Химеры

Глава 1

Амарела уже битый час стояла у фальшборта и нетерпеливо всматривалась в очертания Карамельной бухты. Морской ветер трепал шелковое, в крупный горох, платье и концы газового шарфа, которым она повязала шляпку, чтобы не унесло за борт.

Голосили здоровенные чайки, стремительно проносились над палубой, выглядывая — что бы ухватить. Теплоход, на котором она выплыла из Маргерии в Катандерану, плюхал по Сладкому морю почти две недели, заходя по дороге во все порты. Хорошо, что в это время года море тихое, спокойное, никакие волнения не задержали рейс дольше положенного. Кавен отправил ее первым классом, поэтому все это время она ела, спала, бродила по просторной каюте и нервничала.

Новости, которые время от времени удавалось выцедить из приемника, не радовали. Одно хорошо — адмирал Альмаро Деречо вернулся в Южные Уста вместе со всем флотом, и, судя по радостному голосу диктора, активно помогал «миротворческим силам Дара» вышибать «миротворческие силы Лестана» к чертовой матери, делая чрезвычайно хорошую мину при очень плохой игре. О ней самой проскальзывали самые разные новости, начиная от «безвременно погибла, с прискорбием сообщаем…», до того, что «известный предприниматель и глава издательского дома Пакиро Мерлуза утверждает, что лично беседовал с рейной Амарелой в ночь перед попыткой предательского захвата Южных Уст».

На восьмой день путешествия Амарела узнала, что кто-то сделал ее вдовой — макабринские войска наводили порядок в южном королевстве жестко и последовательно. Она не очень огорчилась. Известие, что рядом с Вьенто Мареро все-таки разбивают военную базу и аэродром, огорчало сильнее, но было вполне закономерным. Сделать уже все равно ничего нельзя.

Амарела маялась в шезлонге на верхней палубе и утешала себя тем, что наверняка братцам Лавенгам сложившаяся ситуация так же не нравится, как и ей. Что Макабрины забрали в пасть, то даже ради своего короля не выпустят. Одна надежда — Деречо как-то с ними договорится.

«Гордость Юга» дала последний длинный гудок, причалила и сбросила сходни. Амарела подхватила саквояж и осторожно спустилась на пирс, придерживаясь за поручень. Новые босоножки тесно охватывали ремешками ступни, страшно было подвернуть ногу. Желающих сойти в Катандеране вместе с ней оказалось не так уж много.

Карамельная бухта и пристань для пассажирских судов выглядели по столичному празднично, но, если присмотреться, — глаз выхватывал следы недавних потрясений.

Обломанный флагшток, осыпавшаяся белая штукатурка на стене здания вокзала, из-под которой торчали развороченные клочья основы и алое крошево кирпича. Муниципальные патрули, незаметные и молчаливо-внимательные. Погнутые и распустившиеся железными лепестками трубы ограждения, рядом возятся рабочие с гербом города на рукавах.

Впрочем, на проверках внутренних рейсов это никак не сказалось, никаких особенных документов не требовали. Амарела спокойно миновала контроль, отдала билет, в котором стояло вымышленное имя, и поднялась на площадь, где толпились таксисты. В восемь вечера ей предстояло быть на Четверговой и она успевала, что бы там себе ни думал наймарэ.

В половину восьмого она добралась до Четверговой, погуляла по пустынному скверу, засаженному розовыми кустами. Пышные соцветия — алые, густо-оранжевые, перламутрово-белые, раковинами свернутые в глубоких зеленых тенях, ближе к сумеркам начали сильно благоухать.

У Амарелы устали ноги, и она присела на край беленого помоста, на котором торчали виселичные перекладины. Демона не было. Около статуи короля Халега ждал кого-то юноша в светлых брюках, в рубашке с коротким рукавом и в шляпе, надвинутой на глаза.

Угловатая тень от виселицы длинно протянулась поперек площади. Световое табло на мрачном сером здании с алой вывеской «Плазма» дрогнуло, рисунок лампочек сменился — стало без пяти восемь.

Четверговая площадь оставалась пустынной — если не считать незнакомца у памятника. Амарела терпеливо ждала, болтая ногами и перебирая в уме те слова, которые должно сказать демону. Не кинется же он на нее посреди Катандераны.

«Я прибыла вовремя и хочу, чтобы ты вернулся в Полночь навсегда», «уходи в Полночь и не возвращайся, и я запрещаю тебе вредить людям», «я прошу и требую, чтобы ты ушел из мира людей»… она таращилась на цветущие розы и мельком припомнила старую дарскую легенду о глазах Полуночи. Странно, что не вспомнила раньше, а ведь там так подробно рассказывалось о том, что не нужно, не стоит, ни за что нельзя якшаться с этими тварями. Даже если ты готов заплатить. Отберут все, и взамен не дадут ничего.

— Он не придет, прекрасная госпожа. Зря вы ждете.

Юноша, стоявший около памятника, подошел неслышно. Амарела вздрогнула, подняла взгляд — знакомые светлые радужки, высокие скулы, упрямая линия подбородка… Тот самый, который спас ее в старом замке. За Алисана его можно было принять только издали. Теперь видно — этот старше. Намного. На века.

— Откуда вы знаете? — она решила ничему не удивляться.

— Я присутствовал при том, как в нашего общего, хотя и недоброго, знакомого выпустили несколько обойм. Думаю, теперь он отлеживается в Полночи и просто не в силах прийти на встречу, хотя неоднократно мне хвастался и называл время, в которое, по его мнению, вы не явитесь. Рад видеть вас в добром здравии, рейна.

— Благодаря вам…

— Тебе. Можете звать меня Энери.

Амарела помолчала, не зная, что еще сказать. Ее древний, как старый замок, спаситель, вздохнул и уселся рядом на помост, запрокинул голову, подставил лицо лучам уходящего солнца, замерев и на несколько мгновений превратившись в серебряную статую. Старая площадь, неустанно благоухающие розы и семисотлетний принц с лицом и фигурой дролери — все это слилось воедино, будто на старинной картине, покрытой натеками темного лака. Несколько разноцветных машин, застрявших в нешироком горле Семилесной, пытались разъехаться, ворча. Мостовая там, что ли, повреждена.

Неудивительно, если верить всему, что рассказывают по радио, улицы Катандераны в последние дни утюжили танками.

Ты виновата, ты.

Рейна смотрела, как наливается алым и розовым закат, чувствовала сильную усталость. Странно, отдыхала ведь целых две недели, ничего не делала, каталась на теплоходе, ела и спала.

И бесконечно прокручивала в голове предстоящий разговор с наймарэ. Днем. Ночью. Все две недели. А разговор не состоялся. Само прошло.

— Если бы вы не пришли, договор бы остался в силе, — сказал Энери. — Так что все правильно.

— Глупо было тащиться через полконтинента. Знала бы я, что эту тварь убили…

— Жизнь часто выглядит глупо, а иногда еще и страшно. Нет, я не думаю, что его убили, к сожалению. Просто, ну, помяли.

— Но вернуться он не сможет?

— С сегодняшнего вечера — нет.

Почему я должна верить, чуть было не спросила она, но потом вспомнила драку с «профессором Флавеном», яростный блеск глаз, удар, который мог бы прошибить стену.

— Значит все в порядке?

Еще одна машина неспешно вырулила на площадь — черный, сверкающий «барс».

Энери проводил его глазами, нахмурился, но потом быстро просветлел и снова подставил лицо солнцу.

«Барс» проехал к зданию «Плазмы», раздраженно погудел — машины нелепо жужжали, толклись, все никак не могли разъехаться, блокируя подход к стоянке.

— Все в порядке, — твердо ответил Энери. — Я думаю, тебе стоит уплыть обратным рейсом, рейна. Видишь ли, мой царственный потомок…

И тут под черной глянцевой машиной расцвела алая вспышка.

Пламя полыхнуло одновременно с грохотом взрыва — «барс» завалился на бок и отлетел в сторону. Машины, которые никак не могли разъехаться на тесной улице, вдруг резво снялись с места и скрылись.

Амарела осторожно отвела от себя руки принца, который инстинктивно обнял ее, прикрывая. Потрясла головой. Анарен соскочил с помоста, сделал несколько шагов по направлению к машине, но туда уже бежали дролери из «Плазмы» и он нерешительно остановился.

Наверное, рейне полагалось рыдать и биться в истерике, после всего того, что пришлось пережить во время вторжения лестанцев, но, похоже сагайский божок излечил не только тело, но и душу. При звуке взрыва она не почувствовала ничего, только тупое удивление. Пахло дымом и чем-то горелым, сладковатым, вызывающим тошноту. Амарела поняла и зажмурилась, стиснула зубы. Не помогло. Она перегнулась через край помоста, и ее вывернуло прямо на розовые кусты.

Дролери с грохотом выворотили покореженную дверь «барса», отшвырнули в сторону. Голыми руками, даже не напрягаясь особенно — так срывают сухую чешую с луковицы. Рядом с машиной чернел выбитый взрывом канализационный люк.

— Мы… нам надо пойти, помочь, — нерешительно сказала Амарела. Анарен застыл рядом, всматриваясь. — Там же…

— Это машина Врана, — ответил принц. — Если сунемся, его охрана запросто прикончит нас под горячую руку. Мары полуночные, я так и думал, что этим кончится — его дочь и большая часть дролери сейчас носятся с муниципалами по подвалам, вылавливая остатки полуночной нечисти. А радикальная партия в совете лордов упрямо несет бред про то, что дролери нарочно спровоцировали Полночь, чтобы потом укрепить свои позиции в Даре. Вот она, людская благодарность, — он осекся.

— А ты будто и не человек вовсе, — пробормотала Амарела. Ее мутило, и кружилась голова.

Из развороченных остатков «барса» медленно потащили длинное угловатое тело, безвольно болталась черная рука. На асфальт капало жидким дегтем — кап-кап. Отверстая пасть «Плазмы» выплюнула еще нескольких сумеречных, они окружили пострадавшего, скрыли от посторонних глаз. Высокий, на пределе слышимости, женский вопль резанул перепонки. Амарела прижала ладонь к груди — сердце трепыхнулось, и будто заспотыкалось.

— А-аа-а! — надрывалась невидимая плакальщица. — А-аа-а! А!

— Идем скорее, — Энери протянул ей руку. — Идем, нечего тут делать. Они сами разберутся.

Рамиро очень хотелось кофе и курить. Он сидел на два ряда позади Лары, держал в одной руке секундомер, в другой — партитуру света и щурился на яркие вспышки прожекторов. Глаза щипало. Следить получалось плохо — сказывалась бессонная ночь в декорационном цеху.

На сцене летел бесплотный снег в канун Йоля — осветители на портальных башнях крутили испещренные белилами фильтры. Под софитами дубовые доски пола блестели, как лед, белая театральная ткань накинута складками поверх высоких сомкнутых подиумов для чтецов. За подиумами, во всю ширину задника и до самых падуг медленно проворачивалось колесо года, витражные картинки, огромный циферблат часослова. Вздымались и падали за горизонт созвездия, зодиакальные знаки, небесные пахари и всадники, крылатые звери, хвостатые планеты, птицы и ангелы.

В оркестре вел женский голос, пел без слов, высокий и холодный как пустотелая флейта, Рамиро слушал, смутно удивляясь — голос? пение? — в какой-то момент его охватил озноб, он даже проснулся.

Ларины нововведения, она пару дней назад обмолвилась — вместо Игерны Флавен приглашена новая актриса. Рамиро не знал, что новая актриса будет петь. И он не знал, что эта актриса — дролери.

Силуэт дролери застыл в самой высокой точке подиума, полукольцом охватывающего пандус, черный и ломкий на фоне возносящихся радужных знаков. Голос у нее был ошеломляющий — без малейшего напряжения он проникал всюду, леденил и опустошал воздух.

На авансцену вышла закутанная в покрывало женщина. Медленно, с трудом ступая, она добрела до середины, остановилась, подняла к небу лицо. Серое покрывало соскользнуло с волос, холодный луч очертил детский профиль Аланты. Под грудью Аланта держала большую шаль, ниспадающую вдоль платья тяжелыми складками — Рамиро кивнул удовлетворенно. Вынужденный жест (иначе шаль упадет), беспомощный и защищающий одновременно, сковывающий движения, давал абсолютно точную ассоциацию.

— Летят двенадцать голубок, — сказала дролери-душа с черной стены. — Тринадцатая — отдельно.

Негромкий, почти лишенный выражения голос ее растекся по сцене и по залу, и у Рамиро встали дыбом волоски на загривке.

Пауза.

На черной стене один за другим начали зажигаться желтые квадраты.

Еще пауза. Зажглось последнее окно, Аланта-Летта робко двинулась к ним.

Поднялась тонкая рука, «тук-тук-тук» — попросил за Летту барабан из оркестровой ямы. В ответ ему визгливо залаяла собака. Летта отпрянула, отбежала, потом подошла к другому окну: «тук-тук-тук?» «Р-р-гав-гав-гав!» — взлаял другой пес, тоном ниже. Следующее окно — еще один пес залился лаем. Следующее окно… стук сделался непрерывным, переплелся со стуком невидимых каблуков, ускорился, загрохотал, засбоил как сердце, его догоняла, накрывала, гнала вперед волна собачьего лая.

Летта заметалась между домами, придерживая ладонями тяжело колыхающуюся шаль, у каждой стены ее встречал взрыв грохота и воя.

Раздвинув складки сукна, из подиумов, как из лопнувших коробов посыпались фигуры в пестром. Яркие лохмотья, цветастые рубахи, козьи и медвежьи маски, ленты, бубны, бубенцы. Слева направо, справа налево, сходясь и расходясь понеслись вереницы танцующих. Визжали виолы, рычали басы в оркестре, два десятка каблуков выбивали из досок громовый гул. Неловкую фигурку Летты швыряло как лодку на перекатах, пока она не исчезла в пестрой пене йольского хоровода.

Вскрик — короткий, жалобный, сейчас же потонувший в топоте и звоне гитерн.

Королевский балет еще минут пять колотил каблуками в доски, размахивал масками, вил кольца и спирали, плел подвижные сети, распадался и сходился в мельтешне летящего снега. Неистовую музыку прорывали женские вскрики, стоны, неразборчивые мольбы. Дролери на стене ломало, словно деревце на ветру.

Вдруг вопль ее рывком поднялся и разросся колоссальной звуковой волной, начисто сметая и музыку, и грохот каблуков. Рамиро выронил партитуру, зажал руками уши, но это не помогло — крик сверлом вонзился внутрь черепа, и в глазах замерцали черточки и точки, как на крутящейся вхолостую пленке по окончании фильма.

Оглушенный, Рамиро некоторое время не мог понять, вопит ли еще сумасшедшая дролери, или уже перестала, уши у него заложило, как в самолете, но зрение постепенно прояснилось. Он увидел пустую сцену и скорчившуюся на голом полу фигурку, закутанную в серый плащ.

— Все гуще снег. — сказала со стены душа-дролери. Она выпрямилась и стояла спокойно, низко опустив голову. — Так звуки коротки.

После шокирующего вопля в голове у Рамиро еще звенело, но тихий голос заставлял напрягать слух.

Дролери подняла голову, лицо пряталось в тени покрывала, но стали видны бледные, сложенные одна к другой ладони.

«Так-так, так-так» — сквозь шум в ушах стучал метроном. Ему вторили едва различимые звуки, словно кто-то гладил пальцем стеклянные колокольчики.

Запаздывая на пару секунд, поднялась на колени и подняла закутанную голову Летта. Чуть покачиваясь, она прижимала к груди сверток из тяжелой шали.

Душа медленно прошла по подиуму влево, вместе с ней медленно, как замерзающая вода, текла музыка. Спустилась по пологому склону на авансцену, приблизилась к Летте.

Летта подняла сверток на вытянутых руках, душа приняла его, прижала бережно к груди, а принцесса склонилась в прежнюю позу. Покачивая сверток, душа ушла направо, за кулисы.

Тянулась, истаивая, долгая последняя нота, тянулись мгновения, ничего не происходило. Только леденел и терял фокус направленный свет прожекторов, пока не выцвели радуги часослова, пока черный кабинет сцены не сделался седым, сизо-серым, вымороженным насмерть.

Тогда беззвучно опустился занавес, черный, как ночь.

Еще некоторое время было тихо, потом в осветительской ложе зажегся дежурный свет. Рамиро подобрал бумажки, вылез из середины ряда и подошел к режиссерскому столику.

— Лара, — сказал он. — Это очень сильно, но это запретят.

Она улыбнулась, глядя на занавес, по которому пробегала рябь — за черным сукном кто-то двигался, ходил туда-сюда. Сквозь щель над полом было видно, что коробка сцены внутри освещена.

— Нет, — сказала Лара. — Не запретят. Пара карет скорой помощи, служащие перед антрактом раздадут пузырьки с нашатырем. Шок, конечно, будет. Но не запретят.

С боковой лесенки, мимо оркестровой ямы, спустилась певшая за душу Летты дролери — Рамиро, наконец, рассмотрел ее. Коротко стриженные черные волосы, огромные черные глаза на треугольном личике, ничем не подчеркнутый бледный рот. Подмышкой она небрежно зажала свернутую шаль. Рамиро вспомнил, что видел ее во дворце, в компании Эстеве. Шерла ее имя, кажется.

— Дурацкая эта затея с платком, — сходу залепила она, даже не поздоровавшись.

— С каким платком?

— Вот с этим, — Шерла встряхнула сверток, и он развернулся в большую шаль. — Ерунда какая-то. Живота нет, ребенка нет, вместо них — тряпка… Я не понимаю, почему тряпка, зачем тряпка? Глупо это. Кто придет смотреть — смеяться будут, — ее острые, пробитые жемчужинами, ушки гневно прижались.

— Это театральная условность, — попытался объяснить Рамиро. — Такова мера условности, заданная спектаклем изначально. Для того, чтобы произвести на зрителя нужное впечатление. Как твой голос.

— А что мой голос, мой голос — настоящий. Я оплакиваю особу королевской крови, нашего родича. Я все правильно делаю.

— От твоего голоса кровь в жилах стынет, — пробормотал Рамиро. — Это и есть искусство.

— Не знаю я никакого искусства. Тоже мне. Моя бабка — Перла. Баньши.

Что ж, это многое объясняет.

— Ты Лару слушай, — сказал он, стараясь быть как можно убедительнее. — Она все поставит на место — и платок, и тебя с твоим голосом, и картинки, и музыку. Все вместе получается магия, понимаешь? Только людская, не ваша. Ты, главное, слушай и делай, что она скажет.

Шерла с сомнением таращила глазищи, мяла в руках злополучную шаль, чуть только на просвет не поглядела — где тут магия? Потом прошипела что-то, ушла обратно на сцену. Серая тряпка волочилась за ней, как знамя поверженной армии.

— Приобретение, — посочувствовал Рамиро, провожая дролери взглядом.

— Ничего, — Лара впервые за много дней заговорила с ним. — Я с ее помощью такое сделаю! Это будет лучшая постановка современности.

— Уверен, что так.

По лесенке мимо оркестровой ямы спустилась группка танцовщиков. Красавица Аланта весело смеялась и что-то говорила парню, игравшему Сакрэ, тот держал под мышкой песью голову — как шлем, и преданно смотрел Аланте в рот. Шерла шагала рядом с ними, продолжая недовольно кривиться, потом тоже улыбнулась.

Лара молча проводила их глазами.

— Рамиро.

— Что, Лара.

— Я вижу, как ты гонишь с работой над декорациями. Ты что-то затеял. Не вздумай дезертировать. Я тебя из-под земли выкопаю, верь мне.

Рамиро вздохнул. И ответил честно:

— Я делаю все, что от меня зависит.

Когда совсем стемнело, принц разжег камин. Амарела забралась в старое кожаное кресло, укрылась выцветшим пледом, бездумно смотрела на огонь. В изразцовой пещере возникали и рушились огненные царства, отблескивала латунная решетка, покрытая потрескавшимися от времени эмалевыми медальонами. Огонь, который совсем не похож на тот, что сжигает дотла города, машины, людей, дролери. Покорный, ласковый, из которого в любой момент может выскользнуть расплавленная до ярого золота саламандровая змейка.

Говорят, они вырастают огромными, как крепости.

Было очень тихо.

— Анарен.

Принц замер около огня, как кот, потрескивали яблоневые поленья. Тишина расползалась по древнему дому, выдранному из человеческой реальности многие столетия назад, как прилив. Энери молча повернул голову.

— Мне кажется, я проклята.

— Смелое заявление, прекрасная госпожа, — глаза его были темны. На улице покрикивала какая-то вечерняя птица, звонко стучал молоток, переговаривались люди.

Посторонние звуки не нарушали настоявшейся, как вино, тишины.

— Но, сам подумай, — она сжала пальцы в кулаки. — Где я ни появлюсь — катастрофы, война, смерти. Это из-за того, что я связалась с Полночью?

— Это из-за того, что теперь так будет повсюду. Некоторое время. Перелом. Надо просто смириться и переждать.

— Что переждать! Мне необходимо срочно попасть домой. Там черт знает что творится!

— Тебе сейчас надо бы заботиться о себе.

— Я знаю, что твой драгоценный правнучек велел меня прикончить, — вскинулась она. — Можешь не отводить глаза и не замалчивать это! Знаю я ваши лавенжьи повадки!

— Ш-шш, — Энери легко поднялся на ноги, отошел к старинному буфету, скрипнул дверцей. — Я же тебя спрятал. Все хорошо. Потомки тоже люди, они имеют право на политические ошибки.

— Я не хочу подохнуть из-за чьей-то ошибки. Что ты там льешь мне в стакан!

— Валерьянку и пустырник, — принц сунул ей керамический стаканчик с отвратительно пахнущей жидкостью. — Выпей, я сам пробовал, помогает. Мне это посоветовал… один человек. Очень удобно, продается в любой аптеке.

Амарела зафыркала, но выглотала корчиневую дрянь. Хоть бы и яд, все что угодно, чтобы не вспоминать грохот взрыва.

— Этот сумеречный, Вран? Он погиб? Ты ведь звонил куда-то.

— Звонил. К сожалению, достижения дролерийской науки для меня теперь недоступны, но телефон я освоил. Я спрашивал про Врана, но никто ничего не знает, а еще я выяснял, сможешь ли ты отплыть из Катандераны.

— И?

— Нет, не сможешь. Порты перекрыты, Герейн в ярости, идут аресты недовольных дролерийской политикой. Герейн тяжело переживает потерю брата, а тут еще и Вран. Я не смогу на него как-то повлиять. Ситуация очень сложная. Хотя не думаю, что заговорщикам удалось прикончить старого змея. Ты ведь знаешь, принц Алисан так и не вернулся с Севера.

— Не могу сказать, что сильно печалюсь, — Амарела перехватила спокойный взгляд. — Извини.

— Ничего. Но дело в том, что тебе придется отсиживаться здесь. Транспорты тщательно проверяют дролери, а они узнают любые лица. У сумеречных нет никаких причин тебя любить, уж прости.

— Мне надо домой. Что ж меня мотает по всему Дару. — Амарела передернула плечами. Ее знобило, не смотря на теплый плед.

— Сегодня в любом случае ничего не выйдет. Будь моей гостьей, — Энери церемонно поклонился. — Будем пить вино, беседовать. Потом ляжешь спать. В безопасности. Комнат тут хватает, поверь.

— Ну… хорошо. Спасибо, — запах успокоительного снадобья заполнял всю комнату, вызывая тошноту. В последнее время ее тошнит вообще от всего. Такая тошнотная жизнь.

— Не стоит благодарности.

Анарен подошел к обязанностям хозяина старательно — согрел сладкого вина с пряностями, притащил откуда-то чашу с бисквитами и подзачерствевшими, но вкусными рогаликами, взял гитерн, снова устроился у огня и начал перебирать струны. Амарела прихлебывала ароматное рестаньо и безуспешно пыталась вообразить, что вышла замуж за Сэнни, и это он приютился у камина, сверкает льющимся серебром волос, мелодично смеется, подкручивает колки расписного старинного инструмента.

Потом она подумала, что принц Алисан, наверное, лежит в холодной северной воде, распахнув застывшие глаза. А где-то в здании «Плазмы» с хрипом цепляется за жизнь страшный и могущественный сумеречный колдун, на жестких плечах которого держится дарская монархия и половина дарской экономики. И над ним голосят дролерийские женщины, так же жутко, как сегодня, на Семилесной.

— Правда, что после смерти вы, Лавенги, оборачиваетесь кошками? — спросила она.

Энери долго молчал. Гитерн под его пальцами издал хрустальный, долгий звон.

Потом наконец ответил.

— Лично я — нет.

Глава 2

Рамиро выехал с Рябинового бульвара на Четверговую, и на повороте к Семилесной застрял. Проезжая часть между Библиотекой Искусств и Историко-архивным оказалась перекрыта, постовой с полосатым жезлом перенаправлял редкие машины обратно на Рябиновый или на улицу Тысячи шагов. Интересное явление как раз перед комендантским часом. В последнее время в столице спланировать свой путь не представлялось возможным.

Две с лишним недели улицы прочесывали патрули, но в основном это была муниципальная гвардия. А сегодня почему-то так и лезли в глаза черно-голубые цвета Маренгов или желто-красные Моранов.

Рамиро поехал по Тысяче шагов, она вела к второму кольцу стен, где по бульварам можно было вернуться на Семилесную, в ту ее часть, где трехзначные номера домов начинались с цифры «три».

На небольшой площади у Карселины, тюрьмы для нобилей — мрачного краснокирпичного здания с собственной церковью и крытым, словно манеж, двором — стояло больше десятка фениксов и орок с гербами высоких и прочих лордов. Ближе к воротам происходило какое-то оживление, и Рамиро некоторое время потрясенно наблюдал в зеркало заднего вида, как двое в серой форме Королевской Стражи волокут к дверям расхристанного, с разбитой физиономией человека. На рукаве мундира у него алела не больше и не меньше — летящая чайка Аверох.

В родительскую квартиру Рамиро вошел без пяти минут десять. Успел тик в тик, иначе пришлось бы провести ночь совсем не там, где он собирался.

Встретил его тусклый свет в прихожей и недвижный, задохшийся воздух нежилого дома. На кухне Рамиро открыл окно — грязные до непроглядности стекла до сих пор пересекали бумажные кресты, словно война закончилась только вчера. Надо бы их отодрать когда руки дойдут. С трудом повернул заросшие пылью вентили, пуская по трубам газ и воду, четверть часа сражался с газовой колонкой, потом искал по материным шкафам заварку, нашел какую-то древнюю ржавую труху. В сахарнице лежали желтые окаменевшие куски с налипшими черными мусоринками — то ли раскрошенными чаинками, то ли частями муравьев. Рамиро вымыл куски под краном, но, даже вымытые, они имели унылый вкус пыли, и стальные щипчики разгрызть их не смогли.

Рамиро бросил парочку в черную бурду, изображающую чай — во время войны и не такое пили. Сел за стол, погладил ладонью изрезанную клеенку с почти стершимся рисунком. Швы с руки уже сняли, но подвижность пока вернулась не полностью.

За окном густели сумерки, из темной ямы двора доносился шелест листвы. В остывающем воздухе стал заметен запах моря. Наверное, не стоило открывать окна, пока не отменили комендантский час и не объявили, что Катандерана полностью очищена от нечисти. Но уж больно тоскливо было вдыхать запах небытия, слежавшегося, будто старая одежда, прошлого. Йодистый и сладкий ветер, втекший в окно, разворошил это прошлое, как листву, и вдруг защемило сердце.

Пятнадцать лет и полмесяца назад. После парада прорвался-таки ливень, громыхало и сверкало, как во время артобстрела, но это были только молнии, только яростно лупящие в дымящийся асфальт струи небесной воды. Шумной гурьбой завалились в «Крылья чайки», обмывали победу, новехонькие сияющие медали, ордена. Белозубо сверкал улыбкой Хасинто, сверкали на дне стопки с арварановкой майорские звездочки — и он лихо опрокинул, как положено, потом осторожно вытряхнул мокрые звездочки на ладонь. Хасинто вручили орден Лавена-Странника, выпуклый, тонкой работы старинный кораблик раздувал паруса на его груди — одна из высших королевских наград за заслуги перед Даром и короной.

Рассеянно поглядывал сквозь очки «гнилая интеллигенция» Юналь, получивший из королевских рук медаль «За безудержную храбрость», взмахивал девичьими ресницами День, и сыпал в стопку с арварановкой третью ложку сахара — невкусно ему было, ишь, а обидеть товарищей не хотел.

— Ты еще одеколону накапай для запаху, — сострил кто-то, и все с готовностью расхохотались, молодые, безбашенные, вся жизнь впереди, а те, кто, притомившись, заснул навсегда в лесах под Алаграндой, тех мы помним, мы-то живы, смерти, ребята, нет, сумеречные вон веками живут и нас научат, опрокинем еще по одной, и да здравствует его величество король Герейн!

Рамиро исправно обмывал награды, в голове шумело, и словно тяжелую ладонь кто-то положил на затылок. Потом были еще здравицы, и королю, и молодой королеве, и за принца Алисана, и за союзников — слышь, Денечка, за тебя значит, как бы мы без тебя, передохли бы тогда в окружении, и еще тогда, под Калаверой — всех спас. А еще за Рысь, которую макабринские псы расстреляли под Махадолом, и за Каселя, за Хаспе, за Верану, за Ингера, за Марейку, которую собирались эвакуировать с остальными девками, после начала войны, когда студенческий их театр превратился в партизанский отряд, да не успели.

Играл на улице оркестр, волнами накатывала музыка, наваливались прозрачные сумерки, кружилась голова и трепетали белые занавеси на отмытых от бумажных полос окнах. Новая жизнь теперь начнется, волшебная жизнь, ребята, а девушки дролерийские как хороши — понаденут платья в горох, туфельки на каблуке, может и нам чего обломится, а? Да и наши им под стать, ни чем не уступят, может еще кой в каких местах и побогаче будут.

Часть компании еще осталась праздновать, те, кто родом из столицы, разбрелся по домам и товарищей растащили — мыться и спать, и они с Днем тоже шли по промытой дождем Семилесной, залитый ночной синевой город расплывался и пошатывался, весело бухал и расцветал над головой радужный салют, а впереди была та самая новая, волшебная…

Оставив стакан, Рамиро вернулся в коридор, откинул защелку и толкнул дверь в темную комнату, служащую кладовкой. Щелкнул выключателем. Тусклый дрожащий свет проявил стеллажи, до потолка заставленные коробками, заросшие паутиной пустые стеклянные банки, гроздь старых, похожих на висельников, пальто, связанные лыжи в углу — на каждую лыжину надето по хозяйственной сумке. Рядом с пальто на крюке висел брезентовый чехол с продолговатыми предметами. Рамиро снял его, подержал в руке, потом повесил обратно — винтарь был разобран и аккуратно завернут в пропитанные минеральным маслом тряпки, вряд ли в стволе сами собой появились раковины.

На полу, возле лыж, на ржавых детских санках стоял вещмешок, покрытый масляными пятнами, внутри угадывались округлые предметы, величиной с апельсин. Но Рамиро нужен был не он. Еще глубже, за лыжами, нашлась тренога от отцовского теодолита, а сам теодолит, в потрескавшемся кожаном кофре, обнаружился на полке между стеклянных банок.

Чихая от пыли, Рамиро убрал с пути старые резиновые боты и обернутые в крафт, непочатые рулоны ватмана, добрался до стеллажа и выволок из-под нижней полки тяжелый фанерный ящик. Сдвинул крышку — внутри рядами лежали серые бруски, похожие на хозяйственное мыло. Он взял три штуки, задвинул крышку и вернул ящик на место. На другом стеллаже откопал из хлама деревянный чемоданчик с инструментами и брезентовую сумку. В сумке лежали круглая жестяная коробка, бухта оплетенного хлопчатобумажными нитками шнура и клубок шнура попроще, без сердцевины.

На кухне, подстелив на клеенку древнюю, ломкую, тридцать пятого года газету, он разложил принесенное из кладовки. Взял изрезанную кухонную доску, наточил сапожный нож. Сел, приготовил инструменты, изоленту, огнепроводный шнур, достал капсюли из жестянки и принялся за работу.

Через десять минут все было готово. Рамиро уложил сверток в материну авоську, извлеченную из кухонного стола, и вымыл руки окаменевшим мылом.

Снова вернулся в коридор, на этот раз к телефону. По памяти набрал номер.

— Але? Позовите, пожалуйста, господина Дня. Это Рамиро Илен спрашивает.

— Господина Дня сейчас нет на месте. — Голос секретаря Денечки был ровный, как накатанное шоссе. Ни взгорка, ни колдобины.

— Опять нет? А когда он будет?

— Для вас — никогда.

Утром моросил дождь. Туманная взвесь висела над дорогой, размывала поля и перелески в акварельный, лишенный деталей фон. В девять тридцать Рамиро миновал Вышетраву и свернул от моря к северу, на Шумашь.

Из зеркала заднего вида смотрел на него незнакомый человек с шапкой седых волос и бородкой клинышком. Выцветшая добела отцова рабочая куртка была тесновата, но Рамиро завернул рукава и не стал ее застегивать. Брезентовый комбинезон и клетчатая рубашка завершали маскарад.

Не доезжая до города, Рамиро свернул на однополосное шоссе. Мелькнул синий квадратик на столбе: «р. Бешенка», прогремел под колесами мост над сизой, муаровой, как техадский клинок, водой. Справа потянулся железный, зашитый частью досками, частью ржавой сеткой забор с колючей проволокой поверху. За забором в отдалении виднелись кирпичные корпуса, склады, пара красных труб, новые и старые сельскохозяйственные машины на широком заасфальтированном поле. Большое административное здание с гербом лорда, выложенным цветными плитками на фасаде во все два этажа — желто-зеленый щит с росомахой. Выцветшие фанерные буквы на карнизе крыши гласили: «Шумашинский тракторостроительный завод лорда Хосса».

Рамиро проехал мимо проходной, и опять потянулся скучный забор, корпуса складов, пустырь и курганы мусора. Теперь за ними заблестела полоска воды.

Подбородок чесался от клея. И как актеры это носят? Зудит немилосердно!

Дорога огибала территорию завода, вода приближалась, стал виден весь пруд, замкнутый в кольцо бетонных берегов.

Грязный пятачок перед откатными воротами, уходящая за ворота, вглубь заводских пустырей, грунтовка. Рамиро проехал мимо, через сотню ярдов, за деревьями, свернул на обочину и остановил машину. Достал из багажника треногу, кожаный короб, вынул и привинтил к треноге теодолит. Нацепил на нос припасенные роговые очки со стеклами без диоптрий.

И зашагал обратно, к воротам. Боковая калитка оказалась открыта, возле дощатого домика на облезлом стуле сидел старичок-охранник. Положив на колено свернутую в несколько раз газету, он черкал в ней огрызком карандаша.

— Высокая башня с сигнальными огнями на берегу моря!

— Маяк! — донеслось из домика. Внутри играло радио и позванивала посуда.

— Без тебя знаю. Крупное непарнокопытное млекопитающее полуденных саванн. Семь букв, вторая «о», последняя «г»?

— Антилоп?

— Вторая «о», последняя «г», дурень! Э, господин землемер! Крупное непарнокопытное…

— Я геодезист, а не зоолог, — сказал Рамиро. — Доброго дня вам, кстати.

— Доброго. Измерять наши колдобины приехали?

— Будут новый корпус строить на берегу отстойника.

— Старые бы цеха починили, с войны в руинах стоят… А вот автора эпической поэмы рубежа девятого-десятого веков, описывающей становление дарской государственности знаете? Эм… восемь букв, последняя «о»?

— Арвелико Златоголосый.

— Подходит! — восхитился дед. — Интеллигенция! Вот она — польза образования!

Рамиро свернул с грунтовки и зашагал к водоему.

Пруд был площадью около двух акров. Стоячая вода цвела грязно-желтой пузырящейся бурдой, среди бурды плавал мусор — гнилые доски, проволока, ветки, затянутые белесыми обрывками, словно кто-то накидал в пруд грязной марли. Одиноким полумесяцем лежала в пене старая покрышка. Отвесные бетонные берега исполосовали следы отступающей воды, пучки серой заскорузлой тины торчали меж вертикальных швов.

Рамиро поставил теодолит, нагнулся к нему, покручивая какие-то верньеры. Пользоваться им он не умел, ну и ладно. Охранники тем более не знали, в какой конец трубки там надо смотреть.

Противоположный берег оказался плотиной, земляной вал, облицованный бетоном, размыкался металлическим мостиком, под которым находился слив — крашеные суриком железные воротца. Вода оставила на них седые известковые полосы и ячеистые следы высохшей пены.

За воротцами угадывалось что-то вроде оврага, или пересохшего русла. Отсюда был виден проблеск воды за деревьями заросшего оврага — Бешенка прихотливо петляла по округе, такая близкая и совершенно недоступная. Стоячая и затхлая вода в пруду никак не соприкасалась с рекой и, согласно документам, которые Рамиро раскопал в архивах, ее использовали для заводских нужд, а еще поливали сосновые делянки, вон они топорщатся на том берегу. По бетонным плитам тянулись трубы оросительной системы.

Рамиро прищурился, вгляделся — но поверхность пруда оставалась неподвижной.

Он решил, что увидел достаточно, сложил треногу теодолита и пошел обратно к машине.

Ньет завис в толще воды, вытянув руки и растопырив когтистые пальцы с перепонками. Прозрачные блескучие плавники развернулись плащом, встопорщились шипы на хребте.

Море было сладким, гулким, огромным, с маячившим далеко внизу дном. Он плыл уже много дней, не считая, не разбирая потоков, лишь ощущая чувствительным небом и языком перемену температуры и плотности воды, мелкие частицы придонного ила, облака планктона.

Море лежало в огромной чаше, как желе — пластами. Море мелко и часто дышало, отражая в себе небо. Но Ньету нигде в нем не было места.

Вся эта безбрежная, покрытая небесами, вода была уже поделена его народом.

Покружив в прибрежных областях, Ньет понял, что надо плыть вперед, не останавливаясь. Всюду были фолари: огромные, древние, медлительные — как рассказывал Мох, или стаи мелких, шустрых и злых. Все, что ему удавалось, это поспешно поохотиться в негостеприимных водах, урвать рыбину-другую. Потом налетали местные и гнали его прочь, как заблудившуюся селедку. Никто не хотел говорить. Спал он как акула, на плаву, не прекращая движения ни на миг.

Вот и сейчас злющая фоларийская девка вытаращилась на него, метнувшись со дна, как хвостатая молния. Тоже растопырилась, не сводя с пришлеца неподвижные темные глаза. Оскалила игольчатые зубы.

По бокам ее ходили люминесцентные зеленоватые пятна, нервно сжимаясь и тут же расплываясь большими кляксами. Волосы облаком колыхались вокруг плеч и головы, слабо светились.

— Я плыву! — крикнул Ньет, пронизав толщу воды безмолвной вибрацией. — Я не остаюсь!

— Пшшшел отсюда.

Безгубый рот растянулся, как у ящерицы, угрожающе встопорщились наплечные шипы.

— Я плыву! Я ищу Нальфран!

— Пшшшшш!

Ни тени мысли в глазах, только бездумная жадность и ненависть к чужаку.

Морские были совсем дикие. Если бы Ньет не окреп на берегу и не нарастил броню, его разорвали бы в первый же день. А так он только клацнул зубами в ответ, зашипел еще пуще, чем девка, ударил хвостом, отгоняя морскую паскуду подальше. Ничего она не желала знать ни о Нальфран, ни о том, что творится за пределами ее охотничьей территории.

Фоларица легко отступила, умчалась к выступу заросшей ракушками и зеленой слизью скалы, свернулась там, как наседка в гнезде, обняла что-то руками, не сводя с Ньета злющего взгляда.

Ньет пригляделся — на выступе лежал человеческий череп. Фоларица снова оскалилась, заскрежетала шипами по скользкому камню, сдирая с него клочья водорослей и поднимая муть.

Говорить с ней было бесполезно. Ньет развернулся и упрямо поплыл дальше, рывками проталкивая себя сквозь воду Сладкого моря.

— Без дролери наше общество было бы, вероятно, стабильнее. И я не оправдываю, но понимаю цель покушения. Да, радикально. Но на то и радикальная партия, чтобы действовать решительно.

— А я не сторонник радикальных мер, господин Хвощ. Если небесные скаты и впрямь неуправляемы, то ждать бунта недолго. Алагранда скушала Юг, следом скушает нас, и лорд Эмор не остановится даже чтобы в зубах поковырять.

— Говорю вам, макабра лучше, чем дролери, хотя бы тем, что Макабрины никуда не денутся, и техника у них, хоть не летает выше стратосферы, зато ее на реальных заводах делают реальные люди, а не под холмом из воздуха. Дролери вдруг пришли и вдруг уйдут, а с чем останемся мы? Если все их волшебные штучки исчезнут?

— Позвольте не согласиться, господин Хвощ, не собираются он исчезать. Зачем, скажите, они скупают недвижимость, зачем вкладывают деньги в производство? Зачем эта демонстрация власти? Зачем, как вы думаете, они Полночь на нас спустили? Чтобы напомнить — они, дролери, в любой момент могут превратить нас в пепел! Рассуждают-то как — подзабыли людишки, каков огонь с неба, а молодежь и не видела никогда. Знаете, во что превратился университетский ботсад? Больше нет университетского ботсада! Дочка говорит — она у меня на биофаке преподает — земля выкипела. Был холм, стала яма. Вся столица может полюбоваться.

— Вот я и говорю, покушение — наш ответ зарвавшимся нелюдям! Правильно этого спесивца черного подорвали.

— Эх, господин Хвощ, господин Хвощ! Если б все было так просто! Тут куда ни кинь — всюду клин. Если скаты и впрямь безхозные…

— Да вроде дочка колдуна управляться с ними умеет.

— Слухи это и домыслы. Я вам вот что скажу, господин Хвощ…

Рамиро проснулся.

Едва он выплыл из сна, бубнеж на соседних креслах отдалился, смешался со стрекотанием проектора. Рамиро потянулся к столику, допил свой компот. Посмотрел на экран.

Там офицер в белой летной форме спешил к остановившейся роскошной машине, камера мельком показала беломраморные колонны какого-то южного дворца и небольшую толпу на ступенях, штатские и военные. Из машины выплыло пересвеченное размытое пятно, лишенное даже очертаний человеческого тела, над ним тут же расцвел бумажный зонтик, который держал строгий слуга-сагаец. Офицер — лицо его показалось Рамиро знакомым — поклонившись, протянул руку, и она частично скрылась в белом тумане.

«1 июля праздничная Сонриса, встречает посланника далекого Сагая, ближайшего родственника Лунного Императора, уважаемого принца Таэ-ле. Вместе с ним в Тинту прибыл большой груз плодородной сагайской почвы и легендарной живой воды. Сопровождать гостя и помогать ему в многотрудной задаче возрождения Тинты назначен генерал-полковник сэн Вендал Макабрин».

Рамиро посмотрел на часы — десять минут десятого — и подумал, не заказать ли ему кофе для прояснения мозгов. И застыл, не дотянувшись до кнопки вызова между салфетницей и прибором для специй.

Какое еще покушение?

Или ему приснилось?

Утром он не слушал новостей, сразу поехал к отстойнику, потом поехал на вокзал умываться, обедать и спать в кинокафе. Вчера в театре ни о чем таком не говорили — значит, вчера ничего такого еще не случилось.

Но память тут же нарисовала подпрыгивающую вместе с зеркальцем заднего вида картинку — два королевских стражника волокут к дверям Карселины избитого человека с красной чайкой Аверох на рукаве.

Рамиро положил купюру на стол, придавил ее стаканом, поднялся и вышел из кафе. Зал ожидания был почти пуст, где-то за высокими окнами лязгали и выдыхали пар поезда, неразборчиво вещал громкоговоритель. На лотке с чтивом для поездок Рамиро купил сегодняшние «Новости Катандераны».

Интересно, что за знаки носили те стражники, тащивщие Авероху — скрещенные копья КС или эмалевый синий с серебряной крысой значок отдела расследований?

Рамиро пробежал глазами передовицу, новости. «Арестованы сэн Иньиго, лорд Семилуна, сэн Ираим Араньен, сэн Онесто Авероха, сэн Ланс Лагарте, члены радикальной партии, недавно получившей численное преимущество в Совете Лордов». «Лидер радикальной партии сэн Эмор, лорд Макабрин не дает комментариев и находится в Алагранде. Макабрины верны короне, сказал его секретарь, Мы не видим причин для того, чтобы нарушать свое слово. На вопрос, почему сэн Димар Макабрин снят с поста начальника авиационной базы в Марген дель Сур и поспешно переведен в Тинту, секретарь ответил, что воля короля прежде всего».

Он вернулся в машину, сел, повернул ключ зажигания. Увы, поплавок остался дома, а более развернутой информации из газет не получить. Хотелось бы, кстати, знать, не отключил ли Денечка поплавок от сети в своей непомерной обиде.

Впрочем, обижаться было на что. А сейчас он обидится еще больше.

Рамиро покачал головой и крутанул руль, выезжая с вокзальной площади на шумашинское шоссе.

Глава 3

— Две недели. Чертовых две недели.

Амарела расхаживала по темному паркету от двери до окна, разворачивалась, шла обратно. Она бы стучала каблуками, но была в войлочных тапочках и поэтому только уныло возила ими по скользкому дереву.

Бессмысленное ожидание изматывало сильнее, чем страх. А страх беспрепятственно расползался по Катандеране и заглядывал в окна. Анарен уходил рано утром, проводил день во дворце, вечером возвращался, мрачный и бледный еще сильнее обычного. Рейна в одиночестве бродила по темноватым комнатам, смахивала пыль с бесчисленных безделушек, протирала часы и мебель, потом плюнула на все и устроила грандиозную уборку. Таскание ведра с водой и упражнения со щеткой временно помогли отвлечься от мрачных мыслей, потому что больше она все равно сделать ничего не могла.

Книги, которые хранились в высоких шкафах со стеклянными дверцами, оказались невыразимо скучными. В основном это были старинные манускрипты на андалате или староальдском, с немыслимым шрифтом, от которого начинала болеть голова и резало глаза. Единственная вызвавшая интерес книга оказалась бестиарием, и содержала в себе «Наиполнейшие и занимательнейшие сведения обо всех тварях земных, полуночных, сумеречных, полуденных и рассветных» — Амарела оттащила ее к себе в комнату и перед сном разглядывала гравюры с изображением сомбрас, серпьентов, вурмов, гарпий и полудениц. Сон, кстати сказать, был крепок, но днем снова приходило беспокойство. Отыскались на полке и принцевы «Песни сорокопута» — обрывки страшных и грустных стихов, рейна с трудом осилила два или три, но естественно наврала, что прочла все.

Больше всего на свете ей хотелось позвонить в Южные Уста и внести хоть какую-то ясность в свое положение. Но именно это нельзя было сделать, приходилось ходить от двери до окна.

— Две недели…

Внизу щелкнул замок — вернулся Анарен. Пришлось прекращать бесконечное хождение и спускаться.

— Ничего ободряющего я сказать не могу, — признался принц, когда они сели ужинать в огромной мрачноватой гостиной — Амарела решительно пресекла «кухонные» посиделки и разорила запасы хрусталя, вышитых скатертей и фарфора, запрятанные в сундуках, подключила молчавший холодильник. Это был хороший дом, старинный, добротный, его три высоких этажа помнили жизнь многих поколений — а теперь вот по прихоти Полночи затерялись в складках людского мира. — Герейн принимает чудовищно жесткие решения, даже мой отец так не делал. Радуйся, что из этих окон не видно виселицы на Четверговой. Я готов молиться, чтобы Вран скорее вернулся к своим обязанностям советника.

Вран после покушения выжил. Информация просачивалась по капле, и даже Анарен мало что мог поведать, только то, что страшный черный дролери не погиб от полученных ранений, взрыв унес жизни только водителя и секретаря. Наверное, как-то защитился магией, Амарела не разбиралась в этом. Она молча налила принцу чай в тонкую, как небесная скорлупка, чашку асулинского фарфора. Солнечным ломтиком парил кружок лимона. Анарен принес привычную белую коробку с маркой модного кафе, внутри лоснились глазурью шоколадные пирожные.

Пирожные были вкусные и пахли ромом, ванилью, фруктами, но рейна предпочла бы им всем ломоть мяса или кусок жареной рыбы. К сожалению, Анарен не был способен отыскать в городе рынок или сориентироваться в мясном отделе. Упакованные навынос обеды из ресторанчика напротив, вот ее удел на ближайшее тысячелетие.

— Может я все-таки могла бы выходить? — робко поинтересовалась она. — Вечером? Вряд ли меня узнают, если набросить платок и надеть черные очки.

— Не стоит рисковать.

— Энери, — проникновенно сказала она. — Ну что же мне делать. Сидеть тут целую вечность? Я больше не могу. Мне нужно гулять. Меня тошнит от духоты. Я не могу больше видеть пирожные. Я ни черта не понимаю на андалате и на староальдском, и не могу заниматься самообразованием. Это не то, что требуется. Мне нужно домой.

Анарен потер виски, глянул устало и как-то странно. Серебряная глянцевая прядь перечеркивала его лицо йольской мишурой.

— Видишь ли, — сказал он. — Сегодня молодой король попросил меня об одной услуге. Видя его тяжелое состояние и принимая во внимание тот факт, что он скоро уничтожит цвет дарского рыцарства, а остальные взбунтуются несмотря на врановы адские машины, я не мог отказать, поэтому мне придется уехать.

— Куда? — ошеломленно спросила она. — А как же я. Господи, Энери, мне надо попасть домой! Ты что!

Еще глупее.

— Я не знаю, — ответил принц. — У меня есть одно предложение, но оно наверняка не придется тебе по душе. Ты можешь отправиться домой через полуночные земли.

— Ты с ума сошел?

Амарела едва не швырнула в принца чашкой. Тот спокойно сидел в кресле и выглядел безмерно усталым. Нелегко целыми днями торчать во дворце, удерживая от соскальзывания в безумие Герейна, разъяренного и дезориентированного потерей близнеца. Под глазами Анарена залегли глубокие тени, от носа к губам тянулись две резкие складки.

— Рейна, это все, что я могу предложить, — сказал он. — Я не знаю, когда я вернусь, да и вернусь ли. Всех нас несет ураган, а мы только маленькие листочки. Стоит ли негодовать о том, куда случается залететь.

— Это же верная смерть.

— Ты не права. У меня есть должник. Величина его долга примерно такова, чтобы я мог потребовать для тебя охраны и сопровождения. Если он не запросит сверх того.

Может ли возразить маленький листок, которого в уютном убежище под корнями дерева вновь отыскал порыв ветра.

— Я видела, как призывали наймарэ, — выдохнула она. — Это что же, тебе придется убить человека? Я не согласна, хватит.

— Наймарэ призывали насильно, это совсем другое. И тот, кого я собираюсь позвать — не демон. Этот дом, — он повел рукой, — принадлежит Полночи, и никто из полуночных без разрешения не сможет выйти отсюда за порог, в мир людей.

Амарела глянула на непочатую коробку с пирожными, на нетронутый чай, подошла к окну. Улица была пуста и свет фонарей заполнял ее золотом и охрой, плавился. В камине потрескивали поленья, пахло пылью, состарившейся деревянной обшивкой, непонятно откуда — свечным воском.

Виселица стоит на Четверговой, ее не видно, но она там, я знаю. Каждый вечер эшафот моют раствором хлорки.

— Делай, что хочешь, — пробормотала она. — Тебе видней. Это тебе семьсот лет, не мне. Ты, верно, знаешь, как правильно.

— Никто не знает, как правильно. Даже Холодный Господин. «Делай, что должен и будь, что будет.»

Амарела старательно вглядывалась в золотой свет фонаря. Ей стало зябко, замерзли руки, сердце постукивало не в такт.

Неслышные шаги принца за спиной — словно кот похаживает. Звякнула посуда, хлопнули дверцы шкафа, что-то забулькало. Черкнула спичка — принц зажег примус.

Готовит какой-то магический декокт? А дальше что, будет выкрикивать заклинания, как это делал лорд Флавен? Достанет какой-нибудь толстенный фолиант из шкафа и начнет чертить пентаграмму? Проколет себе руку, чтобы приманить гостя на кровь?

Кошачьи шаги за спиной, повернулась ручка, щелкнул язычок замка.

Энери просто чуть приоткрыл дверь.

Он проломился сквозь шуршащие заросли тростника, мокрое брюхо противно холодили волны, лапам тоже было мокро. Вытянул себя на берег, встряхнулся, разбрасывая соленые брызги. Оглянулся. Море расстилалось до горизонта — но не то ледяное и страшное, в которое он падал вместе с горящими обломками. Другое. Мелкое, с прозрачной водой, с торчащими тут и там хохолками заросших дюн. По небу быстро бежали белые комочки облаков, накрывая тростниковую равнину теневой сетью.

Он побегал по берегу, взметывая мокрый песок, потом остановился, тяжело дыша. Он не знал, куда идти. Мучил голод. Пить тоже хотелось, но есть сильнее. Он снова стал бегать, но в песке не нашлось даже мышиных нор. Небо над морем было пустым, и пусты были его воды.

Тогда он решительно повернулся к негостеприимной воде хвостом, побежал прочь, и скоро исчез среди тростников, оставив только темную цепочку круглых, с раскрытую ладонь, следов.

Некоторое время в комнате было тихо. Амарела таращилась в окно, кусала губу. Вспоминала наймарэ в посольстве Марген дель Сур и залитый густой кровью обеденный стол. Потом слабо скрежетнули старинные дверные петли. Кто-то вошел. Было тихо. Потом еле слышно что-то сказал принц, ему ответили — сдержанным юношеским баском.

Рейна собрала волю в кулак и повернулась.

Перед ней стоял ребенок.

Ну ладно, не ребенок — юноша. Смуглый, встрепанный, легкого птичьего сложения, из копны жестких смоляных волос выглядывает кончик острого уха. Раскосые, как у Лавенгов, глаза над высокими, совсем уж диковатыми скулами.

Но если у Лавенгов радужки — цвета ясного серебра, то у пришельца весь глаз от века до века заливало глубокой угольной чернотой.

Из приоткрытой двери пахнуло холодом, в теплую комнату повалил пар. Пришелец бросил на рейну быстрый взгляд, потом развернулся, закрывая створку. Он был одет в какую-то музейную, темную, мешковатую одежду — груботканый плащ, подбитый мехом, мягкие кожаные сапоги, длинная, много ниже колена, стеганая куртка. В складках плаща, на волосах, лежал снег. Таял, брался прозрачными каплями, скатывался по смоляным, глянцевым перьям волос. С сапог посыпалась ледяная чешуя, на полу натекло. Смуглая мордочка, которая не скоро еще обретет резкие мужские черты, была разрисована сложным синим узором.

— Недурно ты сделал, что вытащил меня в тепло, Нож, — степенно сказал юноша. — Тебе наконец понадобилась моя жизнь?

На Амарелу он избегал смотреть прямо, и старательно делал вид, что ее нет в комнате, только поглядывал — по птичьи, искоса.

Рейна отметила, что, несмотря на юный возраст, ростом полуночный гость был лишь на полголовы ниже Анарена.

— Знакомься, прекрасная госпожа, — сказал принц. — Это Киаран Серый Олень, младший сын владыки Аркс Малеум, Злой Крепости. Ее еще называют Неблагий Двор. Не думай, что он невежлив, напротив, женщины в его народе пользуются даже слишком высоким почтением.

— Мы зовем наш дом Холмом Яблок, — поправил его юноша. — Хотя яблони худо растут в Полночи.

Он отставил к стене то, что держал в правой руке — несколько темных легких копий с чернеными листовидными наконечниками. Отстегнул застежку плаща, размотал сложные извивы отягощенной мехом ткани, повесил на стул — спокойно, будто был у себя дома. Подошел, неслышно ступая, поклонился Амареле. В повлажневших волосах поблескивали серебряные кольца, схватывающие радужную черноту.

— Выпьешь вина, Киаран? — Принц снял с примуса ковшик. — Садись. Как дела дома?

— Благодарю. Отец собирает большую охоту, погода стала неустойчивой. Я ходил разведать — но тут ты позвал.

Слуа принял кружку с подогретым вином и с удовольствием отпил. Сесть не пожелал. От него пахло зимой, холодом, талой водой, еще чем-то острым, кисловатым — похоже, что растительного происхождения. Смуглые пальцы с заостренными темными ногтями унизаны витыми серебряными перстнями, и серебром же оплетены наручи.

— Я хочу, чтобы ты отвел эту госпожу полуночными тропами туда, куда она пожелает, — сказал Анарен. — Тогда твой долг я прощу.

Киаран вздрогнул и сделал большой глоток. Потом внимательно, в упор, уставился на Амарелу. Та ответила таким же взглядом. Что бы то ни было, но надо вернуться домой. Назойливо тикали напольные часы.

— Я должен спросить, что прекрасная госпожа готова предложить мне.

Вот же чертова Полночь!

— Энери, я не стану торговаться! — быстро сказала она, оглянувшись на принца. — Где Полночь — там и обман, уж прости, я запомнила.

— Пусть предлагает, я прослежу, чтобы сделка оказалась честной, — устало ответил Анарен. — Киаран, спасая тебе жизнь во время инсаньи, я полагал, что долг велик.

— Не настолько велик, чтобы я вел госпожу по землям Полуночи, ведь мне придется пойти против воли отца, оставить свои обязанности, уйти из Аркс Малеум.

— Я лучше самолетом полечу, пропасть!

— Нет, не лучше.

Амарела представила, как в аэропорту ее хватают остроухие дролери с ледяными лицами, волокут в тюрьму, где снова начинается тот же ад, только уже некому будет спасти.

— Хорошо, я послушаю, — быстро сказала она. — Только не обещаю, что дам согласие. Да они меня там сожрут! Смотри, какие у него клыки!

— Не сожрут.

— Выкладывай свои условия, как тебя, Киаран.

В темных, как полыньи, глазах Киарана мелькнула неуверенность. Похоже, он не ожидал такого поворота событий. Амарела отодвинула стул, села и демонстративно выпрямилась, выпятив подбородок. Она приготовилась оспаривать каждое слово наглой твари. Юный слуа слегка покраснел — румянец забавно выглядел на смуглой мордочке.

— Дай мне то, чего сейчас не ждешь, — с сомнением предложил он.

— Чтооо?

— Киаран! — зашипел Энери, перегнувшись через стол. — Ты в своем уме вообще? Что ты несешь! Замолчи немедленно.

Рейна переглотнула. Сделала несколько глубоких вдохов. Отлично.

— Спасибо, что вовремя предупредили, — злобно пробормотала она. — И тебе, душа моя, принц, большущее спасибо. Кланяюсь.

Энери отвел глаза и сделался окончательно похож на серебряную статую. Амарела таращилась на него и злобно сопела. Киаран непонимающе переводил взгляд с одного на другую.

— Ты знал и молчал! Дрянь полуночная!

— Тебя же от всего тошнит. Почему я должен тебе говорить, когда и так понятно. Откуда мне знать…

— Убью.

— Киаран, это предложение неприемлемо.

— Более чем неприемлемо, вашу мать!

Слуа сделал невольное движение, словно собираясь задать стрекача сразу и немедленно. Похоже, разъяренная женщина пугала его сильнее, чем непонятная инсанья, долг перед принцем и владетельный отец вместе взятые. На скулах его горели алые пятна.

— Да не знаю я, что у тебя попросить, прекрасная госпожа! — заныл он. — Что принято, то и сказал. Видно же, что ты в тягости. Нож, давай я тебе лучше жизнью заплачу.

— Нет, забери ее от меня и доставь куда следует, — рявкнул принц. — Сил моих больше нет. Во дворце король с ума сходит, этой… прекрасной госпоже курицу подавай. Где я ей курицу возьму!

— Даже курицу купить не можешь, принц-Зззвезда! Рынок с картой и фонариком не способен отыскать!

— Я рыцарь и поэт, я не обязан по рынкам шляться!

— За семьсот лет не научился мозгами пользоваться. Поэт! Понаписал мути какой-то, ничерта не поймешь.

— Ах вот как! — Энери рывком поднялся и разъяренно сверкнул глазами.

Амарела с трудом удержалась, чтобы не закатить ему оплеуху. Врун паршивый, две недели мурлыкал, обхаживал, пирожные носил, а про самое главное смолчал.

Она обошла стол, схватила черноволосого за вышитый ворот, сколотый круглой фибулой, и приблизила свое лицо к его, заглянула в смоляные омуты.

— Ящик винтовок и патроны к ним, вот что я тебе предлагаю. Охотиться будете. А про то, чего я у себя не знаю — забудь. И про все ваши полуночные штучки — в зубах они у меня навязли. Понял? Только отбываем немедленно.

Слуа обреченно кивнул.

Амарела разжала пальцы, от души хлобыстнула дверью и пошла к себе — собирать теплые вещи.

Глава 4

Разбудил его звонок в дверь. Кое-как разлепив глаза, Рамиро глянул на часы. Восемь утра. Он крепко потер лицо ладонями и поплелся с антресолей вниз, открывать.

Даже думать не хотелось, кого принесла нелегкая в такую рань.

За порогом его ослепила белозубая улыбка, к улыбке прилагалась загорелая физиономия и несколько встрепанная, соль с перцем, шевелюра Вильфрема Элспены. Обвешанный фотоаппаратами Виль держал в одной руке кожаный планшет, в другой старомодный чемодан.

— Привет! — Виль решительно шагнул вперед, и малость обалдевшему Рамиро пришлось подвинуться. — Извини, что разбудил, но я это тебе компенсирую. Гостинцы с Южного Берега! Свежак! Куда, на кухню, в комнату?

— В комнату.

Немытая посуда и таз с засохшим желатином на столе (неделю назад Рамиро затеял смешивать грунт, но дальше замоченного желатина дело не пошло) кухню не украшали.

— Ого, какие просторы! Второй этаж, недурно.

Элспена повертел головой, потом двинулся под антресоли, к круглому столу, заваленному бумагой. Сбросил на диван свой багаж, щелкнул замками чемодана. Деловито отгреб в сторону рамировы листочки и блокноты, принялся выставлять на столешницу баррикаду пивных бутылок с характерными синими этикетками. Рамиро присвистнул.

— Ого!

— А то! Ни «Морского», ни «Звезды Юга» мы тут долго еще не увидим, трудами сэна Эмора. — Рядом с бутылками возник и заблагоухал покрытый масляными пятнами сверток. — Чуешь ароматы? Час как с самолета, пару суток назад у мыса Рокеды плавала. Ножик давай.

Рамиро достал обмотанную изолентой заточку, которой точил карандаши.

— Вообще-то я к тебе по делу, — сказал Виль, отрезая скумбрии голову прямо на оберточной бумаге. — Ты же, как я слышал, в дружбе с главой управления цензуры? Воевали вместе, он искусством интересуется… Скажи-ка мне, как твой друг комментирует покушение на Врана?

— Боюсь, я тебе ничем помочь не смогу, — развел руками Рамиро. — Поссорились мы с ним некстати…

— Что, прям вдребезги?

— Похоже на то.

— Черт, жаль. А в поплавок заглянуть дашь?

— Дам, да толку? День меня от сети отключил. Это я ночью сегодня обнаружил. Тоже про покушение узнать хотел…

— Вот дъявол! — Виль стукнул кулаком по столу. Бутылки задребезжали. — А я-то губу раскатал. Слушай, может, помиритесь? Сейчас не время для ссор, сам понимаешь.

Рамиро покивал уныло.

— Я пытался. Он сказал секретарю, что для меня его нет и никогда не будет.

— Чем ты ему так насолил?

Рамиро сделал большой глоток из бутылки. Пиво было выше всяких похвал, хоть и тепловатое.

— Да… идейные разногласия. Так что зря ты на меня деликатесы переводишь.

— Это мой вклад в дарское прогрессивное искусство, — пробормотал раздосадованный Виль. — Идиоты. Однополчане, иттить! Как можно посраться на гражданке с тем, с кем в окопе под пулями сидел? Как можно посраться с дролери? Видел я их и в деле, и в гульбе, у них же нервов нет. Они ж нас, людей, всерьез не принимают. Ты, художник, творец, тонкая натура, ты с музами беседуешь, что ты с дролери не поделил?

— Я не тонкая натура.

— Давай я ему позвоню. Говори телефон.

— Ты представишься, и тебя пошлют.

— Я представлюсь твоим именем. Передам через секретаря твои глубочайшие извинения.

— Нет! — Рамиро чуть не подавился. — Не надо извинений.

День решит, что над ним издеваются. После того, что он обнаружил в своем загородном доме… Рамиро, конечно, там прибрал, как мог, но, скорее всего, попытка замести следы преступления разъярила Дня еще больше. А уж после вчерашнего… Денечка в два счета вычислит, кто это натворил.

Рамиро искренне надеялся, что День так разозлился, что запретил себе даже думать о бывшем товарище.

— Не надо звонить, не надо извиняться. Поздно уже извиняться.

— Подтерся бы ты своей гордостью, Рамиро Илен, — в сердцах сказал Виль и махнул рукой. — Ладно, не мое это собачье дело, взрослого мужика воспитывать. Давай лучше выпьем.

Они чокнулись бутылками. Рамиро пошарил среди бумаг, нашел пачку папирос. Элспена от курева отказался, достал жестянку с леденцами и отковырял один из слипшейся массы. Встал, принялся бродить по мастерской, разглядывая стеллажи с холстами, отдельно стоящие картины, пару незагрунтованных еще полотен на мольбертах, верстак, где Рамиро резал багет и планки для подрамников. На верстаке, поверх деревянных брусков, стояли несколько эскизов костюмов.

— Как ваш спектакль?

— Движется. На следующей неделе прогон всей первой части, зашел бы посмотреть.

— Постараюсь. Как себя чувствует госпожа Край? Я читал списки погибших.

— Работает, как зверь. Ни о чем больше не желает разговаривать.

— Может, так и надо, — Вильфрем принялся перебирать стоящие стопкой картинки, вытащил одну, небольшую, темперную, поставил на соседнюю пачку. Помолчал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.

— Слушай, тварюки эти… они жрут друг друга или трахаются?

— Эээ… понимаешь, тут нет литературного сюжета, — голос у Рамиро сделался скучным. Он терпеть не мог объяснять, что и зачем нарисовал. — Это ритмическая композиция.

Виль зафыркал:

— Вот уж точно, ритмическая! Куда смотрела цензура? Это же порнография натуральная, господин художник. Вот что это, как не хрен?

— Да ладно тебе. Цензура эти картинки презирает, худсовет тоже. Да я и не показываю.

— Хрен, спрашиваю, или не хрен?

Рамиро хмыкнул, но ответил обтекаемо:

— Мне тут нужна была диагональ.

— Кстати, о хренах. — Элспена вернулся к столу, пошевелил пальцами над газетой и выбрал кусок скумбрии помясистей. — Давали тут прямой эфир из Вьенто Мареро, про строительство новой авиационной базы, брал я интервью у наших соколов. И вот, на вопрос «Что вы думаете о гибели рейны Амарелы?» один прекрасный сэн вдруг заявил: «Хрена она погибла!» То есть, ни коим образом не погибла, видел, мол, и осязал, слово чести. Своими глазами, мол, видел, своими эмм… членами осязал. Ажно в Маргирее. Так и сказал. Стоит, морда наглая, глаза бесстыжие, лыбится наипаскуднейшей макабринской улыбкой — и ни шагу назад. Я чуть микрофон не уронил, но поздно — все пошло в эфир. Вот это была сенсация!

— Кто-то из макабринских офицеров сказал, что рейна жива? — удивился Рамиро. — Эээ… я правильно понял?

— Угум, — Виль покивал с набитым ртом.

— Это или провокация какая-то, или…

— Или чистейшая правда, — Виль облизал пальцы. — А если учесть, что вчера чересчур откровенного сэна приказом короля отозвали в столицу, то я почти уверен, что это правда. Я порасспрашивал о парне, у него три медали «За безудержную храбрость». Похоже, он собирается получить четвертую. Надеюсь, не посмертно.

— Что?

Виль отмахнулся.

— Это я о своем, не обращай внимания. Тут у вас сенсация похлеще, покусились на святое. Я примчался, с самолета — к тебе, но ты, не знаю, каким тебя плохим словом обозвать, расплевался с господином цензурой. И теперь мне придется искать истину длинным извилистым путем.

— Ну, извини. Я о тебе в тот момент не подумал.

— Да ладно. В следующий раз думай.

— Наглец ты, Виль.

— Я не наглец, а журналист. Работа такая. В нашем деле без связей — никуда.

— А семейство твое где? — переменил тему Рамиро.

— В деревне, до осени. Слушай, у тебя хлеба не найдется? На юге, представь, только белый жрут.

— Сейчас поищу, но не уверен… — Рамиро встал из-за стола, и тут позвонили в дверь.

Да что ж сегодня за день визитов?

За дверью оказались двое рослых плечистых парней в серой форме, с каманами на фуражках и нашивками в виде скрещенных под короной копий.

— Господин Рамиро Илен? — официальным тоном осведомился тот, кто постарше, с сержантскими лычками на погонах.

— Я.

— Королевская стража. Вы арестованы по обвинению в террористическом заговоре.

— Вот как? — Рамиро поочередно поглядел в честные квадратные лица, кивнул и отступил в квартиру. — Заходите. Мне надо собраться.

— Мы в коридоре подождем, — чуть менее напряженным тоном отозвался сержант. — Собирайтесь, только побыстрее.

— Еще раз извини, — сказал Рамиро, вернувшись в комнату. — Меня арестовывать пришли, в связи с покушением, очевидно.

Элспена выметнулся из-за стола, сцапал Рамиро за грудки и припечатал к стенке:

— Что ты натворил? — страшным шепотом.

Рамиро невольно тоже понизил голос:

— Да ничего особенного, плотину подорвал, в отстойнике, куда фоларей столичных вывезли.

— Идиот. Нашел время.

— Я две недели ходил по чиновникам, никому дела нет. Они бы там передохли все. Виль, что ты меня трясешь, как двоечника! Я это сделал, я и отвечу, хотя, конечно, надеялся, что меня не вычислят.

— Ты подорвал плотину, кретин. Ты сапер! Конечно, тебя вычислили. Чертова Врана, на минуточку, тоже подорвали.

— Ах, вот в чем дело.

— Не так это надо было делать, дурья башка. Не так! Меня бы спросил.

— Ты на Юге был. Слушай, ни с какими террористами я не связан, скрывать мне нечего…

— Тебя вздернут!

— Виль…

— Слушай меня. Молчи. Отпирайся. Не признавайся. Любое твое слово может быть использовано против тебя. Молчи, как немой, ты понял?

— Виль.

— Я подергаю за свои ниточки, но ничего не обещаю. Твое дело — молчать и не признаваться. Ни в чем! Понял?

— Понял.

— Господин Илен? — окликнули из коридора. — Поторопитесь!

— Иду! Виль, позвони Кресте, объясни ей… и Ларе, ладно?

— Позвоню. — Элспена шагнул к дивану, подхватил свой чемоданчик, сунул Рамиро в руки. — Вот, тут все самое необходимое.

— Спасибо.

Вильфрем хлопнул его по плечу — одновременно и по-дружески, и с досадой.

— Черт бы тебя побрал, Рамиро Илен. Иди. Храни тебя святая Невена.

Ее толкало слева и справа, и выл ветер… за запертой дверью? За пуховой подушкой, натянутой на голову? Хотелось спать, уйти обратно в уютное беспамятство, но кто-то тормошил, подталкивал — иди, иди, перебирай ногами…

Потом ее ослепил и оглушил снег. Мокрый и рыхлый, он сыпался сразу со всех сторон и ветер порывами кидал его, словно набирая полные горсти.

Холодным хлестнуло по лицу и рейна, очнувшись от сонной одури, спрятала нос в широченный шарф. Шарф, мужское черное пальто и отвратительного вида армейские ботинки отыскались в шкафах полуночного дома — на вешалках, среди разрозненной одежды сомнительного вида. Еще пыльный, домашней вязки свитер с оленями — от него отчетливо пахло нафталином. Удивительно, зачем в полуночном доме нафталин. Кто там заботится о том, чтобы моль не поела вещи. Да они сами, как моль, пропасть.

Ветер снова взвыл, захлопал, швырнул в Амарелу целый грузовик снега. Как ни странно, ветер этот пах далекой весной, талой водой, свежим и терпким древесным соком. Сквозь завывания и скрежет тоскливо прокричала то ли птица, то ли тварь какая. У рейны заныло под ложечкой.

Ее проводник небыстро шел впереди, время от времени останавливаясь. В левой руке он держал пук легких копий и настороженно поглядывал по сторонам. Ветром откидывало капюшон и снег был у слуа даже в ушах. Черные перья волос запорошило белым. Вот он в очередной раз притормозил и обернулся, поджидая спутницу.

Амарела, как во сне, продралась сквозь сугроб и сократила расстояние. Ноги в парусиновых прочных штанах вымокли до колен и, наверное, даже выше. Длинное пальто стесняло движения, но хотя бы немного защищало от полуночного гостеприимства. Похоже, что дорог здесь не строят.

Лицо горело, наверное от хлестких ударов ветра на нем появились красные пятна. Лицо Киарана, сейчас обернутое к ней, казалось бесстрастным под синим сложным узором из завитков и спиралей. Непроглядная чернота глаз выглядела уместной.

Амарела запрокинула голову — неба не было.

Или его просто скрыла метель.

— Идем, госпожа, — крикнул слуа. — Не отставай.

Она упрямо наклонила голову и продолжила вязнуть в каждом сугробе. Потом под ногу подвернулся занесенный снегом ствол, или какая-то коряга, которая деранула так, что ступня чуть не выскочила из сустава.

— Не отставай! Потеряешься!

Она брела и брела, иногда цепляясь за протянутую когтистую руку, которая силой выдергивала ее из завалов и особенно глубоких сугробов. Одном месте провалилась по пояс. Ветер выл. Тошнотворно расплывалось зрение.

— Киаран, сколько можно! Я же околею! Неужели тут нет никакого жилья! Приведи меня туда, где тепло и сухо!

И вдруг все кончилось.

Густой то ли ельник, то ли что-то на него похожее, разредился, снега под ногами и вокруг стало меньше, сугробы исчезли, потеснившись ради рыжих кремневых наплывов, выступавших из черноватой, засыпанной сухой хвоей земли.

Киаран ступил на охристые камни, скудно обведенные сухим снегом (а ведь только что падал мокрый, слипающийся) — рейна моргала и щурилась, протирала лицо рукой в перчатке с обрезанными пальцами. Неведомо откуда нанесло клочья тумана — видимость впереди так и не улучшилась. Проглядывали смутные очертания возвышенности, сухие силуэты деревьев…

— Аркс Малеум, — сказал слуа. — Крепость Яблок. Наш дом.

— Нам идти наверх?

— Да.

И здесь была дорога. Широкая, выложенная покрошившимися от времени серыми плитами, полого поднимавшаяся наверх.

Перед тем, как продолжить путь, Амарела оглянулась назад, пытаясь найти взглядом заснеженный лес, из которого только что пришла — но все тонуло в тепловатом тумане. Тогда она решительно повернулась в сторону крепости слуа, закрытой серой пеленой, и начала терпеливо переставлять промокшие ноги в надежде, что когда-нибудь ее мытарства закончатся.

Внимание постоянно рассеивалось, как во сне. Сфокусировать взгляд на какой-либо точке оказалось немыслимо. Разум блуждал вслед за взглядом и получалась бесконечная рябь.

Клочья тумана.

Наверху, за изгибом скалы, хрипловато запел рог, тишина лопнула, как мыльная пленка, послышался собачий лай. Жесткий повелительный голос что-то выкрикнул, отдаваясь колоколом от невидимой преграды. Ему вторили другие — не мягче, не тише.

Крепость предстала ее глазам не полностью — только выгиб серой стены, сложенный из внушительных валунов, да круглая приземистая привратная башня. В тумане плыли очертания высоких построек.

Обитые тусклыми металлическими полосами ворота были отперты, во дворе клубилась толпа. Отчего-то невыносимо хотелось спать — еще немного, и срубит прямо на ходу. Амарела просунула пальцы под рукав пальто и с силой ущипнула себя за предплечье. Боль немного рассеяла туман в голове, но зевота все равно раздирала рот. Из пестрой сине-черно-коричневой кутерьмы в замковом дворе выхватывались отдельные фрагменты — белые остроухие собаки на сворках приседали и нервно зевали, выкатывая языки. Фыркали и мотали сухими головами кони — страшные, черные, с отливающими ярым блеском глазами. Киаран оставил ее у ворот, подбежал к всаднику — мрачному широкоплечему слуа с длинными, цвета ржавчины волосами. Тот утесом возвышался на сером жеребце, с легкостью придерживал длинное копье. Лицо его было гордым, жестоким, неподвижным, невероятно прекрасным. Киаран схватился за стремя, запрокинул голову, начал горячо, но виновато говорить что-то. Разлаялась всклокоченная белая гончая, резные раковины ее ушей отливали алым.

Амарела с трудом удерживала взгляд на злом, с резкими чертами, лице, сон снова начал оплетать ее, неужели тут будет так всегда?

Да и о каком «всегда» может идти речь в полуночи? Есть ли здесь время? Ей вдруг стало страшно.

Низко висящие влажные тряпки туч вдруг разошлись и во двор выпал солнечный град: стена и глянцевая шерсть скакунов, и серебряные нити и кольца, и причудливо заплетенные волосы, и начищенное оружие — все озарилось ясным, прозрачным золотым светом. Амарела удивленно подняла глаза — но серое небо оставалось пустым, словно свет попадал сюда из другого мира.

Слуа повелительно сказал что-то, дернул повод, жеребец прянул вбок, рука Киарана соскользнула — мгновение, и вся кавалькада ринулась в ворота, всадники скакали попарно, по трое, процессия вилась змеей, конские копыта с режущим слух звуком высекали из булыжников искры, псы надрывались. Плотное, длинное тело конной толпы пронеслось мимо рейны, обдав ее ветром и звоном, вытянулось со двора и исчезло в тумане. Просторный, круглый, как колодец, двор крепости стал пуст, тих и словно бы заброшен.

— Милая матушка, уверяю, я в полном порядке, — Гваль прижимал эбонитовую трубку к уху и маялся от невозможности говорить громко — ребра стискивал плотный корсет, даже дышать было сложновато. — Скоро выпустят и я приеду.

Приветливая медсестра разрешила ему пять минут поговорить, наверное прельстилась капитанскими погонами.

Мать что-то обеспокоенно говорила в трубку, требовала немедленных доказательств того, что за ним, Гвалем, хорошо ухаживают и надлежаще лечат, ведь подумать только, какой-то захолустный городок, на северном побережье, разве здесь врачи, вот в Химере врачи, почему ты молчишь, сынок?

Он молчал, осторожно вдыхал больничный воздух, поглядывал на отваливающуюся штукатурку на стене.

Северный прибрежный город, что же, тоже старая крепость, никакого особенного значения не имел, рыбацкий порт, госпиталь и ратуша, союзники обошли его своим благодетельным вниманием, вот и штукатурка отваливается, а лампочки горят через одну…

Занимали его только две мысли — выживет ли король и уведут ли альды свои эскадрильи.

Принца Алисана, говорят, сбили в той кровавой кутерьме, которая началась после прорыва. В госпитале, по крайней мере, его нет.

Это теперь так говорят — «в день прорыва», «когда прорвалась Полночь».

Обычно, буднично.

Нарыв назревал, копился, потом лопнула тонкая пленка, и в Найфрагир плеснуло бедой.

Теперь каждый день воют сирены, ближе к ночи. По небу шарят прожектора.

На окна налеплены бумажные кресты — когда полуночные носятся по залитому алым небу, они раскачивают ветер, вызывают смерчи — чтобы перепады давления выдавили непрочные стекла. Потрепанный победоносный флот встал на приколе в Аннаэ, на рейде которого никогда раньше не появлялись бронированные красавцы.

— Да, мама, конечно у нас здесь тихо, — сказал он машинально. — Ты не беспокойся.

У них и впрямь было тихо — самых тяжелых раненых снесли в подвал, наспех переоборудовав там реанимацию. Окна заклеили желтоватыми полосками бумаги, нарезанными газетами. На подоконниках лежала свежесорванная рябина, кованые гвозди, пришедшие в негодность ланцеты — методы защиты от Полночи удачно сохранились в сказках и легендах. Вот только защититься от того, как сбоит сердце и гудит в ушах — никак нельзя. Вечерами носом идет кровь. С крыши и с улицы доносятся выстрелы. Вчера одному из врачей стало плохо прямо в операционной, Гваль видел, как его вынесли и положили на кушетку в коридоре.

В Химере творится тоже самое. Во всех городах — а нечисть рвется в города, что ей делать в бесплодных горах и в море — творится то же самое. Сирены, прожектора ночью, пулеметные очереди, улицы перегорожены. На ночь жители укрываются в подвалах.

Гваль подумал, пересиливая боль и обеспокоенное воркование в трубке, что мир похож на пятно с размытыми контурами и лучше в эти контуры не вглядываться. Потому что они могут оказаться очертаниями берегов моря Мертвых.

— Господин, — сестра обеспокоенно поглядела на него, коснулась плеча рукой. — Господин, вам надо вернуться в палату. Вам нельзя долго стоять.

— А? Да-да, конечно.

Он попрощался с матерью, велел целовать сестренок и небыстро пошел по коридору, чуть сутулясь и держа одно плечо выше другого. Ребра болели немилосердно. Хоть кто-то выжил в той кровавой кутерьме только потому, что полуночные, закрутив и подрав найлский флот, уничтожив несколько истребителей, вихрем понеслись к материку. Там им было интереснее — накрытый стол с едой. Еда, правда, сложная. Сопротивляется.

Около палаты, в которой разместили короля — его нельзя было транспортировать — замерли два охранника. Гваль бросил на них взгляд, но заговаривать не стал. Формально Корво Лаэрт все еще король — физически тело оставалось целым. По закону увечный король не может служить Нафрагиру.

Но в себя король так и не пришел.

Глава 5

— Был очень вежлив, стервец. Чрезвычайно вежлив. Пригласил, усадил, кофе предложил. Слушал, гаденыш, не перебивая, — Креста в раздражении хлопнула ладонью по столу. Звякнуло кольцо. Густо подведенные глаза горели темным огнем.

— Целую минуточку слушал, а потом говорит: «Почему вы обратились ко мне, госпожа Карина? Это не в моей компетенции. Простите, но я ничем не могу вам помочь. По поводу вашего…гм, племянника, как бишь его? Рамиро Илен, да? Это не ко мне. Вам, наверное, его величеству нужно прошение подавать. Хотя чисто по-человечески я вам сочувствую». По-человечески он сочувствует, мать его! Воплощенная человечность, эталонная, я бы сказала. Нам всем до такой человечности, как до звезд!

Рамиро пожал плечами.

— Это и правда не денево дело.

— Я думала, он тебе друг!

Рамиро помрачнел.

— Даже у друзей однажды кончается терпение.

— Мне бы такое дролерийское терпение, — буркнула Лара. — Жила бы себе и не тужила. Вот, — она достала из сумки пачку писчей бумаги и новенькую ручку-самописку. Положила их на стол, рядом с пакетом с апельсинами. — Садись и пиши.

— Бумага! — восхитился Рамиро. — Вот спасибо!

— Пиши, говорю. Прошение. Не королю, а лорду Тени, сэну Кадору Маренгу.

— Прямо сейчас?

— А когда? Бери ручку, пиши.

— И заслуги свои не забудь перечислить, — Креста постучала железным пальцем по листу. — Свои и Кунрада.

— Я не помню! — Рамиро с тоской поглядел на женщин. Он терялся, когда дело доходило до заполнения бумаг, прошений, деловых писем и прочего. — Зачем это вообще нужно? Я и так в Карселине сижу, тут копают — будь здоров, зачем еще какие-то прошения? Я ведь не нобиль, даже не военный.

Лара вздохнула, на мгновение закатила глаза и снова порылась в сумке. Достала исписанный листок.

— Ты не нобиль, ты болван. Вот список твоих с отцом заслуг. Что-то мне подсказывало, что ты нихрена не помнишь. Кроме прочего, у твоего отца — Серебряное Сердце первой степени, у тебя — Серебряное Сердце второй степени, это рыцарские ордена. Рыцарь имеет право оправдаться перед лордом и перед королем. Это, — она постучала ногтем по списку, — реальный шанс, что тебя вообще выслушают, с твоим «особым случаем». Ты думал, где окажешься, когда к тебе потеряют интерес в Карселине? Ты думал, кто тебя будет судить? Ты представляешь, что сейчас творится в муниципальных судах? Ты знаешь, что сейчас гребут всех, кто где-то случайно пукнул, на кого кто-то стукнул? Ты в окно хоть смотришь иногда? Виселица не простаивает, Рамиро Илен. Не только четверг, но и всю неделю, кроме, слава кошкам, выходных.

— Головы тоже летят, — сурово кивнула Креста. — Но Лара права, в королевском суде у тебя больше шансов, чем в муниципальном.

— Мне положен защитник от Цеха, — сказал Рамиро. — Если муниципальные не справляются. У Цеха есть свои юристы.

Лара зло усмехнулась.

— Ты думаешь, мы с Крестой туда не стучались? Твой …ный, — она выругалась так, что Рамиро поморщился, — Цех Живописцев и Графиков тянул две недели, а вчера разродился письмом, что, мол, Цех не вправе заниматься юридической защитой своих членов в суде, потому как эти права принадлежат исключительно государственным чиновникам. И даже статью какую-то приплели для убедительности.

— Погоди, — нахмурился Рамиро. — Но в уставе Цеха сказано…

— Пишите жалобу! На ежегодном собрании Цеха она будет рассмотрена! — Лара оскалилась как волчица. — Официальных представителей от Цеха на суде не будет, неофициальных тоже, ни одна ваша цеховая рожа за тебя не вступится.

— А мастер Весель? — Рамиро чувствовал себя оглушенным. — А Рив Каленг?

— Господин Варген болен, господин Каленг уехал, все остальные господа кто где, по горло заняты или страшно болеют. А этот ваш председатель цеховых мастеров, как его бишь, господин Сордо…

— Глухарь, — подсказал Рамиро.

— Натурально! Этот ваш Глухарь, отвел меня в уголок, и, заглядывая в декольте, посетовал, что не понимает, по какой причине Цех должен отвечать за выходки своего не самого лучшего художника. Извини, причину я ему не предоставила.

— Лара!

Рамиро выдохнул. Посмотрел на женщин затравленно. У Лары красные пятна гуляли по лицу, у Кресты лоб пересекла глубокая вертикальная морщинка.

— Спасибо, девочки, — сказал он со всей теплотой. — Постараюсь не попасть в расход. Правда, жалко ваших трудов.

— Твои жабки и тритоны их не стоят, — буркнула Лара. — Бери ручку и пиши.

Рамиро взял ручку и написал прошение лорду Тени, частично сам, частично под диктовку.

Он не знал, сколько жабок и тритонов спаслось из шумашинского отстойника. Остался ли вообще кто живой к моменту, как Рамиро там появился.

Когда сосредоточенный контактный заряд переломил запирающий брус, и железные воротца распахнулись под напором воды, в овраг хлынули грязь и пена, обломки и мусор, и бог весть, что там было еще, в темноте не разглядишь. Если там и были фолари, Рамиро их не увидел. Спросить у Лары с Крестой вернулись ли фолари на набережную, он не решился.

В камеру заглянул охранник:

— Прекрасные дамы, время посещения истекло.

На прощание женщины расцеловали Рамиро, а Креста сжала стальными пальцами рамирово ухо и больно покрутила — почти забытый, но в пору рамировой юности частенько практикуемый способ добавить племяннику ума.

Он прошел по камере два шага чтобы проводить их. В раскрытую дверь был виден коридор, крашеный на два ярда от пола скучной бежевенькой краской. Двое охранников вели заключенного в белой, с расстегнутыми рукавами и воротом — видно вынули запонки — рубахе, со скованными за спиной руками, высокого — на полголовы выше их — с белесым чубом и прозрачными глазами; даже без гербов и нашивок принадлежность господина макабринской фамилии была очевидна. Охрана остановилась, пропуская женщин, а заключенный учтиво им поклонился, не опустив глаз.

Рамиро неожиданно вспомнил, что уже видел эту морду, и даже вспомнил где — в парке, в день коронации, во время ритуальной потасовки с дролери из «Плазмы». Помнится, господин этот так обессилел от алкогольных подвигов, что его отливали водой из фонтана.

А теперь он сидит в соседней камере.

Дверь закрылась, щелкнул засов — Рамиро немного постоял, глядя на круглый стеклянный глазок, в который нельзя было посмотреть изнутри, а снаружи — можно, потом вздохнул и сел на кровать, облокотился на откидной стол.

Камеры Карселины напоминали смесь купе поезда и муниципальной больницы, вот только ему, Рамиро, тут было не место.

Карселина — это для нобилей. Это им приносят питательный диетический обед: первое, второе и компот, для них тут тюремный врач и даже, говорят, психолог, прогулки по крытому внутреннему двору, королевский портрет в каждой камере. Правда, они иногда выходят отсюда на эшафот. Герейн, юный и прекрасный, следил за ним укоризненным кошачьим взглядом с черно-белой, под стеклом, фотографии на стене напротив кровати.

Что это вы натворили, господин Илен. Совсем обезумели? Одно дело — рисовать нелюдей, это уж как вам заблагорассудится, другое дело — портить чужую собственность.

Портрет предусмотрительно висел так, что укрыться от царственного взора не представлялось возможным. Рамиро посмотрел в окно, где красным яблоком закатывалось и никак не могло закатиться солнце. Оно плыло в промежутке меж двумя домами, падая и одновременно не двигаясь с места. Рамиро придвинул к себе лист бумаги из принесенной Ларой пачки, и начал бездумно черкать.

Глубокие тени, почти черное в зените небо, угловатый белый силуэт виселицы на площади, дощатый помост — Рамиро машинально использовал его для светового акцента и даже подивился, как удачно вышло.

Анарен неторопливо поднялся по внутренней лестнице — она была построена позже тринадцатого века и не будила никаких воспоминаний. На серых, каменных, ничем не украшенных стенах в паре мест висели потрепанные штандарты. Ниши, пробитые под факелы, пустовали. Через скрытую в обшивке стены дверь можно было пройти сразу в приемные покои, минуя стражу — он уже устал от взглядов герейновых гвардейцев, полных ужаса, смешанного с отвращением и любопытством.

Как же, поднялся из гроба семисотлетний упырь, сосет кровушку из нашего короля, внушает ему кровожаднические идеи, того и гляди в могилу загонит… Врана вот уже чуть не прикончил, советника королевского.

Хорошо, хоть не бегают за ним с кольями по всей Коронаде.

Вчера Анарену сказали, что Вран зачем-то вызывает к себе ненавистного полуночного, и он поехал в Песий Двор, святая святых и оплот Сумерек, который раньше обходил за квартал. Встретила его сестра Вербена, строгая и спокойная, как всегда. Проводила в один из безликих кабинетов офисной части здания, усадила на стул для посетителей. Чай, кофе? Эмма, принеси нашему гостю кофе. Девушка в белой блузке, сидевшая в приемной за печатной машинкой, поклонилась и упорхнула.

— Вран серьезно ранен, — сказала Вербена, обходя стол и садясь на место хозяина кабинета. — Признаться, он в таком состоянии, что мы не рискуем оставлять его Серединном мире. Он сейчас в Сумерках.

Жалюзи прятали жаркое небо конца июля, а толстые стекла — шум улицы. В кабинете было темновато и душновато, но довольно прохладно. По скучным серым стенам бродила сеть огненной каустики — на столе, среди бумаг и канцелярских принадлежностей висел над эбонитовой подставкой стеклянный шар, в котором переплетались молнии, дролерийская игрушка или инструмент неведомого назначения.

— Я так понял, Вран собирался что-то мне сказать… или спросить, — Анарен плохо различал лицо женщины за беззвучным плетением электрических разрядов. — Не думаю, что меня пустят в Сумерки.

— Конечно, вы совершенно правы, — согласилась сестра Вербена из-за мерцающего клубка, — И вы понимаете причину, почему мы не можем проводить вас в Сумерки. Но Вран действительно желает задать вам пару вопросов, и поэтому вы здесь…

Она продолжала говорить ровным голосом очевидные вещи, а принц недоуменно слушал, гадая, к чему она клонит, а потом и слушать перестал. Обещанный кофе не несли. Молнии красиво сплетались и расплетались, пламенный кокон мерно вспыхивал, угасал, разгорался снова, в рыжем сумеречном сиянии по ту сторону едва угадывались очертания лица. Губы двигались, монотонно гудел голос, принц смотрел, смотрел, а потом не столько услышал, сколько узнал артикуляцию своего имени.

— Анарен, — окликали его. — Анарен, Энери, принц-мать-твою-звезда, прочисти уши, сколько можно звать!

Взгляд из-за пламени, тяжелый, настойчивый. Широкие брови хмурились, под скулами и на висках залегли тени. Ни единого отсвета в черных, как пропасть, глазах.

— Ты собираешься искать Сэнни, — то ли вопрос, то ли утверждение. — Хочу предупредить, это будет непросто.

— А я-то думал, что найду его в два счета, — огрызнулся Анарен.

— Тебе надо найти самолет. Если он не очень глубоко. Там, в воде, сейчас полно полуночных гадов, ты можешь посмотреть их глазами?

— Вран, я не маг, я не умею такого.

Лицо по ту сторону пламени скривилось, раздувая ноздри. Длинные веки прикрыли глаза.

Пауза.

Дролерийский колдун медленно, осторожно вздохнул. Открыл глаза — взгляд был прежний, тяжелый, неприязненный.

