Становясь на дорогу времени, он сказал Арно:

– Жулдасом и ограничимся. Нас, пожалуй, уже достаточно много. Шестеро.

– Говорят, семёрка – счастливое число.

– Ну, тебя! Не накаркай! Я вообще-то собирался взять с собой двоих-троих… А потом… Седьмой может выскочить как чёрт из бутылки. Ладно, я пойду к себе домой. Надеюсь, что там будет лишь один Сарый и никого иного.

– Надейся, но я не уверен, что тебя так сразу оставили в покое.

– Буду надеяться, вопреки твоим прогнозам. До встречи!


Седьмой

Седьмой в команде появился. Неожиданный и нежданный.

Вернее, седьмая, неожиданная и нежданная…


Иван вышел в реальный мир в прихожей своей квартиры. Сделал он это намеренно: из опасения наткнуться на толпу жаждущих пойти с ним к перлям. И чтобы иметь возможность сразу же скрыться от них, вернувшись в поле ходьбы.

Вышел, постоял, прислушался.

Тихо…

Только на кухне слышались характерные звуки – Сарый пил чай.

Так оно и было. Заметив Ивана, Учитель поспешно поставил на стол уже поднесённую ко рту чашку. Глаза его виновато забегали.

Иван уже достаточно хорошо изучил его мимику, чтобы отметить: Сарый опять что-то сотворил или намудрил, а теперь не знает, как выкрутиться перед лицом ученика.

На вопросительный взгляд Ивана, Сарый вместо каких-либо объяснений приложил палец к губам, а другой рукой поманил Ивана к себе поближе.

Такого Учителя Иван видел впервые.

Он, опять молча, только движением головы задал вопрос: – «Что случилось?» В ответ Сарый указал на стенку, за которой находилась комната, а потом провёл ребром ладони по горлу.

Жесты, как в разведывательном рейде…

«Кто-то сильно достал Учителя», – понял Иван.

Уже не таясь, направился в комнату. Завидев его с дивана, демонстрируя гибкую фигуру, вскочил молодой человек. В мочке его уха сквозь длинные вьющиеся волосы сверкнул крупный бриллиант. Незнакомец изучающе оглядел Ивана, который занимался тем же самым. Молодой человек был тонок и строен, но не высок, чуть, быть может, выше Джордана.

Два вопроса слились в один:

– КЕРГИШЕТ?

– Ты кто?

В ответ Иван кивнул головой.

Она:

– Я временница. Шилема. Я…

– Временница! – воскликнул Иван, лишь сейчас понимая, что перед ним не молодой человек, а женщина.

– Да, временница, – потупилась она. – Шилема.

Считая её мужчиной, Иван не обратил внимания на лицо, но для женщины оно было некрасивым. Тяжеловатый подбородок, слегка впалые щёки всё-таки больше подходили к противоположному полу.

– Слушаю тебя, Шилема, – сказал Иван, стараясь придать голосу как можно больше холодности и отчуждённости, так как стал догадываться, зачем она сюда пожаловала.

То их, временниц, было не видно и не слышно, а тут вот сама пришла. Явно тоже узнала, что он собирает команду. И не ошибся в своём предположении.

Зато ошибался, как эта просьба будет выглядеть. Начнёт, поди, как все временницы, – думал он, – наступать на меня с требованием и обвинением, если я ей откажу.

– КЕРГИШЕТ, возьми меня, пожалуйста, с собой, – запинаясь на каждом слове, робко произнесла она.

Говорила она по-русски, но с южным акцентом.

Глаза её умоляли. Однако её показная робость не убедили Ивана.

– Учитель! – в сердцах крикнул он, заставив Шилему вздрогнуть и затаить дыхание.

– А что я? – заглянул в дверь Сарый.

Он явно уже стоял под ней и слушал, о чём говорится между Шилемой и Иваном. Сказал, но в комнату не вошёл, считая, наверное, своё присутствие в ней лишним, да и побаиваясь прямых упрёков Ивана.

– Мы же договорились!

– А что я? Это же Шилема! Дьявол, если можно так сказать, в юбке. Это она ходит в штанах. Ты, Ваня, даже не знаешь…

– И знать не хочу!

Иван стал злиться.

Вот пришла временница. Не напросись она сейчас идти с ним к перлям, он мог бы о чём-нибудь поговорить с нею. Разузнать, кто она и чем занимается во времени и, вообще, в жизни? Почему бы нет?

Мнение ходоков о временницах были противоречивыми, но большей частью с предубеждениями. Достаточно послушать суждение о них у Учителей. Поэтому беседа в непринуждённой обстановке, когда между ними были бы отношения лишь дружеские, а не такие, как с Ил-Лайдой, могла дать Ивану многое. Возможно, он мог бы понять, почему между ходоками и временницами возникли такие непростые, а порой антагонистические отношения.

В конце концов, он КЕРГИШЕТ или нет? Ведь ему надо будет объединять всех умеющих ходить во времени для какого-то, неясного ещё, правда, дела, в том числе и женщин.

Он злился, а взгляд Шилемы, неотрывный и просительный, словно прожигал его насквозь. Это было невыносимо.

Однако вскоре её глаза заблестели, между ними появилась упрямая складка. Голос окреп.

– Вот что, КЕРГИШЕТ. Запомни! – проговорила она твёрдо. – Если ты не возьмёшь меня сам, я пойду за тобой сама.

– Иди! Я не указчик, кому куда ходить.

– И пойду! Но если со мной что-то случиться, то все будут знать, по чьей вине это произошло.

Иван даже задохнулся от такой наглости.

– Да ты, оказывается, шантажистка! Тогда…

– Нет! – упрямо перебила она его, и тряхнула волосами. От её уха сверкнул зелёный, колкий для глаз лучик. – Я обычная временница. А ты – КЕРГИШЕТ! И ты должен относиться ко мне с почтением, как ко всякому иному из нашего сообщества людей, умеющих ходить во времени! Иначе, ты не тот, за кого себя выдаёшь, присваивая великое имя КЕРГИШЕТА!

Это был удар ниже пояса.

– Вот что, обыкновенная временница, – процедил Иван, давя в себе неприязнь к этой нахалке. – Во-первых. Я никому ничего не должен. Я КЕРГИШЕТ волей случая. Но это не должность, а способность. Во-вторых. О почтительном отношении. Я всегда готов. Наше вам с ручкой, – и он раскланялся перед нею. – Думаю, достаточно. Извините, обыкновенная временница, но мне надо кое-что сделать… Без вас-с.

– А ты, оказывается, шут гороховый, – притворно, и это было заметно, вдруг, как будто удивилась Шилема. – А я то думала, что ты хоть что-то соображаешь. А у тебя этого ни на столько, – она показала кончик ногтя на мизинце.

– Не будь ты временницей… женщиной… – начал с угрозой Иван, задетый обидой на сравнение его с шутом гороховым, у которого ума с полгорошины.

– Ой-ёй-ёй! – презрительно отозвалась Шилема на его предполагаемые действия, если бы она была не женщиной. – Какой грозный!

Из-за двери послышался сдавленный смех Сарыя. Он подействовал на Толкачёва, готового вспылить не на шутку, отрезвляюще.

«Они же меня разыгрывают», – подумалось ему, хотя и это болезненно задевало его самолюбие. Тем не менее, такая оценка происходящего повлияла на него успокаивающе.

Но от временницы надо было отделываться. Правда, не угрозой, а… Как?

– Всё, Шилема, – как можно твёрже проговорил он, отметая тем самым всё, что между ними было только что сказано. – Я занят! Поговорили, обменялись… мнениями, и – будет!

– Ну, уж нет! – притопнула она ногой.

– Ну, уж да!

Иван отвернулся от неё и пошёл в ванную бриться и принять душ, справедливо считая, что разговор с временницей о принятии её в набираемую им команду окончен раз и навсегда.

Шилема последовала за ним по пятам.

– Мне надо обмыться, – как можно спокойнее сказал Иван, обернувшись к ней.

– Мойся, – разрешила она. – Я посмотрю.

– Что ты посмотришь? – опешил от такого её заявления Иван. – Мне надо раздеться.

– Раздевайся! Я что, голых мужчин не видела? – без тени смущения или хотя бы запинки, сказала она.

Сарый, отступивший на кухню, хлюпнул носом – его там душил смех.

– У тебя что, здесь не в порядке? – Иван показал на голову.

