Кузнецов В. А Часть первая Something wicked this way comes

Глава I Terminal Spirit disease

— А ты странный.

Слегка склонив голову набок, девушка рассматривала сидящего напротив мужчину. Сама она на вид была не старше двадцати. Такая тонкость, почти прозрачность черт, непринужденная легкость движений, открытая, наивная глубина во взгляде — все это притягивало мужские взгляды. Только во взгляде сидящего напротив не было знакомого ей блеска.

— Нет, ты не думай. Странный это я в хорошем смысле. Ты не похож на других.

— На других?

Голос мужчины прозвучал глухо. И правда, было в нем что-то необычное — какая-то отчужденность, неестественность. Будто не человек это был, а восковая фигура. Даже мимика его была скупой, отрывистой, словно кто-то каждый раз вылепливал на лице его нужное выражение. Вылепливал, не особо стараясь. Многочисленные шрамы, стяжки и скобы усугубляли и без того гнетущее впечатление.

— Ну, на хоккеистов. Они такие обычно все… — она задумалась, подбирая слова.

— Какие? — собеседник совершенно не чувствовал пауз в чужой речи. Девушка озадаченно моргнула.

— Напористые. Ну такие… наглые, что ли. А ты больше молчишь. Я тебе не нравлюсь?

Теперь задумался мужчина. В молчании его было сродни молчанию статуи или манекена — казалось, весь целиком он стал неподвижным, даже дышать перестал. Девушка подумала про себя, что не стоило с ним заговаривать и уж тем более — не стоило тащить его в кафе. Но то, с какой легкостью он согласился, соблазнило. С трибуны, в маске и форме он был просто одним из игроков. Нельзя было разглядеть какой он там, внутри.

А внутри он оказался уродливым. Даже не уродливым — отталкивающим. Пугающим. И Элен Лорье, последние полгода страстно мечтавшая встречаться с профессиональным хоккеистом вдруг вспомнила все плохое, что о них рассказывали. А рассказывали много всяких вещей. Неприятных, страшных даже.

— Ты мне нравишься, — от этих слов Элен едва не вздрогнула. — Но я… не очень много общаюсь…

— С девушками? — не выдержав, закончила за него.

— С людьми.

Повисло неловкое молчание. Как ни странно, нарушил его хоккеист. Закрыв глаза, он шумно вдохнул, сцепил кисти в замок. С удивлением и страхом, Элен заметила, что пальцы его от напряжения побелели.

— Два года назад я попал в аварию. То, что от меня осталось… долго собирали вместе. Так случилось, что память восстановить не смогли. А после больницы…Я много играл, тренировался. Как-то не было времени… на общение.

— Ох! — поддавшись порыву, Элен накрыла тонкой ладошкой его кисти. Они были холодными и твердыми как дерево. — Но, если травма… как ты?..

— Клуб оплатил мое восстановление. Так всегда бывает, это называется "рекрутинг". Потом поработали худду-скульпторы. И вот теперь я… отрабатываю… свое спасение.

— И ты совсем ничего не помнишь? Совсем-совсем?

— Совсем. Я все забыл. Как ходить, есть, пить. Всему заново учился. Даже разговаривать не умел.

— Ничего себе… А родственники? Мама, папа?

В глазах мужчины не было и намека на чувства. Казалось, он обсуждал вещи отстраненные, совершенно его не касающиеся.

— Где они и кто — я не знаю. При мне не было никаких документов, кожа на руках обгорела, челюсть в труху разбилась. А отпечатка крови в Седьмой Книге не нашлось.

— Ну, это даже хорошо, — натянуто улыбнулась Элен. — Это значит, что до аварии ты не был преступником.

— Почему так?

— Потому что в Седьмую Книгу заносят только кровь осужденных. Я знаю, у меня дядя бокор-официал, он рассказывал.

— Хорошо.

Судя по тону, не было ни хорошо, ни плохо. Не было вообще никак. Интересно, если бы сказали, что он людей убивал налево и направо, его бы проняло? Элен отогнала неприятную мысль, попыталась улыбнуться. Вышло не очень убедительно. Даже достойная сочувствия история не убавила отвращения. Этот человек был ей противен. Почти на физическом уровне, словно случайно укушенный гнилой фрукт или едкий запах. Хуже всего, что ее предупреждали об этом. Тот же дядя, не последний колдун в городской управе. Уж ему-то можно было и поверить.

— Знаешь, а мне нужно идти, — она поднялась со своего места, взяла сумочку. Он кивнул:

— Иди.

— Ну, пока, — в сумбурный клубок чувств добавилось еще и чувство вины. От этого внутри стало совсем неприятно. — Увидимся как-нибудь…

— Приходи на игру.

— А? Ну да, приду, наверное… Давай, удачи.

Патрик проводил ее взглядом. Девушка растворилась в полумраке кафе, перевитом нитями сигаретного дыма и наполненного тихим перестуком костяных оберегов. Какой-то мужчина оглянулся ей вслед, проводил долгим взглядом, потом достал из-под рубашки мешочек-талисман, поднес его к губам, зашептал. Потом поднялся и поспешил за Элен.

Негромкая музыка, тягучая и ритмичная, должна была успокаивать, но сейчас отчего-то раздражала. Под черепом пульсировало горячо и больно, так что в глазах темнело. Что-то Патрик делал не так, но что? В мыслях — обычная пустота, сколько не ищи, не найти ничего. Потянулся к щитку на стене, щелкнул тумблером вызова официанта. Оставил на столе пару мелких монет, ледоколом протаранил тягучий, прокуренный воздух зала и вышел.

Завтра игра. Вот о чем надо было думать, вот о чем беспокоиться. Патрик зажмурился, потряс головой. Не помогло. После разговора с этой девушкой он не мог избавиться от чувства, что все вокруг неправильно, искажено. Словно не город вокруг него, не улица, а рябое от ветра отражение в грязной луже.

— Эй, парень, есть отличная рыжая пыль! — сутулый тип вынырнул из тени домов, догнал не сбавляющего шаг Патрика. — Заговоры надежные, не фуфло какое-то. От злонамеренного, от предателя, от нелюбимой… Это тебе не заводской ширпотреб, а ручная работа. Настоящее худду! Так что, интересно?

Патрик не ответил, угрюмо глядя перед собой. Торгаш прошел с ним еще шагов пять, потом снова нырнул в подворотню. Оно и правильно — за такое можно и в клетку на пару суток. Или вообще в магический замок. В Канаде официально поддерживалось вудуистское течение, худду-операторы действовали по большей части без лицензий, на свой страх и риск. А точнее, на страх и риск своих клиентов. Правда, кое-где использование худду допускалось. В хоккее, например. Тут иначе нельзя было: правила Национальной Хоккейной Лиги писались в США, а там худду было правящей религией.

