Ходячие мертвецы: падение Губернатора

Шери Стирн, моему постоянному читателю и второй матери, и Диего, специалисту в механизме смерти и разрушений.

Джей Бонансинга

Выражаю особую благодарность Роберту Киркману, который не раз творил магию; Энди Коэну, направляющему меня в моей карьере; Брендану Денину, моему редактору и лучшему корешу; Кристине Макдональд — самому лучшему редактору; и Дэвиду Альперту, который связывает все это воедино. Также огромная благодарность Кемперу Доновану, Николь Сохль, Стефани Харгэдон, Дениз Дормен, Тому Ливенсу, Джеффу Сигелю, и моим мальчикам, Джоуи и Биллу Бонансинге. И последняя, но не менее важная: моя бессмертная любовь и благодарность женщине, изменившей мою жизнь и сделавшей меня лучшим писателем и человеком, Джилл Нортон Брэзел.

Джей Бонансинга

Ч а с т ь 1.

СОБРАНИЕ.

Когда в последний страшный час

Их жуткий мир проглотит нас,

Утробный гул их небо вознесёт,

Всё мёртвое воскреснет, живое всё умрёт,

И та мелодия отравит небосвод.

Джон Драйден

Глава 1.

Корчась на земле от боли, Брюс Аллан Купер с трудом ловит воздух, жмурится и старается восстановить дыхание. Он слышит дикое рычание полудюжины кусачих, надвигающихся на него с целью съесть. Голос в его голове кричит: «Двигайся, грёбаный ты идиот! Слабак! Что ты творишь?!»

По шероховатой земле, едва избегая хватающих серых пальцев и щелкающих челюстей женщины с половиной лица, катится крупный бритоголовый афроамериканец с телосложением форварда NBA и седой эспаньолкой.

Он преодолевает около пяти-шести футов прежде чем боль кинжалом пронзает его бок, отдаваясь огнём в рёбрах и парализуя. Он падает на спину, продолжая сжимать ржавый пожарный топор. На кирочном конце топора запёкшаяся кровь и волосы, а также чёрная липкая желчь, которую выжившие называют пометом ходячих.

На мгновение он оглушен, в ушах звенит, глаз уже начинает закрываться из-за припухлости переломанного носа. Одетый в изодранное армейское пальто и сапоги, покрытые выше колен затвердевшей грязью — одежду неофициального ополчения Вудбери — Брюс смотрит на нависающее над ним небо Джорджии. Низкие грязно-серые облака, ненастные и неприветливые для апреля, будто насмехаются над ним: Ты здесь никто и ничто, букашечка, личинка на теле умирающей земли, паразит, кормящий на убой отходы и руины исчезающего человеческого рода.

Внезапно панораму неба затмевают три незнакомых лица. Они, словно тёмные планеты, медленно заволакивают небеса. Они глуповато рычат, как пьяные, каждая пара молочно-белесых глаз придурковато распахнута. Один из них, тучный мужчина в грязной больничной одежде, капает чёрной слизью прямо на щеку Брюса.

— ТВОЮ МАТЬ!

Брюс выходит из своего оцепенения, находя неожиданный запас сил и бросается вперед. Конец топора взмывает по дуге вверх и пронзает толстого кусачего в мягкую ткань под челюстью. Нижняя часть лица существа отделяется и хрящеватый сустав мёртвой плоти взлетает на двадцать футов в воздух и со шлепком падает.

Он снова откатывается, вскакивает на ноги и делает разворот на сто восемьдесят градусов — довольно изящно для крупного мужчины, испытывающего мучительную боль — и рассекает гнилые шейные мышцы надвигающейся на него женщины. Поболтавшись мгновение на нитях изрубленного мяса, голова падает в сторону и скатывается на землю.

Она откатывается на несколько футов, оставляя чёрный след из слизи, а тело еще какое-то время остаётся в вертикальном положении, дёргая неодушевлёнными руками, вытянутыми в слепом ужасном инстинкте. Существо наконец падает, нечто металлическое свернуто у его ног..

Следом за этим побоищем, приглушаемую его травмированными ушами, Брюс слышит самую странную вещь, которую только можно услышать: звон цимбал. По крайней мере, именно такой звук слышится Брюсу сквозь звон в ушах — пульсирующий, металлический шум в мозге, — доносящийся откуда-то неподалеку. Отступая с оружием в сторону, подстрекаемый звуком, Брюс моргает и пытается сосредоточиться на других кусачих, волочащих к нему ноги. Их слишком много чтобы справиться лишь киркой.

Брюс поворачивается чтобы бежать и без предупреждения натыкается на блокирующую ему путь фигуру.

— ВОУ!

Фигура принадлежит белому мужчине с толстой шеей и строением пожарного насоса, его песочные волосы подстрижены старомодным «ёжиком». Он издаёт боевой клич и замахивается на Брюса булавой размером с лошадиную ногу. Шипастая дубина просвистывает рядом с лицом Брюса, в сантиметрах от его сломанного носа. Он инстинктивно отстраняется и спотыкается о собственные ноги.

Он неловко падает на землю, поднимая облако пыли и вызывая очередную серию грохота цимбал где-то в туманном отдалении. Взлетает топор. Русый мужчина пользуется замешательством и грохотом вокруг Брюса и булава зависает наготове. В последнюю секунду Брюс с хрипом откатывается от удара.

Булава тяжело опускается, пробивая землю всего в нескольких дюймах от головы Брюса.

Брюс перекатывается к упавшему оружию, которое лежит в красной грязи в десяти футах от него. Только он обхватывает деревянную рукоять, как внезапно из тумана на него слева бросается фигура. Брюс отбрыкивается от вялого кусачего, ползущего к нему словно гигантская ящерица. Черный ил течёт из открытого рта женщины, сквозь острые небольшие зубы, ее челюсть по-рептильи щелкает.

Затем происходит нечто, от чего Брюс возвращается обратно к реальности.

Раздаётся лязг цепи, удерживающей женщину, и она достигает предела своих оков. Брюс инстинктивно облегчённо выдыхает, а мёртвое существо в дюймах от него бессильно бьётся и тянется к нему. Кусачая рычит в первобытном отчаянии, а Брюс испытывает желание выдавить голыми руками глазные яблоки существа, перегрызть шею этой бесполезной гниющей плоти дерьма.

Снова Брюс слышит странный звук цимбал и голос второго мужчины, едва различимый сквозь шум:

— Давай, чувак, вставай... вставай.

Брюс начинает двигаться. Он хватает топор и вскакивает на ноги. Снова звук цимбал... Брюс разворачивается и замахивается топором на противника.

Лезвие едва не касается горла Ёжика, разрезает воротник его водолазки, оставляя за собой шестидюймовую прореху.

— Как тебе так? — шепчет Брюс, кружа вокруг мужчины. — Веселее?

— Другое дело, — произносит коренастый человек по имени Гейбриэль Харрис, или Гейб для близких друзей, и снова замахивается дубиной. Покрытая гвоздями голова дубины проносится рядом с опухшим лицом Брюса.

— Это всё на что ты способен? — бормочет Брюс, вовремя уворачиваясь, а затем начиная кружить в обратную сторону. Он бьет топором, Гейб парирует дубиной. Вокруг двух противников, натягивая удерживающие их цепи, остервенело рычат и завывают терзаемые голодом по человеческой плоти монстры.

Когда пыль по периметру поля битвы оседает, становится видно останки арены гоночного трека.

* * *

Размером с футбольное поле, обнесенный металлической сеткой гоночный трек Вудбери окружен площадками для пит-стопов и тёмными пещеристыми проходами. За сеткой-рабицей многоместные скамьи постепенно поднимаются в огромные проржавевшие фонарные опоры. Зрительские трибуны переполнены жителями Вудбери. А звуки цимбал — это на самом деле дикие аплодисменты и насмешливые голоса толпы.

В поднимающихся вокруг арены клубах пыли, гладиатор известный под именем Гейб, шепотом доступным лишь слуху его противника, бормочет:

— Ты сегодня дерешься как девчонка, Брюси, — за подколом следует удар дубиной по ногам чернокожего.

Брюс подпрыгивает и уворачивается так, что любая звезда реслинга позавидует. Гейб бьет снова, и булава попадает по голове молодого кусачего в рваных грязных рабочих брюках, видимо, бывшего механика.

Гвозди вколачиваются в череп трупа, разбрызгивая в воздухе тёмную жидкость, и, прежде чем высвободить булаву, Гейб шепчет:

— Губернатор разозлится из-за твоего дерьмового выступления.

— Ох неужели? — Брюс наносит контрудар рукоятью топора, направляя его в солнечное сплетение Гейба и роняет коренастого мужчина на землю. Топор по дуге рассекает воздух и опускается в нескольких сантиметрах от щеки Гейба.

Гейб откатывается и вскакивает на ноги, продолжая едва слышно:

— Не надо было тебе вчера на ночь добавку хлеба жрать.

Брюс замахивается для очередного удара, и лезвие проносится рядом с шеей Гейба.

— Чья бы корова мычала, толстячок.

Гейб вращает булавой снова и снова, заставляя Брюса пятиться в сторону кусачих на цепи.

— Сколько раз я тебе говорил? Губернатор хочет, чтобы всё выглядело реалистично.

Брюс блокирует удар булавы рукояткой топора.

— Да ты же мне чертов нос сломал, ублюдок ты этакий!

— Прекрати скулить, мудило. — Гейб бьет булавой снова и снова, пока гвозди не вонзаются в рукоять топора. Гейб тянет булаву и вырывает топор из рук Брюса. Топор отлетает в сторону. Раздаются ликующие вопли толпы. Брюс ныряет в сторону. Гейб следует за ним. Брюс резко меняет траекторию и бежит в другую сторону, в тот же момент Гейб бьет по его ногам булавой.

Гвозди цепляются за штаны Брюса, разрывают их и раздирают плоть. Брюс спотыкается и тяжело падает. Всплески крови сквозь бледный пыльный дневной свет.

Гейб утопает в бешеных, граничащих с истерикой аплодисментах, и поворачивается к трибунам, заполненным большей частью выжившего населения Вудбери. Он поднимает булаву а-ля «Храброе сердце». Ликование возрастает. Гейб наслаждается им. Он медленно поворачивается с булавой над головой, на его лице почти комическое выражение мачо-победителя.

Трибуны разражаются шумом и гамом… а на верхнем ряду, среди машущих рук, гиканья и воплей, только один зритель не увлечён происходящим спектаклем.

* * *

Сидящая в пятом ряду на северном конце открытой трибуны, Лилли Коул с отвращением отворачивается. Вокруг её лебединой шеи обернут выцветший льняной шарф, защищающий ее от апрельского холода. Она одета в обычные рваные джинсы и свитер из комиссионки. Лилли качает головой и раздраженно вздыхает. Ветер треплет завитки каштановых волос вокруг её некогда юного, а нынче несущего следы перенесённой трагедии лица: морщинки вокруг зеленовато-голубых глаз, по краям губ. Сама того не замечая, она бормочет себе под нос: «Хреновы римские развлечения…»

— Что-что? — Женщина рядом с ней смотрит поверх термокружки с зелёным чаем. — Ты что-то сказала?

Лилли качает головой.

— Нет.

— Ты в порядке?

— Все прекрасно... просто чудесно. — Лилли отводит взгляд, в то время как остальная часть толпы визжит и кричит как стая гиен. Хоть Лилли Коул ещё лишь слегка за тридцать, но она выглядит старше лет на десять, ее лоб постоянно сморщен в ужасе. — По правде говоря, я не знаю, сколько еще смогу терпеть это дерьмо.

Вторая женщина глубокомысленно потягивает свой чай. Меховая куртка поверх матово-белого халата, волосы собраны в конский хвост — городская медсестра, серьёзная, тихая девушка по имени Элис, проявившая пристальный интерес к незначительному положению Лилли в иерархии города.

— Это, конечно, не моё дело, — наконец говорит Элис, достаточно тихо, чтобы остаться неуслышанной сидящими по соседству, — но на твоём месте я бы держала свои чувства при себе.

Лилли смотрит на неё.

— О чём ты?

— По крайней мере, пока.

— Не понимаю о чём ты.

Элис явно неудобно вести подобный разговор среди белого дня у всех на виду.

— Он наблюдает за нами, ты же знаешь.

— Что?

— Прямо сейчас, он следит.

— Ты наверное...

Лилли резко замолкает. Она вдруг понимает, что Элис говорит о темной фигуре, стоящей под нерабочим табло у каменного прохода в тридцати ярдах к северу. Он скрыт в тени, но бьющий свет сзади обрисовывает его силуэт. Уперев руки в бока, мужчина с довольным блеском в глазах любуется происходящим на арене.

Среднего роста и телосложения, одетый в чёрное, с крупнокалиберным пистолетом в кобуре на поясе. На первый взгляд, вид у него весьма безобидный и кроткий — словно у гордого барона или средневекового дворянина, осматривающего своё поместье. Но даже на этом расстоянии, Лилли ощущает его змеиный взгляд, хитрый как у кобры, просматривающий каждый уголок трибун. И каждые несколько секунд этот электрический пристальный взгляд падает на место где ежатся на весеннем ветру Лилли и Элис.

— Будет лучше, если он будет думать, что всё хорошо, — бормочет Элис в свой чай.

— Господи Иисусе, — шепчет Лилли, опуская взгляд на бетонный пол под сиденьем. Очередные овации и аплодисменты взрываются вокруг неё — гладиаторы начинают двигаться на арене: впавший в ярость Брюс с топором и Гейб, окруженный группой кусачих на цепи. Лилли не обращает на это никакого внимания.

— Улыбайся, Лилли.

— Сама улыбайся... У меня больше сил нет. — Лилли секунду смотрит на ужасное представление на арене, булава опускается на гнилые черепа мертвецов. — Не понимаю всего этого. — Она качает головой и отводит взгляд.

— Не понимаешь чего?

Лилли глубоко вздыхает и смотрит на Элис.

— Что там со Стивенсом?

Элис пожимает плечами. Почти год доктор Стивенс был спасательным кругом Элис. Он помогал ей сохранить рассудок, обучал её профессии медсестры, показывал, как латать избитых гладиаторов стремительно уменьшающимся запасом медикаментов, хранящихся в сети катакомб под ареной.

— А что с ним?

— Не могу представить, чтобы он подыгрывал этому отвратительному дерьмищу. — Лилли трет лицо. — Что в нем такого особенного, что позволяет ему не лебезить перед Губернатором? Особенно после случившегося в январе.

— Лилли...

— Да брось, Элис. — Лилли смотрит на неё. — Признай. Добрый доктор никогда здесь не появляется и жалуется об этих кровожадных паноптикумах Губернатора каждому, кто его слушает.

Элис облизывает губы, поворачивается и предупреждающе кладёт руку на плечо Лилли.