Он опять начинал злиться на эту бестолковую Шилему, у которой возможно, и вправду, было не всё в порядке с мозгами.

– У меня как раз здесь всё в порядке. Вот потому-то я и посмотрю за тобой. Ты сбежишь, а мне потом придётся искать тебя по всему полю ходьбы.

– Ну, ты и…

У Ивана от бешенства перехватило горло. Он сжал кулаки, чтобы не сорваться. Мгновением позже он исчез.

Шилема дёрнулась было за ним на дорогу времени, но Иван использовал все свои способности, чтобы оставить между собой и временницей такой промежуток времени, где нагнать его у обычного ходока не было никакой возможности.

Он вламывался в прошлое и ругался самыми непотребными словами, когда-либо слышанными в жизни. Благо, никто их не слышал, кроме его самого.

Шилема же опять выскочила в реальный мир, расстроенная потерей Ивана в поле ходьбы и с возгласами удивления. Ей всегда казалось, что никто не может так быстро становиться и уходить на дорогу времени, как это делала она. По крайней мере, так было до сего момента.

– Что, с КЕРГИШИТОМ решила посоревноваться? – с нескрываемой насмешкой приветствовал её появление Сарый. – Ты, женщина, забыла, с кем имеешь дело. Он – КЕРГИШЕТ! Запомни это теперь навсегда! А ты… – он сделал пренебрежительный жест рукой. – И ты ему помешала сделать то, что ему надо было сделать. Да ещё пустила в ход свой ядовитый язычок. Я тебя предупреждал, что так оно и будет! Ваня, человек хороший, пока его не доведут такие, как ты. А ты… А! Что с тобой говорить?

– Отстань! – вяло отбилась Шилема. – Лучше скажи, где он может сейчас быть?

– Кто знает. У него в прошлом нет никого и ничего.

– Он что, здесь и живёт? – обвела она взглядом узкий коридорчик, ведущий в крохотную кухню.

– Здесь и живёт, – подтверди Сарый, и с чувством добавил: – А ты – решила его взять нахрапом. Вот и получила!

Иван остановился и повернул назад.

Чего это он так переживает? Ей хочется с ним пойти, он брать её не собирается, вот она и ведёт себя так развязно. То-то Сарый давился от смеха, мол, как она меня обзывала, а я мямлил что-то ей в ответ и злился…

Он проявился в своей комнате и слышал последние слова Сарыя, сказанные Шилеме. Молча предстал перед Шилемой, глаза у которой округлились, словно она увидела перед собой призрак. Так же молча подмигнул ей и вошёл в ванную. Закрыл за собой дверь на щеколду. И чтобы отогнать мрачные мысли и развеяться после разговора с Шилемой и бегства от неё, показав всем свою независимость и непринуждённость, он во весь голос запел:

– Мы шли под грохот барабанов, мы смерти смотрели в лицо…


Чисто выбритый, мытый и умиротворённый, он деловито поинтересовался о еде. За окном было темно, так что Сарый стал выставлять на стол немудрёный не то поздний ужин, не то ранний завтрак.

Шилема стояла тут же на кухне, притиснутая к мойке, с прижатыми к груди руками. Она с удивлением наблюдала за поведением мужчин, для которых эта маленькая кухонька была домом, где они жили и принимали пищу. Это так не вязалось со знакомыми ей ходоками, да и с ней самой. Ей был непонятен этот аскетизм, эта скромная, вернее, нищенская обстановка в жилище, да и само жалкое жилище, эта непритязательная еда.

Её удивлял и одновременно покорял КЕРГИШЕТ. Но она всеми силами пыталась избавиться от такого наваждения…

– Садись, Шилема, поедим, – пригласил Иван временницу.

Сарый сразу же начал бурчать, что-де, набегут всякие, всё съедят, а ему потом, несчастному, опять бегать по магазинам или тащить что-нибудь из прошлого. А ему это надо?

– Учитель, ты не мычи, а больше на стол мечи, – скаламбурил Иван и неожиданно для себя почувствовал лёгкость во всём: мыслях, движениях.

Шилема осторожно присела на уголок табуретки.

– Ешь, Шилема и рассказывай, – хлебосольно поведя рукой, сказал Иван. – Кто ты и что ты? Что умеешь? Чем занимаешься?

Временница приняла протянутый ей бутерброд. Сделала небольшой надкус, долго прожёвывала, проглотила.

– Меня зовут Шилемой. Шилемой Армакан… Я временница. Моей Учительницей была Манелла.

– Ага!.. Ты – перль?

Шилема вздрогнула, с опаской посмотрела прямо в глаза Ивану.

– Н-нет… Да, я перль в этом мире.

– Ага!.. Я так почему-то и думал. Твой кимер?

– Семь тысяч лет с небольшим, лет на двести, – гордо вздёрнула она свой увесистый подбородок.

Иван опять отметил для себя её некрасивость.

Её не красили ни улыбка, ни удивление, ни испуг, ни вдохновение. И даже эта гордость за свои способности ходить так глубоко в прошлое.

«Впрочем, с лица не воду пить», – напомнил себе Иван прекрасную поговорку, так подходящую именно к данному случаю.

– Неплохо, – сказал он, но так, чтобы у неё не возникло опять особого самомнения. Так говорят школьнику, хваля за успешно выученную таблицу умножения. – Сколько тебе лет?

Она опять хотела вскинуть голову, чтобы возмутиться бестактности мужчины, но ответила без эмоций:

– Наверное, лет пятьсот. Я предпочитаю года не считать.

Иван кивнул и машинально потёр пальцами щёку. Он никак не мог привыкнуть к таким возрастным цифрам ходоков.

На вид Шилеме было лет двадцать пять, ну, от силы – тридцать.

– Почему я тебя до сего дня не видел?

Вопрос КЕРГИШЕТА развеселил Сарыя.

– И хорошо, что не видел, – сказал он. – А то давно сбежал бы куда-нибудь подальше. Ей только палец протяни, без руки останешься…

– Ты бы, Задира, помолчал, когда мы серьёзно разговариваем, – строго оборвала его Шилема. Лицо её окаменело, она явно была раздражена репликой Сарыя. – Тебе здесь…

– Он мой Учитель, – поторопился напомнить Иван, чтобы пресечь назревающую пикировку.

Сарый с благодарностью склонил голову, глаза его смеялись.

– Так, где ты была, когда я встречался с другими? – напомнил Иван свой вопрос.

– Дома была. Кое-кому вправляла мозги, чтобы не считали себя выше того, кто они есть на самом деле.

– Вправила?

– Вправила! Лет десять будут помнить.

– Десять лет большой срок, – задумчиво сказал Иван. – За десять лет либо ишак сдохнет, либо правитель помрёт, – напомнил он реплику Ходжи Насреддина.

Шилема поняла её по-своему.

– Не знаю, как ишак, а правитель не помрёт. Ещё молод. И будет помнить, что есть кто-то, знающий все его дела и помыслы. Он придёт и, если дела и помыслы были неправедными, покарает!

Иван повёл осуждающе головой от её такого заявления. Высказано оно было с верой в свою непререкаемую правоту кого-то за что-то карать и миловать.

– Во-от оно что. Бога, значит, из себя представляешь. Так-так… Знаешь, как мне на вас, изображающих из себя всесильных и всевидящих богов, стало в последнее время везти. Что ни век, что ни ходок, то ни много, ни мало, – а Бог! Надоедать стало. Запомни, Шилема. Я ни в каких богов не верую, а воплощающихся в них – презираю!

Иван высказался и надолго замолчал, занятый едой. Шилема всё это время сидела палка-палкой, воткнутой в табуретку, – ровно и неподвижно.

– Ты меня осуждаешь? – наконец, спросила она, хотя Иван её деяние в качестве какого-то местного божка и карающей его силы высказался вполне определённо.

– Не осуждаю. Соболезную. Надо же на себя взвалить такой груз, чтобы за всем следить.

Он непонятно почему вспомнил профессора-зануду, эколога, любящего повторять некоторые определения неоднократно. В памяти Ивана осталось несколько его изречений. Он воспользовался одним из них и блеснул им перед Шилемой.

– Такое наблюдение и контроль за чем-либо называется мониторингом… Само по себе дело хлопотное. Разве за всем уследишь? Да плюс ещё воздаяние за содеянное…

Он заметил, что временница смотрит на него, как на человека, несущего с самым серьёзным видом явную абракадабру.

Иван усмехнулся. Ей пятьсот лет, а она не знает, что собой представляет мониторинг. Подумал так и замер. В грудь проник холодок от страшной догадки.

