Хобби на любителя

С Кочетковым я познакомился случайно. На очередной остановке подмокшая на моросящем дожде толпа втиснулась в заскрипевший от напряжения троллейбус. Меня оторвало от пола, немного развернуло и прижало к пассажиру, о котором я не смог бы сказать ничего плохого. Мои антипатии относились к его портфелю с твердыми, острыми углами. Пассажир, вероятно из сочувствия, сделал несколько конвульсивных движений, пытаясь облегчить мое положение.

— Не утруждайтесь, — произнес я успокаивающе, — могу и потерпеть.

— При чем здесь вы? — удивился мужчина. — Это я должен терпеть. Должен, но уже не могу. Если вы немедленно не слезете с моих ботинок...

— Извините, — пролепетал я, отыскивая незанятый участок пола, чтобы поставить ногу.

— На следующей выходите? — все еще сердито спросил мой сосед.

— Нет, — ответил я, но дверцы открылись, меня вновь подхватило мощное людское течение и вынесло на тротуар.

— Ваша пуговица, — прозвучал за спиной вежливый голос.

Знакомый пассажир протягивал пуговицу от моего плаща.

— Спасибо, — сказал я. — Удивительная давка сегодня.

— Ничего удивительного. На стадионе кубковая встреча но футболу. Семнадцатый маршрут перегружен. Плюс час «пик».

У него были правильные, мелковатые черты лица, к которым очень шло выражение грусти.

— В такую слякоть еще играют в футбол?

Пассажир улыбнулся мягко и располагающе.

— Почему-то я сразу догадался, что вы не болельщик.

— А вы?

— Увы, не пристрастился.

С каждой минутой я чувствовал к нему возрастающую симпатию.

— Вот ваш троллейбус, — сказал он, — попробуйте пробиться.

Я открыл рот, чтобы попрощаться, но не успел. Из-за могучего бока троллейбуса вывернула стремительная, юркая машина. Она мчалась с огромной скоростью и почти бесшумно. В отсутствии шума заключалась главная опасность. Прежде чем мы успели пошевелиться, вся слякоть мостовой, взметнувшись из-под колес автомобиля, легла на наши плащи ровным и плотным слоем.

Мы оба выкрикивали проклятия вслед моторизованному обидчику, потом оглядели друг друга и вяло улыбнулись.

— Вот мой дом, где гастроном, — произнес товарищ по несчастью, — если хотите попробовать очистить плащ...

— С удовольствием!

— Кочетков, — представился он. И, помедлив, добавил: — Биохимик.

Я тоже назвал себя, и мы пошли.

Сразу было видно, что это квартира холостяка. Слегка запущенная, немного запыленная. Порядка здесь не наблюдалось, но и беспорядок носил довольно умеренный, сносный характер. Кочетков провел меня в ванную. Я пытался вернуть плащу былой блеск и разглядывал длинные полки с пузырьками, банками и баночками, в которые было что-то насыпано и налито.

— Иногда работаю дома, — сказал Кочетков, прочитав вопрос на моем лице. — Попьете чаю, пока плащ будет сохнуть?

Мы прошли в комнату, которая отличалась от ванной только наличием обоев и отсутствием умывальника. Склянки, колбы, пузырьки и странного вида аппараты стояли здесь не только на специально приспособленных стеллажах, но и на серванте, на письменном столе, на тумбочке перед зеркалом и просто на полу. В их расположении был какой-то скрытый порядок, вполне ощутимый, но недоступный моему пониманию.

Кочетков достал из шкафа чашки и ложки. Хотел извлечь блюдечки, стоявшие стопкой на стеклянной полке серванта, но они, видимо, крепко присохли друг к другу, и хозяин, не сумев оторвать верхние, сделал вид, что передумал. Затем вытащил банку с белым сыпучим веществом.

— Это сахар, — объяснил он.

Мы пили чай и беседовали. Оказалось, что схожесть наших характеров не ограничивалась равнодушным отношением к футболу.

Мы оба плохи играли в шахматы.

Мы оба терпеть не могли очередей.

Мы не курили.

Мы ни разу не были во Владивостоке, но мечтали туда съездить.

