный холодный дождь. Наконец ему удалось выйти из этой угрюмой долины, на счастье, и погода стала проясняться. Когда он выбрался на гребень, из-за туч вышло солнце и стало своими лучами золотить обнаженные стволы и ветви деревьев. Это согрело его. Он продолжал свой путь, рассчитывая прошагать до самой темноты и только тогда разбить лагерь. Все теперь было ярким и абсолютно спокойным, если не считать падавших с концов ветвей капель и отдаленного свиста синичек. Затем он услышал, точно как в своем сне, шаги, которые следовали за ним немного слева в стороне.

Упавший дуб, которые был препятствием, в одно мгновение стал его крепостью.

Фальк упал, укрывшись за ним, и, держа наготове пистолет, громко крикнул:

— Эй, там! Выходи!

Долгое время все было тихо.

— Выходи!— приказал мысленно Фальк. Внезапно до него донесся слабый, противный запах.

Из-за деревьев вышел огромный дикий кабан.

Он пересек человеческие следы и остановился, низко наклонив голову и обнюхивая землю. Нелепая огромная свинья с могучими плечами, острой спиной, сильными, запачканными грязью ногами находилась невдалеке от человека. Кабан поднял голову, и на Фалька посмотрели крохотные сверкающие глазки.

— Ах, чело вече,— гнусаво сказало создание.

Мышцы Фалька напряглись, он еще крепче сжал рукоятку лазерного пистолета, но стрельбу решил пока не открывать. Раненый боров может быть быстр и опасен. Фальк крепче прижался к стволу дерева, стараясь не шевелиться.

— Человек,— снова проговорил дикий кабан,— думай для меня. Слова мне трудны.

Рука Фалька, державшая пистолет, задрожала.

Неожиданно для самого себя он громко произнес:

— Ну и не говори тогда. Я не умею передавать мысли Давай, иди своей дорогой, кабан.

— Ах, человече, поговори со мной мысленно.

— Уходи или я выстрелю!

Фальк выпрямился и вскинул пистолет в направлении животного.

Маленькие сверкающие свиные глазки злобно уставились на оружие.

— Нехорошо забирать чужую жизнь, человек!— проскрежетал кабан.

Фальк снова собрался с духом, но на этот раз ничего не ответил, будучи уверен, что зверь не поймет его слов. Он несколько раз повел дулом пистолета из стороны в сторону, потом снова прицелился и опять произнес спокойным голосом:

— Уходи, зверь, и я не сделаю тебе ничего дурного.

Кабан в нерешительности опустил голову, затем с невероятной быстротой, как бы освободясь от связывающей его веревки, повернулся и опрометью кинулся в том направлении, откуда пришел.

Фальк постоял неподвижно некоторое время.

Через несколько минут, успокоившись, он снова продолжил свой путь, но сейчас шел, держа пистолет в опущенной руке, наготове.

Существовали старинные предания о говорящих зверях, но обитатели Дома Зоува считали их просто сказками. Фальк ощутил кратковременный приступ тошноты и такое же желание громко рассмеяться, когда зверь убегал, громко продираясь сквозь чащобу.

— Парт,— прошептал он.

Сейчас ему обязательно нужно было хоть с кем-то поговорить.

— Я сейчас получил неплохой урок этики от дикого кабана. О, Парт, вернусь ли я когда-нибудь к тебе?

Он поднялся по крутому склону, заросшему кустарником. На вершине холма лес был реже, и Фальк увидел между деревьями свет солнца и чистое небо.

Еще несколько шагов, и он вышел из-под ветвей на опушку. Зеленый склон опускался к садам и распаханным полям, окружавшим широкую открытую реку. На противоположном берегу реки на огороженном лугу паслось стадо в полсотни голов, а еще дальше, перед западной грядой холмов располагались сенокосные луга и сады. Чуть южнее от того места, где стоял Фальк, река огибала невысокий бугор, на обрыве которого озаренные низким вечерним солнцем возвышались красные трубы Дома.

Он имел такой вид, как будто был перенесен в эту долину из какого-то другого места, из тех веков, которые раньше назывались золотыми.

Дикость безлюдного и очень близкого к нему Леса, казалось, не могла коснуться его. Он как бы воплощал в себе пристанище, какое-то обещание, вселял уверенность в порядок. Это было произведение Человеческих Рук, гимн их труду. Какая-то слабость охватила Фалька при виде дыма, поднимавшегося из его красных кирпичных труб. Огонь очага...

Он сбежал вниз по земляному склону на тропу, которая вилась вдоль реки среди рустов и золотистых ив. Не было видно ни одной живой души, кроме бурых коров, пасшихся за рекой.

Тишина и покой заполняли залитую солнцем долину. Сбавив шаг, он прошел через огороды к ближайшей двери дома. По мере того, как он огибал обрыв, тропа взбиралась все выше и выше. В спокойной воде реки отражались стены из красного кирпича и камня. В некотором замешательстве, он остановился, собираясь с мыслями, потом пришел к выводу, что лучше всего будет позвать кого-нибудь, прежде чем следовать дальше.

Краем глаза он уловил какое-то движение в открытом окне как раз над глубокой дверной нишей. Он в нерешительности стоял и смотрел вверх, когда вдруг ощутил неожиданно глубокую острую боль в груди чуть ниже ребер. Он зашатался, затем поник, не мог уже ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь.

Вокруг него появились люди. Он видел их, хотя и смутно, но почему-то не слышал их голосов. У него появилось такое ощущение, как будто он оглох, а тело полностью оцепенело.

Он силился собраться с мыслями, несмотря на эту потерю чувств.

Его схватили и куда-то понесли, но он не ощущал рук, которые подняли его. Ужасное головокружение ошеломило его. Когда оно прошло, он потерял всякий контроль над своими мыслями, которые куда-то рвались, путались, мешали одна другой. Ему казалось, что какие-то голоса начали возникать в его мозгу. Одни кричали, другие шептали. От такой какофонии звуков он начал сходить с ума, и весь мир поплыл, тусклый и беззвучный, перед его глазами.

«Кто ты? Откуда ты пришел? Человек ли ты?»— эти вопросы сливались с ответами, которые он спешил мысленно составить.

Наконец, ему удалось различить стол, вернее, край стола, освещенный лампой в темной комнате.

Он начал видеть, чувства стали возвращаться к нему.

Он сидел на стуле в темной комнате за столом, на котором стояла лампа. Он был привязан к стулу, он ощущал, как веревка врезается о мышцы груди и рук при малейшей попытке пошевелиться. Какое-то движение — слева от него возник человек, справа — другой. Они сидели так же, как и он, очень близко к столу. Они наклонились вперед и переговаривались друг с другом прямо через нет. Голоса их звучали, как будто из-за высокой стены, где-то недалеко, но он не мог, как ни пытался, разобрать слова.

Он поежился от холода. Это чувство холода привело его в соприкосновение с окружавшим миром, и он начал восстанавливать свою способность упорядоченно мыслить. Улучшилась слышимость. Теперь он уже мог двигать языком.

Он произнес что-то, что должно было означать: «Что вы со мной сделали?»

Ответа не последовало, но вскоре человек, который сидел слева от него, приблизил свое лицо вплотную к его лицо и громко спросил:

— Почему ты пришел сюда?

Фальк отчетливо слышал слова и через мгновение понял, что они означали. Еще через мгновение он ответил:

— Ради убежища. Мне нужно было отыскать место для ночлега.

— Убежища? От чего ты искал убежища?

— От Леса, от его одиночества.

Холод все больше пронизывал его. Ему удалось слегка высвободить онемевшие руки, и он попытался застегнуть куртку. Пониже веревки, которой он был привязан к стулу, как раз под грудной гостью он прощупал небольшое болезненное пятно.

— Держи руки внизу, незнакомец,— потребовал человек, сидевший в тени справа от него.— Здесь больше, чем программирование, Аргард. Никакая гипнотическая блокировка не могла бы противостоять этому.

Тот, который сидел слева, крупный мужчина с плоским лицом и живыми глазами, ответил слабым, шипящим голосом:

— Ты не можешь с уверенностью сказать, что мы знаем все их хитрости. Но в любом случае, нам необходимо ответить на вопрос — кто он? Ты Фальк, не так ли? Ответь, где находится то место, откуда ты к нам пришел? Дом Зоува, не так ли?

— Это на востоке. Я ушел...

Число никак не приходило ему в голову.

— Четырнадцать дней назад, как я могу полагать,— наконец-то закончил он свою мысль.

Как им удалось узнать название его Дома, а также его имя? Ощущения быстро возвращались к нему, и его удивление длилось недолго.

Ему приходилось охотиться на оленей с Матоком, стреляя при этом подкожными иглами, с помощью которых можно было убить оленя, только чуть-чуть поцарапав его.

Игла, которая вонзилась в него, или последующая инъекция, сделанная в то время, когда он был беспомощен, содержала какой-то наркотик, который, должно быть, убирал как предварительно заученный контроль, так и основные подсознательные блокировки телепатических центров мозга, оставляя его открытым для допроса. Они рылись в его мозгу, в этом не было сомнения. От этой мысли ощущение холода и слабости еще больше усилилось, дополненное бессильной яростью. К чему такое бесцеремонное вторжение? Почему они сразу же решили, что он будет им лгать? Почему они пришли к такому выводу, даже не заговорив с ним?

— Вы думаете, что я — Синг?— спросил он.

Лицо человека справа, худое, с длинными волосами и бородой, внезапно появилось в свете лампы, его губы были сжаты, и он открытой ладонью ударил Фалька по губам. Голова Фалька откинулась назад и от удара он на мгновение ослеп. В ушах зазвенело, он ощутил во рту привкус крови. Затем ему был нанесен второй удар, третий...

Человек этот продолжал непрерывно шипеть, повторяя много раз одни и те же слова:

— Не упоминай этого имени...

Фальк беспомощно ерзал на стуле, чтобы хоть как-то защититься, чтобы вырваться. Человек слева что-то отрывисто сказал, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина.

— Я пришел сюда по-доброму,— сказал, наконец, Фальк.

Он старался говорить как можно спокойнее, несмотря на свой гнев, боль и страх.

— Хорошо,— согласился через некоторое время сидевший слева Аргард.— Выкладывай свою историю, а мы послушаем. Только сначала я задам тебе всего один вопрос. Ради чего ты пришел сюда?

— Попроситься переночевать и спросить, есть ли здесь какая-нибудь тропа, ведущая на запад?

— Для чего ты идешь на запад?

— Зачем вы это спрашиваете? Я же сказал вам об этом мысленно, когда ложь не проходит. Вы ведь уже знаете, что у меня на уме.

— У тебя какой-то странный разум,— слабым голосом произнес Аргард,— и такие необычные глаза. Никто не приходит сюда, чтобы переночевать и узнать дорогу, или еще за чем-нибудь. А если все же слуги тех, других, приходят сюда, мы убиваем их. Мы убиваем прислужников и говорящих зверей. Странников, свиней и всякий сброд. Мы не подчиняемся Закону, который гласит, что нельзя отбирать чужую жизнь. Так, Ареннем?

Бородач ухмыльнулся, показав при этом коричневые гнилые зубы.

— Мы люди!— продолжал Аргард.— Свободные люди! Мы — убийцы! А кто ты такой, со своим наполовину развитым мозгом и совиными глазами, и почему бы нам не убить тебя? Разве ты человек?

На своем коротком веку Фальку не доводилось встречаться лицом к лицу с жестокостью и ненавистью. Те немногие люди, которых он знал, пусть и не были бесстрашными, но и не жили, руководствуясь страхом. Они были великодушны и дружелюбны. Рядом с этими двоими он был беззащитен, как ребенок, и знание этого приводило его в замешательство и ярость.

Он тщетно искал какой-нибудь способ защиты или отговорку, но все было напрасно.

Единственное, что он мог говорить, была только правда.

— Я не знаю, кто я и откуда пришел в этот мир. Я иду на запад, чтобы выяснить это.

— На запад? Почему именно на запад? А ну-ка, смелее, говори, куда идешь?

Фальк посмотрел сначала на Аргарда, затем на Ареннема. Он знал, что ответ им известен, и что Ареннем снова ударит его, едва его губы произнесут это слово.

— Отвечай!— прорычал бородатый.

Он приподнялся и наклонился вперед.

— В Эс Тох,— сказал, наконец, Фальк.

Снова Ареннем ударил его по лицу, и снова он принял этот удар молча и униженно, как ребенок, которого обидели неизвестные люди.

— В этом нет ничего путного. Он не собирается говорить ничего, что отличалось бы от того, что мы выведали, когда он был под воздействием пантона. Пусть он встанет,— вступился за Фалька Аргард.

— А что тогда?

Аргард пожал плечами.

— Он пришел сюда просить пристанища на ночь, и он может его получить. Поднимайся!

Веревку, которой он был привязан к стулу, ослабили. Фальк, шатаясь, поднялся. Когда он увидел низкую дверь и черный колодец лестницы, к которому его подвели, он попробовал сопротивляться и вырваться, но мышцы еще не были готовы ему повиноваться. Удар Ареннема застал его врасплох, и он скрючился.

Этим воспользовались его «провожатые», чтобы с силой пихнуть его через порог. Дверь захлопнулась, как только он попытался, шатаясь, удержаться на лестнице.

Здесь было темно. Дверь была подогнана так плотно, что напрочь закупоривала дверной проем. С внутренней стороны двери не было ручки, и не звук, ни свет не проникали через такую тщательно сделанную преграду. Фальк сел на верхней ступеньке и уткнулся лицом в ладони.

Мало-помалу слабость его тела и растерянность в мыслях стали проходить. Он поднял голову и постарался напрячь зрение.

У него было острое ночное видение. На эту способность давным-давно указала еще Райна, глядя на его глаза с огромными зрачками. Но сейчас... только какие-то туманные, очевидно, ранее видимые им зрительные образы пробегали в мозгу.

Он был еще не в состоянии что-либо увидеть в такой кромешной тьме. Поэтому встал и, осторожно ступая по ступенькам, начал спускаться вниз.

Двадцать одна ступенька, двадцать две, двадцать три — все. Место стало ровным. Фальк медленно двинулся вперед, вытянув руку и прислушиваясь.

Хотя темнота в некотором смысле давила на него, сковывала его движения, страха в нем не было. Методично, наощупь он определил форму и размеры обширного подвала, в котором он находился, и выяснил, что это только первая комната из многих, которые, судя по звуку, уходили в бесконечность.

Он вернулся к лестнице, сел на этот раз на нижнюю ступеньку и некоторое время не двигался. Его начали мучить голод и жажда, поклажа была у него забрана, ему ничего не оставили.

«Это моя собственная вина»,— горько признался себе Фальк, и в его мозгу зазвучало что-то вроде диалога.

Что я такого сделал? Почему они напали на меня?

Зоув ведь говорил тебе: никому не доверяй. Они вот никому не доверяют и, пожалуй, правы.

Даже если бы к ним кто-нибудь пришел, прося о помощи?

С твоим лицом и твоими глазами? С первого взгляда ясно, что ты не являешься обычным человеческим существом!

Но ведь все равно они могли хотя бы дать мне выпить воды, произнесла детская и поэтому не ведавшая страха часть его мозга.

Тебе чертовски повезло, что они не убили тебя, едва завидя, отвечал интеллект, и возразить на это было нечем.

Все обитатели Дома Зоува, конечно, давно привыкли к его внешности, а гости были очень редки и осторожны, и поэтому ему никогда не приходилось сознавать свои физические отличия от человеческой нормы. Казалось, что эти отличия играют гораздо меньшую роль по сравнению с его невежеством и потерей памяти. Теперь же он впервые понял, что незнакомые люди, взглянув на его лицо, не видят в нем человека.

Тот из его мучителей, которого звали Ареннем, особенно боялся его. Он только потому бил его, что болезненно боялся всего чужого и питал к нему отвращение, считая Фалька непонятным чудовищем.

Именно это пытался растолковать ему Зоув, когда давал серьезное и почти нежное напутствие: «Ты должен идти один, и только один ты сможешь пройти весь свой путь!».

Теперь уже ничего нельзя было сделать и оставалось только одно — заснуть и постараться хорошенько отдохнуть. Он как можно удобнее устроился на нижней ступеньке, потому что пол был серым и грязным, и постарался уснуть.

Через некоторое время, утратив реальное чувство времени, он проснулся.

Совсем рядом с ним сновали мыши, издавая слабые скребущие звуки и писк.

— Нехорошо отбирать чужую жизнь, не убивай нас...

— Я буду!— взревел Фальк.

Мыши тотчас стихли.

Снова уснуть оказалось делом трудным, или, вероятно, трудно было с уверенностью сказать, спит он или бодрствует. Он лежал, размышляя, что сейчас снаружи: день или ночь? Сколько времени его здесь продержат, и намереваются ли чужаки убить его и с помощью наркотического воздействия теперь уже не просто вторгнуться в его мозг, а в конце концов уничтожить его. Сколько времени пройдет до того момента, когда жажда и неудобства превратятся в муку? Как можно ловить в темноте мышей без мышеловки, и сколько времени можно продержаться в живых на диете из серых мышей.

Несколько раз, чтобы отвлечься от этих мыслей, он вставал и производил обследование подвала. Он нашел какую-то большую бочку, и сердце его учащенно забилось в надежде, но бочка оказалась пустой. В его пальцы вонзилось несколько заноз, пока он шарил по ее дну. Обследуя вслепую нескончаемые невидимые стены, он так и не нашел другой лестницы или двери.

В конце концов он заблудился и больше уже не мог отыскать лестницу, по которой спустился в этот подвал. Он сел на землю в сплошной темноте и представил себе, что он в лесу под дождем продолжает свое одинокое путешествие под звуки нескончаемого дождя. Он мысленно перебрал все, что только был в состоянии вспомнить из Старого Канона:

«Путь, который может быть пройден,

Не является вечным путем...»

Во рту у него настолько пересохло, что для того, чтобы остудить его, он даже попытался лизать сырую грязь пола, но к языку прилипала лишь пыль. Мыши временами суетились совсем близко от него и что-то пищали.

Где-то в дальних темных коридорах послышался лязг засовов, и мелькнул яркий отблеск света.

Свет...

Вокруг него возникла тусклая реальность мутных очертаний и теней сводов, арок, бочек, перегородок и проемов. Он с трудом поднялся и нетвердой походкой двинулся на свет.

Он исходил из низкого дверного проема, через который, пройдя ближе, он мог увидеть земляную насыпь, верхушки деревьев и багровое то ли утреннее, то ли вечернее небо, которое ослепило его так, как будто на дворе был летний полдень. Он встал в дверном проеме не в силах сдвинуться с места, так как был ослеплен, кроме того, путь ему преградила неподвижная фигура.

— Выходи!— раздался голос Аргарда.

— Минутку. Я еще ничего не вижу.

— Выходи и иди, не останавливаясь! Не оборачивайся, а не то сразу срежу лазером твою идиотскую башку!

Фальк сделал несколько шагов вперед и в нерешительности остановился. Мысли, пришедшие в его голову там, в темноте подвала, теперь сослужили ему добрую службу.

Он решил, что если они отпускают его, то боятся его убить.

— Живее!

Он решил воспользоваться этой мыслью.

— Только со своей поклажей,— твердо произнес он.

Из-за страшной сухости во рту голос его звучал как-то пискляво.

— У меня в руке лазер, желтоглазый, не забывай этого, когда разговариваешь со мной.

— Ну так давай, пускай его в ход. Я не могу тронуться в путь через весь континент без своего собственного пистолета.

Теперь уже заколебался Аргард. Через мгновение он завопил:

— Греттен, принеси сюда хлам этого засранца!

Прошло несколько минут. Фальк стоял и неотрывно смотрел на Аргарда, который, ухмыляясь, играл своим оружием в нескольких шагах от него. По поросшему травой склону сбежал мальчик, швырнул на землю мешок Фалька и исчез.

— Забирай!— приказал Аргард.

Фальк поднял свой скраб и выпрямился.

— А теперь ступай.

— Подожди,— пробормотал Фальк.— Одну минуту.

Он опустился на колени, положил мешок на землю, развязал тесемки и стал рыться в содержимом.

— Где моя книга?— вскричал он через мгновение.

— Что? Книга?

— Старый Канон! Книга для чтения, а не справочник по электронике...

— Ты считаешь, что мы отпустили бы тебя с ней?— перебил его Аргард.

Фальк недоуменно пожал плечами и поднялся на ноги.

— Разве вы не чтите Каноны, по которым следует жить людям? Зачем вы отняли у меня эту книгу?

— Ты не знаешь и никогда не будешь знать того, что известно нам. Если ты не уйдешь сейчас по-хорошему, мне придется подпалить тебе руку.

Фальк скривился.

Аргард удовлетворенно заржал.

— Вот то-то! Поэтому топай-ка прямо, не останавливаясь!

В последних словах снова зазвучали визгливые нотки, и Фальк понял, что шутки кончились. Ненависть и страх, которые сейчас особенно ясно проступали на широком умном лице Аргарда, заставили его поспешно завязать мешок и взвалить его на плечи. Он быстро прошел мимо великана и начал подниматься по травянистому склону, который шел от подвальной двери. Теперь Фальк понял, что опустился вечер, так как солнце уже почти скрылось за горизонтом. Он двинулся вслед за солнцем.

Ему казалось, что его затылок и дуло пистолета Аргарда связаны невидимой нитью неопределенности. Пока он шел, можно было ожидать от Аргарда чего угодно, Фальк не сомневался в том, что великан продолжает держать пистолет в вытянутой руке.

Он медленно пересек заросшую сорняками лужайку, по шатким доскам мостика пересек реку, по тропинке прошел мимо пастбища, а затем и сада. Он выбрался на вершину гряды и только здесь рискнул обернуться. Перед его взором предстала зажатая меж двух цепей холмов долина. Причем сейчас пейзаж был точно такой же, как и в первый раз — залитые золотым светом река и долина мирно погружались в небытие ночи.

Когда он торопливо вошел в окутанный печалью Лес, ночь уже вступила в свои права.

Мучимый жаждой и голодом, упавший духом, Фальк теперь уныло размышлял над своим бесцельным путешествием через Восточный Лес, простиравшийся перед ним. Он потерял даже смутную надежду на то, что хоть где-то на пути ему повстречается дружеский очаг, и встреча с другими людьми скрасит его суровое одиночество. Теперь он должен будет не искать дорог, а всячески избегать их.

Он будет прятаться от людей и мест их обитания, и такое поведение будет сродни повадкам дикого зверя. Только одно чуть-чуть утешало его, если не считать ручья, из которого он напился, и некоторой еды из мешка: мысль о том, что хотя он и сам навлек на себя беду своей неосмотрительностью, он не встал на колени.

Он смело вступил в бой с этими невежественными людьми на их собственной территории и благодаря своей выдержке смог вырваться из плена. От этой мысли ему стало немного легче на душе. Он настолько мало знал себя, что все эти поступки стали актами открытия. Зная, что ему столь многого еще не достает, он был рад узнать, что уж смелостью, во всяком случае, не обделен.

После того, как он напился и поел, а затем снова напился, он двинулся в путь, освещаемый неровным светом луны, которого было вполне достаточно для его глаз, и вскоре между ним и Домом Страха, как он про себя назвал этого место, пролегла добрая миля холмистой местности. Затем совершенно измотанный, он прилег, чтобы выспаться, на краю небольшой прогалины. Костра он решил не разводить, а соорудить хоть какой-то навес над головой у него уже не было сил. Несмотря на усталость, он некоторое время лежал, глядя вверх на озаренное лунным светом зимнее небо. Ничто не нарушало тишины, кроме редких тихих криков охотившейся совы. Эта безмятежность и заброшенность казались ему успокоительными и благословенными после мышиной возни в полном каких-то голосов темном подвале — темнице Дома Страха.

Продвигаясь дальше на запад, он не вел счет дням. Он шел, и шло время.

В Доме Страха он потерял не только книгу.

У него забрали также серебряную фляжку Матока и небольшую коробочку, тоже из серебра, с дезинфицирующей мазью. Они могли оставить у себя книгу, потому что она была очень сильно им нужна, или потому, что считали ее чем-то вроде кодекса законов или же книгой тайн. Какое-то время потеря книги необъяснимо угнетала его, так как ему казалось, что она была единственным связующим звеном между ним и людьми, которых он очень любил и которым верил.

Однажды он даже сказал себе, сидя у костра, что на следующий день он повернет назад, снова разыщет Дом Страха и заберет, пусть даже силой, свою книгу. Но на следующий день он возобновил свой путь на запад, идя по компасу и по солнцу. Ночью он убедил себя, что не смог бы снова отыскать какое-нибудь пройденное место среди этих необозримых просторов Леса, так надежно скрывавшего свои холмы и долины.

Он наверняка не смог бы уже найти ни укромную поляну Аргарда, ни Поляну, где, наверное, Парт что-то ткет при скудном свете зимнего солнца. Все это осталось позади и было для него утрачено навсегда.

«Возможно, теперь,— думал он,— это даже хорошо, что книга пропала. Что для него должна была означать эта книга, с ее разумным и терпеливым мистицизмом очень древней цивилизации? Этот тихий голос давно забытых войн и бедствий, говоривший из глубины веков?»

Теперь он всецело жил за счет охоты, и это значительно уменьшило его дневные переходы. Даже если дичи было много и она не пугалась выстрелов, охота совсем не состязание, где можно торопиться, ведь потом нужно еще освежевать и сварить добычу, а затем, сидя у костра, обсасывать косточки, наполнив на некоторое время желудок, подремать на зимнем холоде у слабо греющего костра.

Кроме того, нужно было строить шалаш для защиты от дождя и снега, в котором можно провести ночь. Следующий день был точно таким же. Книге не было здесь места, даже этому Старому Канону Бездействия. Он не смог бы сейчас читать его. По существу, он перестал думать. Он охотился, ел, шел, спал в молчаливом Лесу — похожий на серую тень, скользящую на запад через холодную пустыню зимнего леса.

Погода становилась все холоднее.

Часто худые дикие коты, красивые маленькие твари с пятнистым или полосатым мехом и зелеными глазами, ждали неподалеку от его костра, чтобы отведать остатки его трапезы, и выскакивали с осторожной и хищной свирепостью, чтобы утащить кости, которые он им швырял от скуки. Их пища состояла в основном из грызунов, которые уже погрузились в зимнюю спячку, и, похоже, котам было очень трудно переживать очередное холодное время года.

После того, как он покинул Дом Страха, ему не попадались звери, говорившие вслух или хотя бы мысленно. Никто никогда не трогал и не портил зверье в этих прелестных низменных лесах, которые он пересекал. Возможно даже, что животные никогда не видели здесь человека, не чувствовали его запах. И по мере того, как он все больше углублялся в Лес, он все более отчетливо сознавал необычность того Дома, притаившегося в мирной долине, с необычными подвалами, полными мышей, которые попискивали словами языка людей, его обитателей, обладавших обширными знаниями, наркотиками для извлечения правды и вместе с тем настолько невежественных, что их можно было сравнить разве что с дикарями.

Только сейчас он начал думать, что именно там впервые повстречался с Врагом.

Но то, что Враг притаился здесь, в этом Лесу, было сомнительно. Здесь не было никого, и вряд ли кто-нибудь будет.

На серых ветвях кричали сойки. Покрытые инеем листья хрустели под ногами — листья сотен осеней. Какой-то высокий лось с любопытством смотрел на Фалька, неподвижно стоя в дальнем конце луга, как бы спрашивая у него разрешения на нахождение в этих тихих местах.

— Я не буду стрелять в тебя. Сегодня утром я запасся двумя курицами!— крикнул Фальк.

Он рассмеялся.

Лось-самец с величественным самообладанием посмотрел на него и бессловесно пошел прочь. Здесь ничто не боялось Фалька, никто не заговаривал с ним. Он даже как-то подумал, что в конце концов может забыть речь и снова стать таким, каким он уже был однажды — немым, диким, утратившим все человеческое. Он слишком далеко, очень далеко ушел от людей и зашел туда, где господствует только зверь и где никогда не было человека.

На краю луга он споткнулся о камень и, стоя на четвереньках, прочел выветренные буквы, вырезанные на полупогребенной под землей глыбе:

«Ск ... о ... а».

Люди были здесь! Они здесь жили.

Под его ногами, под упругой подушкой из полусгнивших стволов и листьев, под корнями деревьев был когда-то город!

Только он пришел в этот город с опозданием на одно или два тысячелетия.

3. Дни, счет которым Фальк давно потерял, стали понемногу удлиняться, и он понял, что конец года скорее всего уже прошел. Хотя погода сохранялась не такой плохой, как могла быть в это время года, она все же доставляла Фальку довольно много неприятностей. Часто шел снег, не такой сильный, чтобы помешать ходьбе, но достаточный для того, чтобы Фальк мог понять, что если бы у него не было зимней одежды и спального мешка, захваченных из Дома Зоува, он гораздо сильнее ощущал бы все «прелести» этого сезона. Северный ветер дул настолько свирепо, что Фалька все время сбивало немного к югу, и он часто вместо того, чтобы идти против ветра, шел на юго-запад.

Одним пасмурным дождливым днем он спускался вдоль текущего на юг ручья, с трудом продирался сковозь густые кусты, росшие по его берегам. Внезапно кусты исчезли, и он остановился. Перед ним простиралась великая река, поверхность которой тускло блестела и была испещрена оспинами дождя. Вязкий противоположный берег был наполовину скрыт туманом. Фалька ужаснула ширина реки. Он был потрясен мощью этого величественного молчаливого потока темной воды, несшейся под низким зимним небом на запад. Сначала он решил, что это, должно быть, Внутренняя Река, один из немногих ориентиров внутренней части материка, известных по слухам жителям Домов Восточного Леса. Однако говорили, что он течет на юг, являясь западной границей царства деревьев. Наверное, это был один из ее притоков. Фальк пошел вдоль него, потому что при этом не нужно было пересекать холмистую местность, а сама река обеспечивала его и питьевой водой, и хорошей охотой.

Было приятно временами идти вместо тропинки по песчаному берегу, когда вместо угнетавшей тьмы ветвей над головой было открытое небо.

Утром одного их многих дней, проведенных у реки, ему удалось подстрелить дикую курицу.

Куры здесь водились повсеместно, собираясь в пронзительно кричащие, низко летящие стаи, и куриное мясо стало основной его пищей.

Он перебил крыло этой птице и когда подбирал ее, она была еще жива.

Она билась на земле и кричала пронзительным голосом:

— Брать жизнь... брать жизнь...

Он скрутил ей шею.

Слова звенели в его голове и он, как ни старался, не мог их заглушить.

Последний случай, когда животное заговорило с ним, произошел неподалеку от Дома Страха, и это значило, что где-то среди этих унылых холмов должны жить люди. Какая-то затаившаяся группа, вроде той, к которой принадлежал Аргард. Или дикие Странники, которые непременно убьют его, как только увидят его глаза. А может быть, это люди, которые живут в кабале у своего повелителя и которые отведут его к нему, чтобы тот с радостью превратил его в раба.

Он все же хотел отыскать дорогу к ним тогда, когда это ему самому будет удобно.

«Никому не верь, избегай людей!»

Теперь он хорошо выучил этот урок.

В этот день он осторожно двигался вперед и делал это так тихо, что зачастую водяные птицы, которых было полно на берегах реки, неожиданно взлетали почти из-под его ног.

Однако ему не попадались тропы, и он не видел никаких признаков человеческих существ, которые бы обитали у реки или близко подходили к ней. Только в конце одного короткого дня впереди него взлетела стая бронзово-зеленых уток и полетела над водой, перекликаясь между собой бессвязными словами человеческой речи.

Пройдя еще немного, он остановился, полагая, что в дуновении ветра ему почудился запах горящих дров. Ветер дул с северо-запада, и Фальк еще более осторожно двинулся вперед.

Когда на реку стал опускаться вечер, далеко впереди на заросшем кустарниками берегу мелькнул и исчез огонек, затем вспыхнул снова.

Теперь его остановили не страх и даже не осторожность, а то, что это был первый огонь с тех пор, как он покинул Поляну. Зрелище это чем-то странно тронуло его душу.

Осторожный, как всякое лесное животное, он подождал, пока ночь полночью вступит в свои права, а затем медленно и бесшумно двинулся по берегу реки, стараясь не покидать тень от ив, пока не подошел настолько близко, что различил квадрат окна, через которое был виден очаг. Это была маленькая хижина с острой крышей, на которой было полно снега. Высоко над темным лесом и рекой сияло созвездие Ориона, сейчас наиболее яркое в этой тихой и морозной ночи. Время от времени с ветвей деревьев падал снег, рассыпаясь на отдельные снежинки, плывшие над рекой и вспыхивающие, словно искорки в луче света, падающего из окна.

Фальк стоял, не сводя глаз с огня в хижине.

Он подошел еще ближе, стараясь не производить шума.

Внезапно дверь хижины со скрипом отворилась, земля перед ней озарилась золотым сиянием и вверх поднялась снежная пыль.

— Иди сюда, к огню,— произнес человек.

Он стоял в проеме двери, совсем не заботясь о том, что был совершенно беззащитен, так как находился на свету, лившемся из хижины.

Хоронясь во тьме, Фальк ухватился руками за лазер и замер.

— Я ловлю твои мысли, незнакомец,— снова бросил в темноту хозяин хижины.— Я — Слухач. Иди смелее. Здесь нечего бояться. Или, может быть, ты меня не понимаешь? Ты говоришь на этом языке?

Фальк молчал.

— Ну что ж, будем надеяться, что ты меня понимаешь, потому что я нс собираюсь пользоваться при общении с тобой мысленной речью. Здесь нет никого, кроме меня и тебя... Конечно,— опять начал говорить незнакомец,— я без труда слышу тебя, ну, точно так же, как ты своими ушами слышишь меня. Я знаю, что ты здесь и не отваживаешься выйти из темноты ко мне. Подойди, и я тебе клянусь, что ничто не угрожает одинокому путнику у меня в доме. Я сейчас уйду, а ты, если захочешь отдохнуть в тепле, постучись.

Дверь закрылась.

Фальк еще некоторое время постоял, затем пересек несколько ярдов в темноте, которые отделяли его от двери домиками постучался.

— Заходи!

Он открыл дверь и очутился среди тепла и света. Старик, седые волосы которого падали на спину, стоял на коленях перед очагом, поправляя огонь. Он даже не повернулся, чтобы взглянуть на незнакомца, и продолжал методично засовывать дрова в топку. Затем, немного погодя, он стал громко декламировать чуть нараспев:

Старик улыбнулся, узкие, яркие глаза искоса смотрели на Фалька.

Голосом сбивчивым и хриплым, потому что ему уже давно не приходилось пускать его в ход, Фальк ответил:

— Ха, ха, ха,— старик рассмеялся.

— Так ли это, желтоглазый? Впрочем, это твое дело. Садись сюда, поближе к огню. Значит, ты чужестранец? И сколько дней ты уже не мылся горячей водой? Кто знает? Где эта чертова кочерга? Сегодня на дворе холодно. Да, холод такой, как поцелуй предателя. А мы здесь. Ну-ка, поднеси мне вот ту вязанку дров, у двери, и я суну ее в огонь. Вот так. Я — человек скромный, и особого комфорта у меня не жди. Но горячая ванна есть, горячая ванна, не все ли равно, от чего греется вода — от расщепления водорода или от сосновых поленьев, не так ли? Да, ты на самом деле чужестранец, парень, и твоя одежда так же нуждается в горячей воде, пусть она и устойчива против дождя. А как насчет кроликов? Хорошо. Завтра мы приготовим пару тушеных зверьков, да еще насыпем туда много зелени, ведь на овощи ты не мог охотиться со своим лазерным пистолетом, а? У тебя нет их в запасе в мешке, разве не так? Я живу здесь один-одинешенек, самый великий Слухач. Я живу один и очень много говорю. Родился я не здесь, не в лесу. Но я никогда не мог закрыться от людских мыслей, от людской суеты, от людской печали, в общем, от всего, что так свойственно именно людям. Мне приходилось продираться сквозь густой лес их мыслей, планов, тревог, и вот поэтому я решил жить здесь, в настоящем лесу, окруженный только зверьем. Слава богу, что есть еще места на Земле, обитатели которых имеют столь куцые и спокойные мозги. В этих мыслях нет смертоносных планов и лжи, так же, как нет этого и в их головах. Садись сюда, парень, ты очень долго шел, и ноги твои устали.

Фальк присел на деревянную скамью у очага.

— Спасибо вам за гостеприимство,— сказал он.

Он уже хотел назвать свое имя, но старик опередил его.

— Не трудись, парень. Я могу дать тебе уйму хороших имен, вполне пристойных для этой части мира. Желтоглазый, Чужеземец, Гость, любое, какое только пожелаешь. Помни о том, что я Слухач, а не мыслепередатчик. Мне не нужны слова или имена. Я сразу ощутил, что где-то там, во тьме, одинокая душа, и я знаю, что мое освещенное окно слепило твои глаза. Разве этого недостаточно? Мне не нужны имена. А мое имя — Самый Одинокий. Верно? А теперь давай двигайся поближе к огню и грейся.

— Мне уже тепло,— запротестовал Фальк.

Седые космы старика скользили по его плечам, когда он, проворный и хрупкий, сновал то туда, то сюда. Плавно текла его гладкая речь. Он никогда не задавал настоящих вопросов и ни на мгновение не останавливался, чтобы услышать ответ. Он не ведал страха, и было невозможно бояться его.

Теперь ФальК впервые отдыхал не в лесу.

Ему не нужно было думать о погоде, о темноте, о зверях и деревьях. Он мог сидеть, протянув ноги к яркому огню, мог есть вместе с кем-то, мог вымыться у огня в деревянной лохани, в которой была горячая вода. Он не знал, что доставляет ему большее удовольствие — тепло воды, смывающей грязь и усталость, или тепло, отмывавшее здесь его душу, быстрая болтовня старика, чудесная сложность людского разговора после долгого молчания в пустыне...

Он принимал на веру все, что говорил старик, так как старик был способен ощущать все эмоции и чувства Фалька, так как он был Эмпатом-сопереживателем. Эмпатия по сравнению с телепатией была тем же, что осязание по сравнению со зрением. Более неясное, более примитивное и более пытливое чувство. Ей не надо было обучаться до такой степени, как телепатии. Непроизвольная сознательная эмпатия не была необычной даже среди нетренированных. Слепая Кретьян путем тренировок научилась воспринимать мысли, имея такой же дар: как этот. Фальк быстро понял, что старик по сути постоянно осознавал до некоторой степени все, что чувствует и ощущает его гость. Почему-то это не беспокоило Фалька, хотя осознание того, что наркотик Аргарда открыл его мозг для телепатического проникновения, привело его в бешенстве. Разница была в намерении и еще кое в чем.

— Сегодня утром я убил курицу,— сказал он, когда старик замолчал на некоторое время, согревая для него полотенце над очагом.

- Она говорила на этом же языке. Некоторые слова были из Закона. Означает ли это, что здесь есть еще кто-нибудь поблизости, кто мог научить зверье и птиц нашему языку?

Даже когда он вымылся в лохани, он не мог расслабиться настолько, чтобы произнести имя Врага, особенно после урока, преподанного ему в Доме Страха.

Вместо ответа старик впервые просто задал вопрос:

— Ты съел эту курицу?

— Нет.

Фальк покачал головой, насухо вытираясь полотенцем так, что кожа его покраснела.

— Я не стал ее есть после того, как она заговорила. Вместо этого я настрелял кроликов.

— Убил ее и не съел?

Старик загоготал.

— Стыдно, парень.

Старик начал кричать, словно дикий петух.

— Есть ли у тебя благоговение перед жизнью? Ты должен понимать Закон. Он гласит, что без нужды, просто так, нельзя убивать. Помни об этом в Эс Тохе. Ты уже сухой? Прикрой свою наготу, Адам из Канона Яхве. Нет, завернись в это. Это, конечно, погрубее, чем твоя одежда. Это всего лишь оленья шкура, выделанная в моче, но, по крайней мере, она чистая.

— Откуда вы знаете, что я собираюсь в Эс Тох?— спросил Фальк.

Он закутался, как в тогу, в мягкий меховой балахон.

— Потому что ты не человек,— сказал старик.— И не забывай о том, что я Слухач. Мне известна направленность твоих мыслей: чужестранец. Север и Юг,— туманные понятия для тебя. Далеко позади на востоке утраченная яркость. На западе лежит тьма, суровая гнетущая тьма. Слушай меня, потому что я не хочу слушать тебя, дорогой гость, идущий во тьме наощупь. Если бы я сам хотел выслушивать людские разговоры: я бы не жил здесь среди диких свиней как дикий кабан. Я должен это сказать: прежде чем пойду спать. Это для тебя должно быть самой главной новостью, мудростью и советом. Помни об этом: когда ступишь в ужасную тьму ярких огней Эс Тоха. Странные обрывки сведений могут всегда пригодиться. А теперь забудь и о востоке, и о западе и ложись-ка спать. Бери себе кровать. Сам я противник показной роскоши и аплодирую простым радостям существования, таким, как кровать для сна. Во всяком случае, пока что. И даже в компании еще какого-нибудь человека раз или два в год... Хотя и не могу сказать, что мне не хватает людского общества, как тебе. Хоть я один, но не одинок.

Он соорудил себе что-то вроде ложа на полу и стал цитировать строки Нового Канона:

«Я одинок не более, чем ручей у мельницы или петух на флюгере, или полярная звезда, или южный ветер, или апрельский дождь, или январская оттепель, или первый паучок в новом доме. Я одинок не более, чем утка в пруду, которая громко смеется, или сам Уолденский пруд...

