Хочешь не хочешь

ПОЧЕМУ ОН ЗА МНОЙ БЕГАЕТ

Шел дождь. И вчера он шел. И позавчера..

Давно в Ленинграде ранней весной не было таких упрямых дождей.

Ира и Толя брели по мокрой улице. Впереди Толя с запрокинутым вверх лицом, потому что все время обращается к взрослым; позади — Ира с низко опущенной головой, потому что несет, как куклу, живого котенка и все время разговаривает с ним.

Котенок серый, чистый и совершенно домашний — он умеет лежать на руках лапами вверх..

У перекрестка они встретили какую-то женщину. Толя что-то ей сказал. Женщина что-то Толе ответила, ни единого слова нельзя было расслышать: слишком громко гремел трамвай. Но это не имеет никакого значения. Все было ясно и так: мальчик просил… Женщина кивала головой, разводила руками, даже прикладывала их к груди, давая понять, что у нее там есть сердце. А разговор ни к чему не привел, и Толя с Ирой пошли дальше.

Блестел асфальт, грязь на мостовой великолепно блестела, и рельсы, и провода.

Уже начало темнеть, когда дождь успокоился. Правда, падали еще длинные острые каплищи. Они падали стремительно и красиво. Так, наверно, падали бы новые гвозди, если их аккуратно сверху бросать.

Ира и Толя шли по мокрым улицам, и этому не видно было конца.

Им сегодня просто не везло. А может быть, случайно встречались такие люди, которые не хотели понять, что невозможно оставить на улице без защиты такое маленькое живое существо.

Толя шел рядом с Ирой и молчал.

А о чем, собственно, говорить? Они обо всем уже переговорили. Даже прекнуть было некого. Ирина мама имела право говорить то, что она всегда говорит насчет кошек, потому что они с Ирой на самом деле живут в чересчур большой коммунальной квартире; а его собственная мама тоже имела право кричать то, что она кричала, потому что действительно получился «кошмар» и «сплошное безобразие». Что стоило этой змее немного воздержаться! Или, по крайней мере, пусть бы залезла в его, в Толину, кровать, а то взяла и полезла в мамину!

Первый раз в жизни Толя проклинал змею. Дело в том, что он любит змей. Он изучает их!

А теперь? Даже неизвестно, что делать и вообще как быть?

Толя приподнял грустные покатые плечи и опустил овальное лицо. Оно у него до того овально и вытянуто, что даже глаза выглядят как нули. Из-за этого выражение лица — плаксивое.

Кто знает, может быть, ему и хочется плакать?

Зато у Иры вид деловой (и вполне понятно: она занята делом). Она несет котенка.

А Толя просто шел и размышлял: какая обида, что это случилось позавчера, и как жаль, что мама решила пораньше лечь спать… Она откинула одеяло и увидела, что там уже спит змея.

Что было!!!

— Никогда! — кричала Толина мама. — Никогда в моем доме больше не будет гадов!.. И червей!.. И чет-ве-ро-но-гих тоже!!!

В результате пострадала ни в чем не виноватая черепаха, которую пришлось срочно выселить вместе со змеей. Да, пришлось! Хотя всем ясно, что черепахе никогда в постель не забраться, даже если бы ей и взбрело в голову. В лучшем случае она может заползти под шкаф. А сколько она ест? Ерунду она ест и совершенно не пищит!

Несмотря на все эти качества, черепаха была выселена. Но Толя умный человек. Размышляя таким грустным образом, он в то же время надежды не терял. Он решил: если этого котенка, которого кто-то себе завел, а потом бросил, у нас не возьмут, — надо будет пристроить его где-нибудь хотя бы дней на пять. И все будет в порядке, потому что мамино «никогда!» никогда не длится больше недели…

Навстречу им шла очень симпатичная женщина с ребенком на руках. Она тоже заметила Толю с Ирой и улыбнулась им. Потом остановилась. Ей определенно нравился котенок! И женщина сказала нежно:

— Смотри, какая кисочка!

Ребенок заметушился, задрыгал ногами и с визгом счастья вцепился котенку в живот.

Толя с большим трудом отобрал у него котенка. И очень быстро ушел.

Симпатичная женщина, наверное, удивилась. Честно говоря, Ира тоже. Когда она нагнала Толю, он вернул ей котенка и весьма иронически сказал:

— Я не знал, что ты так туго соображаешь…

— А что такое!

— Ничего, его бы там просто замучили. Ведь пацан ничего еще не понимает…

— Это верно, — сразу согласилась Ира, — ты прав.