С ним ведь сейчас происходит точно такое же!

Став ходоком, он едва ли дважды брал в руки газету, не говоря уже о книгах. Недосуг. А реальный мир тем временем не стоит на месте. Миллиарды обычных людей, не озабоченных, подобно ему, реалиями прошлого, да и будущего тоже, живут, развиваются, изобретают и открывают что-то новое, впитывают достижения науки и техники. Появляются необычные теории и понятия. И всё это – мимо него…

Его знания, разум, мысли застыли тогда, когда он оторвался ото всего этого. И вскоре кто-нибудь ненароком ему скажет нечто уже обыденное у не ходоков, а он даже не поймёт, о чём, собственно, идёт речь.

– Учитель. Сколько независимого времени прошло после моего первого выхода в поле ходьбы? – неожиданно для себя и собеседников спросил он. – Я что-то стал сбиваться…

Последние слова он произнёс с лёгким конфузом. Одно, что действительно не мог определить этого промежутка времени, а второе, – уж очень удивились его вопросу и Сарый, и Шилема, совершенно несвязанному с предыдущей темой разговора.

– Если по вашему, современному календарю, – Сарый повернулся к красочному листу на стене. На нём, двусмысленно улыбалась полуголая девица и предлагала колготки со словами: – «Хочешь?» Внизу лепились едва заметные столбики помесячных дат, – то скоро уже будет восемь месяцев. А что?

– Да так, – рассеянно проговорил Иван. – Ладно… Скажи, Шилема, а зачем тебе это надо делать? Там, дома?

– Как зачем? Я – воительница!

– Воительница? – Иван поднял брови и переглянулся с Сарыем, пытаясь по его реакции определить отношение к высказыванию Шилемы.

Взгляд Учителя ничего не выражал, наверное, он давно знал о таком статусе временницы. Но Иван-то слышал впервые. Но позже оказалось, что и Сарый не очень был осведомлён о её занятии.

– Против кого же ты воюешь? – без тени сарказма, как можно было ожидать от него, спросил Иван.

– Не против, а за! – с непонятным вызовом звонко сказала Шилема. – За правду, за тех, кого обижают неразумные или позабывшие, кто они есть, правители!

– Понятно, – подумав, отозвался Иван. И продолжил, уже для Сарыя. – Ещё один Радич, но в юбке.

– В штанах. Я тебе уже говорил. Юбку она никогда не носила!

Заметная неприязнь сквозила в высказывании Сарыя. У него даже лицо перекосилось, так отрицательно он настроился против Шилемы. Было за что: обзывает его при Ване Занудой, за стол уселась есть. Могла бы и отказаться, когда Ваня её пригласил…

– А вы думаете отсидеться, когда в мире твориться беззаконие? – воскликнула она. – Зануда этот всегда… – Иван предостерегающе поднял руку. – Не буду! Но ты, КЕРГИШЕТ? Все знают, что с твоим приходом…

– Не все! – перебил её Иван.

Он не хотел выслушивать очередной бред о том, что он должен, обязан, что ему надо бы делать против его воли и желания.

– Не важно! – парировала Шилема. – Все или не все. Но ты, как КЕРГИШЕТ, должен…

– Запомни! Навсегда! Я никому ничего не должен! Я никому, кроме моих Учителей, не обязан!

– И это ты говоришь мне? Да я о тебе знаю всё! – веско сказала Шилема, понизив голос. – И как ты вытаскивал аппаратчиков из прошлого, и как ликвидировал мешок Сола, и как ходил в будущее, и как носил и носишь кое-кого на руках в Кап-Тартар, и как…

– Ты можешь помолчать? – устало спросил Иван.

Шилема стала его утомлять. Пора было решать, что с ней делать.

– К нам кого-то принесло, – недовольно вклинился в разговор Сарый и ревниво осмотрел стол; кормить ещё кого-то он не собирался.

Из комнаты доносился шум.

– Кто там? – крикнул Иван, довольный появлением кого бы то ни было. Вот и причина расстаться с навязчивой временницей.

– А-а. Вы здесь. А я уж думал, никого нет. – Арно вошёл на кухню. – Шилема?!. Здесь?!.

– Как видишь… – неохотно ответил Иван.

Ему почему-то стало неприятно оттого, что Арно знает Шилему, а вот он встретился с ней впервые.

– Уже напросилась?

– Ты знал?

На неприятный осадок накладывалось подозрение.

– Догадывался, но… И что? Уговорила?.. А если не уговорила, – Арно сделал паузу, – то я бы её взял.

Сарый закивал головой.

– С чего бы это? – непритворно удивился Иван, обводя взглядом высокую фигуру Арно с ног до головы. Подозрительность превратилась в уверенность. Иван неприязненно спросил: – Твоя работа?

Арно открыто улыбнулся и, не обращая внимания на вопросы КЕРГИШЕТА, высказанные холодным тоном.

– Не моя, – не переставая улыбаться, сказал он. – Но я с первого дня знал точно, что она тебя достанет. Это же Шилема! Она трёх мужчин стоит! Ты только посмотри на неё непредвзято.

– Насмотрелся уже, – недовольно огрызнулся Иван и нахмурился, отвёл глаза от Арно, чтобы не видеть его светящегося в довольной улыбке лица.

Ему показалось, что все разговоры с временницей, смех Сарыя по каждому поводу в этом разговоре, а теперь предложение Арно, сделанное почти со счастливой улыбкой – всё это походило на плохо отрежиссированный спектакль со случайными актёрами. На роль ответственного критика назначили его. И в этом качестве ему навязывали против его воли признать весь этот балаган за шедевр.

А спектакль продолжался, порой переходя в фарс.

– Нет, – возразил Арно. – Ты посмотри на неё пристальнее. Она же страшная, как осенняя коряга. Никому даже в голову не придёт, что она девица. Буквально. Но она страшна и в драках. А этого добра, если я тебя правильно понял, у нас будет достаточно. Она владеет мечом, кинжалом, огнестрельным оружием. А противостоять ей в рукопашной я бы никогда не стал… И потом, она – седьмая!

Всё это Арно выложил почти на одном дыхании, чтобы его не прервали. Ивану же казалось, что Шилема вот-вот вспылит и выскажется по поводу прямого оскорбления со стороны Арно об её внешнем облике, он же назвал её «страшной, как осенняя коряга». На её месте ни одна из женщин не простила бы такого выпада в свой адрес. Но ничего не происходило. Напротив, каждое утверждение Арно она сопровождала согласным кивком. И как только Арно замолчал, добавила:

– Я воительница! Ты, КЕРГИШЕТ, должен меня взять! У меня появилось время, чтобы посвятить его твоему благородному делу!

– Какому ещё делу? – слабо запротестовал Иван. – Да ещё благородному?.. Нет никакого дела! У меня…

– КЕРГИШЕТ без дела во времени и в параллельных мирах не ходит! – убеждённо сказала Шилема.

Она произнесла это с такой уверенностью и нажимом, будто вбила кол и зафиксировала точку отсчёта, от которой должно было следовать всё остальное, о чём здесь уже обсуждено и будет ещё сказано, и выжидательно посмотрела прямо в глаза Ивану.

Иван же рассеянно смотрел на неё и на ищущий взгляд не отвечал. У него произошло странное раздвоение сознания. Он сидел за столом на своей кухне, знакомой ему досконально, и, в то же самое время, видел какие-то незнакомые тени, в окружении которых он вот так же сидит, а рядом с ним расположилась Шилема в необычном одеянии и также смотрит ему требовательно в лицо, а он размышляет и колеблется. И как будто горит костёр… И ночь или сумерки…

– КЕРГИШЕТ, возьми, не пожалеешь! – вывела она его из раздвоенного состояния.

Иван тряхнул головой, прогоняя видение.

– Арно, я тебе верю, – негромко проговорил он. – Но она будет на твоём попечении. А ты, Шилема, от него ни на шаг. И потом… – Он выпрямил спину, продолжил уже другим, деловым голосом: – Запомни! Командую я! Все члены команды равны между собой, но подчиняются мне. Понятно!

– А ты, КЕРГИШЕТ, тиран, – высказалась и даже не моргнула Шилема. – Но я согласна.

– На то надеюсь. Тогда… Арно, ты ради неё пришёл?

– КЕРГИШЕТ, ты так ничего и не понял. Она сама по себе, я – сам по себе. Я принёс оружие. Давай посмотрим, отберём.