Здесь он сказал «спокойной ночи» и замолчал.

В эту ночь Фальк спал так крепко и долго, как еще никогда с начала своего путешествия.

В хижине у реки он пробыл еще два дня и две ночи, так как ее хозяин очень радушно принимал, и он обнаружил, что очень трудно покинуть эту маленькую обитель тепла, света и общения. Старик редко прислушивался к его вопросам и никогда на них не отвечал, но среди его поистине непрерывающейся болтовни просматривались и исчезали некоторые факты и намеки. Он знал, каков путь отсюда на запад, и что может на нем повстречаться. Но на каком расстоянии отсюда это может находиться — с уверенностью Фальк не мог разобрать. Как далеко до Эс Тоха? Что находится дальше этого города? Сам Фальк не имел об этом никаких представлений. Единственное, что он знал, это то, что в конце концов можно выйти к Западному Морю, а за ним лежит Великий Континент, и после этого, обойдя вокруг, можно попасть в Восточное Море и в Лес. То, что Мир является круглым, люди знали, но никаких карт у них не осталось.

Фальку казалось, что старик мог бы попробовать нарисовать карту. Но откуда взялось такое предположение, он вряд ли понимал, потому что Слухач никогда прямо не говорил об этом, о том, что он сам делал или видел за пределами своей крохотной прогалины на речном берегу.

— Приглядывайся к курам, идя вниз по реке,— посоветовал как бы между прочим за завтраком старик.— Некоторые из них умеют говорить, другие могут слушать, как мы, а? Я говорю, а ты слушаешь, потому, конечно, что я — Слухач, а ты Вестник. Чертова логика. Помни о курах и не доверяй тому, что они поют. Петухам можно доверять больше — они слишком заняты своим кукареканьем. Иди один. Вреда тебе от этого не будет. Передавай от меня привет всем Правителям и Странникам, которых ты встретишь, особенно Ханстреллам. Между прочим, прошлой ночью мне в голову пришла мысль: что ты достаточно поупражнялся в ходьбе и мог бы взять мой слайдер. Путь длинный, а зачем спрашивается, зря утруждать ноги? Я совсем забыл о том, что он у меня есть. Я не собираюсь его как-то использовать: поскольку не собираюсь покидать это место, кроме как... только после моей смерти. Я надеюсь: что сюда кто-нибудь забредет и похоронит меня или хотя бы оттащит мое тело в лес на съедение зверям и букашкам. Меня не прельщает перспектива сгнить здесь, в этом доме, после всех тех лет, когда я в чистоте содержал это место. В лесу пользоваться слайдером ты: конечно, не сможешь: но если будешь спускаться к реке, он вполне может пригодиться. А для того, чтобы переправиться через Внутреннюю Реку, слайдер будет просто необходим. Если хочешь его взять, он в наклонной башне. Мне он не нужен.

Сходная философия была и у обитателей Дома Катола, ближайшего к Дому Зоува поселения.

Фальк знал, что одним из принципов ее было жить, стараясь по возможности не пользоваться механическими приспособлениями, То, что этот старик, живя гораздо примитивнее, чем они, разводя птицу и выращивали овощи, потому что у него не было даже ружья для охоты, имеет такой продукт сложной технологии, как слайдер, было для Фалька очень странным и заставило его в первый раз взглянуть на хозяина дома с некоторым сомнением.

Слухач захихикал, чмокая губами.

— У тебя никогда не было оснований доверять мне, парнишка-чужестранец.

Он кивнул головой.

— А у меня — тебе. Ведь в конце концов, многое можно утаить даже от самого чуткого Слухача. Человек может в своем мозгу прятать многое даже от самого себя, так что другие уж и вовсе не смогут пробраться в его мысли. Возьми слайдер. Я уже свое отпутешествовал. Слайдер рассчитан только на одного, а ты как раз идешь один. Я думаю, что тебе предстоит еще очень долгий путь, который ты вряд ли сможешь пройти до конца, если пойдешь пешком. И даже на слайдере...

Фальк не решился задать еще один вопрос, на старик ответил на него:

— Может быть, тебе лучше вернуться домой, малыш?— спросил он.

Расставаясь с ним на заре, Фальк с сожалением и благодарностью предложил ему свою руку, как Главе Дома — так его учили поступать в подобных случаях. Но одновременно с этим он еле слышно произнес слово «Тискной».

— Каким это именем ты назвал меня, Вестник?

— Оно означает... Я думаю, что оно означает «отец».

Слово это нечаянно вырвалось из его уст, он не подумал, когда произносил его. Не был он уверен и в том, что знает, что оно означает, и не имел представления, к какому языку оно принадлежало.

— Прощай, бедный доверчивый дурачок! Говори всегда правду и знай, что в правде твое освобождение. А может быть, и нет, все зависит от случая. Иди один, дорогой дурачок! Так, наверное, будет для тебя лучше. И помни, что мне будет очень недоставать твоих мыслей. Прощай. Рыба и гости начинают пованивать на четвертый день. Прощай!

Фальк поднялся на крыло слайдера и заглянул внутрь аппарата. Внутренняя поверхность кабины была причудливо украшена объемным орнаментом из титановой проволки. Орнамент скрывал все кроме приборов управления, но Фальк уже пользовался аппаратом подобного типа в Доме Зоува, и поэтому сомнения в возможности управления машиной у него не возникало.

Удобно усевшись в кресло водителя, он, после быстрого изучения приборной доски, прикоснулся к левому управляющему сектору, переместил свой палец вдоль него, и слайдер бесшумно поднялся больше чем на полметра.

Следующим своим движением Фальк заставил аппарат заскользить по двору к берегу реки, пока он не стал парить над ледяной пеной заводи, у которой стояла хижина. Он оглянулся, чтобы попрощаться, но старик уже исчез с порога, закрыв за собой дверь. Фальк направил свой бесшумный челн по широкому темному проспекту реки, над ним сомкнулась величественная тишина.

Ледяной туман собирался густыми клубами впереди и позади него, висел среди деревьев по берегам. И земля, и деревья, и небо — все было серым ото льда и тумана. Только воды, над которыми он скользил, были темными. Когда на следующий день начал идти снег: снежинки казались черными точками на фоне неба и превращались в белые над водой, прежде чем исчезнуть в бесконечном потоке.

Такой способ передвижения был вдвое быстрее, чем ходьба, и намного безопаснее и легче — он был таким легким, что однообразие действовало как гипноз.

Фальк был рад выйти на берег, когда возникала необходимость поохотиться или встать на ночевку. Водяные птицы сами попадались ему в руки, и животные, спускавшиеся к воде на водопой, смотрели на него, как будто он на слайдере был чем-то вроде журавля или цапли, скользящих мимо них, и подставляли свои беззащитные бока и груди под дуло его охотничьего пистолета. Ему оставалось только освежить добычу, разделать на куски, приготовить, поесть и соорудить небольшой шалаш из сучьев и коры на случай снега или дождя, закрыв его сверху вместо крыши слайдером... В нем он спал, на заре съедал оставшееся с вечера мясо, напивался воды из реки и отправлялся дальше в путь.

Он забавлялся слайдером, чтобы скоротать бесконечные часы: поднимал его метров на пять вверх, где ветер и толща воздуха делали ненадежной воздушную подушку, и наклонял почти до точки опрокидывания, а затем компенсировал своим собственным весом и органами управления, или глубоко зарывал аппарат в воду, поднимая за собой дикие буруны, так что слайдер с плеском несся вперед, непрерывно шлепаясь о поверхность воды и, встречая сопротивление, становился на дыбы, как самец оленя во время гона. Несколько падений не отвратили Фалька от таких развлечений, так как он отлично знал, что автоматика машины была настроена таким образом, что в том случае, когда она становилась неуправляемой, всякое движение прекращалось, и машина зависала на высоте в четверть метра, так что Фальку Оставалось только взобраться в нее, добраться до берега и развести костер, если сильно продрог, или же просто продолжить свой путь, не обращая внимания на такую пустяковую вещь. Его одежда была водонепроницаемой и от купания в реке он промокал не больше чем от дождя. Одежда сохраняла его тепло, но все же по-настоящему тепло ему никогда не было. Маленькие костры служили только для приготовления пищи.

После бесконечных длинных дней с дождем и туманом, едва ли во всем Восточном Лесу хватило сухих дров, чтобы развести настоящий костер.

И вот однажды: совершив очередной крутой поворот в воздухе и с плеском плюхнувшись в воду, он заметил далеко впереди шедшую ему навстречу лодку.

С этого судна другое было видно, как на ладони, и проскользнуть незамеченным в тени прибрежных деревьев уже не было ни малейшей возможности. Держа пистолет в руке, Фальк распростерся на дне слайдера и повернул его к правому берегу, идя на высоте трех метров, чтобы иметь более выгодное положение, по сравнению с людьми в лодке.

Они спокойно плыли против течения, поставив один небольшой треугольный парус. Когда расстояние между лодками сократилось, несмотря на то, что ветер дул вниз по течению, Фальк смог отчетливо различить звуки их пения.

Они подошли еще ближе, продолжая петь, не обращая на него никакого внимания.

На протяжении всей его короткой памяти музыка всегда и привлекала его, и вызывала страх, наполняя его чувством какого-то мучительного восторга, доставляя наслаждение, близкое к пытке. При звуке поющего человеческого голоса он особенно сильно чувствовал, что он не человек, что эта игра ритма, высоты звука и такта абсолютно чужда ему, что это не что-то забытое им, а совершенно новое для него, что это лежит вне шкалы его представления.

Но именно необычность музыки привлекала его, и теперь он бессознательно замедлил слайдер: чтобы послушать.

Пели четыре или пять голосов, то все вместе, то по отдельности, то в различных сочетаниях, создавая удивительно гармоническое целое, чего ему никогда не доводилось слышать. Слов он не понимал. Казалось, что весь лес, мили серой воды и серого неба слушают вместе с ним это звенящее, берущее за душу чудо человеческого величия.

Песня утихла, сменилась тихим смехом и разговором. Теперь лодка и слайдер были почти на одной линии, разделяемые сотней метров реки. Высокий, очень стройный человек, стоя во весь рост у руля, окликнул Фалька — его чистый голос разнесся звонким эхом над поверхностью вод. Фальк ничего не понял.

В серо-стальном свете зимнего дня волосы рулевого и волосы остальных четырех или пяти человек в лодке отливали красным золотом.

Наклоняя вперед сильные тела, они смеялись и манили его к себе. Он не мог точно разобрать, сколько людей находилось в лодке, на какой-то миг одно лицо стало видно совершенно отчетливо — лицо женщины, пристально следившей за ним.

Как завороженный: Фальк совсем остановил свой слайдер и завис над поверхностью воды. Лодка же, казалось, перестала двигаться.

— Следуй за нами,— снова позвал мужчина.

На этот раз, узнав язык, Фальк понял его.

Это был старый язык Лиги — Галакт.

Как и все обитатели леса, Фальк научился ему с магнитных лент и книг: потому что все документы, сохранившиеся со времен Великой Эры, были написаны на нем, он служил средством общения людей, говоривших на разных языках. Диалекты, на которых говорили обитатели Леса, также происходили из Галакта, но за тысячи лет очень далеко ушли от него, и теперь языки отдельных Домов могли сильно отличаться друг от друга. Как-то раз к Дому Зоува пришли путешественники с берегов Восточного Леса, говорившие на столь отличном языке, что легче оказалось объясниться с ними при помощи Галакта, и только Фальк услышал его как живой, произносимый человеком. Во всех остальных случаях это был голос звуковых книг или шепот гипнотических лент, раздававшийся в его ушах в темноте долгой зимней почти или длинного серого вечера. Архаичный, похожий на сон язык звучал сейчас совсем по-другому в звонком голосе рулевого.

— Следуй за нами, мы идем в город.

— В какой город?

— В наш собственный,— отозвался рулевой.

Он рассмеялся.

— В город, который радушно встречает путешественников,— подхватил другой со смехом.

Вслед за ним высокими чистыми голосами рассмеялись еще несколько человек.

— Тем, кто не таит против нас злого умысла, нечего нас бояться!

Женщина тоже рассмеялась и крикнула:

— Выходи из пустыни, путешественник, и послушай наши песни.

— Кто вы?— крикнул он.

Дул ветер, река мощно катила свои воды.

Лодка и слайдер оставались все на тех же местах, как бы разочарованно глядя друг на друга, разделенные воздухом и водой.

— Мы люди!

С этим ответом исчезло все очарование, как будто его сдул легкий порыв восточного ветерка. Фальк снова испытал то чувство, какое у него было, когда подбитая птица билась в его руках и выкрикивала человечес е слова своим пронзительным нечеловеческим голосом.

Теперь, как и тогда, его пронзил холод, и он, не колеблясь, не раздумывая, прикоснулся к серебристому рычагу управления и послал слайдер на полной скорости вперед.

Хотя теперь ветер дул в его сторону, он не слышал каких-нибудь звуков с той стороны, где была лодка, и через несколько мгновений, когда вся его решительность исчезла, он замедлил судно и оглянулся. Лодки уже не было видно. На поверхности реки вплоть до самого поворота вдали ничего не было.

После этого Фальк уже больше не предавался шумным играм со своим слайдером и двигался вперед как можно быстрее и тише. Всю ночь он не разводил костра и сон его был тревожным.

И все-таки что-то из испытанного им очарования все же осталось. Сладкие голоса говорили о городе, «алона» на древнем языке, и скользя вниз по реке, один среди пустынных берегов, в метре над черной водой, Фальк вслух шептал это слово. «Алона» — место человека.

Там собирались вместе неисчислимые мириады людей, не один Дом, а тысячи домов, огромных мест жительства, башен, стен, окон, улиц и тех открытых мест, где встречались улицы, где были расположены, как об этом говорилось в книгах, дома для торговли. В этих домах производились и продавались самые изощренные творения человеческих рук. Там возвышались правительственные дороги, где сильные мира сего встречались для того, чтобы обсудить свои великие деяния. Там, в этом городе, были огромные поля, с которых корабли стартовали к иным мирам. Разве было на Земле что-нибудь более замечательное, чем эти Места Людей.

Теперь же это все давно исчезло.

Оставался только Эс Тох, обитель Лжи.

Во всем Восточном Лесу не было ни одного города, не было башен из бетона, стекла и стали, наполненных живыми душами, башен, которые бы вздымались над болотами и зарослями ольхи, над кроличьими норами и оленьими тропами, над заброшенными дорогами, обломками и развалинами.

И все же видение города непрерывно стояло перед глазами Фалька, как память о чем-то таком, что он никогда не видел.

Об этом он судил по силе наваждения, по силе той иллюзии, которая слепо толкала его вперед, на запад, и ему казалось, что она исходит из какого-то источника, расположенного именно в том направлении.

Шли дни, река продолжала катить свои воды, и в один из серых дней перед ним стал раскрываться во всю ширь новый мир — необозримая гладь вод под обширным небом — место слияния Лесной Реки с Внутренней Рекой. Неудивительно, что он слышал о Внутренней Реке, даже несмотря на глубокое невежество, порожденное сотнями миль расстояния от этой реки до дальних холмов и Домов Восточного Леса. Река была столь грандиозной, что даже Синги не могли утаить ее. Фальк пересек место слияния вод, высадился на западном берегу и впервые на своей памяти очутился вне Леса.

К северу, западу и югу простиралась холмистая равнина, покрытая во многих местах группами деревьев и зарослями кустов, но тем не менее, Фальк сразу понял, куда он попал. Напрягая глаза, он вглядывался на запад, стремясь увидеть там горы. Считалось, что эта открытая местность простиралась на большое расстояние, правда, на какое именно — этого в Доме Зоува не знали.

Но гор не было видно, хотя в этот вечер он и увидел край света, где тот соприкасался со звездным миром. Фальк никогда раньше не видел горизонта — в его памяти все было окружено переплетением ветвей и листьев. Но теперь не было ничего, что скрывало бы от него звезды.

Все, что было вокруг, напоминало гигантскую чашу, на дне которой он находился, а над ним — невообразимый свод неба.

Он провел без сна добрую половину ночи и проснулся на заре, когда восточный край мира озарился первыми лучами солнца.

Теперь ему приходилось двигаться вперед только по компасу. Больше уже не задерживаемый частыми изгибами реки, он держал свой путь напрямик. Управление слайдером теперь перестало быть скучным.

Частые подъемы и спуски, овраги и скалы требовали неослабевающего внимания при управлении. Ему нравилась открытая ширь неба и прерии, его одиночество теперь было источником своеобразного удовольствия, поскольку он был один в таких обширных владениях. Погода стояла теплая и чувствовалось, что зима на исходе.

Мысленно возвращаясь в Лес, он ощущал себя как бы вышедшим из удушливой таинственной мглы на свет и воздух, и прерия казалась ему одной огромной Поляной. Дикий бурый скот стадами в десятки тысяч голов покрывал равнину, словно тени от проплывавших в вышине облаков. Почва повсеместно была темной, на ней росли растения с тонкими узкими жесткими листьями. И повсюду — на земле, над ней и под ней — сновали и рылись маленькие животные: кролики, барсуки, зайцы, мыши, дикие коты, кроты, антилопы, желтые собаки, множество потомков домашних животных рухнувшей цивилизации. Открытое пространство постоянно продувалось ветрами. В сумерки вдоль различных водоемов располагались на ночлег стаи белых журавлей, и в воде гротескно отражались их длинные ноги и вытянутые приподнятые крылья.

Почему люди больше не путешествовали ради того, чтобы посмотреть на мир, в котором живут, удивлялся Фальк, сидя у костра, мерцавшего, как маленький рубин, среди невообразимо огромных сумерек прерии. Почему такие люди, как Зоув и Маток, хоронятся в лесах, никогда не покидая их, чтобы взглянуть на великолепный простор Земли? Теперь он узнал нечто такое, чего они, которые научили его всему, не знали: что человек может сам видеть, как его планета движется среди звезд.

Вот так он и пробивался сквозь холодный северный ветер, управляя слайдером с немалым искусством, теперь уже ставшим для него привычным. К югу от того курса, которого он придерживался, почти половина прерий была покрыта стадами дикого скота, и каждое из тысяч и тысяч животных стояло на ветру, низко опустив свою морду. Между ним и стадами трава гнулась от ветра, и тут он увидел... Да, он увидел, что навстречу ему летит какая-то птица, совершенно не взмахивая крыльями. Этот скользящий полет поразил Фалька. Удивление его еще больше усилилось, когда он немного изменил свой курс для того, чтобы обогнуть небольшой холм. Без единого взмаха крыльев птица тоже изменила свой полет и стала пересекать его путь. Она двигалась очень быстро и стремительно неслась к нему.

Внезапно его охватила тревога и он стал махать рукой, чтобы отпугнуть животное. Поняв, то эти усилия напрасны, он попытался изменить курс, но было уже поздно. За миг до того, как птица ударила его, он увидел ее лишенную характерных черт голову и был ослеплен блеском чего-то металлического. Затем толчок, скрежет и вызывающее тошноту падение вниз. Фальку казалось, что этому падению не будет конца.

4. — Старуха Кесснекати говорит, что должен пойти снег,— раздался голос его подруги.— Мы должны быть готовы, чтобы не упустить такую возможность. Нам просто необходимо сейчас бежать...

Фальк ничто не ответил и продолжал сидеть, прислушиваясь к шуму стойбища — голоса, говорившие на чужом языке, приглушенные расстоянием, сухой звук скребка о шкуру, крик ребенка, потрескивание огня в шатре.

— Херрассали!

Кто-то снаружи позвал его, он быстро встал, но через мгновение замер.

Подруга схватила его руку и повела туда, его звали — к общему костру в центре круга, образованного шатрами, где праздновали удачную охоту и жарили целого быка. В его руку сунули кусок мяса. Он сел на землю и стал есть. Сок и растаявший жир бежали по его челюстям и подбородку, но он не обращал на такие мелочи никакого внимания. Делать это означало уронить достоинство охотника Общины Схурра племени Баснасска. Несмотря на то, что он был здесь чужаком, слепым пленником, он был охотником и до льно быстро понял, как необходимо себя вести.

Чем больше было запретов в каком-нибудь обществе, тем больше оно состояло из конформистов. Люди, среди которых он оказался, шли узким, извилистым и ограниченным путем по широкому пространству прерии. И пока он находился среди них, он тоже должен слепо следовать всем изгибам их пути. Еда племени Баснасска состояла из свежего полувареного мяса, сырого лука и крови. Дикие погонщики дикого скота, люди этого племени, подобно волкам, отбраковывали слабых, ленивых и непригодных из огромных стад, это было нескончаемое пиршество, жизнь без отдыха. Они охотились с помощью ручных лазеров и обороняли свою территорию от чужаков с помощью птиц-бомб, одна из которых и повредила слайдер Фалька. Это были узкие снаряды, запрограммированные на цель, принцип действия которых основывался на использовании ядерной энергии. Люди племени Баснасска не производили и не ремонтировали сами свое оружие. Они и пользовались-то им только после обряда очищения и длительных заклинаний.

Откуда они его добывали, Фальк пока еще не определил, хотя слышал случайные упоминания о ежегодных паломничествах, которые могли быть связаны с появлением у племени оружия.

Люди племени не знали земледелия и не держали домашних животных. Они были неграмотны и знакомы с историей человечества только по мифам и легендам о героях. Они уверяли Фалька, что он не вышел из Леса, так как в Лесу живут только огромные былинные змеи. Они практиковали монотеистическую религию, среди обрядов которой были увечья, кастрации и человеческие жертвоприношения.

Только благодаря одному из суеверий их сложной религии они решили оставить Фалька в живых и принять его в племя.

Обычно таким пленникам вырезали желудок и печень, чтобы дать работу жрецам, а тело оставляли женщинам, чтобы они разрезали труп на куски, как им только заблагорассудится. Однако, поскольку при нем был лазер, его статус оказался выше статуса раба. За неделю до его падения в общине Мзурра умер один старик. Поскольку в племени не оказалось безымянного младенца, которому можно было бы дать его имя, им нарекли пленника, который хоть и был слеп, изуродован и только временами приходил в сознание, все же оставался лучше, чем ничего.

Пока старый Херрассали сохранял свое имя, его призрак, носитель зла, как и все призраки, будет возвращаться к племени и беспокоить живущих. Поэтому имя было отобрано у призрака и передано Фальку, а заодно был произведен над ним и обряд посвящения в охотники. Церемония эта включала в себя бичевание, вызывание рвоты, танцы, изложение снов, татуирование, двухголосное пение, совокупление всех мужчин по очереди с одной женщиной, пиршество, и, наконец, длящиеся всю ночь заклинания, чтобы Бог хранил нового Херрассали от всяческих бед. После этого его оставили на лошадиной шкуре в шатре из бычьих шкур в состоянии бреда, не оказывая никакой помощи — он должен был или умереть, или выздороветь. Призрак же прежнего Херрассали в это время, безымянный и обессиленный, уходил в степь, гонимый ветром.

Женщина, которая, когда он впервые пришел в сознание, была занята перевязкой его глаз и уходом за ранами, старалась как можно реже подходить к нему. Он всего лишь несколько раз мельком видел ее, приподняв в уединении шатра повязку, которую она ловко наложила па его глаза, как только его приволокли в племя. Увидели бы эти Баснасски его желтые глаза — тут же отрезали бы у него язык, чтобы он не мог назвать своего имени, а затем сожгли бы живьем. Она рассказала ему об этом, так же как и о многом другом, что полагалось знать, живя в племени. Зато о себе она почти ничего не рассказывала.

По-видимому, она была в племени ненамного дольше, чем он.

Он уловил то, что она заблудилась в прериях и решила, что лучше присоединиться к племени, чем умереть с голоду.

Баснасски с удовольствием принимают в племя рабынь для использования мужчинами племени, и поэтому ее милостиво оставили в живых. К тому же она оказалась искусной во врачевании, но это уже было выяснено потом.

У нее были рыжеватые волосы и очень нежный голос. Звали ее Эстрел. Больше ему ничего не было известно о ней, она же сама у него ничего не спрашивала, даже его имени.

При зрелом размышлении он понял, что легко отделался. Топливо, на котором работал его слайдер, полученное при ядерном распаде одного из элементов, не имело тенденции ни гореть, ни взрываться. В конечном итоге, у аппарата были повреждены только органы управления, и ему, Фальку, здорово досталось. Голова и грудь были сильно изранены, но Эстрел постаралась выходить его. К тому же, у нее было еще и немного медикаментов. Заражения не последовало, и он быстро выздоравливал. Уже через несколько дней после его кровавого крещения он начал планировать побег.

Но дни шли за днями, а возможность все не представлялась. Жизнь была жестоко регламентирована у этих осторожных, ревнивых людей. Все их поступки определялись различными обрядами, обычаями и табу. Хотя у каждого охотника был свой лазер, женщин держали всех вместе, и все, что делал мужчина, делали и все остальные. Это была не столько община, сколько стадо — все были взаимосвязанными членами единого целого. В таких условиях любая попытка добиться независимости или уединения, сразу же вызывала подозрения. Фальку и Эстрел приходилось хвататься за любую возможность поговорить хоть минуту. Она не знала диалекта леса, но они могли говорить на Галакте, который людям племени Баснасска был знаком только в виде ломаного жаргона.

— Теперь попытка,— сказала она однажды,— возможна, если только начнется метель. Тогда снег скроет от преследователей и нас, и наши следы. Но как далеко мы сможем уйти? Правда, у тебя есть компас, но стужа...

У Фалька отобрали его зимнюю одежду вместе с остальными его пожитками, включая и золотое кольцо, которое он всегда носил на руке. Ему оставили только пистолет. Это было неотъемлемой частью его охотничьего снаряжения и поэтому не подлежало конфискации. Но одежда, которую он носил, теперь прикрывала торчавшие ребра и кожу старого охотника Кассиокаши. Компас у Фалька остался только потому, что Эстрел выкрала его и припрятала до того, как они стали рыться в его мешке. И он, и она были одеты в куртки и штаны из оленьих шкур, но этой одежды было недостаточно, чтобы выстоять в метель в прериях, когда ветер сбивает с ног и обдает все тело ледяной крупой. Для этого нужны были стены, крыша над головой и очаг.

— Если это единственная возможность,— заметил Фальк,— то мы обязаны воспользоваться ею.

Он уже не был таким наивным, не был преисполнен надежд и подвержен чужому влиянию, каким был до пленения. Теперь он стал более стойким и непоколебимым. Хотя он сильно пострадал, находясь в заточении, он не питал к людям племени никакой злобы. Они заклеймили раз и навсегда его руку синим узором татуировки, которая должна была свидетельствовать о его родстве с ними, заклеймили его как варвара, но тем не менее, как человека! В этом не было ничего дурного.

Но у них были свои дела, а у него — свои. Суровый характер, воспитанный жизнью в Лесном Доме, требовал освобождения, требовал продолжения путешествия, того, что Зоув называл «мужской работой».

Эти же люди не двигались никуда и неизвестно откуда пришли, потому что обрубили свои корни в человеческом прошлом. И не только чрезвычайная рискованность его существования среди Баснассаков делала его нетерпеливым в стремлении выбраться отсюда. Здесь царствовало также чувство затхлости и удушливости: то, что он был ограничен в своих передвижениях и поступках, вынести было труднее, чем повязку, которая мешала ему смотреть на окружающий мир.

В это вечер Эстрел пришла к нему в шатер, чтобы сказать, что должен пойти снег.

Они начали шепотом составлять план побега, когда у полога шатра внезапно раздался голос.

Эстрел быстро перевела сказанное:

— Он говорит: «Слепой охотник, ты хочешь на сегодняшнюю ночь Рыжую?»

Она не добавила каких-либо разъяснений, но Фальк уже знал правила и этикет дележа женщин, принятые в племени, но как назло в это время его ум был поглощен только тем, о чем они говорили, и поэтому для ответа он воспользовался наиболее полезным словом из тощего словаря Баснассков: «Мисч!»,— что означало «Нет!».

Мужской голос возле шатра произнес еще что-то повелительным голосом.

— Если снег будет продолжать идти, то, может быть, завтра ночью,— прошептала Эстрел на Галакте, — мы сможем осуществить задуманное.

Все еще размышляя о будущем побеге, Фальк ничего не ответил. Он отметил только про себя, что женщина поднялась и вышла, оставив его одного в шатре. Только после этого он понял, что Рыжей была именно она, и что другой мужчина хотел провести с нею ночь.

Он мог бы просто сказать вместо слова «нет» слово «да». Только тут он понял, асколько он оказался несостоятельным, не сумел избавить ее от этой постыдной обязанности. То, что эта обязанность была для нее постыдной, он знал очень хорошо. Кроме того, только сейчас он понял, что этим словом «нет» он полностью унизил себя в ее глазах и как друг, и как мужчина.

— Мы уйдем сегодня ночью,— сказал он на следующий день.

Он стоял на снегу перед Женским Шатром.

— Приходи ко мне. У меня переждем первую половину ночи, а потом двинемся в путь.

— Коктеки велел мне сегодня прийти к нему в шатер.

— Но ты же сможешь улизнуть?

— Может быть.

— Где его шатер?

— Позади шатра общины Мзурра и чуть левее. У него на пологе пятно крови.

— Если ты не сможешь прийти, я приду туда сам, чтобы увести тебя.

— Может быть, в другой вечер не будет так опасно?

— И не будет снега? Не забывай, что зима кончается. Может быть, это последняя сильная вьюга. Мы просто обязаны уйти завтра. Ты понимаешь, мы обязаны!

— Я приду в твой шатер,— сказала она покорным голосом, в котором прозвучала нотка презрения.

С это утро он сделал небольшую щелку в своей повязке, чтобы видеть происходящее вокруг, и сейчас с интересом посмотрел на нее, но при тусклом свете раннего утра она была серым контуром на сером фоне.

Она пришла поздно ночью, как дуновение ветра вошла в его шатер. Каждый из них приготовил все, что нужно было взять с собой.

Никто из них не разговаривал. Фальк затянул свою куртку из бычьей кожи, натянул на голову капюшон и плотно завязал его. Он наклонился, чтобы открыть полог шатра, и тут же отскочил в сторону, так как снаружи в шатер стал протискиваться, вдвое согнувшись, Коктоки, могучий охотник с бритой головой, который ревниво относился к своему статусу и к своим мужским способностям.

— Херрассали! Эта Рыжая...— начал он при слабом свете угольков, заметив ее в тени. В это же мгновение он увидел, как одеты она и Фальк, и тут же понял их намерения. Он отпрянул назад, чтобы избежать нападения Фалька, и уже открыл было рот, чтобы закричать. Не задумываясь, Фальк быстро и решительно нажал на спуск своего пистолета, и крик так и не сорвался с уст Коктеки. В один момент лазерный луч выжег его рот и мозг, а также и жизнь.

Фальк бросился к женщине, схватил ее за руку и помог переступить через тело только что убитого им мужчины.

Снаружи валил сильный снег. Ветер кружил снежинки. Сильный холод затруднял дыхание. Эстрел тихо всхлипывала. Левой рукой он сжимал ее запястья, а в правой держал лазер. Фальк двинулся на запад, осторожно выбирая путь среди многочисленных шатров. Через несколько минут их уже не было видно, и вокруг них в мире ничего не было, кроме ночи и снега.

Ручные лазеры Восточного Леса были предназначены для выполнения нескольких функций: рукоятка служила зажигалкой, а ствол мог быть превращен в не слишком яркий фонарик. Фальк настроил свой пистолет так, чтобы луч света мог высветить стрелку компаса и окружающее пространство не более чем на несколько шагов вперед.

Они решительно двинулись в путь.

На длинном пологом склоне, где было расположено стойбище Баснасска, снежный покров был сильно сдут ветром, но по мере того, как они продвигались вперед, снег становился все более труднопроходимым, особенно в низинных местах. Метель, казалось, смешала воздух и землю в одну вихрившуюся массу. На их пути попадались сугробы высотой до полутора метров, которые Эстрел приходилось преодолевать так, как будто она плыла по стремнине.

Фальк вытащил ремень из сыромятной колеи, которым был завязан его капюшон, и намотал его на руку, дав другой конец ей, чтобы она держала его в руке. Затем, идя впереди, стал прокладывать ей путь. Одни раз она упала, и от рывка натянувшегося ремня он гоже едва не упал. Обернувшись, он вынужден был несколько мгновений шарить фонариком, прежде чем увидел, что она лежит распростершись на его следах, почти у его ног. Он опустился на колени и в бледном прорезаемом снежинками круге света впервые отчетливо рассмотрел ее лицо. Ее губы шевелились в безмолвных словах. Он наклонился к ней и разобрал бессвязные слова:

— Такого я не ожидала...

— Попробуй немного отдышаться. Полежи. Нет, не спеши вставать. В этой впадине мы хоть немного защищены от ветра.

Фальк попытался ее успокоить.

Они оба припали к земле, и вокруг них на многие сотни миль был только вой вьюги во мгле, окутавшей равнину.

Она что-то шептала, и сначала он не понял ее слов.

— Зачем ты убил этого человека?

Фальк был в расслабленном состоянии, чувства его были притуплены, он набирался сил для следующей стадии их медленного трудного побега и ничего не ответил. Только через некоторое время он прошептал:

— Не знаю... Был вынужден.

Лицо ее было бледным и искаженным от напряжения.

Фальк не обращал внимания на то, что она говорила. Она слишком сильно замерзла, чтобы можно было здесь долго отдыхать, и поэтому он поднялся и притянул ее к себе.

— Идем. До реки уже не так далеко.

Но оказалось, что путь туда гораздо дольше, чем он думал. Она пришла к нему в шатер, когда было темно уже несколько часов, хотя на языке Леса значение слова «час» было неточным, в основном качественным, поскольку людям без особых понятий и средств сообщений через пространство и время было ни к чему точное времяисчисление. Тем не менее, Фальк не знал, что впереди еще долгая зимняя ночь. Они упорно шли вперед — и ночь вместе с ними.

Как только первые серые блики стали окрашивать кружившиеся черные снежинки, они с трудом скатились по склону, покрытому мерзлой путаной травой и невысокими камнями. Прямо перед Фальком возникла могучая мычавшая туша и снова легла в снег. Где-то поблизости они услышали мычание еще одной коровы или быка, а через мгновение всюду вокруг них были огромные мычащие создания с белыми мордами и дикими глазами, в которых отражался свет и покрытые снегом бугры. Они прошли сквозь стадо и вышли вниз на берег небольшой речки, которая отделяла территорию племени Баснасска от территории населенной самситами. Река была быстрой, неглубокой, не замерзавшей в большие морозы. Им пришлось перебираться через нее вброд. Течение стремилось повалить их, скинуть со скользких камней, холод

сковывал суставы. Когда вода стала доходить им до пояса, холод, казалось, обжег все тело. Ноги отказывались служить Эстрел, и Фальку пришлось поднять ее над водой и нести так, пока они не вышли на противоположный берег. Здесь они снова распростерлись в изнеможении среди снежных курганов, укрывавших кусты, которыми порос высокий западный берег реки. Фальк отключил свет своего лазера. Постепенно набирал силу день, полный снежного бурана.

— Мы должны идти дальше. А может быть, развести костер и немного погреться?

Она ничего не ответила. Он взял ее за руки и подтянул к себе. Их унты, штаны и куртки замерзли и стали твердыми как камень. Лицо женщины, безвольно лежавшее у него на коленях, было смертельно бледным.

Он назвал ее по имени, пытаясь расшевелить.

— Эстрел, приди в себя. Мы не можем здесь больше находиться. Мы должны пройти еще совсем немного. Это совсем нетрудно. Приди в себя, Эстрел. Проснись, малышка.

От усталости он не заметил, что говорил с ней так, как прежде говорил на рассвете с Парт много дней назад.

Наконец она повиновалась ему и с его помощью с трудом поднялась, одела замерзшие перчатки и шаг за шагом поплелась вперед, поддерживаемая спутником. Они с трудом передвигались вперед, вверх по пологому склону, через девственные сугробы.

Сейчас они шли вдоль русла реки, продвигаясь на юг, как и планировали, когда обсуждали детали своего побега. У него не было особых надежд на то, что они смогут найти что-нибудь в этой белой коловерти, которая была ничуть не лучше черного ночного бурана. Вскоре они вышли к ручью, притоку реки, которую они перешли утром. Идти вверх по течению ручья было очень тяжело, так как местность здесь была пересеченной. Они почти выбились из сил. Фальку казалось, что самым лучшим было бы упасть и заснуть, но он не мог поступить так только потому, что существовал кто-то, кто рассчитывал на него, кто-то где-то очень далеко и очень давно, тот, кто послал его в это путешествие. Он просто не мог лечь, потому что отвечал перед кем-то...

Он услышал хриплый шепот Эстрел. Впереди под снегом возвышалась группа высоких тополей, подобно душам умерших, и Эстрел потянула его за руку. Они начали, спотыкаясь, пересекать северный берег засыпанного снегом ручья, протекающего сразу же за тополями.

— Камень,— не переставая шептала Эстрел.— Камень....

И хотя он не знал, зачем ей понадобился камень, он внимательно соскребал снег с земли, стараясь его отыскать. Они оба ползали на четвереньках, пока, наконец, она не наткнулась на отметку, которую искала — запорошенную снегом каменную глыбу высотой в несколько футов.

Своими замерзшими перчатками она стала отгребать снег с восточной стороны глыбы.

Доведенный до крайней степени усталости Фальк безучастно смотрел на нее, потом начал помогать. Они расчистили металлический прямоугольник, находившийся на одном уровне с удивительно ровной поверхностью камня. Эстрел попыталась нажать на него. Что-то щелкнуло, но края прямоугольника намертво примерзли к камню. Фальк истратил свои последние силы для того, чтобы сдвинуть эту штуку, но все было напрасно. Немного погодя, он пришел в себя и с помощью теплового луча, исходящего из рукоятки лазера, разморозил края люка. Затем они подняли его и увидели уходящую вниз в темноту узкую лестницу. Посветив в глубину, Фальк обнаружил там закрытую дверь. Правильная геометрическая форма всего увиденного показалась им сказочной среди завывавшего хаоса, окружавшего их.

— Все в порядке,— пробормотала его спутница.

Спустившись по ступенькам — ползком, на карачках, будто

по приставной лестнице, потому что ноги уже не держали ее — они распахнула дверь и подняла глаза на Фалька.

Заходи,— сказала она.

Он спустился, закрыв за собой крышку люка. Внезапно стало абсолютно темно и, прижавшись к ступенькам, Фальк поспешно включил свет своего лазера. Внизу тускло светилось бледное лицо Эстрел. Он спустился еще ниже и последовал за нею в дверь, которая вела в очень темное просторное помещение, просторное настолько, что его фонарик мог высветить только потолок и ближайшие стены. Было очень тихо, воздух был затхлым и сухим.

— Здесь должно быть немного дров — раздался слева от него мягкий хриплый голос девушки.— Вот. Нам просто необходим сейчас костер. Помоги мне...

Сухие дрова лежали в высоком штабеле в углу поблизости от входа. Пока он разжигал костер среди почерневших, выложенных в круг камней близко к центру помещения, Эстрел уползла куда-то в дальний угол и вернулась, таща за собой пару теплых одеял. Они разделись и обтерлись, затем, завернулись в одеяла, подсели поближе к огню. Костер разгорался, как будто здесь была дымовая труба, которая не только давала хорошую тягу, но и уносила дым. Конечно, обогреть эту огромную пещеру было невозможно, но свет и тепло костра ободряли их и давали возможность отдохнуть.

Эстрел вынула из своей сумки тушеное мясо, и они, сидя, стали жевать его, хотя губы их были покрыты язвами от обморожения и они были слишком усталыми, чтобы чувствовать голод.

Постепенно тепло костра стало отогревать их кости.

— Кто еще пользуется этим местом?

— Я думаю, любой, кто знает о нем.

— Судя по этому подвалу, здесь когда-то был могущественный Дом,— задумчиво заметил Фальк.

Он глядел на игру теней на ближайшей стенке и на непроницаемую черноту в удалении от огня. Очевидно, ему на ум пришли огромные подвалы под Домом Страха.

— Говорят, что когда-то здесь был целый город, но когда это было, я не знаю.

— Откуда ты узнала об этом месте? Разве ты — женщина из племени самситов?

— Нет.

Он больше не спрашивал ее, вспомнив обычаи.

Однако вскоре она сама начала говорить своим всегда покорным голосом.

— Я из Странников. Нам известно о многих подобных местах. Я думаю, что ты слышал о Странниках?

— Немного.

Фальк кивнул, выпрямившись и глядя на свою спутницу, сидевшую по другую сторону костра. Ее рыжевато-коричневые волосы завитками падали на лицо, когда они сидела, сгорбившись в бесформенную массу, и обледенелый нефритовый амулет у нее на шее отсвечивал мерцанием костра...

— В Лесу о нас знают совсем немного.

— До моего Дома не добирался ни один Странник. То, что говорили у нас о них, больше подходит, пожалуй, к Баснасскам — дикари, которые ни о чем не желают знать, кроме как набить свое брюхо. Им нет никакого дела до того, что лежит за пределами их территории. Все эти дикари — кочевники, будь то Баснасски, Самситы или Ароки, все мазаны одним миром.

