Хлеб наш солдатский

Глава II Далеко ли от передовой?

Для знакомства с коллективом, для изучения людей, с которыми предстоит работать, нужно время. Пусть даже небольшое! А где взять его? Не успел выйти из потрепанного «виллиса», как меня сразу потребовали к начальнику управления продовольственного снабжения фронта. Мелькнула мысль: «Хоть бы дали умыться, привести себя в порядок после адовой дороги!» Несколько десятков километров пришлось преодолевать с такими же трудностями, с какими проходят полосу препятствий. Война перепахивала землю, перемалывала деревни и села, превращала все вокруг в выжженный пустырь. Мы ехали по бездорожью, петляли, боялись угодить в воронку, с тревогой поглядывая в небо — не появился ли фашистский стервятник. Я полностью положился на шофера потому, что сам не имел представления, куда и как надо ехать. Боец вел машину спокойно, невозмутимо. И только когда проехали контрольно-пропускной пункт, сказал:

— Вот и добрались!

По деревянной скрипучей лестнице поднялся на второй этаж деревянного дома и постучал в указанную мне сопровождавшим командиром дверь. Из-за стола вышел невысокого роста, широкоплечий, с продолговатым лицом, начинающий седеть полковник. Это и был начальник продовольственного управления Северо-Западного фронта Леонид Иванович Журин. После моего доклада и взаимных приветствий он усадил меня за стол и сам сел напротив.

— Пора у нас горячая. Знакомиться с людьми, с обстановкой, вникать в суть всех дел будете, Федор Семенович, в процессе работы. — Журин поднялся, подошел к окну и, глядя на улицу, продолжал: — Уже конец марта, весна вступает в свои права. Для нас, снабженцев, новые заботы, новые хлопоты. Заметили, наверное, какие дороги? Через неделю-другую не сможем доставлять войскам продукты питания обычным транспортом. Вся надежда на авиацию. — Полковник резко повернулся, быстро подошел к столу, открыл папку. — Есть решение Военного совета фронта в период полнейшего бездорожья войскам, отрезанным от баз снабжения, горючее, продовольствие, боеприпасы, вещевое имущество доставлять по воздуху. Дело это сложное и весьма кропотливое. Доставкой продовольствия руководить будете вы. Да, да! Не тревожьтесь, — полковник ободряюще улыбнулся, предугадывая мои ссылки на некомпетентность. — Времени на подготовку, на знакомство с будущей работой немного есть. Вот секретарь партбюро майор Александр Осипович Осипов вам поможет. Он и с людьми вас познакомит. Я, к сожалению, сделать этого не могу — вызывают в штаб фронта. Детали операции обсудим позже…

Только теперь, повернувшись, я увидел майора. Он сидел слева от двери, в затемненном углу, и я, войдя в кабинет, не заметил его. Майор встал и улыбнулся кроткой, какой-то полудетской, очень привлекательной улыбкой.

— Возьмите над комиссаром шефство, — сказал Журин, когда мы с Осиповым пожали друг другу руки. — Помогите ему осмотреться, понять, что к чему. Наше дело вроде бы и не хитрое, но без знаний и у нас не обойтись.

Именно Александру Осиповичу я обязан тем, что за совсем короткое время узнал, какими заботами живет довольно многочисленный отряд управления, какие задачи предстоит решать коллективу. А главное — через несколько дней я уже имел достаточно полное представление почти о каждом работнике управления, мог сказать, что особенно ценное в характере того или иного человека, в чем на него можно положиться, какое дело ему доверить.

Осипова всюду, где бы мы ни появлялись, встречали приветливо, радостно. К нему обращались с уважением и младшие, и старшие по званию. И не только потому, что он занимал ответственную должность в управлении, по, как это сразу бросилось в глаза, и потому, что сам умел уважать людей, относился к ним с любовью. Признаться, вначале я просто диву давался, как это можно так всесторонне и глубоко знать каждого человека, уверенно, без боязни ошибиться характеризовать того или иного работника. Но позже понял, что это вполне закономерно. Осипов постоянно находился среди людей, был близок к ним, умел по душам поговорить с каждым сослуживцем, находил с ним общий язык.

— В чем особенности нашей работы? Мы имеем дело с людьми, пришедшими в управление с самых различных должностей. Они побывали в боях и стремятся снова на передовую. Для них служба здесь — нечто вроде отдыха: окрепнем, мол, наберемся сил и опять в бой. Некоторые так и рассуждают… В чем их обвинишь? В том, что они рвутся на передовой рубеж? Значит, надо убеждать, доказывать, чтобы каждый понял, что уже находится на этом самом передовом рубеже… Ведь без хлеба, без других продуктов питания не может быть боеспособного солдата, не может быть боеспособной армии.

Я всегда с интересом слушал «размышления вслух», которым довольно часто предавался Александр Осипович. И с каждым разом все больше убеждался, что он всем сердцем любит порученное ему дело, хорошо сознает его значение, искренне огорчается, если кто-то не разделяет его мнение о важности работы снабженца.

Как-то вечером мы возвращались со складов, где были сосредоточены грузы, предназначенные для переправки войскам самолетами. Погода стояла теплая. Вечер был лунный, тихий, безветренный. И если бы не раскаты орудийных залпов, доносящихся до нас, то можно было бы забыть о том, что на земле бушует война.

