Химеры сознания

1

Думаю, не требует никаких доказательств существование высших сил, создавших миры и Вселенную, поскольку наш мир – превосходное тому доказательство.

Сложнее разобраться с кричащим парадоксом «Человека Разумного». Существ, не способных похвастаться ни крепостью тела, ни могуществом духа, словно умышленно обделенных гранями восприятия так, что слушают и не слышат, смотрят и не видят, знают и не осознают, превращая в абсурд все, к чему способны прикоснуться. Притом, в любой момент готовые неожиданно заблудиться в собственных умозрительных лабиринтах. А также нелепо вздорных, склочных, владеющих несуразным мышлением и затхлым чувством юмора, которым невозможно злоупотребить.

Сапиенсы – люди, которые путают музыку с джазом, а вежливое обещание с клятвенным обетом, почитают сарказм великих гуманистов прошлого, но не доверяют искренне презирающей их современной богеме. Те, кто намеренно роняют пластиковые бутылки в море, но с вожделением разглядывают пейзажи безжизненных планет в окрестностях бесконечно холодной и враждебной косморезервации. Это они взламывают генетические коды, иногда свои, чаще – чужие, и не испытывают при том даже легкого сожаления!

Пребывая в перманентной фазе стохастического перехода от жалких унизительных подобий умственного осмысления кажущейся действительности, принимаемые ими за гениальные прозрения, к вопиющим, противоречивым, ничем не необъяснимым поступкам, что сродни всплескам квази-сознания автора Сая Твомбли, как если бы тот вдруг попытался, одновременно пародируя и подражая манере бескомпромиссного гротеска Франсиско Гойи, воссоздать незаконченную инсталляцию Соссюра Паккара, то ли Фрейра Триппа, на пятачке высшего пика Монблана, замусорив весь ландшафт клочками своих рваных джинсов. И во всей этой пугающей своей глубиной непознаваемости и отсутствия любого, не только здравого, смысла картине неожиданно вдруг звучит ничем не определяемый термин «Разумный»!

Разумным же мне представляется жирный кот, требующий почтительного отношения от своих ленивых хозяев, или обнаглевшая обезьяна, которая обворовывает сумки беспечных туристов на пляжах Индокитая, даже слон, виртуозно танцующий в глиняной лавке, но человек, который покупает себе костюм от Диора, чтобы пройти собеседование на работу доставщиком цветастых пакетов, не более чем «Человек», без всякого чего-то разумного.

Во всем этом я был убежден с рождения, но доказательства получил только сегодня, спустя тридцать лет, далеко от Земли, оказавшись в суборбитальном мегаполисе Синцерус[1] планеты Мендакс[2] у звезды Фрикс.

Сначала я осознал, что моя жизнь – одна из миллиарда пылинок, что бессмысленно кружатся ветром эпохи в равнодушном пространстве мироздания, после чего в качестве подтверждения получил неожиданный удар в правое ухо и отключился.

Когда пришел в себя, никого рядом не было. Я лежал в темном коридоре на металлическом полу, залитым моей липкой высохшей кровью, и в голове продолжали звучать токката и фуга.

Орган в моем сознании стал понемногу стихать, я смог приоткрыть глаза, сфокусировал взгляд и рассмотрел в тусклом коридоре светлое пятно выхода. Мне удалось приподняться. Немного покачавшись на дрожащих конечностях, я укрепился и поковылял на свет, балансируя, как матрос на штормовой палубе старого железного крейсера.

– Кто так меня приложил? – спросил я у окружающего пространства, и получил в ответ порцию ледяного надменного молчания. – Никто здесь пока со мной не знаком и, значит, еще не сердится. Очевидно, произошла ошибка, которую мне придется простить. Ведь я и сам не раз совершал ошибки, глупые, даже трагические. Что делать…

Например, сейчас глупой и трагической ошибкой было прилетать на чужую планету одному, без денег и связей.

Не без труда я вспомнил свой пункт прибытия – Синцерус Мендакс, – в чьем имени укрылся какой-то архаичный оксюморон, и я тщетно силился вспомнить какой, как и сама планета с говорящей фамилией – Фрикс, разумеется, неспроста.

Суборбитальные города-станции встречают путников затем, чтоб разоблачать их истинную сущность и подлинные намерения, дабы оградить планету от нашествия нежелательных элементов, а самих элементов от неоправданных ожиданий.