— Мы же, Странники, совсем другие. На востоке мы доходили до самого Леса, на юге — к устью Внутренней Реки, а на западе — за Великие Горы, потом Западные Горы и так вплоть до самого Моря. Я сама воочию наблюдала, как солнце садится в пучину вод, видела цепи голубых и зеленых островов, которые располагаются довольно далеко от берега, за пределами погруженных в воду после землетрясения долин Калифорнии.

Ее нежный голос постепенно перешел в ритмичный напев какого-то древнего псалма.

— Продолжай!— потребовал Фальк, но она замолчала.

Он не настаивал, в наступившей тишине явственно послышалось ее сонное всхлипывание. Вскоре и он уснул.

Когда он проснулся, она уже сооружала из камней подставку для котелка, наполненного снегом.

— Похоже, что снаружи день клонится к вечеру,— сказала она.

Она заметила, что он открыл глаза.

— Но точно так же это может быть и утром, а может быть, это пасмурный зимний полдень. Буря ничуть не утихает. Это очень хорошо, так как не даст им выследить нас. Даже если они. вышли в погоню, то как они смогут добраться до этого места? Этот котелок был вместе с одеялами в тайнике. Там же была сумка с сушеным горохом. У нас здесь всего будет в достатке.

Она повернула к нему свое лицо и улыбнулась.

— Хоть здесь и темно, но это, пожалуй, единственный недостаток нашего убежища. Я не люблю толстые стены и темноту.

— Это все же лучше, чем завязанные глаза. Хотя этой твоей повязке я обязан жизнью. Слепой Хоррассали все же лучше, чем мертвый Фальк.

Он горько рассмеялся, а потом спросил:

— Что заставило тебя спасти меня?

Она пожала плечами, на ее устах была все та же едва заметная улыбка.

— Ты был такой же пленник, как и я... Они всегда говорят, что Странники искусны в хитрости и притворстве. Ты разве не слышал, как они называли меня? Лиса! А сейчас давай-ка я взгляну на твои рапы. Я взяла с собой свою сумку с лекарствами.

— Странники еще искусные врачеватели?

— Мы кое-что смыслим в этом деле.

— И тебе известен Старый Язык. Похоже, что вы, Странники, не забыли, как жили люди в прежние времена, в отличие от Баснассков.

— Да, мы все можем изъясняться на Галакте. Посмотри-ка, внешняя часть твоего уха была вчера обморожена, потому что ты снял завязку своего капюшона, чтобы помочь мне в пургу.

— Но как я могу взглянуть на свое ухо?— Фальк рассмеялся.— Уж лучше ты смотри на него.

Когда она наложила пластырь на все еще не заживший порез на левом виске, она пару раз искоса посмотрела на его лицо и в конце концов осмелилась спросить:

— Наверное, среди обитателей Леса у многих такие странные глаза, а?

— Ни у кого.

Повинуясь обычаю, она ни о чем больше не спрашивала, а он, давно решив никогда никому не открываться, не хотел добровольно ни о чем рассказывать. Но его собственное любопытство все же заставило его задать ей вопрос:

— Значит, ты боишься этих кошачьих глаз?

— Нет,— ответила она.— Ты напугал меня только один раз, когда выстрелил и так сразу... не раздумывая...

— Он поднял бы на ноги все стойбище!

— Я это знаю. Но мы не носим с собой оружия, и поэтому я страшно испугалась. Мне почудилась сцена из моего детства, которую я однажды видела. Один человек убил другого из пистолета, причем все это произошло очень быстро. Я тогда была очень испугана, ведь тот, кто стрелял, был Выскобленным.

— Что? Выскобленным?

— О, с ними иногда можно встретиться в наших горах.

— Я почти ничего не знаю о горах.

Она стала без особой охоты давать разъяснения.

— Ты ведь знаешь закон Повелителей. Они никого не убивают. Тебе это должно быть известно. Когда в Горах объявляется убийца, его не уничтожают, чтобы прекратить цепь трагических последствий. Они просто превращают его в Выскобленного. Они что-то делают с его мозгом, а потом выпускают на свободу. Этот человек начинает новую жизнь, не ведая своей тяжелой вины. Тот человек, о котором я упомянула, был старше тебя, но ум у него был как у маленького ребенка. В его руках оказался пистолет, и его пальцы помнили, как с ним надо обращаться.

Он застрелил с очень близкого расстояния человека, точно так, как и ты...

Фальк задумался. Он молча смотрел сквозь огонь на свой пистолет, лежавший сверху на его мешке — чудесное маленькое оружие, с помощью которого можно разжигать огонь, добывать мясо и двигаться в темноте. В его руках не было знания о том, как пользоваться этой штукой — на самом ли деле не было? Но ведь именно Маток научил его стрелять! Он научился этому у Матока и развил это искусство на охоте. Он был уверен в этом. Он никак не мог быть просто безумцем или преступником, которому дали еще одну возможность по милости надменных Повелителей Эс Тоха.

Тем не менее, может быть, это было гораздо правдоподобнее его собственных смутных догадок и предположений относительно собственного происхождения.

— Как они могут делать это с человеческим разумом?

— Не знаю.

— Они могли бы делать это,— хрипло сказал он,— не только преступникам, но и бунтовщикам.

— Что такое бунтовщики?

Она говорила на Галакте гораздо более бегло, чем он, но никогда не слышала такого слова, которое только что употребил Фальк.

Фальк помолчал, и Эстрел не стала настаивать. Она закончила перевязку раны и аккуратно спрятала свои немногочисленные медикаменты в сумку. Он вдруг повернулся к ней так резко, что она удивленно посмотрела на него и откинулась немного назад.

— Ты видела когда-нибудь такие глаза, как у меня?— резко спросил он.

— Нет.

— О городе ты что-нибудь знаешь?

— Об Эс Тохе? Да, я была там.

— Значит, ты видела Сингов?

— Успокойся.

Она рассмеялась.

— Ты не Синг.

— Я тоже так думаю, но мне надо было обязательно встретиться с одним из них. Но я боюсь...

Эстрел закрыла сумку с медикаментами и положила ее к себе в мешок.

— Эс Тох — очень странное место для людей из Одиноких Холмов и из дальних стран,— наконец произнесла она своим мягким, вдумчивым голосом.— Но я гуляла по улицам и ничего плохого со мной не произошло. Там живет много людей, вовсе не боясь при этом Повелителей. И тебе не нужно страшиться их. Повелители очень могущественны, но большая часть из того, что говорят о них и их городе, Эс Тохе, неправда...

Их взгляды встретились. Внезапно он решился, и, призвав на помощь все свое искусство телепатии, впервые мысленно обратился к ней: «Тогда скажи мне всю правду об Эс Тохе!»

Она покачала головой и вслух ответила:

— Я спасла тебе жизнь, а ты спас мне. Мы — товарищи и, наверное, на долгое время попутчики. Но я не буду мысленно переговариваться с тобой или еще с кем-либо ни сейчас, ни когда-либо.

— Значит, ты все же думаешь, что я — Синг?— иронически и немного униженно спросил он.

Он понимал, что она права.

— Кто может с уверенностью говорить об этом?— вопросом на вопрос ответила она.

Затем улыбнулась и добавила:

— Хотя я и нахожу, что очень трудно поверить тому, что ты — Синг.

— Снег в котелке уже растаял. Я поднимусь наверх и наберу еще,— сказала Эстрел после недолгого молчания.— Ведь его надо так много, чтобы получить хоть немного воды, а нам обоим хочется пить. Тебя зовут Фальк?

Он кивнул, внимательно рассматривая ее.

— Не подозревай меня, Фальк,— сказала она.— Дай мне самой доказать, что я из себя представляю. Мысленная речь ничего не может доказать. Доверие — это такая штука, которая должна расти на поступках изо дня в день.

— Что ж...— Фальк рассмеялся.— Поливай эти поступки, и я надеюсь, что оно, доверие к тебе, вырастет.

Позже, во время долгой, безмолвной ночи в пещере, он поднялся, проснувшись, и увидел, что она сидит на корточках перед горящим костром, уткнувшись в колени.

Он тихо позвал ее по имени.

— Мне холодно,— откликнулась она.— Мне очень холодно.

— Ложись ко мне,— предложил он и протянул руку.

Она ничего не ответила, но через мгновение поднялась и, переступив догоравший костер, забралась к нему под одеяло. Она была совершенно обнаженной, и только бледный нефритовый камень висел между ее грудей. Она была очень озябшей и дрожала от холода. И хотя во многих аспектах его ум ничем не отличался от ума обычного молодого человека, он решил не трогать ее, ее, которая столько натерпелась от дикарей Баснасска. Но она шепнула ему:

— Согрей меня и дай мне утешение.

Он вспыхнул, как костер на ветру. Вся его решимость была сметена ее присутствием и охватившим его желанием.

Всю ночь она лежала в его объятиях возле догоравшего костра.

Еще три дня и три ночи бушевала метель. Это время Фальк и Эстрел провели, отсыпаясь и предаваясь любви. Она была всегда такой же податливой и покорной, а он, помня только приятную и полную радости любовь, которую разделял с Парт, был сбит с толку той ненасытностью и неистовством, которые возбуждала в нем Эстрел.

Очень часто мысли о Парт сопровождались воспоминаниями об источнике чистой и быстрой воды, который пробивался среди скал в одном тенистом месте в лесу поблизости от поляны.

Но никакие воспоминания не могли утолить эту жажду, и он снова и снова искал удовлетворения в уступчивости Эстрел и находил, во всяком случае, изнеможение. Один раз это даже вызвало в нем неожиданный гнев, и он обвинил ее.

— Ты отдаешься мне только потому, что думаешь, что должна, а если этого не будет, то я все равно бы изнасиловал тебя.

— А ты бы не совершил этого?

— Нет,— отрезал он.

Он и сам верил этому.

— Я не хочу, чтобы ты служила мне... Разве мы оба не нуждаемся в тепле, в человеческом тепле?

— Да,— прошептала она.

Он некоторое время держался подальше, твердо решив, что больше не прикоснется к ней. В одиночку обследовал огромный подвал, пользуясь при этом светом своего лазера. После нескольких сотен шагов пещера сужалась, становилась высокой, как туннель. Безмолвный и черный, он вел его по абсолютно прямой линии довольно долго, затем повернул. Шаги гудели, отдаваясь в тишине, нарушая царившее здесь безмолвие. В поле зрения Фалька ничего не попадало, он шел, пока не устал и не проголодался, и только после этого повернул назад. Этот туннель, скорее всего, был дорогой в никуда!

Он вернулся к Эстрел, к ее многообещающим, но не выполняющим обещания, объятиям.

Буря улеглась. Ночной дождь поливал голую черную землю, и последние сугробы снега таяли и пропадали в бесчисленных ручейках.

Фальк стоял на верхней ступеньке лестницы, солнце играло на его волосах, лицо обдувал свежий ветер.

Он чувствовал себя кротом, вылезшим после спячки из своей норы.

— Давай пойдем дальше,— крикнул он Эстрел.

Он спустился вниз в пещеру только для того, чтобы помочь ей быстро уложить вещи и убрать начисто помещение.

Он спросил у нее, знает ли она, где сейчас находятся ее соплеменники, и она ответила:

— Теперь, вероятно, они находятся далеко на западе.

— Они знали, что ты в одиночку пересекла территорию Баснасска?

— В одиночку? Это только в сказках из Эры Городов женщины одни продвигались куда угодно. Со мной был мужчина, и Баснасски убили его.

Ее нежное лицо стало печальным и невыразительным.

Фальк попытался объяснить этим ее удивительную пассивность, недостаточность ее ответного чувства. Она столько перенесла, что уже не могла больше откликаться на другие чувства. Кто был тот ее спутник, которого убили Баснасски? Раз она не хотела этого сказать Фальку — значит, это его не должно было касаться. Но весь гнев его давно остыл, и теперь он время от времени обращался к Эстрел нежно и доверчиво.

— Могу ли я помочь тебе в поисках твоих соплеменников?

Она мягко ответила:

— Ты, Фальк, добрый человек, но они где-то очень далеко отсюда, и мы не сможем в их поисках прочесать всю Западную Равнину...

Последняя терпеливая нота в ее голосе тронула его.

— Тогда идем со мной на запад, пока до тебя не дойдут какие-либо вести о соплеменниках. Ты ведь знаешь, что я рвусь на запад.

Для него до сих пор было трудно произнести слово «Эс Тох». На языке Леса оно было непристойным, вызывавшим отвращение. Он пока еще не привык к той легкости, с какой Эстрел говорила о городе Сингов, как об обычном месте обитания людей.

Она некоторое время колебалась, но когда он стал настаивать, согласилась идти вместе с ним. Это доставило ему удовольствие, потому что он и желал ее, и жалел, потому что он познал, что такое одиночество, и не хотел испытать его еще раз. Но на сердце у Фалька было легко — он снова был свободен и снова продолжал свой путь. Вместе они шли сквозь стужу и ветер. Сегодня для него окончание путешествия еще не имело смысла. День был ясным, над их головами проплывали огромные облака, идти было хорошо.

Он шел вперед, и рядом с ним шла женщина, понятливая, не знающая усталости женщина.

5. Они пересекли Великую Равнину пешком, о чем легко сказать, но трудно сделать. Дни становились длиннее, весенний ветер — все мягче и теплее. Наконец они впервые еще издали увидели цель своего путешествия: барьер, который от обилия снега и расстояния казался белым. Они увидели стену, пересекавшую материк с севера на юг. Фальк долго стоял неподвижно, глядя на эти горы.

— Эс Тох расположен высоко в горах,— сказала Эстрел.— Там, я надеюсь, каждый из нас найдет то, что ищет.

Я чаще боюсь за это, чем надеюсь. И все же я рад, что увидел горы.

— Нам следовало бы двинуться дальше в путь.

— Я согласен.

Прежде чем вступить в Горы, он обернулся и долго смотрел на восток, на пустыню, простиравшуюся далеко назад, как будто вспоминал весь пройденный путь, который он и она проделали вместе.

Он теперь уже лучше знал, каким пустынным и таинственным был мир, в котором жил человек в эти более поздние времена своей истории.

Он и его спутница могли идти много дней и не обнаружить никаких следов присутствия людей.

На ранней стадии своего путешествия они шли, осторожно пересекая территорию самситов и других племен, охотившихся на скот. Эти племена — Эстрел знала это — были такими же дикими, как и Баснасски. Затем, очутившись в более засушливых местах, они были вынуждены придерживаться путей, которыми раньше пользовались другие, чтобы находить воду. Однако, когда они обнаруживали следы недавно прошедших людей или живущих где-то поблизости, Эстрел бдительно озиралась по сторонам и иногда изменяла направление их движения, чтобы избежать даже малейшей возможности быть замеченными.

У нее было хорошее — а иногда и на редкость точное — представление об обширных пространствах, которые они пересекали. В тех же случаях, когда местность становилась непроходимой, и у них возникали сомнения, какое направление избрать, она говорила: «Подождем до зари»,— и отходила в сторону, чтобы помолиться, пользуясь при этом своим амулетом. Затем она возвращалась, заворачивалась в свой спальный мешок и безмятежно засыпала.

Путь же, который она избрала на заре, всегда был правильный.

— Инстинкт Странника,— говорила она, когда Фальк восхищался ее интуицией.— В любом случае, пока мы держимся поближе к воде и подальше от людей, мы в безопасности.

Но однажды, через много дней пути после начала их путешествия, огибая глубокий каньон, по дну которого протекал ручей, они неожиданно вышли к поселению, и прежде чем смогли скрыться, кольцо вооруженных людей сомкнулось вокруг них.

Сильный дождь помешал им увидеть или услышать что-либо до того, как они столкнулись глаза в глаза с этими воинами.

Однако над ними не было совершено насилия. Им разрешили отдохнуть в поселке несколько дней, и Фальк этому очень обрадовался, потому что идти дальше или разбивать лагерь под таким дождем было очень неприятно.

Это племя или народ называли себя Пчеловодами. Странные люди, грамотные и вооруженные бластерами, все они, и мужчины, и женщины, были одеты совершенно одинаково — в длинные балахоны из теплой водонепроницаемой ткани желтого цвета, на груди у каждого был вышит коричневый крест. Они были гостеприимны, но не общительны. Они предоставили путешественникам ложе в своих домах — бараках, длинных, низких, но прочных, из дерева и глины. Они давали своим гостям обильную еду за столом, но говорили так мало — как с незнакомцами, так и между собой,— что казались общиной почти немых.

— Они дали обет молчания. У них много всяких клятв, обетов и ритуалов, и никто не знает, для чего все это,— сказала Эстрел с тем спокойным и бесстрастным презрением, с которым она относилась к большинству различных людей.

«Странники, должно быть, гордые люди»,— подумал Фальк.

Но Пчеловодам было совершенно безразлично ее презрение, они вообще не разговаривали с ней. В первый день они только спросили Фалька:

— Вашей женщине нужна пара новых башмаков?

Как будто она была его лошадью! И они заметили, что ее обувка истопталась.

Их собственные женщины носили мужские имена, и к ним обращались, как к мужчинам. Степенные девы с ясными глазами и беззвучными губами, они жили и работали, как мужчины, среди столь же серьезных и спокойных юношей и мужчин. Немногим из Пчеловодов было сорок лет, и не было никого моложе шестнадцати.

Это было странное сообщество, похожее на зимние квартиры какой-то армии, разбившей лагерь здесь, посреди полного одиночества во время перемирия в какой-то необъяснимой войне. Странные, печальные и восхитительные люди.

Порядок и уверенность их жизни напоминали Фальку его Лесной Дом, и чувство их затаенности, но безупречной преданности друг другу удивительно успокаивало Фалька. Они были всегда уверенными, эти прекрасные бесполые воители, хотя, в чем они были уверены, они ни за что не сказали бы чужаку.

— Они пополняют свою численность за счет того, что разводят племенных женщин-дикарок, как свиноматок, и воспитывают приплод всех вместе, в группах. Они поклоняются чему-то, что называют Мертвым Богом, и задабривают его жертвоприношениями и притом человеческими. Они ни что иное, как пережиток какого-то древнего суеверия,— сказала Эстрел, когда Фальк с похвалой отозвался о Пчеловодах.

Несмотря на всю свою уступчивость, она по-видимому, негодовала, когда встречала обращение, более соответствовавшее обращению с животными. Своей пассивностью она и трогала, и развлекала Фалька, и он позволил себе небольшую колкость:

— Я вот видел, что ты по ночам как будто что-то шепчешь своему амулету. Религии отличаются...

— Они действительно отличаются,— кивнула она, но больше ничего не сказала.

— Интересно, против кого же они вооружены?

— Против своего Врага, несомненно. Они могли бы бороться с Сингами, если только Синги удосужились бы бороться с ними.

— Ты хочешь идти дальше, не так ли?

— Да. Я не доверяю этим людям. Они очень многое прячут от посторонних.

В этот вечер он пошел, чтобы отпроситься у главы общины, сероглазого человека по имени Хиардан, который был, возможно, даже моложе его.

Хиардан коротко принял его благодарность, а затем сказал, как было принято среди Пчеловодов, безо всяких обиняков:

— Я думаю, что вы говорили нам только правду. За это я благодарен вам. Мы бы приняли тебя более раскованно и рассказали бы тебе о многом из того, что нам известно, если бы ты пришел один.

Фальк задумался:

— Я очень сожалею об этом. Но если бы мой проводник и подруга не помогла мне, я бы в жизни не добрался сюда. И... вы живете здесь все вместе, владыка Хиардан. Вы бываете когда-нибудь один?

— Редко. Одиночество — смерть для души. «Человек является человечеством!»— так гласит наша поговорка. Но мы так же говорим: «Не доверяй никому из своих братьев и сородичей, даже тем, которых ты знаешь с детства». Это наше правило. В этом и только в этом заключена безопасность индивидуума.

— Но у меня нет сородичей и нет безопасности, владыка,— сказал Фальк.

Поклонившись по-солдатски, на манер Пчеловодов, он взял из рук Владыки свой пропуск, и на следующее утро он и Эстрел вновь двинулись на запад.

Время от времени они видели и другие селения или стойбища, все небольшие, разбросанные на обширной территории — всего пять-шесть на расстоянии в пятьсот-шестьсот километров. Возле некоторых из них Фальк отваживался останавливаться. Он был вооружен, а они выглядели безвредными: пара шатров кочевников у полузамерзшего ручья или маленький одинокий пастушонок на огромном холме, присматривающий за полудикими коричневыми волами, или же просто голубоватый дымок на фоне беспредельно серого неба. Он покинул Лес только ради того, чтобы искать,— если таковые были — какие либо вести о себе самом, какие-нибудь намеки на то, кем он был на протяжении тех лет, которых не помнил. Как он сможет узнать об этом, если не будет останавливаться и спрашивать?

Но Эстрел боялась останавливаться даже возле самых крохотных поселений в прерии.

— Они недолюбливают Странников,— говорила она,— и вообще всех чужаков. Те, кто живет так долго в одиночестве, полны страха. В страхе они бы впустили нас и дали бы нам пищу и кров на ночь, но затем под покровом темноты они бы пришли, связали нас и убили. Ты не имеешь права ходить к ним, Фальк.

Она смотрела в его глаза.

— Ты не имеешь права говорить им, что я твоя подруга. Они знают, что мы здесь. Они наблюдают за нами. Если только они увидят, что мы тронемся завтра дальше, они нас не потревожат, но если мы не собираемся двигаться в путь или же попробуем сблизиться с ними, они начнут нас бояться! Именно этот страх грозит нам гибелью!

Отбросив назад свой тронутый ветрами капюшон, Фальк сидел у костра, укрытого холмами, и порывы западного ветра шевелили его волосы.

— Ты, пожалуй, права,— согласился он.

При этом его задумчивый взгляд был устремлен туда, откуда дул ветер.

— Возможно, по этой причине Синги никого не убивают.

Эстрел понимала его настроение и хотела утешить его, изменить ход его мыслей.

— А почему?— спросил он.

Он осознал ее намерение, но не откликнулся на ее попытки.

— Потому что они не боятся.

— Может быть...

Она заставляла его задуматься. Вскоре он сказал:

— Что ж, похоже на то, что я должен пойти прямо к ним и задать свои вопросы, и если они убьют меня, то я бы хотел получить удовлетворение в том, что у знаю, что они меня испугались.

Эстрел покачала го во вой.

— Они не испугаются и не убьют.

— Даже таракана?— резко спросил он.

Он старался выместить на ней свое плохое настроение, вызванное усталостью.

— Как они поступают с тараканами в своем городе — обезвреживают их, а затем выпускают на свободу, как этих Выскобленных, о которых ты мне говорила?

— Не знаю,— призналась Эстер.

Она всегда серьезно воспринимала его вопросы.

— Я знаю только, что их Законом является благоговение перед жизнью, и они строго придерживаются этого в своих поступках.

— Но почему им надо чтить человеческую жизнь, ведь они не люди?

— Но именно поэтому их Законом является почитание всех форм жизни, разве не так? И я узнала, что с тех пор, как пришли Синги, на Земле не было больше войн, и не было войн между планетами. Это люди, вот кто непрерывно убивают друг друга.

— Нет таких людей, которые со мной могли бы сделать то, что сделали Синги. Я чту жизнь, потому что она гораздо более сложная и неопределенная штука, чем смерть. Самым сложным и самым непреодолимым свойством ее является разум. Синги придерживается своего закона и позволяют нам жить, но зато они убили мой разум! Разве это не убийство? Они убили того человека, каким я был. Они убили того ребенка, которым я когда-то был. Какое же это благоговение перед жизнью? Как можно так играть человеческой личностью? Их закон — ложь, и их благоговение — притворство.

Ошеломленная этой вспышкой гнева, Эстрел встала на колени перед костром, разрезала на части кролика, которого он подстрелил. Ее рыжеватые волосы, покрытые пылью, завитками падали на ее склоненное лицо, которое было терпеливым и отрешенным. Как и всегда, его влекли к ней сострадание и желание, но хоть и были они близки, он все-таки не был в состоянии понять ее.

— Неужели все женщины были такими?

Она была, как заброшенная комната в огромном доме. Она была похожа на шкатулку, от которой у него не было ключа.

Она ничего не таила от него, и все же покров тайны, окружавший ее, оставался нетронутым.

— Готово, Фальк,— раздался ее нежный голос.

Он поднялся и встал рядом с ней возле костра.

— Друг мой, любовь моя,— сказал он.

Он на мгновение взял ее руку. Они сели рядом и разделили сначала приготовленное ею мясо, а немного позже — сон.

Чем дальше они шли на запад, тем суше становилась земля, и тем прозрачнее был воздух. Несколько дней Эстрел вела их на юг, чтобы обойти местность, которая была — а может быть, уже и не была — территорией очень диких кочевников, Всадников.

Фальк доверял ее суждениям, не имея ни малейшего желания повторить свой опыт встречи с Баснасска. На шестой день их путешествия к югу они пересекли холмистую местность и вышли на сухое возвышенное плато, ровное и лишенное деревьев, всегда продуваемое ветром.

Во время дождя овраги здесь наполнялись стремительными потоками, но на следующий день высыхали.

В летнюю пору это была полупустыня, даже весной это место не радовало глаз.

На своем пути они дважды проходили мимо древних развалин,— курганов и возвышенностей, но объединенных пространственной геометрией улиц и площадей.

Вокруг этих мест в пористом грунте было полно черепков посуды, осколков цветного стекла и пластика. С тех пор, как здесь жили люди, прошло двадцать три тысячелетия. Эта обширная местность, пригодная сейчас только под пастбище для скота, больше уже никогда не осваивалась после расселения людей среди звезд, точная дата которого не была известна из отрывочных и фальсифицированных записей, оставшихся у людей.

— Трудно представить,— заметил Фальк,— что здесь когда-то играли дети, женщины развешивали выстиранное белье. Все это было так давно.

Они вышли к окраине второго из погребенных городов.

— Это было в другую эпоху, которая от нас гораздо дальше, чем планеты, вращающиеся вокруг далеких звезд.

— Эпоха городов.

Эстрел кивнула.

— Эпоха войн. Мне не доводилось слышать рассказы об этих местах ни от кого из моих соплеменников. Наверное, мы зашли слишком далеко на юг и направляемся к Южным Пустыням.

Поэтому они изменили свой путь и пошли теперь на запад и чуть-чуть к северу. На следующее утро они вышли к большой реке, оранжевой от мути и ила, с быстрым и бурным течением. Она была неглубокой, но перейти ее было сложно, хотя они провели целый день в поисках брода.

Места на ее западном берегу были еще более засушливыми. Они наполнили свои фляги водой из реки, но поскольку вода была всегда у них в избытке, Фальк почти не обратил на это внимания. Небо теперь было чистым, и солнце сияло весь день.

Впервые за сотни пройденных миль им не нужно было бороться с холодным ветром, и они могли спать в сухом и теплом месте. Весна быстро надвигалась на эту сухую землю. Перед зарей ярко блестела утренняя звезда, и прямо у их ног распускались дикие цветы. Но за три дня после того, как они пересекли реку, им не повстречался ни один родник или ручей.

Борясь с бурным потоком реки, Эстрел подхватила что-то вроде простуды. Она ничего не говорила об этом, но уже не могла без устали идти столь же быстро, как раньше, и лицо ее вытянулось и заострилось.

Затем у нее началась дизентерия.

Они рано сделали в этот день привал и разбили лагерь. Когда она вечером лежала у костра, на ее глазах были слезы.

Фальк неловко пытался ободрить ее, взяв ее руки в свои ладони. Ее лихорадило — руки и лицо горели от жара.

— Не прикасайся ко мне,— прошептала она.— Нет, нет. Я потеряла его... Что же мне теперь делать?

Только теперь он увидел, что цепочки и амулета из бледного нефрита на шее у нее не было.

— Я должно быть потеряла его, когда мы переходили реку,— предположила она.

Она старалась овладеть собой и лишь позволила ему взять свою руку.

— Почему ты не сказала мне об этом раньше?

— Разве это что-нибудь изменило бы?

Ему нечего было ответить.

Она немного успокоилась, но он все же чувствовал ее подавленное лихорадочное беспокойство. Ночью ей стало хуже, а к утру она совсем раскисла.

Она уже не могла есть, и хотя мучилась от жажды, ее желудок не мог принять крови кролика. Это было все, что он мог предложить ей выпить. Он поудобнее уложил ее, насколько это было возможно, а затем, взяв пустые фляги, направился на поиски воды.

Вокруг на много миль простиралась бугристая местность, покрытая жесткой травой, испещренная полевыми цветами и жалкими кустарниками, вплоть до самой кромки горизонта, подернутой маревом. Солнце очень сильно припекало, степные жаворонки заливались в небесной вышине.

Фальк шел быстрой ровной походкой, сначала уверенной, затем упрямой. Он зашел довольно далеко сначала на север от их стоянки, затем на восток. Влага от прошедших на предыдущей неделе дождей ушла глубоко в почву, и нигде не было видно ни ручейка. Делая круг назад с востока, он с беспокойством искал стоянку и неожиданно с пологого невысокого холма в нескольких милях к западу заметил неясное темное пятно, которое могло быть группой деревьев. Мгновением позже он увидел дым от костра и, несмотря на усталость, бегом бросился к нему.

Низкое солнце слепило глаза, рот совершенно пересох.

Эстрел поддерживала костер, чтобы облегчить его возвращение. Она лежала в своем изношенном спальном мешке и не подняла голову, когда он подошел к ней.

— Неподалеку отсюда на запад видны деревья. Значит, там может быть вода. Сегодня утром я выбрал направление неправильно,— сказал он.

Он собрал их вещи и уложил их в свой мешок. Затем помог Эстрел встать на ноги, взял ее за руку, и они двинулись в путь.

С большим трудом ей удалось пройти мили две.

Оказавшись на одном из пологих холмов, Фальк протянул вперед руку и воскликнул:

— Вот! Видишь? Это деревья. Там вода!

Но Эстрел опустилась на колени, затем тихо легла на траву, скорчившись от боли и закрыв глаза. Похоже, что идти дальше она уже не могла.

— Я думаю, что отсюда самое большее две-три мили. Я разожгу здесь дымный костер, и пока ты будешь отдыхать, я схожу и наполню фляги. Я просто уверен, что там есть люди, а значит, это не отнимет у меня много времени.

Она тихо лежала, пока он собирал сухие ветки кустов и разжигал небольшой костер. Затем он навалил на него зеленых веток так, чтобы он сильнее дымил.

— Я скоро вернусь,— пообещал он.

Он собрался. Она поднялась, побледнев и дрожа, и заплакала.

— Нет! Не покидай меня. Ты не имеешь права оставлять меня одну. Не уходи...

В ее словах не было логики. Она казалась совсем больной и напуганной. Но Фальк любил ее, и поэтому подхватил ее, закинул ее руки себе на шею, и так, полуволоча-полунеся, пошел вперед.

Со следующего холма деревья тоже были видны, но, казалось, ближе до них не стало. Солнце уже садилось, озаряя золотом безбрежный океан земли. Теперь он уже нес Эстрел и через каждые несколько минут вынужден был останавливаться и класть свою ношу на землю. При этом он падал рядом с ней, чтобы перевести дух и набраться сил для следующего броска вперед. Ему казалось, что будь у него хоть немного воды, всего лишь капля, чтобы смочить рот, ему не было бы так тяжело.

— Там Дом,— шепнул он ей сиплым голосом.— Там, среди деревьев. И совсем недалеко отсюда.

Она услышала его и, изогнувшись, стала бессильно бороться с ним, издавая стоны.

— Не ходи туда, милый. Нет, только не в Дом! Ромаррен не должен заходить в Дома, Фальк...

Она тихо заплакала и начала что-то шептать на языке, которого он не знал.

С трудом подхватив ее, он начал свой тяжелый путь вперед.

Сквозь поздние сумерки неожиданно в его глазах сверкнуло золотом отражение света от высоких окон, спрятавшихся позади густых темных деревьев.

С той же стороны, откуда падал свет, донесся резкий воющий звук, становившийся все громче и постепенно приближающийся к ним. Фальк напряг последние силы, затем остановился, увидев бежавшие к нему из темноты тени, которые издавали эти завывания, мрачные о черта ни я-те ни, которые ринулись на него, стараясь укусить. Он стоял, поддерживая потерявшую сознание Эстрел, и никак не мог вытащить свой пистолет. Он даже не отважился шевельнуться. Всего лишь в нескольких сотнях метров от него все так же безмятежно светились высокие окна Дома. Он закричал:

— Помогите!

Ко это был всего лишь хриплый стон, сорвавшийся с его губ.

Внезапно раздались громкие человеческие голоса, резкие, несмотря на расстояние. Черные звериные тени отпрянули назад.

К тому месту, где он упал на колени, все еще держа на плечах Эстрел, подошли люди.

— Заберите женщину,— приказал громкий мужской голос.

Другой голос отчетливо произнес:

— Что это? Неужели новая пара рабочих рук?

Фальку приказали встать, но он смог только прошептать:

— Не трогайте ее, она больна.

— Сейчас же встать!

Грубые сильные руки заставили его повиноваться. Ему ничего не оставалось, как позволить им отобрать у него Эстрел.

От усталости у него так кружилась голова, что он не ощущал, что с ним приключилось и где он находится, пока не прошло довольно много времени. Они дали ему досыта напиться холодной воды, и это было единственным, что имело значение для него.

Его посадили. Кто-то, чью речь он не понимал, дал ему стакан, полный какой-то жидкости. Он взял стакан и выпил. Это было жгучее пойло, сильно отдававшее можжевельником.

Стакан — небольшой сосуд из мутноватого зеленого стекла. Это он сразу отметил про себя. Он не пил из стаканов с тех пор, как покинул Дом Зоува. Он встряхнул головой, ощущая, как спиртное прочистило его глотку и разум, и поднял глаза.

Он находился в очень большой комнате.

Широкая поверхность пола из полированного камня отражала дальнюю стену, на которой, или даже внутри которой мерцал мягким желтоватым светом огромный диск. Фальк даже ощущал на своем лице тепло, исходившее из этого диска. На половине расстояния между ним и солнечным кругом света прямо на голом полу стояло высокое массивное кресло, рядом с ним, прижавшись к полу,— неподвижный силуэт какого-то темного зверя.

— Кто ты?

Он видел контур носа и челюсти, черную руку на подлокотнике кресла. Голос был глубоким и твердым,, как камень. Слова были произнесены не на Галакте, на котором он так долго говорил, а на его собственном языке, языке Леса, хотя и несколько отличном от того диалекта, к которому он привык. Фальк помедлил и сказал правду:

— Я не знаю, кто я. Мое самосознание было у меня отобрано шесть лет назад. В одном из Лесных Домов я научился обычаям людей. Я иду в Эс Тох, чтобы попытаться узнать свое имя и естество.

— Ты идешь в обитель Лжи, чтобы найти Истину? Люди оружия и дураки носятся по уставшей земле, выполняя многочисленные поручения, но вся эта суета от недомыслия и пропитана ложью. Что привело тебя в мое Королевство?

— Моя спутница..

— Ты хочешь сказать, что это она привела тебя сюда?

— Она заболела, и я старался найти воду. И вот...

— Попридержи-ка язык. Я рад, что это не она привела тебя сюда. Тебе известно, что это за место?

— Нет.

— Это Владения Канзас, и я его Повелитель.

— Повелитель, моя спутница...

— ...или Синг, или оружие, или просто женщина. Кем ты ее предпочитаешь считать? Остерегись, человек, не спеши отвечать королям. Я знаю, в качестве кого ты ее держишь. Но у нее нет имени, и она не участвует в игре. Женщины моих ковбоев присмотрят за ней, и давай больше не будем о ней говорить.

Повелитель подошел к Фальку, очень медленно выговаривая каждую фразу.

— Имя моего спутника — Гриффон. Ты когда-нибудь слышал о таком животном? Может быть, в старых книгах или легендах. А о таком животном, которое зовется собакой? Так вот, Гриффон — это имя моей собаки. Как видишь, у нее мало общего с теми тяжелыми тявкающами тварями, которые гоняются по степи, хотя они и родня ему. Род Гриффона, как и мой, угасает. Опал, чего бы ты хотел больше всего?

Повелитель задал этот вопрос с хитрой неожиданной сердечностью, глядя прямо в лицо Фалька.

И хотя Фальк был измучен, находился в смятении и не склонен был говорить правду, он ответил:

— Попасть домой!

— Попасть домой...— задумчиво повторил Повелитель Канзаса.

Он был таким же черным, как и его силуэт или тень. Это был старый, черный, как сажа, мужчина семи футов роста с лицом, как лезвие меча...

— Попасть домой...

Повелитель немного отошел, чтобы взглянуть на длинный стол поблизости от стула, на котором сидел Фальк. Вся верхняя часть стола — Фальк теперь видел это — была утоплена на несколько дюймов и окружена рамкой. Она содержала в себе сетку из золотых и серебряных проволочек, на которых были нанизаны шарики с таким диаметром отверстия, что могли переходить с одной проволочки на другую и в некоторых точках с одного уровня на другой. Шариков были сотни, размером от детского кулачка до семечка яблока. Сделаны они были из глины, камня, дерева, металла, кости, пластика и стекла. Многие из них были из таких драгоценных или полудрагоценных камней, как аметист, агат, топаз, бирюза, опал, янтарь, берилл, хрусталь, гранат, изумруд, бриллиант.

Фальк узнал это сооружение. Это была Моделирующая система, похожая на такие же системы, принадлежавшие Зоуву, Баки и другим обитателям родного Дома. Своим происхождением эта система была обязана великой культуре планеты Давенант. Это был и оракул, и компьютер, и орудие мистических ритуалов, и игрушка. Во второй своей короткой жизни у Фалька не было достаточно времени, чтобы узнать как следует работу Моделирующей системы. Баки как-то заметила, что ей понадобилось лет сорок-пятьдесят только для того, чтобы овладеть умением обращаться с ней, а ее Моделирующая система, доставшаяся ей по наследству, была всего лишь квадратом со стороной в четверть метра и имела не больше тридцати шариков.

Хрустальная призма ударилась в железную сферу с чистым высоким звуком. Бирюза устремилась налево, а связанные между собой полированные костяшки с гранатом скользнули влево и вниз, в то время как огненный опал вспыхнул на миг в самом центре системы. Черные, худые, сильные пальцы мелькали над проволочками, играя с самоцветами жизни и смерти.

— Значит,— сказал Повелитель,— ты хочешь Домой. Но взгляни только. Ты умеешь читать узоры? Слоновая кость, бриллиант и хрусталь,— все это относится к огню. И среди них, то пропадая между ними, то вырываясь наружу, мечется опал. Дальше, чем Королевский Дом, дальше, чем холмы и ущелья Коперника, камень этот летит среди звезд. Ты разорвешь путы времени. Только взгляни. Впереди у тебя простор.

В глазах Фалька рябило от скользивших и мерцавших ярких шариков. Он отодвинулся от края огромной системы и прошептал:

— Я не умею в этом разбираться...

— Это игра, участником которой ты являешься, Опал, разбираешься ли ты в ней или нет. Сегодня вечером мои псы лаяли на нищего бродягу, а он оказался в конечном итоге повелителем звезд. Опал, когда я однажды приду попросить воды из твоих колодцев и кров в твоих стенах, ты, пожалуйста, впусти меня. Ночь тогда будет более холодной, чем сегодня. И это может случиться только через много-много лет. Ты пришел в наш мир откуда-то издалека. Я даже смею думать, что из какого-то другого мира. Я стар, но ты еще намного старше меня. Ты должен был умереть еще сто лет назад. Я прошу тебя, чтобы ты помнил о том, что когда-то очень давно там, на Земле, ты однажды встретил в пустыне старого Короля. Я не могу чинить тебе препятствий, незнакомец. Иди своей дорогой. Если тебе что-нибудь нужно, то здесь есть люди, которые послужат тебе.

Фальк пересек длинную комнату и остановился у занавешенного главного входа. Снаружи в вестибюле его ждал мальчик. Когда Фальк отодвинул полог входа, мальчик негромким голосом позвал своих товарищей, таких же детей, как и он, и они, не выказывая ни удивления, ни подобострастия, только почтительно ожидая, когда Фальк заговорит первым, проводили его в отведенную ему комнату, организовали для него ванну, сменили одежду, накормили ужином и уложили в чистую постель.

Он прожил тридцать дней в Большом Доме Владыки Канзаса, пока последний снег и редкие весенние дожди не прошли в пустынных землях, лежавших за пределами садов Повелителя. Эстрел, выздоровевшая за это время, жила в одном из многочисленных домов меньшего размера, которые теснились за Большим Домом. Фальк был свободен настолько, что мог делать все, что ему угодно. Владыка был абсолютным правителем своих владений, но власть эта основывалась вовсе не на принуждении. Скорее всего, она воспринималась как нечто, служить чему почиталось за честь. Его люди предпочитали сами служить ему, возможно, потому, что обнаружив внутреннее, присущее его личности величие, они сами утвердились в мысли, что они люди, а не рабы.

Их было не более двух сотен, погонщиков скота, садовников, ремесленников и рабочих, их жен и детей. Это было очень маленькое Королевство. Но тем не менее у Фалька уже через несколько дней не было никаких сомнений в том, что, живи даже один, Владыка Канзаса все же оставался бы Владыкой. Это был вопрос внутренне присущих ему качеств.

Эта удивительная действительная неповторяемость владений Повелителя настолько очаровала и поглотила Фалька, что он все эти дни почти не думал о том мире, который находился за пределами Дома-Дворца, через который ему пришлось так долго идти, прежде чем он смог попасть в это очаровательное место. Но, упомянув в беседе с Эстрел об их уходе, он начал размышлять о взаимоотношениях Владыки Канзаса с остальным миром. В конце концов свои мысли он попытался сформулировать вслух в одной из бесед с Эстрел:

— Мне казалось, что Синги не допускают возникновения феодальной власти среди людей. Почему же тогда они позволили Владыке или Королю, безразлично, как он себя называет, сохранять свои владения?