— Бессмысленные вы твари, Ножи. Дорогостоящее пушечное мясо. — Анарен мудро промолчал, и черный дролери еще раз осторожно вдохнул, выдохнул и продолжил: — Ладно, там шельф, самолет, скорее всего, упал на мелководье. Твое дело посмотреть, в каком состоянии кабина. Если тело там, достать и привезти. Если Сэнни там нет, думай, как он кабину покинул. Вылез сам, или мразь полуночная постаралась.

Анарен кивнул, хоть вранов приказной тон раздражал. Сам бы он никогда и ни за что не догадался искать самолет!

— Сказал ли тебе Герейн, что у Сэнни есть фюльгья?

— Да. Оленья кошка.

— На кота вся надежда. Имей в виду, что, если Сэнни жив, кот, скорее всего, утянет хозяина сюда, в Сумерки, и ты его не найдешь. Это хорошо, потому что тут его найдут мои ребята. Но есть вероятность, что из-за аномалий Полночи фюльгью занесет в пустынные земли. Сам понимаешь, чем дольше Сэнни будет бродить на четырех, тем меньше шансов, что он очнется. Ты сможешь поискать его в промежутках?

Анарен покусал губу. Он был не мастер тасовать реальности, он даже в Полночь не мог вернуться, не умерев. Или мог? Он никогда не пробовал… чертов Асерли умел, но учиться у него — себя не уважать. Кстати, этим умением обладал Киаран… но теперь поздно, Киаран ушел, и рейну увел… пропасть!

— Постараюсь, — буркнул принц, не желая снова выслушивать оскорбления.

Потом он проснулся, потому что сестра Вербена отодвинула плазменный шарик в сторону и улыбнулась.

Обдумывая вчерашнюю встречу, Анарен тихонько отворил потайную дверь, вошел в просторную полутемную залу. Несколько обтянутых тисненой кожей кресел, ростовой королевский портрет — очередной похожий на него, как две капли воды, Лавенг. Высокие стрельчатые окна скрыты белыми атласными занавесями, подобранными в фестоны. На улице июльская жара, а внутри прохладно. Узкие полосы света протянулись по ковру.

Анарен с сомнением покосился на дверь в королевский кабинет — надо бы войти, но он слишком хорошо представлял себе, что увидит там. Король, напоминающий свою собственную тень: пустыми глазами таращится в стену, воспаленные от бессонницы веки обведены красным, серебряные волосы потускнели и свисают по плечам, как мышино-серая пакля.

Потеряв близнеца, Герейн потерял половину себя.

— А мне насрать, что не принимает! — послышался в коридоре громовой голос. — Я четыре часа летел.

— Бу-бу-бу…

— Да пусть хоть четвертует!

Хр-рясь! Другая, парадная белая дверь распахнулась, и в покои ворвался Эмор Макабрин — здоровенный, злющий, сверкающий звездами и орденами — при полном параде.

Энери подавил недостойное желание спрятаться за портьеру.

Макабрин смерил его взглядом, шагнул было вперед, потом понял, что обознался, сдвинул брови. Энери вздернул подбородок и расправил плечи.

— А, фамильное привидение, — прогудел Эмор. — Где король?

Энери пожал плечами. Глава семейства Макабринов высился над ним, как авианосец — сияющий ряд пуговиц на мундире, нашивки, шнуры, изрезанное жесткими морщинами лицо, взгляд, тяжелый, как свинец, взлетная полоса фуражки.

Наверное, Альба в старости был таким же…

Энери опустил глаза и отвернулся. Эмор безразлично прошел мимо, без стука рванул дверь кабинета.

Интересно, а королевскую стражу он поубивал?

Тонкий полуночный слух уловил клацанье подкованных каблуков по паркету, потом что-то тяжелое заскрежетало — похоже, короля подтащили вместе с креслом.

Голос Герейна, застывший, холодный, как вода полуночного моря.

— Эмор. Чему обязан неожиданным визитом?

— Ты что же это творишь, мой король?

— Выполняю свой долг. Что, проредил твоих сопартийцев? Недоволен?

Опять что-то грохнуло, звякнуло, полилось.

— Черта с два я недоволен! Сидишь тут, как паралитик расслабленный и хлещешь кофе с альсатрой… ах, нет, простите, альсатру с кофе. Считаешь — королевский долг в том, чтобы надраться с утра пораньше? Потом ближе к вечеру начнешь смертные приговоры подписывать? Ручонки не трясутся? Д-дареная кровь!

— Эмор. Прекрати.

— Я восемь десятков лет Эмор! — в кабинете бушевало и грохотало.

— Чего ты от меня хочешь, старый хрен. Давай, иди, устраивай мятеж, подошли ко мне убийц. Подгреби под себя Южный берег.

— Ты, щенок…да ты… я тебя… я с тобой такое… — Эмор залпом выдал несколько совершенно не сочетающихся с королевской честью обещаний. При этом он, судя по звукам, тряс короля за плечи, а потом выпустил. — Я тебе клятву верности давал! На коленях стоял, из твоих рук землю взял. А ты чем платишь, паскуда!

В кабинете стало очень тихо. Энери закусил губу. Эмор яростно сопел, как старый урсино. Еще немного — и начнет оглушительно лаять на дурака-хозяина.

— Что тебе от меня нужно? — наконец спросил Герейн.

— Вставай. Приводи себя в порядок. Вызови секретаря. Сделай комментарии насчет ситуации в столице. Запиши обращение к рыцарству. Ты достукаешься — и впрямь начнется бунт. Шевелись, король.

Послышалось звонкое бульканье, судя по всему, бутылку великолепной альсатры опростали в вазон с цветком.

— Бунтуйте, — это уже Герейн.

— И получить еще триста лет междуусобных войн? Я лучше тебя ремнем выпорю. Всю жизнь мечтал. Брата он потерял. Это дролери тебя приучили сопли лить? Не видал я, чтобы они на войне сопли лили.

— Отстань.

— Из-за тебя сэн Кадор с койки встал. Не даешь старику помереть спокойно. Что, кажется дела плохо идут? Так тебе собственные рыцари через пару дней такое устроят, мне аж в Алагранду запах жареного доносит. Врана грохнули, и дочку Вранову грохнут, хорош ты тогда будешь. Л-лавенг. Предлагаешь мне Южный берег бросать и кидаться тебя защищать от твоей собственной глупости? Или за тебя Алисан правил? Или Вран? Сам не можешь? Барышня-фиалка? Прекрати дурить! Ты наш король перед богом и людьми — вот и валяй, королевствуй.

Герейн еле слышно вдохнул, потом щелкнула кнопка коммутатора.

— Да? — такой же безжизненный, холодный голос. Голос мертвеца. — Ваше величество.

— День? Пришли ко мне кого-нибудь. Надо сделать запись для сети.

— Хорошо, ваше величество.

Судя по всему, теперь пост министра цензуры занимает баньши.

Анарен вдруг понял, что не в силах больше выносить этот водопад страданий и, на правах бездушной полуночной твари, самоизгнался через ту же дверь, что и вошел. Пошлет телеграмму с дороги. Из-за границы. Отъехав подальше.

Староват он для всего этого, семьсот лет уже, как-никак.

Полуночное море оказалось огромным, гулким, шипящим, горько-соленым.

Добираясь к нему, Ньет плыл подземными реками, сочился сквозь трещины в известковых пластах, становился темной водой родников и протекал по выглаженным столетиями каменным желобам. Фолари живут всюду, где есть проточная вода.

Почти утратив сознание, он лился вместе с водой, слушая гулкое эхо капель, сонный лепет струй, и где-то вдалеке, близко к месту, которое призывало его — грозный и величественный голос реки.

Реге — так звали реку на севере, а в южном, альдском течении она была Ржа. Неторопливая, широкая, с темной, мягкой, рыжеватой водой. По ней на север, из Доброй Ловли с тарахтением шли баржи, в огромном речном порту вода гудела и вибрировала от работающих кранов, моторных судов. С грохотом вбивали сваи и вода толкала Ньета в чешуйчатый бок.

Он поплыл дальше, севернее Доброй Ловли река стала еще шире, мощное спокойное течение несло одинокую рыбку с охристыми плавниками все быстрее, быстрее и, в облаке мельчайших частиц ила, перепревших листьев, торфа, вымытого лесными притоками Ржи, выплеснуло в Полуночное море.

В зеленоватой, будто светящейся его воде чувствовался вкус острых льдинок и отражалось серое северное небо. Полуночное море было намного горше и солонее моря южного, чья вода теперь и впрямь казалась сладкой, а еще у Полуночного моря не было ни дна, ни конца, ни края.

Ньет ошеломленно пробовал великое море на язык, запоминал кожей, вглядывался и ощущал.

Потом его отыскали местные фолари и погоня возобновилась.

Снова и снова в темной холодной воде появлялись юркие тени — Ньет ускользал от них, плыл, не останавливаясь. Он мечтал отыскать кого-нибудь из старых морских фолари, из тех, что превышают размерами человеческие корабли, но встречал только сплоченные стаи полуразумных хвостатых тварей, мелких и злых, как барракуды. Великое море пахло Полночью, зеленоватой мертвой водой, в его глубинах жили страшные черные рыбы, а еще ниже лежали слои смерзшегося ила — лед, который умеет тонуть. Иногда Ньет проплывал проржавленные и обросшие водорослями остовы затонувших кораблей, однажды нашел воткнувшуюся в грунт подводную ладью с торчащим погнутым винтом и проломленной рубкой.

Он уже отчаялся искать, когда вдруг почуял сонное присутствие существа огромного, древнего, внушающего ужас и почтение — кто-то из великих фолари был рядом и дремал в плотной, соленой, лишенной солнечного света воде.

Ньет встрепенулся и начал потихоньку всплывать к поверхности, медленно, словно пузырек воздуха.

Нечто темное, напоминающее обросший водорослями пловучий остров, спало наверху. Ньет двинулся вокруг дремлющего фолари, с опаско й проплывая мимо свисающих бородой корнеобразных щупалец и странных выступов.

Спит. Но как его пробудить?

Ньет раскрыл рот и крикнул, пронзительно, на пределе слышимости, так, как кричат фолари во время шторма, и крик этот вызывает панику на человеческих кораблях, заставляя моряков прыгать с палубы.

Так звучит песня моря, и почти для всех людей она — страшная.

Ньет снова крикнул и дернулся в сторону — темные щупальца чутко метнулись к нему, сплетаясь в сеть. Стрекучее белесое волокно задело, ожгло плечо, повредив чешую. Что-то вцепилось в волосы, Ньет задергался, полоснул когтями, вырвался и поплыл прочь что было сил.

Снизу, из темных, покрытой склизкой мутью корневищ, навстречу ему поднимались темные вертлявые тела — белые волосы, оскаленные пасти, растопыренные когтистые руки.

Мелкие фолари жили в тени великого, древнего, и, как ни жаль, совершенно неразумного. Кормились рядом с ним, как мелкая рыбешка кормится около акулы. Сейчас сеть страшных, покрытых крючьями и стрекалами, щупалец схватит его и убьет, как морской цветок убивает мелкую рыбешку, а стая обгложет.

Ньет рвался из последних сил, стая приближалась, он вынырнул у кромки воды — панцирь древнего создания образовал настоящий остров, и у острова был берег, засыпанная ракушками и заляпанная пометом чаек серая полоса. Кто-то самый быстрый или голодный рванул Ньета за ногу, он снова дернулся, доплыл до этой серой кромки, вцепился, подтянулся, выполз на берег и, хромая, побежал вглубь острова, пятная серое — красным.

Глава 6

Когда-то давно Юналь Элеми, режиссер студенческого театра «Вагон», сказал Рамиро, что Господь не обделил его музыкальным слухом. И даже показал несколько аккордов на гитерне. Рамиро не знал, существуют ли аккорды на губной гармошке, но простенькую мелодию, после долгих упражнений, подобрать смог.

Губная гармошка, вместе с двумя парами белья, бритвенным прибором и блокнотом на пружинке, обнаружилась в чемоданчике Виля. Блокнот, к досаде Рамиро, оказался почти полностью заполнен дневниковыми записями и зарисовками, последние были сделаны в зале военного суда, где запрещали фотографировать. Немного карикатурные, но очень выразительные рисунки, и, несомненно, очень похожие. В конце оставалось несколько пустых страниц, которые Рамиро изрисовал в первый же день, а остальные две недели читал и перечитывал о приключениях военного журналиста в охваченной путчем стране.

Теперь, благодаря Ларе и Кресте, бумага у него появилась, но про губную гармошку он тоже не забывал. Сиделец из соседней камеры снова принялся орать и стучать в стену, видимо, нервы у него совсем сдали. Рамиро не обращал на него внимания. Каждый развлекается, как умеет.

Щелкнул замок, вошел охранник.

— Господин Илен, к следователю.

Тоже своего рода развлечение, правда, острота новизны давно смазалась.

Прошли по коридору, спустились на первый этаж. Кабинет следователя был тесен и темноват, солнечный свет не проникал сквозь плотные жалюзи.

— Добрый день, сэн Горан, — поздоровался Рамиро.

Следователь покивал, не поднимая головы от бумаг, взмахом руки отпустил охрану. Склоненная лысая макушка походила на неполную луну — справа ее освещала настольная лампа, слева охватывал полумесяц тени. С лацкана цивильного пиджака, из синего эмалевого ромба с аббревиатурой КС, смотрела рубиновым глазком серебряная крыса. Королевская Стража, отдел расследований.

Оруженосец сэна Горана Руэды заправлял в пишущую машинку лист бумаги.

— Ну-с, любезный, какие у нас с вами дела? — следователь поднял нос от бумаг и поправил пальцем роговые очки. «На что жалуетесь?» — само собой напрашивалось продолжение фразы. В который раз Рамиро одернул себя: это не добрый доктор, это майор Королевской Стражи.

Руэда близоруко прищурился за толстыми стеклами, разглядывая заключенного:

— Казенный рацион пошел вам на пользу, господин Илен. Да и выспаться вам не мешало. Вот доктор Лонк пишет, что язва ваша пошла на поправку, но необходимо дополнительное обследование…

— А я слышал, что в королевской тюрьме не мучают, — буркнул Рамиро, с содроганием вспомнив резиновую трубку, которую ему пришлось глотать у тюремного доктора.

— Некоторые необходимые меры мы все-таки вынуждены применять, — строго сказал Руэда, вертя в пальцах самописку. — Но ничего сверх необходимого. Если наши заключенные выполняют все требования и предписания, то и неудобства испытывают минимальные. Вспомните, в каком состоянии вас привезли — переутомление, нервное истощение, язва, плохо зажившие швы…за пару недель вы тут поправили здоровье не хуже, чем на курорте.

— Для виселицы, очевидно.

— Не исключено, не исключено.

Рамиро очень удивился, когда доктор сказал ему про язву и нервное истощение. Стало совестно: он тут с нервным истощением спит и лопает компот, а Лара без нервного истощения пашет и бегает по его, рамировым, делам.

— Я так вам скажу, — доверительно наклонился через стол Руэда. — Работать со штатскими не в пример лучше, чем с военными, и в десять раз лучше, чем с рыцарями. Вот сосед ваш, сэн Макабрин, отказывается сотрудничать, хамит, замучил тут всех… впрочем, к делу это не относится. Расскажите мне лучше еще раз, кто и когда передал вам взрывчатку.

— Взрывчатку мне передал Онесто Кунц, снабженец диверсионно-разведывательного отряда под командованием в ту пору капитана Хасинто Кадены, — спокойно сказал Рамиро. В глубине кабинета застучала пишущая машинка. — Где-то в марте или апреле тридцать седьмого года, точнее не помню. Вы это спрашивали раз пять.

— Всегда могут всплыть какие-нибудь новые детали. Вы около двух месяцев содержали в квартире фолари, зачем?

— Я не содержал его в квартире, это не собачка. Парень помогал мне в работе. Он интересовался рисованием и театром.

И несчастной Десире Край.

— Почему вы называли его своим племянником?

— Честно говоря, не помню, чья это была идея. Госпожи Край или моей соседки. Я не стал разубеждать.

— Почему?

— Не видел причины.

— В каких вы были отношениях?

— С кем?

— С фолари.

— В дружеских. Он помогал мне в работе.

— Вы платили ему?

— Давал иногда на мороженое. Фолари предпочитают брать еду за услуги, вы же знаете.

— Зачем вы взорвали плотину?

— Чтобы выпустить фолари.

— Зачем?

— Они погибнут в непроточной воде.

— Почему вы так решили?

— Ньет много рассказывал о своем народе. Он необычный фолари. Он умеет думать и анализировать. Вы бы не отличили его от человека, сэн Горан.

— Где он сейчас?

— Не знаю. Уплыл.

Руэда помолчал, постукивая обратной стороной ручки-самописки по листам бумаги.

— В ночь на двадцать третье июня вы забрали вашего так называемого «племянника» у скорой под свою ответственность и вывезли его из города. Куда вы его повезли?

— На Журавью Косу.

— В особняк господина Дня?

— Да.

— Господин День давал вам разрешение пользоваться его собственностью в свое отсутствие?

— В некотором смысле, да. Я там выполнял заказ по росписи стен.

— Вам было известно, каково отношение господина Дня к фолари вообще и к вашему «племяннику» в частности?

Рамиро почувствовал острое желание отвести глаза, но вместо этого упрямо уставился на дужку следовательских роговых очков.

— Да, мне известно, что День терпеть не может фолари. Как и большинство его соплеменников.

— Тогда зачем же?..

— На тот момент это показалось мне единственно верным решением. Сейчас я думаю, что мог отвезти его в любую загородную гостиницу, чтобы не нервировать господина Дня еще больше. Парень болел достаточно смирно. — Ага, немножко, правда, выл и скулил, и немножко попортил мебель, да и в комнату впускать никого нельзя было… а так — на людей он не бросался, спасителя своего не загрыз… — Про прорыв Полночи я тогда не знал, в Новые Сумерки Полночь не сунулась бы в любом случае, однако за городом, я слышал, не везде тихо было… — Рамиро пожал плечами. — Короче, я не знаю, правильно ли поступил, но что сделано, то сделано.

— Вы знаете мнение господина Дня на этот счет?

— Думаю, не ошибусь, если скажу, что крайне негативное.

— Не ошибетесь. — Руэда откинулся на спинку стула, достал черепаховый очешник, из очешника достал замшевый лоскуток и принялся протирать толстенные линзы. — А скажите, господин Илен, какие отношения вас связывали с господином Днем?

— Дружеские.

— А точнее? Он, между нами, сделал вам имя, господин художник. Именно благодаря поддержке главы управления цензуры, вы стали известны и востребованы, получали большие заказы. Чисто по-человечески, господин Илен, скажите мне, как вы могли променять такого могущественного покровителя на какого-то бродяжку, почти звереныша?

Рамиро выпрямился.

— Во-первых, Ньет — не звереныш. Во-вторых, я уже устал объяснять, День — не покровитель, он мой друг. В-третьих, я никого ни на кого не променял, что за чушь! К чему вы клоните вообще?

— Вы правда так наивны, господин Илен?

— А вы считаете, что Рамиро Илен рисовать не умеет? И без Денечки — пустое место?

Следователь прищурился:

— И вы решили доказать всем, что вы не пустое место? Поэтому рассорились с господином Днем, примкнули к радикалам, осуществили подрыв машины господина Врана…

— Я даже комментировать это не стану. Вы еще скажите, что я рассорился с любовником из-за смазливого фоларийского мальчишки.

— Это была моя предыдущая версия.

— Чем дольше я тут у вас сижу, тем фантастичнее ваши версии. Через неделю вы решите, что я ферворский шпион.

— А вы не ферворский шпион?

— Так я вам и сказал. Копайте свои версии.

— Нет, — Руэда надел очки и улыбнулся. — Я больше с вами не работаю, господин Илен. Ваше ходатайство удовлетворено, ваше дело будет рассматривать сэн Кадор Маренг, тень короля.

В серой воде прибоя метались фолари, пытались вылезти на берег — такой сильной была их жажда схватить его, урвать кусок. Но эти были морские, совсем не похожие на людей — и ходить по суше они не умели. Почва под ногами качнулась — великий фолари выдохнул во сне, или негодовал, что добыча ускользнула от него.

Нестерпимо воняло Полночью. Ньет, окальзываясь на мокрой гальке, выбрался на твердую землю.

Тут был рыбачий поселок дворов на шесть-семь.

Не так давно был.

Теперь на его месте торчали разломанные коробки стен, ребра балок, осыпавшийся сланец, рваный рубероид. Кое-где руины почернели от пожара, и от них разило сырой гарью. Некоторые сарайчики и курятники уцелели… если не считать выбитых дверей и проломов в крышах.

Почти сразу Ньет наткнулся на кости. Разрозненные, еще белые на сколах, облепленные лохмотьями тряпья или черного мяса, еще не обглоданные дочиста муравьями и чайками.

Шкура великого фолари снова содрогнулась. Видно, Полночь, бесновавшаяся тут не так давно, напугала и его. Нырнет еще…

Ньет перешагнул человеческие останки и зашел на территорию поселка. Под босыми ступнями хлюпала грязь. По голой спине вдоль хребта пробегали мурашки. Он машинально обнял себя руками — пальцы не ощутили чешуи. Паника и близость человеческого поселения сделали свое дело — фоларийская форма плавилась и менялась. Разгромленный поселок был пуст, посреди улицы валялась перевернутая лодка с пробитым днищем. Обрывки сетей свисали с остатков плетня крыш, как клочья сухих водорослей.

С берега раздался пронзительный вой. Ньет оглянулся — один из негостеприимных хозяев ухитрился выползти на берег, помогая себе руками, и тут же запутался в крупноячеистой сети с грузилами, повалив и выдрав из земли несколько кольев. Теперь он выл на грани слышимости и метался, сбив серую сеть в неприглядный ком, из которого торчали когтистые руки, ошметки белесых волос, да перья плавников.

Ньет передернул плечами, отвернулся, бесцельно пошел по улице. Никого не осталось, ни людей, ни детей, ни собак. Это был очень маленький рыбацкий поселок. Полуночные твари, разворотившие здесь все, тоже давно убрались прочь. Их привлекают только живые создания — теплая кровь, дышащая плоть.

Фолари огляделся, отыскал дом с уцелевшей крышей, дернул перекошенную дверь, вошел внутрь. Некоторое время рылся в шкафу, нашел старые брезентовые штаны, надел. Обуви не было. На второй этаж он не стал подниматься — сладковатый запах тления сочился оттуда, как отравленная вода.

Посидел бесцельно у круглого стола, накрытого вязаной скатертью. Со стены на него смотрело семейство — фотография под старательно протертым стеклом. Камин зиял холодным нёбом, пахло отсыревшим углем. В хрустальной вазочке на столе плесневело печенье. Занавеска на окне располосована в лапшу. С улицы доносился вой запутавшегося фолари.

Ньет некоторое посидел на стуле, вдыхая запахи опустевшего жилища, потом не выдержал, вышел вон. Ночевать он устроился под перевернутой лодкой, натаскав под нее несколько охапок сена.

— Две недели, — бесстрастно сказала Эвина — высокая, прямая, как древко. Двуслойное шерстяное платье стекало по ней, как кровь, расходилось по полу. Очень светлые, почти платиновые, волосы прикрыты сложным полотняным убором, охватывающим заодно щеки и подбородок. Глаза, как у всех тут, темны — колодцы, пробитые в ночь. Богатые серебряные украшения, на руках — синие узоры.

Киаран провел Амарелу в замок, потащил по коридорам и тут ей стало совсем худо. Если по пути, в лесу, среди метели, она как-то держалась, то в условной безопасности каменных стен расслабилась и разум тут же перестал цепляться за подобие реальности. Мир расслоился, словно в хрустальной призме. Амарела не могла понять, где двери, куда идти, путала пол с потолком, то и дело засыпала. Наверное, она обезумела бы, и Киаран, беспомощно хлопотавший над испортившийся человечкой, сошел бы с ума тоже, но тут на них наткнулась одна из жриц короля Тьяве.

Теперь, когда сознание хоть немного научилось фокусироваться в чуждом и непривычном мире, Амарела понимала, что в суровом и небольшом сообществе слуа верховодят женщины. Мужчины слишком быстро погибали тут, в землях Полуночи. Силы, подвластные жрицам Тьяве, поражали воображение.

Амарела провела в Аркс Малеум уже двое суток. Большую часть этого времени она лежала в кровати и бредила. Ей мерещились серые облака, несущиеся по холодному голубому небу над комнатами, лишенными крыши, трава, растущая корнями вверх, волны кварцевого песка, зеркала луж на месте Великого моря, камни, которые поют, и молчаливые, как статуи, люди. Она обоняла сладковатый аромат спелых яблок, неуловимо сменявшийся запахом гниения и крови. Яблоки катились по истертым серым ступеням, волной выливались в коридор.

В бреду она вцеплялась в руки женщин слуа, в свое горло, до крови разодрала себе предплечья, и, говорят, кричала и звала отца своего ребенка.

Ребенок ее и спас.

Ни одна из этих холодных, как камни, из которых сложены стены крепости, женщин, и пальцем бы не пошевелила, чтобы помочь человеческой дочери. Но любую беременность здесь ценили, как драгоценность.

Амарела лежала, до подбородка укрытая меховым одеялом, тело под тонкой полотняной рубашкой — она знала — покрывали такие же синие узоры, как на руках у Эвины. Ладони, и лоб, и скулы, и даже ступни ног — все было кропотливо расписано вайдой. Стоило пошевелиться, и многочисленные черненого серебра кольца и амулеты, которые надели на нее, чтобы вернуть ускользающее сознание, начинали глухо позвякивать. Серебряные браслеты защелкнули даже на щиколотках, как кандалы.

В голове ее постепенно прояснялось. Амарела молча и бездумно переводила взгляд с высоких темных потолочных балок на резные, желто-серые от времени капители колонн — из пышных сверленых снопов выглядывали острозубые мордочки, кривые, ушастые, с искаженными улыбками. На одной из капителей мазком старого лака лежал золотой солнечный луч. Амарела глянула в проем окна — открытого, не забранного даже переплетом. Небо серое. Солнце протекало в Полночь не пойми откуда. Только не с неба, это точно.

— Дитя еще только разгорается в тебе, — слуа отвернулась и смотрела в незабранное ставнями окно. — Но я вижу, что это мальчик.

— Что с ним… будет? — голос звучал незнакомо, но исходил из ее губ.

— Разве я могу знать. Со временем все откроется, поверь.

Волосы, которые она срезала в Серединном мире почти наголо, теперь отросли и непослушными темными кольцами лежали на подушке, спускаясь ниже ушей. Амарела не знала точно, прошло ли в Аркс Малеум двое суток или два месяца. Эвина иногда разговаривала с ней, иногда сидела у окна — глубокой стрельчатой ниши из которой тек ледяной сквозняк, крутила веретено, пела песни — долгие, страшные, еле уловимо отдающие яблоками, как и все здесь. Еще приходила Ружмена, такая же тонкая и высокая, в синем суконном платье, с темными косами, ниспадавшими из-под шерстяной шапочки. Подбородок ее тоже обхватывала полотняная белая лента, кончики острых ушей были прихотливо вырезаны — как кружево. Живот отчетливо круглился под платьем и под двумя серебряными поясными цепочками — она была месяце на пятом беременности. Посреди госпиталеума возвышалось несколько серых каменных столов, напоминающих надгробия, Амарела не знала, зачем они.

Аркс Малеум медленно кружился вместе с полуночными землями, ловя редкие лучи не видимого здесь солнца, накреняясь иногда так, что у Амарелы начинала кружиться голова и ломить виски. Крепость была как чаша с туманом, с яблочной терпкой настойкой, со страшным птичьим молчанием. Иногда со двора доносился рев рогов, выкрики и лай собак. Но чаще Холм Яблок тонул в тишине.

Пришел однажды король Тьяве, высокий, широкоплечий, с темными прорезями глаз над каменными скулами. Грудь его отягощала королевская цепь, по плечам стекала запекшаяся кровь волос. Долго стоял над амарелиной кроватью, сжимая и разжимая пальцы с острыми темными когтями. Амарела безучастно смотрела, не шевелясь, пока король слуа не отвернулся и не вышел из госпитального покоя.

— Тьяве — значит тень, — сказала Эвина. — Инсатьявль. Он правит нами восемь сотен лет.

— А до него?

— Старший брат, Яго. Но он ушел к вам. Ты много болеешь. Не годится.

Амарела полулежала среди подушек и ради тренировки разглядывала кладку стен, серые с черным гобелены на стенах, с малой толикой лазури, вышивку на платье Эвины, знакомую уже резьбу на капителях. Во дворе снова лаяли собаки и слышались суровые мужские голоса, визгливое злое ржание жеребцов.

— Я хочу встать, — сказала она.

Глава 7

— Господин Илен, с вещами, на выход!

Собрался Рамиро еще с вечера. Поэтому он сунул в карман губную гармошку, которой развлекался с утра, подхватил элспеновский чемоданчик, и без задержек шагнул в раскрывшуюся дверь. Два молодцеватых стражника ожидали в коридоре — ежедневный ритуал, навевающий уныние. То ли ты почетный гость, то ли пациент психиатрической больницы…

В коридоре он снова столкнулся с соседом из двенадцатой камеры (у самого Рамиро была номер одиннадцать) Двухнедельное пребывание в Карселине на рыцарей, похоже, действовало не так благодатно, как на случайно попавшего сюда штатского. Макабрин был мрачен, как туча, быстрый южный загар почти стерся с бледной физиономии, под глазами темные круги.

Завидев Рамиро, он поглядел на раскрытую дверь, сверкнул глазами и стремительно шагнул вперед. Охранники забеспокоились, Макабрин дернул плечами, стряхнул их и, без лишних разговоров, залепил Рамиро в челюсть кулачищем.

В глазах вспыхнуло алым, потом потемнело. Рамиро отлетел к стене и больно саданулся затылком и спиной. Макабрин рыкнул, кинулся на него, с явным намерением продолжить, но стражники, наконец, отреагировали, вывернули ему руки и повисли, как псы на кабане.

— Ты охренел что ли, благородный сэн, — Рамиро потряс головой, вытер закровоточившую губу. Левый глазной зуб шатался и ныл. — Что я тебе сделал то.

— Что, ядренакорень, сделал! — здоровенный блондин рвался из рук охраны, глаза его были белыми от злости. — Гармошка, твою растудыть налево! Музыку он любит! Целыми, твою маму, днями любит свою любимую музыку. Худ-дожник в жопе ножик, так твою перетак! Духовно богатое быдло! А ну уберите руки, я ему шею сверну! — заорал он громовым голосом. Рамиро аж присел.

Макабрин высвободил руку, ударил одного из пытавшихся утихомирить его парней поддых, тот согнулся. Рамирова стража кинулась на помощь, и вчетвером они кое-как усмирили разъяренного рыцаря, уткнули его мордой в стену и защелкнули наручники.

Кто-то сунул Рамиро платок, и он смог, наконец, отнять рукав от лица.

Его загрузили в фургон, где сидели еще несколько штатских, попавших в Карселину по делу о терроризме. Они все носили гербы — собственные и своих лордов, один Рамиро был обычный горожанин без защиты сюзерена. Соседи с одинаковым молчаливым испугом уставились на рамирову разбитую физиономию. Видимо, бить в Карселине могли только настоящего преступника.

Здание Королевского суда глядело через площадь на огромный и роскошный собор святой Королевы Катандеранской. Дорога заняла минут десять.

Сперва Рамиро отвели умыться, потом один из охранников принес грелку со льдом. Рамиро потрогал языком зуб: может, не выпадет. Хотя, вполне вероятно, это уже не должно его беспокоить.

Из разговоров в длинном зале ожидания, где собралось полдюжины заключенных и вдвое больше охранников, Рамиро узнал, что лорд тень, не отлежавшись после тяжелой операции, уже неделю работает с делом о терроризме. И что с понедельника он «избавляется от балласта» — проводит суды над теми, чьи дела считает очевидными.

Лорд тень не принадлежал партии радикалов, но всем было известно, что большой симпатии к дролери он не испытывал. В несправедливости обвинить его было трудно, как и в излишней мягкости.

Очередь сокращалась неспешно, время от времени вводили новых заключенных. Наконец вызвали Рамиро. Прижав к распухшим губам грелку с подтаявшим льдом, под конвоем из двух охранников, он вошел в зал суда.

Он никогда здесь не был. Заполненный народом полукруглый амфитеатр, разделенный на сегменты, галерея для зрителей по верху. В центре, на возвышении, на фоне пурпурного бархата, под огромной, распростершей серебряные крылья каманой, стоял длинный стол и высокие кресла. Лорд тень сидел в кресле главного королевского судьи, украшенном короной и гербом Лавенгов, одетый в старинный упленд на куньем меху, с золотой судейской цепью на груди. Стриженную седую голову венчала бронзовая корона высокого лорда Маренга.

По правую и левую руку сидели королевские судьи в мантиях. Они листали бумаги, перекладывали папки по заваленному столу, пили воду, переговаривались. Кадор Маренг сидел прямой и угрюмый, как скала. Только по синюшно-бледному лицу было понятно, что ему более чем хреново.

Приблизившись и встав на указанное место обвиняемого, Рамиро рассмотрел целлулоидную трубку, перекинутую через плечо сэна Кадора и ныряющую в расшнурованный ворот упленда, к подключичной артерии. С другой стороны трубка терялась в торжественных складках пурпура. За спинками высоких кресел тенями двигались женские фигуры в серых платьях. Невенитки приглядывали за Маренгом и наблюдали за его капельницей.

Королевский судья, тот, что сидел по правую руку Маренга, раскрыл папку и принялся зачитывать обвинение и результаты дознания. Рамиро поискал глазами в толпе, но ни Лары, ни Кресты, ни Виля не заметил. Его это не удивило: чтобы попасть на слушание чьего-либо конкретного дела, надо было всю неделю дежурить, не выходя из зала. Зато в третьем или четвертом ряду встал, и теперь двигался мимо кресел к проходу, субтильный юноша в шелковом пиджаке, с ухоженной, но чересчур длинной шевелюрой, аккуратно зачесанной назад. Секретарь господина Дня, как его бишь… что он тут делает, интересно? И почему уходит? Молодой человек заметил рамиров взгляд, но в глазах его не мелькнуло ни тени узнавания.

Судья закончил читать и принялся рыться в бумагах, даже не взглянув на обвиняемого. Сэн Кадор медленно поднял тяжелую голову.

— Господин Рамиро Илен. По доказанным обвинениям вы не возражаете?

— Не возражаю.

— Вам есть, что сказать в свое оправдание?

— Только то, что пытался решить этот вопрос законным путем, и обращался в различные инстанции. Везде получил отказ. Фолари абсолютно бесправны, и никому нет до них дела.

Маренг хмыкнул.

— Вам не по конторам ходить надо было, господин Илен. Вспомните, как решали это вопрос альханы.

А ведь лорд тень прав. А он, Рамиро, дурак, что стучал в запертые двери. Альханы, вольное бродячее племя, отродясь не имевшее земли, решало вопрос правовой защиты очень просто. Альханские старейшины приносили вассальные присяги лордам, и не обязательно тем, по чьим землям кочевали. Подарки, услуги, деньги — если альхан захочет, он сможет купить себе гербовый значок, который превратит беззаконных бродяг в уважаемых путешественников.

Оставалось только найти лорда для фолари. Но, честное слово, это было бы гораздо легче, чем заставить чиновников озаботиться судьбой бесправных.

— Я даже прикинул, господин Илен, не дает ли вам второй степени Серебряное Сердце право принимать присяги и обеспечивать безопасность присягнувших. — Маренг помолчал, подняв одну бровь и с интересом рассматривая озадаченного Рамиро. — Увы, не дает. Если бы вы были военным с большой выслугой и боевой машиной, то могли бы претендовать на рыцарский пояс. Но один орден, — Маренг развел руками, — увы. Вы согласны?

Рамиро кивнул.

— Тогда объясните мне, почему, — Маренг медленно наклонился вперед, опершись ладонями о стол. Трубка на его плече натянулась, за креслом послышался ропот — нивенитки забеспокоились. — По какому праву вы, господин Илен, взяли на себя рыцарские полномочия?

Рамиро молчал.

— Лабрадорес, комбатьентес, клеригос, — сказал лорд тень, откидываясь обратно на спинку кресла. — Вспомните среднюю школу, господин Илен. «Пусть крестьяне трудятся в поте лица своего, ибо трудом своим они позволяют нам выжить. Пусть воины сражаются, защищая наши города и охраняя нашу землю, ибо силой оружия они позволяют нам выжить. Пусть монахи молятся за всех, ибо молитвами ходатайствуют за нас перед Богом. Пусть каждый на своем месте делает, что должно, таково священное право и обязанность каждого. Таков порядок, угодный Господу, обратное же ему есть беспорядок, Господу противный». Чьи это слова, господин Илен?

— Святой Кальсабер?

— Берите выше, святой Карвелег. Святой Кальсабер говорил о том же, предлагая несколько другой образный ряд. Миряне — овечье стадо, псы — рыцари и пастухи — священники. Это закон нашего общества, которому без малого тысяча лет. И не нам с вами, господин Илен, нарушать его устои.

Маренг помолчал, прикрыв тяжелые веки, сжимая узловатыми пальцами край стола. Рамиро вдруг понял, что зал в молчании внимает прописным истинам, судьи за столами почтительно слушают, даже неугомонная галерка помалкивает.

— Мы тут с вами выяснили, что вы все-таки не рыцарь, — продолжил Маренг. — Тогда кто же вы? Может быть, священник?

— Нет.

— А может быть вы дролери? Они живут по своим законам, в военное время воюют, в мирное — делают, что хотят. Вы дролери, господин Илен?

— Нет.

— Тогда кто?

— Лабрадор, — сказал Рамиро. — Мирянин.

— И чем вы должны заниматься?

— Работать.

— Работать, — лорд Тень поднял палец. — Создавать блага. Растить хлеб, строить дома, рисовать картины. А вы что делаете? Взрываете чужую собственность. Согласен, будучи ополченцем, вы взрывали, стреляли и прочее. Владеете навыками. Но сейчас, слава богу, не война, и вы не ополченец. Вы могли бы стать военным, служить королю и своему лорду, но вы выбрали карандаши и кисти, орудия мирного труда. Итак, я снова вас спрашиваю — по какому праву вы нарушаете законы общества, присваиваете себе права рыцаря, не выполняя рыцарских обязанностей? Законы общества сродни законам природы, господин Илен. Если вы спрыгнете со скалы, что с вами будет?

Рамиро вздохнул и опустил глаза, сжимая в кулаке степлившуюся грелку. Столичный житель, занятый в сфере искусств, он редко ощущал сословную пропасть между простолюдинами и рыцарством, и еще реже вспоминал о ее существовании. Но она была — не то, чтобы очень широкая, не то, чтобы совершенно непреодолимая — но абсолютно реальная и очевидная, и теперь он стоял на ее краю.

Маренг помолчал, хмурясь и постукивая желтым ногтем по суконной столешнице. Потом решительно пододвинул к себе папку с рамировым делом.

— Десять лет, — сказал он, раскрывая картонный переплет. — Десять лет в одиночной камере. Рисуйте там свои картины, господин Илен. Вы хороший художник. У вас будут все условия, чтобы делать свое дело.

Сбоку произошло шевеление, какая-то суета, на возвышение взобрался субтильный юноша в шелковом пиджаке с кипенно-белым шейным платком. Денечкин секретарь, как бишь его…

— Прошу прощения, милорд, срочная депеша из Управления Цензуры.

На стол лег конверт с печатями. Маренг поморщился, но взял конверт и вскрыл его. Прочитал бумагу, морщась все больше.

— Я вижу, господин День примерно того же мнения, и спешит своим мнением поделиться, — он повертел письмо в пальцах, как дохлую бабочку. — Не понимаю только, по какому праву, да еще так нагло. — Брезгливо отложил лист. — Право судить чужие слова и буквы не является правом судить чужие поступки. Присваивание себе не своих прав, видимо, теперь в моде. Что касается вас, господин Илен. У вас и у вашего отца имеются серьезные заслуги перед короной, и мы не можем их не учитывать. Поезжайте-ка вы за границу, порисуйте холмы Андалана или горы Иреи. Десять лет на чужбине против десяти лет в четырех стенах. Без конфискации, как бы там не мечталось господину Дню. Есть еще вариант: если у вас найдется лишних девять с половиной сотен авр, вы можете заплатить в казну штраф восемьсот авр, и полторы сотни в качестве виры лорду Хоссу. У вас сорок восемь часов, по истечении которых вы должны покинуть пределы Дара или заплатить штраф и виру. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Из почтового ящика высыпалась куча писем и почтовых карточек. «Сообщество Катандеранских живописцев сообщает об одностороннем расторжении договора о пользовании Творческой Дачей в Ясном Бору». «Прекрасный господин Рамиро Илен, Ваше членство в ЦЖГ(Цех Живописцев и Графиков) приостановлено». «Содружество Театральных Деятелей объявляет о прекращении сотрудничества с господином Р. Иленом в связи с недопустимым поведением последнего». «Дирекция выставок катандеранской Академии Художеств объявляет о расторжении договора о выставках». «Королевская Академия живописи, ваяния и зодчества исключает члена ЦЖГ господина Р. Илена из списка кандидатов в члены-корреспонденты и действительные члены Академии».

Остальную кучу писем Рамиро, не читая, выкинул в ведро, куда соседи по подъезду выбрасывали рекламный мусор. Забрал только счета, которые требовалось оплатить.

Поднялся к себе.

В мастерской было солнечно и пыльно, косые квадраты света расчерчивали беленую стену. Рамиро открыл стеклянную дверь на террасу, в комнату потек нежный, тронутый прохладой воздух и вечерний шум большого города.

Ну что, прекрасный господин Илен, ты добился своего, к добру ли, к худу. Табор вернулся на набережную, хоть сильно потрепанный и заметно сократившийся. На дороге никто не сидел, на клумбах не валялся, не играл на проезжей части, фолари испуганно жались к чугунным решеткам, теснились в тени под деревьям, подальше от тротуаров, где ходили люди. Завидев знакомую старуху в пальто, Рамиро вылез из троллейбуса, намереваясь подойти к ней, поздороваться, спросить, как дела, но бабка, широко раскрыв янтарные глаза, вдруг подхватила драповые полы и поспешно заковыляла прочь. Вместе с ней повскакивали и убежали в кусты длиннохвостые собаки, черные и шакальего окраса.

Рамиро не стал их догонять. Они, как животные, которых обидели, не скоро теперь подойдут близко.

Девятьсот пятьдесят авр — это почти на две сотни больше, чем стоит его просторная двухэтажная квартира-мастерская. Есть, правда, еще родительская квартира на Семилесной, Рамиро там принадлежали три четверти, и четверть — Кресте.

Есть еще картины.

Рамиро выкатил двухсторонний мольберт, покопался в стопке у стены, достал и поставил на мольберт одну из старых картин.

За эту картину, размером ярд на полтора, когда-то давали полторы сотни, но Рамиро ее не продал.

Она называлась «Июнь». На ней, среди солнечных пятен, цвела расколотая прямым попаданием яблоня. Под яблоней, прямо на земле, на бурых прошлогодних листьях, на мхах, на розовом крапе лепестков спал золотоволосый дролери в гимнастерке, положив руку на винтовку, обмотанную травленными марганцовкой бинтами.

Рамиро спрашивали — разве яблони цветут в июне? Рамиро пожимал плечами, в ботанике он был не силен. Он ничего не придумал — просто в тот солнечный день, когда закончились бои за Вышетраву, и разведчики сэна Бресса расположились на отдых в знаменитых яблоневых садах Эрмиты, древнего замка Короля-Хромоножки, радио объявило о капитуляции мятежников и окончании войны.

День еще этого не знал и спал на земле, впервые за трое с лишним суток.

А яблони цвели, и разбитые, и нетронутые, розовые и белые, хотя шел уже июнь, и весна сделалась летом. Их благоухание волнами расточалось по саду и смывало все — горькие воспоминания, застарелую усталость, тоску от утраты товарищей. Заравнивало, как море ровняет песок, заглаживает в него раковины с острыми краями. Рамиро до сих пор помнил этот запах.

Он пошарил в поисках папирос, чиркнул спичкой, закурил, и некоторое время молча затягивался, примостившись на заляпанной краской табуретке. Смотрел на картину, выдыхал дым. Плясала черная альхана на синей папиросной пачке. Заныл подлеченый было в гостеприимной Карселине правый бок.

Можно конечно Академии продать. Они верно уже не купят. Или в частную коллекцию. С руками оторвут. Или вон ту картинку с немыслимо переплетенными тварями морскими. Не купят. Или вот эту — перегруженный подробностями эскиз театрального занавеса — Рамиро увлекся и наворотил нечто настолько сложное, что потом так и не удалось перенести на ткань, и слава богу.

Хорошо, что нет жены и детей, подумал он. Сейчас были бы крики, рыдания. Хорошо, что можно решать самому. Хотя сегодня, похоже, День все решил. Даже за высокого лорда. Последний привет навсегда потерянной дружбы.

На картине День безмятежно спал, цвели яблони, и эхо войны утихало, расточалось среди этого цветения, как расточается рано или поздно любая боль.

Рамиро затянулся, сунул окурок в консервную банку, и начал бесцельно бродить по мастерской, соображая, что пригодится ему в дорогу.

Глава 8

— Давай, человечка, подымайся. Да переставляй же ноги! — Ружмена раздосадовано зашипела.

Стены госпиталеума тошнотоворно качнулись, и потолок снова поменялся местами с полом.

Амарела беспомощно повисла на руках у двух слуа и закрыла глаза. Мир ходил ходуном, словно бы она выпила бутылку крепкой настойки. Только вот опьянение проходит, а это выматывающее душу качание не отпускало ее никак, стоило встать с постели и попытаться сделать пару шагов.

Сейчас, сейчас она соберется с силами… и тут руки девушек-слуа разжались, и пол больно ударил ее по лицу и коленям.

— Эээй! Вы что!

— Ты или сама научишься стоять на ногах, или ползай, как насекомое, — жестко сказала Эвина. — Мы не можем исправить твои мозги. Ты не годишься для Полуночи.

Будто бы я сюда напрашивалась.

Прошелестели легкие шаги, шорох широких шерстяных юбок — и дверь затворилась. Амарела перевернулась на спину и привычно нашарила взглядом резную капитель — островок определенности в бесконечно кружащемся мире.

Через полчаса она ухитрилась встать на четвереньки. Руки и ноги разъезжались, как после наркоза, один раз она больно ударилась лбом. Стена плыла. Амарела разозлилась. Тоже мне, человек — венец природы, возится на каменном полу в холщовой сорочке и не может даже на колени встать. Злость помогла — удалось добраться до каменного возвышения и уцепиться за его край. Амарела смотрела на свою испятнанную вайдой кисть, на серебряные кольца на пальцах и думала, что сейчас самое время сойти с ума. Она зажмурилась, сжала пальцы в кулак и саданула по шероховатом резному камню.

Боль помогла тоже — в глазах прояснело, а в ушах смолкли занудливые молоточки, которые начинали стучать при любой попытке начать движение.

Через какое-то время удалось подтянуться и кое-как встать на дрожащие ноги.

Стены еще покачивались, но в этом качании уже просматривался какой-то ритм, что ли. Амарела неуверенно сделала несколько шагов, приноравливаясь. Ладно, и в Полночи жить можно, правда, похоже, плохо. Теперь, стоя на ногах, она заметила на каменных возвышениях подозрительные темные пятна.

Кое-как она доковыляла до кровати, шатаясь, как пьяная. В изножье лежала стопка одежды — нижнее платье, верхнее, шерстяные чулки. На полу лежали вышитые кожаные башмачки.

Амарела задумалась о том, где слуа берут в этом адском пределе шерсть и красители, ничего не придумала, начала возиться с одеждой и обувью.

Хороша королева, которая даже несколько шагов нормально сделать не может.

Дверь госпиталеума отворилась, кто-то вошел. Амарела пригляделась — темноволосый, стройный, если не сказать тощий, волосы ниже лопаток — Киаран? Правой рукой он зажимал предплечье левой, с пальцев капало алым.

Киаран глянул на нее и виновато улыбнулся. Темные провалы глаз на скуластом мальчишеском лице смотрелись странно, неуместно.

— Собака укусила, — сказал он. — Поможешь? Надо замотать.

— Я не знаю, где тут бинты.

— Я принесу.

Юный слуа повозился около резного шкафчика, нимало не обращая внимания, что заляпал кровью серые плиты, потом подошел к возвышению, положил на него руку, вопросительно глянул на рейну. Делать нечего, пришлось снова бороться с треклятой человечьей природой, идти к нему, заворачивать намокший рукав, обмывать руку, резать полотняные бинты (сама чуть не пропорола себе руку ножницами), заматывать потуже.

— Снадобье какое-нибудь надо, воспалится же, — на смуглом предплечье была безобразная рваная рана, виднелись следы клыков.

— Зачем? — Киаран пожал плечами. — Зарастет, просто неудобно, я хотел замотать, вот и все.

Несложная у них тут медицина. Интересно, на что похоже родовспоможение? «Вот тебе охапка сена, и ни в чем себе не отказывай»?

Нет, я выберусь отсюда как можно скорее.

— Что за собака? Как тебя угораздило?

— У моей сестры есть псы… Не любит она меня. И собаки ее меня не любят, — Киаран потрогал узел на повязке, опустил рукав обратно — клок вырван и безобразно свисает. — Я бы ушел обратно в лес, но сегодня свадьба, надо быть в замке.

— Ты живешь в лесу?

— Ну… не живу, а так, — слуа замялся, подбирая слово. — Поживаю, да? Я люблю быть один.

Амарела с содроганием вспомнила заснеженные заросли, в которых наверняка водились всякие твари, но ничего не сказала. Жизнь и обычаи Аркс Малеума оставались для нее областью неизведанной. Она поняла только, что здесь верховодят женщины, но правит вроде бы король — вчера (или столетие тому назад) Ружмена, не поворачивая головы от разложенных на столе снадобий, сказала: «Тьяве, отойди», и страшный высоченный слуа повернулся и ушел, не сказав ни слова. Тоже мне король. А принца, его сына, между прочим, только что цапнула чья-то собака.

Рейна живо припомнила перекошенное злобой лицо бывшего — ныне покойного — супруга, и на минутку подумала, что может быть уклад слуа не такой уж и странный, привлекательный даже чем-то… если бы не назойливый запах яблок, пустые проемы окон и это тошнотворное качание — совсем не плохое место.

— Свадьба? — сказала она вслух. — Кто женится?

— Хейзе и Гваэт, они давно собирались… а теперь затишье.

— И мне тоже можно пойти?

— А ты сможешь? — Киаран с сомнением поглядел на нее. — Тебя женщины одели?

— Сама.

Он глядел с сомнением.

— Если дойдешь, то иди. Но все-таки не место тебе у нас.

— А то я напрашивалась. Скажи спасибо своему приятелю Лавенгу. Как так вышло, что ты ему должен?

— Я прятался в лесу во время инсаньи, потерялся, мелкий был. Нож меня нашел и привел домой. Отец меня чуть не убил потом, за то, что оказался в должниках у чужого, да еще высшего наймарэ. Потом-то я привык, не плутал больше.

— А что такое инсанья?

— Потом увидишь, — «если доживешь», отчетливо послышалось в конце недоговоренной фразы. Амарела рассердилась и поднялась на ноги, ее почти не шатало.

— Пойдем свадьбу смотреть, — сказала она. — Дай руку. Буду считать, что нахожусь в туристической поездке. Осмотр достопримечательностей и все такое. У вас есть достопримечательности?

Киаран глянул на нее, как на сумасшедшую, но послушно подал здоровую руку и повел рейну в коридор.

Даже сейчас, когда в голове прояснилось, крепость слуа выглядела, как кошмарный сон. Да она и была кошмарным сном — с пустыми стрельчатыми оконными проемами, в которых плыло перевернутое небо — до отказа заполненная толпой и в то же время совершенно пустая. Без Киарана рейна не смогла бы сделать здесь ни шагу. Аркс Малеум был головоломкой, пахнущей дикими яблоками шкатулкой, бесчисленное число раз вложенной в самое себя. Не место для людей.

Она подышала, зажмурившись, и храбро двинулась дальше. Шерстяное платье шуршало подолом по серым, источенным временем плитам. Под веками вспыхивали белые голубиные крылья в голубом колодце неба, бесконечно разматывающаяся осмоленная бечева, бочка с лопнувшими обручами, с завораживающей медлительностью разлетающаяся на куски. В каменном колодце звенели детские голоса. Аркс Малеум вызывал видения, сны наяву, путал сознание. Амарела крепко вцепилась в когтистую руку проводника и упрямо шла вперед, периодически сглатывая. Серебряные кольца стискивали пальцы.

— Библиотека. Оружейная. Малая столовая. Часовня.

Они могут тут читать. Тренироваться. Есть. Откуда здесь часовня?

Но Киаран увлек ее дальше.

Коридор, по которому они шли, был совершенно пуст. Его пронизывали солнечные лучи, расплываясь в млечное марево. Издалека слышалась льющаяся, как ручей, музыка.

— Главный зал.

Резные двери распахнуты настежь. В глаза бросился длинный стол, уставленный тяжелой серебряной посудой, конец его терялся в тенях, в дальнем конце огромного зала. В необозримой вышине сводчатого потолка свисали хвостами вниз серые, синие знамена. Слуа — высокие женщины в цветных многослойных платьях, мужчины — при оружии, с длинными гривами невероятных оттенков — беседовали, подходили к высокому столу, вкушали пищу, слушали музыку. На приход Киарана и Амарелы никто не обратил внимания. В толпе мелькали жрицы в сером и синем, маленькие дети носились свободно, визжали, тягали за уши полуночных гончих, прятались под свисающей до пола скатертью.

Мимо Амарелы пробежала белокурая девочка, лет семи на вид, из-под красного подола быстро мелькали башмачки, локоны выбивались из-под шерстяной шапочки. Девочка со смехом оглянулась на рейну — глаза у нее были черные, без белков, как у всех здесь. Амарела перевела взгляд на стол и поняла, что голодна.

Стало тихо. Король Тьяве встал во главе стола, высокий, страшный.

— Откуда мы пришли? — монотонно спросил он.

— Из глубины Сумерек, — хором выдохнули в зале. Эхо гуляло под сводами.

— Кто мы есть?

— Потомки Отверженных, Охотники, Живущие в Тени, Идущие По Следу.

— Где наш дом?

— В Аркс Малеум, под сводами крепкими, среди стен высоких.

— Что нас держит?

— Мысль и коготь, серебро и заклятие.

— Что нас ждет?

— Не знаем мы, не знаем, уповаем на милость альмов и волю Холодного Господина.

— Вкуси от нашего гостеприимства, — чопорно сказал Киаран.

На белой скатерти теснились блюда с плодами, дичью, грибами, резные серебряные графины с крышками в виде голов неведомых птиц, лежала зелень, печеная репа, плоские, круглые, серого цвета, хлебы. В промежутках меж блюдами краснели бочками дикие яблоки. Нежные белые цветы, похожие на восковые колокольчики, россыпью светились там и здесь.

Она нерешительно протянула руку к яблоку. Вспомнились страшные детские сказки — не ешь во дворе морского царя, не ешь в холмах, не ешь в царстве мертвых. Заблудишься, забудешь родной язык, забудешь родной дом, вернешься через столетие… Но что же, не есть? Умереть с голоду среди этих зыбких, как сновидение, стен?

Яблоко оказалось кислым, диким, прохладным, свежий сок брызнул на язык, и головокружение вдруг отступило. Словно остановили беличье колесо. Мир обрел границы, краски, очертания, будто промытый родниковой водой.

— Познакомь со своей человечкой, братишка, — один из слуа подошел, приветливо улыбаясь, блеснули клыки. Поверх темного длинного, ниже колена, одеяния, тускло сверкала серебряная кольчуга, серебряная гривна охватывала шею. Волосы у него были такие же светлые, как у девочки в красном платье, но отливали холодным голубоватым оттенком, или это падала тень. — Почтеннейшие сестры третий день только шипят и ругаются, а мне интересно…

— Это Кйарай Рысь, мой старший брат, — сказал Киаран. — Амарела, она человеческая королева.

— Папа! — девочка вернулась, волоча за ошейник недовольную собаку. — Папа… ты обещал!

Рысь наклонился и поднял ребенка на руки.

— Он возьмет меня с собой! — торжественно обьявила девочка. — Я буду охотиться.

— Конечно, дорогая, — темные глаза разглядывали гостью без стеснения.

Амарела снова откусила от яблока, облизала вяжущий губы сок. Аркс Малеум сиял, высились стройные колонны, полыхали флаги, звенела музыка, гудели сдержанные голоса. В глазах пестрело от золота, серебра, разноцветных одежд, сложнотканых гобеленов. Ей стали видимы мельчайшие подробности, вот брат Киарана взмахнул темными ресницами, вот дернулось острое ухо, татуированное вайдой, пробитое десятком серебряных колечек, дрогнули губы, обнажая клыки.

— А какого народа ты королева? — все еще улыбаясь, спросил светловолосый слуа.

— Не помню, — ответила она.

На плакате пламенели алые буквы, и найльский матрос в черном бушлате вздымал над головой винтовку.

«Вступайте в ОДВФ, который борется за счастливый, сильный и свободный Найфрагир!» Шрифтом помельче — адреса и телефоны.

Этот плакат, вместе с полудюжиной похожих, Рамиро нарисовал позапрошлой ночью, приехав к Элспене попрощаться и отдать чемоданчик, и неожиданно попав в штаб-квартиру ОДВФ.

Объединение добровольных вооруженных формирований, объяснил Виль, это неофициальный ответ Дара своему северному соседу на просьбу о помощи, когда все силы брошены на Юг. Щитом загребущим рукам Эль Янтара, протянутым через голову Лестана, через узкое Алое море к оливам и мерланам бывшей южной окраины лавенжьего королевства.

Теперь двое парней из типографии приволокли толстый рулон плакатов и несколько кип листовок. Где-то третью часть пропаганды Вильфрем собирался забрать с собой в Добрую Ловлю, две трети предназначались Катандеране. Следующий тираж развезут по провинциям и областям.

В тесной квартирке в портовом районе не закрывались двери. Тут было шумно, накурено, то и дело трезвонил телефон, день и ночь толпились какие-то люди, таскали ящики и коробки, спали на заваленных вещами кроватях, на тюках, на полу, тут же ели из консервных банок, пили черный чай из осмоленных наслоениями стаканов в мельхиоровых подстаканниках с гербами Элспена, спорили до хрипоты и курили, курили, курили.

Виль не пускал их только в детскую, вернее, пустил одного лишь Рамиро, с условием, что он не будет там дымить.

Детей у Виля было четверо, старший, правда, уже год как служил в оруженосцах у кого-то из Моранов в Старой Соли, на западном побережье Дара, чуть ли не на самой границе с Найгоном. Его место наверху одной из двухэтажных кроватей обозначал плакат, где глубинную синеву пересекал хищный силуэт подводной лодки.

Стену над вторым чердаком украшало множество картинок из журналов, полочка с модельками самолетов и большой плакат с красавцем-альконом. На его фоне красавец Сэнни, принц Алисан, белозубо улыбался, держа пилотский шлем, словно рыцарский, на сгибе руки. «Не сиди в прострации, иди в авиацию!»

Нижние этажи кроватей принадлежали девочкам. Над одной, на плотно заклеенной открытками и фотографиями стене — плакат все с тем же Сэнни. Кабина истребителя, откинутый стеклянный колпак, летный комбинезон, летящий по ветру белый шарф, сияющая улыбка. «Серебряные крылья Родины». К плакату приколото вырезанное из цветной бумаги сердце.

Рамиро покачал головой. Сэнни не вернулся из Найфрагира, и до сих пор, насколько известно, его не нашли, ни живого, ни мертвого. Говорили, явившийся из Полночи принц Анарен (тот самый Анарен, ёклмн, «летят двенадцать голубок…») отправился на поиски родственника.

На соседней постели сидели куклы и плюшевые звери, а вместо Сэнни изголовье охраняла святая Невена с дешевой, раскрашенной анилинами картинки. Плохо задвигающийся ящик под кроватью был переполнен месивом игрушек и детских книжек, фрагментарно сохранившихся в неравных боях с четырьмя владельцами. Несколько листочков Рамиро выудил, привлеченный знакомой манерой акварельных иллюстраций. Мастер Весель Варген, его легкая рука.

В дверь постучали, похоже, что ногой. Рамиро открыл — в комнату боком втиснулся Виль, в одной руке таща охапку военных карт в картонных папках, а в другой — старый эбонитовый телефон. Трубку он прижимал плечом, в углу рта тлела папироса.

— Нет, нет, дорогая, — бодро говорил он в трубку, — Помехи на линии, я тут. Все в порядке, конечно… шум? Какой шум? А, это у меня окна открыты!

Элспена выразительно задвигал бровями, щуря от дыма левый глаз, и Рамиро захлопнул дверь — в коридоре и в комнатах правда стоял непрекращающийся гвалт. Волоча за собой шнур, Элспена добрался до низенького письменного стола, абсолютно пустого на время летних каникул.

— Как вы там отдыхаете? Как ты, как бандиты? Иммочка не шалит? Скажи ей, я тоже очень скучаю! Госпоже Исте мои поклоны… Увы, дорогая, никак не смогу, опять уезжаю, не знаю еще, недели на две… куда? На север на этот раз. Ну, ну, не огорчайся, я постараюсь быстро разделаться и приехать к вам… Да не бойся ты, все в порядке, знаешь ведь, пока вы обо мне молитесь, со мной ничего не случится. Да-да, я пью лекарство! Да-да, за квартиру заплатил… за электричество?… на счетчике? Э-э, навскидку не скажу, все записал и все оплатил, не беспокойся… Нет-нет, не всухомятку, все по расписанию, суп, творог… как его… кефир. Кофе не пью! Курю? э-э… почти бросил.

Надо позвонить Ларе, думал Рамиро, слушая, как приятель виртуозно обходит острые углы в разговоре с женой. И Кресте. Поблагодарить их, они столько сделали, чтобы вытащить меня. И Денечке тоже. Хотя бы его секретарю, как бишь его, который, похоже, караулил меня в суде с прошлого понедельника.

— Чего киснешь? — Виль положил, наконец, трубку. — Ты готов? Через два часа выезжаем.

Рамиро встал.

— Минут на сорок отлучусь. Снаряжение забрать, оно на Семилесной, третье кольцо.

Элспена вдруг разулыбался.

— Ты ж в ополчение идешь, снаряжение тебе предоставят. Тут, кстати, твой будущий лорд приехал. Хочет на тебя посмотреть, на героя такого.

— А кто мой будущий лорд?

— Сэн Логан.

— Какой сэн Логан? — Имя ничего Рамиро не сказало.

— Пойдем, познакомлю.

На тесной, обычно переполненной народом, кухне, сидел только один гость — крупный, грузный мужчина с бригадирскими ромбами на покатых плечах. Ну и мордоворот, подивился Рамиро. Нижняя челюсть бригадира была похожа на ящик комода. Туда он задумчиво складывал хлеб и колбасу, которые попеременно отпиливал от буханки и от сухой, покрытой белой патиной, «сыровяленой особой». Рядом на плите подпрыгивал чайник.

— Вильфрем! — рявкнул бригадир. Задребезжали жестяные банки на шкафу. — У тебя бардак! Все чашки растащили. И сахар я не нашел.

— Сахар в буфете. Логан, знакомься, это тот самый Рамиро Илен, который раскурочил тебе плотину. Рамиро, перед тобой лорд Хосс, сэн Логан Хосс.

Рамиро от неожиданности забыл поздороваться.

— Ага, партизан! — лорд Хосс прищурился и вдруг потянул через стол похожую на лопату ручищу. — Ну, здравствуй, вредитель. Грамотно все сделал, молодец. Мне саперы нужны хорошие.

Рука повисла, Рамиро очнулся и неуверенно пожал ее. Лорд Хосс, похоже, не собирался отрывать ему голову.

Имел полное право, между прочим.

— Зачем лягушек выпустил, партизан? Девица там у тебя была, что ли? Девки лягушанские знатные, видел, видел на набережной. Срам смотреть! Себе бы такую завел, да вот леди моя не поймет. Все хотел спросить — о чем ты думал, когда взрывал? Тебя ж повесить могли.

— Повезло, — сказал Рамиро. — Если б не сэн Кадор, висеть бы мне на Четверговой в нынешний четверг.

И не повезло. Если б не покушение на Врана, вряд ли бы меня вычислили.

— Девка-то твоя выплыла? — с неожиданным участием спросил Логан Хосс, отложив колбасу.

Рамиро кивнул.

— Выплыла.

— Вот и хорошо.

Элспена тем временем выудил из переполненной раковины стаканы, сполоснул их, насыпал в каждый по ложке заварки и залил кипятком.

— Чай подан, прекрасные господа.

— А что до виры, — сказал лорд Хосс, — Виль говорил, ты художник известный, вот и нарисуй нас с Агатой покрасивее, прощу тебе виру. Агата — леди жена моя.

— Я вернусь, бог даст, через десять лет, сэн Логан, — покачал головой Рамиро. — Будете ждать?

— В ссылку тебя отправили? Ну и правильно, а ты не вредительствуй. — Хосс махнул рукой. — Лет через пару-тройку амнистия тебе выйдет, вернешься. Правда, Виль?

— Вполне вероятно.

— Ешьте колбасу, я ее в лавке на вокзале купил. Доброловская, маренжья, убить можно, хорошая колбаса. Ушел сегодня эшелон на Добрую Ловлю, в два дня. А мы за ним следом поедем.

— Логан не только трактора делает, а тягачи для пушек и бронетранспортеры, — пояснил Вильфрем.

— Двадцать транспортов поехало, — кивнул тот, — Тридцать автомашин, двадцать мотоциклов, два вагона винтовочных патронов, вагон винтовок, вагон пулеметов, два вагона снарядов. Два вагона с автомоторами и инженерным имуществом, два вагона с обмундированием — это только королевские земли, Этарн, Элейр, Око Гор и Перекресток. Вальревен, Стесс, Радель, я, Даллаверт, Ранд, Амрис и Доган. Походные кухни, продукты, лекарства, теплые вещи, одеяла — собрали, кто сколько мог. Маренги свою часть от себя повезут, речной транспорт тоже их. Продукты, лекарства и одежду еще вильдониты и невенитки собирают, тоже будут отправлять. Надеюсь, остальной Дар присоединится, они, правда, далеко, над ними не каплет.

— Это дело совести, а у многих она спит, — сказал Вильфрем.

— Ну-у, мы тоже не особо бескорыстные, — Хосс ухмыльнулся, так, как ухмыльнулся бы чемодан. — Отобьем Полночь, глядишь, договоры перезаключим на прямые поставки. У Каманы покупать — разорение.

— Нефтеперерабатывающий завод будете строить? — удивился Рамиро.

— Есть такое в планах. Пока все заняты Югом и Макабринами, мы своего не упустим. Значит так, ребята. — Хосс отставил стакан и вдруг резко боднул кулаком воздух, Рамиро не сразу понял, что так он сдвигает рукав с наручных часов. — Через два часа жду вас у Белорытского моста. Полшестого отходит колонна. — Он поднялся и сейчас же загромоздил собой тесную кухню. — Прошу не опаздывать. Ты, партизан, получишь обмундирование, снаряжение и боеприпасы по приезде в Добрую Ловлю, на распределительном пункте. Подчиняешься непосредственно мне. Понял?

— Так точно, сэн! — Рамиро браво вытянулся. — Понял, прибуду, явлюсь.

Ньет проснулся от того, что сено под лодкой отсырело. Было зябко, голая спина покрылась мурашками. Он полежал еще немного, обняв себя руками за плечи, но холод донимал и пришлось нехотя выбираться наружу. Белесое, едва просветлевшее с утра северное небо нависало над засыпанной щебнем и валунами шкурой великого фолари, который нес на себе дома, лодки, сети и, до недавнего времени, людей. В разрушенном поселке ничего не изменилось. Те же проломленные крыши, черные проемы окон, выбитые стекла. Шумел, накатывался морской прибой. Орали уцелевшие и вернувшиеся чайки. В воздухе пахло солью, сыростью, тлением. Около лодки топорщились наполовину осыпавшиеся кустики черники.

Ньет присел на днище лодки, неловко поерзал и задумался. Метания по морям Дара и Найфрагира не принесли никаких результатов. Здесь гнали прочь, там грозились сожрать, еще где-нибудь сожрут наконец. Никто не хочет думать о судьбе народа фолари. Никто не знает, где находится Нальфран. Кроме Старших, похоже, никто не поможет. А где их искать, старших…

Он долго сидел так, посреди разрушенного Полночью людского поселка, запустив пальцы в волосы. В человеческом облике донимал холод, а вернуть себе чешую и плавники было не просто. Ньет не хотел возвращаться в море. Там тебя едят, кусают, гонят, норовят оторвать конечности, ты плывешь и плывешь, не зная отдыха, с дурацкой целью — спасти свой неблагодарный народ, который живет сегодняшним днем, а на завтрашний плевать хотел.

Ньет вдруг вспомнил Рамиро, перемазанные краской руки, спокойный голос, острый запах скипидара и растворителя — и почувствовал укол в сердце. Он испуганно схватился рукой за ребра, но боль не проходила. Он вспомнил ясное утро, поцарапанный дубовый стол, скорлупу от вареного яйца, аромат свежесмолотого кофе, который так любят люди. Вспомнил белые листы бумаги, свет лампы по вечерам, старый плед, теплый и вытертый. Ньет сидел на жестком боку старой лодки, где-то на краю мира, и ему было холодно. Он снова огляделся и только сейчас понял, как далеко заплыл в напрасных поисках справедливости для своего народа. Север. Полуночное море. Край земли.

Потом он представил, как возвращается к водам своего рождения, встречает Рамиро, и тот спрашивает его «А где ты был?» Что ему ответить? Искал Нальфран и отступил, потому что испугался и ощутил одиночество? Нет уж!

Он решительно поднялся с лодки и пошел заниматься делом.

Глава 9

В старом зале Совета давно уже никто не собирался. Прошло то время, когда в резные кресла с высокими спинками усаживались одиннадцать цветных лордов, и король Лавенг, и десятки лордов рангом пониже, и советники, и лорд-тень, и начальник тайной службы и главы монашеских орденов, и секретарь, и серые, незаметные, как кошки, невенитки.

Теперь королевские совещания проходили в просторном кабинете со скучным полированным столом, несколькими телефонными линиями и шкафами, полными бумаг. С недавних пор на стенах смонтировали дролерийские экраны и сложную систему связи.

Герейн оглядел собравшихся, потер виски, собираясь с мыслями. Врут, что у дареной крови никогда голова не болит. Оказалось — болит, да еще как.

— Не буду скрывать, — сказал он. — Дар переживает серьезный кризис. Или мы сможем противопоставить притязаниям Фервора единый, крепко спаянный блок государств, или нам всем придет конец поодиночке.

Сидевшие за столом смотрели на него, кто спокойно, кто внимательно, кто с неприязнью, а кто с беспокойством. Эмор Макабрин сидел по правую руку от своего короля, по левую — сэн Кадор Маренг, лорд-тень. Легат андаланского примаса, посланник Иреи, беловолосый и светлоглазый посол из Ингмара, черноволосый, мрачный — посол Химеры. Корво Моран — командор перрогвардов, точно такой же черноволосый и мрачный, как найл рядом. Мораг, заменявшая в последние недели отца, хмурилась, грызла карандаш и черкала в блокноте. В дальнем конце стола, разукрашенный цветными лентами и завернутый в струящиеся шелка, неподвижно сидел один из сокукетсу, держал в руке фарфоровую скорлупку с чаем. Рядом почтительно ожидал сагайский переводчик. На проводе висел адмирал Деречо, звонивший прямо из Южных Уст. Его вывели на громкую связь.

— Последняя диверсия Фервора уничтожила нашу авиационную базу во Вьенто Мареро. Это прямой вызов и объявление войны, но война — это не все, чем может грозить возросшая активность эль Янтара, — продолжил Герейн.

Эту речь он даже не репетировал, говорил, как есть. После того, как на него танком наехал бесстрашный Эмор Макабрин, Герейн взял себя в руки и попросил у Таволги какое-нибудь снадобье от тоски. Оказывается, у дролери они были, эти снадобья. Герейн каждое утро послушно проглатывал крохотную желтую таблетку, и потом целый день мог в одиночку продираться через кризисы, сотрясавшие его государство. Кризисов хватало, после пятнадцати лет сравнительно безбедного царствования.

История с базой Вьенто-Мареро была чудовищной.

Во время миротворческой операции на Южном Берегу, войска Макабринов и Лавенгов расположились в Южных Устах и ряде мелких городов, наводнили местные гарнизоны, с молчаливого согласия Деречо, который фактически установил в Марген дель Сур военную диктатуру. Королевы нет, Искьердо расстрелян, Амано — любимец публики и за его спиной весь флот. Ему хватило выдержки не ссориться с «дарскими миротворцами». Лучше база во Вьенто Мареро, чем Фервор у дверей дома.

— Эль Янтару поклоняются в Лестане, — сказал легат. Его нервное, не слишком красивое лицо скривилось от отвращения. — Все эти горшки с выбитыми донышками около колодцев, соленое сено для его коня, обсидиановые идолы. Мерзость. Язычество.

Черный всадник. Эль Янтар. Демон Полудня.

Впрочем, во время изгнания Лавенгов, мерзостью объявили саму Невену. Шлюха-оборотень из Сумерек, мать и бабушка таких же оборотней, источник скверны. В Даре очень хорошие земли, богатые города, пригодились бы андаланскому примасу.

Мерзость — это то, что тебя не устраивает в данный момент. Полуденный демон у ворот Дара Герейна не устраивал решительно.

— У нас были… разногласия, — сказал легат.

— Вы сожалеете, я знаю.

Но дарская церковь больше трехсот лет не подчиняется примасу и считается еретической. Например, архиепископ Дара признал существование души у дролери, а примас — нет. Вот только теперь нашлись еретики похлеще.

— Авиационная база уничтожена, — На Эмора он не смотрел. — Дролери говорят, что люди погибли от излучения, которое они называют черный свет. Было заражено топливо. Это беспримерная по жестокости диверсия.

Эмор тяжко молчал.

— Если бы не благожелательная помощь принца Таэ-ле, не выжил бы никто.

— Лунный Император рад, что его родич смог оказать услугу, — вдруг произнес сокукетсу, словно птица защебетала. — Но он недоволен тем, что жизнь принца подверглась опасности.

— Время теперь такое, опасности подвергаются все, — мрачно сказал сэн Кадор.

— Или мы забудем о старых распрях, укрепим существующие союзы и объединимся в борьбе против Юга, или карта мира сильно изменится, — закончил Герейн. — амбиции Эль Янтара представляют собой угрозу всей западной цивилизации, и Сагаю тоже. Решайте. Марген дель Сур превратился не просто в поле битвы за территорию, а в поле битвы двух цивилизаций. И войска эль Янтара с их бесчеловечным оружием в бухту Ла Бока не войдут.

— А что тут решать, — пожал плечами посол Иреи. — Мы поддерживаем объединение.

— Нас очень беспокоит небесный огонь, сверхоружие дролери, — легат примаса внимательно смотрел на Герейна. — Ходят слухи, что потеряно управление скатами господина Врана…

— Слухи лживы, — отрезал король. — Но, чтобы раз и навсегда исчерпать эту тему, я попрошу дочь господина Врана подтвердить мои слова.

— Подтверждаю. — Мораг подняла на легата мрачный взор и тот, неожиданно для себя, заморгал и смутился. — Я, равно как и мой отец, владею управлением скатами и в любой момент могу воспользоваться ими.

— Так же хочу напомнить вам, прекрасные господа, если вы забыли, что дролери никогда не лгут, и прямой ответ дролери на ваш вопрос есть подтверждение всех гарантий. Надеюсь, слухи вас больше не смутят.

Небольшой блеф, но никто из присутствующих не знает, что Мораг не чистокровная дролери.

— Это правда, — легат склонил голову, соглашаясь, потом взглянул на Герейна. — Примас согласен действовать сообща.

Сильно припекло Андалан.

— Перрогварды — за, — припечатал Моран. — Мы видим опасность не только западному блоку, но и всему пути Спасения.

— Значит, Найфрагир вы не поддержите? — прямо спросил найл.

— Добровольческие войска к вам отправляются, Дар оказывает содействие и гуманитарную помощь, — неохотно ответил Герейн. — Но воевать на два фронта мы не можем.

— Мда. Союзники.

— Случай, при котором вступают в силу обязательства по союзному договору, описывает военные взаимодействия с Леутой и Ингмаром. — Герейн выдержал взгляд найла, хотя это было непросто. — О военной помощи против Полночи мы договора не заключали.

В динамике зашуршало, прорезался густой баритон Деречо.

— Ваше королевское величество, пользуясь случаем, я хотел бы попросить об одолжении.

— Да?

— Отдайте нам офицера, который видел рейну Амарелу последним. Он нам нужен… в целях пропаганды.

Герейн тяжело вздохнул и обвел взглядом собравшихся. Эмор оживился и сверлил его светлыми макабринскими глазами. Знает, конечно, про внука. Черт удачливый.

— Забирайте.

«Был один купец, родом из Химеры, и унесло его однажды в море, а весла переломило. Крутило-крутило лодку, по волнам таскало, почти три дня прошло. Изготовился наш купец к смерти, сидит, на воду смотрит, вода же — чернущая.

Глядь, в волнах бултыхается кто-то. Вроде человек.

Купец и говорит — в лодку полезай.

Ну, спасибо. Влез в лодку, встряхнулся, глядь-поглядь, с человеком-то не спутаешь. Волосы белые, глазищи чернущие, как вода, наймарэ, стало быть.

Спас меня, проси что хочешь.

Нет, вроде ничего не надо, спасибо.

Тогда жди, в гости к тебе приеду.

Дунул, лодку и понесло к берегу. А наймарэ крыльями взмахнул — высохли они — и полетел в самое небо.

Купец домой добрался, не ест, не пьет, ждет, когда полуночный в гости приедет. А что делать, сам же в лодку позвал. Заболел от того, слег, подушку на уши натянул, одеялом накрылся.»

Ловко же Полночь навязывает дружбу! Осторожный купец ничего не пожелал, и все равно оказался полуночному должен. Раз такой бескорыстный — жди в гости благодарную Полночь!

— Чего читаешь, партизан? — спросил Логан Хосс, расположившийся в шезлонге справа.

Рамиро показал обложку — «Песни синего дракона».

— Сказки? — удивился Хосс.

— Сборник найльских легенд. Про Полночь.

— А! Материал изучаешь! Правильно. Видишь, Виль, партизан готовится, время зря не теряет, а мы что с тобой делаем?

— Отдыхаем, Логан. — Вильфрем щурился на небо. — Потом не до отдыха будет.

Мимо плыли высокие песчаные берега, исполосованные разноцветной охрой, с тысячами ласточкиных нор под кромкой обрывов. По берегам росли сосны, ровные, как трубы органа. В посвисте ветра, в темной речной воде, в синеве небес над головой явственно проступала осень.

Эшелон транспортов, принадлежащих лорду Маренгу, шел по реке Рже. Ночью, когда минуем пограничную крепость Нан, Ржа превратится в Реге.

«Песни синего дракона» на самом деле — первая в Даре книга авторских сказок. Мигель Халетина, как Рамиро вычитал в предисловии, поэт, собиратель и сочинитель волшебных историй, современник Принца нашего Звезды, сам был личностью легендарной и таинственной. Данные его биографии оказались разрозненны и удивительны. Халетину называли последним из истинных Нурранов (когда как в его время дом Нурранов уже лишился признаков дареной крови), одновременно Халетине приписывали волшебные свойства и родство с фолари. Родившись в Лестане или Уланге, в простой рыбацкой семье, Халетина более двадцати лет прожил в Найфрагире, каким-то баснословным образом оказавшись там, был приближенным и правой рукой не менее легендарного Короля-Ворона. А потом до конца жизни лордствовал в Южных Устах, однако, наследников не оставил, и дареную нуррановскую кровь (если она у него была) не восстановил. Но книгу вот написал.

— Ютт! — гудел между тем Хосс над склоненной рамировой головой. — Ваш элспеновский Ютт! Твоя земля, между прочим, Виль. Ты же лорд по праву, герб вон носишь.

— Я отрекся в пользу младшего. Фредегар с землей отлично справляется.

— А ты руки умыл! Женился на дочке докера, живешь в квартире жены, детей наплодил, по горячим точкам бегаешь, репортажи пишешь. А ваш Ютт — житница вдвое больше Тинты, весь, считай, Дар кормит. Элспена — приравнены к высоким лордам, твой брат в совете лордов сидит, а ты на Портовой…

— Да не люблю я сельское хозяйство, Логан. Ну не мое это. Я воевал, как все.

— Воевать каждый дурак может, а рулить? Управлять? Где ты служил?

— В мотокавалерии.

— В мотокавалерии! Почему не в пехоте? Сколько Ютт дает в год валового продукта?

— Фреда спроси. Он знает эту всю… гречиху, или как там ее… Удои!

— Стыдно, Виль! Гречиха в Ютте не растет, у вас пшеница, бахчевые, люцерна, кукуруза, картофель. Удои, вот именно!

Рамиро вздохнул, обнаружив, что третий раз читает одну и ту же строку. Он сосредоточился и перечитал строку в четвертый раз.

— Партизан, а партизан? — Рамиро тряхнули за плечо. — У тебя выставки были? Виль говорит, он культуру двигает, народ просвещает. Выставки у него, говорит, награды, благодарности. А у тебя есть выставки и награды?

— Были, — сказал Рамиро. — Выставки в основном совместные или сезонные, но было три персональных. И награду один раз дали от Королевской Академии — Золотого Единорога.

Который весил как чугунное ядро, и которого Рамиро благополучно забыл где-то на набережной или в парке, на парапете фонтана, где единорога «обмывали» после торжественного награждения. День поминал ему этого забытого единорога два года подряд, и до сих пор поминал бы, но…

— Во-от! — Хосс наклонился в скрипнувшем стареньком шезлонге. — Вот, Виль! Кроме тебя есть кому культуру двигать!

— Что ты ко мне привязался? — Вильфрем попытался стукнуть кулаком по брезентовому подлокотнику, но у него ничего не получилось. — Я вообще считаю, что власть должна принадлежать народу.

— Да ну? И как это ты разумеешь?

— Созидательная деятельность лучше разрушительной, ты согласен? Кто у нас занимается созидательной деятельностью? Народ, не правда ли? Кто у нас большинство? Народ! Меньшинство — а мы, рыцари — таки меньшинство — должны подчиняться большинству, то есть, народу. Народ сам должен принимать решения, руководствуясь законом!

— Какие решения, окстись, твой разлюбезный народ — это стадо. Какая власть у стада, куда оно само себя заведет?

— Народ должен выбирать лидеров из своей среды, путем честных выборов.

— Как найлы короля выбирают, что ли?

— Нет, в выборах должен участвовать каждый. И каждое решение равноценно любому другому, будь ты дворник или генерал.

Хосс хмыкнул.

— Ага, я ж говорю — как найлы. По закону у них любой достойный может стать королем, а на деле выбирают кандидата из четырех герцогских семей. Астели, Лаэрты, Эннели или Анги. Что-то про других я не слышал.

Рамиро тоже про других не слышал, однако промолчал. Вильфрем поморщился:

— Плохо историю знаешь. А что до стада — разве псы знают, где трава вкуснее и вода чище? Псы знают, где волки, и как они нападают, и большее им неведомо.

— Пастухи знают.

— Пастухи, знаешь ли, теоретики. Про траву лучше всего знают овцы.

Хосс грузно повернулся к Рамиро.

— Ты знаешь, где самая вкусная трава, партизан?

— Эм-м…. — сказал Рамиро. — В Лесиновском гастрономе?

Хосс захохотал.

— Илен, пристрелю за идиотские шутки! — рявкнул Виль. — И вообще, господин художник у нас не народ, а прослойка, чего ты от него хочешь, Логан? Ты лучше спроси любого докера в порту.

— Твою жену?

— Да хотя бы ее.

— И пошлет она меня в белый свет, к гадалке не ходи! Хоть ты, скажет, мне голову не морочь, Логан.

— Почему ты все всегда сводишь на конкретику, а, Хосс? С тобой говорить, как по болоту ходить, все время вязнешь.

— Потому что это ты теоретик, друг любезный. Кстати, много вас таких, теоретиков? Доиграетесь, гляди. В Карселине с вами поговорят гораздо конкретней.

— У-у! — Виль закатил глаза и оскалился. — Логан Хосс, человек-бульдозер. Пойду проветрюсь.

Он встал и ушел на нос, где по пустой палубе гулял ветер. Хосс проводил его тяжелым взглядом.

— Р-романтик. Надеюсь, его фантазии так и останутся фантазиями.

— Вы привели удачный пример с найльскими королями, — сказал Рамиро.

Хосс пожал плечами.

— Вильфрем слишком хорошо думает о людях. Но люди от его мыслей лучше не становятся. «Правдивое сердце», одно слово. Забывает, что все остальные сердца по большей части лживы, алчны или просто слабы. — Хосс покачал головой. — Ладно, ты там читал что-то. Читай себе. Мы с Вилем время от времени сцепляемся. Пойду-ка я, посплю в каюте, про запас.

Он ушел, а Рамиро вернулся к книге.

Анарен окинул взглядом вереницы одинаковых серых вагонов и тяжело вздохнул. Определить, какой именно поезд направляется из Химеры в Аннаэ, не представлялось возможным. С хмурого осеннего неба моросил мелкий дождь. В Даре только-только заканчивается лето, а тут, того гляди, заморозки начнутся…

На сортировочной станции, куда он добрался со множеством приключений, сам черт ногу сломит. Несколько платформ, пустынно, вечереет, даже спросить некого.

Мотаюсь по всему материку, как лист в проруби. На Юг — на Север, не был бы полуночным, уже загнулся бы, мрачно подумал он. На провисших проводах темными каплями сидели какие-то птицы, собирались в теплые края. Дождь усилился. Желтым светились окна станции.

— Господин, здесь нельзя вечером одному, — к нему подошел высокий найл в черной форме, в фуражке, на боку — кобура. — Налеты, опасно.

— Я ищу поезд на Аннаэ.

— Так он давно укомплектован, через полчаса отходит.

— А где мне его найти?

Найл махнул рукой куда-то вправо.

— Билет у вас есть? Идемте, провожу.

— Билет есть.

Они неспешно пошли по мокрому бетону. Тоскливо загудел отходящий поезд. Прямо по лужам брела взъерошенная собака.

— Сюда, пожалуйста.

Анарен присмотрелся — вагоны поезда были наспех обшиты металлическими листами, на них краской из баллончика в несколько рядов нарисованы охранные руны. На нескольких вагонах короткими рогами торчали зачехленные пулеметные стволы, округло темнела пара прожекторов.

— Переоборудовали, а что делать, — сказал найл. — Не отменять же рейсы. Налеты.

Будто бы это короткое слово все объясняло. Объясняло город, притихший, настороженный, забитый бронетехникой. Военные отряды на улицах, корабли, сгрудившиеся в гавани.

Химера привычно и быстро перешла в состояние войны. Анарен ощутил укол совести.

— Четвертый вагон.

— Спасибо.

— Счастливого пути.

Анарен показал билет проводнице и поднялся по скользким ступенькам.

Он ехал в Аннаэ, потому что в тамошнем госпитале разместили выживших после нападения Полночи на авианосную группу. Рассчитывал расспросить, может быть, кто-то видел, что случилось с машиной Сэнни. Он не слишком надеялся на удачу, но следовало по порядку предпринять все нужные шаги, прежде чем лезть в Пустынные Земли.

В вагоне было чисто, сухо, светло, пахло деревом. На полу расстелена зеленая дорожка. Анарен прошел мимо одинаковых закрытых дверей купе, отыскал свое, снял плащ, сел у окна и положил мокрую шляпу на откидной столик. Второго пассажира в купе не было. За забранным решеткой окном совсем стемнело, зажглись расплывающиеся в дождевой мороси огни. За раму были заткнуты пучки рябины, подвядшего, светящегося алыми каплями шиповника, и темные веточки остролиста.

Кошмары будут сниться.

Проводница принесла чай, улыбнулась. Он поблагодарил, вытянул стеклянный стакан из посеребренного подстаканника и стал пить, не обращая внимания на обжигающую губы жидкость. Где-то там впереди — море Мертвых.

Застучали колеса, и поезд тронулся.

Глава 10

Адмирал Амано Деречо был уже сед, грузен, со смуглым обветренным лицом моряка и тяжелыми чертами. Густые седые брови сходились на переносице. Кавен щелкнул каблуками и вытянулся.

Деречо сидел, навалившись на письменный стол, долго рассматривал бывшего королевского узника, прогудел себе под нос что-то неодобрительное. Потом откинулся на спинку кресла, уперся кулаками в столешницу.

— Ну, здравствуй…сынок. Наделал ты дел.

— Не имею обыкновения врать, — угрюмо сказал Кавен.

Его выпустили из Карселины с утра, вернули мундир, прислали отряд КС и двух дролери, проконвоировали до аэропорта, сунули в самолет и уже в Марген Дель Сур с рук на руки передали охране Деречо. Одним из дролери был Вереск, который всю дорогу немилосердно издевался и обзывал Кава «романтическим страдальцем».

— У нас с ребятами был план, — беспечно болтал Вереск, прихлебывая из фляжки «дролерийский особый». — Приехали бы всей бригадой, привезли бы тебе инвалидное креслице. В Карселине ведь подвергают бесчеловечным пыткам? Да? Сель бы плакал, я бы причитал.

— Вереск, ну хорош трепаться, — у Кава не было настроения шутить.

— А я не треплюсь. Прокатили бы тебя с ветерком по Тысяче шагов, укрыли бы пледом. Невинная жертва зверского монархического режима и все такое. Прохожие были бы в восторге!

— У вас у самих Королева, — огрызнулся Макабрин.

— Поверь, мой краткоживущий и придурковатый друг, она ничем не лучше.

— Вырву уши.

— Я тоже рад тебя видеть. Глотнешь?

— Сам глотай свое пойло.

Помолчали. Кав, сопя, разглядывал безупречный дролерийский профиль на фоне иллюминатора.

— Вереск, как человека найти, если не знаешь, где искать? — просил он наконец.

— Смотря какого… Передать по радио?

— Елки, ты же дролери, вы волшебство всякое знаете. Может поколдовать как-нибудь.

— Кав, у тебя какие-то дикарские представления о магии. У меня даже фюльгьи нет, как я тебе поколдую. Ты эту свою…человеческую королеву ищешь? Или за что там тебя засадили?

— Ее… — Кав вздохнул, забрал у Вереска флягу и приложился. — Чорт, никак не привыкну к вашему пойлу. Вот же дрянь!

— Главное — мешать крепкие виноградные и пшеничные напитки, газировку и побольше сахару, — охотно поделился Вереск.

Самолет взревывал двигателями и пожирал расстояние, как дракон.

— Если бы наша магия могла найти человека, то полуночный принц не поехал бы искать Алисана, — грустно сказал Вереск. — Мы не в состоянии обшарить все Пустынные Земли, не можем процедить сетями море Мертвых. Власть Королевы простирается только на Сумерки, а ведь это — только малая часть огромного мира. Судьба…

— Вы только и полагаетесь, что на судьбу и удачу. Мне нужна ясность.

— Ты даже не представляешь, как много в нашей жизни значат судьба и удача, — Вереск замолчал, подумал. — Ты главное не забывай ее, зови все время. Сделай так, чтобы ее помнили. Если будет удача…

— И судьба. Да-да, я понял. Спасибо за совет.

И вот теперь Деречо сверлил его темными глазами и неприязненно сопел.

— Ситуация у нас критическая, — сказал он. — Ваши войска контролируют Южные Уста, мы тоже не спим, лестанцев отбросили. Фактически я сейчас возглавляю правительство.

— Поздравляю.

— Не с чем, щенок. Где искать рейну? Ее нужно вернуть как можно скорее, или уже наконец признать погибшей и сажать на престол кого-то еще. Что ты знаешь о ее планах?

— Она была жива и здорова, когда я видел ее. Потом отправилась в Катандерану на «Гордости Юга». Дальше я не знаю, — с сожалением ответил Кав. — В Карселину новости не очень хорошо доходят.

— Что ей надо было в Катандеране?

— Говорила, что должна, и это очень важно. Я купил ей билет и посадил на теплоход.

— Она собиралась оставаться в Катандеране?

— Этого не знаю.

— В Марген дель Сур, как и везде, существуют богатые семьи, владельцы фабрик, торговых концернов и прочего, — неохотно сказал Деречо. Придвинул к себе графин с водой, налил в стакан, выпил. — Среди них господствуют отчетливые пролестанские настроения. Ходят предложения созвать Совет Семей. Это будет означать конец монархии и начало вторжения Лестана, а значит — резню. Это нужно прекратить. Я пока держусь, привел в Ла Боку почти весь флот, но мне нужно топливо, боеприпасы. А народу нужно боевое настроение. Тебе, сынок, придется снова выступить по радио, только, если ты не против, не так удачно, как в прошлый раз. Скажешь то, что тебе напишут.

— Что мне напишут?

— Что ты видел рейну в добром здравии, что она подробно сообщила тебе о своих планах, и что некоторое время будет отсутствовать.

— Так и поверят Макабрину, как же.

— А что ж, ваших постов теперь по всему городу понатыкано.

— Кто остался в живых на базе Вьенто-Мареро?

— Димар Макабрин, твой родственник, — неохотно ответил Деречо. Отвел глаза.

— А остальные?

— Остальные, как видишь, нет.

— Какого дьявола Димар делал на базе? Его же сняли с руководства, в Тинту послали, вместо Вендала, окучивать этого, сагайского лесного духа.

