Химеры Эрлирангорда [фрагмент]

АРИШКА

28 ноября, 1894 год. Стрешнево, округ Эрлирангорд. Фабрика «Пролетарская Победа».

— Сядь и сиди! — От толчка Дага Аришка почти упала на жесткое автобусное сиденье. Привалилась плечом к стеклу и как-то сразу заснула, хотя всегда терпеть ненавидела спать на ходу.

Она заснула, и ей приснилось море. Но сначала в этом сне она долго то брела, то бежала по сухой выжженной земле, и низкие кустики степной полыни хлестали ее по исцарапанным лодыжкам. А потом степь перешла в галечный пляж. Аришка дотащилась до воды и с облегчением плюхнулась у полоски сухих водорослей, обозначавших кромку прибоя. Здесь не было гальки и песка тоже не было: что-то среднее между тем и другим. Море потрудилось на славу, превратив камни в мелкую крошку. Ее забавно было перебирать в руках. Попадались обломки раковин, матовые осколки стекла и перемолотые временем и прибоем человеческие кости. Откуда они здесь взялись, Аришка не знала, но было это, видимо, так давно, что теперь не имело значения.

Становилось жарко, и неплохо было бы искупаться. Но оказалось, что вязкая лень давно и прочно опутала Аришку своими невидимыми веревками. Ну вот, подумала Аришка, наверное, я так и останусь здесь навсегда, и лет через триста мои косточки смешаются с этим песком, и никто никогда и не вспомнит, что был такой человек. И Алесь, наверное, не сильно огорчится… через триста лет… а может, даже обрадуется.

Автобус тряхнуло, но сон, вопреки ожиданиям, никуда не исчез, и Аришка покорно принялась его досматривать. Там, во сне, она, наоборот, проснулась от того, что на лицо упала тень. Аришка повернула голову — совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы увидеть Дага. Даг сидел перед ней на корточках, упираясь в колени локтями, русоволосый и загорелый, Аришка ни за что не узнала бы его, встретив в толпе, но тут был сон, и она понимала, что это — Даг. Он перебирал зубами сухую травинку, и Аришка вяло удивилась, где это он ее раздобыл: здесь, на берегу, росли только полынь и низкие акации с длинными твердыми шипами — совсем как в Эйле.

— Греешься? — Даг задумчиво прищурил серый глаз.

— Греюсь, — призналась Аришка. — А что?

— Вставай, — сказал Даг. Голос у него был — не поспоришь.

Аришка попыталась испугаться:

— А что случилось?

— Случилось, — ответствовал Даг туманно, и она вдруг каким-то странным чутьем поняла: Алесь.

И проснулась с отчетливым ощущением беды.

За окнами автобуса все так же убегали назад мокрые елки и пустые, едва припорошенные снегом поля. Даг нависал над ней, уцепившись за поручень, и по лицу его было видно, что приходится ему ой как несладко. Тем более, что другой рукой Даг чудом удерживал за ошейник обалдевшего Лобо. Волк вертел головой, насколько это вообще выходило у него в такой давке, клацал пастью, и его короткий хвост яростно молотил по Аришкиным коленям. Счас он кого-нибудь цапнет, сонно подумала Аришка, то-то будет скандал, и тогда их троих наверняка высадят. И так уже шипят: собака, мол, в автобусе… Во-первых, не собака, а волк, а, во-вторых, хозяевам что, пешком ходить? Они, между прочим, и за собачий билет деньги платили…

— Этот волк, мадам, еще никого и никогда в жизни не укусил без надобности, — проникновенно сказал Даг какой-то тетке. Тетка поняла и отстала.

— Даг, — позвала Аришка.

— Чего?

— А что было там, на вокзале?

На лице Дага возникло нехорошее выражение.

— Не знаю. Отстань, — бросил он, и Аришка как-то сразу поняла: врет. Сделалось обидно и пусто, и она отчетливо пожалела, что не послушалась тогда Алесьа и не вернулась. Интересно, он простит ее, если она приедет?

— Даг!

— Холера, ну что еще?!

— Я не холера. Я Аришка. Долго еще?

— Четыре остановки.

— Тогда знаешь, Даг, я не поеду дальше. Я сейчас сойду.

— Пжалста…

Аришка заворочалась, впечаталась локтем в соболью шапку дамы с переднего сиденья, отдавила лапу волку и все-таки встала. Но тут автобус дернулся на повороте, и Даг получил свое. Приятного в этом было мало, Даг зашипел и согнулся, а обретший долгожданную свободу Лобо пошел косить граждан. И хотя свободного места в автобусе было немного, народ разбежался. Довольный Лобо уселся возле кабины водителя, свесив язык, а Аришка схлопотала по шее.