— А почему бы и не позволить такой бред? Это Владение Канзас довольно обширное, но пустынное и безлюдное. Зачем повелителям Эс Тоха вмешиваться в дела такого захолустного псевдо королевства? Я думаю, что для них он просто глупый ребенок, этот честолюбивый Повелитель, хвастливо лепечущий о своей силе.

— Тебе он тоже кажется таким?

— Ты видел, как вчера здесь пролетал корабль?

— Да, видел.

Летательный аппарат, чье жужжание было так хорошо знакомо Фальку, летел прямо над домом и находился так высоко, что был виден всего несколько секунд. Все люди Поместья выбежали из своих садов и стали бить в сковородки и трещотки, дети закричали, собаки завыли, сам Владыка, стоя на верхнем балконе, с торжествующим видом устроил оглушительный фейерверк, паля в небо из старинного дробовика до тех пор, пока корабль не исчез в туманной дымке на западе.

— Они такие же глупые, как Баснасски, а их старик-Повелитель просто безумец,— усмехнулась Эстрел.

Хотя Владыка Канзаса не пожелал лицезреть ее, его люди были добры к ней. Некоторая горечь в ее смехе удивила Фалька.

— Баснасски совершенно забыли, как когда-то жили люди,— сказал он в ответ.— Эти же люди, может быть, слишком хорошо помнят это.

Он рассмеялся.

— В любом случае, корабль действительно был и улетел* не причинив никому вреда.

На мгновение он взглянул на нее. Она, очевидно, не видела никакого поэтического сумасбродства этого фейерверка, который простой аппарат Сингов ставил на один уровень с солнечным затмением. Но почему бы во время всеобщего бедствия не устроить фейерверка?

Фальк не удивился такому поведению Эстрел, ведь с того времени, как она заболела и потеряла свой нефритовый талисман, ее не покидали печаль и тревога.

Временное пребывание здесь, которое доставляло столько удовольствия Фальку, для нее было мучением. Пора было уходить отсюда.

— Я пойду поговорю с Владыкой о нашем уходе,— нежно сказал он ей.

Оставив ее здесь в тени ив, усыпанных темно-зелеными почками, он пошел через сад к большому зданию. За ним семенили пять длинноногих псов черного цвета — почетный караул, которого ему скоро будет недоставать.

Повелитель Канзаса что-то читал в своем тронном зале. Диск, который висел на восточной стене помещения, днем светился холодным рассеянным светом, создавая впечатление маленькой домашней луны, и только ночью он сиял мягким солнечным теплом и светом. Трон, сделанный из полированного мореного дерева, росшего в южных пустынях, стоял перед диском.

Фальк единственный раз видел Правителя сидящим на троне. Это было в тот самый первый вечер его пребывания здесь.

Сейчас он сидел в одном из кресел возле Моделирующей системы, и окна за его спиной, выходившие на запад, не были закрыты шторами. Там, на западе, виднелись далекие темные горы, отороченные снегом.

Владыка поднял свое похожее на лезвие меча лицо и выслушал Фалька. Вместо того, чтобы ответить, он положил руку на книгу, которую читал. Это был не один из микрофильмов его необыкновенно богатой библиотеки, а небольшая, написанная от руки книга, завернутая в бумагу.

— Тебе известен этот Канон?

Фальк посмотрел туда, куда указывал Повелитель, и прочел несколько певучих фраз:

— Я знаю эту книгу, Владыка. Перед тем, как отправиться в это путешествие, я получил в подарок один экземпляр такой книги, но кое-что меня смущает. Почему я не знаю того языка, которым написаны четные страницы Канона?

— Эго символы языка, на котором книга была написана первоначально, пять или шесть тысяч лет назад — язык Желтого Императора, моего предка. Но куда же делась твоя книга? Неужели ты ее потерял? Тогда возьми ее, когда совершишь Путь. О, горе! Почему ты всегда говоришь только правду, Опал?

— От неуверенности.

По сути, хотя Фальк и пришел постепенно к твердому решению, что он никогда не будет лгать, независимо от того, с кем говорит или насколько невероятной может оказаться правда, он не знал, почему он пришел к такому решению.

— Пользоваться оружием врага, значит, играть по его правилам,— сказал он.

— О, этот враг давным-давно выиграл свою игру. Ну что ж, значит, ты уже уходишь? Что можно на это сказать? Иди, продолжай свой путь. Сейчас самая пора. Но я на некоторое время хотел бы задержать здесь твою спутницу.

— Я обещал ей помочь в поисках соплеменников,— нерешительно сказал Фальк.

— Ее соплеменников?

Суровое испещренное морщинами лицо повернулось к нему.

— А за кого ты ее принимаешь?

— Она из Странников.

— Она такая же Странница, как я — зеленый орешник, ты — рыба, а эти горы сделаны из сушеного овечьего помета! Придерживайся и дальше своих правил, говори правду — и услышишь правду. Набери фруктов из моих цветущих садов перед тем, как двинуться на запад, Опал, и напейся молока из моих колодцев в тени гигантских папоротников. Разве я не правлю королевством чудес? Скажи, что удерживает тебя возле этой женщины — вожделение или верность?

— Мы многое пережили вместе.

— Не верь ей!

— Она помогла мне и вселила надежду. Мы — сотоварищи по несчастью. Мы доверяли до этого момента друг другу. Почему я должен сейчас изменить этому правилу?

— Вот глупец, о горе!

Владыка Канзаса покачал головой.

— Я дам тебе десять женщин, которые будут сопровождать тебя до самой обители Лжи, вместе с флейтами, лютнями, тамбуринами и противозачаточными средствами. Я дам тебе пять дюжих молодцов, вооруженных ракетницами. Я дам тебе собаку — по правде говоря, я такое же ископаемое животное, как и эти собаки. Все они будут твоими спутниками. Кстати, ты знаешь, почему вымерли настоящие собаки, а не эти шавки, слоняющиеся по степи? Потому что они были верны людям до самого конца! Потому что они слепо доверяли им! Но если ты не пожелаешь моих сопровождающих, то вот тебе мой совет — иди один, человек!

— Но я не могу!

— Тогда что ж, иди, как тебе будет угодно. Здесь игра уже закончена.

Повелитель встал, подошел к трону и уселся в него. Он даже не повернул головы, когда Фальк произносил слова прощания.

6. Поскольку в памяти Фалька слово «гора» ассоциировалось только с одинокой вершиной, он думал, что как только они достигнут гор, то достигнут и Эс Тоха. Он не понимал того, что им предстоит еще вскарабкаться на крышу континента.

Один горный хребет вырастал за другим по мере того, как росли горы. День за днем они ползли все выше и выше в этом мире гор. На их пути то тут, то там нередко попадались небольшие стойбища или деревеньки среди лесов, стремительных потоков на снежных или гранитных склонах. Зачастую они не могли обойти их по склону, а другой тропы не было.

Они проезжали мимо них на своих мулах — царственном даре Владыки, и никто им не препятствовал. Эстрел сказала, что горцы, живя здесь, у самого порога владений Сингов, были людьми осторожными.

Они не досаждали незнакомцам и не приваживали их к себе, потому что основное правило в их жизни было избегать встреч — если это только было возможно — с незнакомцами.

В горах, несмотря на оттепель, ночевки были очень холодными, и поэтому для путешественников очень большим облегчением оказалось, когда однажды их пригласили на ночлег в деревню.

Она была крохотной, четыре деревянных домика у шумного ручья, несущего свои воды по дну каньона, спрятавшегося в тени огромных выветренных вершин. Но у этой деревушки было название Бесдно, и Эстрел уже однажды останавливалась в ней много лет назад, когда была еще маленькой девочкой. Обитатели Бесдно, двое из которых были такими же светловолосыми, как и Эстрел, обменялись с ней несколькими словами, короткими фразами. Они говорили на языке, который употребляли Странники. Фальк же всегда говорил со своей спутницей на Галакте и так и не научился западному языку. Эстрел что-то объяснила встреченным ею соплеменникам, указывая на восток и на запад. Те же сдержанно кивали, тщательно приглядываясь к ней и искоса посматривая при некоторых фразах девушки на Фалька уголками глаз. Они спрашивали совсем недолго, а потом отвели их к главе общины, и тот предложил усталым путникам еду и кров на ночь, правда, без особой щедрости, холодно и безразлично, и от этого Фальку стало немного не по себе.

Хлев, в котором им предстояло спать, был, однако, теплым, согретым живым теплом скота — коз и птицы, которые теснились здесь в мирном, полном запаха и шорохов сотовариществе. Пока Эстрел заканчивала разговор с жителями деревни, Фальк отправился на сеновал и соорудил там роскошное двойное ложе из сена, расстелив на нем их спальные принадлежности. Когда пришла женщина, он уже почти спал, но все-таки пробормотал сквозь полузабытье:

— Я рад, что ты пришла. Я чую, что здесь что-то спрятано, но не знаю — что.

— Здесь есть только мой запах!

Эстрел рассмеялась.

Именно таким образом она обычно шутила, если только это можно было назвать шуткой.

Фальк от удивления почти проснулся и с недоумением задал вопрос:

— Что это на тебя нашло? Куда делась твоя печаль? Похоже, ты обрадовалась, что находишься совсем неподалеку от города, не так ли? Как бы я хотел побыстрее оказаться там.

— А почему бы мне не радоваться? Я надеюсь отыскать свое племя. Мне сказали, что совсем недавно видели его там. Если же это и не удастся, то Повелитель мне обязательно поможет. Да и ты сможешь найти там то, что ищешь, и тебе будет возвращено твое наследие.

— Мое наследие? Мне казалось прежде, что ты считаешь меня лишенным прошлого.

— Тебя? Никогда! Ты ни в коем случае не думай, Фальк, что именно Синги влезли в твои мозги. Как-то раз, давно, еще на равнине ты сказал это, но тогда я не поняла тебя. Разве ты можешь считать себя Выскобленным или просто обычным человеком? Ты ведь родился не на Земле!

Редко, когда она говорила так убедительно.

То, что она сказала, утешало его, совпадало с его собственными надеждами, но это же несколько и озадачило его, поскольку она до этого времени молчала и казалась не от мира сего. Затем он увидел, что на ремешке, висящем у нее на шее, что-то блестит.

— Они дали мне амулет,— ответила она на его вопрос.

Похоже, что это и было источником ее оптимизма.

— Да,— подтвердила она.

Она с удовлетворением глядела на подарок.

— У нас с тобой одна вера. Теперь я уверена, что у нас все будет хорошо.

Он улыбнулся ее уверенности, но был рад, что это утешило ее. Когда он засыпал, он знал, что она не спит и лежит, глядя в темноту, полную запахов и спокойного дыхания животных.

Когда перед зарей прокричал петух, он сквозь сон услышал, как она шепчет молитвы над своим амулетом на языке, которого он не знал.

Они вышли, избрав тропу, которая вилась к югу от грозных вершин. Оставалось пересечь один горный кряж, и вот через четыре дня они добрались до перевала.

Небо потемнело, на голые скалы повалил снег. На перевале была хижина для путников, и они вместе со своими мулами теснились в ней, пока не перестал падать снег и можно было возобновить путь.

— Теперь идти будет легко,— заметила Эстред.

Она повернулась к Фальку. Он улыбнулся, но в нем прибавлялось страху по мере того, как они шаг за шагом приближались к Эс Тоху.

Тропа стала постепенно расширяться, и вскоре превратилась в дорогу. На глаза стали попадаться хижины, фермы, дома.

Люди встречались редко, потому что было холодно и дождливо.

На третье утро после того, как они прошли перевал, погода стала ясной, и через несколько часов езды Фальк остановил своего мула, вопросительно взглянув на Эстрел.

— Что такое?— поинтересовалась она.

— Мы у цели? Это Эс Тох, не так ли?

Вокруг была ровная местность, хотя со всех Сторон горизонт закрывали удаленные горные вершины, а вместо пастбищ и пахотных земель, мимо которых они проезжали раньше, вокруг были дома, множество домов! Повсюду были разбросаны хижины, бараки, лачуги, многоэтажные дома, постоялые дворы, лавки, где производились и обменивались различные изделия.

Повсюду были дети, люди, которые шли пешком, ехали верхом на лошадях или на мулах, проезжали па слайдерах во всех направлениях. Людей было немало, но все-таки и не так уж много. Были здесь и праздно слоняющиеся, и по горло занятые каким-нибудь делом. Здесь были грязные, унылые и оживленные под ярким утренним солнцем жители этих лачуг и дворцов.

— До Эс Тоха еще миля, если не больше.

Эстрел рассмеялась.

— Тогда что же это такое?— недоуменно спросил Фальк.

Он взволнованно и испуганно начал озираться. Дорога, по которой он проделал такой длинный путь из Дома в Восточном Лесу, теперь превратилась в улицу и вскоре должна была окончиться. Люди удивленно смотрели на них и на их мулов, расположившихся посреди улицы, но никто не задерживался возле них и не заговаривал с ними. Женщины отворачивались.

Только некоторые из покрытых лохмотьями детей указывали на них, смеялись, а потом убегали, скрываясь в грязных переулках или позади какого-нибудь барака.

Это все было не то, что ожидал увидеть Фальк. Однако, чего он мог ожидать, до этого никогда не видевший в глаза ни Одного города?

— Я не знал, что в мире столько людей,— наконец промолвил он.— Они роятся вокруг Сингов, как мухи в навозе.

— Это все из-за того, что личинки мух могут развиваться только в навозе!— сухо сказала Эстрел.

Затем, глядя на него, она протянула руку и похлопала его по плечу.

— Это прихлебатели и отверженные, сброд, который не пускают через городские ворота. Давай проедем еще немного и войдем в город, в истинный Город! Мы прошли долгий путь, чтобы увидеть его, и я думаю, что мы заслужили эту честь!

Они продолжали ехать верхом и вскоре увидели возвышающиеся над убогими крышами домов стены зеленых башен без окон, ярко сверкающие на солнце.

Сердце Фалька учащенно забилось. В этот миг он заметил, что Эстрел заговорила с амулетом, который ей подарили в Бесдно.

— Мы не можем въехать в город верхом на мулах,— сказала она через какое-то мгновение, ответив на недоуменный взгляд Фалька.— Нам нужно оставить их здесь.

Они остановились у ветхой общественной конюшни, и Эстрел начала что-то убедительно втолковывать на западном диалекте подбежавшему к ней прислужнику. Когда Фальк спросил ее, в чем заключается смысл их перебранки, она ответила:

— Я просила взять у нас этих животных в качестве залога.

— Что? Какого залога?

— Если мы потом не оплатим их содержание, он заберет их себе. Ведь у нас нет сейчас денег, не так ли?

— Нет,— робко произнес Фальк.

У него не только никогда не былое денег, он даже никогда раньше их не видел.

Хотя на галактическом языке было слово, обозначающее деньги, в диалекте Леса аналогичного эквивалента не было.

Конюшня была последним зданием на краю пустыря, усыпанного булыжниками и мусором, который отделял район лачуг от высокой длинной стены из гранитных глыб.

Пешеходы могли попасть в Эс Тох только одним путем. Огромные конические колонны обозначали ворота. На левой колонне была вырезана надпись на Галакте:

Справа было длинное предложение, написанное буквами, которых Фальк никогда прежде не видел. Через ворота не было никакого движения, и возле них не было стражи.

— Колонна Лжи и колонна Тайны,— сказала громко Эстрел.

Она прошла между ними, ведя за руку озиравшегося Фалька.

Он изо всех сил старался не показать, какой благоговейный страх начал овладевать его душой.

Однако, когда он вошел в Эс Тох и увидел его, он долго стоял, не произнося ни слова, и даже Эстрел не могла сдвинуть его с места.

Город Повелителей Земли был выстроен на двух склонах каньона — грандиозной трещины в горах, узкой и фантастически глубокой. Его черные стены были покрыты полосами зелени, спускавшимися вниз на ужасающую глубину, не менее чем в полмили, к серебристой полоске реки, струившейся на самом дне каньона, вечно погруженном в тень. На самых краях, обращенных друг к другу отвесных склонов возвышались башни города, едва опираясь о землю, соединенные через пропасть стройными арками мостов. Затем башни, мосты и шоссе кончались, и стена снова замыкала город перед самым головокружительным изгибом каньона. Геликоптеры С прозрачными лопастями носились над бездной, а на улицах и стройных мостах мелькали слайдеры. Хотя солнце еще не поднялось над могучими вершинами к востоку от города, казалось, что эти стройные башни вовсе не отбрасывают тени. Эти огромные »зеленые башни настолько ослепительно сверкали, что казалось, будто солнечные лучи свободно проходят сквозь них, не встречая при этом никакой преграды.

— Идем,— сказала Эстрел и дернула его за руку.

Фальк очнулся от своих грез и обернулся.

У нее были на удивление сияющие глаза.

— Но нас здесь не ждали. А что может случиться с незваными...— начал было он.

— Здесь нечего бояться,— мягко сказала она.— Идем.

Он последовал за ней. На улице, которая опускалась между двумя высокими зданиями к башням на краю обрыва, не было никого. Он обернулся назад, к воротам, но уже не смог различить открытого прохода между колоннами.

— Куда ты меня ведешь?

— Здесь есть одно место, которое я знаю.

— Что это за место?

— Просто дом, куда обычно приходят наши люди, когда бывают в этом городе.

Она опять взяла его за руку, и пока они проходили по длинной извилистой улице, она шла, опустив взор и тесно прижавшись к нему.

Теперь справа от них неясно вырисовывались высокие дома самого сердца Города, а слева было узкое ущелье без всякой стенки или парапета — головокружительный обрыв, на дне которого было абсолютно темно. Черный пробел между двумя светящимися узкими, как шесты, башнями.

— Но если нам понадобятся здесь деньги...

— О нас позаботятся.

Мимо них на слайдерах проехали ярко и причудливо одетые люди. Высоко наверху на посадочных площадках зданий с отвесными стенками мелькали геликоптеры. Высоко над ущельем ровно гудел набиравший высоту аэрокар — летательный аппарат Сингов.

— И все эти люди — Синги?

— Некоторые.

Подсознательно он держал левую руку на лазере. Эстрел, даже не взглянув на него, произнесла с усмешкой в голосе:

— Не вздумай воспользоваться здесь своим оружием, Фальк.Ты пришел сюда, чтобы получить назад свою память, а не для того, чтобы еще раз потерять ее!

— Куда ты меня ведешь, Эстрел?

— Сюда.

— Сюда? В этот дворец?

Светящаяся зеленоватая стена без окон бесформенно вздымалась вверх, загораживая своей мощью небо. Перед ними возникла открытая многоугольная дверь.

— Здесь меня знают,— сказал Эстрел. Она крепче сжала руку Фалька.— Не бойся. Идем.

Он заколебался. Оглянувшись, увидел на улице несколько человек. Это были первые люди, которые шли пешком, первые люди из всех, которых он здесь видел.

Они праздно шагали по улице, с любопытством поглядывая на Фалька и его подругу.

Это его испугало, и он позволил Эстрел затащить себя внутрь башни. Он прошел через одну дверь, другую, створки которых автоматически раздвигались при их приближении. Уже внутри, обуреваемый чувством того, что совершил непоправимую ошибку, Фальк остановился.

— Эстрел, что это за место?

Они были в высоком зале, наполненном сочным зеленоватым светом, напоминавшим подводную пещеру. В него открывалось много дверей и коридоров, из которых показались спешащие им навстречу люди.

Эстрел отпрянула от него в сторону. В панике он бросился к дверям, через которые они вошли в зал, но они уже не открывались, и дверных ручек у них не было.

Неясные фигуры людей наполнили зал, что-то крича и приближаясь к нему. Он прислонился спиной к зеленым дверям и потянулся к лазеру, но тот куда-то исчез.

Фальк, озираясь, начал высматривать Эстрел и внезапно обнаружил ее. Она стояла с его оружием в руках позади окружавших его людей и смотрела ему прямо в глаза.

Он бросился вперед с целью отобрать пистолет, но тут же был схвачен. Он вырвался, но почувствовал удар и услышал на миг звук, которого никогда не слышал прежде,— звук ее смеха.

7. В ушах Фалька звенело, рот наполнял неприятный металлический привкус.

В голове все плыло, он не мог сфокусировать глаза, и, казалось, был лишен возможности двигаться. Вскоре он понял, что пришел в сознание, и подумал, что не может двигаться из-за того, что избит и одурманен. Затем он разобрался в том, что кисти его рук скованы кандалами, такие же кандалы были и на ногах.

Когда он наклонял голову вниз, чтобы яснее рассмотреть их, головокружение усиливалось. В ушах возник громовой голос, непрерывно повторяя одно и то же:

— Ромаррен-ромаррен-ромаррен...

Он напряг силы и закричал, пытаясь освободиться от этого громового голоса, который наполнял его ужасом. В глазах у него вспыхнули искры, и сквозь звук, ревевший у него в голове, он услышал, как кто-то кричит его собственным голосом:

— Я некогда он снова пришел в себя, вокруг царила абсолютная

тишина. Голова его болела, и он все еще не мог отчетливо видеть, но на руках и ногах кандалов уже не было, как будто их не было никогда, и он уже знал, что его защитят, присмотрят за ним и дадут приют.

Они знали, кто он, и радушно встретили его. За ним пришли свои для него люди, и теперь он был в безопасности. О нем нежно заботились, его любили, и единственное, в чем он теперь нуждался, это сон и отдых. Однако, мягкий, глубокий голос продолжал шептать у него в голове:

— Маррен-маррен-маррен...

Он окончательно проснулся, и ему удалось сесть. Он вынужден был уткнуться головой в колени, потому что она сильно болела, и чтобы преодолеть головокружение, вызванное движением.

Сперва он осознал только то, что сидит на полу какой-то комнаты, пол которой оказался на удивление теплым и податливым, почти мягким, как бок какого-то огромного животного. Затем он поднял голову, сфокусировал зрение и осмотрелся вокруг.

Он находился посреди комнаты, столь жуткой, что у него снова зашумело в голове. Мебели здесь не было. Стены, пол и потолок были из одного и того же прозрачного материала, который на глаз казался мягким и волнистым, как толстая бледно-зеленая вуаль, но на ощупь был жестким и гладким. Странная резьба, завитки и рубцы образовывали сплошной узор по всему полу, но рука, прикасавшаяся к полу, не могла обнаружить их существования. Либо это был обман зрения, либо все это скрывалось под гладкой поверхностью прозрачного пола. Углы, где встречались стены, были искажены оптическим путем, создававшим впечатление перекрестной стыковки. Для того, чтобы представить себе, что стены образуют прямой угол, требовалось усилие воли, хотя возможно, это было все тем же самообманов, поскольку эти углы на самом деле могли быть и не прямыми.

Но ничто из этого назойливого украшательства не могло так дезориентировать Фалька, как сам факт того, что вся комната была полупрозрачной.

Смутно, как будто ему приходилось глядеть вглубь зеленых вод пруда, он видел за ее стенами еще одну комнату. Сверху виднелось пятно света, которое, возможно, было луною, затуманенной одним или несколькими промежуточными потолками.

Сквозь одну из стен комнаты были отчетливо видны полосы и пятна яркого света, и он мог различить перемещение огней геликоптеров и аэрокаров. Через остальные три стены эти наружные огни казались гораздо менее яркими, поскольку были ослаблены другими стенами, коридорами и комнатами. В других комнатах двигались какие-то тени. Он мог видеть их, но не мог разобрать. Черты лиц, одежда, размеры и цвет — все было, как в тумане.

Где-то в зеленых глубинах неожиданно выросла темная тень, затем стала уменьшаться, становилась все более зеленой и расплывчатой, пока совсем не исчезла в туманном лабиринте. Видимость, но неразборчивая, одиночество, но не уединение! Все это было чрезвычайно красивым — эта замечательная игра света и теней сквозь зеленоватые туманные поверхности, но в то же время это все чрезвычайно мешало сосредоточиться.

Внезапно Фальку почудилось, что яркое пятно за ближайшей стеной слегка зашевелилось. Он быстро повернулся и с ужасом увидел нечто живое, отчетливое — какое-то лицо, испещренное шрамами, дикое лицо, глядевшее на него парой желтых, нечеловеческих глаз.

— Синг,— прошептал он.

Он был всецело охвачен ужасом. Лицо, насмехаясь над ним, изогнуло страшные губы в беззвучном слове «Синг», и он увидел, что это отражение его собственного лица.

Он выпрямился, тяжело дыша, вставать было не очень-то легко, и подошел к зеркалу. Он протянул к нему руку, чтобы удостовериться в своей догадке. Это на самом деле было зеркало, наполовину утопленное в литую раму, выкрашенную таким образом, что она казалась более плоской, чем была на самом деле.

Внезапно раздавшийся звук заставил его обернуться. В другом конце комнаты он не очень отчетливо увидел в тусклом монотонном свете скрытых источников какую-то фигуру. Двери нигде не было видно, но человек вошел в комнату и теперь стоял, глядя на него.

Это был очень высокий человек, на широкие плечи которого была накинута то ли накидка, то ли плащ. У него были светлые волосы и чисто карие проницательные глаза. Человек заговорил. Голос у него был глубокий и очень мягкий.

— Добро пожаловать к нам, Фальк. Мы долго ждали того момента, когда ты к нам придешь. А до этого мы очень долго вели тебя сюда и защищали.

Освещение в комнате стало ярче. В глубоком голосе слышалась нотка восторга.

— Отбрось страх и прими наше гостеприимство, о, Вестник! За твоей спиной долгий темный путь, и ноги твои ступили на дорогу, ведущую домой.

Яркое сияние становилось все более интенсивным и стало слепить Фалька. Он вынужден был непрерывно мигать, а когда поднял взор, щуря веки, то человека уже не было.

Непроизвольно в мозгу зазвучали слова, произнесенные несколько месяцев назад стариком Слухачом в лесу: «Ужасная тьма ярких огней Эс Тоха».

Больше он не позволит, чтобы с ним играли и отравляли наркотиками. Он больше не позволит им вводить себя в заблуждение. Он чувствовал себя дураком из-за того, что пришел сюда, и боялся, что живым ему уже не выбраться, но больше с ним играть уже не будут. Он бросился вперед на поиски потайной двери, чтобы последовать за этим человеком, но голос за его спиной внезапно произнес:

— Подожди еще один миг, Фальк. Иллюзии не всегда лгут. Ты ищешь истину? Ну что ж...

Фальк обернулся и увидел, как тонкая трещина на зеркале, за миг до этого сформировавшаяся на совершенно гладкой поверхности, начала расширяться и вскоре превратилась в дверь. В его комнату вошли две фигуры. Одна, маленькая и тонкая, шагнула к нему. На этой фигуре были штаны с нарочито выступавшим вперед гульфиком, короткая кожаная куртка, туго натянутая на голову шапка. Вторая, повыше, была в тяжелой мантии и двигалась небольшими семенящими шагами, какими обычно передвигаются танцоры. К его талии — а это был мужчина — спускались длинные пурпурно-черные волнистые волосы, голос был очень мягким и глубоким.

— Нас сейчас снимают, Стрелла.

— Я знаю,— ответил невысокий человек голосом Эстрел.

Никто из них до сих пор не взглянул на Фалька. Они вели себя так, как будто были совершенно одни.

— Продолжай спрашивать, что хотел, Краджи!

— Я хотел спросить у тебя, почему это отняло так много времени?

— Много? Ты несправедлив, мой Повелитель. Как я могла проследить его путь в Лесу к востоку от Шорга? Там ведь сплошная глушь. А от глупых животных помощи не добьешься. Все, что они могут, это лепетать слова Закона. Когда мне в конце концов сбросили детектор людей, я была в двухстах милях к северу от него. Когда я снова нашла его, он следовал прямо на территорию Бас насека. Ты знаешь, Совет дал им птицбомбы, чтобы они были в состоянии перехватить Странников и других бродяг. Поэтому мне пришлось присоединиться к этому грязному племени. Разве ты не слышал моих сообщений? Я все время делала их, пока не потеряла свой передатчик во время перехода через реку к югу от Владений Канзас. И моя мать в Бес дно дала мне новый.

— Я ни разу не слышал такого сообщения. Но в любом случае, все это время и весь этот риск впустую, так как все эти недели тебе так и не удалось отучить его бояться нас.

— Эстрел!— закричал Фальк.

Нелепая и хрупкая в своем мужском костюме Эстрел не обернулась и не услышала его. Она продолжала разговаривать с мужчиной в мантии.

Давясь от стыда и гнева, Фальк выкрикивал ее имя, но все это было тщетно. Он бросился вперед и схватил ее за плечо... но там ничего не было, только мелькание пятен света в воздухе.

Щелка двери в стене все еще была открыта, и сквозь нее Фальку была видна соседняя комната. Человек в мантии и Эстрел стояли там спиной к нему. Он шепотом произнес ее имя.

Она обернулась и взглянула на него.

Она смотрела в его глаза, и в ее взоре не было ни торжества, ни стыда. Ее взгляд был спокойным, бесстрастным, отчужденным, таким же, как и все то время, когда они были вместе.

— Почему ты лгала мне?— хрипло спросил он.— Зачем ты привела меня сюда?

Он сам знал, почему. Он знал, кем он был и кем всегда оставался в глазах Эстрел.

И не разум его сейчас говорил, а его самоуважение и верность, которые не могли ни вынести, ни принять всю тяжесть истины в его первое мгновение.

— Меня послали, чтобы я привела тебя сюда. Было очень нужно, чтобы ты пришел.

Он попытался взять себя в руки. Неподвижно стоя и даже не пытаясь двигаться ей навстречу, он спросил:

— Ты — из Сингов?

— Я — Синг.

Мужчина в мантии приветливо кивнул головой.

— Я — Синг. Все Синги — лжецы, и я, значит, Синг, который тебе лжет, что в данном случае говорит, что я не Синг, но тут опять выходит, что я лгу, хотя я не Синг. Каково? А может быть, все это одна большая ложь о том, что все Синги лгут? Но я на самом деле Синг и лгу искренне. Земные и другие животные, как известно, тоже лгут. Ящерицы меняют свой цвет, жуки имитируют сучки, камбалы лгут тем, что, лежа неподвижно, принимают окраску песка или гальки в зависимости от того, каков характер дна. Стрелла, этот экземпляр глупее всякого ребенка.

—Нет, Повелитель Краджи, он очень умен,— запротестовала Эстрел своим мягким и бесстрастным голосом.

Она говорила о Фальке так, как люди говорят о животных.

Она шла рядом с Фальком, ела с ним, спала с ним. Она была в его объятиях...

Фальк стоял молча и смотрел на нее.

Она и этот высокий тоже стояли молча, не двигаясь, как будто ждали от него какого-то сигнала для продолжения их беседы.

Он не чувствовал к ней злобы. Он уже к ней ничего не ощущал. Она стала воздухом, пятном, мерцанием света. Все чувства его теперь были обращены вовнутрь, в себя. Он чувствовал телесную усталость от унижения.

«Иди один!»— сказал Владыка Канзаса.

«Иди один!»— говорил Хиардан-Пчеловод.

«Иди один!»— говорил старый Слухач в лесу.

«Иди один, сын мой!»— говорил Зоув.

Как многие другие могли бы направить его, помочь ему в его поисках, вооружить знанием, если бы только он пошел через прерии в одиночку? Сколь многому он мог бы научиться, если бы не доверился душой и телом этой низкой женщине?

Теперь же он ничего не знает, кроме того, что он неизмеримо глуп и что она все время лгала ему. Она лгала ему с самого начала — непрерывно. Она лгала с того самого момента, когда сказала, что она Странница, нет — еще раньше. С того момента, когда впервые увидела его и притворилась, что не знает, кем и чем он является. Она уже давно знала о нем и была послана для того, чтобы противостоять влиянию тех, кто ненавидит Сингов — виновников того, что было сделано с его мозгом, и для того, чтобы помочь ему обязательно добраться до Эс Тоха. «Но тогда почему же,— подумал он мучительно, стоя в этой комнате и глядя на нее, стоящую в другой комнате,— почему же теперь она перестала лгать?»

— То, что я теперь говорю тебе, не имеет никакого значения,— сказала она, как бы прочтя его мысли.

Возможно, так оно и было. Раньше они никогда не пользовались мысленной речью, но если бы она была из Сингов и имела бы умственные способности Сингов, мера которых среди людей была только предметом слухов и догадок, она, возможно, могла подслушивать его мысли в течение всего их путешествия. Как он мог судить об этом? Спрашивать же у нее об этом почему-то не хотелось.

И все же... Фальк решительно отбросил все сомнения и двинулся в соседнюю комнату к Эстрел. Но попасть к ней он так и не смог. В тот момент, когда он потирал ушибленный лоб,— стена была хоть и мягкой, но удар все же получился довольно ощутимый — позади него послышался какой-то звук. Он обернулся и увидел двоих людей, стоящих в другом конце комнаты возле зеркала. На них были длинные черные одеяния с белыми капюшонами, и они были вдвое выше обычного человеческого роста.

— Тебя так легко провести,— сказал один гигант.

— Ты должен понять, что тебя одурачили.

Другой усмехнулся.

— Ты ведь всего получеловек!

— И как получеловек ты не можешь знать всей правды

— Ты, который ненавидит, одурачен и высмеян.

— Ты, который убивает, который подвергнут выскабливанию и превращен в орудие.

— Откуда ты явился, Фальк?

— Кто ты, Фальк?

— Куда ты идешь, Фальк?

— Что ты из себя представляешь, Фальк?

Оба гиганта подняли свои капюшоны, показывая, что под ними ничего нет, кроме тени, и отошли к стене. Затем они прошли сквозь нее и исчезли.

Неизвестно откуда в его объятиях оказалась Эстрел. Вцепившись в него руками, она тесно прижалась к нему всем телом и стала жадно и отчаянно целовать.

— Я люблю тебя, Фальк. Я полюбила тебя с того самого момента, как только впервые увидела. Доверяй мне, Фальк, верь мне, дорогой!

Затем она, плачущая и все время кричавшая: «Верь мне!»— была оторвана от него и уведена прочь, как будто ее тащила какая-то могущественная, невидимая сила, как будто ее унес свирепый порыв ветра через дверную щелку, которая бесшумно исчезла за ней, как дверца мышеловки.

— Ты понимаешь,— сказал высокий мужской голос,— что находишься под воздействием галлюциногена?

Он внезапно оказался в комнате рядом с Фальком.

Его шепчущий, выветренный голос содержал нотку сарказма и внутренней опустошенности.

— Доверяй себе меньше всего.

Мужчина рассмеялся и, подняв свою мантию, обильно помочился. После этого он ушел, на прощание обернувшись и помахав Фальку рукой.

Фальк стоял и смотрел, как зеленоватый пол комнаты постепенно поглощал мочу.

Внезапно он заметил, что напротив него в стене образовалась щель, которая, постепенно расширяясь, образовала проход.

Похоже, что это был единственный выход из комнаты, если опять не галлюцинация. Он сбросил с себя сонливость и бросился вон из западни. Ему повезло, и он оказался еще в одной комнате, такой же, как и та, из которой он только что выбежал, может быть только чуть поменьше и потусклее. В дальнем конце ее находилась такая же узкая дверная щель, но она уже медленно закрывалась. Он поспешил к ней через всю комнату и очутился в третьей комнате, которая была точно такой же, как и первые две, только еще меньше и хуже освещенной. Щелка в ее дальнем конце тоже очень медленно смыкалась, и он бегом помчался в следующую комнату, еще меньше и тусклее освещенную, откуда он протиснулся в еще одну маленькую, совсем темную комнатку и в ней вполз в небольшое, тусклое зеркало и стал падать вверх, крича от леденящего душу ужаса. Он падал в направлении белой рубчатой луны, глядевшей на него.

Проснулся он, чувствуя себя отдохнувшим, набравшимся сил, но в состоянии крайнего смятения. Он лежал в удобной кровати в ярко освещенной комнате без единого окна. Он приподнялся и сел на кровати. И тут словно по сигналу из-за перегородки к нему поспешили двое мужчин с немигающими, бычьими взглядами.

— Приветствуем тебя, лорд Агад!— проговорили они один за другим.— Идем с нами, пожалуйста!

Фальк встал, совершенно обнаженный, готовый постоять за себя — единственным четким представлением в его мозгу была борьба и поражение там, во дворце, но Синги почему-то не прибегли тогда к насилию.

— Идем с нами, пожалуйста,— беспрестанно повторял мужчина.

Ему это надоело, и он кивнул головой. Тут же его вывели все еще голого из комнаты, провели по плавно изгибающемуся пустому коридору через зал, стены которого были заставлены зеркалами, вверх по лестнице, которая на самом деле оказалась гладким подъемом, на полу которого были нарисованы ступеньки и наконец ввели в просторную, обставленную мебелью комнату с зеленовато-голубыми стенами, одна из которых сияла солнечным светом. Один из мужчин остался снаружи, второй вошел внутрь вместе с Фальком.

— Вот — одежда, вот — пища, вот — вода. Теперь вы должны поесть. Хорошо?

Человек смотрел на Фалька, не отводя глаз, но без особого интереса.

На столе стоял кувшин с водой, и первое, что сделал Фальк, это до отвала напился, поскольку его мучила страшная жажда. Он осмотрел эту странную, но довольно приятную комнату с мебелью из прочного, чистого, как стекло, пластика с полупрозрачными стенами без окон. Затем он стал с любопытством изучать своего то ли стража, то ли слугу. Большой мужчина с тупым невыразительным лицом, с пистолетом, пристегнутым к поясу

— В чем заключается Закон?— спросил внезапно, повинуясь какому-то неясному импульсу, Фальк.

— Не отбирать жизнь.

— Тогда зачем тебе пистолет?

— О, этот пистолет, это оружие не может убить. Оно просто делает человека неподвижным, а не мертвым.

Стражник рассмеялся. Интонации его голоса были произвольными, не связанными со значением произносимых им слов, и между словами и смехом была какая-то небольшая пауза.

— Теперь вы поешьте, пожалуйста,— продолжал стражник,— а потом вымойтесь. Вот хорошая одежда. Смотрите, одежда здесь.

— Ты — Выскобленный?

— Нет. Я начальник стражи Повелителей и я подключен к компьютеру номер восемь. Теперь вы должны поесть, попить и помыться.

— Я все это сделаю, когда ты покинешь комнату.

Последовала небольшая пауза.

— О, да, очень хорошо, лорд Агад,— наконец вымолвил здоровяк.

Он снова стал смеяться, словно его щекотали. Возможно, он и чувствовал щекотку, когда компьютер говорил, используя его мозг. Кивнув на прощание, мужчина вышел.

Фальку были видны неясные, неуклюжие силуэты двух охранников, видневшиеся через внутреннюю стену комнаты. Они находились по обе стороны двери и в коридоре снаружи. Фальк нашел умывальную комнату и помылся. Чистая одежда лежала на огромной мягкой постели, заполнявшей один из углов комнаты. Одежда, которую он держал, имела свободный покрой и была расшита кричащими яркими красными и фиолетовыми узорами.

Фальк неодобрительно рассматривал этот балахон, но все же одел его. Его потрепанный мешок с вещами лежал на столе из похожего на стекло пластика. Содержимое его, казалось, было нетронутым, хотя старой одежды и пистолета в наличии не было. На другом конце стола была разложена еда, и он почувствовал голод. Сколько времени прошло с того часа, когда он ступил в этот Дворец? Он не имел ни малейшего представления, но голод говорил, что он здесь уже довольно долго.

Пища была весьма необычной, очень острой, с большим количеством приправ. На вид она была совершенно незнакомой, но он съел все, что было, и не возражал против того, чтобы добавить. Поскольку пищи больше не было, и он сделал все, что его просили, он начал от нечего делать более внимательно осматривать комнату. Неясные тени его стражников сквозь полупрозрачную зеленовато-голубую стену уже не были видны. Он хотел выяснить причину этого, но тут обнаружил, -что едва различимая вертикальная щель двери начала расширяться. Постепенно в стене возник высокий овал, через который кто-то вошел в комнату.

Фальк сначала было подумал, что это девушка, но затем увидел, что это парень лет шестнадцати, одетый в такую же свободную одежду, как и он сам. Он не подошел близко к Фальку, а остановился, подняв вверх вытянутые руки, и стал что-то неразборчиво говорить.

— Кто ты?— спросил Фальк.

— Орри,— произнес юноша.

Он снова стал говорить какую-то тарабарщину. Он казался хрупким и возбужденным. В его голосе звучали сильные чувства. Затем он упал на колени и склонил голову. Такой позы Фальк никогда раньше не видел, хотя ее значение было ему совершенно ясно. Это была поза совершеннейшего почтения и преданности.

— Говори на галактическом языке,— резко произнес Фальк.

Он чувствовал себя неловко.

— Кто ты?

— Я Хар Орри, врач Ромаррен,— прошептал паренек.

— Встань. Поднимись с колен. Я не... Ты знаешь меня?

— Врач Ромаррен, разве вы не помните меня? Я ведь Орри, сын Хара Уэдена...

— Как меня зовут?

Мальчик поднял голову, и Фальк взглянул на него. Он посмотрел ему прямо в глаза. Они были серовато-янтарного цвета, кроме больших темных зрачков. Радужная оболочка заполняла всю глазницу, нигде не было видно белого цвета, подобно глазам кошек и собак. Таких глаз Фальк никогда не видел раньше, за исключением, пожалуй, тех, что видел в зеркале прошлым вечером.