Мы оба родились осенью, наши зарплаты были почти одинаковы.

Мы редко ездили на такси, не имели знакомых в промтоварных магазинах и еще многое другое.

— Вам хотелось бы иметь хобби? — спросил Кочетков в разгаре беседы.

— Что? — не понял я.

— Не простое хобби, — сказал Кочетков, — а полезное. Например, самому себе шить костюмы. Или статуэтки из дерева вырезать.

— Неплохо, конечно, — отвечал я, не понимая, куда он клонит.

— Позвольте преподнести вам подарок, — сказал Кочетков. — Знаете, что такое наследственная память?

— В общих чертах. А какое отношение она имеет к нашему разговору?

— До сих пор считалось, что трудовые навыки, то бишь сложные условные рефлексы, генетически не передаются. Это не совсем верно. Как раз над этим работает наша лаборатория. При помощи некоторых изобретенных мной препаратов оказалось возможным пробудить наследственную память. Методика чрезвычайно проста. Предположим, твой дедушка был сапожником. Выпиваешь такую дозу препарата, которая обеспечивает пробуждение генетической памяти третьего колена, видишь короткий, двух- трехминутный сон, убеждаешься, что дедушка действительно тачал сапоги, одновременно вспоминаешь его профессиональные навыки, затем закрепляешь их в своем настоящем. Каково! Хотите попробовать?

— Я не знаю, кем был мой дедушка, — сказал я. — Мои родители оба из детского дома.

— Это несущественно. Открою маленький секрет, — понизил Кочетков голос. — Думаю, мой препарат скоро будет продаваться в аптеках. Каждый сможет покопаться в привязанностях своих предков и выбрать то, что ему по душе. Представляете перспективу? Насколько возрастет полезность каждого члена общества!

— Так уж скоро? — усомнился я.

— Года через три-четыре, после завершения всех испытаний. Но и сейчас, уверяю, препарат в полном порядке. Я сам уже все опробовал на себе.

— Не может быть! — я с ужасом посмотрел на биохимика.

— Вот именно! — восторженно воскликнул Кочетков. — И как удачно! Мой предок в двенадцатом колене оказался алхимиком при дворе герцога Роттербургского. Ему потом отрубили голову...

Я тут же подумал, что это произошло не случайно.

— Его увлечения и навыки плюс мои знания. Это удивительно помогает в работе и скрашивает досуг. Представляете, я приобрел смежную и очень интересную профессию. А до чего интересно!

Он обвел жадным и ласковым взором батарею со своей отравой.

— Вот только Наташа, — вздохнул он.

— Кто? — переспросил я.

— Жена. Обиделась на меня за что-то и ушла к родителям. Ей почему-то это не нравится.

Настала моя очередь вздыхать.

Он встряхнул головой:

— Но ничего. Мы друг друга любим и обязательно помиримся. Вот только закончим испытания препарата...

Склянки жалобно звенели под форточными сквозняками. Совсем недавно моя девушка объяснила мне, что я слишком мало уделял ей внимания, был черств, интересовался только своей работой. В конце она сообщила, что выходит замуж за очень интересного разностороннего человека, который к тому же ее любит и понимает.

— Согласен, — сказал я, — готов послужить науке в качестве кролика.

Кочетков сильно обрадовался, что несколько смутило меня. Не хватает у них энтузиастов, что ли? Сомнение шевельнулось в моей душе, но я его отбросил: будь что будет.

Кочетков достал большую бутыль, заполненную желтоватой жидкостью, и еще одну такую же с водицей бесцветной. Налил из каждой в лабораторные стаканчики с делениями. Совсем чуть-чуть. На донышко.

— Ну вот, потер руки, — сначала надо выпить вот это, — он пододвинул ко мне стакан с желтой водичкой, — и кое-что вспомнить. Если воспоминания понравятся, запить закрепителем, — потомок алхимика указал на стакан с бесцветной жидкостью. — Если нет — действие препарата пропадет само собой через несколько минут, и можно все повторить сначала. Начнем с предков восьмого колена, затем будем приближаться к нашему времени, уменьшая дозировку.

Я взял первый стакан и поднес ко рту, но вдруг отставил в сторону.

— В чем дело? — поднял светлые брови Кочетков.