— Дурак! — Аришка разрыдалась и выдала Дагу краткую и на удивление цензурную характеристику его моральных качеств. — Я домой хочу! Я Алеся люблю, он меня хоть по морде не лупит! А ты… ты…

— А я, стал быть, сволочь немеряная… Лобо, место! Извините, граждане, за семейную сцену.

Граждане сочувственно закивали и плотней сомкнули ряды. А Даг стал занудно объяснять, какая Аришка дура, и что нужна она Алесю, как дельфину лифчик, не ждет он ее и даже не надеется, и что нет у Аришки ни денег на билет, ни документов, что, по причине военного положения в столице, может привести к последствиям…

Аришка проглотила эту тягомотину безропотно и спросила, выжав из себя все ехидство, на которое была способна:

— Ты что, знаешь всех Александров в Метральезе?

— По мне что Алесь, что Сидор… Любой от тебя сбежит через пять минут.

— Может, и ты сбежишь, а? — жалостно попросила Аришка.

— … Поймают на первом же полустанке, изнасилуют, отправят в распределитель, потом расстреляют. А я пальцем не шевельну за тебя заступаться. Убей Бог, не пойму, зачем мне жалеть малознакомую истеричку. То люблю, то не люблю… синематограф.

— И откуда ты такой взялся, всемогущий, чтоб за меня заступаться? У меня, между прочим, муж — мэр. А ты кто?

— Кот в манто.

Аришка надулась и замолчала, подумав, что именно так отвечал на ее выверты Алесь. Вот же угораздило!

Поселок назывался «Фабрика Пролетарская Победа». Что такое фабрика и что — победа, Аришка понимала очень даже хорошо. Во всяком случае, фабрика виднелась на взгорке, за узенькой и непонятно почему не замерзшей речушкой. Над серо-стальной водой был переброшен шаткий мостик, от него убегала протоптанная в сугробах тропинка — вверх, к фабричным корпусам из красного кирпича. С торцовой стены одного из цехов скалились выщербленными улыбками сложенные из смальты три дебелых красавицы с сувоями полотна в могучих руках. Видимо, ткачихи и пролетарки. Понятное дело, с такими женщинами победа этим загадочным пролетариям была обеспечена.

Аришка думала обо всем этом, рассеянно плетясь за Дагом по улице — все вверх и вверх, мимо лиственничной аллеи и сквера с малопонятной скульптурой посередь громадной, как «чертово колесо», клумбы. Клумба была забросана лапником, но кое-где сквозь хвою проклевывались озимые сорняки. В глубине сквера пряталась почта, над крыльцом лениво полоскался флаг, почему- то красный, а не двухцветный, как положено. Табличка над почтовым ящиком извещала, что «выемка писем производится трижды». В неделю, в месяц или в год — никто не уточнял.

— Задворки цивилизации, — в ответ на Аришкино недоумение отозвался Даг.

— Кошмар… Неужели здесь люди живут?

— Живут, — сказал Даг. — И ты будешь.

Дом стоял на отшибе, заслонясь от сторонних людских взглядов кронами огромных тополей. В их вершинах запуталось больное зимнее солнце. Где-то на задах, в зарослях одичавшей не то малины не то смородины, истошно вопили коты.

— Прошу! — Даг пинком распахнул перед Аришкой хлипкую подъездную дверь. — Хоромы, правда?

— Хоромы, — вяло согласилась она.

— Я рад, что тебе нравится, — совершенно искренне сказал Даг. — Потому как именно здесь ты и будешь жить. Во всяком случае, до тех пор, пока твой Алесь за тобой не явится.

— А откуда он узнает, что я здесь?

— А мы ему телеграмму отобьем. «Молнию». Ты адрес не забыла?

Лицо Дага в пыльном сумраке было таким, что у Аришки между лопаток стаями забегали мурашки. Она вдруг подумала, что совсем не случайно Даг ее подобрал. Такое впечатление, что и Алеся он знает… Может, это Алесь ему поручил ее стеречь?

— Нету у меня адреса! — Аришка засопела. Даг легонько подтолкнул ее пониже спины, чтобы шла живее. Аришка развернулась, целя когтями ему в глаза. Даг лерехватил ее кисти, и одна царапина прошла по щеке, а вторая украсила переносицу. Кровь потекла на глаза, и Аришка перепугалась, покорно дала доволочь себя до квартиры, пропихнуть в дверь и посадить в прихожей.

23 декабря.