— Ваше имя Агад Ромаррен,— испуганным голосом произнес паренек.

— Откуда ты знаешь меня? Почему тебе известно мое имя?

— Я всегда знал вас, врач Ромаррен.

— Разве ты моей расы? Ты хочешь сказать, что мы представители одного и того же народа?

— Я сын Хара Уэдена, врач Ромаррен! Клянусь вам в этом.

На серо-золотых глазах мальчишки на мгновение показались слезы. Фальк сам имел обыкновение реагировать на стрессовые ситуации кратковременными слезовыделениями. Баки как-то упрекнула его за это, так как была обеспокоена этой его чертой. Немного позднее она сказала, что это скорее всего чисто физиологическая реакция, вероятнее всего, расового происхождения.

Смущение, беспокойство, смятение, которые испытал Фальк, как только попал в Эс Тох, сделали его совершенно неспособным трезво разбираться во всем происходящем. Часть его разума твердила: «Это как раз именно то, чего они добиваются. Они хотят таким образом сбить тебя с толку. Они хотят, чтобы ты стал абсолютно доверчивым». Он теперь уже не мог разобрать, была ли Эстрел, которую он так хорошо знал и любил, ему другом, или она одна из Сингов. А может быть, она просто орудие в руках этих Повелителей. Он не знал сейчас, говорила ли она ему правду или всегда лгала. Попала ли она в эту западню вместе с ним или сама создала эту ловушку? Он запомнил ее смех. Но он также помнил и отчаянное объятие, шепот..

Что же он должен делать с этим мальчиком, который с болью и ужасом смотрел на него такими же неземными глазами, как и его собственные? Будет ли этот юноша правдиво отвечать на вопросы или же будет лгать?

Среди всех этих иллюзий, ошибок и оптических обманов, как показалось Фальку, можно было избрать лишь один путь — тот, которым он следовал всегда, покинув Дом Зоува. Он еще раз посмотрел на мальчика и сказал:

— Я не знаю тебя, Хар Орри. В моей жизни, которую я помню в течение последних четырех-пяти лет, тебя не было.

Сказав правду, Фальк отвернулся, сел в высокое вертящееся кресло и дал мальчику знак сделать то же самое.

— Вы помните Верель, врач Ромаррен?

— Кто такой Верель?

— Наш дом. Наша планета.

У Фалька защемило где-то в груди, но он ничего не сказал.

— Вы помните путешествие сюда, врач Ромаррен?— спросил мальчик.

Он заикался. В его голосе было недоверие. Казалось, он не воспринимал того, о чем Фальк только что сказал ему. В голосе его была также гнетущая тоска, уважение и страх.

Фальк покачал головой.

Орри повторил свой вопрос, слегка видоизменив его.

— Вы так и не помните нашего путешествия на Землю, врач Ромаррен?

— Нет. А когда оно было?

— Шесть земных лет назад. Простите меня, пожалуйста, врач Ромаррен. Я не знал... Я был над Калифорнийским Морем, и они выслали за мной аэрокар, автоматический аэрокар. Мне не сказали, для чего я потребовался. Затем Лорд Краджи сказал, что нашел одного из участников нашей экспедиции, и я подумал... Но он ничего не сказал о том, что случилось с вашей памятью. Значит, вы помните только Землю?

Казалось, он умолял Фалька, чтобы тот ответил отрицательно.

— Я помню только Землю.

Фальк кивнул, твердо решив не поддаваться чувствам мальчика, его наивности, искренности его лица и голоса.

Он должен был предполагать, что этот Орри вовсе не был таким, каким хотел казаться.

Но если это действительно так?

«Больше я не позволю, чтобы меня дурачили»,— с горечью сказал себе Фальк.

«Да, но если тебе будет очень хотеться этого, ты позволишь!», — тут же отозвалась другая часть его мозга.— Тебя непременно одурачат, если только захотят этого, и нет способа предотвратить это. Если ты не будешь задавать вопросы этому мальчику, чтобы не выслушивать ложных ответов, то тогда ложь всецело возьмет верх, и результатом всего путешествия в Эс Тох будет только молчание, осмеяние и отвращение. Ты пришел сюда, чтобы узнать свое имя. Какое-то имя было названо. Прими его.»

— Ты мне расскажешь, кто мы такие?

Мальчик снова стал нетерпеливо говорить какие-то непонятные слова. Затем, увидев непонимающее выражение глаз Фалька, он вскоре замолчал и печально покачал головой.

— Вы не понимаете, не помните, как говорить на языке келшак, врач Ромаррен?

Голос его был почти жалобным.

Фальк пожал плечами.

— Келшак — это твой родной язык?— спросил он мгновение спустя у юноши.

— Да!— твердо сказал мальчик.— И ваш тоже, врач Ромаррен!

— Как на этом языке звучит слово «отец»?

— Хьовач, или вава — для детей.

Искренняя улыбка озарила лицо Орри.

— А как вы называете пожилого человека, которого уважаете?

— Для этого есть много слов. Дайте мне подумать, врач. Я так давно не упражнялся в нашем языке. Если это не родственник, то можно сказать «превнотмо» или «тискной».

— «Тискной». Как-то я уже произносил это слово, не зная откуда оно пришло мне на ум;

Это не было проверкой. Он никогда не говорил Эстрел о том, как он побывал у старого Слухача в Лесу, но они могли обшарить все воспоминания в его мозгу, могли узнать все, что он когда-то говорил или думал за то время, когда был в их руках, одурманенный прошлой ночью или даже, может быть, на протяжение нескольких суток.

Он мог не догадываться, что они с ним сделали, и не мог знать, что они еще могут сделать и сделают. Меньше всего он понимал, чего они добиваются. Единственное, что ему оставалось сделать — это продвигаться и дальше, пытаясь выяснить то, что он хотел.

— Ты здесь свободно можешь ходить, куда захочешь?

— О, да, врач Ромаррен. Повелители всегда были очень добры. Они уже давно ищут хоть кого-нибудь из других оставшихся в живых участников экспедиции. Тебе известно что-нибудь на этот счет, врач Ромаррен?

— Ничего!

— Все, что успел мне сказать Краджи, когда я несся сюда несколько минут назад, это то, что ты жил в лесу где-то в Восточной части этого материка, в каком-то диком племени.

— Я расскажу тебе об этом, малыш, если только ты захочешь об этом узнать. Но сначала ты должен рассказать мне вот что. Я не знаю, кто я, кто ты, что это за экспедиция и что такое Верель?

— Мы — Келши,— скованно произнес мальчик.

Очевидно, он был смущен тем, что ему приходилось давать объяснения человеку, которого он считает старше себя, притом не только, разумеется, по возрасту, но и во всех других отношениях.

— Мы из народа Келшак и живем на Вереле,— продолжал Орри.— Сюда мы прибыли на корабле «Альтерра».

— Зачем мы прилетели сюда?— спросил Фальк.

Он наклонился вперед.

Орри стал рассказывать медленно, часто сбиваясь, несколько раз повторяя одно и то же, пока не устал говорить, а Фальк слушать. К тому времени стены комнат уже озарились светом вечернего солнца. Они долгое время молчали, а бессловесные слуги в это время принесли им еду и питье. Все то время, пока они ели и пили, Фальк не переставал в уме смотреть на бриллиант, который мог оказаться фальшивым, но мог быть и бесценным. Он перебирал в уме все подробности, изложенные ему Орри, и терялся в домыслах. Мир, который он принял, все еще был для него загадкой.

8. Вокруг похожего на око дракона желто-оранжевого солнца, смахивающего на огненный опал, кружилось довольно медленно по вытянутым орбитам семь планет. Год на третьей зеленой планете длился шестьдесят земных лет. «Счастлив тот, кто встретит свою вторую весну»,— так гласила одна из приведенных Орри пословиц.

Зимы в северном полушарии планеты были холодными, черными и ужасными, поскольку ось планеты была сильно наклонена к эклиптике. Долгое же лето продолжительностью в полжизни было роскошным.

Гигантская луна, цикл которой составлял четыреста дней, обусловливала грандиозные приливные волны в глубоких морях планеты. Планета была щедра на землетрясения, действующие вулканы, на передвигающиеся растения, на животных, и, что особенно важно, здесь была разумная жизнь.

Здесь были люди, которые говорили и строили города — целые калейдоскопы чудес. В этот волшебный, но отнюдь не необычный мир двадцать лет назад прибыл космический корабль. Двадцать гигантских лет этой планеты — то есть более тысячи двухсот лет назад по земному летоисчислению.

Колонисты, подданные Лиги Всех Миров, прибывшие на этом корабле, посвятили свой труд и свои жизни найденной планете, удаленной от древних центральных миров Лиги, в надежде в конце концов привести разумных обитателей планеты в Лигу в качестве новых союзников в Грядущей Войне. Такова была с самого начала политика Лиги, в течение многих поколений основанная на предупреждении пришельцев из Скопления Триады об огромной волне завоевателей, которая перемещалась от планеты к планете, одно поколение за другим, все ближе к обширному скоплению из восьмидесяти планет, гордо называющему себя Лигой Всех Миров. Земля, будучи на самом краю этой сердцевинной части Лиги и ближайшей к недавно открытой планете Верель, снарядила первый корабль с колонистами.

Должны были прибыть корабли и с других планет Лиги, но ни один из них так и не осуществил посадку на Верель. Война началась.

Единственным средством связи с Землей и с главной планетой

Лиги — Давенант — и вообще со всеми планетами Лиги был ансибл, мгновенный передатчик энергии, установленный на борту корабля с земными колонистами. Как отметил Орри, никакой корабль не мог перемещаться быстрее скорости света, но здесь Фальк поправил его.

Тем не менее, военные корабли, построенные на принципе ансибла, могли осуществлять такое перемещение в пространстве, но это были всего лишь смертоносные автоматические машины, невероятно дорогие и неспособные перевозить живых существ. Скорость света, с ее эффектом замедлять время для путешественников, была пределом скорости перемещения людей и тогда, и теперь. Поэтому колонисты Вереля оказались очень далеко от своего родного дома и всецело зависели от ансибла при получении известий.

Колонисты провели на Вереле пять лет, когда им сообщили, что нагрянул Враг, и сразу же после этого сообщения стали сбивчивыми, противоречивыми, прерывистыми и вскоре вовсе прекратились. Примерно треть из колонистов решили преодолеть на корабле огромное космическое пространство, отделявшее их от Земли, чтобы участвовать в борьбе своего народа против поработителей. Остальные же остались на планете Верель. В течение своей жизни они так и не узнали, что стало с их родной планетой и с Лигой, которой они служили. Они так никогда и не узнали, что представляет из себя Враг, и удалось ли ему одолеть Лигу или же он был повержен в прах. Они остались в изоляции, не имея ни корабля, ни коммуникатора — маленькая колония, окруженная любопытными и враждебными аборигенами, культура которых была на более низкой по сравнению с ними ступенью развития, но интеллект был одинаков! И они, а затем их внуки ждали, но звезды, мерцавшие над их головами, молчали. Больше не было ни кораблей, ни каких-либо известий. Их собственный корабль, должно быть, был уничтожен, записи о существовании новой планеты утеряны. Все забыли о маленьком желто-оранжевом опале, сверкавшем среди многих мирных звезд.

Колония процветала, все больше распространялась вглубь от берега моря, где был основан первый город, названный Альтеррой. Затем через несколько лет,— Орри остановился и поправил себя,— через шестьсот лет по земному времени, колония стала переживать тяжелые времена.

Тут Орри сказал, что он многого не знает, поскольку только начал изучать историю, и в этом ему очень помогали его отец и сам врач Ромаррен еще до того, как они отправились в это путешествие.

— Так вот, резко уменьшилось число рождений, и еще меньше детей выживало.

Здесь Орри снова сделал передышку, в конце концов сделав объявление:

— Я помню, что вы говорили мне тогда, что альтерране не понимали, что с ними происходит. Они полагали, что это последствия многих лет близкородственных браков, что фактически это было нечто вроде отбора. Повелители, которые сейчас живут здесь, как-то сказали мне, что этого могло не быть, что независимо от того, сколько времени на планете существует чужая колония, она всегда останется чуждой для этой планеты. С помощью генных манипуляций можно получить потомство от браков с коренными жителями, но это потомство будет всегда стерильно, так что я не знаю, что же в точности случилось с альтеррами — я был всего лишь ребенком, когда вы и отец пытались рассказать мне об этом — я помню, как вы говорили об отборе в направлении к жизнеспособному типу. В любом случае колонисты были на грани исчезновения, когда их остаткам удалось вступить в союз с одной туземной народностью, Товар. Они вместе пережили зиму, и когда пришла весенняя пора, они вдруг обнаружили, что гепарды и альтерране могут воспроизводить потомство в достаточном, но всяком случае, количестве, чтобы основать гибридную расу. Повелители сказали мне, что такое невозможно, но я-то ведь хороню знаю, что именно так вы говорили мне об этом.[1]

И мы — потомки этой расы?

Вы являетесь потомком альтерра Агада, врач Ромаррен, который был глиной колонии землян в течение всей зимы десятого года. Мы еще в школе узнаем об Агаде. Ваше имя, врач Ромаррен, А гад из Ширена. Я не имею такого известного происхождении, по мои прабабушка была из семьи Эсмит из Кьсу. Это все альтерранские имена. Конечно, для демократического общества Земли такие различия ничего не значат, не так ли?

Орри при этом, казалось, забеспокоился, как будто в его мозгу в это время происходил какой-то неясный конфликт. Фальк снова вернул его к рассказу о дальнейшей истории Вереля, полной детских домыслов и умозаключений, сделанных на основании тех обрывков, которые ему удалось запомнить.

— Новое смешанное племя со смешанной культурой народов тевар-альтерран расцвело за годы, последовавшие после этой опасной десятой зимы. Стали разрастаться небольшие города. На единственном континенте северного полушария установилась тоproво-коммерческая культура. В течение нескольких поколений она охватила и примитивные пароды южных континентов, где проблема сохранения жизни в суровую зиму стала более легко разрешимой. Население выросло. Наука и технология начали свой экспоненциальный рывок, чему способствовали книги альтерран, находившиеся в библиотеке из первого поселения на этой планете. Тайны этих книг становились все более объяснимыми по мере того, как отдаленные потомки колонистов восстанавливали утраченные знания. Они хранили и копировали эти книги, поколение за поколением, и изучали языки, на которых они были написаны — языки Лиги. В конце концов были исследованы спутники планеты и все ближайшее космическое пространство. Распространение городов и совершенствование нации контролировалось и уравновешивалось могущественной империей Келшак, расположенной на древнем северном континенте. Находясь на вершине мира и могущества, Империя построила и отправила в космос корабль, способный двигаться со скоростью света. Этот корабль «Альтерра» покинул Верель через восемнадцать с половиной лет после того, как с Земли прибыл корабль с колонистами, то есть через тысячу двести лет по земному летоисчислению. Его экипаж понятия не имел, с чем он столкнется на Земле. На Вереле еще не научились строить ансибл-передатчики, а радиосигналы посылать в космос не осмеливались, чтобы не выдать свое положение какой-нибудь вражеской планете, управляемой врагом, которого так боялась Лига. Для того, чтобы получить необходимые сведения, должны были отправиться живые люди и вернуться, преодолев гигантское расстояние, отделявшее их родную планету от Земли.

— Сколько времени длилось это путешествие?

— Более двух лет по летоисчислению Вереля, возможно, сто тридцать — сто сорок световых лет. Я тогда был еще совсем мальчишкой, врач Ромаррен, и много не понимал тогда, а о многом мне и не рассказывали.

Фальк не понял, почему подобное поведение должно было смущать паренька. Он в гораздо большей степени был ошеломлен тем фактом, что Орри, которому на вид было лет пятнадцать-шестнадцать, прожил выходит, сто пятьдесят лет! А он сам?

— «Альтерра»,— продолжал Орри,— направилась на Землю с базы космического флота, расположенной вблизи прибрежного города Те вар. На корабле было девятнадцать человек — мужчин, женщин и детей, большей частью подданных империи Келшак и считающихся потомками колонистов. Взрослые были отобраны Советом Империи с учетом степени подготовленности, способностей, смелости и готовности к самопожертвованию.

— Что же случилось с кораблем? Что произошло с остальными семнадцатью членами экипажа «Альтерра»?

— Мы были атакованы у Барьера. Синги смогли придти к нам на помощь только после того, как «Альтерра» была разрушена, а атаковавшие рассеялись в разных направлениях. Это были бунтовщики, и пользовались они межпланетными аппаратами. Синги спасли меня, захватив один из них. Они так и не узнали, были ли остальные убиты или взяты в плен бунтовщиками. Они вели поиски по всей планете, и около года назад до них дошел слух о человеке, живущем в Восточном Лесу. Было похоже, что это мог быть один из нас.

— Что ты помнишь из всего этого — нападение и так далее?

— Ничего! Вы же знаете, как околосветовой полет воздействует на психику...

— Я знаю, что для тех, кто находится внутри корабля, двигающегося со скоростью света, время как бы останавливается. Но какие при этом возникают ощущения, в книгах Лесов написано не было.

— Я на самом деле отчетливо ничего не помню. Я был тогда мальчишкой девяти земных лет. И я не уверен, что кто-нибудь мог бы вспомнить это отчетливо. Невозможно сказать, как все соотносится между собой. Как будто и слышишь, и видишь, только все как-то не стыкуется друг с другом. Все теряет всякое значение. Не могу объяснить: это ужасно, но только все происходит как будто во сне. Но когда затем происходит переход в обычное пространство, вот этот переход Повелители и называют Барьером, то пассажиры теряют сознание, если только готовы к этому переходу. Наш корабль не был к этому готов. Никто из нас не пришел в себя, когда на нас напали — поэтому-то я ничего нс помню о нападении, ничего — ничуть не больше, чем вы, врач Ромаррен. Когда я пришел в себя, то был уже на борту корабля Синтов.

— Почему тебя, мальчика, взяли в такую опасную экспедицию?

— Мой отец был ее руководителем, мать тоже была на корабле. Вы же знаете, врач Ромаррен, что когда возвращаются из такого путешествия, то все родные и близкие уже давно умерли. Теперь-то это уже не имеет никакого значения — мои родители погибли, или, может быть, с ними поступили точно так же, как с вами, и они даже не узнали бы меня, если бы мы встретились.

— Какова была моя роль в этой экспедиции?

— Вы были нашим навигатором.

Ирония этих слов заставила Фалька поморщиться, но Орри продолжал в своей уважительной, наивной манере:

— Конечно, это не означало, что вы должны были прокладывать курс нашего корабля, определять его координаты в космосе. Из всех Келши вы были самым великим мастером в математике и астрономии. Вы были по рангу старше всех нас на корабле, кроме, конечно« моего отца Хара Уэдена. У вас была восьмая ступень, врач Ромаррен. Вы помните что-нибудь об этом?

Фальк покачал головой.

Мальчик закончил описание экспедиции и в конце концов печалью сказал:

— Я не могу поверить в то, что вы ничего не помните. Да еще этот ваш жест...

— То, что я покачал головой?

— На Вереле в знак отрицания мы пожимаем плечами. Вот так.

Простодушие мальчика было неотразимым. Фальк попытался пожать плечами, и ему показалось, что в этом была какая-то правомерность, правильность, которая могла убедить его, что жест этот был давно ему знакомым и привычным. Он улыбнулся, и Орри сразу же стал его утешать.

— Вы так похожи на себя того прежнего, врач Ромаррен, и вместе с тем совсем другой! Простите меня. Но что же с вами такое сделали, что вы столько забыли?

— Они уничтожили меня. Но теперь я и такой себе нравлюсь. Я такой, какой есть. Фальк — мое имя!

Орри наклонил в знак почтения голову.

— Как сильно за тобой здесь следят?— спросил бывший врач Ромаррен.

— Повелители требуют, чтобы я носил при себе коммуникатор, особенно, когда я улетаю куда-нибудь на аэроплане.

Орри притронулся к браслету на левом запястье, который на вид казался простой золотой цепочкой:

— Это может быть опасным — оказаться среди туземцев.

— Пожалуй. Но ты волен ходить куда угодно?

— Конечно. Ваша комната, врач Ромаррен, точно такая же, как и моя, только на другой стороне каньона.

Орри снова смутился.

— Здесь у вас нет врагов, поймите это, врач Ромаррен.

— Нет? Где же они тогда?

— Ну, снаружи, там, откуда вы пришли.

Они взглянули друг на друга, чувствуя обоюдное взаимопонимание.

— Ты думаешь, что земляне наши враги? Ты думаешь, что это они уничтожили мой разум?

— А кто же еще?— тяжело дыша, испуганно прошептал Орри.

— Пришельцы, вот кто! Это наши враги Синги напали на «Альтерру» и сделали с нами то, что мы сейчас есть.

— Но,— кротко возразил мальчик, как бы понимая, насколько его бывший учитель и наставник невежественен и дик,— врага никогда и не было. Я хочу сказать, что Синги — это не пришельцы. И Войны Миров не было во Вселенной!

9. В комнате раздался мягкий дрожащий звук, похожий на звук гонга, и через мгновение бестелесный голос произнес:

— Совет открывается.

Скользнув в сторону, дверь отворилась, и в комнате появилась высокая фигура в длинной белой мантии и богато украшенном парике.

Брови на лице этого человека были сбриты и нарисованы высоко на лбу. Лицо, полностью приглаженное гримом, было лицом сильного человека среднего возраста.

Орри быстро выскочил из-за стола и поклонился, прошептав:

— Добро пожаловать, Лорд Абендабот!

— Хар Орри,— отозвался мужчина голосом, приглушенным до уровня шепота,— приветствую тебя, малыш!

Затем он повернулся к Фальку.

— И вас тоже, Агад Ромаррен. Добро пожаловать к нам. Начинается заседание Совета Земли. Мы соберемся, чтобы ответить на ваши вопросы и рассмотреть ваши требования. Смотрите...

Он только на миг взглянул на Фалька и ни на шаг не приблизился ни к одному из присутствующих в комнате верелиан. Этого человека окружала какая-то странная атмосфера власти, а также полного самозаточения, поглощения собой. Он был как бы в стороне от всего происходящего в этой комнате. Все трое какое-то мгновение стояли неподвижно. Фальк, следя за взглядами остальных, увидел, что внутренняя стена комнаты потускнела и изменилась, став теперь как будто границей прозрачного сероватого студня, в котором линии и формы двигались и трепетали.

Затем изображение приблизилось, и Фальк затаил дыхание. Это было лицо Эстрел, только в несколько раз увеличенное.

Ее глаза смотрели на него с отрешенным спокойствием портрета.

— Я — Стрелла Зиобельель.

Губы изображения зашевелились, но откуда исходил голос, определить было невозможно — холодный абстрактный шепот, дрожащий (от эха?) в комнате.

— Меня послали доставить в Город в целости и сохранности участника экспедиции с планеты Всрель. Об этом человеке говорили, что он живет где-то на Восточном континенте номер один. Когда я впервые увидела его, я сразу поняла, что это именно тот человек, который нам нужен.

Ее лицо, постепенно исчезая, уступило место изображению лица Фалька.

Бестелесный голос спросил:

— Хар Орри, узнаете этого человека?

Как только юноша заговорил, на экране появилось его лицо.

— Это Лорд Ромаррен, Повелители. Он был навигатором «Альтерры».

Лицо мальчика поблекло, и экран остался пустым. Зашептало множество голосов, как будто происходило совещание духов, говоривших на неизвестном языке.

Фальк догадался, что, очевидно, таким образом Синги проводят заседание своего Совета: каждый из них находился, вероятно, в своей собственной комнате, окруженный только шепчущими голосами. Пока следовала вся эта неразборчивая абракадабра, Фальк шепнул Орри:

— Ты знаешь этот язык?

— Нет, врач Ромаррен. Со мной они всегда говорят только на Галакте.

— Почему они общаются таким способом, а не лицом к лицу?

— Здесь их очень много. Лорд Абендабот говорил, что на Совете Земли их присутствуют тысячи и тысячи. Они разбросаны по всей планете и для того, чтобы участвовать в заседании Совета, им приходится прибегать к такой церемонии. Повелители находятся почти во всех районах Земли, хотя Эс Тох является единственным городом на этой планете.

Жужжание бесплотных голосов угасло, и на экране начало проявляться лицо мужчины с мертвенно бледной кожей, черными волосами и блеклыми глазами.

— Это Кен Кениек,— шепнул Орри.

Мужчина заговорил:

— Агад Ромаррен, мы собрались на этот совет для того, чтобы вы могли завершить свою миссию на Земле, и, если только пожелаете, вернуться затем на свою планету. Сейчас вам будет передано мысленное послание Лорда Пелле Абендабота.

Стена сразу же погасла, вернувшись к своему обычному полупрозрачному зеленоватому цвету.

Высокий человек в дальнем конце комнаты не сводил глаз с Фалька. Губы его не шевелились, но Фальк слышал то, что он говорил, не шепотом, а четко и необычайно отчетливо. Фальк не мог поверить в то, что это была мысленная речь, но в то же время это не могло быть и ничем иным. Лишенная особенностей тембра, рафинированная речь. Нр в то же время она была абсолютно понятной и простой. Это была чистая логика, адресованная логика.

— Мы пользуемся мысленной речью только для того, чтобы слышать правду, потому что совершенно не соответствует истине то, что мы, называющие себя Сингами, или какие-то другие люди могут исказить или утратить правду при мысленной речи. Ложь, которую люди приписывают нам, является сама по себе ложью. Но если вы предпочитаете говорить вслух, то так и поступайте, но тогда и мы сделаем то же самое.

— Я не владею искусством мысленной речи,— громко произнес Фальк после некоторой паузы.

Его живой голос громко и жестко звучал в тишине комнаты после этого яркого, бессловесного контакта разумов.

— Но я достаточно хорошо все слышу. И я не прошу у вас правды. Кто я такой, чтобы требовать истину? Но мне хотелось бы услышать то, что вы считаете необходимым сообщить мне.

Юный Орри, казалось, был потрясен. На лице же Абендабота ничего не отразилось.

Очевидно, он был настроен одновременно и на мозг Фалька и на мозг Орри — само по себе редчайшее достижение! Фальк это понял по тому напряженному выражению лица, с которым Орри прислушивался к телепатической речи.

— Люди стерли содержимое твоего мозга, врач Ромаррен. Они научили тебя тому, что они хотели, и заставили тебя этому верить. Наученный таким образом, ты не доверяешь нам. Именно этого мы и боялись. Но спрашивай все, что хочешь, Агад Ромаррен с Вереля. Мы будем отвечать тебе правду!

— Долго ли я нахожусь здесь, в Эс Тохе?

— Шесть дней.

— Почему меня накачали наркотиками и пытались, одурманив, ввести в заблуждение?

— Мы пытались восстановить вашу память, но, как видите, нам не удалось это сделать.

— «Не верь ему!»— говорил Фальк сам себе столь упрямо, что Синг, без сомнений, имей он хоть какое-нибудь искусство проникновения, весьма отчетливо воспринял бы эту мысль.

Но Фалька это не заботило. Игра должна быть сыграна, как они того хотят, несмотря на то, что правила ее установлены ими, и они владеют богатым опытом подобных игр. Его неумение не играет никакой роли. Главное — это честность. Он теперь все поставил только на одну истину — нельзя надуть честного человека. Правда, если доводить игру до конца, не отступая от правил, она приведет только к правде.

— Скажите мне, почему я должен вам доверять?—спросил он.

Мысленная речь, чистая и четкая, снова обрушилась на него.

Сам же ее передатчик, Абендабот, так же, как и Фальк, и Орри, стоял неподвижно, подобно фигуре на шахматной доске.

— Мы, кого вы знаете как Сингов, являемся людьми. Мы — Земляне. Мы родились на Земле от обычных людей, так же, как и ваш предок Агад Джекоб, житель первой колонии на Вереле. Люди научили вас тому, что, по их мнению, является земной историей за те двадцать веков, которые прошли со времени основания колонии на Вереле. Теперь мы — тоже люди — научим вас тому, что известно нам. Не было никакого Врага, который бы обрушился с далеких звезд на Лигу Всех Миров. Лига была уничтожена революцией, гражданской войной. Она была уничтожена своими собственными коррупцией, милитаризмом и деспотизмом. По всем планетам Лиги прокатились волны переворотов, восстаний, захватов власти. С главной планеты были посланы карательные экспедиции, подвергавшие огню и мечу восставшие планеты, оставляя на них только выжженный песок. Теперь в охваченный войной космос не отправлялись корабли. Космос кишел кораблями-снарядами, опустошителями планет. Земля не подвергалась полному уничтожению, но половина населения ее была уничтожена. Половина ее городов, ее кораблей и ансибл-передатчиков, ее записей, ее культуры тоже погибла. Все это произошло за два ужасных года гражданской войны между противниками и сторонниками Лиги, причем обе стороны были до зубов вооружены невообразимо ужасным оружием, разработанным Лигой для борьбы с пришельцами. Некоторые отчаявшиеся люди, на какой-то миг приостановив борьбу, но зная, что дальнейшие контр-перевороты, разрушения и руины неизбежны, применили новое оружие. Они стали лгать! Они сами себе придумали название, язык. Они выдумали определенные смутные легенды о своем далеком родном мире, откуда они пришли на эту землю. Они распространили по всей Земле слух, как среди собственных приверженцев, так и среди сторонников Лиги, что на Земле появился Враг, что именно он толкнул все разумные расы Лиги на Гражданскую Войну, что именно он покончил с этой Лигой и полностью захватил власть на Земле в свои руки, и что добились они этого с помощью неожиданной, присущей только им одним способности — лгать в мысленной речи! Люди поверили этому. Это вполне соответствовало их панике, их страху, их усталости. Мир вокруг них лежал теперь в руинах, и они покорились Врагу, который — они с радостью поверили в это — имел над ними сверхъестественную власть и поэтому был несокрушим. Они проглотили эту наживку ради установления мира. И с тех пор они живут в мире! Мы, обитатели Эс Тоха, рассказываем небольшой миф, согласно которому в начале всех начал Создатель сказал Великую Ложь, потому что вообще ничего не существовало, но Создатель заговорил, сказав: «Она существует!», и смотрите — для того, чтобы эта ложь Бога доказывала Истинность Бога, сразу же начала свое существование Вселенная. Если мир среди людей зависит от лжи, то тогда должны быть те, кто умышленно поддерживал бы эту ложь. Поскольку люди упорно верили тому, что явился Враг и овладел Землей, мы сами назвали себя Врагами и стали править. Никто не пришел, чтобы оспорить нашу ложь или нарушить установившееся равновесие, мир. Планеты Лиги были разобщены. Век межзвездных полетов прошел. Возможно, всего лишь раз в столетие какой-то корабль с далекой планеты, подобно вашему, заберется сюда. Но еще остались бунтовщики, которые противятся нашему господству, вроде тех, которые напали на ваш корабль у Барьера. Мы пытались их взять под свой контроль, так как, правы мы или нет, мы несли и несем в течение тысячелетия бремя мира между людьми. За то, что мы сказали Великую Ложь, мы должны теперь поддерживать Великий Закон, вам он известен, который мы — люди среди людей — навязываем каждому индивидууму, один Закон, которому научились в самую ужасную для человечества годину.

Яркая мысленная речь прекратилась. Это было похоже на то, словно неожиданно выключили свет. В наступившей подобно тьме тишине юный Орри прошептал вслух:

— Почтение перед жизнью!

Вновь наступила тишина. Фальк стоял неподвижно, стараясь ни выражением своего лица, ни даже мыслями, которые могли быть подслушаны, не выдавать смятение и нерешительность, охватившие его. Неужели все, что он знал раньше, не соответствует истине? Неужели у человечества действительно не было Врагов?

— Но если эта история правдива,— наконец вымолвил он,— почему вы громко не скажете об этом и не докажете свою правоту людям?

— Мы — люди,— пришел телепатический ответ.— Нас много тысяч, которые знают эту горькую правду. Мы — те, кто располагает в этом мире властью и знаниями и пользуется ими во имя Мира! Наступили темные века. Сейчас длится как раз один из них, один из многих, когда люди считают, что миром правят демоны. Мы играем роль демонов в их мифологии. Когда же люди начнут заменять свою мифологию логикой или разумом, мы придем им на помощь. Тогда-то они и узнают правду!

— Зачем вы обо всем этом рассказали мне?

— Ради истины как таковой и ради вас самих.

— Кто я такой, чтобы заслужить такую честь?— холодно повторил Фальк.

Он глядел на похожее на маску лицо Абендабота.

— Вы — посланец затерянной в космосе планеты, колонии, все записи о которой были утеряны в эпоху Смуты. Вы прибыли на Землю, и мы, Повелители Земли, не смогли оградить вас от опасности. Ведь это люди Земли напали на вас, перебили или подвергли лоботомии весь ваш экипаж. Это были люди Земли, планеты, на которую вы вернулись после многих столетий! Ими оказались повстанцы с континента номер три, который не так примитивен и заселен более густо по сравнению с этим континентом номер один. Они пользуются украденными межпланетными кораблями. Они считают, что каждый корабль, обладающий около-световой скоростью, может принадлежать только Сингам. Вот только поэтому они и напали на ваш корабль без предупреждения. Это могло быть предотвращено, будь мы более бдительными.

Но сейчас об этом уже поздно говорить, а поэтому мы стремимся произвести любые возмещения, которые только в наших силах.

— Они искали вас и остальных все эти годы,— вмешался в разговор Орри.— Поверьте мне, врач Ромаррен, они искали вас.

Очевидно, ему очень хотелось, чтобы Фальк поверил всему этому и что сделал?

— Бы пытались восстановить мою память?— спросил Фальк.— Зачем?

— Разве не за этим вы пришли сюда? Разве не за своим утерянным «я» вы отважились проникнуть в Эс Тох?

— Да, это так, но я...

Фальк не знал даже, что еще сказать.

Он не мог не поверить в то, что ему только что сказали, но в это же время принимать это за истину... У него не было отправных точек, опираясь на которые он мог бы вынести свое суждение. Для него было недопустимо, что Зоув и все остальные лгали ему. Но, может быть, они сами были жестоко обмануты?

И все же инстинктивно он с недоверием относился ко всему тому, что только что сказал Абендабот. Однако все это было высказано посредством мысленной речи, при которой ложь была невозможна. Но на самом ли деле так уж и невозможна? Если лжец говорит о том, что он не лжет...

Но Фальк сейчас же сдался и не стал углубляться в логические противоречия.

Еще раз взглянув на Синга, он произнес:

— Пожалуйста, больше не пользуйтесь мысленной речью. Я хотел бы слышать вас голос. Вы, значит, обнаружили, что не смогли восстановить мою память?

После плавности мысленной речи шепот Абендабота показался сбивчивым и скрипучим:

— Да, теми средствами, которыми мы пользовались, нам не удалось этого сделать.

— А другими средствами?

— Возможно, можно было бы совершить. Мы считали, что в вашем мозгу была установлена парагипнотическая блокировка. Однако вместо этого, как мы обнаружили, было просто стерто содержимое вашего мозга. Мы не знаем, откуда повстанцы могли узнать технику этого процесса, которую мы держим в строжайшей тайне. Но еще большей тайной является то, что даже стертый мозг можно восстановить...

На широком, суровом, похожем на маску лице Синга на миг появилась улыбка.

— С помощью нашей психокомпьютерной техники, мы думаем, что сможем восстановить ваш прежний разум. Однако это связано с непременным полным блокированием вашей теперешней личности. Поскольку она имеется, мы не смогли продолжить работы над вашим мозгом без согласия индивидуума с именем Фальк.

Замещающая личность...

Фальк съежился, как будто ему стало холодно. Он осторожно спросил:

— Вы имеете в виду, что для того, чтобы вспомнить, кем я был на самом деле, я должен забыть, кем я являюсь сейчас?

— К несчастью, в данном случае это именно так. Мы очень сожалеем об этом, поверьте мне. Потеря эта, я хочу сказать, что потеря этой новой вашей личности, возраст которой всего лишь несколько лет, хотя и заслуживает всякого сожаления, но, вероятно, все же не слишком высокая цена, которой оплачивается то вступление во владение разумом, который был у вас прежде. Поймите, разве это такая высокая цена, если у вас появится возможность завершения великой космической миссии и возвращения на свою родную планету. Вы обогатитесь знаниями и принесете пользу своему народу.

Несмотря на свой ржавый, необычно звучащий шепот, Абенда-бот и в обычном раговоре был столь же красноречивым, как и в мысленном. И в то же время несмотря на эту красноречивость, Фальк только с третьего или четвертого раза уловил все значение произнесенных слов.

— Возможность завершения?— повторил он.

Он чувствовал себя дураком и глядел на Орри, как бы пытаясь найти в нем поддержку и помощь.

— Вы имеете в виду то, что послали бы меня, нас, назад на ту планету, с которой, как вы полагаете, я прибыл сюда?

— Мы бы почли это за честь и начало возмещения, предоставив вам околосветовой корабль для обратного путешествия на Верель.

— Мой дом — Земля!— с неожиданной яростью воскликнул Фальк.

Абендабот промолчал. Через минуту заговорил Орри.

— А мой — Верель, врач Ромаррен,— жалобно произнес он.— Й я никогда не смогу вернуться туда без вас.

— Почему?

— Я не знаю, где он расположен. Я никогда не смог бы рассчитать курс для возвращения домой.

— Но у этих людей есть субсветовые корабли и навигационные компьютеры! Тебе нужно только знать, возле какой звезды вращается Верель, и дело с концом!

— Но я как раз и не знаю этого, врач Ромаррен.

— Какая чепуха!— откликнулся Фальк.

Его недоверчивость стала перерастать в гнев.

Абендабот поднял руку.

— Пусть мальчик все объяснит, Агад Ромаррен,— прошептал он.

— Объяснит, почему он не знает названия солнца своей родной планеты?

— Это правда, врач Ромаррен,— произнес Орри.

Он дрожал. Его лицо покраснело.

— Если бы вы были собою, вы бы знали это наизусть. Я же был тогда всего лишь в своем девятом лунокруге. У меня была всего лишь Первая ступень. Ступени... Да, наша цивилизация, я полагаю, очень сильно отличается от земной. Теперь я вижу в свете того, что Повелители пытаются здесь делать и в свете демократических идеалов Земли, что наша планета во многом отстала. Но тем не менее, у нас имеются ступени, которые не зависят от ранга и происхождения и являются базисом Гармонии. Не знаю, как это выразить на Галакте. Знания, может быть, являются базисом нашей жизни на Вереле. По крайней мере, в любом случае я был на Первой ступени, а у вас, врач Ромаррен, была Восьмая. И на каждой ступени имеется многое, что не может быть понято, пока полностью пе взойдешь на нее. Я думаю, что истинное имя планеты или ее Солнца можно узнать не раньше, чем на Седьмой ступени. Истинное название — древнее название, оно приведено в восьмом сборнике Книг Аль-терры, книг колонии. Эти названия приведены на галактическом языке и поэтому могут быть поняты живущими на Земле Повелителями. Но я не могу назвать их, так как не знаю. Все, что я знаю, это сами понятия «солнце» и «земля». Но это не поможет мне попасть домой до тех пор, пока вы не вспомните то, что прежде знали. Какое солнце? Какая земля? О, вы должны разрешить им, врач Ромаррен, вернуть вам память. Вы должны понять меня.

— Ты хочешь моей смерти, малыш?

Орри заплакал и Фальк промолчал.

Несмотря на все смятение, в котором он пребывал, он вдруг отчетливо увидел сияющее над Поляной Солнце. Он будто бы стоял на продуваемом ветрами балконе Лесного Дома. И тут он понял, что не за своим именем он пришел в Эс Тох, в этот страшный Город, а для того, чтобы узнать название Солнца, истинное название древнего светила свой родной планеты!

10. Странное заседание невидимого Совета Повелителей Земли завершилось. Уходя, Абендабот проскрипел:

— Вы можете поступать по своему усмотрению, Агад Ромаррен. Вы можете остаться Фальком, нашим гостем на Земле или вступить во владение своим наследством и завершить предначертание ваших соотечественников на Вереле. Мы хотим, чтобы вы сознательно совершили свой выбор и тогда, когда вы сами сочтете это нужным. Мы ждем вашего решения и будем терпеливы.

Затем, обернувшись к Орри, он добавил:

— Сделай так, чтобы твой соплеменник чувствовал себя в городе свободным, и дай нам знать, если ты или он захотите вдруг что-то узнать.

Дверь отъехала в сторону перед Повелителем, и он вышел из комнаты. Его высокая могучая фигура мгновенно исчезла. Был ли он здесь на самом деле, во плоти, или это своего рода проекция, Фальк не мог с уверенностью судить об этом. Он даже удивился, подумав — видел ли он хоть раз живого Синга, или все это были только тени, проекции?

— Нам есть куда уйти отсюда?— резко спросил он у маленького соплеменника, устав от бесплотных скрытых способов общения и странных стен этого дворца и одновременно интересуясь, насколько на самом деле простирается их свобода.

— Куда угодно, врач Ромаррен. Мы можем выйти на улицу или, может быть, возьмем слайдер? Или, давайте, пойдем в сад, расположенный прямо здесь, во Дворце?

— В сад так в сад.

Он пошел вниз по огромному пустому, сверкающему коридору через тамбур-шлюз и попал в какую-то небольшую комнатку. Орри вошел за ним следом, закрыл дверь и произнес: «Сад».

