Хочу тебя испортить

Пролог

– Садись, сын, – крайне мягко произносит отец.

Испытывать его терпение нет никакого желания, но я настолько привык к гневу и ору, что любая просьба проходит по касательной. Напряженно застывая посреди кабинета, смотрю на мнущуюся рядом с ним англичанку, не скрывая неприязни. Какого хрена им от меня понадобилось среди лета? Что такого срочного, что эта клуша заявилась к нам домой?

– Че не так?

По факту тупо вынуждаю отца использовать куда более естественный жесткий тон:

– Не начинай кочевряжиться, Кирилл. Садись, сказал. Важный разговор предстоит.

Стискивая челюсти, опускаюсь в кресло. Но старик не спешит сотрясать воздух словами. Продавливает взглядом для начала. Царь Соломон, вашу мать.

Похрен.

Я давно научился выдерживать самые затяжные вступительные паузы с абсолютным безразличием на лице. А вот эта бледная моль, занудная преподша которая, заметно волнуется. Как ее там? Людмила… Валентина… Татьяна… Да к черту. Неважно.

– В конце августа мы с Валентиной Николаевной заключаем брак.

Какую бы школу жизни мне ни пришлось пройти под кнутом «любимого папочки», эта новость махом выбивает из равновесия. Не то что лицом не владею, в голове все мысли разлетаются. Остается лишь высеченное «заботливым» родителем сообщение. Оно же настырно долбит виски.

Сука, чувак, отомри… Вашу мать…

Да меня будто инсульт разбил! Пошевелиться не могу, не то что говорить… Когда же первая волна шока отступает, эмоции выдает жуткий хрип в голосе.

– Это приглашение? Или я должен уже сейчас вас поздравить? – иронизируя, мрачно ухмыляюсь.

Перевожу взгляд с разгневанной рожи «папочки» на бледную физиономию будущей мамочки и задаюсь рядом ожидаемых вопросов. Когда это, мать вашу, произошло? Почему я не знал, что у отца кто-то есть? Ректор и рядовая преподша – что за блевотная пошлость? Он трахал ее в своем кабинете? Как долго это длится, если они уже женятся?

Но самым главным вопросом, замещающим все прочее, является обыденное: «На хрена?».

На хрена, мать вашу?

Зачем отцу жениться? Супруге он тоже будет отвешивать затрещины и подзатыльники, просто потому, что «день выдался тяжелым»? Может, ради этого и заключает брак, чтобы было на ком вымещать свой гнусный характер? Ко мне ведь с недавних пор не рискует приблизиться.

– Не ерничай, Кирилл, – повышая голос, на крик старик все же не срывается. Значит, подстилка не в курсе, какой тварью он может быть. Но ничего, очень скоро узнает. Потому что долго держать маску отец не способен. Дома его всегда прорывает. Всегда. – Тебе, черт возьми, девятнадцать! А в этом возрасте совершенно неуместно вести себя, словно обиженный ребенок.

В который раз стискивая с силой челюсти, давлю таким образом внутри себя вспышку ярости. Приставив к губам кулак, сдерживаю рвущие нутро слова. Крайне медленно перевожу дыхание, отстраненно отмечая, как при этом гневно трепещут ноздри.

Да пошел он. Пусть выступает. Чертов аспид.

Готов даже поддержать финал аплодисментами, ибо очень занимательной получается эта постанова. Глядя, как яростно двигается выдающий его истинную личину перекошенный рот, половину текста пропускаю мимо.

– У Валентины Николаевны есть дочь. В этом году она поступает в нашу академию. Точнее, поступила. Уже зачислена, безусловно.

Безусловно… Мне-то, мать вашу, какая, на хрен, разница?

– После свадьбы Варя вместе с нами будет жить в этом доме.

Вот это вот… Вот это… Что, блядь? Какого черта?

– Надеюсь, ты понимаешь, что должен будешь вести себя подобающим своему возрасту и воспитанию образом, – голос отца еще жестче становится. Давно различаю малейшие полутона. Просто для справки: сейчас разговаривает со мной, как с зарвавшейся псиной. – Узнаю, что обижаешь… – конечно же, при своей даме не может выдать обычных угроз. Они шокируют даже уголовника-рецидивиста. А в миру «папочка» позиционирует себя, как ебаный, понимаете ли, интеллигент. Профессор Бойко даже матом не ругается, это прерогатива тупорылого быдла. – Будешь относиться к Варе, как к сестре, – последнее уже четкий приказ.

– Говно вопрос, – отбиваю я.

Не вслушиваясь в бурный поток вразумляющей высокой речи, подрываюсь на ноги. Выхожу из кабинета, напоследок шарахнув дверью с такой силой, что сыплется штукатурка.

Как к сестре… Да не быть такому, мать вашу, никогда!

1

Когда я впервые увидел ее,

решил, что она, мать вашу, ангел!

© Кирилл Бойко

– БойкА! БойкА!

День чертовой регистрации брака отца и этой идиотки совпадает с моим баскетбольным матчем. Наверное, впервые в жизни профессор Бойко конкретно так дал маху. Совершать подобного рода оплошности абсолютно ему не свойственно. Представляю, как его рвет на куски. Предъявить ведь претензии некому, себе голову с плеч тяжело срубить. И выдернуть меня из состава недопустимо. Аллилуйя! Дал же кто-то свыше отмашку пропустить гребаное мероприятие, не вызвав у «папочки» приступ бешенства.

– Ки-и-и-рА! Бо-о-йкА!

Крики с трибун давно идут фоном. Не заряжают, но и не отвлекают. Поймав брошенный судьей мяч, останавливаюсь перед штрафной линией и сосредотачиваю взгляд на корзине.

Пять секунд[1]…

Нацелен на успех. Никаких компромиссов. Как бы я ни хорохорился, влияние и возможности отца осознаю. Если наша команда не разнесет сегодня «Орсу», он, учитывая все сопутствующее дерьмо, превратит мою жизнь в ад. Временно, но все же.

«Мой сын всегда должен быть номером один. Всегда и во всем первым. Всегда!»

Пока я показываю лучшие результаты, «папочка» доволен и держит в узде свой адский характер. Это единственный способ сохранять баланс и реже видеть его разъярённую рожу с сетью лопнувших капилляров на выпученных в приступе гнева глазных яблоках. Люди думают, что у Рената Ильдаровича давление… Ага.

Мазнув предплечьем по лбу, смахиваю собравшиеся там капли пота. Поднимаю мяч чуть выше головы и, слегка прокручивая, выбрасываю по направлению к корзине. По факту летит тот недолго, но по ощущениям время растягивается. Стадион замирает. На слух улавливаю собственный рваный выдох и стучащий в висках пульс. Пока все это в один момент не сносит волна ликующего ора – мяч проходит в кольцо.

Еще девять минут напряженного противостояния, и закрываем матч победой в одно очко.

Это плохо. Немногим лучше проигрыша.

По дороге в раздевалку прикладываю несколько гребаных попыток, чтобы сглотнуть образовавшийся в глотке ком. Чувствую себя вдруг… двенадцатилетним, тупым, неуклюжим, напуганным и беспомощным. Сердце разгоняет кровь, хотя казалось, что и до этого из-за физической нагрузки превышало верхние границы. Давно так не полоскало изнутри.

Восстановить дыхание удается только в душе. Пока стою под теплыми струями, глаза прикрываю. Стараюсь не строить предположений, в каком настроении сегодня находится отец, и насколько дерьмово он может воспринять итоговый результат матча. Похрен уже. Я сделал все, что мог. Выложился по максимуму.

Раздевалка гудит, словно улей. Парни обсуждают предстоящую вписку и громко ржут.

– Кира! Бойка, черт! – гаркает несколько раз Чара, пока я просовываю голову в ворот футболки и оборачиваюсь. – Валим перед тусой к морю?

Празднование бракосочетания в кругу новоприобретенной родни запланировано на половину пятого. Обещал отцу явиться без опозданий. Помимо англичанки и ее личинки, в довесок, как оказалось, получил деда с бабой. Они якобы специально примчались на долбаное торжество из соседней области. Личинка, походу, прибилась оттуда же.