Небо было серое, и снег серый, и деревья за окном, и проплешины земли вместе с полоской далекого леса — все тонуло в тусклой мороси. В комнате тоже было сыро и холодно. Утро еще только начиналось, саардамка давно прогорела. Это надо вставать и растапливать… Аришка с укором разглядывала синий кафельный бок, которому полагалось быть горячим. Вылезать из-под одеяла не хотелось, но было нужно. Загодя приготовленное письмо для Алеся ждало на краю бюро — такого же обшарпанного, как и вся мебель в квартире. Письмо Аришка написала еще неделю назад, после заявления Дага о том, что «молнию» он отбил и ждет ответа, а если Алесь такая сволочь, что не отвечает на стенания прекрасной девы, так он в том не виноват; «прекрасная дева» подозревала, что Даг соврал, и решила прояснить ситуацию. У мужа. Дело оставалось за малым: подловить почту за работой. Всю неделю Аришка ходила туда, как на службу, изучила окрестности, цены в местных лавочках, выражение лица на памятнике… а почта была закрыта. И «три раза» никто ничего не вынимал. В конце-концов Аришка озверела и учинила Дагу дикий скандал. Она кричала, что он ей надоел прямо до смерти, видеть она его не может и сбежит прямо счас.

Даг отмахнулся, с тоской вертя в руках останки гарднеровского блюдечка с фиалками.

— Дура, — вздохнул он. — Хоть и вылитая Дани, а дура…

Аришка вздернула подбородок.

— Беги-беги, — злорадно продолжил Даг. — Куда ты денешься… Поймают — и к стенке.

— Когда в магазин за хлебом ходила, никто меня к стенке не ставил.

— Поставят, не сомневайся. Я прослежу.

Угроза Аришку впечатлила. И нужно было скорей писать Алесю, чтоб приехал и вырвал ее из гнусных Даговых лап. А почта не работала. Сегодня Аришка решила, что идет туда последний раз, а если не повезет, то нужно бежать. Она прислушалась. В доме стояла сонная тишина. Потом где-то внизу закапала вода, звякнула, сопровождаемая кошачьим мявом, крышка чайника. Аришка принялась одеваться.

— Привет, — не отрывая глаз от газеты, сказал Даг, едва Аришка возникла на пороге кухни. — Кофе будешь?

— Буду. И есть буду. Хотя никто не предлагал.

— Сама возьмешь, не королева.

Даг перевернул страницу, — на мгновение перед Аришкой мелькнуло его скучающее лицо, — наугад нашарил чашку, отхлебнул и фыркнул. Аришка злорадно ухмыльнулась: только что она собственноручно всыпала в его чашку добрую щепоть соли. Даг отшвырнул газету.

— Вкусно? — поинтересовалась Аришка с невинным видом.

— Гадость какая! — Дага перекривило. — Ты зачем это сделала?!

— Это я шалю. То есть балуюсь.

Аришка с безмятежным спокойствием сооружала бутерброд.

— Не люблю, знаешь ли, когда от меня отмахиваются, как от надоевшей кошки.

— Ну да, как же… — Глаза Дага опасно посветлели. — Подобрал — корми и шерстку причесывай. Так, что ли?!

Аришка критически оглядела бутерброд, решая, с какого боку к нему подступиться. В глубине души она была очень довольна, что ей удалось так просто Дага уесть.

— Шерстку — не надо, сама обойдусь. — Аришка любовно взвесила на ладони каштановую косу. — Кстати, ты мне зачем про телеграмму врал?

— Когда это?

— Да с самого начала, — Аришка впилась зубами в колбасу и потянулась к газете. — Ты не убивайся, я привыкла. Все вы врете: и ты, и Алесь…

Подымая с пола шуршащие страницы, она наслаждалась приятной легкостью в теле. До чего же здорово говорить гадости, за которые тебе не могут ответить.

— Ну-ка, ну-ка, чего в мире новенького… О, опять кого-то на площади хлопнули, и опять проклятые террористы. Сколько их развелось, ужас просто… — Она еще продолжала говорить, а глаза споткнулись о фотографию.

— Отдай, — мертвым голосом потребовал Даг.

У Аришки задрожал подбородок.

— Отдай, Арина, пожалуйста.

Она отстранила от себя газету, только бы не смотреть, а руки будто прилипли к листам. Ей казалось, что шаткая табуретка уплывает из-под нее, а мир вокруг, до того одинаково серый, делается вдруг ярким, как при магниевой вспышке.

С бледной фотографии, знакомое и неузнаваемое одновременно, глядело на нее неживыми, застывшими уже глазами лицо Алеся.

23 декабря. Мой служебный ежедневник. Рукой Александра Миксота.