— Он такой же как ты, ненормальный. Ему позвонил в Тинту оруженосец, сказал, что на базе поветрие, никто подняться не может, люди слепнут, а Мораны передают, что их подлодки засекли лестанские транспорты и просят поддержки с воздуха. Мальчишка все бросил, схватил машину и на базу. Поднял свой штурмовик, вылетел, раздолбал конвой, ну и подлодки помогли. Назад вернулся уже почти без сознания, сел вслепую. Потом прибыли дролери и сказали, что все авиационное топливо было заражено этим, черным светом. Я так и не понял, что это за дрянь. Всю базу выкосило.

— А Димар?

— За ним приехал сокукетсу. Дролери не отдавали, сказали, что… все равно никто не выживет, что от этого нет лекарства. Но дух этот сагайский настоял. Как видишь, парень выжил. Один.

Деречо смотрел на Кавена, под глазами у него набрякли мешки, взгляд был усталый.

— Давай договоримся, чтоб без фокусов. А то вернешься в Карселину и выйдешь оттуда уже на эшафот.

— Вы знаете, за что меня сунули в Карселину?

— Догадываюсь.

Кав больше вопросов задавать не стал.

Он прошел по темноватым коридорам Морского ведомства, куда фактически перебазировалось правительство Марген дель Сур, вышел на улицу, там уже ждала открытая машина. Улицы заливало мягким, медовым вечерним светом, остро и свежо пахло морем. На перекрестке он увидел броневик с макабрами на бортах. Из раскрытого люка высовывалась чья-то светловолосая голова. То и дело попадались вооруженные люди в оливковой форме, мелькали светлые мундиры и черные макабры в петлицах.

Повернул голову поглядеть на роскошное, еще при Ливьяно выстроенное здание и вздрогнул.

«Амарела, наша любовь», было криво написано на стене белой краской.

— Куда тут говорить?

— А вот, пожалуйста. Наушники наденьте.

— Хорошо.

— Вот ваша речь, все разборчиво?

— Все отлично.

Кавен обвел взглядом тесную студию, поерзал на стуле, пробежал глазами напечатанный на машинке текст.

«Видел…ручаюсь… рейна Амарела непременно вернется, по ее словам, она будет отсутствовать еще несколько месяцев. Свидетельствую, что она была в добром здравии.»

Какой-то человек помахал ему рукой через стекло, показал три пальца, потом два. Кавен вздохнул, нацепил наушники и придвинул к себе черный кругляш микрофона.

Начался эфир. Ведущий бодро заговорил про «высокого гостя и единственного свидетеля, даем ему слово, чтобы развеять все сомнения.»

Дед меня убьет.

— Вот что, — сказал он отчетливо и смял бумажки в руке. — Рейну Амарелу я видел, это правда. Она хорошо себя чувствовала, просто отлично. У вас прекрасная королева. Вы плохо ее берегли. Я…я сделал ей предложение. Я, Кавен Макабрин, внук Эмора лорда Макабрина. И теперь, как жених королевы, я обещаю вашему государству защиту. Все поползновения Лестана к границам Марген дель Сур будут считаться агрессией непосредственно против Дара. Любые посягательства на трон рейны и попытки созвать Совет Семей, как в Лестане, будут жестоко караться. Ваша королева вернется, и адмирал Деречо передаст ей бразды правления. Не вздумайте считать ее погибшей, ясно вам? Я этого не позволю. Она жива и вернется! Я буду сражаться на вашей стороне и сохраню ей этот чертов трон, чего бы это ни стоило!

Он стукнул кулаком по каким-то кнопкам, выругался в микрофон, и тут его, наконец, отрубили от эфира.

Киаран распутал пустой силок, вытащил пару растрепанных перьев — все, что ласка или хорек оставили ему от добычи. Неудачный день сегодня.

Нож при встрече будет сетовать и проклинать обманщицу-Полночь и его, Киарана, вместе с ней, забыв, по обыкновению, что сам велел «отвести рейну туда, куда она попросит». Кто же виноват, что человеческая королева посреди пути переменила свое решение и попросилась «туда, где тепло и можно отдохнуть».

И даже это было поправимо, если бы Амарела помнила, кто она такая и куда стремилась.

Киаран понимал, что случилось с ней — ее картина мира, словно миска с неровным дном, потеряла равновесие и того гляди могла опрокинуться. Не всякий найдет баланс без посторонней опоры — и Амарела нашла эту опору.

Аркс Малеум, Холм Яблок, камень зла. Новый дом для рейны.

Аркс Малеум, точка отсчета, опора для целого народа. Пузырь воздуха в толще ледяной воды, он выдерживает немыслимое давление, не позволяет схлопнуться нашему скудному мирку. Не удивительно, что он смял и вытеснил все, из чего состояла прежняя жизнь бедной рейны.

Киаран спрятал силок в поясную сумку — маленькие хищники хитры, и не раз еще придут проверить здешние кусты на предмет нового бесплатного обеда.

Рыжий кремнистый путь среди языков мелкого снега не хранил никаких следов, только лесной мусор, черные, давно осыпавшиеся ягоды боярышника и желтую хвою.

Киаран подобрал дротики, постоял, принюхиваясь и прислушиваясь. Пустоватый запах снега, запах воды, жадный, томительный запах слегка оттаявшей земли, терпкий, сладко-горький — мертвой травы и листьев. Запах сырой шерсти. Запах содранной коры. Запах беспокойства. Запах скрытности и затаенности. Запах голода.

Он закинул лицо к шумящим кронам. На сомкнутые веки оседала ледяная взвесь. Серебряные зажимы в волосах покрылись туманной патиной, мех на капюшоне стал игольчатым от влаги.

Она смеялась и болтала с Кйараем, играла с его дочкой, подкидывала на ладони яблоко. Выглядела вполне довольной.

Формально я выполнил договор.

Отцу Амарела понравилась, он оказал гостеприимство человечке, хоть Киаран изначально весьма сомневался на этот счет… женщины ее приняли… отчего же вся эта история не идет из головы?

Киаран тряхнул волосами, стер влагу со лба и побрел по холму вниз, мимо редкого ельника.

Впереди залаяла собака.

В ответ заныла зажившая рана на руке, и под одеждой сделалось зябко.

Опять.

Теперь от Кунлы даже в лесу покоя нет. Ее гончие хлебнули киарановой крови, и могут найти его где угодно. Он оглянулся на холм, с которого только что спустился, потом посмотрел вперед.

Собака залаяла снова, гораздо ближе, ей ответила вторая, справа.

Киаран повернулся и побежал назад и вверх, на кремнистые откосы, стараясь не наступать в снег. Задержался у кустов, где раньше стоял силок, подобрал перышки. Прыгая с камня на камень, поднялся к самому гребню, к соснам и можжевельникам.

Присел на корточки, вытащил из-за пояса рукавицу, вывернул ее мехом наружу, прижал раструбом к губам и наполнил своим дыханием, прошептав внутрь несколько особенных слов. Плотно перевязал веревкой. Сковырнул с соснового ствола немного смолы, прилепил перышки по обеим сторонам поделки, а на кончик большого пальца — две можжевеловые ягоды.

Подошел к краю холма и аккуратно сбросил поделку из ладоней вниз, так, как отпустил бы грузную птицу.

Она закувыркалась между кустиков сухой травы, трепеща пестрыми крылышками, тяжело подскакивая и перелетая на два-три ярда, рыская из стороны в сторону — вспугнутая серая куропатка, спасающаяся бегством. Навстречу ей катился собачий лай.

Киаран вернулся на гребень холма и побежал — легко и стремительно, как умел он один, почти не пользуясь зрением, отдавшись чутью тела. Когда ветер вымыл у него из головы последние мысли, он открыл себя своей фюльгье.

С обратной стороны холма, где непроходимый склон был исполосован оврагами, завален кусками кремнистого сланца и буреломом, огромными скачками спустился молодой олень — серый, с бурыми подпалинами и белым пятном на груди.

— Да не дергайся ты. Вот дурища… — Ньет беспомощно посмотрел на бесформенный ком сетей, вывалянный в морском мусоре. И него высовывались поломанные белесые плавники, веревки бесцветных волос. На мокром песке остались следы — будто плетью стегали, лежали прозрачные чешуи и какие-то лохмотья.

Утром он вернулся проверить, выпутался ли погнавшийся за ним фолари, и нашел его в самом беспомощном виде. Фоларийская девка, шипастая и хвостатая, всю ночь колотилась в сетях и запуталась так, что ему пришлось искать в рыбацком сарае инструменты и брезентовые рукавицы. Когда Ньет подступал к страдалице и ее путам с железными ножницами, та начинала выть и колотиться пуще прежнего.

Солнце уже припекало, а он все старался высвободить фоларицу, по одной разрезая ячейки на совесть сплетенной сети. Делал он это бездумно, сам не зная зачем — выпускать ее в море нельзя, слаба, свои же сожрут. Оставлять здесь — расклюют чайки. Не с собой же тащить.

— Лежи тихо, — он старался, чтобы голос звучал успокаивающе. Фоларица беспорядочно дергалась и выла, на пределе слышимости, на ультразвуке, окажись здесь люди, у них уже кровь носом бы шла. Мозгов у нее было, как у селедки. Рыбий чешуйчатый хвост с угрожающими острейшими плавниками хлестал рядом с ньетовой рукой, и на предплечье уже набухли царапины. — Кому сказал! Вот чортова дура!

Он навалился на морскую девку, стараясь прижать шипы, и продолжил бороться с сетью. Плоский хвост с широким прозрачным плавником бессильно шлепал по песку.

Через какое-то время он рассек все спутанные ячеи и поднялся. Убрал влажные волосы со лба. К грубой ткани брюк прилипли песок и деревянное мокрое крошево. Спину припекало солнце, уже осеннее, но еще жаркое. Фоларица лежала неподвижно — устала биться. У нее было треугольное лицо, маленькие белые груди, нежные руки с прозрачными, как стекло, когтями, паутина белых волос и рубчатый от чешуи хвост. Глаза смотрели бессмысленно, сколько раз он уже видел такой взгляд.

— Ты не бойся, — сказал он вслух. — Не бойся. Я пойду поищу лодку.

Когда он двинулся к покореженной полуночными пристани, фоларица взвыла снова и поползла за ним, но хвост мешал.

Большие весельные баркасы он отверг сразу. Ньет не умел ставить парус и не справился бы с греблей. Ему все сильнее хотелось убраться из этого ныне пустынного места, наполненного запахами смерти, грибов, спелой черники, соли и йода. Он вспомнил разбитую голубую вазу на столе и передернул плечами. Нужно здесь все сжечь. Это самое лучшее.

Он уже не знал, что ищет. Нальфран в море нет. Ищет ли он ее, или… что? Кому нужно это бессмысленное странствие.

— Я поплыву, как человек, — сказал сам себе. Море шумело.

Моторная лодка, которую он отыскал, была маленькой, выкрашенной в грязновато белый цвет. Ньет надел брезентовые рукавицы и в одиночку навесил мотор. Он толком не знал, как это делается, но кто-то из его умерших предков видимо знал. Методично обошел все дома, отыскивая то, что не тронула Полночь. Нашел пакет сухарей и соленую рыбу, легкую, иссохшую, как пемза. Человеческие жилища были разворочены, как устрицы, и он спокойно входил в них, брал без приглашения, осматривался. Морская девка безвольно лежала на песке, там где он оставил ее. Вокруг похаживали чайки, перекликаясь пронзительными, мерзкими голосами. В самом маленьком и невзрачном доме, стоявшем близко от воды, Ньет отыскал ружье-двустволку. Он захватил и его, завернув в тряпку, и пару коробок патронов. Еще он взял воды. Пару мотков пластыря. Нож, стальной и страшный.

Фолари не свойственна предусмотрительность, но внутри что-то так болело, будто он перестал быть фолари. Он сам теперь не знал, что он такое. На границе мира людей, в пустоте, сознание начинало размываться. Он не хотел этого. Он не хотел быть, как эта бедная дура, которая валяется там, на берегу, без тени мысли в пустых глазах. Он погрузил в лодку два пледа, найденную еду, ружье, патроны, воду, ботинки, синее платье, аптечку и миску с кружкой. Повязал волосы полотняным красным платком. Вещи привлекали. Лодка, казалось, разбухла, тяжело покачивалась на привязи. Ньет отогнал чаек и перетащил в лодку фоларицу. Она была колючая и легкая. Сунул ей сухарь. Вокруг жадно кружила ее стая, плавники прорезали воду, как акульи. Ньета больше это не беспокоило. Он не собирался продолжать поиски под водой. В воде ничего нет.

Говорят, в Найфрагире строят для Нальфран храмы.

Повозившись, он отцепил лодку, оттолкнулся, завел мотор. Резко пахло бензином, краской, рыбьей слизью. Под скамьей лежала забытая жестянка с мазутом, из нее торчала тряпка.

Лодка помедлила и пошла прочь от острова, тарахтя и покачиваясь.

Глава 11

На прожекторном рее сияли огни, окруженные гало. Воздух был полон влаги, туманная взвесь оседала на куртке, на широкополой брезентовой шляпе, на черном стволе винтовки. Три луча от переносных прожекторов сходились и расходились в сеющей морось тьме.

Протяжно завыла сирена, ей ответила другая тоскливым осипшим голосом.

Рамиро посмотрел назад — с навигационного мостика следующий за «Полярной звездой» транспорт едва угадывался чуть более светлым в общей мути пятном. Или это перед глазами круги плавали.

— Чертов кисель, — проворчал Черепок, хинет-наемник из Элейра. — Свети-не свети, ни хрена не видно.

У трубчатой грузовой стрелы мелькнуло что-то черное, Рамиро выстрелил, почти не целясь, Черепок, сидя на ящике у «араньи», поводил дулом, но стрелять не стал. В темноте мокро захлопало — и стихло.

С полубака эхом грянули выстрелы — бах! бах! бах! Там тоже гулял прожектор, полосуя сизый туман.

— А говорили, на севере нечисть тучами летает, — разочарованно протянул Адаль Лагарте, один из оруженосцев сэна Ивена Маренга. Он рассматривал ночь в бинокль — так же безуспешно, как и невооруженным глазом. — В Катандеране, говорят, прям кишело в небесах, на улицу не выйти.

— Так она и летает тучами, — сказал Рамиро. — У городов. Сейчас мы случайных отстреливаем.

Черепок важно покивал.

— Полночи не резон просто так гулять. Она кушать хочет. Потому стягивается, где народа побольше — города, деревни, населенные пункты.

— Хоть на том спасибо, не надо будет по лесам гоняться, из оврагов выковыривать.

— Господин Илен! Вон она!

Бах! Бах!

Стукаясь о грузовую мачту, на палубу обвалилась какая-то тварь и разлапилась внизу, у лееров.

— Господин Илен! — забеспокоился Лагарте. — Можно спуститься посмотреть?

— Нельзя. Утром посмотришь.

— Утром она испарится! Говорят, когда в Катандеране налеты отбивали, полуночных целые горы настреливали. Так они к утру все в пыль превращались. А вот вы, господин Илен, разве не видели? Вы ж столичный…

— Я в тот момент уже в тюрьме сидел, — соврал Рамиро.

Про спасение «фоларийской девы» из отстойника лорда Хосса знали уже все. Часто просили рассказать, но Рамиро переводил разговор на что-нибудь другое. Объяснять, как все происходило на самом деле — долго, путано и наверняка неубедительно. Романтическая история куда больше нравилась людям.

Где сейчас Ньет, что с ним? Вернулся ли он на набережную, к своим? Рамиро покачал головой. Вряд ли. И дело не в том, что Ньета он на набережной не видел, он там вообще мало кого видел, все по кустам отсиживались.

С Журавьей Косы Ньет мог уплыть только в море, а море — это не Ветлуша. Разбитым носом тут, боюсь, не отделаешься. И был ли Ньет уже здоров, когда уплыл?

Узнаю ли я о нем хоть что-нибудь когда-нибудь? Он даже не попрощался…

— А ты сам откуда, Адаль? — Спросил Рамиро. — Лагарте, если не ошибаюсь, вассалы Макабринов.

— Ага. Мой дед — марискаль лорда Эмора, а отец у сэна Вендала служит, в дипломатическом корпусе. А нас с Эльфредом Маренгом-минором обменяли, я уже два года у сэна Ивена, а Эль — у сэна Аламо.

— Так ты Лагарте из Махадола!

— Ага. А вы были в Махадоле?.

— Был. Давно, правда.

— Во время войны?

— Как ты догадался?

— У вас нашивки наградные. Вон, второй степени Серебряное Сердце. Ничего себе! А вы даже не рыцарь.

Махадольские холмы и болота. Макабра и Калавера. Мальчишке, правда, в то время от силы года два-три было, но все равно…

Тах-тах-тах — с полубака затявкал пулемет. Все примолкли, вглядываясь в ночь. Лучи света кромсали туман, в клубящихся пластах чуялось шевеление. Рамиро пальнул наобум, мальчишка Лагарте поддержал. Черепкова «аранья» на мелочи не разменивалась.

Заныла сирена, перекликаясь с соседями.

— Давно хотел спросить, господин Илен, — Черепок подождал, пока смолкнет сиплый вой, и повернулся к Рамиро. — За что «Серебряное сердце» получили?

— У меня — второй степени, а вот у отца моего, Кунрада Илена — первой…

— Про батюшку вашего читал, как же! Тут библиотечка есть, специально сэном Вильфремом подобранная, для поднятия боевого духа. Сэн Хосс велит читать по два часа каждый день… я так понимаю, чтобы ребята в карты не шибко резались и от скуки не дурили.

— И вы читаете?

— Читаем, а что же? Про храбрых людей, про героев — интересно и полезно.

— А в войну где был?

— Ай, далеко от вас, у лорда Каленга в Каменной Роще, Ваденгу стерег. Мы радио слушали, в большом мире чудеса, король вернулся, дролери, огонь с небес! А у нас только денги чернопятые. Я живого дролери первый раз в Раките увидел, лет пять назад, — Черепок засмеялся. — А до того думал — весь мир рехнулся, один я нормальный, но тоже психованным прикидываюсь, чтоб в клетку не посадили…

— А я много раз дролери видел, — похвастал Адаль Лагарте. — Сэн Ивен часто к деду… я хотел сказать, к лорду-тени приезжает.

— Сэн Кадор, я так понял, не особенно их любит?

— Он говорит, дролери — необходимое зло. Он им не доверяет. Говорит, они непредсказуемые.

— Я слыхал, — понизил голос Черепок, — что это дролери на нас Полночь спустили. Чтобы попугать людишек и руку хозяйскую показать.

Адаль Лагарте фыркнул:

— Не. Ерунду вам сказали. Лорд-тень говорит, им власть не нужна. Они нам не хозяева.

— А что ж им нужно тогда?

— Бог их знает, — Лагарте пожал плечами под блестевшей от влаги курткой. — Непредсказуемые. Говорят что-то про удачу, про судьбу… не для человечьих мозгов это.

— Им важно, по большому счету, только одно, — сказал Рамиро. — Личная сила.

— Это как? — оба товарища повернулись к нему.

— У них иерархия не по древности рода, не по богатству, даже не по уму. А по личной силе. Сила эта не физическая, ясное дело, хотя, по-моему, физическая напрямую от нее зависит.

— Сила воли? — глаза у Лагарте стали круглые и блестящие.

— Сила духа. Энергетический потенциал. Они живут словно бы на двух уровнях — уровень повседневности и уровень эпики… звучит, как лекция из истории театра — Рамиро хмыкнул. — Я хотел сказать, что они очень точно чувствуют, когда событие перестает быть частным событием и становится событием масштабным… ээ… судьбоносным. Никогда его не прозевают и с большим энтузиазмом поучаствуют.

— Откуда вы, господин Илен, столько знаете! — подивился Лагарте.

— Знаком с одним дролери, это он рассказывал, что чувствует эпичные моменты, как мы чувствуем перепады атмосферного давления. У них вообще чутье отличное. А удача как… живица на сосновом стволе вырабатывается… или камедь на вишневом. Они могут ее собирать и передавать другому. Чем мощнее личность, тем больше удачи. Удачу можно распределить равномерно, а можно направить всю в одно дело. Или другу одолжить. Или поставить на кон в игре.

— И человеку могут удачу свою передать?

— Могут. Только мы не умеем ею управлять, и можем профукать бездарно. Кстати, дролери запрещено играть в игорных домах. Была история еще во время войны — один удачливый дролери сорвал банк в Агане, и на все деньги его бригада перекупила колонну грузовиков с дизельным топливом. Которая на макабринскую базу направлялась.

— Ха! — восхитился Черепок, а мальчишка Лагарте запросил: — Расскажите!

— Я вам лучше другую историю расскажу. Вы только за небом поглядывайте. Всем известно, что дролери — колдуны, — начал Рамиро, постепенно входя во вкус. — Глаза могут отвести, голову заморочить… Проще сказать, чего они не могут. Прислали к нам в партизанский отряд дролери, а тогда они в новинку были, дивились мы на красотищу такую. Да и отряд был — слово одно, спешно сформировали из остатков студенческого театра, с которым мы по макабринским землям мотались. «Вагон» он назывался. Всего и было у нас, что грузовичок с прицепом, полтора десятка студентов театрального училища… честно говоря, студенток, а не студентов, а из парней — Юналь с режиссерского, я — художник по декорациям и по совместительству рабочий сцены, еще пара ребят и нанятый водитель. Когда война началась, мы к партизанам подались, все равно за репертуар перевешали бы всех — «Плаванье Лавена» и «Смерть за корону» ставили. В целях пропаганды… мда.

Черепок вынул из-за пазухи фляжку, открутил колпачок, глотнул, протянул Рамиро. Арварановка на красном перце и чесноке, ух, забористая! В груди потеплело, и Рамиро продолжил:

— Скоро нам удалось соединиться с большим отрядом капитана Хасинто Кадены. Долго по лесам прятались, потом дролери этот к нам пришел. А потом уж совсем опасно стало, не до шуток — потребовалось девиц вывезти. Только беда — бензина в машине пару литров всего было. Дролери мне и говорит — ничего, поехали, нам только до какого-нибудь макабринского поста добраться. Запихали девушек в фургон, сел я за руль, и дролери этот со мной в кабину сел. У первого поста тормознули нас, он меня из кабины выпихивает и шипит — иди, дорогу у них спрашивай. Заболтай, как хочешь. Я пошел, минут пятнадцать трепался с каким-то лейтенантом, думал, он пристрелит меня наконец.

Рамиро улыбнулся и еще раз глотнул из черепковой фляги.

— Пока я трепался, День… дролери тот, воткнул в стену их склада нож и из наглухо закрытой цистерны по рукояти ножа добрых полторы сотни литров нам в бак слил. Раньше они на пастбищах у коров молоко воровали, а теперь нате-ка, бензин по ножу сдаивают. А грузовик то от склада далеко-о стоял.

— И вы доехали куда надо и девушек спасли? — жадно спросил Лагарте. — А какое еще колдовство этот дролери делал?

— Он, кстати, не считал себя магом. Вран, говорит — волшебник, а я — нет. Это для них не магия, а так, фокусы.

— Ничего себе фокусы!

День глядел на рамировы картинки и называл их магией.

— Никак не могу понять, — говорил, — Ты рисуешь или то, что есть на самом деле, или то, что вполне может быть. Ничего сверхъестественного. Но я чувствую, что со мной тут говорят совсем не о том, что изображено, вернее, не только о том… о неизмеримо большем со мной говорят. Как это получается? Я не понимаю.

— Откуда я знаю? — бурчал Рамиро, чрезвычайно смущенный, польщенный и потрясенный деневой чуткостью. — Спроси искусствоведов. Они умные, они тебе расскажут.

Лучшего зрителя у Рамиро никогда не было. Лучшего друга тоже. А вот Рамиро — друг плохой, небрежный, необязательный. Неблагодарный. Написал не письмо, а отписку какую-то, и Ларе, и Кресте тоже. Пожалел несколько теплых слов. Стыдно вам, господин Илен!

Бах! Бах! — загремело с полубака, и Лагарте вскинул свою винтовку. Рамиро оглядел сырую темень, щурясь на блуждающие в тумане лучи прожекторов.

Ладно. Полночь так Полночь.

Впереди у нас вроде крепость Навла-на-Реге, попробую позвонить оттуда.

Бывшая база Вьенто-Мареро была безлюдна. Пустые взлетные полосы, полукруглые ангары. Пустое небо. Тишина. Нет машин. Рядом со асфальтовыми полосами аэродрома зиял огромный котлован.

Кав поправил маску, которую ему выдал серьезный темноглазый дролери в форме «Плазмы», двинулся вперед, шелестя серебристой пленкой — его обернули, как бинтами — руки, ноги, корпус. Черный свет, опасно для людей. Дролери сопровождал его и поглядывал недовольно. Но Кав молча и упрямо шагал вперед. В полной, потусторонней тишине, заревел двигатель. Кто-то гнал от ангаров здоровенный синий с оранжевым бульдозер.

— Не стоило сюда приезжать, — сказал дролери.

— Тебя не спросил.

Пучки желтой выгоревшей травы по краю взлетной полосы отбрасывали резкие тени. Красно-белый колдун-анемометр вяло болтался на конце мачты, время от времени вскидываясь. У края котлована навалена рыжая с серым груда земли — исчерканных ковшом здоровенных глиняных комьев.

Кавен заглянул в широченный котлован — все они были там. Смятые штурмовые «вайверны», новехонькие «вурмы» — экипаж из трех человек, внушительная огневая мощь. Пара «стрекоз», винты искорежены, двери распахнуты и сорваны.

Кав стиснул челюсти и некоторое время смотрел в яму, ничего не видя. В жухлой траве посвистывал несильный ветер. Остро пахло какой-то химией.

— Было заражено горючее, — тихо сказал дролери. — Ничего нельзя сделать. Мы… сожалеем.

Он посмотрел на Кавена, словно прикидывая — правильно ли сказал.

Союзники.

— Мы редко сталкиваемся с черным светом. Но самое лучшее — все зарыть. И не появляться здесь много лет. Перенести базу.

То, что от нее осталось.

Кав подумал, что бригадам воздушной кавалерии повезло — за некоторое время до катастрофы их перевели на два «левиафана», вертолетоносцы Моранов. Но от этого было только горше.

Пока он отсиживался в Карселине, жрал компот и заглядывал в укоризненные глаза Герейна на портрете на стене камеры, тут погибли его товарищи.

Бульдозер с рычанием приблизился и земля начала рушиться в яму. Кав отвернулся и пошел дальше. Лицо под маской взмокло.

Юг сражается не по правилам.

Впрочем, когда началась война за престол, дролери, пришедшие с Герейном, тоже сражались не по правилам. Они не захватывали пленников, не сдавались сами, им нельзя было поверить на слово. Они убивали мирных жителей.

Во время войны диверсионная группа Селя подорвала плотину, чтобы затопить военные склады Макабринов. Вместе со складами под водой оказалась значительная часть городка, жертвы и разрушения потрясли обе воюющие стороны.

Дролери жгли нас огнем с неба, несли смерть тайно, пулей из лесной чащи, ножом во тьме. Дролерийский снайпер застрелил молодую жену Эмора, просто потому, что она слишком близко подошла к окну.

Мы ловили их с собаками, заковывали в железо, распинали на танковой броне. Дролери приказом запрещено было оставлять в живых. Особо опасны.

Все же с Вереском я выпиваю на пару, приятельствую с его бригадой. В мирное время дролери совсем другие.

Но это…

Вымершая база, отравленная земля. Мы даже не воюем с Фервором. Не воевали.

Нечестно, думал Кавен, словно бы снова превратился в мальчишку, жадно прислушивающегося к сообщениям о ходе войны. Нечестно. Так. Воевать.

У ангаров рядами темнели свежие могильные насыпи. Много. Пилоты, оруженосцы, техники — все тут. С половиной в родстве, остальных знал, как друзей и приятелей. Погибли не в бою. Их убили подло, в спину. Это как яд в пищу подсыпать.

У одной из насыпей замерла тонкая фигурка. Слабый ветер вздымал белые шелка, в которые она была закутана, струил темные волосы. Кав приблизился. Незнакомец обернулся, огромные глаза под тонкими бровями глянули пристально.

Нечеловеческий абрис лица, высоких скул, алый рот, призрачно-белая кожа. Темные пряди стекающих к коленям волос имели зеленоватый отлив.

К дролери Кавен привык, но этот…

На загривке и затылке встопорщились волоски, словно при опасности. Кав поднял руку и стащил с лица осточертевшую маску.

Это сагаец, древесный дух, понял он. Тот самый, который спас Димара. Димар в больнице, к нему приехала невеста, зачем тогда этот…стоит здесь.

У Кава зазвенело в ушах, время замедлилось, будто растянули резиновый жгут. Рот наполнился горькой слюной, сердце гулко бухало.

Краски земли стали яркими, небо выцвело. Воздух резал глаза.

Зеленые волосы духа струйками взметывались в воздух, невыносимо медленно расточались, словно дым.

Он что-то держал, то ли шелковый мешочек, то ли часть одеяния. Сунул туда руку, вытянул, раскрыл ладонь — на ней лежали светлые зернышки. Дух бросил их на свежевзрытую почву, одно, другое, третье.

Кав боролся с шумом в ушах и смотрел, не отрывая глаз.

Посвежело, подул ветер. Белые рукава затрепетали, взлетели парусом. Дух сделал несколько шажков и перешел к следующей могиле. Его лицо было печальным.

Кав вспомнил, что в Сагае эль Янтар уничтожил с помощью черного света целый остров. Погибли тысячи людей. Тысячи слепли, на руках вздувались язвы, люди падали от слабости, глотали воду, ставшую вдруг смертельно ядовитой. Наверное, для сокукетсу эта штука тоже опасна. Для их рощ, источников.

Мир переменился. Война перестала быть честной, а будущее — определенным.

Не при мне, — мысленно пообещал Кав. Никаких чертовых перемен, пока я жив.

Дух снова посмотрел на него, молча, темными тянущими глазами, от которых хотелось взвыть и убежать подальше.

— Спасибо… за Релу.

Собственный голос показался ему чем-то неуместным. Слова сливались в единый неразборчивый шум. Дух подумал, неторопливо наклонил голову. Из влажной вскопанной земли к нему тянулись зеленые ростки, ластились к ногам. Рыжее и серое скрывалось ярко-зеленой патиной, пощелкивая, лопались почки. На грани сознания взревывал двигатель бульдозера.

Кав почувствовал, что дух скорбит. Влажные тугие ростки пробивали земляной покров, пахло тлением, водой, непреклонной новой жизнью, хлорофиллом и, еле уловимо — прелыми листьями и цветочной пыльцой. Еле-еле. Непереносимо.

Он молча поклонился и начал медленно отступать. Сагаец больше не смотрел на него. Свежие могилы неторопливо подергивались живой пеленой.

Кав развернулся и быстро зашагал к машине. Забытую маску он нес в руке. Лоб покрылся испариной.

У ворот базы к нему подбежал давешний дролери, оказывается — давно уже окликал, но Кав не слышал. Забрал маску, начал разматывать защитную пленку. Кав терпеливо стоял, в висках стучало. Лестан заслуживает уничтожения. Фервор тоже. Немедленного, жестокого уничтожения. Почему король Герейн не двинул туда своих скатов…

Открытая машина терпеливо ждала. Водитель испуганно поглядывал на страшную, обезлюдевшую базу, боролся с желанием немедленно сбежать. Кав опустился на заднее сиденье, захлопнул дверь.

— В порт, — хрипло сказал он.

Отдернул рукав кителя, глянул на часы — цифры выглядели, как бессмысленные картинки. Тогда он закрыл глаза и стал терпеливо считать до ста.

В комнатке, лишенной двери, которую слуа называли часовней, темнел на стене нарисованный углем крест, рядом, на небольшом возвышении стояла чаша из грубого серого камня, в нее каплями стекала вода. Говорят, священник, добравшийся до полночи, благословил источник. Говорят, он был другом одного из королей слуа и обратил его в свою веру. Говорят, королем этим был старший брат Тьяве и с тех пор его в Аркс Малеум никто не видел. Иногда в часовню заходили, неизвестно зачем. Может быть, чтобы вспомнить ушедшего короля. Амарела не видела у слуа даже зачатков религии, они даже язычниками не были. Рассказывали о Герне Оленеголовом, о Холодном Господине, об Изгнаннике, об альмах — но спокойно и размеренно, как о старших братьях, а не о богах. Говорили и о Королеве Сумерек — будто о злой мачехе.

Амарела постояла чуток у чаши, глядя на крест, коснулась воды и осенила себя сантигвардой. В узкое окно, забранное переплетом без стекол, падал длинный луч. Рейна никогда не была религиозна, но эта одинокая комната притягивала мысли.

Пока она стояла у чаши и креста, предаваясь своим мыслям, на одной из башен затрубил рог. Его густой, протяжный звук колебался в холодном воздухе и заполнял все пространство. Крепость оживилась движением, голосами, шелестом одежд, звоном оружия. Амарела знала этот призыв. Он означал приближение инсаньи. Сейчас весь замок поедет охотиться.

Амарела получше завернулась в синий шерстяной плащ, сколотый у горла бронзовой булавкой, и спустилась в конюшню, примыкавшую к крепости. Туда вела узкая лестница, истертая за тысячелетия. Подошла к стойлу серой кобылы, подаренной Инсатьявлем, погладила ее по носу, сняла со стойки седло и красивое, украшенное серебром, оголовье. Слуг у полуночных не водилось, хотя мальчишки, еще не вошедшие в возраст, ухаживали за животными — в замке еще была псарня и кречатня. Всадники еще не собрались в конюшне, только у одного из денников стоял сероволосый слуа в вышитой серебром одежде, кормил своего жеребца медовым пряником. Пчел когда-то принесли из леса, диких, полуночных. Теперь они жужжали над яблоневыми соцветиями, которые раскрывались круглый год, собирали сладкую дань и питали жителей замка. И злаки здесь растили тоже, странные темные колосья с веером усов, которые росли в укрытиях, за камнями, на неплодной скалистой земле.

Амарела взнуздала и оседлала кобылу, проверила подпруги, повела ее к широким дверям, из которых сеялся серый свет. Ей хотелось выехать раньше всех. Остальные слуа только входили в конюшню, оживленно беседовали.

Серая кобыла гнула шею, позвякивала трензелем. Амарела сидела в седле уверенно, гордо выпрямившись, повод упруго ходил в затянутых перчатками пальцах, и она хорошо чувствовала рот лошади. Рейну давно уже оставили и головокружения, и тошнота, и потеря ориентации. Да и было ли это? Тусклое, полное рассеянного света небо Аркс Малеум выгибалось дугой, стены крепости, обветренные, серые, крошащиеся, и в тоже время — несокрушимые, вздымали к небу свои зубцы. Искривленные, с невероятной твердости древесиной, яблони, с мелкими пожухшими листьями, нежнейшими бутонами цветов и зреющими на тех же ветках яркими, с грецкий орех, плодами, росли тут и там на каменистых склонах. Амареле казалось, что она всегда жила здесь. Дурные сны больше не тревожили, болезнь оставила. Кобыла мягкой иноходью рысила вниз по дороге, из под копыт вылетали осколки сланца. Рейна рассмеялась и подняла ее в галоп.

Ворота Аркс Малеум были распахнуты, из них выезжали разукрашенные всадники и всадницы. Аркс Малеум опустеет, но останется в безопасности. Крепость охраняли граница и личная сила ее обитательниц. Мужчины слуа тоже были сильны, но в другом. Они были воинами, охотниками, магия для них служила лишь поддержкой. Женщины же обладали великим могуществом, которое помогало удерживать безопасные пределы. К югу, к северу, к западу, к востоку от Злого Холма бурлила Полночь, с ее непредсказуемыми снежными вихрями, стремительной двухчасовой весной, которую мог с легкостью сменить ледяной буран. Да и были ли в этих невероятных землях стороны света?

Вечером у огня, когда зажигали факелы, и крепость наполнялась смолистым, благоуханным ароматом, женщины пели детям о страшных тварях за границей света, о том, как злая судьба и воля Холодного Господина когда-то привела сюда народ слуа, навеки отделив их от сумеречных родичей. О древних проклятьях пели они, и о великой любви, и песни эти были долгими, как полуночная ночь.

Всадники нагнали ее, впереди скакал Тьяве на сером жеребце, следом за ним, в броне и с оружием — семеро сыновей. Кйарай обернулся, смеясь, метнулись светлые волосы, в седле он вез боевой шлем, вылазки были опасными. Не он ли — отец ее нерожденного ребенка? Амарела не помнила, хотя женщины утверждали, что всегда знаешь, кто. Или Тьяве, что подарил ей серую кобылу. Или его средний сын, рыжеволосый и бледный, как сама смерть. Или… кто? В Аркс Малеум не заводили семей, слишком быстро и часто погибали мужчины. Браком сочетались только женщины между собой.

Сияло посеребренное оружие, стучали подковы, ржали и фыркали лошади. Киаран Серый Олень снова затрубил в рог. Кунла Ночная Гончая, с кроваво-красными волосами, в зеленом платье, проезжая мимо, равнодушно глянула на рейну. Лаяли белые красноухие псы на сворках. Вереница пышно разодетых всадников пересекла невидимую границу холма Аркс Малеум и выехала в Полночь.

Глава 12

— «Алькон» с серебряными полосами на крыльях. Да, я видел его. Он упал к северу от шельфа.

— Вы видели, как он падал?

— Да. Пилота не видел. Если пилот и выпрыгнул, то очень низко. Я хочу сказать, что видел, как самолет падал, но не видел, как он упал.

— То есть, «алькон» мог выйти из пике?

— Вряд ли. Он горел.

— К северу от шельфа… а точнее?

Найл задумался, прикрыв глаза.

Один из немногих выживших в первой битве с Полночью. Выпрямившись и развернув плечи, он сидел словно не на клеенчатой банкетке в коридоре госпиталя, а на заседании генштаба. И серая больничная пижама смотрелась на нем, как мундир. Морской офицер, капитан второго ранга сэн Гвальнаэ Морван. Впрочем, не «сэн», северные рыцари опускали этот префикс, бывший производным от староандаланского «сэньо», «старший».

И слава идолам, что Морван, Анарену сперва померещилось, что Астель. Неприятно напомнило прошлое это жесткое лицо с обратным прикусом, обтянутыми скулами, высоким лбом и тяжелыми надбровными дугами. Впрочем, найлы все на морду одинаковые.

— Двадцать-двадцать пять кабельтовых на северо-северо-восток от вышки. Точнее не скажу.

— А на карте покажете? — принц достал из кармана свежекупленную карту города Аннаэ и окрестностей. Ближе к левому верхнему углу белой бахромчатой дугой располагался шельф.

— Масштаб маловат. Где-то примерно здесь, — Морван ткнул пальцем. — Только как вы его найдете? Он под водой. И вы не успеете обернуться до ночи, ваше высочество. Ни за какие деньги никто с вами не поедет.

— И вы бы не поехали, Гвальнаэ? — Анарен внимательно посмотрел в черные найльские глаза. Они были холоднее моря мертвых.

— И я бы не поехал. Вы не успеете вернуться, говорю. Поселок на шельфе разрушен. Там и днем небезопасно, а ночью вас ничто не защитит.

Анарен покачал головой, нахмурившись. Как обыскать дно? Вот вопрос. Он даже не сможет пообещать предполагаемому водолазу свою защиту. Потому что водолаз будет под водой, а он, Анарен, в лодке.

— Там глубоко?

— Если «Алькон» упал на полку, то не глубоко. Полка там неширокая, ярдов двести, может, чуть больше. А если дальше упал, то специальная техника нужна.

Ну хорошо, человека ему не нанять, самому глубоко не нырнуть. Но что мешает поймать некрупную полуночную тварюку, скрутить ее и отпустить только под обещание помощи. Пусть тварюка ныряет.

Дело за малым — скрутить тварь так, чтобы не прибить и не изувечить, изувеченную свои мигом порвут. А сначала ее поймать, что тоже довольно сложно, никакая вменяемая тварь высшего демона к себе близко не подпустит. К тому же тварь должна быть водяной, а как ее, водяную, из воды выудить? Только на приманку. А какая приманка приманит Полночь?

Вот то-то же.

Ладно, для начала нужно купить лодку.

— Благодарю вас, Гвальнаэ, за подробные объяснения, — Энери кивнул и поднялся.

Морван тоже поднялся и навис над принцем всеми своими шестью с половиной найльскими футами, Анарен едва сдержался, чтобы не попятиться. Неприятно. Какая-то древняя, до дыр затертая память скреблась в запертую дверь, заставляла напрягаться и нервничать.

— Не за что благодарить, ваше высочество, — сказал найл. — Похоже, я не отговорил вас.

Анарен покачал головой.

— Я не для того ехал сюда из Катандераны, чтобы первое же препятствие меня остановило.

— Понимаю. Надеюсь, альфарская кровь Лавенгов не сказки и поможет вам. Потому что люди вам сейчас не помогут. Прощайте, удачи вам.

Анарен поблагодарил, повернулся и зашагал по больничному коридору к выходу. На сестринском посту сидела прозрачная от недосыпа девушка в белом халате, она кивнула ему на прощание, но от записей своих не оторвалась. У двери ему так же равнодушно кивнули два охранника, которые полчаса назад впустили его в госпиталь, не проявив ни любопытства, ни подозрительности. Запирающая руна, начертанная масляной краской на створках, разомкнулась, и принц вышел в пасмурный день.

Нелюбопытные найлы верили официальной информации, что его высочество Анарен Лавенг, неожиданно образовавшийся дядюшка дарского короля, явился, как и его племянники, из сумеречных холмов. Документом ему служила внешность, а пропуском — аккуратность и предусмотрительность.

О, если бы эти суровые, выдерживающие еженощные атаки и воздушные тревоги люди знали, как просто Полночи проникнуть в их защищенные дома! Честно купленные в кассе билеты — приглашение войти в поезд. Звонок с вокзала в госпиталь с вежливой просьбой посетить больного имярека — приглашение войти в помещение. Какой-нибудь Асерли, наверное, этим вовсю пользуется! А от рябины и рун всего лишь немного подташнивает, или глаза слезятся, или, в худшем случае, крапивница по рукам расползается. Если у полуночного есть приглашение — обереги плохо помогают.

Накрапывал дождь. Улица была почти пуста — ни машин, ни людей, только белый фургон медицинской службы у тротуара. Между домами свинцово серела полоска моря, и Энери двинулся в ту сторону.

Ему не нравились найлы. Все эти сажисто-черные, высоченные, на голову выше среднего альда, мослатые, носатые, с кожей не столько смуглой, сколько землистой — все эти унылые северяне, которых близость Полночи сделала тяжелыми и непробиваемыми, как здешние обглоданные морем бесплодные утесы. Но какими бы они ни были, они люди серединного мира, из плоти и крови, и их надо предупредить.

Только с должной осторожностью. Поднять благодетеля на вилы благодарный народ успеет всегда.

Энери покачал головой. Полуночный! Если б та замученная медсестричка с поста могла видеть его инвертированную ауру, полыхающее тьмой сердце, разве она осталась бы равнодушной?

Улицу пересекла многоколейная железнодорожная развязка, целое скопище серых и синих товарных вагонов и цистерн. За сортировочной станцией пестрели крыши складов, курганы контейнеров, ряды грузовых кранов, корпуса и доки судоремонтного завода. Свинцовую воду расчертила гребенка пирсов, поперечные и диагональные полосы волноломов, дуга большого мола с башней маяка на дальнем конце.

Энери перебрался через пути, пару раз пролез под вагонами, и мимо складов вышел на набережную.

На рейде стояли корабли. Авианосец — Энери отчетливо видел, что палуба его, та ее часть, что нависает над водой, обломана, как вафля. Один из двух больших кораблей сидел в воде скособочившись, заметно завалившись набок. Остальные, на первый взгляд, казались целыми, но, присмотревшись, Энери заметил частично разрушенные надстройки и изуродованные мачты.

С одного из этих кораблей найльский офицер Гвальнаэ Морван, немногий из выживших, видел, как падает самолет Сэнни.

На пирсе, на который свернул Энери, кипела жизнь. Разгружали небольшое судно, грузчики суетились, перетаскивая мешки и ящики. Старик в брезентовом дождевике распекал молодого парня, почти подростка. Тот виновато топтался, оправдывался, разводя руками и кивая на грузчиков через плечо. Волосы парня были подвязаны алой косынкой, это яркое пятно и привлекло внимание Энери. Парень был бос — первый босой найл встреченный Энери за всю семисотлетнюю жизнь.

Нет, не найл — широкоскулое альдское лицо, серые глаза, светлая кожа…

О, пропасть! Он не человек!

Энери моргнул — синеватое переливчатое свечение фоларийской ауры не спутаешь ни с чем.

— Забирай ее немедленно и проваливай! — орал дед, потрясая костистым кулаком. — Всю каптерку мне изгадила! Дверь изодрала, обивка в клочья! Тумбочку опрокинула, газеты слизью изгвазданы, теперь их только в печку, все кроссворды пропали! И деньги плати, ты еще вчера сказал, что заплатишь, где деньги?

— Не дают! — парень разводил руками. — Зачем, говорят, тебе деньги, бери еду и радуйся. Дедуль, я тебе сайрой заплачу, четыре банки дали, и хлеба буханку…

— Пошел ты со своей сайрой! И девку свою забери! Сию же минуту забери ее, она воет, у меня собака сбежала. Я в каптерку зайти боюсь, она там беснуется!

Энери, стараясь не привлекать к себе внимание, подошел к спорящим — и одним молниеносным движением сцапал парня за ворот. Тот дернулся, оглянулся — и рванулся так, что у Энери чуть рука из сустава не вылетела. Однако он держал крепко — знал, с кем имеет дело.

Крутанул ворот, наматывая ткань на кулак, уклонился от полосующих когтей, вздернул извивающегося фолари, почти оторвав его от земли.

— Эй? Господин хороший? — возмутился старик. — Ты что паренька хватаешь? Никак он и тебя провести хотел?

— Тихо. Не дерись, — сказал принц, ловя испуганный и одновременно яростный взгляд. — Поговорить надо.

Фолари пнул его в голень, разодрав брючину в лапшу. По ноге щекотно потекли быстро остывающие капли.

— Я прошу у тебя помощи, — настаивал Энери. — Отпущу, когда ты пообещаешь мне помочь.

Фолари вдруг перестал размахивать когтями и повис, как кот, которого держат за шкирку.

— Я… тебя помню, — он заговорил на альдском, голос у него был сдавленный — ворот фуфайки врезался в горло. — Я… тебя видел. В Катандеране… в кафе. Ты пил кофе… а потом ушел… и зонтик забыл. Ты с тем наймарэ… который химерок… сбрасывал?

Анарен нахмурился:

— Тот наймарэ — мой враг. Я Лавенг, если тебе это что-то говорит.

— Зачем… явился?

— Самолет Алисана Лавенга упал в море. Я хочу его найти.

— Никаких… сделок с Полночью!

— Это не сделка. Это просьба. Я прошу тебя помочь мне отыскать упавший в море самолет.

Пауза. Фолари вздохнул, как мог глубоко, и перестал сверлить принца негодующим взглядом.

— Отпусти. Я поищу этот твой самолет.

— Эй! — старик недоуменно глядел то на одного, то на другого. — Мне кто-нибудь заплатит, или как?

— Я заплачу.

Анарен разжал пальцы. Фолари немедленно отпрыгнул в сторону, но остановился в двух шагах, глядя насуплено и растирая ладонью загривок. Принц достал портмоне, вытащил, не глядя, купюру и небрежно сунул ее старику.

— И что ты, по-твоему, творишь? — загремел в трубке низкий бас.

Дед был не в духе, но в его голосе проскальзывали едва заметные нотки одобрения. Кав научился их различать еще в детстве, когда его приволакивали пред дедовы очи, выковыряв из оружейной, или из кабины бронетранспортера, в которой так удобно было играть в боевые вылеты. «Из доброго щенка вырастет добрый боевой пес», изрекал предок. Но драли Кава все равно нещадно.

— Что, еще одну медаль за е…натство захотел?

Эмор не очень одобрял награды «За безудержную храбрость» и отзывался о них неизящно.

«Если бы мои потомки с такой же частотой получали награды „За боевое планирование“ или хотя бы просто „За наличие мозга“, я бы умер спокойно», говорил старый лорд и тяжело вздыхал. Но потомки пока ничем таким не отличались, и Эмор, наверное, собирался жить вечно.

— Я упрочил наше положение на Южном Берегу, — оправдался Кав. — Ну, как смог. Тут такое творится…

— Знаю, — низкий голос помрачнел. — Был на совете королевском. Огромная потеря для семьи.

Кав стиснул в кулаке телефонную трубку.

— Какие твои планы? — смягчился дед.

— Немедленно штурмовать Рокеду, — Кав даже не запнулся.

— Ну что же… Димар не скоро поднимется. Дайтону, Эстору и Россу я приказал тебе содействовать. Давай, разбирайся, жених.

— Слушаюсь.

Кав повесил трубку, поблагодарил телефонистку и, покинув прохладное тихое помещение почты, вышел под палящее полуденное солнце. В задумчивости он шел по мощеной светлым булыжником мостовой, а его машина тихо кралась рядом. Надо было идти на пристань, но он дал крюка и вышел на бастион Южных Уст, старую-престарую крепость, которая несла на себе остатки еще нурранских гербов. Полукруглым валом она вдавалась в море, отвесные мощные стены в солнечных лучах отливали пшеничным золотом. На широченных зубцах и меж ними были разбиты цветники, зеленела трава. Кав окинул взглядом новые пушки на старых каменных лафетах, зачехленные зенитные орудия на угловых башнях.

Широкий полумесяц бухты Ла Бока серебрился перед ним, отражая нестерпимый блеск полудня. На рейде стояла эскадра адмирала Деречо — внушительное, полное величия зрелище. «Левиафаны» по сравнению с крейсерами и миноносцами выглядели не так уж изящно, этакие серые здоровенные буханки, неуклюже покачивающиеся на волнах. Впрочем, буханки новехонькие. Вовремя Мораны их подогнали. Еще неизвестно, что собирался Деречо размещать на моранских вертолетоносцах, если бы на Южный берег не вторг… э, не пришли бы на помощь Макабрины, но у Южных Уст с авиацией небогато. А теперь каждый из двух «Левиафанов» несет на себе шестнадцать тяжелых вертолетов и четыре легких.

Кав совершил нехитрый подсчет и подумал, что для штурма Рокеды у него есть около четырех сотен человек. Учитывая, что на острове выстроены прекрасные укрепления, часть из которых возведена еще в то время, когда Рокеда принадлежала лорду Нуррану и, следовательно, Дару… И гарнизон там, по слухам, около тысячи. Ничего, после коронного макабринского ракетно-бомбового удара одного десантного батальона хватит с лихвой, а второй оставим в резерве. С макаброй шутки плохи.

На набережной его ждал катер — серый, с красными моранскими ромбами на золотом поле. Кав поздоровался, уселся и с наслаждением подставил лицо морскому ветру. Его ничуть не пугало противостояние с Лестаном, напротив, шерсть на загривке вставала дыбом и сердце колотилось быстрее. Впереди было море, в море — острова, которые раньше принадлежали Дару, за спиной — Южный Берег, который Кав уже считал полностью дарским (когда Рела вернется, он еще с ней поговорит). Есть куда развиваться. Осточертело сидеть в Алагранде, за время царствования Герейна ни одной войны приличной не было, так, ерунда на постном масле, быстрые вылазки да подавление недовольных.

Каву хотелось рычать, лаять и рваться с поводка, и еще хотелось прыгнуть через все Алое море и вцепиться в глотку самому Эль Янтару. С Макабринами тягаться — это вам не слабую женщину третировать!

На палубе «Короля Тао» его встретили радостными воплями. Тут были все свои — знакомые загорелые рожи, выгоревшие добела стриженые волосы, белые макабринские кители и сливочные обводы тяжелых вертолетов, макабры на хвостах. На носу робко жались четыре стрекозы южан — разведка и наблюдение.

— Кав! Чтоб тебя! Мы тут уже выпили по стопарю за упокой… то есть, за здоровье!

— Как тебе королевское гостеприимство?

— Голова-то цела, каторжник?

— Сэн Кавен, машина ваша в порядке, экипаж ждет распоряжений!

— Да ладно, потом, потом, дайте я его потрогаю… пустите! Н-ну, морда протокольная!

Кав улыбался, отвечал на приветствия, хлопал по налитым плечам и все продвигался по палубе к своей машине. Соскучился больше, чем по людям.

Оруженосец, Филико Лагарте, невысокий, рыжеволосый, в пилотском комбинезоне, с улыбкой стоял около глянцево блестящего «вурма», ждал, пока подойдет его рыцарь. Десантная команда радостно гоготала. Техник изображал лихорадочную деятельность, копался в вурмовых внутренностях и все время ронял ключ.

Макабрин с удовольствием втянул запах разогретой смазки, солярки, битума, заглянул в кабину. Там, над приборной панелью был аккуратно пристроен выдранный из какого-то журнала листок с портретом рейны — гордой, величественной, в королевском мундире и с высоко подобранными волосами. Кав вспомнил, как она, замотавшись в простыню, сидела рядом на кровати и отиралась о его плечо стриженой головой, как кошка. Зажмурился. Потом вспомнил мелодичный голос Вереска.

«Ты главное не забывай ее, зови все время. Сделай так, чтобы ее помнили. Если будет удача…»

— Слышь, Сев, дай мне банку с черной краской и чем мазать.

Техник, недоумевая, подал.

Кав оглядел притихшую бригаду, потряс банку, сковырнул крышку, макнул широкую кисть в жидкую черноту и большими буквами вывел на фюзеляже — «Амарела».

Инсанья накатила, как океанский прилив. В туманном лесу, опоясывающем Аркс Малеум, стремительно расцветала весна. Косые солнечные лучи, льющиеся ниоткуда, перекрещивались на изъеденных морщинами стволах деревьев. Рыжее, нежно-зеленое, пухово-желтое, небесно-голубое: краски ласкали глаз. Всадники перекликались, свиристели птицы, чуть не на глазах расцветали крокусы и подснежники. Снег исчез, будто бы его и не было. Рела миновала куст боярышника, усыпанный старыми, темно-алыми зимними ягодами, рядом с которыми распускались нежные трубочки листьев и благоухали сливочно-белые, гроздьями, цветы. Яростно клекотали ловчие птицы.

Амарела подобрала повод, стиснула кобылу ногами, та послушно перескочила поваленное бревно, позеленевшее, с лезущими из-под коры мелкими голубыми цветами. Прыжок болезненно отозвался в животе.

Наверное, не стоит в моем положении скакать верхом, подумала она, но потом глянула на едущую рядом темноволосую слуа в алом и золотом, чья беременность была куда заметнее ее собственной, и решила не беспокоиться.

Лес заполнился гулом рожков, лаем собак. Инсанья — стремительно накатывающая в Полуночи весна, или же тень весны, за которой немедленно следует ледяное дыхание зимних вьюг и стылый туман снова окутывает землю. Амарела не представляла, как при таких плясках в полуночных землях хоть что-то могло выжить, но ей казалось. что так было испокон веков, и что сама она всю жизнь помнит скачки погоды и климатические выверты, которые могли бы загнать в могилу самую стойкую тварь, самое неприхотливое дерево.

Слуа всегда выезжали в лес во время инсаньи, так как в быстро движущейся полосе благодатного тепла бежала дичь: малые звери, такие, как зайцы, куницы, белки, дичь покрупнее, вроде кабанов и оленей, и совсем уж причудливые существа, чудесные и невероятно опасные. Запасы в Аркс Малеум скудели быстро и их требовалось пополнять.

На глазах у Амарелы Къарай метнул копье и поразил оленя. Красавец с пышной зимней шубой и ветвистыми рогами ткнулся коленями передних ног в землю, и потом тяжело завалился на бок, древко торчало у него из груди. Женщины снимали клобучки с соколов и ястребов, спускали их, прозрачный, звенящий весенний воздух полнился яростными криками, предсмертными воплями избиваемой дичи, радостными возгласами охотников.

Амарела дернула повод, притормозила, кобыла подкинула задом, переступая через очередное гнилое бревно. Боль в животе усилилась и стала тянущей. Лоб покрылся испариной, Амарела утерлась рукавом. Кобыла снова переступила и мир начал тошнотворно крениться.

— Окстись, дева, — рявкнула Ружмена, проезжая мимо. — Куда тебя несет, человечка! Ребенка потеряешь! Езжай шагом. Какие же вы хлипкие, дакини.

Рейна бросила повод и оставила попытки следовать разноцветному отряду слуа. Глаза нестерпимо резало.

Нет, это не лошадь ее растрясла. Кто-то звал ее, издалека, будто из глубин сознания, какие-то голоса…

А-ма-ре-ла, А-ма-ре-ла! скандировали они. Пришло ощущение жаркого дня, синего неба, губы обдало солеными брызгами. Кто-то очень близкий и знакомый стоял рядом, улыбался, опираясь рукой на раскаленный, металлический, плавно выгнутый…обо что? Железные стрекозы с пустыми брюшками, ровная широченная плоскость, плавное качание волн.

А-ма-ре-ла!

Забытый огненный диск плыл по небу и рассыпал жаркие лучи. Твердые пальцы, широкое запястье, металлический холод тяжелого браслета на руке…

Амарела вздрогнула и очнулась.

Часы, это называется часы. У него были такие… тяжеленные, командирские.

Кругом шумел лес, пенилась инсанья, перекликивались и перепевались рожками охотники.

Подъехал Киаран — невысокий, в охотничьей одежде, крашеной вайдой и отварами коры. Отвел со смуглого лица упавшие волосы.

— Что случилось?

Глянул темными, проницательными глазами мага.

— Н-ничего. Я наверное еще не очень хорошо себя чувствую. Вернусь домой.

От основного отряда все время отъезжали слуа, везли в крепость битую дичь, оленьи и кабаньи туши. Потом мясо закоптят в можжевеловом дыму, кишки и ливер пустят на колбасы, из шкур получатся меховые одеяла. Когда мороз клещами схватывает землю за волшебными границами Холма Яблок, хорошо укрыться теплым, налить себе густое и горячее козье молоко с пряностями, створоженное кислым соком. За время жизни в Аркс Малеум Амарела научилась потрошить и ощипывать птицу, помогать женщинам на кухне. Воспоминания почти не тревожили ее, только вот сейчас… Мучительные усилия разума припомнить что-то напрочь забытое заставили землю сделать оборот вокруг своей оси. Она опять прижала руку к виску, кобыла заплясала.

— Там Къяарай собирается оленя везти, — сказал Киаран, в голосе его слышалась тревога. — С ним поезжай.

— Да…конечно. А ты не вернешься?

— Я отцу нужен. Он хотел задержаться до самого конца. На границе инсаньи бегут и летят самые страшные твари. А я чую, когда граница подходит.

— Не страшно тебе?

— Страшно, — Киаран улыбнулся. — Но отец велел остаться. Он хочет поохотиться на что-нибудь посерьезнее оленя.

— Ну, удачи вам.

Амарела развернула кобылу и поскакала к людям Къарая. Среди слуа действовали какие-то молчаливые договоренности, союзы, внутренние потоки и течения, в которых она так и не смогла разобраться. У сыновей и дочерей короля Тьяве были свои маленькие дворы, и конкуренция, а иногда один слуа уходил от одного покровителя и переходил к другому, почему — кто его знает. Только жрицы в синем не держали ничью сторону и занимались календарем, работами в замке и заготовкой еды, раздавали приказы и советы, их слушали и почитали.

Къарай кивнул Амареле и подал знак своему маленькому отряду. Порысили лесной тропой, которая и тропой-то не была, так, более редкие деревья, просветы в буреломе и проплешины свежей кислицы. У засыпанных сухой хвоей сосновых корней Амарела углядела кабанью лежку. Через светлый подлесок порскнул заяц, наполовину белый, наполовину серый, словно в ми-парти, видно не определился. Орали птицы. С мохнатой еловой ветки зелеными глазами глянул гулон.

Если бы не толкающиеся под сердцем воспоминания, она была бы здесь, как дома. Но это не так… где ее дом?

Свисающая с седла запрокинутая оленья голова глянула остекленелым глазом, серый язык вывален. Рога светлели прихотливыми изгибами. У гнедого жеребца Къарая была синяя суконная попона, зубчатый нагрудник, вышитый вприкреп золотом. У полуночных коней нет ни клыков, ни когтей — красивые холеные звери с сухими ногами и точеными головами. Связка подстреленных куропаток била гнедого по лоснящемуся крупу. Хвост заплетен синими лентами.

Потянуло холодом. Зеленые листья затряслись, зашумели. Кобыла дернула головой, фыркнула.

— Поспешим, — крикнул Къярай.

Лес расступился и Злой Холм встал перед ними в клочьях тумана, с серыми выступами крепостных стен и заплатами зелени.

В границах Аркс Малеум было все так же тепло, туманно, бессолнечно. Амарела оставила лошадь в конюшне и пошла к Ружмене.

— Живот болит, — пожаловалась она.

Ружмена долго разглядывала рейну бесстрастными темными глазами, потом пожала плечами.

— Много думаешь. Твоему сыну это не нравится.

Вспомнить бы еще, кто отец…

Через открытую арку она вышла на внешнюю галерею крепости. В неплотном тумане проглядывали извивы дороги. Смеркалось, круглый двор внизу был заполнен слуа в ярких одеждах. Они оживленно переговаривались, женщины, не ездившие на охоту, пришли взглянуть на добычу. Къарай указывал на рога добытого красавца, говорил что-то одной из жриц, подбоченясь. Его люди смеялись.

Амарела снова глянула на дорогу. Киаран был таким обеспокоенным. А прошло уже больше часа. Достаточно ли времени, чтобы добыть действительно большую тварь? На кого собрался поохотиться грозный повелитель слуа? На дракона? Вайверна? Наймарэ?

Вспышкой вспомнились безгубый рот до ушей и щучьи зубы, темные прорези глаз и белые слипшиеся пряди волос, рейна передернула плечами.

Ведь Асерли где-то в Полночи… Может ли он отыскать ее здесь. Асерли. Она помнит эту тварь, но что их связывает?

В тумане почудилось движение. Амарела пригляделась — возвращались оставшиеся слуа. Сейчас не разглядеть, но пять или шесть всадников поднимались по изгибам дороги. Она различила серо-стального жеребца Тьяве и облегченно выдохнула. Всадники приближались, она снова всмотрелась, неверные движения серых клочьев обманывали зрение. Нет, конь принадлежит Тьяве, но в седле не он… Тонкая фигурка с развевающимися тускло-рыжими волосами, в зеленом платье.

Кунла.

Киарана не видно.

Амарела испугалась. Потом начала успокаивать себя — возможно эти двое задержались совсем сильно, Тьяве силен и любит риск.

За границами Аркс Малеум белыми вихрями завивалась метель. Весна закончилась.

Всадники въехали во двор, Кунла спешилась. Къярай оставил оленя, обернулся к ней, что-то спросил, Амарела не расслышала, что. Серый конь шарахнулся. Кунла, не останавливаясь, шагнула к брату, коротко двинула рукой. Кьярай словно налетел на стену, с секунду стоял неподвижно, потом упал навзничь, прижимая растопыренные пальцы к алому пятну под ребрами.

Закричала женщина. Люди Къарая схватились за мечи. Звенькнула тетива — один из приехавших с Кунлой выстрелил из лука, не слезая с лошади. Погнал ее коротким галопом по периметру двора, посылая новые и новые стрелы. Кто-то метнул нож. Лучник осел в седле, потом накренился, вылетел, застряв ногой в стремени, и лошадь поволокла его по каменным плитам. Серое окрасилось красным. Тишина сменилась лязгом и криками. Амарела зажала себе рот ладонью и зажмурилась.

Такое уже случалось.

Такое уже было с ней.

Глава 13

Луношип, отцово копье — мореный ясень, окованная серебром бронза — неслышно взвыл серебряной пустулой в черном черене, окликая жертву, прочертил длинную дугу — и вошел дракону под надбровный щиток, точно в правый глаз.

Плоская башка взвилась на длинной шее, тварь вскочила, топча добычу. Плеснули пегие крыла, разметывая песок, гальку и мелкую воду ручья. Тварь сипло заорала, из пасти вырвалась дымящаяся струя, зигзагами поливая мокрый берег. Пятна немедленно вспенились, зашипели, повалил желтый пар. Запахло кислотой.

Отец выхватил меч и рыскнул вправо, в слепую зону. Перескочил ударивший плетью хвост, веер песка осыпал его с ног до головы. Куда он метит, под крыло или под переднюю лапу?

Тварь крутанулась на месте, дико размахивая башкой — от рывков Луношип издавал жуткие глотающие звуки и качался в глазнице, не желая выпадать.

Отец отступил к камням, за которыми прятался Киаран, позволяя дракону крутиться колесом, взметывая полотнища мокрого песка. Нарочитая выверенная неспешность, казалось, он просто отодвинулся от центра урагана, из участника сделавшись зрителем, но Киаран прекрасно понимал цену этой неспешности. Он сам бы не успел ни отпрыгнуть, ни откатиться, мигом попал бы безумную молотилку.

Глядя, как пляшет на мелководье полуслепая тварь в броне цвета инея и пепла, в черных пятнах, словно ожогах или язвах, Киаран на мгновение задохнулся от острого предчувствия.

Он задержал дыхание, потом с силой выдохнул. Это уже не первый спазм паникующего тела — стужа идет, приближается гибель — но чутье подсказывает: есть еще время. Отец тоже это чувствует, не так остро, но все-таки. Еще бы он не чувствовал!

Отцу нравится переступать грань допустимого, щедро расходуя свою удачу, сгорающую сейчас стремительно, как хворост на костре.

— Далеко ли до зимы? — спросил он, не оборачиваясь.

— Немного времени у тебя есть, отец.

Тварь замерла, распластав над водой крылья и низко опустив голову, почти зарывшись носом в ручей. Вода у ее ноздрей бурлила. Все шипы и сабли спинного хребта отражали сизый свет темнеющего на глазах неба.

Ну, падай! Падай! — беззвучно заклинал ее Киаран, готовый скормить свою невеликую удачу уносящимся мгновеньям инсаньи.

Отец, встряхнув пурпурно-ржавой гривой, скользнул от камней к дракону, поднырнул под крыло — и тотчас выкатился прочь, опережая неистовый хлопок по воде. Вслед за росчерком меча пронеслась дугой черная лента драконьей крови. Момент — и все потонуло в шипении и клубах желтого пара.

Тварь заорала, распялив пасть, забила крыльями, рванулась вперед, явно пытаясь взлететь — прямиком навстречу зиме. Отец, в промокшей одежде, со слипшимися волосами, кинулся за ней.

Киаран побежал за ними, по берегу, и все дальше от ждущих в ольховнике лошадей. Пропасть пропащая, этот дракон! Слишком большой, слишком живучий. Раны его ослабят, но не убьют, а вот Луношип — выпьет, однако это может произойти слишком поздно. Стужа нагрянет быстрее. А отец не оставит Луношип.

Навстречу, вместе с бледным туманом, текла смертная стынь. Кустики речной травы на глазах одевались солью и пеплом, стебли сворачивались спиралью, расцветая ледяными звездами. В воздухе повис нежнейший стеклянный звон. Киаран стиснул зубы — его снова прошило, пронизало предчувствием утраты, неотвратимой, как зима.

Луношип посвистывал пустулой, бестелесный его голос сосал сердце.

— Поспеши, отец!

Тот не ответил, прыгая через камни на берегу.

Из-за слепоты дракона занесло влево, он врезался в склон и снова завопил, шаркая хвостом. Песок и скошенный тростник полетели во все стороны, облепили Киарану плащ. Дракон лязгнул клыками, цапая воздух, заросли ракиты, в которых мелькнула тускло-красная грива, состригая пастью ветки и деревца, уже осыпанные инеем.

Сверкнуло серебряное лезвие — и тварь вздыбилась, полностью ослепленная — в одном глазу у нее торчал Луношип, в другом — по гарду вбитый меч. Крылья хлестнули землю, подняв лоскутья песка, сверкающие слюдяным крошевом, беспорядочно бьющая лапами туша завалилась на бок, с хрустом сминая длинные кости крыл. Хвост дернулся, ломая молочный лед, схвативший воду.

Киаран, спотыкаясь, взлетел на склон.

— Отец!

Тот выкатился ему под ноги из посеребренной травы — чуть выше зарылась в песок седая, в черных оспинах, голова дракона. Луношип обломился почти у самого бронзового кольца. Из глазниц и пасти у дракона текло. Черные кляксы испятнали песок — трава и ветки, попавшие в них, сделались золой.

— Готов, — прошипел отец. — Свисти, сын, зови коней.

Вставать он не спешил, и Киаран с испугом увидел, что отец держится за голень над отворотом сапога.

Он сунул пальцы в рот и засвистел, а потом присел рядом с отцом.

— Что с ногой?

— Ерунда. Смотри, какая тварюка! Смотри хорошо — тебе повествовать о нашей битве, и только посмей сказать, что дракон был недостаточно велик и силен!

— Я смотрю и вижу, — ответил Киаран, поднимаясь. — Эта тварь под силу девятерым, но не одному.

Отец довольно расхохотался. От дыхания его поднимался пар.

— Да! Истинно так! Достань Луношип. Далеко ли до зимы?

Киаран нахмурился, прислушиваясь.

— Она почти здесь.

Земля не отдавалась топотом копыт и берег был неподвижен. Ручей заволокло ледяным туманом. Воздух пах пустотой. Киаран снова засвистел.

— Кони не идут, отец.

Тот зло глянул на сына и засвистал сам — ему это удавалось хуже, чем Киарану, и звук заглох в тумане.

— Не могли они сбежать, — отец тряхнул оледеневшей гривой. — Твой мог, а мой Рокот не трус.

— Наверное их спугнула какая-нибудь тварь.

Или сожрала.

А ты, Инсатьявль, отец мой, щедро раздарил свое золото родичам на удачную охоту, разметал его по берегу, и ни крохи не оставил на возвращение.

Отец глядел Киарану в лицо, и Киаран видел, как седеют от инея его брови и волосы.

— Ты можешь идти?

— Даже если бы мог, от зимы на двух ногах не убежишь. — Отец нахмурился и посмотрел в ту сторону, откуда летели белые мухи и дышала смерть. — Парень, похоже, тебе пора. Что ты делаешь?

Киаран выпрямился, сложив руки у груди. То, что у него имелось, не шло в сравнение с тем, что имел отец еще сегодня утром, и что он так расточительно потратил.

Инсатьявль счастливый. Дай ему уголек — он раздует пламя.

Только дай ему уголек.

Киаран протянул руки — возьми!

— И не подумаю, — фыркнул отец. — Тебе еще бегом бежать отсюда, олененок. Расскажи всем. Луношип не забудь.

— Бери! Я знаю, что делаю. — Киаран с силой прижал ладонь к отцовой груди, к яремной впадине, и с удовлетворением ощутил, как, вопреки словам, отец принял глоток его удачи.

С некоторым усилием, упершись ногой в драконий надбровный щиток, Киаран выдернул меч, а потом Луношип, липкий от леденеющей крови. Кожа на перчатках сразу же покоробилась.

— Обопрись на меня.

Впервые в жизни отец оперся о него, о младшего, позволил вести себя, хоть и прошел всего несколько шагов вниз по склону, сквозь начинающуюся пургу.

— Беги, Киаран, — твердил он. — Тебе пора.

Киаран посадил отца на землю между вытянутых драконьих лап. Воткнул меч между пластинами брони и навалился всем телом. Туша немного защищала от ветра и снега, но холод уже перехватывал дыхание, и ноздри слипались.

— Что ты делаешь, дай я, — Инсатьявль оттолкнул сына, приподнявшись на колене, вспорол драконье брюхо.

Оттуда повалил пар, плеснуло черным, грузно поползли петлистые внутренности, их сразу же осыпало инеем.

— Это безумие, Киаран. Зима превратит любую плоть в труху.

— Вот именно. Его, — он ткнул в дракона, — превратит. А тебя — нет. А я найду тебя и разбужу. Клянусь, отец.

— Безумие, — повторил Инсатьявль. — Но альмы тебе это зачтут, мальчик.

Он коротко обнял сына. Киаран нагнулся, поддел плечом край и раздвинул щель в драконьем брюхе. Отец, расталкивая индевеющие внутренности, вполз боком в открывшуюся пещеру.

— Проклятая тварь все-таки заполучила меня в брюхо, — пробормотал он на прощание. — Но это ей не в радость. Беги, сын, не жди.

Ждать уже было нельзя — и тело и чутье кричали об этом, заглушая голос разума. Но тем легче фюльгья возьмет власть.

— Я разбужу тебя, отец, — повторил Киаран, отступил на шаг, и щель сомкнулась. Язык его не слушался. Негнущимися руками он засунул обломок Луношипа за пояс и повернулся спиной к зиме.

Серый олень, огромными прыжками догоняющий инсанью, не думал уже ни о чем — он хотел выжить, и делал для этого все возможное.

Ньет пристроился за рулем моторки и молча разглядывал сцапавшего его полуночного. Фоларийскую девку пришлось взять с собой, сторож, хоть и получил свою мзду, категорически отказался от дальнейшего сотрудничества. Теперь она жалась на корме, одетая в синее кримпленовое платье, из прочной ткани которого тут и там торчали белесые шипы. Волосы ей Ньет кое-как заплел в косу, на плечи накинул брезентовую куртку — вот сколько имущества у него накопилось. Из под подола платья торчал чешуйчатый хвост. Полуночного девка дичилась и смотрела на него с подозрением, норовила отползти подальше. Ньет же занимался ставшей уже привычной возней с лодкой, паковал какие-то мелочи, только бы не разговаривать с этой тварью.

Вышли в море рано утром, было очень свежо. У Ньета начали подмерзать босые ноги, хотя он к холоду был равнодушен. Девка притихла и лирично таращилась на серое небо, в котором было пусто — полуночных разогнали уже часам к трем. Хотя в море наверняка что-то плавает. Но, куда деваться… ууу, чертов притвора, подкрался со спины! Тащись теперь из-за него неизвестно куда и там погибни.

Чертов притвора сидел рядом, положив руку на борт, с любопытством разглядывал необъятные просторы Полуночного моря. Профиль у него был четкий, соразмерный — хоть на монету. Глянцевые серые пряди выбивались из-под синей зюйдвестки, темно-синяя же штормовка — купил в местном магазинчике прямо в порту — застегнута на все пуговицы, воротник поднят. Ньет шмыгнул носом и нахохлился, поджимая пальцы ног. Ему чертовски не хотелось никуда нырять. Моторка тарахтела. Брызгало соленой водой, миновавшей лобовое стекло. Воняло бензином.

— Сначала пойдем в Новый Аннаэ, там переночуем, — сказал полуночный. — Сразу до вышки не доберемся. Сдалось им построить город почти на границе моря Мертвых.

Ньет пожал плечами.

Новый Аннаэ, небольшой городок, притулившийся на узкой длинной косе, вдающейся в Полуночное море, был построен Даром и Найфрагиром для поддержки нефтяных платформ. Ничего здесь не было — ни плодородной земли, ни полезных ископаемых, ни хорошей охоты. Ряды невысоких серых зданий, гостиница, пристань, узкоколейка, — наверное сюда приезжали специалисты с платформ передохнуть и отмыться, забыть на время про тошнотворное качание серых волн. Единственная высокая постройка в городе, шестиэтажное представительство «Каманы», торчала посередине Нового Аннаэ, рядом с гостиницей.

Сейчас город был совершенно пуст. Покачивались ржавые цепи на пристани, шумел прибой, но люди покинули плохо укрепленный город под натиском Полночи.

— Тут заночуем, — распорядился полуночный.

Пришвартовались. Ньет на руках перенес фоларицу на пристань, посадил на серую бетонку. Неужто люди всегда так мыкаются — у них вещи, ближние, еще некоторые питомцев заводят… вот забота.

Полуночный стоял рядом, оглядывался — ему и дела было мало.

Заночевали в здании администрации порта, из которого пришлось выгнать угнездившуюся тварюку, многоглазую и хвостатую, с диковинными радужными крыльями. Полуночный отворил покосившуюся дверь и завыл, ощерив клыки. Ньет прижал руки к ушам, фоларица вцепилась в его штанину, раздирая ткань когтями. Тварюка обиженно заверещала и пустилась бежать, вылезла в разбитое окно, повисла на раме, как кошка, потом спланировала вниз. Вместе с ней разлетелись еще какие-то, мелкие, плоские, вроде лиловых бахромчатых полотенец.

— Видели бы меня родичи, — грустно сказал ньетов пленитель и пригорюнился.

Кто тебя просил идти Холодному Господину служить, хотел спросить Ньет, но благоразумно промолчал и поволок фоларицу по коридору, надеясь отыскать место, пригодное для ночлега.

Спалось ему худо, то ли море звало обратно, то ли близость полуночного сказывалась. Ньета донимали кошмары. Виделась каменная башня, внутри которой он бежал вверх, сбивая ноги и оскальзываясь. Болело рассаженное колено. Следом спешила смерть, он знал это точно. Сон повторялся. Всякий раз Ньет выбегал на зубчатую площадку через открытый люк, полной грудью вдыхал сладкий и солоноватый морской воздух, а потом тошнотворно медленно поворачивался к темнеющему прямоугольнику прохода и пятился к зубцам. Под утро он устал бесконечно бегать по скудно освещенной винтовой лестнице, сполз с дивана в чьем-то бывшем кабинете, и остаток ночи провел, сидя на подоконнике, глядя на темный пустой город. Полуночный мирно дремал, завернувшись в содранную с окна плюшевую занавеску, подложив ладони под щеку. Серебряные волосы рассыпались светлыми перьями. Рядом свернулась клубком фоларица, откидывала во сне голову с плотно сомкнутыми веками без ресниц, щерила зубы. В переулках завывали и стенали какие-то твари. Ньет зажмурился, обнял колени и стал ждать солнышка.

К шельфу подошли к середине следующего дня, волны были, но несильные, лодка хорошо слушалась руля и почти не рыскала. Выкинули якорь, сделанный прежними хозяевами лодки из старой чугунной сковороды и нескольких кусков железа. Покинутая людьми вышка высилась из моря бетонной глыбой. Остров горбатился рядом, белый, серый, зеленый, коричневый, пустынный.

Ньет наспех прожевал бутерброд с сайрой, посмотрел на серую, мелко рябившую воду.

— Надо найти самолет с двумя широкими серебряными полосами на крыльях, — сказал полуночный. — Поглядеть, есть ли кто внутри. Если фонарь открыт, поплавай рядом, поищи тело. Может быть, оно запуталось в парашюте.

— А ты, надо думать, станешь сверху голосом отгонять от меня полуночных, — мрачно сказал Ньет.

— Что поделаешь, жизнь вообще несправедлива.

Фоларица прислушивалась, раскрыв голубые глазищи, будто понимала что.

Ньет горестно вздохнул, начал стаскивать с себя одежду.

— Лодку стереги.

— Будь спокоен.

— Если что, крикни или хоть шепни в воду, я услышу. Каньета меня зовут. Только губами воды коснись и по имени позови.

Полуночный кивнул.

Он разделся и прыгнул в воду, не качнув лодки. Почти в тот же миг вода вскипела, и рядом с ним пронеслось шипастое хвостатое тело, облеченное синей тканью — девица все-таки прыгнула за ним. Ну и хорошо, может быть, уже оклемалась и уплывет куда-нибудь по своим делам. Хотя здесь не ее территория, сожрут, как пить дать…

Ньет быстро погружался, вслушиваясь в пение воды в ушах. Перекидываться не хотелось. Днище лодки серело наверху, на яркой поверхности воды. Вниз от нее шел темный стебель якорного каната. Он слишком поздно сообразил, что происходит что-то не то.

Гибель великого полуночного фолари не прошла бесследно для этих вод.

Ньета словно кипятком ожгло. Он выгнулся в толще воды, как комариная личинка, раскрыл рот в беззвучном вопле. Пение воздушных пузырьков превратилось в скрежет. Глухо ухали разрывы глубинных бомб, стиснуло ребра.

Он онемел, оглох и ослеп, охваченный чужой памятью, смертной тоской и дикой темной яростью. Наверное, так и болтался бы в море, потеряв сознание, ошеломленный вторжением воспоминаний, выплеснутых здесь, но кто-то больно рванул за волосы, потащил наверх. Ньет начал отбиваться, проморгался, увидел, что фоларица парит рядом, обеспокоенно заглядывает ему в лицо. Во рту держался привкус ледяной горькой воды, конечности сводило.

Пришлось привыкать, наводить в голове порядок, неторопливо погружаться, отгораживаясь от волн чужой памяти. На фоларийскую девку эхо гибели Стурворма не произвела никакого впечатления, очень уж мало у нее было собственного сознания. Информация выплескивалась из него, как из мелкого блюдца, не задерживаясь. А Ньет мучился, стискивало виски, в глазах рябило. Поэтому самолет первой нашла она — видно уловила что-то из сказанного полуночным. Легкая полузанесенная илом стрекоза, все еще хищная, сохранившая полное вооружение, лежала на грунте одним серебряным крылом вверх, второе вошло в трещину. Плексигласовый фонарь был откинут, пустое нутро кабины, сиденье пилота, приборную доску затянуло илом. Фоларица вилась вокруг, довольная, что угодила — она нерушимо выбрала Ньета вожаком и уплывать не собиралась. Синее платье всплывало вокруг ее шипов причудливыми струями.

Ньет тщательно обследовал дно вокруг упавшего самолета, ничего не нашел и поднялся наверх. Пока обыскали остров, совсем стемнело. Поиски прошли впустую. На ночлег устроились в лодке, подняв брезентовый полог — не было ни сил, ни желания ночевать в разореном поселке.

— Дорого далось найлам стремление к цивилизации, — задумчиво сказал полуночный, грызя сухарь.

— Теперь отпустишь нас? — Ньета волновало только одно.

— А куда ты собрался?

— Мне надо в Химеру, на капище Нальфран. В Аннаэ есть одно, но маленькое… она не ответила.

— А что ты хочешь у нее спросить?

— Неважно.

Во сне он снова видел башню, винтовую лестницу и косые зубцы, меж которыми плыло холодное небо.

Амарела отступила с балкона, нащупав руками дверь. Она не могла оторвать взгляд от резни во дворе. Разум бунтовал и отказывался верить, что кажущийся безопасным Аркс Малеум вдруг превратился в кипящий ад. Выскочила в коридор, подобрала юбки, собираясь бежать. Но куда? Мимо прошла незнакомая жрица в сером платье, ее лицо было бесстрастным.

— Что происходит? — Амарела схватила ее за рукав.

— Королеская семья заново делит трон, — спокойно сказала жрица. — Ступай в свои покои.

— А король Тьяве?

— У Аркс Малеум больше нет короля.

За стенкой послышались злобные выкрики, ляг оружия. Кто-то зашипел, потом взвыл, послышался звук падения. По вискам рейны ползли холодные капли пота. Она заставила себя идти неспешно, как шла жрица, но все внутри кричало об опасности и о том, что нужно спрятаться. У перекрестья коридора лежал мертвый слуа с располосованным горлом. Амарела задела труп краем подола и попятилась. В пустые, без ставней, окна отблескивало красным. Вдоль стенки целеустремленно пробиралась девочка в красном платье.

Дочка Къарая! Ее тоже убьют! Только что погиб ее отец.

В конце коридор показались вооруженные слуа, все еще охотничьей одежде. Они шагали в сторону Амарелы. Та кинулась к девочке, думая хотя бы загородить ребенка собой.

— Тетя, ты что! Бежим!

Маленькая ручка вцепилась в ее руку и требовательно потянула в сторону, в неприметный узкий проем в стене.

— Нельзя на дороге путаться, когда в замке убивают!

Она деловито перебирала башмачками, следуя каким-то хорошо известным путем, коридор изгибался, становился все уже, пересекся галереей, в конце концов закончился шаткой деревянной лесенкой, ведущей к отверстию в потолке. Из отверстия неслось умиротворяющее курлыканье и сыпались соломинки, золотясь в лучах света, падающего из ниоткуда. Сильно пахло птичьим пометом и прелым зерном.

Девочка белкой взлетела по ступенькам и высунула из темного квадрата белокурую головку.

— Забирайся!

Амарела, еле держась, вскарабкалась наверх, потом они общими усилиями втащили лестницу. Наверху оказалось просторное помещение с высокими сводами и парой запертых дверей, видимо это была внутренность одной из башенок, а двери вели на крышу. Голуби — сизые, белые, пестрые, сидели тут и там, на жердочках и шестках, на пустых переплетах рам, выпархивали наружу, сверкая оперением в этом льющемся, золотом, неестественном свете.

Рейна опустилась на охапку соломы, обхватила голову ладонями. Девочка спокойно выглядывала в окно, потом личико ее омрачилось.

— Дня три отсиживаться, — сказала она. — Жалко короля Тьяве.

А твоего отца не жалко, хотела было спросить Амарела, но прикусила язык. У нее ум за разум заходил от этой равнодушной резни.

— Киаран тоже не вернулся, — продолжала болтать девочка.

Курлыкали голуби.

— Он бездельник, никчемный. У него фюльгья есть. Жрицы говорят, что хорошо колдовать может только женщина, мужская магия бесполезная.

Она надулась и вздохнула, потом начала чертить пальчиком в пыли на каменных плитах.

— Мне вот не разрешили фюльгью завести. Я бы хотела… Может кошку. Или птицу. Но жрицы говорят, что это бесполезное умение. А у Киарана есть. Он где нибудь оленем бегает, съедят его, наверное. Так ему и надо.

— Я хочу отсюда уйти, — тоскливо сказала Амарела. — Хочу домой.

Она подумала о своем ребенке, и что он родится тут, в сердце Полночи. Если родится. До сих пор она выживала чудом и милостью короля Тьяве. Но теперь Аркс Малеум отторгал ее, как кисельная толща отторгает пузырек воздуха.

— Ну так иди, — девочка с непониманием посмотрела на нее. — Ты не наша. Тебя здесь ничего не держит. Это мы прикованы к Аркс Малеум все дни, кроме четырех. Папа обещал меня на Дикую охоту взять, но теперь уж не возьмет.

Она снова с сожалением вздохнула. Во дворе раздавались крики.

— Я не помню, куда мне идти.

— В Полночи это не важно, — серьезно сказала девочка. Она прикинула что-то на глаз, взяла горсть соломы, сноровисто скрутила ее в жгут, положила на пол. Потом принялась крутить еще один, будто в куклы играла.

— Киаран бесполезный, а я полезная. Вставай на дорожку.

Амарела нерешительно поднялась, наступила на неровно скрученный жгут.

— А теперь закрой глаза и иди.

Амарела изо всех сил зажмурилась, инстинктивно вытянула вперед руки и шагнула, каждую секунду ожидая столкновения со стеной. Но руки всякий раз встречали пустоту.

А потом ей в лицо ударил ветер.

Глава 14

Он увидел на холме группу всадников с собаками и остановился, испытывая смешанные чувства — облегчение и тревогу. Чувства были данностью — серый олень не знал, откуда они взялись, и что их вызвало.

Вместо того, чтобы мчаться от зимы прочь, всадники стояли на гребне и ждали, повернувшись к стуже лицом. Олень смутно помнил их, особенно рыжеволосую женщину в зеленом платье, и серого, как серебро, коня под ней. Среди всадников он заметил пару лошадей без верховых, и это тоже его обеспокоило. Что-то было не так.

Он встряхнул головой с молодыми рогами о немногих ветках, навострил уши. Женщина в зеленом платье подняла руку и указала прямо на него — через долину, каменистые осыпи и побитую инеем траву. Белые собаки хлынули по склону вниз, воздух загремел от лая.

Олень попятился, прянул в сторону — и понесся стремглав по долине, меж холмов. Правый бок жгло приливом стужи, слева приближалась свора, зажимая в клещи. Он забирал вправо, покуда дыхание не стало мелеть от холода, и во рту не появился вкус крови. Но лай тоже осип и пресекся, гон сместился с левого бока за спину. Олень вырвался из ловушки, теперь дело было только в скорости. Он несся по лезвию зимы, и ветер выл у него в ушах.

Проломив камыши, рухнул в черную воду старицы — в другое время он поостерегся бы даже пить из нее — проплыл между желтых плоских листьев в пятнах и язвинах, нацеплял на бока клубки колючих водорослей, кое-как выбрался по топкому берегу. Не встряхнувшись, помчался дальше, по большой дуге уходя от ледяной границы.

Теперь он бежал по каменистой равнине, вздыбленной зубьями скал, пересеченной оврагами, расчерченной мореновыми осыпями и песчаными руслами никогда не существовавших рек. Недавняя инсанья миновала эту землю, полуспящую, забывшую о весне, не помнящую о вьюгах. Здесь цвели только каменные розы, стеклисто блестящие под серым небом, и выходы цветных металлов полосовали ребра скал. Белые псы не отставали, они давно уже не лаяли, но оленя догонял, толкал в спину, подстегивал колотящееся сердце тяжелый ритм их дыхания.

Он знал, что не сможет ни оторваться далеко, ни сбросить погоню со следа. Силился вспомнить, как ему раньше удавалось убежать от них? Что-то ему помогало. Или кто-то?

Полосатые скалы сдвинулись, олень бежал по сухому руслу, прыгая через скользкие сланцевые ступени, через кремнистые гребни, торчащие из песка. Зигзаг неба над головой сжимался до рваной, зубчатой полосы. Ущелье повернуло и кончилось — тесный проход заперла ребристая, исполосованная рыжим скала.

Он поскользнулся, больно ударив колено, оперся ладонью о камень и встал, тяжко дыша. Закинул голову — громады скал уходили вверх, и небо, пустое, с летящими наискосок серыми облаками, было совсем близко — рукой подать.

Теперь Киарану предстояло разбираться, куда союзник затащил его. Он сразу полез наверх, не дожидаясь, когда подбегут кунловы собаки, благо, что выветренные скалы годились для лазания. Многоголосый лай грянул в ущелье — погоня увидела его. Задохнувшийся, с таким же колотящимся, как у фюльгьи, сердцем, Киаран подтянулся, заполз на узкую полку и глянул вниз.

Псы бесновались у подножия, наскакивая на скальную стенку, сверху отлично было видно два десятка раззявленных глоток и горящие алым глаза. На узком карнизе можно было только стоять, и Киаран снова полез наверх. Скала потеряла наклон, сделалась вертикальной. Чем выше, тем труднее лезть, Киаран вытащил Луношип и вонзил его в трещину. Подтянулся — еще одна площадка, просторнее предыдущей. Киаран лег на живот, выдернул обломок копья — да так и остался лежать на скальной полке, глядя вниз, на своих преследователей.

Они не уйдут. Тут, на скале, можно просидеть вечность, они не уйдут. Хотя вечность просидеть не получится — прежде, чем помрешь от голода или жажды, тебя найдет и сожрет какая-нибудь летучая тварь. Одна радость, что собакам даже косточек не достанется.

Это Кунла увела коней. Из-за нее отец не смог вернуться. Кунла ждала оленя на полпути и спустила собак.

Даже если я отсюда выберусь, куда мне идти? Кунла сделает все, чтобы я не добрался до Аркс Малеум и не рассказал о ее предательстве. Если бы как-нибудь удалось оповестить Къярая…

Но удачи у Киарана почти совсем не осталось.

Он перевернулся на спину и стал смотреть в серое небо, где высоко-высоко кружили птицы.

Жрицы Аркс Малеум сильны, и свора собак не остановила бы ни одну из них. Но смогли бы они что-то сделать вне стен Аркс Малеум, вот тут, на скале? Киаран вздохнул.

Они не позволили бы загнать себя на скалу. Они бы вообще тут не оказались. Они не покидают Холма Яблок и не шляются по лесам в шкуре своей фюльгьи, от которой одна только польза — быстрые ноги.

У них и фюльгий-то нет, зачем в стенах крепости бестолковый зверь?

Если бы Киаран родился девочкой, то стал бы жрицей. Но он не девочка. Без поддержки Аркс Малеум все его таланты мало чего стоят.

Но Кунла, похоже, считала по-другому, иначе откуда эти ее настойчивые требования перейти под ее руку, служить ей, как королеве. На отказ она ответила жестоко — травлей собаками и покушением на отца. Киаран недооценил сестру. Он и предположить не мог, что она в самом деле решила стать королевой.

Птицы снизились, и Киаран разглядел, что это стервятники.

Он поднялся, кинул взгляд вниз, на собак, пересчитал невольно — они лежали и сидели на дне ущелья, двадцать одна белая бестия. Из оружия у Киарана был обломанный Луношип и обсидиановый нож в ножнах на поясе. Дротики он растратил во время охоты.

Обследовал скалу. Нет, отсюда не уйти. Можно залезть чуть повыше, но там карниз совсем узкий. Зато ближе к небу… и к стервятникам.

Хотелось пить. Киаран облизнул сухие губы и сел, привалившись спиной к обветренной скале. Небо медленно темнело. Ночью выпадет роса, можно будет полизать камень, как это делают маленькие зверьки на равнине, где только песок и сланец.

Незаметно он заснул — и проснулся от хлопанья и скрежета над головой. Было уже совсем темно, мертвенно светились скалы, темные полосы на них походили на пятна крови. Тело остыло, и Киаран не чувствовал ни твердости, ни холода камня под собой.

Выше и чуть сбоку на скальном выступе возилась большая черная тварь. Поблескивали складки крыл, костяные щитки на клиновидной голове, темно-алым вспыхивали глаза. Шррх-шррх — длинный хвост свешивался вниз, мотался по стене.

Киаран не двигался, следя за ней сквозь полусомкнутые ресницы. Бросил взгляд на собственные руки. Правая лежала там, куда Киаран ее положил, прежде чем заснуть — на обломке копья.

Тварь, конечно, гораздо, гораздо меньше отцова дракона, но Киарану хватит. Если она меня сожрет, отец никогда не вернется.

Он не пошевелился, когда тварь тяжело перепорхнула на его уступ и стала подползать, цепляясь сгибами крыл. Вайверн, из мелких, любитель падали.

Но я еще не падаль.