Снег валил так, будто тяжелое серое брюхо неба от края до края вспороли огромным ножом. Крупные с рыжиной хлопья лезли в лицо, в глаза, заставляя опустить голову. Уличные дозиметры, установленные на каждом втором столбе, недобро мигали оранжевыми лампочками — циклон опять принес с севера радиацию. На механическом табло рядом с индикатором застыли цифры "35". Не так уж и много по здешним меркам, но неприятно выше обычного. Народу не было, все прятались от опасной непогоды, даже машин почти не встречалось — дороги сильно замело. Муниципальная служба выгнала на расчистку кадавров. Ссутуленные и неспешные они монотонно сгребали широкими лопатами снег, не отвлекаясь и не останавливаясь. Вообще, в Монреале, как и во всем Квебеке, производство и торговля кадаврами была запрещена. Исключение делалось только для муниципальных и государственных служб, использовавших кадавров для вредных и тяжелых работ. Тут полезный эффект перевешивал общественное возмущение консервативного Квебека.

Патрик остановился, наблюдая их возню. Смотрел, как они раз за разом повторяют один и тот же набор движений, с механической точностью и механической же отрешенностью.

Завтра игра. Завтра играть против Бостона. Будет тяжело.

Уже через минуту Патрик снова шагал по тротуару. Снег тяжело скрипел под сапогами, желтые глаза фонарей сонно моргали сквозь плотную пелену снега, сквозь закрытые ставни едва пробивался свет окон. Тихо перестукивались костяные обереги над парадными, синие искры охранных заговоров пробегали по стеклу темных витрин, одиноко урчал неповоротливый омнибус дальше по дороге. Не прошло и года с тех пор, как Патрик стал различать это, как научился воспринимать и понимать каждый элемент большого и сложного мира вокруг него. Но иногда, стоило ему приглядеться слишком пристально, и ощущение логики происходящего вдруг начинало разрушаться.

Значит, пора на прием к клубному худду-оператору.

* * *

— Патрик, соберись! — взгляд тренера тяжелый и требовательный; рука на плече чувствуется даже сквозь щиток. — Ты все запомнил? Вот лента, держи.

В ладонь ложится катушка прозрачной ленты. На свет можно разглядеть на ней вязь полупрозрачных символов.

— Шестьдесят оборотов, три раза по двадцать, за каждую минуту каждого периода. Разрывай зубами — холодное железо не должно коснуться ленты. Понял?

— Понял.

— Вот кирпичная мука. Как обычно просыпь вдоль линии ворот. Следи, чтобы линия не прерывалась, восстанавливай сразу как будет возможность. Со штангами я уже поговорил. Они сегодня добрые, помогут. Вот это возьми.

Тренер достает из сумки талисман — пучок серых перьев на тонкой бечевке. Патрик покорно берет его. Спорить бесполезно — тренер на заговоры и талисманы полагается больше чем на работу скульпторов и операторов. Сейчас это оправданно — матч домашний, есть шанс договориться с духами арены, инвентаря, выстроить защиту. Правила лиги ограничивают использование таких средств, но дома всегда есть шанс максимально близко подойти к верхней планке допустимого. В гостях же куда важнее раскачать самих игроков, разогнать, усилить, защитить.

— У шайб духи ненадежные. К тому ж, на тебя у них особое зло затаено. Талисман убережет, не даст покалечить.

Патрик послушно надевает амулет, наматывает ленту. Сборы почти закончены, через десять минут — раскатка. Уже саднят под одеждой усиливающие чары — длинные ряды символов, написанные на голой коже смесью куриной крови и машинного масла. Энергия от них волнами пробегает по телу, заставляя мышцы мелко подрагивать. Закончили свое дело и скульпторы — аккуратно надрезав плоть, они оголили кости, установив на них титановые амулеты и кольца, оплели сухожилия заговоренными нитями. С Патриком у них работы было особенно много: раз в три матча они проверяли все "подарки", которыми клуб наградил его после аварии. Серебряный крестик, вживленный в сердце, молибденовые стяжки на ребрах и черепе, куриная кость в шестом позвонке — и это далеко не все.

— Как рука? — тренер хлопнул его по предплечью. — Не бунтует?

— Нормально.

Правая рука у Патрика была чужая — собственную в аварии перемололо, как мясорубкой. Пересадка прошла хорошо, души старого хозяина в руке почти не осталась. У одного из защитников, Рона Экворда, недавно начались проблемы с чужой ногой, потому тренер и беспокоился. Но с Патриком скульпторы, похоже, отработали как надо.

Патрик поднялся со скамейки, косолапо зашагал к выходу. Игра будет тяжелой, он это чувствовал. Ныли кости, беспокойно подрагивала в руке клюшка, шлем потяжелел, попытался выскользнуть из руки. Бостон — сильный клуб, даже дома с ним не расслабишься. Ну, может оно и к лучшему. Когда игра поглощает тебя без остатка, на дурные мысли не остается ни времени, ни сил.

— Тридцать третий! — на выходе его окликнул оператор. По пояс голый, в большой, раскрашенной красным и синим маске, с целым ворохом ожерелий и браслетов, он стоял в паре метров от двери. Патрик послушно подошел к нему, застыл напротив. В коньках он на две головы возвышался над сухоньким старичком-колдуном.

— Ты как? — спросил тот. — Что-то ты мне не нравишься.

Язык вдруг отказался выговаривать привычное "Все в порядке".

— Мне сегодня опять снилось, — негромко произнес он. Колдун подошел ближе.

— Тот же сон?

Патрик кивнул. Старик вздохнул, но ничего не сказал.

— Мистер Грид… Я слышал, — Патрик сам удивился своей разговорчивости, — что мы, рекрутированные хоккеисты, тоже кадавры. Мертвецы без души. Только быстрые и ловкие.

— И кто такое рассказывает? Ладно, молчи. Ты не кадавр. Руку дай.

Патрик протянул руку. Колдун проворно схватил ее и поднес пальцы к шее вратаря, к артерии. Мерные удары Патрик почувствовал сразу.

— Слышишь? Это твой пульс. Твое сердце качает кровь по артериям и венам. Кровь — вместилище души. У кадавров нет души. Когда человек умирает, душа его покидает тело, отправляясь в другой мир. Вудуист может использовать тело без души, превратить его в инструмент — послушный, но лишенный своей воли. А худду обращается не с телом, но с душой. Потому вы, рекруты — не кадавры. У вас есть душа. Только… Только не такая, как у других людей.

— А какая? — Патрик чувствует, как становится чаще дыхание и начинает странно тянуть в груди. Как будто сейчас он услышит что-то важное.

— Особенная. У каждого по-своему. Ты, например… В той аварии пострадало не только твое тело. Гораздо больше пострадала душа. Много важных ее частей пропало. Если смотреть на тебя глазами духа, ты похож на жуткого калеку, на обрубок, весь в ожогах и шрамах. Потому клуб и выкупил тебя.

— Я не понимаю…

Старик тяжело вздохнул. За маской не было видно лица, но вратарь все равно бы не распознал чувств на нем отразившихся. Для него лица людей не на льду были такими же непроницаемыми масками.

— Ты бы не смог… быть нормальным, — колдун произнес эти слова медленно, с трудом. — Люди, даже далекие от худду, почувствовали бы твое уродство и рано или поздно отвергли. Даже самые преданные и любящие.

Он посмотрел Патрику в глаза — долго, не отрываясь, словно пытаясь отыскать в них что-то. Покачал головой.

— Видишь?

— Что?

— Эти слова — "преданный", "любящий". Ты ведь не понимаешь, что они значат? Не по книжке, а на самом деле. Ты любишь кого-то?