«Будешь относиться к Варе, как к сестре…»

Да я ее заочно ненавижу! Наверняка она такая же душная уродина, как и ее деревянная мамка. А если даже и нет, все равно ненавижу. Еще я какую-то дуру сестрой не называл! Не то чтобы я верю исключительно в силу крови. Но и брататься с кем попало по указке отца тоже не собираюсь. Пусть сам, если ему так прикипело, с этими маргиналами водится.

В какой-то момент принимаю решение незамедлительно послать всю эту хрень к чертям собачим. Помирать, так с музыкой.

– Валим.

Впрочем, морем мой загул и заканчивается. На вписку не попадаю. К ночи настолько пьян, звезды глаза слепят. Даже если не двигаюсь, сами мечутся и летают. Кажется, что и не звезды это вовсе, а метеоритный дождь.

Телефон безостановочно вибрирует. Проверять нужды нет. Без того знаю, отец наяривает. Только он не понимает, когда «абонент не абонент» – будет долбить по вышкам, пока не ответишь. Раньше, если видел хоть один пропущенный вызов от него, впадал в панику. Сейчас же пофигу. В разгар очередного затяжного жужжания вытаскиваю чертову трубу из кармана и, размахнувшись, швыряю в море.

– Ты чего? Что вытворяешь, Бойка? – верещит сбоку Маринка. Дышать сходу легче становится. Еще бы эта ненормальная не приставала с расспросами. – Кто звонил? Что случилось?

– Не твое дело.

Сжимая прохладное стекло бутылки, заливаю в горло очередную дозу алкоголя. Отбрасываю пустую тару и падаю спиной на песок.

– Ну, Кир… – заваливаясь мне на грудь, Довлатова скребет, мать ее, ногтем мой подбородок. – Кира? Ты уснул, что ли? Кира?

Поймав ее запястье, грубо сжимаю его пальцами.

– Я тебя просил не лезть своими когтями мне в лицо? – приглушенно цежу. – Ты совсем тупая, что ли? Ни хрена с первого раза не понимаешь?

– Что… Что… Как ты смеешь? – сердито сопя, Маринка активно хлопает искусственными ресницами. Стопудово этот процесс вызывает где-то ураган. Если уж взмах крыла бабочки способен, то эти замороченные дирижабли и подавно. – Каким тоном ты со мной разговариваешь? – бесится на полном ходу. Только мне похрен. Обычное дело. Попыхтит и успокоится. – Зря я понадеялась, что ты хоть к своей девушке будешь проявлять уважение!

2

Первой моей мыслью, когда я его увидела, было:

«Ну и придурок!»

© Варя Любомирова

Грохот с улицы перекрывает шум закипающего электрочайника, который я, похоже, переполнила выше отметки «максимум». Вздрагиваю и без раздумий бросаюсь из кухни через прихожую к входной двери.

Что могло произойти с моими эуфорбиями?

В том, что кто-то бомбит вазоны, в которые я десять минут назад пересадила мои любимые почти трехгодичные молочайные растения, сомнений не возникает. Все перевезенные цветы не помещаются в выделенной мне спальне, а в других комнатах Ренат Ильдарович «нарушать гармонию» запретил. По поводу террасы скривился жутко, но смолчал.

Распахивая дверь, ожидаю увидеть разъярённого пса, вора-неудачника или даже неловкое приведение… Но никак не пьяного вдрызг сводного брата! Догадываюсь, что это Кирилл Бойко, и все равно не могу поверить, что он такая скотина!

Я смотрю на него. Он смотрит на меня.

Зрачки его глаз расширяются, заливая серебристо-серую радужку чернотой. Мои, подчиняясь каким-то необъяснимым законам, повторяют тот же фокус – кажется, впервые в жизни я ощущаю это физически.

В груди что-то серьезно тормозит. Неужели сердце? Что с ним не так?

Он пьяный, тут все ясно. А я что? Чувствую себя… странно.

В горле формируется ком. Во рту сохнет. И все слова, которыми забит мой гиперактивный разум, куда-то в один миг исчезают.

Он высокий. Его светлые волосы торчат вверх и немного в сторону. От него несет алкоголем вперемешку с никотином и каким-то тяжелым парфюмом.

Он не уродец, как я втайне надеялась. Даже слегка наоборот. Совсем слегка. Но выглядит как настоящий кошмар! Самовлюблённый, самоуверенный, злющий и наглый, печально известный на всю округу кошмар.

Ну и придурок же он!

Я про таких только в книжках читала.

Ладно… Бабушка учила меня быть дружелюбной. Доброжелательность подкупает и помогает легко установить приятельские отношения практически с любой человеческой особью.

– Привет. Меня зовут Варя. Я – дочь Валентины Николаевны. Мы теперь одна семья, поэтому предлагаю сразу подружиться.

Он прищуривается. Смотрит на меня, словно я мелкая букашка, которую трудно разглядеть.

– Варя, – теперь презрение выражает и его пьяный, гуляющий хрипотцой голос. – Вай, вай… А ты, походу, тот еще фаер[1], – по тону понятно, что на его притязательный вкус очень наоборот. Очень не очень. – Вареником будешь, зануда. Варя… – глумливо хмыкает. – Варя бла-бла-бла. Пиво мне принеси.

Да он надо мной откровенно насмехается!

Бухая козлина…

Варя, Варя, стоп…Помни о Европейской конвенции по защите позвоночных животных!

– Я понимаю, ты сейчас не в адеквате, – снисходительно отзываюсь, глядя в его свирепое лицо. Выставляя указательный палец вверх, акцентирую: – Поэтому, так и быть, я пропущу это неуместное мычание, жук ты навозный!

– Что, бля? Мычание, нах?

– А? Что-что? Прости, я матерным не владею.

– Ты, мелкая ракушка, назвала меня жуком навозным?

– Я? – изображая удивление, в сердцах прижимаю к груди ладонь. – Тебе послышалось, братец, – мило улыбаюсь.

– Закрой рот и замри,  – вроде как предупреждает это животное. – Чтобы я тебя в первый же вечер не убил.

Проходя мимо меня в распахнутую дверь, Бойко снова что-то сваливает и разбивает. Не думаю, что специально. Хотя… Кто его знает? Похоже, он ненормальный.

Выдохнув скопившийся негатив, вхожу в дом следом и прикрываю дверь. Нужно отыскать какой-то инвентарь и заняться уборкой разбитых вазонов.

Надеюсь, эуфорбии удастся спасти. Иначе я этого придурка сама убью!

– Это что такое?

Вздрагиваю от ярости, которая вибрирует в приглушенном голосе Рената Ильдаровича, и невольно застываю рядом с Кириллом. Отчим, словно граф Дракула, выплывает из мрака. Вид у него такой... Жуткий. Не понимаю, что в нем мама нашла.

Она, кстати, тянется за ним из темноты. Таращит на Кирилла глаза. Жаль, лица своего супруга сейчас не видит. На наших с «братцем» глазах несколько оттенков радуги оно перебирает. Пока не достигает того самого насыщенного последнего – фиолетового. Замираю, разинув рот, пока Ренат Ильдарович сбрасывает краски обратно до красного.

С удивлением улавливаю трансформацию внешнего облика Кирилла. Секунду назад он фонтанировал злой иронией и бравировал излишней самоуверенностью. Сейчас же выглядит как настороженный зверь. Кажется, даже хмель его отпускает. Лишь глаза блестят.

– Не при ней, – едва заметно дергает подбородком в мою сторону.

Только отчиму, похоже, плевать на эту просьбу.

– Я просил тебя не задерживаться! Знаешь, что сегодня важный для нашей семьи день, и что ты делаешь? Не пойми где таскаешься до самой ночи и заявляешься домой в свинском состоянии! – рубит он свирепым тоном. Кирилл молчит, но отчима это, судя по всему, еще сильнее злит. – С шеей что, твою мать? Без следов ума не хватает? Шалавам своим не можешь объяснить? Как ты с этими сосняками среди нормальных людей покажешься?

3

Сестры не будет!

© Кирилл Бойко

– Катим к общагам посмотреть на льготников? – распевает Чара после тренировки. – Слышал, у них сегодня заселение.