Я с удовольствием шлепал по лужам, разбрызгивая худыми сапогами стылую декабрьскую воду, и таращился в серое, с проблесками неуверенной синевы небо. Спору нет, лужи в декабре — безобразие, но настроение… Впереди Рождество, торт с восемью… а, какая разница!.. свечками. День Рожденья Круга. Мелочь, а приятно. Тем более, что с ноября ничего хорошего не случалось. А Дага-то я и не приметил. А тот несся навстречу крупной рысью, совершенно ему не свойственной. Пока мы наконец не столкнулись.

— Мое почтение, — буркнул Даг, загнанно дыша. — Как критические дни, так твоя рожа.

Ну вот, как я — так сразу «рожа». А меня, между прочим, все девушки любят. Можно подумать, мне лицезрение начальства доставляет сущее удовольствие…

— Весна-а, — сказал я из общей вредности.

— Перед Рождеством?

— Нет в тебе романтики, — обвиняющим тоном заметил я. — Скоро Игры начнутся.

Сумрачный вид Дага меня нимало не смутил. Даг хмыкнул, смерил меня взглядом от чуба до пяток:

— Дитя ты горькое. Все бы тебе играться. — Помолчал и добавил, что игры уже начались, а игроки, похоже, ни сном ни духом. И вообще, все совсем не так, как я, простодушный, себе воображаю. Я сделал вид, что растерянно хлопаю ресницами. Подыграл, можно сказать. Очень я не люблю, когда начальство разговаривает загадками.

— Слушай, — сказал Даг. Не было ему до моих актерских талантов никакого дела. — Ты Аришку видел?

— Какую Аришку?

— Такую с косой… длинную. На Дани похожа…

Он описывал ее так подробно, что я наверное, смог бы ее узнать, даже если бы ни разу в жизни не встречал. Но я-то ее встречал! Еще до рождения, можно сказать (моны, а не своего, вы не думайте…)

— Видел, — сообщил я с удовольствием. — Только она велела тебе не говорить.

— А почему сказал?

— Ты ж беспокоиться будешь. Искать. А тебе работать надо.

Даг пообещал свернуть мне шею, на что я резонно ответил, что тогда Командор вообще не узнает, где Арина Ольгердовна.

— Вы что, уже познакомились?

— Я ей почти как крестная мама.

Я понял, что его снедает соблазн залепить «щенку» по физиономии.

— И вообще, спустись с небес на землю. Нам, грешным, тебя не хватает. — Меня несло, и Даг рисковал узнать еще много интересного о своей персоне. Вот только ждать он не стал. Оби-идно! Я предусмотрительно отступил на пару шагов, вляпался в особенно глубокую лужу и уже из этой лужи досказал ему все, что наболело. Поскольку Даг промахнулся, а в лужу за мной не полез, моя тронная речь осталась безнаказанной.

24 декабря. Опять служебный ежедневник.

… А говорят, что в реальности до Ворот эта квартира принадлежала Сабине. Врут, конечно, но такого курятника я в жизни не видел. Айше, впрочем, было наплевать, а народу все равно, где лакать пиво. Лишь бы крыша не ехала.

Нахохлясь, как ворона, сидела в продавленном кресле Айша. Хозяйка, стало быть. Для особо темных уточню: квартиры. Две косы — не чета Аришкиным — свисали на грудь, черное платье блестело золотой тесьмой по вороту и запястьям, а желтые узкие пальцы прижимали к губам янтарную трубочку с обкусанным мундштуком подкопченного дерева, и синеватый дым расплывался кругами, погружая госпожу в волшебный туман. (Эк меня понесло…) Про Айшу ходили сплетни, что она принцесса Руан-Эдера, которая ушла на Чаячий Мост и забыла вернуться. Хотя психов я за Айшой не замечал.

И пили мы контрабандный кофе. И в его поверхности отражалась голая лампочка. Как луна во внешнем море. Наконец Айша тряхнула гривой и сощурилась:

— И какие обвинения вы ей предъявите, милорды?

Милорды не ответили. Наши лица отразили мучительный умственный процесс.

— Ну, она приворожила Яррана. Как зомбю, а это неэтично.

— Кто зомбя? Ярран зомбя?