Патрик отвел взгляд. Внутри было пусто и темно — ни образов, ни чувств. Что значит "любить" он знал только из телешоу и книг, которые ему выписали в больнице с пометкой "для соцадаптации". Колдун был прав — он так и не понял, что такое "любовь". Равно как и "радость", "злость", "грусть", "зависть", "восхищение". Единственное, что он чувствовал (или ему казалось, что чувствует) — это некую завершенность от победы. Это не было удовольствием и даже удовлетворением. Просто с победой он чувствовал себя полным, а с проигрышем — каким-то ущербным.

Правда, ущербным он чувствовал себя и сейчас, хотя игра даже не началась.

— Все, давай на лед, — голос колдуна вывел его из оцепенения. — Раскатка уже началась.

* * *

Возбужденный рокот трибун вибрацией передается через лед. От напряжения, охватившего арену, даже младшие духи, обычно равнодушные к игровым делам, притихли и затаились. Только ледяные предки носятся по полю, словно рыбы под прозрачным льдом — едва различимые серебристые блики, юркие и подвижные. "Бостон Гуралс" с черным и золотым на белой гостевой форме выходят на лед, уверенные и сосредоточенные. Двадцать три игрока — и на десяти из них нет шлемов. Грубые, угловатые лица, в шрамах и буграх — лица рекрутов. Оберегающие заклятья вытатуированы прямо на коже, к форме приклеены провощенные листки-охранки. В гостевых матчах клуб выставляет больше рекрутов, в домашних — агентов. Так традиционно сложилось. Рекруты — такие же подневольные калеки, как Патрик — хорошо выкладываются, но быстро спекаются. Агенту — обычному наемному игроку — никогда не быть таким быстрым и сильным как рекрут, но зато вполне по силам откатать пятнадцать и даже двадцать лет. За которые можно изрядно набраться опыта.

А вот рекруту дольше десятки на льду не пробыть. Как ни хороши были худу-скульпторы, природа всегда берет свое. Единожды сломанный не может оставаться целым долго.

"Монреаль Варлокс", встречают противника тяжелыми взглядами. Агенты бравируют, щелкая клюшками по льду и разражаясь хриплыми выкриками, рекруты молчаливы и угрюмы. Вражде Монреаля и Бостона уже лет сто, не меньше — корнями она уходит еще в противостояние "оригинальной шестерки" середины прошлого века. С тех пор много поменялось в хоккее, но мало — в людях.

Вбрасывание! Короткая стычка в центре поля, сухое щелканье клюшек, скрип коньков по свежему льду — и игра началась. Шайбу захватывает Бостон. Кейт Краудер, номер восемнадцать, крепкий, широкий в кости рекрут, с длинными как у гориллы руками, обыгрывает одного защитника, принимает удар второго, оставшись на коньках и почти не потеряв скорости. Семнадцать секунд и до ворот — меньше пяти метров. Выходит на угол, поудобнее перехватывая клюшку для щелчка. Патрик собирается, губы выводят привычный заговор — шесть коротких слов на давно мертвом языке. Спасти не спасет, но помочь — поможет.

Второй защитник, Ларри Робинсон, на полголовы выше восемнадцатого, выходит наперерез, принимая на встречном движении. Стук щитков Патрик слышит отлично — и, кажется, хруст костей тоже. Спиленный коньками лед белым облаком окутывает столкнувшихся. Робинсон падает на спину, щека разбита в кровь — но дело сделано — шайбу восемнадцатый упустил. Центральный нападающий Монреаля, номер двадцать один, тут же подхватывает ее и быстрым пасом отдает на правое крыло. Короткая вязка в центральной зоне — и Бостон снова в атаке, но теперь восемнадцатого надежно закрывают защитники. При его массе трудно уйти от опеки, стартовой скорости не хватает. Это не мешает левому нападающему обойти ворота, в углу уйти от чека Ларри, с грохотом влетевшего в борт. Бросок следует всего через секунду — Патрик отбивает клюшкой, отсылая вперед, к синей линии, где шайбу тут же подхватывает двадцать первый. Бостону приходится спешно оттягивать свою тройку нападающих назад, в среднюю зону — нападение Монреаля работает слажено и стремительно. Шестая минута игры — первая атака на ворота Бостона. Быстрая перепасовка, удар… Вратарь накрывает шайбу, свисток арбитра… удержание.

Тренер не ошибся — дух шайбы и правда злится на Патрика — во время броска черная таблетка в последний момент резко изменила траекторию, попытавшись пролететь над клюшкой. Для первой атаки — плохое предзнаменование.

Перед вбрасыванием тренер объявляет смену. У Монреаля на лед выходит вторая линия, тут же плотно насев на ворота. Удар, добивание — пробить вратаря не выходит, а через секунды защитники оттесняют двадцатого и одиннадцатого от ворот, борьба начинается у борта, дваддцатого берут на чек — грубо, жестко вбив в борт. Это Кьелл Далин, рекрут из Швеции, талантливый парень, бывший хоккеист-агент, едва не погибший от лучевой болезни. Но никакой талант не поможет устоять против стокилограммового тарана: Далин сползает на лед, отчаянно мотая головой, пытаясь прийти в себя.

Бостон снова в атаке — один из защитников, перехватив потерянную двадцатым шайбу, в одно касание отправляет ее прямо на крюк уже набравшему темп Краудеру. Выход один на один, Патрик чувствует, как дыбятся на загривке волосы, дрожат от напряжения заговоренные амулеты на одежде. Шайба выбрасывает пару зеленых искр — сработало одно из заклятий бостонских операторов. восемнадцатый бьет с плеча, больше полагаясь на мощь и скорость, нежели на мастерство. Патрик принимает удар телом — пытаться остановить его ловушкой — гиблое дело. Защита не спасает, от удара ребра пробивает острой болью. Шайба отлетает вперед, Краудер, не снижая скорости, идет на добивание. рванувшего на перехват двадцатого не заметил никто. Даже наметанный глаз Патрика ловит Кьелла только когда тот красивым финтом снимает с крюка бостонца шайбу. Ледяные предки струятся вдоль лезвий его коньков, ускоряя и без того стремительный полет хоккеиста. Краудер, наоборот, с огромным трудом поворачивает, сильно потеряв в скорости. Далин проходит защитников, бестолково метнувшихся к нему, выходит один на один, выманивает вратаря из рамки и уверенным и легким ударом отправляет шайбу между его ногами.

Сирена взвывает коротко и протяжно, конус прожектора накрывает ворота. Гремящий под сводами Форума голос отчеканивает: "Один-ноль в пользу Монреаля. Шайбу забросил Кьелл Далин, номер двадцать". Форум отвечает раскатистым гулом одобрения, тапер тут же подхватывает и вот уже многотысячная толпа скандирует, следуя за ритмом.