От твари душно пахло, почему-то нечистыми перьями и хитином. Она принюхалась, разинула тускло светящуюся пурпуром пасть с сотней тонких, как иглы, зубов и тихо зарычала. Киаран не двигался, сдерживая дыхание, пока пасть не придвинулась совсем близко.

И тогда, вложив в рывок всю силу и удачу, всадил Луношип в тлеющую глотку.

Тварь отпрянула, подавилась, попыталась заорать. Растопырила крылья, чуть не опрокинувшись с края полки в пропасть. Киаран откатился, вскочил на ноги — тварь хлестала крыльями и мотала головой, точь в точь, как отцовский дракон. Сквозь сип и свист было слышно как булькает, захлебываясь, Луношип, а внизу лают и завывают собаки.

Ни мгновения не думая, Киаран прыгнул на тварь, наступил на бьющееся крыло и рухнул ей на спину, обвив ногами и сцепив на горле руки. Тварь ткнулась грудью в камень, заскребла когтями крыл и неловко, боком, свалилась с полки.

Задохнувшись от боли, Киаран чувствовал, как шипы разрывают одежду и вонзаются в кожу. Он зажмурился, под веками вспыхнули молнии. Тварь перекувырнулась, забила крыльями, еле-еле выровнялась. Протяни немножко, перевали через скалы, заклинал ее Киаран.

Мотаясь в воздухе, рывками, вайверн кое-как набрал высоту. Луношип свистел в его глотке. Разлепив ресницы, Киаран разглядел сквозь вспышки, как массивы фосфоресцирующих скал уходят вниз, а сверху надвигается бессветное небо.

Потом они поменялись местами, и Киаран снова зажмурился.

Ручей был прозрачным и чистым, бежал, переговариваясь сам с собой, по мшистым камням. Амарела невольно залюбовалась. Откуда бы в мрачной Полночи взяться таким местам.

Милая девочка-сиротка, играючи и между делом, выкинула ее из замкнутой магией крепости в светлый березняк, над которым безмятежно голубело небо и плыли пушистые облака.

Это уже не Полночь, подумала рейна. В Полночи всегда туман. Или темнота, будто поздней осенью. Но и людей здесь нет.

Пустынные земли, смутно припомнилось ей.

Слуа, коротая долгие вечера в Аркс Малеум, пели об этих местах. Не Полночь и не Сумерки. Междумирье. Здесь встречаются разлученные любовники, заклятые враги, связанные клятвами друзья. Здесь нет правил, времени, жилья, опасностей. Только бесконечные цепочки озер, сухой тростник, зеленая трава и теряющие листву деревья.

Ручей журчал, цвиркала одинокая птица. Нахлынули воспоминания, придавленные тяжкими камнями Аркс Малеум. Они были мелкие, отрывочные, но и того хватало.

Если… если я доберусь обратно до обжитых пространств, подумала она, прижимая руки к вискам, то пойду к лекарю… к врачу, и велю себе выписать наилучшее средство для улучшения памяти. Ну невозможно же так жить.

Она глянула на темные засохшие пятна, покоробившие подол, и вздрогнула, вспомнив, откуда это. Но здесь уже не могли ее настигнуть слуа, яростно схватившиеся за власть, или чудовища с полуночных троп. Ручей журчал, птица цвиркала, трава была мягкой, и рейну сморил сон. Переливались блики на поверхности воды, маревом расходились, путаясь в пестрых камешках на дне.

…кто-то сидит на ветке ивы над ручьем и наигрывает на свирели. Оборачивается — узкое треугольное лицо, приподнятые к вискам глаза, серо-сиреневые, цвета сумерек. Босые ноги раскачиваются над бликующей серебряной водой…

…Полудракон-получеловек: долгое драконье тело, человеческий торс, волосы, как лезвия, длинные и блестящие. Выныривает из глубины, отфыркиваясь и тряся головой. Он раздвигает струи плечами и серебряной лентой выметывается на берег, одним слитным прыжком…

…греется в теплой воде на мелководье огромная черная змея, свивает кольца…

… на низком берегу, среди рыжего сухого тростника замер беловолосый юноша, нижняя губа у него кровоточит, алая тропка пролегла по подбородку, по шее, на грудь…

…вода течет и меж болотных кочек, в ней отражаются маленькие, плосколицые, на утиных лапках, с растянутыми до ушей ртами. Они идут гуськом, в руках — зеленые фонарики…

… бредет куда-то вдоль берега девушка в белом платье, в руке — обрезок тростника с дырочками. Рядом — опоясанный мечом рыжий юноша в длинных одеждах с гербовой псиной головой и в кожаном ошейнике, как у раба или собаки….

В лицо Амареле фыркали теплым, порыкивали, потом стали тереться о плечо. Что-то тяжелое придавило бок, она заворочалась, нащупала пальцами мех, разлепила веки. В голове шумело, как бывает, когда заснешь на солнцепеке.

В лицо ей заглянули раскосыми, обведенными темным глазами-лунами. На мгновение рейна испугалась — показалось, что человеческое лицо заросло серым волосом. Она вскрикнула, села, отползла назад, упершись спиной в ствол березки. Тот, кто разбудил ее, отпрыгнул, изогнул спину, потом сел в отдалении. Зыркнул, опустив лобастую голову с полукруглыми ушами, сделал вид, что совершенно один, начал вылизывать лапу, растопырив когти, потом бесстыже лизнул под хвостом.

Лапа была размером с пятерню взрослого мужчины, под хвостом тоже бог не обидел. Амарела протерла глаза, сощурилась. Нет, и не думает исчезать, все еще тут — здоровенный олений кот, клыки с палец длинной, язык-терка алым лоскутом ходит по серебристой шерсти на брюхе. И не нападает. Наверняка волшебный.

— Эй… кис-кис, — сказала рейна, не придумав ничего более оригинального.

Кот охотно вскочил и потрусил к ней, но не прямо, а заложив полукруг. Подошел, требовательно боднул башкой в плечо, едва не уронив. Амарела протянула руку и почесала зверя за ухом. Она совершенно не испугалась, видимо несколько недель жизни в Аркс-Малеум не прошли даром. Кот оглушительно замурлыкал, отерся боком и все-таки уронил рейну на траву.

Она засмеялась, закрылась рукой, по ладони наждаком прошелся горячий язык.

— Ну все, хватит, хватит, кис. Кожу сдерешь! Ки-ис… Кис такой красивый. Откуда же ты взялся, морда твоя усатая? — Под ласковыми поглаживаниями кот успокоился, перестал тыкаться жаркой пастью и просто улегся рядом, громово мурлыкая.

У него были серые, как кварц, глаза, лучистые и прозрачные. Амарела мало разбиралась в зоологии, но вроде бы оленьи кошки на всех когда-то виданных картинках имели рыжий или песчаный окрас, а этот был серебристо-серый, с более темным хребтом и муаровыми пятнами на боках.

— И куда нам с тобой идти, кис? Ты знаешь, куда нам идти? Ты пойдешь со мной или ты тут живешь? Ты, наверное, чей-то, раз такой ручной… сбежал? Или потерялся?

Кот сел, почесал задней лапой бархатное ухо, потом вдруг вскочил и, не взглянув на рейну, потрусил в кусты.

Вот и и все. Вот и все знакомство. Хорошо, хоть не съел.

Амарела вздохнула с сожалением, подобрала свои юбки и поднялась. Надо идти. Не ясно, куда, но, если сидеть на месте, точно никуда не придешь. Вода тут есть, а вот еду придется искать. Может, повезет грибов или ягод набрать… в грибах рейна не разбиралась, и отличить от других могла только сыроежки. Какие грибы, если нет огня?

Амарела похлопала себя по поясу. Пояс ей выдала Ружмена, сложносочиненный, с гроздьями подвесок, маленьких сумочек и мешочков, Амарела так до конца его не изучила. Теперь пришла пора посмотреть, что у нас есть для жизни в лесу.

Ножны и нож из блестящего материала, похожего на черное стекло. Острый. Огниво — рейна даже пару раз им пользовалась, правда, без особого успеха. Трут в промасленном лоскутке. Игольник с костяными и бронзовыми иглами. Клубок вощеной суровой нити. Склянка с чем-то коричневым и бинт из резанного по диагонали полотна. Горсть крохотных дощечек из разных пород дерева с выжжеными знаками в замшевом мешочке. В отдельном кошеле — завернутая в тонкий платок небольшая рюмка из полупрозрачного сероватого камня. Амарела повертела ее озадаченно — довольно тяжелая, с ножкой, на подставочке. Извлеченный из другого кошеля складной кожаный стакан оказался гораздо легче и вместительнее. Еще была оплетенная кожаными полосками фляга с яблочным вином Аркс Малеум — помедлив, Амарела вылила его на замлю, а флягу наполнила чистой водой из ручья.

Она теперь твердо знала, что больше не возьмет в рот ничего, приготовленного в крепости слуа.

Когда она пристегивала флягу на место, кусты на берегу зашевелились, и на зеленый склон выбрался недавний знакомец, серый олений кот. В зубах он тащил здоровенную рыбину в радужных пятнах — форель, что ли? — которую и положил торжественно к ногам рейны.

Когда Гваль выехал из Аннаэ, уже начало смеркаться. Он с удовольствием бы отправился поездом, но замороченная наплывом желающих кассирша буркнула, что «билетов нет». Пришлось брать машину напрокат и предвкушать почти сутки езды по плохой дороге. Раньше от Аннаэ до Химеры можно было добраться только морем, а теперь, с нашествием цивилизации, проложили железную дорогу и шоссе, но нельзя сказать, что ровное, как лента. Однако ехать было необходимо — в последний раз мать позвонила вся в слезах, и из ее выкриков Гваль уяснил только, что младшая сестренка вчера не вернулась домой, а старшая пропадает сутками в госпитале и толку от нее никакого. С Анайрой такое и раньше бывало, но сейчас война, всюду шастает Полночь, лучше самому приехать и разобраться.

Ребра все еще щемило при каждом вдохе, но машина не лошадь, на рыси не растрясет.

Гваль внимательно поглядывал на дорогу, пустынную, поросшую по сторонам высоченными корабельными соснами, которые шумели густо и величаво. Ни попутных, ни встречных машин не было — дураков нет к ночи ближе высовываться из охраняемых помещений. Вот только Гвальнаэ Морван, совсем недавно чудом избежавший смерти в когтях полуночных тварей, едет себе в надвигающихся сумерках, проклиная все на свете и ближайших родственников заодно. Время от времени фары выхватывали горбатые покореженные силуэты автомобилей на обочинах — не хотелось думать, что стало с их владельцами. Полночь стянулась к жилым городам, на дорогах более-менее безопасно, но все равно мысль о ночной поездке по пересеченной местности не радовала.

Гваль внимательно следил за дорогой, проскочил брошенную бензозаправку, в домике-пристройке не горели окна и даже указатель «бензин» не был освещен лампочками. Очевидно, хозяева эвакуировались в город. Прибавил скорость, перед машиной стелилась освещенная полоса, но окрестности закатывались во тьму. Поневоле порадуешься, что в Найфрагире не в моде кабриолеты, которые так любят дарцы. Неуютно сейчас было бы в открытой машине.

Проехав около тридцати миль, Гваль позволил себе расслабиться — и тут что-то темное врезалось в лобовое стекло. Сильный удар сотряс машину, развернул боком и швырнул к обочине. Ремень безопасности рванул плечи, боль в незаживших ребрах была чудовищной. На мгновение в глазах потемнело, и Гваль потерял сознание.

Очнулся от влажного хлопанья, будто кто-то огромный встряхивал рядом мокрую простыню. Гваль проморгался, утер кровь из прикушенной губы и выглянул в окно. На дороге бесформенной массой трепыхалась какая-то здоровенная темная тварь, сплошные шипы и крылья. Он сбросил ремень безопасности, расстегнул китель и нашарил в кобуре рубчатую рукоять пистолета. Прикосновение к надежному, тяжелому оружию успокоило и, казалось, даже утихомирило боль в ребрах и грудине. Гваль приоткрыл дверь и выстрелил несколько раз прямо из машины, целясь в то место, где у твари предполагалась голова. Та захрипела, закашляла, дернулась несколько раз и затихла, распластавшись по серому бетонному покрытию, казавшемуся в темноте мокрым.

Гваль, охая и ругаясь сквозь зубы, выровнял машину, слава всем богам, мотор работал и корпус не покорежило — вовремя успел затормозить. Лобовое стекло все пошло мелкими трещинами, белой паутиной, которая мешала видеть дорогу и уж конечно лишала его сякой возможности ехать ночью. Заглушив мотор, Гваль захватил фонарь и выбрался наружу — тварь следовало оттащить в кювет, туша не позволяла проехать.

Подошел, пнул безжизненное уродливое тело, посветил. Оскаленная пасть топорщилась сотней покрошившихся от выстрелов игольчатых зубов, крошечный глаз вытек, по бетонке расползалась лужа черной крови. Рядом блестело что-то металлическое, длинное, то ли коготь, то ли клык. Гваль нагнулся, поднял — надо же, обломок копья. Кто-то ранил тварь перед тем, как она свалилась на его машину.

Обломок был очень тяжелым, холодным, даже ледяным, и, казалось, тихонько то ли шипел, то ли посвистывал. У Гваля мурашки пробежали по спине от этого звука, но он все-таки не бросил страшноватую штуковину, а решил взять ее с собой. Лезвие в форме ивового листа было из темного металла, окованного белым, очень светлым, насколько он мог разглядеть в свете фонаря, покрытым черноватыми узорами, какими то знаками. Сама вещь выглядела невероятно древней. Белый металл не мог быть ничем другим, кроме серебра. А Полночь, как говорили, серебра не терпит.

Гваль огляделся по сторонам, поправил кобуру на поясе. Похоже, что тварь свалилась на него одна, без соратников. Иначе его бы уже рвали тут на части, воспоминания о нападении на авианосную группу были очень свежи.

Избавившись от препятствия, Гваль вернулся в машину, поерзал в водительском кресле, стараясь отыскать наименее мучительное для ребер положение, пристегнул спасительный ремень. Положил серебряный обломок в бардачок, достал оттуда же карту и внимательно изучил.

Вокруг стояла страшноватая тишина, даже ночный птицы не кричали, хоть бы сова ухнула или волк завыл. Места здесь были самые глухие. В конце концов он отыскал на карте какой-то небольшой поселок в пятнадцати милях отсюда. Если ехать аккуратно и небыстро, можно попробовать добраться. Ночевать одному в машине посреди темного леса, рядом с трупом полуночной твари, совершенно не хотелось.

Приняв решение, он погасил свет в салоне, включил зажигание и положил руки на руль. В этот момент горла коснулось что-то очень холодное и, видимо, острое. По коже поползла тоненькая струйка.

— Поезжай вперед, — прошептал странный, с незнакомым акцентом голос с заднего сиденья. — Пусть твоя колесница едет быстро.

Глава 15

Городской похоронный причал, как объяснили Анарену, находится в двух милях на север от Аннаэ, и раньше туда ходил рейсовый автобус, но теперь причал закрыт. Жители города используют для ритуала самый северный пирс. Да, и похоронную лодку можно прямо на месте купить — в помещении станции по прокату катеров и моторок открыли мастерскую.

Самый северный пирс замыкал акваторию порта, севернее было только море (и, если брать на северо-восток — Новый Аннаэ). Сейчас, чуть заполдень, на пирсе толпилось довольно много народу, и не рыбаки и грузчики, а мужчины в костюмах, женщины в белых траурных шалях, старики и дети.

Анарен, остановившись в стороне, смотрел, как толпа раздвинулась, пропуская на дощатый помост, пристроенный к внешней стороне пирса, женщину и девушку, цепляющуюся за ее плечо. Женщина несла на вытянутых руках игрушечную лодочку. Вырезанная из темного дерева, она не имела носа и кормы, с обоих концов завиваясь спиралью, как раковина. Опустившись на колени у края помоста, женщина нагнулась и поставила лодочку в высокую воду прилива. Внутри Анарен заметил прикрытый белым платком бок керамической урны. Женщина встала рядом с плачущей девушкой и, обняв ее, молча глядела, как ярд за ярдом отплывает лодочка. Потом они ушли в толпу, на их место выбралась старуха. В руках она держала такую же маленькую лодочку.

Но где же большие лодки? Анарен не решился обращаться с праздными вопросами к скорбящим и отправился искать лодочную станцию.

— Большую ло-одку? — мастер поскреб пальцем в затылке. Волосы у него были черные, как у галки — типичный найл. — Да их вроде уже лет триста, как не делают. Вы бы еще ингскую боевую ладью купить попытались, господин хороший.

Ходят тут со всякими глупостями, туристы чертовы, сказал его взгляд.

— Мне в сущности… — для коллекции? Для работы? — Я тут по семейным делам. Извините, не вовремя, конечно.

— Да, у нас на маленькие-то заказов столько, что не продохнуть. Клятая Полночь. А большие погребальные лодки вы в Химере поищите, при капище Нальфран. Там здоровый музей всякой старины. Если, конечно, открыт, в такое-то время.

Анарен поблагодарил лодочника и пошел восвояси, провожаемый подозрительным взглядом. Подумать только, досужему альду погребальная ладья понадобилась.

В который раз он позавидовал Врану, для которого не было проблемой путешествовать куда угодно. Может быть, стоило потратить эти семь сотен лет не на бессмысленные сожаления и копания в собственных грехах, а на изучение магии, или, скажем, на путешествия. Хотя путешествует он в последнее время и так больше, чем хотелось бы.

Надо вернуться в Полночь и расспросить альмов, нет ли Сэнни среди мертвых. Но как туда попасть? Разве что на погребальной ладье. И пожелают ли альмы ответить. Киаран с ними общался, а сам Анарен — никогда. Незачем было.

Мелькнула шальная мысль — а вдруг альмы знают, что от него хочет Холодный Господин. И ответят. Он выполнит и перестанет скитаться из века в век, как неприкаянный кусок прошлого, никому ненужный и неинтересный. Мертвый принц, потухшая звезда. Нежеланный родственник.

Анарен вспомнил, что фоларийский мальчишка просил его купить билеты на поезд, как плату за поиски. Интересно, что он забыл на главном капище Нальфран? Придется еще некоторое время ехать вместе. И как он собирается свою девку хвостатую в поезд протащить?

Принц чувствовал опустошающую усталость от своих скитаний. Погода тоже не радовала. Сентябрь в северных областях Дара был золотым, алым, коричным, медовым, все еще зеленым и ярко-голубым. Здесь уже полуоблетевшие жухлые кроны с темными линиями ветвей уныло торчали на фоне серого, набрякшего сыростью неба. Обшарпанные, еще и полночью подранные, дома, заклеенные окна, грязища и разъедающая ноздри вонь с морского побережья — осенние ветры приносили охапки водорослей, дохлой рыбы и моллюсков.

Если бы мог, слег бы с гриппом на пару недель, тоскливо подумал Анарен и побрел на вокзал, применять полуночные способности. Без них билетов сейчас не достать ни за какие деньги.

Ньет ждал его, как и договорились, под часами на маленьком местном вокзале. Рядом переминалась с ноги на ногу встрепанная фоларица, куталась в брезентовую куртку — с хмурого неба накрапывал дождь.

— Я же говорил, что мы изменчивые, — ответил Ньет на невысказанный вопрос. — Сажал ее на пол, а сам с чем-нибудь вкусным на подоконник забирался и дразнился, вот ноги и отросли меньше, чем за полдня. А… билеты ты купил?

— Купил, и даже на троих, — ответил Энери. — Крики радости можно не издавать и вообще мы едем в разных купе.

— Вот и хорошо, что в разных, — обрадовался Ньет. — Давай их сюда. Между нами больше долгов и обязательств нет. Пошли, Белка.

— Как ты ее зовешь?

— Да как угодно, лишь бы о море не напоминало, иначе хвост опять отрастет. Она уже и слова немного понимает, и говорит даже. Среди людей наверное быстро обвыкнется.

Фоларица посмотрела на Энери таким великолепно пустым взглядом, что он усомнился в том, что небесное создание вообще понимает, где находится. Хотя стояла она на новообретенных ногах довольно твердо, уцепившисьза руку фоларийского мальчишки. Парочка хоть куда — растрепанные, кое-как одетые, оба смотрят с опаской и подозрением. Хоть бы спасибо за билеты сказали…

— Хлеб, — потешно растягивая гласные, произнесла фоларица. — Селеоодка. Ты пло-хой.

Анарен душераздирающе вздохнул, сунул мальчишке нечестным путем добытые билеты и пошел искать свое купе.

Гваль напряженно всматривался в дорогу, сетка трещин змеилась по стеклу, сильно ухудшая обзор. Острое лезвие у горла прелести путешествию не прибавляло.

— Быстрее.

Голос негромкий, мужской. Низкий, хотя и очень молодой.

Гваль напрягся в ожидании нового болезненного рывка ремня, молча вывернул руль, ударил по тормозам. Машину в который раз за сегодня рвануло в сторону, занесло, непрошеного попутчика отбросило, нож тоже, Гваль выхватил из кобуры пистолет и дважды выстрелил через спинку сиденья, не целясь. За спиной вскрикнули, потом застонали. Стало тихо. Гваль машинально прижал ладонью щекотную струйку, ползущую из длинной ссадины на шее. Включил свет, обернулся.

Кто-то скрючился на кожаных подушках, зажав живот, блеснули оскаленные зубы. Копна черных волос с блестящими заколками. Синие полосы и узоры на треугольном лице, чуждые, странные…

Гваль выругался, на лбу выступила испарина — закутанная в меха фигурка на заднем сиденье была такой маленькой и жалкой, что показалось — застрелил ребенка. Распахнул дверь, выскочил, сунулся в салон — нет, не ребенок, подросток. Черный блестящий нож тенью выделялся на светлой обивке, рядом натекала темно-красная густеющая лужица.

— М-м-м, — простонал неудачливый угонщик. — Собаки… Надо ехать…

Гваль остервенело копался в аптечке, выискивая бинт и противошоковое.

— Скорее… собаки… — мальчишка переглотнул, зажмурился, скрючился еще сильнее. — Ехать… быстро. Порвут тебя. Соба-аки…

Он коротко вздохнул и, похоже, потерял сознание.

Гваль кое-как разжал его пальцы — слишком тонкие для человека, с когтями изогнутыми и заостренными, как у птицы. Удивляясь себе, дернул бронзовую пряжку — пропасть, что за одежда! — распутал узел на поясе, затолкал под одежду марлевый тампон. Прислушался — из темноты за машиной послышался отдаленный лай, мерный, металлический. От этого звука приподнялись дыбом волоски на загривке. Собаки, действительно. Много. Бегут сюда.

Пришелец заметался и застонал перекатывая голову по спинке сиденья, схватил Гваля окровавленной рукой за запястье, острым царапнуло кожу, ожгло болью.

— Скорее… ехать… надо…

Гваль вырвал рассаженную руку, вслушался внимательнее, оценил скорость, с какой приближался лай. Кинулся за руль, завелся и с трудом вырулил на дорогу.

Видимость была ни к черту, машину бросало из стороны в сторону, но Гваль выжимал из нее все, что мог. Надо хотя бы добраться до условно-доступного, согласно карте, жилья. Если там не снесены Полночью крыши и что-то осталось от стен. Укрыться от преследования, а потом уже разбираться с этим… подарочком. Ничего себе. Что это за тварь свалилась ему в машину. И как он смог в нее забраться, говорят же, что полночь не может войти в дверь без приглашения. Или арендованная машина не считается? Или он — не полночь? Если серебряный обломок — его оружие, то мальчишка не демон.

Лай не приближался, но вроде бы и не отдалялся, шум мотора не мог заглушить мерный, леденящий душу звук.

Поселок, пустой, покинутый людьми, показался внезапно. Гваль свернул в сторону от основной дороги, поехал по проселочной, поглядывая по сторонам. Никого. Ни огня, ни светящегося оконца. Он наугад затормозил около одного из черных, неприветливых домов, накинул бушлат, выбрался из машины, толкнул калитку. Незаперто. Пошел по засыпанной гравием тропинке, чутко прислушиваясь и держа в одной руке оружие, а в другой — прихваченную из машины монтировку. На волосы сеялась липкая морось, изломанные очертания пустого дома темнели впереди.

Гваль поменял пистолет на фонарик, поднялся по скрипучим ступеням. Недолго думая, сорвал монтировкой навесной замок, приоткрыл дверь, принюхался. Тоскливый запах недавно заброшенного человечьего жилья, тухлятиной и гарью не пахнет. Повернул выключатель у двери, вспыхнула лампочка под потолком, осветив немудреную деревенскую обстановку — лакированный комод, тряпичные половички, тусклое пятнистое зеркало в темной раме. Крашеная белым дверь вела с террасы в комнаты. Можно, пожалуй, тут отсидеться до утра.

Он вернулся к машине, выволок наружу безвольно обмякшего мальчишку — тот оказался совсем легким, будто птицу несешь — понес в дом. Сгрузил беспамятного на красный клеенчатый диван в гостиной, еще раз сбегал к машине, притащил свои вещи и аптечку. Обошел дом, проверяя на прочность ставни, вернулся, запер дверь на засов.

Парень к тому времени пришел в себя, завозился, попытался сесть. Глянул на Гваля — нечеловечьими глазами, черными, без белков. Облизал пересохшие губы.

— Человек. Прошу… воды. Дай.

— Куда я тебе попал? — хмуро спросил Гваль. — Ты кто такой.

Полуночный, это ясно. Все-таки полуночный. Все гвалевы скудные познания о Полночи вопияли о том, что это надо бы пристрелить, а не разговаривать, но что-то останавливало. Серебряный обломок?

— Киаран… сын Инсатьявля, короля Аркс Малеум… твое оружие пронзило бок… печет. Но я не умру. Можно мне попить?

Гваль с облегчением удостоверился, что рана не смертельная, сквозная, покачал головой и принес полупустой кувшин с водой. Киаран жадно напился, захлебываясь и проливая воду на грудь. Похоже, он долго страдал от жажды.

— Зачем в машину полез, деятель.

— Испугался. За мной гонятся. Я бежал, потом оседлал стервятника. Я видел, твоя колесница быстро ехала…

— Завтра она может и вовсе с места не сдвинется.

Полуночный посмотрел на него своими непонятными глазами. Аж в дрожь бросило. Потом снова припал к кувшину.

— И что мне с тобой делать? — вопросил Гваль в пустоту. С дивана ответили молчанием, но тишину деревенского дома прорезал другой звук.

Неподалеку лаяла свора собак.

— А-вааа-аа!

— Что?

— Давно порааа, говорю. Лестанцы совсем обнаглели!

Из-за шума двигателя вурма приходилось кричать в голос.

Кав с удовольствием оглядел свое копье. Орлы, девятеро, все как на подбор, амуниция начищена, макабры на рукавах блестят, на мордах готовность. Еще приятнее осознавать, что следом летят еще три звена, вся его боевая группа — сто шестьдесят человек. Сейчас на Рокеду обрушится настоящий огненный шторм. «Король Тао» нес на своих палубах и в ангарах вертолеты боевой поддержки, десантные, тяжелые транспортные и все они сейчас подчинялись одному человеку. Ему. Кав во время своего пребывания на корабле, просто влюбился в эту величественную и мощную машину, да что там, он бы охотно женился на ней, если бы уже не считал себя помолвленным с рейной Амарелой.

Он поправил командирский шлем, снял с пояса фляжку, пустил по рукам.

— Глотнем перед началом. Дролерийский особый!

— А воевать тоже по дролерийски будем?

Кав с сожалением сощурился.

Великое искушение… пленных не брать, драться без правил, достигать победы любыми средствами. Дролери научили нас многому, и не всегда хорошему.

Филико заложил крутой вираж, вертолет накренило, тряхнуло. Зенитные орудия Рокеды начали обстрел.

— Нет, — сказал он, наконец. — Воевать будем по-людски.

Вурм снова тряхнуло, Кав уперся ботинком в стену. Ну, Лагарте, вывози.

Сначала он собирался сесть за управление сам, но потом решил, что в десантной команде будет веселее. Он любил свою бронированную птицу с когтями-ракетами, и знал ее, как пять пальцев. Побывал и в пилотском кресле, и на месте борт-механика, и стрелка. Еще сопливым курсантом академии решил, что у него будет только вурм и ничто другое. Друзья бредили штурмовыми вайвернами, огнедышащими саламандрами и тяжелыми бомбардировщиками, но Кава всегда привлекали ладные и маневренные стрекозы с заводов в Малом Крыле. Особенно с тех пор, как на них начали ставить композитную дролерийскую броню, которую и 88-миллиметровая пушка не с одного раза пробьет. Налететь, отстреляться, высадить десант, а потом уйти с победой.

Только с победой. «Даже поражение — это всего лишь еще одна сияющая ступень на пути к победе», говаривал Дед. Но сегодня поражения не будет.

По сведениям разведки Рокеду укрепили отлично, с моря ее не взять. Минированные подходы к гавани, зенитные орудия — неприступная крепость, выстроенная несколько столетий назад, отлично справлялась со своей задачей. Отвесные скалы, сложный фарватер. Лестанские корабли стоят на рейде, вооружение у них хорошее, хотя с дарскими ВМС не сравнить. Более разношерстные — в Лестане каждая Семья строила корабли кто во что горазд.

Впрочем, Лестан привык думать, что у соседей с Южного берега нет возможности атаковать с воздуха. Уничтожили базу во Вьента Мареро — и расслабились. И наличия рядом союзного флота Моранов, подлодок и двух вертолетоносцев, они тоже не учли.

Кав представил себе, как в глубине Алого моря скользят хищные черные тени, которых не видно на сонарах — Мораны, как и Макабрины, активно использовали заемные дролерийские технологии. Начали это делать едва ли не раньше Лавенгов, у них всегда с Сумерками были хорошие, родственные отношения. Мораг, дочка Врана, от какой-то их королевы произошла.

Нет, корабельных орудий можно не опасаться, а вот из зениток постреляют. Ну, не в первый раз.

Грохнуло. Качнуло.

— Музыки не хватает! — прокричал Горан, хватаясь за скамью. — Не помешала бы.

— Ну извини, чего нет, того нет! Лагарте, что там видно?

— Корабли горят! — послышалось в наушниках. — Мораны нормально сработали, молодцы. Море, кажется, горит тоже, в дыму ни черта не разглядеть. Звенья сэна Росса и сэна Дайтона отбомбились по крепости, оттуда ведут заградительный огонь крупным калибром. Сейчас наша очередь.

— Давай!

Перед высадкой Кав предполагал проутюжить Рокеду трехсотфунтовыми бомбами, подавить огневые точки, высадиться и закрепиться. При общем успехе операции обеспечить оборону, подогнав транспорты с тяжелым вооружением. При неуспехе должна была пойти вторая волна, со «св. Кальсабера», под командованием сэна Броса. Больше у него никаких планов не было, но и этого должно хватить. В конце концов, планирование никогда не было сильной стороной мужчин его семейства. Где там мозги, в макабре-то. Она же кость голая. Зато зубы крепкие.

Совсем недавно предки брали крепости исключительно при помощи таранов, приставных лестниц и такой-то матери. Теперь к их услугам фугасные бомбы, неуправляемые ракетные системы, сдвоенные авиационные пушки, напалм и взрывчатка. Впрочем, и Рокеда сейчас отплевывается далеко не кипящей смолой и кипятком.

Очередью зенитного пулемета ударило в борт, стекло в крохотном лючке треснуло паучьими кляксами.

— Не нравится!

Броневые плиты еще и не такое выдержат. У механического вурма была чешуя почище, чем у настоящего, спасибо дролям прекрасным.

— Жарко, — в наушниках снова прорезался голос пилота. — Ну и каша там внизу. Не хотят нас лестанцы.

— А мы не спросим!

— Сэн Кавен, какие будут приказания?

— Снижайся!

Кав на удачу саданул кулаком по бронежилету, откатил дверь грузового отсека, внутрь хлынул соленый морской воздух, отдающий гарью. Разрывы и стрекот стали слышнее.

— Пошли, пошли, пошли! За Макабру! За рейну Амарелу!

Он спрыгнул на раскрошенную в щебень крышу башни, в воздух поднимались клубы каменной пыли, завиваясь спиралями под винтом вурма. Следом посыпались остальные — десантная группа, радист, второй оруженосец — необстрелянный еще, но с таким же яростным блеском глаз, как у остальных.

— Филико, проваливай!

Лагарте поднял слегка помятую и подкопченую вертушку и начал набирать высоту. Кав сверху окинул взглядом крепость.

Массированная бомбардировка и ракетный обстрел сделали свое дело — две башни лишились кровли, посреди мощеного двора зияла изрядная воронка.

Верткие и стремительные вурмы — вся его боевая группа — заходили на посадку со всех четырех сторон и орудия воздушной обороны не успевали вести огонь по всем целям. Одна из машин чуть вздрогнула и выпустила пару ракет по изрыгающей огонь зенитной башне. Взрыв, летящее каменное крошево. Огонь смолк. Воздух гудел и рвался от работы мощных двигателей.

На крыше никого не было. Никого из живых. Из-под обломков и гнутой арматуры высовывалась окровавленная рука с раскрытой пятерней и белесым от пыли рукавом. Кавовы люди перебежками добрались до металлического покоробленного люка, прикрепили заряды и залегли. Рвануло. Клещ и Зяблик отвалили тяжеленную крышку и бросили внутрь пару гранат. Снова рвануло. Кав сглотнул, чтобы не закладывало уши — от предвкушения драки сохло во рту и колотилось сердце.

Время замедлилось и потекло тягуче, как кисель. Двигатели ревели. Руководителю боевой операцией хорошо бы не ломиться в драку в первых рядах, но нет уж… Он снял с предохранителя автомат, радостно, по волчьи, ухмыльнулся и кинулся внутрь башни, увлекая за собой людей.

Глава 16

В преддверии зимы из Аннаэ уезжали жители. Кто-то к родственникам в Химеру, лучше обеспеченную и лучше охраняемую, а кто-то стремился за рубеж, туда, где Полночи нет, в Дар, в Ингмар, в Альсатру. Энери всю дорогу провалялся на верхней полке в купе, делая вид, что спит. Попутчицы, две женщины с ребенком, углядев его светлые волосы, тихо и негодующе перешептывались между собой, проклиная зажравшихся дарцев. Энери, по их мнению, был последней из крыс, сбежавших с корабля, то есть, из представительства «Каманы» в Аннаэ. Предатели дарцы, кровопийцы Лавенги, стервятники альфары — Энери так и пролежал двенадцать часов лицом к стене, претерпевая дурноту, вызванную рунами и гирляндами рябины на задраенных окнах, и печально размышляя, что попутчицы не так уж неправы. Но осудить Герейна, не решившегося драться на два фронта, он тоже не мог. Юг был важнее. С Юга грозила серьезная опасность, когда как Север мог подождать. Все равно найлам никуда не деться от Дара, даже если Полночь выкосит половину Найфрагира. И, если бы не Леута, Герейну было бы даже выгоднее ждать.

Энери порадовался, что он больше не наследный принц, и отвечает теперь только за себя.

В Химеру поезд пришел ближе к полудню. Вокзалы и прочие общественные заведения работали только в светлое время суток — с приходом темноты начинался комендантский час.

Анарен подождал, пока попутчицы оденут ребенка, соберут свои баулы и выйдут, и сошел с поезда одним из последних. На перронах суетились люди — отъезжающие, только что прибывшие, провожающие, встречающие — толпились у больших табло с расписанием, носильщики таскали груженые тележки, мимо бодрой рысцой пробежали десятка два молодых парней в дарской полевой форме цвета пожухшей травы, с винтовками, вещмешками и скатками. На рукавах гимнастерок Энери разглядел нашивки — синий щиток с белым лебединым крылом. Ополченцы лорда Ранда.

Фоларийский парень со своей девкой ждали его у стеклянных дверей здания вокзала. У Ньета тоже был баул, одеяло в скатке и дробовик, белесая девица висела у него на локте, одетая в куртку не по росту, из-под куртки торчал синий кремпленовый подол, тощие икры и резиновые боты, которые Ньет то ли украл, то ли выменял еще в порту Аннаэ.

— Старое капище и краеведческий музей находятся в пределах города, но довольно далеко, — доложился парень. — Это устье реки Реге, место называется Амальфран, Мыс Нальфран. Самая высокая точка в городе.

В поезде, видимо, расспрашивал, все узнал. Анарен кивнул:

— Возьмем такси и поедем.

Толкнув высокие стеклянные двери, оклеенные бумажными крестами, они вошли в зал ожидания, полный народа. Громкоговоритель объявлял посадку на поезд до крепости Нан.

Едва Анарен двинулся вправо, обходя ряды кресел и курганы баулов, его схватили за плечо и резко вывернули руку. В тот же момент сильный удар в затылок сшиб с ног, истоптанный кафель пола прыгнул в лицо, Анарен рванулся, но ему наступили на волосы и придавили шею коленом. В висок ткнулось что-то холодное.

— Много вас тут развелось… с человеческим лицом, — прошипел кто-то по найльски. — Не рыпайся, пристрелю суку.

Анарен не рыпался, лежал смирно, но видел только сапоги и шнурованные ботинки, топтавшиеся перед носом. Потом их сменила пара женских полусапожек с пряжками, на невысоком каблуке.

Дернув за волосы, Анарену повернули голову и он, наконец, смог взглянуть вверх. Над ним стояла пожилая женщина в красном жакете, красной вязанной шали и в широких черных брюках. Шею ее украшали крупные яшмовые бусы, пышные седые волосы подвязаны бархатной лентой, в ушах тяжелые серьги, на носу — роговые очки, за стеклами которых глаза кажутся огромными.

— Они умеют принимать любое обличье, — сказала женщина, нагибаясь и разглядывая принца. — Но, скажите на милость, зачем ему облик Лавенга?

— Я и есть Лавенг, — прохрипел принц и зажмурился — из глаз брызнули искры от удара прикладом по затылку.

— Полжизни мечтал как следует вмазать сереброволосому, — прошипел все тот же голос. — Переверните его, я ему мордашку смазливую расквашу.

— Зачем переворачивать, — паскудным тоном протянул другой. — Не надо переворачивать. Хорошо-о лежит!

Энери с явным удовольствием пнули под ребра.

— Мальчики, не позволяйте себе опускаться до их уровня, — оборвала жестокие забавы женщина. — Не позволяйте инстинктам взять верх, Полночь только этого и ждет.

— Я Анарен Лавенг, — Энери прижимался щекой к полу. — Двоюродный дядя короля Герейна и принца Алисана.

— Ага, а я — Король-Ворон, — В висок чувствительно потыкали дулом. — А госпожа Кайра — эта… как ее… Невена святая! Снизошла к тебе, чтобы ты покаялся, морда твоя белесая.

— Отведите меня к вашим офицерам! — настаивал принц, жмурясь от боли. Волосы ему придавили у самого черепа, пальцы вывернутой правой руки упирались в воротник.

— Офицер тебя слушает, наймарэ, — под нос шагнули черные глянцевые сапоги. — Капитан УКВД Аймо Комрак. Будешь сотрудничать с нами или тебя шлепнуть прямо тут?

— Буду сотрудничать, — быстро сказал Анарен. — Честное слово. Полуночные не лгут.

— Замечательно. — Последовала пауза, потом зашуршала бумага, — Повторяй: я клянусь выполнять прямые приказы капитана Аймо Комрака и других офицеров Управления Королевских Внутренних Дел, не замысливать и не причинять вреда ни единому найлу, не замысливать и не совершать побега.

— Я клянусь выполнять прямые приказы капитана Аймо Комрака и других офицеров Королевского Управления Внутренних Дел, — повторил Анарен. — Не замысливать и не причинять вреда ни единому найлу, ни единому альду, никакому другому человеку любой национальности и вероисповедания, ни собакам, ни кошкам, ни даже комарам! Я…

Его с размаху пнули по ребрам, и он прикусил язык.

— Еще слово, и я вышибу тебе мозги, скотина.

Энери молчал, тяжело дыша.

Найлы у него над головой встревожено зашептались. Потом Комрак сказал:

— Госпожа Кайра, что будем делать?

— Пусть он отменит предыдущую клятву и повторит заново слово в слово, — посоветовала женщина. — Слышишь, наймарэ? Давай без самодеятельности, а то, правда, пристрелят тебя, и отправишься бездарно в свою Полночь.

— Повторяй: отменяю предыдущую клятву.

— Отменяю предыдущую клятву, — послушно повторил принц, и дальше говорил уже точно по тексту: — Я клянусь выполнять прямые приказы капитана Аймо Комрака и других офицеров Королевского Управления Внутренних Дел, не замысливать и не причинять вреда ни единому найлу, не замысливать и не совершать побега.

— Вот и отлично. Лейтенант, обыщите эту тварь, наденьте на нее оковы и поднимите его.

Зазвякал металл, Энери почувствовал, как на запястьях защелкнулись браслеты. Прежде чем защелкнуть кандалы на лодыжках, ему задрали брючины и сдернули вниз резинки носков, чтобы металл соприкоснулся с голой кожей. Кожа под железом немилосердно зачесалась, словно натертая кислотой.

— Вставай! — Схватив за шиворот, Энери рванули вверх.

Он кое-как поднялся и, наконец, увидел своих пленителей — двух мрачных парней в черных суконных шинелях, наставивших на него винтовки, и найла постарше, в черной фуражке и черном кожаном плаще, с пистолетом в руке. У всех троих были эмалевые щитки с черно-красными полосами королевского герба, пересеченные серебряным мечом, и значки лорда — щит, вертикально разделенный на две половины, черную и красную. Люди герцога Астеля, вспомнил Энери. Король-Ворон был из этой же семьи.

— Возвращайтесь на пост, — велел капитан, — госпожа Кайра, благодарю за бдительность.

— Всегда начеку, — кивнула женщина. — Аймо, пусть его допросят там… насчет Лавенгов. Сдается мне, он не врал.

— Я не врал, клянусь! — заверил Энери.

— Клянется много и охотно, это подозрительно, — пробормотал капитан и ткнул принца пистолетом меж лопаток. — Выходи на улицу, только без фокусов.

Обводя взглядом отступивших к дальним стенам людей, Энери заметил красную косынку Ньета. Парень смотрел на него с каким-то странным выражением, чуть ли не виновато. Фоларица, перепуганная напряжением, разлившимся в зале, пряталась у товарища за спиной.

В кузове фургона — а это был расписанный защитными рунами черный «барс» — Анарен ехал один, окошко к водителю оказалось приварено железным листом. Пока ехали, принц изучил свои оковы, те, что были на ногах — браслеты кто-то старательно обмотал серебряной проволокой. Ножу серебро особого вреда не наносило, но кожа под ним покрылась крапивницей и ужасно чесалась.

Ехали долго, со множеством поворотов, карабкаясь все выше и выше. Химера, в которой Энери в прошлых жизнях был единожды — когда сделался Ножом — стояла над морем на уступах скал, с востока ограниченная дельтой Реге.

Для Энери Химера навсегда осталась городом Короля-Ворона. Айрего Астель, слуга рока, воплощение неотвратимого возмездия. Где теперь его огромный, ростом почти с Энери, меч Перо Нальфран, «рассекающий то, что должно рассечь, и не рассекающий то, что не должно»? Его, Энери, ключица и грудь оказались тем, что рассечь должно.

Возмездие настигло через много лет после того, как Энери очнулся в куче трупов под стенами Маргерии и понял, что больше никто и ничто не связывает его с мятежом. Он посчитал себя мертвым и свободным уже тогда.

Он ошибался. Он был недостаточно мертв и совсем не свободен. Может быть, он уже тогда принадлежал Полночи. А меч Ворона и сделка с наймарэ, который принес нож Холодного Господина, лишь подтвердили очевидное.

Фургон остановился, постоял, снаружи неразборчиво покричали. Потом дверь с лязгом отворилась.

— Эй, кровосос, выходи.

Анарен спрыгнул на мокрый асфальт, едва не упал — со скованными ногами и руками оказалось непросто удержать равновесие. Задний двор четырехэтажного кирпичного здания, высокий сплошной забор, лужи, грязные разводы от колес автомобилей. Два солдата в черных шинелях с винтовками и Комрак с пистолетом проводили его путаницей полутемных коридоров в подвал. Комрак отпер одну из железных дверей и втолкнул Энери в камеру-одиночку.

— Господа… — Энери обернулся, чтобы попросить хотя бы перековать ему руки вперед, но дверь захлопнулась, и загремел замок.

Голая лампочка на шнуре цедила слабенький дрожащий свет. Пахло хлоркой. К дальней стене была прилеплена откидная койка, как в поезде, в дешевых вагонах. В другом углу, почти утонувший в цементных наплывах, торчал заросший ржавчиной унитаз, в котором текла вода. За унитазом валялась какая-то темная, в бурых лохмотьях, груда. Энери осторожно подошел, звеня цепью по напольной плитке.

На полу, между унитазом и стеной, лежал мертвый наймарэ. Укрытый поломанным крылом, в прорехи видны роговые чешуи брони и тусклый штрих-пунктир серебряных цепей. Энери едва не вскрикнул — в первый момент ему показалось, это Асерли тут лежит, старый добрый враг.

Но это был, конечно, не Асерли.

Мыском ботинка Энери откинул лохмотья крыла. Незнакомый наймарэ скорчился в беспомощной позе эмбриона, головой в луже почерневшей уже, густой, словно смола, крови. Змеиная пасть раззявлена, десны обведены черным, тонкие, как шилья, зубы поломаны. На виске аккуратная дырка — тварь застрелена и, скорее всего, второй половины лица у нее нет. Руки и ноги у наймарэ, так же, как у него, скованы обмотанным серебряной проволокой железом — тут серебро выело полуночную плоть до костей.

Энери отвернулся, отошел к противоположной стене. Плечом и скованными руками, кое-как, опустил откидную койку, сел.

Видимо, демон не пожелал «сотрудничать». Или, обнаружив лазейку в формулировках, попытался напасть на людей. Или попытался напасть просто так, вопреки своему слову — тогда расплата, по законам Полночи, произошла немедленно. Что гадать? Они даже не убирают трупы. Зачем, через сутки мертвое тело само рассыпется прахом, можно смыть в канализационный сток.

Ну и, конечно, хороший психологический ход. Для людей. Настоящую Полночь этот натюрморт не напугает и даже не особо разозлит. Вот, как меня.

Я ведь самая что ни на есть настоящая Полночь.

Крепость из серого камня высилась на бесплодном острове, несколько поясов зубчатых стен, широкие приплюснутые башни. Покореженная пушка была выдрана из бетонного кожуха и валялась в груде каменных осколков, разбитая взрывом. Рядом в неестественных позах раскидало орудийный расчет, смуглый черноволосый парень лежал на залитом кровью парапете, остановившимися глазами глядя на рейд, где горели корабли. Жужжание металлических ос наполняло дымный воздух, верткие силуэты мелькали тут и там, жаля с неба ракетным огнем. Цветные дымы, текущие с зубчатых крыш, закручивались тугими пружинами.

Здоровенный рыцарь в грязно-белой полевой форме и исчерканном бронежилете несся по задымленному коридору, как таран. Светлый чуб прилип ко лбу, короткоствольное оружие в руках казалось несоразмерно маленьким. Вот он пнул ботинком какую-то дверь, кинул туда гранату и прижался к стене. Грохнуло, полетела штукатурка и осколки камня. Другой здоровяк с черными черепами на рукавах, повинуясь жесту, заглянул в комнату, махнул рукой. Еще двое держали коридор под прицелом, трое заняли позицию у проемов окон, поливая огнем двор. Стекла давно вылетели и осколками валялись на покоробленном полу.

Вот саперы подрывают дверь очередной приземистой орудийной башни. Светловолосый рыцарь что-то кричит в рацию, которую держит на плечах чумазый парнишка. Из-за угла трусцой выбегают двое в грязно-белом, у одного за спиной ранец. Мгновение — и в распахнутую дверь с шипением рвется струя жидкого пламени. Раздаются автоматные очереди. Охваченный огнем человек вываливается из башни и с криками катится по бетону. У него горят одежда и волосы. Круглая граната вываливается из руки и подлетает под ноги светловолосому. Он спокойно останавливает ее носком ботинка, потом стреляет орущему лестанцу в голову, быстро и метко.

Амарела застонала во сне и вцепилась в жесткую шерсть кота.

Это же Рокеда… Рокеда… что там происходит.

Сквозь сон прошел рогатый силуэт. Получеловеческое лицо, оленьи ветвистые рога, плавные нелюдские движения, прошел и скрылся в чаще спутанных ветвей. Амарелу окатило тоскливым страхом.

Снова остров и ватные облачка разрывов в воздухе… В стене одной из башен зияет пролом. Грохот на рейде — медленно тонет один из кораблей. На бортах — зелено красные щиты.

Она видела это десятками глаз, картинка кружилась, то приближаясь, то отдаляясь.

Оленеголовый с жутким любопытством наклонился над ней, заглядывая в лицо. На руках — прямые острые когти. Предплечья поросли оленьей шерстью.

Она вздрогнула и открыла глаза.

Никого. В голубом небе ни облачка. Под рукой — шелковистые пряди, гладкая раковина уха, очертания скулы, бьющаяся жилка на шее…

Амарела заорала и вскочила на ноги. Зажмурилась. Поморгала.

Нет, ни шанса на то, что ей показалось.

Вместо прекрасного оленьего кота около угасшего кострища лежал Сэнни Лавенг, голый и сереброволосый, хоть на картинку.

— Откуда ты взялся на мою голову!

— Нет, это ты откуда взялась?

— Я иду по делам!

— Вот как?

— Именно!

— Где мой брат? Чорт, почему я голый, а ты нет? Нас что, все-таки поженили?

— Как же! Разбежался!

— Где мы в таком случае?

— В Пустынных землях.

— О, пропасть…

Принц Алисан сел на поваленное бревно, сгорбился и обхватил голову руками. Амарела с неприязнью смотрела на него, на всякий случай отойдя подальше.

Нет, это просто насмешка какая-то! Посреди неведомо каких просторов, в неведомой глуши встретить этого, этого…

Встретить и сразу вспомнить!

Амарела живо припомнила последнюю встречу с царственными братьями и заскрежетала зубами от злости.

— Я помню только, как падал вместе с самолетом… Вылез на крыло, спрыгнул в воду… Потом темнота.

— У тебя есть фюльгья, — уверенно сказала Амарела, поднабравшаяся знаний в Аркс Малеум. — Она тебя и вытащила. Значит правду рассказывают, что Лавенги — оборотни.

— Откуда ты знаешь про фюльгий?

Ты, глупая коза, явственно слышалось в его голосе.

— Да уж знаю. Эх, такой хороший кот был… Как жалко…

— Спасибо, можешь не выражать свою радость так бурно. Но ты-то как сюда попала? Почему мы здесь? Ты что, меня искала?

— Размечтался! Мне пришлось бежать в Полночь.

Она хотела было сказать «спасаясь от твоего сумасшедшего братца, который приказал меня убить», но вовремя прикусила язык.

— В силу некоторых обстоятельств.

Недоверчивый серебряный взгляд.

— А ты не мог бы… ну, обратно в кота.

Желательно — насовсем.

— Не мог бы, — отрезал Сэнни. — Ни в кота, ни в коня, ни во что другое. Союзник не приходит по приказу.

Амарела некоторое время молчала, кусая губы, потом расстегнула пояс, стянула через голову верхнее, без рукавов, синее платье, бросила его ненавистному Лавенгу.

— На, оденься, смотреть на тебя противно.

Сэнни хотел было что-то возразить, но потом благоразумно смолчал и натянул одежку на себя. Слуа шили на мужчин и женщин одинаково — прямой, без вытачек, крой, по бокам от пояса до подола — клинья, под мышками — прямоугольные ластовицы.

— Ненавижу ходить в дурацком, — бубнил он. — Как на параде в честь конца лета…

— Извини, мундир не завезли.

— Ничего, я потерплю.

Покрутился, потом подпоясался куском плетеной тесьмы и снова сел, глядя в костер. Отблески пламени мерцали в серебряных глазах переливчато и романтично.

Амарела вспомнила горящий остров из своего сна и вздрогнула.

— Что там было… в Даре? — спросил наконец Сэнни более-менее мирным тоном. Видимо он смирился с тем, что кругом на тысячу миль другого собеседника не найти. — То что на нас напало — это ведь была Полночь.

— О, в Даре было многое, — мстительно сообщила рейна. — Сначала у вас под носом… неизвестным путем проявился наймарэ и вызвал Полночь в Катандерану. Потом Полночь прорвалась в Найфрагире и теперь там война. Из-за вас. Анарен сказал, что не надо было в Море Мертвых лезть. Вран выжег огнем Ботанический сад. Потом его подорвали вместе с машиной. К тому времени, как я попала сюда, твой брат казнил своих рыцарей направо и налево, подумывал, не вернуть ли им четвертование и колесо, и, судя по всему, все сильнее повреждался умом. Ну и по мелочи — Макабрины вторглись в мое королевство под видом братской помощи и вовсю там хозяйничают. Не удивлюсь, если уже отхватили у Лестана кусок прибрежных территорий. И вряд ли вернут мне мою страну с прибытком.

Сэнни молча смотрел на нее, потом сильно сжал руками виски.

— Ты прямо сладкоголосый соловей, — пробормотал он. — Горлица. О, Невена, мне срочно надо домой.

— Мне тоже.

— Может еще и знаешь, как туда попасть?

— А ты?

— Ясно.

Воцарилось молчание. Слышно было, как потрескивают угли костра. Принц сдался первым.

— Мне кажется, нам надо сотрудничать, — сказал он. — Вот выберемся, и можно будет никогда тебя не ви… вобщем, сейчас надо держаться вместе. Согласна?

Амарела подумала и скорбно кивнула. Ей было до слез жалко кота.

Человек пошарил рукой по раме чердачного окошка, щелкнул задвижкой и сильно рванул на себя. Лопнули бумажные полосы, опадая и закручиваясь спиралью, рама отворилась. Вместе с холодным ночным ветром в дом проник запах псины.

Человек высунулся по плечи, оглядывая двор. Потом втянулся обратно.

— Мары знают, где они, темень, хоть глаза выколи. Сперва лаяли, в двери скреблись, теперь молчат. Может, ушли?

— Нет, не ушли. — Киаран подошел ближе, глядя через плечо человека. — У калитки одна сидит, и одна на дорожке. И у забора две. И вон там, у хозяйственной пристройки. Белые, разве ты не видишь?

— Ничего я не вижу. — Человек озадаченно провел рукой по гладким волосам, собранным в хвост. — Ага! Сейчас я принесу кое-что… если оно тут есть. Должно быть. Погоди-ка.

Он вернулся люку и полез с чердака вниз. Киаран снова посмотрел на собак.

А они смотрели на него.

В темноте мерцали алым глаза, влажно блестели клыки. Одна, две — Киаран насчитал восемь штук, остальные, видимо, сидели вне поля зрения. Жаль, что человек их не видит, он мог бы убить их так же, как убил оглушенного столкновением вайверна.

Человек вернулся. В руках он держал два предмета, похожие на толстые короткие палки.

— Аварийные свечки. Сейчас поглядим на твоих собак, если они еще там.

— Они там, — кивнул Киаран.

Человек что-то сделал с одной палкой, и та вспыхнула столбом белого пламени, Киаран от неожиданности шарахнулся в сторону и зажал ладонями лицо.

— Ну-ка, где вы там… Эй, парень! Киаран? Ты чего? — его потрясли за плечо. — Ты зачем на огонь таращился, балда?

Он помотал головой, попытался проморгаться. Под веками всплывали, менялись, проваливались друг в друга белые и лиловые кольца.

— Ага, — сказал человек. — Вижу их. Совсем другое дело.

Короткий грохот. Опять грохот, и еще раз, и еще. Собачий взвизг, потом утихающий скулеж.

Киаран, наконец, разглядел сквозь плавающие пятна белое пламя во дворе, шипящее и мечущее искры. В воздухе разливался едкий будоражащий запах. На краю освещенного круга лежала, вытянув лапы, белая гончая Кунлы.

Теперь их двадцать.

Остальные разбежались к забору, спрятались за поленницу, за садовые яблони, за кусты и железную бочку с водой.

— Я так полагаю, сами они не уйдут? — человек обернулся к Киарану. В руке у него был металлический предмет, небольшой, но выглядевший и пахнущий пугающе. Мечам, лукам и дротикам слуа до него далеко. — Придется их всех перестрелять, иначе они не отстанут.

— Не отстанут, — подтвердил Киаран, не сводя глаз с человеческого оружия.

— Что, нравится? — Человек улыбнулся. — Это Пэ-А девять двадцать пять, леутский Аверган. Надежный. Леутцы даром что воюют с нами постоянно, а оружие делают хорошее. А эта штуковина, что я около твари поднял, она твоя?

— Луношип. Да, это отцово копье. Волшебный, — похвалился Киаран. — У него злой нрав. Может жизнь выпить, хозяину не покориться. Чтобы им владеть, нужна сильная воля, много удачи. А…этот твой Пэ А? Много для него удачи нужно?

Человек некоторое время смотрел непонимающе, глаза у него были такие же черные, как у самого Киарана, только белки видно. Потом рассмеялся.

— Да нет, какая удача. Я же говорю — надежный. Вот, гляди.

Вынул из рукоятки какую-то штучку, щелкнул, зачем-то заглянул в торец своего оружия, потом протянул.

Киаран цапнул и тут же обжег себе руку, выронил на пол.

— Ай!

Собаки под окном плотоядно взвыли, снова начали царапаться в дверь. Мерный металлический лай сменился хриплым злобным рычанием и скрежетом. Человек еле заметно поморщился, видно было, что его здорово раздражает шум.

— Полночь железа не боится. Что это тебя проняло?

— Я слуа! Альфар по вашему. Мы не совсем Полночь, мы просто живем там. Добрейший металл нас обжигает.

— Нашли место, где жить.

Киаран кое-как обернул ладонь рукавом и поднял человеческое оружие. Заглянул в темный круглый глаз.

— Не направляй на себя.

— А… винтовки. Есть у вас такое? — Киаран вспомнил обещание рейны. — Они лучше или хуже?

— Винто-овки, — найл поднял бровь. — Лучше, конечно. Дальше бьют, больше калибр. Где это ты про них узнал.

— Да так… все равно их тут нет.

— Ладно, посмотрел, верни. У нас по плану собачки. А что ты им сделал?

— Не им, их хозяйке, — Киаран неохотно вернул таинственный Пэ А. — Кунла, моя старшая сестра. Она хочет быть королевой Аркс Малеум. Ей нужен хороший колдун, она потребовала служить ей, но я отказался. Тогда она притравила меня собаками. А на последней охоте и вовсе…

Он сглотнул, пытаясь протолкнуть предательский комок. Отец бы его высмеял за эти слезы.

Человек сочувственно похлопал его по плечу, и Киаран совсем расклеился. Уткнулся лбом в стену, и некоторое время стоял так, хрипло втягивая холодный, пахнущий сыростью и плесенью воздух. Человек заскрипел окном, потом сдержанно выругался.

— Эй, альфар, иди сюда. Потом поплачешь. Давай лучше мстить.

Киаран сердито утерся рукавом и подошел. Человек напряженно вглядывался в темноту, щурился. Яркая штука прогорела.

— Я ничего не вижу. Давай, помоги. Будешь целиться, а я выстрелю еще пару раз. Из лука стрелял?

— Да.

— Смотри, это мушка, это целик. Надо чтобы верхний срез мушки, находящейся в центре прорези целика, совместился с мишенью. С собакой, то есть. Давай.

Киаран нерешительно положил руки поверх рук человека, направил ствол. Гончие нагло бродили по двору, не скрываясь. Обнюхивали тело убитой товарки, глазели в окно, потягивались.

— Колдун говоришь, хороший… а что ж не отколдовался?

— Мне с женщинами не тягаться, — виновато сказал Киаран, шмыгая носом. — Жрицы многажды повторяли, что я бесполезен со своими мелкими чарами. Кунла сперва взяла с меня клятву, чтобы я в Полночи помалкивал, а потом заявила, что намерена стать королевой, а я почему-то обязан стать ее магом. Бред, глупость. И… я не ожидал, что она не станет дожидаться смерти отца в бою или на охоте. Я не думал, что она так спешит… — Киаран помолчал, унимая дрожь в пальцах. Руки человека были теплыми, и твердо держали оружие. — Вот, я прицелился.

Ба-бах! Полыхнуло, в воздухе поплыл острый кислый запах. Еще одна гончая вякнула и начал крутиться на месте, щелкая зубами около бока. Другие наконец сообразили, что дело плохо и попрятались кто куда.

— Она мертва! — обрадовался Киаран.

— Вот и отлично. Все, сегодня больше зрелищ не будет, — человек спрятал оружие в ножны на поясе. — Да и патронов у меня не так много. Слезаем отсюда. Все-таки двоих подстрелили. А сестра твоя за ними придет? Не повезло тебе. У меня тоже две сестры, но они не такие стер… эээ, вобщем довольно добрые.

— Не знаю, — пробормотал Киаран. — Надеюсь, не придет. Мне пока с ней не совладать.

— Натренируем, — решительно сказал человек, исчезая в темном проеме.

Внизу, в комнате, было светло. Под потолком, в перевернутой стеклянной вазе, горел человечий светильник — желтоватый шарик, дающий мало тепла, но не требующий ни дерева, ни масла.

— Бок-то твой раненый, — спросил человек, обернувшись, — не болит больше?

— Когда кровь остановилась, зарастает быстро.

Киаран потрогал бок сквозь заскорузлую одежду. Человек прилепил ему на ребра комок рыхлой ткани, прихватив несколькими кусками матерчатой клеящейся к коже ленты. Рана ныла, но терпимо, хуже было то, что Киарана донимал голод, усилившийся после ранения. Чтобы как следует затянуть рану и восполнить потерянную кровь, нужна была пища.

— Все равно, — сказал человек, — скакать тебе еще рано. Садись на диван и отдыхай.

Сам он начал расхаживать по комнате, открывать шкафы и ящики, повсюду совать нос. Зажег синий огонь под чугунной ажурной решеткой, установленной поверх железного, покрытого белой эмалью ящика — это тоже была какая-то особенная человеческая печь, греющая без угля и дров.

Человек несколько раз выходил из комнаты вглубь дома, приносил какие-то пакеты, пару круглых металлических предметов, величиной с его, человеческий, кулак. На белой эмалевой печи в белом эмалевом котле странной цилиндрической формы закипела вода. Действия человека и вещи, которые он использовал, представлялись очень значительными, будто подготовка к ритуалу, только роспись на котле выглядела нелепо и неуместно — какие-то бесформенные красно-зеленые цветы с листьями. Человек вскрыл длинную коробку из толстой рыхлой бумаги, вытряхнул оттуда прямо в котел целый сноп желтых лучин. Отчетливо запахло заваренной мукой.

Киаран подтянул ноги, свернулся клубком в углу дивана и закрыл глаза. Он приказал себе даже не думать о том, чтобы попросить у человека еды. Хватит уже того, что он просил воды, просил быстрее ехать, придется еще просить отдать Луношип — со всех сторон должен, не расплатишься. Ничего ценного у Киарана не было, значит он, как в свое время Анарену, предложит услугу… только вот какую услугу можно оказать человеку с таким замечательным оружием… Пэ А девять двадцать пять! Человек, конечно, просил Киарана помочь прицелиться, но стрелял-то он в киарановых врагов, и вообще, похоже, спас ему жизнь.

Вайверн с Луношипом в горле тянул из последних сил, и уже падал, когда навстречу с ревом выскочила огнеглазая колесница. Если бы человек вышвырнул его, раненого, на дорогу, собаки давно бы нашли его и загрызли. Киаран совсем не был уверен, что смог бы в таком состоянии дозваться до фюльгьи.

— Ты спишь, эй, Киаран? Сперва поедим, а потом спать.

Киаран раскрыл глаза, недоуменно глядя на человека. На столе, застеленном клетчатой скатертью из странного, сильно потертого и кое-где надрезанного материала, стояли две глубокие тарелки, наполненные мотками толстых нитей вареного теста. От них шел пар. Человек ловко вспорол круглую металлическую коробку, вывалил содержимое в одну из тарелок — куски тушеного мяса, плавящийся, растекающийся по горячему тесту жир — и пододвинул тарелку Киарану.

— Что таращишься? Макароны никогда не видел? Это еда, очень даже неплохая, бери вилку и ешь. — Пауза. — Ну что такое? Вилку боишься? Она алюминевая.

Киаран помотал головой, взял вилку. Еда пахла одуряющее. Он мог бы отказаться… просто не брать предложенного, и тогда… ну, поголодал бы, подумаешь.

Человек явно не понимает, что сказал!

Киаран поерзал, покрутил в пальцах вилку. Во рту было полно слюны, но она казалась горькой.

— Если тебе кажется, что там жучки, я тебе скажу — жучков там нет. Не успели завестись. Я проверил. Нормальные макароны.

Киаран смотрел, как человек вспарывает другую банку, выгребает из нее мясо себе в тарелку. Как накручивает макароны на вилку, отправляет в рот, жует. Проглатывает и хмурится, встретив киаранов несчастный взгляд.

— Я уговаривать тебя должен? — Молчание. — Ты макароны не ешь, тебе птичье молоко нужно, принц полуночный? Нет? Тогда прекрати страдать и лопай давай.

Киаран опустил голову, потыкал вилкой в тарелку, поддел что-то, положил в рот. Вкуса он не почувствовал.

Глава 17

Ньет проводил взглядом порядком помятого полуночного, которого увели серьезные и мрачные найлы в черных шинелях. Похоже, они научились каким-то образом заглядывать под волшебные личины, которые умела натягивать Полночь. Что же, может быть, у людей появился шанс хотя бы сравнять счет в этой войне.

— Пойдем, Белка, — сказал он напуганной спутнице и потянул ее за руку. — Давай выбираться отсюда.

В толпе ощущалось подавленное настроение. Два плохо одетых подростка не привлекали внимания. Ньет потихоньку пробирался к выходу, как вдруг что-то словно толкнуло его в грудь.

— Белка, стой, — скомандовал он осипшим голосом. Привстал на цыпочки, чтобы видеть поверх голов, потом и вовсе вскарабкался на подоконник.

Здесь, здесь! кричало безошибочное фоларийское чутье. Он где-то тут!

Ньет начал оглядывать толпу, зацепился взглядом за пыльно-зеленую полевую форму дарских частей. Патруль из нескольких человек проходил по рядам, проверял что-то, то ли документы, то ли принадлежность к роду человеческому. Рядом шли две настороженные овчарки.

Знакомая фигура, рост выше среднего, тяжелая кость, широкие плечи. Большая голова, стриженый затылок. Остановился, разглядывает чугунных химер, сидящих над аркой. Знакомым жестом потянулся к карману брюк за блокнотом, наткнулся на плотную ткань гимнастерки.

— Рааамиро! — заорал Ньет, размахивая руками. — Раамиро! Господин Илен! Я здесь! Мы здесь! Рамиро!

— Ну вот ведь! Пропасть, надо же! — Рамиро в который раз отодвинул от себя Ньета, крепко держа за плечи, вгляделся в лицо. — Ньет! Провались я сквозь землю! Как ты вырос, откуда здесь взялся?

Потом повернулся радостно к недоуменно стоявшим вокруг альдам.

— Ребята, это ж Ньет, фолари катандеранский, я его можно сказать самолично воспитал и взрастил! Знаете, как он рисует? Ого-го!

«Ребята» с интересеом приглядывались, Белку совсем засмущали, и она снова спряталась у Ньета за спиной. Одна из овчарок настороженно обнюхала Ньету ладонь, но видимо Полночью не пахло, и она отступила.

— А-аа, вот ведь паршивец! Ну и встреча. Бери свои шмотки, пойдем с нами, мы уже с дежурства сменяемся.

— А… куда?

— Сводный альдский корпус под предводительством лорда Хосса. Добровольцы, так сказать. Поселили в казармах ОДВФ в новом городе, тут недалеко. Там не только альды, а все, кто захотел поехать. Надеюсь, какой-то толк от нас есть.

— Вы с Полночью воюете?

— А то!

Ньет радостно шел рядом с альдами, тащил Белку за руку и то и дело оборачивался, глядя на Рамиро. Его человек ничуть не изменился, разве что складки от носа к губам залегли поглубже, да в серых, в рыжую крапинку, глазах, появилась настороженность. Надо же, Рамиро тут! Воюет с Полночью! Неисповедима судьба.

— Как же ты сюда попал, бродяга? Ты же в Сладком море канул, я черти-что думал. Почему ты вообще ушел? Не попрощался, сгинул неизвестно куда.

— Я отправился искать Старших. Хотел найти их в море. Сперва в мелком искал. Потом по реке выплыл в Полуночное.

— Мог бы хоть предупредить.

Ньет смутился.

— Если б я с тобой заговорил тогда… я б остался. Очень страшно было. Но понимаешь, надо.

— Понимаю. Когда надо, я понимаю. — Рамиро сменил тему: — А это кто с тобой? Фоларица, вижу. Ишь, когтищи.

— Белка, я ее в море выловил. Она меня сожрать хотела.

— И теперь ты с ней возишься. Узнаю дорогого друга. А нашел ты… что искал?

— Нет пока.

Рамиро помрачнел, но ничего не сказал.

— Я не отступился, я ищу, — горячо заговорил Ньет. — Я и сюда приехал, на капище, может Нальфран ответит.

— Ясно.

На улице распогодилось, в разрывах серых туч мелькало блекло-голубое небо. Тянуло свежим ветром с моря. Казармы оказались старым облезлым кирпичным зданием в пять этажей. На узкой полоске земли перед ними строем росли темно-зеленые пихты и дымчатые ели. Стрельчатые пролеты окон забраны проржавлеными решетками, штукатурку, там, где она еще оставалась, исполосовали длинные размывы текущей с крыши воды.

Рамиро провел Ньета с Белкой через просторный неуютный холл, вымощенный мелкой грязно-охристой плиткой, сказал что-то дежурному и открыл дверь большой комнаты, в которой стояли несколько столов, покрытых клеенкой, плитка, чайник, пара утюгов и узкое высокое зеркало. В углу приютилась пожелтевшая раковина. На стене висел большой рукописный плакат с невероятным черно-серым страховидлом и надписью «Сегодня с Полночью болтаешь, завтра семью потеряешь».

— Давай тут посидим. На вот, угости свою девицу, — придвинул к Ньету эмалированную миску с ванильными сухарями и пастилой.

— Спасибо. Это ты рисовал? — Ньет кивнул на плакат.

— Угум.

— Я сегодня видел, как поймали одного полуночного. Северяне поняли, что полуночные умеют пользоваться человеческими личинами, да?

— Именно. Беда с мирным населением, основную часть тварей мы отстреливаем еще на подлетах, ночью. Но ведь Полночь может прикинуться родственником, знакомым. Пропасть, да просто зайти воды попросить. Их ведь только пусти. Хорошо музейные тетушки помогают. Они ведь знают все эти предания, легенды — глядишь пара рецептов по борьбе с гадами и отыщется. Я их даже побаиваюсь — просто ведьмы какие-то. Госпожа Креста тут себя бы чувствовала в своей тарелке.

Рамиро снял с плиты закипевший чайник с облупившимися цветами на эмалированных боках, налил Ньету в кружку коричневой жидкости с невнятным запахом швабры.

— Ну и чай тут у них, никак не привыкну. Это не сагайский, а импортируют из Иреи, в брикетах. Впрочем, боюсь, и такого скоро не будет.

— Думаешь, война затянется?

— Не думаю — уверен. Стреляем мы этих крокодилов видимо-невидимо, так на место одного ночью два новых налетает. А днем по Химере бродят оборотни в человеческом обличье. Я этих плакатов нарисовал, ууу! — Рамиро махнул рукой. — Ну, что поделаешь, такое время.

— А… в Катандеране тоже самое?

— Отбились, — коротко сказал Рамиро. — Белка, ешь, ешь пастилу, что смотришь. Бери-бери. Ньет, тебе есть, где жить?

Ньет помотал головой.

— Я… мы только приехали.

Рамиро потер затылок, соображая.

— Я тоже хочу драться с Полночью, — горячо сказал Ньет. — Они мне должны! Они Десире убили.

— Ты же даже вилку в руки взять не можешь, чтоб не обжечься.

— Смотря какую. И альфары как-то ведь обходятся.

— Альфары… — Рамиро помрачнел.

— Я чую Полночь! Я могу не хуже музейных тетушек работать!

— С Хоссом тебя что ли познакомить… Он к фолари благоволит.

Дверь распахнулась и вошел человек среднего роста, с сильной сединой. На нем был потертый френч, в руках — планшет.

— Рамиро, тут надо еще…

— Привет, Виль, — обрадовался Рамиро. — Ты смотри, кого я встретил. Помнишь его, а?

Человек пригляделся, нахмурился.

— Погоди, это ведь твой племянник? Он что, тоже тут?

— Ага, отдельно от нас приехал. Возьмем его? Он фолари, между прочим.

— Твой племянник — фолари? — брови седого поехали на лоб. — Как это тебя угораздило?.. Э, да ты из-за него в тюрьме месяц отсидел и чуть на виселицу не вышел? А говорил — девица…

— Да ладно тебе придираться. Какая разница, девица, племянник…

— Ну ты горазд голову морочить!

— Как проще было, так и объяснил. Ну его, не хочу вспоминать, — Рамиро сделал морду кирпичом. — главное, Виль, фолари и впрямь Полночь видят. Может, приспособим его к делу? А то собак не хватает, а уж музейных бабушек и тем более мало. А Ньет молодой, здоровый. У него и подружка есть.

— Белка пока не очень соображает, — честно сказал Ньет. — Хотя именно она самолет принца Алисана нашла.

— Самолео-от, — глаза седого стали цепкими. — А какими судьбами вы к самолету попали?

— Ну, нас попросил полуночный, Анарен Лавенг, — охотно объяснил Ньет. — А что делать, поплыли. Самолет нашли, а принца — нет. То есть, он не совсем полуночный. Точнее, полуночный, но не только… Потом его найлский патруль сцапал, вот сегодня.

— Лавенга, патруль!?

— Ну да. Рамиро же сказал, что Полночь вылавливают, вот его и… да там, на вокзале, вы рядом совсем были… я что-то не то сделал?

Ньет напрягся и расстроился. Белка бросила надкушенный сухарь и, подвывая, начала соскальзывать под стол. Пришлось привычно схватить ее за руку.

Мужчины обменялись напряженными взглядами, Рамиро взялся за голову.

— Фолари, — раздраженно бросил Виль. — Ума палата, сарай сочувствия. Пропасть, я в комендатуру, звонить. Если найлы удерживают родича короля Герейна… Он назвался?

— Я далеко стоял, не слышал.

— Ладно, разберемся, — бросил Виль и выскочил из комнаты, будто за ним вся Полночь гналась.

Человеческое мыло оказалось лучше того, что варили женщины в Аркс Малеум. Оно было белое, воздушно пенилось и пахло приятно. Киаран отжал выстиранную рубаху и перекинул ее через плечо — если повесить на кухне у горящей плиты, к утру должна высохнуть. Аккуратно вылил использованную воду в раковину — человек сказал, что труба выведет ее на улицу, в специальную сточную канаву. Еще он сказал, что воду можно не жалеть, в подвале есть колодец, и ходить за водой на улицу, где стерегут собаки, не надо.

Человек принес из подвала ведро холодной воды, принес с кухни чайник кипятка и оставил Киарана в тесной комнатке, наедине с большой лоханью, железо которой было покрыто каким-то сероватым нестрашным металлом, с умывальником — квадратной железной бочкой, подвешенной на стене, с латунным носиком, торчащим из дна, и с эмалированным тазом на табуретке. Киаран воспользовался последним.

Он разделся, экономно вымылся, смыл кровь и грязь, и постирал рубаху. Долго рассматривал человечье зеркало — ровный стеклянный прямоугольник, покрытый с обратной стороны чем-то вроде жидкого серебра, подробнейшим образом повторяющий все детали окружения. Настолько четко и ясно не отражает даже вода в безветренный день. Киаран впервые видел себя так, как видят его другие — похожее на зверька диковатое существо, не способное напугать даже младенца. Он оскалился, прижал уши и тихонько зарычал, стараясь выглядеть грозно — существо в зеркале ощерилось, как загнанная в угол крыса.

Кунла, в свое время, очень веселилась его попыткам огрызаться.

Киаран вынул из волос серебряные заколки — красивые вещицы, подаренные матерью и сестрами, зачарованные на защиту, на меткость, на внимательность, на чуткость и осторожность, на то, чтобы не потеряться и не сбиться с дороги, с толиками их великой удачи. Бережно сложил в мешочек на поясе. Они были совершенно бесполезны любому, кроме Киарана — так же как несколько перстеньков у него на пальцах и две пары браслетов на плечах и запястьях.

По узкому коридору вернулся на кухню. Брошенный дом отсырел и был холоден, в спальнях пахло плесенью и неуютом, и только на кухне синий огонь из белой железной печи разогнал стылую сырость. Человек притащил хлипкую раскладную лежанку из железных рам и холста, поставил поближе к печке, бросил на нее одно из добытых в спальне одеял, и теперь безмятежно спал, накрывшись собственной курткой. Второе одеяло ожидало Киарана на диване.

Рядом с изголовьем человека стоял табурет, а на табурете лежали кожаные ножны. Ножны были расстегнуты, позволяя полюбоваться на рубчатую рукоять Пэ А девять двадцать пять. Киаран смотрел на него, забыв про капающую на пол рубашку, а потом перевел глаза на спящего.

Когда-то, когда Киаран был еще так мал, что не выходил из ворот Аркс Малеум в Полночь, он, вместе с другими детьми, часто слушал сказки, которые у очага рассказывали Эвина и Хейзе. Он очень любил сказку про Инару, первую королеву слуа.

Поставив стул поближе к плите, Киаран повесил на спинку мокрую рубашку и сел. Между ним и человеком лежал на табурете Пэ А.

Киаран прикрыл глаза, зябко обнял себя за плечи и покачался на стуле, припоминая.

«Была Инара-краса, удача ее выше многих, и вела она свой народ по землям Полуночи. Холодный Господин только-только заварил Полночь, как просо в кипятке, и нас втянуло в водоворот. Многие погибли, а многие остались и скитались с инсаньей, не зная ни сна, ни отдыха.

И вот настала Савань, оковы спали, и Инара выехала в мир людей, сроку же ее забавам — сутки. Многих поразила она своим копьем, и многих повергла, и копыта ее коня были по самые бабки в крови. На исходе дня встретился ей юноша, прекрасный собой, на белом жеребце, в серебре и золоте с ног до головы. И стоял он, пораженный красотой Инары, и не мог отвести от нее глаз.

— Раздели костер мой, — сказал юноша.

Инара спешилась и села у его костра.

— Раздели трапезу мою, — сказал юноша.

И они вместе ели хлеб людей и пили вино солнечных виноградников.

— Утром я введу тебя под кров мой, и слово мое крепко — сказал юноша.

Когда же юноша заснул, Инара взяла его плоть, и силу его, и жизнь его.

Плоть его стала Инаре пищей и возвысилась она над другими слуа, ибо жертва, отданная добровольно, много выше взятого насильно. Сила его стала силой Аркс Малеум, и настал предел скитаниям нашим. Жизнь же его, и коня его, и родичей его, и верных его, и собак его, и соколов его грела как угли, и питала Инару, и была она королевой превыше остальных и правила много лет».

Отблески той же силы, что некогда вскормила злые камни Аркс Малеум, видел сейчас Киаран на лице спящего. Вожделенной силы, что делает живой смертную плоть, одушевляет и двигает то, что по природе своей — всего лишь земля. Силы, которой нет в полной мере ни у Полночи, ни у Сумерек, вигора, неистовой энергии жизни. Слишком тяжелы смертные кости, слишком густа смертная кровь, чтобы их поддерживало что-то меньшее.

Законы Холодного Господина жестоки, и в большинстве своем содержат запреты. Законов, которые разрешают, очень мало, и они опутаны сетью условий. Но они есть.

Один из этих редких законов сегодня вечером вступил в силу.

Они впаяны в полуночные души, эти законы, никто никогда не изучал их, не обсуждал, не подвергал сомнениям. Киаран пошевелил губами, силясь сформулировать, что же произошло, почему не раньше и не позже, а именно когда человек поставил перед ним тарелку с горячей пищей, сошлись все условия. Почему сладкая человечья кровь, которую он и так мог взять в любой момент (ну… предположительно. Киаран покосился на короткие кожаные ножны с громовым оружием, таким маленьким и таким убийственным), почему эта кровь приобрела свойства крови добровольной жертвы, способной увеличить его, киаранову, личную силу десятикратно.

Конечно, Киаран — не королева Инара, а человек, разделивший с ним пищу — не лорд, владеющий землями и людьми. Но все великое начинается с малого.

Не эта ли жертва сделает Киарана могучим магом, каким его видела Кунла? Не это ли даст ему возможность вернуть отца и одолеть сестру?

Вот сила, рядом, только руку протяни.

Человек поворочался на узкой лежанке и закинул руки, открывая беззащитное горло. Рот Киарана против воли наполнился слюной.

Но были ведь и другие сказки.

В библиотеке Аркс Малеум хранилось множество книг. Что-то принесли с собой слуа после Великого Разделения, что-то попало в Полночь потом, спустя долгие века. Книги привозили после Савани, после Йоля, когда возвращалась после дозволенных бесчинств Дикая Охота.

Некоторые из них были запачканы человеческой кровью.

Киаран читал их. Он вообще много читал, шныряя в одиночестве по запутанным анфиладам Аркс Малеум. Если утащить книгу и спрятаться в какой-нибудь дыре, то не отыщут, не станут донимать жестокими забавами.

Киаран переглотнул, еще раз вдохнул одуряющий запах близкой человеческой крови, облизал губы.

— Клянусь, что не причиню тебе зла, и все, что ты мне дал, принимаю у тебя в долг… клянусь, что ни тебе, ни кровным твоим, ни псам, ни соколам, ни чадам, ни домочадцам, — забормотал он, раскачиваясь на стуле, как безумный.

Тяжелое золотое сияние было так близко. Но что-то мешало взять. И это был не Пэ А девять двадцать пять.

Человек пошевелился, открыл бессмысленные блестящие глаза.

— Ну что ты бубнишь, — сказал он сонно. — Если замерз, зажги духовку. А ну марш спать.

Глава 18

Спустя какое-то время черный прямоугольник двери со скрежетом распахнулся. Позвали на допрос. До этого принц успел заснуть, сидя на откидной койке, проснуться, проверить своего мертвого соседа (тот еще не рассыпался), побродить по камере, снова заснуть. Пить хотелось адски.

В кабинете он ничего разглядеть не успел, сразу включили мощную лампу и направили в глаза. Пришлось смаргивать, щуриться и смотреть в сторону, в темноту, где плавали ослепительные круги. За спиной молча встали двое конвойных.

— Вы утверждаете, что являетесь родственником короля Дара, его величества Герейна Лавенга?

— Да, я являюсь родственником короля Герейна. Дайте воды.

— Обойдешься, наймарэ. Имя.

— Анарен Лавенг.

— Цель поездки в Найфрагир?

— Приехал в поисках следов его высочества Алисана Лавенга. Дадут мне пить или нет?

— Нет, не дадут. Вы нашли что-нибудь?

— Да, самолет.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

— Что делали в Химере?

— Собирался возвращаться. — Энери болезненно прищурился и попробовал разглядеть старшего офицера — у него был голос Комрака. И в этом голосе сквозила ненависть.

— Как вы оказались в Даре?

— Я Нож Холодного Господина. Мне неизвестна цель, с которой меня вернули в серединный мир.

— Ножи — персонажи из сказок и средневековых волшебных историй, хватит заливать.

— Наймарэ и мары тоже были персонажами сказок и волшебных историй, не правда ли? Еще полгода назад вы поминали Полночь только в проклятиях и думать не думали, что она существует на самом деле. А теперь она вас жрет. Жрет вас на улицах и в собственных домах!

— Заткнись, наймарэ.

— Правильнее называть меня сэн Анарен. Или «ваше высочество».

— Ты поганый наймарэ, как бы тебя ни звали.

Пауза.

Из-за спины доносился яростный стук пишущей машинки.

— Значит, вы утверждаете, что являетесь Ножом Холодного Господина. Мертвецом под вассальной присягой. Это так?

Анарен молчал.

— Отвечайте! Это так?

— Насчет мертвеца я бы поспорил, — Анарен бесстрашно взглянул в слепящий свет перед собой, но выдержал не больше двух секунд.

— С какими целями вы явились из Полночи в мир живых?

— Я уже говорил, что мне это неизвестно. Я не получал ни приказов, ни консультаций, ни пожеланий.

— Как вы поддерживаете связь с сюзереном?

— Никак.

— Лжешь, наймарэ.

— Вы прекрасно знаете, что Полночь не лжет.

— Почему Дар лгал, что вы из Сумерек?

— Чтобы не тревожить людей. Это очевидно.

— С кем из полуночных, кроме вас, сотрудничает король Герейн?

— Ни с кем.

— Вам это точно известно?

— Я ничего об этом не знаю.

— А кто сотрудничает с Полночью?

— Вы. Со мной. Сами предложили сотрудничество.

— Я спрашиваю о дарцах, наймарэ.

— Про дарцев ничего не знаю.

— Ах, не знаете. — Анарен услышал, как щелкает зажигалка. Запахло табаком — дешевым и довольно мерзким. — Каким образом Дар спровоцировал нападение Полночи на Найфрагир?

Анарен снова глянул прямо, щурясь от света.

— Дар не провоцировал нападение Полночи на Найфрагир, господин Комрак.

— Капитан Комрак.

— Да без разницы.

Из слепящего света выплыл клуб вонючего дыма и окутал Энери. Тот поморщился, но ничего не сказал.

Пауза.

— Чего вы боитесь, Лавенг? — вдруг совсем другим тоном спросил Комрак.

Энери даже удивился.

— Я? Хм… Что Алисан погиб, например.

— А еще чего?

— Пожалуй, ничего.

Не вас же, мои носатые языческие друзья.

— Чего боится Полночь?

— Холодного Господина, несомненно. Нарушить созданные им правила.

— А еще чего? Серебра, рун, рябины… еще чего?

— Комрак, Полночь всего перечисленного не боится. Все перечисленное доставляет Полночи неудобства, и только.

Еще один клуб вонючего дыма.

— Вы сказали, что Полночь не лжет. Почему?

— Потому что это правда. Вы это знаете и без меня.

— Почему не лжет? Что мешает солгать?

— О! — Анарен улыбнулся, показав зубы. — Комрак, вы правильно мыслите, но пока не очень умело формулируете вопросы.

— Кончай трепаться, наймарэ. Отвечай по существу.

— Я сотрудничаю, Комрак. Как могу. Хотя, хорошо, что лица не видно, а то меня от ваших найлских рож мутит.

Молчание.

— Последний раз спрашиваю, что мешает Полночи солгать.

— Невероятное отвращение ко лжи? — предположил Анарен.

Сильный пинок вышиб из-под него табуретку. Охранник без церемоний поднял принца за воротник и втиснул лицом в стол, в зеленый ворс сукна, так что клацнули зубы. Через тошнотворно долгий промежуток в затылок ткнули холодным и твердым.

— Видят боги, я старался, — медленно произнес Комрак. — Пытался его допросить.

— Сукно запачкаешь, не жалко? — с трудом произнес Энери. Нос и губы, похоже, расплющились напрочь. — Хотя давай, все лучше, чем я его тебе заблюю. Давай, ну! Дикари чертовы.

Щекнул предохранитель.

— За сегодня в меня столько раз тыкали железом, — не мог уже остановиться Энери, — что будь я дролери, дыру бы проткнули. Это ваш единственный аргумент? Чтобы разговаривать с наймарэ, Комрак, надо интеллект иметь выше среднего!

— Сейчас я в тебя так потыкаю… — зашипел Комрак, но вдруг замолк — за спиной лязгнула дверь, раздались шаги и голоса.

Вразнобой защелкали каблуки, дуло убралось от анаренова затылка.

— Что это вас тут? Развлекаетесь? — голос у вошедшего был густой и мощный, такой во времена Энери называли «драконидским рыком».

Упрямый принц и не подумал разогнуться. Только голову немного повернул. Так и стоял, прижимаясь щекой к сукну.

— Допрос наймарэ, милорд, — доложил Комрак.

Человек подошел ближе, и Энери увидел черное кожаное пальто, распахнутое и забрызганное дождем, под ним мундир морского офицера, тяжелый рыцарский пояс и кортик с черно-алым гербом.

— Я тебе, Аймо, конечно, велел склонять полуночных к сотрудничеству. Но не так же буквально!

— Добром не хочет, милорд! Я же говорил, милорд, не выйдет из этой затеи толку…

— Сэн Анарен, вставайте, — принцева плеча коснулась рука в перчатке. — Что мои балбесы с вами сделали? Лицо разбили? Парни, принесите воды и освободите его высочество.

Анарена вежливо разогнули и выпрямили. Он вгляделся в лицо вновь прибывшего — астелевские тяжелые жесткие черты смягчены улыбкой и лучиками у внешних уголков глаз. Комрак маячил у него за спиной, на физиономии читалась досада.

— Герцог Астель?

— Рад знакомству, ваше высочество, — герцог коротко кивнул. — Эртао Астель, к вашим услугам.

— Милорд, это полуночный! Наймарэ! Он людей жрет! — не унимался Комрак.

Охранники тоже смотрели обеспокоено, но молчали.

— Сэн Анарен, вы жрете людей? — спросил герцог напрямую.

Принц покачал головой, не улыбнувшись.

— Нет, сэн Эртао, людей я не жру и не жрал, крови не пил, в нынешнее мое присутствие в Серединном мире убивал только полуночных. Наймарэ я только формально, как высший демон. Высшим меня делает прямая присяга Холодному Господину, а демоном — собственное позволение. Пока я не позволяю себе быть демоном, я не демон, я человек. Буду правда очень благодарен, если мне дадут воды.

— Аймо, ты слышал приказ?

Комрак скрипнул зубами, однако подчинился. Щелкнув, раскрылись браслеты, Энери принялся растирать онемевшие руки. Найлы наблюдали всего лишь красные полосы и мелкую сыпь на запястьях — и переглядывались.

Забулькала вода в графине, Комрак, недоверчиво хмурясь, протянул Энери стакан.

— Благодарю вас, Аймо.

Найл прожег принца взглядом — тот даже дарское «сэн» пропустил — но сжал губы и промолчал.

— У вас есть претензии к моим людям, ваше высочество?

— Нет, сэн Эртао. Они бдительны и суровы и не превышали полномочий. Я бы на их месте поступал также.

— Что ж, тогда отлично. Господа, благодарю за службу и забираю у вас вашего пленника. Сэн Анарен, поедемте со мной, вам надо отдохнуть и поесть, а потом будем разбираться, чем мы друг другу сможем помочь.

Ожесточенный бой на Рокеде силы Макабринов вели несколько часов. Точнее, особенно ожесточенным его нельзя было назвать. Лестанцы оказались настолько не готовы к десанту, что прекратили попытки сопротивления практически сразу после воздушного налета. На море это были смелые бойцы, отчаянные морские волки, в крепости же, против обученных макабринских псов, сплоховали. Саперно-штурмовые отряды оперативно подорвали зенитные орудия и заблокировали выходы из крепости. Потом кавовы деснтники начали методично выковыривать защитников из комнат и коридоров, без передышки, пока командование крепости не запросило пощады. Рокеду взяли менее чем за четыре часа. Иная девица и то дольше сопротивляется.

Кав утер взмокший лоб рукавом. Командирскую каску сбило осколком и в течение боя пришлось бегать с непокрытой головой. На зубах противно скрипела бетонная пыль, покрывала липкой коркой лицо. Все его копье выглядело не лучше — серые разводы на лицах, запыленные бронежилеты. Ранений нет. Повезло.

— Одну вертушку без экипажа потеряли, — доложил Клещ. — Сэна Рихтара машина.

— Плохо.

— Он сам в пилотском кресле был…

— Вот пропасть.

Кав задрал голову и посмотрел в голубое небо с размазанным серым киселем облаков.

— Судов противника захвачено: корабль линейный, два крейсера, два ракетных катера…

— Потом, потом, — он отмахнулся, отошел, сел на вывороченную каменную тумбу посреди двора. Достал флягу с «дролеукладчиком» и сделал пару глубоких глотков. Подходили верные его копья, вассалы командиров звеньев и контрактники-наемники с других машин, переговаривались, поздравляли — целая толпа. Двор поверженной крепости все равно казался пыльным и пустым. Наваждение какое-то.

Кав перестал пялиться в небо и велел радисту вызывать вертолет. Еще будет процедура капитуляции, передача ключей от арсенала и ангаров, но ему все это казалось скучным. Он свое дело сделал — захватил западное и восточное крылья Рокеды и выковырял оттуда гарнизон. Остальное пусть дипкорпус разгребает, вон их машина садится. В бою, поди, не участвовали. Ну, каждому свое.

Из недр грязно-белого вертолета с золотыми макабрами на бортах спустился по лесенке немолодой уже офицер. Генерал-полковник дипкорпуса, однако. Кав поднялся, приосанился, отдал честь.

— Сэн Вендал, передаю под вашу руку землю и камень, машины, тварей и людей.

— Вольно, сынок. Молодцы.

Офицер приветливо кивнул ему и пошел к главному входу в донжон, чуть припадая на правую ногу. Следом поспешила дипломатическая свита с золотыми черепами на сливочных рукавах, все чистенькие и отглаженные, словно только что из коробки. Навстречу им выводили пленных, взъерошенных, в порванных мундирах, бывшего начальника штаба и его приближенных. Спасая жизнь свою и своих людей, лестанец сдал крепость еще до того, как взяли основные укрепления и бункер. Впрочем, что бы он сделал против ракет и огнеметов…

Ну, вот и хорошо, меньше забот.