И они пошли дальше по блестящим, чистым улицам. Они останавливали еще каких-то людей, но Ире и Толе по-прежнему ие везло.

Один человек оказался приезжим, а пожилая женщина, которая все же выслушала их, никак не могла котенка взять: она торопилась в больницу к сестре, и ей вообще было не до того…

А котенок чувствовал себя хорошо. Время от времени он легонько притрагивался лапками к Ирочкиному подбородку или хватал фарфоровыми острыми зубами голубую пластмассовую пуговку под ее воротничком.

В конце концов они остановили человека, который не стал разводить руками, пожимать плечами, не стал говорить фальшивым голосом, что он обязательно котенка бы взял, но у него и без того своих два кота. Этот человек даже не давал им советов, мол, «бросьте его к чертовой бабушке», а самое главное — не притворялся, что безумно торопится.

Когда Толя произнес столько раз уже произнесенную им просьбу, человек спросил:

— Откуда у тебя этот котенок?

— Ниоткуда… Мы шли с ней, — Толя пальцем показал на Иру, — мы шли с ней в наш двор и увидели вот его, — Толя не спеша притронулся к котенку. — Мы увидели, что он ходит и мяукает. Я нагнулся к нему и сказал одно слово, и вдруг он почему-то сразу за мной побежал.

— А что ты ему сказал?

— Ничего особенного—я сказал ему «кисонька».

— Понятно, — сказал человек.

— Да, — подтвердил Толя. — Больше я ему ничего не говорил, а он с тех пор все время за мной бегает, конечно, когда мы его отпускаем на землю. Мы думаем: а вдруг он узнает свой дом и вернется туда, но нет — он не хочет. Он только за мной бегает.

— Это правда, — сказала Ира. — Он правду говорит, я сама видела — бегает…

— Понятно, — сказал человек и внимательно посмотрел на Толю.

Толя осторожно улыбнулся.

Ему показалось, что этот человек, возможно, им поможет, и в то же время боялся долго молчать, а то и он, как все до него, возьмет и уйдет.

И Толя заговорил. Он говорил что попало — лишь бы не молчать.

— Вы знаете… я не знаю. Нет, я хотел сказать, что я знаю животных и все равно не могу понять… Вот скажите, пожалуйста, как вы думаете: почему он за мной бегает?

— А сам ты не догадываешься?

— Нет, — сказал Толя как можно убедительнее, — никак не могу догадаться, почему?

Человек нахмурился. Посмотрел на Толю, на Иру и опять на Толю. Улыбнулся, погрозил Толе пальцем и вдруг… взял котенка, быстрым движением запихнул его во внутренний карман пиджака и сказал:

— Ладно!

Сначала они не поверили.

А когда поверили, то не пошли, а помчались домой, хотя оба очень были усталые.

Дома, конечно, им обоим влетело — влетело за опоздание, но ни одна из мам про котенка до сих пор ничего не знает. Ира и Толя решили смолчать. Не хватало еще, чтобы тебя дополнительно ругали за то, что уже кончилось, и кончилось так хорошо!

УДАЧЛИВЫЙ ВОРОБЕЙ

Когда из гнезда вываливается птенец, виноват в этом обычно бывает он сам: слишком рано начал вертеться. Но если, падая, он не свернул себе шею, а потом не был замечен кошкой, — значит, жизнь его началась с больших удач.

Такой удачливый воробей и выпал из гнезда на школьный двор и стал причиной многих неожиданных событий.

Ни шеи, ни крыла птенец себе не сломал — он упал в шапку, лежавшую под стеной. А шапка лежала под стеной потому, что хозяин ее в это время играл в футбол... а кошка не успела заметить птенца потому, что в это время мимо проходили девочки.

— Почему у него нет хвоста? — спросила одна.

— Его нельзя оставить тут, — сказала другая. Это была Ира. Она наклонилась над птенцом, и тот сразу разинул клюв.

— Давай возьмем его с собой, — сказала Ира.

Первая девочка пожала плечами и ушла.

Ира принесла птенца домой.

Ирина мама не слишком обрадовалась этому. Скажем прямо — совсем не обрадовалась.

— Конечно, — сказала она, — ты права, такого маленького нельзя было оставить одного, но...

Сказав «но», Ирина мама задумчиво и грустно обвела взглядом небольшую чистую комнату и спросила:

— Но что теперь будет с нашими книгами?

— А что с ними может быть — воробьи бумагу не едят!

— Не притворяйся, пожалуйста!

Ира рассмеялась, потом очень серьезно сказала:

— Когда он научится летать, я его сразу выпущу.