— Послушайте, — сказал я. — Скорее всего, у меня два дедушки — по отцу и по матери. Прадедушек уже четверо. Пра-пра — восемь, пра-пра-пра шестнадцать и так далее.

— Верно, — согласился Кочетков и опустил глаза.

— Восьмое колено — это два в седьмой степени дедушек. Какого же из них я сейчас вспомню?

Кочетков тяжело вздохнул:

— Вы попали в самую точку. Это одна из причин, по которой препарат пока не поступает в массовое производство. Мы еще не можем прогнозировать, какой именно предок из этого множества даст о себе знать в каждом отдельном случае. Но это только пока!

В его словах звучал неистребимый энтузиазм. Вероятно, такой же энтузиазм сопутствовал его предку-алхимику в поисках философского камня.

— В любом случае никакого риска. Либо понравится, либо нет.

— Гапка, Гапка! — ревел Клим. — Курей, курей подавай, бестолочь конопатая!

Я бросилась к раскаленной плите, сдернула цыплят со сковороды и уложила их в блюдо. Посыпала зеленью и картошкой. Сквозь дым и чад кухни стонал Клим:

— Скорей, тютеха! Обратно из-за тебя неприятностев получать!

Я полила курей уксусом и еще чем-то.

— Их благородие, как что не по его, сразу в ухо норовит, — жаловался Клим повару. — Счас обратно грозился. Не будет ежели, говорит, сей минут на столе курей, ты у меня заместо чаевых... Гапка!

Он выдернул из моих рук блюдо и исчез.

— Агриппина! — крикнул повар. — Гляди у меня, фритюр спалишь!

Я отодвинула от огня чугун с фритюром. Тяжелый, дьявол.

— «Спалишь», «спалишь»! Сам не спались от злости, — сказала я под грохот чугуна.

— И в кого ты такая родилась, Агриппина? — гудел повар. — Посмотреть на тебя — страх божий. Рыжая, бестолковая и конопатая. Ты отчего такая рыжая, а?

Он вдруг очутился совсем рядом и ущипнул — больно, зараза.

— Сдурел, что ли?! — взвизгнула я.

— Ладно уж! — заржал он.

— Гапка! — снова заорал с порога Клим. — Их благородие перепелов во фритюре желают...

— Ну что? — спросил Кочетков. Он смотрел на меня чистыми глазами естествоиспытателя и держал наготове стакан с закрепителем. Вероятно, такими же глазами смотрят на мартышек после экспериментальной пересадки хвостов.

— Они еще спрашивают! — крикнул я высоким голосом. — Бесстыжие твои глаза! Про дедушек ты мне с три короба наплел, а про бабушек позабыл?

Кочетков виновато потупился и заелозил на стуле.

— Чистая случайность, — бормотал он, — и совершенно несущественная. В одном случае из десяти просыпается память предка противоположного пола. Это вполне естественно.

— Ничего себе случайность! — Я был ужасно возмущен. — Случайность, которой ни много ни мало десять процентов. Если бы я выигрывал с такой вероятностью в «Спортлото», то мог бы спокойно обойтись без зарплаты!

— Конечно, случайность, — упирался Кочетков. — Вот один мой хороший товарищ с первого раза вспомнил, как нужно шить. Камзол ему изготовить два дня работы...

— Что? — заинтересовался я. — Какой камзол?

— Ну, конечно, он камзолы не шьет, — тут же перестроился Кочетков, осознав свою ошибку. — Тут главное — навык. Теперь у него вся семья обшивается.

Я посмотрел на него с сожалением и махнул рукой.

— Ладно, жду следующую порцию.

— Продолжим? — обрадовался Кочетков. Как видно, он совсем не надеялся, что я соглашусь на вторую попытку. — Если хотите, можем немного увеличить дозу...

— А-а-а! — свирепыми турьими голосами выли трубы. В пыли и крови ратники. И я. Шило из вятичей, в дружине Святослава — тоже весь покрыт кровавой пылью от шелома до поножей.

Р-раз, р-раз! Булава не тяжела руке... Успел тать щитом прикрыться! Ништо, ужо достану!

— Хоронись, Шило!