— Послушай. Не обманывайся. Единственная причина толерантности к доктору Стивенсу — его медицинские навыки.

— И что?

— И то, он не желанный гость в маленьком царстве Губернатора.

— На что ты намекаешь, Элис?

Девушка делает ещё один глубокий вдох, а затем говорит ещё тише:

— Я просто говорю, что никто не защищён. Никто здесь не защищён своей работой. — Она сжимает руку Лилли. — А что если они найдут другого доктора, настроенного более воинственно? Стивенс очень легко может закончить здесь.

Лилли отстраняется от медсестры, встает и смотрит на ужасное действо на арене.

— Я так устала от этого, не могу больше терпеть. — Она бросает взгляд на силуэт в тени северного прохода. — Мне плевать, наблюдает ли он.

Лилли направляется к выходу.

Элис хватает её.

— Лилли, пообещай мне... что будешь осторожна. Хорошо? Будешь держать себя в руках? Ради меня?

Лилли улыбается ей холодной таинственной улыбкой.

— Я знаю, что я делаю, Элис.

Лилли поворачивается, спускается по лестнице и исчезает за выходом.

* * *

Прошло более двух лет с тех пор как ожил первый умерший. Все это время население сельскохозяйственной глубинки Джорджии постепенно вымирало с медленной предрешенностью метастазирующих клеток. Остатки выживших рыскали в поисках провизии по заброшенным офисным парковкам, брошенным магазинчикам и опустевшим жилым районам. Из-за увеличивающейся популяции ходячих и возрастающей опасности, племенные объединения людей создавались с новой силой.

Городок Вудбери в графстве Меритвер, расположенный в западной части штата Джорджия, приблизительно в семидесяти милях к югу от Атланты, стал поистине аномалией в мире выживших. Первоначально это была небольшая фермерская деревня численностью около тысячи человек, охватывающая шесть кварталов улиц и пересечённая железной дорогой. Затем городок был полностью усилен и оснащен самодельными военными укреплениями.

По внешним углам периметра размещены грузовики с установленными на них пятидесятикалибровыми пулеметами. Старые железнодорожные вагоны обернуты в проволочную спираль и блокируют точки выхода. Крепостные валы окружают центральную часть города. Внутри свежевыстроенных баррикад влачат свое существование люди, цепляющиеся за воспоминания о церковных службах и барбекю во дворе дома.

Проходя через центр окружённой стеной площади, Лилли Коул целеустремлённо шагает по булыжникам Мейн-Стрит, старательно игнорируя чувство, возникающее у неё всякий раз при виде бандитов Губернатора, прогуливающихся вдоль магазинов с винтовками наперевес. Они не просто не впускают ходячих... они не выпускают нас.

В течение многих месяцев, Лилли Коул была в Вудбери персоной нон-грата после того злополучного переворота в январе месяце. Уже тогда Лилли было ясно, что Губернатор вышел из-под контроля, а его жестокий режим превращает Вудбери в смертельный карнавал. Лилли удалось привлечь на свою сторону несколько вменяемых жителей, включая Стивенса, Элис и Мартинеса — одного из приближённых Губернатора — чтобы однажды ночью схватить его, увести на прогулочку и совершить небольшую жестокость из милосердия. План состоял в том, чтобы Губернатор был случайно-неслучайно съеден. Но у ходячих есть способность нарушать самые лучшие планы, и в середине миссии, откуда ни возьмись, появилось стадо ходячих. Всё предприятие превратилось в борьбу за выживание... и Губернатор выжил, чтобы править дальше.

Удивительно, но подобным дарвинистским поворотом, эта попытка убийства только укрепила и усилила политическую поддержку Губернатора. Для уже очарованных им жителей, он стал Александром Великим, вернувшимся в Македонию... окровавленный, но непокорённый, агрессивный питбуль, рождённый быть лидером. Никого, казалось, абсолютно не заботило, что их предводитель совершенно очевидно — по крайней для Лилли, — чистой воды социопат. Настали жестокие времена, а жестокие времена требуют жестокого лидера. А для заговорщиков Губернатор стал этаким жестоким опекуном — преподавал им «уроки» и постоянно самозабвенно наказывал.

Лилли приближается к ряду небольших двухэтажных зданий красного кирпича, выстроенных по краю торгового района. Милые озелененные многоквартирные домики теперь носят отметины чумных приютов. Частоколы обмотаны колючей проволокой, красновато-желтые каменистые клумбы усыпаны гильзами, а ветви виноградной лозы, как изношенные кабели — коричневы и мертвы.

Пристально глядя на заколоченные окна, Лилли в миллионный раз задается вопросом, почему она остается в этой ужасной, пустынной, неблагополучной семье, известной как Вудбери. Правда в том, что ей больше некуда идти. Никому из них больше некуда идти. Земля вне этих стен изобилует ходячими мертвецами, на опустевших дорогах смерть и разруха. Лилли остается, потому что она боится. Страх — один большой общий знаменатель в этом новом мире. Страх загоняет людей в самих себя, он вызывает самые примитивные и худшие из первобытных инстинктов, прежде бездействующих в человеческой душе.

Но для Лилли Коул, ощущение сидящего в клетке животного выявило кое-что еще, что было глубоко скрыто в ней большую часть жизни, что-то, что преследовало её в снах и скрывалось в сущности как рецессивный ген: одиночество.

Единственный ребенок, растущий в семье среднего класса в Мариетте, она обычно всегда оставалась одна: играла в одиночестве, одна сидела в кафетерии или в школьном автобусе… всегда одна. В старших классах ее сдержанный интеллект, упрямство и остроумие резко отделяли ее от общества девочек с помпонами. Она выросла одинокой, и скрытая тяжесть этого одиночества гнетет её в мире пост-эпидемии. Она потеряла все значимое для неё — отца, ее парня Джоша, подругу Меган.

Она потеряла всё.

Её квартира расположена в восточном конце Мейн-Стрит, в одном из наиболее ветхих кирпичных домов в комплексе. Мертвый сорняк цепляется за западную стену как грибок, окна покрыты черной, высохшей виноградной лозой. Крыша захламлена прогнувшимися антеннами, которые, скорее всего, больше никогда не примут сигнал. Когда Лилли приближается, низкие облака исчезают и полуденное солнце, бледное и холодное как люминесцентная лампа, начинает жарить, шея Лилли покрывается капельками пота.

Она подходит к внешней двери, выуживает ключи, но внезапно замирает, уловив что-то краем глаза. Она поворачивается и видит на другой стороне улицы потрепанную фигуру на земле, тяжелой грудой осевший возле магазинной витрины человек. Его вид отдаётся печалью в её груди.

Она убирает ключи и пересекает улицу. Чем ближе она подходит к нему, тем явственнее слышит его неровное дыхание, забитое мокротой и страданием, и низкий, хрипящий голос, невнятно бормочущий в пьяном оцепенении.

Боб Стуки, один из последних настоящих друзей Лилли, бесчувственно лежит, трясясь в позе эмбриона, одетый в изношенный вонючий бушлат, прямо напротив хозяйственного магазина. А прямо над ним на окне нарисована выцветшая под солнцем ироничная реклама: ВЕСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА ЧИСТЯЩИХ СРЕДСТВ. На морщинистом лице военного медика, прижатом к асфальту как мокрый мусор, запечатлены следы боли — и это разбивает сердце Лилли.

Начиная с событий прошлой зимы, мужчина всё больше опускался, и сейчас он, возможно, был единственным жителем Вудбери, который был более потерян, чем Лилли Коул.

— Бедный милый мой человек, — мягко произносит Лилли и тянется к неопрятному шерстяному одеялу у его ног. До нее доносится зловоние тела, затхлого дыма и дешёвого виски. Она натягивает на него одеяло, и пустая бутылка выкатывается из ткани и разбивается о ступеньку у двери.

— ...Должен сказать ей... — бормочет Боб.

Лилли опускается рядом с ним на колени, гладит его плечи, размышляя, стоит ли ей привести его в порядок и увести с улицы. Также она гадает, «ей» — это Меган? Ему нравилась эта девушка, бедолага, и ее самоубийство его просто уничтожило. Лилли укрывает его плечи одеялом и мягко похлопывает.

— Всё хорошо, Боб... она... она в лучшем...

— ... надо сказать...

На миг Лилли отшатывается от него, увидев моргающие глаза — налитые кровью и белые внутри. Он превратился? Её сердце начинает бешено колотиться.

— Боб? Это Лилли. Тебе снится кошмар.

Лилли проглатывает страх, понимая, что он всё ещё жив, если, конечно, это вообще можно называть жизнью. Он просто корчится в пьяном бреду, вероятно вновь переживая на бесконечном повторе момент когда обнаружил висящую на балке Меган Лэфферти.

— Боб...?

Его осоловелые глаза открываются на мгновение, но взгляд ни на чем не задерживается, остекленевший, наполненный мучением и болью.

— Должен... передать ей... его слова, — хрипит он.

— Это Лилли, Боб, — говорит она, мягко сжимая его руку. — Всё в порядке. Это я.

Затем старый врач встречает её пристальный взгляд и он говорит что-то ещё тем же слизистым хрипом, от чего по позвоночнику Лилли пробегает мороз. На этот раз она отчетливо слышит, что он говорит, и она понимает, что он говорит не о Меган.

«Ей» — это Лилли.

И то, что Боб Стуки должен рассказать ей, будет преследовать её до конца жизни.

Глава 2

В этот же день чуть позже трёх часов дня по местному времени, на арене Гейб наносит заключительный удар и заканчивает поединок, длившийся целый час. Шипованная булава тяжело опускается на защищённые бронежилетом рёбра Брюса, и тот в изнеможении падает. Устав от грубой борьбы без правил, чернокожий мужчина оседает на землю, поднимая облако пыли и тяжело дыша.

— И У НАС ЕСТЬ ПОБЕДИТЕЛЬ!

Люди на трибунах вздрагивают от усиленного акустической системой голоса, со скрежетом раздающегося из стоящих вокруг арены рупоров, питающихся от ревущих генераторов. Гейб принимает стойку и замахивается булавой, сильно напоминая сэра Уильяма Уоллеса. Насмешки и аплодисменты заглушают низкое рычание живых мертвецов, прикованных к столбам вокруг Гейба. Многие из них до сих пор тянутся за куском человеческой плоти, их гнилые рты клацают, подёргиваются и пускают слюни в механическом бездушном голоде.

— НЕ РАСХОДИТЕСЬ, ДРУЗЬЯ! СРАЗУ ПОСЛЕ БИТВЫ БУДЕТ ОБРАЩЕНИЕ ГУБЕРНАТОРА!

На последней реплике динамики трещат и громыхают нотами тяжёлого металла, скрежетом циркулярной пилы электрогитара наполняет воздух, и на площадку высыпает целый батальон рабочих сцены. Большинство из них — молодые люди в толстовках и кожаных куртках — несут большие железные пики с крюками на концах.

Они выстраиваются вокруг ходячих, отстёгивают цепи, подцепляют крюками воротники мертвецов, и по команде бригадира ведут монстров, одного за другим, через арену к ближайшему выходу, поднимая за собой облака пыли. Некоторые существа, скрываясь в тени тоннеля под ареной клацают зубами в воздухе, другие рычат и извергают сгустки чёрных слюней, словно несговорчивые актеры, которых прогоняют со сцены.

Элис наблюдает за всем этим с трибуны в молчаливом отвращении. Остальные же зрители вскакивают на ноги и аплодируют в такт тяжёлой музыке, окрикивая толпу удаляющейся нежити. Элис тянется вниз и достаёт из-под лавки свой чёрный чемоданчик. Она хватает его, выбирается с трибуны и спешит вниз на площадку гоночного трека.

Когда Элис добирается до арены, оба гладиатора — Гейб и Брюс — уже покидают площадку, направляясь к южному выходу. Она спешит вслед за ними. Краем глаза она замечает призрачный силуэт, появляющийся из тени северного входа позади неё. Его блистательный выход мог бы конкурировать с появлением Короля Лира в Стратфорд-на-Эйвоне.

Он пересекает площадку в своих кожаных штанах, его высокие чёрные сапоги вздымают пыль, длинное пальто развивается на ветру. Он похож на бывалого охотника за головами из девятнадцатого века, при каждом его размашистом шаге пистолет бьется о бедро. Увидев его, толпа взволнованно вскакивает, по трибунам проходит волна аплодисментов и возгласов. Один из рабочих, пожилой человек в футболке с логотипом «Харли» и длинной бородой как у солиста ZZ Top, с микрофоном торопится к нему.

Элис отворачивается и догоняет двух измученных воинов.

— Брюс, подожди!

Прихрамывая, крупный чернокожий мужчина подходит к южному выходу, останавливается и оборачивается. Его левый глаз полностью заплыл, зубы окрашены кровью.

— Чего тебе?

— Мне нужно осмотреть твой глаз, — говорит она подходя к мужчине, присаживается и открывает аптечку.

— Я в порядке.

Гейб подходит к ним с ухмылкой на лице.

— Что случилось, Брюси, тебе бо-бо?

Элис осматривает его лицо и марлей протирает переносицу.

— Боже, Брюс... давай-ка пойдем покажемся доктору Стивенсу?

— Это всего лишь сломанный нос, — говорит Брюс, отталкивая её. — Сказал же, я в порядке!

Он пинает аптечку, инструменты и лекарства разлетаются и падают в грязь. Элис испускает раздражённый стон и наклоняется их собрать, когда музыка замолкает и слышится низкий, бархатистый, громкий голос, заглушающий ветер и шум толпы.

— ДАМЫ И ГОСПОДА… ДРУЗЬЯ И ОДНОСЕЛЬЧАНЕ… Я ХОЧУ ПОБЛАГОДАРИТЬ ВСЕХ ВАС ЗА ПРИСУТСТВИЕ НА СЕГОДНЯШНЕМ ШОУ. ЭТО БЫЛО ПРОСТО НЕВЕРОЯТНО!

Элис оборачивается и видит Губернатора, стоящего в центре арены.

Этот человек точно знает, как работать с аудиторией. Оценивая толпу пламенным взглядом, держа микрофон с напыщенной искренностью церковного богослужителя, его окружает странная, харизматичная аура. Он не велик, не особенно хорош собой, а при ближайшем рассмотрении его даже можно назвать слегка потрёпанным и худощавым — тем не менее, Филипп Блейк источает чрезвычайную уверенность. У него тёмные глаза, подобно холодным кристаллам отражающие свет. Его худое лицо украшают усы, как у бандита из какой-нибудь страны третьего мира.

Он поворачивается и кивает в сторону южного выхода. Элис съёживается под его холодным взглядом. Усиленный рупорами голос потрескивает и отзывается эхом:

— ПОДДЕРЖИМ НАШИХ БЕССТРАШНЫХ ГЛАДИАТОРОВ, БРЮСА И ГЕЙБА! ПОКАЖЕМ ИМ НЕМНОГО ЛЮБВИ! ПОАПЛОДИРУЕМ В ИХ ЧЕСТЬ!