На территории городка мы заметили группу бойцов. Потягивая самокрутки, они о чем-то разговаривали.

— Какие проблемы обсуждаются? — весело спросил майор, подойдя к красноармейцам и здороваясь за руку с каждым. — Чувствую, что вы у нас новички, хотя, судя по выправке, знакомы с армейской службой.

— Проблем много, — ответил за всех один из бойцов. — Далеко зашел враг-то. И осилить его не просто. Вот и возникает вопрос: что же дальше будет?

— Что у вас с рукой? — уклонившись пока от ответа, спросил Осипов, кивнув на подвешенную на бинте руку бойца.

— Плечевое ранение. Две недели в госпитале провалялся. Да мы здесь, как говорится, все подштопанные. — Он как-то виновато улыбнулся, посмотрев на товарищей.

— Сетуете на свою судьбу? Товарищи, мол, там, в окопах, а мы, дескать, вот тут?

— Само собой…

— Не тревожьтесь, работы вам и здесь хватит.

— Хватит-то хватит, да работа не та, — вмешался другой боец, — получается, что мы вроде бы за спиной других прячемся…

— Слышали? — повернулся ко мне Осипов. — Выходит, и мы с вами за спиной у других. — Майор шагнул к бойцу. — А ты, мил человек, там, в окопах, хоть раз подумал о тех, кто тебе доставляет и свежий хлеб, и суп с кашей? Ел, и все тебе тут. А если бы голодным остался, хорошо бы тебе воевалось? А мы не одного тебя, целый фронт накормить должны… В любых условиях, в любой обстановке, где бы ни находились бойцы и командиры…

Наступила пауза. Осипов пошел по тропинке, ведущей к штабу, потом вдруг остановился, обернулся:

— А что касается того вашего вопроса, скажу, что дальше будет так, как бывало не раз: побьем мы врага. Плачевный конец будет у фашиста…

В штабе майор еще долго не мог успокоиться. Он ходил между столами по небольшой комнате, заложив руки за спину: небольшого роста, худой, сутуловатый.

— Все хотят воевать! Всех надо убеждать, что и мы воюем, воюем там, где нас поставили, делаем то, что нам приказали…

Я осторожно взял его под руку, усадил рядом.

— Неужели все, что мы видели сегодня, можно переправить самолетами? Это же тысячи тонн груза! К тому же фашистская зенитная артиллерия не даст авиации работать спокойно.

Александр Осипович посмотрел на меня сначала удивленно, затем с улыбкой.

— Переправим. Не впервой. В распоряжение оперативной группы, которую вы возглавляете, фронт выделил самолеты ТБ-3. Грузы будем упаковывать в специальную тару и спускать на парашютах… Впрочем, все это вы увидите.

Мы допоздна проговорили в этот вечер, обсуждая план работы на ближайшие дни. Но события развивались непредвиденно.

Рано утром меня, секретаря партбюро и начальников отделов управления продовольственного снабжения фронта пригласил к себе полковник Журин.

Когда все собрались, Леонид Иванович поднялся, подошел к карте:

— Начнем. Работы по подготовке грузов в войска необходимо ускорить. Переправку начнем в ночь на шестнадцатое апреля. Тридцать самолетов будут отправляться с Едровского аэродрома. Первый вылет совершат десять машин. Горючее будет находиться в стокилограммовых бидонах, имеющих мягкую подушку и парашюты. Продовольствие упаковать в специальные эластичные мешки, обложенные деревянными планками. Мешки тоже должны иметь мягкую подушку и парашюты. Место сброса грузов будет обозначено кострами. Все!

Ответив на несколько вопросов, Журин отпустил всех, а меня попросил задержаться.

— Для всех нас, Федор Семенович, доставка продовольствия войскам авиацией — дело новое и очень важное, — сказал он, когда мы остались вдвоем. — Надо его осваивать. Хорошо упаковать груз — значит значительно сократить потери при десантировании. Правильно рассчитать время подъема самолетов в воздух, прибытия их в назначенный район, возвращение, обеспечить, чтобы вся операция была завершена под покровом темноты, — значит сохранить и грузы, и жизнь многих людей. Остро встанет вопрос и обеспечения тарой. Ту, которую отправим первыми рейсами, не вернуть. А надежда на службы снабжения фронта, на их запасы, прямо скажем, мизерная. Так что рассчитывать приходится только на себя: надо пробовать, экспериментировать, пускать в действие подручные материалы. Как видите, подумать есть над чем, а времени на это мало…

Леонид Иванович помолчал, прошелся по кабинету, затем остановился рядом со мной.

— Как дела у вас? Представляете хотя бы в общих чертах, чем будем заниматься?

Я коротко доложил, что успел узнать, с кем познакомился, рассказал о своих впечатлениях. Журин молча слушал, глядя в пол. После моего доклада поднял голову. Глаза его улыбались.

— Для начала очень даже неплохо. Так понимаю — с Осиповым вы подружились, сошлись характерами. Это важно. Человек он славный и специалист отменный.

Выйдя от Журина, сразу же направился на склады, размещенные сравнительно недалеко от аэродрома, в лесу. Там уже были один из начальников отделов и майор Осипов. Я увидел их в окружении бойцов из парашютно-десантной команды, которая занималась упаковкой грузов. Майор, заметив меня, пошел навстречу. Лицо у него довольное, улыбающееся.