Сон всегда один и тот же. Патрик не может вспомнить его деталей — после пробуждения в памяти остаются лишь смутные образы. И все же, сон всегда один и тот же. Туман и костер, раскладной стол и человек сидящий напротив. На столе — колода карт, карты в руках. Вместо привычных рисунков на них — изображения хоккеистов, вместо мастей — эмблемы клубов. Сердца — Калгари, бриллианты — Нью-Йорк, пики — Монтреаль, булавы — Бостон. Человек, играющий с Патриком — подросток, не старше тринадцати. Тусклые, редкие волосы слипшимися сосульками закрывают лицо, щеки запавшие, покрыты пигментными пятнами, под глазами — темные круги. Только взгляд его не совпадает с общей картиной — чистый и ясный, с едва уловимыми искрами иронии и азарта.

Впервые Патрик так отчетливо вспоминает незнакомца. Впервые он, не во сне, а наяву, может представить сидящего рядом. Виски сдавливает болью, но рекрут хватается за ускользающее видение, которое мучает его уже который месяц.

"Почему туз — это вратарь?" — слышит он собственный вопрос.

"Сам подумай, — голосом учителя, уставшего объяснять очевидное, произносит ребенок. Кажется, что он нарочно кривляется и паясничает. — Можно собрать в нападении хоть всех звезд Лиги, но если у тебя дырка в воротах — клуб не выиграет ни одного матча. Бито"

Карты с шелестом уходят в отбой.

"Тебе нелегко приходится. Скажу честно, я не думал, что все случится именно так. Но знаешь, может оно и к лучшему".

"Что к лучшему? Я калека, раб и едва ли лучше простого кадавра!"

"Но ты жив, а это уже старт. К тому же, на раздаче ты взял козырь — ты в хоккее, и не в последнем клубе."

"Кто я?"

"Хоккеист. Ты был им и до того, как попал сюда. Тебя потому и выкупили, что в клинике в тот момент оказался толковый вербовщик. Если бы не эта случайность — тебя отправили бы в печь уже на следующее утро".

Ударение, сделанное парнем на слове "случайность" вызывает еще большую волну головной боли. Патрик отчаянно мотает головой. Что с ним? Он спит? Вспоминает? Видение настолько отчетливо, что выйти за его пределы уже невозможно. Матч, ревущий Форум, Бостон — все ушло куда-то бесконечно далеко.

"Кто тогда ты?"

"Я — тот, кто отправил тебя сюда. Правда, я несколько иначе представлял себе это. Но моя воля — не единственная в этой игре. Мы делаем ходы по очереди и вынуждены работать с тем, что подбросил противник".

"Отправил сюда? Куда — в Монреаль? Я из другого города? Из другой страны?"

"Бери выше. Ты инородное тело. Твое присутствие здесь — что-то вроде прививки, которой планируется остановить грядущую болезнь. Болезнь целого мира".

"Тебе слово "шизофрения" ни о чем не говорит?"

"Юмор — это хорошо. Юмор — это первый шаг от кадавра к человеку. Партия".

Он собирает карты и вручает колоду Патрику. Тот механически начинает ее тасовать, раздает. Игрок смотрит в свои, ухмыляется.

"Рука мертвеца, — заявляет он. — Хотя мы ведь не в покер играем?"

"Как мне вернуть память?"

"Этого я не знаю — не я у тебя ее забирал. Но, возможно, есть один способ".

"Какой? Что я должен делать?"

"Делать? Только то, что ты умеешь. Ты хоккеист — вот и играй в хоккей. Для того ты и был отправлен сюда".

Словно вакуумом Патрика подхватывает и засасывает в никуда. Странный костер, стол и замызганный подросток исчезают, а реальность рывком возвращается, заглотив Патрика Руа и рывком поставив его туда, откуда взяла — в рамку ворот. Ровно за мгновения до того, как вышедшие два в одного бостонцы атаковали ворота.

Ложный замах, стремительный пас партнеру, Патрик, уже рванувшийся к левой штанге нечеловеческим усилием останавливает утяжеленное экипировкой тело, отрывается ото льда, совершая в воздухе невероятный переворот. Мышцы от напряжения обжигает огнем, залатанные кости хрустят от перегиба…

Поднявшись в воздух, Патрик ногами делает "вертушку", принимая щитком летящую в верхний правый "бабочку". Кажется, на доли мгновения он зависает в воздухе, но затем обрушивается на лед с тяжелым грохотом. Надсадно воет раздосадованный дух шайбы, отброшенный через сетку в трибуны, ледяные предки словно стая испуганных рыб разбегаются от ворот. Секунда тишины — и рев толпы обрушивается на Патрика словно лавина. Сирена возвещает о конце первого периода.

Патрика подхватывают, обнимают, стучатся шлем о шлем, трясут за плечи. Он с трудом понимает, что произошло — тело бьет крупная дрожь, мысли спутаны. Выезжая с поля, он оказывается рядом с Краудером. Массивный рекрут смотрит на него тяжело, не мигая, рука в краге медленно поднимается к шее, проведя поперек большим пальцем.

* * *

— Патрик, твою мать, вот это да! Клянусь Седьмой Печатью, ничего подобно я в жизни не видал! Какой сейв! — тренер воодушевленно хлопает вратаря по плечу. Над Патриком уже колдуют операторы, восстанавливая стершиеся знаки, наклеивая новые пергаментки с чарами, проверяя амулеты и обереги.

— Отлично, парни, отлично! Кьелл, так держать! Но расслабляться рано — продолжаем прессовать. Отрыв в одну шайбу — это для Бостона как красная тряпка для быка. Во втором периоде они усилят натиск как только смогут. Ваша задача — не уходить в оборону, не давать им играть в своей зоне. Защита, перехват, контратака. Больше пасов, не работайте в одиночку. По одному их тафгаи вас в лед втрамбуют. Все понятно? Отдыхайте.

В раздевалке устанавливается молчание, только бормотание худдуистов нарушает его, да отдаленный, как прибой рокот трибун. Словно сквозняком тронутые, закачались свитера на крючках — вдоль стены, незримый, прошелся дух кого-то из старых хоккеистов. Патрик молчит — он не помнит, как прошла большая часть периода, хотя товарищи говорят, что его ворота атаковали двенадцать раз.

— Наш голли сегодня в ударе.

— Тьфу-тьфу-тьфу, отведи Святой Моисей. Ты совсем умом поехал такое говорить после первого периода? А если дух "Ракеты" Ришара тебя услышит?

— Ришар был верен клубу при жизни, остается верен и в посмертии. Это Бостону лучше языки придержать — у него на них давний зуб.

— Так вот кто Кьеллу помог медведю между ног подзасунуть? А, Дэйлайн?

— Моя фамилия Далин.

— Да ты что? А я думал, это у тебя профто пары жубов не хватает!

Раздевалка оглашается дружным хохотом. Команда выпускает сжимавшее их весь первый период напряжение — слишком рано спускает. Двенадцать бостонских атак против семи у Монреаля. Защита не справляется с натиском. А дальше будет только хуже. И вера в "непробиваемость" вратаря на пользу в этой ситуации не пойдет.

— Три минуты! — голос второго тренера заставляет игроков смолкнуть. — На лёд!