Едва успел пригнуться. Короткое копье степняка свистнуло над головой. Р-раз, р-раз! И этого собью!

Простонал рядом Вест, припал на колено — стрела в плече, кровь на рубахе.

И-и-эх! Хруп! Не панцирь — скорлупка... Вон того, в черной шапке!.. Ах ты, сыть, тяжел удар... Ништо, выдюжу! Р-раз! Р-раз!

— А-а-а! — стонут трубы. — Ломи!!! Р-раз! А ну!

...Я выпустил из руки обломок стула и осмотрелся. Стеклянная пыль лежала на полу. Сервант, правда, остался цел.

— Однако, — хрипло сказал я, не узнавая свой преступный голос.

— Можно вылезать? — жалобно спросили откуда-то снизу.

Я заглянул под стол. Кочетков, скорчившись, держал под мышками свои драгоценные бутыли.

— Все в порядке, — неуверенно заверил я.

Кочетков покряхтел, выбрался из-под стола и сразу отошел подальше.

— Неожиданная реакция, — сказал он после короткого молчания. — Совершенно не имеет аналогов. Обычно во время сна-воспоминания испытуемый производит какие-то специфические, узкопрофессиональные движения, но так бурно этот процесс еще никогда не происходил.

— Все движения, произведенные мной, имели специфический, узкопрофессиональный характер, — злорадствовал я. — Продолжим?

— Продолжим, — тут же согласился Кочетков. Кажется, его энтузиазм совсем не пострадал. — Сейчас я новые стаканы достану.

В этот момент во входную дверь застучали и зазвонили одновременно. Кочетков осторожно поставил бутыли в угол (подальше от меня) и бросился открывать. На лестничной площадке стояли два дружинника с повязками и третий — лысый, отчего-то в пижаме, но тоже с повязкой на рукаве.

— Что тут происходит, товарищ Кочетков? — спросил лысый, пытаясь пролезть в квартиру.

Кочетков растерянно молчал. Один из дружинников, молодой черноволосый парень, смущенно хмыкнул.

— Соседи жалуются, — сказал он, кивая на лысого. — Стучат у вас.

Лысый проницательно крутил головой и втягивал носом воздух.

— Определенно самогон, — с печальной уверенностью произнес он.

Я понял, что пора вмешаться.

— В чем, собственно, дело, товарищи? — я общительно улыбался, демонстрируя спокойное и добродушное недоумение.

— Ничем не пахнет, что вы, в самом деле? — негромко обратился к лысому второй дружинник.

— Я помогаю своему товарищу в перестановке мебели, — объяснял я. Случайно уронили стол. Мы вас потревожили?

Я спросил это у лысого с максимальной теплотой.

— Что вы выдумываете, Зиновий Аркадьевич, — запоздало очнулся Кочетков, — какой еще самогон?

— Товарищ Кочетков, я вас официально предупреждаю, — веско произнес лысый Зиновий Аркадьевич.

— Еще и одиннадцати нет, — вставил я.

— Пожалуйста, осмотрите квартиру, — оскорбленный Кочетков широко распахнул дверь.

Зиновий Аркадьевич тут же просунулся в прихожую, но первый дружинник его остановил:

— Куда вы? Так нельзя. Мы не имеем права. Вполне приличные люди...

— Трезвые, — тихонько добавил второй дружинник.

Зиновий Аркадьевич приблизился к нему вплотную и интимно зашептал в самое ухо, однако дружинник отрицательно покачал головой.

— Нет, ни в коем случае. Мне вообще кажется, что этот вызов был напрасным, — сухо произнес он.

— Молодой человек, — торжественно начал Зиновий Аркадьевич, — не считаете ли вы, что...

— До свидания, — сказали нам дружинники, — извините за беспокойство, — и прикрыли дверь.

— Это один из ваших друзей, прошедших через воспоминания о тяжелом прошлом? — осведомился я.

— Это сосед, — ответил Кочетков. — Удивительно неприятный человек. Подозревает меня в чем-то. Кажется, даже следит за мной.

Сквозь неплотно прикрытую дверь было слышно, как Зиновий Аркадьевич сурово осуждает бездеятельность, безответственность и политическую близорукость.