Приветственные возгласы и вопли разносятся над ареной, как голодный лай собачьей своры эхом отражаясь от металлических подпорок и навесов вдалеке. Губернатор, словно терпеливый дирижёр, позволяет им доиграть до конца их симфонию. Элис закрывает свой медицинский чемоданчик и встает.

Брюс героически машет толпе, следует за Гейбом в тень крытой аркады и исчезает за пандусом с важным видом таинства религиозного ритуала.

В центре арены Филипп Блейк опускает голову, ожидая, когда утихнет буря криков.

В нарастающей тишине он слегка понижает голос, произнося свою речь спокойным приятным голосом:

— ТЕПЕРЬ... Я ПРОШУ ВАС ВНИМАТЕЛЬНО ВСЛУШАТЬСЯ В МОИ СЛОВА... Я ЗНАЮ, ЧТО НАШИ ЗАПАСЫ НА ИСХОДЕ. МНОГИМ ИЗ ВАС ПРИХОДИЛОСЬ В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ ЭКОНОМИТЬ И ОГРАНИЧИВАТЬ СЕБЯ. ПРИХОДИЛОСЬ ИДТИ НА ЖЕРТВЫ.

Он смотрит на свою паству, встречаясь с людьми взглядом, и продолжает:

— Я ЧУВСТВУЮ, ЧТО ПРОБЛЕМА РАСТЁТ. НО Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ВЫ ЗНАЛИ... СКОРО ВЫ СМОЖЕТЕ ВЗДОХНУТЬ С ОБЛЕГЧЕНИЕМ. МЫ СОВЕРШИМ НЕСКОЛЬКО ВЫЛАЗОК... ПЕРВАЯ СОСТОИТСЯ УЖЕ ЗАВТРА... И ЭТИ ВЫЛАЗКИ ОБЕСПЕЧАТ НАМ ДОСТАТОЧНО ПРОДОВОЛЬСТВИЯ, ЧТОБЫ ЖИТЬ ДАЛЬШЕ. И ЭТО КЛЮЧ К РЕШЕНИЮ НАШИХ БЕД, ДАМЫ И ГОСПОДА. ЭТО САМОЕ ГЛАВНОЕ. МЫ БУДЕМ БОРОТЬСЯ! МЫ НИКОГДА НЕ СДАДИМСЯ! НИКОГДА!

Несколько зрителей аплодируют, но большинство из них молчат, неуверенно и скептически взирая со своих жёстких, холодных мест. Они уже много недель живут на кислой колодезной воде с металлическим привкусом и гнилых фруктах, собранных в неухоженных заброшенных садах. Они отдали своим детям последние запасы консервированной тушёнки и заплесневелые остатки копчёной дичи.

Из центра арены, Губернатор охватывает взглядом толпу.

— ДАМЫ И ГОСПОДА, МЫ СОЗДАДИМ В ВУДБЕРИ НОВОЕ ОБЩЕСТВО... И МОЯ СВЯЩЕННАЯ МИССИЯ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТОБЫ ЗАЩИТИТЬ ЭТО ОБЩЕСТВО. И Я СДЕЛАЮ ВСЁ, ЧТО В МОИХ СИЛАХ. Я ПОЖЕРТВУЮ ВСЕМ, ЧЕМ БУДЕТ НУЖНО. ВОТ ЧТО Я НАЗЫВАЮ ОБЩЕСТВОМ! КОГДА ВЫ ЖЕРТВУЕТЕ СОБСТВЕННЫМИ НУЖДАМИ РАДИ ВСЕОБЩЕГО БЛАГА И ИДЁТЕ С ВЫСОКО ПОДНЯТОЙ ГОЛОВОЙ!

Его речь вызывает новый всплеск оваций, некоторые зрители обретают своего нового Иисуса и кричат. Губернатор изливает на них свою проповедь.

— ВЫ ТАК СТРАДАЛИ ИЗ-ЗА ЧУМЫ, ОХВАТИВШЕЙ НАШ МИР. У ВАС ОТНЯЛИ ВСЁ ЗАРАБОТАННОЕ ТЯЖЁЛЫМ ТРУДОМ. МНОГИЕ ИЗ ВАС ПОТЕРЯЛИ СВОИХ БЛИЗКИХ. НО ЗДЕСЬ... В ВУДБЕРИ... У ВАС ЕСТЬ НЕЧТО, ЧТО НЕ ОТНИМЕТ У ВАС НИ ЧЕЛОВЕК, НИ ЗВЕРЬ: ВЫ ЕСТЬ ДРУГ У ДРУГА!

Теперь некоторые жители вскакивают на ноги и берутся за руки, а другие одобрительно размахивают кулаками. Нарастает шум толпы.

— В ОБЩЕМ, ЧТО Я ХОЧУ СКАЗАТЬ: САМОЕ ДРАГОЦЕННОЕ, ЧТО ЕСТЬ У НАС В ЭТОМ МИРЕ — ЭТО НАШ НАРОД. И РАДИ НАШЕГО НАРОДА... МЫ НИКОГДА НЕ СДАДИМСЯ... НИКОГДА НЕ ДРОГНЕМ... НИКОГДА НЕ ПОТЕРЯЕМ САМООБЛАДАНИЕ... И НИКОГДА НЕ ПОТЕРЯЕМ ВЕРУ!

Всё больше зрителей встают со своих мест. Крики и аплодисменты поднимаются до небес.

— У ВАС ЕСТЬ ОБЩИНА! И ЕСЛИ ВЫ БУДЕТЕ ДЕРЖАТЬСЯ ЗА ЭТО ОБЩЕСТВО, ТО НЕ НАЙДЁТСЯ В МИРЕ СИЛЫ, КОТОРАЯ СМОЖЕТ ОТНЯТЬ ЕГО У ВАС! МЫ ВЫЖИВЕМ. Я ВАМ ОБЕЩАЮ. ВУДБЕРИ ВЫЖИВЕТ! ДА БЛАГОСЛОВИТ ВАС БОГ… И ДА БЛАГОСЛОВИТ ОН ВУДБЕРИ!

На противоположной стороне арены, Элис не оглядываясь тащит свой медицинский чемоданчик к южному выходу.

Она уже видела этот спектакль.

* * *

Покончив со своей пламенной речью, Филипп Блейк заходит в мужской туалет в усыпанной мусором галерее за ареной. Узкое помещение смердит мочой, чёрной плесенью и крысиным помётом.

Филипп справляет нужду, умывается, и мгновение всматривается в своё угловатое отражение в треснувшем зеркале. Где-то в глубине души, на задворках его воспоминаний слабо слышится плач маленькой девочки.

Он заканчивает и ногой толкает дверь, его сапоги с металлическими вставками и цепь на поясе позвякивают. Он идёт вниз по длинному бетонному коридору, вниз по каменной лестнице, и снова вниз по коридору, снова через лестничный пролёт — и заходит в «обезьянник»: ряд раздвижных гаражных ворот, испещрённых вмятинами и исписанных старомодными граффити.

Гейб стоит перед последней дверью слева. Он выуживает из металлической бочки и бросает через разбитое окно что-то мокрое. Губернатор молча приближается и останавливается перед одним из окон.

— Хорошо поработали сегодня, парни.

— Спасибо, босс.

Гейб дотягивается до бочки и вытаскивает очередной поблёскивающий кровью кусок тела — человеческую ногу, рвано отрезанную в районе лодыжки. Он небрежно бросает её через зубчатый проём.

Филипп заглядывает через окровавленное стекло в отделанную плиткой камеру. Он видит кишащую толпу нежити — немногочисленную вакханалию мертвенно-бледных лиц и почерневших ртов. Два десятка выживших со дня нападения ходячих уплетают на кафельном полу человеческие останки, будто стадо диких свиней, борющихся за трюфели. Он долго наблюдает за процессом, увлечённый и зачарованный зрелищем.

Наконец, Филипп отрывает взгляд от творящейся за окном мерзости и кивает в сторону бочки, полной свежих останков.

— Кто на этот раз?

Гейб поднимает взгляд. Его потрёпанная чёрная водолазка порвана на груди и вытянута на животе из-за бронежилета, а подмышки окрасились от пота. На нём резиновые хирургические перчатки, запачканные свежей кровью.

— В смысле?

— Парень, которого ты туда швыряешь, кто он?

Гейб кивает.

— А... это один старик, жил рядом с почтовым отделением.

— Надеюсь, он умер естественной смертью?

— Ага, — Гейб кивает и бросает ещё один кусок через окно. — Вечером у бедняги случился приступ астмы. Кто-то сказал, что у него была эмфизема.

Губернатор вздыхает.

— Он теперь в лучшем мире. Дай-ка мне ту часть руки от локтя. И что-нибудь из небольших органов... почку или сердце.

Гейб останавливается. Жуткий влажный звук безумного пиршества эхом разносится по коридору. Гейб бросает на Губернатора странный взгляд — смесь сочувствия, привязанности, и может быть, даже долга. Сейчас он похож на бойскаута, помогающего своему лидеру.

— Вот что, — говорит Гейб, его хриплый голос смягчается. — Почему бы тебе не пойти домой, а я принесу их тебе.

Губернатор смотрит на него.

— Зачем?

Гейб пожимает плечами.

— Если люди заметят меня со свёртком, они даже не обратят внимания. Если заметят тебя, то непременно захотят помочь… возможно спросят, что там внутри, и зачем тебе это.

Филипп мгновение смотрит на своего собеседника.

— Верно подмечено.

— Вряд ли они хорошо воспримут это.

Филипп удовлетворенно кивает.

— Ну ладно. Сделаем по-твоему. Я буду у себя до завтрашнего утра. Заходи с чёрного хода.

— Понял.

Губернатор разворачивается, готовый уже уйти, но вдруг задерживается. Он поворачивается к Гейбу и улыбается.

— Гейб, спасибо. Ты хороший человек. Лучший из всех моих людей.

Толстошеий мужчина ухмыляется. Он получил свой бойскаутский значок.

— Спасибо, босс.

Филипп Блейк поворачивается и направляется к лестнице, его походка неуловимо меняется, шаг неявно, но очевидно становится легче.

* * *

За губернаторскую резиденцию в Вудберри трёхспальная квартира, расположенная на верхнем этаже большого жилого дома в конце главной улицы. Особняк основательно укреплён, входная дверь круглосуточно охраняется пулемётчиками на другом конце улицы, здание отделано красиво уложенным жёлтый кирпичом, чистым от граффити или грязи.

Этим же вечером счастливо насвистывая, Филипп Блейк заходит в фойе и проходит мимо большого металлического почтового ящика, в котором не оставляли почту вот уже двадцать четыре месяца. Он поднимается по лестнице, перескакивая через две ступеньки за раз, чувствуя себя неподдельно счастливым и полным любви к своим собратьям, к этому маленькому городку, к своей большой семье и своему месту в этом новом мире. В конце коридора второго этажа он останавливается перед дверью, достает ключ и проходит внутрь.

Это место никогда не попало бы на страницы архитектурного журнала. Комнаты по большей части скудно обустроены, на полах ковры, здесь и там в окружении коробок стоят несколько кресел. Но в доме чисто и все вещи лежат на своих местах — отражение организованного, упорядоченного образа мышления Филиппа Блейка.

— Папочка дома, — объявляет он бодро, когда входит в гостиную. — Прости, что так поздно, солнышко... день выдался напряжённым, — Он отстёгивает свой пистолет, скидывает жилетку, и кладёт ключи и оружие на буфет у двери.

Маленькая девочка в выцветшем передничке стоит к нему спиной на другом конце комнаты. Она тихонько бьётся о большое панорамное окно, напоминая золотую рыбку, навязчиво пытающуюся сбежать из своего аквариума.

— Как поживает моя маленькая принцесса? — говорит он, подходя к ребёнку. В мимолетном приливе блаженства нормальной жизни, Филипп становится на колени позади неё и протягивает руки, будто в ожидании объятий. — Да брось, куколка... это твой папа. Не бойся.

То, что когда-то было маленькой девочкой, вдруг поворачивается к нему, натягивая цепь своего железного ошейника. Она испускает гортанный рык, скрежеща на него своими гнилыми зубами. Её лицо — когда-то прекрасный голубоглазый херувим — теперь имеет мертвенно бледный цвет кожи. Её пустые глаза подобны молочно-белому мрамору.

Радость покидает Филиппа Блейка, он оседает на пол. Он сидит скрестив ноги на ковре перед ней, вне её досягаемости. «Она не узнаёт меня», — проносится в его голове. Его разум закипает, его мрачные мысли возвращаются все к одному и тому же привычному вопросу: «Какого хуя она меня не узнаёт?!»

Филипп Блейк верит, что нежить способна учиться, что они по-прежнему способны обращаться к закрытым уголкам своей памяти и прошлого. У него нет научных доказательств этой теории, но он должен верить. Должен.

— Всё в порядке, Пенни, это всего лишь твой папочка, — он протягивает ей руку, как будто она могла бы взяться за неё. — Дай мне руку, золотко. Ты помнишь? Помнишь, как мы, держась за руки, совершали долгие прогулки до озера Райс?

Она неуклюже хватается за его руку и пытается притянуть её ко рту, её крошечные заострённые зубки клацают в воздухе.

Он отдёргивает руку.

— Пенни, нет! — Он снова мягко берёт её за руку, но она опять пытается её укусить. — Пенни, прекрати! — Он изо всех сил пытается контролировать свой гнев. — Не делай этого. Это же я... твой папа... ты не узнаёшь меня?

Она хватает его за руку, её почерневший разлагающийся рот смыкается в воздухе, испуская зловонное дыхание в водянистом рыке.

Филипп отстраняется. Он встаёт, он расстроено пробегает руками по волосам, его желудок болезненно сжимается.

— Постарайся вспомнить, милая — он умоляет её сдавленным дрожащим голосом. — Ты можешь сделать это. Я знаю, ты можешь. Постарайся вспомнить меня.

То, что осталось от маленькой девочки натягивает свою цепь, её рот непроизвольно сжимается. Она поднимает свою гниющую головку на него — её безжизненные глаза не выражают ничего кроме голода, и, возможно, следов замешательства, подобного замешательству лунатика, увидевшего нечто не от мира сего.

— Чёрт возьми, девочка, ты же знаешь, кто я! — Филипп сжимает кулаки, возвышаясь над ней. — Посмотри на меня! Я — твой отец! Неужели ты не видишь?! Я твой папа, чёрт возьми! Посмотри на меня!

Мёртвый ребёнок рычит. Филипп издает гневный рёв, инстинктивно поднимая руку, чтобы дать ей пощёчину, когда неожиданно стук в дверь обрывает его помутнение. Филипп моргает, его правая рука всё ещё занесена для удара.