Сборы оказались долгими

Команда, за исключением Джордана, собралась через два дня независимого времени после появления в ней Шилемы.

Эти дни были заполнены не столько заботами о снаряжении и подготовке к выходу в перливый мир, сколько решением каждым из ходоков внезапно, как это часто бывает, возникшим или давно требующим того дел. Все понимали – что бы там не представлялось им в их предположениях, но направляются они в пасть неведомого для них события…

Иван не рискнул встретиться с Ил-Лайдой, ожидая, что она будет напрашиваться идти с ним к перлям, а ему не хотелось выслушивать от неё ни просьб, ни упрёков, и, естественно, решительно отказывать.

После долгих колебаний – за и против, отправился в становище Дигона.

Бывший кушер в”ыга, хотя и выслушал слегка расплывчатые аргументы Ивана о предстоящем походе в Лондон будущего в параллельной струе времени, но к желанию его и других ходоков вторгнуться в агонизирующий чужой ему и им мир отнёсся с сомнением. А, узнав имена тех, кто собрался с ним туда идти, одобрил только Шилему. И назвал целый перечень доводов в её пользу.

– Она тебе будет лучшим помощником, чем остальные, – заверил он после всего сказанного.

– Ты-то откуда её знаешь, – не без интереса осведомился Иван.

Его поражало отношение ходоков к Шилеме.

Оказывается, все её знали и, что было совершенно непонятно Ивану, уважали. Симон и тот, сухо, правда, но одобрил его выбор.

– Она правильная женщина, – ответил Дигон на вопрос Ивана. – Она умеет видеть то, что иногда скрыто от нас.

– Учту, – сказал Иван. – Такой человек в команде нужен.

Дигон не оставил без внимания Хиркуса.

– Ты ему воли не давай. Он всегда играет. Даже там, где этого делать не надо. Это не всегда хорошо. Может заиграться и даже возомнить о себе не нужное.

– Учту, – согласился Иван и с этим мнением Дигона.

А сам снова подумал, что артист «всех времён и народов» будет тем, кто окажется либо помехой команде, либо вообще лишним в ней.

О Джордане бывший кушер промолчал, хотя при перечне имён неприязненно поморщился, словно проглотил какую-то гадость.

На пиру в честь живого Бога Времени, устроенного Дигоном, Иван познакомился со своим именным жрецом. В его обязанности входило три раза в день производить воскурение какой-то пахучей смеси трав во имя Бога Времени, то есть КЕРГИШЕТА.

Жрец был молод, силён телом и красив лицом и осанкой. Но, увидев «Бога Времени» в плоти, впал в транс и стал пророчествовать на непонятном Ивану языке, который, оказывается, прекрасно знал Дигон. Он стал переводить, на взгляд Ивана, этот чистейшей воды бред. В основе его лежало некое словосочетание, словно заклинание: – «…и тогда Бог Времени придёт и скажет…» Происходить такое будет неоднократно: в защиту кого-то, в наказании каких-то страшилищ, в установлении для кого-то строгого порядка…

Иван только и смог, что приглаживал встающие на затылке волосы от изумления и пожимал плечами. А когда узнал о посвящении ему, как Богу Времени, Зинзы, вообще приуныл. Он ведь, честно говоря, отказавшись от свидания с Ил-Лайдой, ради неё посетил Дигона. Она же теперь посвящена Богу!

Но всё было не так, как ему померещилось. Оказалось, что её близость с ним не возбранялась. Напротив, приветствовалась. Для того в становище поставили отдельный шатёр со всеми удобствами, которые значились в данном времени, то есть далёкими от цивилизованных.

В этот шатёр он и был отправлен в сопровождении собственного жреца. Там его с нетерпением ожидала Зинза…

Надо было сходить в Кап-Тартар к Джордану и предупредить его о скором прибытии команды, вернее, назвать ему список тех, кто пойдёт с ними в перливый мир. Пусть всех знает загодя, и если кто-то ему не понравиться, пусть перекипит до того, как они придут в Фиман.

Иван, опережая события, поступил правильно. Так как ему от местного ходока пришлось выслушать несколько нелицеприятных замечаний о членах набранной им команды. Правда, Иван внимал рассуждениям Джордана рассеянно, так как был готов к такому приёму. Поэтому никакого внимания им не придавал, за исключением, быть может, речи о Шилеме.

– Бывает она тут. Зачем-то ходит на окраину, где время скачет туда-сюда. Туда иному войти легко, выйти – трудно. Она из вашего мира, а вот не боится… Да. Однажды я хотел… – не говорил, а мямлил Джордан, как если бы повторял чужие, а не свои мысли. – Ну, шастает она тут, а ко мне не подходит. Увидит меня и отвернётся. Я и хотел с ней познакомиться… Поговорить, узнать, что у нас делает…

– Не тяни! – прервал его, наконец, Иван. – Чем закончилось твоё хотение?

– Я и так… Я к ней, а она на меня как… посмотрит! Моего хотения и не стало… Дигон, когда я с ним ещё… Это когда мы с ним были… Не дружили, конечно, но и не враждовали. Так вот он мне до того сказал, чтобы я и не пытался её задирать… Она же, как змея на меня посмотрела. Чувствую, ноги слабнут, а во рту слюна горькая. Едва ушёл.

– Что означает – едва ушёл? – спросил Иван.

В сказанном местным ходоком ощущался привкус какой-то не то мистики, не то обыкновенной фантазии. Что-то сам Иван никакой слабости после взгляда Шилемы не почувствовал. Да и другие ходоки ничего такого, говоря о ней, не упоминали.

– Ноги у меня ослабли, вот и ушёл от неё едва, – пояснил Джордан и тут же поторопился высказаться до конца: – Но ты, КЕРГИШЕТ, не бойся. Это она так, чтобы я к ней не приставал. Дигон тогда же говорил, что она, вопреки другим временницам, наша и никого из ходоков не обижает и не обидит. Зарок, мол, о том дала.

– Будем надеяться, что так оно и будет.

Они тут же договорились об оснастке местного ходока.

Джордан согласился вооружиться.

Однако при этом долго вертел в руках холодное и огнестрельное оружие, принесённое Иваном. От огнестрельного – кольта – отказался сразу, объяснив свой отказ в резкой форме:

– Это не для людей, а для зверей!

Из остального – выбрал только нож-финку.

Зато новой одежде обрадовался. Как он объяснил, местные модели ему опротивели уже давно. (Он сказал, естественно, не «модели», а «дурацкие выдумки портных»).

Ходоки же идут сюда, но никогда даже не подумали о нём, чтобы как-то приодеть его приличнее. И вот лишь КЕРГИШЕТ вспомнил о нём, сиром. Спасибо КЕРГИШЕТУ! Самому-самому человечному ходоку из ходоков – КЕРГИШЕТУ… Тому, кто о нём порадел…

– Всё сказал? – неприязненно оборвал Толкачёв его славословие.

– Пока всё, – сказал Джордан и с хитрецой посмотрел на Ивана, мол, как я о тебе тут высказался?

– Ещё раз весь этот перечень или часть его о себе от тебя услышу, пеняй на себя! – как будто спокойно и даже миролюбиво сказал Иван.

Но Джордан почувствовал сдерживаемую угрозу в свой адрес. Опасливо посмотрел на собеседника и сказал:

– Да я так, к слову… Шуток не понимаешь?

– Шутки понимаю. Но шутка шутке – рознь. Понятно?

– Понятно, – буркнул местный ходок.


Однако не только личные интересы послужили ходокам отодвинуть сроки ухода в Кап-Тартар и через него в будущий Лондон. Случилось нечто едва не оттянувшее поход в перливый мир на долгое время, а, может быть, и навсегда.

Симон усталый, но явно чем-то довольный, появился в квартире Ивана к вечеру, накануне сбора команды.

Сам хозяин тоже вернулся домой часом независимого времени раньше и неторопливо собирал в дорогу рюкзак, размышляя над каждой вещью – брать или не брать.

Сарый в позе матери, провожающей родного единственного сына в опасное, потому ею не одобряемое, путешествие, сидел в кресле и молча наблюдал за действиями ученика, сопереживая каждому его сомнению в выборе необходимого в дороге. Кроме того, в нём боролись противоречивые чувства. Коль Ваня настроился посмотреть нечто необыденное, то кто его остановит? Да и надо ли удерживать?