Эта тема меня не особо занимает. Но когда от родного дома воротит, любой кипиш воспринимаешь, как невесть какое развлечение.

– Катим, – ухмыляюсь, расправляя низ футболки. – Кто, если не мы, им в первый же день лещей отвесит. Пусть сразу выгребают, куда попали и кто тут главный.

В соседнем городе один из государственных IT-универов не прошел аккредитацию и лишился лицензии. Так отец, как владелец и по совместительству ректор не просто коммерческого ВУЗа, а целого академгородка[1], с какого-то перепуга вздумал заделаться меценатом. Впрягся в раскрученное небезызвестной нынче Марией Градской политдвижение и подобрал по спешно сколоченной спецпрограмме ватагу маргиналов. Поддержка с толстым расчетом, безусловно. Только пока понять не могу, в каком рейтинге очки себе набивает. Не перед создателем же. Явно на этом свете что-то задумал Бармалей Ильдарович. Черт в помощь, как говорится!

Закидывая за спины спортивные сумки, шумной толпой высыпаем во двор. Бойким шагом пересекаем его по диагонали, чтобы обогнуть спортивную арену и вывалить к парадному крыльцу нужного корпуса.

Одним своим видом срубаем на ходу торжественный настрой собравшихся.

– Ё-ё-ё! Свежее мясо! – горланит Тоха при виде въезжающего Спринтера.

– Интересно, телки будут? – поднимает Чара насущный вопрос.

– По-любому будут, – мрачно констатирую я. И тут же иронизирую, не тая цинизма: – Только вот какие… – сплевываю и вставляю между губ сигарету.

– Ну-с, все как обычно, – тряся пальцем, несется в нашу сторону куратор Курочкин, а между нами просто дедушка Франкенштейн.

Вот не сидится ему, мать вашу, дома!

– Бойко, Чарушин, Фильфиневич, Шатохин, Георгиев!

Ну прям внеурочная перекличка, блядь. Да так, чтобы любой глухой обратил на нас внимание. Даже косоглазая деканша, занявшая трибуну и примеряющая в этот миг одну за другой гостеприимные улыбки.

Поднимаю для нее большой палец вверх, мол, замри так – все сразу свалят.

Стопэ. А это кто рядом?

Чертова сводная сестра!

Да какая она мне сестра?!

Сестры не будет!

Мало мне этого геморроя дома, какой-то ненормальный еще и в культурную программу ее включил. Звезда, мать вашу.

Долбаная выскочка за завтраком глаза намозолила так, что еще два часа блевать тянуло.

– Доброе утро, братец! – верещит личинка, едва я вхожу в столовую.

– Хуёброе, – хмуро отзываюсь и сажусь за стол.

Жаль, из гостиной уже тащатся отец с мачехой. Опускаю взгляд, чтобы побороть порыв вытолкать ее через террасу на улицу.

Берусь за стакан с соком, как вдруг через стол прямиком мне в морду летит кусок масла. Едва успеваю вильнуть в сторону, жирный шмат влетает отцу в грудь.

– Боже мой! – горланит идиотка. – Простите, Ренат Ильдарович, я такая неуклюжая. Хотела намазать Киру тост и вот… Простите, Христа ради!

Христа ради, вашу мать… Правдоподобно играешь, я запомню.

Отец что-то недовольно бубнит, смахивает оплывший жир салфеткой и отправляется переодеваться. А эта… Эта гремлинша, пользуясь присутствием своей мамочки, с гребаной ухмылочкой продолжает меня третировать.

– Тебе не удастся испортить мне настроение, братец.

Размазать бы ее по этому столу, как то чертово масло.

– Еще одна такая выходка, я тебе не только настроение испорчу.

Что это она напялила? Тряпку лепили из лоскутов?

Даже смотреть на нее не хочу. Не хватало еще, чтобы кто-то допер, что мы знакомы. Только такую хрен вырежешь из кадра! Клоунша на выгуле. Сама в глаза лезет.

– Немедленно прекратите шуметь и примите благопристойный вид.

Я и забыл о Курочкине, пока он до нас доковылял.

– А вам, молодой человек, – акцентирует дедушка внимание на мне, – вынужден напомнить, что курить разрешено только в специально отведенных местах.

Никак не выкупает, ху из ху. То ли возрастной маразм здравомыслия лишает, то ли он всегда такой бесстрашный был. И надо ж было, чтобы так свезло! Из толпы пресмыкающихся перед одной лишь моей фамилией местных просветителей вляпаться довелось именно под руководство этого, понимаете ли, отмороженного хрена, в упор не распознающего берегов.

Свалив спортивную сумку на плитку, демонстративно скрещиваю на груди руки.

– А я и не курю. Сигарета не подожжена.

– Тогда зачем она вам во рту?

– Чтобы все спрашивали.

Писк включившейся аппаратуры на короткое мгновение бьет по нервам собравшимся. Меня, естественно, тоже промораживает этот звук.

4

Свободу центуриону!

© Варя Любомирова

– Что ты себе позволяешь, братец?

Собравшаяся вокруг нас толпа затихает. Подельники Бойко в том числе. Мне без разницы, что именно вызывает такую реакцию! Даже если причиной тому наше с Кириллом «родство». Для меня, между прочим, в этом тоже мало приятного.

Я многое способна понять, принять и простить. Но то, что произошло сейчас… Этот придурок вместе со своей шайкой ведут себя, как банда уголовников. Я не собираюсь мириться с травлей, которую они тут устроили. Такое поведение нельзя оставлять безнаказанным. Судя по реакции сторонних наблюдателей, подобные наезды в академии в порядке вещей. И если другие боятся пресечь беспредел, это сделаю я!

– У тебя с головой проблемы? – голос Кирилла звучит приглушенно, но неприкрытой ярости в нем больше, чем я когда-либо слышала. – Какой я тебе брат, идиотка? – агрессивно надвигается, обдавая мое лицо горячим мятно-табачным дыханием. Для меня столь близкий контакт непривычен и неприятен, но отступить назад – значит сдаться. Поэтому я не шевелюсь, пока он сечет мне в лицо свою ненависть. – Сколько раз еще повторить? То, что мой отец имеет твою мать, не делает нас родственниками!

Толпа оживает. Перешептываний и комментариев не различить, но отлично улавливается хохот.

Как ни уговариваю себя в том, что меня не волнуют его слова и насмешки этих трусов, щеки вспыхивают от стыда, а грудь раздирают обида и злость.

– Это у тебя какие-то проблемы, придурок, – выпаливаю я, плохо контролируя силу и вибрации собственного голоса. – Именно то, что наши родители поженились, и делает нас семьей. И твое отношение к этому вопросу сей факт не отменяет!

– Семьей? Да я скорее сдохну, чем тебя сестрой назову!

– Ну, так сдохни! Судя по всему, никто не будет плакать, – сама не верю в то, что на эмоциях выдаю. Сердце на разрыв стучит. Кровь горит, плавит вены и поджигает кожу. – Ты отвратительный человек. Ты унижаешь тех людей только потому, что они из другого города, слабее тебя или ниже по классу. Ты фашист! Ты просто худший из худших!

То, что никто прежде не смел заявлять подобного во всеуслышанье, очевидно и по лицу Бойко, и по резкими вздохам толпы. Но я не собираюсь сдаваться и идти на попятную.

– Раз так… – выдыхает Кирилл и с силой сжимает челюсти. Секунды тишины рождают внутри меня страх, потому как по взгляду его вижу – в своем больном мозгу он перебирает не просто слова. Решает, что со мной делать. И короткая вспышка ярости в залитых чернотой зрачках, будто замыкание, окончательно пугает меня. – Прежде чем сдохнуть, я уничтожу тебя, – выговаривает с едкой усмешкой и, схватив меня за руку, куда-то тащит за собой.

Вырвать ладонь у меня не получается. Жалкие попытки лишь усиливают хватку придурка. В какой-то момент мне даже кажется, что он способен сломать мне кисть.

Как только Бойко заталкивает меня в какой-то чулан, стремительно оборачиваюсь и смотрю на него с укором.

Спокойно, Варя, спокойно…

Эмоции работают против меня. Я должна вернуть себе самообладание и привычное хладнокровие. При наличии ума и изобретательности можно договориться даже с маньяком.