Пока птенец жил в глубокой коробке из-под торта, в доме было тихо и чисто: Ира вдруг сделалась внимательной и терпеливой; правда, мама не могла понять — куда все девается, когда Ира садится за уроки?

Однажды этот как-то слишком быстро выросший воробей, все еще без хвоста, но уже весь в пуху и перьях, вспорхнул на край коробки из-под торта, вызывающе крикнул «чив!» и тут же ринулся в полет. При этом его совершенно не интересовало, куда он летит и что может встретиться на пути. Так он разбил два стакана и одно блюдце, а сам очутился на полу.

Ира вернула его на место, но первый полет ничему птенца не научил. Он тут же полетел в другом направлении. На этот раз четыреста граммов постного масла побежало с подоконника по стене на пол.

Ни звон разбитых стаканов, ни шум опрокинутой бутылки никакого впечатления на птенца не произвели.

В панике была Ирина мама. Она лихорадочно убирала все, что льется, бьется и падает. Она так и сказала, что нет ничего опаснее в доме, чем воробей, который учится летать!

А ему что? Ему — ничего! Нашкодит, притихнет на минутку, опасливо повертит большой головой и снова подает голос.

Между прочим, одним-единственным «чив» птенец умел и спросить, и потребовать, и выругаться. Ира очень хорошо понимала его.

С этих пор в доме началась другая жизнь. Было много смеха.

Бывали и слезы. Но самое плохое — выспаться было нельзя.

Покинув однажды картонное гнездо, птенец больше туда не вернулся. Теперь он засыпал где хотел: на шкафу, на крышке чайника, на книжной полке.

Вставал он, ясное дело, «с птицами». Пока потягивался, пока зевал, люди могли еще спать, но потом он задавал себе вопрос: «Чив-чив?» — и немедленно сам себе отвечал таким же в точности «чив-чивом».

С каждым днем голос у птенца становился громче, крылья уверенней, а сам он — нахальнее. Если люди не просыпались от его болтовни, он их будил. Он начинал летать над кроватями.

В конце концов садился кому-нибудь на голову. Ира потом засыпала на уроках, а ее мама — на работе. И конечно, за это и за все другие безобразия, которые он творил, доставалось Ире: будто это она летала над кроватями и не давала выспаться, будто она скакала чернильными лапками по белому покрывалу, будто она смахнула бюстик Пушкина с этажерки, — невозможно перечислить всего, за что ей доставалось.

Однажды мама спросила:

— Когда наконец ты его выпустишь? Он уже отлично летает!

Ира погрустнела, но быстро нашлась:

— Когда установится хорошая погода.

Ленинградцы сразу поймут, что означает такой ответ, — это все равно что сказать: «После дождичка в четверг!» Потому что в Ленинграде сегодня солнце — завтра дождь… и послезавтра дождь, и еще целую неделю дождь. В конце концов появляется солнце — на день, на два... и дождь начинается снова.

Что и говорить, это был выдающийся воробей, на которого трудно было сердиться и которому продолжало везти: он не разбился об оконное стекло, не утонул в холодном супе и не задохнулся в шкафу.

Ире птенец доверял полностью. Движенья у нее были осторожные и легкие, а главное — она никогда не пыталась его ловить: просто поднимала руку ладонью вверх, и воробей прилетал немедля.

Обедал он, конечно, только с нею, забравшись лапами в тарелку. Мог сесть на вилку по дороге ко рту. А чаще садился Ире на плечо и оттуда — с высоты — смотрел, что сегодня на второе: рассыпчатая каша или опять картофельное пюре, после которого не отчистишь клюва?

За едой-то он и хулиганил больше всего. Хотя... если рассказать, как он с Ирой готовил уроки… Воробей, например, не считал, что попрыгать по страницам учебника достаточно. Ему необходимо было взглянуть и на следующую страницу. Для этого он слезал с книги, очень вдумчиво брал клювом за утолок верхний лист, медленно приподнимал его, а потом — раз! — и туда с головой. Крутится там, топчется, а как вылезет, тут же начинает чиститься — можно подумать, что между страницами шел ремонт и беднягу вымазали всего. И с одного бока чистит перья, и с другого, и пух под мышками, и каждое перо на спине, и даже пуховые штанишки — ну, словом, чистюля и недотрога.

Если нечаянно прикоснешься к нему — надувался медленно и сердито, пока все, что на нем растет, не встанет дыбом. Тогда, цепко стоя на тонких лапках, маленький этот воробей отряхивался, как собака, вылезшая из воды, после чего распушенные перышки оседали на свои места, и воробей снова был как воробей.