И всё же Сарыя мучили нехорошие ожидания от всей этой его затеи. Ему хотелось выложить Ивану свои ощущения, предостеречь, а лучше всего – остановить его.

Появление Симона внесло оживление в затянувшуюся молчаливую тишину, висевшую в комнате.

Иван вскинул глаза на Симона. Тот ещё ничего не сказал, а Иван по его виду сразу понял, что у ходоков опять что-то произошло, и ему придётся поучаствовать в каком-то срочном мероприятии.

Симон кивнул головой в знак приветствия и сказал:

– Мы их нашли!

– Сколько? – живо спросил Сарый и привстал.

– Трое.

– Те же?

– Они. Мы их узнали. Выследил их Щенек.

– Вы о ком? – напомнил о себе Иван, он никак не мог вникнуть в диалог Учителей.

– Мы о тарсенах. Помнишь, мы с тобой…

– Помню. Из совершенно другого… как Вы тогда называли? Из другого пучка параллельных миров. И что?

– Пусть будет – пучка. Я хочу, чтобы ты с ними познакомился как можно ближе.

– Подраться, что ли?

– Я сказал – познакомиться, – нахмурился Симон и продолжил с укором: – Тебе лишь бы подраться.

– А что ему, молодому? – добавил Сарый. – Силу девать некуда… Вот и собрался в неведомые края силу свою…

– У вас научился! – тоже хмурясь, сказал Иван, недовольный высказыванием Сарыя о его сборах. Да и представление Учителей о его будто бы вечной готовности подраться тоже было не из приятных. Такое впечатление, что он и вправду спит и видит, с кем бы подраться. – Вы же сами выясняли с ними отношения на кулаках.

– Ваня! Ну, до чего же ты всё принимаешь буквально, – укорил его Симон. – Тогда сложилась именно такая ситуация. Вот и пришлось. Теперь они знают нас в лицо. А тебя нет. Но нам необходимо за ними последить, присмотреться… Вот это я и имел в виду.

Учители стояли, а Иван, раздвинув в стороны, не вошедшие в рюкзак пожитки, сел на диван.

– Вы думаете, это так просто? Что я им скажу? Здравствуйте? Не хотите ли со мной познакомиться? А они мне: – Зачем это? И уйдут в поле ходьбы. Мне за ними бежать и упрашивать?

– Никуда они пока что не уйдут. Они, оказывается, неплохо устроились в нашем мире. И совсем недалеко во времени. В Париже. В тысяча шестьсот шестьдесят четвёртом году. Мы их там нашли весной. Довольно искусно изображают купцов с Востока. Тюрбаны, халаты…

– На каком языке они говорят?

– Вот это, я думаю, не важно.

– Но всё-таки. На французском или … На Востоке языков много. Мне бы их послушать, чтобы изъясняться.

– Они сами ни какого-либо восточного, ни французского не знают. Впрочем, я тоже их не слышал, а Штенек не способен определить. У него лингвама нет.

Иван в задумчивости потёр щеку.

– Ладно, послушаю, разберусь.

– Не в том суть, разберёшься ты с языками или нет. Этого, возможно, и не надо будет. Им постоянно нужны носильщики.

Сарый захлюпал носом от смеха, напомнил фразу, когда-то давшую Ивану путёвку к самостоятельному выходу в поле ходьбы:

– Это, Ваня, может. Может быть, силы поубавятся, чтобы…

– На то и надеемся. Ты, я думаю, им понравишься сразу. В Европе того времени малый ледниковый период в самом разгаре. Люди мелковаты, по сравнению с твоими современниками. А язык… Изобрази из себя немого или выходца из не этих мест. Так будет, пожалуй, лучше. Во всяком случае, они не должны знать, что ты их понимаешь. К тому же нам нужен пока не переговорщик, а наблюдатель. Так что… Что, Ваня?

Иван изобразил на лице кислую мину, словно его обидели.

– Как что, Симон? Вы же знаете, что я собрался, и не один, в перливый Лондон. Завтра поутру мы здесь все соберёмся. Неужели кроме меня никто не сможет быть наблюдателем?

– Можно, конечно. Но ты сразу попадёшь к ним на глаза, как могущий перенести больше остальных. К сожалению, таковых у нас не густо. Ты же забираешь с собой и Арно, и дона Севильяка, а они могли бы тебя заменить.

– Это удар ниже пояса, – сказал Иван и вспомнил Шилему. – А он запрещён.

– Кем?.. – Иван не ответил на вопрос Симона, и тот продолжил: – Перестань, Ваня. День-два реального времени погоды не сделают. В Лондоне появишься часом позже, часом раньше. Невелика потеря. А тут… Тарсены пока там. Но, кто знает, что у них в головах. Носильщиками они пользуются уже несколько дней.

Иван вздохнул, с печальной улыбкой глянул на Учителей. Они ждали его решения.

– Когда Вы меня, Симон, вот так начинаете уговаривать, мне становиться неприятно это слышать. Лучше уж скажите напрямую, мол, надо. А то вокруг да около ходите… А! Не привык я к просьбам, высказанным таким образом. Куда я должен пойти?

– Вот и прекрасно! Идти тебе надо… – Симон назвал координаты точки зоха.


Раннее утро – предтеча знойного дня. Центр Парижа. Торговая площадь. Многоголосица: людей, занятых продажей и покупкой, ржания лошадей, мычания пригнанного на мясо скота, блеяния овец, кудахтанья кур…

Чуть в стороне от торговой площади у двухэтажного строения столпился с десяток человек, казалось, всех цветов кожи – от розово-белой до тёмно-ночной. Все они друг друга знали, за исключением одного. Он сегодня подоспел сюда раньше всех, принял позу скучающего повесы и ни с кем не общался. Выше любого из них на две головы, с мощным торсом, без признаков полуголодного существования, он, тем не менее, одеждой не отличался от остальных. Она была ветхой, он в ней спал и ел, о чём говорили помятости и обильные пятна на голубых когда-то панталонах и рубашке апаш. Лицо и руки в давней грязи, а запах немытого с рождения тела сливался с таким же амбре собравшихся.

Каждому становилось понятным, что сегодня этот увалень с полусонной физиономией в первую очередь обратит на себя внимание и получит работу, а тем, кого отберут дополнительно к нему, а он заменит троих, придётся с ним общаться. Оттого хотелось бы оказаться к нему поближе и тоже попасть в поле зрения работодателей, но лучше бы сделать так, чтобы он пошёл отсюда куда подальше и поискал бы работу там, а не здесь.

Ивану большого труда стоило изображать спокойствие и равнодушие, когда на тебя посматривают подозрительно и с нескрываемой неприязнью. Он понимал этих жалких оборванцев, живущих одним днём. Испитые лица, рваньё, не знавшее стирки, хриплые голоса – всё это так не походило на прекрасные фильмы о трёх мушкетёрах, которые жили как раз в этом настоящем времени, если, конечно, верить Дюма.

Щенек, ничем не примечательный ходок, на вид лет пятидесяти, вчера поздно вечером показал Ивану тарсенов. Три хилых мужичка, схожие между собой восточными халатами, кинжалами в ножнах за цветными поясами, осторожно перешагивая кучи грязи и лужи от выплеснутых на улицу помоев и воды, проследовали к двери, у которой сегодня с раннего утра собрались желающие получить от них работу.

Купцы с Востока в Париже хотя и не редкость, но эти трое, по словам Щенека, привлекли к себе внимание тем, что не торговали, а покупали, или точнее сказать, скупали. И не только то, что производилось в самой Франции и привозилось из Нового Света, но и восточные товары, особенно шёлк. Почему они решили делать покупки здесь, в столичном городе, славящемся дороговизной жизни, а не где-нибудь в портовом городе, где и товаров больше, и цены значительно ниже, оставалось загадкой.

Единственное, что смогли предположить ходоки, – это то, что у них где-то рядом была сквозная своеобразная точка зоха для проникновения из своего мира напрямую в наш.

Иван в принципе согласился с такой точкой зрения, но и ощущал всю зыбкость подобного объяснения, поскольку он уже походил в поле ходьбы рядом с этой дверью.

Второй загадкой оставалось вообще бессмысленная, как будто, скупка вещей. Зачем и в таком количестве?

Здесь тоже можно было думать всё, что заблагорассудится. Например, что они настоящие купцы, нашедшие способ получать экзотические для их мира товары там, куда другим торговцам, кроме них, путь заказан. Если это так, то пусть себе занимаются этим бизнесом. Зачем им мешать?