Уверенность вспыхивает внутри меня и тотчас тухнет. Вместе с ударом двери, которую Кирилл за собой захлопывает, отрезая нас от света.

Я не могу определить, в какой части помещения он находится. Я не вижу даже очертаний. И внутри меня скоропалительно разрастается паника.

Сердце набирает обороты. Дыхание становится частым и громким. Пульс молоточком стучит в висках. Ладони потеют и начинают дрожать.

По памяти бросаюсь к двери, но, не преодолев и полпути, налетаю на Кирилла. Вскрикиваю, не успевая тормознуть эмоциональный разгон. Шумно выдыхаю и, сцепляя зубы, давлю все звуки, что рвутся из груди. Кроме них, в горло толкается сердце. Кажется, оно способно меня задушить.

– Воу-воу, – слышу в голосе сводного братца смех. Перехватывая мои руки и с силой сжимая запястья, дает понять, что освободиться у меня не получится. – И чё мы так быстро сдулись, центурион? Ну? Самое время заорать: «Это Спарта!» и выкинуть очередную хрень. А лучше… Так и быть, дам тебе возможность свалить, если ты извинишься. У тебя минута.

– Центурионы не имеют никакого отношения к Спарте, – выдаю я голосом робота из электронной библиотеки. – Центурионы – это римская армия, а Спарта – город в Греции.

– Пофиг. Хватит умничать. Время пошло!

Умничать – это все, на что я сейчас способна в создавшейся ситуации. Выдавить из себя извинения мне не то чтобы стыдно. Просто… Если я сейчас это сделаю, Бойко посчитает себя победителем и продолжит творить все, что ему вздумается.

Сердце так и грохочет в груди, пытаясь выбить себе путь наружу. А кожу запястья жгут и раздражают чужие грубые руки. Я считала себя сильной, но по правде, прежде мне никогда не доводилось переживать столь агрессивный стресс.

– Я не стану извиняться, – сообщаю Бойко якобы спокойным и уверенным тоном. – Может, я погорячилась и выразилась недопустимым образом, но твоя вина значительнее и…

Договорить Кирилл мне не дает. В ужасе задыхаюсь, когда он выпускает мои запястья и… начинает стаскивать с меня платье.

5

Эта чертова сводная сестра несовместима с жизнью.

© Кирилл Бойко

Переступив через порог парадной двери, cваливаю на пол сумку с формой. Делаю шаг в сторону и матом поминаю отца. Тачка в гараже, значит, интеллигент дома, а я слишком хорошо осведомлен, как его могут взбесить «разбросанные вещи».

Резко дергаю баул обратно на плечо и, перемахнув размашистым шагом гостиную, уже хватаюсь рукой за перила лестницы, как в спину прилетает приглушенный рев.

– Ты что, сукин ты сын, вытворяешь?

Медленно оборачиваясь, сталкиваюсь с перекошенной от ярости рожей «папочки».

От сукина сына слышу!

– Что не так? – подаю голос, хотя понимаю, что лучше бы мне молчать.

– Ты еще спрашиваешь? – орет громче. – Варвара мне все рассказала, мерзкий ты гаденыш! И не смей мне тут корчить святую невинность!

В моей груди будто турбина раскручивается.

Что, блядь? Рассказала? Тупая выскочка еще и стукачка?

Мелкая гнида.

– Что ты молчишь? Теперь молчишь? Отвечай за свои действия!

Мои собственные глаза заливает такая злоба, не сразу вижу, что «папочка» трясет передо мной сложенным вдвое ремнем.

Чё за чухня, блядь? Вообще ополоумел старый осел?

– Отвечай, сказал! Как ты посмел это сделать, если я велел тебе относиться к ней, как к сестре?! – горланит так, что впору оглохнуть.

На хуй себе эту «сестру» натяни!

– Она лезла, куда не следует. Я ее проучил, – выдаю на контрасте чрезвычайно спокойным растянутым тоном.

– Что же она тебе сделала?

Еще я, блядь, тебе не докладывал!

– Ничего, – выдаю едко после шумного выдоха. – Ты сам учил меня бить первым. Разве это не касается всех?

Едва последний вопрос покидает мой рот, отец, закусывая губы, размахивается и разъяренно лупит меня ремнем по голове. Не успеваю толком увернуться. Прилетает сначала по уху, а секунду спустя по плечу. Третий замах ловлю ладонью и дергаю кожаную плеть на себя, заставляя «папочку» шататься, будто сухое дерево. Сила, безусловно, на моей стороне. Отец попросту не ожидал, что я посмею вырвать орудие экзекуции. Гасил бы еще, пока рванувшее внутри него дерьмо не иссякнет.

Ошарашенно таращит на меня глаза.

Я и сам в ахуе от того, что он снова посмел протянуть ко мне руки. Давно такого не было. Как только выше него вытянулся, сам завязал с физическим наказанием. Психологически, конечно, щемил регулярно. Ремнем этим, случалось, размахивал. Даже что-то бомбил. Но с этой херней не рисковал. Теперь же… Внутри меня взмывает желание хлестануть его этим ремнем в ответ. Да так, чтобы на задницу завалился.

Глаза будто кровью заливает. И не слезы это вовсе. Я на них не способен. Да и не жгут они так. Буквально зверею. По лицу, вероятно, видно. Потому что отец молчит и, выкатывая зенки, краски меняет.

Швыряю ремень ему под ноги. Он тут же наклоняется и поднимает его. Вряд ли решился бы повторить свой подвиг, но со стороны, очевидно, кажется иначе.

– Прекратите! – разрывает сгустившийся воздух истеричный голос личинки. – Не надо, пожалуйста…

Слышу ее, и в груди такая буря поднимается. Удушить готов.

Мало того, что из-за нее все… Никто никогда не становился свидетелем того, как отец тягает ко мне свои грабли. Обычно это происходило либо в его кабинете, либо в моей комнате. А я никогда никому не рассказывал. Даже близкому другу в подобном бы ни за что не признался. И тут… Надо же, чтобы именно она, эта ненавистная идиотка, все увидела! Хуже невозможно представить!

Смотреть на нее не желаю. Иначе точно не сдержусь и прихлопну, на хрен, на месте.

Подобрав свалившуюся во время всей этой возни сумку, взбегаю по лестнице, словно за мной сам черт гонится. Да так и есть! Как тень он, потому что во мне сейчас сидит.

Не выхожу из комнаты, даже когда подходит время ужина. Не потому, что чего-то боюсь или стыжусь! До самой ночи тушу в себе желание прикончить эту долбаную инфузорию.

Знаю, если увижу ее, взорвусь.

В попытках хоть немного загасить все еще бурлящую в груди ярость, ближе к вечеру выдергиваю из кипы хлама на краю стола эскизник и берусь за карандаш.

С ней я еще разберусь…

Пока голова гудит от сбившихся в ебучий рой мыслей, рука непрерывно работает, с шорохом расчерчивая белый лист.

Конченая доносчица. Каким бы ни было мое к ней отношение, не предполагал, что она упадет еще ниже.

Я научу ее держать язык за зубами.

Бестолковая ракушка. Она пожалеет, что приехала в этот город.

Мерзкая зарвавшаяся личинка. Даже ненависти недостойна. Удавить и забыть.

Когда листок оказывается почти полностью заполненным, и на нем практически не остается белых участков, с некоторым удивлением понимаю, что получившийся рисунок походит на мангу[1].

Не то чтобы я совсем в этом стиле не работаю. На планшете достаточно часто берусь за что-то подобное. Только не собирался убивать время и силы на эту сводную бестолочь. Еще я всяких пустоголовых шкур не рисовал! А тем более ее.

6

Хочешь взрывать, будем взрывать!

© Варя Любомирова

Кирилл отворачивается. Громко переводит дыхание. Вижу, как при этом раздуваются мышцы на его обнаженной спине, и как высоко вздымаются плечи. Опадают уже медленнее.

Затяжная пауза.

У меня глаз дергается и начинает слезиться. А он все не шевелится, будто и правда кто-то свыше остановил воспроизведение.