Побывав в таком приграничном гетто, немного знакомишься с моделью мира и можешь избежать резкого культурального шока, как если бы сразу попал в пекло чуждой цивилизации. Но в Мендаксе я почувствовал себя очень по-домашнему. Быть ограбленным прямо на перроне, это почти как в Техасе, но только быстрее.

Как вам уже стало ясно, человек я отважный, пытливый, может, не самый везучий, но не лишенный особых талантов. Специальность моя уникальна, даже для нашего такого искренне равнодушного и трогательно циничного общества, потому, как водится, не всегда и не всеми бываю правильно понят. Ведь я «Эксперт-Правдоискатель», что бы там ни говорили. Только в этот раз мое ремесло привело меня не к праздному благоденствию, как я надеялся, а в кабинет следователя внутригалактической разведки из полиции планеты.

Хочу отдать ему должное, он не был ни зол, ни сердит, лишь бегло ознакомился с материалом моего уголовного дела и предложил быстренькую сделку, почти амнистию, к тому же с небольшим денежным вознаграждением. Я не успел уточнить, кому из нас достанется вознаграждение, как он сказал:

– Есть у нас одна заноза – планетка, мутная, очень мутная. Что там творится – понять невозможно. Почти никто не возвращается, и те, кто вернулись, не в своем уме. Разведай, разберись, проникни, докопайся, как «Эксперт», так сказать, «Правдоискатель», – он произнес последнюю фразу не без иронии, но искренне пряча улыбку оскорбительного недоверия. – Справишься, начнешь новую жизнь, свободным несудимым героем. – Подчеркнул он значительно. – Не справишься – все равно польза, профессиональный рост, опыт и отсидишь срок в должности внештатного дознавателя. Беспроигрышный контракт.

Мы ударили по рукам, и вот я здесь.

2

Внимательно изучив карту и путеводитель, я выбрал свой первый объект для паломничества – трансконтинентальный тоннель. Он проходил через всю планету и, как любая дорога, в точности выполнял все функции кровеносного сосуда, питал, кормил, наполнял и соединял части планетарных агломераций.

Перед этим предстояло пройти неприятную процедуру авторизации в качестве гостя и получить доступ на континент.

Я остановился у таможенного аппарата и предъявил все свои биомарекры: геном, сетчатку, отпечатки ладоней, голос, статику, походку, хронаксию, паттерн мышления и спин воображения.

– Ваше имя? – спросил автомат.

– Мое, – согласился я.

– Как вас зовут? – снова спросил тот.

– О! По-разному, знаете… Неловко даже сказать. Вы понимаете? – намекнул я ему на бестактность подобных интимных вопросов.

– Мне нужно ваше настоящее имя, – терпеливо настаивал таможенник.

– Все мои имена подлинные, я не признаю фальшивых имен.

– Так какое?

– Все, – уверенно заявил я.

– Хорошо, ваше имя Все, – согласился аппарат. – Назовите ваше второе имя, или фамилию, или отчество, или родословную, или другое подходящее обращение, – продолжал он любопытствовать.

– Мне нравится, когда ко мне обращаются просто и уважительно.

– Ясно, Просто Уважаемый. – Таможенник удовлетворенно сменил экран и перешел к третьей части протокола. – Назовите цель вашего посещения планеты?

– Ее еще нет, – признался я.

Аппарат ярко мигнул и выдал мне виртуальный билет на фуникулер до города, а еще сунул мне в руки настоящий пластиковый конверт, который я тут же вскрыл.

Там оказалась кредитная карта галактического банка на две тысячи бондов и направление к частнопрактикующему психиатру-физиологу доктору Дрим Д. Моррею.

– Благодарю! – ответил я хамоватому таможеннику. – Обязательно навещу вашего друга и скажу свое мнение о скупости вашего биотронного восприятия.

– Лечитесь на здоровье! – съязвил таможенный клерк на прощание.

«Удивительно легко все получилось», – с тревогой подумал я. Так уже было однажды в моей практике и оставило двоякое впечатление, когда меня призывали на военную службу в армию и в военкомате провели быструю авторизацию. На девять из десяти вопросов я даже не успел ответить, как получил форму, звание и боевую задачу на три года в десантных войсках.

Через несколько минут на фуникулере я спустился на планету и вышел к шлюзу аэропорта.

– Приветствуем вас, ВсеПростоУважаемый! – улыбнулась мне голография службы безопасности, бегло осмотрела, считала данные со всех имплантатов и чипов и благословила: – Идите с миром!