Однако пятеро ходоков во главе с Симоном и тарсены встретились и самым безобразным образом подрались. Ивану хотелось выяснить и понять, почему?

Щенек долго не отвечал по существу вопросов, задаваемых Иваном. Потом, когда увиливать уже не было никакой возможности, он оглянулся, словно кто-то за ним подглядывал, и негромко сказал:

– Мы ведь тоже ищем вход в их мир. Наверное, подошли слишком близко к нему, и встретились почти носами. В поле ходьбы. Вот и…

Иван даже присвистнул от неожиданного признания.

– И давно ищите?

– Давно-о… Но-о – Щенек затягивал гласные в конце слов, отчего выговаривал на одной ноте. – Я недавно-о у Симона-а, но-о он говорил, что-о давно-о.

– Тихушники несчастные, – пробормотал себе под нос Иван. – Ладно. Попробую походить за ними, последить.

– Походи, Ваня. Может быть, узнаешь, где они проходят к нам.

– Нам-то это зачем? Проходят и проходят. Ну и пусть себе. Не хотят с нами знаться, так это их дело.

Щенек засомневался, наверное, никогда не ставил перед собой такого вопроса.

– Мы ходоки во времени, – стал он говорить нараспев, – и они ходоки во времени. А потом, ты у нас появился. А, КЕРГИШЕТ, говорят…

– Всё! – оборвал его Иван, потому что не хотел выслушивать нового толкования того, что он должен, обязан и для чего, вообще, появился на свет…

И вот он стоит в окружении недружелюбной компании. Один лишь их вид вызывал у Ивана разноречивые подозрения. Не так уж они хилы, просты в обращении и солидарны между собой, как хотят показать друг другу, да и ему, новичку в их среде. Правда, всё могло быть и проще: люди ищут работу, чтобы существовать, а он и каждый из них явился претендовать на её получение, отбивая надежду у соперника.

Тарсены появились сразу втроём, будто триединое существо точно в таком же порядке, как и вчера. Равнодушно осмотрели людей, ожидающих от них работы. Тот тарсен, что был ближе к Ивану, пожалуй, не задумываясь, экономным движением ткнул полусогнутыми пальцами в грудь пятерым, в том числе и Толкачёву (в живот), и зашагал за своими товарищами без оглядки. Был уверен – избранные им носильщики, идут следом.

Иван перевёл дыхание. Ему казалось, что первая лицом к лицу встреча с тарсенами, в самый начальный её момент, будет необычной, значимой и для него и для псевдокупцов с Востока. Оттого внутренне готовился и находился в напряжении, пока они не появились. Но оказалось всё значительно проще. Тарсенам, похоже, было всё равно, кто к ним сегодня пришёл и ожидал под дверью в поисках чёрной работы – носить купленное ими: вчерашние или новички.

Четверо избранных, живо переговариваясь между собой, плотной группой поспешили за тарсенами. Замыкающим, отстав на шаг, оказался Толкачёв.

Им вдогонку зазвучали выкрики, по-видимому, нелестного содержания. Лексика была явно ненормативной и не имеющей отношения к французскому, поэтому лингвам Ивана пока что не мог быстро освоить её, чтобы понять эпитеты, посылаемые им вдогонку. А тот французский, который знал Иван, таких слов не имел или потерял их со временем. Чуть спустя, рядом с Иваном упал небольшой камень, явно брошенный в сердцах, а не для того, чтобы в него попасть.

Первым желанием было обернуться и запомнить не сдержавшего эмоций. Но поборол себя, и даже не отреагировал ни жестом, ни телодвижением, будто и не заметил этого.

Завтра они, может быть, уже будут более лояльны к нему, как никак, а появиться он перед ними уже не в первый раз и они будут знать, что выбор опять падёт на него.

Торговая площадь бурлила людьми и собаками, шныряли кошки, порхали пернатые, ржали лошади, орали ослы и мычали жвачные. Грязь неимоверная везде, особенно под ногами; запах гниющих плодов и овощей, мочи и немытых тел уплотнили воздух, пронизанный лучами восходящего солнца до осязаемости.

Иван сполна вкусил прелести такой силы, что едва не задохнулся. К горлу подступила тошнота. Правда, уже через несколько минут и запах, и неимоверный галдёж, давящий на уши, притупились, дав возможность на всё взглянуть внимательнее. Впрочем, времени на то, чтобы оглядеться, посмотреть, кто торгует и покупает, чем торгуют и как, было немного.

Его первого, к вящей радости сотоварищей по делу, стали нагружать покупками.

Тарсены практически не торговались и платили без сожаления в основном, как заметил Иван, серебряными монетами. Здесь их уже знали. Знали их особенность – заплатить, не торгуясь, однако встречали недовольным ворчанием: что это за торг, если клиент молча подошёл, указал рукой на товар, выслушал цену и тут же выложил деньги?

Тарсены едва ли произнесли несколько слов за всё время. Они не говорили между собой, ни с торговцами, ни с нанятыми людьми. Жесты их были понятны, а плата зрима и щедра. Ворчали торговцы, однако провожали благодарными взглядами и, наверное, прикидывали в уме, насколько они обогатились, продав свой товар по явно завышенной цене.

А походя покупалось всё: обувь, головные уборы, поделки ремесленников, ножи, женские украшения…

Вскоре на плечи Ивана лёг увесистый тюк. Он таскал его не меньше трёх часов, если не больше, в течение всего того времени, пока тарсены обходили площадь и снабжали ношей других носильщиков.

Наконец, жестами, понятными и не требующими особой смекалки, чтобы их понять, купцы направились прочь от торга, и повели за собой цепочку навьюченных без меры людей по лабиринту узких улиц Парижа…

Это сейчас Париж, решительно реконструируемый в течение девятнадцатого и двадцатого столетий, имеет широкие проспекты, прямые улицы, просторные площади. Но Иван тащился с тяжёлой ношей тогда, когда здесь был ещё век семнадцатый, конец Средневековья…

Давно Толкачёв не носил на себе такого груза, чтобы не снимать его с плеч полдня. Обильный пот катился по его лицу. Рядом под тяжестью кряхтели его новые товарищи по работе. Ничто так не сближает людей, как совместный труд, к тому же не на себя, а на кого-то. А когда Иван удержал одного из них от падения на скользкой дороге, то ото всех получил в ответ благодарные взгляды.

Казалось, шли вечность, прежде чем их путь закончился у невзрачной двери, охраняемой, тем не менее, двумя ражими стражниками. Кроме того, на двери висел громадный замок.

В чреве большого гулкого строения было пусто и чисто. По указанию тарсенов приобретённые вещи сложили компактной кучей посередине помещения. После чего каждый носильщик получил по монете. Счастливые лица парижан и их восторженная перекличка, убедили Ивана, что тарсены проявили неимоверную щедрость. Сам он оценить полученную плату был не в силах. Давали бы рублями…

Впрочем, цены в его настоящем так быстро менялись, что Сарый каждый раз рассказывал это как о несчастье, так что и в рублях Иван тоже не мог бы оценить плату за проделанную работу.

Но не плата, а сам склад интересовали в это время Ивана. А в нём ничего, кроме старой кладки стен из скверно обработанного камня, он не рассмотрел. Ровная гладь пола, в центре кучей сложенные покупки, принесённые им и другими носильщиками. И – всё.

Правда, была одна деталь, на которою Иван обратил внимание случайно, когда надо было уже уходить. К тому времени его глаза хорошо адаптировались к сумраку, царящему в помещении. Вещи, оказывается, были сложены в круге, покрытом тонким слоем песка или чем-то другим, похожим на него.

Иван нагнулся и потрогал его рукой, вызвав внезапный гнев одного из тарсенов. Он закричал и замахал руками на Ивана. Уже, благодаря лингваму, можно было разобрать, что этого делать нельзя ни в коем случае и пора носильщику убираться вон отсюда.

Прикинувшись провинившимся и прикладывая к сердцу руки, Иван отошёл от круга. При этом он мучительно пытался выловить хотя бы одно знакомое слово из их сочетания, несколько раз повторённого тарсеном вслед за фразами, до того примерно расшифрованными лингвамом.

Брань выходца из другого мира неожиданно выявила его некоторое отличие от людей, замеченное Иваном: несуразно длинная шея, совершенно круглые глаза и прижатые к голове уши, как будто треугольные зубы, делавшие его похожим на какого-то героя мультфильма.