* * *

— Пять минут до окончания второго периода и и счет равный — один-один, — голос комментатора едва различим в рокочущем реве толпы. Зрители довольны — игра выходит зрелищной. Патрик чувствует, как выгорают изнутри легкие, как дрожь охватывает слабеющие руки. За второй период Бостон атаковал общим счетом семнадцать раз — защитники просто не могли сдержать бешенного медвежьего натиска. Особенно отличился Краудер — отправил на носилки молодого защитника из Чехии Петра Свободу (перелом ключицы, форвард просто выбросил его на трибуны), сделал результативную передачу Линсмену и, наконец, затолкал шайбу в ворота Руа мощной атакой, через секунду снеся их вместе с вратарем. Гол не засчитали, но от удара левая рука Патрика почти минуту отказывалась слушаться.

Снова атака Бостона. Натиск отчаянный, все силы брошены вперед, защитники и не думают отсиживаться, работают на перепасах, прикрывают форвардов. Сейчас на льду два лучших тафгая Гуралс — форвард Краудер и защитник Невин Маркварт — и эти ребята работают на полную, без поблажек. Вот Маркварт цепляет левого нападающего Ричера, тот отвечает, тут же поймав мощный удар с правой и отправившись в нокаут. Маркварт получает две минуты, Ричера уносят. Его нос кажется бесформенным комком крови и хряща.

— Они выдохлись! — кричит тренер. — В контру!

Тройка Далин-Карбонау-ДеБло переводит игру в зону Бостона. Защита работает жестко, Краудер не покидает льда. Гай Карбонау и Люсьен ДеБло выходят на вратаря, пас, удар… шайба звонко отскакивает от клюшки. Ее подхватывает Далин, в секунды разогнавшись до невероятной скорости. Выходит один на один, обыгрывает пыхтящего, как бульдозер, Краудера, пускает шайбу, себе между ног, словно собираясь отдать пас назад открывшемуся ДеБло, но тут же перехватывает ее, выгнувшись невероятным образом и кистевым ударом направив ее в ворота. Слишком поздно для вратаря чтобы среагировать. Сирена, красный фонарь над воротами, рев толпы. Второй гол двадцатого в этом матче.

Штраф Маркварта продолжается. Вбрасывание, Бостон еще тридцать секунд в меньшинстве. Короткая борьба, шайба уходит назад к защитникам Гуралс, оттуда — сразу на Краудера, который все еще на льду. Короткий разгон, защитник Варлокс отлетает в сторону словно кегля, восемнадцатый выходит один на один. Щелчок, шайба идет просто, но Кэйт рассчитывает на добивание. Патрик отбивает ее клюшкой, глядя, как черная таблетка проворно скользит вдоль борта. Сигнал возвещает что Бостон снова впятером, и тут волосы на загривке вратаря встают дыбом. Неправильная комбинация — Краудер не перехватывает шайбу — он продолжает атаку. Атаку на ворота.

Они сталкиваются — за доли секунды Руа успевает увидеть поднятую для удара клюшку форварда. Она с треском раскалывается о шлем, потом следует тяжелый удар плечом в грудь. Вместе с воротами их сносит к заднему борту, на перехват бросаются защитники. Через мгновение в зоне Монреаля начинается общая свалка, куда выскакивают игроки со скамеек. Арбитры даже не пытаются вмешиваться — такой взрыв не остановить.

Патрик, сбросив ловушку, молотит Краудера в челюсть, свободной рукой не давая сорвать с себя шлем. Тут у него преимущество, хотя кажется что кости "медведя" отлиты из чугуна. Трибуны содрогаются от рева — десять тысяч болельщиков одновременно дерут глотки в отчаянном стремлении поддержать команду. Патрик и Уэйн сшибаются шлемами.

— Ты что творишь? — сипит Руа. Но перед собой он не видит человека — перекошенное лицо больше походит на восковую маску. Глаза Краудера пустые, лишенные воли и мысли — только ненависть переполняет их. Ненависть чужая. Разорванные ударами губы раскрываются, обнажая щербатый оскал.

— Сегодня ты сдохнешь, чужак.

Этот булькающий хрип смутно похож на людскую речь. Даже голоса рекрутов не бывают такими. Это колдовство — вудуистское, без сомнения. Кто-то говорит через тело Краудера. Кто-то, кто и заставил форварда напасть на вратаря — совершить поступок немыслимый для такого опытного рекрута-тафгая.

Драка перекидывается на трибуны — монреальцы проникают в сектор бостонских болельщиков, пустив в ход табуреты и бутылки. Через громкоговорители слышатся призывы к спокойствию, но их едва можно разобрать в безумной какофонии всеобщей драки.

Краудер пытается пальцами добраться до глаз Патрика — к счастью, решетка спасает. Руа бьет его в шею, явственно слыша, как хрустит и проминается под ударами гортань. Но Краудер, кажется, не замечает этого. Теперь он бьет прямо по шлему и от его ударов гнется металл, скрипят заклепки. Кровь с разбитых кулаков мелкими брызгами покрывает лица противников.

Спасение приходит внезапно — кто-то сжимает горло Кэйта клюшкой и рывком тянет на себя. Огромная туша поддается, освобождая Патрика, а "медведь" падает на спину, придавливая спасителя.

Патрик потряс головой, приходя в себя. Краудера оттащил игрок Бостона — седьмой номер, защитник Бурк. Драка вокруг постепенно стихает — на трибунах ее жестоко давили энфорсеры, на льду — арбитры и игроки обеих команд. Словно пелена безумия, охватившего всех, внезапно спала. Краудер, зачинщик, лежит без движения. На губах у него пузырится багровая пена, одна из рук превратилась в кровавую культю, горло посинело и отекло. Наконец, прорываются медики, осматривая почти десяток лежащих на льду игроков.

— Будет суд, — хрипит кто-то из монреальцев. Голос его так изменился, что и не узнать кто это. — Чертов Кэйти сорвался с катушек. Десять к одному, что это операторы его заставили.

— Нет, — выхаркивает вратарь. — Не операторы. Кто-то другой.

* * *

Впервые, сколько Патрик себя помнит у него не получается уснуть. Тренировочный лагерь Варлокс давно погрузился в темное безмолвие, не нарушаемое ни одним звуком, а он все лежал на жесткой койке и смотрел в потолок. Усталость пульсировала внутри, но она же не давала закрыть глаза. Усталость и другое, непонятное чувство.

В комнате кто-то был. Патрик не видел и не слышал его, но знал — он совсем рядом, в паре шагов. Похоже, предок. Хоккеист, судя по тому, что тренировочный лагерь устраивался в этом месте уже добрую сотню лет.

— Я тебя чувствую, дух. Назовись и скажи, что тебе нужно.

— Жаль тебя, — голос походил на шелест сухих листьев или шуршание камыша на ветру. Звучал он словно бы отовсюду. — Полчеловека, чужак, почти мертвец. Разменная карта в большой игре.

— Кто ты?

— При жизни звался Жак Плант.

Патрик молчит, удивленный. Плант был великий хоккеист. Великий вратарь.

— Я видел твою маску. Говорят, ты сделал ее из черепа кровного врага.

— Мудрому человеку враг может дать больше, чем друг — глупцу. Я был тем, кем был, благодаря моему врагу. Потому и пришел к тебе.

Патрик прикрыл веки. Хотелось не шевелиться, ничего говорить, не думать даже.

— У тебя тоже есть кровный враг. Он или уничтожит тебя, или возвысит. А может и то, и другое.