Кав крепко потер ладонями запыленное лицо и велел вызывать «Амарелу». Оставаться в захваченной крепости не хотелось. Так всегда бывало. И когда в очередной раз усмиряли горцев в Зеленом Сердце, и когда начались волнения на рудниках в Светлой Велье. Бежишь, сражаешься, стреляешь, руководишь боем, выкрикиваешь приказы в рацию, а потом, когда начинается затишье — хочется убраться куда подальше, от кислого запаха пороховой гари и стонов раненых. На посадку как раз заходила медицинская вертушка со снятыми дверями, в проеме маячил озабоченный медтехник.

— Лагарте, пусти-ка меня порулить, — Кав забрался в пилотскую кабину, привычным взглядом окинул обширную приборную панель, заходившую даже на стену по левую руку. Фотография рейны красовалась на видном месте, рядом с крохотной фигуркой святого Карвелега. Кав подмигнул фотографии. Настроение у него было отличное. Дед расщедрился, позволил ему планировать операцию и осуществлять общее командование, даже если и преследовал при этом исключительно популистские цели. Как-никак три звена воздушной кавалерии: шесть вертолетов боевой поддержки, восемь десантных машин и два транспорта саперно-штурмовой группы — ровно столько машин нес в своих подпалубных ангарах грозный «Король Тао». Кав не подвел, Рокеду взяли. Впереди полномасштабная морская война с Лестаном, а то и с Фервором, ресурсов у Макабринов в избытке, отомстим за уничтоженную базу во Вьенто-Мареро, и за рыцарей погибших.

— Вот, красавица, а твои адмиралы не могли Рокеду сколько времени вернуть, — назидательно сказал он фотографии. — Сразу надо было нас звать, нет?

Поднял машину в воздух, беря курс на несущий «Левиафан».

Рокеда лежала внизу, покорная и поверженная, и дым от горящих на рейде кораблей в безветрии тянулся над водой длинными полосами.

Внезапно вертолет мотнуло, что-то сильно ударило по правой руке, и она мгновенно онемела. В ровном гуле лопастей появились захлебывающиеся нотки, машина перестала слушаться управления.

— Твою мать!

Кав попытался выровняться, но силуэт вертолета на приборной панели мотался туда-сюда, облака за бронированным стеклом закручивались в спираль.

— Сев, что там такое! — закричал он, вызывая техника.

— Похоже, прямое попадание из гранатомета, сэн Кавен. Отказала гидросистема.

— Откуда у лестанцев гранатометы нахрен!

Кав яростно выругался, сражаясь с подраненным «вурмом».

Дьявол, откуда у прибрежных пиратов появилось оружие, которое только-только разработали Мораны для ведущих дарских боевых частей. Они еще не у всех лордов были на вооружении. Или украли, или купили… Или Эль Янтар им свои изобрел. Плохо тогда дело. Что еще неожиданного найдется у полудиких лестанцев? Корабли, оснащеные противолодочными бомбами? Ракетные установки? Композитная броня? Скаты?

— Давай, детка, — пробормотал он. Рука отказывала, пальцы соскальзывали со штурвала — похоже, в плечо ударило куском обшивки и задело, а то и вовсе перебило кость.

Он мстительно развернулся и скосил огнем из сдвоенных турелей прибрежные кусты. Стрелка не видно, скорее всего, он укрылся в одной из естественных пещер… жаль, уже нечем сверху приложить, ракеты кончились.

Кав еще раз стеганул свинцовой плетью по скалам и повел кашляющий и норовящий потерять высоту вертолет к «Королю Тао». Крыл лестанского стрелка на чем свет стоит, орал на Сева, призывая его немедленно все починить, уговаривал подбитую машину потерпеть и не падать в море. По лицу катились крупные капли пота, Кав облизал губы — соленые. В кабине отчетливо пахло горелой изоляцией.

— Ну девочка… потерпи еще капельку, — бормотал он вслух, не отрывая сощуренных, залитых едкой влагой глаз от рябящей поверхности моря. — Давай с тобой дотянем до кораблика, ты же у меня умница… Самую малость.

Онемение прошло, и от боли перед глазами плавали красные круги. Всхрипывающий рев двигателя толчками отдавался в раненом плече. В наушниках что-то кричал Лагарте.

— Давай, девочка!

Машина надсадно выла, но тянула, и они пролетели еще, и еще. Палуба вертолетоносца, расчереченная белыми кругами и полосами, казалась крошечной.

— Я падаю, падаю, уберите с кормы машины! «Король Тао», я падаю, уберите машины!

Вурмы, один за одним, поднимались в воздух, освобождая место. Кав, не обращая уже внимания на горящую огнем руку, криво, боком, опустился на палубу, умудрившись попасть в разметку. Он благословил небеса, что в свое время не сел за пульт управления штурмовиком или истребителем. Сейчас валялся бы в море вместе с обломками и всей командой… У вурмов был чудовищный запас прочности.

Поняв, что коснулся палубы шасси, он отключил двигатель и тяжело навалился на приборную доску. Мутило, во рту пересохло. В наушниках забористо матерился Лагарте, наплевав на статус и субординацию. Капитан «левиафана», сэн Райвен Моран, облегченно обозвал его «долбанутым сукиным сыном». Кав тупо уставился на портрет рейны и думал, что только его могли подбить на обратном пути с прекрасно выполненного задания. Судьба.

Рейна смотрела загадочно, улыбалась и выглядела довольной.

Музей-заповедник «Амальфран» включал в себя краеведческий музей, этнографический музей, историко-архитектурный комплекс и действующее капище богини Нальфран. Вид, открывающийся с самой высокой точки колоссального мыса, был грандиозен. С востока широченной лентой раскинулась дельта Реге, темная, осыпанная пеплом серебристой ряби, исчерканная гребенкой причалов у подножия ступенчатых скал. На скалах, поднимаясь вверх и вверх, оборачивая бурый гранит собою, словно фестончатой бумагой, рос старый город. Шпили зданий на набережной плыли вровень с улицами среднего города, а шпили среднего отмечали половину высоты Мыса Нальфран. Пространство севера от горизонта до горизонта занимало море — аспидно-серое, беспокойное, в рваных полосах пены. Длинные руки молов и пунктир волноломов защищали вогнутую линию берега, внутренний рейд с кораблями, пирсы, пристани и дебаркадеры.

Небо хмурилось, в воздухе висела морось. Холодный ветер ерошил волосы. Похоже, бабьего лета в Химере не бывает. Рамиро поправил ремень винтовки, поднял воротник и поежился.

— Холодно? — спросил он у Ньета, обнявшего себя за плечи.

Тот мотнул головой. Ньет сильно вырос за то время, пока Рамиро его не видел. Уже не школьник, а молодой парень почти с Рамиро ростом, широкоплечий, длинноногий, посмуглевший, даже волосы у него отросли почти до лопаток, распались на пряди-ленты, целый ворох тяжелых охряно-пепельных лент. Лицо стало острее и тверже, потеряло детскую мягкость, очертились скулы, пропали веснушки. Взгляд изменился — строгий у Ньета сделался взгляд, пристальный.

За Ньетом поспешала беленькая, как лен, девчонка. На маленьком личике — прозрачные глазищи в бесцветных ресницах и бледная пасточка до ушей, с множеством мелких зубок. Рыбка-фоларица, никак не поймешь, страшненькая она или хорошенькая. Чем-то она напоминала Десире — то ли мастью, то ли хрупкой фигуркой. Но сходство было мимолетное, неуловимое, чем больше Рамиро приглядывался, тем меньше общих черт находил. Девочка тоже поглядывала на него, рассеянно улыбаясь, даже потрогала за рукав. «Белка чует, что я рад тебе» — объяснил Ньет. Рамиро пожалел, что в карманах, кроме табачных крошек и огрызка карандаша, не обнаружилось ничего интересного.

Капище располагалось в двух шагах от обрыва и представляло собой дюжину менгиров около пяти ярдов высотой, окруживших большой плоский камень — жертвенник. Над жертвенником, на большом бетонном кубе, стояла современная статуя, отлитая из бронзы. Богиня Нальфран, крылатая ламия, вместо перьев — отточенные лезвия, вместо ног — змеиные хвосты, она словно зависла в воздухе, распростерши крылья, опираясь о постамент самым кончиком бронзового хвоста. Красивая статуя, выразительная, хорошо сбалансированная.

Пока Рамиро ее рассматривал, Ньет подошел и встал перед пустым камнем, а Белка, как привязанная, встала у него за плечом. Рамиро попятился и покинул круг высоких камней, чтобы не мешать — Ньет пытался дозваться до фоларийской Старшей.

Ниже по склону, за унылой желтой рощицей виднелись крыши музея. Оттуда, по дорожке, выложенной сланцевыми плитками, поднимался человек с метлой и ведром в руках. Распахнутый дождевик мотался у него за плечами. Найл, в возрасте, высокий, костлявый, совершенно седой — Рамиро впервые видел абсолютно белые волосы у северянина.

— Погодите, уважаемый, — Рамиро заступил ему дорогу, дотронулся до плеча. — На капище молятся, не мешайте им.

Рамиро знал на найлерте всего несколько слов, поэтому добавил «Стоп» и «Пожалуйста». Найл, жевавший спичку, весело посмотрел, подняв белую лохматую бровь.

— Да неужели, — сказал он на хорошем альдском. — Кто-то из твоих соотечественников, дарец, решил помолиться Нальфран? Врешь, поди. Дай-ка взглянуть.

— Только не помешайте.

— Я тут самый главный, если хочешь знать, — найл сплюнул спичку и осклабился, показав прокуренные крепкие зубы. — Экскурсии вожу, когда девочки приболеют, могу — на альдском, могу — на андалате. Прекрасные господа, перед вами — мегалитическое сооружение, кромлех, возраст которого составляет не менее пяти тысяч лет… — найл отстранил Рамиро ручкой метлы, шагнул между камней. — М-м… — пробормотал он совсем другим тоном. — Вот это да… уж и не упомню, когда такое видел.

Видел он всего лишь нахохленного Ньета и Белку, которая, оглянувшись, подергала Ньета за рукав. Фолари нехотя обернулся, посмотрел через плечо.

— Слушай, парень, — сказал найл, подходя. — Что ж ты без пожертвования? Кто ж так к богам обращается? Ты б посоветовался сначала.

— Пожертвование? — Ньет нахмурился. — Нужна жертва?

— А как же. Марайе приносят человеческую еду, глиняную посуду, шерстяную пряжу и зерно для ее воронов. Мерлу — сосновые или можжевеловые ветви, яблоки и орехи. А душечке нашей Нальфран — добрый металл, любой предмет из железа. Гвоздь, нож или топор. Ну и всем троим серебро очень кстати будет. Тогда уж и обращаются, после подарка. А так — невежливо получается, сам подумай.

— О! — просиял Ньет. — Вот почему она не отвечает! Спасибо, господин…

— Аранон меня зовут.

— Спасибо, господин Аранон! Рамиро, у нас найдется что-нибудь железное или серебряное?

Рамиро пошарил по карманам, надеясь найти серебрушку, но нашел несколько медяков. Ничего железного у него тоже не было, даже флягу он еще вчера отдал Адалю Лагарте и забыл взять обратно. Если не считать, конечно, винтовки и наручных часов.

— Если б я знал, — сказал он Ньету. — Что, у нас железок, что ли, в казарме нет… Давай завтра еще разок придем. Не смотри ты на меня так, Ньере… Ну ладно, бог с тобой, — Рамиро расстегнул браслет. — На. Стальные, считай — железные. Если твоей Нальфран не понравятся, уж не знаю, что ей тогда надо.

— Понравятся, понравятся, — оживился найл. — Клади на алтарь.

Ясно, к кому перекочуют отличные почти новые часы. Ладно, будем считать, это плата за встречу с Ньетом — чудо, как-никак, встретиться за полтысячи миль от родных берегов.

— Вот и хорошо, теперь молись, проси, что ты там хотел. А ты, деточка, не зевай, мухи налетят, — непрошенный советчик пальцем поддел Белкин подбородок, заставив ее закрыть разинутый рот. Повернулся к Рамиро. — Пойдемте, господин альд, не будем мешать отправлению религиозного обряда.

Они отошли за камни, Рамиро достал папиросы, предложил — найл покачал головой. Извлек из кармана дождевика коробок, повернулся спиной к ветру, чиркнул спичкой.

— Вы смотритель? — Рамиро нагнулся, закуривая.

— Типа того. — Найл сунул обгоревшую спичку в рот. Старый курильщик, теперь бросил, наверное. Ветер трепал его длинные белые волосы, открывая иссеченный тонкими морщинами лоб. — Присматриваю тут. Слушай, дарец, откуда эти ребята взялись?

— Со мной приехали.

— Из Дара?

— Угу.

— Не хочешь говорить. Хрен с тобой, не хочешь, не надо.

— А в чем дело? — Рамиро забеспокоился.

Найл сплюнул спичку.

— Не прикидывайся, что не понимаешь, о чем я. Это же фолари.

— Как догадался?

— Не слепой, вижу.

Помолчали.

Начал накрапывать дождь. Между камней показался Ньет, за ним, кутаясь в куртку, брела Белка.

— Ну? — спросил Рамиро.

Ньет, не глядя на него, помотал головой.

— Все она слышала, — найл похлопал парня по плечу. — Тебе что, явления нужны? Чтоб спустилась с небес в громах и молниях? Чтоб статуя заговорила?

— Откуда вы знаете, что она слышала? — недоверчиво буркнул Ньет.

— Знаю, знаю, уж поверь мне. Я тут столько лет болтаюсь. Пойдемте-ка чаю выпьем, вон туда, в музей. С девочками познакомлю. Держи метелку, парень. Как твою подружку зовут?

Глава 19

На подъездах к Химере побитая машина не то что ехала, а еле ползла, с удручающей скоростью теряя масло и хладагент. Гваль мысленно попрощался с половиной годового жалованья, которое придется выплатить арендодателю, а саму пятилетнюю силку по приезде можно будет смело выкидывать на помойку, здорово ходовую повредило. Хотя страховка за машину оплачена… Остаток пути он провел в раздумьях — если квалифицировать столкновение с драконом, как стихийное бедствие, то это одно, а если признают, что он намеренно отправился в район боевых действий, где и столкнулся с драконом противника, то дело примет совсем другой оборот.

И заодно привез в столицу полуночную тварь, да Гвальнаэ Морван? Садись, пять.

Полуночная тварь свернулась на заднем сиденье и, похоже, спала, укрывшись гвалевым кителем.

Силка миновала опустевшие пригороды, некоторые указатели были выворочены вместе со столбами или разорваны, словно картонные — Полночь постаралась. У многих домов содраны крыши. По мере приближения к столице разрушения усиливались, поломанные заборы, выдранные с корнем деревья — будто ураган прошел. Дороги пересекались постами морской гвардии. Судя по ало-черным гербам на технике и рукавах — люди Эртао Астеля.

Гваль мрачно подумал о том, что король скорее всего не выйдет из комы, и четыре герцогских рода уже начали борьбу за престол. Война с Полночью и отстсутвие единой власти — слишком большое испытание для Найфрагира. Герцог Астель был классным мужиком, вполне подходящим на роль следующего короля. Гваль учился вместе с его сыном в Военно-Морской Академии и они до сих пор дружили, хотя Гваль потом и присягнул не Астелю, а другому лорду.

На первом же КПП машину тормознули и гвардеец потребовал документы.

— Я из Аннаэ еду, потрепали машину ночью, — сказал Гваль, показывая офицерское удостоверение. — Жарко тут?

— Ну, как сказать. По ночам жарко.

— От вас позвонить можно?

— Да, конечно.

Гвардеец ушел на пост. Киаран сонно выглянул из-под кителя, насторожил уши.

— Сиди тут и не высовывайся, я тебя потом позову, — велел Гваль, отнял китель и вылез из машины.

В домике, где располагался пост, было душно и накурено. В углу, сложенное пирамидкой, стояло оружие. За столом маялся невыспавшийся лейтенант, давил в пепельнице окурок. По правую его руку стоял стакан остывшего чая и черный телефон.

Гваль набрал номер матери, сначала долго слушал гудки, потом, наконец, трубку взяли. Новости были неутешительными, Анайра дома так и не появилась. Мать всхлипывала и требовала немедленно приехать. Гваль представил себе, как вводит в дом полуночного и заскрипел зубами. Ну что ж, если сразу не пустил пулю в голову — держись.

Второй звонок он сделал в Адмиралтейство, время сейчас не такое, чтобы пренебрегать связями.

— Аласто Астеля пожалуйста к телефону. Ал? Это Гвальнаэ. Да, выпустили. На машине приехал. Слушай, я тут на вашем кпп сижу, недалеко, ты не подъедешь? Есть проблема.

— М-да, — сказал Аласто, оценив масштабы проблемы. — Это ты удачно. На дороге нашел?

Киаран глянул на Гваля с таким укором, будто его на казнь отдавали. Гваль отвел взгляд и забарабанил пальцами по столу.

— Я же ел твою еду, — пробормотал полуночный. — Ты же меня накормил.

— Я так думаю, он может быть полезен, — сказал Гваль. — Мы ничего толком о Полночи не знаем, идет война. Нужна информация. И…

— Что?

— Если вы обеспечите ему безопасность, я дам вассальную присягу адмиралу Астелю.

Аласто задумался, вид у него был замученый, под глазами — круги, скулы обтянуло.

— Недавно обнаружилось, что полуночные бывают разумные. Принимают человечий облик, какой захотят, втираются в доверие, а потом бац — и люди из УКВД выезжают на квартиру, где растерзали целую семью. Или старушку и собачку. Или мать и ее детей, а до того, говорят, она радовалась, что муж из патруля раньше времени вернулся. Полночь принимает любые обличья. Я… видел последствия. А теперь ты мне суешь этого вот.

Гваль мрачно молчал.

— У меня сестра пропала, — сказал он после паузы. — Я должен заняться ее поисками, пока в отпуске по ранению.

— Сочувствую. Мы окажем любое содействие. Один ты все равно много не сделаешь. Ладно, Гваль, давай я его увезу, мы там разберемся. Запрем его для начала. Только пусть поклянется, что не будет вредить.

— Киаран?

Слуа неохотно пробормотал слова клятвы и стал смотреть в пол.

— Вы там с ним поаккуратнее. Этот слуа высокого рода.

— Да нуу? — удивился Аласто. — У нас уже есть один принц полуночный. Отец его прям из лап УКВДшников вырвал, а то бы расстреляли уже. Кстати, ты правильно сделал, что мне позвонил. Дальше посты с собаками, а в центре мудрые женщины все проверяют. Грохнули бы твоего слуа, как миленького.

— Разум мне подсказывал — не стоит дальше ехать, — пробормотал Гваль. Что-то грызло его изнутри, но он был уверен, что сделал все правильно.

— Ну что же, пошли, — Аласто обратился к слуа. — Сядешь в мою машину. И без фокусов. Гваль, ты с нами?

— Мне домой надо.

— Ладно, созвонимся. Может выпьем по рюмке, сто лет же не виделись. И отец был бы рад тебя видеть в рядах своих вассалов. Он давно говорил, что тебе бы без вопросов корабль дал.

— Хорошо. Киаран, я приеду проверить, как дела.

Киаран поднялся и побрел к двери. На Гваля он так и не посмотрел.

— Полночь — единственная из известных искусственно созданных локаций, образовалась по моим подсчетам около четырех тысяч лет назад, — Анарен оперся о кафедру, обводя глазами аудиторию. — Я опущу здесь теологическую теорию о том, что Полночь создана в силу божественной воли, и повторю только известные и полезные нам факты. Создателем и сердцем Полночи является Холодный Господин, его можно рассматривать как свод жестких правил и законов, благодаря которым локация сохраняет свою целостность. Жители Полночи полностью подчинены законам Холодного Господина. Законы обладают свойствами физических законов, то есть при нарушении результат последует немедленный.

Для лекций герцог выделил Анарену один из залов заседаний в Адмиралтействе. Зал был точь-в-точь — потоковая аудитория в каком-нибудь большом университете, амфитеатр полукругом, кафедра, большая доска за спиной. Слушателей набилось человек двести, все места оказались заняты, сидели в проходах, толпились у дверей. Еще бы — высший наймарэ, добровольно и охотно подтвердивший клятвы сотрудничества, читает лекции о Полночи. О враге из первых рук! И уже потом, как дополнительный подарок, что этот наймарэ — Лавенг, принц, Нож и прочее…

В верхнем ряду сверкнула вспышка — Вильфрем Элспена, старый знакомец еще по аэропорту Южных Уст. Примчался утром, неизвестно как пробился к герцогу, не успокоился, пока не увидел и не сфотографировал Энери. Оказывается, он еще вчера отослал телеграммы о задержании Анарена Лавенга химерским УКВД во все крупные катандеранские газеты. Герейн, которому Энери позвонил от Астеля, обещал объясниться с прессой и объявить об официальной поддержке и помощи семьи Лавенгов Найфрагиру в лице принца Анарена. Следовало, конечно, сделать это сразу, но эмоциональное состояние короля на тот момент… ладно, лучше поздно, чем никогда. Герейн, судя по разговору, взял себя в руки, хоть Энери не смог его ничем порадовать. Поиски временно прерывались, потому что герцог Астель, вовсю демонстрирующий любезность и поселивший Энери в гостевом флигеле своего шикарного дома в центре Химеры, отпускать его не собирался. Анарен мог бы настоять, но не хотел, чтобы из-за него отношения двух стран, и без того не простые, обострились еще больше.

— Некоторые из полуночных законов нашли отражение в легендах и сказках, и таким образом дошли до современности. Например, всем известный запрет приглашать Полночь в свой дом. На самом деле он является лишь частным случаем закона о дележе. Господа, я прошу вас обратить особое внимание на то, что сейчас скажу, а лучше записать. Я долго думал, как точнее его сформулировать, и сформулировал так: «разделив с Полночью одно, ты делишь с Полночью все, и это „все“ имеет статус добровольной жертвы». Поэтому с Полночью нельзя делить ни кров, ни стол, ни постель, ни даже последнюю рубаху. Угостив полуночного папиросой, вы добровольно отдаете ему свою жизнь. Добровольно, господа, это значит, что вы не просто кормите полуночного своей кровью и мясом, а делаете его во много раз сильнее, чем он был до встречи с вами. Тем самым множите его последующие жертвы и сводите на нет усилия ваших доблестных товарищей и их героические смерти.

Анарен со значительным видом оглядел аудиторию. Все старательно записывали, только какой-то офицер в мундире военно-морского флота Химеры потрясенно смотрел на него, словно услышал что-то очень важное для себя.

— Однако на самом деле я надеюсь, что эти знания вам не понадобятся, господа, — продолжил Энери, переводя взгляд на ряды у двери, где увидел знакомую физиономию. — Как и ваши командиры, я скажу вам одно: с Полночью разговаривать не нужно. В Полночь надо сразу стрелять. Желательно в голову, так вернее. Не правда ли, капитан Комрак?

Найл в черной форме, с капитанскими значками в петлицах испепелил его взглядом, потом отвернулся и продолжил черкать на своем планшете.

— Итак, дорогие друзья, у нас осталось пятнадцать минут и, с вашего позволения, мы переходим к вопросам. — Анарен кивнул помощнику, который поставил на кафедру поднос с записками.

Принц развернул первую.

— «Уважаемый наймарэ, не нарушаете ли вы законы Х. Г. своим сотрудничеством с людьми?» Нет, не нарушаю. В Полночи отсутствует понятие партиотизма и государственности как объединяющих и сплачивающих идеологий. Законы Холодного Господина не требуют верности Полночи, как локации, также не требуют они верности ему лично. Сотрудничать или не сотрудничать с людьми — личный выбор каждого отдельного жителя Полночи, ничем, кроме его желания не продиктованный. Так, что у нас во второй записке? «Можно ли проникнуть, вторгнуться на их „территоррию“ чем это грозит, какие средства защиты от специфических угроз Полночи применять и есть ли они?» Вторгнуться на территорию Полночи теоретически возможно, и вы, господа найфрагирцы, это практически сделали. Не без помощи моих соотечественников и корпорации «Камана», конечно. Чем это грозит? Это грозит бесцельным блужданием по пустому морю с отдельными бесплодными островами, не имеющими никакого стратегического значения. Столицы в Полночи нет, значимых городов нет, закрепиться невозможно, вынудить на бой организованные силы противника невозможно. Потому что организованных сил нет, есть постоянная, ни на день не прекращающаяся партизанская война. Кроме того, не могу даже предположить, что произойдет с душевным здоровьем личного состава, может, ничего особенного, а может, все поголовно сойдут с ума. Не надо забывать, что погружение в Полночь — это не смена географического пространства, а изменение сознания, причем довольно радикальное.

Анарен выпил воды и развернул следующую записку.

— «Существуют ли средства раннего обнаружения вторжения с той стороны? Можно ли предугадать и предупредить место и время вторжения с той стороны?» Закономерно вторжение происходит из-за границы Моря Мертвых, то есть, с севера, и в районе от полуночи до трех утра, времени «наэ», как мы все успели уже заметить. Но, к сожалению, это не единственное время и место, в котором происходит прорыв. Налеты случаются и утром, и днем, в любое время суток. Наиболее страшные твари, разумные демоны с большой личной силой — наймарэ и высшие наймарэ — способны являться в любое время в любой точке Найфрагира. Я повторю еще раз и попрошу вас все-таки это осознать, это важно — Полночь находится не где-то там, на севере, за горизонтом, она находится здесь, с нами, всегда, в любой момент, она дышит вам в спину и смотрит в глаза, и защищают от нее не стены и пушки, а границы социума людей, называемого «серединный мир», границы человеческого сознания и законы Холодного Господина. Сейчас, когда объявлена война, границы социума в королевстве Найфрагир открыты, законы Холодного Господина позволяют вторжение, а человеческое сознание способно недопустить человека в Полночь, но недопустить Полночь в человеческий мир… — Анарен покачал головой. — Мне грустно об этом говорить, но шансы Найфрагира выиграть эту войну совсем невелики.

По рядам пронесся ропот, слушатели зашевелились, запереглядывались. Анарен развернул очередную записку.

— «Что вы делаете сегодня вечером?» М-м-м… этот вопрос не относится к теме нашей беседы. «На каком расстоянии от места перехода из полночи в мир людей могут действовать силы вторжения?» На всей территории Найфрагира. «Силы противника уменьшаются по мере удаления от места перехода или нет?» Нет, не уменьшаются. Места перехода, как такового, не существует, господа, еще раз повторяю. «Как долго демоны могут действовать в мире людей?» Пока так или иначе не закончится война. А вот вопрос «как закончить войну» остается открытым. Однозначного ответа у меня нет. Надо думать, прикидывать, советоваться. Для этого я здесь, в Химере, и я приложу все усилия, чтобы найти этот ответ. Благодарю за внимание, господа, надеюсь, наша беседа оказалась вам полезной.

Анарен коротко поклонился и сошел с кафедры. Слушатели вставали, переговаривались, собирая свои записи, потихоньку начали спускаться вниз. У дверей образовался небольшой затор.

Через толпу пробился молодой офицер в морской форме, наглаженный и лощенный, как с картинки.

— Сэн Анарен! Ваше высочество! Позвольте представиться, капитан Аласто Астель. Мой отец и сюзерен просит вас проследовать в мраморный кабинет. Он только что принял присягу от полуночного, и надеется, что вы поможете новичку сориентироваться. Следуйте за мной, пожалуйста.

Анарен поспешил за сыном герцога Эртао, мучаясь от любопытства и тревоги. Кто-то из наймарэ пошел на сотрудничество? Невиданное дело, но по большому счету, почему бы и нет? Мало ли какие причины могут сподвигнуть демона… Дай бог, чтобы это была именно присяга, а не сделка!

Но когда он увидел предмет своих волнений, то невольно выдохнул, хотя и удивился очень — напротив герцога стоял ни кто иной, как Киаран, уже не в средневековой своей долгополой одежке, а в черной форме со значками УКВД на кожаной куртке и околыше фуражки, и с эмалевым герцогским щитком на рукаве. Надо сказать, форма ему шла, правда, еще больше подчеркивала худобу и крайнюю юность. Слуа прижимал к груди большой пакет из крафтовой бумаги и растерянно улыбался. На скулах у него горели алые пятна.

— Младший лейтенант Киаран мааб Инсатьявль, — представил его Эртао Астель. — Мой вассал на время войны с Полночью.

— Женщина, прекрати мне указывать!

— Это ты не указывай мне! У тебя даже нет штанов.

— О, Невена, почему все это произошло именно со мной. В Даре все меня любили, женщины вешали мои портреты на стену!

— Какие такие женщины тебя любили? Кошки, что ли?

— Амарела!

— Алисан!

— Ну почему, почему я заперт тут, со вздорной, беременной неизвестно от кого теткой!

— Какое твое дело, от кого!

— Может, от меня? Ты же ни черта не помнишь.

Амарела с ненавистью уставилась на принца.

— Даже. Если бы. Меня привязали к лавке! То никогда!

Алисан некоторое время тяжело дышал, потом взял себя в руки и отвернулся.

Никакие мирные договоры не помогли. На вторые сутки тесного общения рейна поняла, что ее бесит в Лавенге все. Серебряные волосы, небесная красота, оленьи глаза, лебединая шея, кошачьи повадки — чертов зоопарк. Он был еще хуже своего полуночного предка. Впрочем, чувство неудовольствия было взаимным.

— Ты просто мне завидуешь, вот и все.

— Что-о?

— А то.

Амарела поднялась и ушла гулять на берег осточертевшей речки. Двигаться Сэнни никуда не хотел, потому что не знал, куда — они так и остались на старой стоянке.

Лавенг выкрикнул ей вслед еще что-то обидное, но Амарела не стала прислушиваться.

В прозрачной воде ходили пятнистые форели. По колышащемуся листу водоросли ползла прудовая улитка. Пахло влагой и свежей листвой. Амарела села на серый валун, наполовину утопленный в песке, с ненавистью уставилась в реку, на полосы заходящего солнца. Похоже, ее нелепые странствия закончатся здесь, в этом странном междумирье, где ничего не происходит. Навеки в одной компании с самовлюбленным красавчиком, который тоже на дух ее не переносит. Может быть, если покрепче ударить его камнем по голове, то кот вернется обратно?

В сказках, которые она читала в детстве, героиня часто совершала волшебное путешествие, полное приключений и испытаний, а потом находила магического помощника, и тот возвращал ее домой. К сожалению, Сэнни на роль помощника решительно не подходил. Категорически. Лучше умереть, чем иметь дело с таким помощником.

— Буду сидеть тут, пока не умру, — мрачно сообщила она окрестным кустам. — Жрать форель, дикий чеснок и кислицу, гулять по бережку. Просветлюсь. Достигну высокого состояния духа.

Убью Сэнни. Все равно никто не узнает.

Она поерзала и опасливо посмотрела в сторону костра. Вероятно, принца Алисана посещают точно такие же мысли. А возможностей осуществить желаемое у него, как ни крути, гораздо больше.

Не везет мне с Лавенгами. Один приказал прикончить, другой заслал Полночь знает куда, третий…

Движение на том берегу реки привлекло внимание. Дрогнули ветки. Мелькнула тень. Амарела присмотрелась — вроде бы человек прошел.

Кто бы мог здесь быть, в этом пустынном, безлюдном месте.

Вспомнился оленеголовый из сна, рейна вздрогнула, зябко обняла себя за плечи. В подступающих сумерках берег реки показался не таким уж безопасным и спокойным. С чего она взяла, что тут никого больше нет? Из чащи могут следить чьи-то внимательные глаза, в реке — такой проглядной, что видно камушки на дне, тоже кто-нибудь может жить…

Желание вернуться домой стало непереносимым. В памяти мелькали обрывки воспоминаний, настоящая каша, не привязанные ни ко времени, ни к месту. Кое-что она помнила и мстительно сообщила Алисану. Но остальное… Амарела зажмурилась и старательно принялась вспоминать. Ей все казалось, если удастся припомнить всю прошлую жизнь, в подробностях и деталях, то она, наконец, сможет вернуться.

А если не вспомнит?

Ощущение внимательного взгляда из ветвей стало пронзительным. Будто что-то настойчиво давило в спину. Рейна открыла глаза и поднялась.

Все же, Сэнни, каким бы он противным не был, хоть какая-то компания. Тут, на бережку неизвестной реки, можно и с ума сойти.

Она повернулась к воде спиной, пошла по направлению к костру, стараясь не оглядываться и не ускорять шаг. Лес недобро шумел. Поскрипывали ветви.

К их маленькому лагерю Амарела примчалась уже бегом. Сэнни, как ни в чем не бывало, возился с дровами, серебряные волосы свисали ему на лицо.

— Вернулась.

— А куда еще идти.

— Я тут подумал, и мне пришла в голову одна идея.

— Неужели?

— Слушай внимательно и постарайся понять, что я тебе говорю. Нам надо добраться домой, так?

— Еще бы.

— Я не знаю, как выбраться отсюда, но когда мы с братом жили в Сумерках, совсем маленькие, учитель рассказывал нам про город Изгнанника. И я знаю, как добраться туда.

— Что это за город такой? — Амарела вздохнула и села рядом, приготовившись слушать.

Сэнни был настроен серьезно и в его мелодичном голосе звучали убедительные нотки. Может дельное что предложит. Уже вечерело, и от реки поднимался стылый туман. Сэнни потер виски и вздохнул, словно припоминая что-то.

— Был давным-давно Король Сумерек и он пошел на сделку с Полночью, потому что желал получить себе Стеклянный остров. Тогда город, в котором раньше жил его народ, опустел, потому что Короля изгнали, и его место заняла Королева.

— Недурно устроилась, — пробормотала Амарела. — А что это была за сделка?

— Долго рассказывать.

— Может, сделаешь мне такое одолжение? — попросила она как можно более мирным тоном. — Все равно у нас уйма времени.

Сэнни обнял себя руками за голые плечи, высовывавшиеся из безрукавки, потер их, потом протянул босые ноги к костру. Из потемневших зарослей доносились шелест и шорохи.

— Ну… ладно. Это очень старая история, чтобы понять ее, нужно знать, что дролери умеют распределять и использовать чужую жизненную силу и удачу, в том числе силу людей. Да не только дролери — любые волшебные существа, фолари, слуа, наймарэ. Люди для них — это невероятный и привлекательный источник могущества.

— Неудивительно, что дролери в Даре околачиваются…

— Как ни странно, ты о многом права. Не перебивай. Итак, жизненная сила. Как ручейки, сливающиеся в реку, а затем в море, чтобы дать кому-то одному великое могущество. Еще, наверное, стоит тебе знать, что у иерархия у дролери на этой самой силе и строится. Кто сильнее — тот и круче, а родовитость или там социальные связи не имеют значения. Итак, Изгнанник захотел уподобиться фоларийским богам, которые получили свое могущество от народа найлов, и пришел к Холодному Господину с просьбой сделать ему Ножи.

— Ножи?

— Да, как рассказывают дролери, это были некие артефакты, которые позволяют собирать личную силу владельца и передавать ее хозяину Ножей. Изгнанник расчитывал дать их человечьим королям, военачальникам, великим проповедникам. Холодный Господин никогда не отказывает в просьбе, но ставит условия.

— И что это были за условия?

— Две вещи. Изгнанник после смерти станет полуночным, и Ножи перейдут обратно во власть их создателя. Изгнанник согласился, роздал Ножи людям и тем самым пошел на сделку с Полночью. Этого дролери ему не простили.

— Была война?

— Короткая и жестокая схватка. С Королем остались немногие друзья и союзники, кто не отшатнулся от него. Они смогли лишь отступить за пределы Сумерек. Так Король стал Изгнанником. А Королева потом получила то, что он так и не смог добыть — Стеклянный Остров. Потому что она была не такой жадной, как Изгнанник, и заключила договор, но не с Полночью, а с человеческим королем. Им, как ты знаешь, был король Лавен, наш предок.

Амарела помолчала, глядя в огонь. На волосы ей оседала зябкая туманная морось. Совсем стемнело. Погода портилась.

— Ладно, история поучительная, — сказала она. — Но при чем тут город Изгнанника?

— Видишь ли, есть поверье, что в этот город можно добраться от любого места, где горит огонь. Если обладать способностями.

— А у нас способностей нет.

— Попробовать то можно. Все лучше, чем сидеть тут… и ругаться.

— А что делать?

— Приглядись. Надо увидеть еще один костер. К городу идут по цепочке огней. Изгнанник повелевал стихией пламени.

Всматриваться в обступавшую темноту было неприятно. Словно темнота тоже всматривается в тебя. Амарела поднялась на ноги, огляделась. Сильно шумел лес.

— Смотри, — прошептал Сэнни, тронув ее за плечо.

— Что?

— Вон там, видишь?

За рекой, высоко-высоко на холме мерцала крохотная искорка.

Глава 20

— Человек по имени Аласто привез меня к своему отцу, он глава одного из влиятельнейших людских кланов. Там была еще мудрая женщина, госпожа Кайра, и они вместе с герцогом составили для меня вассальную присягу.

— Как она звучала, твоя присяга, помнишь? — спросил Нож.

— Я обязуюсь повиноваться моему господину и защищать его, его семью, его дом, его честь, и явиться к нему по первому его зову. Господин обязуется защищать меня, мою семью, мой дом, мою честь, и достойно благодарить меня за мою службу. Клятва имеет силу до официально объявленного окончания войны с Полночью.

— А всякое там «ненанесение вреда ни одному найлу»?

— Это обещание я дал до присяги.

— Ладно, — кивнул Нож, откинувшись на спинку сиденья. — Похоже, все честно. Ты, все-таки будь очень внимателен и следи, чтобы тебя в вечное рабство не забрали. Люди не так наивны, как о них рассказывают, сами могут на слове поймать.

Автомобиль карабкался вверх по крутым улицам человечьего города. Иногда плотный строй стиснутых домов разрывался, улица превращалась в карниз, и Киаран видел провалы серого неба, перечеркнутые близкими шпилями, летящих вровень с дорогой чаек, неспокойное море вдали и тысячи островерхих сланцевых крыш, облепивших скалы и берег, словно рыбья чешуя. Воздух пах камнем, железом и солью. Город был так велик, что не окинуть взглядом, если только забраться на самый верх вздымающейся над головой скалы.

— Особенно эта ваша Кайра, старая ведьма. Откуда бы ей полуночные ауры видеть? — Нож скрестил руки на груди и поднял длинную серебряную бровь. — Обычные люди не видят больше положенного, а она, представьте, видит!

— Не отзывайся так о мудрой женщине, Нож, — сказал Киаран как можно мягче. — Я ощутил присутствие ее силы. Мудрость и опыт следует уважать. К тому же, у людей есть не только она, чтобы видеть ауры. Я так понял, видящих женщин еще несколько, кроме госпожи Кайры.

— Все они чокнутые ведьмы, — поморщился Нож.

— Ты так расстраиваешься, словно они нам вредят, а не помогают.

Нож усмехнулся, покачал головой:

— «Нам»! Забавно, как быстро ты нашел свою сторону и примкнул к ней, Киаран.

— Тебя это удивляет? Не к демонам же мне примыкать, сам подумай. А в одиночку я не справлюсь. По моему следу, знаешь ли, идут гончие Кунлы, и отец скорее мертв, чем жив, и я еще даже не представляю, как его вернуть… — слуа опустил голову и уставился на пакет, который прижимал к груди. — Мне нужна личная сила на порядок больше той, что я имею.

— И шанс на которую ты знатно просвистел сегодня ночью.

— Ты смеешься надо мной, Нож? — Киаран уже пожалел, что рассказал ему все.

Нож положил руку ему на плечо.

— Я горжусь тобой, мальчик. — Он склонился ниже, заглядывая Киарану в глаза. — Я безмерно рад, что Полночь не способна испоганить все, что в нее попадает и даже то, что в ней родилось. Потому что, Киаран, полуночные или не полуночные — мы все создания божии, и даже распоследний горгул способен отличить добро от зла, если захочет. Эту способность различать вложил в нас Создатель, а не Холодный Господин. Это выше Полночи, понимаешь? Мы все прекрасно знаем, что творим.

— Если бы, — вздохнул Киаран.

— Точно тебе говорю. — Нож снова откинулся на спинку и поглядел в окно. — Мы большие мастера оправдываться и объяснять себе наши дрянные мысли и поступки. Полночь — одно большое оправдание. «Ты же полуночный, у тебя нет выбора»! Есть выбор, мальчик, никакой Холодный Господин его у нас не отнимал. В глубине души каждый понимает, что дрянной поступок — это дрянной поступок, чем бы он ни был продиктован. Это просто дрянной поступок — и все.

Киаран помолчал.

— Тебе легко так говорить, — пробормотал он, наконец. — Ты Нож, высший наймарэ, никто тебя не посмеет задеть. А мы с горгулом слабы, нам бы выжить…

— Однако ты не сожрал человека, который тебе помог, Киаран.

Слуа передернул плечами.

— Я не люблю сырого мяса.

Еще помолчали. Горбатая мостовая скатывалась вниз за задним стеклом. Машина карабкалась выше и выше. Киарана вдруг осенило:

— Нож, а ты ведь можешь сожрать герцога Эртао! И станешь, наверное, самым сильным в Полночи! Ну, после альмов.

— Точно, — удовлетворенно кивнул тот. — А до того я мог сожрать своего племянника, короля Герейна. И померяться силами, например, с эль Янтаром. Вопрос — почему я так не делаю?

— Потому что дал обещание не вредить ни одному найлу?

— Герейну я никаких обещаний не давал. Кроме того, я — Нож, человек, и с меня за мои обещания спросят не сразу, а когда-нибудь, неизвестно еще, когда. Но я предпочитаю выполнять, что обещал и не делать то, что дурно. Почему-то.

Машина затормозила у большого серого здания с рустованным фасадом и стрельчатыми окнами. К нескольким высоким дверям вела облицованная гранитом терраса с десятком ступеней, выравнивающая крутой скат улицы. На бронзовой табличке значилось: «Управление королевских внутренних дел».

Внутри было темновато и гулко. Охранники, глянув удостоверения, пропустили их беспрепятственно.

Нож уверенно провел Киарана на второй этаж, постучал в одну из множества дверей и, не дожидаясь ответа, распахнул створку.

— Капитан Комрак! — весело заявил он поднявшемуся из-за стола офицеру. — Герцог Астель передает под ваше командование новоиспеченного младшего лейтенанта, принца Неблагого Двора Киарана мааб Инсатьявля.

Человек посмотрел на Киарана, и лицо его вытянулось.

— Киаран, слушайся дядю и веди себя хорошо. Ты будешь помогать ему в расследовании. Капитан, надеюсь, вы воспитаете нам младшее поколение в присущем вам непримиримом северном духе! Ну, знакомьтесь пока, я принесу бумаги.

Нож, у которого подозрительно поблескивали глаза, сделал пируэт и исчез за дверью. Человек некоторое время продолжал смотреть ему вслед, потом снова перевел взгляд на Киарана.

— Сэн Анарен… пьян? — спросил он нерешительно.

— Мне кажется, к нему просто вернулась радость жизни, — честно ответил Киаран. — Может быть, Нож любит расследования? А что надо расследовать, кстати?

Капитан Комрак обошел вокруг навязанного помощника, оглядел его еще раз и вздохнул.

— Ты на найлерте читаешь… лейтенант?

— Я читаю на многих языках, — вежливо ответил Киаран. — В Аркс Малеум огромная библиотека.

— Будешь заниматься делом о пропавших подростках. Тут явно завязана Полночь, может, тебе придет что-нибудь путное в голову. Герцог сказал, ты в повадках полуночных разбираешься.

— Герцог предупредил, что я буду вам помогать?

— Позвонил. Сказал, что пришлет мне помощника и консультанта, сведущего в Полночи. Но я не ожидал, что он сам будет полуночный. Ладно… Киаран. Вот твой стол, садись, устраивайся. Чаю хочешь? Эмм… — Комрак вдруг прикусил губу. — Этот… принц Лавенг сегодня на лекции читал, что с Полночью нельзя делиться. Это правда?

— Правда.

— Значит, и чаю тебе предложить нельзя?

— Можно. Я давал клятву о непричинении зла. Чтобы вам спокойнее было. Но я бы и без клятвы… не воспользовался.

— Хм. И Полночь не врет.

— Не врет, капитан Комрак.

— Ну, хорошо. Ладно. Может, сработаемся. Чаю я сейчас нам принесу.

Но только он открыл дверь, как в кабинет вошел Нож с большой охапкой папок и бумаг.

— Капитан, вы так предупредительны, благодарю вас. — Он сгрузил папки на стол. — Киаран, это тебе. Протоколы допросов, документы, материалы. Изучай.

— И вам спасибо, что бумаги принесли, сэн Анарен, — нахмурился Комрак. — Но больше я не смею вас задерживать.

— Увы, — Нож уселся на столешницу, рядом с грудой бумаг. — Вам придется меня задержать, дорогой капитан. Герцог направил вам помощника и консультанта. Так вот, Киаран — помощник, а я — я как раз консультант.

Семья Гваля жила в самом верхнем ярусе Химеры, там, где улицы имели сильный наклон, а дома начали строить еще в девятом веке. Узкие темные фасады с каменными основаниями теснились один около другого, прижимаясь впритык. Мощеные неровным булыжником улицы были так узки, что сюда невозможно было проехать на машине, а фуникулер останавливался в полукилометре от Гвалева дома, и приходилось подниматься пешком. Зелени в верхнем городе никакой не было, только плотно стиснутые островерхие дома с темными каминными трубами, булыжник и кованые желобы для стока дождевой воды.

В тесной, обшитой темным деревом, столовой царила непривычная пустота. Старшая сестра была на работе в госпитале, а Анайра…

— Ушла днем, сказала, что к подруге идет, но подруга ее так и видела, — горестно сказала мать.

Она сидела около стола, вся в черном, седая, подтянутая, с прямой спиной, и смотрела, как Гваль ест. Под глазами залегли глубокие тени, губы сжаты.

— Я собираюсь присягнуть герцогу Астелю, — сказал Гваль. — Он обещал мне помощь и содействие в поисках.

— Астели… ну что же, неплохо, наша семья никогда с ними не враждовала. Хороший выбор, сын.

Историю рода мать знала наизусть, в подвале хранились сшитые пергаментные книги в тяжелых обложках тисненой кожи, а более поздние — уже напечатанные, с подробным перечислением предков Гвальнаэ Морвана и их деяний.

Пообедав, Гваль вернулся в свою комнату на втором этаже, тоже длинную и тесную, как пенал. Узкое стрельчатое окно с кованой решеткой выходило на кирпичную стену соседнего дома. Диван застелен ирейским пледом, на полу — кусок вытертого до болотного цвета ковра. На полках стояли модели судов, которые Гваль клеил еще оруженосцем.

Он разобрал вещи, сел на жесткий, с высокой прямой спинкой, стул и задумался. Анайра была тихой, задумчивой, чуть нерешительной девочкой. Неужели попалась в лапы полуночой мрази. Но днем? Куда же ее могло занести? С матерью поругалась?

Госпожа Морван была строгой и сдержанной, как их дом, как вся обстановка, как высокие стеллажи книг в их библиотеке. Гваль не мог представить, что она станет ругаться с дочерью. После смерти отца — военного моряка, она управляла семьей твердой рукой, пока не вырос сын. Анайра — младшая и любимая дочь, утешение в старости, когда старшие дети уже разбежались. И вот ее нет дома.

Гваль потер ладонями виски, поморщился и пошел в комнату сестры. Придется проверить ее вещи, может быть хоть что-то станет ясно.

Комнатка Анайры, тоже маленькая, но посветлее, с эркерным окном, встретила грустной пустотой. На письменном столе горкой лежали учебники, тетради, на аккуратно прибранной кровати сидел лупоглазый белый медведь, заслуженный и замусоленный за много лет. Гваль снял со спинки стула школьную сумку, порылся в ней, выкладывая вещи на стол. Дневник, тетрадь с заметками о самонаблюдении, учебник истории, учебник алгебры — все в аккуратных обертках. Гваль раскрыл тетрадь с заметками на последних страницах, вгляделся в мелкий старательный почерк.

Обычные записи — о занятиях, о пробежках по утрам, режим дня… на полях тетради быстро набросанные картинки. Гваль поднял бровь — как-то не помнил, чтобы сестра раньше рисовала крылатых ангелов и каких-то тварей со щупальцами.

Снова закованный в цепи косенький длинноволосый ангел с крыльями, накаляканный синей ручкой на полях. Или это не ангел… на руках видны когти. «Чтобы победить Полночь, мы должны быть сильными, очень сильными… держать полуночных тарей на поводке…» а вот это что-то новенькое. «Даго говорит, что нужно чудо…»

Кто такой, к марам, этот Даго?

В тетрадь была вложена бумажка с планом улиц, криво подписано карандашом, нужный дом помечен крестиком. Гваль задумался, потом сунул бумажку обратно и забрал тетрадку. Надо показать все это человеку, который занимается делом пропавшей Анайры.

«Ушел из школы после уроков, но до дома не дошел», «ушла вечером к подруге, но у подруги не появлялась», «ушел на занятия, но на занятиях не был и домой не вернулся», «не вернулся с тренировок», «не вернулась с практики»… отдельно несколько случаев «потерялся во время воздушной тревоги», «пропал без вести при налете». Больше полусотни случаев, из них тридцать четыре — в районе Среднего города, от алаупской фуникулерной линии до станции Синие Камни. Два последних случая — только за вчера.

Киаран поглядел на истыканную красными булавками карту. Охотничья территория какой-то большой твари со странной избирательностью отлавливающей подростков от двенадцати до шестнадцати лет.

Почему не всех подряд? Откуда такое гурманство?

— Нож, скажи, пожалуйста, чем человеческие подростки привлекательнее взрослых? Энергии и жизненной силы в подростке по объему меньше, чем во взрослом. Но по качеству — лучше. Может быть. Не всегда.

Анарен Лавенг расхаживал по кабинету Комрака взад-вперед — сидеть на месте больше пятнадцати минут он не мог.

— Человеческие подростки стремятся к независимости, они недоверчивы к старому и доверчивы к новому. Они ищут свое место в жизни и желают, чтобы это место было блистательным — во всех возможных смыслах. Я ведь прав, капитан? — Нож остановился, оглянулся на Комрака, который не поднимал головы от папок. — Вспомните свою юность, она ведь была не так давно. Кружила, шумела, морочила вам голову… вспомните, капитан, что вы делали в шестнадцать лет?

— Лупил всяких аристократиков-задавак, — тот устало потер пальцем переносицу, но на Ножа не взглянул. — Украшал их смазливые рожицы кровавыми соплями.

— Фууу, — огорчился Нож. — Это был предел ваших мечтаний?

— Они метили на мое место. — Комрак отложил папку, достал портсигар, выбрал папиросу и принялся заботливо проминать ее и покручивать в пальцах. — На мое блистающее место первого вассала герцога Астеля. Для сына докера и прачки это был довольно таки отдаленный предел.

Он щелкнул бензиновой зажигалкой, затянулся и выпустил струю едкого дыма.

— О-о, какая биография! Какой неукротимый напор! — Нож, морщась, помахал рукой, разгоняя дым. — Вы шагали по поверженным аристократам? Большими шагами?

— Ваши вопросы относятся к делу, господин консультант? — Комрак, откинулся на спинку стула и, наконец, воззрился на фыркающего принца. — Я бы хотел услышать ваше мнение о твари, которая ловит и жрет детей среди белого дня, а не о моем бурном прошлом.

— Извините, — вставил Киаран, смущаясь и прижимая уши (табак все-таки крепко вонял), — я думаю, что детей она не жрет. В смысле, не жрет сразу. Я хочу сказать, что, может быть, некоторые из пропавших еще живы.

— А вот отсюда подробней, пожалуйста, — повернулся к нему капитан.

— Конечно, это надо проверить… я не хотел бы заранее обнадеживать… Ап-чхи!

— А ты, пожалуй, прав, олененок, — Нож тоже повернулся к слуа, сложил на груди руки и взял себя за подбородок. — Вся эта история поразительно напоминает то, что происходило в Катандеране с химерками. Там дети тоже уходили из домов, а потом в один прекрасный день, вернее, ночь, все попрыгали с крыш. Был разовый, но мощный прорыв Полночи, последствия разгребают, наверное, до сих пор. Эта тварь, — Нож потыкал пальцем в карту, — наймарэ не мелкого разлива, и он готовит себе множественную добровольную жертву.

— Значит, он удерживает где-то больше тридцати человек! — Комрак встал из-за стола и подошел к карте, задумчиво дымя. — И где же их искать?

— Вряд ли он удерживает их насильно, — сказал Киаран, стараясь дышать ртом, — Наймарэ нужно поклонение и добровольная отдача, тогда будет толк оставлять детей в живых. В противном случае он бы их просто съел. Подросткам нужны убежище, еда и теплые вещи. Где они могут это взять, капитан Комрак?

— Наймарэ им приносит?

— Может быть, но скорее, они сами добывают необходимое. — Нож снова уселся на комраковский стол в излюбленной позе нога на ногу. — Крадут, грабят прохожих, прикидываясь полуночными. У вас зафиксированы такие случаи, капитан?

— Насколько помню, да. Я подниму донесения за пару недель, посмотрим территориально.

— Еще мародерство и грабежи магазинов.

— Это у нас по всему городу, — Комрак скривился. — Мародеров хватает. Квартиры и магазины потрошат во время воздушной тревоги. Жадность пуще страха у некоторых.

— Списки похищенного тоже хотелось бы посмотреть. — Киаран вытер запястьем заслезившиеся глаза. — Наверное, можно отличить, кто брал вещи и еду — взрослый или подросток. А-апчхи!

— Капитан, вы не видите, у ребенка аллергия на ваш дешевый докерский табак. Извольте дымить в коридоре! — не выдержал Нож.

— А-а, — найл озадаченно глянул на слуа. — Извини, малыш. Пойду, посмотрю статистику.

Он вышел за дверь, Нож, бурча и фыркая, полез на подоконник узкого окна, открывать форточку.

— Плебейство неискоренимо. Первый вассал герцога! Черного кобеля не отмоешь добела.

— Нож, он закуривает только когда хочет тебе досадить. Мы все утро работали вдвоем, он ходил курить в коридор. Я даже не просил.

— Ах, он развонялся, чтобы мне досадить. Смерд смердит, что от него еще ждать.

— Нож, — Киаран отдышался и заулыбался. — Ты же так не думаешь. Ты капитана нарочно иголками колешь. Зачем?

Анарен Лавенг привычно уселся на столешницу и потрогал свой затылок, провел ладонью по гладким волосам.

— Из благодарности, очевидно. Когда тебе в голову тычут стволом и щелкают затвором, почему-то очень остро ощущаешь, как хочется жить. Нельзя сказать, что меня не убивали раньше. Но раньше это происходило как-то поспешно… без предупреждения. Не успевал ощутить, как прекрасна жизнь.

— Так тебе полегчало, Нож? Ты сильно изменился, я помню тебя тусклым и грустным, как бабочка под стеклянным колпаком. Человек разбил стекло. Может быть, скажешь ему за это спасибо?

— Фуф! — Нож вздернул подбородок и обвел комнату яростным взглядом. — Этому плебею? Да никогда в жизни, пусть знает свое место.

Киаран вздохнул и прижал уши. Может, через некоторое время Нож остынет и поймет, какую услугу ему оказали, вольно или невольно. Его ведь словно на свободу выпустили. От него даже пахло теперь по-другому — не старым льдом и пылью, а грозовым облаком, полным молний.

Вернулся Комрак с бумагами и свалил их Киарану на стол.

— Вот статистика за месяц, смотри, сравнивай. Нужно очертить район предполагаемого логова, где тварь держит ребят. Хотя бы приблизительно. Людей, чтобы прочесать местность, у нас маловато.

— Можно обратиться к бойцам ОДВФ, — сказал Нож. — Они так и так патрулируют улицы.

— Дельная идея, — согласился Комрак. — Глядишь, и поиски быстрее пойдут.

Глава 21

Поисковые отряды собрались у серого здания УКВД. С утра подморозило и на лужах нарос тонкий ледок. Высокий, коротко стриженый найл размеренно читал предписание, поглядывая на выстроившихся на ступенях бойцов в зеленой форме. Ньет смирно мерз в строю и с интересом разглядывал незнакомую постройку. Химера нравилась ему, не такая яркая и светлая, как Катандерана, но было в ней суровое очарование северного города.

— Район разделен на квадраты, прошу командиров пятерок сделать пометки на картах, — продолжил найл. — Нас интересуют следы пребывания группы беспризорных подростков, места их ночлега, любые доказательства того, что подобная группа вообще существует. Соблюдайте осторожность. Сейчас семь тридцать утра, в пятнадцать ноль ноль возвращаемся, вам выдадут талоны на обед в нашей столовой.

Ньет слушал краем уха и думал, как там Белка. Ее устроили в альдской казарме, отгородили угол плакатами и простыней. Как бы не вздумала искусать кого-нибудь. Хотя, общение с людьми шло фоларице на пользу, она даже говорить лучше начала. Может быть, стоило взять ее с собой на поиски.

На верхней площадке лестницы разговаривали двое — невысокий худенький уквдшник с длинными темными волосами и какой-то морской офицер. Офицер что-то негромко, но горячо говорил, его собеседник недовольно отворачивался и прижимал острые ушки. Потом достал из-за пазухи какой-то узкий сверток, сунул моряку.

Острые! Это же дролери, да еще и полуночный. Ньет удивленно вытаращился. Ну и дела творятся. Стоявший рядом Рамиро ткнул его локтем в бок, чтобы не отвлекался.

— Задача понятна? Приступайте.

Группе Рамиро выпало проверять территорию заброшенного литейного заводика. Руина красного кирпича прижималась к скале, подходы к ней были затянуты забором из колючей проволоки с запрещающими надписями. Территория заросла пожухшей рыжей травой, тут и там ее вспарывали глинистые колеи.

— Производство у найлов в полном упадке, — мрачно сказал Рамиро. — Слишком большую ставку сделали на сотрудничество с Даром. Не могу сказать, что испытываю сейчас патриотические чувства.

— Наверное просто место неудачное, — предположил Лагарте. — От порта далеко…

— Обыщем тут все. Ньет, ты что-нибудь чуешь?

— Следы Полночи, везде, — мрачно ответил Ньет. — Наверняка тут по развалинам прячутся толпы полуночных. Герцог Эртао может нанять их на работу.

— Герцог Эртао поступает дальновидно, перевербовывая врагов.

— С Полночью нельзя договариваться! От этого один вред будет!

— Ну, не мы решаем, — Рамиро разглядывал карту. — Если тут есть подростки, где они прячутся? В старых цехах? Ночью холодно. Давайте осмотрим завод. Ньет, если почуешь наймарэ — сразу скажи.

— Хорошо. Лучше бы они сюда бомбу сбросили.

— А дети? Хочешь, чтобы повторилось то, что было в Катандеране?

Ньет мрачно замолчал и принялся принюхиваться. Пахло мелом, глиной, палой листвой, железом, Полночью.

Внутри цехов царило запустение. На полу валялся строительный мусор, обломки ящиков, стекла везде выбиты. Даже бродячих животных тут не было, разбежались или полуночные сожрали всех.

— Я пойду поверху, осмотрюсь, — шепотом сказал Ньет. — Сверху лучше видно.

Он одернул стеганую брезентовую куртку, натянул на руки нитяные перчатки и полез по обломкам балок на остатки перекрытий второго этажа. Рамиро махнул рукой и остальная тройка тихо разошлась по цехам.

Ньет походил поверху, огляделся, присел на корточки. В широченные пустые проемы окон задувал ветер. Внизу стояли какие-то серые квадратные конструкции с устьями. Нет, здесь, конечно, никого нет, слишком холодно, слишком пусто. Где бы он стал прятаться, если бы жил на территории завода… Близости наймарэ не ощущалось, так, путаные следы мелких полуночных тварей.

Если не найдем, может случиться, как в Катанеране, подумал Ньет и передернулся.

Он поверху миновал главный зал, прошел дальше, где перекрытия сохранились лучше. Коридор, заваленный всяким хламом и маленькие помещения с перекошенными дверями. В одном вспугнул стаю серых городских голубей, расклевывавших засохший батон. В другом — нашел красную вязаную шапку с помпоном, скомканное шерстяное одеяло и несколько журналов с глянцевыми картинками. Здесь явно кто-то жил, но этот кто-то сбежал или переехал.

— У наймарэ могло хватить личной силы, чтобы почуять наше приближение, — сказал он, когда поисковая группа снова собралась внизу. Никого живого не нашли, только разнообразные следы.

— Тут был кто-то, но они ушли. Или их сожрали.

— Не похоже.

. — Я нашел внизу остатки воска, как будто здесь свечи жгли, — сказал Лагарте. — И пара скамеек притащена. Еще пару костровищ, рогульки, котелок пробитый.

— Наймарэ с проповедями выступал, — пробормотал Рамиро. — И пищу готовили тут же. Как они ушли?

— Кто его знает. Через коллектор? Могли просто через дырку в заборе. Надо было собак брать.

— Возвращаемся? — Ньет виновато посмотрел на Рамиро.

— Да, больше тут делать нечего. Надеюсь, остальным группам повезет больше.

В столовой УКВД было тепло и шумно. Пахло рыбными котлетами, ячменным хлебом и компотом. Под высокой крышей ссорились воробьи. Ньет сунул суровой черноволосой тетеньке два талона, загрузил жестяной поднос тарелками и потащил к столику, за которым сидел Рамиро. Пока Ньет стоял в очереди, за тем же столиком уже угнездился тот самый невысокий полуночный, которого Ньет видел с утра. Теперь он оживленно беседовал о чем-то с художником и мешал ложечкой компот в стеклянном стакане.

— Привет, — буркнул Ньет, расставляя суп и второе на деревянном столике. Полуночный поднял на него раскосые, залитые чернотой, глаза, и приветливо заулыбался, обнажив острые клычки.

— Здравствуй! Я Киаран, временный вассал Эртао Астеля, занимаюсь вашим делом. О пропавших детях. Я узнал, что господин Илен командовал группой, которая обыскивала завод, вот и подошел. Хочу узнать подробнее.

— А что тут узнавать, там был кто-то, но он сбежал. Мы не шумели, значит этот кто-то узнал заранее. А значит — он сильный. Очень сильный. Может и хорошо, что мы впятером на него не наткнулись.

Полуночный разочарованно прижал уши, потом выловил из компота сморщенную черносливину и сунул в рот. Вздохнул.

— Я вижу, что ты фолари. Хочу тебе предложить одно дело, а то людей боязно с собой брать.

Рамиро насупился и начал ковыряться в тарелке с ячменным супом. Ньет покровительственно посмотрел на него — «мол, что, думал еще один волшебный на тебя набежал? А он ко мне, потому что я фолари!»

— Выкладывай, — Ньет придвинул к себе котлету с макаронами и начал есть, навострив уши. — Я тоже не рад тому, что чортов наймарэ сбежал.

— У меня есть план, как их найти, — нерешительно начал Киаран. — Но это опасно. Хочу пошарить ночью во время налетов в тех районах, где бывают кражи в магазинах. Пойдешь со мной? Мне нужен напарник.

Ньет подумал, потом кивнул.

— Можно и пойти.

— Отлично, — Киаран просиял. — Тогда сегодня вечером начнем.

— Мы с Киараном нелюди и особого интереса для Полночи не представляем, — резонно говорил Ньет, подгоняя поудобнее новенькую амуницию поверх брезентовой, простеганной ватой куртки. — Мы с ним отлично видим в темноте, а ты сам говорил, что не видишь ни черта. Вот подумай, какой от тебя толк ночью при налете? Кто кого охранять будет — мы тебя или ты нас? И города ты не знаешь. Это не драка, это разведка. Мы просто проследим за улицами. Может, таких разведок десять придется сделать, прежде чем найдем что-нибудь.

Железная логика у фолари, однако. Рамиро отступил, хотя очень ему не нравилось, что Ньет с тем дролеренышем полуночным затеяли.

— Присмотри за Белкой, пожалуйста. — Ньет взялся за ручку двери. Оставалось минут сорок до комендантского часа. — Белка! Нет, ты никуда не пойдешь, ты останешься с Рамиро. С Рамиро, поняла? Рамиро, возьми ее за руку. Вот так. Слушайся его. Скажи «Да, командир». Белка! Ну? Скажи! «Да, командир».

— Да, командир! — пропищала беленькая девушка. Рамиро сжимал ее холодную когтистую лапку. Она топталась рядом и поскуливала, как собачка, которую не берут гулять.

— А если ее маять начнет при налете? Помнишь, как она под кровать забивалась?

— Ну и пусть сидит под кроватью, не трогайте ее.

— А если укусит кого?

— Не трогайте ее — и не укусит.

Рамиро еще со времен присутствия наймарэ в Катандеране накрепко запомнил — Полночь сводит фолари с ума. Но нынешний Ньет раз за разом опровергал это правило. Не метался, как безумный, не выл, на людей не бросался, во время налетов спокойно сидел, пил чай и разговаривал, только косился на задраенные ставнями окна. Белка, глядя на вожака, мало-помалу прекращала истерить, и последнее время смирно сидела на полу, прижавшись к его ногам, а не забивалась, завывая, под чужую кровать. Неизвестно, правда, как она себя поведет на этот раз, без Ньета.

— А тебя, между прочим, даже если ты несъедобный, могут пристукнуть просто потому что ты шевелишься. — Буркнул Рамиро. — Решат, что ты конкурент.

— Несъедобный — это сильно сказано, — пожал плечами Ньет. — Полночь всех жрет, и фолари, и своих, чего там. За неимением лучшего.

Рамиро ухватил товарища за рукав.

— Ах, вот как? То есть, покуда лучшее сидит взаперти и по подвалам, вы с этим слуа пойдете ловить наймарэ на живца. Молодцы! Гениальная идея. Давайте, я тоже пойду. Из меня живец — хоть куда, получше вас.

— Да не на живца, — Ньет подергал рукав, но Рамиро держал крепко. — Мы просто наблюдатели.

— Вы просто два идиота. Короче, все, что вы затеяли — ерунда, опасная и никому не нужная. Если слуа так хочет, пусть один шарахается по городу ночью. А тебя я не отпущу, ты один раз уже сбежал, не попрощавшись, я тебя похоронил, больше мне такой радости не надо.

— Да ничего со мной не случится…

— Вот пусть с тобой тут ничего не случится, ага?

— Рамиро, пусти! Киаран меня ждет, мы договорились.

— Подождет, не развалится. До утра подождет.

— Рамиро!

Белка заскулила и принялась выдергивать у Рамиро ладошку. Ньет упорно выдергивал рукав из другой рамировой руки. Проклятые фолари!

— Отпусти, а то она начнет кусаться, — предупредил Ньет. И уточнил: — Меня отпусти.

Рамиро плюнул и разжал пальцы. Он уже однажды пытался дозваться до ньетовой совести, потом руку полночи зашивали в травмпункте.

— Да катись ты куда хочешь, — сказал он устало. — Хочешь сдохнуть — проваливай.

Повернулся и пошел по коридору в сторону общих комнат. За спиной горестно взвыла Белка, забубнил Ньет, потом хлопнула дверь.

Я ему не нянька, за руку держать.

Не сожрали же его в море. Пусть себе шляется, где хочет. Он мне не племянник, в самом деле. Он чертов фолари.

В общей спальне Рамиро рухнул на свою койку и раскрыл книгу, некогда подаренную ему Днем, перечитанную вдоль и поперек. Найльские сказки и легенды про моряков, рыбаков, рыцарей, про силков-оборотней, про фолари и про полуночных тварей. Интересно, видел ли Мигель Халетина, автор сказок, въяве хоть одного полуночного? Фолари и силков, скорее всего, видел, а вот демонов? Или все это — исключительно плод его буйной фантазии?

И что сейчас, интересно, поделывает День? Что делает Лара — догадаться нетрудно, работает наизнос, скоро премьера. Репетиция, наверное, только-только закончилась. Лара, скорее всего, и домой не поедет, или Креста ее к себе повезет. После смерти Десире они сблизились, Креста уважает стойкость, она сама такая — на все удары судьбы отвечает оголтелой работой.

А вот чем занят Денечка после рабочего дня? Скорее всего, тоже сидит в кабинете над поплавком, а его секретарь и несчастные подчиненные не смеют встать из-за столов и пойти по домам. «День круглые сутки», однако.

Рамиро посылал им редкие письма из разных городов по дороге, и последнее, не так давно — из Химеры, но ответа пока не приходило. Позвонить он так и не решился.

— Господин Илен? А чего вы тут лежите? — в спальню заглянул Адаль Лагарте, он держал за руку насупленную Белку. — У нас гости, сам принц Анарен пожаловал! Еще госпожа Кайра и с ней какой-то сотрудник из музея. Они арфу принесли, тоже, наверное, музейную. Пойдемте!

— Мне неохота, — буркнул Рамиро, переворачивая страницу. В кои веки в комнате было пусто, никто не галдел, не пел, не спорил, не бродил-туда-сюда.

— А где Ньет? — Адаль оглядел ряды пустых кроватей. — Белка беспризорная под дверью сидит. Чего он ее бросил?

— Белка, — Рамиро запустил руку под кровать, в вещмешок. — Хочешь сухаря?

— Да, командир! — девица, шаркая ботинками, подбрела поближе, получила сухарь и стала его грызть, задумчиво глядя на Рамиро.

— Белка-Белка, — вздохнул тот и сел, спустив ноги. Чуть отстранил фоларицу от себя и нагнулся, поправляя ей спущенные гольфы, как маленькой девочке. — Что ж ты у нас тощая такая…

— Пойдемте в комнату отдыха, — сказал от дверей Адаль. — Гости же.

Рамиро поморщился.

— Принимайте гостей без меня. Я почитаю. И Белку тут посторожу.

Адаль шагнул в спальню и остановился в проходе, укоризненно качая головой.

— Какой же вы нелюдим, господин Илен. Нехорошо так. Там же принц! Это неуважение, сидеть букой в комнате, когда его высочество приехал. Если я вас не приведу, за вами сэн Логан придет или сэн Вильфрем, будут ругаться и все равно вас вытащат.

Из коридора заглянул еще один человек, долговязый найл, снежно-белая грива заметала ему плечи. Красивые густые волосы, совсем лишенные свойственной седине желтизны, не слишком вязались с грубоватым землистым лицом, посеченным морщинами, моряцким прищуром и потрепанным дождевиком. И с неизменной спичкой в углу рта.

— Господин альд, — улыбнулся он, показав желтые зубы. — Привет. Где твои фоларята? А парень где?

— Ушел к приятелю, — Рамиро захлопнул книгу. Почитать ему точно не дадут.

— Деточка! — найл поманил Белку. — Иди-ка сюда, маленькая.

К удивлению Рамиро, Белка разулыбалась и охотно пошла к чужому. Он, обняв ее за худенькие плечи, увлек в коридор.

— Эй! — Рамиро вскочил. — Не уводите девчонку, как вас там… Аранон!

Но тот уже исчез. Чертыхаясь, Рамиро схватил свою книжку и поспешил за найлом. Умник нашелся, потащил фоларицу в набитую людьми комнату как раз к моменту налета. А если она там кого-нибудь изувечит?

В комнате отдыха было темновато, полно народа и пластами висел дым. Верхний свет вырубили, зато в центр комнаты вытащили два торшера, а между ними на стуле сидел в свободной, неуловимо напоминающей денечкину, позе молодой улыбчивый мужчина, с тонким лавенжьим профилем, с волосами удивительно гладкими, словно голову ему облили расплавленным серебром. Сейчас, вблизи, Рамиро видел, что на принца Алисана или короля Герейна он похож только дареной мастью и фамильными чертами, напоминающими о близком родстве с дролери.

Рамиро пробрался к светящейся в полумраке белой шевелюре. Аранон уже расселся на скамье, а к его коленям прижалась Белка — точь в точь, как она прижималась к Ньету.

— Аранон, не надо ей здесь быть, — нагнулся к его уху Рамиро. — Она взбесится при налете.

— Тсс! — найл подвинулся, освобождая место. — Садись, альд. Не бойся, не взбесится, я волшебное фоларийское слово знаю.

— Очень рад познакомиться с вами, прекрасные господа, — говорил тем временем его высочество, озаряя собравшихся улыбкой, такой яркой, что поневоле хотелось зажмуриться. — Выразить свое восхищение и гордость за дарское рыцарство, за вас, господа добровольцы, за вас всех, кто счел своим долгом прийти на помощь братскому Найфрагиру. Без малого тысячу лет мы соседи, и всякое между нами случалось, но со времен Союза Великих Мужей, союза короля Халега и короля Ворона договор о дружбе и взаимопомощи ни разу не нарушался.

У принца был отлично поставленный голос и внятная речь, как у хорошего актера, а глаза буквально лучились. Они были очень светлые, лунные, хрустальные, с невероятной светоотдачей — Рамиро впервые мог рассмотреть легендарную дареную кровь так близко. Эффектно, ничего не скажешь. Ни фотография, ни кинопленка передать этого сияния не могли.

— Впрочем, довольно пафоса! — принц потянулся куда-то в толпу и ему передали резную старинную арфу, похоже, и правда, музейную. — Лучше я, в честь нашей встречи, спою вам несколько народных песен.

Он поставил арфу на колено, любовно прислонил к себе и провел по струнам узкой длиннопалой рукой.

Зазвучал мягкий аккорд, и в тот же миг далеко, за стенами казарм, взвыла воздушная тревога. Принц прижал ладонью струны, пережидая, а Рамиро с беспокойством взглянул на Белку. Та сидела тихо, спрятав голову беловолосому найлу под пиджак. Аранон рассеянно поглаживал ее по плечу.

Потом снова зазвучал переливчатый аккорд, пальцы принца забегали по струнам.

Слушатели встрепенулись и стали подтягивать — песня была очень старая, ее любили петь горожане на праздничных застольях и семейных посиделках. В полумраке блестели десятки глаз, устремленных на принца, даже Вильфрем, подперев подбородок кулаком, мечтательно улыбался. Логан Хосс, сидевший рядом с ним, смотрел на Лавенга умиленно и ласково, слов он, видимо, не помнил, зато мычал в такт и покачивал тяжелой головой. Сэн Иен, лорд Ранд и его сын тоже глядели на принца с обожанием, подпевали, как могли, запаздывая и глотая слова. Госпожа Кайра протирала очки, и лицо ее было просветленным и каким-то беспомощным, незащищенным, а глаза моргали, словно ослепленные.

Зато Черепок и другие хинеты-наемники песню прекрасно знали и дружно подтягивали.

Рамиро захотелось курить и он начал бездумно листать книгу — дымить в двух шагах от певца он не решился, да и пепел стряхивать некуда. Было бы неплохо попросить Принца-Звезду спеть что-нибудь из «Песен сорокопута», Лара бы дорого дала, чтобы их послушать. Или эти «песни» существовали только как стихи и не были положены на музыку?

Анарен спел про хинета и начал другую залихватскую песню, тоже смутно знакомую. Похоже, он таким образом завоевывал аудиторию. Впрочем, это ему удавалось.

Где сейчас бродит Ньет? Рамиро покосился на фоларицу — она, кажется, заснула у найла под рукой. Принц все пел и пел — и ему подпевали. Глядели на него с восхищением и обожанием. Струны арфы ритмично звенели, заставляя публику дышать в такт. Рамиро маялся без курева, мучил книгу, открывал и закрывал ее, и клял себя за то, что совершенно нечувствителен к музыке. Арфа вдруг мелодично застонала и умолкла — принц прижал струны ладонью. Стало очень тихо.

— А что прекрасный господин там такое интересное читает? — недовольно спросил принц. Рамиро захлопнул книгу и покраснел. — Наверное, нечто значительно более интересное, чем мои песни.

— Прошу прощения, я не нарочно… — начал оправдываться Рамиро. Принц недовольно сверкнул на него серебряными глазами и вскинул голову, окружающие мрачно молчали. — То есть машинально… Песни ваши очень интересные!

— Что это за книга? — настаивал Анарен. Рамиро невольно подумал, что тот в бытность свою ребенком был очень капризным.

— «Песни синего дракона», — ответил он неохотно. — Авторства Мигеля Халетины, вашего современника, кстати. Вы ведь наверняка и знакомы с ним были, вот чудо-то.

Серебряные глаза чуть расширились и лицо принца застыло красивой маской.

— Мигеля Халетины? А разве он не… То есть, когда он ее написал?

— Уже в зрелые годы, когда жил на севере, перед тем, как стал лордом Нурраном.

— Что-о-о? — Анарен отставил арфу и поднялся со стула. Потом шагнл к Рамиро и требовательно протянул руку. — Позвольте мне эту книгу, прекрасный господин.

— Но это подарок. Я не могу.

— На пару дней. Почитать, — Анарен криво усмехнулся, и лицо его вдруг стало страшным.

Рамиро неохотно протянул книгу. Принц принял ее, словно боясь обжечься, потом повернулся к остальным.

— Прошу меня простить, вынужден удалиться, — сказал он, игнорируя разочарованные возгласы. — Плохое самочувствие. Всего доброго.

— Авантюру вы затеяли, — проворчал Гваль, перезаряжая пистолет. — Киаран, ну куда тебя несет на ночь глядя. Сожрут.

— Мы и сами отлично справимся, — Киаран надулся.

Ньет перетягивал шнуровку на тяжелых военных ботинках и помалкивал. Ему было интересно, что задумала полуночная малявка.

— Понимаешь, Гваль, если мы их не найдем, то кто знает, что может случиться. Если это наймарэ… он все что угодно может натворить. Мне Нож рассказал о том, что было в Катандеране, если то же самое начнется в Химере… с сестрой можешь попрощаться. Но если боишься — с нами не ходи.

— Вы улицы не знаете и карту читать не умеете, — буркнул Гваль. — Отпусти вас, живо заблудитесь. И сожрут вас где-нибудь. Что будете проверять в первую очередь?

— Вот этот большой гастроном, — Киаран потыкал пальцем с темным заостренным ногтем в карту с флажками. — Его неоднократно обворовывали, а набор украденного… странный. И я умею читать карту, Гваль. Если дело только в этом.

— Я хочу пойти, — Гваль сказал, как отрезал. — Это дело меня касается, а вам не помешает присмотр. Все.

Ньет внимательно пригляделся. Эти двое, похоже, что-то скрывали. Какой-то тяжелый разговор или кошка между ними пробежала… Кажется именно Гваль привез полуночную малявку в Химеру.

— Ты мне не лорд, чтобы указывать, — взбеленился Киаран. — Я жалею, что вообще согласился тебя взять.

— А ты не жалей. Без меня тебя собаки сожрут, забыл?

— Если бы ты не сунул меня, как котенка, УКВДшникам!

— Это был единственный выход!

— А я-то еще не стал тебя есть!

— Кхм! — громко кашлянул Ньет. Найл и полуночный обернулись к нему и замолчали.

— Если вы хотите выяснять отношения, то, может быть, пойдем на разведку завтра? Наймарэ наверняка подождет, приостановит свои дела. Я тогда в казарму вернусь, у меня свой человек есть, и он беспокоится, кстати.

И мы никогда не ссоримся, хотел прибавить Ньет, но это было неправдой.

— Он не мой человек, — сердито бросил Киаран и надулся. — Еще чего.

— Да ладно заливать.

Гваль непонимающе посмотрел на двух нелюдей и сжал губы.

— Идем.

Киаран пожал плечами и пошел к выходу. Он был одет, как обычный найлский подросток — парусиновые штаны, майка и куртка. Острые ушки скрыл под платком.

— Если наткнемся на наймарэ или на его людей, не стоит мне в УКВДшной форме разгуливать. Попробую втереться в доверие, а вы проследите, куда пойдем. Днем вернетесь с подмогой.

— План конечно хороший… — с сомнением пробормотал Ньет. — Вот только наймарэ нас за версту почует.

— Вряд ли он сам по улицам ходит. Скорее его слуги, а они просто глупые дети.

— Не стоит недооценивать глупых детей, — буркнул Ньет, — Они хитры, сообразительны и осторожны, когда делают глупости. Чем опаснее глупость, тем хитрее дети.

— Ты так хорошо знаешь человеческих детей? — удивился полуночный. Ньет дернул плечом и поморщился, не желая вдаваться в подробности. Гваль сказал:

— А как ты собрался втереться им в доверие, Киаран? У тебя же на лбу написано…

— Если я не отводил глаза тебе, Гваль, не значит, что я этого не умею. — Слуа улыбнулся, показав острые клычки.

— Чертова Полночь.

Гваль насупился и на время прекратил расспросы.

На улице смеркалось — на севере темнеет рано. Оборванные клены и липы сиротливо мокли под мелким дождем.

Мимо общежития УКВД прошел наряд с собаками и фонарями. Ньет поежился и втянулся поглубже в стеганый воротник форменной куртки. Киаранов найл повертел в руках пропуск на время комендантского часа, подписанный кем-то из высших офицеров, аккуратно сложил его и спрятал в карман шинели.

Фуникулер теперь ходил до девяти вечера, но народ исчезал с улиц гораздо раньше. Они ехали в полупустой освещенной холодным светом грохочущей коробке, Ньет с любопытством смотрел в окно, на проплывающие мрачные громады химерских зданий. Киаран молча сидел на деревянной лакированной скамье, сцепив пальцы и глядя прямо перед собой темными глазами. Найл откинулся на спинку, вытянул ноги и скрестил руки на груди.

— А если они не появятся сегодня?

— Значит, не повезло. Но на пропажи в гастрономе поступают жалобы где-то раз в три дня. В последний раз — позавчера. Так что, почему нет.

— А что крали?

— Еду, сладости. Модные дарские вещи. Выпивку, сигареты. Ящик шоколада. Похожие пропажи еще в нескольких магазинах поблизости.

— Да, похоже на подростков.

Фуникулер дернулся и встал. Свет погас. Пронзительно завыла сирена, по темному небу зашарили лучи прожекторов. Ньет схватился за ремень винтовки.

— Сегодня раньше обычного, — найл озабоченно выглядывал в окно. — Кто из вас такой неудачливый, парни?

— У меня еще не сильно удачи накопилось, — нерешительно сказал Киаран. — Но ведь ждать нельзя.

— Нельзя. Выходим.

По темной круто уходящей вниз улице усиливающийся ветер мел обрывки бумаги и влажные листья. У Ньета заныло в ушах — приближение полуночных вызывало сильные скачки давления. Задребезжали стекла домов и басовито загудели тросы фуникулера. Небо тоскливо подсвечивало зеленым и фиолетовым.

Киаран, прищурившись, вгляделся в набухающие свечением контуры домов, потом махнул рукой, пригибаясь побежал по улице вниз, к гастроному. Ньет и Гваль последовали за ним. В тот момент, когда они, жадно втягивая воздух, добрались до черного хода в магазин, небо будто разверзлось, и крылатые, когтистые тени понеслись над Химерой с ревом и грохотом, исторгая фосфорный, леденящий огонь и мертвенные пучки молний. Глубокие, как трещины, тени, метались по мокрому асфальту, и в лужах отблескивали силуэты Дикой Охоты. На глазах у Ньета на стену противоположного дома ляпнулась какая-то крылатая тварь и поползла вниз головой, шипя и заглядывая в ослепшие окна.

— Откройте, УКВД, — Гваль постучал в дверь, не поворачиваясь и не отрывая взгляда от кипящего неба. Через некоторое время засов загремел и через порог на них подозрительно уставился пожилой ссутуленный найл.

— Мы звонили, — нетерпеливо сказал Гваль. — Позвольте войти.

Найл, не приглашая, продолжал стоять на пороге, подслеповато вглядываясь. Желтая полоса света падала на дорогу. Гваль пожал плечами и прошел внутрь магазина, Ньет и Киаран затормозили на пороге.

— Заходите, ребята, — кинул им Гваль. Нелюди дружно кивнули и шагнули в теплый свет человеческого жилья.

— Звиняйте, что не пригласил, хоть и предупреждали, — проскрипел сторож. — Теперь полоночь по улицам шляется, сразу и не разберешь. А без приглашения они не войдут, пока крышу не снесут.

Киаран ханжески опустил ресницы и стал смотреть в пол, чтобы сторож не заметил глаз без белков.

— Паренек в альдской форме, морской офицер и шпана из подворотни, на всех — один УКВДешный пропуск… странные времена настали.

Снаружи выли сирены.

— Извините, на разговоры нет времени. Спуститесь в подвал, а мы последим за магазином.

— Да ничего, мне и тут не страшно. Магазин пару раз грабили во время налетов, вот я и стерегу. Ничего особенного не взяли, но стекло разбили, потом вставлять пришлось. Страна в опасности, а они по прилавкам шарятся, наверняка приезжие поганцы… из Дара или с Немого Берега. Найлы бы так ни за что не стали поступать, — раскипятился сторож.

Гваль прервал его излияния и пошел по длинному, освещенному болтающимися лампочками коридору в торговый зал. Ньет и Киаран последовали за ним.

— По улицам сегодня походить не придется, сожрут и не заметят, по крайней мере посидим в засаде, — полголоса сказал Киаран.

— Пользы-то будет, — хмыкнул Гваль.

— Их много. И становится больше. Они должны что-то есть. Одеваться в теплое.

— А наймарэ не может наколдовать им еду.

— Они сами для него — еда.

В просторном зале было темно и гуляли тени. Высокие витринные стекла заклеены крест-накрест полосками бумаги. Еле слышно гудели батареи отопления. Вкусно пахло копченостями и шоколадом.

Устроились за прилавком, Киаран сел на пол, насторожив ушки и прислушиваясь, Гваль, спотыкаясь и чертыхаясь в полутьме, нашарил табуретку, а Ньет устроился рядом с Киараном.

— Подождем. Если и придут, то во время налета, когда все в убежищах.

Стало тихо, только слышно было мерное дыхание Гваля. Ньет терпеливо ждал, погрузившись в текущее время, как в воду. Беснующаяся снаружи Полночь не волновала его, прошло то время, когда он боялся и сходил с ума. Теперь если что и чувстовал, только холодную ненависть к гаду, который обманывает и использует глупых человечьих подростков. Все повторяется. Только Десире больше нет.

К действительности его вернул звон разбитого стекла. Киаран приподнялся и тенью выскользнул из-за прикрытия прилавка, тут же растворившись в темноте. Ньет, как ни прислушивался, не мог различить звука его шагов. Зато он прекрасно слышал тех, других. Торопливый шепот, стук деревянных ящиков, шарканье подошв, шелест бумаги, приглушенные ругательства и азартное сопение.

Подростки. А полуночная малявка-то была права. Ньет осторожно выглянул из-за прилавка в зал. Из разбитой витрины тянуло холодом с улицы. Между стеллажами несколько темных фигур набивали сумки, тянули в какой-то мешок, не обращая никакого внимания на беснующуюся снаружи Полночь и отдаленные звуки выстрелов. Жахнуло какое-то тяжелое орудие, зазвенели стекла.

Потом от стены дома отделилась невысокая тень, неторопливо подошла к ночным налетчикам. Ньет замер, потом облегченно выдохнул. Похоже у Киарана был дар уговаривать, потому что полуночная малявка преспокойно подхватила какую-то коробку и удалилась в ночь вместе с воришками.

— Проследим за ними, — сказал Гваль. Надо же, как тихо подобрался… — Если нас не сожрут. И если…

— Если что?

— Если этот милый парнишка просто не воспользовался шансом вернуться к своим.

Глава 22

Домой, в особняк герцога в верхнем городе, Энери шел пешком. Ветер носил дождевые шквалы, раскачивая фонари, бледный свет дробился и дрожал на мокрой брусчатке. Горловина улицы гудела, как труба. Окна, задраенные ставнями, были слепы, словно залепленные пластырем глаза. Над зданиями, в низких тучах, метались лучи прожекторов, отлавливая рыщущие крылатые силуэты. Со стороны порта глухо бахали одиночные выстрелы.

Энери задрал голову, принюхиваясь, оскалился в слоистую, проницаемую мглу, где дымным, чернее черного, пятном колыхалось чужое присутствие. Тварь отпрянула, втянулась в подворотню, освобождая дорогу.

Гулкое эхо шагов катилось по улице. Энери нес книгу на груди, спрятав под пальто, и она ледяной плитой давила ему на сердце.

Мигеле Халетина. Лестанский мальчишка, которого Сакрэ Альба привез из стычки с пиратами и назвал своим оруженосцем. Черноволосый, поджарый, цепкий, как обезьяна, и такая скромница — глаз не поднимет. Мальчишка, как мальчишка. Но кое-кто оказался наблюдательнее, чем рассчитывал Альба, и шепнул Энери истинную причину, из-за которой лестанец вдруг оказался в оруженосцах у Макабрина.

На что рассчитывал Альба, Энери так и не понял. Зачем он держал эту карту в рукаве, кому и когда намеревался выложить… Ни лучшему другу, ни сюзерену, которому принес присягу, ни даже отцу своему Сакрэ не сказал ни слова. Это Сакрэ-то, который никогда не имел от принца никаких тайн.

Эта тайна умерла вместе с Халетиной.

Энери забыл о нем. Всего лишь эпизод в череде великих потрясений. Мальчишку смело зарождавшимся смерчем, который, пройдя по стране, оставил столько трупов и обломков, что ни совесть, ни память Энери вместить не могли.

Принц поднял воротник, но непокрытую голову окатывало дождем, и ледяные капли ползли за шиворот. Ветер раздувал полы, бросал на лицо слипшиеся волосы. У Энери окоченели пальцы.

Утерянная дареная кровь. Кровь Нурранов. В вещах у парня нашли черную краску — он красил волосы, и старался не поднимать глаз, ярколиловых — фамильный признак Нурранов. Это было, конечно, труднее, хотя мало ли маркадо-полукровок бродят по Дару?..

Но у Нурранов и маркадо не осталось.

Где Альба его откопал? В каких-таких лестанских гаремах, без помощи сестер святой Невены, сами по себе причудливо соединились капли нуррановской крови, чтобы родилось дитя, полностью соответствующее Реестру?

Альба теперь не ответит. Халетина тоже. Впрочем… почитаем книгу.

Дождь не переставал. Энери шагал вдоль кованой ограды, лиственницы за нею еще не облетели, их светлые силуэты плыли на фоне озаряемого вспышками неба. К едкому запаху Полночи, пропитавшему город, прибавилась нежная смолистая нота. Принц, просунув руку сквозь решетку ворот, откинул щеколду и отворил калитку.

Его флигель, темный и молчаливый, находился в глубине парка. Парк был пуст, только шумели полуголые ветви и стучали капли о выстланную листьями дорожку. В верхних кварталах Полночь почти не искала поживы — дома здесь напоминали крепости и хорошо охранялись. Энери поднялся на крыльцо и открыл дверь своим ключом.

— Ваше высочество! — оба охранника повскакали из-за стола, где стояли пивные бутылки, немудреная закуска и были разложены фишки от лото. — А мы вас утром ждали!

— Мои планы изменились, — сказал Энери ровным голосом. — Пожалуйста, не беспокойте меня утром.

Он поднялся к себе, скинул промокшее пальто, выступил из отсыревших туфель. Шелковые носки оставляли на сверкающем паркете влажные следы. Принц бросил книгу на постель и направился к бару, где выбрал едва початую бутылку пятнадцатилетней альсатры и пузатый бокал.

Книга, заботливо обернутая в газету, оказалась издана в Химере, в конце прошлого века — редкий, коллекционный экземпляр. Плотная мелованная бумага, превосходные цветные иллюстрации проложены листами прозрачного пергамента, причудливые орнаменты, виньетки и черно-белые картинки в тексте. Все — отменного вкуса.

Предисловие рассказывало про Халетину — как он попал из своего Лестана под руку короля-Ворона исследователи его биографии не знали.

Перенесся, очевидно, по воздуху.

Или приплыл из Алого моря в Полуночное, раз ему приписывалось легендой родство с фолари. Так кто он на самом деле был — последний из Нурранов или русалка вроде Белки?

Какое мое дело, кем он был, подумал Энери, покачав альсатру в бокале. Он был мальчишкой, чужим оруженосцем, чью тайну я продал сэну Эмрану, отцу Сакрэ, надеясь, что он поможет мне заполучить Летту. Я так желал его поддержки, могущественного лорда Макабрина, и так боялся отказа… Думал, глупый, что мне нечего предложить ему взамен.

Невероятная наивность.

Но мальчика лорд Макабрин тоже взял. Отчего бы не взять. Конечно, он его взял, такой подарок, такая возможность держать за глотку любезного союзника, лорда Нуррана, давно утратившего признаки дареной крови, как и все его семейство… Только Халетина оказался скользким, как его прозвище.

Спасаясь от макабринских солдат, он выбежал на самый верх алаграндской башни и бросился в море.

Больше Энери его не видел и никогда о нем не слышал.

Человек бы не выжил. Но Халетина, видимо, и правда был не человек, а фолари. Иначе — откуда эта книга и эта история: «Халетина более двадцати лет прожил в Найфрагире, был приближенным и правой рукой легендарного Короля-Ворона. Потом вернулся в Дар, присягнул королю Халегу и принял имя высокого лорда Нуррана по праву дареной крови. До конца жизни он правил в Южных Устах, значительно перестроив и обновив береговые фортификационные сооружения. Потомков не оставил, и имя высокого лорда вернулось к прежним хозяевам».

Энери глотнул альсатры и усмехнулся. Если бы в Южных Устах он вместе с экскурсией проехался дальше по набережной, то наверняка бы узнал эту историю гораздо раньше.

Он полистал книгу, скользя взглядом по названиям. «Сухой тростник», «Глаза Полуночи», «Сказка о Надо и Ненадо»… «Злой принц».

Принц хмыкнул и провел ладонью по странице, разглаживая.

Энери еще раз хмыкнул и налил себе альсатры. Злой, значит, был принц. Недобрый. Скучал он, значит…

С синими волосами. С синими, черт побери, нуррановскими. Я вам, сэн Эмран, не подделку какую-нибудь подсунул!

Ах и ах. Сакрэ-соблазнитель. Энери фыркнул и покачал головой. Господин Халетина — знатный сказочник.

Энери захлопнул книгу.