Секунду спустя успеваю лишь приглушенно вскрикнуть, так резко он выпрямляется и разворачивается ко мне. Пошатываясь, застывает едва ли не на самом краю крыши.

– Ты, блядь, совсем ополоумела, соваться ко мне с такими мутками? – цедит, выказывая в одном этом вопросе презрение, ненависть и кипучую агрессию. – Знаешь, что я тебя даже видеть не могу? Не то что слышать всю эту хрень!

– Спокойно, – ворчливо отзываюсь я, мечтая вместо слов запустить ему в рожу пиццей. Но Бог терпел и нам велел. – Не обязательно так разъяряться.

Едкий тон выдает истинные эмоции. Однако я очень стараюсь снисходительно воспринимать его специфические защитные реакции.

– Спокойно? – повторяет, словно какой-то незнакомый заковыристый, блин, термин. – Я тебя сейчас смахну, нахуй, с этой крыши и тогда успокоюсь.

– Нет, не смахнешь, – уверенно заявляю, хотя в действительности этой уверенности не ощущаю.

Я ведь его совсем не знаю. Не догадываюсь, на что он способен. Границ не вижу. Но опрометчиво их прощупываю.

Что если то, что Кирилл сделал в общежитии – не самое худшее? Есть ли у него вообще какие-то принципы?

Делаю еще один шаг к нему и сажусь. Пристраиваю рядом с собой коробку с пиццей и, обхватывая руками колени, направляю взгляд на раскинувшийся внизу ночной город.

– Что ты делаешь?

Он не просто зол. Он зол и ошарашен.

– Ты слышишь, что я тебе говорю? Я скину тебя с крыши, идиотка. А может, вначале даже придушу. Не знаю, чего хочу больше. Убирайся, на хрен!

Сердце в груди колотится. Но вместе с тем меня охватывает такое умиротворение, не задевают его слова.

– Тут никого нет. Только я и ты. У тебя нет нужды доказывать, что ты сильнее, – тихо отзываюсь, по-прежнему глядя перед собой.

– Конечно, нет. Потому что я сильнее.

– Так зачем об этом говорить? – поднимаю резонный вопрос. – Ты сильнее меня. Сильнее своего отца. Сильнее многих. Суть в том, чтобы ты сам в это верил, а не кому-то что-то доказывал.

– О-о-о, – тянет насмешливо и вместе с тем крайне сердито. – Давай только без этой мути, доморощенный психолог, бля.

И садится.

Я молча продолжаю смотреть на город, но едва сдерживаю улыбку.

– Я тебя не закладывала, – сообщаю так же спокойно. – Точнее, не намеренно. Ренат Ильдарович увидел меня в этом халате и спросил, что случилось. А я попросту не умею врать.

– Я не пойму, ты сейчас хвастаешься или жалуешься? – презрительно отзывается на это Кир. – Не умеет она врать… – смахивает с пиццы крышку. Смотрит явно голодным взглядом, но брать не решается. – Признайся, плюнула? Или яду подсыпала?

– Пургена, – сладко улыбаюсь я.

Первой беру кусочек и демонстративно подношу его ко рту. Откусить не успеваю, Кирилл отбирает у меня шмат и сам вгрызается в него зубами.

– Ты без драки ничего не делаешь, животное? – раздраженно укоряю его.

– Этот проверен, – поясняет свои действия.

Я кривлюсь, но тему не развиваю. Молча беру другой ломоть.

Некоторое время просто едим. Пока я заканчиваю со своим куском, Кирилл смолачивает половину пиццы.

– Если бы мама была дома, она бы не позволила Ренату Ильдаровичу тебя ударить, – выговариваю я, промокая салфеткой руки. – Я не сказала ей. Давай завтра вместе…

– Заткнись! Нет, даже думать об этом забудь, – вновь приходит в бешенство сводный братец. Взглядом, который он на меня направляет, можно резать металл. – Никто об этом не узнает, – высекает жестко.

А я пошевелиться не могу.

Смотрю на него, и в груди неожиданно снова становится жарко. Совсем как случилось, когда отчим размахивал ремнем. Только сейчас отчего-то еще яростнее это пламя. Настолько, что нет сил сохранять неподвижность. Все тело горит и разбивает тремором. Хочется немедленно что-то сделать, чтобы почувствовать какое-то облегчение.

Первый такой приступ привел меня на эту крышу. На что способен толкнуть второй?

– Ты меня слышишь? Расскажешь кому-нибудь, считай, ты труп. После такого точно церемониться не стану, – рассыпается братец в угрозах. – Ты меня, блядь, мать твою, слышишь?

Он не рявкает, но в его голосе отчетливо пульсирует ярость. Она перетекает в меня, как ток. И вызывает страх, который трудно игнорировать, как бы я ни храбрилась.

– Слышу, – выговариваю отрывисто.

И мы замираем, испытывая друг друга взглядами. Мне никогда не приходилось кого-то так близко рассматривать, но тут как-то все само собой получается. Не то чтобы я хочу проникать внутрь него. Но по каким-то причинам чувствую, что именно это и происходит. Вижу не просто заострившиеся в напряжении черты лица… Даже не просто пыльную бурю в его глазах. В какой-то момент мне кажется, что я слышу его мысли. Чувствую все, что таится внутри. Перенимаю воспоминания.

7

Слушай, центурион, ты сцены не попутала?

© Кирилл Бойко

– Кира, ты куда так засмотрелся? – сидящая на моих коленях Маринка снова проделывает эту раздражающую хрень – скребет когтем мне по морде.

Резко дернув головой в сторону, ловлю ее загребущую лапу и, выкручивая ей же за спину, грубо толкаю ближе к себе. Узкая юбка задирается выше всяких границ приличия и туго натягивается на бедрах Довлатовой, являя моему воспаленному взгляду полоску красных трусов и стирая, наконец, с сознания маячащую где-то на горизонте чертову сводную сестру.

Стараюсь не замечать эту бесячую личинку в академии, но она, блядь, с тех пор как началась учеба, будто только и делает, что на глаза мне лезет. Предводитель обездоленных, мать ее. Шоркается с ними по всему корпусу. Как оказалось, все эти телята – второкурсники, а выскочку знают и почитают по каким-то там общим колхозным IT-олимпиадам. Признанный лидер, понимаете ли. Вождь вымирающего племени. Желторотая горластая блоха. Да у нее лично даже «reset» клинит. Там перегруз башни, судя по всему, конкретный. Проводка трещит и дымится, а она все таскается.

Ну, вот опять. Куда летит? Юбка как капюшон кобры раздувается. Или это не юбка… Хрен поймешь. На ногах еще какие-то кислотные подштанники, а этот мохнатый хлам туда-сюда за ветром носится. Перья, бля! Она же не представляет себя птицей? Канарейка, мать ее.

Дай мне кто-нибудь пульт управления от этой киборгши, я бы ее навек остановил. Я б ее…

Моргаю и отворачиваюсь. Вся шея в Маринкиных слюнях, а я продолжаю палить на эту крашеную сороку. Она же – бомба замедленного действия. Хрен знает, что в следующую секунду выкинет. Я не привык кому бы то ни было доверять. И то, что эта чертова инфузория может где-то сболтнуть лишнего, меня реально беспокоит.

– Бойка, – стонет мне в ухо Довлатова. – Я тебя хочу, сейчас прям кончу… – шепчет томно, типа по секрету, и двигает бедрами, самостоятельно находя нужную точку воздействия между нашими телами.

Все лавочки вокруг нас завалены студентами, а она намеревается замаслить мне брюки. Ничего нового, но мне сегодня еще на тренировку тащиться. Не особо в кайф сверкать мотней блестящей, как после улиткотерапии.

– Отодвинь трусы, – грубо сжимаю ладонями сочную задницу и дергаю Маринку еще ниже.

Сам ее между ног трогать не хочу. Ладно брюки, руку влом марать.

– Ну, не здесь же, – возмущается Довлатова. Прям оскорбленная невинность. – Не на людях.

– Типа первый раз, – хмыкаю я и уворачиваюсь, не позволяя ей присосаться к своему рту. – У тебя провалы в цифрокоде? Помаду твою жрать не буду. Сколько раз повторять?