— Вот, как говорится, инициатива снизу. Собрал коммунистов, посоветовался, как быть с тарой. И тут же предложение: упаковывать в обычные пеньковые мешки. Допустим, в первый мешок засыпается груз примерно наполовину и туго затягивается веревками. Другой свободно надевается сверху и завязывается, как обычно. Такой груз можно сбрасывать без парашюта. При ударе о землю или о снег, который еще лежит на лесных полянах, первый мешок, естественно, может разорваться, но другой — останется в сохранности. Вот и весь секрет…

Идея мне понравилась. Испытания провели в районе своего аэродрома. Впоследствии этот способ десантирования применялся довольно активно. Правда, собирать сброшенные с самолета мешки было нелегким делом. Некоторые из них глубоко зарывались в снег, и их иногда не находили. К тому же этим способом можно было доставлять лишь продовольствие и вещевое имущество. Горючее же и боеприпасы сбрасывались по-прежнему в специальной таре на парашютах.

Ночь на 16 апреля 1942 года выдалась тихой и темной. Мы с волнением ожидали, когда тяжело загруженные самолеты поднимутся в воздух. Они стояли наготове, ожидая сигнала. Теперь, когда остались позади дни напряженного, выматывающего силы труда, я пытался восстановить в памяти все, что произошло за этот сравнительно короткий срок, вспоминал о встрече с начальником Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии Дмитрием Васильевичем Павловым. Этот человек произвел на меня приятное впечатление. Павлов, будучи наркомом торговли РСФСР, провел трудные месяцы в осажденном Ленинграде в качестве уполномоченного Государственного Комитета Обороны, сделал многое для обеспечения города продуктами питания. Когда Павлов прибыл на Едровский аэродром, подготовка к доставке продовольствия по воздуху шла полным ходом. Казалось бы, все до деталей учтено, рассчитано, люди работают с полной отдачей сил и для беспокойства нет оснований. И все же перед тем как пойти на беседу к Павлову, я чувствовал себя, мягко говоря, не совсем уверенно. В какой-то мере сказывались и робость, и собственная неопытность. Но с первой же минуты нашей беседы я понял: Дмитрий Васильевич человек очень обходительный, внимательный и доброжелательный. Он расспрашивал о многом, стараясь, видимо, вникнуть в каждую мелочь. Его интересовало и то, какие продукты мы решили доставить войскам, и как будет организовано десантирование, и как обеспечивается возврат тары, учет доставленных ценностей… Рассказывая обо всем, я так увлекся, что не заметил, как много времени отнял у Павлова. Он, извинившись, прервал меня.

— Говорите вы увлеченно и интересно. Вот мы и решили посмотреть, как все это происходит на практике.

Павлов и прибывший с ним начальник группы контроля за обеспечением снабжения фронтов Совета Народных Комиссаров СССР Василий Михайлович Коляскин почти целые сутки находились на аэродроме, наблюдали за работой личного состава, занятого подготовкой грузов, подвеской мешков и резервуаров, беседовали с работниками продслужбы, летчиками, что-то записывали в блокноты. Когда работа приближалась к концу, Дмитрий Васильевич подошел ко мне, одобрительно отозвался о моей работе, за которой он, как выяснилось, внимательно наблюдал.

— Думаю, что разобраться в тонкостях продовольственного снабжения вы сумели, — сказал он. — Это самое главное. Как вы смотрите, если я буду ходатайствовать о назначении вас начальником упродснаба фронта?

Высокая оценка моего труда, безусловно, обрадовала меня. Но должность начальника упродснаба фронта! Ведь такая огромная ответственность! Работа эта требует глубоких специальных знаний, опыта, организаторских способностей. Заметив мое замешательство, Павлов улыбнулся:

— Немало начпродов фронтов, армий, начальников управлений и отделов Главного управления продовольственного снабжения Красной Армии до определенного времени не имели представления об организации армейского снабжения. Но у них есть главное: стремление оправдать доверие партии. А опыт и знания придут…

И я понял, что вопрос в принципе уже решен.

…Когда самолеты поднялись и скрылись в темном небе, люди, отправившие их на трудное и рискованное дело, еще долго стояли молча, стараясь уловить гул машин, даже когда его не стало слышно совершенно. Тревожились и за жизнь экипажей, и за продовольствие, которое ждали там, за линией фронта.

Медленно проходили минуты, часы. И хотя ночь была довольно свежей, никто не ушел в помещение, пока не включились прожектора подсветки аэродрома. Это означало, что самолеты возвращаются. Вскоре все десять ТБ-3 приземлились. Радости нашей не было конца: операция прошла успешно. Теперь только осталось дождаться сообщения из штаба 3-й ударной армии о получении груза. Оно пришло рано утром. По нашим подсчетам выходило, что войска получили 80 процентов отправленного горючего, а продовольствия и того меньше. И все-таки это был большой успех.

На следующую ночь в небо поднялись уже двадцать ТБ-3. Они успели совершить два рейса. И все это время аэродром жил напряженной жизнью. Бомбежки следовали одна за другой. Санитарным машинам, дежурившим на аэродроме, работы хватало. В эту и последующие ночи фашистские самолеты беспрерывно совершали налеты на аэродром, подкарауливали, когда загорятся прожектора подсветки, и наносили удары именно в эти минуты. Некоторые ТБ возвращались на аэродром с серьезными повреждениями. С каждым вылетом увеличивалось и число раненых летчиков. И все-таки в этих сложных условиях с 15 апреля по 5 мая 1942 года войскам было доставлено свыше тысячи тонн горючего и продовольствия. Конечно, это не могло полностью удовлетворить потребности армии, но помощь в ее обеспечении оказало значительную.