Много солнечных дней успело наступить и уйти, а воробей все жил и жил в доме, где его любили.

Но самая большая удача пришла к нему в то утро, когда весенний ветер распахнул окно...

И он улетел.

Улетел в прекрасный ветреный солнечный день и не вернулся больше. В доме стало тихо, чисто и… необыкновенно неуютно. Ирина мама сама призналась в этом.

— Ну давай тогда хотя бы котенка заведем.

— Опять котенка? Сколько раз тебе нужно повторять, что мы живем в коммунальной квартире?..

Ира молча кивала головой.

— Наконец, я не хочу, не желаю превращать свою комнату в хлев!

— Ага, — сказала Ира.

— Надеюсь, ты убедилась, во что он превратил наши книги?

— Убедилась, — сказала Ира, — но мне так хочется, чтобы у нас хоть кто-нибудь живой был.

НЕ ЗЕМНОВОДНОЕ

И вдруг — Ира опять вернулась из школы не одна: она принесла большую стеклянную банку, на дне которой кто-то был. Когда Ирина мама разглядела толком, кто это, — по спине у нее прошел холод. Там шевелился краб! Живой! Мокрый, усатый краб!

— Зачем тебе этот ужас? — спросила Ирина мама.

— Что ты, мамочка, неужели ты не видишь, какой он хорошенький?

— Хоро-о-ошенький?!

Мама пожала плечами и пошла мыть руки, сама не понимая зачем.

Прошло четыре дня.

Краб жил в банке так, будто его и нет. Он только без конца шевелил многими своими ногами — пробовал влезть на гладкую стенку банки. Потом замирал. Ирина мама старалась не смотреть на это, она боялась краба.

С того дня, как в доме появился краб, к Ирочке зачастил старый ее приятель и одноклассник Толя.

Толя прибегал так часто, что нельзя было понять — это он еще не уходил или пришел опять.

Ребята подолгу сидели подле банки. Ира что-то записывала в маленький блокнот. А Толя просто смотрел на краба с восхищением, непонятным Ириной маме. Но она думала: «Пусть наблюдают. Ничего плохого в этом нет».

И все-таки не удержалась:

— Толенька, скажи мне правду, тебе на самом деле нравятся... о боже, что он делает. . эти зе-земно-водные?

Толя был поражен: почему Ирина мама считает краба земноводным?

— Это не лягушка, — сказал Толя, — это краб. Он принадлежит к ракообразным.

— И откуда ты все это знаешь?

— Я не знаю — откуда я это знаю! Мы ведь с Ирой юннаты. А вы разве нет? Вы разве не были юннаткой?

— Нет, не была. Меня интересовали дирижабли.

Через некоторое время Ирина мама заметила, что ребята начали благоустраивать жилище краба.

Из живописных кусочков кирпича они выстроили крабу грот. Потом озеленили его. Потом насыпали влажного песка. «Если бы не сам краб, — думала Ирина мама, — все это выглядело бы даже красиво».

Сверху банка прикрывалась книгой. Но не плотно, а как-то так, наискосок, ребята клали книгу, чтобы ОН дышал.

Прошло несколько дней. И вдруг под утро вся коммунальная квартира на пятом этаже была поднята на ноги. Люди бегали по длинному коридору босиком и друг у друга спрашивали: «Что случилось?», «Кто кричал?»

Сначала никто ничего понять не мог. Потом поняли: вместо часов, которые обычно лежат на ночном столике, Ирина мама взяла в руки краба. Он, оказывается, там дремал.

Крабу, как видно, надоела банка, он, видно, залез на живописный грот и... вылез. А потом?

Потом краба в доме не было. Он живет теперь в школьном живом уголке. Живет неплохо, потому что Толя большой знаток ракообразных. И вообще Толя, наверно, станет зоологом. Но это еще не скоро.

НИКАКИХ ХОМЯЧКОВ

А вот Иру после истории с крабом стали обыскивать. Задолго до возвращения дочери из школы мама с тревогой поглядывала через кухонное окно под арку. Чтобы девочка ничего живого без ее ведома в дом не внесла.

Время шло. Ира возвращалась из школы одна. Совершенно одна! И все равно ее обыскивали каждый день, потому что мама знала, какая она упрямая.

И вдруг Ирочка делается неправдоподобно послушной.

За хлебом сама бежит!

Мусор выносит сама!!

Про уроки напоминать не нужно!!!

Спать ложится вовремя!!!!

— В чем дело? — начинает беспокоиться мама.

День ничего понять не может, другой не может ничего понять, потом слышит:

— Мамочка, можно, я куплю себе хомячка?