Наконец этот тарсен умолк, с ненавистью посмотрел на Ивана и отвернулся. Другой из них, тот, что сегодня утром выбирал их для работы, тоже сказал, но теперь обращаясь уже ко всем носильщикам. Говорил он на французском, бытовавшим в семнадцатом веке, так что Иван понял его не без труда:

– Завтра… не приходить… Всё.

Мало того, он сделал жест, нарисовав в воздухе указательным пальцем круг. Это тоже был знак, понятный для всех – закругляемся.

Носильщики также знаками выразили сожаление. Тарсены платили хорошо.

У Щенека, в его небольшой каморке, Ивана поджидал Симон. Иван рассказал ему о дневных событиях и подвёл итог:

– Думаю, не сегодня, так завтра их здесь не будет. Уйдут к себе.

– Я такого же мнения, – задумчиво качнул головой Симон.

– Этот круг… Не может ли там быть окно между мирами, – неуверенно предположил Щенек.

– Хотелось бы так думать! – подхватил Иван идею ходока. – Это упростило бы нам задачу.

– Что ты этим хотел сказать? – вскинул на него глаза Симон.

– Ну-у, – Иван ругнул себя за сказанное, так как задуманное им было под силу только ему самому, а так не хотелось этим заниматься. – Пойду, посмотрю. Они вначале должны перебросить в свой мир то, что сегодня накупили. Они, по всему, так и поступают ежедневно в конце закупок. Ведь там у них не было ничего, кроме того, что мы сегодня принесли.

– Так, так, – поощрил Симон. – Но как?

Иван хитро улыбнулся.

– Вот давайте и подумаем сообща, как, – съехидничал Иван, продолжая щериться в улыбке.

– Ты, Ваня, становишься несносным… Ладно. Тебе следует посмотреть, есть ли в окрестностях твоего поля ходьбы для тебя закрытия. И ещё. Ты не обратил внимания на возможность в этом помещении, которое они используют под свой склад, где-нибудь укрыться в реальном времени?

– Наверное, – неопределённо проговорил Иван, запоздало коря себя за то, что не подумал о такой простой вещи, когда был внутри склада тарсенов. Размышляя, он сказал: – Оно довольно большое. Без окон. Стены как будто имеют ниши… Надо смотреть.

– Так, Ваня, – одобрил Симон. – Мы поставим рядом в поле ходьбы кордон из ходоков.

– Мне надо будет пойти за ними? – спросил Иван и опять подумал: – «Ну, куда я лезу?»

Однако им уже владел азарт, заставляя сердце биться чаще и разогревая кровь.

Что ни говори, а тарсены из чужого мира.

Совершенно из чужого!

Если перли – те же люди, проживающие лишь в разных параллельных струях времени, разошедшихся всего веками раньше, то тарсены, по-видимому, откололись слишком давно. Так давно, что эволюция привела уже к отличию их облика от людей Иванова мира. У них, наверное, свои нормы жизни, цели и ценности. По иному построены сообщества разумных; быть может, даже нет стран и городов…

Так интересно на всё это посмотреть. Перливый Лондон стал тускнеть в глазах Ивана.

И другое его подвигало к тому, чтобы ринуться за тарсенами. Правда, он не хотел того признавать, но это возвращалось неоднократно в его помыслы, пока он разговаривал с Симоном и Щенеком. Тарсены – не потомки ли это людей Прибоя? Ветвь тех, освобождённых им самим из тисков Пояса Дурных Веков? За два миллиона лет они могли измениться значительно.

Но тогда получалось, что они далёкие правнуки современных людей, а современные – не от человекообразных приматов, а от них, тарсенов…

Круг замкнулся?!

Если так, то – вот это да!..

И всё это благодаря гению Пекты Великого, создающего сейчас, если рассуждать с точки зрения ходоков, временной канал для спасения соотечественников от исчезновения, загнав их по этому каналу за непреодолимый ни людям, ни природой, покусившейся на их жизнь, Пояс Закрытых Веков.

Но ведь тогда появлялась невероятная возможность пройти по этому кругу!

От начала до конца, которое будет началом!

И здесь сразу возникает вопрос: с чего, вернее, откуда начать? С перливого мира Лондона или от тарсенов? Войти в прошлое из своего или чужого мира?

Всё это промелькнуло в мыслях у Ивана за короткие мгновения, но они заставили его пережить милые его сердцу картины взбудораженного воображения совершить сверхъестественное турне во времени.

Он оцепенел, его остановившийся взгляд был направлен в сторону от Симона. Однако, занятый размышлениями, Учитель не заметил состояния ученика и разрушил нагромождение, возникающих с калейдоскопической частотой в голове Ивана, сцен и видений немыслимого путешествия, отрицая всё только что пережитое Иваном. Он сказал:

– Нет! За ними ходить не надо. Достаточно будет знать координаты этой… лазейки между нами и ими. – Он поскучнел. – По мне, лучше бы её не было. Вообще, я имею в виду. Мы же иногда думаем о них не совсем хорошо. Раз чужие, значит пришли к нам со злым умыслом. Некоторые ходоки так и считают, что именно они, а не перли-самоубийцы виноваты во всех пакостях, чинимых как на дороге времени, так и в реальном мире. Кроме того, многие уверены, что тарсены первыми нападают на ходоков… Да, и что, например, могу думать я, если они на меня напали, считая, что я иду в поле ходьбы один? И будь оно так, не знаю, чем бы для меня та встреча с ними закончилась.

– Но тогда зачем надо за ними следить? Высматривать, куда они уйдут? Ничего не понимаю! – сказал Иван.

Сегодня Симон был похож на того, который говорил ему о перлях в стенах института в будущем. Он тогда вот также почти жаловался, что всё не так и надо чего-то бояться.

– Чтобы знать, – сказал Щенек, так как Симон не торопился отвечать Ивану.

– Зачем? Покупают они, продают. Ну и пусть! Встретились, подрались, разошлись. У них свои заботы и дороги во времени, у нас тоже свои. Что нам делить? Увидели и забыли о них! Не так уж часто наши дороги пересекаются, чтобы портить друг другу жизнь.

– Всё так, Ваня, если бы ты был прав, – наконец, сказал Симон. – Мы следим и ищем не ради противостояния с тарсенами. Здесь у нас нечто иное. Бóльшая часть поверхности планеты доступна ходокам повсеместно, где мы с высокой точностью можем выходить в намеченную точку зоха. В этой части поле ходьбы, за исключением двух-трёх временных периодов, открыто и практически безопасно. Но небольшой пятачок, в который входит Франция и часть Испании, всегда для нас был головной болью.

– Из-за тарсенов?

– Возможно, но не только. Есть в этом регионе нечто странное. Для нас, ходоков. Какая-то аномальная зона. Некоторые её называют призрачной. Существует она издавна. Здесь порой появляются закрытия, которых до того не было, хотя в реальном мире никаких особых проявлений не наблюдается. Ни наводнений, ни землетрясений, ни катастрофических ветров. Тишь и благодать, а в поле ходьбы – сигнал, что выходить из него либо нельзя, либо вообще нет возможности его покинуть и проявиться в реальном мире. Но это ещё терпимо. Но вот некоторые ходоки не могут здесь подолгу, иногда до года, становиться на дорогу времени. Представляешь?

– Броневиц? – спросил Щенек.

– Не только он. Скольких мы не знаем. Ты вспомни Мгаму. Принесло его сюда, а уйти не мог почти полтора года.

– Да. Сидел на этом острове… Как его сейчас называют?

– Там давно уже не остров.

– Но он-то сидел на острове.

Симон не стал развивать новую тему, вернулся к прежней.

– Таким ходокам приходиться уходить в те места, где они могут это сделать. А это не так-то просто сделать. В твоём настоящем можно сесть на поезд или лететь самолётом. Несколько часов и ты покинешь этот пятачок. А что делать ходокам прошлого? Дороги реального мира опасны и малопроходимые. Надо перемещаться на сотни километров через леса, болота… И, потом, куда?.. На пути у них другие страны, племена, народы… Впрочем, покончим с этим! Ты, Станислав, – обратился он к Щенеку, – собери наших сюда через полчаса. А ты, Ваня…

– Мне, пожалуй, пора. Пойду и вернусь часа на три. К этому времени они, наверное, уйдут, так что я где-нибудь там найду для себя укрытие и посмотрю, что произойдёт позже.

– Так, – одобрил решение Ивана Симон. – Только не зарывайся.

– Как получится.