Маринка ведет по губам ладонью и обиженно их выпячивает.

– Почти всю на твоей шее оставила.

– Почти, да не всю. Сказал, выворачивает от этой химии. Не лезь.

Именно в этот момент центурион снова несется мимо нас. Только флага, мать ее, в руках не хватает. Несется, смотрит на меня и спотыкается на ровном, блядь, месте. Какой-то салага спасает ее от знакомства с тротуарной дорожкой, но я все равно ржу. Даже Маринку с ног скидываю. Она еще что-то бухтит о том, что все увидели ее трусы. Ну, будто кто-то еще не видел…

Поднимаюсь с лавочки, и часть римского стада разбегается. Только эта полоумная, кент, который ее поймал, и еще тройка дятлов замирают на месте. Я закладываю ладони в брюки и, ухмыляясь, медленно иду к ним. Пока достигаю цели, бьет по копытам оставшаяся часть Петросранской армии.

В окружении притихших наблюдателей, мы с выскочкой остаемся один на один.

Взгляды, как клинки, скрещиваем.

Слизистую и легкие забивает ее запах. Хрен пойми, каким макаром, но я уже знаю, что это именно ее запах. Вдыхаю и выдыхаю уже по-другому – тяжелее и громче. Жжет форточки, словно после часовой тренировки.

– Что же ты, Вареник, носишься, как электровеник? – тяну приглушенно, окидывая ее с ног до головы намеренно пошляцким взглядом. Так-то там смотреть нечего, но ей полезно кровь погонять. – Юбка дымится. Врубай сирену. Может, кто-то захочет тебя спасти, – демонстративно обвожу двор взглядом. – Хотя вряд ли. Даже твои дристуны не рискнут.

– А ты, братец, как я погляжу, не только остряк. Еще и рифмуешь!

– Я все могу, – снисходительно уверяю ее.

Она прищуривается. Я тоже.

– Моя юбка, по крайней мере, еще на мне, – бросает эта заноза, намекая на общипанную задницу Довлатовой. – Не хочу обижать твою девушку. Уверена, это твоя вина. Ведешь себя как животное, – чеканит каждое слово. Аж от зубов отскакивает. – Мерзко.

– Слушай, центурион, ты сцены не попутала? – надвигаюсь инстинктивно. Не собирался ведь к ней приближаться. Блядь, да я вообще не планировал к ней когда-либо подходить! Уперлась она мне... – Может, тебе табуретку подать? А то не вставляешь. Пищишь что-то, жонглируя словами, а будто из ямы. Дно называется, – выдыхаю, блядь, как Горыныч. Сам себя, черт возьми, удивляю. Когда так разогнался? И эта пучеглазая личинка вытягивается струной и таращится с таким видом, будто сейчас лопнет. Мне похрен, конечно. Добиваю, раз уж начал. – Днище, из которого тебе никогда не выбраться, сколько бы твоя мамочка не расчехляла ноги перед толстыми кошельками.

8

Что бы ты ни сделал, куда бы ни привез нас, я буду в восторге!

© Варя Любомирова

Проходят целые сутки, а я все еще не могу поверить в то, что сделала. Каким бы агрессором и провокатором ни был Кирилл, какие бы гнусные вещи он ни делал, что бы ни говорил… Я не имела права его бить.

Не могу себе этого простить.

Вспоминаю жгучие секунды и содрогаюсь. А прекратить их воспроизводить не могу. Взгляд его въелся в меня. Застрял во мне. Так дерет душу, дышать не могу. Нестерпимо. Хочется впиться в грудь ногтями и разодрать ее с этой стороны. Только вряд ли это даст путь кислороду.

Ну зачем я так сделала? Ну как я могла? Я? Я? Что на меня нашло?

За все свои восемнадцать лет мне ни разу не доводилось применять физическую силу против другого человека. Это противоправно и антигуманно относительно любого живого существа. Даже если это существо – невыносимый, жестокий, аморальный, придурковатый сводный брат!

Ух…

А тут еще… Эта ситуация с отчимом…

Нет, мне решительно хочется умереть. Иначе я это не переживу.

Вчера примчалась домой и, как ненормальная, принялась ждать Кира. Столько слов сложила, столько раскаяния перенесла… До двух часов ночи не спала. Прислушивалась. Но он так и не явился.

Устав от самокопания, поднимаюсь с кровати. Быстро убираю постель и иду умываться. А когда выхожу из ванной, даже до гардеробной дойти не успеваю. Дверь в мою комнату открывается и с грохотом влетает в стену. Взгляд Кира, будто оптический прицел мощнейшего и опаснейшего оружия, моментально находит меня и замирает.

Я тоже замираю.

Пытаюсь понять его настрой. Неужели он все еще желает меня убить?

Смотрю на него, не моргая. В глазах возникает жжение. И даже тогда я до последнего не могу произвести это элементарное, по сути рефлекторное, движение. Пока жуткая резь не вынуждает, наконец, веки двигаться.

Бойко же продолжает смотреть на меня.

Не знаю, сколько по времени длится этот обмен. Я и вдыхаю лишь тогда, когда ощущаю в этом крайнюю физическую необходимость. Резко тяну кислород, сжимаю дрожащие ладони в кулаки, пячусь и напряженно вытягиваюсь, пока Кирилл не приказывает:

– Не двигайся, – и шагает на меня.

Мое тело стопорится. Но отлипший от нёба язык хотя бы обретает способность формировать звуки.

– Прости меня, – решительно выговариваю, глядя Киру прямо в лицо. – Я не знаю, как так получилось… Мне очень жаль. Правда. Очень-очень жаль!

Он останавливается примерно на расстоянии вытянутой руки от меня. Прищуривается и смотрит с такой удушающей злобой, будто готов разорвать меня на куски.

Впервые думаю, что слишком высоко замахнулась, вообразив, что могу с ним тягаться.

– Забили, – отзывается, когда я чуть не теряю сознание от страха.

И я с облегчением выдыхаю. Даже улыбаюсь. Странно, что он не отражает эту эмоцию. Смотрит на мои губы дольше, чем того требует ситуация, но должным образом не реагирует. Напротив, сужает глаза и сжимает челюсти, будто один мой вид его раздражает.

Ладно… Он просто не такой, как все. Я способна это пережить. И помочь ему по-прежнему обязана.

– Едешь со мной?

Этот вопрос удивляет сильнее всего прочего. Сколько я тут живу, еще ни разу Кирилл меня никуда не звал. Мне, конечно, и самой не очень хочется с ним куда-то ехать. Но, с другой стороны, это хорошая возможность закрепить перемирие.

– Куда? – интересуюсь, разыгрывая фальшивый энтузиазм.

– Не спрашивай.

Что еще за ответ? Вот почему он не может не бесить меня? Я же так стараюсь быть с ним доброй!

– Хорошо, – тяну неуверенно. – Тогда… Я должна одеться.

В этот момент Кирилл опускает взгляд и смотрит на мою желтую пижаму, как на грязь на оконном стекле, которую при первом же обнаружении хочется смыть.

– Жду внизу, – сообщает и выходит.

А я еще пару минут колеблюсь. Честно признаться, ему страшно доверять. Однако эта драка… Все еще чувствую себя виноватой. Возможно, если мы проведем какое-то время вместе, нам все же удастся наладить мирный контакт и конструктивно поговорить.

– Я нормально оделась? – плюхаюсь на переднее сиденье и водружаю на нос очки с круглыми розовыми стеклами.

Бойко неохотно поворачивает голову, скептически оценивает сначала мою яркую широкую футболку, затем джинсовые шорты.

– Нормально, – коротко кивает.

А я вновь улыбаюсь.

– Знаешь, зачем мне такие очки? – постукиваю по оправе, пока он заводит машину.

На самом деле мне хочется уточнить, есть ли у него права. Но сегодня я старательно задвигаю своего прагматика на самый дальний ряд и вытаскиваю жизнерадостного альтруиста, которым, к слову, я тоже очень даже часто пользуюсь.

– И зачем? – сухо реагирует Кирилл.

– Они волшебные! Чтобы ты ни сделал, куда бы ни привез нас, я буду в восторге!

9

Сражайся или умри, Центурион.