Он не ощутил движения, но когда двери открылись, он уже был в саду. Вряд ли это чудо было снаружи Дворца. Через полупрозрачные стены далеко внизу мерцали огни города. Полная луна праздно висела над стеклянным потолком. Все вокруг было полно мягких световых пятен и теней, повсюду были тропические кустарники и лианы, которые вились вокруг шпалер и свисали с беседок. Фальк резко обернулся, чтобы удостовериться, существует ли позади него дорога к выходу. Горячая, тяжелая, полная необыкновенных запахов тишина казалась сверхъестественной. Казалось, что этот сад хранит воспоминания о какой-то далекой, ныне утраченной планете, чуждой всему земному, наполненной запахами и иллюзиями, болотами и неожиданными превращениями.

На тропинке меж мрачных цветов Орри остановился, чтобы взять из висевшей на столбе корзины маленькую белую трубочку и, поместив ее в губах, стал нетерпеливо сосать. Фальк был слишком поглощен другими впечатлениями, чтобы придать этому особое значение, но мальчик, как бы слегка смутившись, сам начал объяснять:

— Это парпита, успокаивающее средство. Все Повелители прибегают к нему. Оно стимулирует работу мозга. Может быть, вы хотите.

— Нет, спасибо. Я хотел бы спросить тебя о многом другом.

Однако он замолчал, колеблясь. Его новые вопросы могли и не быть прямыми.

Все время, пока шел «Совет», и пока Абендабот давал свои объяснения, Фалька не покидало ощущение, что все это было представлением, игрой, такой же, какие он видел на древних магнитных лентах у Владыки Канзаса.

Там он смотрел какую-то пьесу, где старый безумный король Лир рыщет в бурю по вересковым зарослям. Но у Фалька было еще и любопытное ощущение, что эта пьеса разыгрывалась не столько для него, сколько для Орри. Он не понимал причины этого, но снова и снова ощущал, что все то, что говорил ему Абендабот, говорились только для того, чтобы что-то доказать мальчику.

И мальчик верил происходящему.

Для него это было пьесой. Или же он сам был актером и участником в ней.

— Меня смущает вот что, осторожно произнес Фальк.— Ты сказал мне, что Beрель находится на расстоянии ста тридцати — ста сорока световых лет от Земли. Но именно на таком расстоянии не должно быть чересчур много планет земного класса, и компьютер мог бы...

— Повелители говорят,— перебил Фалька Орри,— что на расстоянии ста пятнадцати — ста пятидесяти световых лет имеются всего четыре звезды класса «Ж» с планетами, среди которых может оказаться и наша. Но все они находятся в различных направлениях, и если Синги пошлют корабли на ее поиски, то на это, возможно, придется потратить около тысячи трехсот лет реального времени. Вы понимаете, врач Ромаррен, для того, чтобы отыскать нашу родную планету, понадобится около тысячи трехсот лет!

— Хотя ты был всего лишь ребенком, все же мне кажется немного странным то, что ты не знал, сколько времени уйдет на путешествие, и сколько лет тебе будет, когда ты вернешься домой.

— Речь шла о «двух годах», врач Ромаррен, то есть, грубо говоря, о ста двадцати земных годах, но мне казалось ясным, что это не точная цифра, потому что мне это было не нужно.

На какой-то момент возвратившись в своей памяти на Вере ль, мальчик заговорил с такой трезвой рассудительностью, какой раньше не выказывал.

— Я думаю,— продолжал он,— что, вероятно, не зная, кого и что взрослые собирались обнаружить на Земле, они хотели быть уверенными в том, что мы, дети, незнакомые с техникой блокировки мозга, не смогли бы выдать местонахождение Вереля противнику. Для нас же самих было, возможно, безопаснее оставаться в полном неведении.

— А ты помнишь, как выглядит звездное небо Вереля, какие там созвездия?

Орри пожал плечами в знак отрицания и засмеялся.

— Повелители тоже спрашивали меня об этом. Я был зимнерожденным, врач Ромаррен. Весна только началась, когда мы покинули Верель Я едва ли видел безоблачное небо.

Если все это было правдой, то тогда казалось, что действительно только он — его подавленная личность, только Ромаррен мог бы сказать, где находится планета Верель. Объясняло ли это то, что казалось главной загадкой — интерес, который Синги проявляли к нему, причину, по которой под попечительством Эстрел он был приведен сюда. Объясняло ли это их предложение восстановить его память?

Существовала планета, которая не находилась под их контролем. На ней вновь открыли субсветовой полет.

Именно поэтому Синги хотят узнать ее местонахождение. Если они восстановят его память, он должен будет сказать им все, что знает. Если только они смогут восстановить его память. Если только все из того, что они ему говорили, было правдой.

Он вздохнул. Он устал от этой сумасшедшей жизни, подозрений, суматохи, от избытка не имевших достаточных оснований чудес. Иногда он даже задумывался над тем, а не находится ли он еще до сих пор под влиянием какого-то наркотика. Он чувствовал, что не в состоянии судить о том, что ему следует делать. Он и, вероятно, этот мальчик были игрушками в руках страшных, не имеющих веры игроков.

— Был ли он — тот, которого зовут Абендабот, сейчас в комнате, или это была какая-то иллюзия?

— Я не знаю, врач Ромаррен,— ответил Орри.

Вещество, которым он надышался из трубки, казалось, успокоило его. Обычно похожий на малое дитя, сейчас он говорил весело и непринужденно.

— Думаю, что все же он был там. Но они никогда близко не подходят друг к другу. Скажу вам честно, хотя это и очень странно, но за все время, которое я провел здесь, за все эти шесть лет я еще ни разу не прикоснулся ни к одному из них. Они стараются держаться в стороне, всегда поодиночке. Я не имею в виду того, что они не были добры ко мне,— поспешно добавил он.

Он глядел на Фалька своими чистыми глазами, чтобы у него не сложилось впечатление, что он лжет.

— Они очень добрые. Я очень люблю и Лорда Абендабота, и Кена Кениека, и Парлу. Но они так далеки, всегда далеки от меня. Они так много знают. Они несут слишком тяжелое бремя. Они сохраняют знания и поддерживают мир. Они выполняют много других обязанностей и притом делают это уже в течение тысячи лет, тогда как остальные люди земли не несут никакой ответственности, а живут жизнью диких зверей на воле. Их соплеменники — люди — ненавидят их и не хотят знать правды, которую им предлагают. Поэтому Повелители всегда должны оставаться порознь, оставаться одинокими, чтобы сохранить мир, ремесла и знания, которые, если бы их не было, были бы утрачены за несколько десятков лет среди этих воинственных племен, Домов, Странников и рыщущих по планете людоедов.

— Далеко не все они людоеды,— сухо заметил Фальк.

Казалось, что Орри подзабыл немного выученный урок.

— Может быть, и так,— согласился он.

— Некоторые из них говорят, что они опустились так низко потому, что их так держат Синги. Если же они будут искать новые знания, которые им не хотят открыть Синги, знания, которые помогут им начать строить свой собственный город, то Синги уничтожат его и их вместе с ним!

Наступила пауза. Орри закончил обсасывать свою трубку и аккуратно припрятал ее среди корней кустарника с длинными сверкающими красными оттенками цветами. Красными, как плоть, отметил про себя Фальк. Он ждал, что ему ответит на его патетическое высказывание мальчик, но постепенно до него стало доходить, что ответа не будет. То, что он только что сказал, просто не дошло до сознания Орри. Оно просто не имело для него никакого смысла.

Они продолжали молча идти вглубь сада.

— Ты знаешь ту, изображение которой появилось вначале?— спросил Фальк.

— Стреллу Зиобельель?— с готовностью отозвался Орри.— Да, я видел ее и раньше на собраниях Совета.

— Она из Сингов?

— Нет. Она не принадлежит к Повелителям. Я думаю, что она из горцев, но была воспитана в Эс Тохе. Многие люди приводят или присылают сюда своих детей, чтобы их воспитали для службы у Повелителей. А детей с недоразвитым мышлением приводят сюда и подключают к психокомпьютеру для того, чтобы даже они внесли свой посильный вклад в великое дело. Именно их невежественные люди называют «людьми-орудиями». Ты пришел сюда со Стреллой Зиобельель, врач Ромаррен?

— Да, кроме того, я странствовал с ней, делился с ней пищей и спал в одной постели. Она называла себя тогда Эстрел, Странницей.

— Но вы же тогда должны были сами догадаться, что она не Синг! — сразу вырвалось у мальчика.

Он тут же покраснел, замолчал, вытащил еще одну белую трубочку и начал сосать, опустив глаза вниз.

— О, если бы она была из Сингов, то не спала бы тогда со мной? Это ты хотел сказать?

Фальк заинтересовался.

Мальчик, все еще красный от смущения, пожал плечами, выразив на свой манер отрицание. Затем наркотик все же придал ему смелости, и он произнес:

— Они не вступают в физическое соприкосновение с другими людьми, врач Ромаррен. Они словно боги, добрые, умные, но такие холодные и далекие. Они все время держатся порознь.

Речь мальчика была сбивчивой, многосложной, по-детски наивной. Осознал ли он свое одиночество в этом чуждом мире, в мире, в котором он прожил свое детство и в котором вступил в годы юности? Как, должно быть, он был одинок среди всех этих людей, которые всегда старались держаться отдельно друг от друга, которые не дотронулись до него, которые напичкали его словами, но настолько оторвали от реальности, что уже в пятнадцать лет он стал искать утешение в наркотике! Он не осознавал своей изоляции, не имел определенных представлений о многих вещах. Но иногда в его глазах были такие острые тоска и надежда, что Фальк не мог страстно не жалеть бедного юношу. У Орри был взгляд человека, которым тот смотрит на миражи, возникающие перед ним,— пальмы и арыки с прохладной водой.

Фальку хотелось еще о многом расспросить мальчика, но от этого было бы очень мало пользы. Фальк положил руку на хилое плечо Орри. Мальчик вздрогнул от прикосновения, слегка улыбнулся и принялся снова сосать свой наркотик.

Позже, будучи уже в своей комнате, где все было таким роскошным и предназначалось для его удобства — или для того, чтобы ошеломить Орри? — Фальк долго шагал взад и вперед, как волк в клетке, пока в конце концов не лег спать. Ему снилось, что он находится в доме, похожем на Лесные дома, но у обитателей этого дома были глаза цвета янтаря и агата.

Он изо всех сил старался убедить их, что принадлежит к их племени, но они не понимали его языка, и как-то странно смотрели на него, когда он, запинаясь, искал нужные слова, слова истины, слова правды.

Когда он проснулся, его уже поджидали люди-орудия, чтобы предупредить любое желание. Он отпустил их. Выйти в коридор ему никто не препятствовал. По дороге он никого не встретил. Длинные туманные коридоры казались совершенно пустыми, так же, как и подернутые дымкой полупрозрачные комнаты, мимо которых он шел и которые, казалось, не имели дверей. Однако все это время его не покидало чувство, что за ним наблюдают, следят за каждым его движением.

Когда он, вдоволь нагулявшись по этим длинным коридорам, вернулся к себе в комнату, там его уже поджидал Орри, который горел желанием показать Фальку город.

Целый день они бродили по городу пешком, иногда на слайдере, по его улицам, покрытым висячими садами, среди дворцов, жилых домов и общественных зданий Эс Тоха. Орри был щедро снабжен полосками иридия, которые служили здесь деньгами, и когда Фальк заметил, что ему не нравится модная одежда, в которую его одели хозяева дворца, Орри настоял, чтобы они зашли в лавку, торгующую одеждой, и купили ему все, что было нужно. Фальк стоял среди стеллажей и прилавков, заполненных пышными одеяниями и сотканными, и пластифицированными, сиявшими яркими цветными узорами. Он подумал о Парт, которая ткала на своей маленькой прялке белых журавлей на сером фоне.

— Я сотку черную одежду,— сказала она в момент прощания,— и буду ходить в ней.

Вспомнив об этом, он предпочел бы всей радуге материй и накидок простые черные штаны, темную рубаху и короткую черную меховую куртку.

— Эта одежда немного напоминает мне ту, которую носят у нас дома на Вереле,— сказал Орри.

Он с сомнением глядел на свое собственное огненно-красное одеяние.

— Но у нас там не было зимней одежды из искусственного меха. О, мы могли бы так много взять с собой на Верель. Мы о многом могли бы рассказать и многому научить, если только смогли бы отправиться туда!

Они зашли в помещение для еды, построенное на прозрачном уступе прямо над ущельем. По мере того, как холодный ясный вечер опускался с гор в бездну под ними, дома, которые вздымались прямо над ее краями, стали переливаться всеми цветами радуги, а улицы и висячие мосты засверкали огнями. Пока они ели остро приправленную пищу, они как бы плавали в волнах тихой музыки, окутавшей их, и наблюдали за многочисленными обитателями города.

Некоторые из людей, ходивших по улицам Эс Тоха, были одеты бедно, некоторые — роскошно. Многие были в одежде лиц противоположного пола, безвкусной и кричащей, и это смутно напоминало Фальку одежды Эстрел, когда он впервые увидел ее после того, как пришел в себя.

Среди жителей Эс Тоха были люди различных физических данных, причем многие из них Фальку никогда раньше не встречались. У одной из групп людей была очень белая кожа, голубые глаза и волосы цвета соломы.

Фальк решил, что они каким-то образом обесцветили себя, но Орри объяснил, что это представители племени, живущего на континенте, чья культура поощрялась Сингами, и которые привозили сюда их вождей и молодых людей на аэрокарах, чтобы те смогли увидеть Эс Тох и рассказать остальным.

— Как видишь, врач ромаррен, это неправда, что Повелители отказываются учить туземцев. Как раз наоборот, это туземцы отказываются учиться. Все эти люди располагают многими знаниями Сингов.

— И что же им пришлось забыть, чтобы заслужить такую награду? — с иронией справился Фальк.

Орри не понял подоплеку вопроса, а если и понял, то ничего не мог рассказать о так называемых «туземцах». Он не знал, как они живут и что им известно из бывшего культурного и научного наследия когда-то великой цивилизации Земли. С владельцами лавок и официантами он был снисходительно вежлив, старался вести себя, как человек ведет себя с домашними животными.

Это высокомерие он, возможно, привез с Вереля. Судя по его описаниям, общество Империи Келшак было иерархическим, где каждый строго знал свое место на шкале Ступеней или шкале рангов, но кто устанавливал ранги, какие именно достоинства лежали в основе деления на ранги, Фальк так никогда и не смог понять.

Насколько он мог судить, ранг зависел не только от происхождения из той или иной семьи.

Детских воспоминаний Орри не хватало для составления четкой и цельной картины. Кроме того, Фальку очень не нравилось в Орри то, с каким выражением тот произносил слово «туземцы», и он, не выдержав, спросил с оттенком иронии:

— Откуда тебе известно, кому следует кланяться и кто должен кланяться тебе? Я не могу отличить Повелителя от жителей Земли.

— О, да. Туземцы так называют себя сами, потому что они упорствуют в своих представлениях о Повелителях как завоевателях-пришельцах. Я сам не могу их различать.

Мальчик искренне улыбнулся.

— Большинство людей на этих улицах Синги?

— Я считаю, да. Хотя, разумеется, я мог бы отличить по виду всего лишь нескольких.

— Я не понимаю, что удерживает Повелителей — Сингов вдали от людей, если и те и другие — земные люди?

— Ну, знания, власть. Ведь Повелители уже очень долго господствуют на Земле.

— Но почему они держатся как обособленная каста? Ты как-то сказал, что Повелители верят в идеалы демократии.

Это было какое-то древнее слово, которое запало ему в голову, когда он впервые услышал его из уст Орри. Он не был уверен в его значении, но знал, что оно имеет- какое-то отношение к участию всех в управления,

— Да, конечно, врач Ромаррен. Совет правит демократически, для всеобщего блага. Не забывайте, что здесь нет ни королей, ни диктаторов. Может быть, сходим в парпита-холл? Если вам не нравится: парпита, там есть другие стимулирующие средства — танцовщицы, мастера игры на теанде.

— Тебе нравится музыка?

— Нет,— чистосердечно признался мальчик.

Он как бы извинялся.

— Она вызывает у меня желание плакать или кричать. Конечно; на Вереле тоже поют, но только маленькие дети и животные. Как-то даже странно слышать, когда это делают взрослые люди. Но Повелителям нравится поощрять местное искусство. А танцы — они иногда очень красивы.

— Нет.

Фалью становился все более неугомонным;. Ему не терпелось все понять и покончить с этим делом.

— У меня есть один вопрос к тому, которого зовут Абендабот, если он пожелает- нас видеть».

— Пожалуйста. Он был моим: учителем и течение целого года. Я могу позвать его с помощью этого..

Орри поднял к губам золотой браслет, охватывающий его запястье. Пока он говорил: в него, Фальк тихо сидел; вспоминая, как Эстрея шептала молитвы в свой амулет и удивлялся своей собственной тупости. Любой дурак мог бы догадаться, что это был передатчик. Любой дурак, кроме него;

— Лорд Абендабот говорит, что может принять вас в любое удобное для вас время. Он в Восточном Дворце,— объявил Орри.

Они: ушли из столовой,, шнырнув полоску денег кланявшемуся официанту, увидевшему, что они уходят.

Весенние грозовые тучи: скрыли звезды и луну, но улицы были залиты светом. С тяжелым сердцем шел по ним Фальк. Несмотря на все свои страхи, он страстно» желал увидеть Город «Элону» — место Людей*

А когда увидел, то еще больше встревожился и устал. И не толпы людей беспокоили его, а нереальность.

Это отнюдь не было местом людей. В Эс Тохе не было ощущения истории, протяженности назад во времени, и вперед в пространстве, хотя он уже в- течение тысячелетия господствовал над человеческим миром. В нем было отчетливо заметно отсутствие библиотек, школ, музеев, которых так много насчитывалось в древних городах Земли, судя по телевизионным лентам, хранившимся в Доме Зоува, Здесь не осталось памятников и напоминаний о Великой Эре Человечества. Иссяк поток знаний и товаров. Деньги, которыми пользовались, были проста щедрым даром Сингов, а не порождением экономики, которая могла вдохнуть в них жизненную силу. Хотя говорили, что на земле очень много Повелителей, они основали почему-то только один Город. Они держались порознь друг от друга так же, как и сама Земля держалась отдельно от других планет, которые некогда образовали Лигу. Эс Тох был замкнутым на себе городом. Все его великолепие, мелькание огней и машин, множество незнакомцев, роскошь улиц и зданий царили над глубокой расщелиной, на пустом месте. Это было Место Лжи. Но все же это был удивительный город, подобно ограненному бриллианту, упавшему с неба на беспокойную пустыню Земли — это был удивительный, чуждый и в то же время вечный город.

Слайдер перенес их через ярко освещенный мост к вздыбленной вверх башне.

Далеко внизу во тьме бежала речка. Гор не было видно из-за грозовых облаков.

У входа в башню Фалька и Орри встретили люди-орудия, и провели их к лифту, а затем в комнату, стены которой как всегда были полупрозрачными и без окон. Их попросили присесть и предложили высокие серебряные кубки с каким-то налитком.

Фальк осторожно попробовал его на вкус и с удивлением обнаружил тот же запах можжевельника, который был у напитка, некогда предложенного ему во Владении Канзас. Он знал, что это крепкое спиртное, и не стал пить.

Орри с наслаждением смаковал каждый глоток. Вошел Абендабот, высокий, в белой мантии. Лицо его было похоже на маску.

Едва заметным жестом он отпустил слуг и встал на некотором расстоянии от Фалька и Орри.

Еще один человек-орудие поставил на маленький столик третий кубок.

Абендабот поднял его, как бы салютуя, выпил до дна и только после этого заговорил сухим шепотам.

— Вы не осушили свай кубок, Лорд Ромаррен. На Земле существует одна старая-престарая поговорка: «Истина в вине»..

Повелитель улыбнулся, но через мгновение снова стал серьезным.

— Но вас мучает та жажда, которая утоляется не вином, а истиной.

— Я кочу задать вам один вопрос.

— Всего один?

Что-то насмешливое послышалось Фальку в этих словах настолько отчетливо, 1что он взглянул на Орри, надеясь, что и тот. уловил насмешку, но мальчик, посасывая еще одну трубку парпиты, ничего не уловил.

Его серо-золотые глаза были низко опущены.

— Я бы предпочел переговорить с вами наедине,— резко сказал Фальк.

Услышав эти слова, Орри удивленно поднял взор.

— Разумеется, я всегда готов.

Синг усмехнулся.

— Однако кочу вам заметить, Лорд Ромаррен, что на мой ответ не повлияет то обстоятельство, будет здесь Хар Орри или нет. У нас нет ничего такого, что мы могли бы рассказать вам, утаив при этом от него, как и нет ничего, что мы могли бы утаить от вас, поставив при этом его в известность. Но если вам угодно, чтобы мы были наедине, то что ж, пусть будет по-вашему.

— Подожди меня в холле, Орри,— попросил Фальк.

Мальчик кивнул и покорно вышел из комнаты.

Когда вертикальные створки двери закрылись за ним, Фальк произнес, вернее, прошептал, потому что все здесь не столько говорили, сколько шептали:

— Я хотел бы повторить еще раз мой вопрос. Вы можете восстановить мою прежнюю память только за счет нынешней личности, не так ли?

— Почему вы спрашиваете у меня? И разве я, ответив вам правду, буду уверен, что вы этому поверите?

— А почему я не должен поверить? — запротестовал Фальк.

Сердце у него защемило, потому что он почувствовал, как играет с ним Синг. Похоже, что в этой игре партнеры отнюдь не равноценны. По крайней мере он был совершенно безвольным и ни в чем не сведущим.

— А разве мы не Лжецы? Вы обязаны не верить всему тому, что мы говорим. Разве не этому учили вас в Доме Зоува? Разве не так вы сейчас думаете?

Фальк осознавал всю тщетность своего упорства.

— Я скажу вам то, что уже говорил раньше, но только немного подробнее, хотя Кен Кениек лучше меня разбирается во всем этом. Он наиболее искусный среди нас в обращении с мозгом. Вы хотите, чтобы я позвал его? Я не сомневаюсь, что он не будет возражать против присутствия своей проекции здесь, среди нас. Нет? Конечно, это не имеет особого значения. Выражаясь грубо, ответ на ваш вопрос таков: содержимое вашего мозга стерто, выскоблено. Это такая хрупкая операция, разумеется, нехирургическая, которая производится с помощью психоэлектрического оборудования, воздействие которого намного эффективнее, чем обычного гипнотического блокирования.

То, о чем вы в данный момент спрашиваете,— это вторичная, добавочная, частичная память, и структура личности, которую вы сейчас считаете своей основой, своим «Я». Но это, конечно, не так. Если взглянуть беспристрастно, ваше вторичное «Я» просто рудимент, эмоционально чахлый и интеллектуально неполноценный в сравнении с истинной личностью, которая очень глубоко упрятана в вашей психике. Поскольку мы не можем ожидать от вас, да и не ожидаем, что вы сможете взглянуть на все это беспристрастно, мы тем не менее, хотим верить, что восстановление личности Ромаррена включит в себя и продолжение существования личности Фалька. Мы имели сильное искушение солгать вам об этом, чтобы рассеять все ваши страхи и сомнения, и тем самым облегчить выбор. Но мы думаем, что вам лучше знать правду. Мы не можем поступить иначе. А истина заключена в следующем: когда мы восстановим

функциональные способности вашего мозга, если только этими словами можно назвать такую сложную и опасную операцию, которую готов провести с помощью своих психокомпьютеров Кен Кениек, то такое восстановление повлечет за собой всеобщую блокировку вторичной синаптической плоскости, которую вы сейчас считаете своим разумом и личностью. Это вторичное целое будет безвредно подавлено, то есть в свою очередь стерто.

— Чтобы оживить Ромаррена, вы, значит, должны убить Фалька?

— Мы не убиваем,— раздался резкий шепот Синга.

Затем эти же слова он с жаром повторил мысленно.

Последовала некоторая пауза, после которой Абендабот прошептал:

— Чтобы добиться великого, мы должны отказаться от малого. Таково всеобщее правило.

— Чтобы жить, нужно согласиться умереть,— произнес Фальк.

Он увидел, что лицо, похожее на маску, поморщилось.

— Очень хорошо. Я согласен позволить убить меня. Мое сознание не играет особой роли, не так ли? Но вы все же хотите его получить?

— Мы не убьем вас.

Шепот стал громче.

— Мы никогда не убиваем. Мы не забираем ничьей жизни. Мы просто восстановим вашу истинную память и сущность. Но вам придется забыть все земное. Такова цена. Здесь не может быть ни выбора, ни сомнения. Чтобы стать Ромарреном, необходимо забыть Фалька. На это придется согласиться. Это единственное, что мы просим у вас.

— Дайте мне еще один день,— попросил Фальк.

Он встал, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Он проиграл. В этой игре он бессилен что-либо предпринять.

И все же он заставил эту маску поморщиться, на какое-то мгновение он задел ложь за живое. Все эти мгновения он чувствовал, что истина, будь у него чуть больше сил или умения дотянуться до нее, лежала совсем близко, на поверхности.

Вместе с Орри Фальк покинул башню.

Уже на улице он предложил:

— Давай немного пройдемся. Я хотел бы кое-что обсудить с тобой, но только подальше от этих стен.

Они пересекли ярко освещенную улицу и вышли на край обрыва. Овеваемые холодным ветром, они стояли плечом к плечу и смотрели вниз.

Фонари моста отбрасывали на них свет, прямо с края улицы вниз падали стенки глубокого черного ущелья.

— Когда я был Ромарреном,— медленно произнес Фальк,— имел ли я право просить у тебя о какой-нибудь услуге?

— Вы могли рассчитывать на что угодно,— быстро и спокойно ответил мальчик, как будто вспомнив дни своей первоначальной учебы на Вереле.

Фальк посмотрел ему прямо в глаза, перевел взгляд на золотой браслет на руке Орри и жестом показал, что его необходимо бросить в ущелье.

Орри попытался было что-то сказать, но Фальк приложил палец к губам.

Глаза мальчика вспыхнули. Он немного поколебался, затем все же снял браслет и швырнул его в темноту пропасти.

После этого он повернулся к Фальку.

На лице у него были страх и смущение, но в то же время можно было увидеть, что он всей душой жаждал заслужить одобрение Фалька.

Впервые за все время общения с Орри Фальк мысленно обратился к нему:

— Есть ли у тебя другое такое устройство?

Сначала мальчик ничего не понял.

Мысленная речь Фалька была неумелой и слабой по сравнению с тем, как это умели делать Синги.

Когда же наконец Орри понял, он так же мысленно ответил:

— Нет. У меня был. только этот компьютер. Зачем вы приказали мне его выбросить, врач Ромаррен?

— Я хочу поговорить с тобой и только с тобой. Для того, чтобы нас никто не подслушал. Тебе понятно?

Мальчик казался испуганным.

— Повелители могут услышать,— пробормотал он.— Они могут подслушать мысленную речь где угодно, врач Ромаррен, а я только начинаю упражняться в защите своего мозга...

— Тогда мы будем говорить вслух,— заметил Фальк.

Но он сомневался в том, что Синги могут прослушивать мысленную речь «где угодно» без помощи какого-либо рода технических средств.

— Вот что я хочу у тебя спросить. Эти Повелители Эс Тоха привели меня сюда, кажется,, для того, чтобы восстановить мою память, память Ромаррена. На они могут сделать это только ценой моей памяти, принадлежащей мне такому, как я сейчас, ценою всего того, что я узнал на Земле. Они настаивают именно на этом. Я же не хочу, чтобы так случилось. Я не хочу забыть то, что знаю и о чем догадываюсь. Я не хочу стать невежественным орудием в руках этих людей. Я не хочу умереть еще раз до естественной смерти. Я же рассчитываю, что мне удастся воспротивиться им, но я хочу попытаться. Поэтому услуга, о которой я хотел бы попросить тебя, заключается в...

Он замолчал, обдумывая продолжение, поскольку четкого плана у него пока не было.

Лицо Орри, раскрасневшееся поначалу от возбуждения, теперь снова потускнело, в конце концов он спросил:

— Но почему...— и тоже смолк.

— Ну? — потребовал Фальк.

Он видел, что власть, которой он на короткое время добился над мальчиком, стала улетучиваться.

Однако этим своим нетерпеливым «ну» ему все же удалось немного растормошить Орри.

— Ну? — чуть ли не грозно повторил снова Фальк.

Почему вы не доверяете Повелителям, врач Ромаррен?

Зачем им нужно подавлять ваши воспоминания о Земле?

— Потому что Ромаррен не знает того, что знаю я. И ты тоже не знаешь. А раз так, то для того, чтобы не предать планету, пославшую нас сюда, мы должны быть очень осторожны в своих поступках.

— Но вы ведь даже не помните Верель?

— Ты прав, малыш. Но я не хочу служить лицам, которые повелевают здесь. Слушай меня. Вот все, о чем я могу догадываться относительно их намерений. Они восстановят мой прежний разум для того, чтобы узнать местонахождение нашей родной планеты. Едва они узнают об этом, тут же убьют меня, а тебе скажут, что операция потерпела неудачу. Если же они ничего не узнают, то оставят мне жизнь, по крайней мере до тех пор, пока я не скажу им того, что они хотят узнать. А я как Ромаррен не буду располагать достаточными знаниями, чтобы утаить от них всю правду. После этого они пошлют нас назад, на Верель, как единственных уцелевших после великого путешествия. Мы после длительного отсутствия, продолжавшегося несколько земных веков, возвратимся на родную планету, чтобы рассказать о том, что на варварской Земле Синги-люди высоко держат факел цивилизации. Синги, которые вовсе не являются Врагами, а совсем наоборот, они — жертвующие собой Владыки, мудрые Повелители. И не какие-то там пришельцы из глубин Вселенной, а что ни на есть самые обыкновенные люди. Мы должны будем рассказать на Вереле о том, как дружелюбно они отнеслись к нам. И нам охотно поверят, поверят той же лжи, которой поверили мы сами. Поэтому они не будут бояться появления Сингов на Вереле и не придут на помощь людям Земли, истинным ее обитателям, которые так жаждут избавления от лжи.

— Но, врач Ромаррен, все это совсем не ложь,— запротестовал Орри.

Фальк долго смотрел на него сосредоточенным ясным взглядом. Сердце его сжалось, но в конце концов он сказал:

— Так ты сделаешь для меня то, о чем я тебя попрошу?

— Да,— прошептал мальчик.

— Не сказав об этом ни одной живой душе?

— Да.

— Все очень просто. Когда ты впервые встретишься со мной как с Ромарреном, если вообще встретишься,— то скажи мне такие слова: «Прочитайте первую страницу книги».

— Прочитайте первую страницу книги,— покорно повторил мальчик и кивнул головой.

Наступила пауза. Фальк стоял, чувствуя, что его все больше охватывает безысходность, ощущая себя мухой, запутавшейся в паутине.

— И это все, о чем вы хотели меня попросить, врач Ромаррен? — нарушил наконец тишину Орри.

— Это все.

Мальчик склонил голову и пробормотал какую-то фразу на своем родном языке, очевидно, какую-то формулу обещания. Затем он спросил:

— А что мне следует сказать о браслете-коммуникаторе Повелителям, врач Ромаррен?

— Скажи им правду. Это не имеет никакого значения, если ты сохранишь другую тайну.

Кажется, они уже научили мальчишку лгать, но и не научили отличать правду от лжи.

Орри провел Фалька назад через мост к слайдеру, и они вернулись в сиявший дворец с полупрозрачными стенами, куда Эстрел в первый раз привела его.

Оставшись в комнате наедине с собой, Фальк дал выход страху и ярости, осознав, что он полностью одурачен и беспомощен. Когда ему все же удалось укротить свой гнев, он продолжал метаться по комнате, как волк в клетке, борясь со страхом смерти.

Если он отклонит их требования, могут ли они оставить его в живых, как Фалька, пусть бесполезного для них, но и безвредного?

Нет, не оставят. Это было ясно, как день, и только трусость заставила его рассматривать этот вариант. Надежды не было никакой! Может ли он сбежать от них?

Кажущаяся пустота этого здания могла быть ловушкой или, наоборот, подобно многому другому здесь, иллюзией. Он чувствовал, догадывался, что за ним неотступно следят, подслушивают и подглядывают с помощью скрытых автоматических устройств.

Как он уже успел отметить, все реальные двери охранялись здесь или людьми-орудиями, или электронными мониторами.

Но даже если ему и удастся сбежать из Эс Тоха, что тогда?

Может ли он совершить обратный путь через горы и равнины, через реки и леса, чтобы вернуться в конце концов на Поляну к Парт... Нет!

Он гневно остановил ход своих мыслей.

Он не может вернуться назад. Он уже столь далеко зашел, что теперь просто обязан идти до самого конца, пусть даже через смерть, если ее не удастся миновать, ко второму рождению — рождению чужого ему человека с чужой душой.

Но здесь уже больше никого не будет, никого, кто сказал бы этому незнакомцу всю правду, потому что- здесь нет никого, кому бы Фальк мог довериться, кроме себя самого, и, следовательно, Фальку не только придется умирать, но и смерть его должна будет послужить намерениям Врага, а этого Фальк не мог выдержать. Это было невыносимым.

Он шагал вдоль и поперек по тихому зеленоватому полумраку своей комнаты. Он не должен, не может оказывать услугу лжецам, не должен рассказывать им того, что они хотят узнать.

И не судьба Вереля беспокоила его — исходя из всего того, что он знал, все его догадки шли в никуда, а сам Верель казался такой же ложью. То же самое можно было сказать об Орри и еще с большей уверенностью об Эстрел. Но он любил Землю, хотя и был чужаком на ней. Земля для него означала Дом в Лесу, залитую Солнцем Поляну, девушку Парт. Вот их-то он и не имел права предавать! Он должен верить в то, что найдет какой-нибудь способ остаться самим собой, несмотря на все ухищрения и силу Врага. Снова и снова он пытался представить себе, каким образом он, Фальк, мог бы оставить послание самому себе, но уже Ромаррену.

Проблема эта сама по себе выглядела столь нелепой, что притупляла воображение и казалась неразрешимой. Если Синги не заметят, как он будет писать такое послание, они, конечно, тут же обнаружат его, когда оно будет написано. Сначала он думал воспользоваться Орри как посредником, приказав ему сказать Ромаррену: «Не отвечайте на вопросы Сингов...», но он не был уверен в преданности мальчика. Он не надеялся, что Орри будет повиноваться его приказам и сохранит все в тайне от захватчиков. Синги так манипулировали сознанием этого бедного ребенка, что он фактически стал их орудием. Даже лишенное смысла послание, которое он передал Орри, могло быть уже известно Сингам.

Нет никакого устройства или уловки, никакого средства или способа, чтобы выбраться из создавшегося положения.

Была только надежда, да и та очень слабая, что он выстоит, что бы с ним ни сделали, что он останется самим собой и откажется забыть, откажется умереть. Единственное, что ему давало основание надеяться на это, было то, что Синг сказал, что это невозможно.

Он хотел, чтобы он поверил в то, что это невозможно.

Иллюзии, видения и галлюцинации его первых часов или дней в Эс Тохе скорее всего имели целью привести его в состояние смятения. Он должен был запутаться, сбиться с толку и потерять веру в себя. Вот чего они добивались!

Они хотят, чтобы он не верил в свои убеждения, свои знания, в свою силу. Все их рассуждения о стирании содержимого мозга были в равной степени запугиванием и шантажом с целью убедить его, что он, вероятно, не сможет противостоять их парагипнотическим операциям.

Ромаррен не выдержал их...

Но у Ромаррена не было подозрения или предубеждения против их способности или о том, что они попытаются сделать с ним, в то время как у Фалька только это и держится в голове. Вот в чем разница. Поэтому, вероятно, память Ромаррена и оказалась уничтоженной. По их уверениям, то же ожидает и память Фалька. Однако лучшим доказательством их лжи было то, что они все же пытались восстановить память Ромаррена!

Очень слабая надежда. Все, что он мог сделать,— это внушить себе: «Я все выдержу»,— в надежде, что это окажется возможным.

Если удача будет на его стороне, так может случиться. Если же удача от него отвернется...

«Надежда — еще более хрупкая, более трудная вещь, чем вера»,— подумал он, шагая по комнате, под отблески беззвучных молний весенней грозы, различимых сквозь полупрозрачные стены, грозы, разразившейся высоко над его головой. В хорошую погоду верят в жизнь, в плохую — только надеются. Но суть при этом одна и та же. В этих категориях необходима связь одного разума с другим, с миром и со временем. Без веры человек живет, но не человеческой жизнью. Без надежды он погибает. Когда же нет взаимосвязей, когда руки не соприкасаются с другими руками, чувства атрофируются, разум кажется бесплотным и одержимым, и связь между людьми становится такой, какая связывает хозяина и раба, убийцу и жертву.

Законы существуют для того, чтобы подавлять побуждения, которых люди сами в себе боятся.

«Не убий!» было единственным хвастливым законом Сингов. Все остальное было дозволено. Это означало скорее всего, что существует не так уж много такого, что бы они на самом деле хотели сделать.

Страшась своего собственного глубоко заложенного влечения к смерти, они проповедовали почтение к жизни, дурача в конце концов и самих себя собственной ложью!

У него не оставалось бы ни малейшей надежды на победу, если бы не одно качество, с которым ни один лжец не может справиться — человеческая честность. Вероятно, им и в голову не придет, что человек может так сильно жаждать остаться самим собой, что, возможно, устоит, даже будучи абсолютно беспомощным.

Все возможно...

Успокоив наконец свои мысли, он взял книгу, которую подарил ему Владыка Канзаса и которую, наперекор его предсказанию, он до сих пор не потерял, и читал ее очень внимательно, пока не уснул.

На следующее утро, возможно, последнее в жизни Фалька, Орри предложил продолжить осмотр достопримечательностей города с аэрокара. Фальк согласился, ответив, что он очень хотел бы взглянуть на Западный океан.

Подчеркнуто вежливо двое из Сингов, Абендабот и Кен-Кениек, справились, можно ли им сопровождать почетного гостя и постараться ответить на все возникшие« у того по ходу полета вопросы. У Фалька была смутная надежда, что ему удастся как можно больше узнать о том, что они собираются сделать с его мозгом, и тем самым подготовиться к сопротивлению. Но из этого ничего не получилось. Кен Кениек разразился бесконечным потоком терминов, непрерывно говоря о нейронах и синапсах, блокировании и разблокировании, о наркотиках, гипнозе и парагипнозе, о подключенных и неподключенных к мозгу компьютерах. Все это было для Фалька бессвязным набором слов, но слов устрашающих. Он вскоре прекратил все попытки что-либо узнать о предстоящей операции.

Аэрокар, пилотируемый бессловесным человеком-орудием, который казался всего лишь продолжением органов управления, поднялся над горами и устремился на запад над пустынями, яркими от краткого весеннего цветения. Через несколько минут они уже были лицом к лицу с суровым гранитом Западного Хребта. Несмотря на катаклизмы, горы Сиерры все так же вздымали в небо свои зазубренные пики, выраставшие из занесенных снегом ущелий. За пределами хребта лежал океан, ярко отражая солнечный свет. Темными пятнами над его волнами выделялись затонувшие участки суши.

Когда-то там были города, ныне уже забытые — так же, как и в его собственном мозгу забытые города, имена и...

Когда аэрокар повернул, чтобы направиться на восток, Фальк сказал:

— Завтра будет землетрясение, и то, что было Фальком, может уйти под воду.

— Поверьте, мне будет очень жаль, если такое случится, Лорд Ромаррен.

Абендабот печально кивнул. Фальку показалось, что в его голосе промелькнула нотка удовлетворения. Всякий раз, когда этот Синг выражал какие-то свои чувства словами, это было настолько фальшивым, что, казалось, подразумевало прямо противоположное. Но, возможно, у Абендабота полностью отсутствовали какие-либо чувства и волнения. Кен Кениек, с бледным лицом и водянистыми глазами, которые ничего не говорили о его возрасте, в отличие от своего напарника, Абендабота, не выказывал никаких чувств и не притворялся, что они у него есть.

Вот и сейчас он сидел, не двигаясь, без всякого выражения на лице, всецело замкнутый, ушедший в себя, отрешенный.

Аэрокар стрелой мчался над пустынями, отделявшими Эс Тох от моря. На всем этом огромном пространстве не было никаких признаков обитания людей. Они совершили посадку на крыше здания, в котором была расположена комната Фалька. После нескольких часов, проведенных в обществе холодных бесстрастных Сингов, он страстно желал хотя бы этого призрачного уединения. И они позволили Фальку получить его.

Остаток дня он провел в своей комнате, опасаясь, что Синги могут снова одурманить его или навязать какие-то иллюзии, чтобы рассеять внимание и ослабить волю.. Но, по-видимому, они почувствовали, что уже нет необходимости предпринимать какие-либо меры предосторожности относительно его личности. Его оставили в покое — пусть себе шагает по полупрозрачному полу, сидит или читает свою книгу. Что, в общем-то, он может совершить против их воли?

Снова и снова в. течение этих, долгих часов он возвращался к книге. Он не осмеливался делать на ее полях никаких заметок или отметок, даже ногтем.