Вздохнул поглубже — и выдохнул. Ревность! Какая еще ревность, скажите пожалуйста! Этот сопляк лестанский — повод для ревности? Да он по ровной земле ходил нога за ногу, шатался как пьяный, и его все время тошнило, как девку беременную. По углам прятался, ершился, шарахался… кошка помоечная. По морю он тосковал! Да просто боялся, что раскусят… правильно боялся.

Голос, правда, у него был неплохой. Энери поморщился, признавая это. У парня был хороший голос с диапазоном побольше принцева, и играл он на любых инструментах, тоже не хуже принца… И песни он сочинял… недурные. Ну и что? Это не повод для ревности.

Чертов Халетина возводит напраслину, теперь и не ответишь ему…

Энери допил бокал и снова раскрыл книгу. Ладно. Это всего лишь сказка. Здесь никто не назван прямо.

Как будто трудно догадаться, кто такой «прекрасный принц, который пел так, что птицы останавливались в небе»!

Энери еще раз выдохнул и потянулся к бутылке.

Книга пролетела через комнату и шваркнулась об стену. Энери вскочил.

— Лжешь, мерзавец! — крикнул он. — Я не приказывал этого! Ты сам спрыгнул!

Обхватив себя руками за плечи, нервно заходил по спальне.

На столе, в закрытой шелковым платком клетке, проснулись и заволновались амадины — подарок герцога, маленькие птички для уюта и веселья. Принц схватил бутылку, сделал несколько глотков прямо из горлышка. Ему хотелось запустить бутылку в стену, следом за книгой.

Вместо этого он подошел, поднял книгу — газетная обложка лопнула и сошкуривалась луковой шелухой, несколько листов выпало и разлетелось по полу, порвалась пергаментная страничка.

Книга не виновата, подумал он, разглаживая смятый лист. Виновата не книга. Виноват…

Книга была раскрыта все на той же лживой сказке. И Энери прочитал:

Энери захлопнул книгу — теперь уже окончательно. Положил ее на стол.

— Если ты не умер, — сказал он Халетине, — то чего же расписываешь тут великую трагедию? Если ты выплыл, чудо морское. Ну спрыгнул — и спрыгнул, высоко, конечно, было, но ты же выплыл. Выплыл же! Тебе, отродью фоларийскому, это раз плюнуть, так зачем же ты позоришь меня в веках, паршивец? Альбу тут жертвой изобразил. Хороша жертва!

Энери снова принялся мерять шагами комнату.

В тот раз он выбежал на башню, когда уже все кончилось. На площадке топтались макабринские стражники, а Сакрэ стоял между зубцов и смотрел вниз. Энери испуганно схватил его за руку и оттащил, но взгляд таки успел провалиться в головокружительную пропасть, на дне которой исчерна-зеленая вода, вся в мыле, как бешеная лошадь, бросалась грудью на скалы.

— Я обещал ему защиту, — Альба глядел мимо остановившимся взором. — Я клялся защитить его.

Энери встревоженным голосом спрашивал, что случилось, сочувствовал, горестно прижимал пальцы к губам, по слову, по полслова вытягивал из Альбы халетинову тайну, которая тайной уже не была. Сжимал ему плечо, говорил, что он не виноват, что никто не виноват, что такая судьба у бедняги, упокой Господи его душу… много всего говорил.

Альба молчал и смотрел мимо.

Потом началась война, и Энери забыл про лестанского мальчишку. Начисто забыл. Если бы не эта книга — не вспомнил бы никогда.

Халетина, конечно, упоенно жалел себя, сочиняя эту сказку, какой он прекрасный, бедненький и весь преданный. И какой завистливый, самовлюбленный, жестокий принц. Это, конечно, ложь и очернение, но…

Разве Энери предал Халетину? Он ничего Халетине не обещал, и Альбе ничего не обещал, разве он виноват, что эти двое не смогли сохранить свою тайну?

Он остановился, глотнул из горлышка маслянисто-жгучей альсатры и прикрыл глаза, чувствуя, как печет в груди.

Не передергивай, Звезда, сказал он сам себе. И рыцарская честь, и обычная людская честность велят вернуть утерянный кошелек его владельцу, а утерянный секрет оставить при себе, как свой собственный.

Дело не в Халетине, а в тебе, Звезда.

Дрянной поступок — это дрянной поступок, как бы ты себе его не объяснял и чем бы не оправдывал. Горазд молодежь воспитывать, а сам-то!

Окно было закрыто плотными гобеленовыми портьерами. Цветы и птицы. Гобелен выткан по старинным рисункам. Как нарочно. Энери поморщился — такие же гобелены были… или похожие… а, впрочем, какая разница.

Летта.

Отец.

Теперь вот Халетина.

Сколько еще стыдного и недостойного ты не помнишь, Принц-Звезда? Сколько всего висит на твоей совести?

Что еще тебя держит тут, пригвоздив к Серединному миру ножом из черного стекла?

Анарен шагнул к окну, рывком отдернул портьеру — но за нею оказалась не осенняя ночь, полная дождя и ветра, а доски сомкнутых ставен, темные и глухие, как крышка гроба.

— Хорошая была идея отправляться на ночь глядя.

— Днем не видно огней.

Амарела горестно вздохнула. Им пришлось переправляться вплавь через реку, и, хотя одежду увязали в тючок, она все равно подмокла. Далекий огонь то терялся меж ветвей, то снова проглядывал яркой искрой. Совершенно стемнело, она шла практически наощупь. Сэнни же видел в темноте, как…как кот. Постепенно лес расступился и они вышли на опушку. Перед ними шумело травами поле, над которым изгибались пласты тумана. Огонь, казалось, приблизился. Амарела вгляделась в благоухающую полевыми травами ночь, нерешительно погладила рукой ствол березы, смутно белевший в темноте.

— Чего ждешь, идем.

— Но это костер и там наверное кто-то сидит. Вполне возможно, они нам не обрадуются.

Сырое платье заставляло зябко вздрагивать и туман, колыхаясь, плыл вокруг них обволакивая мутной пеленой почти по пояс.

— Идем, — повторил Сэнни. Не дожидаясь ответа, шагнул в шелестящий мрак. Амарела вздохнула и последовала за ним, стараясь не терять из виду серебряное пятно его волос, единственное, что не скрадывала ночная тьма.

У костра никого не было. Аккуратно сложенный шалашик из поленьев горел ярко и споро, освещая все вокруг теплым оранжевым светом и разгоняя туман. Припорошенные пеплом угли дышали алым.

— Видишь? — Сэнни повернул к рейне точеное лицо. Голос его в напитанном влагой воздухе звучал странно, приглушенно. Рейна протянула руки к огню, согреваясь.

— Давай хотя бы одежду просушим.

— Только недолго. Летние ночи коротки, а мне не хотелось бы блуждать здесь вечно.

Костер потрескивал, в поле тоскливо прокричала какая-то птица. Попискивали на пределе слышимости летучие мыши, иногда стремительно проносясь через освещенное пространство. Амарела грела руки. Всматривалась.

На пределе видимости зажглась новая искра — словно алый глазок.

— Гляди.

— Да, пожалуй. Нам туда.

Они вновь двинулись сквозь поле и росистая высокая трава вымочила рейне подол по колено.

— Звезды, — шепотом сказал Сэнни, тронув ее за руку.

Амарела подняла взгляд. В бесконечной черноте неба куполом светились яркие точки — такие знакомые. Она уже и позабыла, когда в последний раз видела солнце, звезды… Луну.

Бледный диск показался над краешком леса и невозмутимо взбирался все выше, окруженный тусклым гало.

— Что-то меняется.

— Идем. Не останавливайся.

Снова закричала незнакомая птица. Расхохоталась сова. Послышалось назойливое зудение, Амарела хлопнула себя по щеке и ощутила под пальцами влагу. Щека чесалась.

— А еще в твоих волшебных землях водятся комары.

Сэнни промолчал.

Следующим огнем оказался огромный сагайский фонарь из алой бумаги, небрежно повешенный кем-то на ветку. Свеча внутри фонаря не оплавилась и наполовину.

Потом был круг горящей травы, будто бы кто-то только что пустил пал, но огонь не двигался дальше. Потеплело, туман рассеялся и звезды казались крупнее. Луна рывком переместилась в зенит.

Потом была горящая нефть в топком болотце.

Сигнальный огонь на каменной башенке.

А потом они вышли на дорогу.

Широкая, мощеная светлыми каменными плитами, она светилась во тьме, как ожерелье огней. По бокам дороги через равные промежутки были установлены каменные чаши, в которых горело негасимое пламя. Неизвестно, что питало его — внутри чаш ничего не было, ни угля, ни масла — только огонь.

— Дорога Изгнанника, — сказал Сэнни. — Легенды не лгали.

На рассвете они пришли в город.

Город лежал в зеленой долине, как в ладонях, и дорога к нему полого спускалась с холмов. С наступлением утра пламя в каменных чашах побледнело и стало почти невидимым, только колыхался нагретый воздух. Город был пестрым, зеленым, ржаво-красным, розовым, болотно-коричневым. Все его здания, протоки улиц и круглые площади оплетали вьющиеся растения. Розы, плющ, глициния, клематис, жимолость, дикий виноград. Лиственные, отягощенные цветами, плети закрывали стены и крыши, лепились к распахнутым дверным проемам, обрешетке окон, ползли через уличную брусчатку.

Невозможно было понять, какова архитектура зданий. Очертания камня и дерева сглаживались, оплывали под натиском зелени. В остановившихся фонтанах дремала вода. Амарела и Сэнни беспрепятственно вошли в город, оглядываясь по сторонам. Город молчал. Благоухал. Шелестел. Ни человеческого, ни дролерийского голоса, только сонное цвирканье птиц, плеск воды, посвист ветра.

Амарела заглянула в первый попавшийся дом. Дверь была распахнута, как и все двери этого спящего города. Внутри было сумрачно, уютно, будто в зеленом гроте. Солнечные лучи лились сквозь частый переплет окна, пятнали стены и пол. Стол с утварью, полки, кровать, умывальник в углу — обычное человеческое жилище. Ни пыль, ни тление не тронули его обстановку. На столе сидела толстая белка. Она презрительно взглянула на пришелицу, неторопливо шмякнулась на пол и прошествовала к выходу, задрав хвост, как кошка.

— На площади я заметил куропатку, — сказал Сэнни. — Здешние животные наверное веками не видели разумных существ.

— И что нам теперь делать? — Амарела ощутила великую усталость. Золотисто-зеленое солнечное сияние успокаивало, затягивало в какую-то спокойную заводь. Все волнения остались далеко… далеко.

— Выберем дом и будем жить здесь. Пока не найдем способ вернуться.

— А…он есть?

— Не знаю. Но формально мы — в Сумерках. Я попробую дозваться до Королевы или кого-то из ее подданных. До Врана, если он все еще жив. Вран всегда меня слышал.

— Он был вашим наставником в юности?

— Только моего брата. Я-то вечно бегал от учебы. Но Вран всегда знал, где меня отыскать.

— Я помню, как его машину покорежило от взрыва, — нерешительно сказала Амарела. — И та дролери так страшно кричала. Не знаю, выжил ли он.

— Не представляю, что нужно сделать, чтобы прикончить Врана, — хмыкнул Сэнни. — Но точно что-нибудь посерьезнее куска взрывчатки. Он могущественный колдун.

— Тебе, конечно виднее.

— Давай устраиваться. Выбираешь второй этаж или первый?

Амарела задумчиво посмотрела на Сэнни. Он в непринужденной позе стоял у окна, чуть наклонив голову, серебряные глаза мягко мерцали. И почти ее не бесил. Удивительно.

— Знаешь, этот город такой большой. Давай лучше будем соседями. Не хочу разрушать с трудом возникшее согласие, — решительно сказала она.

Глава 23

Парень был выше Киарана на голову и выглядел старше. По человеческим меркам он уже не считался подростком, причем достаточно давно.

Узкая найлская физиономия исполосована черным — то ли боевая раскраска, то ли знаки-обереги, такие же, как и у ребят, которые привели Киарана сюда, на заброшенный завод. Из-за перепутанных эманаций, пронизывающих ночь, он не мог точно сказать, есть ли в этой росписи какой-то смысл.

Собственные татуировки Киарана без материной руки потихоньку истаивали, впрочем, люди их уже не видели, даже без отвода глаз.

Старший парень задумчиво смотрел на Киарана, засунув руки в карманы широких парусиновых штанов, покусывал длинную черную прядь и покачивался с пятки на носок. Ребята тесной группкой стояли вокруг и молчали.

— Н-ну, рассказывай, — выговорил, наконец, старший.

— Что рассказывать? — хриплым от долгого молчания голосом спросил Киаран.

— Кто такой, откуда. Как звать. Почему шляешься по улицам во время налета.

— Киаран. Я не местный. Недавно приехал. С сестрой поцапался. Сбежал. Отец погиб. Дома еще братья остались, не знаю, что с ними.

— Из беженцев, значит?

— Типа того.

— Хочешь остаться с нами?

— А вы кто вообще?

— Бойцы невидимого фронта, — старший мрачновато усмехнулся, показав зубы, — Черные охотники. Сражаемся с Полночью.

Ребята зашевелились, встрепенулись, запереглядывались, скашивая глаза на слуа — как-то чужак отреагировал на такое заявление?

Киаран отреагировал честно разинутым ртом:

— Сражаетесь с Полночью? Вы? — оглянулся на ребят, потом опять на старшего. — Но…

— Они не стреляли, да? — усмехнулся тот. — Не палили по тварям, даже факелами не размахивали? А ты заметил, что ни одна тварюка их не тронула?

— Заметил.

— Вот то-то. — Старший кивнул. Протянул руку, положил Киарану на плечо. — Если тебе интересно, расскажу. Но это тайна. Пока у тебя есть возможность выбирать: оставаться с нами и бороться с полуночным нашествием, или отправиться домой, и трусливо ждать, когда Полночь сожрет тебя и всех твоих близких.

— Я… можно остаться?

— Конечно. Я не сомневался, что ты храбрый парень, а не трусливая крыса, которая прячется по подвалам. Пойдем, поговорим. Сандо, Раво, разберите добычу, шмотки в распределитель, продукты Моржу на кухню.

— Да, комиссар! — откликнулись несколько голосов. Группка развалилась, подростки разбежались кто куда.

Старший подтолкнул Киарана в плечо, заставив свернуть в полутемный боковой коридор.

— Не наткнись, арматура торчит.

— Я вижу. — Киаран поднырнул под скрученные ржавые прутья. — Вы прямо тут живете? Прямо в цехах?

— В цехах холодно. Тут комнаты есть, на втором этаже, всякие кабинеты бывшие. Даже мебель осталась. Мы ее, правда, жжем потихоньку. А вообще у нас генератор есть. Откуда, думаешь, тут электричество.

— А вас тут не найдут? Я имею в виду — взрослые?

Ньет рассказывал, что этот район обыскивали, а заброшенный завод осматривал едва ли не сам ньетов человек. Нашли только мусор и следы кострищ, но не самих подростков.

— Тут уже шарили, — парень приподнял провисшие провода, пропуская Киарана на узкую бетонную лестницу, освещенную единственной лампочкой. — Но нас фиг найдешь. Нас есть кому предупредить и есть где переждать.

— Но если вы с полуночными деретесь, то почему прячетесь? Сейчас каждый, кто может держать оружие…

— На это две причины, Киаран. Э, стой, теперь налево, вон дверь. Это моя комната.

Киаран толкнул обитую драной клеенкой дверь и вошел в тесное помещение, заставленное разбитыми железными шкафами и поломанной мебелью. Противоположная стена когда-то состояла из большого решетчатого окна, выходившего прямо в огромный зал цеха. Сейчас большая часть стекол была выбита, и дыры закрывали куски фанеры и сплющенные картонные коробки. В углу, на все тех же сплющенных коробках, валялся расстегнутый спальный мешок и какая-то одежда.

— В нашей группе есть ребята младше тринадцати лет, — парень закрыл за собой дверь и подошел к одному из шкафов. — Как ты думаешь, позволят ли им взрослые сражаться наравне с собой? Их просто-напросто запрут по подвалам и погребам, а когда они все-таки смогут взять оружие, запрещать будет уже некому. Потому что Полночь к тому времени сожрет наших отцов и матерей. Что ты застрял посреди комнаты, садись вон туда. Есть хочешь?

Киаран сел, куда указали и помотал головой. Клятва клятвой, но…

Неужели они тут и впрямь сами по себе?

— С другой стороны — как ты думаешь, могут ли ребята позволить себе ждать, когда их родителей сожрет полуночная сволота?

Киаран снова мотнул головой.

— Вот и они так думают. Ладно, тогда за встречу. — Парень вытащил из шкафа бутылку, отвинтил пробку и протянул гостю. — Давай, давай, не бойся. Это альсатра пятнадцатилетняя. Что, не пил никогда? Привыкай, иногда придется, если с нами останешься. Для храбрости, для успокоения нервов. На удачу, опять же.

Киаран взял плоскую квадратную бутылку и осторожно понюхал. Аромат оказался едкий, захватывающий дух, одновременно сложный и нежный.

— Давай, выдохни и — ап!

Киаран выдохнул — и глотнул жидкого огня. В груди мгновенно разлилось горячее, язык и горло заломило, защипало… жесткая, приятная боль.

— Молодец. На закусь, — в свободную руку воткнулся обломок шоколадной плитки.

— Вы не верите… что Найфрагир победит? — хрипло спросил Киаран, возвращая бутылку.

— Верим. Именно поэтому мы здесь, а не сидим, сложа руки и прячась за мамину юбку.

Старший щелкнул зажигалкой, озарив оранжевым светом исполосованное то ли краской, то ли битумом лицо с грачиным носом и глубоко посаженными глазами. Киаран приготовился к табачной вони, которой он нанюхался в кабинете у Комрака, но, совершенно неожиданно, на него пахнуло черносливом и сушеными яблоками.

— К сожалению, должен тебя уверить, то, чем занимаются наши военные и все, кто, как ты сказал, способные держать оружие, ведет только к поражению. Ты это понимаешь или будешь спорить?

Киаран моргнул.

— Понимаю, — выговорил он.

— Да? — Старший поднял бровь. — Занятно. Ты, похоже, парень с мозгами. Куришь, нет? Ну, как хочешь. Большинство взрослых умных людей этого не понимают и бьются о Полночь, как о стенку головой. Со стенки сыплется штукатурка и даже вмятины появляются — но ее невозможно ни отодвинуть, ни сломать. Голова сломается раньше, это факт.

— А вы знаете, что надо делать?

— Да, — просто сказал старший и затянулся, — Мы знаем, и уже делаем. Как ты успел заметить, когда шел сюда с ребятами, полуночные твари не тронули вас. И это в разгар налета! Ты удивлен?

— Я думал… может, они чем-то отвлеклись…

— Как же, отвлечешь их от горячей крови! Они не посмели. Они боятся нас. Хотят, но не могут. Руки коротки.

— Но как…

Старший поднял ладонь, останавливая удивленный возглас.

— У нас есть сила. Можешь считать это магией, или защитным экраном, или — как дарцы — благодатью. Называй, как хочешь. Пока охотники вместе — Полночь не в силах нам повредить.

— Невозможно.

— Возможно. Ты еще не то увидишь. Когда ты станешь одним из нас, Полночь шарахнется от тебя, поджав хвост. Будет выть и бесноваться в отдалении, но ничего не сможет с тобой сделать.

Киаран смотрел на человека во все глаза. Тот присел на край столешницы, щурясь в темноту, пуская ароматный дым и мрачновато улыбаясь. Что он говорит!? Неужели, это правда? Киаран знал, что люди действительно иногда обладают немалой личной силой, но тут что-то другое… он вдруг вспомнил часовню в Аркс Малеум и своего легендарного дядю, которого никогда не видел.

— Вы… верите в Белого Бога?

Человек расхохотался.

— Ты думаешь, дарцев, со всей их верой, не едят на улицах? — он хлопнул себя по колену и выронил дымящуюся палочку, — Едят, даже с большей охотой, чем нашего брата, они потолще будут, помясистей. Ха-ха-ха, ну ты сказал!

Киаран насупился.

— Ну, не злись, не злись. Ешь шоколад.

Он нагнулся, поднял тлеющую палочку, завернутую в табачный листок, и посерьезнел:

— Мы верим в себя и в Найфрагир, Киаран. Мы постепенно охватим всю столицу, а потом и всю страну. Всех, кто понимает, что обычным оружием Полночь не одолеть, всех, кто понимает, что наш путь — единственный, мы примем в свои ряды. С радостью, Киаран. Чем нас больше, тем мы сильнее. Мы вытесним Полночь со своей земли, понимаешь? Но это еще не все — мы сделаем полуночных своими псами, мы используем их зубы и когти, поставим на службу стране. И пусть тогда кто-нибудь к нам сунется! Полночь не тронет хозяев, но разорвет чужаков. Понимаешь? Понимаешь?

У человека вспыхнули глаза, на землистом лице, под черными полосами, зажегся румянец. Вот у него точно есть личная сила, подумал Киаран, невольно охваченный чужим воодушевлением. Он не маг, он человек, но сила у него есть… я чувствую.

Та, о которой он говорил? Или какая-то другая? Киарана, как представителя Полночи, эта сила почему-то не отталкивала и не пугала, а наоборот, словно приподнимала над землей. Неужели он прав? Неужели это возможно? Киаран не видел изъяна в его рассуждениях. Но масштаб затеи ошеломлял.

Человек описывал что-то похожее… что-то похожее на ту силу, что создала и поддерживала Аркс Малеум, огороженную территорию, пузырек воздуха в толще мертвой воды. У слуа на это ушли столетия, реки крови, своей и чужой, а в основе лежала огромная личная сила королевы Инары. Понимает ли смертный с размалеванной физиономией, на что они замахнулись?

Человек помолчал, испытующе глядя на Киарана, потом усмехнулся.

— Думаешь, я сбрендил, да? Думаешь, думаешь, ты не первый, кто смотрит на меня такими глазами. Я не требую от тебя немедленной веры, просто поживи с нами, присмотрись, пообщайся с ребятами. Если увиденное тебя убедит — а я в этом не сомневаюсь — добро пожаловать в наш отряд. Ни уговаривать, ни принуждать тебя никто не будет.

Парень спрятал переставшую дымить ополовиненную палочку в серебряный портсигар и поднялся со стола.

— Пойдем, найдем тебе место для жилья и постель. А завтра уже познакомишься с ребятами поближе. Да, я забыл представиться — меня зовут Даго.

Энери проснулся от бесцеремонного стука в дверь. Стучали резко, быстро и уверенно, будто стоявший за дверью имел такое право. Принц застонал и натянул на голову подушку — он всю ночь промыкался с бутылкой альсатры и своими воспоминаниями, и теперь не хотел никого ни видеть, ни слышать. В голове гудело, как в старые добрые времена молодости, когда им с Альбой и с остальными случалось по две ночи не спать и куролесить по кабакам.

Две птички-амандинки в золоченой клетке, прикрытой шалью, чирикали и шуршали крыльями, радуясь утру. Стук повторился, теперь еще громче.

— Ну кто там еще! Проваливайте, — выкрикнул Энери, потом закашлялся — в горле было сухо, как в заброшенном колодце.

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге возник Комрак, мрачный, черный и высоченный.

Энери запоздало припомнил, что ему сегодня надо было явиться на работу.

— Одевайся, похмеляйся и топай в машину… ннаймарэ — приказал найл, брякая на стол матерчатую сумку с чем-то стеклянным.

— Я отлично себя чувствую. Не стоило так утруждаться.

— А раз отлично, тогда какого беса тебя нет в управлении, ленивая ты полуночная сволочь? Рабочий день вообще-то в восемь начинается.

— Какой еще рабочий день?

— Что значит, какой? Консультатом тебя взяли? Через бухгалтерию провели, через отдел кадров, допуск дали, документы оформили. Паек, опять же.

— Оставь паек себе, — поморщился Энери. — Ты за каждым опоздавшим лично приезжаешь?

— Только за принцами крови. С койки встанешь? Считаю до трех.

— Нет! Ни за что!

Комрак отошел, задумчиво покопался в сумке, скрутил крышку с зеленой бутылки с минеральной водой и бестрепетной рукой вылил ее на шелковое одеяло.

— Тогда сразу в душ.

— Меня никто в жизни так не оскорблял!

— Все когда-нибудь происходит в первый раз, — Комрак закопался в груду бумаг и Энери видел только черную спину и по всей форме стриженый затылок с отвратительно торчащими ушами.

— Я Лавенг, между прочим!

— Здесь тебе не Дар.

— Я Нож Холодного Господина!

— Здесь тебе не Полночь.

— У меня носки еще со вчера мокрые.

— На батарею повесь. Ты будешь уже работать или нет? Писать умеешь? Вот и пиши отчет для герцога. И объяснительную записку заодно, о причинах опоздания.

— Лучше бы ты меня тогда пристрелил.

— Может еще и пристрелю, — стриженый затылок выглядел неумолимо.

Энери еще немного посопел от злости, потом неожиданно понял, что холодный душ из минералки каким-то образом смыл все его ночные страдания, и решительно придвинул к себе письменные принадлежности и картонную папку с чистой бумагой.

— …И тогда этот гад Комрак ввалился ко мне в комнату без предупреждения и вымочил всю постель, — мстительно зачитал он вслух через некоторое время. — Я прошу и требую принять к нему самые решительные меры, например, посадить на цепь и снабдить намордником.

— Нет, не годится.

— М-мм, наверное, я не умею писать объяснительные.

— Пробуй еще.

Энери повозил перьевой ручкой по бумаге и устремил взгляд в забраное решеткой окно. Веками он скитался, будто прикрытый от всего мира хрустальным непроницаемым колпаком, а теперь этот колпак рассыпался. Серая найлская осень не выглядела такой уж серой, бурые ошметки листьев на брусчатке и обломанные мокрые ветки не терзали сердце, мрачный и продымленный интерьер кабинета Комрака, с его крашеными коричневой масляной кракой панелями и свисающей с потолка проводкой, казался… оригинальным.

Неужели я на самом деле так хочу жить, подумал он.

Милая колючая проволока, славное управление внутренних дел, лапочки полуночные, ненаглядное зеленое сукно… да, пожалуй, хочу.

— И тогда этот гад Комрак со свойственным ему садизмом содрал с меня одеяло и, невзирая на протесты, подверг репрессиям и выволакиванию из моих личных покоев, а также стаскиванию по лестнице и заталкиванию в машину.

— Ты читай, читай, — сладким голосом сказал найл, закуривая свою вонючую докерскую папиросу. — Век бы слушал.

— Ну ладно, Комрак, пошутили и хватит. Что у нас на сегодня — раз уж ты меня вытащил?

— Да ничего, — уквдшник обернулся к Энери и сдвинул темные брови. — Мальчишка полуночный вчера ушел на задание, а я теперь беспокоюсь. Вот скажи, нормально это — из-за полуночного дергаться?

— Нормально. И… ничего?

— Ничего. Напарники его потеряли где-то на территории завода. Говорят, что полуночные так и ходят вокруг, как охрана.

— Все-таки завод?

— Да. Если снова туда сунуться с облавой — упустим. Или…

— Или что?

— Или он просто сбежал.

— Комрак, а ты не пробовал доверять людям?

— Какие же вы люди. Курам на смех.

Энери пожал плечами.

— Дай закурить.

— Еще чего, — найл мял в пальцах сигарету и таращился в стену. — Перетопчешься.

— Какой ты все-таки чудесный собеседник.

— Угу.

Вонючий, разъедающий склеру дым клубами расползся по кабинету, но Энери не стал протестовать. В который раз уткнулся в карту, поводил пальцем по флажкам, отмечавшим места, где пропадали люди. Ограбленные магазины. Наймарэ.

— На улицах должен появиться какой-то новый знак, — вдруг сказал он. — Не знаю…картинка. Рисунок или надпись.

— Это почему?

— Он ведь вербует себе армию. Подручных. Добровольных жертв. Восторженную еду. Чтобы сплотить в едином порыве толпу разношерстных подростков, нужно нечто такое… идеология, понимаешь? Символ. Знамя.

Энери с болезненной яркостью вспомнил коленопреклоненных лордов в главном зале Большого Крыла и бирюзовый, жадный, яростный взгляд Сакрэ.

— Уж я то знаю, — прибавил он.

К вечеру от Киарана все еще не было вестей. Комрак сделался мрачнее пасмурного неба, без конца смолил папиросы, ломал их в бронзовой пепельнице, потом выковыривал бычки, снова закуривал, опять ломал. Энери сдался и ходил дышать в коридор. Время уже было позднее, но вредный найл настоял, чтобы принц отсидел прогулянные три часа вечером. И сам с места не двигался, только пару раз гонял курьера за чаем и гипнотизировал молчавший телефон, будто ждал чего-то. За окнами стемнело, полился жидкий электрический свет, фонари расплывались в лужах, как краска на акварельной бумаге.

Энери написал отчет, написал объяснительную, выучил наизусть карту города и даже нацарапал приличных размеров статью о видах полуночных тварей. Сначала было скучно, и он с трудом подбирал слова, но потом увлекся и бодро заскрипел, точнее, заскрежетал скверным, рвущим серую бумагу перышком, которое приходилось то и дело обмакивать в чернильницу.

— Эй, а потише нельзя? — нервно рявкнул Комрак.

— Я как бы работаю.

— Работай что-нибудь бесшумно, будь любезен.

Энери посмотрел на него и отложил перо.

— А чего мы все-таки ждем?

— Ничего.

— Будто.

Комрак вскочил с места и зашагал по кабинету, широко ступая. Энери невольно провожал найла глазами и мысли его были невеселыми. Смешно подумать, что его бесцельное сидение в недрах здания УКВД зачем-то нужно северянам. А вот возможность партии герцога Астеля щегольнуть поддержкой Лавенгов — почему бы и нет? Дарские власти сейчас не пользуется популярностью в Найфрагире — и вполне заслуженно, но, вполне возможно, герцог смотрит дальше.

— Как самочувствие вашего короля? — поинтересовался Энери. — Он так и не пришел в себя?

— Нет.

— Твой господин считает, что я принесу ему лишние баллы во время выборов нового, когда старый окончательно испортится?

— Не мое дело размышлять о том, что считает мой господин.

— Оно и видно.

Комрак ничего не ответил.

— Я не уверен, что готов с головой окунуться в ваши северянские интриги. Лично мне роль знамени осточертела еще семь сотен лет назад.

Комрак остановился и презрительно осмотрел на Энери узкими черными, как у Полночи, глазами.

— А куда ты денешься?

Ньет бродил по выложенной неровным камнем дорожке, спиралью завитой вокруг подмокших под дождливой моросью серых менгиров и высокой статуи, распростешей над городом бронзовые крылья. На душе у него было муторно, фолари сунул руки в карманы стеганной куртки, вздохнул и нахохлился.

Отлично поохотились, ничего не скажешь. Вчера проследили за Киараном и группкой подростков до того самого завода, который уже один раз обыскивали. На границе территории, где начинались глиняные рытвины и колючая проволока, напоролись на мелких полуночных тварей, слабеньких, как крысы, но они напали толпой — пока разбирались с этой напастью, подростки уже всосались в какую-то дыру и исчезли. Пришлось отсиживаться ночь в крошечной бетонной подсобке, а утром возвращаться ни с чем. Человек Киарана сходит с ума от беспокойства за пропавшую сестру, а от слуа пока нет никаких вестей. Может его и вовсе убили.

Ньет снова вздохнул и поддал ботинком упавшую поперек дорожки ветку вяза с лохмотьями отставшей коры.

И Нальфран молчит…Неужели придется всю жизнь провести около ее святилища, безуспешно взывая к молчащей богине. Может она и не слышит вовсе?

Людям проще — они в своих богов только верят. А когда знаешь точно… но ответа все нет и нет.

К менгирам со стороны музея шагали двое — беловолосый старик в желтом дождевике и с неизменной метлой в руках, а второй — высокий, со стянутой в офицерский хвост черной гривой, в глянцево блестящем от влаги кожаном плаще… Высокую фуражку с ало-черным гербом человек нес в руках, не заботясь о том, чтобы прикрыть волосы от дождя. Ньет не узнал лицо, но ощутил ауру властности и уверенную силу, исходившую от найла.

Что у него общего с музейным сторожем?

Фолари присел на мокрую скамейку и насторожил уши. Рамиро говорил, что подслушивать нехорошо, но он же не прячется — значит и не подслушивает?

— Принес? — осведомился Аранон, заводя офицера в круг менгиров, поближе к алтарю.

— Да, вот, — тот протянул сторожу какой-то кулек в промасленной бумаге. — На корабле наковырял, в оружейке.

— Годится, — сторож пошарил в кульке узловатыми пальцами. — Клади на алтарь, чего стоишь.

Ньет заметил, что на руке Аранона поблескивали рамировы часы. Он их даже не особенно прятал. Какие все-таки люди бессовестные!

Офицер высыпал на древний плоский камень пригоршню мелких черных гвоздей.

Ньет пошарил в кармане куртки, добыл оттуда кусок хлеба с пайковым салом, и вгрызся, чтобы не сидеть совсем уж без дела. На один из менгиров уселась зарянка с алой грудкой, напоминающей герб Астелей, и выразительно поглядывала на лакомство в его руках. Ньет на всякий случай оскалился.

— Я бы за ней и на край света поплыл, — говорил тем временем офицер. — Но куда? А война тем временем нас изматывает. Свои же сочтут предательством, если я корабли уведу.

Сторож придирчиво перебирал кованые гвоздики.

— Этот забери, кривой какой-то, не глянулся мне. И вот этот тоже.

Найл принял забракованное обратно, подержал в руке, не решился выбросить и сунул в карман.

И тебе она не отвечает, мрачно подумал Ньет. Сколько ни проси. А гвозди твои старик беловолосый себе заберет и будет ими сапоги подбивать.

— С топливом перебои… как и со всем остальным. Насколько там его еще хватит. С боеприпасами тоже швах. В октябре шторма начнутся, — найла что-то мучало и он почему-то обсуждал свои мысли со сторожем. Может, больше не с кем было? — А если я даже и вернусь, но короля уже выберут? Или Полночь в Химеру прорвется. На пепелище приплывем?

— Ты это… — Аранон оторвался от гвоздей и помахал коричневым пальцем перед носом найла. — Ты или штаны уже надень или сольку сними. Как говорят эти невоспитанные дарцы. Ты в короли метишь или страну свою спасти хочешь?

— Я не хочу, чтобы мои люди гибли напрасно. Выгнать эту сволочь с нашей земли хочу. Пропасть, да я бы жилы отворил и по капле кровь на землю вылил, если бы помогло. Но поможет ли?

— Поосторожней с такими обещаниями: кровь, жертвы — это попахивает сделками с Полночью. И я не могу обещать, что вернешься ты, или твои люди.

— Никаких гарантий?

— Никаких. Возможно, немного веры, Эртао Астель. Все-таки Авалакх вывел твоих предков из моря.

Седоволосый найл перекинул неизменную зубочистку в другой угол рта и уставился на офицера. Потом, не глядя, сделал приглашающий жест рукой в сторону Ньета. Тот проглотил остаток бутерброда и подошел.

— Вот тебе мальчик, он точно знает, куда вам плыть.

— Не знаю я ничего! — испугался Ньет. — У меня дежурство вечером.

— Знаешь, — обнадежил его сторож. — Просто ты сам еще не в курсе. Но я помню, ты просил Нальфран — вот тебе и ответ. Хочешь себе в помощь боевой флот Найфрагира?

Ньет подумал, зажмурился и кивнул.

Глава 24

— Это кому? — Даго опустил руку в пеструю жестяную коробку, пошарил там и вынул зажатый кулак.

— Раво Равуру, — сказала девочка, сидящая на ящике, спиной к Даго.

Она была мелкая, с маленьким, разрисованным черными полосами, личиком и стрижкой каре, которая не прикрывала ни горящих щек, ни горящих ушей. Даго разжал кулак.

— Апельсиновый ликер! — он показал всем конфету. — Раво, держи.

Сверкнув над костром золотистой фольгой, конфета упала в подставленную руку ухмыльнувшемуся парню. Тот мгновенно развернул ее и кинул в рот.

— Не забываем, сегодняшний приз — «пьяная вишня». Карна, говори, это — кому?

Девочка коротко затянулась тонкой коричневой сигариллой, выпустила дым. Блестящие темные глаза блуждали по лицам, словно выискивая кого-то.

Гудело и металось от сквозняка пламя. В большом цеху было холодно, ледяная мгла смыкалась сразу за спинами собравшихся. У Киарана мурашки бегали по хребту, а лицо и руки жгло от близкого огня.

— Это Моржу!

— Клубника со сливками! — прочитал фантик комиссар. — Лови!

Высокий костистый парень, на вид — почти ровесник Даго, цапнул конфету на середине дуги.

— Фууу, — сморщил нос, — это для девочек, розовенькая. Анайра, хочешь клубнику со сливками? Уступаю!

— Хочу! — вскочила девушка в клетчатом пальтишке и, протягивая руку, рванулась по ногам соседей к приятелю.

Соседи зароптали, Карна возмущенно крикнула:

— Это не честно! Нельзя меняться! Даго, нельзя же, скажи? — обернулась к комиссару.

— Почему нельзя, — сказал Даго спокойно. — Все в наших руках. Мы — охотники, мы выбираем свою судьбу, и можем обменять ее на другую, если найдется желающий меняться.

— Даже вишню можно обменять? — спросил кто-то из толпы.

— Конечно. Может, кто-то чувствует, что ему сегодня вишня нужнее, чем кому-либо другому, и обменяет ее на свой, например, трюфель. Анайра Моран, бери клубнику и садись, а ты, Карна, выбираешь Моржа еще раз.

— Хорошо.

Карна села прямо, коротко, жадно затянулась и закашлялась.

Подростки шептались, толкались локтями, переглядывались. Морж, почему-то землисто-бледный, странно мрачновато улыбался. Его подергали за рукав, протянули плоскую бутылку, он схватил ее и сделал хороший глоток.

Анайра Моран с конфетой в руке вернулась на свое место.

— Это кому? — Даго поднял зажатый кулак за плечом Карны.

— Лайне Иман!

— Лимонный щербет, Лайна. Лови!

Киаран, стоявший за спинами участников розыгрыша, вытянул шею, чтобы увидеть девушку в клетчатом пальто. Анайра сидела между подруг, опустив глаза, и жевала конфету с таким лицом, будто это была не клубника со сливками, а лесной клоп. Подруги косились на нее, то ли завидуя, то ли осуждая.

Кто-то из подростков подкинул в огонь ворох деревянных обломков, бывших когда-то мебелью. Пламя поднялось выше, искры воронкой летели вверх, к скрытым тьмой переплетениям железных балок и ферм. В человечьем городе очень много железа, но тут его было еще больше. По сторонам, над головой, и под ногами — Киаран явственно ощущал пустоты под бетонными плитами пола. Рукотворные пропасти и каверны, полные жгучего полумертвого металла, гнутого, скрученного, в пыльной трухе, в коросте ржавчины и известковых наслоений. Глухой фон бездействующего железа давил на виски. Присутствие Полночи ощущалось размазанно, слух и чутье ослабели от изматывающих вибраций.

Киаран невольно поежился и повыше поднял воротник. Тусклое невидное свечение железа многослойной решеткой замыкало тесный круг человечьих тел, их алое живое сияние и сердцевину огненного цветка в центре. Мы как будто в клетке, думал Киаран. Но клетка не защищает нас от Полночи. Полночь тут, и внутри и снаружи, но мы почему-то еще живы.

Подростки с разрисованными лицами сгрудились у костра, разыгрывая конфеты. Взвинченная, хмельная атмосфера. По рукам гуляли бутылки.

— Это кому?

— Лысому!

— Антаро Анг, сливочная помадка. Лови!

— Сливочная помадка для девочек! — засмеялась соседка Анайры. Девочки захихикали, немного истерично. Бритый под ноль мальчишка показал ей язык и сунул добычу в рот.

Киаран отступил в сторону и двинулся по краю светового круга к ящикам, на которых расположились девочки.

— Сегодняшний приз — «пьяная вишня»! — в десятый раз повторял Даго. — Это не просто конфета, это знак судьбы, подтверждение избранности. В свое время каждый из нас получит приз, означающий, что именно сегодня, именно ты наилучшим образом послужишь свободе. Это выбор судьбы и своевременности, это качественный рывок, его не следует бояться, не следует и торопить. Все в наших руках, охотники. Помните, сейчас именно мы создаем фундамент, основу, материк будущего нашей страны, именно на нас будут опираться все, пришедшие следом, наши родные, близкие, наши отцы и матери, наши младшие братья и сестры. Чем истовей наша воля, самоотверженней стремление к свободе, тем крепче кости Найфрагира, тем слышнее его голос и счастливее его судьба.

— Анайра Моран? — Киаран коснулся плеча девочки. Анайра и ее соседка обернулись.

— А, новенький, — пропавшая сестра Гваля улыбнулась, но без особого интереса. — Что ты за спинами шарахаешься, садись… посиди. Послушай, как Даго токует.

Девчонки подвинулись в стороны и Киаран, перешагнув ящик, устроился между ними.

— Почему токует? — спросил Киаран, — Он говорит очень… очень вдохновляющее, разве нет?

— Угу, — хмыкнула анайрина соседка, — Только все равно… жутко.

— Мы сами этого хотели, — сказала Анайра.

— Ага, поэтому ты на моржову конфету кинулась, как голодающая.

— Я просто клубничный вкус очень люблю!

— Да конечно. Ты просто трусло.

— Сама ты трусло!

— Я на чужие конфеты не кидаюсь.

— А тебе и не предлагали, между прочим.

— Лысый хам, — буркнула девочка, — Благородства ни на грош, хоть и из Ангов.

— Это кому? — донесся голос комиссара. Даго поднял над головой зажатый кулак, соседка потеряла интерес к разговору и затаила дыхание.

— Анайра, — понизил голос Киаран, — Можно тебя на пару слов?

— Ого, какой ты шустрый. Ты ведь даже еще не охотник. А Моржа не боишься? Он тебя об колено переломит.

Киаран качнул головой:

— Это очень важно. Я твоего брата видел. Он ищет тебя.

Анайра повернулась к нему всем корпусом, потом схватила за руку и потащила к каким-то застывшим, заросшим пылью механизмам, подальше от круга света.

— Ты от Гваля? Ты его знаешь? Ты из Аннаэ, да? Как тебя зовут?

— Киаран. Гваль в Химере, он подобрал меня по дороге и привез сюда. Он сказал, что у него пропала сестра, и он поехал ее искать. Тебя искать.

— Я думала, он в госпитале… он был ранен, знаешь?

— Знаю. У него такая штука вот здесь, — Киаран провел ладонями по ребрам, — Ему нагибаться трудно. Анайра, он тебя ищет, шла бы ты домой.

Девочка опустила глаза и не ответила.

В этот момент стало ясно, что вокруг тоже очень тихо, не слышно ни голосов, ни шушуканья, только треск пламени и посвист ветра в выбитых стеклах где-то высоко над головой.

Подростки молчали, Даго стоял за спиной нервно затягивающейся Карны, и улыбался.

— Йорво Сатор, поздравляю, — сказал комиссар, — Сегодня приз твой. Дайте ему выпить, парни. И всем — за наше единство, за удачу, за светлое будущее!

Началось шевеление, Даго сдвинулся со своего места и шагнул к неподвижно стоящему пареньку — тот был невысок, едва ли Даго по плечо. Комиссар протянул руку в толпу, ему немедленно передали открытую бутылку. Он сунул бутылкой парнишке в грудь, тот невольно ухватил ее.

— Пей! Сегодня твой день! — В руке у Даго образовалась еще одна бутылка, он чокнулся ею о бутылку Йорво. — Ну, давай! Что ты как вареный? Боишься? Ничего, это нормально, это твое тело боится, а не ты. Если бы все было так просто, оно ничего бы не стоило. Давай, за нас, за охотников Найфрагира, мы защитим наших людей и заставим Полночь служить нам. Я верно говорю, ребята?

Поднялся согласный гул. Заблестели воздетые в салюте бутылки.

— Йор, не дрейфь!

— Все круто!

— Да здравствуют охотники! Да здравствует Найфрагир!

— Полночь — на колени! Леута — на колени! Альды — на колени!

Йорво глотнул из бутылки, поперхнулся и закашлялся.

— Слабак, — сказала рядом Анайра.

— А что от него требуется? — спросил Киаран.

— Даго тебя еще не просветил? — она хмыкнула. — Всего лишь пожертвовать собой. Каждый из нас, в свое время… ты слышал. — Она поморщилась и отвернулась.

— Погоди, — сказал Киаран. — Жертва? Нужна жертва? Кому?

— Найфрагиру.

— Вы считаете, что ваши жертвы защитят Найфрагир?

— Наши жертвы защищают нас, охотников. А мы стоим на защите Найфрагира.

Киаран помолчал, переваривая. Йорво хлопали по спине, снова поили, потом начали обнимать — сперва Даго, потом все подряд. Он молчал и выглядел оглушенным.

— То есть, жертва предназначается все-таки для охотников. — Киаран озадаченно нахмурился. — Жертва для компании людей? — Он помотал головой, — Не может быть. Вас слишком мало. Десять раз по столько было бы мало. Или где-то есть еще охотники?

— Пока мало, но будет больше. Охотниками должны стать все найфрагирцы. А ты что, знаток? — удивилась Анайра.

— Ну… я много читал. Интересовался.

— Даго говорит, что сейчас одна жертва расширяет защитное поле человек на двадцать, а дальше будет больше. Качественный скачок, геометрическая прогрессия!

— И сколько уже жертв было?

— Точно не знаю, — Анайра насупилась. — Больше десяти.

— Ого!

— Вот тебе и «Ого!», — неожиданно разозлилась девушка. — Оно действует, ты же видел! Полуночные нас не трогают. Пока ты охотник и носишь знаки охотника, Полночь не трогает тебя. Оно действует, как бы ты там не огокал!

— А кто принимает жертву? Даго?

— Нет. Неумирающий. Тот, кто все это придумал. Он — первая жертва. Он ни живой, ни мертвый, и он сердце нашего сообщества. Конденсатор. Он делает так, чтобы энергия жертвы становилась энергией охотников, окутывала нас, как кокон. Ее надо пополнять, чтобы принимать новых членов, чтобы в будущем принять каждого найфрагирца.

— О, — сказал Киаран и замолчал.

Он ощутил разочарование. Никакого невероятного, волшебного способа защитить страну от Полночи не было. Комрак и Нож оказались правы.

— Пойдем, — сказала Анайра и потянула Киарана за рукав. — Момент истины. Надо проводить Йорво. Или боишься смотреть?

Подростки зажгли факелы от костра и гурьбой потянулись куда-то вглубь темного цеха. Даго и счастливец, выигравший приз, уже исчезли за баррикадами мертвых механизмов.

— А обязательно?.. — понизил голос Киаран. Его вдруг охватил озноб, и сделалось душно.

— Не обязательно. Если хочешь показать себя трусом, можешь остаться здесь.

— Анайра…

Девушка выпустила его рукав и решительно двинулась за огоньками факелов. Киаран, стиснув зубы, поспешил за ней.

— Смотреть там особо не на что, — смягчилась Анайра. — Но поддержать надо. Он должен знать, что не один.

— А кто этот Неумирающий?

— Я же сказала, человек, который придумал систему. И заставил ее работать.

— Человек?

— А кто еще может пожертвовать собой ради других?

— Почему ты решила, что человек?

— А кто? — Анайра повернулась к Киарану и зло ткнула его пальцем в грудь. — Кто? Альфар какой-нибудь, по-твоему?

— Наймарэ.

— Что-о? Ты рехнулся? — Она больно постучала Киарана по лбу костяшкой согнутого пальца. — Совсем спятил, новичок?

Он схватил девушку за руки:

— Анайра, пойдем домой! Я отведу тебя. Тебя брат ищет.

— Отпусти меня, идиот!

— Эй, новенький, ты чего это? — сбоку воздвиглась долговязая фигура, Киарана ухватили за запястье, — Ана, он к тебе пристает?

— Нет, — буркнула Анайра, сбавив тон. — Просто трусит и несет пургу.

— Отвянь от нее, задохлик, — мягко сказал Морж. — У нас тут рук распускать не принято.

— Вас обманывают, — сказал Киаран, не пытаясь вырваться, — Вас жрет наймарэ, а вы думаете, что спасаете Найфрагир.

Морж хмыкнул.

— Да ты засланный, что ли? Откуда ты взялся такой? Кто тебя послал?

— Ее брат, Гвальнаэ Моран.

— Слушайте… — Анайра сморщилась от досады. — Давайте потом поговорим. Потом!

— Потом? — взвился Киаран, — Да тут сейчас одиннадцатая жертва будет, вы хоть знаете, что значит добровольная жертва для наймарэ?

— Не ори! — взвыла девушка, — Морж, заткни ему рот!

Широкая ладонь запечатала Киарану всю нижнюю часть лица. Он задохнулся от толкнувшейся в губы крови и чудом сдержался, чтобы не вырвать кусок живого мяса.

Пляшущий огонь факелов освещал переминающихся подростков и замусоренный, просевший пол, в нескольких шагах впереди разорванный широкой трещиной. Над чернотой торчали железные пруты и арматура, кое-где прихваченная кусками неосыпавшегося бетона. Из тьмы несло так, что Киаран повис на руке человека, захлебываясь приторной слюной.

— Фуу, слюнтяй, — зашипел над головой Морж. — Встряхнись! Ты мужик или тряпка?

Даго, обняв счастливца одной рукой, другой поил его из бутылки. Отбросил опустошенную, хлопнул Йорво по плечу, и отступил, развернув парня лицом к трещине.

— Я соль земли, — заговорил Даго у него за спиной, отбивая ногой такт, — Я кровь волны…

— Я стрела в ночи, я охотник на тропе, я меч и щит, — подхватили десятки голосов.

Киаран смотрел в ссутуленную спину счастливца и буквально чувствовал сотрясающую его дрожь и волны дурноты. Не делай этого, молча умолял его Киаран, не делай этого, человек! Отойди, не надо!

Йорво постоял на покатом обломке бетона, обнимая себя руками, потом обернулся. На впалых щеках блестели две полосы. Он покачал головой.

Подняв ладонь, Даго оборвал гул голосов.

— Йор, — сказал он ласково. — Духу не хватает? Соберись. Ты один из нас. Мы все пойдем за тобой.

— Не могу… — беззвучно прошептал счастливец.

— Можешь, — улыбнулся Даго. — Ты все можешь, ты охотник. Это минутная слабость. Если уйдешь, тебе будет стыдно всю оставшуюся жизнь. Стыд, конечно, глаза не выест…

Подростки смотрели на приятеля — кто испуганно, кто насмешливо, кто с жалостью, кто с презрением. Йорво снова взглянул на пропасть, укусил себя за кулак и попятился.

Даго махнул рукой, и двое ребят отошли к большому железному колесу, обмотанному цепями. Взялись за какие-то рычаги, колесо заскрипело, сверху посыпалась ржавая труха.

— Мы не будем тебя не стыдить, не упрашивать, — сказал Даго печально. — Ни тем более, заставлять. Ты должен сделать все по велению души, и полностью отдавая себе отчет, зачем ты это делаешь. Иначе ничего не получится. Ты это знаешь, и все мы это знаем. Мы надеялись на тебя, но что поделаешь, это действительно серьезное испытание. Я сейчас прошу только одного — взгляни в глаза тому, кто жертвует собой каждый день, каждый час, ради нас с тобой, ради страны, ради свободы.

Сверху со скрежетом рывками опускалось что-то черное, сгусток тьмы, обмотанный цепями, и вместе с ним на Киарана медленно, как невидимая длань, опускалось чужое нестерпимое присутствие. Киарана шатнуло Моржу на грудь, и он начал сползать по человеку, как по стене.

— Стой на ногах, задохлик! — зашипел Морж.

Киаран схватился за Анайру.

— Уходим… пожалуйста! Это наймарэ!

— Ненормальный! — девушка принялась выдирать у него руки, — Отцепись!

Морж вздернул его за шиворот, так, что край ворота врезался в горло. Цепи, содрогнувшись, остановились. Сгусток тьмы повис над трещиной, в текучих нефтяных протуберанцах проступили белесые очертания распятого тела.

Наверное, люди видели его иначе, Киаран видел наймарэ. Демон висел на цепях, уронив голову на грудь и распахнув руки, и цепи не удержали бы его ни на минуту, если бы он пожелал вырваться. Киаран крутнулся и ударил держащего его человека локтем — не сильно, но тому хватило, чтобы, хрюкнув, отлететь в сторону.

Анайра взвизгнула, демон поднял голову и безошибочно нанизал Киарана на спицу цепенящего взгляда.

— Полночь, — прошептал он, и шепот этот был как гром. — Среди вас.

Анайра снова взвизгнула и отскочила от Киарана, тыкая в него трясущимся пальцем. Тот кое-как выпрямился — чужая мощь сносила его, комкала и скручивала одновременно. Он хотел крикнуть, что ты сам Полночь, ты сам наймарэ, но не смог открыть рта. Все равно, что сопротивляться падающей скале. Люди этого не чувствовали, толпясь и таращась вокруг. Они теперь видели его как есть — клыкастого остроухого слуа, с глазами без белков. Они видели полуночного, забравшегося в их дом.

— Да чтоб вас! — крикнул Йорво, отскочив от трещины, — Она все равно повсюду, повсюду! Ничего от нее не спасет! Идите в жопу все!

Он кинулся куда-то в темноту, никто его не задерживал. Все смотрели на слуа.

Не туда смотрите, хотел сказать он. Оглянитесь. Смотрите на настоящую Полночь!

Но тут сзади послышался шорох, в висок что-то ударило, и свет погас.

— Пока все тихо, — один из уквдшников опустил бинокль, сел, привалившись к стене.. — Мы поставили еще нескольких наблюдателей, а с северной стороны грузовики подогнали. На территории никого не видно.

Гваль окинул взглядом территорию завода. Выбитое окно на втором этаже заброшенного дома обеспечивало хороший обзор. Еще в двух домах, населенных, потеснили жильцов в нескольких квартирах, оставили снайперские посты и наблюдателей. Штурм завода напрямую сочли бессмысленным — судя по тому, как бесследно исчез наймарэ вместе с детьми в прошлый раз. Но и сидеть, сложа руки, не представлялось возможным, поэтому Астель отдал приказ окружить подозрительный объект и блокировать дороги. Разоренная глинистая земля около завода была исчеркана лужами и канавами с водой. Погруженные в полужидкую грязь бетонные блоки, торчащая арматура, гниющие бревна. Облезлая вагонетка сдвинулась с рельс узкоколейки и лежала на боку, ржавея под ледяным дождем.

Самое место для Полночи.

Гваль сморгнул и потер пальцами переносицу. Сегодня поспать толком не удалось, а воющие по ночам сирены выматывали душу. Он трусливо остался ночевать в полупустом общежитии УКВД, потому что дома надо было смотреть в глаза матери и вдыхать запах лавровишневых капель. Одно радовало — дело о пропавших подростках взял под контроль лично герцог Астель, и оно не могло просто так раствориться в потоке других событий и смертей, вызванных вторжением.

— Скверно выглядите, офицер, — сидевшая на перевернутом ящике девушка-медик, с необычно бледной для найлы кожей и светлыми, стриженными в каре волосами, испытующе на него посмотрела. — Недавно из госпиталя?

— Да, доктор, пришлось немного полежать, — Гваль глянул на подкрашенные яркой помадой губы и невольно приосанился. — Но уже пошел на поправку.

— Оно и видно.

Девушка порылась в зеленой брезентовой сумке, висевшей у нее через плечо, достала коричневый, толстого стекла, флакон и накапала немного на кусочек сахара.

— Держите, дышать будет полегче. Ребра ломали?

— Так точно.

— Почему корсет не носите?

— Забыл.

Корсет потеряли еще по дороге в Химеру, а потом было не до того. Гваль поблагодарил, машинально сунул в рот лекарство и задохнулся от гадкой анисовой сладости.

Однако, в голове и впрямь прояснилось. Он попросил у уквдшника бинокль и в который раз оглядел глинистые неудобья перед заводскими корпусами. Перед глазами плавали размывчатые круги, то ли из-за надвигающихся сумерек, то ли от усталости. Гваль сморгнул.

— Внимание, движение.

По заводскому неудобью перемещалось белое пятно. Гваль вгляделся — собака, белая гончая, рысила меж бетонных обломков, вывалив язык. Вид у собаки был незлой и нестрашный, но найл тут же узнал ее — это была одна из собак Кунлы. Через некоторое время к ней присоединились еще две, стали вынюхивать воздух, затоптались на месте, словно переговариваясь.

Собаки бродят вокруг зданий завода, как привязанные, значит Киаран все-таки там. Ошибки быть не может.

Гваль подумал, что, вчера, давая вассальную присягу герцогу Астелю, выглядел уверенно и прямодушно, а на самом деле беспокоился лишь об одном — как бы Киаран не оказался таким же, как все эти полуночные твари. Герцог же принял клятву из его рук, как некий давно желанный плод. Гваль стоял на коленях, чувствуя пальцами холод герцогских перстней, и клялся в верности Астелям. Несколько поколений его семья сохраняла независимость и служила Найфрагиру, но не его герцогам. Однако теперь, когда Найфрагир горел в нефтяном полуночном огне, Астель собрал вокруг себя людей и правил ими железной рукой и был той колонной, которая еще не рухнула. Методы его могли вызывать множество вопросов, но преданность стране этих вопросов не вызывала никогда.

Хороший выбор, сказала мать.

Ради блага страны герцог использует и своих людей, и себя, и полуночного принца, и сереброволосого Лавенга. Любой… инструмент.

— Обещаешь ли ты служить верно и праведно, не рассуждать и повиноваться, на суше, на море и в водах Мертвых, пока я не верну тебе твое слово?

Гваль склонил голову. Аласто, сидевший за бумагами, довольно улыбнулся.

— Что они там забыли? — наблюдатель следил за псами и нервничал. Не похожи на бродячих, ишь, холеные какие. Что это за порода?

— Полуночная это порода. Ничего хорошего.

— Подстрелить, что ли, парочку?

— Не вздумай. Вызывайте подмогу, немедленно.

Собаки покрутились-покрутились и куда-то попрятались. Гваль тихонько беседовал с симпатичной докторшей и поглядывал в сторону завода. Постепенно темнело.

— Вы же альдка, как я вижу. Родственники здесь живут?

— Муж. Был…

— Простите.

— Ничего, — докторша стиснула тонкие руки, пошедшие от холода красными пятнами, и глубоко вздохнула. — Родственники звонят… звонили. Говорят, возвращайся, чего тебе на чужой войне. Все равно никуда не уеду. Это моя земля и я никуда не уеду.

— Движение, — повторил наблюдатель.

Видимый даже невооруженным взглядом, по территории пробирался невысокий парнишка, оскальзываясь на раскисшей глине. На мгновение Гвалю показалось, что это Киаран, но нет — слишком неловкий, испуган, то и дело озирается, прижимая руки к груди. Вот он запнулся о торчащую арматуру и кувыркнулся вперед, тут же вскочил, по груди, животу и коленям растеклось сырое пятно.

Докторша охнула, схватив Гваля за рукав.

— Собаки! О, Господи!

Белые тени появились мгновенно, мальчишка снова оглянулся и ускорил шаг. Гваль потянулся к пистолету, потом перехватил взгляд командира уквдшников и убрал руку. Собаки покрутились рядом, одна даже зарычала, но, похоже, найлский мальчишка их не заинтересовал. Мальчишка сорвался на бег, снова споткнулся, но удержался, отчаянно взмахнув руками. В тенях меж бетонными обломками скользнуло длинное змеистое тело, встопорщились кожистые крылья. Тварь выбралась на серый камень, раскрыла пасть и зашипела. Из клубка ржавой арматуры, как из гнезда, просочилась еще одна, белесая, покрытая сизыми пятнами, с тусклыми бельмами вместо глаз. Подросток замер на месте, Гваль явственно видел, как вздымаются ребра под мокрой футболкой. Черные пряди прилипли к лицу, глаза распахнуты, на щеке кровоточащая царапина.

Опомнился он уже на улице, на бегу снимая оружие с предохранителя. Вслед что-то кричал уквдшник, но Гваль не прислушивался. Пересечь пустую улицу было делом пяти минут. Он перемахнул через полуразрушенный забор, не обращая внимания на резкую боль в ребрах, пробежал еще с десяток метров, остановился, прицелился и подстрелил белесую. Она закрутилась толстым червяком, судорожно свиваясь в узел и источая склизкую пену. Мальчишка все стоял на месте, завороженно глядя на игольчатые клыки черной. Собаки предусмотрительно отступили к развалинам.

Мелкие твари, падальщики, жмутся поближе к вожаку, как гиены.

— Иди сюда! Ну! — Гваль выстрелил еще раз и промазал, крылатая сжалась в комок и прыгнула. Когти вцепились в плотное сукно шинели, по лицу заколотило противно-холодное кожистое крыло. Гваль перехватил тварь свободной рукой, отшвырнул, выстрелил еще два раза, приколачивая полуночного к бетонным плитам. Полетели брызги грязи, черная кровь пятнами легла на серое. Мальчишка наконец отмер и кинулся к нему, по чумазой мордочке беззвучно текли слезы.

Гваль схватил парня за руку и поволок за собой, не давая споткнуться, перекинул через забор.

— Беги в дом, давай, живенько.

Оглянулся — развалины опустели, затихли. Ни движения, ни звука. Гваль проследил взглядом за одинокой фигуркой, ковыляющей к насторожившемуся дому. Мальчик остановился, всхлипнул в голос, потом обнял себя руками за плечи и поплелся дальше. У дверей его перехватили и втянули внутрь. Гваль пошел вдоль забора, ища где проще перелезть, потому что повторять недавний подвиг было очень больно. В итоге он вышел наружу метрах в пятидесяти от того места, где вошел, через облупившиеся ржавые ворота.

Когда он вернулся на пост, с беглецом уже занималась альдская докторша — завернула парня в серое казенное одеяло, поила какой-то лекарственной дрянью из кружки. В строительном мусоре на полу поблескивали обломки ампулы.

— Как тебя зовут? — Гваль присел рядом, превозмогая боль. — Почему ты убежал?

Мальчик посмотрел на него расплывающимся взглядом. На щеках — подсохшие полоски.

— Офицер, оставьте его, — беленькая альдка недовольно нахмурилась. — Не мучайте ребенка.

— Мне нужны ответы. Давай, ребенок, соберись. Как вы от нас ушли в прошлый раз?

— Даго сказал… там колодец, лестница… а потом трубы… мы сидели… пока не стало тихо.

— Коллектор перекрыли? — Гваль повернулся к уквдшнику.

— Давно уже. Я у альдов запросил подкрепление. Надеюсь, муниципальные карты соответствуют действительности.

— А… — Гваль снова повернулся к мальчишке, но тот уже обмяк и спал, откинув голову на бетонный обломок и приоткрыв рот.

Под землей гуляло эхо, под ногами хлюпала жижа. Кое-где грязные лужи превращались в ручьи. Ньет поправил замотанную тряпками винтовку, насторожил уши, прислушиваясь. Рамиро неторопливо шел рядом, подсвечивая путь облитым резиной фонариком «лягушкой». Следом пробиралась меж труб и обвисших проводов группа альдов, стараясь не шуметь, но Ньет все равно слышал гулкие отзвуки шагов и звон капель.

Он представил, что происходит снаружи — подтянулись грузовики с мощными прожекторами, привезли тяжелое оружие — задача окруживших завод сил состояла в том, чтобы не дать наймарэ ускользнуть по воздуху. Еще немного — и напряженная тишина разорвется ревом громкоговорителей и пулеметными очередями, а осенняя тьма расчертится яркими полосами электрического света.

Рамиро два раза махнул вправо и они свернули в низкий тоннель. Внутри пахло тленом и сыростью. Ньет машинально переставлял ноги и все думал о предложении найлского герцога. Окончить войну одним ударом, а не длить ее годами — что за смелое решение! И, может статься… он усилием воли запретил себе думать об этом.

В сыром сумраке послышался шелест, как от мириада ползущих ос, низкое гудение. По потолку скрежетнули когти, стремительно прошелестело длинное тело и в толпу свалилась здоровенная сороконожка. Остро запахло ядом, взметнулись бледные сяжки. Послышались крики, кто-то выстрелил. Стоявший рядом с Рамиро молоденький альд отлетел к стене, сполз, схватившись за живот. Ньет прижался к осклизлым кирпичам, непослушными пальцами дергал затвор. В узком пространстве было не развернуться. Сороконожка шипела, крутилась, из пробитого панциря хлестала мутная жижа. Ньет, продолжая сражаться с винтовкой, краем глаза увидел, как Рамиро спокойно разряжает твари в членистое тело всю обойму из своего пистолета — семь серебряных пуль. Бойцы сориентировались, рассредоточились, поддержали его огнем. Тварь подергалась и увяла на бетонных плитах, как отключенный водопроводный шланг.

В наступившей тишине слышались только стоны раненого парнишки. Ньет проморгался и вытер с лица кирпичную пыль. Рамиро, не глядя, сменил обойму на полную, отрывисто распорядился, чтобы пострадавшего вывели, отрядил с ним одного из спутников и повел людей дальше. Ньет никогда не видел его таким — собранно-спокойным и отрешенным, будто ничего и не случилось.

Запах тлена усилился, так что даже люди его учуяли. Впереди просветлело.

— Это уже подвалы, — сказал Рамиро. С картой он не сверялся, только с компасом.

Ньет знаком показал, что пойдет вперед и проверит.

Жидкий свет, ржавая арматура, обломки бетона. Скрюченная рука. Волосы, свалявшиеся и ставшие подобием грязного тряпья. Присыпанные известковой крошкой мертвые лица. Отвратительный запах накатывал волнами.

За спиной Ньета кто-то выругался шепотом. Альды уставились наверх — слабый свет сочился из трещины высоко над головами. Там, над трещиной, было уже не небо, а заводские помещения. Луч фонаря хаотически метался по стенам и сваленным тюками телам, выхватывая тусклые белки глаз и оскаленные в агонии зубы.

Ньет вопросительно глянул на Рамиро. Тот постоял минуту с закрытыми глазами, глубоко дыша ртом, потом указал вперед. Группа вышла из страшного коридора, стараясь не топтать ногами тела мертвых подростков. Ньет знал, почему они тут лежат. Это значит, что тварь, ожидающая их внутри — втрое сильнее и опаснее, чем они думали. Мелкие полуночные твари не посмели покуситься на чужую добычу — тела были изувеченными от падения с высоты, но нетронутыми. Ньет про себя помолился Нальфран, чтобы наймарэ спугнули снаружи и подстрелили из пулеметов. Его замутило от страха, и он снова вцепился в брезентовый ремень винтовки.

Близкое присутствие наймарэ заливало подземные коридоры липкой черной отравой, путая и сбивая с толку. Хорошо, что кругом пустошь, а то у живущих рядом людей были бы инфаркты, инсульты, гипертонические кризы. Впрочем, этим в Химере сейчас никого не удивишь — больницы переполнены. Ньет вспомнил неподвижное лицо Десире, озаряемое беззвучными вспышками салюта, зажмурился, сморгнул слезы.

— Поднимаемся, — Рамиро указал на скобы, ведущие наверх. — И осторожно. Не шумите.

Ньета толкнуло в грудь — там, за заводе, что-то происходило. Выплеснулась сила, огромная, злая. Он замер, тяжело дыша, ощупывая ребра.

— Там…там…

— Ну что ты бормочешь? Что случилось?

— Н-нет…я туда не пойду.

Сильные руки сгребли его за плечи и как следует встряхнули. Ньет клацнул зубами и зажмурился.

— Ньет! Что там, наверху? Приди в себя, раскудрить твою в телегу! Штурм начался?

— Н-нет…

Голос над ухом проклял всех на свете фолари, фоларийских богов и полуночных до кучи, Ньет вздрогнул и заставил себя открыть глаза. Его трясло, плещущая наверху сила фиолетовой волной толкала в грудь, вышибая дыхание.

Рамиро стоял напротив, злющий, таким Ньет его никогда не видел. Лицо его, как и у всех, было выпачкано кирпичной пылью и пороховой гарью, глаза сощурены.

— Не штурм, — Ньет старался говорить как можно разборчивее. — Там. что-то происходит. Большая драка. Может полуночные. Может, их там два.

— Двое.

— Рамиро, я боюсь.

Рамиро помолчал, прислушался. Кивнул сам себе.

— Идем, это наш шанс. Черепок, Клест, Костыль, вперед. Остальные — за ними, Лагарте — замыкающий.

На их плечи сыпалась мелкая каменная крошка и клочья пакли. Альды по одному выбирались наверх и исчезали в светлом зеве колодца.

— Ньере, ты идешь? — спокойно спросил Рамиро.

Ньет пошел. Что ему еще оставалось. Нырнул в фиолетовое марево, от которого тошнота поднималась к горлу и сердце заходилось. Хорошо, что глупые люди его не видели, а слышали только свист и клекот, да еще чуяли, как содрогается кирпичная кладка.

Глава 25

Киаран слышал гул, многоголосое гудение близкого роя. От нестерпимой вибации ныли зубы, под веками дрожала раскаленная нить. Киаран попытался зажать уши, но только дернулся беспомощно. Кожу язвило и кололо, словно костер сыпал жгучими искрами.

Открыл глаза — и сразу же зажмурил, но это не помогло: над ним сдвигались тускло пламенеющие плиты. Холодное железо! Добрый металл…

Киаран задохнулся от паники, снова задергался, затрепыхался на полу — и вдруг взвизгнул в голос, шарахнувшись и откатившись прочь от железной трубы, которую, извиваясь, случайно задел.

Реальная боль немного отрезвила, Киаран кое-как сел, обнаружив, что замотан проволокой по рукам и ногам. Поняв, что это за проволока, он рассмеялся, но надсадное гудение в момент ободрало его смех до жалкого мяуканья. Он согнулся, стиснув зубы, и задергал вывернутыми за спину руками. Всего лишь серебряная проволока… всего лишь… От усилий Кирана завалило на бок и под щеку сунулась рифленая железная плита. Откатившись подальше, Киаран заставил себя лежать спокойно и, наконец, огляделся.

Тесное помещение с пропадающим во тьме потолком, плотно заставленное железом — собранные из листов короба, металлические чаны и корыта, укрепленные на фермах, соединенные желобами и трубами. Все помятое, покореженное, обросшее ржавчиной — но угрюмо светящееся сквозь струпья и черные пятна подземным багровым жаром. Другого света тут не было. В пересушенном воздухе слоилась рыжая муть, глаза слезились. Посредине комнаты оставался пятачок замусоренного бетона, где скорчился Киаран, трубы оплетали железную дверь, поднятую над полом ярда на полтора, под дверью находился железный мостик.

Оставалось только радоваться, что Киарана не оставили лежать на мостике под дверью, а бросили в центр комнаты, на бетон. А то бы он не очнулся — и это в лучшем случае.

Он не касался доброго металла, но железная клетка гудела и искрила, стискивала своим присутствием, багряный туман сгущался, разъедал горло.

— Отпусти меня, светлое серебро, — бормотал Киаран, глотая пропахшую ржавчиной бетонную пыль, кашляя и отчаянно дергая спутанные руки, — моя удача еще не исчерпалась, возьми ее, отпусти меня…

Удача не исчерпалась, но силы таяли, поедаемые добрым металлом, и от рывков иссякало дыхание.

Железная дверь заскрежетала, загремели шаги по железному мостику. Темная фигура раздвинула рыжий сумрак, в руке ее светился белый круг фонаря. Киаран замер, сипло дыша. Человек — Даго — подошел, пнул Киарана носком сапога, перевернул на спину. Фонарь тускло светил в лицо — сизый в центре и белый по краям. В самой его сердцевине дрожал червячок цвета молнии.

— Что, тварюка, — спросил Даго беззлобно, — худо тебе?

Киаран смотрел на него снизу вверх, смаргивая грязные слезы.

— Вижу, что худо, — человек кивнул удовлетворенно, — Знаешь, зачем я пришел?

— Убить меня, — прохрипел Киаран без вопроса. — Но хорошо, что не убил. Потерпи минутку. Я хочу сказать…

Даго усмехнулся и погрозил Киарану пальцем.

— Ты хитрый твареныш, очень хитрый. Блестяще втерся в доверие. Ни одна сволочь до тебя до такого не додумалась.

— Я хочу сказать, что этот ваш герой в цепях, как его… он наймарэ. Высший демон Полночи. Он жрет твоих ребят, Даго. Это правда. Я не вру. Полночь не врет.

— О, Нальфран, какие откровения! — Даго оглянулся, пошарил по полу лучом фонаря, подтянул ногой какой-то железный обломок и уселся на него. — Я пришел с тобой поговорить. И кое-что предложить.

Фонарь снова смотрел Киарану в лицо. Киаран моргнул.

— Ты мне не веришь? Ваш герой…

— Я знаю, — Даго отмахнулся. — Что ты изображаешь потрясение? Уймись уже и не повторяй двадцать раз одно и то же, эти штучки на меня не действуют. Спроси еще, где моя совесть, ага?

Киаран молчал.

— Ну, все? — спросил Даго. — Давай, смени пластинку. А то ты меня разочаровываешь.

— Что ты от меня хочешь? — выдавил Киаран.

Человек сидел спокойный, даже веселый, но внутри нервничал. Киаран чувствовал его напряжение, созвучное железному гулу или дрожащему электрическому свету… неприятные изнуряющие вибрации.

— Предлагаю сделку, — сказал человек.

— Сделку с Полночью?

— Ага. Слушай условия. Я не убью тебя и даже отпущу, а ты за это будешь мне служить. Так долго, как я пожелаю. Будешь слушаться моих приказов. Не посмеешь причинить мне зло и ущерб, и не позволишь кому бы то ни было причинить мне зло и ущерб. Будешь моим рабом. Подчиняющимся абсолютно и подчиняющимся только мне.

Я служу герцогу Астелю, хотел сказать Киаран. Я давал ему присягу, и, если нарушу слово, закон Холодного Господина прихлопнет меня, как мошку. Очень быстро. Скорее всего, у тебя на глазах.

Но почему-то ничего не сказал.

— Иначе я тебя пристрелю. — Даго вытащил из-за пазухи пистолет, поменьше, чем гвалев Пэ А, но не менее смертоносный. — В нем девять серебряных пуль. Я их все всажу в тебя, но не в голову и не с сердце, не надейся.

— Зачем тебе… полуночный раб? — пробормотал Киаран. — Я не так силен, как тебе, наверное, кажется.

— Достаточно того, что ты полуночный, — охотно объяснил человек. — Согласись, наглядная демонстрация преклоненной Полночи будет весьма убедительна для нашего дела.

— Для какого дела? — Киаран не выдержал и скривился. Даго понял его гримасу по-своему.

— Больно, правда? А ведь это всего лишь серебряная проволока. Серебряные пули будут проедать в тебе ходы, как древоточцы в стволе дерева. Очень, очень долго. Пока ты не согласишься на мои условия. Тогда я выковыряю из тебя пули. Вы, сволочи, живучие. Поэтому будем сотрудничать, хочешь ты этого или не хочешь.

Он сумасшедший, подумал Киаран, разглядывая улыбающееся под черными полосами лицо. С людьми такое случается. Со всеми такое случается. Серебро, не серебро, а сдохнуть он мне не даст.

Жаль, что отца я так и не вытащу. Еще одно нарушенное обещание.

И Анайру тоже. Когда я успел набрать столько долгов?

— Даго, — сказал он после паузы, во время которой человек крутил пистолет на пальце и доброжелательно разглядывал пленника. — Даго, ты хочешь сделать Найфрагир кормушкой для вашего наймарэ?

— Наймарэ будет защищать кормушку, и чем сильнее он будет становиться, тем лучше будет защищать. Может, со временем он станет нашим божеством, вместо Запертых.

— Он вас сожрет.

— Всех не сожрет, не выгодно. А вот если оставить все, как есть, то Полночь нас точно сожрет подчистую. И, знаешь, Киаран, ты не виляй. Я тебе предложил хорошую честную сделку. Что тебе какие-то пятьдесят-шестьдесят лет, ты же все равно меня переживешь, если тебя раньше не угробят. Но с тем же успехом могут угробить и меня. Хотя ты должен постараться этого не допустить. Не понимаю, чего ты ломаешься.

— Цену набиваю, — буркнул Киаран.

— Ну, ну, набивай, я рассмотрю твои предложения.

— Я сюда не просто так пришел. Я искал сестру одного человека, потому что обещал ее вернуть. Так случилось, что я оказался этому человеку должен. Девочку зовут Анайра.

— А, — кивнул Даго. — Ты ее уже окучивал, я заметил.

— Отпусти ее, и я соглашусь на твои условия.

— Отпустить? Да пожалуйста! — Даго встал. — Сейчас пойдем к ней и скажем, чтоб собирала манатки и проваливала к своему папочке.

— К брату.

— Ну, к братику. Пусть проваливает. Значит, по рукам?

— Сперва я должен убедиться, что ты отпустишь девочку.

— А потом повторишь за мной условия сделки дословно!

— Хорошо.

— Ну ладно. Сейчас приведу девчонку и при тебе ее отпущу. Мы совершим сделку, и я тебя развяжу.

— Да.

Киаран закрыл глаза. Он слышал, как Даго, насвистывая под нос, гремит сапогами по мостку и выходит, не забыв запреть дверь.

Рванул скованные руки, проволока впилась в запястья. Забился, глотая ржавую пыль, закашлялся и затих. Жгло содранную кожу. В ладонь щекотно ползла струйка крови.

Бесполезно. В любом случае, бесполезно, Слова уже сказаны.

Вот и все. Жалкий, хоть закономерный финал. Хоть Гвалю он отдаст долги, развяжет узелок в путаной сети обещаний и услуг. а Отец… Если Гваль не забудет сделать то, что Киаран попросил, отец получит неопределенный шанс, что его, короля Инсатьявля, кто-нибудь найдет и разбудит. Когда-нибудь. Случайно. Можно тешить себя этой мыслью.

Снова загремела дверь, загрохотали шаги по железу. Сизый глаз фонаря нашарил извалянного в пыли, скорчившегося на полу слуа.

— Вот девочка, которую ты искал, — Даго пошевелил пленника носком сапога. — Очнись. Она совершенно свободна и может идти, куда заблагорассудится.

Киаран с трудом повернул голову. Рядом с Даго стояла тоненькая девушка в клетчатом пальто. Таращилась на Киарана с ужасом.

— Анайра… — голос у Киарана почему-то охрип, — Тебя брат ищет. Гвальнаэ Моран. Пожалуйста, иди к нему.

Девушка посмотрела на Даго, будто ждала от него подсказки.

— Тебе надо вернуться домой. — перевел Даго. — Эта мара, — он кивнул на Киарана, — обещала твоему брату, что вернет тебя. Уж не знаю, как они договорились, но полуночные не лгут. Твой брат действительно ищет тебя.

— Но… — девушка снова оглянулась на Даго. — Но как же?.. Мы же тут… Ты говорил…

— Не хочешь уходить? — Даго хмынул и развел руками. — Видишь, парень, она не хочет уходить.

Киаран смотрел на нее сквозь спутанные волосы. Девушка хмурилась и кусала губы.

— Тебя тут сожрут, Анайра, — сказал Киаран. — Я не могу вытащить всех, но тебя этот человек обещал отпустить.

Даго пнул его под ребра.

— Давай-ка к делу, мара. Девушка свободна, пусть идет домой. Анайра, иди домой. А ты, полуночный, говори, что обещал. Я свое обещание выполнил.

— Что здесь происходит? — взвыла Анайра, отступая, — Даго, почему ты меня гонишь? Ты… прогоняешь меня из охотников? Я больше не охотник? Почему?

— Иди, иди, — поморщился Даго, — Проваливай, наконец. Оставь нас одних.

— Как я пойду, меня же разорвут! Даго!

Комиссар закатил глаза.

— Я тебя не прогоняю, — сказал он терпеливо — Я прошу оставить нас одних. Не хочешь уходить — не уходи, твоя воля. Куда хочешь, туда и иди.

— Анайра, — перебил его Киаран — Умоляю, вернись к брату! Ты погибнешь здесь.

— Если я уйду, я престану быть охотником, и защита спадет! — крикнула девушка, сжав кулачки. — Меня сожрут во дворе, я до ворот не дойду, неужели тебе не понятно, кровосос!

— Ладно, придумаем что-нибудь, — поморщился Даго. — Я тебя провожу.

Анайра попятилась теперь от него:

— Ты договариваешься с Полночью! Ты! Договариваешься!

Киаран пошевелился, пытаясь сесть, но только перевалился на спину.

— Слушайте меня, — выдохнул он. — Я, Киаран мааб Инсатьявль, младший принц Аркс Малеум обещаю служить человеку по имени Даго, так долго, как он пожелает. Буду слушаться его приказов, подчиняться абсолютно, и подчиняться только ему. Не причиню ему зла и ущерба и не позволю никому причинить ему зло и ущерб. Я буду рабом человека по имени Даго. Это мое слово. Я все сказал, что ты хотел, Даго?

— Отлично! — тот тряхнул волосами и показал большой палец, — Слово в слово. Сделка состоялась. Ну-ка…

Он нагнулся, рывком перекатив Киарана на бок, что-то защелкало, и проволока на запястьях и локтях ослабла. Киаран дернулся, освобождая руки, а Даго, тем временем, перекусывал кусачками проволоку, спеленавшую киарановы ноги. Помог ему встать.

— Ух, раскровянило тебя. Принц, надо же! Неплохое приобретение. Ну что, принц, держишься на ногах? — Зубы Даго блестели на разрисованной физиономии.

Киаран растирал онемевшие руки. Его трясло, как простого смертного, сердце колотилось так, что он стиснул зубы, чтобы оно не выскочило из горла.

— Проверим, как работает наш договор, а, Киаран? — Даго показал на остолбеневшую Анайру. — Убей ее. Можешь даже съесть.

Девушка раскрыла рот в немом крике. Киаран исподлобья зыркнул на нее, развернулся к Даго и коротко ударил — в середину груди выпрямленной, как нож, ладонью. Под пальцами лопнуло, затрещало, руку обняло самое восхитительное на свете тепло. Киаран протолкнул руку дальше, разламывая гнездо хрупких ребер, и сжал пальцами трепещущий комок. Пару секунд он стоял, глядя в безмерно удивленное лицо и чувствуя, как течет в рукав горячий человечий сок, а потом человек захрипел и начал падать, рушиться наземь, обрывая внутри себя нити и жилы, оставляя в киарановой руке вздрагивающую, источающую сладость, сердцевину.

Киаран посмотрел на свою руку, залитую горящим золотом почти до локтя, на замирающий золотой слиток в ней, на быстро тускнеющее сияние. Поднял руку ко рту и лизнул — жгучая солнечная вспышка омыла язык и небо, проникла в горло, загорелась внутри расширяющимся огненным облаком. Оно ширилось и росло, раздвигая киарановы пределы и заставляя расти вместе с ним. Он увидел млечно светящееся небо, пронизанное тысячами полуночных всполохов, в узорах летящего фосфорного следа, увидел алое зарево человечьего города, тлеющее пунктирное кольцо, очертившее яму завода, и в центре ее, рядом с собой — тусклый синеватый огонь, присутствие чужой немалой силы.

Киаран рванулся к нему — и навстречу, шевелясь и волнуясь, развернулась сизая пальчатая воронка, колоссальный зев на тонком стебле. Киаран рухнул в него, как в шахту, проглоченный, как мотылек, как камешек, как пуля из Пэ А девять двадцать пять, как серебряная пуля, проедающая себе ход в полуночной плоти. Он рвался внутрь, глубже, глубже, оставляя на стремительно смыкающихся, перемалывающих его стенках лоскуты кожи, обламывая крылья и когти, под треск собственных костей, проталкивая себя вниз и вниз. Спазматически сжавшись, воронка попыталась извергнуть его, но он рвал, рыл и грыз, не пытаясь ни защититься, ни спастись.

Снаружи вспыхнуло и взвыло пространство, брызнул огненный дождь, капли его впивались в тело и жгли, но врагу они причиняли куда больше вреда — маленькие сестрички Киарана, они точили и плавили полуночное мясо, а в теле Киарана лежали смирно, как зерна.

Но вскоре их стало слишком много, а тела слишком мало, и оно рассыпалось, словно горсть искр.

Колодец вывел отряд наружу, в открытый дебаркадер, между перевернутыми вагонетками и съехавшими на пути развалившимися стеллажами. Ржавые конструкции тряслись и дребезжали, будто рядом проходил тяжелый товарняк. Пробирала знакомая тошнотная жуть — как всегда бывает в присутствии высшего демона.

Небо за побитыми стеклами быстро темнело, похоже, собирался снег.

— Они там, — сказал Ньет, облизывая побелевшие губы, и потыкал дрожащим пальцем в металлические ворота, ведущие вглубь завода.

Если фолари прав, и демоны дерутся — откуда тут вообще взялся второй? — то скрываться особо нечего, наймарэ все равно сейчас не до посторонних.

— А дети? Людей чуешь?

Ньет замотал головой.

— Не слышу… если они тут есть… не слышу, глушит.

— Ждем остальные группы? — спросил Черепок.

— Нет. Наше дело — занять собой наймарэ и уничтожить его. Или хотя бы удержать до прихода штурмовиков. — Рамиро оглядел бойцов, рассредоточившихся у ворот. — Детей спасать по возможности. Никаких договоров о заложниках, никаких разговоров с Полночью вообще. Двигаемся быстро. Лагарте, увидишь наймарэ, сразу выпускай ракету.

К дребезгу ржавого металла добавился клекот и свист, от которого заныли зубы.

Рамиро пнул висящую на одной петле дверку в воротах и вбежал в цех, впереди своих людей.

Они были тут — двое или больше, не поймешь. Посреди заброшенного цеха, прямо над трещиной в полу, в коконе расплывающейся, как чернила, мглы, опутанном синими электрическими разрядами, клубилось какое-то месиво из шипов, когтей и крыл. Бесчисленные хвосты хлестали воздух, в носу запершило от гари, озона и сладкой вони, уши немедленно заложило.

Рамиро укрылся за бетонным обломком, вскинул винтовку, рядом с ним, бледный до синевы, нечеловечески оскалясь, открыл огонь Ньет. На наймарэ посыпались осколки, и вверх, сквозь разбитую крышу, ушла красная звездочка, грохот ракетницы никто не услышал.

В противоположные двери ворвались черные фигуры, рассредоточились, ища укрытия — найлы. По сцепившимся тварям ударил густой град серебряных пуль. Впрочем, те никак не отреагировали, занятые дракой. Рамиро невольно прикинул, что было бы, если бы тварь была одна и прицельно заинтересовалась альдским, к примеру, отрядом… достаточно одного удара шипастым крылом…

Вслед за черными фигурами в кожанках с цех влетели стремительные белые тени — одна, вторая, третья, еще пара, еще… — пронеслись между ржавых станков и ринулись прямо в клубящийся ком. На мгновение ком словно разбух, крутанулся — и белые твари брызнули из него, посыпались, как снег с крыши — и только тогда Рамиро увидел, что это собаки. Мертвые и умирающие, разбросанные по всему цеху, как тряпичные куклы.

Согласный грохот винтовок не прекращался, найлы подготовились отлично. Вой достиг предела, за которым уже не слышит человеческое ухо и почти отказывает разум.

Фиолетово-черный ком в сетке сизых молний взметнулся вверх, к разбитому потолку — и из него выпало вдруг что-то небольшое, какой-то комок тряпья, и остался лежать на краю трещины, а все пространство цеха заполнили рваные, свистящие прорехами крыла. Взмах — разметавший станки и бетонные обломки, взмах — крушащий железные мостки второго и третьего этажа, взмах — и вниз полетели стекла и куски перекрытий, а колоссальная, располосованная в бахрому тварь ушла в темное небо…

Нет, не в темное — в перекрестье прожекторов, снаружи загрохотал пулемет, вступил второй, и Рамиро несколько секунд наблюдал, как кувыркается над остатками решетчатых балок гигантская драная половая тряпка, а потом тяжело, увлекая с собой часть стены, рушится туда, где когда-то был заводской цех.

Несколько судорог в куче обломков — и демон замер, засыпанный кирпичом и покореженным железом.

Тишина оглушила, все замерло, лишь пар от дыхания поднимался и блестели рассыпанные повсюду осколки. Рамиро увидел, как через цех, закинув винтовку за спину, бежит к трещине какой-то найл, а у трещины шевелится… шевелится…

— Не стреляйте! — хриплый голос, поднятая ладонью вверх рука.

Найл вдруг остановился, словно на стену налетел, а навстречу ему поднялся — кое-как, будто новорожденный — теленок? нет, олень, маленький, всклокоченный, с венчиком рогов, от силы отростка три-четыре… Прижав уши, проковылял мимо найла, потом шибче, шибче — мимо разметанных обломков и мертвых собак — и выскочил за двери уже совсем резво.

— Иттить, — сказал рядом Черепок, опуская винтовку. — Что это было?

— Куда ты денешься! Куда ты, нахрен, денешься! — Энери шагал по ночной Химере, по темным, плохо освещенным улицам, там и сям слабо светились заклеенные бумагой окна. — Куда я денусь! Ты, сука, даже и не представляешь, куда я могу деться!

У него не было никакого желания стать разменной монетой в политических играх герцога Астеля, пусть даже самого распрекрасного, гостеприимного и радеющего о свой стране. С мучительной ясностью вспомнились глаза и кривая ухмылка Альбы — о, семь сотен лет назад! — он тоже сказал «куда ты теперь денешься, о мой принц!». Энери зажмурился и некоторое время стоял неподвижно, вдыхая сырой холодный воздух. Вдалеке тоскливо выла сирена. Чернота внутри ожила и ворочалась, расталкивая ребра.

Мелкая полуночная тварь, почуяв высшего наймарэ, в панике метнулась под ноги. Энери пнул ее так, что та шмякнулась о стену, всхрюкнула и тючком сползла вниз, на мокрую мостовую.

Уже начался комендантский час, улицы опустели. Только несытые клыкастые тени шныряли, как крысы, а самих крыс, наверное, давно подъели.

Энери долго блуждал по городу, не желая возвращаться в дом герцога Астеля. Он всегда был плохим политиком, не мог толком просчитать варианты развития событий, не умел принимать правильные решения. Не разбирался в людях. Вот и теперь он не мог сообразить, как выкрутиться. И надо ли выкручиваться. Вот герцог наверное политик отличный, не потерялся даже в условиях войны с Полночью. Впрочем, его роду не привыкать.

Не везет мне с Астелями. Судьба, наверное.

В конце концов ноги принесли его к порту, туда где черным хребтом выдавался в море гигантский волнорез. Военные корабли болтались на рейде, как разбухшие туши морских чудовищ, по темному, отличающему зеленью небу шарили бледные лучи прожекторов. Время от времени раздавалось сухое таканье станковых пулеметов и ухали палубные орудия. Энери отвел глаза патрулю и вошел на пристань, миновав колючую проволоку и наспех возведенные заграждения. Медленно побрел вдоль линии моря, по гранитным облизанным до гладкости глыбам. Непроглядная, дышашая солью и водорослями вода колыхалась внизу. Вдалеке, где-то за рейдом, протяжно крикнул, заскрежетал какой-то морской пришлец, словно в гавань собиралась вплыть гигантская касатка. Энери вдруг понял, что замерз. Волосы слиплись от сырости, руки заледенели.

С каких это пор он начал чувствовать холод.

После недолгих поисков он отыскал то, что ему было нужно. Старую проржавевшую лодку с обшарпанными бортами — хозяин даже весла не унес.

Энери некоторое время возился, спуская лодку на воду, темнота не мешала ему. Цепь, удерживающую чужую собственность на берегу, он попросту оборвал, своротив дужку замка. Потом боролся с волнами, упорно гнавшими жалкую скорлупку обратно к берегу. После долгих мучений он наконец выплыл из химерской гавани и некоторое время лавировал меж бортами военных кораблей, вздрагивая и пригибаясь, когда луч прожектора скользил по нему. Пологие волны тошнотворно качали лодку, горели от соли ободранные ладони, пальцы окоченели. Наконец его вынесло в открытое море. Химера возвышалась на берегу, возносясь домами по скалам, молчаливая, темная, истерзанная. Энери вытащил весла из уключин и бросил за борт. Посидел немного, задрав голову и глядя на затянутое тучами небо. Потом вовсе лег на дно и сложил руки на груди. Ему стало покойно. Стылый туман перехлестывал через борт, свивался прядями.

Стук дизельного мотора не сразу проник в его сознание — Энери закрыл глаза и постепенно начал засыпать от холода и мерного качания. Сначала далекий, он постепенно приблизился и стал раздражающе громким. Вдобавок кто-то кричал в громкоговоритель, мерно повторяя одно и то же. Приходилось гнать от себя посторонний шум, отбрасывать его, как нечто ненужное. Потом шум стал совсем уж невыносимым и Анарен сел, с раздражением оглядываясь. Рядом с его последним прибежищем высился борт сторожевого катера, идущего параллельным курсом, прожектор на носу так и ходил по воде, выхватывая прижавшуюся к воде лодку и слепя глаза. Энери раздраженно поморщился, убрал с лица прилипшие волосы. Громкоговоритель надрывался.

— Анарен Лавенг, немедленно поднимитесь на борт! Какого…! — нецензурно добавил громкий голос.

Энери выругался. С борта кинули трос с железной кошкой и зацепили лодку, пробив в хрупком борту пару дыр. Прожектор бил прямо в лицо. Энери сразу узнал эту очаровательную манеру.

— Анарен Лавенг, мать твою за ногу, поднимайся на борт!

— Идите к черту!

После некоторой заминки лодку подтянули к борту катера — наверху башней высилась рубка. Разложили трап и по нему спустилась черная фигура в развевающеся шинели. Энереву лодку отчаянно мотало на волне, трос то натягивался, скрежеща, то бессильно провисал.