Кто-то стучится в заднюю дверь. Он смотрит через плечо. Звук доносится с кухни, где задняя застеклённая дверь выходит на обветшалую террасу с видом на узкий переулок.

Со вздохом Филипп сжимает и разжимает руки, подавляя в себе ярость. Он отворачивается от ребёнка, и медленно и глубоко дышит на пути к заднему ходу. Он дёргает за ручку и открывает дверь.

Гейб стоит в тени дверного проёма, держа в руках картонную коробку в масляных мокрых пятнах.

— Эй, босс. Вот то, о чём ты…

Филипп молча выхватывает коробку и идёт обратно в дом.

Гейб стоит там, в темноте, раздосадованный бесцеремонным приёмом и захлопнувшейся перед носом дверью.

* * *

В ту ночь Лилли долго не может уснуть. Одетая во влажную от испарины футболку технического университета Джорджии и трусики, она лежит на голом хлопчатобумажном матрасе, пытаясь найти удобное положение и пялясь на трещины в гипсокартонном потолке её убогой квартиры.

Напряжение в затылке, нижней части позвоночника и суставах электрическим разрядом схватывает ее. Должно быть, именно так люди ощущают последствия электросудорожной терапии. Однажды терапевт предложил ей попробовать ЭСТ в качестве лечения ее предполагаемого невроза. Она отказалась. Но ей всегда было интересно, помогло бы ей это.

Теперь уже не осталось ни психиатров с их кушетками, офисные здания уничтожены и обчищены, аптеки разграблены; целая область психотерапии разделила учесть спа-курортов и аквапарков. Теперь Лилли Коул сама по себе, наедине со своей надоедливой бессонницей и мыслями, бесконечно возвращающимися к погибшему Джошу Ли Гамильтонону.

Больше всего Лилли думает о том, что ей сказал Боб Стуки, когда она нашла его в состоянии пьяной кататонии ранее этим днем. Лилли пришлось наклониться ближе, чтобы услышать его настойчивый сдавленный хрип.

— Должен передать ей его слова, — пробормотал Боб ей на ухо, — Перед смертью... он сказал мне... Джош сказал мне... это Лилли... Лилли Коул... это она ...единственная, кого он когда-либо любил.

Лилли никогда не верила в это. Никогда. Ни тогда, когда Боб передал ей те слова, ни когда здоровяк Джош Гамильтон был жив, ни даже после того, как Джош был хладнокровно убит одним из головорезов Вудбери. Выросла ли вокруг ее сердца стена из чувства вины за то, что она ввела Джоша в заблуждение и использовала его в основном для защиты?

Или дело в том, что Лилли просто не достаточно любила себя, чтобы полюбить кого-то ещё?

Выслушав пьяный бред старика, Лилли застыла от ужаса. Она отстранилась от него так, словно он был заразным, и в безумном порыве бежала до самой квартиры, а когда добралась — немедленно заперла дверь.

Сейчас, в бесконечной тьме её одинокой квартиры, от беспокойства и тоски Лилли пробирает дрожь, она жаждет лекарств, которые в былые времена глотала словно конфеты. Она отдала бы свой левый яичник за таблетку Диазепама, Ксанакса, или может, немножечко Амбиена... чёрт, она бы даже на крепкий алкоголь согласилась. Она смотрит в потолок ещё какое-то время, и, наконец, ее озаряет идея.

Она поднимается с постели и заглядывает в ящик из-под персиков, в котором теперь запасов практически не осталось. Среди двух банок консервов фирмы «Спэм», куска мыла, и наполовину израсходованного рулона туалетной бумаги — а туалетная бумага в Вудбери сейчас ценится как золотой слиток на Нью-Йоркской фондовой бирже — Лилли находит почти пустой пузырёк противопростудного средства.

Она допивает остатки и ложится обратно в постель. Потирая глаза, девушка успокаивает дыхание и пытается очистить свой разум, прислушиваясь к монотонному жужжанию генераторов на противоположной стороне улицы, их раскатистый гул отдается в ее ушах биением сердца.

Спустя чуть меньше часа, она проваливается сквозь влажный матрас в лапы реалистичного, леденящего душу кошмара.

Возможно, отчасти дело в приёме лекарства натощак, или в неприятном осадке после ужасного гладиаторского побоища, вцепившегося в её мысленный взор. Или может это результат неразрешённых чувств к Джошу Гамильтону, но по какой-то причине, Лилли обнаруживает себя блуждающей в ночи по городскому кладбищу, отчаянно высматривая могилу Джоша.

Она заблудилась. Позади неё из тёмного леса и со всех сторон доносится дикое рычание. Она слышит хруст веток и гравия, неуклюжие шаги ходячих мертвецов, сотен мертвецов, приближающихся к ней.

В лунном свете она преодолевает надгробие за надгробием в поисках последнего пристанища Джоша.

Сначала ритмичный стук неуловимо закрадывается в её сон, будто издалека. Его слабый отголосок тонет в нарастающих стонах мертвецов. Лилли долго не замечает этого шума. Она слишком занята отчаянным поиском нужного надгробия, петляя среди леса серых, обветшалых надгробий. Кусачие приближаются.

Наконец, вдалеке, на крутом каменистом склоне, среди призрачных деревьев она замечает свежую могилу. В тени одиноко возвышается надгробие из белого мрамора, бледный отблеск лунного света отражается от его поверхности. Надгробие установлено в центре кургана в сырой красноватой земле, и по мере приближения, в лунных лучах Лилли может разглядеть выгравированное на его поверхности имя:

ДЖОШУА ЛИ ГАМИЛЬТОН

Д/Р: 15/1/69 — Д/С: 21/11/12

Лилли начинает идти к могиле, ей становится слышен чудовищный стук. Шумит ветер. Ходячие окружают её. Краем глаза она замечает надвигающуюся на нее толпу. Разлагающиеся трупы появляются из леса, волоча к ней свои ноги, их оборванная похоронная одежда развевается на ветру, десятки мёртвых глаз блестят в темноте, как старинные монеты.

Чем ближе она подходит к могильной плите, тем отчётливее становится шум.

Она поднимается по склону и подходит к могиле. Чудовищный грохот теперь скорее напоминает стук в дверь — или в крышку гроба — приглушаемый слоем сырой земли. Лилли не может дышать. Она становится на колени у надгробия. Стук исходит из могилы Джоша. Он уже настолько громкий, что рыхлая земля по всей поверхности могилы дрожит и осыпается крошечными лавинами.

Ужас мутирует внутри Лилли. Она касается дрожащей земли. Её сердце обливается кровью. Джош там, под землёй, бьёт по стенкам гроба в страшной мольбе, пытаясь освободиться от смерти, сбежать из своей тюрьмы.

Ходячие приближаются к Лилли, она чувствует их смрадное дыхание на своём затылке, их длинные тени скользят вверх по склону с обеих сторон. Она обречена. Джош пытается выбраться. Стук усиливается. Лилли смотрит на могилу, слёзы катятся по её щекам, капают с подбородка. Её слезы орошают землю. Сквозь грязь проступают необтёсанные доски гроба Джоша, за рейками видно движение.

Лилли плачет. Ходячие окружают её. Стук становится громоподобным. Лилли рыдает, она наклоняется и нежно касается гроба, как неожиданно…

... Джош вырывается из деревянного гроба, разламывая доски как, его голодный с нечеловеческим стоном хватает воздух. Лилли бесзвучно кричит. Большое квадратное лицо Джоша наполнено жаждой крови, он тянется к её шее. Его безжизненные глаза блестят как медяки.

Ощущение сомкнувшихся на её шее гнилых зубов будит её в приступе ужаса.

* * *

Лилли резко просыпается, её одежда пропиталась лихорадочным потом, утренний свет перед глазами пульсирует. Кто-то стучит в дверь её квартиры. Она судорожно глотает воздух. Она моргает, пытаясь подавить сцены из кошмара, её собственный крик всё ещё звенит в ушах. Стук продолжается.

— Лилли? Ты в порядке?

Знакомый голос, едва слышный из-за входной двери. Она трет лицо, глубоко дыша и стараясь взять себя в руки.

Наконец, Лилли удаётся сфокусировать свой взгляд, и её дыхание приходит в норму. Она встаёт с постели, её голова кружится. Она находит свои джинсы и майку. Стук в дверь становится невыносимо громким.

— Иду! — кое-как выдавливает она, натягивая одежду.

Девушка подходит к двери.

— Ох... привет, — открыв дверь, бормочет она Мартинесу, стоящему на пороге в бледном свете.

Высокий, стройный латиноамериканец с банданой на голове, его мускулистые руки обтягивают рукава рабочей рубашки. Автомат переброшен через его широкое плечо, а красивое лицо нахмурено.

— Что, чёрт возьми, происходит? — говорит он, бегло осматривая Лилли, его тёмные глаза горят беспокойством.

— Я в порядке, — говорит она несколько неубедительно.

— Ты забыла?

— Эм... нет.

— Собирайся, Лилли, — говорит он. — Мы готовимся к вылазке, о которой я тебе говорил. Нам понадобится любая помощь.

Глава 3

— Доброе утро, босс!

Гас, коренастый лысый мужчина средних лет, приветствует Мартинеса и Лилли у крайнего тягача с полуприцепом, блокирующего выход из северных ворот города. Из-за своей бычьей шеи и футболки без рукавов, пропитанной машинным маслом и туго натянутой на большом животе, Гас производит впечатление тупого инструмента. Однако недостаток ума он возмещает преданностью.

— Доброе утро, Гас! — говорит, приблизившись, Мартинес. — Захватишь парочку канистр для горючего, вдруг нам там улыбнется удача?

— Сию минуту, босс!

Сунув под мышку пистолет 12-го калибра словно еще не прочитанную газету, Гас начинает суетиться и семенит прочь. Мартинес и Лилли наблюдают, как приземистый колобок исчезает за углом.

Лилли глядит на восток и видит утреннее поравнявшееся с верхушками баррикад солнце. Ещё даже нет семи, а прохлада прошлой недели, такая непривычная для этого времени года, уже развеялась. В этой части Джорджии весна бывает по-детски непредсказуемой — может начаться с холода и дождей, а потом, без всякого предупреждения, превратиться в жаркую и влажную.

— Лилли, почему бы тебе не поехать сзади вместе с остальными? — Мартинес кивает в сторону большого военного грузовика, который стоит неподалёку. — Я бы взял старину Гаса на переднее сиденье, на случай если придётся что-то убирать с пути.

Тяжёлый грузовик стоит неподвижно под тенистыми дубами боком к тягачу. Он выделяется огромными шинами, заляпанными грязью, и бронированным заклёпанным наглухо корпусом, прочным, как танк — недавнее приобретение с соседней базы Национальной Гвардии. Люк в задней части обит брезентом.

Пока Мартинес и Лилли приближаются, из-за грузовика, вытирая руки о засаленную тряпку, появляется мужчина постарше. На нем бейсбольная кепка и безрукавка техперсонала. Закалённый, поджарый, с лукавым взглядом и бородкой с проседью, Дэвид Стерн, шестидесяти с лишним лет, держится с едва уловимой надменностью и жёсткостью школьного футбольного тренера.

— В ней было меньше литра, — говорит он, обращаясь к Мартинесу. — Я залил немного отработанного масла... пока должно хватить. Доброе утро, Лилли.

Лилли слегка кивает мужчине и невнятно бормочет слова приветствия.

Возвращается Гас с парой потрёпанных пластиковых канистр.

— Положи их на заднее сиденье, Гас.

Мартинес кружит у задней части грузовика. Лилли и Дэвид следуют за ним.

— И где же маленькая леди, Дэвид?

— Здесь, внутри!

Брезентовый завес откидывается, и Барбара Стерн высовывает наружу седую голову с растрёпанными серебристыми кудрями стареющей матери земной. Ей тоже за шестьдесят; она одета в джинсовую куртку поверх выцветшего хлопчатобумажного гавайского платья. Её изборожденное морщинами, загорелое лицо оживлено острым умом, который, по-видимому, заставлял её мужа ходить по струнке все эти годы.

— Пытаюсь обучить здесь малыша кое-чему. Все равно что зубы дергать.

«Малыш», о котором идёт речь, в тот же миг выглядывает из крытого кузова рядом с ней.

— Бла, бла, бла, — говорит юноша, плутовато ухмыляясь.

У длинноволосого брюнета Остина Балларда, в его прекрасные двадцать два, кофейно-коричневые локоны и глубоко посаженные, озорно сверкающие глаза. В короткой кожаной куртке, со множеством побрякушек на шее, он излучает ауру второразрядной рок-звезды, неисправимого «плохого парня».

— Чёрт возьми, как ты её терпишь, Дейв? — интересуется он.

— Много пью и соглашаюсь со всем, что она говорит, — остроумничает Дэвид Стерн из-за спины Мартинеса. — Барбара, хватит хлопотать над мальчишкой.

— Во имя всего святого, он пытался здесь прикурить, — ворчит Барбара Стерн. — Хочешь, чтобы я разрешила ему закурить и отправить нас всех к праотцам?

— Ну ладно вам, хватит.

Мартинес проверяет магазин с боеприпасами. Он очень озабочен, возможно даже немного нервничает.

— У нас есть дело. Вы все в курсе, что делать. Давайте постараемся максимально безо всякого дерьма.

Мартинес отправляет Лилли, Дэвида и остальных в кузов, а сам ведёт Гаса к кабине.

Лилли залезает в душный крытый фургон. Непроветриваемое пространство пахнет застарелым потом, порохом и забродившим виноградом. От зарешёченных ламп исходит скудный свет, освещающий ящики на ребристом полу вдоль каждого борта. Лилли ищет взглядом куда бы присесть.

— Я занял тебе место, — говорит ей Остин с лёгкой похотливой усмешкой, похлопывая по свободной коробке рядом с ним. — Ну же, присядь... Я тебя не укушу.

Лилли закатывает глаза, вздыхает и садится рядом с парнем.

— Держи свои руки при себе, Ромео, — шутит Барбара Стерн с противоположной стороны их мрачного заточения. Она сидит на низком деревянном ящике рядом с ухмыляющимся этим двоим Дэвидом.

— А что — они и в самом деле хорошая пара, разве не так? — говорит Дэвид, и его глаза весело блестят.

— О боже, — шепчет Лилли с лёгким отвращением. Меньше всего ей хочется заигрывать с двадцатидвухлетним пацаном, тем более таким надоедливо флиртующим, как Остин Баллард. На протяжении последних трёх месяцев — с тех пор, как он, истощённый и обезвоженный, прибился к Вудбери с севера с группой из десяти человек всякого сброда — он не пропускает ни одной одинокой не достигшей менопаузы юбки.