Мама вздрогнула. Не успела она еще понять, что такое хомячок, как ей уже померещилось что-то мокрое, что-то состоящее из сплошных шевелящихся ног.

— Никаких хомячков, — сказала она тихим от ужаса голосом.

Проходят дни. Ира по-прежнему подозрительно послушна и вдруг опять говорит:

— Ну мамочка, ну почему ты не хочешь?

— Я уже сказала: не хочу!

— Ну мамочка, ну ты ведь его еще не видела.

— Не видела и видеть не хочу. И не позволю превращать наш дом в зоопарк!

Второго марта Ирина мама вынула из почтового ящика открытку. На открытке была нарисована женщина в такой позе, как будто собирается мыть пол. Если долго смотреть, то выясняется, что женщина так сильно нагнулась потому, что перед нею стоит слишком маленькая девочка, которая протягивает ей пребольшущий букет.

Под рисунком подпись:

«Поздравляю с Восьмым марта».

А на обратной стороне написано:

«Очень странно», — подумала Ирина мама.

Когда Ира вернулась из школы, мама спросила:

— Ты можешь мне объяснить, что означает «тэ дэ»?

Ира посмотрела на кончик своего короткого носа и сказала как-то нараспев:

— А что та-акое?

Мама протянула ей открытку, Ира прыснула;

— Тэ дэ — это твой друг, понимаешь — сокращенно! Я ему тоже так пишу.

— А когда ты ему пишешь?

— В День танкиста, в День железнодорожника. В общем, когда бывает нужно, тогда и пишу.

Наступил вечер.

Ира готовила уроки. Мама вязала.

Около семи часов вечера кто-то постучался в дверь.

— Войдите, — сказала Ира и не подняла головы от тетрадки.

И он вошел. Он — Толя. И что-то живое энергично вырывалось из его рук. Что-то завернутое в кухонное полотенце.

Ирина мама встала и на всякий случай отошла от стола. Но Толя к столу не приближался. Стоя в дверях, он начал поздравительную речь.

Ирина мама немного побледнела, глядя, как что-то, гораздо большее, чем мышь или краб, копошится у Толи на руках.

А Толя говорил:

— Я желаю тебе в этом новом женском году исполнения всех-всех твоих замыслов и надежд.

Ирина мама слушала с большим напряжением — она не могла прервать мальчика, когда он говорит такие возвышенные слова.

— …и еще — я желаю тебе, чтобы ты всегда была впереди...

Это было уже слишком, но Толя и сам замолчал. Он подошел к столу и прямо на скатерть плюхнул свой неспокойный сверток.

Кухонное полотенце подпрыгнуло и — взорвалось. Все увидели невероятно сердитого зверька, который короткими передними лапками отшвыривал от себя полотенце. Делал он это, удобно сидя на задних лапах, вернее — на широком мягком задике.

Как только зверек освободился, сразу стал приводить себя в порядок: изящно и быстро умыл тупоносую, большеглазую мордочку, потом обеими лапками потер усы и за круглыми торчащими ушами. Потом начал оглаживаться. Пригладил блестящий рыжий мех на спинке и белую шерсть на пузе.

В его жестах было столько капризного и справедливого возмущения, что совестно делалось за Толю: зачем, на самом деле, надо было заворачивать его в полотенце?!

Ирина мама, обрадованная уже тем, что на столе не кошка и не гад, с неожиданным для себя интересом спросила:

— Кто это, это морская свинка?

— Ну что вы, — прямо спел, замирая от восторга, Толя, — какая же это свинка — это же хомячок!

— Ах, вот оно что! — сказала Ирина мама. — Значит, все-таки хомячок?!

— Ага, — наивно подтвердила Ира, — класс млекопитающих, отряд грызунов… в домашних условиях считается почти всеядным. .

— Скажите пожалуйста, какие познания...

А Толя сиял! Вся его выдержка кончилась. Он подошел вплотную к столу. Хомяк немедленно прервал свой туалет, поднялся во весь рост и, стоя на задних лапах, как начнет раскачиваться из стороны в сторону, как защелкает зубами.

— Се-ердится, — умилился Толя, — это он так сердится. А если его тронуть вот сюда, в спинку, — может подскочить... а теперь смотрите, что будет.

Из кармана брюк Толя вынул тоненькую, чисто вымытую морковку и подал ее хомяку. Тот сначала умоляюще протянул ручки, а когда дотянулся — не взял, а цапнул да еще так посмотрел, как будто хотел сказать: «Какого черта трогаешь мою морковку!»