В ходе работы по доставке грузов воздухом мы еще больше сдружились с А. О. Осиповым. Он успевал побывать всюду, поговорил с коммунистами, еще раз объяснил им важность дела, которое нам поручено, призвал их показывать пример в работе. Когда выдавались свободные минуты, мы обсуждали, что нам удалось сделать хорошо, а в чем допущены промахи, ошибки, советовались, как лучше и оперативнее их устранить.

В эти дни, наблюдая, с каким энтузиазмом, мужеством, самопожертвованием работают люди на всех участках, я снова и снова думал о том, что каждый человек всем сердцем понял свою личную ответственность за судьбу Родины, что угроза, нависшая над ней, объединила, сцементировала многомиллионный народ и нет, не может быть силы, способной покорить, поставить его на колени.

Приобретая опыт работы, я стал как-то иначе смотреть на дело, которым теперь занимался, стал глубже сознавать его значение. Причин для этого было несколько. Прежде всего, я воочию убедился, какого труда, сколько настойчивости, знаний оно требует. Мое представление о роли продовольственной службы в жизни войск тоже резко изменилось. Признаться, будучи комиссаром полка, я иногда думал: много ли надо солдату — кусок хлеба да котелок каши! И не было желания поразмыслить более масштабно, подумать о том, что количество войск исчисляется сотнями тысяч людей. Чтобы прокормить их, надо иметь огромные запасы продуктов. К тому же все это следует без потерь доставить к месту, учитывая, что части и соединения находятся в постоянном движении. А доставка грузов всегда была связана с неимоверными трудностями, зачастую организовывалась под бомбежками, под артиллерийским обстрелом. Гибли люди, приходило в негодность продовольствие. Но отложить дело, выждать нельзя. У продовольственной службы, образно говоря, не было затишья между боями. Идет ли сражение, находится ли боец на отдыхе — он должен быть сыт, накормлен сегодня, завтра, послезавтра. За его питанием установлен строгий контроль. И те люди, по вине которых ухудшался паек или несвоевременно готовилась пища, несли ответственность по законам военного времени. Строгость укрепляла дисциплину, порядок, воспитывала бережное отношение к продуктам, уважение к товарищам.

Боец, получая пищу, меньше всего думает о том, где ее приготовили, как доставили. У него своя забота: бить врага. А о том, чтобы воин был сыт, вооружен и одет, заботились те, кому это было положено.

Продовольственная служба фронта особое внимание уделяла регулярному снабжению людей горячей пищей. Сделать это было нелегко, если учесть, что большинство кухонь были уничтожены в первые месяцы войны. Правда, продслужба многое делала, чтобы как-то выйти из трудного положения: в мастерских переделывались под кухни походные наливные кипятильники, пищеварочные котлы устанавливались на подрамных двуколках. Стали поступать и новые кухни, изготовленные на промышленных предприятиях.

Доставлялась пища и чай на передний край зимою в термосах или в утепленных ведрах. Как правило, бойцы получали горячую еду три раза в день из одного или двух блюд. И обязательно чай. В период между приемами пищи, который в летнее время доходил до двенадцати часов, красноармейцы получали вареное мясо, колбасу, шпик, картофель. Всю эту норму вместе с хлебом и сахаром отпускали утром.

Наконец, я лицом к лицу столкнулся со всеми проблемами, связанными с заготовкой продуктов питания, увидел, с какими трудностями, в каких сложнейших условиях советский народ обеспечивает свою армию продовольствием. Люди отдавали фронту все, до последнего куска хлеба, не жалея ничего, зачастую сами голодая. «Все для фронта, все для победы!» — это был не просто лозунг, это стало смыслом жизни каждого советского человека.

Находившиеся в постоянном движении войска не могли держать на своих складах большие запасы картофеля и овощей. К тому же и фронтовые продовольственные склады, размещенные в районах дислокации распорядительных станций, баз и их отделений, при ведении боевых операций находились на одном месте не более одного месяца. Строить овощехранилища и закладывать в них продукты на хранение не было практически никакой возможности. Выход один — поставлять картофель и овощи из запасов гражданских организаций по мере потребности войск в районы хотя бы тыловой полосы. В районах тыла фронта за короткий срок было построено несколько складов. Эти хранилища позволили сконцентрировать определенное количество картофеля и овощей и обеспечить их длительное хранение.

Конечно, строительство овощных баз в военных условиях — цело очень сложное: не хватало ни материалов, ни рабочей силы. И все-таки задача была решена.

Тыловые органы фронтов перед началом уборки урожая получали соответствующие фонды и разнарядки на заготовку картофеля и овощей в близлежащих областях. Сразу же производились расчеты необходимого числа людей, транспорта. На места направлялись уполномоченные военных советов фронтов, которые координировали работу заготовителей и местных организаций, занимающихся производством картофеля и овощей.