Янтарная трубочка, выражая офонарение хозяйки, пыхнула искрами. Трое кинулись на защиту нормальности Яррана, еще четверо — против. Скандал вышел большой. Айша терпеливо слушала. Информацию собирала. Я тоже собирал. Надо же мне что-то в дневнике писать. Чтоб потом конфисковали (Даговыми стараниями), судили и сделали национальным героем. А то Создателей много, а национальных героев — одна государыня. Да и то сомнительная. Пока я развешивал уши по заборам, в разговор влез рыцарь Бдящей Совы (правда-правда). Гроссмейстер давно скуксился стараниями Круга, а два верных адепта остались. Была в молодости и у меня такая блажь… Орден как орден: дрались на турнирах и любили окрестных дам не только духовно, а на умствования Гроссмейстера чихать хотели. У него и без нас проблем хватало. Занят он был, Богом работал. А нас не приглашал. Одинокий был — жють.

— … не зомбя, а принц-консорт, почти, — Улыбка у Сова была такая ослепительная, что в нее верили только молодые дурочки. А таковых здесь почти не наблюдалось.

— Я неправильно выразился. — Локарн, второй адепт Одинокого Бога, под взглядом Айши залился девическим румянцем. — Зомби — Хозяйка, то есть неХозяйка… ну, вы меня понимаете.

Даже если и не понимали, то признаваться не торопились. Только Айша поглядела на рыцаря с милой улыбкой людоедки.

— Не-э стесняйся. О-объясни мне, что именно ты считаешь неэтичным? Зомбизм-ягизм? Или привораживание? Только учти, в последнем случа-э к тебе будут претензии у лучшей половины человечества.

— Все бабы — стервы. — Борк, разлегшийся в углу на старой шубе, женщин презирал, а Айша, не встав с места, никак не могла до него дотянуться.

— Честное слово, удивляюсь я вам, — сказал Канцлер. — Фигней маетесь. Айша, скажи сразу, возьмешь корону?

— На что, скажи, тебе корона?

На чем тебе ее носить?..

В Федьку отправилась диванная подушка.

— А я говорил, — мрачно заметил Борк, — я сразу спрашивал, как можно послать к чертям королеву?..

— Дети, — сказала Айша, выколачивая из трубки пепел. — Скажите мне, дети, это лыжи не едут или я не стою?

Сие глубокомысленное замечание повергло всех в ступор. Борк и Бдящая Сова отправились покурить, хотя делать это и в комнате не возбранялось. «Полосатая Ирочка» поплыла на кухню сварить свежий кофе. Я помаялся, не пойти ли следом. Ирочка мне — ну как сестра… Айша помолчала, обхватила гитару и, водрузив ее на колени, сказала в пространство:

— Вопрос власти меня не колышет. В общем, до фиолетовой лампады. Но да припомнит бла-ародное собрание, что, не будь этой стервы, мы бы здесь не сидели. А сидел в своем углу каждый, — кто уцелел бы, конечно! — и воображал себе, что он один такой крутой ушелец. А потом пришли бы к нему Адепты… в погонах и… В общем, понятно, люди, да-а?..

И ударила по струнам.

— А кто такие адепты? — спросил Федька, отплевавшись от подушки. — Вот ты сказала «адепты». Почему не знаю?

— Не известили, — Застрял я между комнатой и кухней. Неприятно было вспоминать свое прошлое.

Айша невразумительно муркнула и устремила желтоватый ноготь на… входящего Сову.

— Вот он, — сказала она нежно, держа Бдящего на прицеле, — он тебе все расскажет.

— А что такое? — удивился Сова. — Если ты про Орден, так мы ничего такого не делали. И вообще, пока Круг треплется, мы работаем.

— Пиво пьем, — сказал я, принюхиваясь. — С Борком сбегали, а делиться не стали. Свинство.

— Я две бутылки в холодильный шкаф поставил! Больше денег не было.

В прихожей задребезжал звонок.

— Не иначе Лиза. Концерт будет. — Ирочка мечтательно закатила глаза и пошла открывать.

Концерт был. Только не такой, какого мы ждали.

27 декабря. Там же.

На Рождество я пил. Беспробудно. С Ирочкой… и не только. Я два дня выяснял, с кем, и извинялся. А они обижались. Когда спьяну признаешься половине города в любви, а потом берешь свои слова обратно, народ не понимает. Хорошо, я хоть Дагу… (зачеркнуто).

Кстати, о тронной речи. Обещания надо выполнять. С половины моих слов можно было смело бить морду, со второй — вызывать на дуэль. Сильно я рассердился. Зачем было прятать от меня Аришку?.. ну, других девиц понятно, но Аришка мне — как сестра… двоюродная. А когда ее привел Борк… кровоизлияния в мозг у меня не случилось по причине отсутствия такового. Я только сидел, смотрел на все это и думал, откуда у народа столько дурной любви (чисто рыцарские заморочки — вокруг прыгать и ручки без причины целовать), и неужели никто не видит, что Аришка… (вымарано три страницы, дальше обложка).

Продолжение следует