Лапки у хомячка действительно похожи на руки — на каждой по четыре пальца, а вместо пятого, большого, бородавочка! Пользуется он ими очень ловко.

Выхватив у Толи морковку, хомяк не стал грызть как попало — он поднес ее к мордочке горизонтально, будто собрался играть на флейте.

Когда хомяк съел морковку, Ира дала ему кусочек булки. И булку он мгновенно съел. Тогда Толя дал ему комок ваты. Хомяк — цап — и за щеку. Еще комок, и опять — за щеку.

Ира протянула ему семечек. Он и семечки, зернышко по зернышку, запихнул за щеки. Через некоторое время хомяк стал похож на пожилого толстяка, которому хочется спать. А ребята наперегонки угощали его.

— Что вы делаете! — закричала вдруг Ирина мама. — Вы с ума сошли, он заболеет, он просто лопнет!

— Ну что вы? Он же прячет все в защечные мешки. Вот, смотрите! — И Толя, отломив серу, дал хомяку спичку.

Зверек отправил ее туда же. В ожидании еще какого-нибудь угощения стал усатой мордочкой нетерпеливо щупать воздух. Но как? С какой быстротой! Поверить было трудно, что там в носу у него нет никакого моторчика,

Когда убедился, что ничего больше не получит, опять стал умываться. Теперь он мыл только морду. Мыл ее подробно и толково.

Очень долго хомяк занимался своим лицом, потом еще раз прошелся по животу и грудке. И спинку не забыл! И все остальное.

Такая забота о собственной шкурке, такая опрятность окончательно покорили Ирину маму.

Толя, которого прямо разносило от восторга и гордости, ходил вокруг стола, сиял, вздыхал, наконец спросил:

— Правда, отличный экземпляр?

— Правда, — согласилась Ирина мама.

— Мы его назвали Хомкой — правда, хорошее имя?

Вот тут-то Ирина мама и поняла, что ее провели. Она сухо спросила:

— Когда же вы успели его назвать?

Толя одно лишь мгновение был в растерянности, потом сказал хладнокровно:

— Видите ли, мы с Ирой довольно часто играем в нашу любимую игру — придумываем имена разным животным. Недавно по улице бежала очень короткая собака, и мы назвали ее Кубик!

Ирина мама ничего больше не спрашивала.

Поздним вечером, когда ублаженный Хомка крепко спал в Иры-мамином кресле, на Иры-маминой шали, свернувшись в рыжий клубок по-кошачьи, мама долго смотрела на него, а потом сказала:

— Ты знаешь, Ирочка, у него должно быть свое постоянное место. Я даже знаю где. Вот здесь! А этажерку можно вообще ликвидировать..

Ира очень грустно взглянула на свою маму.

— Ты что, Ирочка? Тебе не нравится это место? По-моему, здесь ему будет хорошо.

— Еще неизвестно, где он будет жить, — мы ведь купили его пополам!

— Как это — «купили»?! — Ирина мама от удивления даже села.

— Как все — за деньги. Мне не хватало денег на целого хомячка, и тогда мы с Толей решили купить его пополам. А теперь он говорит, что постепенно вернет мне мою половину и заберет Хомку целиком!

— Ерунда какая-то… а что означали эти поздравления?

Ира фыркнула сперва, а потом, довольно точно подражая голосу своей мамы, крикнула:

— Никаких хомячков!

МУЗЫКАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ

…Толя сделался хозяином целого хомяка скорее, чем этого ждали. И пришел за ним теперь уже не с кухонным полотенцем — он принес клетку, похожую на дворец. Клетку ребята делали сами, а они-то хорошо знают, что такое хомяки из отряда грызунов. Клетка была сделана из металлических прутьев.

Толя вошел и поставил Хомкин дом у порога. Жестом, непостижимо ловким и быстрым, он просунул ладони под мышки зверьку, поднял, насладился его гневом, нежно прижал к себе и только потом впустил в клетку. Конечно, проверил дверцы, сказал «до свидания» и ушел.

Ире с мамой остались на память следы от Хомкиных зубов.

Этот симпатяга за короткое время успел обгрызть три ноги дубовому столу. Почти все углы у радиоприемника. И совершенно изуродовал одну лайковую перчатку Ириной мамы, но это все равно что две, потому что выкидывать надо пару!

Хомке простили все, и когда он был забран, то неизвестно даже, кто больше скучал. Потому что Ира теперь все время пропадала у Толи, а мама сидела дома совсем одна — и без Хомочки и без дочери.