— Рад тебя видеть, Комрак, — устало сказал Энери. — Чем обязан?

Найл бухнул сапогами о дно лодки и выпрямился, ловко балансируя. Энери вцепился в скамью, чтобы не вылететь.

— А ну вали на катер, и быстро, не зли меня. Не заставляй угрожать тебе оружием, — рука найла скользнула за борт шинели.

— А ты меня уговори.

Раздался щелчок предохранителя. Темный кружок уставился Энери меж глаз.

— Лавенг. Вали. На катер.

Энери кинулся, как кот, не тратя время, чтобы подняться, вцепился в широченную ручищу, вышиб пистолет. Найл потерял равновесие и грянулся спиной о борт, наверное повредив его еще больше. Энери в два шага добежал до троса, когтистой лапой зацепившего его лодку, схватился, рванул. В ладони впились железные занозы. Комрак дотянулся, дернул принца за ногу, приложил лицом о скамью. Во рту стало солоно. Энери вывернулся, сверху навалилась неподьемная тяжесть, по лицу мазнуло колючим сукном. С катера что-то кричали, но было плохо слышно. Возле уха свистнуло. Лодка угрожающе качалась и черпала воду.

— Ненавижу вас всех, идиотов с оружием! — Энери, забыв о том, что он высший наймарэ и может при желании растереть найла в труху, недостойно пинал его коленями и орал, срываясь на визг. — И тебя, и Альбу и чертова Асерли! И твоего герцога особенно! Вы, тупоголовые идиоты! Оставьте меня в покое! Дайте сдохнуть! Поубивайте друг друга.

Комрак молча вывернул ему руку и прижал коленом. На дне лодки плескалась ледяная вода. Энери рванулся и локтем проделал в борту еще одну пробоину.

Железные пальцы вдруг разжались, Комрак отшвырнул его и оперся о скамью, тяжело дыша. Энери сплюнул соль и шерстяные нитки, злобно уставился. Комрак смотрел куда-то вдаль, в туман.

— Я не знаю, кто такой твой гребаный Альба, наймарэ, но своего ты похоже добился. — найл беспомощно выругался. — Сдохнешь и довольно скоро.

Вокруг отяжелевшей от воды лодки плескался густой, подцвеченный зеленым, туман. Катер исчез.

Глава 26

— Не стреляйте! — повторил Гваль, задыхаясь. Перед глазами все плыло, вой поверженного наймарэ еще отзывался в ушах, пронизывая до кончиков пальцев, до ноющих зубов.

На мгновение ему показалось, что он узнал Киарана… что-то знакомое мелькнуло… но из черных лохмотьев и шипов выковырялся всего лишь маленький олень, прохромал, шатаясь, мимо, потом кинулся вон из цеха. Гваль устало выдохнул, утер со лба холодный пот. Под ногами корчилась белая борзая, щелкала зубами. По тощему, обтянутому тонкой кожей, боку расплывалось алое пятно.

— Не стреляйте.

Его отряд столпился рядом, кто-то поддел штыком изодранное черное крыло. Альды и найлы сгоняли в кучку перепуганных подростков, извлекая их из-под ржавых вагонеток, облупившихся труб и щелей в бетоне. Всхлипывала коротко стриженная девочка, в обтрепанной куртке, с лицом испачканным кровью и углем.

Гваль переглотнул, огляделся внимательнее. Дети, чернявые, всклокоченные, бледные, с измаранными лицами, одеты кое-как… Анайры среди них не было, он стиснул зубы, потом подошел ближе.

— Кто у вас главный? Тут должна быть девочка… Анайра Моран. Видел ее кто-нибудь? Это моя сестра.

Шевеление, обмен взглядами. Стриженая еще раз судорожно всхлипнула и вытерла глаза перчаткой, размазав грязь еще сильнее. Вперед выступил высокий черноволосый парень в кожанке и полосатом шарфе.

— Ну, пускай я главный, — решительно сказал он. — Я Морж. Анайра была у нас, потом ее Даго увел. Наверное, к тому полуночному. Мы его в котельной заперли, там дальше по коридору железная дверь.

Гваль не дослушал, отдал несколько распоряжений своему заместителю, пошел через полуразрушенное здание цеха, спотыкаясь о разбросанный там и сям строительный мусор. Мельком заметил, что с детьми уже возится беленькая докторша-альдка, раздает им какую-то микстуру. Если бы все на свете можно было вылечить микстурой. Кого они там заперли? Киарана? Гваль достал пистолет.

В полутемном коридоре было пусто, остро пахло кровью и еще чем-то непонятным. Дверь в котельную распахнута, полусорвана, висит на одной петле. На пороге — растерзанное тело, валяется тюком, неловко подвернув руку. Гваль похолодел, потом пригляделся — не девушка. Парень…был. Грудная клетка пробита, наружу вывернуты сахарные обломки ребер, на застывшем лице — мучительный оскал.

— Анайра… — сорванным шепотом позвал он. — Эй…сестренка? Это я.

В темноте котельной кто-то шевельнулся, потом послышался тихий голосок.

— Гваль?

Он пошел на звук вслепую, чертыхаясь, едва не навернулся на каких-то железках, потом нащупал живое, теплое, подхватил на руки, прижал к себе. Анайру трясло, постукивали зубы.

Гваль неумело бормотал слова утешения, чувствуя себя чурбаном и безгласным пнем, лучше бы тут была мать, или старшая сестра или кто угодно.

— Ну, все уже в порядке. Все в порядке. Поедем домой. Все хорошо. Ты не ранена?

Анайра икала и всхлипывала, цепляясь за ворот его кожанки, Гваль закрыл ей глаза ладонью, чтобы она не видела обезображенного тела на пороге — боги, сколько времени она тут провела с ним наедине? — и так вынес из котельной. Спрашивать ничего не стал, просто упрямо переставлял ноги, направляясь обратно в цех, где осталась беленькая докторша со своим успокоительным и более подходящими словами утешения.

Когда-нибудь, когда все это кончится, я подумаю обо всем. Когда-нибудь. Почему все это свалилось на мою страну и на моих родных. На друзей. Возможно, тогда я и сойду с ума. А пока я просто буду идти. Вот так. Еще шаг и два.

Гваль вышел из коридора к светлому пятну, сощурился. Потом ослабил хватку и поставил сестру на бетонный пол. Она привалилась к его плечу и затряслась. Детское личико было раскрашено двумя черными полосами, намазанными тушью и потекшими от слез.

В помещении цеха, среди белых пятен мертвых и раненых собак, среди застывших военных, рядом со сгрудившимися, как овцы, подростками, стояла серая лошадь. А на ней сидела женщина в зеленом платье, с красными, как кровь волосами. За плечами женщины был колчан с оперенными алым стрелами, у седла в чехле — лук. Она медленно оглядывала людей черными раскосыми глазами, и все молчали. Молчание заливало пространство, как рыбий клей. Никто не шевельнулся. Лошадь фыркала и щерила зубы, у нее была красивая сбруя. Отделанная серебром.

Женщина спешилась, подошла к одной из собак, присела, подняла ей голову, вгляделась. Собака заскулила. Женщина прошипела что-то, потом запела. Гваль непроизвольно отшатнулся. Снова стало закладывать уши. Собака поднялась на одеревенелых ногах, подводя зад, закружилась на месте, будто ей перебили хребет. Возможно, так и было. Гваль потянулся к кобуре, но руки не слушались. Он вяз в рыбьем клею, и клей заливался ему в рот и легкие, лишая возможности дышать. Женщина запела громче. Собака взвизгнула, потом опустила морду к земле. Тяжело потрусила вперед, то и дело спотыкаясь. Женщина оперлась о холку своей серой, взлетела в седло, по бетонному полу процокали копыта. То ли она выехала в пролом стены, то ли просто растаяла в воздухе.

Клей растворился и Гваль смог вздохнуть полной грудью. Люди потерянно оглядывались. Когда Гваль потом спросил докторшу о всаднице в зеленом, та сочувственно посмотрела на него и попыталась тоже влить успокоительного.

Через полчаса на завод явились люди герцога Астеля и передали ему приказ срочно прибыть в порт. Эртао давал ему под начало корабль.

— Через месяц будете, как новенький, — судовой врач что-то неразборчиво строчил в своих бумагах. — Нервы не повреждены, смещения нет, кость срастется. А пока отдохните на больничной койке, подлечитесь.

Кав мысленно вздохнул и сдвинул брови. Ни на каких койках он, естественно, разлеживаться не собирался. Хватило королевского гостеприимства в Карселине. Рука совершенно онемела, тяжесть гипсовой повязки ощущалась и мешала. К тому же ему вкатили изрядную порцию обезболивающего и в голове шумело море.

— Разрешите идти?

— Разрешаю. Только не туда, куда вы собрались, — врач подозрительно уставился на кавову честную физиономию. — Не в командную рубку, а в ла-за-рет. Я дам вам сопровождающего.

— Не стоит. Спасибо.

Кав вышел из кабинета и, сам не зная как, в итоге оказался на верхней палубе. Наверное заплутал. Или наркоз виноват. Не было у него никакого желания валяться на госпитальной койке, мучаясь болью и слушая стоны раненых. Пусть слабаки валяются.

Он подошел к фальшборту и с наслаждением подставил горящее от лихорадки лицо соленым брызгам. «Король Тао» бороздил Алое море, как хозяин, вспарывая воду могучим носом. На поверхности резвились то ли дельфины, то ли фолари — сверху и не разглядеть.

Кав некоторое время поразмышлял о том, объявит ли теперь Лестан Дару войну открыто, или все обойдется двумя актами взаимной агрессии. Разошлись бы поровну — лестанцы незваными гостями похозяйничали в братском Марген-дель-Сур, мы за это отняли у них Рокеду. Впрочем, это дело дипломатов. Он — простой рыцарь, что лорд прикажет — то и делать будет.

Где твоя королева, Кавен Макабрин?

Голос пришел издалека, звенело в ушах. Много веков назад, в этих же водах, шел парусный флот Лавена, и Дайтон Мертвая Голова, первый из Макабринов, стоял рядом со своим будущим королем. Так с тех пор и повелось. Макабрины — верные псы короны, из тех, что укусят слабую руку, но подчинятся сильной. Не первые, но вторые.

Где твоя королева?

Я просто еще не отошел от лекарств. Температура. Надо лечь. Пойти в каюту.

Кавен облизал сухие губы, прищурился. Дельфины-фолари исчезли. Солнце стремительно заваливалось за горизонт и окрашивало воду в цвет крови. Алое море. Дальше — подводные скалы Кадакарского хребта, цепочка островов, смертельная ловушка для кораблей. Дальше — Андалан, неведомые земли, Сагайское плато, сам Сагай с его древесными богами, и где, как рассказывают, на побережье до сих пор живут люди-косатки. Мир словно был стал меньше, с появлением быстроходной техники, радио, дролерийской сети, но не стал понятнее. Не стал проще.

И теперь этот мир трясло со всех концов. Обычное, впрочем, дело.

— Сэн Кавен, вам нехорошо? Вас проводить в лазарет?

Оруженосец преданно заглядывал в глаза, беспокоился. Наверное стерег давно, а теперь решился, подошел.

Кав отвел взгляд от алых бликов на волнах.

— В каюту проводи. Я в порядке. Просто надо, пожалуй, полежать.

В каюте пусто, тихо, солнечно, хотя иллюминатор замутился от брызг. Кав пошарил в шкафчике, добыл початую бутылку альсатры, хлебнул из горлышка.

— Свободен.

Оруженосец вышел, с беспокойством оглянувшись через плечо. Кав хлебнул еще. Сел на откидную, аккуратно застеленную, койку, потряс головой. Потом поставил бутылку на пол, откинул одеяло и лег, не раздеваясь. Пальцы сломанной руки пульсировали болью.

Трещины. Как от брошенного камня, выпущенной пули. Матовые, белесые, расходящиеся паутиной… Трещины в стекле.

Заросший лес в густом тумане. В полумраке. Среди старых, корявых стволов деревьев и темных веток хилого, спутанного подлеска вьются седоватые пряди. Мох…Старые лишайники… Порыжевшая осыпавшаяся хвоя гасит звук шагов, сглатывает. Мягкая торфяная вода в бочажках. Воздух густ от звенящей мошки и комаров.

Трещины.

Кто-то стоит за деревьями. Кав присмотрелся. Темный, широкоплечий силуэт с неправдоподобно тонкой талией. Высокий. На голове — ветвистые оленьи рога.

Он за кем-то наблюдает.

Сон, вот что это. Я сплю.

Оленерогий оборачивается. Вместо лица — такая же темнота.

Падающий вертолет, снова и снова. Надсадный вой двигателей, стук винта. «Амарела, девочка моя, держись!».

Вертолет падает в тишину. Сильно стучит механизм наручных часов. Оглушительно. Грохочет. Звон стекла.

Амарела! Амарела!

Всюду туман, ледяной, непроницаемый. Просачивается под одежду. Сизоватые силуэты еловых веток. Холод колет тысячей игл. Мягкими бесшумными прыжками рядом скользит оленерогий. Тень. Сон. Туман завивается под винтом вертолета, под ногами больше нет земли, туман — это облако и снизу его подцвечивает оранжевое солнце. Вихри. Воронка. Земля далеко внизу.

Амарела!

Вертолет падает. Механизм часов хрипит и булькает. Сыплется стекло. Кавен рывком сел в кровати, схватился здоровой рукой за ворот, с сипом отдышался. Рубаха на груди была мокрой, хоть выжимай.

— Кав, ты пьешь, — послышался неодобрительный голос. — Ну куда это годится? И где руку сломал?

Кавен повернул голову на звук. У двери каюты стояла рейна Амарела. В синем платье с вымокшим подолом, с округлившимся животом, с сухими листьями в отросших волосах — с исцарапанными смуглыми руками, но живая и здоровая. Она, пошатываясь и приноравливаясь к качке, прошла вперед, отпихнула его ноги и села на койку. Потом задумчиво подняла с пола катавшуюся бутылку.

— Впрочем, я, кажется, тоже выпью глоточек.

— Рела… ты откуда здесь? Как?

— Сама не знаю, — Амарела пожала плечами. — Столько всего случилось… Полночь, город, окруженный огнями… Я была…не здесь.

Кав осторожно обнял ее за плечо здоровой рукой. Некоторые вещи лучше не обдумывать. Хотя она столько раз ему снилась…

— Из города нельзя уйти, все время приходишь обратно. Огни притягивают. А чертов Лавенг совсем не хотел помогать, смеялся только. Тогда я завязала глаза, чтобы огней не видеть, пошла утром, наугад. Глупо, но сработало. Упала несколько раз, конечно… когда сняла повязку, кругом был туман. Густой. И этот, с рогами, как у оленя. Я испугалась, побежала… А потом оказалось, что бегу по палубе корабля. И все равно туман… Зашла в первую попавшуюся каюту — а тут ты. Привет.

Кав помолчал, ощущая под рукой тепло ее тела сквозь тонкую ткань. Глубоко вздохнул.

— Привет.

Рамиро нес из столовой миску с макаронами по-флотски и стакан компота. Поверх стакана лежал круто посоленный ломоть черного хлеба. Рамиро заглядывал в все комнаты вдоль длинного коридора, по порядку.

— Белка, Белка, Белка! Иди кушать, Белка! Иди, маленькая, кушать! Сэн Логан, вы не видели девочку?

— С утра крутилась у нас с Вилем в комнате, — Логан Хосс вышагнул в коридор, поправляя амуницию. — Виль ей все свои леденцы скормил. Я вот раньше думал, все фоларицы — такие девки видные, сиськи, хвосты, корма такая… ну, такая, — бригадир очертил ладонью в воздухе впечатляющие дуги, — Гривы до жопы… А наша малявка просто прозрачная, одни глаза… сиротинушка.

— Лопает наша сиротинушка, как полк солдат, — проворчал из комнаты Виль, которого не особенно умиляли Белкина тщедушность и детские повадки. — И хоть бы в коня корм! Надо ей глистов прогнать. Вот я своим осенью всегда даю…

— О господи, Вильфрем! — взвыл Хосс, — Уволь меня от этих подробностей! И давай поторопись уже. Что ты там ищешь?

— Портсигар. Куда дел — не помню. Накрутил вчера целую обойму, двадцать штук, и сунул куда-то…вот черт…

— Я тебя угощу, пошли.

— Нет, ну мне интересно, куда они могли подеваться?

Попытки Виля бросить курить в очередной раз провалились. Рамиро покачал головой и двинулся по коридору дальше.

Ньет обедать не пришел, шатался где-то по городу. Нальфран навещает, скорее всего, пытается докричаться. Это люди уже на богов не надеются, а бедный парень точно знает, что они живы, но вот, почему-то молчат…

— Белка, Белочка!

Рамиро вошел в общую комнату, где стояла его кровать, и поставил миску со стаканом на стол.

— Белка?

Куда она запропастилась? Разобиделась на весь мир, что Ньет опять не взял ее в город?

Рамиро поднял занавеску в выгороженном белкином уголке — там было пусто. Крашеный зеленой масляной краской ларь для пеньки, который бойцы ОДВФ использовали как скамью, а Белка свила там гнездо и частенько заползала в него спать (резиновые боты при этом воспитанно оставляла снаружи), тоже оказался пуст. Рамиро опустился на четвереньки и внимательно осмотрел пыльную темноту под кроватями. Темнота была забита рюкзаками и прочим барахлом, поди, разбери, есть ли там кто живой.

— Белочка?

Из угла около двери, где на крюках висели дождевики и ватники, послышался шорох и какое-то хлюпанье. Рамиро прошагал туда и раздвинул груду тяжелых тряпок. Там, за забором из резиновых сапог, прижавшись к стене, сидела Белка. Она всхлипнула и втянула голову в плечи.

По мордочке и вокруг рта у нее было размазано какое-то бурое месиво, по горлу тянулись потеки, синее платье закапано.

— Белка, что с тобой? — Рамиро схватил ее за плечи и выдернул на свет божий, она зажмурилась. Какая-то плоская блестящая вещица скатилась с ее колен на пол. Белка издала невнятный горловой звук, изо рта потекла коричневая дрянь.

Острый запах сырого табака ударил в ноздри.

— Белка! Ты что? Ты сожрала вилевы папиросы?

— Уфффррммм, — сказала Белка, попыталась проглотить, что было во рту, и закашлялась, забрызгав Рамиро гимнастерку коричневой жижей.

— Дура, — Рамиро встряхнул ее, как щенка, и выпустил, — Какая же ты у нас дура… — и заорал в коридор: — Виль! Ты еще не ушел? Виль!

Из коридора затопали.

— Знаешь, куда делись твои самокрутки? Она их выжрала, до единой. Украла и выжрала!

— Все? — ужаснулся вошедший в комнату Виль, — Двадцать штук? Белочка, Белочка, посмотри на меня!

Белка возилась на полу, кашляя, плюясь и подвывая. Элспена присел перед ней на корточки.

— Белка, не плачь, открой рот… покажи язык…

— Уууу, — жалостно ныла та, истекая коричневыми слюнями.

— Ты болван, Илен, — раздраженно сказал Виль, — Даже воды ей не дал. Ей надо желудок промыть Она ведь отравилась!

— Да что с ней будет, она же фоларица, — смутился Рамиро, — Никогда не слышал, чтобы фолари травились.

— Мало ли чего ты не слышал. Воды принеси! Логан, — Элспена поднял голову на Хосса, молчаливо возвышавшегося над ними, — У нас найдется резиновый шланг?

— Коменданта надо спросить, — сказал Хосс. — Слушай, может врача вызвать, раз все так серьезно?

Рамиро хмыкнул:

— Ага, он как у пациентки зубки с когтями увидит, так и пошлет нас к своим найльским богам, а это очень далеко… давайте как-нибудь по-семейному. Уговорим девчонку выпить воды, потом два пальца…

— Белка, выплюнь! Нет, не за щеку, все выплюнь… Вот, смотри, смотри, конфетка… хочешь конфетку? Черт, нет конфеток… Белочка… да выплюнь же гадость, наконец!

Рамиро пошел за водой. Он сходил на общую кухню в конце коридора, взял чайник, наполнил его из-под крана. Когда возвращался, из комнаты донеслись чертыхания и испуганный Белкин вой.

Вильфрем Элспена тряс окровавленной рукой. Белка скулила, скорчившись на полу, над ней стоял Хосс с распоротым надвое одеялом в руках.

— Твою мать! — удивленно сказал он, — Нихрена себе когтищи!

— Что, цапнула? — спросил Рамиро. — Сильно?

— Не цапнула, дернулась, — Виль вытащил платок и обернул ладонь, — Я почти уговорил ее отдать эту чертову жвачку, а тут Логан с одеялом сунулся.

— Я помочь хотел… — Хосс отбросил лоскуты и показал Рамиро располосованный рукав, — Смотри, партизан, она и по мне отмахнулась.

— Напугали вы ее, сэн Логан. — Рамиро поставил чайник на тумбочку и снова посмотрел на свернувшуюся в узел фоларицу. Платье, и так местами дырявое, прорвалось на спине, из прорех высовывались бесцветные иглы плавника. Из локтей тоже торчали шипы, кажется, даже зазубренные. — По-моему, ее надо оставить одну, пусть успокоится. От табака с ней ничего не будет, ее приятель как-то плитку мездрового клея слопал на четыре фунта, и хоть бы хны… — Рамиро умолчал о том, как Ньет однажды сожрал юбилейный торт в виде палитры, преподнесенный Академией два года назад, забытый на стеллажах среди развалившихся макетов, превратившийся в груду засохшей, заросшей до неузнаваемости пылью органики. Пыль, однако, Ньет счистил… гравером с проволочной щеткой, ага. — А мы тут суетимся и говорим о промывании желудка. Кто хочешь испугается. В худшем случае она просто наблюет на пол.

— Вот не любишь ты детей, Илен, — огорченно сказал Элспена, поднимаясь на ноги.

— Тут, скорее, разговор о животных, — буркнул Рамиро.

— О маленьких детях! — отрезал Виль, — Девочка, конечно, отстает в развитии, но во-первых, ее угнетает влияние полночи, во-вторых…

— Слушай, мы уже десять минут как должны быть на месте, — бригадир посмотрел на часы.

— Во-вторых, за две недели с нами она из младенца превратилась в вполне осознающего себя ребенка… она даже немножко говорит, если ты не заметил.

— Если бы она еще дотянула до возраста, на который выглядит…

— Вильфрем, пошли уже! Хватит лекции читать.

— Ты только сиськи заметить и способен, Илен.

— Где тут сиськи? — Рамиро повернулся к фоларице, но она, оказывается, уже отползла к тумбочке, и там, стоя на коленях, поглощала из миски макароны. Не пользуясь ложкой, естественно. — Я же сказал, что ей все впрок пойдет.

— Вон твой портсигар, — указал под стул Хосс.

Элспена молча подобрал его и вышел, а Логан Хосс оглянулся от дверей на вылизывающую миску девицу, осклабился и подмигнул.

Шаги затихли. В казарме стояла тишина, те бойцы, кто не был занят на патрулировании и заданиях, отсыпались или ушли в город, пользуясь светлым временем.

Рамиро сел на кровать и обнаружил, что распоротое одеяло было его. Интересно, что скажет на это кастелян? Пошарив под подушкой и не найдя «Песен синего дракона», Рамиро расстроился еще больше. Чертов принц, даже не подумал вернуть книгу. Вот и верь после этого лавенжьему слову. День расскандалится, когда узнает, что идиот Илен не сохранил его подарок.

Впрочем, где теперь дорогой друг Денечка…

Все-таки надо… ну, если не позвонить, то письмо написать. А вот Кресте надо позвонить. И Ларе надо позвонить. Как они там? Для этого даже не нужно идти на телеграф, только в комендатуру, на второй этаж.

Звякнуло — это Белка бросила на пол завязанную в узел алюминиевую ложку и с радостным мяуканьем кинулась к двери. Вошел Ньет, а за ним — двое незнакомых найлов в черных шинелях с черно-красными нашивками на рукавах. Люди герцога Астеля.

— Хорошо, что ты тут, — сказал Ньет, отодвигая отирающуюся о него подружку, — Не хотел уезжать, не попрощавшись.

— Куда уезжать? — опешил Рамиро.

— Меня человек Эртао Астель позвал. Проводником. На свой корабль.

— Чего? — Рамиро взглянул на молчаливых найлов, вставших у дверей с непроницаемыми лицами. Они никак не отреагировали на вопрос. Может, не знали альдского.

— Эртао Астель, — терпеливо повторил Ньет, вытаскивая из-под койки брезентовый мешок с лямками. — Он герцог, очень большой человек, у него корабли, много, боевой флот. Ему нужен проводник, он пригласил меня. Я согласился. Пришел за своими вещами и попрощаться. Присмотри, пожалуйста, за Белкой. Ей уже нельзя обратно в море.

— Ты с ума сошел? Ньет, ты к моему отделению приписан, тебя на довольствие поставили, личное оружие выдали, я за тебя лорду Хоссу поручился. Ты человек лорда Хосса, я же тебе объяснял. Ты не можешь просто так взять и уйти. Ты меня подведешь, и сэна Логана подведешь.

Рамиро снова охватило дикое ощущение, что Ньет, Ньере, Каньявера, ученик, племянник и друг — существо абсолютно чуждое, непонятное сейчас и не понимаемое прежде. Он похож на человека, только когда ему это удобно. Прикидывается. Мимикрирует.

— Ньет! Ты же присягу давал, хоть и временную, а теперь хочешь ее нарушить. — Рамиро выложил последний козырь. — Это обман. Ты потеряешь удачу, если пойдешь на обман.

— Я говорил об этом с герцогом, — кивнул фолари. — Он написал лорду Хоссу письмо. Вот. — Вынул из кармана конверт и положил его на свою постель. — Передашь его сэну Логану, хорошо?

Даже издали была четко видна герцогская печать на конверте. Рамиро отвернулся.

Белка, что-то по-беличьи воркуя, вертелась вокруг найлов и пыталась залезть им в карманы. Парни, беспомощно улыбаясь, выгребали на свет облепленный табачной крошкой мусор, в котором Белка деловито шарила.

Рамиро вышелушил из пачки последнюю папиросу, собрался прикурить, но сломал ее неудачно и смял в кулаке вместе с пачкой.

— И куда же ты поведешь герцогские корабли, герой? Поплывете искать дырку, из которой Полночь сыплется?

— Нет такой дырки. — Ньет перехватил горловину мешка длинной петлей и соорудил две рюкзачные лямки. — Мы плывем на Стеклянный Остров, освобождать Авалакха и остальных Старших.

Рамиро онемел и целую минуту сидел на своей койке смирно, с ничего не выражающим лицом. Потом спросил:

— Это не шутка? Герцог так и сказал?

— Совсем не шутка. Герцогу ответила Нальфран. Ну, он так считает. Все равно, другого выхода нет. Люди не справятся с Полночью.

— Но… Как вы туда доплывете? Ты знаешь дорогу?

— Сейчас не знаю. Но узнаю. Я знаю, что я его найду.

— Ну… тебе виднее.

Ньет пристроил мешок на спине и выпрямился.

— Ты отдашь письмо сэну Логану?

— Отдам.

Ньет протянул руку.

— Прощай, Рамиро. Может, свидимся еще.

Рамиро стиснул зубы и заставил себя пожать фоларийскую пятерню. Не надо привлекать внимание найлов недружелюбными действиями.

Ньет пошел к двери и Белка повисла у него на локте.

— Тебе надо остаться. Надо остаться, Белочка. Иди к Рамиро.

Девчонка заскулила, она всегда отчаянно скулила, когда Ньет уходил. Найлы, вместо того, чтобы прикрикнуть, принялись в два голоса ее уговаривать и в четыре руки оглаживать, как собаку. Белка, почуяв слабину, взвыла.

— Рамиро, позови ее. Позови, пусть к тебе подойдет.

— Когда она меня слушала?..

Рамиро комкал папиросную пачку и дожидался, когда они свалят. Беличий плач доносился уже из коридора. Бедняжка теперь не меньше часа будет сидеть под дверью и рыдать, потом устанет и заснет, и ее можно будет перенести в комнату.

Рамиро подождал еще немного, потом встал, вышел и зашагал по коридору. Но не к выходу, где плакала Белка, а в обратную сторону, к лестнице. Прыгая через ступеньки, взлетел на второй этаж. В комендантскую, к телефону.

Приемную не закрывали, оставляя к телефону круглосуточный доступ. Сейчас тут даже секретаря не было. Черт, дверь не запиралась, вернее, запиралась только на ключ, а где этот ключ?.. Даже на стул ее не закроешь, выпадет из ручки-рычага. Рамиро просто прикрыл створку, пересек комнату и снял трубку с висящего на стене телефона. По памяти набрал код связи с операционисткой.

— Девушка? — обнял трубку ладонью, стараясь не повышать голос. — Девушка, соедините пожалуйста, с Катандераной, восемнадцать, два ноля, тридцать шесть. Да, это управление цензуры. Добавочный семь четырнадцать. Срочно! Але! Але! Господина Дня пожалуйста к телефону. Чрезвычайные известия из Химеры. Неважно, кто спрашивает… ах, вы узнали. Ах, он в командировке. Слушайте, молодой человек, если День не хочет подходить, то передайте ему слово в слово… найлы идут на Стеклянный Остров, освобождать своих богов. Флот герцога Эртао Астеля…

Как отворилась дверь Рамиро не услышал, но удар почувствовал — тупой и вроде бы несильный. Повернуться почему-то не смог, в глазах вспыхнуло, а потом стало темно.

Глава 27

Щелкнул замок, Рамиро отвернулся от круглого окна-иллюминатора, за которым бесновался ледяной ливень. День неотличим от ночи, а небо от моря, уши наполняет неустанный гул моторов, корабль качает, в стекло хлещут и хлещут струи воды и ледяное крошево.

В каюту протиснулся Ньет с подносом в руках. На подносе алюминиевые миски, кусок хлеба, чай в подстаканнике.

— Спасибо, что соизволил навестить, — буркнул Рамиро.

До этого его посещал только матрос-найл, не знавший альдского.

— Не мог раньше, — Ньет водрузил поднос на откидной столик и немедленно подхватил стакан, чтобы не расплескалось. — Искали направление. Нам не в Полночь надо, а совсем в другое место. Аранон, правда, говорит, что можно и через Полночь, но никто туда не хочет. Держи, — сунул стакан Рамиро.

Тот взял обеими руками горячий подстаканник. В бурой парящей жидкости дребезжала ложечка.

— И Аранон с вами? Может, герцог еще и бабушек музейных с собой взял?

— Бабушек не взял, — Ньет плюхнулся на соседнюю пустую койку. — Только Аранона.

— Хороши мореплаватели, — буркнул Рамиро, отпивая чересчур сладкий, пахнущий веником чай. — Могучий найльский флот, ведомый музейным дворником и фоларенком из Катандераны. Герцог ваш реально спятил, что бросил Химеру и понесся неведомо куда с такими навигаторами.

— Он в отчаянии. — Ньет потряс головой, и Рамиро разглядел, что волосы у него мокрые. — Мы — его последняя надежда. Знаешь, — он подался вперед, заглядывая Рамиро в глаза, — Я ведь с самой Катандераны стремился туда, к Стеклянному Острову. Может, я тогда еще не знал, но чувствовал, что в итоге придется на Остров плыть. Не рыскать по морям, не тыкаться вслепую, не звать тех, кто старше… взрослых, чтоб они за меня все сделали, а самому уже… ты чего не ешь?

— Тошнит, — буркнул Рамиро, отставляя стакан. — Сотрясуха, похоже. Кто-то из вас крепко меня приложил.

— Иначе тебя пришлось бы убить, — сказал Ньет виновато. — Ты же кинулся звонить этому своему…

— Я сплоховал. Надо было дождаться, когда вы наверняка уйдете.

— Нет. Это я сплоховал, надо было мне молчать. Меня предупреждали, чтоб я не говорил, куда мы плывем, но я подумал, ты вправе знать. Но что ты побежишь звонить этому своему… я не подумал.

— Зато эти двое с тобой подумали. Он все-таки знали альдский?

— Нет, они на выходе меня спросили, что я тебе сказал… И мы вернулись, а ты уже в комендатуре.

Интересно, подумал Рамиро, передаст секретарь Денечке мои слова, или отмахнется? А если передаст — что подумает День? Что это шутка такая?

— И что? — Рамиро тоскливо поглядел в миски. Рыбный суп и макароны с тушенкой — тоже самое, чем их кормили в казарме ОДВФ. — Вы с Араноном нашли направление?

— Нашли. Пришлось спускаться в воду, — Ньет снова встряхнул волосами. — С компасом. Приходится часто нырять, каждый час. Белка тоже ныряет, хотя я сперва не хотел, чтоб она в воду совалась.

— Ты ее все-таки взял с собой?

— А куда ее девать? Пришлось.

— Вилю мог бы оставить. Он детей любит.

— Неет. Виль хороший, но он мне никто, а ты — мой человек. Тебе бы оставил. Больше никому.

— Вот спасибо, — скривился Рамиро. — А Аранон как ищет направление? Принюхивается к ветру?

Ньет стянул с подноса кусок хлеба и принялся ковырять корку.

— Ну… он пока никак. Он советы дает.

— Что через Полночь можно плыть, например?

— Это он предложил мне нырнуть с компасом.

— Обалдеть, какой мудрый совет.

Помолчали. Ньет грыз хлеб, Рамиро перебирал папиросы в измятой пачке. Папиросы ему отжалел неразговорчивый матрос, они были без фильтра и из такого чудовищного табака, что лучше сразу засунуть в рот измазанную мазутом тряпку и поджечь. Рамиро вздохнул, взглянул в иллюминатор. Вода, полная ледяного крошева, бросалась на стекло.

— Тебе надо поесть, — сказал Ньет.

— Не. Блевать в качающемся сортире — то еще удовольствие. Отнеси назад, чтоб не пропало. Или сам съешь.

— И съем, — сказал Ньет.

И подвинул к себе миску с супом.

— Не то, чтобы я рвался на палубу, — Рамиро лег на тощую подушку, чтобы не видеть уплетающего его обед фолари. — Но в целом — что герцог собирается со мной делать?

— Ничего. Посидишь тут взаперти и все. Пока мы не вернемся.

Лежа ухом в подушку, Рамиро отчетливо слышал гул и рокот двигателей, ощущал вибрацию корпуса. Какая же махина! Он не видел корабля, но чувствовал — махина.

— Это флагман, как я понимаю? Как называется?

— Линкор «Гвимейр». Гвимейр — это старое название Химеры, так Аранон говорит.

— Конечно, он все знает, он же музейный сторож. А кроме линкора? Герцог забрал весь свой флот из Химеры?

— Нет, не весь. С нами еще два линкора, «Мерл» и «Лаэ Эннель», четыре крейсера, пять эсминцев, пять подводных лодок, и еще вспомогательные суда, сторожевые катера, я не считал, сколько.

— Подводные лодки? — удивился Рамиро. — Откуда?

— Леутские! Это был конвой транспортов с горючим, которые Леута предоставила герцогу Эртао.

— Герцог помирился с Найгоном? Ничего себе!

— Когда Леута узнала, что герцог плывет освобождать Авалакха, они сразу поддержали и присоединились. Теперь у герцога есть и топливо, и подводные лодки.

— Все найлы ненормальные. А леутцы — убежденные психи. — Рамиро помолчал, осознавая масштаб авантюры. — И всю эту армию ведешь ты.

— И Белка. Она поняла, что мы ищем, и теперь может заменять меня. Ненадолго, и я проверяю, конечно…

— И в данный момент тебя заменяет?

— Ага. Чай допивать будешь?

— Нет, пей.

Опять помолчали. Рамиро слушал гул двигателей, хлесткие удары воды о стекло, звяканье посуды и гулкие глотки. Ньет откашлялся.

— Я бы хотел, — сказал он неуверенно, — я бы хотел, чтобы ты был с нами, Рамиро. Когда мы высадимся на Остров. Мы же с тобой ходили в рейды, помнишь? На заводе, помнишь?

— Ну, помню, — Рамиро поморщился.

— С тобой я чувствую себя уверенно. Ты всегда знаешь, куда идти, куда стрелять.

— И с другим командиром научишься. Невелика наука.

— Я бы хотел с тобой.

А я бы хотел сидеть в своей мастерской и рисовать картинки. И не слышать ни о какой Полночи. И чтоб Десире была жива. И чтобы День позвонил и сказал: «Ну-у? Я слышал, у вас, дакини, принято обмывать законченную работу? Как насчет „Селестиаль“? Там недурная кухня».

— Со мной не получится теперь. Вы идете против Дара, а я — дарец, если тебе это что-то говорит.

— Мы идем против альфаров. Не против людей. Не против Дара.

— Альфары — наши союзники. Они пришли нам на помощь, когда была нужда. Теперь наша очередь встать за них. Кто бы на них не напал.

— Рамиро, ты же сам говорил, тебя… это… депортировали.

— И что? Я не поменял ни национальности, ни гражданства. Кроме того, я давал присягу лорду Хоссу. Временную, но ее никто не отменял. Точно такую же присягу и ты давал, Ньет, если помнишь. Слова были сказаны, обещания даны.

Ньет помолчал, потом фыркнул:

— Если б я был полуночным, меня б, наверное, уже разорвало в клочья.

— Лучше скажи, что, когда присягал, держал в кармане шиш. Или ножки крестиком.

— Что? — Ньет не понял.

Рамиро выдохнул. Вдохнул. Раз и еще раз.

— Ничего. Ньет, ты вообще понимаешь, что есть такая вещь — ответственность? За свои слова, за свои дела, за людей, которые тебе поверили? Ты знаешь, что для человека означает присяга? По-моему, ты ничего этого не знаешь.

И знать не хочешь.

— Ты сердишься на меня.

Ньет отодвинулся от стола, и теперь Рамиро мог его видеть. Ньет насупился и смотрел исподлобья.

— Да нет, — сказал Рамиро. — Не сержусь. Ты же не человек. Ты всего лишь фолари. Пена на прибрежном песке. Какой дурак будет сердиться на пену.

— И что же мне теперь по-твоему делать? Бросить герцога и вернуться в казарму?

— Ни в коем случае. Хоть герцога не подводи.

Ньет обнял себя за плечи. Глаза его посверкивали из-под упавшей челки.

— У нас, у фолари, — сказал он, — нет гражданства. Текучие воды, где мы жили всегда, нам не принадлежат. У нас нет машин, нет кораблей, нет подводных лодок, нас не собрать в армию, мы не можем защитить сами себя. Однако, мы хотим жить, а не исчезать, как сейчас. Для этого нам надо проснуться, осознать себя, хотя бы некоторой своей частью. У фолари ничего нет, никого нет, есть только я — и Старшие, которых надо освободить. А пока они не освобождены — есть только я. Так с самого начала было, Рамиро. И ты это знаешь.

Это правда, думал Рамиро, глядя на широкоплечего, жилистого парня напротив. Еще в мае он выглядел как худосочный подросток, которому едва-едва исполнилось пятнадцать. А сейчас это был совершенно взрослый, ладный, хорошо сложенный парень лет двадцати трех.

И он прав. Все то время, что Рамиро знал его — и полгода не прошло, а кажется- полжизни — Ньета заботило одно. Чудом проснувшийся сам, он упорно искал способ разбудить остальных своих соплеменников, а все другое — театр, Десире, совместные рейды против Полночи, сам Рамиро — все это было постольку поскольку.

Что ж, наверное, каждый, осененный благородной целью, считает, что она оправдывает средства. Герцог Астель вон такой же…

— Я смотрю, ты уже на Нальфран махнул рукой.

— Мне она не отзывается, и я делаю, что могу без нее, — пожал плечами Ньет. — Если герцогу она ответила, то и замечательно.

— А если ваш Авалакх не захочет вылезать из клетки, что ты будешь делать? Встанешь за него?

— Это вряд ли. Что откажется вылезать из клетки. В клетке никто добровольно сидеть не будет.

Рамиро только хмыкнул.

— Вот ты, — Ньет ткнул в него пальцем. — Ты сидел в тюрьме, хорошо тебе там было?

— Не поверишь — хорошо.

— А чего тогда не остался?

— Так вытолкали взашей.

Ньет недоверчиво нахмурился.

— Врешь. Не остался ты бы там навсегда по своей воле.

Рамиро снова хмыкнул.

— Ладно. Не остался бы, конечно. И Авалакх ваш не останется, если он еще в своем уме. Наверное, совсем озверел взаперти.

— Вот и помоги его освободить!

— Вы и без меня справитесь. Слушай, мне твой Авалакх — никто, а дролери — очень даже кто.

— Особенно этот… златорогий твой.

— Если тебе легче думать, что я предупредил дролери из личных симпатий — думай. Мне без разницы.

Дверь, скрежетнула, отворилась, засунулся матрос в черной мокрой куртке из чертовой кожи, не глядя на Рамиро, что-то хрипло прокаркал Ньету. Тот ответил по найльски, встал, посмотрел на Рамиро.

— Мне пора. Хочешь выйти наружу?

— Чтоб немедленно промокнуть? — Хотя на свежем воздухе голова, может, поутихнет. — Хочу. Меня выпустят?

— Герцог сказал, что если ты дашь слово не вредить нам, то сможешь свободно ходить по кораблю. — Ньет помолчал, потом проговорил тоном ниже: — Он мне так и сказал. Не надейся, сказал, что твой альд пойдет с нами. И без разницы, что он не рыцарь.

— Все верно герцог сказал. Что до меня — вредить я вам не буду, вы в своем праве.

Ньет что-то буркнул матросу, тот, хмурясь, быстро оглядел Рамиро и убрался.

Может, кто-нибудь из офицеров поделится нормальным табаком. От этого выворачивало с первой же затяжки.

Вернулся матрос, бросил Рамиро на руки плащ из чертовой кожи и зюйд-вестку. Ньет ушел с матросом, и Рамиро побрел по коридору им вслед, придерживаясь за стену. Когда лежишь, не так чувствуется качка.

В коридорах пахло железом и машинным маслом. Повсюду гудели вентиляторы. Через овальную дверь Рамиро прошел в полутемное помещение, где на круглой платформе стояло закутанное в чехол орудие, выставившее ствол в амбразуру, за борт. Брезент плотно закрывал амбразуру, но в щели свистел ветер, по орудийному стволу стекали капли, пятная серый чехол. Сам брезент обледенел и гремел на ветру, как лист жести. Здесь было очень холодно. Рамиро окликнули — недовольный найл показывал ему рукой — мол, проваливай. Рамиро не стал спорить.

А качка явно усилилась. Рамиро мотало от стены к стене, прикладывая к переборкам, приходилось останавливаться и стоять, закрыв глаза и держась за что-нибудь, аккуратно сглатывая. Интересно, как Ньет умудряется передвигаться, он хоть и ловкий парень, но тут, как ни берегись, к железке приложит.

Рамиро заблудился. Бесконечный лабиринт сходней, дверей, коридоров, подпалубных конструкций, мастерских, орудийных башен, телефонных проводов, новых коридоров, железных лесенок, кабелей, люков, снова нескончаемый ряд кают. Ни один встречный найл его не понимал — или делал вид, что не понимает. Все куда-то спешили с суровым неприступным видом, а Ньет давно сгинул в недрах этого муравейника.

Рамиро принялся читать надписи на дверях. Современный найлерт, как и альдский, как и множество других языков, использовал буквы драконидского алфавита, и можно было не только прочитать надпись (хотя, скорее всего, неправильно), но и в некоторых случаях отгадать смысл, например, если использовались слова вроде «радио» или «телефон». Эти надписи, по крайней мере, позволяли не врываться в радиорубку, потому что Рамиро, в поисках выхода, открывал все двери подряд.

Наконец, дверь с таинственной надписью «ХЮЩО-86» вывела Рамиро наружу.

Его немедленно окатило колючими брызгами, ветер хлестнул по лицу, а ноги поехали по обледеневшей палубе, хоть она и была сделана из рифленого железа. Рамиро схватился за натянутый у борта металлический трос. Этак и вывалиться недолго! Море дыбилось и ревело, перемешивая воду и воздух, все ходило ходуном.

А Ньет и Белка каждый час спускаются — туда?

Рамиро лихорадочно пошарил по карманам найльского плаща и нашел перчатки. Слава богу, потому что голыми руками за обледеневший трос долго не удержишься. Осторожно ступая, он двинулся в сторону, где клубящуюся тьму разрезал луч прожектора, вроде бы на нос, хотя пропасть знает, где тут нос.

Второй этаж решетчатой палубы над головой разомкнулся, Рамиро увидел возносящуюся вверх массивную башню с многоярусными надстройками. Остро блестели ряды орудийных стволов, мачты, антенны, качающиеся провода, прожектора окружало гало, широкое в густом от водяной взвеси воздухе. Он заметил людей, карабкающихся по надстройкам, мимо пробежали два матроса, чуть ли не оттолкнув Рамиро с дороги. Кто-то, перекрикивая шум моторов, орал в громкоговоритель.

У борта, между двух горбатых махин — орудийных установок — стояли люди, несколько человек, вроде бы офицеры. Пока Рамиро добирался до них, двое, склонившись над бортом — оказалось, там висел веревочный трап — помогли подняться и перелезть через леер еще одному, практически голому — Ньету? На него накинули плащ, сунули в руки пластиковую чашку с чем-то дымящимся из термоса. Вокруг крутилась тонконогая фигурка в огромной не по росту куртке — Белка.

Один из офицеров — Рамиро узнал герцога — обратился к нему с вопросом, Ньет покачал мокрой головой. Потом выпростал из плаща руку с компасом на ремешке. Герцог, хмурясь, глядел на компас. Потом перевел взгляд на подошедшего Рамиро.

— Господин альд, — сказал он, — приветствую. Рад, что вы выбрались на воздух.

— Здравствуйте, герцог. Спасибо, что разрешили выходить из каюты. Сколько мы уже плывем?

— Четвертый день, если часы не врали.

— А что, могут врать?

— Приборы врут уже некоторое время. Посмотрите на компас. Хорошо, что рация пока работает.

Рамиро взглянул на руку Ньета — подсвеченная фосфором стрелка плясала и кружилась, как безумная. Где север, где юг?

Белка радостно чирикнула и кинулась обнимать Рамиро.

— Скажу больше, — Ньет тряхнул головой, откидывая со лба прилипшие волосы, — Мы уже несколько часов никуда не плывем.

— Ты точно уверен? — спросил герцог.

— Точно. В прошлый раз я сомневался, теперь точно уверен. Мы месим одну и туже воду, на одном месте.

— Машины работают, тратят горючее, но никуда не движутся, — герцог покачал головой. — Слышишь, Аранон?

Белоголовый дворник стоял тут же, скрестив на груди руки и жуя неизменную зубочистку.

— Почему я не удивлен, — хмыкнул он, криво улыбнувшись Рамиро.

— То есть, ты этого ждал? — нахмурился герцог.

— Ты что ж, думал, Мертвое море так просто переплюнуть можно? Только потому, что ты, гордый герцог Астель, приделал к своей большой железной лодке мотор? — старик отдернул рукав и показал Рамиро его собственные часы, — Глянь, как пляшет, — минутная стрелка бегала по кругу, наматывая несуществующее — или существующее — время, — Я их, между прочим, последний раз заводил еще в Химере, должны давно стоять. А они живут своей жизнью.

Белка, мурлыкая, засунула руку Рамиро в карман. Рамиро прижал девчонку к себе и укрыл полой плаща, хотя знал, что фоларица вряд ли мерзнет на ледяном ветру.

— Я знаю, куда плыть, — сказал Ньет. — Но что делать с машинами — не знаю.

— Здесь какой-то барьер? Мы можем его обойти? — спросил герцог.

— Не знаю… давайте попробуем…

— Слушай, Аранон, — сказал Рамиро, — А ты-то чего поехал на железной лодке с мотором? Ты тут что, вроде журналиста? Лучше б вы, герцог, Вильфрема Элспену взяли, от него пользы больше.

Дворник засмеялся, зубочистка выпала.

— Ну, ну, так уж и больше. Я не просто пассажир. Я — носитель воли Нальфран.

— Да ну? И что же теперь, по мнению Нальфран, должен делать герцог?

Старик воздел палец и значительно потряс им.

— Как что? Слушаться маму! — Все уставились на дворника, явно подозревая, что он малость рехнулся. Дворник фыркнул, потом отступил на шаг, — Сейчас, сейчас, постойте тут, мама все сделает.

И, ловко балансируя на скользкой палубе, побежал к башне с надстройками.

Рамиро, Ньет, герцог со своими людьми и даже Белка с удивлением смотрели, как Аранон в развевающемся плаще карабкается по металлическим лесенкам все выше и выше, а ледяные шквалы хлещут его, треплют, и норовят сорвать прочь, как последний листок с дерева.

Ну вот этого нам еще не хватало, думал Рамиро. Сейчас этот псих с верхотуры ка-а-ак сиганет!

Аранон залез очень высоко, выше надстроек, даже выше прожекторов, на последнее перекрестье металлической мачты, отмеченной красным огоньком. И там, на этом перекрестье, вдруг расцвела золотая вспышка.

Сделалось светлее, будто солнце взошло. Низкое пение бронзы, словно разом ударили в десяток колоколов, перекрыло рев волн и завывания ветра. В клубящемся мраке распахнулись крылья, огромные, это даже снизу было видно, сверкающие, разом собравшие и отразившие весь электрический свет, как гигантское зеркало. Между крыл выгнулась золотая фигура, определенно женская, с распахнутыми руками и нагой грудью, а ноги ее, от бедер и ниже, были двумя змеиными хвостами, свивающими медленные маслянисто-блестящие кольца. Запрокинутого лица почти не было видно в черном пламени бьющихся на ветру волос.

— Нальфран, — прошептал Ньет, — как же я ее не почуял? Это же сама Нальфран. Она все время была с нами.

Рамиро промолчал, некстати вспомнив свои часы.

Белка повернулась под плащом и прижалась к Рамиро сырой колючей спиной, счастливо глядя вверх. Мокрые холоднющие белкины волосы немедленно полезли в рот и нос.

Что-то вокруг менялось. Рамиро чувствовал это — а он никогда не отличался особой эмпатией, и если уж его пробрало…

— Герцог Эртао, — хрипло сказал Ньет. — Мы плывем. Мы движемся вперед.

— Пропасть, Лавенг, от тебя всю дорогу одни неприятности, — тоскливо сказал Комрак.

— Если ты не заметил, я тебя с собой не тащил, — огрызнулся принц. — Ты сам сюда влез. Сиди тут теперь и мерзни. Обледеневай! О, Господи, я только хотел спокойно доплыть до Полночи! Один! Чтобы у меня не зудел над ухом клятый найл. Но нет! Он тут и он зудит! Ты дашь мне сдохнуть?

Вокруг лодки простиралась безмолвная тишь, темень. Пологие волны длинно перекатывали суденышко по своим спинам, то и дело заплескивая через борт и в пробитую локтем дыру. У Энери вымокли ноги и зуб на зуб не попадал от холода. Голоса вязли в сыром тумане, найл еле виднелся на корме темным силуэтом. В полуночном зрении он, наверное, полыхал бы, как факел, но у Энери не было никакого желания смотреть на чертова Комрака ни полуночным зрением, ни обычным.

— Глаза бы мои на тебя не глядели, — в сердцах сказал принц.

— Ты еще что-то тут видишь? С ума сойти, — Комрак завозился в темноте, похлопал себя по карманам. — И спички промокли. Ну, отлично.

— Курить вредно.

Энери снова выругался про себя. Он рассчитывал спокойно лежать в лодке, погружаясь в забытье, глядя на кружащиеся над головой созвездия и фосфорные сполохи северного сияния. А теперь едва осталось места, чтобы сесть!

— Так… где мы, — кашлянув, спросил Комрак, прекратив чиркать бесполезными спичками. — Это какое-то полуночное колдовство?

— Там, куда тебе совершенно не нужно, — буркнул принц. От холода его охватило какое-то тупое безразличие.

— Мы…в Море мертвых?

— Не знаю. Теперь уже ничего не знаю. Но думаю, что скоро будем, мертвее не бывает.

Комрак помолчал, потом судя по всему стал крошить папиросу и нюхать мокрый табак — до ноздрей принца донесся едкий сильный запах. Найл не проклинал его, не жаловался, просто молчал. Все они такие. Фаталисты. Занесло в Море мертвых, так сиди, не кукарекай. Энери прикрыл глаза. Мокрые волосы стали жесткими от холода. Он отстраненно попробовал пошевелить пальцами, с руками пока было все в порядке, а вот губы онемели. Запах табака приблизился, лодка качнулась. Найл перебрался к нему, осторожно устроился рядом, накрыл принца широченной, как плащ, шинелью. Сырое сукно остро пахло солью, йодом и чем-то кислым.

— Глупости, — пробормотал Энери, не открывая глаз. — Все равно сдохнем.

Найл ничего не ответил.

Лодку качало и качало, на бесконечной и безвременной зыби, их окружил ледяной туман, в темноте свивались и развивались седоватые щупальца. Первая же волна перевернула бы лодку, но волн здесь не было. И ветра. И берега. Бескрайнее полотно моря простиралось во все стороны, молчаливое, соленое, с тайным зеленоватым свечением из-под волн. Мертвое.

— Я слышал, в этих местах лед бывает под водой…светится зеленым. Целые глыбищи. Кто увидит, тому удачи семь лет не будет.

— Семь лет. Ну ты оптимист, — Энери натянул полу шинели до самого носа. От твердого бока найла исходило слабое тепло.

Зеленое, голубоватое свечение из-под черной воды. Это полуночные воды просачиваются в серединный мир и замерзают на немыслимой глубине, там где предметы не знают своих цветов. А потом лед отрывается и медленно-медленно всплывает на поверхность. Медленно, среди пения мириадов пузырьков воздуха. Наверх и наверх… Или это звенит в ушах. Лодка тошнотно качается, не двигаясь, и холод подбирается к самому сердцу. К ножу, засевшему в груди.

Энери вздрогнул и открыл глаза, но увидел лишь тьму. Такую, что заливалась в ноздри и уши. Густую, непроглядную. В этой тьме кто-то был. Чуждое присутствие, отдающееся горячими толчками в солнечном сплетении и холодом в висках.

Альм.

Или я просто умираю.

Присутствие длилось и длилось, запредельное, выматывающее душу, непереносимое. Словно бы кто-то светил прожектором прямо в голову и свет от этого инвертировался, стал черным.

Я просто ищу своего родича, хотел сказать Энери, но губы не слушались, их и не было. Были только чернота и молчаливое Присутствие.

Я ищу его! Мне нужно в Полночь! Энери мучительно проталкивал себя через мясорубку собственного глохнущего сознания, пытаясь докричаться до этого…что такое альмы, никто не знал. Я ищу! Я Анарен Лавенг!

Темнота вздохнула и расступилась. Энери вздрогнул, открыл глаза на самом деле. Над ним в густо-синем, лазурном, совсем не северном небе, медленно вращались незнакомые созвездия, звезды вспыхивали, угасая. Наступало утро. Теплый, с привкусом песка и пыли ветер плыл над лодкой. Комрак, измученный холодом, мирно спал сидя, уронив тяжелую голову на грудь. На его подбородке пробивалась щетина.

Энери сморгнул, облизал потрескавшиеся губы, чувствуя странный железный привкус. У него были ледяные — мокрые — ноги, а лицо уже согрелось. И внутри было холодно. А хуже всего оказалось ясное понимание, что Алисана в Полночи нет. Привиделся ему альм в бреду, или приходил на самом деле — ощущение было таким четким, что было равно знанию.

Мучительно хотелось есть, подводило живот. Анарен выбрался из-под своей половины шинели, перегнулся, глядя за борт. Другие воды. Другое море. Без берега.

Умирать быстро — от холода, или медленно — от голода и жажды, разницы особой нет. И дело не сделано. Альм знал, что принцу не надо в Полночь, и вытолкнул лодку… куда-то. Что ему стоит. И в здешних водах, в отличие от тех, других, ледяных, отчетливо ощущалось течение. Оно куда-то несло и лодку, и спящего найла и Анарена, бессмысленно глядевшего на светлую гладь моря. А потом он увидел лицо.

Лицо поднималось к нему из этой светлой глубины, из волн таких ласковых и теплых, какими они могут быть только на юге. Ни клочка тумана не нашлось, чтобы скрыть его очертания — смуглую кожу, широко распахнутые лиловые глаза, обведенные синими тенями ресниц, серебристую чешую на плечах. Невозможные эти, синие, кобальтовые нурранские волосы, длинные-длинные, дымными прядями расходящиеся в воде. И дальше — медленным движением к свету, как со дна памяти — смуглые раскинутые руки, и очертания ребер, схваченных костяными, резными чешуями, юношеский впалый живот… а потом плавный поворот и дальше — изумруды и бронза, перламутр, лиловые, густые тени чешуй, радуга плавников, трепещущих, полупрозрачных. Шипы на спине и локтях, костяные, блистающие лезвия. Получеловек- полудракон.

Мигеле.

Анарен, не помня себя, поднялся, шагнул вперед, лодка опасно шатнулась. Лиловые глаза смотрели на него бессмысленно и сонно, не узнавая. В них не было ни тени разума.

Создание, бывшее когда то Мигеле Нурраном — а Энери вспомнил его так живо и ясно, что резануло сердце и вмиг разлетелись все стеклянные стены, что он выстроил за долгие века вокруг своего предательства — не узнало его и, значит, не могло простить. Никогда.

Летта бы простила, Анарен знал. Это не она держала его здесь, в круге земном, бесконечно возвращая в мир, до краев заполненный чувством вины.

— Нурран, — он позвал, и негромкий, срывающийся голос прозвучал здесь странно и нелепо. Жалко.

Фолари, встревоженный непривычными звуками, нырнул, протащив под поверхностью моря все свои блистающие шипы, и радужные одеяния плавников, и бесконечный хвост, потом высунулся недалеко от носа лодки. Безупречно вырезанные губы приоткрылись и за ними мелькнули зубы, острые, млечно-белые, изогнутые, как рыбацкие иглы.

— Мигеле. Нурран… ну прости меня, — просипел Энери. — Я… прошу прощения. Мне жаль!

Морское создание медленно нарезало круги вокруг лодки, поворачиваясь то на бок, то на спину. не сводя с принца немигающих глаз. Волны качали его сонно и плавно, словно вздыхая. Солнце всходило над морем и никак не могло взойти. Вечное утро. Вечное забвение.

— Мигеле! Мать твою! Я! — Анарен наконец заорал, грязно выругался, голос сорвался. — Я прошу у тебя прощения! Прости меня! Сволочь ты этакая! Рыба безмозглая, паршивая! Я виноват перед тобой! Это я, я сдал тебя отцу! И еще раз бы сдал, гаденыша! Что ты на меня таращишься? Где ж твои песенки, а? Сука! Подонок!

Он выкрикивал самые грязные ругательства, которые мог вспомнить, разрушая розовую тишину над морем, пытаясь осквернить ее и разломать, чтобы хоть как-то достучаться до того, кто плавал в этих водах уже много столетий. Совершенный, прекрасный, не имеющий ни души, ни разума. Недосягаемый.

Анарен не услышал, как проснулся Комрак и долго, молча смотрел на зареванного и встрепанного принца, который выкрикивал бессмысленные угрозы и слова покаяния пустому, равнодушному, серебряному морю.

Глава 28

Он медленно пробирался среди солнечных пятен и зеленых побегов, лес вокруг города Изгнанника был светлый, редкий. Деревья росли привольно, никто не убирал отсюда замшелые поваленные стволы, с земли пробивалась молодая поросль, а высоко над головой шумели темные листья. Еще лес был странный. У корней бука копошился какой-то то ли зверек, то ли птица — Сэнни пригляделся и увидел, что это толстенький корявый альраун с торчащим из сморщенной головенки пучком листьев. Он медленно возился и покручивался, выкапывая себя из сухой лесной почвы и пожелтевшей хвои.

Сумерки…

Сэнни затаил дыхание и, осторожно ступая, обошел это место как можно дальше. Раскричится еще — глаза вытекут…

Обнаружив, что его соседка по заточению исчезла, Алисан сначала забеспокоился, а потом напрочь забыл о ней. Это место навевало такое спокойствие и умиротворение, что он почти позабыл даже свое имя. Заскучав в одиночестве, он стал гулять по городу, исследуя его дома и маленькие, заросшие георгинами и закрасневшими виноградными лозами, площади с пустыми чашами фонтанов. По пустым улицам деловито шмыгали лисы. Алисан однажды пошел за одной из любопытства и отыскал старую кузницу — она казалась обжитой, в отличие от остальных зданий. Словно бы в ней текло время, а во всем городе — нет. Потрескавшаяся побелка на стенах, закопченный потолок, дверь набухла и слегка перекосилась. Водосточная труба, разломившаяся когда-то, была аккуратно подвязана проволокой. У остывшего столетия назад горна лежали кузнечные инструменты — на высохшей ломкой тряпке, смазанные, чистые. Хозяина не было, зато в деревянном ящике нашлись наконечники для стрел. Алисан тряхнул стариной и сделал себе лук, не идеальный, но хороший, дальнобойный. На следующий же день подстрелил косулю — надоело с помощью кота ловить перепелок и кроликов, к тому же, кот был идиот и часто съедал все сам. Рыба тоже наскучила.

Лес сегодня казался полупустым, только покрикивали невидимые в листве птицы. Алисан миновал смешанную его часть, вышел на высокий меловой откос, обломанный когда-то ледником. На обрыве росли редкие сосны, мел белыми проплешинами прорывался из под наносного слоя земли, в опавшей листве сидела семейка рыжиков. Далеко внизу текла река. Алисан залюбовался, потом прислушался — за его спиной, среди сосен, послышался быстрый топот. Он обернулся, вскинув лук, мелькнула маленькая, с косулю, тень.

Олень, но мелкий, толку его стрелять — ни мяса, ни шкуры. Пронесся мимо, темный от пота, тяжело поводя боками, потом споткнулся, едва не полетев кувырком, остановился, посмотрел на человека, опустившего оружие. Бежит откуда-то издалека, почти загнал себя. От какой беды он спасается?

Следом за оленем на прогалину выбежала собака, белая, остроухая, похожая на сумеречных дролерийских гончих. Бежала она как-то странно, деревянно переставляя ноги, голова свернута набок, язык выкачен, но не мотается розовой тряпкой, как у живого уставшего пса, а словно бы окоченел. Шерсть на грязных боках всклокочена.

Алисан не думая снова вскинул лук и всадил в собаку стрелу. Попал. Тварь перекувырнулась от удара, попал он хорошо, в шею. Вот только собака — или кто это? — не осталась лежать мертвая на рыжей хвое, а поднялась и снова поковыляла по следу, мотая длинным древком, медленно и непреклонно, словно ее направляла чья-то воля.

Олень смотрел на нее, дрожа, и порывался бежать, но не мог сдвинуться с места — видимо исчерпал себя до конца.

Алисан выстрелил еще раз и еще, собака упорно вставала, брела к маленькому оленю, неостановимо, как в страшном сне, пока очередная стрела не пригвоздила ее к к сосновому стволу. Тварь так и осталась висеть, изломанная, страшная. Время от времени она медленно, с трудом, поднимала голову к боку, пронзенному стрелами и вяло щелкала зубами около древка, словно пытаясь высвободиться.

Алисана продрало холодом. В Сумерках всякое бывает, но эта собака была нездешней. Как ее занесло через границу?

— Ну что же ты, — сказал он оленю, и звук собственного голоса показался ему незнакомым и странным, — так долго он не говорил вслух. — Беги, убегай. Нечего тебе здесь делать.

Животное стояло, отвернувшись, зачарованно смотрело куда-то вглубь леса.

Сосновую рощу озарило млечное, золотое сияние и огромный, белый красавец-олень выступил навстречу маленькому, темному. Корона золотых рогов венчала гордо вскинутую голову, густой мех на грациозной шее казался шелковым, перламутровым.

В сердце принца толкнулось узнавание, потом радость. Он знал это прекрасное создание, пусть в другом облике, но знал — и это был друг. Золоторогий скользнул по нему взглядом вишневых глаз, потом повернулся к мелкому пришельцу. Раздул ноздри, наклонил голову и ударил о землю копытом, угрожая. Мелкий не дрогнул, уперся ногами, тоже опустил голову с несерьезными какими-то, о паре отростков, рожками, тоже забил копытом в землю, раскидывая веточки и лохмотья слежавшейся хвои. Алисан не знал, что делать, как вмешаться, поэтому беспомощно стоял и смотрел на них, собака все еще подергивалась, похожая на худо сделанное чучело, перебирала судорожно вытянутыми лапами.

Маленький олень отважно кинулся на большого, тот прянул вперед, взмах ослепительных рогов, ясно слышимый в тишине хруст, удар — темное тело подлетело в воздух, стукнулось о ствол дерева, упало и осталось лежать, не шевелясь. Белый олень застыл, гневно поводя боками. Кончик правого рога, блистающего, гладкого, как настоящее золото, был отломан.

— День, — прошептал Алисан, не веря своим глазам. — Денечка! Ты что, паскуда, творишь.

Неуловимое преображение — и на месте белого оленя встал золотоволосый дролери, Его щегольской серый костюм казался странным и неуместным здесь, среди сосен и шелеста листьев.

День был бледен, с темными кругами под глазами, будто не спал неделю. Сухие губы обметаны.

— Не стой босиком, простудишься, — сказал он, недовольно оглядев принца с головы до ног.

Алисан только теперь вспомнил, что до сих пор ходит в синей тунике, которую ему отдала королева Марген-Дель Сур. Что он без штанов, босиком, с исцарапанными коленками. Что по краям туники вышиты женские обережные руны, и по талии тоже.

— Бегать одному по лесу, в твоем-то положении, ай-ай-ай, — добавил Денечка странным голосом, оценив смысл вышивки.

— Золоторогий, нашел время издеваться, — вскипел принц. — Как ты меня отыскал?

— Как в сказке про синичку и пастуха коз. Королева Амарела сказала любовнику, любовник сказал дедушке, дедушка сказал Герейну, Герейн сказал мне, а я нашел козу. То есть, извини, тебя.

— Зачем ты оленя убил? Что он тебе сделал? Что вообще, происходит.

— Убил, чтобы ей не достался, — ровным тоном ответил День, мотнув головой себе за плечо. — Паршивец мог бы быть благодарен.

Алисан всмотрелся Дню за спину. Лес сегодня как-то слишком населен. Чересчур. Он испытал смутное недовольство от того, что его уединение, сладкий бесконечный сон, так грубо прервали. Как в старых альдских сказках, где перед смертью или подвигом герою по очереди являлись белый олень, красноухая собака, девушка из холмов.

Девушка стояла среди чешуйчатых стволов, еле различимая в плеске солнечных пятен и игре тени, сама как часть леса — темно-зеленое платье цвета сосновых игл, волосы, красные, как запекшаяся кровь. Безразлично-прекрасное, с острыми чертами, лицо дролери, темные глаза, кожа покрыта переплетающимися синими знаками, напоминающими вышивку на его одежде. В покойно опущеной левой руке — длинный лук. Она могла стоять здесь минуту, час, день — если бы не шевельнулась — Алисан бы ее никогда в жизни не заметил.

Девушка неуловимым движением подняла руку к плечу, еще мгновение — и Дню в сердце нацелена стрела. Алые перья, серебряный наконечник.

— Не препятствуй мне, сумеречный, — ровным голосом сказала девушка. — Отдай мне — мое.

Воздух сгустился и Алисан кожей почувствовал гнев Золоторогого.

— Ты смеешь приказывать мне на моей земле, полуночное отродье! — прошипел День, совершенно по оленьи нагнув голову. — Ты, которая пересекла границу без разрешения.

От дролери исходил ровный ток силы, как ветер, текущий над вершинами. Ветки согнулись от ее порыва, у девушки взметнулись волосы — красным полотнищем. Но она не думала отступать.

— Ты убил моего брата, Киарана мааб Инсатьявля, принца Аркс Малеум! — голос ее поднялся до звона. — Аркс Малеум требует то, что принадлежит ему. Отдай!

Стрела лежала на тетиве неподвижно и на острие ее играл солнечный зайчик.

— Ты еще что-то требуешь, тварь из рода отступников!

Алисан вдруг ощутил приступ гнева. Золоторогий вечно поступал, как ему вздумается, но сейчас в его словах и действиях была неправота.

— День, оставь ее, — прошептал он, не оборачиваясь. — Ты не за тем сюда пришел.

— Заткнись.

— День, отдай ей тело брата. Или я никуда не сдвинусь. Клянусь Невеной, ты меня не уведешь отсюда, если я того не пожелаю. Отступи.

Несколько мгновений висела пустая тишина, потом Золоторогий неохотно кивнул и отошел в сторону. Девушка опустила лук, приблизилась, заглянула Алисану в глаза, сердце его толкнулось, потом забилось неверно — так-так, тук…пауза…так-так…

— Меня зовут Кунла мааб Инсатьявль, — сказала она. — Может быть, когда-нибудь ты захочешь произнести это имя.

Глаза ее были огромными, миндалевидными, темными-темными, как две полыньи.

Слева от Алисана зашипел День, не хуже получной твари.

— Забирай свою падаль и проваливай!

Кунла, подчеркнуто не обращая на него внимания, свистнула. К ней подбежала гнедая лошадь, остановилась неподалеку, страшась незнакомцев. Кунла подняла изломанное тело оленя, приторочила его к седлу, как добычу. Маленькая голова с рожками о трех отростках беспомощно моталась на вялой шее. Под ключицей торчал обломанный кусок золотого рога, испачканный в темной крови.

— Счастливого разрешения, — буркнула вдруг дролерица, проводя лошадь мимо принца и тоже смерив взглядом вышивку на его одежде.

Она легко взлетела в седло и сразу пустила лошадь галопом, не обращая внимания на крутой склон и оставшихся в лесу Алисана и Дня.

— Молодец, — сказал Золоторогий. — В следующий раз давай сразу пустим их в королевские покои.

— Ты ее брата убил! Он тебе ничего не сделал!

— Зато я слишком много для него сделал. Давай, залезай, поехали. Назревает война, хватит тут прохлаждаться, красавица.

— Куда зале… — Сэнни обернулся и осекся — День успел призвать свою фюльгью, которая высилась перед принцем бело-золотой громадой и всем своим видом напоминала о злосчастном пастухе коз, которого, как известно, забодала собственная подопечная.

— Стеклянный Остров, — говорил Ньет, тряся Рамиро за плечо. — Стеклянный Остров. Стеклянный Остров же!

— Где? — Рамиро сел, ошалело крутя головой.

— Мы приплыли, Рамиро, это он!

Ньет поднялся с расстеленного плаща и вытянул руку куда-то вперед. Впереди, похоже, собиралась гроза, темным пятном сгустились тучи, проблескивали молнии.

Рамиро тоже встал. Впервые за долгое время лица его коснулся ветер. Но не освежил, он был похож на ровное давление бесплотной ладони, весьма ощутимое, надо сказать.

Если не считать темнеющего пятна впереди, вокруг царило все то же опалово-серое безвременье, заключившее найльские корабли в лишенную горизонта сферу. В этом коконе, без направления и без движения они провисели… сколько? Сутки? Неделю? Год? Что это было вокруг — Море Мертвых или какое-то другое море?

— Мы бы не доплыли без Нальфран, — Ньет покачал головой, не отводя глаз от прошитой молниями темноты впереди. — Ты даже не представляешь, Рамиро, как мы с герцогом были самонадеяны.

— Нельзя сказать, что вы не приглашали ее поучаствовать.

— Но мы бы, наверное, все равно поплыли, даже без нее.

— Думаешь? А по-моему, вас Аранон обработал. Кстати и правда, объясни мне, как ты не разгадал этот маскарад? Я понимаю, человека обмануть, но тебя-то?..

— Никто никого не обманывал, — Ньет хмыкнул. — Аранон — не Нальфран, Аранон — человек. Не обычный, но…

— Человек? А где ж он тогда?

— Я думал-думал, и понял. В общем, можно было догадаться. Аранон — фульга Нальфран.

— Кто?

— Фульга. Альфары называют это… мм… фюльгья. Фюльгья, слышал о таком?

Рамиро слышал. И даже знал одного… с фюльгьей.

Рамиро подергали за рукав. Белка тоже проснулась и приподнялась, лохматая и взъерошенная.

— Хлеб? — спросила она, — сухарь, печенье? Конфетка? Кушать? Макароны, компот?

— Ого, — обрадовался Рамиро, — Сколько слов сразу! Нас будут кормить?

— Должны. Спущусь в камбуз, может, что дадут.

Ньет ушел, а Белка деловито обшарила карманы рамирова кителя, нашла пачку папирос, подаренных герцогом, была немедленно этих папирос лишена и нахмурилась. Рамиро обратно уселся на плащ — его собственный плащ из чертовой кожи, постеленный на палубе подкладкой вверх.

С тех пор, как «Гвимейр» и остальной герцогский флот в буквальном смысле попали под крыло Нальфран, услуги фолари герцогу больше не требовались. А бурное северное море за бортом постепенно успокоилось, улеглось, потеряло горизонт, погоду, стороны света, время суток и вообще какое-либо время. И даже Ньет не мог точно сказать, движется корабль или парит в опаловой сфере, где нет ни ночи, ни дня. Если бы не Нальфран…

Рамиро покачал головой. Было душно, хоть давление воздуха отчетливо ощущалось. Словно уткнулся лицом в полуспущенный резиновый шарик.

Темный занавес впереди медленно разрастался, в многослойной тьме хороводом плясали молнии. Теперь и Рамиро мог разглядеть за полотнищами мглы — нечто, какую-то клиновидную, обращенную острием вниз форму. Нож? Осколок?

Стеклянный Остров.

Рамиро потер пальцем переносицу, потом пощупал темя. Голова, переставшая было болеть, снова тягомотно ныла. Хотя шишка уже не прощупывалась. Надо бы лечь, пока есть возможность, но когда еще полюбуешься на приближающуюся легенду. Будет время належаться. Вряд ли герцог позволит мне сойти на берег, запрет, небось, в каюте, подумал Рамиро, выбрав папиросу и закуривая.

Вернее, попытавшись закурить — спички гасли одна за другой. Ветер не сдувал пламя — они просто не загорались.

Рамиро оглянулся и посмотрел на фок-мачту, на перекрестье металлических труб, где раскинула крылья Нальфран — совсем как носовая корабельная фигура, только не на носу, а на самой верхотуре, прямо на решетке антенны радара.

Она так и не спускалась вниз за все время их путешествия, только перемещалась с одной мачты на другую, или перелетала на мачты других кораблей, идущих за «Гвимейром».

Сейчас Нальфран взмахивала крыльями на своем железном насесте, но не улетала. Что она будет делать с молниями впереди?

Каждая из молний, похожая на изломанное перевернутое дерево, дребезжала сизо-белым светом, дергалась и приседала — и не исчезала, и не сходила с места. Их было много, ряд за рядом — целый лес дерганных, слепящих, стреляющих ветками опрокинутых деревьев, растущих из туч и втыкающихся в море. От них шел неумолчный зудящий гул и пахло озоном.

Откуда-то вынырнул Ньет, он нес в обеих руках несколько ломтей хлеба, переложенных кусками селедки и пару очищенных луковиц.

— Кок сказал, что не знает, когда будет обед, — Ньет протянул по бутерброду Рамиро и Белке. — Он расстроен, говорит, вода кипит холодная. А газ не горит. И все из рук валится. Обедайте, говорит, всухомятку.

— Спасибо. У меня тоже огонь не зажигается. — Рамиро посмотрел на бутерброд, понял, что ему пока рано думать о еде и отдал свою долю Белке, — Что-то с воздухом происходит, чувствуешь? Кислород будто откачали. Молнии еще эти…

— Это нас встречают. Ты же не думал, что нас пригласят войти, как к себе домой.

— Смотри! — Рамиро сложил губы трубочкой и выдохнул. Дыхание расплылось облачком пара. — Холодает, что ли?

— Да… похоже… — Ньет обеспокоенно поежился, потом замер и прислушался, — там… там что-то с машинами…

— Что?

— Что-то не так.

Металлическая палуба на глазах покрывалась тонким слоем инея.

Фоларица вдруг замычала с набитым ртом и раскашлялась.

— Белка, эй? Белка, ты что, поперхнулась? — Рамиро потянулся постучать ее по спине, но на хребте вздыбился, прорвав платье, гребень из полупрозрачных игл, а Ньет выгнулся, выронил хлеб и сказал не своим голосом:

— Позови Эртао.

Эхом, с малюсеньким опозданием, вторила ему прокашлявшаяся Белка.

— Без промедления, — медленный, тяжелый, вибрирующий голос доносился будто из двух разнесенных приемников, настроенных на единую волну, — Ты, человек, иди. Я повелеваю. Не пялься, а иди, я говорю тебе, быстро. Позови Эртао сейчас.

Рамиро осознал, что обращаются к нему.

— Эээ, Нальфран? — спросил он, гладя в остекленевшие глаза Ньета.

— Без промедления! — гаркнул Ньет чужим голосом, и Рамиро быстренько поспешил за герцогом.

Он не знал, где на «Гвимейре» рубка, как до нее добраться и там ли герцог, но на счастье почти сразу наткнулся на матроса в кожаном бушлате с откинутым капюшоном.

Принялся втолковывать ему, что Нальфран в лице Ньета требует к себе герцога Эртао, и найл, как ни странно, понял все с первого раза.

Герцог явился стремительно — высоченный, широкоплечий, с обтянутым от усталости смуглым костистым лицом. С ним — капитан «Гвимейра» Юмо Рувин и еще два офицера. Фолари, вытянувшись у фальшборта, смотрели прямо перед собой пустыми, одинаково расширенными глазами.

— Король Эртао, — заговорили они в унисон, — Я могу сломать щит и заставить машины работать, но людям будет худо. Или поворачивай. Выбирайте.

— Да, госпожа, — герцог глядел не на фолари, а, задрав голову, смотрел наверх, на перекрестье мачты, где раскинула крылья богиня. — Мы не повернем. Найлы не отступают.

— Выбери самых крепких, чтобы вести корабли. Остальные пусть желают мне удачи.

— Я понял, госпожа.

— Пусть все, кто не нужен, идут в свои каюты и лягут.

— Да, госпожа.

Рамиро проводил герцога взглядом. Надо же, король. Очевидно, старый король все-таки умер, и Нальфран божественной волей решила упразднить найлские выборы. Разумно.

Ньет отмер и, не сказав ни слова, ласточкой сиганул через обледенелый планшир в воду. Белка прыгнула следом.

— Господин альд, — сказал один из офицеров Астеля, — будьте добры вернуться в каюту. Ланно вас проводит.

Матрос, которому Рамиро объяснял волю Нальфран, кивнул и махнул рукой, предлагая следовать за собой. Очень хорошо, что нашелся провожатый. Дороги назад Рамиро не нашел бы точно.

Пробираясь за найлом по коридорам, он ощутил, как заложило уши и тугим обручем стиснуло виски. Электрические лампы замигали, померкли, да так и остались гореть вполнакала, жидким, иссякающим светом. Рамиро даже глаза протер — показалось, что это не лампы сели, а надвинулась слепота. Найл толкнул какую-то дверь в коридоре и посторонился, пропуская Рамиро — это была его каюта. Что-то сказал — Рамиро не расслышал, в ушах стрекотало от давления. Дверь беззвучно захлопнулась.

Он сел на койку и посмотрел в иллюминатор — там, в исчерна-синей мгле плясали молнии. Голова будто ватой набита. Очень душно и очень холодно.

Все вокруг — и пространство за стеклом и саму каюту — в один момент залила слепящая белая вспышка. Огромное тело корабля содрогнулось, сбивчивое гудение машин, ощущаемое не слухом, а вибрацией, поменяло регистр. Рамиро зажмурился, сжал ладонями виски и открыл рот, почувствовав мерзкую теплоту, щекотно ползущую по верхней губе.

Вытер кровь рукавом, поморгал — и вновь зажмурился от разлившейся, выжигающей зрение белизны. Больше он глаз не открывал. Нашарил тощую подушку и лег, забыв избавиться от обуви. Нахлынула дурнота. Лежать оказалось хуже, чем сидеть, но подняться уже не было сил — тело буквально размазало, словно от высокой перегрузки.

А герцог и капитан сейчас на мостике, подумал Рамиро. Им нельзя ложиться, они ведут корабли. Сумасшедшие найлы. Они будут стоять, хоть их наизнанку вывернет от перепадов давления, как глубоководных рыб. Стойкие и непоколебимые. Дай бог, не вывернет их. Дай бог, выстоят.

Сумасшедшие найлы.

Сколько времени Рамиро так лежал, зажмурившись, слушая тяжелые нутряные вибрации машин, чувствуя, как расползается под щекой холодное липкое пятно и сосредоточившись на дыхании, которое то и дело норовило остановиться — он не знал, но не меньше года. По прошествии еще пары месяцев, он понял, что машины молчат.

Отодрал щеку от подушки — кровь уже успела присохнуть — и осторожно разлепил один глаз.

Вспышек, вроде, больше не было. Молний за окном тоже. За стеклом царило что-то перламутрово-розовое, сиреневое, с переливами. Какая-то нежная рябь и мерцание.

В душном воздухе запертой каюты витал тревожный, томительный, знакомый и неузнаваемый запах — что-то из детства… из снов… из навеки ускользнувших, утонувших в памяти мгновений счастья.

Цепляясь за стены, Рамиро вышел… вернее, обнаружил себя в коридоре, потом на металлической лесенке, потом на палубе.

И замер — потому что прямо перед ним возвышалась лиловая, сизо-сиреневая бесплотная громада Стеклянного Острова, опоясанная фестонами скал и друзами темных сосен. Гигантский осколок, древний кремниевый нож, направленный острием вниз, в немыслимые светлые глубины под поверхностью тихой воды. Рамиро глянул на его лишенное корней основание — и отшатнулся, ибо там, внизу, было небо, а «Гвимейр», и «Мерл», и «Лаэ Эннель», и четыре крейсера, и пять эсминцев, и вспомогательные суда, а также каскады лиловых скал и сосен, и еще ополовиненная бледно-золотая луна, и, собственно, сам Рамиро — все они, опрокинутые, погружались в толщу темнеющих вод. И только пятерка леутских черных лодок, превратившихся в стаю дирижаблей, невесомо парила в облаках.

Рамиро привычно зажмурился, проглотил горькую слюну. Пошарил вслепую рукой и ухватился за какую-то железку. Постоял, пережидая, пока мир не прекратит вертеться.

Услышал недалеко от себя истерический смех, возгласы, плеск воды. Услышал, как кого-то выворачивает наизнанку… Услышал бронзовый перистый шелест над головой. Услышал голос Ньета:

— Рамиро? Эй? Тебе плохо?

— Ммм, — сказал Рамиро. — Нормально. Немного башка кружится. Мы прошли это… этот? Герцог… как?

— Велел привести тебя. Я вообще-то за тобой.

— Ага. Можно я за тебя ухвачусь?

— Держись.

Ньет повел его по каким-то металлическим лесенкам, переходам, на ходовой мостик, в капитанскую рубку, ловко лавируя в тесных железных коридорах. Овальная толстенная дверь в рубку была открыта, Рамиро, вслед за Ньетом, перешагнул высокий порог. В опоясанном бронированными окнами помещении находились герцог и капитан. Еще кто-то неподвижно обмяк в углу, за высокой консолью с тумблерами, и его длинные ноги высовывались в проход. Герцог оторвался от бинокля и кивнул Рамиро.

— Господин м-м-м… Илен. Приветствую.

Рамиро перешагнул чужие ноги и, наконец, рассмотрел Астеля, стоящего против света — выглядел тот ужасно. Лицо серо-зеленое, нижняя часть сплошь измарана в засохшей крови, вокруг глаз черно-багровые круги, словно он и впрямь ударился о свой бинокль. Белки глаз красные, как свежее мясо. Черное сукно на груди тоже пропиталось кровью и, подсыхая, характерно порыжело. В рубке резко пахло сердечными каплями.

— Герцог Эртао, — Рамиро коротко поклонился.

— Рад видеть, что вы на ногах и, похоже, в полном сознании. Как вы себя чувствуете?

— Честно говоря, получше, чем вы, герцог, — Рамиро покачал головой, — я отлеживался, пока вы работали. Сильно люди пострадали?

— Пострадали, — Астель поморщился, — я хотел показать вам кое-что. Взгляните вон туда.

Рамиро взял протянутый бинокль и припал к окулярам, подкручивая колесико регулировки.

Перед глазами заскользили лиловые и сиреневые вертикали, потом они сменились белыми и золотистыми горизонталями — песчаной линией берега и поросшими соснами дюнами.

— Видите? В распадке между двух скал?

Рамиро увидел.

Сперва он увидел купола белых шатров и белые хвостатые знамена с распахнувшей крылья лавенжьей каманой, потом крытые брезентом грузовики, потом — тонкие, длинные стволы зениток, потом — турель крупнокалиберного зенитного пулемета, установленного на мобильной платформе — ого, это что-то новенькое!

Еще он увидел защитного цвета палатки и баррикады ящиков со снарядами, отвалы песка, суетящихся людей, спешно копающих окопы на берегу. И группу вооруженных дролери в стороне. Он узнал платиновый хвост Селя, клубничную шевелюру Вереска, коротко стриженную головку Шерлы, субтильную фигурку и прозрачные, разлетающиеся на ветерке волосы Нокто. Чуть дальше, под соснами, еще две фигуры — о, это не дролери, хоть и похожи, это братья Лавенги. Оба.

— Сэнни нашелся, — сказал Рамиро вслух.

— Очень рад за короля Герейна, — буркнул Астель, — Как видите, Лавенги выполняют свои обязательства.

— О, да. А что вы от меня хотите, герцог? Зачем позвали? Показать мне дело рук моих? Мол, не настучи я, стольких жертв бы могли избежать?

— Вовсе нет. Я подумал, что вам бы было приятно взглянуть на ваших друзей в последний раз. Вы же их больше не увидите.

— Вы так уверены?

— Абсолютно.

Рамиро промолчал. Поколебать уверенность герцога ему было нечем, хоть и очень хотелось. Он снова оглядел линию берега, работающих людей, машины, палатки и шатры. Взгляд зацепился за фигурку, спускающуюся от сосен к группе стоящих в стороне дролери. В такой же гимнастерке, как и все, со снайперской винтовкой на плече, со стянутыми в хвост золотыми волосами. Как будто не было всех этих пятнадцати долгих лет.

День остановился, повернул голову и посмотрел на Рамиро — через годы и мили, разделяющие их.

В следующий раз он посмотрит на меня сквозь оптический прицел, подумал Рамиро и опустил бинокль.

— Да растудыть твою черешню, кати, я тебе сказал, а не тащи! Сколько ж раз повторять, так тебя и перетак, и маму твою таким же неизящным образом!

Энери осторожно втянулся обратно в заросли можжевельника, в которых лежал уже довольно давно, прислушиваясь и приглядываясь.

Стоило, рискуя жизнью, пересечь великое Море Мертвых, чтобы первым делом услышать нецензурную брань какого-то альдского сержанта и виноватый бубнеж его проштрафившегося подчиненного!

Он бесшумно, как кот, даже не разворачиваясь, отполз вниз с каменистого пригорка, там уже поднялся на ноги и легко, не выбирая дороги, пошел по изрезанной трещинами земле. Серый выветрившийся сланец крошился под ногами.

Остров был старым, таким старым. Немыслимо древним. Красные сосны и можжевельник, и вереск, и бледная, сухая, колеблемая ветром трава — редкие знаки жизни на камнях. Гранитные валуны. Базальт, сланец, осколки туфа. Кварцевая и слюдяная крошка на берегу. Прозрачное, бездонное море. Сияющее голубизной небо.

Комрак ждал его на берегу, в расселине гранитного утеса, скрытой от посторонних глаз. На Стеклянном острове — а это был именно он, никаких сомнений — и вдруг посторонние глаза! Подумать только!

Они вдвоем доплыли сюда, нырнув в теплую морскую воду и толкая неуправляемую лодку руками — весел ведь не было. И почти сразу выяснилось, что на острове есть люди. И не только люди.

— Это не древнее, забытое всеми богами место силы, а какой-то проходной двор, — раздраженно сказал Энери найлу. — Там целый военный лагерь, под стягами Лавенгов и людей Королевы. По многим причинам у меня в данный момент нет никакого желания к ним соваться.

— У меня знаешь ли, тоже.

Комрак на удивление хорошо держался — утром, когда они только выбрались на берег и пытались отдышаться, найл пожаловался на головокружение и дезориентацию, но привычный к подобным странствиям Энери сначала высмеял его, а потом сжалился и отыскал местный источник — тоненькую струйку пресной воды, пробивавшуюся прямо из скалы. Комрак выпил пару глотков и заметно приободрился. Стеклянный остров вобрал его в себя, бесстрастно, как зеркало вбирает чужие отражения.

— Лавенги не поддержали нас в войне с Полночью, — зло сказал найл. — Вместо этого они отправились на Стеклянный остров. Нетрудно догадаться, кого они ждут. Дролерийские прихвостни.

— Полегче о моих родственниках!

— Так иди, поцелуйся с ними.

— Не хочу, — процедил Энери. — Там Королева и ее люди. И знаешь что… мне показалось, что я видел там Алисана.

— То есть, ты зря искал?

— Почему зря. Просто его кто-то нашел раньше меня. К лучшему, наверное.

Найл что-то пробурчал себе под нос и принялся устраивать костер из серых сухих водорослей и плавника. Отсыревшие спички грелись на плоском камне, шинель была расстелена прямо на песке, от нее шел пар — солнце поднялось высоко и ощутимо припекало.

Энери еще утром скинул осточертевшие плащ и пиджак, и расхаживал в рубашке и брюках, у которых безжалостно подвернул манжеты почти до колен. Выглядело это, должно быть, чудовищно, зато было удобно и не жарко. На серой ткани уже проступали разводы от морской воды и кое где прилип песок после ползанья по зарослям.

Он вспомнил, как тут растет можжевельник, плотными темно-зелеными купами, корнями прямо в расселинах светлого камня, поблескивающего от слюды, и ему вдруг стало спокойно.

— Ты погоди, Комрак, — мирно произнес он. — Давай отдохнем, поедим, я бы даже может быть и поспал. Торопиться уже некуда, а идти в лагерь мы оба не рвемся. Потом сориентируемся по обстоятельствам. Как там твои спички?

Найл пожал плечами, потом соскреб горсть сухих, как пыль, рыжеватых водорослей с каменного выступа, положил в середину костровища. Он даже сделал аккуратные бортики из песка, укрепив их круглыми камнями-голышами.

— Строишь на века.

— Отвлекает, — первая спичка бессмысленно задымила и погасла, вторая тоже. Комрак чертыхнулся и взял два заготовленных заранее кремешка. — Придется долгим путем… Костер я тебе разведу, дым от посторонних глаз скроет выступ скалы, а вот жрать мы что будем? Ты так уверенно насчет еды…

— И это говорит моряк и потомок моряков, — фыркнул Энери, расстегивая рубашку. — Сейчас сплаваю, наловлю чего-нибудь.

— Я эти воды не знаю.

— Ну и что? Я тоже.

Энери швырнул штаны на расстеленную комракову шинель, рубашку связал в узел и взял с собой, потом пошел к воде, с удовольствием ощущая босыми ногами песок и мелкие острые обломки раковин. Ему отчего-то было хорошо. Казалось бы — должен сходить с ума от беспокойства и горя — так сильно задела его утренняя встреча, неожиданная, непредсказанная и баснословная, но ему было хорошо.

Давно пора было на море съездить.

Он окунулся по грудь, море окатило его ласково, с лепетом плескались мелкие волны. Инстинкт подсказывал, что дна здесь нет. Просто под водой идет гранитный выступ, потом острое, как нож, основание острова, а потом — ничего. Водная прозрачная немыслимая бездна.

Энери прошел еще несколько шагов и сразу нырнул. Плавал он уверенно и глубины не боялся. Под водой видна была каменная стена — темный гладкий бок острова, поросший водорослями и ракушками. Поплыл вдоль него, высматривая что-нибудь съедобное и не слишком прыткое. Тут водились и рыбы, но без остроги о них нечего и думать. Скоро ему повезло, нырнув в очередной раз, на одном из выступов он нашел нежащуюся под проникавшими на мелководье лучами семейку устриц, а чуть глубже под ней — и еще кое что.

— Ты не поверишь, — сообщил он найлу, — вытряхивая добычу на песок. Костер уже потрескивал, бледный и еле видимый при ярком свете дня. — Я и сам себе не поверил. Я там такое увидел… Ты куда пялишься, Комрак?

— Да так, — найл беззастенчиво его разглядывал. — Не видел никогда голого Лавенга. Ясно, за что вас девки любят. Я всегда думал, что Лавенг — это только вздернутый нос и противный характер.

— Девки нас любят за ослепительную красоту, — наставительно ответил Энери. — А ты лучше смотри на море. Или на устриц вот. Нечего.

Комрак беззлобно кинул в него камешком.

— Так что ты там нашел?

Энери посерьезнел.

— Там, если пронырнуть поглубже — решетка. Старинная, из бронзы. Замшела вся, но разглядеть можно. Я сейчас отдышусь и еще сплаваю, посмотрю. Но гадать особенно не приходится. Постройка на острове мне известна только одна.

— Какая?

— Дворец Королевы, конечно. И по совместительству тюрьма для ваших богов.

Глава 29

Сразу по пробуждении есть несколько мгновений, когда ты не помнишь, кто ты, где ты, что с тобой. Несколько мгновений по возвращении из небытия, когда четко ощущаешь, что в небытии, как и в бытии нет ничего страшного. Нет ничего, что стоило бы бояться. Потом возвращается память, и это ощущение проходит.

У Киарана не прошло.

Открыв глаза, он смотрел на серые своды над собой, на густые, но проницаемые тени, на перекрестья тончайших световых паутинок, сшивающих реальность, сплетающих кокон, в центре которого он покоился.