У выхода стояло, отворив дверь, кибертакси. За рулем оказался водитель, необязательный в таких случаях, бутафорский, очевидно, только для создания у пассажира комфортной обстановки услужливого сопровождения, но здесь креативные инженеры пошли дальше, и за рулем сидел немного ожиревший, лощеный, пушистый, рыжий сурикат. Я занял обзорное место над водителем перед большим панорамным стеклом и обозначил свой путь – Тоннель.

Сурикат возразил:

– Это невозможно! Вас ждет доктор Моррей, вы оплатили полный курс лечения.

– Оплатил? – искренне удивился я.

– Да. Перечислили полторы тысячи бондов на таможне сегодня. Вас ждут, и я не могу везти вас куда-то еще. Это маршрут также оплачен вами.

– Такси стоит пятьсот бондов?! – ужаснулся я, прикинув остаток средств подброшенной мне таможенником карты.

– Перестаньте! Конечно, нет! Один цент, как обычно.

– Тогда что еще я оплатил сегодня?

– Мне это неизвестно, платили вы.

– Я не платил.

– Тогда кто?

– Таможенный клерк, наверное, который всучил мне кредитку.

Сурикат оценил услышанное и изрек:

– Невозможно. Аппарат сам ничего не умеет. Может, вы попросили его о психокоррекции?

– И слов то таких не знаю! – возмутился я.

– Слов? Причем здесь слова. Вы могли глубокомысленно молчать или недвусмысленно посмотреть, да много есть способов. Мы ведь не дикари какие-нибудь, чтобы воспринимать одни лишь слова.

– Месть закомплексованного таможенного афериста! – резюмировал я.

Но водитель больше не обращал внимания на мои рассуждения и очертил на лобовом окне траекторию пути в клинику к заботливому доктору.

Через четверть часа стремительного полета мы остановились у буферного причала квазиреалистического строения из десятков башен и нанизанных на них волностилизованных торов.

Все двери разом распахнулись, и навстречу мне вышла хрупкая девушка в полупрозрачном халате-тунике. Она жестом поманила меня и располагающе улыбнулась.

– Хэло! Я Джил. А у вас очень странное имя! – обратилась она ко мне.

– Не мое… – неловко произнес я в ответ.

– Не будем терять время, – предложила она, – идите за мной, и я все объясню по дороге.

Наблюдая, я случайно встретился со взглядом своей собеседницы и заглянул ей в глаза.

Не умей я плавать, в мгновение ока оказался бы уже бездыханным трупом, лежащим на самом дне в лазоревом мареве, затянутый двумя темными бездонными водоворотами ее зрачков, но, испугавшись, я попытался взять себя в руки и перевел взгляд в безопасное место на уровне ее колен.

– Да, вы совершенно подвалены, – решила она. – Вам понадобится неотложная помощь.

Я не посмел возражать и как-то очень неловко зашагал вслед за ней, стараясь не отставать. Она повела меня в глубь коридора, в конце которого угадывалось открытое голубое пространство. Шли мы долго, и она голосом, приятным и тихим, как журчанье воды, что-то говорила, рассказывала, но я не мог сосредоточиться, чтобы понять смысл ее слов. Вместо ответов я все больше прислушивался к ощущениям в своем теле и испытывал нарастающий ужас, несвойственную мне робость и скованность. Наконец я ощутил приступ дурноты и, словно разряд тока, мурашки побежали по моей спине.

– Потерпите! – испуганно и заботливо попросила она. – Вам совсем плохо, но сейчас мы придем, и Бертран позаботится о вас.

– А доктор Моррей? – спросил я.

– Что?! – не поняла она и показала на коридор. – Смотрите, здесь были очень знатные персоны. Некоторые пациенты из благодарности разрешили открыть свои имена, и теперь в центральном зале они олицетворяют наше реноме. Например, император Магеллановых облаков, облачный Эйсир; Принцесса Аваллона Тога и банковский служащий Людвиг Молчан.

– И он тоже? – удивился я.

– И он тоже, но этого мы не афишируем, – доверительно призналась она. – Тихий прибывает нерегулярно и непредсказуемо, как обычно.

– А Моррей? – опять поинтересовался я и почувствовал себя как-то особенно глупо.

– Конечно, – непонятно ответила она.

Через несколько дней моего пребывания я обнаружил, что оказался в ситуации средней между джекпот и флеш рояль и что лучшего расклада дел нельзя было бы ожидать, даже если б я планировал свои стратегии долго, продуманно и скрупулезно, чего я, разумеется, никогда в жизни не делал. Всегда лучше получить то, что случайным образом получилось, чем разочароваться в крушении затратных гигантских планов – так сформировалось мое мировоззрение, и раз за разом оно только укреплялось.