Получилось не очень гладко, как это хотелось или мыслилось.

Проявляясь, Иван ожидал окунуться во мрак закрытого на ночь помещения, но здесь царил призрачный свет, исходящий от круга. Тёмная куча тюков, принесённая сюда днём, резко выделялась на его фоне.

Свет – не сумрак, – обрадовался Иван, – только подспорье.

У Щенека ни электрического фонаря, ни спичек не оказалось, а идти за ними в своё время Иван поленился, вот и был рад освещению.

Конечно, создаваемая песком круга светотень, искажала видимость. Тем не менее, Иван вскоре нашёл, как ему показалось, надёжное, хотя не совсем уютное, местечко в виде глубокого западка в стене почти под самым потолком. Лежать в нём, согнувшись в три погибели, было неудобно. Здесь скопилась влага, оставшаяся, может быть, ещё с зимы или после дождя из-за протечки кровли. Но ничего другого подходящего Иван больше не нашёл. Вот и залёг он, поджав ноги, как в засаде, памятной с войны.

Он стал уже в душе чертыхаться, так как время шло, а вокруг ничего не происходило. Ноги затекли, промокшая одежда не грела. Он ворочался, устраиваясь в тесной нише так и эдак, но любая поза уже не давала облегчения.

И только он решился спрыгнуть вниз, размять ноги и согреться движением, как вспыхнул яркий свет. Казалось, его излучала каждая частица воздуха. Высветились все потаённые углы склада, в том числе и укромное, как думалось, убежище Ивана. Он был сейчас весь на виду. И как он ни вжимался и ни сжимался, его можно было видеть с любой точки помещения. Тем более, от круга.

А на нём и вокруг него разворачивалось действо, ради чего здесь Иван и появился.

Вокруг кучи вещей плясали какие-то существа.

Приглядевшись, он даже не поверил увиденному. Именно так описывают и изображают чертей в русских лубках и на картинах художников. Чёрные цветом, тощие, с головами-шарами и… рожками на них. Росточком от силы в метр и коленки…

Коленки-то – назад!!

Копытц только не видно, вместо них ступни как в широких шлёпанцах.

Они водили хоровод в своеобразной ритмике: несколько скачков боком влево, потом задом вправо. Опять бочком влево… Задком вправо… При этом их по кошачьи гибкие тела извивались и принимали уморительные позы. Мало того, в такт движениям они пели, вернее, воспроизводили звуки, не лишённые мелодичности.

Зачарованный необычным зрелищем, Иван отключился, не замечая времени и неудобной позы.

– Тум-тум, тумтум!.. Тум-тум, тумтум!.. – стучало в его голове в такт водящим хоровод.

Но пляска продолжалась не долго. Свет неожиданно мигнул и исчез на секунду, зажёгся вновь и стал медленно гаснуть. Но ни вещей, ни пляшущих вокруг них созданий не стало, будто недавнюю оживлённую картинку выключили вместе со светом.

Раздумывая, кинуться ли за ними вдогонку или присоединиться к ходокам, окружившим этот пятачок поверхности земли, во главе с Симоном, Иван стал выбираться из своего укрытия. Оказалось, что залезть в него было намного легче, чем выбраться. Длинные затёкшие ноги цеплялись за несуществующие выступы, ломило всё тело из-за принятия неестественных поз каждого его члена и каждого сустава. Песок круга тускло светился и едва рассеивал темноту.

Наконец, ноги коснулись пола, Иван с удовольствием прогнулся, потянулся до хруста в костях и повёл плечами, выгоняя из себя мозглость и оцепенение.

Бездумно постоял у призрачного круга, машинально отмечая в нём едва заметные светотени, заткавшие его пространство. Глубоко вздохнул и решил всё-таки податься к Симону. Рассказать, как тут всё было. Подумал так и, усмехнувшись, вспомнил:

– «Испугался чертёнок, и к деду, рассказать про Балдову победу…»

Но вновь вспыхнувший яркий свет ослепил его.

Иван непроизвольно прищурил глаза, а когда смог видеть, то вздрогнул от страха и омерзения, так как оказался в тесном окружении тварей, напавших на него по дороге из оазиса трёхглазых. Он тогда избавился от них, несколько раз перескочив из мира в мир, обгоняя их на переходе. Но если те ничего, кроме своих когтей и клыков не имели, то эти были вооружены кинжалами и палками. Да и глаза их, диковатые и тусклые, всё-таки были более осмысленными.

Сказать, что такое окружение застало Ивана врасплох, – ничего не сказать. Ничего подобного он не ожидал. Но и для этих тварей, по всей видимости, он стал такой же внезапной непредвиденностью. У некоторых из них отвалилась челюсть от страха или неожиданности, а иные попятились, отгораживаясь от него телами сотоварищей.

Готовый уйти на дорогу времени, чтобы совершить однажды уже испробованный манёвр, Иван медлил. Эти существа не походили на тарсенов. Впрочем, как и предыдущие, недавно совершающие танец вокруг вещей. Такое разнообразие способных ходить во времени людей и других, и то, что разумных созданий, столпившихся в одной точке зоха, и, по всей видимости, не спонтанно, а, напротив, целенаправленно, могло заинтриговать любого, тем более Ивана…


Это как ходить по просёлочной дороге в ясные погожие дни середины лета. Сухо, земля тёплая, босиком пройтись по ней – наслаждение. Кругом зеленеет трава, листва на деревьях едва колышется ветром, отчего слух улавливает лёгкий ласкающий шумок. Дорога прямая, светлая, зовущая вдаль. И главное, по ней не страшно пройтись и одному. Людей нет, зверьё, если оно и есть, где-то прячется в зарослях…

Именно так Иван вначале ходил по дороге времени.

Затем, оказалось, что не так всё хорошо на этом просёлке по мере течения времени. Вот и осень, дожди, сумрак, похолодало. Земля превратилась в грязь, листву сорвал завывающий ветер, даль скукожилась, а под ногами появились следы «неведомых зверей», а на самой дороге тесновато от других идущих неведомо куда путников. Да кто-то рядом, за оголённым придорожным кустарником бормочет или чавкает, жадно пожирая кого-то. Идёшь и оглядываешься.

Жутковато…

Но коль скоро есть возможность обезопасить себя каким-либо образом – незаметно скрыться или убежать, то становиться любопытно, кому это ещё не сидится в такую непогоду, что заставило его мокнуть под дождём? Не совпадают ли у них интересы?..

Такое уникальное явление, как ходьба во времени, на глазах Ивана расширяло свои границы, увлекала, требовала осмысления…


Время шло, истекая секундами, а в возникшей немой сцене встречи Ивана с тварями ничего как будто не менялось.


От Ивана

У меня от них челюсти свело, но они меня тоже испугались.

Точно!

Жмутся друг к другу, и нападать на меня, смотрю, не торопятся. Побаиваются или чего-то ждут? Но мне от того не слишком хорошо. Прижат я к кругу, а ступать в него я не рискую, вдруг, провалюсь или перемещусь куда-то, куда исчезли в одночасье покупки тарсенов.

Всё-таки, пошёл по шерсть, а придётся возвращаться стриженным…

Это я так о себе не очень-то весело подумал. На мне стоптанные башмаки, штаны из грубой ткани и безрукавка – грудь нараспашку. Всё влажное, тяжёлое, неудобное… И больше ничего. В руках тоже пустота. Их же передо мной с десяток, и вооружённых. Чем попало: палками с заострёнными концами, дубинками и даже, вон, топорами на длинной рукояти, ножами…

Но почему? Кто их вооружил таким образом и зачем? Против меня, памятуя первую встречу с ними? Если, конечно, это были те же, что напали на меня на дороге из оазиса трёхглазых, в чём я сомневался. Тогда против кого? Предыдущих тварей? Что же тогда происходит на дороге времени? Одни охотятся за другими? Мы за ними подглядываем, а кто-то, кто знает, может быть, всем этим дирижирует.

Во! сюжетец!

А тут ещё и свет стал снова гаснуть, как в кинотеатре – медленно, словно в задумчивости.

Я стал их видеть хуже, зато они слегка ожили. По меньшей мере, произошло какое-то среди них движение: одни подались в сторону, кто-то выдвинулся вперёд. Сдвинулись не на много. На шажок или на полшага. Впрочем, всё это мне могло показаться, потому что на отрезке пространства, разделяющего нас, в воздухе происходило быстрое мелькание тёмных и светлых пятен.

Загрузка...