Он только читал ее, хотя, пожалуй, и так знал наизусть. Он был полностью поглощен чтением, страница за страницей вникал он в ее слова, повторяя их про себя, что бы он ни делал — расхаживал или сидел, или лежал. Вновь и вновь его мысли возвращались к самому началу этой книги, к первым словам Старого Канона на первой странице:

Поздно ночью, под гнетом усталости и голода, мыслей, которые он непрерывно гнал от себя, мыслей о страхе смерти, которым он не позволил овладеть собой, ум его наконец пришел к такому состоянию, которого он искал. Стена пала, душа отделилась от бренного тела, и он стал ничем. Он стал словом. Словом, произносимым во тьме, которое некому было услышать. Его личность отделилась от него, и он всецело стал вечно собой — безымянным и одним единственным во Вселенной.

Постепенно чувство времени вернулось, и вещи снова получили имена, а стены поднялись вокруг него. Он прочел первую страницу книги еще раз, затем лег и постарался уснуть.

Восточная стена его комнаты под ранними лучами солнца стала ярко-изумрудной, когда за ним пришли двое людей-орудий и повели вниз через дымчатый коридор и нижние этажи здания на улицу, усадили в слайдер и повезли по тенистым улицам. Переехав через глубокую расщелину, они попали в другую башню.

Эти двое не были слугами, которые обслуживали его. Это были могучие бессловесные стражники, на лица которых даже психокомпыотер не смог наложить отпечаток индивидуальности. Помни методичную жестокость избиения, которому он был подвергнут, когда впервые очутился в Эс Тохе, первый урок неверия в себя, который ему преподнесли Синги, он предположил, что они боятся, как бы он не скрылся в последнюю минуту, и приставили к нему этих стражников, чтобы охладить любой подобный порыв..

Его провели через лабиринт комнат, заканчивавшийся в ярко освещенных подземных палатах, стены которых представляли собой экраны и блоки какого-то огромного вычислительного комплекса. В одну из таких комнат и вошел Кен Кениек, чтобы встретить его.

Фальк удивился, почему Синг один. У него мелькнула мысль, что за все время пребывания в Эс Тохе он видел от силы двух Сингов одновременно. Сингов во плоти и крови, не считая иллюзий. Но сейчас у него уже не было времени ломать себе голову над подобной проблемой, хотя где-то в закоулках мозга промелькнуло какое-то неясное воспоминание, объяснение.

— Вы не пытались прошлой ночью совершить самоубийство,— сказал Кен Кениек своим безразличным шепотом.

Было непонятно — вопрос это или просто констатация факта.

Такой выход даже не приходил Фальку в голову.

— Я думал о том, что позволил бы только вам проделать это,— с вызовом ответил Фальк.

Кен Кениек не обратил внимания на эти слова, хотя отлично их понял.

— Все готово,— прошептал он.— Это те же запоминающие устройства и точно такие же связи, которые были использованы для блокирования вашей первоначальной структуры сознания и подсознания шесть лет назад. Если вы в душе согласны на этот опыт, то устранение блокировок подсознания не будет сопряжено с какими бы то ни было затруднениями или нанесением умственных травм. Согласие очень существенно для восстановления, хотя совершенно не нужно для подавления сознания. Вы готовы?

Почти одновременно с произнесенными вслух словами он обратился к Фальку при помощи мысленной речи: «Вы готовы?»

— Да,— едва слышно пробормотал Фальк.

Как бы удовлетворившись ответом и сопровождающими этот ответ эмоциональными обертонами, Синг кивнул и произнес своим монотонным шепотом:

— Я начну прямо сейчас же, без применения наркоза. Наркотики затуманивают ясность гипнотического и парагипнотического процесса. Без них мне легче работать. Садитесь.

Фальк повиновался молча, стараясь изгнать из мозга какие-либо мысли.

По какому-то неслышимому сигналу в комнату вошел ассистент и наклонился над Фальком, в то время как сам Кен Кениек расположился перед лицевой панелью одного из компьютеров.

В его позе было что-то от музыканта, сидящего перед своим инструментом. На мгновение Фальк вспомнил огромную систему в тронном зале Властителя Канзаса, быстрые черные пальцы, парившие над ней, которые чертили и перечеркивали определенные изменяющиеся узоры камней, звезд, мыслей. Тьма нахлынула на него, как шторы на глаза и разум. Он сознавал, что к его черепу что-то приспосабливают, нечто вроде колпака. Затем он перестал что-либо ощущать, кроме черноты, бесконечной черноты, кромешной, всеобъемлющей тьмы!

В этой тьме чей-то голос произнес одно слово, которое он почти что понял. Снова и снова этот голос произносил одно и то же слово, какое-то имя...

Подобно языку пламени вспыхнула его воля к жизни, и он провозгласил, собрав все свои силы, ломая все препятствия, в тишине тьмы, которая обволакивала его мозг:

— Я — Фальк!

Но тьма все же поглотила его.

11. Место было темное и тихое, как в дремучем лесу. Слабый, он долго блуждал где-то между сном и пробуждением.

Ему часто снились какие-то сны или фрагменты снов, когда-то ранее виденных им. Затем он снова крепко уснул и снова проснулся среди тусклой зелени и тишины.

Кто-то шевельнулся рядом с ним. Повернув голову, он увидел какого-то юношу, совершенно ему незнакомого.

— Кто вы?

— Я Хар Орри.

Имя это упало как камень на спокойную поверхность его мозга и исчезло. Только круги от него становились все шире и шире, пока мягко и медленно самое внешнее кольцо не коснулось берега и не исчезло. Орри, сын Хара Уэдена, один из Путешественников, мальчик, ребенок, зимнерожденный.

По спокойной поверхности его мозга прошла легкая рябь.

Он прикрыл глаза, и ему захотелось снова нырнуть в глубь успокаивающей темноты.

— Мне снилось,— пробормотал он с закрытыми глазами,— что...

Через мгновение он опять заговорил:

— Мне очень много привиделось...

Он понял, что от действительности уйти нельзя. Он открыл глаза и смело взглянул в испуганное нерешительное лицо юноши. Это был Орри, сын Уэдена.

О чем он позабыл?

— Что это за место?

— Пожалуйста, лежите спокойно, врач Ромаррен. Вам еще нельзя разговаривать. Пожалуйста, лежите тихо.

— Что со мной случилось?

Головокружение заставило его послушаться мальчика, и он опустил голову на подушку.

Тело его, даже мышцы губ и языка, когда он произносил слова, не повиновались ему должным образом. Это была не слабость, а странное и страшное отсутствие управляемости. Чтобы поднять руку, ему требовалось прибегнуть к усилию воли, как будто он поднимал не свою, а чужую чугунную руку.

Чью-то чужую руку... Он довольно долго смотрел на свою вытянутую вперед руку, которая была покрыта на удивление темным загаром.

От локтя до запястья следовала серия голубоватых параллельных шрамов, образующих легкий пунктир, словно нанесенный повторяющимися уколами игл. Кожа на ладони огрубела и обветрилась, как будто долгое время он провел на открытом воздухе, а не в лабораториях и вычислительном центре Управления путешествием.

Внезапно что-то заставило его приподняться и оглядеться. Комната, в которой он находился, не имела окон, но почему-то он мог видеть солнечный свет внутри ее, пробивавшийся сквозь полупрозрачные — это он понял уже позднее — зеленоватые стены.

— Что? Произошла авария? — вымолвил он с трудом.— При запуске или когда... Но мы все же совершили полет. А может быть, мне все это снится?

— Нет, врач Ромаррен, мы действительно совершили этот полет.

Вновь в комнате воцарилась тишина. Через несколько минут как-будто про себя он начал говорить вслух:

— Я припоминаю полет, как одну ночь, одну долгую, последнюю ночь» Но длилась она столько, что ты превратился из ребенка почти в мужчину. Значит, мыг в чем-то ошиблись, определяя время полета.

— Нет, полег здесь ни при чем...

Орри запнулся.

— А где же все остальные?

— Пропали без вести.

— Погибли? Говори прямо, Орри.

— Возможно, что и погибли, врач Ромаррен.

— Где мы сейчас находимся?

— Пожалуйста, успокойтесь...

— Отвечай!

— Эта комната находится в городе, который называется Эс Тох, что на планете Земля,— без» запинки ответил мальчик.

Затем он разразился чем-то вроде рыданий.

— Вам- ничего об этом неизвестно? Вы не помните этого? Ничего не помните? Значит, сейчас еще хуже, чем прежде...

— Откуда мне помнить Землю? — прошептал Ромаррен.

— Я должен был сказать вот что. Прочтите первую страницу книги.

Ромаррен не только не обратил внимании на сбивчивую речь мальчика. Теперь oн знал, что все пошло вкривь и вкось, и о том, что' произошло за эти года, он ничего не знал. Но пока ему не удалось побороть эту необычную слабость своего тела, он ничего не сможет сделать. Пока не прошло головокружение,. он решил не делать резких движений и начал отрешенно цитировать монологи Пятого Уровня. Когда это успокоило его разум, он стал- засыпать.

Снова ему привиделся сон, запутанный иг страшный, но он пробивался в его успокоившееся сознание, как лучи: солнца пробиваются сквозь тьму страшного леса.

Когда он заснул еще крепче, эти фантастические видения исчезли, и во сне всплыло» одно простое, отчетливое воспоминание: он стоит рядом с какими-то крылатым аппаратом:, чтобы вместе с отцом отправиться в город. Вплоть, до самого подножия горы Чара, леса уже сбросили свои листья, но» воздух все еще оставался темным, чистым и спокойным. Его отец, Агад Кароен, худощавый, подвижный, пожилой человек, облаченный в парадное одеяние, со шлемом на голове, держа в руках жезл, медленно идет по лужайке вместе со своей дочерью, и оба они. смеются, когда он поддразнивает ее упоминаниями о ее первом поклоннике.

— Гляди в оба за этим парнем, Парт, он будет немилосердно свататься к тебе, стоит только» тебе позволить...

Слова эти, легкомысленно произнесенные давным-давно в яркий солнечный день долгой золотой осени его молодости, он снова услышал теперь так же, как и ответный смех девушки. Сестра, сестренка, любимая Ариан... Каким это именем назвал ее отец? Не настоящим ее именем, а как-то иначе, чем-то вроде Нарт:..

Ромаррен проснулся. Он сел на кровати, е определенным усилием пытаясь подчинить себе свое тело, и хотя оно еще не должным образом отозвалось, он все же ощутил, что это определенно его тело, а ведь какое-то мгновение при пробуждении у него было чувство, что он какой-то призрак в чужой плоти, насильно помещенный в нее и потерянный.

Теперь же он вполне прилично себя чувствовал. Он — Агад Ромаррен, рожденный в доме из серебристого камня среди широких лугов, раскинувшихся у седой вершины Чара — Единственной Горы. Он был наследником Агада, рожденным осенью, и поэтому всю свою жизнь вынужденным прожить осенью и зимой. Весну он никогда не увидит, так как корабль «Альтерра» начал свой полет к Земле в первый день весны. Но долгие зима и осень, все время его взрослой жизни, юности и детства, простирались в глубь его памяти ярко и полно.

Он помнил все до мелочей, память его была подобна реке, по которой можно было подняться до самого истока.

Орри в комнате не было.

— Орри! — громко позвал он мальчика.

Теперь он уже был настроен решительно. Он готов был узнать, что же произошло с ним, с его спутниками, с «Альтеррой» и целью их великого Путешествия.

На его крик никто не отозвался. Комната, казалось, не имела не только окон, но и дверей. Он сдержал свой порыв мысленно обратиться к мальчику. Он не знал, настроен ли до сих пор на его Мозг Орри, и чувствовал также, что его собственный мозг, очевидно, перенес то ли какое-то повреждение, то ли вмешательство. Поэтому он решил, что лучше действовать осторожно и не синхронизировать свой мозг с каким-либо другим, пока он не узнает, не угрожает ли ему контроль над его волей извне.

Он встал, преодолевая тошноту и кратковременный острый приступ боли в затылке, несколько раз прошелся по комнате, чтобы размяться и обрести координацию движений. Заодно он рассмотрел более внимательно диковинную одежду, которая была на нем, и ту странную комнату, в которой он находился. Здесь было много мебели — кровать, столы, места для сидения,— все на длинных тонких ножках. Полупрозрачные и в то же время мрачные зеленые стены были покрыты явно обманчивыми, чередовавшимися узорами, один из которых маскировал дверь-диафрагму, а другой — высокое зеркало. Он остановился на миг и взглянул на себя. Он показался себе похудевшим, обветренным и, вероятно, гораздо более старше, насколько, сейчас сказать было трудно. Глядя на себя, он ощущал удивительную неловкость. Чем она была вызвана? Что случилось? Он повернулся и еще раз внимательно осмотрел комнату.

В ней было много предметов. Два из них были обычной формы, хотя детали их непривычно терзали взгляд — чашка для воды на столе и рядом с ней книга, состоявшая, очевидно, из страниц. Он подошел и взял книгу. Что-то, о чем недавно сказал Орри, промелькнуло у него в голове и вновь исчезло.

Название этой Книги было для него совершенно лишено всякого смысла, хотя отдельные буквы были очень похожи на буквы алфавита Языка Книг. Он открыл ее, стал листать страницы. Листы слева были исписаны столбцами причудливых и очень сложных узоров, которые могли быть религиозными символами, иероглифами, а может быть, стенографическими знаками. Листы справа были, похоже, тоже написаны от руки, но буквы напоминали буквы книг, буквы Галактического Алфавита. Книга-шифр? Он не успел как следует поломать голову над первыми предположениями, как дверь ушла в сторону, как штора, и в комнату вошла женщина.

Ромаррен смотрел на нее с нескрываемым любопытством, беспечно и без всякого страха, и только почувствовав себя уязвимым, он сделал свой взгляд несколько более твердым и уверенным, взглядом, который должен был соответствовать его происхождению и достигнутой им Ступени. Этот взгляд не смутил женщину, она тоже твердо смотрела на него.

Некоторое время они так и стояли, не издавая ни звука.

Она была красивой и стройной, одетой в фантастические одежды. Волосы ее были то ли обесцвечены, то ли пигментированы.

Глаза казались темными кругами, оправленными в белый овал.

На фресках Зала Лиги в Старом Городе ему уже встречались подобные глаза, принадлежащие темнокожим высоким людям, которые были первыми колонистами на Вереле и которые построили Старый Город.

Теперь Ромаррен знал точно, без всяких сомнений, что он на самом деле находится на Земле, что он совершил полет!

Он отбросил гордыню и инстинкт самозащиты и встал перед женщиной на колени.

Для него, для всех людей, которые послали его в путешествие через восемьсот двадцать пять триллионов миль пустоты, она была представительницей расы, которую время и память наделили божественными качествами.

Она стояла перед ним сама по себе, как отдельный индивидуум, однако она была из расы людей и смотрела на него глазами этой расы, и он почтил историю, легенды и долгое изгнание своих предков, склонив голову, стоя перед ней на коленях.

Через мгновение он встал и протянул раскрытые ладони, как было принято у народа Келшак приветствовать близких. Она начала что-то говорить ему. Эта речь была очень странной, потому что, хотя ему никогда и не доводилось видеть ее прежде, голос этой женщины был бесконечно знаком, и хотя он не знал этого языка, все же он понял сначала одно слово, затем другое. На мгновение это испугало его своей естественностью и вызвало в нем боязнь того, что она пользуется какой-то из форм мысленной речи, способной проникнуть через его барьер несинхронизированного мышления. В следующее мгновение он осознал, что понял ее, потому что она заговорила на Языке Книг, на Галакте, только ее акцент и беглость речи помешали ему сразу осознать это. в состоянии душевного расстройства, и он почувствовал себя в сложившихся обстоятельствах слишком уязвимым и слишком неуверенным, чтобы продолжать и дальше общение с ней. Он и сам ощущал себя потрясенным, поэтому постарался избавиться от присутствия ее голоса, воздвигнув в своем мозгу -блокаду. Ему необходимо было собраться с мыслями.

С ним происходило что-то очень страшное. Какое-то наркотическое воздействие, последствий которого он не ощущал.

Но глубокий душевный сдвиг и неустойчивость психики были сейчас гораздо хуже, чем любое из стимулированных безумий, которые он прошел для достижения Седьмой ступени.

Голос позади него перешел в пронзительный, злобный крик. Он уловил в этом крике ярость и вместе с тем почувствовал, что в комнате присутствует еще кто-то. Он быстро обернулся.

Женщина начала вытаскивать из своей одежды что-то, что скорее всего было оружием, но тут же замерла, глядя не на него, а на высокого человека, появившегося в дверях.

Не было произнесено ни слова, но прибывший направил в сторону женщины телепатический сигнал столь ошеломляющей силы, что Ромаррен вздрогнул. Оружие упало на пол, а женщина, пронзительно визжа, выбежала из комнаты, пытаясь убежать от уничтожающей категоричности мысленного распоряжения. Ее туманная тень вызвала на мгновение игру красок на стене и исчезла.

Высокий человек перевел взгляд своих окаймленных белым цветом глаз на Ромаррена и с обычной интенсивностью телепатически обратился к нему:

— Кто вы?

Ромаррен спокойно ответил:

— Агад Ромаррен.

Больше он ничего не сказал и не поклонился.

Все сложилось гораздо хуже, чем он сначала представлял себе. Что это за люди? Судя по противоборству, свидетелем которого он только что стал, здесь царствовали безумие, жестокость и ничего больше. Определенно, здесь не было ничего, что могло бы вызвать почтительность и доверие.

Высокий человек подошел ближе с улыбкой на суровом, напряженном лице и вежливо произнес на Языке Книг:

— Я Пелле Абендабот и я говорю вам: добро пожаловать на Землю, наш родственник, сын долгого изгнания, посланец Затерянной колонии.

Ромаррен, услышав эти слова, отвесил очень сдержанный поклон и спустя довольно продолжительное время вымолвил:

— Похоже, что я уже был на Земле какое-то время и нажил себе врага в лице этой женщины, а также заработал несколько шрамов. Вы мне должны рассказать, как это произошло. Кроме того, я хотел бы знать, что произошло с моими соотечественниками. Если хотите, обращайтесь ко мне мысленно. Я не говорю на Галакте столь же хорошо, как вы.

Высокий мужчина кивнул.

Она уже сказала несколько фраз, говоря удивительно быстро, бесстрастно и как-то безжизненно.

— ...не знают, что я здесь,— произнесла она конец фразы, который он смог уловить.— Теперь скажи мне, кто из нас лжец. Скажи, кто из нас оказался неправым? Я прошла вместе с тобой весь этот бесконечный путь, я спала с тобой добрую сотню ночей, а теперь ты даже не знаешь моего имени. Так, Фальк? Тебе известно мое имя? Знаешь ли ты свое собственное?

— Меня зовут Агад Ромаррен, женщина,— сказал: он.

Собственнее его имя звучало как-то странно для его слуха.

— Кто тебе это сказал? Ты — Фольк! Разве тебе не известен человек по имени Фальк? Он прежде был в твоей плоти. Кен Кениек и Краджи запретили мне говорить тебе твое имя, но мне уже давно тошно от их вечных игр и невозможности жить той жизнью, какой хочется. Мне пора разыгрывать свою собственную игру. Неужели ты не повелишь свое имя, Фальк? О, ты сейчас такой же слабый и глупый, каким был всегда, глядя на меня, как выброшенная па берег рыба.

Он сразу же опустил глаза. Смотреть прямо в глаза другому человеку было очень болезненно для обитателей Вереля, и поэтому строго .регламентировалось различным табу и предписаниями. Эго был его единственный отклик на ее слова. Он не смог отреагировать иначе. Поскольку, с одной стороны, она была под воздействием слабей доли наркотика; скорее всего стимулирующего галлюцинации. Его натренированная восприимчивость сказала ему об этом со всей определенностью, независимо от того, понравилось бы ему то, что под этим подразумевалось, или нет, когда дело касалось расы людей. С другой стороны, он не был уверен, что понимал все, что она говорила, и нс имел понятия о том, о чем она говорила. Но ее намерения были по природе своей агрессивными и имели целые какое-то разрушение. И эта агрессивность была действенной. Несмотря на всю непостижимость того, что она только что ему сказала, ее загадочные колкости и произнесенное неизвестное имя потрясли и смутили его разум.

Он немного отвернулся в сторону, чтобы дать понять ей, что он нс станет встречаться с ней взглядом, если только она сама этого не захочет, и произнес на архаичном языке, который его народ знал только по древним книгам Колонии:

— Вы из расы людей или расы Врага, женщина?

Она рассмеялась.

— Из обоих, Фальк. Здесь нет Врага, и я работаю на него. Слушай, скажи Абендаботу, что твое имя Фальк. Скажи Кену Кеннеку! Скажи всем Повелителям, что твое имя — Фальк! Это заставит их немного побеспокоиться, Ф а л ь к...

— Хватит!

Голос его был таким же мягким, как и раньше, но теперь он вложил в него всю властность, которая была ему обычно присуща.

Она замолкла на полуслове, в недоумении открыв рот и тяжело дыша. Она явно находилась временно или даже постоянно

— Врач Ромаррен...

Очевидно, он перенял это обращение от Орри просто как выражение почтения и не имел представления, чем устанавливается взаимоотношение врачнизма.

— Сначала простите меня за то, что я заговорил вслух. Мы пользуемся мысленной речью только в самых неотложных случаях или при общении с низшими по положению. Кроме того, извините нас за вторжение этого создания, прислуги, которую безумие побудило преступить закон. Обещаю Вам, что мы обязательно приведем ее рассудок в нормальное состояние. Больше она вас беспокоить не будет. Что же касается ваших вопросов, то на все из них будет дан ответ. Если говорить коротко, то это очень невеселая история, которая сейчас вопреки всему завершается относительно счастливым концом. Ваш корабль «Альтерра» подвергся нападению со стороны наших врагов в околоземном пространстве. На вас напали бунтовщики, поставившие себя вне Закона. Они успели забрать с собой по меньшей мере двоих, если не больше, из вашего экипажа, в свои небольшие корабли, прежде чем появилась наша дежурная команда. Когда же она прибыла, то они уже успели уничтожить «Альтерру» со всеми, кто находился на ее борту, и рассыпались в разные стороны на своих маленьких аппаратах. Мы поймали один из них, в котором пленником был Хар Орри, но вас, похоже, увезли на другом — не знаю, с какой целью. Они не убили вас, но стерли вашу память вплоть до языкового периода вашего детства, а затем отпустили вас в диком лесу, где вас могла ожидать только смерть. Но вы выжили и были приняты в среду лесных варваров. В конце концов наши поисковики обнаружили вас и привезли сюда. С помощью парагипнотической техники нам удалось восстановить вашу память. Вот и все, что мы могли сделать. Безусловно, это немного, но большего нам не удалось.

Ромаррен внимательно слушал. Рассказ ошеломил его, и он не сделал попытки скрыть охватившие его чувства. Но он ощущал также что-то похожее на тревогу и подозрение, и эти чувства он попытался скрыть. Высокий незнакомец, отрекомендовавшийся Абендаботом, обратился к нему, хотя и на очень короткое время, телепатически и таким образом сумел произвести определенную настройку на разум Ромаррена. Затем он прекратил свои телепатические посылки и установил защиту от мысленного проникновения верелианина.

Однако она не была совершенна. Ромаррен, очень чувствительный и прекрасно натренированный, ощутил смутное противоречие с тем, что говорит этот человек вслух, что намекало либо на слабоумие, либо, что было вполне вероятно, на ложь. Но, может быть, он сам настолько выбит из седла — возможно, в результате испытанного им парагипноза — что на его чувствительное восприятие просто нельзя было положиться?

— Как давно? — спросил он наконец.

Он заглянул наконец на мгновение в эти чужие для него глаза.

— Шесть лет по земному летоисчислению, врач Ромаррен.

Длительность земного года приблизительно была равна длительности одного лунокруга.

— Как долго,— прошептал он.

Он был не в состоянии переварить это.

Его друзья, его соратники по полету, выходит, были уже давно мертвы. И он был один на Земле.

— Шесть лет?

— Вы ничего не помните об этих годах?

— Ничего.

— Мы вынуждены были стереть рудименты памяти, которые вы, возможно, имели об этом времени, для того, чтобы восстановить вашу первоначальную память и истинную личность. Мы очень сожалеем об этой потере, об этих шести годах, но воспоминания о них не были ни нормальными, ни приятными. Преступные злодеи сделали из вас создание еще более жестокое, чем они сами. Я рад, что вы ничего не помните, врач Ромаррен.

Он был не только рад, но и полон ликования.

У этого человека, видимо, очень ограниченные чувственные способности, либо нет приличной тренировки. В противном случае его защита была бы получше.

У самого же Ромаррена телепатическая блокировка была безупречной. Все больше и больше увлекаясь подслушанными обертонами разума этого человека, которые служили свидетельством фальши или неискренности того, что говорил Абендабот, вследствие продолжавшегося отсутствия ясности собственного мышления Ромаррен вынужден был мобилизовать все свое умение анализировать и делать правильные выводы. Как могло пройти шесть лет, не оставив ни одного воспоминания? Однако прошло сто сорок лет, пока их корабль со скоростью света летел с Вереля на Землю, и из всего этого вспомнился только один момент, к тому же ужасный, длившийся целую вечность...

Как назвала его эта безумная женщина?

Она выкрикивала какое-то имя. Какое?

— Как меня звали в течение этих шести лет?

— Звали? Вы имеете в виду — среди туземцев, врач Ромаррен? Я не знаю, какое имя они вам дали, не говоря уже о том, что они могли не дать вам никакого.

«Фальк! Она назвала меня Фальк!» — мелькнула в его голове мысль.

— Друг мой! — неожиданно он произнес на Галакте верельскую форму обращения.— Если вы позволите, я хотел бы немного побыть один, а поэтому попросил бы вас покинуть меня ненадолго.

— Конечно, врач Ромаррен. Ваш молодой друг Орри с нетерпением ждет встречи с вами. Послать его сюда?

Но Ромаррен, высказав свое пожелание и услышав, что оно будет исполнено, был уже где-то не здесь. Он отключился от реальности, воспринимая ее просто как шум.

— Мы тоже хотели бы узнать о вас побольше, и нам не

терпится сделать это теперь, когда вы уже чувствуете себя вполне поправившимся.

Наступила тишина. Затем шум возобновился.

— Наши слуги ждут, чтобы чем-нибудь вам угодить. Если вы захотите освежиться или пообщаться с кем-нибудь, вам нужно только подойти к двери и сказать об этом.

Снова наступила тишина, и наконец назойливое присутствие этого человека перестало мучить Ромаррена.

Но он думал не об этом.

Он слишком был поглощен собой, чтобы беспокоиться о странной манере поведения своих хозяев. Суматоха внутри его мозга нарастала с каждым мгновением. У него было ощущение, будто его волокут на встречу с кем-то или чем-то, чего он не сможет выдержать, и в то же самое время он сам страстно хотел увидеть это, обнаружить и идентифицировать. Самые горькие дни тренинга Седьмой ступени были всего лишь бледной тенью этого расплывчатого чувства, так как то расстройство рассудка было стимулированным,тщательно контролируемым, это же полностью вышло из-под его влияния. Или же... Он, может быть, сам вел себя к этому, принуждая достичь критической точки?

Но кто же был этот «он», который принуждал сам и которого принуждали? Он был убит и возвращен к жизни. Но была ли смертью та смерть, о которой он не в состоянии вспомнить?

Чтобы совершенно не впасть в панику, он стал осматриваться в поисках предмета, гдядя на который мог бы сосредоточиться, возвращаясь к некогда пройденному курсу обучения технике выхода из трудных положений, которая базировалась на сосредоточении на одной конкретной вещи с целью восстановления правильности анализа и способности к умозаключению. Но все вокруг было чуждым, необычным и обманчивым. Даже пол под его ногами был мрачным листом тумана. Он опять обратил свое внимание на книгу, которую уже просматривал, когда вошла та женщина.

Книга... Он держал ее в своих руках, она была реальной. Он опять очень осторожно взял ее и взглянул на страницу, на которой она была открыта. Столбцы красивых, лишенных значения знаков, строчки наполовину понятной рукописи, буквы которой сильно отличались от тех, которые он изучал когда-то давным-давно по Сборнику Первых Текстов. Он смотрел на эти знаки и не мог прочитать их. И слово, значение которого было для него непонятным, складывалось из них. Первое слово:

П у т ь...

Он перевел взгляд с книги на собственную руку, которая держала книгу. Чья это рука, которая загорела под чужим солнцем и покрылась шрамами чужой жизни?

Чья она?

Путь, который можно пройти,

Не есть вечный путь.

Имя...

Он не мог вспомнить имя, он бы не мог прочесть его. Во сне он читал эти слова. В том долгом сне в то время, когда был мертв.

Имя, которое нельзя назвать,

Не есть вечное имя.

Вместе со сном над ним поднялась какая-то огромная волна и обрушилась на него.

Он стал Фальком, но продолжал быть и Ромарреном. Он был глупцом, и он был мудрецом.

Он стал единым человеком. Он был рожденным дважды.

12. В эти первые полные страха часы он молился тому, чтобы его избавили то от одного «Я», то от другого. Один раз, когда он мучительно громко выкрикнул что-то на своем родном языке, родном ему, он совсем не понял произнесенных им же самим слов, и это было настолько ужасно, что он даже заплакал, ощущая собственное бессилие.

Он был Фальком, когда не понял этих слов, и Ромарреном, когда заплакал.

В это самое мгновение своих не прекращающихся страданий он в первый раз дотронулся всего на какой-то миг до уравновешивающего шеста в середине своей личности и на мгновение стал «собой». Затем он снова потерял ощущение этого равновесия, но в нем затеплилась надежда, что мгновение равновесия и гармонии повторится.

Гармония!

Когда он был Ромарреном он цеплялся за это понятие, и, возможно, то, что он мастерски владел этой доктриной своего родного народа Келшак, удерживало его от падения в бездну Безумия. Но пока еще не было воссоединения или равновесия двух разумов, которые разделяли его черепную коробку. Он вынужден был метаться между ними, вытесняя одну личность другой. Он едва ли был в состоянии передвигаться, будучи подвержен галлюцинациям владения двумя телами. По сути он был двумя физически разными людьми. Он не отваживался спать, хотя и устал до изнеможения,— он очень боялся пробуждения.

Была ночь, и он был предоставлен самому себе. «Самим себе»,— заметил Фальк. Поначалу он был сильнее, поскольку был некоторым образом подготовлен к этому испытанию. Именно Фальк был первым, именно он затеял диалог с Ромарреном, а не наоборот.

«Мне нужно хоть немного поспать, Ромаррен, ты понимаешь?»— сказал он.

Ромаррен воспринял его слова как мысленно произнесенные, и без какого-либо раздумия, искренне ответил:

«Я боюсь уснуть».

Некоторое время Ромаррен бодрствовал и воспринимал сны Фалька, подобно теням и эху в своем мозгу.

Он прошел сквозь это первое, самое худшее время, и к тому времени, когда утро осветило мрачные стены его комнаты, страхи прошли, и он начал постепенно овладевать контролем над мыслями и действиями обеих личностей, заключавшихся в нем.

Конечно, не было настоящего перекрытия между двумя комплектами его воспоминаний. Сознание Фалька возникало благодаря огромному количеству нейронов, оставшихся незадействованными в высоко развитом интеллекте на вспаханных полях разума Ромаррена. Основные двигательные функции и сенсорные пути никогда не были заблокированы и в определенном смысле использовались обоими разумами, хотя и возникали трудности, обусловленные двойным набором двигательных привычек и образов восприятия. Любой предмет представлялся сейчас по-разному, в зависимости от того, Фальк или Ромаррен рассматривали его. Хотя в перспективе это раздвоение могло иметь следствием увеличение его интеллектуальной мощи и повышение восприимчивости, в настоящее время от такой неразберихи голова у него шла кругом.

Кроме того, была ощутима разница в эмоциональных оттенках, что во многих случаях приводило к противоборству испытываемых им чувств. Поскольку воспоминания Фалька так же, как и воспоминания Ромаррена, полностью покрывали собственную часть жизни, они никак не могли выстроиться в надлежащей последовательности и имели склонность восприниматься синхронно по времени. Личности Ромаррена было трудно смириться с тем, что он потерял где-то шесть лет своей жизни. Он не знал, кем он был хотя бы десять дней назад. Это его очень беспокоило.. Он ехал на спине мула среди заснеженных гор Земли? Фальку это было известно точно. Но Ромаррен помнил, что как раз в это же время он расставался со своей женой в доме на покрытой высокой травой равнине Вереля. К тому же догадки Ромаррена относительно Земли часто вступали в противоречие с тем, что знал его напарник — Фальк. Но в то же время невежество этого напарника в отношении всего, что касалось Вереля, накладывало странный отпечаток легендарности на собственное прошлое Ромаррена.

Но даже в этой, путанице было все же семя взаимодействия, семя согласованности, к которой он изо всех сил стремился, потому что было фактом, что телом и хронологически он был одним человеком. Его проблемой было не воссоздание единства, а только постижение его.

Но до согласованности было еще очень далеко.

Пока что доминировала то одна, то другая структура памяти. Если ему нужно было действовать правильно и умело, брал верх Ромаррен, поскольку навигатор «Альтерры» был решительным и сильным человеком.

Фальк в сравнении с ним чувствовал себя ребенком, маленьким и неопытным ребенком.

Он мог предложить только те знания, которыми он располагал, поэтому сейчас он решил полагаться на силу и опыт Ромаррена. Фальк отлично понимал, что сейчас не время ссориться и бороться за обладание телом. Разум должен быть единым, потому что человек с двумя разными мнениями находится в очень неясном и даже опасном положении.

Больше всего его беспокоил один вопрос.

Сам по себе он был очень простым — можно доверять Сингам или нет? Потому что, если Фальку просто внушен беспочвенный страх перед Повелителями Земли, то опасности и неясности окажутся беспочвенными. Поначалу Ромаррен думал, что, возможно, так оно и есть. Но думал он так совсем недолго.

Его двойная память уловила уже и открытую ложь, и противоречия. Абендабот отказался мысленно говорить с Ромарреном, заявив, что Синги избегают телепатического общения. Фальк же знал, что это ложь. Почему тогда Абендабот пошел на это? Очевидно, потому, что солгал, изложив версию Сингов о том, что случилось с «Альтеррой» и ее экипажем, и не хотел или не осмеливался сделать это телепатически.

Но Фальку он рассказал точно такую же историю посредством мысленной речи.

Если бы это была ложь, если эта версия была фальшивой, значит Синги в состоянии лгать в мысленной речи и пользуются этим. Но была ли она фальшивой?

Ромаррен обратился к памяти Фалька.

Сначала эта попытка общения была для него непостижимой, но когда он приложил все свое умение, связи начали налаживаться, и постепенно возникла ясность. Он мог воспринимать звенящую тишину, сопровождающую слова Абендабота: «Мы, кого вы называете Сингами, являемся людьми». Слыша ее даже в памяти, Ромаррен Понял, что это была ложь.

Это было невероятным, но тем не менее не вызывало сомнения. Синги умели лгать телепатически. Предположения и страх униженного человечества были обоснованными. Синги были истинным Врагом.

Они не были людьми. Они были пришельцами, наделенными чужим даром, и, без сомнения, это они раскололи Лигу и добились господства над Землей. Именно они напали на «Альтерру», когда она вошла в околоземное пространство. Все разговоры о бунтовщиках были вымыслом. Они убили всех членов экипажа или подвергли их разум обработке, пощадив при этом только ребенка Орри. Ромаррен был в состоянии догадаться, почему: потому что они обнаружили, испытывая его или кого-нибудь другого из хорошо натренированных телепатов из состава команды, что верелиане могут обнаружить ложь в мысленной речи. Это устрашило Сингов, и они разделались со взрослыми, оставив в живых только безвредного ребенка в качестве источника информации.

Для Ромаррена его спутники по полету погибли только вчера, и, перенеся этот удар, он пытался представить себе, что, может быть, где-нибудь на Земле спасся еще кто-нибудь так же, как и он.

Но если такие существуют,— а ведь ему, очевидно, везло все время — то где же они сейчас? Сингам оказалось очень трудно отыскать даже одного, когда они обнаружили, что нуждаются в нем.

Но для чего он им был нужен? Почему они приложили столько усилий, чтобы разыскать его и вернуть ему память, которую прежде так непредусмотрительно уничтожили?

Факты, имевшиеся в его распоряжении, не давали этому объяснения, за исключением, правда, одного — того, что он пришел сюда, как Фальк.

Сингам он был нужен для того, чтобы сказать им, откуда пришла «Альтерра».

Это дало Фальку-Ромаррену первую порцию развлечения. Если это на самом деле так просто, то просто смешно. Они оставили Орри в живых, потому что он был столь юным, нетренированным, уязвимым, послушным, отличным орудием и источником информации. Он определенно был всем этим, одно только Орри не знал — откуда он прибыл на Землю. К тому времени, когда они обнаружили это, информация уже начисто была стерта из сознания тех, кто располагал ею. Синги, вероятнее всего рассеяли все свои жертвы по дикой, лежавшей в руинах Земле, обрекая их на смерть от несчастного случая или голода, или нападения диких животных или людей.

Он мог предположить, что Кен Кениек, манипулируя его мозгом с помощью компьютера, пытался заставить его выдать галактическое название солнца планеты Верель. Он мог предположить, что, если бы он разгласил эти сведения, то был бы уже мертв или лишен разума. Он, Ромаррен, им не нужен. Им нужны только его знания. Но похоже, что они так и не получили их.

Это само по себе должно было изрядно их обеспокоить. Способы сохранения тайн, выработанные народом Келшак, развивались нога в ногу с техникой охраны мозга от телепатического вторжения.

Эта мистическая секретность, или, вернее, замкнутость, выросла за долгие годы из ревностного контроля за развитием научно-технических знаний, практиковавшегося первыми колонистами и имевшего в основе своей Закон Лиги о Культурном Эмбарго, который запрещал импорт достижений культуры и техники на колонизируемые планеты. К нынешнему времени цельная концепция сдержанности и замкнутости стала краеугольным камнем верелианской культуры, и стратификация общества на Вереле обусловливалась убеждением, что знания и техника должны оставаться под разумным контролем. Такие детали, как Истинное Имя Солнца, были формальными символами, но формализм этот воспринимался серьезно, с беспредельной серьезностью, ибо у народа Келшак знание было религией, религиозным знамением. Для охраны неосязаемых мест в человеческом разуме были разработаны неуловимые и неуязвимые средства защиты. Если только он не находился в одном из Мест Тишины, и к нему не обращался один из его сотоварищей, достигших такой же Ступени, Ромаррен был абсолютно не способен на то, чтобы предать — будь то устный разговор, письмо или телепатический обмен — истинное имя Солнца своей родной планеты.

Он располагал, разумеется, эквивалентными знаниями — комплексом астрономических знаний, которые давали ему возможность проложить курс между Верелем и Землей, знанием точного расстояния между солнцами этих двух планет, точной астро-

номической картой звездного неба, каким оно видится с Вереля.

Очевидно, Синги пока что не получили от него этих знаний, скорее всего, вследствие того, что мозг его находился в слишком хаотичном состоянии, когда был восстановлен посредством манипуляции Кен Кениека, или, может быть, потому, что продолжал функционировать его парагмпнотмческий усиленный защитный блок и специфические барьеры. Зная, что на Земле до сих пор еще может быть Враг, экипаж «Альтерры» не позволил себе быть неподготовленным к этому. Если только научные достижения Сингов в области изучения мозга не превосходят уровень, достигнутый верелианцами, они так и не сумеют вынудить его что-либо рассказать им. Они надеялись внушить ему, убедить его рассказать все. Так что, по крайней мерс пока, он в безопасности, пока они не узнают, что он помнит о своем существовании тогда, когда был Фальком.

Когда эти логические умозаключения были закончены, по коже его пробежал мороз. Раньше это как-то не приходило ему в голову. Как Фальк, он был для Сингов бесполезен и безвреден. Как Ромаррен, он был полезем, и тоже безвреден. Но как Фальк-Ромаррен, он представлял угрозу, и они не потерпят этого.

Они не могут допустить существования такой угрозы!

Кроме того, необходимо было ответить еще на один вопрос — зачем им так нужно узнать, где находится Верель?

Какое им дело до Вереля?

Снова память Фалька старалась рассказывать разуму Ромаррена, на этот раз о спокойном, жизнерадостном, ироничном голосе. Старый Слухач в дремучем лесу, человек на Земле, еще более одинокий, чем даже Фальк. Так вот этот человек когда-то сказал: «Сингоа совсем не так уж много».

В памяти Фалька было много сведений, мудрости и советов. Многие из них были истинны, в буквальном смысле. Согласно старинным преданиям, с которыми Фальк познакомился в Доме Зоува, Синги были пришельцами из очень отдаленного района Вселенной, расположенного за скоплением Риалы, на расстоянии нескольких тысяч световых лет. Если это было так, то, вероятно, не очень большое их число пересекло столь невообразимую бездну пространства и времени. А отсюда следует вывод, что их число было все же достаточным, чтобы внедриться в Лигу и уничтожить ее то ли посредством телепатической лжи и других скрытых способов, то ли с помощью какого-то оружия, которым они располагали.

Но было ли их достаточно много, чтобы править всеми теми планетами, которые они разъединили и завоевали? Планеты были обширны по любой мерке, исключая только протяженность космического пространства между ними. Сингам, должно быть, пришлось рассеяться и много внимания уделять тому, чтобы покоренные планеты не воссоединились. Орри сказал как-то Фальку, что похоже на то, что Синги слишком много путешествуют или торгуют, используя для этого корабли с околосветовой скоростью.