Будь Ира похитрей, в эти дни она могла бы принести хоть сто ежей; она могла бы преспокойно привести домой живую козу, и мама ничего бы ей не сказала ни про хлев, ни про зоопарк!

Прошло много-много скучных дней — и вдруг… Ирина мама пришла домой не одна!!!

На груди у нее, в том месте, где всегда высовывался шарфик, из-под пальто торчала кошачья голова.

Рыже-беломордый котенок, очень хилый и чумазый, был поставлен на стол.

Ира прыгала от радости, а котенок смотрел на нее медленным тяжелым взглядом.

Он стоял, прижав головку к одному плечу. Лапки у него были тонкие, белые. А живота и в помине не было. Вместо живота — высокий свод.

Неизвестно, сколько времени он простоял бы так, но перед ним появилось блюдце с молоком, и тут котенок проявил себя! Он до того самоотверженно лакал, что вымок от подбородка до белых лап.

Блюдце убрали, и будущий кот начал облизываться. А в его вытаращенных глазах было столько глупейшего удивления, словно несчастный сомневался, он ли это ел.

Ирину маму все приводило в восторг, а когда котенок начал икать, отчего содрогался весь, ей захотелось его погладить.

Иканье и самого котенка удивило до крайности. Он смотрел невидящим взглядом. Он просто был потрясен тем, что с ним происходит, и, как говорится, весь ушел в себя. Когда он наконец выпрямился во весь рост, облепленный мокрой шерстью, Ирина мама не выдержала и засмеялась:

— Боже, что за вид!

— Он простудится, — сказала Ира.

— От теплого молока?

— Посмотри, как он обляпался, видишь — дрожит?

Ирина мама схватила чистое махровое полотенце и принялась котенка сушить. Она так усердно его вытирала, что он вопил и царапался. В конце концов, укутанный и сытый, уснул.

Естественно, котенок сразу стал считаться маминым. И не только потому, что она то и дело спрашивала: «Где мой котик?» Просто Ире теперь не влетало, что бы котик ни делал и где бы ни наделал!

А уже через неделю уличного подкидыша невозможно было узнать.

Ирина мама так взялась за его питание, что однажды соседка, Мария Ивановна, не выдержала и спросила:

— Я не понимаю вас, зачем вы ему так распихиваете желудок?

— А мне кажется — только-только… Он же растет!

— Две котлеты зараз? Взрослый мужчина наедается двумя котлетами, а вы такой фитюльке. .

Ирина мама немного подумала и возразила на это так:

— Но они ведь сырые.

Кот рос. Слишком много ел, и вид у него был всегда немного утомленный. А Ирина мама говорила:

— Необыкновенно задумчивый котенок!

— Меланхолик! — не скрывая уже раздражения, говорила Мария Ивановна. — Обжирается, оттого и меланхолик.

Ира постепенно теряла к котенку интерес. Единственно, что стоило наблюдать, — это как он лакает. Казалось, молоко само поднимается с блюдечка и плотной струйкой лезет в пасть. Ира даже ложилась на пол, чтобы лучше разглядеть, как это получается. В конце концов она поняла, в чем дело. Дело в скорости, с какой котенок работал языком. Бедное молоко просто не успевало опадать.

Ну, а когда он перешел на мясо, — смотреть стало нечего, даже противно было, до того он жадно ел. После еды лениво умывался. Потом или сразу шел спать, или залезал на подоконник и безнадежным взглядом смотрел в окно. Если Ира пыталась его растормошить, котенок отвечал слабым взмахом лапки, как бы говоря: «Ах, оставьте!»

Оживлялся он только с приходом Ириной мамы. Он бежал ей навстречу, полуоткрыв похожую на морскую раковину пасть, и сквозь прозрачные зубки выпускал такой нежный скрип, от которого Ирина мама окончательно приходила в умиление и уверяла всех-всех, что ее котик — необыкновенное животное. Сам он тоже старался доказать это и день ото дня обрастал и обрастал очень породистой шерстью. Когда он пересекал комнату шагом размеренным и плавным, хвост, поднятый высоко, реял над ним, делая кота похожим на какую-то важную птицу.

Толя, забегавший к Ире по своим хомячьим делам, присматривался к котенку, присматривался, а потом прямо сказал:

— Очень вялый экземпляр.

— Как ты можешь так говорить! — возмутилась Ирина мама.

— Вы же сами видите.

Тогда Ирина мама, ни слова не говоря, взяла ненаглядного кота и положила Толе на руки.

— Чувствуешь? — придирчиво спросила она. — Ты чувствуешь, он ведь тяжелый как камень.

— Потому и вялый, — настаивал Толя. — Вы его перекармливаете, а для животных это вредно.