Имя этому кокону было Аркс Малеум.

Холм Яблок.

Вернее, имя выглядело как сплетение багряного, бурого и пепельно-серого, с вкраплением слюды и золота, и он повторил это имя вслух, и оно прозвучало как Аркс Малеум.

Его обступили фигуры, окутанные пурпурным свечением, они выплескивали в его сторону пригоршни тьмы, иссиня-серой, синеватой, полуночной. Тьма всплывала и расточалась под сводами, но они снова и снова с непонятной настойчивостью окатывали его волнами темноты цвета осенней ночи.

Он попытался ответить им тем же — и произнес собственное имя.

Ньель.

Ньель — истинное имя. И его отражение — Киаран.

Киаран.

— Ньель, — звали его склонившиеся женщины, — Ньель, Киаран, Киаран, Киаран!

— Киаран, — говорила та, что склонилась ниже всех, кленово-красная и мшисто-зеленая, и глухо-черная, не как ночь, а как дыра в земле.

— Кунла, — сказал он и сел на каменном столе — голый, хрупкий, мгновенно озябший, с копной отросших до талии спутанных волос, с грифельно-смуглой кожей, с которой бесследно выцвели синие татуировки слуа.

Он разжал стиснутые кулаки — правый был пуст, а во втором оказался обломок оленьего рога. Гладкого, острого и золотого.

— Киаран, — повторяла красноволосая женщина, его сестра, — Киаран, пророчество сбывается, Киаран. Ты знаешь, что твоя фюльгья мертва? Мы не могли тебя вернуть, но ты вернулся. Киаран, ты помнишь, что с тобой было?

— Я… выбирал, — Киаран туманно глянул ей в лицо, ловя стремительно истаивающее воспоминание. Там, в небытии, что-то было… или кто-то был, — я выбирал… и выбрал. Не знаю, правильно ли.

— Ты говорил с Холодным Господином?

— М-м-м… не помню. Кто-то… присутствовал. Может, мне приснилось.

— Ты был мертв, — сказала Кунла, — ты был мертв совершенно, абсолютно и безнадежно. Твоя фюльгья погибла, ее убила какая-то сумеречная скотина. Вернуть тебя мог только Холодный Господин.

Киаран пожал плечами.

— Не сомневайся. Это так. Мы все знаем, что это так.

Кунла повернулась к молчащим до сих пор женщинам, и самая старшая из них, Гиивар, величественно кивнула.

— Лишь Холодный Господин может возвращать мертвых. Но он никогда не делает это просто так. Понимаешь, мальчик?

Киаран кивнул, передернул голыми плечами и вдруг хмыкнул:

— Так я что, теперь такой же как Нож?

— Ты давал Холодному Господину вассальную клятву? — быстро спросила Ружмена.

— Нет. Я… выбирал. Это помню. И выбрал. Но что выбирал и что выбрал…

— Очевидно, жизнь, — сказала Гиивар.

— Все, что произошло, подтверждает пророчество, — заявила Кунла. — Даже сумеречная скотина сыграла свою роль. Знаешь, что у тебя в руке, братец? Обломок рога, который скотина воткнула твоей фюльгье в грудь. Теперь это твой пропуск в Сумерки, если хочешь знать. Только держи его крепче, чтоб скотина обратно не отобрала. Уверена, она не рада будет, когда узнает.

— Госпожи мои, — Киаран, сунув обломок подмышку, обхватил себя за плечи, — дайте что-нибудь накинуть, холодно очень.

— Ружмена, принеси ларец, что у меня в сундуке стоит, — голос Кунлы сделался повелительным, — праздничные одежды, я давно их приготовила.

Ружмена вернулась очень быстро — Киаран едва успел слезть с каменного стола. Сделал он это не слишком ловко, руки и ноги застыли от холода. Кунла ему помогла — наверное, впервые в жизни она протянула Киарану руку помощи.

Женщины достали из ларца богатые одежды, щедро вышитые серебром, кованый серебряный пояс, фибулы, заколки и браслеты — и в два счета нарядили Киарана, как игрушку, множеством рук вертя его, опоясывая, шнуруя сапожки и закалывая волосы. Потом все отступили, а Кунла по-хозяйски оглядела его и кивнула удовлетворенно.

— Хейзе, — велела она, — подай мне вайду, я сама нанесу знаки моему брату. И прикажите приготовить зал, мы проведем церемонию сегодня же.

Киаран вскинул голову, нахмурился:

— Что ты хочешь делать?

— Нанести знаки силы и защиты, соответствующие твоему положению, братец.

— Какую церемонию?

— Как — «какую»? Ты теперь мой, Киаран, а я — твоя королева, пророчество свершилось.

— Я не твой, — Киаран непроизвольно вскинул руку, и Кунлу словно толкнуло в грудь, она отступила на шаг.

— О! — просияла она, — Вот оно! Я знала, что так будет. Вы почувствовали, сестры?

— Недурно, — сказала Хейзе, — Ну-ка, толкни меня, малыш.

— Я не твой, — повысил голос Киаран, — Наш отец жив, и я его верну, потому что твое покушение не удалось.

— Если бы он был жив, он бы вернулся, — Кунла качнула головой, — его забрала инсанья. Пророчество преодолело даже твою смерть, неужели ты думаешь, оно не преодолеет твое упрямство?

— Пусть попробует, — Киаран сунул обломок рога за пояс и шагнул прямо на сестру. — Пропусти меня, Ночная Гончая. Я ухожу.

— Погоди, — окликнула Гиивар, — Кунла права, пророчество свершилось. Не перечь ему, ибо таким образом ты перечишь Холодному Господину.

Гиивар придвинулась к Кунле — плечом к плечу, с другой стороны встала Хейзе, за ней — Ружмена, Эвина, Дарея.

— Я перечу Холодному Господину? — взгляд Киарана вдруг остановился, лицо просияло, — О, нет. Нет. Нет! — улыбаясь, он покачал головой. — Если бы вы знали его волю, вы бы не перечили мне. Пропустите.

Он сжал кулаки, потом разжал, вытянул руки вперед и сделал такое движение, словно занавес раздергивал.

И их снесло в стороны — троих налево, троих направо, снесло и разбросало по пустому залу, между каменных столов для прощания с умершими — их, шестерых могучих волшебниц, жриц слуа, сила которых была равна силе Аркс Малеум.

Холм Яблок отозвался — словно загудел огромный котел или колокол, словно всколыхнулась чаща, словно камни покатились с горы.

Киаран замер на мгновение, неверяще глядя на свои руки, на налипшие на пальцы тончайшие паутинки, сотрясение которых рушило миры, и медленно, осторожно отнял ладони от сплетения нитей.

И выбежал из зала вон.

— Нет, так все-таки нельзя, — сказал Анарен, отбрасывая пустую скорлупку. Пообедать мидиями и устрицами, испеченными на камнях, оказалось отличной идеей. Обед был прерван сияющим щитом молний, возникшим над морем вдали от берега, налетевшими невесть откуда грозовыми облаками и шквалом, который, впрочем, не задел остров, обтек его. Небо меняло цвета, молнии слепили, били беззвучно, а потом завеса их разорвалась, истаяла, и появился найлский флот.

По крайней мере, Комрак утверждал, что это найлский.

— Что нельзя? Энери, немедленно перестань жрать. У тебя на глазах творится история, — Комрак смотрел в монокуляр, прищурив второй глаз. — Гляди, «Гвимейр» идет. Какая красавица! А на ней… мары меня раздери…это же…

Он протер монокуляр и снова прилип к нему.

Анарен пожал плечами. Солнце жарило довольно ощутимо, и он накинул рубашку, чтобы не обгореть.

— А какое наше место в этой истории. Сидеть и смотреть? Вон твой флот, а там, — принц махнул за спину, — мои родственники. Что-то мне подсказывает, что они не на праздник сюда все прибыли. Я лучше еще поем. Отличные жирные устрицы! Мидии тоже полный отпад. Нежнейшие!

— Иди к своим родственничкам и узнай, что происходит, — зло сказал Комрак.

— Мне не хочется. Я утомился.

— Тогда я набью тебе морду прямо сейчас.

Энери даже отвечать не стал, лениво оскалил зубы и потянулся за следующей ракушкой.

Насытившись, он удовлетворенно вздохнул, лег на горячий песок, закинул руки за голову и уставился в высокое небо. Тяжелый остров медленно, сонно поворачивался и словно бы позванивал. Потом в небе мелькнула темная тень, то ли коршун, то ли стервятник. Энери вздрогнул, нахмурился, приподнялся на локте. У него было хорошее зрение. Дролерийское.

У стервятника имелись черные перепончатые крылья и длинный хвост.

Пропасть. Делать нечего, придется идти.

Лагерь охранялся не слишком тщательно. Да и от кого — на острове ни души. В конце концов Энери наткнулся на патруль, и мрачные, неразговорчивые дролери в потертом камуфляже отвели его в королевский шатер. Рядом с королевским был раскинут еще один — огромный, ослепительно белый, кажется из шелка. Рядом с белым полотнищем шатровой стены свалены снарядные ящики, наспех прикрытые брезентом. На ящиках сидел полуобнаженный юноша в чем-то вроде длинной синей юбки с разрезом сбоку. Проводил принца взглядом янтарных глаз, оскалил клыки. Голова у него была кошачья, с вытянутой мордой, белая грива спадала на смуглые пятнистые плечи. Королева привела с собой еще сумеречных, из тех, что раньше и знать не желали о мире людей. Ну и чем они лучше фолари? Такие же дикие. Этому — винтовку? Ветпаспорт ему и глистогонное. А на ящике поди расселся, потому что снарядное железо приятно греет задницу сквозь фанерную крышку.

Король Герейн устроился на походной складной табуретке и беседовал с братом. Строгие, подтянутые, в новых черных мундирах с серебряными каманами в петлицах, в начищенных сапогах — братья Лавенги напоминали самих себя на плакате «Вступай в ряды королевской армии». Энери почувствовал неловкость за то, что он грязный, замусоленный, босиком, в драных и подвернутых до колена костюмных брюках, в рубашке, потерявшей всякий вид, после того как в ней ныряли, таскали устриц и валялись на песке. Зато Герейн больше не был похож на привидение, он энергично водил пальцем по карте-миллиметровке и что-то втолковывал Алисану, хмуря брови.

— И на хрена нам все это? — негромко ответил Алисан. — Вот на хрена?

— Его высочество принц-Звезда, — буркнул Сель, провожавший Энери, потом довольно непочтительно развернулся и вышел наружу.

— Ну что, венценосные внуки? — делано бодрым голосом сказал Анарен. — Я вижу, пропажа отыскалась? Готовимся к маленькой победоносной войне?

Герейн поднял голову и уставился на него почище кота, сидевшего около шатра Королевы.

— Здравствуй… дедушка, — неприятным тоном сказал король. — И где же вы изволили пребывать? Загорали? Купались?

— Где ты пропадал? — обратился Энери к принцу Алисану. Тот неопределенно махнул рукой.

— Там…где-то. Там была такая девушка с красными волосами.

— Ясно. Девушка. А как же. Вот что, братья короли, дайте мне во что переодеться. С королевского плеча. Я все-таки странствовал, искал вашего потеряшку, рискуя жизнью. И даже нашел.

Альм не обманул, подумал Энери, застегивая ворот мундира. Вот он принц Сэнни — живой и здоровый. Девушку видел. С красными волосами. Какая радость.

Оруженосец Герейна поглядывал на полуночного принца с суеверным ужасом, но беспрекословно помог переодеться.

— Вы что, серьезно собираетесь воевать с Эртао Астелем? Ваше величество, — Анарен сделался серьезен. — Вы видели, чей флот там стоит у вас на пороге? После всего, что было, вы собираетесь убивать найлов? Союзников?

Герейн сделался мрачен и снова уставился в карту.

— Договор. Помнишь, дедуля? Маленький такой древний договор Лавена-мореплавателя с Королевой. Ничтожный малюсенький договорчик, — встрял Сэнни.

— Мы, честно говоря, надеялись, что до этого не дойдет, — сказал Герейн. — Пару дней назад ко мне явился господин День, со всеми регалиями герольда Королевы, и потребовал исполнения обещаний. Что мне было делать? Я собрал личное войско, и она сделала так, что мы попали сюда. Вместе с грузовиками и прочим. Макабрины по уши заняты на Юге. Цветных лордов я не стал поднимать, в конце концов, они присягали мне, а не Королеве. Так что… вот, тут мы… и они. И я желаю этого не больше, чем все остальные.

— Утром было светопреставление, — сказал Сэнни. — Молнии и все такое прочее. Я был уверен, что найлы постоят перед этими молниями и уйдут, куда им тягаться с Королевой Сумерек. Она стояла на берегу, воздев руки, и сияла, сама словно молния. А потом ее отшвырнуло метров на двадцать, как кошку и приложило о скалу. И барьер лопнул. Дролери сказали, что с флотом пришла сама богиня Нальфран, — Сэнни бесцельно переставлял фигурки по карте. Потом налил себе воды и залпом выпил.

Комрак не ошибся. Он видел на «Гвимейр» крылатую женщину с хвостом змеи. Нальфран явилась забрать свое, и теперь кошка и змея сцепятся насмерть. А смерть людей и сумеречных — что им. Горючее топливо для вековой гордыни.

— Если найлы не освободят своих богов, Полночь доест их страну. Вы не представляете, что там сейчас творится.

— Представляем.

— Ну а что же вы хотите?

— Что, что! — взвыл Герейн, вскакивая и опрокидывая табуретку. Плеснули серебряные волосы — вымпелом. — Чтобы все это наконец прекратилось, нахрен! Чертов Эль Янтар, это он бросил первый камень, от него расходятся круги! Как можно воевать с противником, которого даже не видишь! Я даже не уверен, что прав был, поддержав Марген дель Сур. Наверняка он того и хотел, чтобы учинить еще какую-нибудь пакость! Весь Дар трясет, Найфрагир разваливается, на Южном Берегу восстание, Полночь шастает повсюду, Сагай в ужасе — а потом окажется, что полуденная тварь затеяла все это, потому что восемьсот лет назад кто-нибудь из наших ему не так поклонился. Я не понимаю его мотивов! Может быть, я плохой король, но я не понимаю! С Даром все равно бесполезно воевать, у нас… — он осекся.

— Вся сила Сумерек, — ласково продолжил Анарен. — Ну, если ты так же охотно будешь их поддерживать, с таким вот энтузиазмом, то Сумерки в следующий раз конечно вам помогут. Еще бы. Держи карман шире.

— Я не хочу воевать с союзниками! — выкрикнул ему в лицо Герейн. — И не стал бы, если бы не Договор. Какого черта! Мы и так их бросили один на один с Полночью.

Анарен придвинул ногой табуретку и сел, ссутулившись.

— Может наплевать уже на Договор?

Команда «Лаэ Эннеля» перенесла прорыв худо. Более двух десятков человек лежало в лазарете с различными повреждениями, в основном от перепада давления. Погибших, слава богам, не было. Самому Гвалю повезло больше других, ни безумия, ни потери ориентации. Он решил — это из-за того, что за последний месяц чаще сталкивался с неизведанным, чем иные люди за всю жизнь. Слишком уж много всего этого неизведанного на него навалилось. Но сутки без перерыва на капитанском мостике — многовато даже для найла.

Пара стекол в ограждении мостика была выбита еще во время прошлого прорыва полночи, туда затекал теплый воздух. Крыша присутствовала только наполовину, можно было свободно любоваться на небо. Корабль сильно пострадал за последний месяц, но держался. Может быть, он даже был доволен, что попал из северного холода в теплые воды. Гваль посмотрел на флагманский корабль, где, на самой верхотуре, золотом и бронзой сияла огромная, крылатая, змеиная фигура. Неподвижная. Баснословные времена какие-то. Нальфран. Знакомая с детства по книгам и статуям в храмах. Стеклянный остров — вот он парит в прозрачной толще моря, рукой подать. В бинокль все-все можно разглядеть, вон они, бывшие союзники, встали лагерем, трепещут на ветру знамена. Лагерь укреплен плохо, наспех, частично использованы замковые постройки, даже на вид древние, белого камня, сверкающие, хоть и выветрившиеся.

Если верить легендам, там, внутри этой прекрасной каменной тюрьмы, уже почти тысячелетие прикованы и могущественный Авалакх, и бог Рун, который отдал свои крылья Нальфран в незапамятные времена, и сотни других могучих фолари, чьи имена неизвестны. Но Королева свое не отдаст, а силы ее и Нальфран, похоже, равны. Отступать нельзя, потому что здесь — последняя надежда. И Лавенги не отступят. Всю жизнь мечтал попасть в чертову легенду.

— Привет, — сказал за спиной знакомый басок. — Вернешь мое копье?

Гваль обернулся, даже не удивившись. Перед ним стоял Киаран, живой и здоровый, в каких-то древних и роскошных одежках, белых с серым, богато вышитых, чистые волосы блестели, а смуглое лицо выглядело свежим и отдохнувшим. Он улыбался и знакомо поблескивали клыки.

Приплыли. Достукался до галлюцинаций, но это и неудивительно. Вон она дверь — заперта. Радист сидит с отвисшей челюстью. Самое тут место принцу слуа, погибшему у него на глазах, на закрытом тесном мостике «Лаэ Эннеля».

— У нас тут проходной двор, а что, понимаю, — устало произнес он вместо «здравствуйте». — Привет. И как же ты сюда попал? Пешком по воде пришел? Прилетел?

— Я теперь… много всякого могу, — смутился юноша. — Долго объяснять.

Гваль поморгал, с силой ущипнул себя за руку. Видение не исчезло. Да чтоб тебя.

— Погоди, — сказал он неуверенно, привстав с кресла. — Ты что ли правда живой?

Киаран молча ждал, ничего не отвечая. Гваль протянул руку, потрогал его за плечо — твердое, теплая ткань. Уколола фибула, поддерживающая плащ. Киаран накрыл его руку своей, и пожатие его было сильным, уверенным. Смуглое запястье обвивал витой серебряный браслет, который прижимал рукав и доходил почти до локтя.

— Ты же мой человек, — фыркнул он. — Вместе ели? От слуа так просто не избавишься. Так что, верни Луношип, Гвальнаэ Моран, я чувствую, что он где-то здесь.

Радость — это то, что встречает нас нежданно и дается без платы. Гваль широко улыбнулся в ответ, наверное впервые в жизни, и вдруг понял, что судьбы мира его уже не заботят.

— Я его захватил, это верно. В каюте лежит. Но расскажи…

С берега часто и тяжело простучал пулемет.

— Человек за бортом! — послышался в динамике голос впередсмотрящего.

Загудела сирена. По палубе побежали вахтенные матросы.

Гваль снова поднес к глазам бинокль — близко, как на ладони увидел медленно движущуюся найлскую лодку, в ней сложенные какие-то темные тряпки и тень человека в воде рядом. Пули снова выбили в воде фонтанчики и вырвали из покореженного борта кусок.

Почему ночью не поплыл, — машинально подумал Гваль. Необитаемый остров оказался каким-то слишком обитаемым.

Потом вспомнил, что солнце тут еще ни разу не заходило, висело в небе, как пришитое. Может ночи и вовсе тут не бывает. Он опустил бинокль и повернулся, собираясь приказать готовить к спуску шлюпку… С флагманского корабля тяжело ударила пушка, не главный калибр, но какая-то внушительная — бабах! — похоже целились по лагерю на острове. И еще раз, через мгновение — бабах!

Заложило уши, стиснуло дыхание — Гваль качнулся и почувствовал, что его подхватила твердая рука. Пищевод и желудок словно сжали в когтистом кулаке.

— Ой-ей, — послышался голос Киарана где-то десятках миль от него. — Ой-ей-ей.

Гваль поднял глаза вверх, туда, где, судя по ощущениям, проезжал грузовой поезд, и увидел как проносится над их кораблем черное и золотое змеиное тело, тяжело взмахивающее крыльями. Низкий клекот рвал барабанные перепонки. «Лао Эннель» отнесло в сторону, «Гвимейр» опасно кренилась.

Поддерживающая рука вдруг убралась и Гваль рухнул на палубу навзничь. Еще один выворачивающий душу и внутренности взмах железных крыльев, и Нальфран вытащила себя из его поля зрения. Откуда-то издалека опять грохнуло, должно быть «Гвимейр» продолжила обстреливать берег. Запахло озоном — с острова шел грозовой фронт. Нальфран яростно клекотала где-то за краем сознания, этот крик заставлял мелкие кости черепа мучительно сдвигаться. Гваль машинально ощупал нос — цел ли. Постанывая, он применил привычную технику передвижения в присутствии божества — перевернулся на живот, потом кряхтя встал на четвереньки и наконец окончательно поднялся, придерживаясь за пульт.

На краю острова, у самой границы моря кипела синяя воронка, подернутая по краям ослепительной бахромой. В центре воронки полыхал столб белого пламени. Море кренилось и тоже будто кипело, в стороны от «Гвимайр» шли волны, кругом, как от брошенного гигантского камня. Часть кораблей отнесло дальше в море, Гваль зацепил взглядом один из эсминцев, кажется «Разящий», который непостижимо и дико завалился на бок. Его вынесло на берег, как кусок плавника. Одна из спасательных шлюпок «Лаэ» сорвалась с талей и раскачивалась кормой вверх, опасно перекосившись.

Мелькнула мысль, что человеку, плывшему к кораблю, теперь точно конец. Потом он увидел внизу закутанную в белое темноволосую фигурку, которая перегнулась через фальшборт и протягивала руку кому-то внизу, другой крепко вцепившись в леера. Налетел порыв ветра, по накренившейся палубе пополз незакрепленный ящик. Подбежавшие на помощь матросы похватались за что успели. Фигурка…Киаран? — не глядя, отмахнулась свободной рукой, ветер вокруг нее будто угас.

Через борт тяжело перевалилась хвостатая чешуйчатая тварь, по радужным бокам стекала вода и струйки крови. На себе тварь немыслимым образом притащила человеческое тело — щупальца там у нее что ли вдобавок? С присосками? Человек — полуголый, в одних штанах — видимо потерял сознание, черноволосая голова закинута, окровавленная рука болтается. За несколько секунд с него на палубу натекла красная лужа. С берега снова донесся визг разъяренной Нальфран и вой ветра, Киаран снова отмахнулся, стало тихо, корабль будто оказался внутри непроницаемого пузыря. Он что-то сказал твари и встал рядом с раненым на колени, прямо в лужу.

Стеклянный остров не молчал, оттуда тоже заухали орудия и снова донеслось «так-так-так» пулеметной очереди. Грохот перестрелки мешался с воем воронки. Мостик содрогнулся под ногами — похоже рядом взорвалась торпеда, пущенная с какой-то из леутских подлодок. Оскальзываясь на перекореженных досках, подбежал помощник капитана, Раво — с «Гвимейр» передали сигнал отходить дальше в море.

Глава 30

Полночь. Опять Полночь, чтоб ей пусто было. Стоило плыть бог знает в какие гребеня, сквозь Море Мертвых, сквозь безвременье, на край света, в легенду, в сказку, чтобы снова заняться отстрелом осточертевших стервятников, охочих до человеческой крови.

Чертова Нальфран! Рамиро рад был бы обмануться, но, когда «Гвимейр» начала палить по острову, он посмотрел на фоларийскую богиню и четко увидел, как та снялась с насеста, первым же взмахом крыльев сорвав к дъяволам верхушку мачты и решетку радара. Брызнули обломки, и лиловая громада Стеклянного Острова по правому борту вдруг вздыбилась и завалилась на бок, а Рамиро опрокинуло и закатило под железный трап.

Из-под металлических конструкций он увидел знакомые черные силуэты в кипящем, прошитом молниями небе — и заругался от досады. Стоило плыть к черту на рога!..

Откуда они тут взялись, еклмн?

Впрочем, Рамиро почти сразу вспомнил — Стеклянный Остров — это не Сумерки, вернее, не только Сумерки, он существует во всех мирах сразу, и у Полночи ничуть не меньше прав тут находиться, чем у тех же дролери. Вот она и слетелась, как стервятники на поле боя. Чует кровь, чует трупы. Драная, сучья Полночь!

Он выбрался из-под лестницы, присоединился к бегущим по палубе матросам. Ветер сбивал с ног, дышать опять было нечем. Над головой надрывался громкоговоритель, перекрикивая визг и свист пляшущей у берега гигантской воронки — вода, песок и воздух, одетые сетью молний, поднялись столбом до небес. День померк, и даже море, кажется, отступило, разметав найльские корабли. Похоже, несколько малых судов или катеров попали в воронку — Рамиро успел увидеть, как погружаются в воду обломки, еще один корабль, опрокинувшись на бок, воткнулся в пляж. Вокруг метались черные тени — клятая Полночь охотилась на смытых за борт.

Младший офицер у артпогреба споро раздавал оружие, и Рамиро получил винтовку и коробку патронов без лишних разговоров.

Кто начал стрельбу, почему чертова Нальфран ломанулась по головам своих же людей, какого черта дролери никак не реагируют на Полночь? А, нет, реагируют все таки — вдоль берега тут и там замерцали вспышки, выжигая прорехи в мельтешне черных точек.

Рамиро побежал к одной из спускаемых лодок — стрелок в экипаже спасателей не помешал бы.

Сквозь вой и визг гуляющей по отмели воронки грохотал пулемет. Ба-баах! «Гвимейр» содрогнулась, в воздухе вспучились клубы дыма, сопровождая уносящийся к берегу огненный просверк. Ба-бах! Над скалами медленно полыхнуло лиловое зарево, и медленно же погасло.

Воздух знакомо схлопнулся, словно ударили ладонями по ушам, в переносице заломило, Рамиро поспешно уцепился за первое попавшееся под руку, леер, кажется. Прямо у него на глазах воронка опала, рассыпалась каким-то мусором, обломками, распалась клочьями туч, от нее отделился столб белого огня и шатнулся вглубь Острова.

Из обрывков тумана и водяной взвеси проступила тяжело летящая фигура — огромные крылья, змеящиеся хвосты — и, качнув корабль, грузно села на сломанную мачту. Палуба ушла из-под ног, Рамиро мотнуло, но он держался крепко.

Загалдели матросы, оставив лодку, побежали вдоль борта, скинули штормтрап — и через минуту на палубу спрыгнул какой-то полуголый найл, за ним — худющий парнишка в неуместной средневековой одежке, а последним — здоровенная косматая тварь в радужной броне и шипах, с длинным драконьим хвостом.

Рамиро остолбенел — фолари… Ньет? Он оказался на две головы выше окружавших его найлов. Но лицо его — хоть и изменившееся, окованное иссиня-серебряными пластинами, разрисованное цветной чешуей, с огромными зеленоватыми глазами без белков и с клыкастой пастью — было узнаваемо немедленно. Босые когтистые ступни и шипастый хвост бесстрашно попирали рифленый металл палубы — Ньет, кажется, не замечал этого. Тот самый Ньере, который летом чуть не погиб от холодного железа! Когда, в какой момент он перестал обжигаться — Рамиро не заметил. На военном корабле невозможно существовать, не касаясь железа.

Есть фолари, которым железо не страшно. Нальфран железные гвозди в жертву приносят. Стальные часы, опять же. Но она богиня все таки…

Лицо парнишки тоже показалось Рамиро знакомым — какой-то дролеренок… ох! Это же ньетов приятель, полуночный, слуа, погибший на заброшенном заводе. Что за чудеса!

— Рамиро! — Ньет увидел его над головами людей и махнул лапой, — Иди сюда!

Рамиро протолкался поближе, увидел, что юный слуа поддерживает полуголого найла под руку, а тот, хоть и зеленоват лицом, но выглядит решительно.

Матросы расступились — к вновь прибывшим подошел герцог Астель в сопровождении двух старших офицеров. Возгласы удивления, радости, герцог похлопал по плечам найла и слуа, найл позеленел еще больше и пошатнулся, хотя никаких ран на нем видно не было.

— Откуда они взялись? О чем говорят? — Рамиро толкнул Ньета, и тому пришлось склониться, чтобы ответить:

— Это человек Астеля, он приплыл вместе с тем наймарэ, который принц, помнишь, я рассказывал? Мы с ним еще самолет в море искали.

— Анарен Лавенг тоже здесь?

— Он на Острове остался. Они приплыли с Аймо — этого человека зовут Аймо — своим ходом, отдельно от нас. Наймарэ ходил в лагерь дролери и говорил с королями людей, Лавенгами. Лавенги не хотят воевать с найлами.

— Что с того, что не хотят, — буркнул Рамиро. — Договор есть договор.

— Господин ммм… Илен, — обратился к нему герцог, — хочу предложить вам одно дело. Переговоры. Поработаете послом от меня к королю Герейну и королеве альфаров?

— Конечно, ваше сиятельство, — сразу согласился Рамиро. — Надо отвезти письмо?

— Величество, — спокойно поправил Астель, — Мое величество, волею матушки нашей Нальфран, — он, подняв глаза на мачту, прижал руку к груди и обозначил поклон, — Но письмо будет только от меня. Моими послами назначаю дарца Рамиро Илена, моего офицера Аймо Комрака, фолари Ньета и моего вассала и представителя Полночи Киарана мааб Инсантьявля.

— Ваше величество, — Киаран шагнул к Астелю, поднявшись на цыпочки, что-то быстро заговорил ему.

— Хорошо, — сказал Астель, — Разрешаю. Посольство будет состоять из Рамиро Илена, капитана Комрака и фолари Ньета. Собирайтесь. Через десять минут будут готовы письмо и инструкции.

Ничто не мешало дролери обстрелять направляющуюся к берегу моторную лодку под белым флагом, но этого не случилось. Чтобы не раздражать дролери, Ньет вернул человечий облик и поместился на скамью. Спасательные шлюпки остались в стороне, от них приплыла Белка и некоторое время сопровождала лодку — Рамиро подивился, насколько она казалась красивой и даже соблазнительной в воде, когда скользила рядом, улыбаясь и жмурясь от брызг.

— Вернись, помоги ребятам, Белка, — сказал Ньет, указывая на спасателей, — Ищи живых, ищи утонувших, будешь хорошая девочка. Давай, плыви, помогай им, а я скоро вернусь.

Белка послушно отстала, без скулежа и жалоб, молодец. Кажется, она тоже подросла и изменилась, вслед за старшим товарищем.

Ньет поглядел на Рамиро и потер переносицу. Криво улыбнулся.

— И мне не очень верится в благополучное разрешение спора, — сказал Рамиро, — Но герцог прав, попытаться стоит. В смысле, не герцог, а король.

— Не забываем про план «Б», - буркнул найл, сидящий на руле, — Честно говоря, вся моя надежда на полуночного Лавенга. И на мальчишку слуа. Кто бы еще пару дней назад сказал мне, что два демона станут средоточием надежд Найфрагира…

— Откуда, кстати, взялся Киаран? — спросил Рамиро, — Он погиб у меня на глазах. И Ньере это видел, правда, Ньере?

— У него была фюльгья. Как у Сэнни Лавенга. Она могла спасти. А вообще я не знаю. Он не говорит. Но он изменился, сильно. Он стал… — Ньет развел руками и пошевелил пальцами, будто пытался удержать что-то слишком большое, — такой… Ну, такой… это не сразу видно, но внутри он огромный.

— Личная сила выросла? — уточнил Рамиро.

— Да, наверное. Альфары это вроде так называют. Но оно заметно только, если присмотреться. Я заметил, когда он лечил Аймо.

Лодка вильнула.

— Глядите, — найл указывал влево чудом вылеченной рукой.

В волнах колыхалось что-то длинное, черное, слоистое, сегментированное, бахромчатое, в розоватой пене и ошметках слизи. Пряди чернильной тьмы вились и распускались от него в прозрачной воде.

— Что это за гадость? — поморщился Рамиро.

— Чья-то требуха, — определил Комрак. — Какую-то здоровенную хрень порвало на кусочки.

— Подводные лодки, — Ньет потыкал пальцем вниз, — Стреляли. Полночь, она не только в небе, она и в воде, много.

Черные маслянисто поблескивающие останки покачивались тут и там, словно спины дохлых медуз. А я думал, зачем Астелю леутцы, хмыкнул про себя Рамиро.

Берег приближался — бело-золотая полоса песка, ряды поросших молодыми сосенками дюн, за которыми прятались лавенжьи и дролерийские шатры. От дюн настречу посольству двигались трое дролери в знакомых черных комбинезонах. Все трое были вооружены, но винтовки висели у них за плечами.

Комрак заглушил мотор, и лодку мягко вынесло на мель. Все трое спрыгнули за борт и вытащили моторку на песок. Дролери молча ждали.

Рамиро знал всех троих — Селя с длинным платиновым хвостом, когда-то он силой увез из родного дома сына лорда Агилара, Вереска, с малиново-розовой гривой и шальными глазами, того самого, кто провоцировал Рамиро на драку у фонтанов в День коронации, и Нокто — тихого, хрупкого, похожего на подростка, хорошего друга генерал-полковника Вендала Макабрина… где-то тут, наверное, была Шерла, чей голос так много значил для спектакля Лары, и Снегирь, который вместе с Вереском вытащил Рамиро из облавы, и Таволга, державшая под дулом медицинского пистолета принца Анарена, да и сам принц, оказывается, тоже здесь. И День тоже где-то вместе с ними.

— Мы — посольство короля Эртао Астеля к их Величествам, — сазал Рамиро, — Капитан Комрак и Ньет представляют заинтересованные стороны, я же сторона нейтральная, и уполномочен передать послание. Оно тут — он показал кожаную папку. Сель оглядел всех троих и покачал головой:

— Вас, господин художник, и вас, господин найл, мы пропустим и сопроводим к шатру их Величеств. А жабку свою советую оставить на берегу, ее мало что не пустят внутрь, еще и обидеть могут ненароком.

Комрак со свистом втянул воздух сквозь зубы.

— Сель правду говорит, — мягко вступил Нокто, моргая бесцветными ресницами, — для всех будет лучше, если фолари останется здесь. Если вы хотите, чтобы вас вообще выслушали. — Это ведь вы пришли к нам, а не мы к вам, — усмехнулся Вереск, — тем более жабка ваша что-то уж совсем зелененькая.

Ньет и правда выглядел так, будто у него разболелся зуб.

— Рамиро, Аймо, не спорьте с ними, — буркнул он, потирая висок, — следовало догадаться, что меня не пустят. Я подожду на берегу.

Белый шатер оказался внутри больше чем снаружи. Внутри он был огромен, как тронный зал. Он был набит шевелящейся цветастой толпой, в которой не разглядеть ни лиц, ни фигур — детали, фрагменты, яркие пятна. Потолка и стен тоже не разглядеть, вместо них пространство над головами заполняло ровное золотисто-белое свечение, как от матовых ламп. Рамиро моргал, пытаясь сосредоточиться, но внимание расплывалось.

Сквозь расступающуюся толпу их с Комраком провели к группе, расположившейся за большим столом. Рамиро видел склоненные друг к другу головы, экспрессивные жесты — сидящие спорили, не обращая внимания на окружающих. Сель жестом велел остановиться, шагнул к спорящим, коротко поклонился и что-то сказал, указывая на Рамиро и Комрака. Спорящие недовольно повернулись — и Рамиро словно из-под воды вынырнул, узнал их.

Лавенги. Его величество король Герейн, с лицом усталым и заострившимся, с потемневшими, запавшими глазами. Принц Алисан, выглядевший чуть лучше. Мораг, навалившаяся локтями на стол, подперев щеки кулаками, она смотрела с кривой ухмылкой. Ее огромный угрюмый отец, волшебник Вран, сидел за столом, как вкопанная плита базальта, и тоже кривил губы — то ли сердился, что их прервали, то ли нехорошо ему было.

За их спинами стоял День, скрестив на груди руки, смотрел прямо на Рамиро, но словно не видел его. Лицо герольда Королевы ничего не выражало.

— Посольство от жабьего короля, говорите? — просвистел воздух, будто заговорила пустотелая флейта, — И что же нам хочет сказать жабий король?

Рамиро дернулся, ища глазами говорящего, и услышал, как рядом шумно выдохнул Комрак — она сидела прямо перед ними, но внимание никак не хотело сосредоточиться на ней, соскальзывало, смещалось, уплывало. Пока она не заговорила, Рамиро не замечал ее.

— Мы уполномочены передать вашим Величествам письмо от его Величества короля Эртао Астеля с предложением о мирном соглашении. Пожалуйста, ознакомьтесь.

Рамиро достал из кожаной папки грамоту и с поклоном протянул ее Королеве. Вернее, в ту сторону, где она сидела. Парадокс, но Рамиро было легче воспринимать ее присутствие не заставляя себя удерживать внимание на ее фигуре и лице. Она не была незаметной — она просто не вмещалась в человеческое сознание. То, что могло ухватить восприятие, было лишь малой толикой ее внешнего образа — пересвеченное пятно, в котором инвертированными фрагментами проступали голова, плечи, вьющиеся, как от ветра, волосы, черты лица — светящиеся щели глаз, ноздрей и неподвижных губ.

Грамота повисла в протянутой руке. Никто не пошевелился. Наконец Герейн потянулся через стол и взял грамоту.

— Брат мой король Найфрагира предлагает освободить Авалакха и его сородичей, потому что это единственная возможность прекратить войну с Полночью, — Герейн пробежал глазами письмо и посмотрел на Королеву, — Они не претендуют на Стеклянный Остров. Как только фолари будут освобождены, Эртао Астель уведет свой флот.

— Вран, — произнес бесплотный флейтовый голос, не разомкнувший Королевиных губ, — Я настаиваю, чтобы скатов перевели сюда. Займись этим и очисти море.

— Но, госпожа моя! — воскликнул Герейн, — Слово короля, они уйдут и займутся Полночью. К слову Астеля я добавлю свое.

— Нас пытаются отвлечь, Рэнни, — сказала Королева, — Ты сам все понимаешь. Я держу жабу за горло и вымести мусор с нашего порога прошу Врана и тебя. Но если ты так обеспокоен судьбой твоего так называемого брата, то пусть послы предупредят его — скаты Врана вычистят море, а с летучей жабой покончу я. Если жабий король имеет хоть немного ума, он отступит или сдастся.

— Король Эртао не отступит! — зло прошипел Комрак, но его не услышали.

— Я повторяю, госпожа, — прогудел Вран, рассматривая свои руки, сцепленные на столе. — Я занимаюсь очисткой моря и неба вокруг Острова. Чтобы очистить Стелянный Остров от Полночи, скаты мне не нужны.

— Полночь уйдет, как только уйдут найлы! — голос флейты стал пронзительнее.

— Как только я вычищу Полночь, я займусь второстепенными делами.

— Вран! Ты у смертных научился подменять смыслы? Скаты нужны мне! — краем глаза Рамиро увидел, как Королева разворачивается к волшебнику, — Что ты хочешь за скатов, Вран? Последнее желание? Кровь сердца? Голос бездны?

День стоял за плечом Королевы и смотрел на левое ухо Рамиро. Или на правое. В споре он не участвовал.

Вран помолчал. Потом перевел взгляд на дочь.

— Мне это все не интересно, — отрезала Мораг, — Рэнни прав, нас стравливает одна сволочная ферворская тварь, а мы и рады перегрызться. Я не намерена плясать под ее дудку. Скатов не дам.

Вран поднял бровь и развел широкие, темные как камень ладони.

— Скаты принадлежат Мораг, — пояснил он, — я отдал ей ключи и пароли, когда был вынужден вернуться в Сумерки.

— Мораг, дитя мое, — пропела флейта.

Мораг скривилась.

— Слава идолам, не твое! И я тебе не подчиняюсь. Так что про мечты выжечь одним махом пару-тройку тысяч людей можешь забыть. У меня совсем другие планы на Серпа и Серого Котика.

— Мораг, — Герейн перехватил ее взгляд и покачал головой.

— Что — Мораг? — она уперла кулаки в столешницу и выпрямилась, — Я — Мораг. Ненавижу эту вашу дипломатию. Мне с самого начала не нравилась вся эта затея с фоларями. Я, конечно, явилась вместе со всей командой, но участвовать в разборках двух злобных самодур не собираюсь и не буду. Нальфран та еще сучка, но явилась все-таки за своим, а ты, госпожа Королева, уйму лет чужими руками жар загребала, а теперь хочешь на чужом горбу в рай въехать. Вот тебе! — Мораг оттопырила средний палец и сунула его прямо в сияние.

Рамиро и Комрак выпали из шатра братьев-королей, держась друг за друга. Изнутри доносился словно бы свист ветра и человеческие крики, мелькали пятна света и еще шел тугой тяжелый гул, который издает штормовое море, кидаясь на скалы. Смуглое лицо Комрака, как всегда, ничего не выражало, а Рамиро зажимал руками уши. Красноволосый дролери, ожидавший у входа, встревожено шагнул к ним навстречу.

— Не будет она нас слушать, — зло сказал Рамиро. — Ни нас, ни Астеля, ни короля Герейна, ни Врана, ни черта в ступе. Спасибо, Вереск, не надо нас провожать, мы сами дойдем, не затрудняйся.

Энери сидел, прислонясь спиной к белому камню фолариной тюрьмы. Было тихо, стена нагрелась от солнца. Он закрыл глаза, свет все равно проникал сквозь сомкнутые веки, окрашиваясь красным. Руки были липкими. Он, не глядя, вытер их об штаны.

Тюрьма, весь этот огромный комплекс, выстроенный в пещерах на скале, изъеденной кавернами, как старый зуб, оказалась пустынной. Но в надвратной башне все-таки дежурила охрана. Трое дролери, сидевших тут наверное на всякий случай. Один и на человека-то не был похож.

Он снова вытер руки. Затылку было тепло от прогретого камня. Сквозь трещины в известняке лезли колючие кустики ежевики, листья были как заржавленные, кое-где виднелись фиолетовые капли ягод и куртинки сухой травы. Остров за столетия пригладил камни башен и стен, вобрал древнюю тюрьму в себя, как вбирал все сущее.

После того, как все закончилось, Энери запер тела в караулке, забил в замок железный штырь, выбрался по узкой лестнице на самый верх башни, на тесную площадку с выветрившимися невысокими зубцами, и стал ждать. С Комраком был уговор — что тот попробует решить дело миром, а если нет — то остается сам Энери и глоток воды во фляжке.

В прореху меж зубцами было видно светлое море, высокие белые камни, ожерельем венчавшие скрытый в скале дворец Королевы и раскинувшийся на побережье лагерь. Среди шатров суетились маленькие фигурки — он разглядел группу пленных найлов в черных мундирах, охранявших их людей в форме Лавенгов, пеструю толпу у белого королевского шатра. Выброшенный на берег корабль лежал на боку огромной китовой тушей. Перед тем, как Королева и Нальфран сцепились, найлский флагман, стоявший на рейде, несколько раз выстрелил выше лагеря, по скалам и по тюрьме, но, похоже, волшебство Королевы ослабляло снаряды.

На внутренней стороне зубца было выцарапано на староандаланском «Фаль и Ченко были здесь», рядом изображен человечек-кракозябрик с ножками-палочками и палочным же мечом в руке и подпись «ето сэньо Дайтон». Потом еще неприличная картинка, исполненная с большим мастерством и знанием дела.

Ну да, тюрьму на Стеклянном Острове люди строили. Архитектура тысячелетней давности — приземистые башни, толстые стены, внутри, там где не хватило крепости естественных пещер — тяжелые перекрытия. Наверное Королева в свое время переправила сюда обозы с дубом и железом, так же, как сейчас — грузовики с оружием. Люди — удобные союзники. Немного сказки, немного обещаний, пара волшебных даров — и они выстроят тебе любую темницу.

За спиной что-то грохнуло. Энери обернулся — младший принц Аркс Малеум, Киаран мааб Инсатьявль, разодетый и разукрашенный, как елочная игрушка, опустил на камни тяжелый длинный ящик и теперь возился с замками на крышке, обернув пальцы рукавами. За поясом, обильно украшенным серебряными бляшками, заткнут какой-то длинный сверток, замотанный в тряпки.

— Вот те раз, — сказал Анарен. — Ты с флотом приплыл?

Киаран поднял голову, приветливо улыбнулся.

— Вроде того. Привет тебе от Комрака.

— Он живой? Я думал, не доплывет, а потом разглядел его в лагере.

Слуа мотнул головой:

— Его ранили, пока плыл, но я вылечил рану. Жизнь вне опасности.

— Чертовы дролери начали пальбу, даже до трех не досчитав. Что в ящике?

— Старый долг, — Киаран пожал плечами.

Энери хотел спросить совсем не про ящик, но в лоб постеснялся.

— Человек из Дара, Ньере и Комрак повезли послание от короля Астеля. Королеве и Лавенгам. Но я так думаю, ничего у них не выйдет. Я вижу, ты кого-то уже убил? Даже до трех не досчитав?

— Охранников. Потому что я тоже думаю, что у них ничего не выйдет, — проворчал Анарен. — Я собирался потом пройти наверх, к клеткам, но там толстенная решетка, тараном не выбьешь и запирающий механизм, кажется сломанный. Все заржавело, заросло. Строили люди, а потом не ухаживал… никто. Решетку под водой я выломал, пролез, а эту не смог. И обходных путей не нашел. Выбрался в коридор, ведущий к мосту и сижу тут, как идиот. Внизу полно пещер, ходов разных, но везде пусто. То что нам нужно — наверное наверху.

— Анарен, это тюрьма для высших фолари, откуда обходные пути, тут замуровано все. Иначе тюрьму стерегли бы вовсе не так, — заметил Киаран, невозмутимо доставая из ящика винтовку, новенькую, черно поблескивающую смазанными частями. — Ты умеешь с такими? Я только пистолет в руках держал, Гвальнаэ Моран мне показывал, еще в Найфрагире.

— А что с ним, кстати? — небрежно спросил Анарен, принимая оружие. Кажется он знал, откуда прибыл ящик. — Жив? Цел?

— Конечно. Я видел его сегодня.

А я то думал, ты его все-таки сожрал, дитя Полуночи. Силой от тебя так и плещет, меня аж к стене относит. Впрочем, даже если бы ты всю корабельную команду в клочья разорвал, такого ощущения не было бы. Что же с тобой произошло, младший сын короля Инсатьявля.

— А как ее величество королева Амарела? — спросил он наугад. — Это ведь от нее винтовки? И зачем ты их притащил?

— Тоже хорошо. Ожидает счастливого разрешения и готовится к свадьбе. Анарен, я понимаю, про что ты хочешь узнать. Не спрашивай. Я сам не вполне разобрался.

— И что ты тут тогда делаешь?

— Я пришел забрать Луношип, а тут война, Полночь, сородичи… Я не люблю клеток, Анарен. Не люблю, когда зря умирают. И тогда мы подумали с Каньетой и остальными… Что я могу помочь. А Комрак сказал, что ты где-то тут, тогда я решил, что оружие нам пригодится. Давай только подождем немного. Вдруг у них получится. Не на три счета. К тому же…

— Что?

— Думаю, как только мы откроем внутреннюю решетку, дролери и Королева обо всем узнают. И тогда нам с Каньетой надо, чтобы кто-то удерживал мост.

Мост мы обрежем, подумал принц, но дролери это вряд ли остановит. И тогда пригодятся винтовки.

— Два полуночных демона спасают найлов и их богов, — хмыкнул Анарен. — Смешно. Ну да ладно, потом посмеемся, если все сложится.

— Уверен? — Киаран посмотрел на него через плечо.

— В чем? Что посмеемся?

— В том что мы демоны.

— Не знаю, как ты, а у меня даже паспорт есть, — принц невесело похлопал себя по груди.

— Он давно просрочен, твой паспорт, — фыркнул Киаран. — Пора уже менять.

Ньет поднялся из-за дюны, где лежал в распадке под ветвями молоденьких сосен и наблюдал за лагерем. Голова раскалывалась — будто бы Нальфран и Королева кричали внутри нее на разные голоса. А другие старшие молчали. Наверное тюрьма удерживала их голоса, вон она — высокая серо-розовая скала… скалы — над лагерем, рукой подать. Темные дырочки в толще гранита — как ласточкины гнезда.

Лагерь бурлил голосами, запахами — люди, нелюди, раненые, здоровые, добрые, злые — все это перемешивалось в какой-то немыслимый суп из ощущений и причиняло беспокойство. И еще было кое что, какое-то знание, которое лежало отдельно и не могло быть разрушено.

Рамиро и Аймо — Ньет увидел их — быстро шагали через лагерь, их никто не провожал, не стерег — слишком много тут было разношерстного народа, у всех свои правила, у всех свои командиры. Двое людей никого не интересовали, а повелители всего этого пестрого войска остались в королевском шатре. Рамиро с Комраком негромко переговаривались. Комрак с болью посмотрел на мокрых, измученных найлов у костров, которых охраняли люди Лавенга. Там же мелькали серо-синие одеяния невениток. Найл отвернулся.

У края дюн Ньет присоединился к ним. Рамиро махнул рукой и поморщился на Ньетов вопросительный взгляд. Ничего не вышло. Кто бы сомневался.

Сделали вид, что спускаются к лодке, а сами пошли дальше по берегу, спрятавшись от случайного взгляда из лагеря в тени гранитных утесов. Найл достал из кармана какую-то блестящую коробочку, ее половинки поворачивались на петлях. Остановился, нашел взглядом серо-розовую надвратную башню, прилепившуюся к неприступной скале, поймал в коробочку луч солнца. Через пару мгновений в бойнице башни блеснула ответная вспышка. Потом череда вспышек — короткая-длинная-короткая-длинная. Пауза. Длинная. Пауза. Короткая-короткая-длинная. Пауза. Длинная. Пауза.

Ньет не отрываясь смотрел на белый мигающий солнечный зайчик, потом глаза наполнились слезами и он недоуменно моргнул.

— Все в порядке, идите за мной.

Ньет шел за двумя людьми: высоким, в темной шинели, с прямыми плечами и походкой военного, и вторым, тоже не маленьким, тоже в форме, только в альдской, но шел этот второй как-то по другому, поглядывал по сторонам, даже головой вертел. В спине и затылке его чувствовалась усталость и Ньет вздохнул.

Неподвижное солнце заставляло их отбрасывать перед собой короткие тени. По серому песку боком пробежал маленький краб.

Вот идут люди, думал Ньет, глядя себе под ноги. Хотят помочь моему народу. Сейчас, если, о, Наль…нет, только не она. Если, о боги, все получится, если мы сумеем и все эти сверкающие сполохи были не зря, если все пойдет как надо, если… если мы закончим этот длинный путь здесь. Спасем Авалакха.

А он окажется таким же, как Нальфран.

Зачем тогда все это. Все эти… много лет.

— Вот тут, — сказал Комрак, остановившись у прогоревшего остова костра. — Если нырнуть и проплыть направо — будет вход.

Найл нырял и плавал, как настоящий фолари, а Рамиро некоторое время бултыхался на поверхности с зажмуренными глазами, пока Ньет не велел ему набрать воздуха в легкие и не потащил за руку за собой, вглубь. Вода сомкнулась над их головами.

Пещера оказалась темной, гулкой. Плеск воды отдавался эхом от стен и высоченного свода. Вода покрывала почти весь пол, который постепенно повышался противоположной от входа стене. Ньет, превосходно видевший в темноте, с трудом различал какие-то вспышки и пятна, скорее чутьем, чем зрение, обнаружил выход и повел двоих людей за собой. От ощущения опасности у него сильно колотилось сердце, встопорщился гребень на хвосте. Человеческий облик мигом совлекся с него, как с людей — одежда. Они молча поднялись по узкой винтовой лестнице, прорезанной прямо в толще осклизлого от влаги камня. Откуда-то сверху падал слабый свет, или скорее напоминание о свете. Еще долгие сотни шагов — и они поднялись в сухую часть тюрьмы, Ньет примерно понимал, что они идут по галерее, проходящей во внешней стене. Было тихо. Никого, только слабый шорох шагов и далекий плеск воды. Свет исходил из крошечной бойницы. Комрак выглянул наружу.

— Пока тихо. Я вижу подвесной мост и часть лагеря, нам надо подняться еще выше, там должен быть проход в надвратные башни. Наверное вот по этим ступенькам.

— Странно, — сказал вдруг Рамиро, пытаясь выковырять из уха воду.

— Что?

— Я думал, что тут все будет волшебное. А это просто развалины старой крепости, таких на северном побережье десятки можно увидеть. Может здесь и нет никого.

— Есть, — Ньет глубоко втянул в себя солоноватый затхлый воздух, зажмурился. — Там кто-то есть…внутри. Но как будто очень далеко, не докричаться.

Сверху послышался негромкий стук, откинулась крышка люка и в квадрате синего неба появилась растрепанная темноволосая голова.

— Залезайте, — сказал Киаран. — Хорошо, что пришли.

Вход во внутренние помещения тюрьмы перегораживала решетка — толстенные железные прутья, не прутья — колонны, толщиной с ногу взрослого человека. Подъемный механизм, тоже колоссальный, будто для гиганта сделанный — зарос известью, какими-то серыми махрами, наплывами ржавчины. Бронзовое колесо уходило в стену. Цепь была разомкнута и лежала у стены, как змея. В тоннеле за решеткой виднелись ряды ниш, большие и малые, темные, оплывшие, как соты. Пыль, паутина и еле слышные шепотки, будто от сквозняка.

Киаран сдвинул брови, прошелся вдоль решетки, не касаясь ее. Покачал головой. Потом вдруг остановился ровно в центре, широко развел руки и распрямил пальцы. По коридору прокатился плотный порыв ветра, пыль взметнулась маленькими смерчами, железные колонны дрогнули, чуть согнулись и начали оплывать, словно горячий воск. Но не расплавились, устояли. Треснул замковый камень над головой слуа.

— Нет, не получается, — Киаран обернулся. — Здесь столько железа, никакой силы не хватит, чтобы совладать с ним. Полезли наверх!

— Зачем?

— Я призову воду! Вода затопит камеры и твои родичи освободятся. Не рассуждай, поторапливайся! Королева теперь наверняка знает, что мы здесь. У нас совсем мало времени. Сама она занята с Нальфран, но она пришлет своих людей.

А как же наши люди, хотел спросить Ньет. Но времени не оставалось, кружилась в застоялом воздухе тысячелетняя пыль, пронизанная солнечными лучами, мириады крохотных пылинок. И тогда они побежали.

Выстрелы послышались, когда Ньет лез по внешней отвесной стене тюрьмы, которая и стеной-то не была, а так, куском скалы. Они отыскали подходящую дырку, выбрались, помогая друг другу, наружу, Ньет цеплялся когтями, засаживая их глубоко в трещины, легкий Киаран висел на его плечах, ухватившись за шипы или выступы чешуи, что бы там там ни было — и не шевелился. Ньет чувствовал себя огромным, как дракон. Он прозмеился по скальному карнизу, сшибив ударом гребнястого хвоста выросшее на камне деревце, Киаран стиснул его бока коленями и что-то прокричал. Пуля ударилась рядом, высекла из гранита раскаленные крошки, но чешуе они не повредили. Ньет посмотрел вниз — оборванный подвесной мост болтался в над фьордом, как нитка бус, а еще дальше, в немыслимой глубине, голубела морская вода.

— Лезь давай! — прикрикнул на него слуа. — Шевелись! Не спи!

Ньет лез и карабкался, а снизу стреляли, и взвизгивали пули, несколько раз его больно ударило в спину и плечо, выворотив пластину брони, Киаран, вцепившись одной рукой покрепче, свободной отмахивался, как от пчел, и клял его на нескольких языках самыми гнусным словами, пиная в бока. Ньет лез, лез и лез, неподвижное солнце висело высоко над горизонтом, и крылатая змея заслоняла его собой, своими крыльями, но в то же время была далеко, очень далеко, под ее мощью море прогибалось, над островом всходил столп ослепительного света, делая тени черными и резкими — и никто не видел этого, кроме него и Киарана. А белый золоторогий олень стоял у края пропасти, моста не было, мост был обрушен и тогда олень вскинул голову, рога сверкнули, как зеркало гелиографа, вышибая дыхание из груди и слезы из глаз, и пошел через пропасть по воздуху, медленно переступая ногами. И за ним пошли его сумеречные. Человек в крепости должен был стрелять, у него была винтовка, но он почему то не стрелял, и мгновения все тянулись, падали и оставались лежать на полу древней тюрьмы. Тогда выстрелил другой человек, олень дернулся, а Киаран в очередной раз страшно обматерил Ньета, тот дернулся, подтянул свое отяжелевшее от брони и шипов тело, и втянулся в какую-то пещеру выше по склону.

Отдышавшись, они огляделись по сторонам. Очередной коридор, не выстроенный людьми, а лишь чуть облагороженный, бывшая пещера — жарко, сухо, пыльно, нет даже слабого намека на влагу. Ниши, ряды ниш, забраны решетками. По коридору гуляет ветер, вместо окон просто дыры в каменной стене, ни ставней, ничего. Коридор извилистый, уходит вправо. Нъет посмотрел вниз — неровный пол густо, по щиколотку, засыпан белой солью или песком, похожим на соль. Он поднял лапу, на белом остался четкий отпечаток — длинные пальцы и когти. Киаран соскользнул с его спины и пошел вперед, рассматривая клетки. Ньет двинулся за ним. Некоторые были пустые. В одной, в самом углу, лежало, скрючившись, укутавшись в складки кожи, морщинистое безволосое существо с проступающими буграми позвоночника и длинным, на половину клетки, голым хвостом. Оно не пошевелилось, когда Ньет с Киараном прошли мимо.

Еще несколько пустых помещений, даже без решеток, просто ниши в стене. Затем клетка доверху набитая мотками черных резиновых шлангов — ну, или чем-то похожим на резиновые шланги. Огромный, с медведя величиной, седой нетопырь со старушечьим лицом шарахнулся к решетке и закашлял, заперхал, не в силах заговорить.

Киаран махнул рукой, чтобы Ньет не отставал. Но тот увидел следующую клетку и остановился.

Внутри — стены, пол, сводчатый потолок — все было исписано. Сотни, тысячи слов, выцарапанных чем-то на твердой поверхности камня. Найлерт, андалат, сагайские иероглифы, язык драконидов, какие-то совсем непонятные закорючки. На полу клетки сидел вроде бы человек, юноша — тощий, как тарань, голый, с копной сухих рыже-русых волос, спадавших на плечи и свалявшихся в войлочные колтуны. На бледном лице юноши Ньет разглядел веснушки, а глаза у него оказались неожиданно ясные, бирюзовые, как море.

Человек неспешно поднялся, ребра выпирали каркасом, колени костлявые — но умирающим он не выглядел. Подошел к решетке и внимательно посмотрел на оцепеневшего фолари.

Киаран вернулся и застыл рядом с Ньетом, стараясь не шевелиться и не дышать. Ему было страшно, Ньет это почуял, понял.

Он постарался заговорить, но из изменившейся пасти послышалось только ворчание. В раздражении он ударил шипастым хвостом по противоположной стене, оставив на граните длинные царапины, потом снова попытался произнести хоть одно слово. Киаран насторожил длинное ухо.

— Мой друг говорит, — вдруг произнес слуа, глядя на тощего незнакомца в клетке. — Он говорит, что мы освободим тебя. Но ты пообещай прекратить войну. Пообещай, что кровопролитие закончится, и что ты и твой народ не станете мстить альфарам и людям.

Юноша думал долго, целую вечность. В оконный пролом доносились крики, выстрелы и хриплое мяуканье чаек. Ньет скреб пол, под когтями щипало от соли. Потом Авалакх неохотно кивнул и отвернулся.

Когда они выбрались на самую верхнюю площадку, стало видно, какой же Стеклянный остров маленький. Случайное нагромождение скал с пучками зеленых сосен и блестящими нитками источников. Лагерь Королевы и корабли на рейде казались игрушечными.

Киаран обошел площадку, она была полуобрушенная, выветрившаяся, с пятачок. Сел на край, свесив ноги. Под подошвами его сапог блестело море. Ньет улегся рядом, положив голову на лапы. Киаран ничего не делал, просто смотрел вниз и стучал каблуком по отвесной стене, даже ритма никакого не было слышно в этом стуке.

Скала под Ньетом вдруг дрогнула, сперва слабо, потом еще раз и еще, а потом задрожала, словно под ней заработал мотор. Ньет свесился вниз и стал смотреть — из неровно проклюнутых точек бойниц один за другим пробивались прозрачные водопады, сверкая на солнце, летели вниз, далеко, даже шума не слышно.

В сердце толкнуло инфразвуковой волной — это узники из нижних ярусов встретили поднимающуюся воду. Киаран рядом вдохнул сквозь стиснутые зубы.

Вода шла все выше и выше по этажам и галереям, находя там и тут для себя выходы, трещины, пробиваясь на волю тонкими бьющими струями, потоками, целыми реками. Отвесные стены тюрьмы разом вспотели, истекая влагой, как рассольный сыр. Из отверстий пошире били целые фонтаны. Вода выламывала камни, куски гранитной скорлупы отваливались и рушились вниз, сминая сосны у подножия.

Фоларийские боги рвались наружу, стремясь к тысячелетие не виденному морю, крушили тюрьму изнутри. У Ньета плыло перед глазами. Они радовались. Кричали. От их криков темнело в глазах и закладывало уши. Внизу, в прозрачной воде фьорда проступили очертания гигантского веретенообразного тела, вода вскипела, и синий, расписанный белыми узорами акулий плавник, поднялся над поверхностью воды, как парус яхты. Авалакху было тесно в заливе, он словно нехотя ударил хвостом и выплыл в открытое море, оставляя за собой расходящийся кильватерный след, качнувший маленькие корабли.

Из середины скальной стенки выворотило гигантскую глыбу, она медленно переворачиваясь, как во сне, упала в расщелину фьорда, снеся по пути головы обеим сторожевым башням.

Глава 31

Нет, я ошибся. Думал — надеялся? — что выбирать придется ему, а на деле выбирать приходится мне. И не он, а я гляжу на него сквозь оптический прицел.

И вижу широкую оленью грудь, и шелковый блеск шерсти на гордой шее, и прекрасные вишневые глаза, и кофейного цвета нос, и золотистую стрелку на лбу, между глаз, перечеркнутую перекрестьем прицела. Это всего лишь фюльгья, не он сам.

Если бы он стоял на мосту, я б стрелял под копыта. Но он ступил в воздух.

Сбоку, у соседней бойницы, Аймо Комрак лязгает затвором.

— Не стреляй, — говорю я ему.

— Почему это? Тварюка прокладывает путь, смотри. За ней целая толпа ломится.

— Он медленно идет, подожди.

— Чего ждать? Когда дойдет, нам мало не покажется.

— Это мой друг.

— Даа? — Комрак шуршит, меняет позу, — Слушай, Илен, тогда за какими марами ты сюда поперся?

Я молчу.

Он идет по воздуху, над узким синим языком залива, осторожно переступая золотыми копытами. Золотой венец горит у него над головой, как целый костер. За ним идут остальные — Сель все время перемещается за спиной оленя, танцует, не выцелишь его. За ним, зигзагами, Вереск.

— Я припугну, — Комрак стреляет, звякает о камень выпавшая гильза.

Белый золоторогий олень на невидимом мосту не останавливается.

— Все равно, — говорит Комрак, — Анарен в соседней башне, он не струсит. А ты бесполезен.

Ша-арк! Щеку больно обжигают каменные осколки. Ого! Еще полдюйма, и…

Ша-арк! Дзень!

Комрак, чертыхаясь, отшатывается от бойницы.

— Там Нокто, — говорю я, — Он однажды подбил макабринский «вайверн» на высоте две тысячи четыреста футов.

— Откуда знаешь? — Комрак, согнувшись, перебегает к другой бойнице.

— Да уж знаю.

— Где он, марова задница? Где этот альфарский выродок?

Фью-у! Фью-у! Стреляют из соседней башни.

Я осторожно выглядываю наружу — олень уже прямо под нами, сливочно-белый мазок на фоне синей воды.

Фью-у, фью-уу! Ша-арк! Дзень!

— Илен, твою мать! Стреляй! Что ты телишься!

Пригнувшись, меняю бойницу. Прицелиться не успеваю, ну и слава идолам. Бабах!

Фью-уу!

Фью-уу!

Фьюу-уу!

Стреляй, Илен, твою мать.

Стреляй!

— Иди ты к черту, Комрак. Иди ты…

Рамиро Илен открыл глаза и некоторое время смотрел в потолок. Высокий белый потолок с простыми белыми плафонами — такие бывают в официальных учреждениях. Опустив взгляд ниже, он увидел металлическую раму и большую белую штуку в форме валенка, подвешенную к раме на противовесе.

— Капитан Комрак сейчас далековато, чтобы услышать тебя, Раро, — произнес знакомый мягкий голос, — В Химере, как мне доложили. Если тебя беспокоит его судьба — он жив, относительно цел и передает тебе приветы.

Рамиро повернул голову — целиком повернуться он не смог, что-то мешало.

— День?

— Лежи спокойно. Тебя собрали по кусочкам на живую нитку. Из того, что мы с твоим драгоценным фолари отскребли от камней.

День закрыл лежащий на коленях поплавок и улыбнулся. Взгляд больше не был пустым и не проскальзывал мимо. Взгляд был открытым, теплым, чуть озабоченным. День отложил поплавок в сторону и наклонился из своего кресла поближе к Рамиро.

— Я очень рад видеть тебя, Раро.

— Я тоже, ясный, — ответил Рамиро, — тоже рад тебя видеть. Ты был ранен? Тебе попали в плечо, почти в грудь.

— Не мне, а моей фюльгье. Есть некоторая разница. Но все равно, спасибо тебе, Раро, что не стал стрелять.

— Откуда ты знаешь?

День усмехнулся.

— Я многое знаю. Я, как никак, глава Управления Цензуры и Информации. Хочешь апельсин? Утром приходили твои родственницы… и работодательницы, госпожи Креста Карина и Лара Край. Апельсинов принесли. И яблок. И бульон. И пюре. И еще что-то в баночке. На премьеру приглашали, двадцать третьего числа премьера, как раз между Юлем и Рождеством.

— Креста? Лара? Постой, а где мы?

— В Катандеране, в больнице святой Вербы.

— Как — в Катандеране? — забеспокоился Рамиро, — мне нельзя в Катандеране, я депортирован.

День поднял ладони:

— Тихо, тихо, не дергайся. Ты амнистирован за свои геройства. Королевским указом. Так что лежи спокойно.

— Какие еще геройства? За то, что в дролери стрелял? Или что не стрелял?

— Что предупредил. Рискуя жизнью и все такое. Героический патриотизм, весьма оцененный и награжденный его Величеством.

— Денечка, — Рамиро сощурился, — это твоих рук дело, да? Эта амнистия?

— Мое дело — собирать и обрабатывать информацию. И предъявлять ее соответственно, в нужное время нужным людям.

— Ну да. Ты же герольд Королевы.

День откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и сцепил длинные пальцы на колене. Он был в белом медицинском халате поверх своего обычного строгого офисного костюма — дорогущего и виртуозно пошитого у самого лучшего столичного портного. Как и не было полевой военной формы, портупеи через плечо, винтовки и заклеенных пластырем пальцев.

Может она мне приснилась, эта война? И Стеклянный остров?

Но шевелиться трудно, почти невозможно, правая нога глухо болит, правую руку Рамиро вообще не ощущал. Голова тоже тяжелая, от подушки не оторвать. Но в целом Рамиро чувствовал себя хорошо, хоть и несколько оглушенно.

— Лежи спокойно, — в который раз повторил День, — Чем меньше будешь дергаться, тем быстрее встанешь. А что до герольда Королевы… я больше не герольд. Ушел, так сказать, в отставку.

— Почему?

— Договор разорван. Лавенги больше не союзники Сумерек, и Королева отозвала своих вассалов.

— Король Герейн нарушил условия? Не стал драться с найлами?

— И это тоже. Договор изжил себя. Теперь у Дара своя дорога, у Сумерек — своя. Стеклянный остров пуст. Королева не стала дожидаться, пока Авалакх и его собратья доедят Полночь в Найфрагире и вернутся проведать свои старые квартиры.

— И где же теперь живут дролери?

День пожал плечами:

— Где и раньше жили. В Сумерках. А Королева и ее приближенные вернулись в Город Изгнанника. Это старый город, мы жили там задолго до войны с фолари.

— А ты… значит, ты не ушел с остальными? Почему ты остался?

— Во-первых, остался не только я. Во-вторых, на мне целое Управление, как я его брошу? В-третьих, Герейну сейчас трудно придется, представляешь, какое давление он будет испытывать, лишившись такого союзника, как Королева Сумерек? А он и Сэнни ни мне, ни Врану не чужие. И, в-четвертых — на кого же я тебя, дурака, оставлю? На цех что ли твой Живописцев, или на Академию? Или на жабку твою драгоценную, которая, кстати, в коридоре стенку подпирает, войти стесняется? А ты знаешь, что он квартиру твою оккупировал на Липовой? Приедешь — а там у тебя уже семейство хвостатых и полная ванная икры…

— День, Денечка, ну что ты опять завелся? — Рамиро невольно рассмеялся, — Ты же сам сказал, что вы с Ньетом вдвоем меня откопали. Что там произошло? Мне показалось, на нас скала свалилась.

— Скала и свалилась. А потом из всех щелей полезли жабы и пиявки и попрыгали в море. Собственно, на этом все и закончилось.

— Я вот одного не пойму, — сказал Рамиро после паузы, — почему Ньет вернулся? Почему не ушел вместе с Авалакхом, с Нальфран, с другими богами? Он же сам, считай, одним из них стал, практически богом. А ты говоришь — вернулся на Липовую, бумагу марать, картинки рисовать…

День закрыл лицо ладонями и некоторое время сидел неподвижно..

— Рамиро Илен, — сказал он наконец — вы идиот. Хотя головой конечно ударились, заговариваетесь, простительно. Лежите, отдыхайте, кушайте бульон. Кстати вот вам от короля Герейна.

Он достал из кармана коробочку, извлек из нее золотистый кругляшок на цветной короткой ленточке и показал Рамиро.

— Что это? — удивился тот.

— Медаль «За безудержную храбрость», - День поднялся и прикрепил медаль на гипсовой Рамировой ноге, подвешенной на растяжке. — Любуйтесь на нее и вдохновляйтесь к выздоровлению.

— Я, значит, достойный последователь сэна Кавена Макабрина, — хмыкнул Рамиро, — а зуботычинами своими он посвятил меня в орден Безудержных Храбрецов. День, скажи мне вот еще что. Ньет, говоришь, здесь, а Киаран? Комрак в Химере, а где Анарен? И ваши… Врановы ребята, все целы?

— Киаран — это то создание, что было раньше слуа? Уплыл с найлами вроде бы, хотя ему как раз транспорт не нужен. Принца Анарена не нашли после разрушения башен, он очередной раз пропал без вести. Может лет через двести он снова объявится в Серединном Мире. Сель тоже оказался под обломками, и его тоже не нашли. Остальные в порядке более-менее.

День забрал с тумбочки свой поплавок и кивнул Рамиро.

— Я тебя оставлю до вечера, твой жабеныш там подпрыгивает. К тому же к тебе посетители. Сэн Хосс, сэн Вильфрем, добрый день! Заходите, присаживайтесь, я уже освобождаю место.

Сильно пекло солнце. В ушах шумело, кричали чайки. Энери разлепил склеившиеся ресницы, сглотнул. В горле было сухо. Сильно хотелось пить. Кажется он падал вместе с башней…с потоками воды. Вода несла его, ломая и поворачивая, как щепку, а потом выбросила куда-то. Оставила на берегу, как плавучий мусор. Под затылком что-то больно кололось, то ли камешек, то ли ракушка. Только затылок он и ощущал. Попробовал пошевелить рукой, но пальцы не слушались.

Как все… привычно.

Море шумело, накатывалось. Горизонт вдруг стал дыбом. Сознание ускользало, но Энери, сам не зная зачем, усилием воли вернул себя обратно, на пустынный, засыпанный галькой берег.

Ног он тоже не чувствовал.

Нужно только снова закрыть глаза, уйти в спасительную темноту, это неприятно, как тошнота, но потом обсидиановый нож в груди снова выдернет его из небытия. Так случалось много раз. Просто перестать сопротивляться, привычно подумать о Летте, Альбе. И уснуть.

Тень закрыла от него солнце. Стало ощутимо прохладнее. Энери проморгался, стараясь сфокусировать взгляд. Все расплывалось.

— Ну что, Нож, допрыгался? — знакомый резкий голос разорвал шуршащую тишину. — Альфарская пуля, ну как же так, ой-ой-ой.

— Асерли.

— М?

Сбоку что-то зашуршало, видимо наймарэ присел рядом на корточки. Перед глазами так и плавал мутный белесо-голубой туман. Рядом с ухом раздалось жадное сопение, кончик холодного языка коснулся щеки.

— Только попробовать, Нож, уверяю тебя. Зачем тебе блюющий собеседник, — хохотнул Асерли. — Всего капельку и попробую.

Анарен поморщился. Он так удобно устроился, уплывал в бесконечный туман. Противный голос мешал, как булавка в сапоге. Дышать было тяжело, легкие словно подпирало что-то.

— Асерли, ну вот зачем ты приперся?

— А проводить друга в последний путь? — делано удивился демон. — Как так? Вся эта ваша история, она такая завораживающая! Захватывающая! Упоительная! Феерическая! Эй, Нож, не отключайся! Ты чего!

Захрустела галька и Энери взвыл — чертов наймарэ бесцеремонно волок его куда-то, вцепившись в плечи, причиняя дикую боль. Кажется, в нем ничего целого не осталось, ни одной кости. Ноги бесполезно вихлялись, подскакивая на гальке.

Асерли прислонил его к чему-то твердому, придав сидячее положение, и Энери немедленно вырвало кровью.

— Хр-хх…изыди нахрен, скотина.

— Еще чего! Я старался, привел Полночь, отвлек старого говнюка. Я помогал! Мне нужна медаль! А ты меня костеришь. Все тебя бросили и уплыли, между прочим, еще вчера. Но ты не должен их винить, Нож, тебя трудновато найти было. То немногое, что от тебя осталось.

Снова сопение возле уха. Энери слабо качнул головой, отмахиваясь, как от комара.

— Королева свалила! Люди свалили! Представь, что за романтика, мы с тобой, вдвоем, на этом Стеклянном, Деревянном, Оловянном острове! Не знаю, с какого конца тебя начать жрать, с ног или с головы?

Принц помолчал. Закрыл глаза, опять попробовал сглотнуть.

— Куда жрать, животное, — пробормотал он наконец. — Какое жрать. Во мне половина сумеречной крови, тебя наизнанку вывернет. Как голотурию.

Теперь замолчал уже наймарэ. Тихонько хмыкнул. Пристроил Энери поудобнее, стало немного легче дышать. Время шло и шло. Море накатывало волны на пустой берег. Глухо постукивала галька.

— Асерли?

— Ну?

— Ты еще здесь?

Шум волн. Смешок..

— Нет. Я уже ушел.

— Со мной был найл и еще альд, они живы?

Опять долгое молчание.

— Я питаюсь человеческим отчаянием. Думаешь, я скажу?

— Ладно, — покладисто согласился Энери.

Шумели сосны. Остров мерно проворачивался. Пекло солнце. Кровь пульсировала в висках, дыхание прерывалось. Но несмотря ни на что, он чувствовал себя… Свободным.

— Асерли?

— Что еще тебе надобно?

— Сделай для меня кое-что, Асерли. На прощание.

День вышел из палаты, холодно посмотрел на маявшегося у стенки Ньета и свернул налево по коридору. За спиной, за приоткрытой дверью слышался бодрый голос Вильфрема Элспены и взревывающий бас лорда Хосса:

— Ты ж теперь герой, партизан! Элспена как прилетел со свадьбы младшенького Макабрина и королевы Амарелы, так мы сразу к тебе! Вот, тут апельсины, яблоки. Леди жена моя бульону еще налила. И пюре. И тут еще что-то в баночке. Я на стол поставлю. О, медаль! Мои поздравления! А почему на ноге?

— Я опять копченую скумбрию привез, — похвастался Элспена. — И «Морское», само собой. Говорят, поставки скоро возобновятся, но чего ждать?

— Да мне наверное нельзя…

— Бутылочку! В честь свадьбы! Эх, и гуляли же в Марген дель Сур, столами перегородили улицы, весь город праздновал. Вечером огни, фейерверки — не хуже чем у нас на день Коронации. На главной площади были танцы, раздавали десятилетнее вино и выкатили печеных мерланов, вот такенных. Одного я не пойму…

— М?

— Королева на сносях уже. Когда успели?

Рамиро что-то неразборчиво пробормотал и троица залилась дружным хохотом.

Люди радуются окончанию войны. Это хорошо. Страна скоро успокоится и заживет по прежнему. Никто не знает, кто на самом деле виноват во всей этой свистопляске. Хорошо бы и не узнали.

В этом же крыле, в одной из рыцарских палат, находился на попечении лорд Тень. От забот Таволги и ее девушек он категорически отказывался, предпочитая человеческих врачей. День уточнил время и подумал, что сейчас у него должен находиться король. Если подождать немного, то они еще успеют поговорить на обратном пути. Столько дел накопилось. А война закончилась.

Мимо неторопливо прошел человек в белом халате, таком же, как у самого Дня. Человек старательно прятал лицо, но День все равно его узнал. И обрадовался.

— Постойте ка, любезнейший, — окликнул он. — Куда вы так спешите? У меня к вам пара слов.

Синие точки на скулах, о которых так подробно написано в отчетах. Охрану лорда Тени искра, слуга эль Янтара, может быть и мог провести, но только не Дня.

День прыгнул вперед, а искра увернулся. День прокатился по полу, затормозил о стену, стремительно вскочил на ноги, а чертов бывший лорд Флавен уже мчался по коридору, с неправдоподобной для человека скоростью. Оттолкнул оторопевшую медсестру, вынес оконную раму и выпрыгнул на улицу со второго этажа.

День зашипел и кинулся за ним. Некогда было выяснять, в палату или из нее возвращался этот бывший человек, который причинил Дару столько зла. В окно выскочила уже фюльгья Дня, снеся копытами остатки выбитых стекол. Искра бежал по улице, петляя между машинами. Белый олень перемахнул через тормознувшую «орку», отшвырнул рогами загораживавшую путь шикарную «ламию», та покатилась, врезавшись в витрину и осыпав прохожих дождем стеклянных осколков.

Искра нырнул в узкую арку, уходя в переулки. День кинулся следом, проскрежетав копытами по обледенелой брусчатке. В арке пришлось сбавить ход, а юркий и ловкий человек, как назло, все ускорялся, мчался, спасая жизнь. Или…

День мельком подумал о возможной ловушке, но фюльгья была в ярости, она хотела только догнать и убить, он не справлялся с ней. Да и не хотел. Вспомнил, как, обдирая пальцы, оттаскивал куски мокрого камня, ворочал их на пару с фоларенышем, а тот рычал, ругался, понукал. Лицо у фолари было мокрое, то ли от воды, то ли от слез — мокрое и бешеное. Вспомнил, как они вдвоем отвалили гранитную глыбу и вытащили измазанное переломанное тело, его не узнать было, и День взвыл, как выла Шерла, не хуже всякого баньши, он никогда не плакал ни по погибшим товарищам, ни от боли, ни от страха. Он был герольд Королевы и не боялся ничего в мире, кроме, как оказалось, этого вот… он выл и раскачивался, а потом фолареныш пнул его и злобно прошипел — а ну вытри слюни, беги за вашими лекарями. Или, клянусь всем на свете, я тебя тут же рядом положу.

А потом Таволга наконец сказала, что человек наверное будет жить, но она ничего не обещает.

Лавина, бедствий, которая обрушилась на Дар — стронулась от крошечного камешка, который уронил этот вот, бежавший сейчас от него, как от смерти. День знал, что у искр нет своей воли, но воля есть у того, кто их направляет. И хотел отомстить хотя бы орудию, если не руке, его держащей.

Искра петлял по переулкам неподалеку от Семилесной, и никак не получалось хотя бы приблизиться к нему. Он был быстр и хитер, а фюльгья себя не помнила от злости и не понимала, куда тот направляется.

Однако понял сам День — к лестанскому посольству, которое было закрыто и депортировано после начала войны на Южном берегу. Посольство занимало большое здание, примыкавшее к посольству Иреи и посольству Леуты, и у них была наверху общая для всех вертолетная площадка.

Беглец открыл дверь, которая должна была быть заперта, перемахнул через турникет проходной и шмыгнул на лестницу. Пока Дню удалось совладать с бесновавшейся фюльгьей, прошло изрядно времени. Потом уже на своих двоих он кинулся следом за Флавеном, оскальзываясь в неудобных ботинках, кляня все на свете, и, конечно, опоздал.

Выбравшись на крышу, он услышал только стрекотание вертолетных винтов и увидел удалявшуюся машину.

Дролери хорошо чувствуют моменты, когда история и судьба отдельных личностей сплетаются воедино, но это, видимо, был не тот момент. День чувствовал только разочарование.

Он стоял на заснеженной крыше, задрав голову, смотрел, как улетает металлическая стрекоза и думал, что надо бы к чертовой матери запретить полеты в городе. потом подумал еще, что рыцари неминуемо взбунтуются. Снова.

Вздохнул, опустил голову, сунул руки в карманы брюк. Пиджак измялся, и у него отлетела пуговица.

Длинную расхлябанную фигуру у самого края он заметил не сразу. Присмотрелся, подошел ближе. Фигура наблюдала за удалявшимся вертолетом и жрала мороженое. Фруктовое, в бумажном стаканчике. Высовывала длинный язык, ковырялась палочкой. Мороженое задубело на морозе и поддавалось плохо. Город лежал перед ними внизу, заснеженный, спокойный, украшенный в преддверии Юля.

— Золоторогий! — преувеличенно обрадовалась фигура. — Сколько лет! Сколько зим! Мороженку хочешь?

— Асерли.

— Узнал! Надо же! Мне приятно!

День вдруг понял, что ужасно устал. Насыщенный выдался год. Надо бы взять отпуск.

— Думаю, бесполезно спрашивать, что ты тут делаешь?

— Напротив! — Асерли снова поковырял мороженое деревянной палочкой, потом стал неторопливо размешивать загустевшую массу. — Я тут исключительно по просьбе нашего общего знакомого!

На шее наймарэ, диковато сочетаясь с клетчатой рубашкой и расстегнутым плащом, болтался в петле черный обсидиановый нож, даже на вид бритвенно острый.

— Знакомый, я так понимаю, умер в мучениях?

— Этого я никак не могу тебе сказать! Но эта штука ему оказалась больше совсем не нужна. Да и мне вобщем-то тоже, так, сувенир на память.

Асерли мешал и мешал в стаканчике, как заведенный, мороженое плавилось и закручивалось спиралью. День вдруг посмотрел на небо и нахмурился.

— Ты что, выполняешь последнюю волю принца Анарена? Как он мог пойти с тобой на сделку!

— Спокойно, Золоторогий! Не дергайся. Я в своем праве.

Облака над Университетским парком завивались вихрем, столбом, захватив и закручивая блестящую стрекозу. Шума винтов уже почти не было слышно. Ветер выл, ревел, но на самой крыше было тихо. Асерли остервенело мешал в стаканчике, скосив узкие глаза к длинному носу..

— Перестань! В парке могут быть люди!

— Какой ужас! Люди! Ой!

Стаканчик шваркнулся об крышу и розовое мороженое кляксой расплескалось по черному битуму.

— Не надо было орать под руку, я же страшно испугался, — заметил Асерли. — Но вообще сам подумай, какие там люди после того, как старый говнюк проутюжил этот парк своими скатами, или что там у него? И никто не пожалел несчастного полуночного, который погиб там смертью храбрых, в тяжелой схватке с превосходящими…

— Асерли! — День тяжело дышал и стискивал кулаки. — Я так понимаю, волю заказчика ты только что выполнил? Убирайся в клятую Полночь и оставь это место!

— Убирааайся? — протянул Асерли, длинным языком слизывая с палочки остатки мороженого. — Нет, ну как так? Принц сказал мне знаешь что? Вот сейчас прям точно передам…, - он нахмурился и изобразил непосильную работу мысли. — Он мне так сказал — Асерли, исправь все. Ну сам посуди, все! Тут же работы на десятилетия! На века! Задал он мне задачу! «Исправь все»! Так что я бы и рад убраться, но… Никак! Воля заказчика.

Наймарэ отсалютовал Дню двумя пальцами, подошел к краю крыши и преспокойно шагнул вниз.

Эпилог

На сцене Королевского театра только что отгремела Маргерийская битва. Последняя битва, в которой, по всем историческим хроникам и документам, принимал участие и пропал без вести самозванный король Дара, мятежный Принц-Звезда Анарен Лавенг.

Отполыхали замена, отблистали копья над толпами танцующих, отгорела, отвертелась и распалась людская масса, отхлынула за кулисы, оставив после себя курганы смятых тряпок, плащей и знамен, утыканных крашеным серебрянкой бутафорским оружием. Над обезлюдевшим полем брани сипло и однообразно зазвонил колокол.

Алый пламенный свет сменился на желтоватый, тоскливый — день, полный крови и ярости, перешел в холодный угасающий вечер.

Одна за другой на сцену выходили безликие закутанные фигуры, бродили от кургана к кургану, искали своих мертвецов. Падали на колени, немо молились и плакали, склонившись, бережно подбирали плащи, тащили их, как носилки, по двое, по трое, маленькими траурными процессиями, расходились за кулисы.

Ньет, сидящий рядом с Рамиро, недовольно забубнил и заерзал. Он опоздал на спектакль, задержавшись у лорда Хосса, и на свое место в шестом ряду партера пробрался уже в темноте.

— Стены! — зашипел он Рамиро на ухо, — Стены не разъезжаются, вчера оказалось, что левая фурка сломана, я поставил на подшипники, но она все равно не едет, уже минуты две как должны разъехаться!

— Ты присягу Логану принес? — так же шепотом спросил у Ньета Рамиро, — Гербовый значок тебе выдали?

Ньет похлопал себя по плечу:

— Выдали, выдали, вот он, при мне. Пропасть, у них вся партитура поехала, я слежу за временем, восьмая и девятая падуги должны уже идти! Вот в блокноте у меня записано! Погляди!

— Значит, все катандеранские фолари под рукой лорда Хосса, да? Это официально объявлено?

— Ну да, объявлено, что ты меня допрашиваешь? С сэном Логаном все нормально, а вон там сейчас должны уже принца подсвечивать, где он? — Ньет даже подскакивать начал на своем месте, — Да что ж такое! Опаздывают!

— Обычные театральные накладки, уймись, ты зрителям мешаешь. А по радио объявят? Должны в новостях объявить сегодня и завтра… О, принца подсвечивают, смотри.

Ньет облегченно выдохнул и вцепился в рамирову руку потными пальцами.

Последние закутанные фигуры покинули сцену, унося «погибших», желтоватый свет медленно погас, и в пепельной темноте на сцену упал белый лунный луч — на край рампы, прямо над оркестровой ямой. Там, свернувшись клубком, лежал человек, не замеченный ранее никем — ни фигурами на сцене, ни зрителями в зале. Он лежал скрючившись, закрыв лицо руками, его светлые волосы рассыпались по затоптанному половику.

Наконец-то разъехались серые плоскости, изображающие стены города Маргерии, открывая для взглядов медленно загорающийся витражный задник.

Ньет вздохнул еще раз и хватка его чуть ослабла.

Над лежащим человеком под простую мелодию без слов проворачивалось колесо года. Взлетали и опадали созвездия, проносились ангелы и демоны, всадники, птицы и драконы, падающие и возносящиеся звезды, луны и солнца — быстрее, быстрее, быстрее, пока музыка не слилась в сплошной визг скрипок, а в глазах не замельтешило от цветной, как конфетти, пурги. На мгновение Рамиро зажмурился, чтобы снять напряжение с глаз, а когда посмотрел снова — мелькание исчезло, звук истончился в еле слышный звон, а сцену и весь зал окутала мерцающая звездная сеть. Из нее соткалась бледная, полупрозрачная женская фигура, невесомая, как сияние. Аланта — Летта, та, которой больше нет.

Она приблизилась к лежащему, склонилась над ним, отняла его руки от лица и осторожно стала подымать. Он не хотел вставать — это было видно. Он желал навечно остаться здесь, в пустых полях, неузнанный и ненайденный, если не забытый, то потерянный навсегда. Но она ласково и настойчиво подняла его и подвела к одной из лесенок, спускающихся в зал.

Эстеве — Энери, покачиваясь и обхватив себя за плечи, сделал шаг по лестнице, еще один и еще, прошел мимо партера до центрального широкого прохода между креслами. Луч прожектора сопровождал его. В проходе принц на мгновение задержался, выпрямился, оглядел темный зал и улыбнулся — через силу, но сердечно, благодарно. Прижав руку к груди, коротко поклонился невидимым зрителям — и зашагал к выходу. Открылись и закрылись высокие, с резной позолотой, двери.

Оркестр заиграл «Госпожу Дорог» — старинную средневековую песню, посвященную святой Невене. Луч прожектора переместился обратно на сцену и скрестился с несколькими другими — Аланта-Летта, к удивлению Рамиро, не ушла за кулисы, а осталась на сцене, и теперь, при ярком свете, было видно, что она одета в синее платье и серый широкий плащ — одеяния, в которых всегда изображали святую Невену.

За спиной ее, скрывая угасающий задник, спустилась огромная, распростершая крылья камана, вырезанная из черного бархата. С обеих сторон из-за кулис вышли актеры, игравшие в спектакле — танцовщики и чтецы, герои и их души, все, даже Шерла, но Эстеве не было. Собравшись вокруг Аланты, они опустились на колени, и она раскинула руки, распахивая плащ над их головами защитным жестом Госпожи Милосердия.

Медленно сошелся занавес. Зал, помолчав пару минут, грохнул аплодисментами и криками «Браво!»

— Что это было — Рамиро повернулся к Нету, — В конце?

— В последний момент вставили, — заулыбался Ньет, оглядываясь на поднимающихся вокруг зрителей, — В ответ на последние политические изменения. Типа, хоть с Королевой распрощались, но святая-то Невена никуда не делась. Для поднятия духа и общей атмосферы. Вроде нормально выглядит. Я хорошо сделал?

— Это я понял, но зачем так в лоб-то?

— Ой, да ладно, все тебе вечно не так! В следующий раз сам будешь с гипсом на руке рисовать эту каману. Смотри, король тоже хлопает! И этот твой альфар тоже хлопает. Сейчас кланяться позовут. Рамиро, мне тоже что ли кланяться идти? — Ньет испуганно вытаращил глаза. — Мне туда, на сцену что ли? Со всеми?

— Иди, конечно, — улыбнулся Рамиро, — и я пойду. На премьере вся команда выходит, а мы с тобой — команда.

Киаран разгреб мягкую землю, дальше рыть стало сложнее, он достал из-за пояса Луношип и рыхлил уже им. Когда ямка стала достаточно большой, он покопался в кожаной сумке, достал маленькое, твердое, неровно окрашеное яблоко с сухим листком на черенке, налил в ямку воды из фляги, положил яблоко в лунку, засыпал, пригладил руками. Получился крохотный холм.

— Что это ты делаешь? — спросила Белка, подходя ближе.

Она стояла прямо, не канючила, не ныла, смотрела с интересом на то, что делает Киаран, и нисколечки его не боялась. Платье, правда, было все грязное и рваное.

Киаран немного подумал.

— Сочиняю сказку.

— Про кого. Какую? Она хорошо закончится?

Киаран еще подумал.

— Про мой народ. Это такая сказка… про то, как они…как мы долго скитались в Полночи, и терпели лишения, и умирали, и не было нам покоя.

— А зачем яблоко?

— Это такое волшебство. В сказке говорится, что один альм…то есть один слуа, принес яблоко из крепости Аркс Малеум на свободную ничью землю, и зарыл его там, ну, как якорь. Чтобы Аркс Малеум не болтался как лодка в пустом море, а оставался недалеко от земли.

— И теперь твой народ придет сюда? На Стеклянный Остров? — Белка поковыряла босой ногой холмик перекопанной земли.

Киаран вздохнул.

— Нет. Но может быть, им станет хотя бы немного легче.

— А еще сказки будут?

— Будут. Сказки всегда длятся, а когда заканчиваются старые — начинаются новые. Я придумал еще одну, но пока не знаю, как завершить.

— Расскажи!

— Жил был король слуа, великий и прекрасный. Однажды его предали свои же люди и он не смог убежать от великого холода, ибо был ранен. Тогда альм укрыл его в брюхе убитого королем дракона. Поэтому король не умер, а только уснул непробудным сном. А что дальше — не знаю.

— Я знаю! — обрадовалась Белка. — Я расскажу!

Она присела на корточки рядом с Киараном, подперла щеки руками и мечтательно уставилась на пустынный морской берег, над которым висело неподвижное солнце. Пальцы у нее были в песке, а в волосах — вплетены пустые раковины.

— И тогда альм перенес дракона в другие земли, где никогда не бывало великого холода, а был только такой, нестрашный, когда люди топят печи и ходят в шубах. И дракон превратился в холм, поросший яблонями и зеленой травой. Это было в лесу.

Белка покачалась на корточках и закусила губу. Ее одолевали творческие муки.

— Ну и вот. В лесу. А потооом… потом этот холм нашла одна девушка! Да. Красивая! С золотыми косами! В платье вышитом. И она там гуляла… и увидела вдруг, что с края холма подмыло землю и там лежит замерзший король, тоже красивый! Она сразу в него влюбилась. И поцеловала. А он сразу проснулся и ожил.

Киаран вытаращил глаза.

— А потом что?

— Потом она поженилась на нем, ясно же! И они жили долго и счастливо! — торжественно закончила Белка. — Пойдет тебе такая сказка?

Киаран прислушался к себе.

— А ты знаешь, где это место? — спросил он.

— Пока не знаю! Но в сказках сначала всегда бывает путешествие.

— Пойдем тогда поищем?

И они отправились в путешествие.

Конец. Москва-Варна 2009–2017