© Кирилл Бойко

Напоровшись на толпу знакомых лиц, личинка заметно притухает со своим навязчивым щенячьим восторгом. Понятно же, что в компании моих друзей ее и десять пар розовых очков не спасут. Была бы хоть на грамм рассудительной, в ту же секунду завернула бы играть роль доброжелательного эльфа. Но нет же. Эта идиотка сжимает ладони в кулаки и демонстративно выпрямляет спину. Только взгляд, который она на меня направляет, выдает заваруху в ее мыслях.

– Они будут с нами?

– Ага, – лениво отзываюсь я. – Если боишься, бей по копытам, Вареник. Сейчас. Я за тобой гнаться не стану, – милостиво даю ей шанс слинять.

Так, чтобы все видели, конечно.

– Чего это мне бояться? – хорохорится эта курица, усиленно качая собственные амбиции. – Отлично проведем время!

И решительно прет к толпе.

Ну, вот что за дурочка?

Закладывая ладони в карманы джинсов, медленно иду следом. Смотрю на ее тощую задницу, и даже жалость какая-то внутри просыпается. Просыпается и засыпает. Если она такая тупая, я должен ее проучить. Раз и навсегда. Чтобы даже смотреть в мою сторону боялась. Сейлор Мун[1], бля.

– Привет, – здоровается чертова Любомирова, едва мы останавливаемся. Ее голос звучит пискляво и выдает волнение. Уверен, что не только я это слышу. Но, стоит отдать должное, она достаточно быстро выравнивает децибелы: – Кто еще не в курсе, я – сестра Кирилла. Меня зовут Варя. Буду рада провести время с друзьями брата!

– Любомирова, – приглушенно выдыхаю, чтобы тормознуть ее активность.

– Ай-й-й, – горланит, прикрывая ладонью рот, и смеется. – Все время забываю, что братца нервирует наше родство.

– Приглуши текст, юмористка. Я сам все, что надо, скажу.

– Я просто радуюсь, что ты меня пригласил!

– Молчи, сказал.

– Как пожелаешь!

– Молчи.

– Молчу!

– Сестра, блядь, – выговариваю и презрительно хмыкаю, когда она, наконец, затыкается. – Третье ребро от задницы.

Громче всех ржет Довлатова. У нее мало того, что само собой вавка в голове, так еще она эту мою инфузорию невзлюбила горше меня. Мою? Да какую мою? В том смысле, что проблема моя.

– А ребро слева или справа? – подает голос эта неуемная сестра. – Если что, уверена, те, что в заднице, способны мигрировать. А значит, когда-нибудь я могу оказаться у тебя под сердцем. Имей в виду!

– Ты прям такая смешная, я не могу, – смотрю на нее, не скрывая неприязни, а она все равно продолжает лыбиться.

– Именно поэтому я тебе уже нравлюсь.

– Входи, давай, – киваю на дверь. – Центурионы первые.

Она даже не спрашивает, где мы находимся. Задирает голову и чешет через крыльцо к входу в темное многоэтажное здание. Переглядываемся с Чарой и шагаем следом. Остальные после коротких комментариев и череды тихих смешков тянутся сзади.

– Значит, это квест, – быстро врубается Любомирова, пока мы проходим оформление и идем за администратором по коридору. – Какая тема?

– Прятки в диких джунглях.

– О, – неопределенно гудит она. Даже здесь очки свои не сняла. Но глаза ее они практически не скрывают. Читаю в них удивление. – Правда? Звучит скучновато.

– Скучновато? – охреневаю я.

– Я думала, будет какая-то химическая лаборатория с задачами на логику. Ну, или хотя бы война.

– Это будет война, – выдаю, придерживая ее за локоть, пока остальные входят в раздевалку. Эта личинка такая мелкая, приходится реально горбатиться, чтобы припечатать ее лоб своим. – Сражайся или умри, Центурион.

Она замирает. Клянусь, что слышу, как тарахтит ее перепуганное сердечко. Оно несется диким галопом. Только поэтому мое собственное синхронно ускоряет свою работу.

Смотрю в ее взбаламученные глаза через ее же розовые очки и впервые в жизни раздражаюсь от того, что подвернувшаяся дурочка слишком красивая. Трезв, но за свое восприятие не отвечаю по другим причинам. Так уж повелось, что Любомирова стимулирует внутри меня чересчур бурную выработку гормонов. Первым в голову ударяет адреналин. Его шум и огненная сила мне всегда нравились. Но сейчас, кажется, с трудом справляюсь.

Она меня возбуждает.

Ее взгляд. Запах. Комплектация. Чертов язык-помело.

Похоть нередко возникает на фоне агрессии. Секс, по сути, тоже акт агрессии. И я вдруг понимаю, что не против проникнуть в ее тело. Да нет, блядь, не просто не против… Я хочу этого.

– О, ты все-таки смотрел этот фильм? – то ли делает вид, то ли и правда не улавливает моего настроя Любомирова.

Дергается, чтобы отойти. Я же грубо подтаскиваю ее обратно. И, потеряв на эмоциях хладнокровие, утыкаюсь в ее щеку носом и нюхаю.

– Чем ты мажешься?

– Ничем, – растерянно шелестит, прекращая, наконец, лыбиться.

10

Я отказываюсь сдаваться!

© Варя Любомирова

Мы входим в декорированный под джунгли зал, и я на мгновение застываю в восхищении. Все выглядит очень правдоподобно. Кажется, будто и правда очутился где-то в лесах Амазонии. Восприятие усиливают различные звуки: пение птиц, мелодичное стрекотание насекомых, клокотание, рычание, уханье, визги и крики животных покрупнее, и даже шум водопада. Помня о пояснениях ведущего, бросаю взгляд на выданные одним из организаторов часы и настраиваюсь за три минуты, в которые будет гореть свет, внимательно осмотреть импровизированные тропические дебри и расположение тропинок.

– По-моему, нам нужно рассредоточиться, – с самым умным видом заявляет девушка Кирилла, подпирая скрещенными руками впечатляющего размера грудь.

Рассредоточиться… Интересно, она это слово специально перед квестом выучила?

– А по-моему, очевидно, что этого делать не стоит, – резонно возражаю я. – Мы должны держаться вместе.

– Это прятки! Каждый сам за себя!

– Это необычные прятки. Ты же слышала, что сказал ведущий? Если мы поймаем Охотника, одна из нас свободно выходит из тени. Мы можем поймать всех!

Красивое лицо Марины искажает гримаса презрения, которое я нередко вижу у Кирилла. Только взгляд братца в такие моменты пробирает до дрожи, а эта его пигалица выглядит просто смешно.

– Лично я, – с визгливым апломбом заявляет она, – с тобой вместе держаться не планирую. Девочки?

Оставшиеся девушки без заминки ее поддерживают.

– Я с тобой иду!

– Я тоже!

– И я!

– Не все вместе, идиотки! – возмущенно одергивает своих подпевал королева.

– Тогда мы с Олей пойдем туда, – быстро меняет план одна из девчонок.

– Туда пойдем мы с Викой, – тут же возражает Марина. Боже, как только Бойко ее терпит? Она же невыносимая! Впрочем, как и он. – Вы с Олей идите налево. А ты, мелочь, – тычет в меня пальцем, – иди прямо.

– Как скажешь, – соглашаюсь я, мечтая поскорее избавиться от необходимости видеть и слышать Довлатову.

Едва я это выговариваю, свет гаснет. Девушки, взвизгнув, как молоденькие дикие свиньи, стремглав бросаются по разным сторонам. Я шагаю прямо, как мне и было велено.

Темно, но не настолько, чтобы не разглядеть направление. Где-то между крупными насыщенно-зелеными листьями пробивается слабый свет. Я вполне вижу, куда ставить ноги. А если и сбиваюсь с тропинки, по громкому шороху искусственной травы сразу же понимаю это и возвращаюсь на мягкую, будто резиновую, импровизированную почву.

Напоминаю себе, что все это лишь игра. В действительности ничего страшного здесь произойти не может, какими бы крутыми ни казались эти декорации. Мне просто нужно найти укромное место и ждать. Наверное, это все-таки будет скучно.