— Брось, пожалуйста, — сказала Ирина мама и отобрала у Толи котенка.

К осени котенок превратился в тучного кошачьего подростка, невероятно вылизанного и капризного. Котлет теперь он не ел, особенно в кукурузной панировке, теперь он ел только чистый фарш. В крайнем случае — свежую балтийскую салаку.

Конечно, был он очень изнежен, и, когда начались осенние дожди, первым в доме начал мерзнуть он.

Все давным-давно знают (многие к этому даже привыкли), что в домах с паровым отоплением топить начинают вовсе не тогда, когда холодно, а когда начинается «отопительный сезон».

А коту всего этого было не понять! Поэтому с наступлением дождей он перестал ходить по полу. Пол был слишком холодным. Кот передвигался теперь только по мебели.

В один из таких неуютных дождливых вечеров задумчивый кот взобрался на радиоприемник! Лег и стал слушать музыку.

Он медленно прикрывал и открывал свои прекрасные громадные глаза цвета восходящей луны, и вся его морда с точеным носом и пышными бакенбардами выражала углубленность. Кот слушал и… наслаждался. Это было до такой степени несомненно, что Ирина мама позвала Марию Ивановну.

— Вы видели что-нибудь подобное? — спросила она шепотом.

Мария Ивановна постояла, посмотрела, послушала (а музыка в этот вечер была замечательная).

— Ну и ну, — сказала Мария Ивановна, — это надо же — слушает!..

На следующий день Ирина мама волновалась, когда включила приемник, — будет слушать или не будет? «А вдруг, — думала она, — это только вчера на него такое нашло?»

Кот спал в кресле, собрав в букет все четыре лапы и хвост. С первыми шорохами в приемнике он приоткрыл пьяные от сна глаза, которые, с необыкновенной быстротой трезвея, панически округлялись.

Ему не хотелось вставать, но он встал и пошел. Его плавно льющаяся на ходу спина прямо так и говорила: «О, как вы надоели мне».

Ирина мама взволнованно шептала:

— Вы видите, он уже слушает!

Подле тумбочки с приемником кот поднял голову в надежде, что его подсадят. Не дождался, поглядел на людей через плечо с укоризной и вдруг непостижимо легко вознесся вверх. Помедлил чуть, а затем швырнул свое холеное тело на полированную крышку так, будто сперва шубу разостлал, а потом уже лег на нее сам. Маленькая его голова изящно выглядывала из обильных мехов.

Не осталось ни одного человека в большой коммунальной квартире, кто бы не узнал про музыкальные способности кота.

Ира известила об этом своего друга Толю. И Толя прибежал, как только Ирина мама вернулась с работы. Его пытливый ум был не на шутку встревожен.

До вечера было еще далеко, но все решили испытания провести немедля. Кот в это время обедал! А ест он, надо сказать, ме-едленно. Мама включает приемник.

Ребята смотрят.

Кот ест, но уши приходят в движение — дергаются то одно, то другое, как будто на каждое садится по мухе.

Приемник трещит.

Кот перестает жевать. Рывком поднимает от миски морду и… точно ему поддали под зад — мчится к приемнику! А через минуту ни один человек не скажет, что ето вылизанное существо не слушает музыку.

По радио объявили минутный перерыв.

— Ну, почему ты молчишь? — спросила Ира.

— Я думаю, — ответил Толя.

Кот лежит. На морде его белым по рыжему написано: «Не трогайте меня — я наслаждаюсь искусством!»

После минутного перерыва начался доклад о сельскохозяйственных машинах. Кот с упоением слушает доклад.

Толя еще какое-то время пристально всматривался в кошачью физиономию, потом решительно подошел к приемнику, сунул руку под кота и объявил:

— Пузо греет!..

Ирина мама так взглянула на ученого мальчика, как будто он разлил кисель на чистую скатерть.

— Ну почему вы сердитесь? — спросил Толя. — Неужели вы думаете, что ему интересно слушать про сельскохозяйственные машины?

В эту минуту по радио сказали:

— Внимание, на старт!

— Гимнастику, — закричал Толя, — гимнастику ему надо делать!

Ирина мама грустно вздохнула и согнала кота с приемника.

―Да, конечно, — сказала Ирина мама, — раз он ничего не смыслит в музыке, пускай занимается гимнастикой.

Помолчав, она добавила:

— А я все равно его люблю.

Где-то в большом, просторном нашем мире летает маленький воробей. Летает по небу, как ходим мы по земле, и знать не знает, что натворил он в доме, который был ему гнездом.

Ялта

1962