— Что плохого я ему сделал?

— Дело не в тебе и не в нем. Все, что происходило или произойдет между вами — следы изменений, охвативших весь тот мир. Ты — чужак, прибывший из иной реальности. Это не твое тело и не твое имя. Даже душа твоя — лишь обрубок той, что была раньше. Останешься таким — и она сгниет, обратится в ничто, навечно оказавшись запертой в нашем аду. Твой враг всячески будет добиваться этого.

— И что же мне делать?

— Следовать путевым знакам. Хоккей — твой первый знак. Твое новое тело — второй. Высший трофей — третий. Ты держал в руках Кубок Стэнли?

— Нет. Дух Кубка ревнив и не терпит недостойных рук…

— Дух хранит великую ценность. И отдаст ее лишь тому, кому она предназначена. Может ты и есть тот самый…

— Что за ценность?

— Уроженцам этого мира знать такое не дано.

— А мое тело? Что с ним?

— Тело не принадлежит тебе. От того, твоя власть над ним куда выше, чем у любого другого. Ты и сам это должен чувствовать. Используй это.

Повисла тишина. Какое-то время Патрик молчал, размышляя над словами духа, невольно пропустив момент, когда тот ушел.

В задумчивости Патрик сел на кровати, обхватив голову холодными, чужими руками. Жак Плант, первый вратарь надевший маску, великий страж врат, доселе не почитавший своим вниманием игроков и операторов клуба. Он явился и подтвердил сказанное юношей-игроком. Подтвердил и даже объяснил — как сумел. Больше подсказок ждать не стоит. Глубоко вздохнув, Патрик Руа, рекрут-вратарь Монреаль Варлокс, отпустил снедающие его мысли. Сомнения и сожаления не помогут. Он умеет играть в хоккей — значит, он будет играть в хоккей. Особенно теперь, понимая, что ставки в игре стали несоизмеримо выше.

Глава II Child in Time

Вагон мерно покачивался в такт движению, ритмично стучали под колесами рельсы. "Варлокс" ехали с шиком — в поезде им выделили целых три вагона: первого класса для команды и тренеров, второго — для обслуги, плюс еще вагон-клуб с кухней, баром и кинопроектором. Сейчас кино не крутили — от скудной фильмотеки из пяти лент хоккеистов уже тошнило. Время было глубоко за полночь, большинство парней уже отправилось спать. В клубе остались всего пятеро: капитан Боб Кэйни, форвард Бобби Смит, Ларри Робинсон, которого в команде называли "Большая птица", вышибала Крис Нилан и Патрик, неведомо как оказавшийся в этой компании. Четверо агентов играли в покер, дымили сигарами и посасывали пиво. Патрик сидел за соседним столиком, молчаливо разглядывая полупустую бутылку в своей руке. За стойкой приглушенно бормотал радиоприемник: играли Grand Funk Railroad. Пиво в бутылке слегка светилось желто-зеленым, в пентакль на этикетке был вписан желто-черный треугольник радиоактивности. Дешевый трюк, попытка использовать модный после войны "мирный атом". Этого добра сейчас везде хватало — где надо и где не надо.

— Сдавай, — проворчал Кэйни. — Что получил Краудер за свою выходку?

— Ничего, — тасуя колоду, буркнул в тон капитану Робинсон.

— Ничего? Шутишь что ли?

— Без дураков, — карты с шелестом легли на стол. — Сказали, что его кто-то из анархов под контроль взял.

— Анархов? — переспросил Бобби Смит. — Это что еще за хрень?

— Местные радикалы-вудуисты. Что-то среднее между подпольной ячейкой комми и религиозной сектой, — пояснил Нилан, больше других знакомый с вопросом. У него отец был зеленым беретом, служил в Европе, когда ядерный пламень бушевал там. Вернувшись, Нилан-старший сынка пророчил в энфорсеры, натаскивал всячески. А Крис назло родителю, подался в хоккей. Правда на льду он занимался тем, чему отец и учил — надирал задницы всем, до кого дотягивался. Лениво скосив взгляд на карты в руке, он многозначительно пыхнул сигарой и продолжил:

— Я официалам верю. Мелкий терроризм очень в духе этих ребят: добавить зачарованных психотропов в водяной коллектор, сделать куклу заезжей звезды и заставить ее смешно подрыгаться при всем народе… Чертовы школьники.

— Что-то я не слышал, чтобы они раньше хоккеистов трогали, — недоверчиво заметил капитан. Нилан только плечами пожал:

— Я тоже. Но, как говорил мой папаша, все на свете когда-то случается в первый раз. Поднимаю.

— Чек, — Бобби Смит обернулся к Патрику, словно только что заметил его. — Эй, голли, а ты чего здесь сидишь? Поспал бы. Тебе завтра в рамку.

— А тебе — на лед. К Проберту и Кокуру.

Четверка за столом замолчала, удивленно уставившись на Патрика.

— Черт возьми, рекрут пошутил! — хлопнул себя по бедру Нилан. — Клянусь, я такого раньше никогда не видел. Эй, Руа, это ты только в поезде такой или и на земле можешь?

Патрик отхлебнул пива, поднялся и молча вышел из вагона. Голова опять разболелась, да так, что разогрелась под черепом титановая гильза с прахом тотемной крысы. Он все еще чувствовал недоуменные взгляды на своей спине, и взгляды эти были ему неприятны. Кажется, именно они заставляли голову болеть. Впрочем, в одном Смит был прав — пора в койку.

В свое купе Руа вошел, не особо заботясь о шуме. Сон рекрута крепкий, простым шумом его не разбудить, а трое соседей по купе, само собой, были рекрутами. Патрик присел к стоящему на полу ящику магнитофона-бобинника. Так и есть, пленка не смотана. Клацнул переключателями, прислушался к монотонному жужжанию бобин. Пока шла перемотка, нашел и подключил наушники. Через пару минут щелкнул стопор, Патрик привычно переключил тумблеры, слегка подкрутил резисторы тембра и громкости. После чего, не раздеваясь лег на свою полку.

В ушах зазвучало привычное, монотонное бормотание. Ежедневный курс молений и заклятий, вечерняя половина. Против отторжения колдовских имплантов, в защиту от враждебных духов, для восстановления плоти и обезболивания души. Душу худдуисты лечить не умеют. Могут только обезболить. Хвала прогрессу, что оператору не надо читать это каждому рекруту отдельно. Четырех кассетников обычно хватает. Правда запись с рассветом теряла силу — операторам приходилось начитывать ее каждый день заново. Но один раз, а не двадцать, к тому же дважды в день.

Сквозь монотонный напев почти не было слышно стука колес. "Атомик Хаски", знаменитый трансконтинентальный экспресс, выехал из Вашингтона в одиннадцать вечера и прибудет в Детройт в четыре утра, преодолев за это время без малого пятьсот миль по Северным Пустошам. Со времен первой Американо-Советской войны поезда занимают особое место в жизни Северной Америки. Это что-то вроде подвижных государств, живущих по своим правилам и законам. Работник поезда никогда не заговорит с пассажиром, не ступит на землю за пределами железнодорожной полосы. Эти люди рождаются, живут и умирают в поезде, всю жизнь проводя в бесконечном движении. Такова плата за право пересекать пустоши, полные враждебных духов и радиоактивного снега. Большая часть курсирующих ныне поездов была создана очень давно, при помощи передовых тогда технологий и могущественных пактов с духами дорог и лоа странствий, прежде всего — с Легбой. Теперь, укрепленные свинцом, химическими сорбентами и охранными чарами стены вагонов — это все, что отделяет людей, железнодорожников и пассажиров, от смертоносного дыхания ядерной зимы.