Хотя, откровенно говоря, стоит признать, что Остин Баллард был из тех, про кого её давняя подруга Меган сказала бы «глаз радуется». Он, со своей кудрявой шевелюрой и длинными ресницами, легко бы сумел воспламенить одинокую душу Лилли. Кроме того, в этом парне, кажется, есть нечто большее, чем просто приятная внешность. Лилли видела его в действии. Под видом мальчика-красавчика и шармом проказника скрывается несгибаемый, ожесточённый бедой молодой мужчина, который и глазом не моргнет — пожертвует собой ради своих товарищей по выживанию.

— Лилли нравится играть в недотрогу, — подкалывает Остин, всё ещё криво ухмыляясь. — Но она передумает.

— Мечтай дальше, — бормочет Лилли. Тем временем грузовик вздрагивает и начинает реветь.

Двигатель набирает обороты, кузов содрогается и автомобиль медленно трогается с места.

Лилли слышит работающий снаружи второй мотор — большой дизель. Её желудок сжимается от этого звука, когда она осознаёт, что это открывается выход.

* * *

Мартинес наблюдает как тягач медленно сдаёт назад от прохода. Высокая громадина чихает и извергает выхлопные газы, открывая двадцатипятифутовый просвет в баррикаде.

В сотне ярдов отсюда в лучах бледного солнца показались примыкающие к Вудбери леса. Ходячих нигде не видно. ПОКА. Солнце, стоящее низко над горизонтом, просвечивает сквозь далёкие, окутанные дымкой деревья и рассеивает предрассветный туман.

Проехав ещё двадцать футов и поравнявшись с часовыми, Мартинес тормозит и опускает стекло. Двое стрелков взгромоздились на красную мусороуборочную машину в углу стены.

— Миллер! Окажи мне услугу, будь другом?

Один из мужчин — тощий афроамериканец в свитере Atlanta Falcons (профессиональная команда по американскому футболу из Атланты, штат Джорджия — прим. перев.) — перегибается через край.

— Говори, босс.

— Пока нас нет, не пускай ходячих на стену. Сможешь это для меня сделать?

— Будет сделано!

— Чтобы на обратном пути мы попали внутрь без проблем. Понимаешь меня?

— Сделаем в лучшем виде! Не переживай!

Мартинес вздыхает, снова поднимая стекло.

— Ага, конечно, — бормочет он еле слышно, резко включает мотор и давит на газ.

Автомобиль с грохотом уносится прочь в туманное утро.

Через водительское окно Мартинес бросает быстрый взгляд в боковое зеркало. Сквозь завесу пыли, поднятой огромными шинами, он наблюдает как Вудбери отдаляется от них.

— Не переживай... Конечно. Что может пойти не так?

* * *

Всего полчаса спустя они уже выезжают на трассу 85. Мартинес сворачивает на запад от Вудбери, пробираясь сквозь хаотичные лабиринты из пустых легковушек и грузовиков на шоссе. Он удерживает небольшую скорость на тот маловероятный случай, если какой-нибудь забредший кусака попробует выбраться из леса и увяжется за ними.

Время от времени грузовик объезжает обломки, и тряска заставляет людей хвататься за сиденья. Лилли укачивает, она изо всех сил старается не столкнуться случайно с Остином.

По пути на межштатную трассу они проезжают Гринвилль, ещё один небольшой фермерский посёлок у 18-го шоссе, практически точная копия Вудбери. Когда-то Гринвилль был центром графства — старомодный городок с правительственными зданиями из красного кирпича, превосходными белыми арками и величественными домами в викторианском стиле, многие из которых были занесены в реестр исторического наследия. Сейчас же это место лежит в лучах беспощадно-резкого утреннего солнца, разрушенное и безжизненное. Сквозь хлопающую брезент Лилли видна вся эта рухлядь — заколоченные окна, разбитые колоннады и перевёрнутые автомобили.

— Кажись, Гринвилль обглодали дочиста, — угрюмо комментирует Дэвид Стерн, неотрывно глядя вместе с остальными на разрушенный городок, остающийся позади.

На многих окнах пометка аэрозольной краской — большая заглавная М в круге, обозначающая «МЁРТВЫЕ», то есть «Не тревожить» — как и на множестве других строений в этой части штата.

— Какой план, Дэйв? — спрашивает Остин, чистя ногти на руках охотничьим ножом.

Его жеманство безмерно раздражает Лилли. Она никак не может взять в толк — это у него врождённое или он выпендривается?

Дэвид Стерн пожимает плечами.

— Кажется, в следующем городке — Хогансвилль что ли? — есть бакалейный магазин, и Мартинес считает, что он до сих пор пригоден.

— Пригоден?

Дэвид опять пожимает плечами.

— Кто знает... здесь все методом отсеивания.

— Ясно... лишь бы нас не отсеяли по ходу дела.

Он поворачивается и легонько пихает Лилли в бок.

— Врубаешься, Лилли?

— Ха-ха-ха, как смешно, — говорит она и бросает взгляд наружу.

Они проезжают хорошо знакомую дорогу, что вьётся прочь от главного шоссе. На обочине в свете утреннего солнца ослепительно блестит высокий знак. Логотип с золотистыми солнечными лучами накренился на одну сторону, загаженные птичьим помётом большие синие буквы треснули и поблёкли.

УОЛМАРТ

Берегите деньги. Живите лучше.

Холодным потом страха на Лилли обрушиваются воспоминания о событиях прошлого года. Именно возле Уолмарта она, Джош и их компания из Атланты впервые наткнулись на Мартинеса с его головорезами. В головокружительных вспышках Лилли вспоминает, как они нашли оружие и припасы... затем столкнулись нос к носу с Мартинесом... безвыходная ситуация... истерики Меган... потом Мартинес со своими расхваливаниями... и в конце концов — Джош, мучительно думающий, стоит ли им попытать счастья в Вудбери.

— Что не так с этим местом? — Остин тычет большим пальцем в сторону неработающего магазина, мимо которого они с ревом проезжают.

— Всё с ним не так, — едва слышно шепчет Лилли.

Она видит случайных ходячих, блуждающих по парковке Уолмарта, будто выходцы из ада; перевёрнутые машины и разбросанные во все стороны магазинные тележки. Те повреждены дождями, снегом, солнцем и обросли грязью настолько, что теперь сквозь их прутья растут сорняки. Островки бензозаправок почернели и обуглились от пожара, который в феврале уничтожил тыльную сторону территории. Сам магазин напоминает древние развалины из битого стекла и погнутого металла, пустых картонных коробок и вывалившихся из зияющих окон ящиков.

— Отсюда давным-давно вынесли всю еду и припасы, — с горечью говорит Дэвид Стерн. — Здесь побывал каждый встречный-поперечный.

Проезжая Уолмарт, Лилли сквозь развевающийся брезент мельком видит фермерские угодья в северной части местности. Силуэты ходячих — с этого расстояния такие маленькие и едва различимые — словно жучки под камнем неторопливо бродят меж кукурузных стеблей.

С появления стада в прошлом году активность ходячих возросла — количество живых мертвецов в болотах и заброшенных фермерских усадьбах, невозделанных и пустынных, неуклонно увеличивалось. Ходили слухи, что разношёрстные группы учёных из Вашингтона и подземных лабораторий где-то вне Запада разрабатывают модели поведения и прогнозы для популяции оживших трупов, и ни один из них не был многообещающим. Плохие новости нависают над этими землями, нависают над плохо освещённым крытым кузовом военного грузовика в эту самую минуту, пока Лилли пытается отогнать чёрные мысли.

— Эй, Барбара, — Лилли бросает взгляд на седоволосую женщину, сидящую напротив. — Может, расскажешь нам ещё раз свою фирменную историю?

Остин притворно закатывает глаза.

— О Боже... только не это!

Лилли мельком смотрит на него.

— Сиди тихо. Ну же, Барбара, расскажи нам ту историю про свой медовый месяц!

Остин трёт глаза.

— Кто-нибудь, пристрелите меня!

— Тс-с-с! — Лилли пихает его локтём, смотрит на пожилую женщину и выдавливает улыбку. — Давай же, Барбара!

Седовласая женщина усмехается мужу.

— Хочешь рассказать?

Дэвид обнимает жену одной рукой.

— Конечно, это будет первый раз... когда рассказываю я. — Он смотрит на женщину сияющими глазами, и что-то проскальзывает между ними двумя, наполняя собой сумрачное пространство и сжимая сердце Лилли. — Ну хорошо... прежде всего, это было ещё в те доисторические времена, когда мои волосы были чёрными, а хозяйство работало.

Барбара шутливо стукает его кулаком в плечо.

— Эй, можно ближе к делу? Эти люди могут обойтись и без полного отчёта о твоей мочеполовой системе.

Грузовик с грохотом переезжает через железнодорожные пути, крытый кузов дребезжит. Дэвид хватается за своё сиденье, делает глубокий вдох и ухмыляется.

— Дело в том, что мы были всего лишь детьми... но влюблёнными до безумия.

— Ничего и не изменилось... Бог знает, почему, — с самодовольной улыбкой вставляет Барбара, бросая на него выразительный взгляд.

Дэвид показывает ей язык.

— В общем, так или иначе... мы оказались на пути в самое прекрасное место на Земле — Игуасу в Аргентине — ничего не имея с собой, кроме одежды на наших плечах и около сотни баксов в пересчёте на песо.

Барбара опять вмешивается:

— Если мне не изменяет память, «игуасу» означает «глотка дьявола», а вообще это река, которая протекает через Бразилию и Аргентину. Мы прочитали об этом месте в путеводителе и решили, что это было бы идеальное приключение.

Дэвид вздыхает.

— Ладно, так или иначе... мы добрались туда в воскресенье и до ночи понедельника шли пешком вверх по течению — может быть, миль пять — к этому невероятному водопаду.

Барбара вскидывает голову.

— Пять миль?! Ты шутишь? Скорее двадцать пять!

Дэвид подмигивает Лилли.

— Она преувеличивает. Поверьте мне... там было всего километров двадцать-тридцать.

Барбара игриво складывает руки на груди.

— Дэвид! Сколько километров в одной миле?

Он вздыхает и качает головой.

— Не знаю, милая, но уверен, что ты нам сейчас поведаешь.

— Приблизительно 1,6... так что триста километров будет около двухсот миль.

Дэвид вновь бросает на неё взгляд.

— Я могу продолжать? Ты мне позволишь?

Барбара с обидой отворачивается.

— Да кто тебе не дает-то?

— Итак, мы нашли этот изумительный водопад, и я хочу сказать — это самый прекрасный водопад на Земле. В одном-единственном месте ты буквально на все триста шестьдесят градусов окружён ревущей водой.

— И радуги! — восклицает Барбара. — Везде, куда ни взглянёшь. Это в самом деле нечто.

— Ну, а потом, — продолжает Дэвид, — вот эта девочка-припевочка решает порезвиться.

Барбара усмехается.

— Я просто хотела разок его обнять, вот и всё.

— И она начинает приставать ко мне прямо там, а вокруг нас низвергается вода...

— Я к тебе не приставала!

— Распустила руки по полной... И вдруг говорит: «Дэвид, а где твой бумажник?» Я проверяю задний карман джинсов и понимаю, что там пусто.

Барбара трясёт головой, в миллионный раз переживая тот момент.

— Моя барсетка тоже была пуста. Кто-то обчистил нас в пути. Паспорта, удостоверения, всё. Мы торчали посреди Аргентины, мы были тупыми американцами и понятия не имели, что нам теперь делать.

Дэвид улыбается своим мыслям, любуясь этим мгновением в своей памяти, словно фамильной драгоценностью. У Лилли возникает чувство, что это нечто очень важное для Стернов, нечто невысказанное, но настолько же непоколибимое, как чередование приливов и отливов или гравитационное притяжение Луны.

— Нам сказали, что нужно подождать, пока не разберутся с нашими удостоверениями личности в Буэнос-Айресе.

— До которого около восьмисот миль.

— Километров, Барбара. Восемьсот километров.

— Дэвид, не начинай.

— В любом случае, у нас в карманах оставалось несколько сентаво — это в пересчёте сколько, Барбара? Полтора доллара? Так что мы нашли маленькую деревеньку и уговорили местного парня пустить нас поспать на полу его сарая за пятьдесят сентаво.

Барбара с ностальгией улыбается.

— Это точно был не Ритц, но мы и так обошлись.

Дэвид ухмыляется ей.

— Как выяснилось, у этого парня был небольшой ресторанчик в городе, и он разрешил поработать там, пока мы ждали наших новых документов. Бабз обслуживала столики, а я работал на кухне: подвешивал на крюках кровяную колбасу и стряпал менудо для местных.

— Самое смешное, что, как оказалось, это было одно из лучших времён в нашей жизни, — грустно вздыхает Барбара. — Мы были в такой непривычной среде, и мы могли доверять только друг другу, но всё это было... это было... славно. — Она глядит на мужа, и впервые испещренное морщинами лицо старой матроны смягчается. На мгновение годы стираются и она вновь становится юной новобрачной, влюблённой в достойного мужчину. — В общем, — мягко говорит она, — это было нечто потрясающее.

Дэвид смотрит на свою жену.

— Мы застряли там на... сколько? Как долго это продолжалось, Бабз?

— Мы пробыли там два с половиной месяца, ожидая весточки от посольства, засыпая и просыпаясь среди коз, выживая за счёт этого ужасного менудо.

— Это был... опыт, — Дэвид обнимает свою женщину. Он нежно целует её в висок. — Я бы не променял его на весь чай штата Теннесси.

Грузовик в очередной раз содрогается на многочисленных ухабах, и следом на Лилли обрушивается оглушительная тишина. Она ожидала, что рассказ приободрит её, отвлечёт, возможно даже успокоит её мятущиеся мысли. Но история только содрал корку, которой обросло её сердце. Она заставила её почувствовать себя маленькой, одинокой и ничтожной.

У неё кружится голова, и она чувствует, что вот-вот расплачется... из-за Джоша... из-за Меган... из-за себя самой... из-за этого сплошного кошмара, охватившего землю.

В конце концов Остин разрушает чары одним смущённым движением брови.

— А что за хрень это ваше менудо?

* * *

Грузовик с грохотом преодолевает замшелые железнодорожные пути и въезжает в Хогансвилль с западной стороны. Мартинес держит руль двумя руками и внимательно разглядывает сквозь лобовое стекло пустынные улицы и витрины магазинов.

Из-за массового бегства небольшой посёлок зарос высокой травой; окна и двери домов плотно заколочены, дорогу загромождает всякий хлам — старые матрасы, рассохшиеся ящики от комодов, грязные тряпки в каждой канаве. Несколько случайных ходячих, одетых в лохмотья словно пугала, бесцельно слоняются по аллеям и пустым парковкам.

Мартинес жмёт на тормоз, снижая скорость до неизменных двадцати миль в час. Он видит уличный указатель и сверяется с приколотой к приборной панели страницей, вырванной из старого телефонного справочника. Похоже, хогансвилльский Пиггли Виггли расположен приблизительно в полмили отсюда в западной части города. Битое стекло и обломки хрустят под шинами и шум привлекает внимание ходячих, околачивающихся неподалёку.