Осенью 1942 года наш Северо-Западный фронт должен был заготовить 36 тысяч тонн картофеля и 18 тысяч тонн овощей. Наиболее приближенными областями к тыловой полосе фронта были Ярославская и Ивановская. Туда и предстояло отправиться по специальному решению Военного совета фронта. У меня был мандат, подписанный командующим войсками фронта генерал-лейтенантом П. А. Курочкиным и членом Военного совета по тылу дивизионным комиссаром А. М. Прониным. В нем говорилось: «Старший батальонный комиссар Саушин Федор Семенович является уполномоченным Военного совета Северо-Западного фронта по Ярославской и Ивановской областям. Товарищ Саушин уполномочен от имени Военного совета фронта разрешать в партийных и советских органах все вопросы, связанные с заготовкой и перевозкой по железной дороге картофеля и овощей для обеспечения войск фронта».

Для заготовки и вывоза овощей были выделены два автобатальона, ремонтные средства, погрузочно-разгрувочные группы, командный состав. Был организован штаб руководства заготовками, расположившийся в Ярославле. Старшими специалистами по использованию сил и средств, выделенных для проведения заготовок, назначили по Ярославской области инженер-майора Е. Л. Фессолоницкого и майора интендантской службы Т. П. Астахова — по Ивановской области. Это были высококвалифицированные работники, умелые организаторы. Фессолоницкий закончил бронетанковую академию, побывал во многих боях, получил ранение, в числе выздоравливающих работал в аппарате фронтового эвакопункта, затем в заготовительном отделе упродснаба фронта. Он обладал завидной эрудицией, хорошо разбирался в военном деле, был смел, находчив, инициативен. Умение целиком отдаваться любой порученной работе, высокое чувство ответственности позволили ему за короткий срок освоить новое дело, стать хорошим организатором.

Упорство, настойчивость в достижении цели, способность установить дружеские отношения с любым человеком, какой бы пост он ни занимал, отличали и Астахова. Им обоим приходилось столько работать, попадать в такие передряги, что я порой диву давался, как только можно все это выдержать. Но никогда, ни при каких условиях они не теряли самообладания, бодрости духа, уверенности в успехе. И это передавалось всем, кто окружал Фессолоницкого и Астахова, с кем они соприкасались по работе, и воздействовало на людей сильнее любых слов. В ту пору, нечего греха таить, находились и такие, кого обескураживали временные успехи фашистских полчищ, вызывали у них в душе смятение. И спокойствие, железная выдержка, уверенность руководителей действовали на них ободряюще. Да и сам я, общаясь с Фессолоницким и Астаховым, многое перенимал у них, старался быть сдержаннее, собраннее, как говорится, не терять головы даже в самых острых ситуациях.

Как-то поздним вечером оба зашли ко мне. Я знал, что они только вернулись из дальних районов, где провели несколько дней. Похудевшие, осунувшиеся, командиры поздоровались, стали рассказывать обо всем: с кем встречались, что увидели, с каким трудом идут заготовки картофеля и овощей. И чем больше я узнавал, тем больше портилось мое и без того отвратительное настроение. Выполнение задания шло скверно. Буквально с боем приходилось получать железнодорожные вагоны, конфликтовать с местным начальством, убеждать, уговаривать кого-то, а нередко кое-кому и грозить, налаживать подвоз и погрузку картофеля при большой нехватке людей. С автотранспортом обстановка складывалась хуже некуда. Осенние дожди размыли дороги, и машины вязли в пути, ломались. А на ремонт времени не было. Становилось все яснее, что до холодов с вывозкой продуктов мы не управимся. Как быть?

Фессолоницкий и Астахов рассказывали о том, что делается в районах, какая работа проводится для выполнения поставок картофеля и овощей для фронта. Собственно, нового для меня в их рассказах ничего не было… Я знал, как тяжело приходится людям в селах и деревнях. На полях работают женщины, старики и дети. С утра и до позднего вечера они роют картофель, сортируют его, складывают в бурты. И не их вина, что на все не хватает рук. Вот-вот ударят морозы, и картофель придется брать из-под снега. В пути же он промерзнет и превратится в железные ядра, которые после оттаивания становятся рыхлыми. Сколько добра погубим!

— Вчера разговаривал по телефону с заместителем командующего фронтом генерал-лейтенантом Логиновым. Просил выделить дополнительно автотранспорт. Получил категорический отказ, — сообщил я, выслушав товарищей. — Там считают, что справимся наличными силами.

Фессолоницкий и Астахов молчали. Я понимал, что предугадал их просьбу обратиться за помощью к руководству. Они надеялись на нее.

— Надо выйти на первого секретаря обкома партии, — неуверенно предложил Фессолоницкий и решительно добавил: — Не откладывая дело в долгий ящик. Есть русская пословица: осенний день год кормит. Оставить в земле столько ценнейшего продукта в то время, когда каждый килограмм его ценится на вес золота, это же…

Впервые я увидел майора таким возбужденным, заставил себя улыбнуться и спокойно спросил его:

— Хотя Алексей Николаевич Ларионов очень внимателен к нам, живо откликается на наши просьбы, но может ли он чем-либо помочь?

— Может, — упрямо ответил майор.