Зима… Fimbulvetr — так называют ее Далин и Нэслунд, рекруты-скандинавы. В их родной религии так называется великий холод перед Рагнареком, зима в которую духи умерших вырвутся из Хельхейма на горе живым. Точность этого предсказания заставила многих обратиться к скандинавскому язычеству.

Оба, и Далин, и Нэслунд — беженцы, искалеченные атомной войной. Оба добрались до Канады уже при смерти: лучевая болезнь, прогрессирующие раковые опухоли, нарушенный метаболизм, сожженные легкие. Но в отличие от сотен других беглецов, у них, профи, был шанс на спасение. Лучше жить рекрутом, чем долгие месяцы умирать, думая только, как протянуть от одной дозы морфина до другой.

Или нет?

Заклятья по очереди "будили" имплантаты в теле Патрика, заставляя их вибрировать, покалывать, остывать или нагреваться. Процедура не самая приятная, но он уже успел привыкнуть. Хуже, когда случалась задержка: собственное тело начинало тихий бунт, сводя с ума мелкими неконтролируемыми движениями, легкими галлюцинациями, фантомными болями. Говорят, что через три дня без заклятий, начинались вещи куда пострашнее, но сам Патрик до такого еще не доходил.

Завтра вечером — игра против "Рэд Когуарс". Некогда сильный клуб, ныне переживающий не лучшие времена. Завершающий пункт в коротком турне "Варлокс" по маршруту Квебек-Вашингтон-Детройт. Предыдущие два визита окончились поражением — после пяти побед подряд дома. Детройт — не самая сильная команда, форварды там так себе, зато тафгаи — лучшие в лиге. "Братья-мордобои" Кокур и Проберт в этом сезоне успели нокаутировать не один десяток противников, да и левый нападающий Жерар Галант, даром что низкорослый и худощавый, от них не слишком отстает.

Бормотание в наушниках утихло, через пару секунд щелкнула, смотавшись до конца, бобина. Патрик снял наушники, достал из сумки пузырек с таблетками, высыпал три штуки на ладонь, отправил в рот. Все, необходимые процедуры окончены. Можно спать — хотя спать осталось пару часов, не больше.

Сквозь мерный стук колес иногда слуха касался протяжный вой ветра за окном. Стремительно проносилась мимо Северная пустошь, погруженная в густой мрак. Города-призраки, по самые крыши заметенные снегом, иногда мигали навстречу поезду мертвенными, бледными огоньками. Никто толком не знал, что это за огни и кто их зажигает. Одни считали, что это духи умерших имитируют жизнь, которая давно закончилась в этих местах. Другие спорили, что это выжившие, неспособные покинуть эти проклятые места, влачащие жалкое существование, полное боли и лишений. Патрик не знал, кто из них прав. Если честно, его это совершенно не волновало.

* * *

Детройт встретил канадских хоккеистов мрачной, почти гробовой тишиной. Здание вокзала промерзло так, что даже изнутри стены его были покрыты наледью. Выстроенное в лучшие для США времена по всем канонам конструктивизма, теперь оно выглядело заброшенным. Множество стремящихся ввысь прямых линий, большие окна, высокие потолки, огромные пространства внутри — все это теперь стало неуместным, неоправданным. Не было никакой возможности поддерживать здание в порядке и даже отапливать его как следует. Немногочисленные пассажиры ютились возле массивных нагревателей, переделанных из старых крупнолитражных движков. Громкоговорители установленные на стенах, с хрипом и треском извергали из себя приветственные спитчи для гостей города:

"…результатом деглобализации и многочисленных военных конфликтов стало резкое сокращение поставок нефти и коллапс ее мирового рынка. Это вынудило ведущие автомобильные компании к кардинальным изменениям в производстве. В этот сложный период гениальными инженерами корпорации "Джи-Эм" был предложен принципиально новый двигатель для авто, превосходящий ДВС во всем: мощности, экономичности, надежности и экологичности. Это был реактор микроядерного синтеза, компактный, простой в обслуживании, экологически чистый и не требующий заправки раньше, чем после десяти тысяч миль пробега…"

Автобус встречал их прямо у входа. Патрик взглянул на небо. Низкое, свинцово-серое, с рваными узорами туч, оно выглядело зловеще, недобро. Высотки, подпирающие его, слепо пялились на гостей провалами выбитых окон. Центр Детройта производил гнетущее впечатление — покинутый, обветшалый, лишь кое-где заселенный беженцами и маргиналами.

— Так парни, живо в автобус, — второй тренер Жак Лаперрьер для убедительности помогал себе руками, по одному заталкивая сонных хоккеистов в двери автобуса.

— Полегче, тренер, — поморщился Нилан, которому очередная команда Лаперрьера пришлась прямо в ухо. — И так башка трещит…

— С чего бы это, Криси, детка? — ехидно поинтересовался тренер. Тафгай скорчил невинную рожу:

— Акклиматизация, тренер. Влажный воздух, давление… ну вы в курсе. А еще говорят, здесь радиационный фон выше.

Послышались короткие смешки агентов. Рекруты молча занимали свои места.

— Так кончай препираться и залезай в машину, — рявкнул Лаперрьер и с силой пихнул Нилана ладонью в спину. К счастью, тафгай не сопротивлялся — иначе тренер, даже протаранив его плечом, не сдвинул бы с места.

Гостиница оказывается гнетуще-массивной многоэтажкой с выгоревшим, растрескавшимся фасадом и половиной заколоченных этажей. Портье, небритый, с воспаленными, запавшими от пьянства глазами, выдает им ключи, но отнести их вещи наверх некому. Лифт, к счастью, еще работает.

Патрик делит комнату с другим вратарем-рекрутом, Дагом Соетартом. Даг в хоккее уже одиннадцатый год, этот сезон — его последний. Худду-операторы говорят, что рекрут не должен чувствовать зависти или злости к партнеру по команде, но то, что говорят и то, что есть на самом деле — это разные вещи. Соетарт боится окончания своей карьеры, боится отправиться на свалку, хоть и понимает, что уже сейчас разваливается на куски. Патрика, пришедшего очевидно для замены, он сделал виновником происходящего с ним. Открыто Даг этого не показывал, но постоянно устраивал Патрику какие-то мелкие подлости: прятал вещи, мешал спать, вмешивался в ритуалы, портил обереги и талисманы.

От того у Руа не было никакого желания оставшиеся до раскатки пять часов торчать с ним в одной комнате. Оставив вещи в номере, он спустился вниз, рассчитывая убить время перед телевизором в ресторане.

— Парень, сейчас шесть часов утра, — мрачно бросил из-за стойки портье, когда Патрик пару раз дернул ручку ресторанной двери. — Приходи через часик-полтора. Поспи пока или там не знаю, душ прими.