На пассажирском сиденье Гас вкладывает патрон в свою 12-калибровую пушку.

— Я готов, босс, — говорит он, опуская своё окно.

— Гас, подожди! — Мартинес наклоняется к сумке со снаряжением, засунутой между сиденьями. Он находит короткоствольный Магнум .357 с глушителем и вручает его лысому толстяку. — Возьми это, я не хочу, чтобы шум привлёк их ещё больше.

Гас опускает свой дробовик, берёт револьвер, открывает барабан, проверяет патроны и защёлкивает его.

— Верно подмечено.

Лысый целится из окна автомобиля и укладывает на месте трёх мертвяков с такой лёгкостью, будто играет в игру на масленичных гуляниях. Звук выстрелов, заглушённых глушителем, напоминает треск сучьев. Ходячие падают друг на друга, верхушки их черепов взрываются пузырями чёрной жидкости и тканей, тела оседают на тротуар с удовлетворительным хлюпаньем. Мартинес продвигается на запад.

Он сворачивает к перекрёстку, заблокированному обломками трёх столкнувшихся автомобилей. Обугленные остовы из металла и стекла сплелись в одну беспорядочную массу. Грузовик съезжает на обочину, и Гас снимает ещё парочку ходячих в рваной фельдшерской униформе. Грузовик продолжает двигаться вниз по улице.

Они проезжают мимо придорожного торгового центра, обшитого досками, и в поле зрения появляется вывеска Пиггли Виггли в южной стороне улицы. В зеве пустынной парковки толпится с полдюжины ходячих. Гас обрывает их страдания, немного суетясь — лишь единожды делая паузу для перезарядки — пока грузовик с дребезжанием вползает на парковку.

Один ходячий падает сбоку машины. Прежде чем тело соскальзывает под колёса, фонтан маслянистой крови заливает капот.

— Чёрт! — выругивается Мартинес, останавливаясь перед магазином.

Сквозь заляпанное кровью лобовое стекло он видит место бедствия, ранее именуемое Пиггли Виггли. В витринах валяются куски брусчатки и опрокинутые цветочные горшки, все окна выбиты и зияют щербатыми краями, изъеденные ржавчиной тележки либо лежат рядами на боку, либо разбиты вдребезги упавшими балками. В полутьме магазина виднеются разграбленные ряды, пустые стеллажи, подвесные полки, медленно качающиеся на ветру.

— Чёрт! Чёрт! ... Чёрт! ... Чёрт-чёрт-чёрт!

Мартинес трёт лицо, откидываясь на сиденье.

Гас смотрит на него.

— И что теперь, босс?

* * *

Брезент отстёгивают, и резкий дневной свет заливает кузов. Ослепительное сияние солнца заставляет Лилли моргать и щуриться, пока её глаза привыкают к свету.

Она поднимается на ноги и пристально смотрит вниз, на Мартинеса, который стоит с суровым выражением на смуглом лице снаружи, удерживая брезентовую заслонку открытой. Гас стоит позади и разминает руки.

— Хорошие новости и плохие новости, — бурчит Мартинес.

Стерны встают, Остин тоже не спеша поднимается, потягиваясь, будто сонная кошка.

— Бакалейный магазин разгромили, обчистили полностью, — объявляет Мартинес. — Мы в полной заднице.

Лилли глядит на него.

— А какая хорошая новость?

— Тут за магазином есть склад, без окон, заперт крепко. Похоже, его никто не трогал. Может оказаться просто золотой жилой.

— Так чего же мы ждём?

Взгляд Мартинесса смягчается.

— Не уверен, насколько безопасно там внутри. Я хочу чтобы все были в полной боевой готовности и очень осторожны. Ещё возьмите все наши фонари... судя по всему, там тьма кромешная.

Они достают и осматривают своё оружие. Лилли ковыряется в рюкзаке. Она вытаскивает свои пушки — парочку полуавтоматических Ругеров 22-го калибра — и проверяет магазины. У неё есть две обоймы, по двадцать пять патронов в каждой. Боб научил её пользоваться магазинами большой ёмкости, от которых пистолет становится менее чувствительным, однако дает ей преимущество в случае опасности.

— Остин, неси снаряжение, — говорит Мартинес, кивая на кипу сумок в углу. — Держи их открытыми и наготове.

Остин уже стоит над сумками, подхватывет их и вешет через плечо. Остальные проверяют боеприпасы и прячут оружие в легкодоступные кобуры на их бёдрах или поясницах. Барбара засовывает армейский кольт 45-го калибра за пояс, туго завязанный вокруг её широкой талии. Дэвид держит в руках две запасные обоймы к её кольту.

Они работают с привычной сосредоточенностью бывалых грабителей банков. Они проделывали это много раз, однако некоторое напряжение всё ещё витает в плохо освещённом пространстве. Мартинес в последний раз заглядывает через откинутый брезент.

— Я сейчас отъеду за магазин, — говорит он. — Приготовьтесь к рок-н-роллу и будьте осторожны, когда будете входить... Шум грузовика и так уже привлёк лишних ходячих.

Один за другим из кузова следуют быстрые кивки и Мартинес исчезает.

Лилли подбирается к заднему люку, опирается на каркас, вдруг звук захлопывающейся дверцы кабины сменяет рёв двигателя. Грузовик шатко трогается с места и с грохотом сворачивает за угол супермаркета.

Сорок пять секунд спустя раздаётся свист воздушных тормозов, и автомобиль резко останавливается.

Лилли делает глубокий вдох, поднимает один из Ругеров, распахивает брезент и выпрыгивает наружу.

Она тяжело приземляется на разбитую мостовую. Солнце ослепляет её, ветер дует в лицо, откуда-то доносится запах горелой резины. Мартинес уже выбрался из кабины. Магнум .357 с глушителем в кобуре бьёт его по бедру. Гас торопливо обегает грузовик спереди. Лысого толстяка едва видно из-за колеса.

Склад находится справа от них, у края задней парковки, в зарослях вернонии и остролиста — огромный контейнер из волнистого металла, размером с три открытых кинотеатра. По правую сторону от грузового отсека, на верху небольшой лестничной площадки Лилли видит металлическую дверь без обозначений, а в тени навеса — две большие гаражные двери-купе. Всё здесь какое-то ветхое, застывшее во времени, проржавевшее, разрисованное граффити.

Она бросает быстрый взгляд через плечо и замечает стайку ходячих в ста ярдах отсюда, за обвисшей вывеской Пиггли Виггли. Они медленно поворачиваются к источнику шума и начинают волочить ноги в их направлении.

Сзади к Лилли подходит Остин.

— Идем остюда, — вполголоса говорит он, поправляя брезентовые сумки. — Пока мы молоды и не разодраны на куски.

Вслед за Остином быстро приближаются Дэвид и Барбара. Пожилая пара держится тихо и настороженно, широко распахнув глаза. Мартинес подаёт рукой знак Гасу, указывая на грузовой отсек.

— Отодвинь дверь, Гас, держи рацию включенной и поглядывай, что делается снаружи.

— Так точно, — Гас заводит двигатель, потом начинает выжимать сцепление.

— Мы выйдем со стороны грузового отсека, — сообщает ему Мартинес. — Так что оставь двигатель включённым и будь готов сразу подъехать.

— Понял!

Затем всё делается очень быстро и квалифицированно: пока Гас на грузовике сдаёт назад к отсеку, остальные мигом беззвучно подкрадываются к двери без обозначений, двигаясь с хладнокровным умением спецназовцев. Мартинес поднимается по лестнице, достаёт из-за пояса длинный железный костыль и принимается за навесной замок, колотя по штырю рукояткой своего пистолета. Остальные жмутся позади него, озираясь на приближающихся мертвецов.

Замок ломается, дверь, скрипнув петлями, открывается, и Мартинес заглядывает внутрь.

Они погружаются в темноту и одуряющий смрад гнилого мяса, едкий тошнотворный запах, вонь аммиака. Дверь захлопывается за ними, заставляя всех вздрогнуть. Единственное окошко вверху, над затянутыми паутиной подставками для бочек, даёт достаточно освещения, чтобы рассмотреть очертания полок и перевёрнутых погрузчиков, беспорядочно разбросанных между высокими стеллажами.

После небольшой заминки, каждый из вошедших, включая Лилли, улыбается: их глаза приспосабливаются достаточно чтобы разглядеть и консервы, и сложенные в ряды до самого верха упаковки с продуктами. Это действительно та золотая жила, на которую уповал Мартинес. Но пока они дивятся своей удаче, в глубоких тенях зарождается шум, и улыбки гаснут одна за другой...

... и они наблюдают, как из-за ломящихся от товаров стеллажей, появляется первая тёмная фигура.

Глава 4

По сигналу Мартинеса они начинают стрелять, раздаётся групповое звучание приглушённых хлопков, и мерцание выстрелов освещает тёмный склад. Лилли делает три быстрых выстрела и сносит двоих в пятнадцати метрах. Одну из целей — тучного мужчину в лохмотьях, с кожей цвета дождевых червей — отбрасывает к стеллажу, из его черепа хлещет церебральная жидкость, и он валится на ряд консервированных томатов. Другой кусачий — молодой мужчина в засаленном комбинезоне, вероятно, бывший водитель погрузчика — падает в каскаде собственной крови, струящейся из свежего отверстия в черепе.

По крайней мере два десятка мертвецов, а может больше, продолжают наступать из каждого угла склада.

Раздаётся грохот и помещение озаряется вспышками света, стрелки плотно группируются возле двери, стволы их пушек расходятся веером и сверкают выстрелами. Остин сбрасывает шерстяное пальто и начинает стрелять из найденного на складе Национальной гвардии Глока 19 с глушителем и лазерным прицелом, который посылает узкий луч красного света через тьму. Дэвид расправляется с женщиной в запятнанной форме супермаркета Пигли-Вигли, и мёртвая девушка ударяется о стойку с несвежими рогаликами. Барбара стреляет в пожилого мужчину в окровавленной рубашке с галстуком на застёжке и именной табличкой — быть может, бывшего менеджера магазина — и существо исчезает в облаке кровавого тумана, напоминающем творение пуантилиста.

Приглушённая стрельба производит невероятный грохот, подобно серии безумных аплодисментов, сопровождаемых фейерверками, разрывающими зловонную тишину, и вслед за грохотом раздаётся звон и лязг использованных гильз, ударяющихся о пол. Мартинес осторожно крадётся вперед, ведя свою группу вглубь склада. Они преодолевают несколько пролётов и открывают огонь по тяжело передвигающимся фигурам с молочно-белыми глазами, стремительно приближающимся к ним — бывшим машинистам, фондовым клеркам, помощникам руководителей, кассирам — каждый из которых падает, оставляя под собой лужи крови. Они сбиваются со счёта к тому моменту когда последний ходячий падает на пол.

В гулкой тишине, из рации Мартинеса до Лилли доносится пронзительный, звонкий крик Гаса.

— Что за чертовщина там творится?! Вы меня слышите?! Босс?! Ответьте! Что происходит?

В конце главного нефа Мартинес останавливается, чтобы отдышаться. Он хватает рацию, пристёгнутую к поясу.

— Мы в порядке, Гас, — говорит он в динамик рации. — Столкнулись с небольшой радушной толпой… но мы в порядке.

Из рации слышится шипящий голос.

— У меня чуть сердечный приступ не случился!

Мартинес зажимает кнопку передачи сигнала.

— Весь чертов персонал, должно быть, спрятался здесь, когда началось всё это дерьмо, — он смотрит на последствия кровавой бойни за завесой голубого дыма. В воздухе повис запах пороха. Он зажимает кнопку. — Просто будьте наготове, Гас. Похоже, сегодня мы загрузимся под завязку.

Из рации вновь слышится голос.

— Это хорошая новость, босс. Вас понял. Я буду готов.

Мартинес отключает радио, цепляет его к ремню и поворачивается к остальным.

— Все целы?

У Лилли звенит в ушах, но она сосредоточена и насторожена.

— Всё хорошо, — говорит она, ставя на предохранитель каждый из её Ругеров, вынимая пустые магазины и роняя обоймы на пол. Она достаёт новые магазины из-за пояса и вставляет в пистолеты. Она всматривается в проходы по обе стороны от неё, где останки ходячих покоятся в запёкшихся лужах крови. Она ничего не чувствует.

— Будьте осторожны, тут повсюду ходячие, — командует Мартинес, вглядываясь в тёмные проходы.

— Долбанная штуковина! — жалуется Дэвид Стерн, размахивая фонариком. Его узловатые руки дрожат. — Я проверял батарейку только вчера вечером.

В темноте видно, как Барбара закатывает глаза.

— Этот человек совсем не дружит с техникой, — она забирает у него фонарик. — Я так и знала, что батарейки испортились, — она раскручивает фонарик и переставляет батарейки. Это не помогает. Фонарик по-прежнему не работает.

— Секундочку, — говорит Остин, убирая свой Глок за пояс, — Есть идея.

Он подходит к полке, на которой связки дров уложены рядом с мешками древесного угля, бутылками с жидкостью для розжига и пакетами древесной щепы. Он вытягивает длинный деревянный брусок, достаёт бандану из кармана, и оборачивает её вокруг одного из концов бревна.

Лилли с интересом наблюдает за ним. Она не может понять этого мальчишку. Он каким-то образом выглядит старше своих лет. Она смотрит, как он окунает ткань в жидкость для розжига. Он достает зажигалку Bic, поджигает бандану, и моментально шлейф блестящего оранжевого света освещает центральный проход лучистым нимбом.

— Очень романтично, — говорит Лилли с ухмылкой, — Отличная работа, Гекльберри.

* * *

Они разделяются на две группы. Мартинес и семейство Стернов берут на себя переднюю часть здания — лабиринт полок, заполненных упаковками различных продуктов, хозяйственными товарами, галантереей, приправами, и кухонной утварью. Лилли и Остин принимаются за противоположную часть здания. Мартинес велит им двигаться быстро, не отвлекаться, не набирать ничего, в чем они сомневаются, и брать только те продукты, срок годности которых ещё не истёк.

Остин ведёт Лилли по боковому коридору, вдоль которого выстроились заброшенные офисы. Они проходят дверь за дверью, каждая из которых заперта, а за окнами виднеется лишь тьма и пустота. Остин идёт чуть впереди Лилли, одной рукой держа высоко над собой факел, а в другой сжимая свой Глок. Лилли держит в обеих руках пистолеты, готовясь выстрелить в любой момент.

В мерцающем жёлтом свете, они двигаются мимо рядов баллонов с пропаном, садоводческих товаров, мешков с удобрениями, связок дров, катушек садовых шлангов и бесполезных товаров, вроде кормушек для птиц и садовых гномов. По коже Лилли пробегают мурашки, когда она слышит гулкий шёпот и шаркающие шаги Стернов и Мартинеса позади в темноте.