На другой день вместе с представителем облпотребсоюза Черновым, уполномоченным наркомата заготовок по Ярославской области Гороховым, военным представителем плодоовощного управления Главупродснаба инженер-майором Я. В. Платоновым мы сделали скрупулезные подсчеты всего, чем располагали организации, занятые на заготовках, что необходимо иметь, чтобы успешно решить задачу. Работали до позднего вечера. Когда все расчеты были закончены, время приближалось к полуночи. Решил рискнуть и на всякий случай позвонить первому секретарю обкома. Ларионов ответил сразу же. Я попросил принять меня по срочному делу и получил согласие.

Наше появление в обкоме никого из сотрудников не удивило. Там работали почти круглосуточно.

Алексей Николаевич нас ждал. Докладывая обстановку, я смотрел на его лицо. Оно почти не изменилось с тех пор, как мы встретились с Ларионовым впервые в сентябре. Простое, открытое, добродушное, с тонкими, плотно сжатыми губами. И только глаза стали какими-то другими — усталыми, задумчивыми.

Выслушав доклад, секретарь обкома поднялся, тяжело прошелся по кабинету.

— Да-а, задачка! Чем же вам помочь? — спросил он в задумчивости. — А что, если мы подготовим письмо на имя Андрея Васильевича Хрулева? Попросим выделить к тем вашим двум автобатальонам еще один? Хотя бы из резерва центра. Думаю, что он нас поддержит.

Откровенно говоря, такого решения я не ожидал. Обращаться к начальнику Тыла Красной Армии, минуя руководство фронта, — явное нарушение уставного порядка. Но другого выхода не было, и я принял предложение.

Утром меня провожали в Москву. Какая она, военная столица? Очень хотелось пройтись по знакомым улицам, проспектам, бульварам! И вместе с тем на сердце было тревожно. Как отнесутся в верхах к нашей просьбе? Правильно ли мы поступаем, выпрашивая себе дополнительные средства? Ведь не мы одни находимся в тяжелых условиях. Но письмо, подписанное секретарем обкома партии, лежало в кармане: дело, как говорится, сделано и надо было ехать.

Уже лежа на жесткой полке в вагоне, переполненном военными, я снова и снова размышлял о том, какие доводы будут наиболее убедительными в разговоре с ответственными работниками Тыла Красной Армии. На встречу с Андреем Васильевичем Хрулевым я, конечно же, не рассчитывал, хотя вез письмо на его имя. Вероятнее всего, дело придется иметь или с кем-то из работников штаба, или, в лучшем случае, с одним из заместителей генерала Хрулева.

Позже, вспоминая свои треволнения перед встречей с начальством, я от души смеялся над собой. Все произошло совсем не так, как мне представлялось. Я ведь готовил себя к «хождению по мукам», к долгим скучаниям в приемных, к длинным и тяжелым разговорам с упреками в наш адрес, а на самом деле вопрос решился довольно быстро и просто. Буквально через час после моего прибытия меня пригласили к начальнику штаба Тыла Красной Армии генералу М. П. Миловскому.

О нем я многое знал по рассказам, слышал самые противоречивые суждения. Говорили о Миловском как о человеке высокой культуры, широкой эрудиции, чутком и внимательном командире, прошедшем большой боевой путь. Ходило немало слухов и о какой-то особой проницательности генерала, его умении заглянуть глубоко в душу подчиненного, о чрезмерной строгости к провинившимся. Я видел Михаила Павловича всего лишь несколько раз на больших учениях и совещаниях в дни проверок. Однако беседовать с ним мне не доводилось.

Начальник штаба встретил меня приветливо. Несмотря на свой довольно солидный возраст, он был подтянут, строен, движения его быстры, резки, а лицо, хотя и хранило следы усталости, выглядело довольно свежим. Все время, пока я докладывал о цели прибытия, о положении с продовольственным снабжением на фронте, о ходе заготовок сельскохозяйственной продукции, Миловский не спускал с меня глаз. В его пристальном взгляде, как ни старался, я не уловил ни осуждения, ни упрека. Мне даже показалось, что глаза генерала за толстыми стеклами очков чуть-чуть улыбались. Это меня несколько смутило: ведь я говорил о вещах далеко не веселых.

— Слушаю вас и думаю: не то ведь говорит человек, не то… — прервал мой доклад Миловский и, видимо заметив мое смущение, протянул руку: — Ладно, давайте… Не с пустыми же руками вы приехали. Обязательно есть какое-нибудь послание с авторитетной подписью.

— Есть. На имя генерала Хрулева.

Генерал быстро прочитал письмо, задумался.

— Все просят, всем давай. А где взять? — грустно сказал он, достал авторучку, некоторое время подержал ее над углом письма и потом уверенно, размашисто написал: «Транспортному отделу штаба. Выделить автобатальон из резерва начальника Тыла». И поставил свою подпись.

Провожая меня до двери, М. П. Миловский мягко спросил:

— Туго, говорите, приходится?

— Туговато, — сознался я.

— Сейчас всем трудно. Но перелом не за горами.

Домой я возвратился окрыленный: еще бы, такая удача! Хотелось походить по Москве, но задерживаться не стал. Уехал поздней ночью. Дорогой много раз возвращался в мыслях к разговору с генералом Миловским. Он произвел на меня глубокое впечатление. И его внешность, и манера обращения, и принципиальность, и выдержка, и смелость в принятии довольно важного решения — все это очень понравилось мне.