Но несмотря на все внутренние убеждения, мое сердце капитально разгоняется. Не уверена, что мой лечащий врач одобрил бы такие нагрузки. Мама точно не должна узнать, а лучше вообще никому-никому не говорить.

Тропинка быстро заканчивается. Я вынуждаю себя сойти с нее и шагнуть в заросли. Забираюсь в чащу настолько глубоко, насколько получается, и прислоняюсь к толстому стволу дерева.

Морально настраиваюсь на долгое и нудное ожидание. Однако едва я успеваю взять под контроль сердцебиение, со стороны тропинки доносятся чьи-то одиночные шаги.

Нападать или подождать?

Почему-то не чувствую уверенности в своих силах. Наверное, я не рассчитывала, что кто-то из Охотников так быстро появится. Мне нужно настроиться.

Он меня не найдет.

С тропинки меня не видно.

Он вернется назад.

Пусть идет.

Но Охотник, судя по звукам, сходит с тропинки именно там, где это сделала я, и, о Боже мой, направляется непосредственно к тому дереву, за которым я прячусь.

Сжимаю губы и задерживаю дыхание.

Он меня не увидит.

Он не может меня видеть!

Боже…

Парень обходит обвитый лианами ствол, шагает на меня и замирает. Он шумно дышит. И он… Кажется, будто он способен видеть в темноте и смотрит прямо на меня. Я же упорно пытаюсь не дышать. Но с каждой секундой, пропорционально тому, как в моих легких заканчивается кислород, возможность на торможение этой функции тает.

Ощущение того, что мое сердце от натуги разорвется, вынуждает меня разомкнуть губы и громко втянуть воздух. Невидимый Охотник, будто только этого ждал, резко делает еще один шаг и прижимает меня к неестественно колючему стволу.

Лица его я увидеть не могу, но чувствую запах. Он напоминает мне парфюм или одеколон, которым пользуется мой сводный братец. По крайней мере, чем-то похожим пахло у него в машине. Хотя могу и ошибаться, конечно. К сожалению, в ароматах мужских духов я не сильна.

Если это Кирилл, почему он молчит?

11

А может, ты сам из себя делаешь идиота?

© Варя Любомирова

– Да ты точно ракета, Центурион, – с ухмылкой встречает меня Кирилл, едва я поднимаюсь на второй этаж.

Сил на препирательства с ним нет, поэтому я намереваюсь как можно скорее добраться до своей комнаты.

– Ага, одна нога здесь, другая там, – поддерживаю на ходу его юмор.

– Я буду между.

Это странное заявление не позволяет мне пройти мимо. Останавливаюсь, будто передо мной вдруг выросла стена.

– Что, прости?

– Говорю, что сто дел провернул, пока тебя не было, – невозмутимо поясняет братец. И с каким-то странным упреком бросает: – Чего так долго?

– Так надо было, – шиплю в ответ.

Он злится. Я – не меньше.

Пару секунд по привычке сражаемся взглядами.

«Оградить себя от стрессов и различных эмоциональных перегрузок…», – доброжелательный, но серьезный голос Романа Константиновича звучит в моей голове, будто заезженная аудиозапись.

Как мне тогда жить? Это вообще реально? Может ли восемнадцатилетняя девушка существовать без эмоций? Как? И главное, зачем?

Вздыхаю и вынуждаю себя идти дальше. Только невыносимый сводный братец за каким-то чертом следует за мной. Не успеваю перед ним дверь закрыть. Он ловит ее и, как ни в чем не бывало, вваливается в мою комнату.

Второй раз здесь и второй раз без приглашения, а ведет себя, будто имеет полное право. Что ж… Я тоже не собираюсь церемониться.

– Что сказали? – спрашивает Кир с очередной долей раздражения и абсолютно необоснованной грубостью, в то время как я взглядом его выпинаю вон.

– Ничего особенного, – отмахиваюсь, упирая ладони в бедра. – Врачи поумнее тебя будут, сразу поняли, что я симулировала обморок, чтобы ты забрал меня из того проклятого аквариума.

– Да ну? – сердито отзывается Кир. И шагает ближе. Что за дурацкая привычка толкаться в мою переносицу лбом? – Ты была в отключке три минуты. Я тебя едва откачал.

– И?

– И, блядь?

– Да. И?

– Не делай из меня идиота!

– А может, ты сам из себя делаешь идиота? – выкрикиваю, не в силах сдержаться. Хочется, чтобы он ушел и оставил меня, наконец, в покое. – Ты решил меня проучить. Целенаправленно справки наводил. Узнал о моей фобии, – даже сейчас вспоминаю, как находилась с этой рептилией в одном помещении, и содрогаюсь так, что мышцы сводит. – Повеселился?!

– Повеселился бы, не окажись ты такой хилой!

Боже… Мне снова хочется его ударить! Ненавижу, когда кто-то потешается над моим здоровьем!

– Я не собираюсь на это реагировать, – спокойно сообщаю ему и заодно себе, с трудом контролируя дыхание.

– Больно надо! – выпаливает, но из комнаты моей никак не убирается.

Тогда я, неожиданно для самой себя, решаюсь поднять тему, которая не дает мне покоя едва ли не сильнее потери сознания.

– Там… Во время квеста… Кто-то поцеловал меня…

Между нами будто взрывается воздух.

Я это чувствую… Но реакцию Кирилла трудно понять. Сначала выражение его лица не меняется. Замечаю лишь то, как расширяются зрачки – резко и сразу на максимум. Там и раскручивается буря каких-то эмоций. И лишь пару секунд спустя Кир жестко сжимает челюсти и выразительно тянет носом воздух.

– И ты решила, что это я? – голос звучит как никогда ровно, будто он перестарался скрыть какие-либо эмоции.

– В какой-то момент, да… – решаю идти до конца.

Кирилл молчит. Молчит слишком долго. Рассматривает меня, словно впервые видит – чересчур внимательно и придирчиво.

– Совсем больная? – приглушенно выдыхает, наконец. – Извращенка! А еще братом меня зовешь, – тем же низким, слабовыразительным тембром говорит.

Такого позора, как в эти мгновения, я, наверное, никогда в своей жизни не испытывала. Даже там, в чертовых джунглях, стыд не был таким сильным.

Понимаю, что сердце вновь принимается за усиленную работу, но тормознуть этот процесс не могу. Смирно стою, заливаясь жаром смущения. Кирилл же окидывает меня каким-то странным взглядом. Без своей обычной презрительной ухмылки. Вместо этого… Я вижу, как его скулы алеют. Он отводит взгляд и быстро выходит.

Лишь после этого я могу вдохнуть.

Нет, мне в этом доме точно долго не протянуть… Не хотела маме говорить об обмороке. Но Бойко сам рассказал, едва мы приехали домой. Естественно, мама тут же подняла панику и потащила меня в больницу.

– Зачем ты вообще пошла на этот квест?

– Потому что Кир меня позвал, а я хочу с ним подружиться.

– Мы должны рассказать ему о перенесенной тобой операции и о том, что тебе ни в коем случае нельзя нервничать.

– Мне можно нервничать! – горячо протестую. – Просто… – сама себя обрываю. Не могу маме рассказать о змее. Уверена, если бы не эта божья тварь, ничего бы подобного со мной не произошло. Но если мама узнает, что Кир намеренно пытался меня испугать, точно выложит ему все о моем клапане. Еще и снимки покажет! С нее станется. Или, не дай Бог, привлечет к беседе Рената Ильдаровича. Тот, конечно, насчет моей особенности в курсе, но зная методы, которыми он привык решать проблемы с братцем, меньше всего мне хочется становиться новой причиной жесткого воспитательного процесса. – Это был первый обморок за тринадцать месяцев! Не думаешь же ты, что я весь год совсем не нервничала. Просто сегодня эмоций было чересчур много, – выкладываю часть правды. Поцелуй, змея… Не знаю, что меня поразило сильнее. Нет, все-таки змея, конечно, ее-то я не пережила. – Больше я ни на какие квесты не пойду. Но и ты не должна ничего говорить Кириллу. Хватит того, что Ренат Ильдарович смотрит на меня, как на калеку. В академии никто не должен знать!