В конце главного нефа, у задней стены, они делают поворот и обнаруживают большую гидравлическую тележку для поддонов, покоящуюся среди граблей, лопат и инструментов. Остин выкатывает в проход эту засаленную ручную тележку с тяжёлыми железными колесами и двумя вилками, которые выступают, по меньшей мере, на два с половиной метра. Опираясь на гигантскую ручку и раскачивая тележку, он проверяет её на прочность. — Эта штуковина могла бы пригодиться,— размышляет он.

— Сделай одолжение, возьми факел на секунду, — Лилли замечает тени, скользящие по задней стене. Остин поднимает факел и обнаруживает в танцующем свете факела груду пустых поддонов.

Двигаясь быстро, они поддевают вилками тележки ближайший поддон.

Они возвращаются в тёмный центральный проход, колеса шумно скрипят на грязном цементном полу. Они начинают нагружать поддон, Остин толкает тележку, удерживая в одной руке факел, а Лилли хватает товары первой необходимости. Они погружают на тележку пятилитровые канистры питьевой воды, пакетики с семенами, острые инструменты, катушки верёвок. Они делают ещё один поворот и обнаруживают торговый ряд с консервами. Лилли нВ поте лица укладывает герметичные упаковки персиков, кукурузы, фасоли, капусты, банки сардин, тунца, и мясных консервов.

— Мы станем героями, когда вернёмся со всей этой хренью, — ухмыляется Остин, толкая тележку вдоль прохода.

— Ага, возможно, тебе, наконец, кто-то даст, — острит Лилли, со стоном укладывая тяжелый поддон.

— Могу я спросить?

— Валяй.

— С чего такое отношение?

Лилли продолжает работать, её оружие болтается за поясом.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Да ладно, Лилли... Я сразу заметил... с нашей первой встречи... ты из-за чего-то взъелась на меня.

Они приближаются к концу ряда с консервами. Лилли водружает на поддон коробку с консервами и ворчит:

— Давай поскорее закончим и свалим из этого убогого места?

— Просто поддерживаю разговор,— ворчит Остин, толкая тележку к концу торгового ряда.

Лилли и Остин сворачивают в очередной проход, загромождённый ящиками перепревших фруктов. Они останавливаются. Остин поднимает факел выше и освещает ящики с почерневшими, сморщенными персиками и бананами, кишащими личинками. Гниющие плоды представляют собой слизистую чёрную массу.

Лилли вытирает пот с лица, в её голос слышится хрипотца:

— По правде говоря, я потеряла некоторых очень близких мне людей.

Остин смотрит на гнилые фрукты.

— Слушай... Мне жаль, что я поднял эту тему... Мне очень жаль.

Он катит тележку дальше.

— Ты не обязана…

— Стой!

Лилли хватает его за рукав и заставляет остановиться. Слабый металлический постукивающий звук заставляет её насторожиться, и она шепчет:

— Посвети там.

В мерцающем свете, они видят ряд морозильных дверей вдоль левой стороны прохода. Зловоние прогорклого мяса повисло в воздухе. Лилли тянется к оружию. Последняя дверь слева покачивается и скрипит на ржавых петлях.

— Стой позади меня и держи факел повыше,— шепчет Лилли, снимая с предохранителя оба своих Ругера и крадясь к последней двери слева.

— Ходячий?

Остин хватает свой Глок и идёт следом за Лилли.

— Заткнись и держи факел выше.

Лилли проходит мимо покачивающейся двери, останавливается и прижимается спиной к стене напротив морозильной камеры. — На счёт три, — шепчет она. — Готов?

— Готов.

Лилли хватается за ручку.

— Один, два, три!

Она рывком открывает дверь морозильника, вскидывает оружие, и её сердце замирает. Ничего. Ничего, кроме темноты и невыносимой вони.

Запах охватывает Лилли, заставляя её глаза слезиться, она делает шаг назад, опуская пистолет. С внутренней стороны тёмной морозильной камеры свисает чёрная, маслянистая гниль. Она улавливает звук, и опускает взгляд на что-то маленькое и пушистое, прошмыгнувшее мимо её ноги. Она измученно вздыхает, когда понимает, что это была всего лишь крыса.

— Чтоб тебя, — затаив дыхание комментирует Остин, опускает свой Глок и облегчённо вздыхает.

— Пошли, — говорит Лилли, засовывая оружие обратно за пояс. — Мы набрали достаточно. Давай вернёмся, загрузим всё это в машину и уберёмся подальше от этого места.

— Звучит неплохо, — с улыбкой говорит Остин, толкая тележку следом за Лилли в направлении передней части склада. За его спиной, массивная фигура появляется из морозильной камеры.

Остин оборачивается на звук и видит огромного мужчину в комбинезоне, с изуродованным лицом, надвигающегося на него. Челюсть двухметрового гиганта сжимается и разжимается, его глаза цвета кислого молока, а кожа из-за долгого заточения в морозильнике покрылась плёнкой белёсой плесени.

Отскакивая от него и хватаясь за свой Глок, Остин спотыкается о стоящую в углу тележку.

Он падает, пистолет выскальзывает из его руки, а факел катится по цементному полу. Гигантский кусачий возвышается над ним, пуская чёрные слюни, факел теперь зловеще освещает его лицо. Пламя мерцает и отражается в его белесых глазах.

Остин пытается откатиться, но кусачий смыкает свои гигантские мёртвые пальцы на его лодыжке. Остин выпускает гневный рык, брыкаясь и проклиная ходячего. Существо открывает свой рот, и Остин обрушивает каблук сапога на частокол чёрных острых зубов.

Хруст нижней челюсти едва замедляет существо.

Оно тянется к мягкой плоти на бедре Остина. Вес этой твари невыносим, будто обрушившийся дом, и в момент, когда существо собирается сомкнуть почерневшие зубы на бедренной артерии Остина, раздаётся приглушённый выстрел.

Лишь несколько секунд прошло с появления ходячего — но их хватило Лилли, чтобы услышать шум, замереть, обернуться, быстро поднять оружие, тщательно прицелился и выстрелить. Она попадает в смертельную точку между глазами, чуть выше переносицы.

Огромный труп резко падает назад в облаке кровавого тумана, похожего на дым в темноте, в верхней части его черепа виднеется отверстие, из которого хлещет кровь.

Он приземляется сырой кучей у ног Остина, и молодой человек, задыхаясь, карабкается прочь от трупа и садится на задницу на холодном бетонном полу. — Пиздец! Господи Иисусе! Пиздец!

— Ты в порядке?

Лилли подходит, становится на колени и проверяет ноги Остина, — Ты в порядке?

— Я… да… Я в порядке… в порядке, — бормочет он, запинаясь и пытаясь отдышаться. Он смотрит на массивную мёртвую глыбу, лежащую у его ног.

— Ну же, пошли…

— ЭЙ!

Голос Мартинеса, доносящийся из передней части склада, проникает сквозь звон в ушах Лилли.

— Лилли! Остин! Вы в порядке?!

Лилли кричит через плечо:

— Мы в порядке!

— Собирайте своё дерьмо и вперёд! — в голосе Мартинеса ощущается беспокойство. — Шум привлечёт ещё больше ходячих! Поехали!

— Ну же, красавчик, — бормочет Лилли, помогая Остину подняться на ноги.

Они встают, Остин спешит поднять факел, пока что-нибудь не загорелось, и вместе они толкают тележку вперёд. Сейчас она словно весит целую тонну, и только сложив свои силы, пыхтя и отдуваясь, им удаётся катить её вдоль прохода.

* * *

Они встречаются в погрузочном доке. С набитыми под завязку карманами семья Стернов и Мартинес уже успели погрузить полдюжины больших картонных коробок: коробки лапши Рамен, растворимый кофе для гурманов, двухлитровые пакеты сока, мешки с мукой и рисом, несколько килограммов сахара, пару пятилитровых банок маринованных овощей и банок с маргарином, замороженные полуфабрикаты, макароны с сыром и сигареты. Мартинес по рации передаёт Гасу, чтобы тот подогнал грузовик как можно ближе к погрузочной платформе, и был готов заехать внутрь, когда откроются распашные двери. Остин, ещё задыхаясь и покачиваясь, тащит поддон к металлической двери.

— Дай-ка мне тот молоток, который вы нашли, — говорит Мартинес Дэвиду.

Пожилой человек передаёт молоток Мартинесу. Остальные в ожидании нервно толпятся вокруг, пока Мартинес бьёт рабочим концом молотка по замку в нижней части металлической двери. Замок упрямится, и стук молотка всё громче эхом раздаётся по складу. Лилли смотрит через плечо, прислушиваясь к шаркающим звукам, доносящимся из темноты в глубине склада.

Наконец, раздаётся щелчок, и Мартинес дёргает дверь, и та, наконец, с ржавым скрипом поднимается. Ветер и свет проникают внутрь, становится ощутим запах дёгтя и палёной резины, заставляющий всех моргать. Пол усыпан блуждающими на сквозняке упаковочными лентами и мышиным помётом.

Когда они выходят на улицу, никто не замечает кучу мокрого мусора и заплесневелых картонных коробок рядом с мусорным контейнером в противоположном конце погрузочного дока, которая медленно перемещается, скрывая под собой нечто жуткое. Они все слишком заняты, следуя за Мартинесом через грязную погрузочную платформу с охапками продуктов в руках.

Грузовик заведён, брезент откинут, а выхлопная труба извергает в весенний воздух клубы едкого дыма. Они начинают грузить продукты в кузов машины.

Они погружают тяжёлые вещевые мешки, затем коробки, затем содержимое поддона, консервы, канистры с питьевой водой, садовые принадлежности, инструменты, а также баллоны с пропаном. Никто не замечает движущийся через погрузочный док труп, проталкивающий себе путь сквозь кучу мусора, поднимающийся на ноги с неуклюжестью рослого ребёнка. Лилли краем глаза замечает движение и поворачивается к кусачему.

Труп жилистого тридцатилетнего афроамериканца, с короткими косичками, венчающими его череп, неуклюже волочит к ним ноги, подобно пьяному миму, движущемуся против мнимого ветра, хватающего руками воздух. Оранжевый комбинезон на мертвеце кажется Лилли невероятно знакомым, но она не может вспомнить.

— Я разберусь, — говорит Лилли, ни к кому в частности не обращаясь, и достаёт свой Ругер.

Остальные замечают движение и перестают складывать вещи в грузовик, хватаясь за оружие, наблюдая, как Лилли замерла, не колеблясь ни секунды, нацелив пистолет на приближающийся труп. Проходит мгновение. Лилли стоит неподвижно, словно статуя. Остальные смотрят как Лилли, наконец, спокойно, почти лениво, нажимает на спуск, снова и снова, выпуская оставшиеся в магазине шесть патронов.

Пистолет гремит и сверкает, молодой чернокожий труп несколько мгновений танцует джиттербаг, раны от выстрелов извергают брызги крови. Снаряды прогрызают себе путь сквозь твёрдую черепную коробку, кромсая косички на его голове и отправляя ошмётки префронтальной коры головного мозга и серую спинномозговую жидкость ввысь. Лилли заканчивает и равнодушно смотрит.

Кусачий сгибается пополам, и падает на асфальт кровавой грудой.

Стоя в голубой пороховой дымке, Лилли что-то бормочет себе под нос. Никто не слышит, что она говорит. Остальные ещё долго смотрят на неё, пока Остин, наконец, не приходит в себя.

— Хорошая работа, Энни Оукли.

Мартинес нарушает тишину:

— Ладно... давайте выдвигаться, ребята! Пока мы не привлекли ещё больше тварей.

Они забираются в кузов грузовика. Лилли поднимается последней и устраивается среди припасов. Она садится на один из баллонов с пропаном и упирается ладонью в боковую стенку для равновесия. Двери кузова закрываются, двигатель заводится, и грузовик движется через погрузочную платформу.

Почему-то именно когда грузовик отъезжает от погрузочной платформы, именно в тот момент Лилли осеняет — где она видела этот оранжевый комбинезон как на этом ходячем. Это тюремная униформа.

Они пересекают площадку, выезжают с парковки, и на полпути к подъездной дороге Барбара Стерн нарушает тишину, — Для кучки душевнобольных, мы неплохо справились.

Дэвид Стерн издает смешок, заражая хохотом остальных, пока, наконец, даже Лилли не начинает истерически хихикать с чувством головокружительного облегчения и удовлетворения.

* * *

К тому времени как они возвращаются обратно к шоссе, каждый обитатель этого тёмного, зловонного фургона дрожит в предвкушении.

— Можете представить, как будут счастливы дети Деврисов, когда они увидят весь этот виноградный сок? — Барбара Стерн с её прекрасными золотистыми локонами и в потёртых джинсах выглядит невероятно воодушевлённой. — Я думала, они начнут штурмовать грузовик, когда мы привезли газировку на прошлой неделе.

— Как насчет добытого сегодня холодного кофе из Старбакс? — Дэвид сглатывает. — Не могу дождаться, когда, наконец, выкину тот сраный кофейный порошок в помойку.

— Мы добыли всего помаленьку, не так ли?! – с энтузиазмом произносит Остин со своего ящика напротив Лилли. — Сахар, кофеин, никотин и кексы от Долли Мэдисон. Дети от всего этого сладкого будут носиться еще целый месяц.

Лилли улыбается молодому человеку впервые с тех пор, как они встретились. Остин подмигивает в ответ, его длинные локоны обрамляют привлекательное лицо, развиваясь под потоком ветра.

Лилли смотрит сквозь хлопающий и приоткрывающийся на ветру брезент на пустынную дорогу, окутанную туманом, полуденное солнце мягко пробивается сквозь отдаляющийся лесной пейзаж. На мгновение она задумывается, что у Вудбери, возможно, всё же есть шанс. При наличии достаточного количества людей, таких, как эти, которые заботятся друг о друге, они могли бы создать достойное общество.

— Ты хорошо постарался сегодня, красавчик, — наконец говорит Лилли Остину. Она смотрит на остальных. — Вы все постарались. В самом деле, если бы мы только могли…

Приглушённый шум доносится снаружи, заставляя её замолчать. Сначала это похоже на звук развевающегося на ветру брезента, но чем больше Лилли прислушивается, тем больше он кажется ей неестественным, будто из другого времени, другого места; шум, который никто не слышал с тех пор как несколько лет назад вспыхнула чума.

— Вы слышите?

Лилли смотрит на остальных, и все они теперь испуганно вслушиваются. Шум поднимается и опускается на ветру. Он, должно быть, доносится с неба, может быть, за версту, вибрируя в воздухе, как барабанный бой.

— Это похоже на... Нет. Не может быть.

— Что, чёрт возьми, происходит? — Остин пробирается в заднюю часть кузова и высовывается, вытягивая шею, чтобы взглянуть на небо. — Вы шутите?!