Думал я и о своих боевых товарищах, мысленно старался угадать, кто из них и чем занимается в этот час. Странно, когда долго живешь и работаешь с людьми бок о бок, привыкаешь к ним настолько, что они становятся частицей самого тебя и ты не размышляешь о том, будет ли тебе не хватать этих людей, если вдруг судьба разлучит с ними, не пытаешься разобраться, что особенно нравится в том или ином человеке, а что нет. Но стоит хоть ненадолго оторваться от привычной обстановки, очутиться в кругу новых знакомых, в новых условиях, все мысли твои неизменно будут вращаться вокруг главного: а как они там? Ты будешь думать о друзьях, стремиться к ним всей душой, станешь будто бы сквозь сито просеивать все прожитое вместе, вспоминать и хорошее, и плохое. Это значит — ты заскучал.

Платонов, Фессолоницкий, Астахов… Я думал о них, спешил к ним. Мне хотелось увидеть вдумчивые глаза Платонова, услышать его всегда ровный, грудной голос, поспорить с Астаховым, переброситься шуткой с Фессолоницким. Все они, конечно, будут без конца расспрашивать меня о Москве, о результатах поездки.

Я не ошибся: меня ждали. Вечером, не сговариваясь, собрались в моей не очень-то просторной комнате. Платонов запоздал. Он пришел, когда уже было накурено так, что, как говорится, хоть топор вешай. Осмотрелся, укоризненно покачал головой, затем безнадежно махнул рукой — дымите, мол, шут с вами, отравляйте себя! — и сразу ко мне:

— Рассказывай.

Пришлось все начинать с начала. Платонов слушал, иногда улыбался, одобрительно кивал головой.

— Ну что ж, спасибо, — поблагодарил он, когда я закончил рассказ. — Новости приятные. Дополнительные силы позволят нам разрядить обстановку. Но и мы, Федор Семенович, не сидели здесь сложа руки. Небось уже рассказали? — Инженер-майор кивнул в сторону притихших товарищей и лукаво улыбнулся.

— О чем?

— Да вот родилась идея. В случае преждевременного наступления морозов доставлять войскам картофель замороженным…

— Шутите, — нерешительно улыбнулся я. — За это нас…

— Не шучу. Фессолоницкий доказывает, что быстро замороженные клубни, конечно предварительно очищенные, не теряют вкусовых и питательных качеств, когда их размораживают быстро, в кипятке. Если это так, то представляете, сколько можно сэкономить ценного продукта? Во-первых, мы не оставим в поле ни одного клубня, во-вторых, существенно сократятся потребность в вагонах и потери при транспортировке, в-третьих, сведем на нет порчу картофеля от холодов.

Платонов говорил так увлеченно, что нельзя было не понять, как увлекла его идея.

— Как, испытаем, Федор Семенович? — спросил он, когда все его доводы в пользу быстрого замораживания картофеля были исчерпаны.

— Надо подумать. Неплохо бы посмотреть, как это получится на практике. Но морозов пока нет, — стараясь придать шутливый тон словам, ответил я. Инженер-майор пристально посмотрел мне в глаза.

— Морозы ждать себя не заставят, — кивнул Платонов, а когда уходил, уже остановившись в дверях, еще раз предложил: — И все-таки давайте попробуем. Можно посоветоваться на местах, послушать мнение колхозников.

— Обязательно попробуем. Завтра же побеседую с председателями колхозов, кооператорами, — пообещал я офицеру.

Еще не успел я проветрить комнату и лечь спать, в дверь осторожно постучали. Зашел Фессолоницкий.

— Не ругайтесь, Федор Семенович. Понимаю, что вы с дороги, хочется отдохнуть. Да и завтра рано… Но хочется кое-что выяснить…

Мне действительно хотелось отдохнуть — устал я неимоверно. К тому же не терпелось почитать письма от жены, дочек. Как они там? Мы уже давно, казалось — целую вечность, не виделись. Но майор стоял напротив, и вид у него был виноватый, смущенный.

— Ладно, чего уж там. Высказывайте, что у вас? Садитесь.

— Знаете, способ-то этот давно проверен, — сказал Фессолоницкий, нерешительно пересаживаясь на стул. — Помню, дома мы частенько специально замораживали картофель. Сначала очищали от кожуры, промывали в воде — и на мороз. Клубни быстро промораживались. В таком виде их храни сколько хочешь. Когда надо — в котел, в кипящую воду. Картофель хорошо разваривается, вкусен. Это совсем не тот картофель, который просто так прихвачен морозом. Тот весь при размораживании чернеет, превращается в месиво…

— Так мы уже решили, что посоветуемся на местах. Ведь его нужно чистить, если даже все, что вы говорите, действительно так. Кто же возьмется за это?

— Возьмутся, — убежденно сказал майор. — В этот период полевые работы заканчиваются и в колхозах появляются свободные руки. Старики, женщины, дети — все будут чистить.

Ранним утром я уехал в близлежащие колхозы организовывать уборку и вывоз картофеля. Осень была мокрой, холодной. Небо серое, неприветливое. Люди мерзли в поле. Уборка проходила медленно.

Глядя на низкие свинцовые тучи, я вспоминал слова Платонова: «Морозы ждать себя не заставят». Действительно, не заставят. Не сегодня-завтра землю скует, покроет снегом. Если успеем вывезти картофель с полей, укроем его в хранилищах, то и тогда останется решить не менее важный вопрос: как доставить его войскам. В холодных вагонах, на открытых машинах? Заморозим большую часть. Пожалуй, стоит прислушаться к предложению Платонова и Фессолоницкого.