— Черт с ним, — подвел я итог инциденту. — Пошли попробуем еще разок.

Мы вернулись в комнату, и Кочетков раздобыл новую пару мензурок.

— Мне кажется, не имеет смысла углубляться в далекое прошлое, — сказал я. — Не думаю, чтобы профессиональные навыки моих дальних родственников представляли интерес сегодня. Во всяком случае, как хобби. Поищем где-нибудь поближе.

Кочетков не возражал. В этот раз он налил в стакан совсем немного желтого препарата. Буквально несколько капель. Я глубоко вздохнул и выпил. Все-таки на вкус эта настойка была довольно горькая. Настоящая микстура...

— Ну, теперь что? — спросил Кочетков через несколько минут.

— Удивительно, — сказал я. — Как раз то, что нужно. Где закрепитель?

Изобретателю препарата не терпелось узнать, чему же я научился, но, как настоящий исследователь, он умел сдерживать любопытство.

— Пока передохните, — предложил Кочетков, — мне надо подмести осколки.

Он вышел на кухню, стал чем-то громыхать и передвигать тяжелые вещи, по-видимому, из всей утвари веник в этой квартире был спрятан надежней всего.

— Я же говорил! — раздался знакомый голос. В нем звучали нотки торжества, местами переходящего в ликование.

Зиновий Аркадьевич стоял в комнате перед самым столом и тыкал пальцем в желтую бутыль. Он был с той же красной повязкой на пижамном рукаве. Теперь я рассмотрел на ней выцветшую надпись: «Первая линия».

— Вы как тут оказались? — строго спросил я.

— Дверь была не заперта, — отмахнулся он. — И все же это самогон. Я очень редко ошибаюсь, молодой человек. Я всегда считал Кочеткова темной лошадкой. Недаром от него ушла жена.

— Вы-то откуда знаете?

— Не ваше дело, — огрызнулся Зиновий Аркадьевич, но все же объяснил: — От общественности не укроется ничто.

Каждое его слово было весомо и значительно, словно падающий кирпич. Я решил выпихнуть его вон, но внезапно раздумал.

— С чего вы решили, что это самогон? — коварно спросил я. — Это легкое виноградное вино. Правда, самодельное. Попробуйте, если хотите.

— Знаю я эти вина, — с иронией сказал Зиновий Аркадьевич и бухнул себе полный стакан желтой жидкости. — Очень хорошо эти вина мне знакомы.

Эффектно хакнул в сторону и заглотнул единым духом. По-моему, он даже не распробовал толком вкуса. Его лицо сморщилось. Рука автоматически зашарила по столу в поисках соленого огурца, и в эту руку я вложил стакан с бесцветным закрепителем.

— Стойте! — закричал с порога Кочетков, жестом отчаяния отбрасывая веник. — Что вы делаете!

Но было поздно. Сосед постоял с минуту, держась за стол, и, согнувшись, тихо вышел из квартиры.

Последняя попытка оказалась для меня действительно удачной. Один из моих предков был музыкантом, и теперь я довольно сносно играю на скрипке. Самое главное, я делаю это с удовольствием. Это мне нравится. И не только мне, но и Светлане. С ней я познакомился на институтском концерте самодеятельности. Интересы наши во многом совпадают. Она меня отлично понимает и даже аккомпанирует на фортепиано.

С Кочетковым мы видимся, но не очень часто: он сильно занят работой в своей лаборатории. Препарат еще не скоро станет общедоступным. По крайней мере, внедрение откладывается до тех пор, пока Кочетков и его коллеги не отыщут вещество, нейтрализующее действие закрепителя. В этом сейчас все дело, как убедился в день нашего знакомства сам изобретатель.

До того, как Зиновий Аркадьевич принял лошадиную дозу препарата, никто и не предполагал, что наша генетическая память простирается так далеко. Сосед Кочеткова тоже приобрел хобби. Он стал тихим, задумчивым и старается не попадаться на глаза милиции. Ведь уже несколько раз сотрудники 135-го отделения в Лужниках вынуждены были составлять протоколы на Зиновия Аркадьевича, который, сверкая лысиной, раскачивался на деревьях, зацепившись за ветку одной ногой.