Лилли бросается к нему, и, держась за двери, высовывается наружу.

Ветер треплет её волосы и обжигает глаза, она всматривается вверх, и мельком замечает нечто в западной части неба.

Хвост вертолёта виднеется чуть выше линии деревьев, винт бешено вращается, корпус накренен и движется вниз. Вертолёт неисправен. Тонкий хвост чёрного дыма вьётся позади него, напоминая удаляющуюся тёмную комету.

Грузовик замедляется. Мартинес и Гас, очевидно, тоже заметили вертолёт.

— Как вы думаете, он…?

Лилли озвучивает вопрос, который вертится на языке у каждого, но внезапно её слова обрывает грохот.

Сила удара — в километре от них — сотрясает землю.

Грибное огненное облако озаряет лес и царапает небо.

Глава 5

— Здесь! Вот здесь! Выруливай!

Гас жмёт на тормоз, и грузовик со скрипом съезжает с шоссе. Подскакивая на ухабах, он пересекает узкую полосу грязной травы на обочине, и, дребезжа, останавливается в облаке выхлопных газов и пыли.

— На машине ближе мы подобраться не можем, — говорит Мартинес на пассажирском сиденье. Наклоняясь вперёд, он вытягивает шею, чтобы хоть что-то рассмотреть сквозь испачканное ветровое стекло. Бросает быстрый взгляд на столб дыма на горизонте, поднимающийся над деревьями с запада. Похоже, что до него около четверти мили. Он достаёт свой Магнум.

— Остаток пути придётся идти пешком.

— Это будет долгий путь, босс. — Гас выглядывает из окна, скребя седую щетину. — Похоже, он упал далеко в лесу.

Мартинес раздумывает над этим, покусывая внутреннюю сторону щеки. В этой части Джорджии много дорог пересекают лощины — неглубокие лесистые долины. Образованные реками, окружённые холмами и дремучими лесами, эти заросли кустарников, бурьянов и всякой дряни могут изобиловать провалами, колониями москитов и множеством укромных уголков и щелей, в которых часто таятся увязшие ходячие.

Гас смотрит на Мартинеса.

— Что скажешь, может всё-таки попробуем там проехать?

— Ответ отрицательный, — отрезает Мартинес, проверяя барабан своего Магнума. Он слышит, как открывается задний борт кузова и остальные спускаются вниз. Полуденный ветер доносит их возбуждённые голоса. — Мы застрянем в этой каше гороховой, это к бабке не ходи.

— Как скажешь, босс. — Гас переключает на нейтральную скорость и выключает двигатель. Тишину заполоняет шум природы — стрекотание сверчков, ветер в ветвях деревьев.

— Оставь здесь 12-й калибр, возьми одну винтовку AR-15, на случай если вечер перестанет быть томным, и захвати мачете под сиденьем.

Мартинес проверяет, надёжно ли прикреплён к ноге боевой нож Marine Raider Bowie с пятнадцатидюймовым клинком. Он делает это как само собой разумеющееся, стиснув зубы, по-деловому, одновременно прислушиваясь, как подходят его спутники. Он спускается из кабины.

Все собираются перед грузовиком, среди высокой травы, в окружении облачка звенящей мошкары, напряжённые и побледневшие от возбуждения. Воздух смердит гнилью и раскалённым металлом. Остин стоит, разминая руки и оглядываясь на место крушения. Стерны жмутся друг к другу, озабоченно хмурясь. Лилли упирается руками в бёдра, её Ругеры в кобуре прикреплены высоко на талии.

— Что ты надумал? — спрашивает она у Мартинеса.

— Дэйв и Барб, я хочу, чтобы вы двое остались у грузовика и наблюдали. — Мартинес засовывает за пояс свой Магнум. — Если будут непрошеные гости, просто завлеките их... заманите подальше... а потом сделайте круг, вернитесь и заберите нас. Понятно?

Дэвид лишь кивает снова и снова, словно нервозная кукла с качающейся головой.

— Да, вполне.

— Держите рацию при себе, и пока нас нет, оставайтесь на частоте.

Гас вручает приёмник Дэвиду, который всё еще кивает и невнятно бормочет.

— Ясно, понятно.

— Там сзади коробка с сигнальными ракетами, — говорит Гасу Мартинес. — Иди и принеси охапку. И аптечку захвати, ок?

Гас спешит к кузову, Мартинес тем временем смотрит на часы.

— До темноты осталось добрых четыре часа. Я хочу успеть добраться туда и обратно за это время, так что не тупим.

У Лилли остался всего один магазин большой ёмкости. Она вставляет его в Ругер, щёлкнув затвором.

— А что если мы найдём выживших?

— Это наша цель, — отвечает Мартинес, расстёгивая ножны и поправляя на ноге рукоятку ножа так, чтобы до него можно было легко добраться. — Плюс вертушка до сих пор может быть цела.

Лилли смотрит на него.

— У нас нет ни носилок, ни медикаментов, ни возможности забрать их с собой.

— Мы пересечём вон тот мост, когда доберёмся туда, — говорит Мартинес, поправляя на лбу пропитанную потом бандану.

Гас возвращается с полными руками сигнальных ракет, похожих на куски динамита.

Мартинес выдаёт каждому по ракете.

— Я хочу, чтобы все оставались вместе, в тесной связке... Но если по какой-то причине кто-то отделится, пусть запустит это, и мы найдём его. — он смотрит на Стерна. — Если попадёте здесь в передрягу, запускайте ракету. — он бросает взгляд на лысого толстяка. — Гас, я хочу, чтобы ты был по правому флангу с мачете. Не шуми. Используй винтовку только в крайнем случае. Я беру себе левый фланг, — глядит на Лилли. — Ты и Малыш идёте посередине.

Остин внимательно смотрит на небо. Набежали полуденные облака. День стал пасмурным и хмурым. Заболоченная местность впереди кишит неясными тенями. Год выдался дождливым, и сейчас почва выглядит непроходимой, вязкой, покрытой размывами и буреломами. Между ними и местом крушения вертолёта стоит густой лес из белых сосен.

— Там есть ручей, он течёт посреди леса, — говорит Мартинес, делая глубокий вдох и поднимая Магнум. — Мы будем идти вдоль него, сколько сможем, а потом сориентируемся по дыму. Все поняли?

Все кивают, молча проглатывая зарождающиеся опасения, которые ширятся среди них, словно вирус.

Мартинес кивает.

— Пойдёмте повеселимся.

* * *

Идти пока довольно тяжело. Неумолимая трясина засасывает подошвы их ботинок с влажным хлюпающим звуком, нарушающим первобытную лесную тишину. Они следуют за извивающимся потоком солоноватой воды, и чем дальше они углубляются в лощину, тем сильнее деревья закрывают солнечный свет.

— Ты в порядке, Гекльберри? — шепчет Лилли Остину, который идёт рядом с ней, крепко сжимая свой Глок сразу двумя вспотевшими ладонями.

— Просто офигительно, — лжёт он. Его длинные кудри откинуты с блестящего лица и перехвачены кожаной повязкой. Он нервно кусает губу, перебираясь через грязь.

— Тебе не стоит так держать свою пушку, — говорит она с усмешкой.

— Как «так»?

— Как будто ты коммандо из Дельта Форс. Просто держи её в руке.

— Хорошо.

— Если возьмёшь одного на мушку, просто распредели своё время. Они медлительные, так что просчитывай свои выстрелы. Не надо палить как бандит-одиночка.

Остин бросает на неё быстрый взгляд.

— Просто хочу быть готов... на случай если придётся спасать тебя.

Лилли закатывает глаза.

— Ну супер, теперь я чувствую себя в полной безопасности.

Она всматривается в деревья впереди и видит слабую струйку дыма, поднимающуюся над лесом. Кишащий насекомыми воздух пахнет палёными схемами и обгоревшим металлом. Рухнувший вертолёт всё ещё находится в нескольких сотнях ярдов, за далёкими соснами. Оттуда доносится едва уловимый треск пожара, почти не слышный из-за шуршания ветра в верхушках деревьев.

Справа, приблизительно в двадцати ярдах впереди от Лилли, Мартинес упорно идет вперед, пробираясь через подлесок, продираясь сквозь зелень с помощью своего боевого ножа. Слева, параллельно ему, устало тащится Гас. Его глаза гончей собаки высматривают среди теней кусак, на его плече покоится мачете. Неба над ним почти не видно из-за густого сплетения ветвей и виноградной лозы.

Лилли начинает ещё что-то говорить, когда перед Гасом появляется фигура.

Лилли останавливается и быстро наводит пистолет. У неё перехватывает дыхание. Она видит, как Гас поднимает мачете. Огромный ходячий — неживой мужчина, одетый в рваный комбинезон — стоит к нему спиной, пошатываясь на мёртвых ногах. Его голова повёрнута к месту крушения, как у собаки, услышавшей ультразвуковой свисток. Гас подкрадывается к нему сзади.

Мачете быстро опускается, и с хрустом клинок погружается в хрящеватую ткань черепа ходячего. Живой труп бьется в агонии, хлещет жидкость, рождая в тишине леса шум льющейся воды. Лилли едва переводит дух, когда ещё один звук справа привлекает её внимание.

В пятнадцати футах отсюда Мартинес расправляется с другим забредшим ходячим — высокой худощавой женщиной с седыми и спутанными, словно паутина, волосами — вероятно, бывшей фермерской женой, пренебрегающей щёткой для волос. Его нож протыкает её затылок как раз над шейными позвонками, умертвляя её со скоростью оторвавшегося тромба. Та даже не успела понять, что происходит.

Со вздохом облегчения Лилли опускает пистолет и осознаёт, что ходячих привлекает вид и шум крушения.

Мартинес останавливается и оглядывается на остальных.

— Все в порядке? — спрашивает он вполголоса, почти что драматичным шёпотом.

Все кивают. Они снова продвигаются вперёд, медленно, но неуклонно, сквозь густые деревья и туманный сумрак. Мартинес делает им знак поторопиться. Под ногами — болотистая, пропитанная водой почва, которая замедляет их шаг. Тени сгущаются, их окутывает запах раскалённого металла и горящего топлива, шум и треск нарастают.

Лилли становится дурно, её кожа покрывается мурашками. Она чувствует на себе взгляд Остина.

— Как думаешь, может, пора прекратить пялиться на меня?

— Я же не виноват, что ты такая классная, — говорит он с точно такой же нервной усмешкой.

Она негодующе качает головой.

— Ты можешь просто постараться сосредоточиться?

— Поверь мне, я полностью сосредоточен, — отвечает он, всё ещё сжимая пистолет, как в псевдополицейских шоу, и они продолжают свой путь.

* * *

Менее чем в ста ярдах от места крушения они набредают на размыв — кишащее насекомыми небольшое болотце, преграждающее им путь. В трясине крест-накрест лежат огромные упавшие сухие деревья. Мартинес жестами приказывает использовать брёвна для перехода. Гас идёт первым, вперевалку перебираясь по самому большому дереву. Мартинес следует за ним. За ним идёт Лилли, Остин замыкает. Практически достигнув берега, Остин ощущает, как что-то тянет его за джинсы. Остальные уже перешли и сейчас устало бредут по размыву. Остин останавливается. Сначала он думает, что зацепил кусок коры, но потом он бросает взгляд вниз.

Из топи торчат полуразложившиеся руки, цепляясь за его штанину.

Он вскрикивает, хватается за свою пушку, и в этот момент мёртвые пальцы сжимаются на щиколотке и тащат его вниз. Поднимаясь из трясины, склизкая верхняя половина гнилого туловища подбирается к его ногам. Невозможно определить, мужчине или женщине принадлежал этот безволосый череп, покрытый чёрной тиной, эти глаза, белые и матовые, как электролампочки. Труп по-черепашьи скалит чёрный рот и щёлкает сломанной челюстью.

Остин делает единственный выстрел — глушитель пистолета брызжет искрами — но не попадает в цель. Пуля лишь задевает обросшее водорослями темя кусаки, а затем плюхается в болото, не причинив тому никакого вреда.

В пятидесяти футах от него Лилли слышит звук выстрела. Она оборачивается, доставая на ходу оружие. Но тут её ноги запутываются, и девушка летит в грязь. Она неуклюже падает в сорняки. Пистолеты выскальзывают из её рук.

Остин пытается сделать второй выстрел, однако склизкий труп рвётся к его ноге. Словно скользкий чёрный кит, он поднимается из ила, щёлкая отвисшей челюстью и отвратительно рыча. Остин непроизвольно отдёргивается назад — из его груди вырывается пронзительный вскрик — и роняет пушку. Он наносит твари удар в зубы, носок его ботинка застревает во рту, полном гнилых чёрных зубов и зловонной слюны. Грязный кусака опрокидывается назад.

Лилли ползёт к своим пистолетам. Мартинес с Гасом в спешке бросаются на помощь, но уже слишком поздно. Огромный ходячий, с которого потоками льётся вода, практически прокусывает походный ботинок Остина марки Timberland, и парень отчаянно пытается нащупать что-то в своём кармане. В конце концов его рука натыкается на сигнальную ракету.

В самый последний момент — прежде чем склизкому кусаке удаётся прогрызть кожу на ботинке — юноша зажигает ракету и всаживает её ходячему в левый глаз. Тварь внезапно пятится назад, ослабляя свою хватку, запрокидывая косматую голову в фонтане искр.

Какое-то время Остин завороженно смотрит на пламя внутри гниющего черепа кусаки. В одно жуткое мгновение левый глаз ходячего накаляется жаром и рдеет, будто аварийные огни. Мертвец как подкошенный падает в болото. Его затылок вдруг взрывается, разбрызгивая искры, словно сопло сварочного аппарата.

Левый глаз мертвеца лопается как перегоревшая лампочка, выстреливает в Остина горячей струёй... и затем создание погружается в чёрную бездну.

Остин вздрагивает, вытирая лицо и неотрывно наблюдает, как кусачий снова исчезает в никуда... Пока от него не остаются лишь пузырьки воздуха, плавающие на поверхности жижи, и тусклое мерцание под водой. Наконец Остину удаётся отвести взгляд. Он подбирает пистолет и справляется со своим дыханием.

— Отличная работа, — говорит Лилли со сдержанной деликатностью, переходя по импровизированному мостику из бревна. — Иди сюда... давай руку.

Она помогает Остину встать, прочно удерживая его на покрытой грязью скользкой коряге. Он восстанавливает дыхание, проглатывает свой ужас и суёт пушку обратно за пояс. Парень смотрит ей в глаза.

— Она была близко, — он выдавливает дрожащую ухмылку. — Эта тварь могла легко схватить тебя.

— Да... слава Богу, ты был рядом, — говорит она с улыбкой, несмотря на то, что её сердце колотится, как сумасшедшее.

— ЛИЛЛИ!

Именно в этот момент раздаётся зычный голос Мартинеса, привлекая внимание Лилли к происходящему за её спиной.