В тот же день попытался завести разговор на эту тему с некоторыми председателями артелей, с рядовыми колхозниками. Но как только они узнавали о нашем замысле, смотрели на меня как на чудака и отмахивались: «Что вы, разве такое возможно. Своих мужей и сыновей будем кормить мороженой картошкой? Кто же нам за это спасибо скажет?» Кое-кто посматривал на меня и более выразительно: «Уж не спятил этот человек? А может, тут что-то другое скрывается?» Одним словом, поддержки не находилось. Оставалась одна надежда: поговорить с секретарем райкома Степаном Ивановичем Игнатовым. Мы знали друг друга не очень давно, но и за это время я успел проникнуться к нему доверием и уважением. Мне нравились его неуемная энергия, выдержка, умение ладить с людьми, убеждать их. Почему-то не возникало сомнений, что Игнатов внимательно отнесется к предложению. Ну а что касается того, поддержит или нет его, то это зависит от нашего умения доказать ценность и целесообразность метода.

К Игнатову я зашел поздним вечером, когда тот только что возвратился из поездки по колхозам. Вид у секретаря райкома был озабоченный, усталый. Но Степан Иванович приветливо улыбнулся, пригласил сесть, сам устроился напротив. И сразу же спросил:

— Как с вывозкой картофеля?

Я коротко рассказал о поездке в Москву, о выделении дополнительного автобатальона, который не сегодня-завтра приступит к работе.

— Время не ждет. Тяжело сейчас в колхозах, людей недостает, но каждый работает не жалея сил. Нельзя, чтобы этот труд пропал.

Решив, что наступил подходящий момент, я изложил Игнатову все, с чем пришел. Он выслушал, не перебивая. Поднялся, прошел по кабинету.

— Дело серьезное, — сказал он, остановившись у окна. — Признаться, не знаю, получится ли что. Давай-ка, Федор Семенович, вот как поступим: на этой неделе состоится заседание бюро райкома. На него приглашены председатели колхозов, поставляющих картофель фронту. Перед ними и поставим этот вопрос. Сумеете доказать, что предложенный вами метод сохранения и доставки картофеля стоящий, тогда — в добрый путь…

На том и порешили.

Ночь накануне заседания бюро райкома выдалась звездной, морозной. И днем не отпускало. Фессолоницкий был весь в заботах — готовился к экзамену.

Заседание бюро райкома проходило довольно долго. Но вот Игнатов подвел итоги и выразительно посмотрел на меня. В эту минуту дверь отворилась и вошла женщина с полными ведрами отварной картошки. Поставив их на специально подготовленный столик, она вышла. Пар клубился над ведрами, в кабинете вкусно запахло. Все удивленно переглядывались, посматривали на секретаря райкома: дескать, с чего это он решил их угощать.

— Товарищи, — с улыбкой обратился к присутствующим Степан Иванович, — прошу отведать свежего картофеля. Только, пожалуйста, из одного ведра и из другого. Для сравнения. Где лучше?

И Игнатов подал пример. Он прямо рукой (вилки лежали на столе) взял парящую картофелину, перебросил ее с ладони на ладонь, чтобы немного остудить, и стал с аппетитом есть. За ним последовали члены бюро райкома, председатели колхозов. Брали из одного ведра, из другого. Одни говорили, что картошка вкуснее в первой, другие — во втором. Игнатов, улыбаясь, посматривал на меня.

— Теперь открою вам секрет, товарищи, — сказал он, когда проба была снята. — Мы с Федором Семеновичем решили проверить — извините нас за это — способность определить качество картофеля. Дело в том, что в первом ведре он обычный и сваренный привычным способом, а во втором — замороженный, а затем отпущенный в кипятке и сваренный. Как видите, не все отличили его от обычного, а кое-кто даже признал его лучше по вкусу. Вот военные, — секретарь райкома кивнул в мою сторону, — предлагают нам чистить картофель, замораживать его и в таком виде отправлять на фронт. Хотелось бы знать ваше мнение…

Так был положительно решен большой и важный вопрос. До января колхозы отправили на фронт около шести тысяч тонн предварительно очищенного и замороженного картофеля. Работники войсковых кухонь, получив его, слегка ополаскивали в холодной воде и засыпали в котлы. Пища, приготовленная из такого картофеля, не теряла ни питательных, ни вкусовых качеств.

Не обходилось, конечно, и без досадных случаев. Когда, например, температура воздуха была всего 5–10 градусов мороза, очищенный картофель промерзал медленно, синел. Однако пищевые качества не терял. Работники войсковых кухонь брали его куда охотнее, чем обычный картофель, прихваченный морозом.

Каждый день, как бы ни были заняты работой, мы ловили сообщения с фронта, интересовались ходом боевых действий на нашем участке.

Шли затяжные, кровавые бои. Враг еще теснил наши войска. Но становилось все яснее, что силы его ослабевают. И хотя мы, я и мои товарищи, находились не на передовых позициях, чувствовали себя частицей той огромной силы, которая должна была вот-вот обрушиться на врага. Мы делали то незаметное, но, безусловно, жизненно необходимое дело, от которого во многом зависела боевая готовность частей, всего фронта.