Еще он сказал Фальку, что за все время его пребывания на Земле он ни разу не видел такого корабля. Было ли это следствием того, что они боялись своих собственных соплеменников на других планетах, которые могли во многом превзойти их за прошедшие столетия?

Или, возможно, Земля была единственной планетой, которой они еще не правили, защищая от исследований со стороны других планет? Об этом нельзя было сказать точно, но, скорее всего, на Земле их, действительно, было не очень много.

Они отказывались верить рассказу Орри о том, что земляне на Вереле видоизменились и таким образом смешались с туземными гуманоидами.

Они говорили, что это невозможно.

Это означало лишь то, что с ними этого не произошло. Смешение их с землянами оказалось невозможным. Они до сих пор оставались чужаками, все эти двадцать веков продолжали оставаться на Земле в изоляции. На самом ли деле они правили человечеством из этого единственного города?

Еще раз Ромаррен обратился за советом к Фальку и получил отрицательный ответ.

Они управляли с помощью обычаев, хитрости, страха и оружия. Они были в состоянии, пользуясь этим, предотвратить возникновение какого-либо сильного племени или накопление знаний, которые могли бы им угрожать. Они не давали человечеству возможности что-либо сделать.

Но и сами ничего не делали. Они не правили, а наносили вред.

Теперь было ясно, почему Верель представлял для них смертельную опасность.

Им до сих пор удавалось сохранить свою тонкую, но разрушительную власть над человеческой культурой, которую они давным-давно сломали и переориентировали. Но сильная, многочисленная, технологически передовая раса, сохранившая легенды о своем кровном родстве с землянами, располагающая развитой наукой о мозге и оснащенная оружием, не уступавшим их собственному, могла сокрушить их одним ударом и освободить людей от их власти.

Если они узнают от него, где находится Верель, вышлют ли они туда корабль-бомбу, подобно длинному бикфордову шнуру, протянувшемуся через световые годы, чтобы уничтожить опасную планету прежде, чем на ней узнают о их существовании.

Да, такая опасность существовала.

Но против говорили два факта: во-первых, их тщательная подготовка юного Орри, как будто они хотят, чтобы он был их послом, а во-вторых, их Закон.

Фальк-Ромаррен был не в состоянии решить, было правило уважения к жизни единственной подлинной верой Сингов, их единственным мостом над пропастью самоуничтожения, которая таилась под их поведением, подобно черному каньону, над которым был выстроен их город? Или же это было самой огромной ложью из всего того количества лжи, которое они принесли на эту планету? Они, казалось, избегали убивать разумные существа. Они оставляли их в живых, как и другие живые существа. Их тщательно скрываемая пища была растительной. Для того, чтобы сдерживать рост населения, они натравливали одно племя на другое, начинали войны, но оставляли людям возможность самим уничтожать друг друга. Согласно легендам, в первые годы их господства они прибегали к евгенике в перенаселенных местах, а не к геноциду, для того, чтобы укрепить свое главенствующее положение. Это могло быть правдой, и тогда значит, что они в самом деле повиновались этому Закону, но на свой лад.

В этом случае их забота об Орри служила доказательством того, что он должен быть их послом. Единственному спасшемуся участнику полета предстояло вернуться через бездну космического пространства на Верель и рассказать соотечественникам, что Синги внушили ему на Земле — чирик, чирик, подобно птицам, чирикающим: «Нельзя отнимать жизнь»— подобно высокоморальному борову или попискивающим мышам в подвалах Дома Страха.

Будучи лишенным разума, честным, но одурманенным, Орри принесет ложь и на Верель.

Почитание и память о Колонии были очень сильными на Вереле, и зов помощи с Земли мог получить на нем отклик. Но если обитателям Вереля расскажут, что нет и никогда не было Врага, что Земля всего лишь древний счастливый рай, вряд ли им захочется проделывать такое длительное путешествие, чтобы взглянуть на это. Если же они все-таки решатся проделать это, то отправятся невооруженными, так же, как и Ромаррен со своими товарищами.

Еще один голос всплыл в его памяти, услышанный очень давно в глубинах Леса: «Мы не можем так жить вечно. Должна быть какая-нибудь надежда, знак».

Он не был отправлен с посланием человечеству, как говорил Зоув. Надежда была гораздо более непрочной, знак более неясным. Он должен был переправить послание человечества, по существу, его вопль о помощи, об избавлении.

— Я должен отправиться домой. Я должен рассказать им всю правду»,— подумал он, зная, что Синги не допустят этого, что будет послан только Орри, а его задержат здесь или убьют.

Совершенно измотавшись в своих продолжительных попытках думать последовательно и ясно, он весь обмяк, его раскованный контроль над своим измученным сомнением и тревогой двойным разумом сломался. Он упал в изнеможении на кушетку и уткнул лицо в ладони. «Если бы я только мог отправиться домой,— думал он.— Если бы я смог еще раз пройтись вместе с Парт по Поляне...»

Так оплакивал свою печальную долю мечтатель Фальк. Ромаррен же пытался уйти от этой безысходной тоски, думая о своей жене — темноволосой, золотоглазой женщине в платье, расшитом тысячью крохотных серебряных цепочек, о своей жене Адрис. Но его обручальное кольцо пропало, и Адрис была мертва. Она умерла очень давно. Она выходила замуж за Ромаррена, зная, что вместе они будут не больше одного лунокруга, так как он уже готовился к полету на Землю. И за время этого единственного, ужасного мгновения этого полета она прожила всю свою жизнь, состарилась и умерла. Ее уже больше не существовало, скорее всего, не менее сотни земных лет прошло со дня ее смерти.

«Тебе следовало умереть столетием раньше»,— сказал как-то

Властитель Канзаса ничего не понимающему Фальку, видя, либо чувствуя, либо зная, что внутри его находится еще один человек, заброшенный, рожденный очень давно. Теперь, если Ромаррену суждено вернуться на Верель, это произойдет почти через три столетия. Около пяти больших лет Вереля пройдет с тех пор, как он его покинул. Все изменится настолько, что на Вереле он будет таким же чужаком, каким был на Земле.

Было только одно место, где он мог быть действительно дома, где его ждали и любили — это Дом Зоува. Но он никогда больше не увидит его. Если и ведет его путь куда-то, то только прочь от Земли. Он должен был полагаться на себя и должен был совершить единственное — изо всех сил стараться следовать своему предначертанию до конца.

13. День уже давно наступил, и, осознав, что он очень голоден, Ромаррен подошел к искусно замаскированной двери и громко попросил на галактическом языке пищу.

Ответа не последовало, однако вскоре человек-орудие принес еду и обслужил Ромаррена. Когда он заканчивал трапезу, снаружи прозвучал слабый сигнал зуммера.

— Войдите,— сказал Ромаррен на языке Келшак.

В комнату вошли Хар Орри, вслед за ним высокий Синг Абендабот и двое других, которых Ромаррен не знал, и все же их имена звучали у него в голове: Кен Кениек и Краджи. Их представили ему. Вся церемония была очень вежливой. Ромаррен обнаружил, что он в состоянии весьма прилично владеть собой. Необходимость полностью скрыть и подавить личность Фалька фактически только пошла на пользу, позволив держаться легко и непринужденно. Он осознавал, что психолог Кен Кениек пытался произвести настройку на его мышление, причем с определенным искусством и напором, но это его не беспокоило.

Если его барьеры выдержали испытание даже под парагипнотическим колпаком, они, безусловно, не подведут его и сейчас.

Никто из Сингов не разговаривал с ним телепатически. Они стояли поодаль в своих странных напряженных позах, как бы опасаясь чьего-то прикосновения, и обо всем говорили шепотом.

Ромаррен задал несколько вопросов, которые можно было от него ожидать, касавшихся Земли, человечества и Сингов. Он с самым серьезным видом выслушивал каждый ответ и удовлетворенно кивал головой. Раз он попытался синхронизироваться с юным Орри, но это ему не удалось. Мальчик, по сути, не имел какой-либо защиты мозга, что, вероятнее всего, указывало на какую-то обработку, которая свела к нулю то небольшое искусство фазовой настройки, которому он научился, еще будучи ребенком.

Кроме того, мальчик находился, причем добровольно, под действием наркотика, к употреблению которого был приучен.

Даже когда Ромаррен послал ему слабый привычный сигнал об их родстве по врачнизму, Орри продолжал сосать трубку с наркотиком.

Благодаря яркому, отвлекающему миру полугаллюцинаций, который обеспечивал ему наркотик, восприятия мальчика были притуплены, и мозг его не мог ничего не принимать.

— Вы на Земле пока что ничего не видели, кроме одной этой комнаты,— хриплым шепотом произнес один из. Сингов, одетый словно женщина, Синг по имени Креджм.

Присутствовавшие вселили тревогу в сердце Ромаррена, но Краджи возбуждал еще и инстинктивный’ страх, и антипатию. Было что-то омерзительное в этом тучном теле под ниспадающими одеждами, в этих длинных пурпурно-черных волосах, в хрип-том, выветренном шепоте.

— Мне хотелось бы, разумеется, увидеть больше.

— Мы обязательно покажем вам все, что вы пожелаете увидеть. Земля открыта для почетного гостя.

— Я не помню, видел ли я Землю с борта «Альтерры»,— задумчиво произнес Ромаррен.— Не помню я и нападения на корабль. Вы мне можете объяснить, чем это вызвано?

Вопрос заключал в себе определенный риск, но он был очень заинтересован в ответе. Это было единственным- пробелом в его удвоенной памяти».

— Вы были в состоянии, которое мы называем ахронией,— ответил Кен Кениек.— Вы вышлет из полета со скоростью- света непосредственно у Барьера, поскольку ваш корабль не был оборудован устройствами для облегчения перехода из состояния с различными масштабами времени, так называемым ретемполяризатором. В этот миг вы были либо без сознания, либо безумны.

— Эта проблема нам не известна. Правда, полеты со световой скоростью до этого были не так продолжительны.

— Чем дольше и дальше полет, тем. сильнее Барьер.

— Это очень храбрый поступок,— добавил Абендабот характерным для него скрипучим шепотом и с не менее характерной напыщенностью.— Путешествие на- сто двадцать пять световых лет в едва опробованном корабле...

Ромаррен принял комплимент, не поправив цифры.

— Давайте, Лорды мои, покажем нашему гостю город Земли.

Одновременно со словами Абендабота Ромаррен уловил обрывок телепатического разговора между Краджи и Кеи Кепиеком, но не понял смысла. Он был слишком поглощен поддержанием своей собственной защиты, чтобы быть, в состоянии гюдслушивать мысленную речь или даже просто ощущать ее присутствие.

— Корабль, на котором вы возвратитесь на Beрель,— сказал Кен Кениек,— будет, конечно, оснащен ретемполяризатором, и вы не испытаете расстройства психики при выходе в околопланетное пространство родной планеты.

Ромаррен поднялся, причем весьма неуклюже, в отличие от Салька, который привык к стульям и не ощущал неудобства от сидения как бы на насеете, но теперь стоял уверенно и спустя мгновение спросил:

— Корабль, на котором мы вернемся?

В затуманенном взоре Орри промелькнула искра. Краджи кивнул, показав при этом свои большие желтые зубы.

— Когда вы увидите все, что хотели бы увидеть на Земле,— сказал он через мгновение,— и узнаете все, что вы хотели бы узнать, мы приготовим для вас околосветовой корабль, на котором вы, Лорд Агад и, конечно же, Хар Орри сможете вернуться домой. Сами мы путешествуем среди звезд очень мало. У нас нет больше войн. Нет и необходимости торговать с другими планетами. Мы не хотим снова разбить нашу бедную Землю гигантскими расходами на постройку кораблей только для того, чтобы еще раз утолить свое любопытство. Мы, люди Земли, теперь относимся к старым расам. Мы остаемся дома, присматриваем за своим садом и не лезем в чужие дела. Но ваша миссия, Лорд, должна быть завершена. Для ее завершения необходимо совершить обратный полет. В нашем космопорту вас будет дожидаться корабль, который мы с гордостью назвали «Новая Альтерра». Мы надеемся, что Верель будет рад вашему возвращению. Очень жаль, что вашей цивилизации не удалось заново открыть принцип связи с помощью ансибла, и мы поэтому не можем прямо сейчас послать на Верель дружественное послание. Но сейчас, возможно, после стольких лет вашего отсутствия, на Вереле все же появились установки мгновенной связи. Но мы не можем наладить контакт с вашими соотечественниками, так как не располагаем координатами Вереля...

— В самом деле?— удивленно перебил Синга Ромаррен.

Возникла небольшая напряженная пауза.

— Не думаю, что я понял...— первым начал Ромаррен.

— Ансибл — это...

— Я понимаю, что такое ансибл-передача,— Лорд Агад поднял руку ладонью вперед,— хотя я не знаю, как она осуществляется. Как вы уже сказали, к тому времени, когда я покинул Верель, мы повторно не открыли принципы мгновенной связи. Но я не понимаю, ч го мешало вам попытаться отправить сигналы на Верель?

Он встал на скользкий путь.

Теперь он был весь внимание, полностью владея собой.

Он чувствовал себя игроком в игре, где играют совсем не языками. Поэтому в собеседниках он чувствовал прямо-таки электрическое напряжение.

— Врач Ромаррен,— сказал Абендабот,— поскольку Хар Орри был слишком молод, чтобы знать точное расстояние до вашей планеты, мы никогда не имели чести знать точное расположение Вереля, хотя имеем все же общее представление. Так как его почти не учили Галактическому языку, Хар Орри не мог назвать нам имя солнца Верелу на Галакте, что было бы нам, конечно, понятным, поскольку мы вместе с вами приняли в наследство этот язык времен Лиги. Поэтому мы были вынуждены ждать помощи от вас, прежде чем смогли бы попытаться установить ансибл-контакт с Верелем и подготовить программу автоматического полета с четкими координатами вашей родной планеты.

— Так, если я вас правильно понял, вы не знаете названия звезды, вокруг которой вращается Верель?

— К несчастью, в этом вся загадка. Если вам угодно сказать им...

— Но я не могу сказать вам этого.

Это не удивило Сингов. Они были слишком самоуглублены, слишком эгоистичны.

Абендабот и Кен Кениек никак не отреагировали на это.

Краджи же произнес странным печальным выветренным шепотом:

— Вы хотите сказать, Лорд Агад, что тоже не знаете?

— Я не могу назвать вам подлинное Имя Нашего Солнца,— торжественно произнес Ромарреи.

На этот раз он уловил мысленный посыл, обращенный Кен Кеннеком к Абендаботу:

«А что я говорил!»

— Простите, врач Ромаррен, мое невежество. Я не знал, что это запрещено. Вы простите меня, не так ли? В свое оправдание могу только сказать, что нам неизвестны ваши обычаи, и, хотя невежество является плохим извинением, это все, о чем я вас молю,— трещал и трещал Абендабот, когда его неожиданно перебил Орри, проснувшийся в испуге:

— Врач Ромаррен, вы... мы не сможем полететь назад на Верель, так как вы не сможете задать координаты кораблю? Но вы же должны помнить это, вы должны знать координаты, вы ведь навигатор!

Ромаррен повернулся к нему и тихо спросил:

— Ты очень хочешь вернуться домой?

— Да!

— Через двадцать или двадцать пять дней, если это доставит удовольствие Лордам, щедро предложившим нам столь великий дар, мы отправимся на их корабле к Верелю.

Он снова повернулся к Сингам.

— Извините меня,— продолжал он,— что мой рот и мой разум закрыты и не дают ответа на ваш вопрос. Мое молчание — плохая благодарность за вашу искренность.

«Если бы они пользовались мысленной речью,— подумал он,— этот обман был бы ГОРАЗДО МЕНЕЕ вежливым». Он, в отличие от Сингов, не умел мысленно лгать и, следовательно, не мог бы сказать ни единственного слова из этой вежливой речи.

— Не беспокойтесь, Лорд Агад. Не столько наши вопросы, сколько ваше благополучное возвращение, вог что важно! Если Только вы в состоянии запрограммировать корабль — а все наши записи и компьютеры в вашем распоряжении, стоит сам только что-либо затребовать — то нас вполне устроит тот ответ, который вы дали.

Это действительно было так, поскольку, если они захотят узнать где расположен Верель, им нужно будет всего лишь проверить, каким курсом запрограммирован корабельный компьютер. После этого, если они по-прежнему не доверяют ему, они повторно сотрут содержимое его мозга, объяснив Орри, что восстановление пахмяти в конце концов привело к полному расстройству психики. Затем они отправят Орри с посланием на Верель. Они по-прежнему не доверяли ему, так как им было известно, что он может обнаружить мысленную ложь. Если и был какой-то выход из этой западни, то он его еще. до сих пор не отыскал.

Они все вместе прошли через окутанные туманом коридоры, спустились вниз по наклонной галерее и вышли из дворца на улицу. То, что в двойном мозгу оставалось Фальком, теперь было почти полностью подавлено, и Ромаррен двигался, думал и говорил совершенно свободно, чего и следовало ожидать от Ромаррена. Он ощущал постоянную настороженную готовность Сингов, особенно Кена Кениека, которые только и ждали момента, чтобы поймать его на малейшей ошибке и проникнуть сквозь защитные барьеры его мозга. Напряжение заставило быть бдительным вдвойне. Поэтому он, как Ромаррен, чужак, взглянул вверх на небо, и увидел там желтое солнце Земли.

Он остановился, охваченный внезапной радостью, потому что он видел на протяжение одной жизни свет двух солнц. Свет оранжево-золотого солнца Вереля и светло-золотой — Земли. Он смог бы теперь сопоставить их, как человек, державший два самоцвета, сравнить их красоту ради того, чтобы воздать еще большую хвалу каждому в отдельности.

Мальчик стоял рядом с ним. Ромаррен начал бормотать первые слова приветствия, которому учат маленьких детей народа Келшак и которые они произносят при виде солнца на заре или после затяжных зимних бурь:

«Добро пожаловать, звезда жизни, средоточие жизни...»

Орри подхватил слова гимна и стал нараспев вторить ему. Впервые между ними возникло согласие, и Ромаррен был рад этому, поскольку ему очень нужен был Орри, нужен был прежде, чем игра будет окончена.

Вызвали слайдер и поехали по улицам города. Ромаррен задавал соответствующие вопросы, Синги отвечали на них так, как считали для себя нужным. Абендабот стал подробнее описывать, как был построено все в Эс Тохе тысячу лет назад, построено за одну ночь. Все его башни, мосты и улицы и дворцы. Как только у них появилось намерение, Повелители Земли призвали на помощь свои удивительные машины и орудия для того, чтобы переместить целый город на новое место, в большей степени удовлетворяющее их прихоти. Это был очень красивый рассказ, и Орри, оглушенный наркотиками и сладкими речами, верил всему напропалую.

Верил ли этому Ромаррен, мало интересовало Сингов. Абендабот, очевидно, рассказывал эту ложь просто для собственного удовольствия.

Возможно, это было единственным удовольствием, известным ему. Через некоторое время за этими чудесами последовали другие, подробные описания того, как управляется Земля, как много Сингов проводят свою жизнь среди обычных людей, замаскировавшись простыми туземцами, но работая по единому плану, исходившему из Эс Тоха. Абендабот рассказывал о беззаботном и удовлетворенном человечестве, живущем созданием того, что Синги будут сохранять мир и нести бремя власти, о том, как осторожно поощряются науки и искусства и как осторожно обращаются с бунтовщиками или дестабилизирующими элементами. Планета скромных, смиренных людей, живущих в своих скромных домиках, на которой нет городов, войн, убийств, перенаселенности.

Старые достижения и притязания забыты. Почти что раса детей, защищенных твердым, но добрым руководством и неуязвимой техникой Сингов...

Рассказ все продолжался и продолжался все время об одном и том же, с небольшими вариациями, утешающий и ободряющий.

Неудивительно, что бедный мальчик Орри верил этому. Ромар-рен тоже поверил бы почти всему, не будь у него воспоминаний Фалька о Лесе и Равнинах, которые показывали тонкую, трудно отличимую, однако полную фальшь всего этого. Фальк жил на Земле совсем не среди детей, а среди людей, огрубевших, ожесточившихся, страждущих и пылких.

В этот день они водили Ромаррена по всему Эс Тоху, который ему, живущему раньше среди старинных улиц Бегеста и в гигантских зимних Домах Каспула, показался призрачным городом, ненастоящим, впечатляющим только своим фантастическим естественным расположением. Затем ему и Орри начали показывать планету с борта аэрокара и с межпланетных кораблей во время однодневных поездок, которыми по-прежнему руководили Абендабот и помогавший ему Кен Кениек. Они совершили вылазку на каждый из материков Земли и даже на пустынную давным-давно заброшенную Луну. Дни шли за днями. Они продолжали вести свою игру, в основном ради Орри, обхаживая Ромаррена до тех пор, пока им не удастся заполучить то, что им было нужно. Конечно же, они за ним наблюдали визуально или телепатически, либо с помощью электронных устройств, но никоим образом не ограничивали ни в чем. Очевидно, они почувствовали, что теперь им нечего бояться его.

Возможно, даже, что его отпустили бы домой вместе с Орри. Вероятно, они считали его достаточно безвредным в своем неведении.

Но он мог купить себе возможность бегства с Земли, только снабдив их желанной информацией, выдав месторасположение Вереля. Но пока что они ничего об этом не говорили, а он ничего не спрашивал.

Ну, а имело ли слишком большое значение, в конце концов, то, что Синги узнают, где находится Верель?

Имело. Хотя они, возможно, и не планировали какое-то немедленное нападение на потенциального противника, но могли выслать робот-монитор прямо вслед «Новой Альтерре» с ансибл-передатчиком на борту, чтобы он передавал мгновенные сообщения па Землю о любых приготовлениях к новому межзвездному полету на Вереле.

Ансибл дал бы им преимущество перед верелианами продолжительностью в сто сорок лет. У них бы появилась возможность упредить экспедицию на Земле еще до ее старта. Единственное техническое преимущество перед Сингами, которыми обладал Верель, было незнание Сингов о его точном местонахождении. А на то, чтобы его определить, у них могло уйти несколько столетий. Ромаррен мог купить возможность освобождения только ценой риска для планеты, за которую он был ответственен.

Поэтому он тянул время, стараясь разработать способ решения возникшей дилеммы, летая вместе с Орри и с одним из приставленных к нему Сингов в самые различные места на Земле, которая простиралась под ним подобно гигинтскому прекрасному саду, предоставленному сорнякам и запустению.

Всем своим натренированным умом он искал какой-нибудь способ, с помощью которого можно было бы изменить ситуацию и самому стать игроком, а не пешкой.

Так во всяком случае все это дело представлялось его складу ума, воспитанному в традициях народов Келшак. Если выбрать правильную точку зрения, то любое положение, даже хаос или западня, должно проясниться и само собой привести к единственно правильному выводу, поскольку при достаточно глубоком рассмотрении, с учетом далекой перспективы в основе всего лежит не дисгармония, а понятия возможности и невозможности существуют только для невежественного разума.

Так думал Ромаррен и вместе с ним его вторая душа, Фальк, не оспаривая этот вывод и не тратя времени на то, чтобы его всесторонне обдумывать. Потому что Фальку, который видел, как тусклые и яркие камни скользят по полочкам машин-оракулов, который жил среди людей в их разоренных владениях, с королями в изгнании в их собственных земных королевствах, казалось, что ни одному человеку не дано управлять своей судьбой, либо изменить ход игры. Единственное, что оставалось — это ждать, когда сверкающий бриллиант удачи соскользнет на подходящий виток времени. Гармония существует, но вот понимания еще нет, и Путь не может быть пройден. Поэтому, пока Ромаррен изнурял сверх всякой меры свой разум, Фальк залег где-то в глубинах мозга и выжидал. Когда появится возможность, они ее не упустят!

Или, может быть, так обернется, что шанс подхватит его.

Но пока что ничего особенного не происходило. Они были вместе с Кен Кениеком на борту аэрокара, оборудованного автопилотом. Это была одна из красивых умных машин, с помощью которых Синги могли столь эффективно контролировать всю планету и поддерживать навязанные ими порядки. Оки возвращались в Эс Тох после продолжительного полета к островам Западного Океана, на одном из которых они сделали остановку на несколько часов. Это оказался остров, населенный красивыми, уверенными в себе людьми, всецело поглощенными хождением под парусом, плаванием и сексом на берегу лазурного теплого моря. Это был великолепный образец человеческого счастья и культурной отсталости, как бы нарочно созданный для того, чтобы быть показанным верелианам.

Здесь не о чем было беспокоиться, нечего было бояться.

Орри дремал, не выпуская из пальцев трубку с парпитой. Кен Кениек переключил автопилот на автоматический режим и вместе с Ромарреном, как всегда, метрах в двух от него, поскольку

Синги никогда ни к кому не приближались близко, смотрел через стеклянный колпак кабины аэрокара на голубое море, простиравшееся во все стороны от них на триста-четыреста километров. Погода стояла великолепная.

Ромаррен устал и позволил себе немного расслабиться в эти приятные мгновения праздности.

— Не правда ли, прекрасная планета,— заметил Синг.

Он искоса взглянул на Ромаррена.

— Да, это так.

— Бриллиант среди других планет. Может быть, Верель красивее?

— Нет, он посуровее.

— Да. Слишком продолжительный год обусловливает более суровый климат. Сколько он длится — шестьдесят земных лет?

— Да.

— Вы родились осенью, не так ли? Это значит, что вы так и не увидели свою планету летом, до того как покинули ее.

— Всего один раз, когда я летал в южном полушарии. Но лето там холоднее, а зима теплее, чем в Келшти. Но мне так и не довелось увидеть Великое Лето Севера.

— Вы еще сможете это увидеть. Если вы вернетесь через несколько месяцев, какое время года будет на Вереле?

Несколько секунд Ромаррен подсчитал в уме, после чего ответил:

— Позднее лето. Возможно, что-то вроде двенадцатого лунокруга лета.

— По моим подсчетам должна была бы быть осень. Если только я правильно подсчитал длительность полета. Кстати, сколько времени он длится?

— Сто сорок два земных года,— ответил Ромаррен.

Небольшой порыв паники промчался по его рассудку и тут же исчез. Он почувствовал присутствие сознания Кена Кениека в своем разуме.

Пока он говорил, Синг незаметно подобрался к его рассудку, обнаружил, что уровень защиты ослаб и захватил фазовый контроль над ею мозгом. Но это не очень-то беспокоило Ромаррена. Он даже не удивился той невероятной терпеливости и телепатическому искусству, которые продемонстрировал в данной ситуации Кен Кениек.

Раньше он, если говорить честно, побаивался возникновения такой ситуации, но теперь, когда это все-таки случилось, все было и полном порядке.

Теперь Кен Кениек разговаривал с ним только мысленно и не трескучим тихим шепотом, а чистой, отчетливой, отлично воспринимаемой речью.

— Теперь все в порядке. Очень даже неплохо. Разве это не приятно, что мы наконец-то произвели сквозную настройку?

— Очень приятно!— согласился Ромаррен.

— Действительно. Теперь, когда мы можем оставаться в созвучии друг с другом, все наши тревоги в прошлом. Что ж, расстояние в сто сорок два световых года — это значит, что ваше солнце, Лорд Агад, должно быть одной из звезд созвездия Дракона. Как оно называется на галактическом языке? Нет, все правильно, вы не можете сказать его здесь ни вслух, ни мысленно... Альтаир — вот оно название вашего солнца?

Ромаррен никак не откликнулся на это.

— «Альтаир»— Око Дракона. Да, очень хорошо. Другие звезды. которые мы рассматривали, несколько ближе. Теперь же это знание позволит нам сэкономить уйму времени. Мы уже почти...

14. Быстрая, ясная, насмешливая, убаюкивающая мысленная речь внезапно оборвалась, и Кен Кениек конвульсивно дернулся.

В то же самое мгновение судорога свела члены Ромаррена.

Синг резко рванулся к органам управления аэрокара, но тут же отпрянул назад. Он как-то странно наклонился вперед, очень сильно вперед, как небрежно управляемая кукла на веревочке. Затем он соскользнул на пол кабины и так и остался лежать там, лицом вверх.

Орри внезапно пробудился от своей дремоты и смотрел на Ромаррена, широко раскрыв глаза.

— Что случилось? Что-то не так?

Ответа он не услышал. Ромаррен сидел так же неподвижно, как лежал Синг, и глаза его были устремлены в глаза Кен Кениека неподвижным двойным невидящим взглядом. Когда он наконец зашевелился, с его губ сорвалось несколько слов на непонятном для Орри языке. Через мгновение Ромаррен с трудом произнес на Галакте:

— Сделай так, чтобы этот корабль завис.

Теперь он говорил на галактическом языке, но с характерным верелианским акцентом, на его испорченном диалекте, употребляемом земными туземцами. Хотя язык был и не совсем тот, настойчивость и авторитетные интонации звучали довольно ясно. Орри автоматически повиновался приказу.

Маленький стеклянный пузырь завис посреди океана к востоку от солнца.

— Это же...

— Не двигайся!

Молчание. Кен Кениек лежал, не шевелясь, на полу кабины. Очень медленно напряжение, которым был охвачен Ромаррен, стало ослабевать.

То, что случилось во время борьбы умов между ним и Кеном Кениеком, сводилось к засаде и внезапному нападению из-за угла на противника. В физическом смысле Синг одним броском проник в сознание Ромаррена, полагая, что он захватил в плен одного человека, но и сам был захвачен врасплох другим, находившимся в засаде, разумом Фалька. Только на один миг Фальк был в состоянии захватить контроль и только вследствие неожиданного нападения, но и этого мига вполне хватило Ромаррену для того, чтобы освободиться от фазового контроля со стороны Синга.

Сделал он это мгновенно, а вот разум Кен Кениека все еще оставался синхронизированным с его мышлением, а потому оставался уязвимым. Освободившись, Ромаррен, в свою очередь, овладел сознанием Синга. Для этого потребовалось все его искусство и мощь разума, чтобы удержать мозг Кен Кениека, беспомощный и соглашающийся со всем, в одной фазе с его* мозгом, в том состоянии, в котором он сам находился мигом раньше.

Но у него было большое преимущество: он все еще оставался человеком с двумя разумами, и пока Ромаррен удерживал Синга в беспомощном состоянии, Фальк был свободен в своих мыслях и поступках.

Именно сейчас выдался тот случай, тот момент, которого так терпеливо он ждал.

Второй такой возможности может и не быть.

Фальк произнес вслух:

— Где находится приготовленный к полету космический корабль, подготовленный для нас?

Было очень интересно слышать ответ Синга, как обычно произнесенный шепотом, и знать со всей определенностью, что он не лжет.

— В пустыне к северо-западу от Эс Тоха.

— Он охраняется?

— Да.

— Людьми?

— Нет.

— Вы должны отвезти меня туда.

— Я отвезу вас туда.

— Направь корабль туда, куда он скажет, Орри

— Я ничего не понимаю, врач Ромаррен. Разве мы не...

— Мы собираемся покинуть Землю прямо сейчас, мальчик. Ты понимаешь — сейчас! Займись управлением.

— Займись управлением,— мягко прошептал Кен Кениек.

Орри повиновался, следуя указаниям Синга относительно курса полета.

На полной скорости аэрокар устремился на восток, но пока что казалось, что он все еще висит над безбрежными океанскими просторами.

Затем появились Западные Острова, которые, казалось, плыли им навстречу по морщинистой поверхности океана.

Потом перед ними возникли остроконечные белые вершины прибрежных хребтов, которые через мгновение уже стали мелькать под аэрокаром.

Теперь они находились над мрачной пустыней, изрезанной лишенными влаги извилистыми цепями гор, отбрасывающих длинные тени на восток.

Продолжая следовать произносимым шепотом указаниям Кена Кениека, Орри снизил скорость аэрокара и стал кружить над одним из этих горных кряжей.

Он переключил управление на маяк для автоматической посадки и позволил, чтобы корабль был захвачен силовым полем.

Высокие безжизненные горы вздымались перед ними, надвигались, словно стены, когда аэрокар садился на тусклое покрытое зеленью плато.

Не было видно ни космопорта, ни посадочного поля, ни дорог, ни зданий, но какие-то неясные очень большие тени, как миражи, дрожали над веском и зарослями солончаковой пустыни.

Фальк смотрел на них и не мог сосредоточиться.

Но Орри уже кричал во все горло:

— Корабли!

Это были межпланетные корабли Сингов, их флот или часть его, замаскированные светоотражающими сетками.

Сначала Фальк увидел небольшие корабли.

За ними в поле его зрения попали и другие, которые он сперва принимал за остроконечные холмы.

Аэрокар каким-то непостижимым образов сел рядом с маленьким разрушенным бараком без крыши, доски которого побелели и потрескались под воздействием ветра пустыни.

— Что это за барак?

— Вход в подземные помещения находится у одной из его стен.

— Там что, находятся компьютеры?

— Да.

— Готов ли какой-нибудь из кораблей к полету?

— Они все готовы. Это полностью автоматизированные корабли обороны.

— Есть ли среди них хотя бы один, который может пилотироваться людьми?

— Да. Тот, который предназначается для Хара Орри.

Ромаррен не ослаблял телепатическую хватку, которой он держал под контролем мозг Синга, в то время, как Фальк приказывал тому показать этот корабль.

Кен Кениек сразу же повиновался, хотя Фальк-Ромаррен не совсем ожидал этого.

Так же, как и для обыкновенного гипнотического внушения, существовали пределы и для управления разумом.

Тяга к самосохранению зачастую сопротивляется даже самому сильному внушению и иногда расстраивает всю настройку.

Однако, измена, которую вынужден был сейчас совершить Синг, по-видимому, не возбуждала инстинктивного сопротивления в нем.

Он провел их к звездолету и послушно отвечал на вопросы Фалька-Ромаррена.

Затем он отвел их назад в полуразрушенную хижину и как звуком своего голоса, так и телепатически открыл в песке дверь-западню, которая находилась рядом с дверью в хижину.

Они вошли в открывшийся перед ними туннель.

У каждой подземной двери или защитного устройства Кен Кениек подавал соответствующий сигнал, и в конце концов они очутились в защищенных от нападения, катаклизмов и грабителей помещениях, находившихся глубоко под землей.

Здесь размещались устройства автоматического управления и наведения, вычислительные устройства, позволяющие проложить курс среди звезд во Вселенной.

Со времени инцидента в аэрокаре прошло уже более часа.

Кен Кениек, покорный и подобострастный, напоминающий временами больную Эстрел, стоял рядом обезвреженный, пока Ромаррен сохранял полный контроль над его разумом.

В то мгновение, когда этот контроль ослабнет, Синг тут же отправит мысленный призыв о помощи в Эс Тох, если только найдет на это силы, либо активизирует какую-нибудь систему сигнализации, что приведет к тому, что Синги и их люди-орудия буквально через несколько минут появятся здесь.

Несмотря на это, Ромаррен все же должен был ослабить этот контроль, ибо ему был нужен именно его мозг, мозг истинного Ромаррена, чтобы целиком оцепить всю сложившуюся ситуацию.

Фальку было неведомо, как программировать компьютер для вычислений курса полета на Верель, планету системы звезды Альтаир.

Только Ромаррен мог это сделать.

Однако у Фалька были свои способы решения этой проблемы.

— Отдайте мне свой пистолет.

Кен Кениек тут же вручил ему свое маленькое оружие, которое скрывал под ниспадающими одеждами. Орри с ужасом смотрел на все происходящее,

Фальк не собирался ослабить потрясение мальчика.

Фактически он еще больше растравил его.

— Почтение к жизни?— холодно спросил Фальк.

Он небрежно подбросил в руке оружие.

Как он и подозревал, это был не пистолет и не лазер, а только парализатор, причем очень слабого действия.

Фальк направил оружие на Кен Кениека, жалкого в отсутствии всякого сопротивления, и выстрелил.

Орри вскрикнул и рванулся вперед, но Фальк направил парализатор и на него.

Зч1тем он отвернулся от двух распростертых на полу парализованных тел и дал волю Ромаррену.

К данному моменту он уже сделал свое дело.

У Ромаррена не было времени на угрызения совести или беспокойство.

Он сразу же направился к компьютерам и принялся за работу.

Он уже знал по опыту проверок бортовых устройств корабля, что действие компьютеров не базировалось на обычной математике, которую применяли земляне и которую унаследовали со времен Колонии и обитатели Вереля. Некоторые из операций, которыми пользоза/шсь Синги и которые были заложены в их компьютеры, были абсолютно чужды земной логике и математическому мышлению.

Ничто больше не могло столь твердо убедить Ромаррена в том, что Синги действительно были на Земле пришельцами, а для всех планет древней Лиги — завоевателями с какой-то очень далекой планеты, как этот чуждый всему человеческому характер их математики и логики.

Он никогда раньше не был уверен в подлинности старых земных легенд об этом, но теперь воочию убедился в этом сам.

Он ведь был, в конце концов, довольно неплохим математиком.

И как раз хорошо, что он был математиком, иначе он быстро бы опустил руки, безуспешно пытаясь ввести координаты Вереля в компьютер Сингов.

Как таковая, эта работа отняла у него пять часов.

Все это время он был вынужден буквально занимать половину своего мозга наблюдением за Кен Кениеком и Орри.

Оставить мальчика без сознания было проще, чем объясниться с ним или что-то приказать.

Но было просто жизненно необходимо, чтобы Кен Кениек оставался все это время полностью без сознания.

К счастью, парализатор хотя и был небольшим по размеру, но оказался очень эффективным прибором и, обнаружив в конце концов его настройку, Фальк всего лишь один раз после этого прибегнул к нему. Затем он был просто волен существовать в разуме Ромаррена, который весь ушел в вычисления.

Смотреть Фальку было не на что, пока работал Ромаррен, и не ослабляя контроля за окружающим пространством, он размышлял.

Он думал об Эстрел.

Его страшно интересовало, где она сейчас и кем она является в настоящее время.

Держат ли они ее под стражей, а может быть, стерли память или убили?

Нет, они не убивают.

Он боятся убивать и боятся умереть, поэтому назвали свой страх почтением к Жизни.

Синги. Враги. Лжецы...

Лгали ли они на самом деле?

Возможно, что это было не совсем так.

Возможно, сутью их лжи было глубокое, непоправимое отсутствие понимания.

Они не были способны допустить соприкосновения с людьми.

Они использовали к собственной выгоде, превратив ее в грозное оружие, мысленную речь.

Но, в конце концов, стоили ли этого те жалкие результаты, которых они добились?

Двадцать столетий лжи с тех пор, как они впервые появились на Земле...

Изгнанники или пираты, может быть, просто авантюристы мечтавшие о создании собственной империи

Выходцы с какой-то далекой планеты решившие добиться господства над всеми расами, разум которых они не могли постичь, и чья плоть навечно оставалась стерильной.

Одинокие, изолированные, «глухонемые», правившие «глухонемыми» в мире иллюзий.

Ромаррен завершил свой труд.

После пяти часов изнурительной работы и восьми секунд действия компьютерной системы в его руке оказалась крохотная иридиевая полоска, выданная выходящим устройством компьютера, готовая осуществить программирование бортового компьютера, следящего за курсом корабля.

Он обернулся и нерешительно посмотрел на Орри и Кена Ке-ниека.

Что делать с ними?

Очевидно, им придется отправиться вместе с ним.

«Сотри записи расчетов в компьютере»,— пронеслось в его голове; голос — знакомый, его собственный — голос Фалька.

У Ромаррена кружилась голова от усталости, но постепенно до него дошел смысл требования, и он молча повиновался.

После этого он уже ничего не мог придумать, что же нужно делать дальше.

Поэтому, в конце концов, он впервые сдался, не делая больше никаких усилий доминировать, и позволил себе раствориться... в себе.

Фальк-Ромаррен сразу же принялся за работу.

Он энергично вытащил Кена Кениека на поверхность земли и понес его по залитому лунным светом песку к кораблю, очертания которого дрожали в прозрачном ночном воздухе пустыни. Он загрузил неподвижное тело в горизонтальное кресло, дал лишнюю дозу парализующего облучения и отправился назад к Орри.

По дороге к кораблю Орри начал приходить в себя и ухитрился забраться в корабль без посторонней помощи.

— Врач Ромаррен,— хрипло произнес он, вцепившись в руку Фалька-Ромаррена,— куда это мы направляемся?

— На Верель.

— Кен Кениек тоже с нами?

— Да. Он сможет рассказать на Вереле свою версию происходящего на Земле, ты — свою, а я — свою. Всегда существует более, чем один путь к истине. Пристегнись. Вот так.

Фальк-Ромаррен вставил маленькую металлическую полоску в устройство корабельного компьютера.

Через три минуты корабль стартует.

Последний раз взглянув на пустыню и звезды, он закрыл все люки и поспешил, трясясь от усталости и напряжения, пристегнуться рядом с Орри и Сингом.

Взлет обеспечивали ракеты. Привод световой скорости начинал действовать только на самом внешнем краю околоземного пространства.

Корабль мягко оторвался от земли и через несколько секунд оказался за пределами атмосферы. Автоматически включились видеоэкраны, и Фальк-Ромаррен увидел, как быстро уменьшается в размерах Земля.

Покидает ли он свой дом, или же, наоборот, направляется домой?

На экранах в последний раз мелькнул золотой отблеск Солнца на поверхности Восточного Океана.

Земля вспыхнула, как драгоценный камень на фоне мириадов звезд, и исчезла.

Барьер был преодолен. Маленький корабль вырвался из слоев времени и помчался сквозь тьму космоса.