Отель при клинике, куда разместила меня ослепительная Джил, принадлежал потомку Иосифа Аримафейского, в одном лице верховному жрецу Синцеруса, правителю Мендакса и директору Реликвария, Биркезиону Галхеду Седьмому, чьей племянницей, так неожиданно кстати, оказалась Джил. Как-то невероятно все сошлось и располагало к неизбежному успеху.

Джил принялась заботиться обо мне как об очень важной особе, в моем представлении, не ниже императорского титула, чем ставила меня в самое дурацкое и недоуменное положение. Ее забота приобретала все более угрожающий масштаб, так что на третий день мы перешли на дружеское, доверительное «ты», а к концу второй недели и вовсе научились обходиться без условностей и церемоний.

Я сотню раз пытался раскрыть ей глаза на свое истинное происхождение, полное никчемности и бесполезности, но она не желала ничего слышать. Впрочем, иногда она слушала, улыбалась как недоразвитому ребенку и вновь принималась за свое. Так продолжалось изо дня в день третий месяц подряд. Я чувствовал себя все несчастней, потому как знал, что никогда ничем и никому не давал повода так тепло относиться к себе и, будучи в тисках необъяснимой, но непреодолимой заботы, ощутил себя Одиссеем, попавшим в плен к сладкоголосым сиренам, где все реже вспоминал об имеющихся, возможно, когда-то у меня первоначальных планах, или, может, намерениях, или что-то такое еще… Но однажды Джил сама вызвала меня на разговор:

– Уважаю твой принцип не иметь имени. Но ты не единственный, кто пытается всех обмануть, потому что тебе нужен он. Ведь так? – спросила она в упор.

– Мне нужен он? – на всякий случай уточнил я.

– Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, что он здесь, на Мендаксе.

– Совершенно не хочется врать, – простодушно признался я, – наверное…

– Грааль! – ехидно прервала меня Джил.

– Точно! – подыграл я в ответ.

– Лжец и преступник, – знающе усмехнулась она.

– Нет, я бы никогда не причинил тебе вред! – искренне и вслух возмутился я.

– Чужеземец, что ты можешь знать обо мне! – манерно вздохнула Джил и живописно в красках, криках, стонах и жестах поведала мне вкратце свою душераздирающую историю.

Маленькая испуганная девочка боится сделать вдох, чтобы произнести слово, придушенная объятиями жилистого старика – жестокого, мрачного, вероломного дяди, который уже присвоил себе всю недвижимость, капиталы и положение прежде очень состоятельной семьи Джил, на правах единственного родственника-опекуна. И вот она, беспомощная сирота, словно узница-золушка, выносит невзгоды юности в безнадежной покорности к несправедливой судьбе, а достигнув своего совершеннолетия, будто в насмешку, получает от дяди скромную должность на задворках своей же империи – распорядительницы «Клиники для поврежденных рассудком от невыносимых обстоятельств». Внешне она стала сильнее, тверже и будто смирилась с участью, но в глубине души продолжает рыдать, взывая к справедливости и возмездию, и продолжает жить в терпеливом ожидании отважного рыцаря, который не убоится и отомстит за бедную девушку, за все ее горести и унижения.

Картинка пронеслась у меня перед глазами, а Джил громко и театрально разрыдалась, уткнувшись в мое плечо.

– Поврежденных рассудком? – переспросил я.

– Фи, – отмахнулась Джил, – те, кто считают, что им нужно на Мендакс, явно нуждаются в лечении. Теперь ты понимаешь, что происходит? – строго спросила Джил.

– Теперь понимаю, – ответил я, даже не пытаясь выйти из легкой невменяемости.

Как человек дела, я всегда полагаюсь на естественный ход событий, что, может, ни разу и не приводило меня к цели, зато никогда не уводило от нее далеко. Интуиция является самой верной стратегией, подумалось мне, а любые бесполезные приготовления никогда бы не стоили тех восхитительных эмоций, что я получил в неге и праздности, в пленительных заботах бесконечно радушной хозяйки Джил.

Теперь же, когда все устроилось, когда я вдруг обрел смысл и узнал, что мне предстоит, мне стало невыносимо грустно. Грустно оттого, что все сложилось будто само собой, совершенно без моего участия и даже несколько вопреки.

