Хитон погибшего на кресте

От автора

Роман о Понтии Пилате[1] мне предложил написать знакомый священник. Свое пожелание он мотивировал тем, что слишком мало простой и понятной литературы о библейских событиях. Я поблагодарил за совет, но не воспринял его серьезно. На то время мысли находились в других эпохах, другими были жизненные планы. Спустя некоторое время я вспомнил разговор со священником: идея уже не казалась такой безрассудной, но обстоятельства препятствовали ее материализации. Роман долгие годы оставался отложенной мечтой.

Иногда я вспоминал о Понтии Пилате; впрочем, больше волновала мысль: почему люди отправили на крест Сына Человеческого? Не враги, не наемные убийцы, а те, среди которых он жил, творил добро… Я читал Новый Завет, Иосифа Флавия, древние апокрифы. Начать произведения все равно не получалось. Хотя обычно, когда изучаю вопрос, то делаю пометки, записываю возникшие мысли. Таким образом, у меня накопилось набросков для доброго десятка книг. Лишь о прокураторе Иудеи не появилось ни строчки.

Впрочем, следует признаться, главная причина была не в недостатке времени или желания. Останавливал банальный страх, который является грехом и которого стараешься избегать. Но неимоверно масштабная тема встала на пути автора, слишком судьбоносные для человечества события предстояло описать в художественном произведении.

Личность Пилата – пятого римского прокуратора[2] Иудеи, правившего ею с 26 по 36 г. н. э., – одна из самых непонятных в истории. Он упоминается в канонической молитве: «И во единого Господа Иисуса Христа, … распятого за нас при Понтии Пилате…» По логике нормального человека, не вникавшего в подробности евангельских событий, именно он является виновником гибели Сына Божьего, но Эфиопская церковь причислила Пилата к лику святых. По долгу службы он был обязан судить Спасителя, но не смог принять решения. Его поступок можно было бы назвать мудрым: он передал свое право народу, к которому и принадлежал обвиняемый – сейчас бы сказали: вынес вопрос на референдум. Но глас народа – не есть глас Божий. И остаток жизни ему пришлось страдать из-за своего малодушия. (Собственно, привычное упоминание Пилата в молитве, это вовсе не обвинение, а констатация факта, что в правление именно этого прокуратора был казнен Иисус из Назарета.)

Евангелисты утверждают, что Пилат искренне пытался спасти Сына Божьего от казни на кресте, его жена также пыталась вступиться за Праведника. Но иудейский философ Филон Александрийский оставил нам совсем нелестный портрет прокуратора Иудеи: он «свирепый и упрямый», «жестокий и гневливый»; Пилат боится, что иудеи раскроют «в Риме все его преступления, продажность его приговоров, его хищничество, разорение им целых семейств, и всех совершенных им постыдных дел, многочисленных казней лиц, не осужденных никаким судом, и прочих жестокостей всякого рода». Апокрифы также не однозначны в определении виновных за казнь Спасителя: чаша весов колеблется между иудеями и Понтием Пилатом.

Со временем все чаще появлялось желание написать роман о людях, стоявших у самых истоков мировой религии. Однако множество проектов продолжало отодвигать Пилата в дальний угол, находился любой предлог не заниматься этой темой. Пилат был гигантским дымящимся вулканом, который манит, но в то же время и пугает. Была закончена долгая кропотливая работа по теме Великого княжества Литовского. На следующий день планировалось приступить к другой давно отложенной рукописи, которая более чем наполовину была готова. С вечера забросил на съемное устройство множество материалов. (Утром уезжал на некоторое время из дома – и была возможность поработать над книгой, не отвлекаясь ни на что.)

Прибыв на место, запустил ноутбук, вставил съемное устройство и… практически полная пустота. Накануне антивирусная программа показала, что на съемном устройстве обосновались вредоносные объекты. Они были нейтрализованы, и я успокоился, – как оказалось, напрасно.

Исчезли сотни и сотни документов, все материалы по только что законченной книге, все по той, что собирался писать (включая рукопись), наброски последующих проектов. Не было ни малейшей возможности вернуться домой и все копировать с компьютера. Доступа к Интернету не имелось. В раздумье перебрал те жалкие единицы документов, что уцелели после виртуального торнадо.

Остались мемуары барона Гилленкрока, генерал-квартирмейстера Карла XII, взятого в плен под Полтавой. Они любопытны, но в тот момент меня не интересовали. Сохранилась моя переписка. Я почти с радостью открыл ее, надеясь подготовить ответы своим корреспондентам, и таким образом с пользой истратить случайно появившееся свободное время. Разочарование снова постигло меня. Оказались только письма, на которые уже отправлены ответы, хотя я помню, что вчера забирал с почты и те, которые планировал отписать.

И наконец, остался фильм «Мастер и Маргарита», который брат на днях скопировал. Включил. Вначале все было хорошо, проехал злополучный трамвай, потом при хорошем звуке начало тормозить изображение. Вскоре на экране лишь изредка менялись картинки. (Чуда здесь не было никакого, так как старенький ноутбук фильмы уже не тянул; сей аппарат использовался мною исключительно для чтения и письма, – в местах, где рисковать новым суперсовершенным компьютером не хотелось.) Смотреть заторможенное действо не имело смысла, но фильм напомнил мне о Понтии Пилате. Вот таким сложным способом обстоятельства привели меня к римскому прокуратору, и ничего иного не оставалось.

С внутренним трепетом я начал размышлять о далеких событиях, и случилось чудо. Целые эпизоды возникали с поразительной скоростью, картинки менялись, словно в калейдоскопе из далекого детства. Огорчало лишь одно, что не успеваю записывать события, происходившие прямо перед моими внутренними глазами. Я даже старался поменьше думать о сюжете из боязни увидеть что-то из тех далеких времен и, не успев запечатлеть в тексте, забыть.

Пришло время Понтия…