– Дядя достаточно умен и никогда не пытался спрятать Грааль. Наоборот, он доступен всем. Галхед скрыл только истину, – рассказала мне Джил. – Известно, что Иосиф Аримафейский, наш далекий пращур, владел копьем Лонгина. Что же касается чаши, то сохранился противоречивый эпос, будто бы она существует, но никто никогда и нигде не подтверждал, что видел ее самолично. Известно, однако, что чаша в простом созерцании дарует бессмертие и различные блага. Следовательно, ее образ, а не физическое воплощение несет в себе магическую благодать. Потому и нет никакого обмана в том, чтобы собирать страждущих и предъявлять им желанный образ, равно обладающий силой материального предмета. Так дядя создал Реликварий. Он выставил в зале Присутствия голографическую копию чаши Грааля, тем самым оградил ее от любой, даже умозрительной возможности кражи. Для правдоподобности ежегодно ее якобы извлекают из барионного замка-фиксатора, протирают, исследуют и возвращают на место, всегда, как бы случайно немного сменив положение. На самом деле дядя просто перенастраивает проекционные лазеры. Чашу невозможно сфотографировать или исследовать датчиками, лучами, полями – защитный экран чутко улавливает любое воздействие и становится непроницаемым, посему подвох никогда не обнаружится. Само сокровище храниться здесь же, этажом ниже, в подвале и спрятано в старомодном бронированном сейфе. Конечно, есть несколько степеней защиты, биометрический протокол и исключительный персональный доступ.

– Это все? Протокол? Нет кипящей лавы и смертельных ловушек? В чем же подвох? – усомнился я.

– Раньше были, – парировала Джил. – Но это не останавливало воров. Наоборот, они-то и указывали им путь к чаше. Ведь те, кто пробирался в зал Присутствия, уходили ни с чем.

– А ты, Джил, как ты узнала? – спросил я.

– Не беспокойся. Случайно. Галхед до смешного неуверенный в себе человек. Даже когда он клянется себе в верности и любви, то боится показаться неискренним, поэтому обязательно спрашивает меня, не заметила ли я чего-то фальшивого в его словах. И если я медлю с ответом, он страшно злиться и переживает. Может, это, а может, что-то еще. Может, графин вина с ядом белладонны вызвал в тот день в нем жесточайший приступ слабоволия. В общем, он жмурился, кривил губы, что-то бормотал, схватил мои руки, и мы спустились в подвал. Я все видела своими глазами. Сам он, боюсь, этого даже не помнит. Во всяком случае, никогда об этом не говорил и не вспоминал. Я видела Грааль! – Джил интригующе помолчала: – Это было двести восемьдесят лет назад, – произнесла она, оценивая взглядом мою реакцию. – Все, что ты слышал о чаше, правда.

Я понимающе закивал, преданным взглядом выпрашивая дальнейших откровений, но, видимо, этого была недостаточно, и Джил с разочарованием в голосе продолжила:

– Каждые сорок лет дядя торжественно передает свой пост вымышленному наследнику, тогда же к его имени прибавляется следующий порядковый номер. Ныне хранитель Реликвария – Галхед Седьмой.

– А предыдущий, шестой? Куда он делся? Не мог же он раствориться?

– В Мендаксе мог. Здесь все может быть, особенно то, чего быть не может. Ты живешь здесь больше ста дней, должен был это понять.

– Но ты ни разу не выпустила меня из стен соей прекрасной светлицы. – Возразил я.

– Разумеется, – усмехнулась Джил. – Все просто. Известно, что члены царствующей династии Биркезиона с рождения до тридцати лет воспитываются в аскезе и уединении, что соответствует жреческому призванию семьи. Будущий жрец и наследник живет глубине заповедных лабиринтов нашего фамильного замка, там же доживает свой век каждый семидесятилетний уходящий хранитель. Церемонии смены поколений, рождения и прощания тщательно продуманы, режиссированы и никого по-настоящему не интересуют, ибо скучны и приелись даже туристам. Семейные хроники скрыты от праздных глаз, не освещаются прессой, потому ничего нельзя увидеть, проверить, тем более усомниться. Биркезионы не просто жрецы, они вечные и несменяемые правители Мендакса, а Галхед узурпировал власть моего отца и семь раз передавал ее сам себе. В конце концов, сюда люди прилетают за Граалем и мелкие сувениры и сплетни их не интересуют. Так вот, за последние двести восемьдесят лет было совершено двести семьдесят девять попыток украсть святыню. Поверь, здесь видели все: от банального взлома до пошлых вымогательств, но Грааль пребывает на месте. Можешь убедиться. Теперь ты знаешь, почему он никогда не был украден.