— У вас нет горячей воды.

— Прими холодный. Вы ж эти, спортсмены, — невозмутимо парировал портье, листая под стойкой какой-то потрепанный журнал. Похоже, довоенный. Сейчас на такую полиграфию не расщедривались даже крупные издательства. На истертой, засаленной бумаге голые девки выглядели прожженными проститутками.

— А закусочные тут поблизости есть? — спросил Руа. Портье поскреб щетинистый подбородок.

— В квартале отсюда вниз по дороге.

— Спасибо.

Патрик вышел на улицу, оглянулся. Снег здесь не выпадал уже пару недель — тот, что лежал на земле свалялся и посерел от пыли и сажи. Вдоль дороги стоял пяток машин со спущенными колесами выбитыми стеклами и блеклыми, в ржавых пятнах корпусами. Детройт, автомобильная столица континента, никогда не испытывал проблем с отсутствием авто — только с наличием. До второй Американо-Советской машин выпустили так много, что после нее их просто некуда стало девать. Люди умирали, а железо оставалось.

Вокруг было пусто, ни одного прохожего. Никто не спешит на работу, ни пешком, ни на транспорте. Возможно, в этом районе просто негде работать. Так даже лучше — после четырех дней в дороге, когда от товарищей по команде не спрятаться, Руа хотелось немного побыть одному.

Закусочная, про которую говорил портье, оказалась закрыта — последние пару лет, не меньше. Витрина была заколочена почерневшими от плесени досками, стекло — разбито, мебель внутри перевернута и поломана. Постояв немного, Руа двинулся дальше. Возвращаться в гостиницу не хотелось, тем более, что ресторан еще не открылся. Дошел до ближайшего перекрестка, свернул направо. Эта улица оказалась ни чем не лучше предыдущей. Такие же брошенные, разбитые машины, темные провалы окон в заброшенных домах, заколоченные потрескавшейся фанерой витрины закрытых магазинов. Говорят, Детройт и до войны переживал не лучшие времена, но сейчас дела для него шли в конец плохо.

Патрик сверну в квартал, сам до конца не понимая, зачем. Здесь было больше мусора, больше следов мародерства. Забрали все, что составляло хоть какую-то ценность, даже металлолом. Кому могло понадобиться ржавое, облученное железо?

Сквозь выбитые окна Патрик видел брошенные квартиры — разворованные, облезшие, драные обои на стене покрыты убогими граффити, мебель сломана или сгнила, повсюду пустые бутылки, шприцы, упаковки из-под таблеток.

Он прошелся мимо одного дома, второго, третьего. Остановился.

Кто-то рассматривал его. Спрятавшись, затаившись как мышь, неизвестный буравил Патрика внимательным, настороженным взглядом. Это крестик, вживленный в большой палец правой руки. Такой талисман незаменим для хоккеиста — на поле неплохо знать, кто тебя пасет — может дать лишний шанс ускользнуть от хип-чека или чего похуже. А вратарю помогает понять, куда целится нападающий.

Патрик прислушался. Тихо скрипели на ветру ржавые петли, где-то в отдалении что-то утробно и низко гудело. Потом послышался скрип подошв по бетону. Проблема в том, что скрипело не с той стороны откуда смотрели.

Патрик оглянулся. Из парадного, покачиваясь, вышел человек. Одежда на нем давно превратилась в бесформенные тряпки, голова безвольно опустилась к плечу, взгляд застыл, рот приоткрылся. Опухшее, сине-зеленое лицо, скованные движения, неестественная осанка… Кадавр.

Они с Патриком уставились друг на друга. Потом кадавр повел резко плечами — так, что руки хлестнули его по бокам, словно канаты. Руа бегло осмотрелся, подыскивая под ногами что-нибудь для защиты. Хорошо сгодились бы труба или палка, но ничего такого не нашлось.

Бокора рядом не было, а значит кадавр — дикий. Или злой дух вселился в мертвеца, или бокор потерял одного из стада. В любом случае, ничего хорошего такая встреча не сулила. Дикие кадавры в присутствии живых становились агрессивными, часто нападали. И те из людей, кто считал их глупыми и медлительными, страдали от их зубов и когтей больше всего.

Мертвец со сдавленным хрипом бросился на Патрика, порвав дистанцию в один стремительный прыжок — этому не помешала ни сломанная нога, ни явные проблемы с позвоночником. Руа едва успел подхватить обломок кирпича, когда темные, в пятнах пальцы кадавра уже были в дюйме от его лица. Отскочив в сторону, вратарь с размаху опустил камень на голову твари. Череп разлетелся легко, словно перезрелая дыня. Труп пробежал еще пару шагов, потом рухнул навзничь, продолжая конвульсивно дергаться. В этот самый момент из соседнего дома раздался пронзительный визг. Развернувшись, Патрик бросился на звук, пинком вышиб трухлявые останки дверей, пробежал пролет по сбитой, растрескавшейся лестнице. Вратарская работа учит хорошо ориентироваться на звук — толковый голтендер может по шороху шайбы о лед определить расстояние до нее, ее скорость и траекторию. Так что вычислить откуда кричали оказалось несложно.

Вбежав на второй этаж, Патрик замер. Доля секунды и булькающее ворчание кадавра подсказало куда бежать дальше. Промчавшись по коридору, он вскочил в одну из квартир, с разбегу налетев на сгорбленного, смердящего мертвеца. Схватив его за плечи, Руа швырнул тварь в сторону, хорошо приложив о стену. Пока кадавр поднимался и разворачивался, Патрик подхватил старый ящик от телевизора и швырнул прямо в него. Выиграл еще несколько секунд.

В глубине комнаты стояла девочка — маленькая, ростом едва по грудь Патрику. Без лишних раздумий Руа подхватил ее за руку, потащил наружу. Кадавр за спиной взвыл, бросился следом. Подхватив девочку на плечо, Патрик нырнул в ближайшую квартиру, на ходу повалил за собой ржавый остов холодильника, подбежал к окну. Из окна — десять футов до кучи битого кирпича. Неудачный прыжок, да еще с грузом на плечах, может поломать ноги. За спиной кадавр с грохотом протаранил баррикаду.

— Держись за шею, — помогая девочке перебраться себе на спину, выпалил Руа. Сам же, высунулся в окно, повернулся, повис на руках, скребя по щербатой кладке ногами. Кадавр ворвался в комнату, высунулся в окно. Девчонка завизжала так, что зазвенело в ушах. Повиснув на вытянутых, Патрик разжал пальцы.

Удар, ступни и колени отзываются болью, тело заваливается на бок, все, о чем думает Патрик — как не привалить девочку. Они скатываются с кучи обломков, руки девочки разжимаются, Патрик поднимается на четвереньки. Через секунду на камни неуклюже падает кадавр. Еще не поднявшись, Руа подхватывает первое, что попадается под руку и наотмашь бьет еще не поднявшегося мертвеца. За первым ударом следует второй, третий, четвертый. Мышцы начинают ныть, амулеты в костях — пробивать короткими разрядами. Кадавр тяжело хрипит, бессмысленно суча по битому кирпичу конечностями. Патрик смотрит на свою руку — в ней покрытый мерзкой гнилой кашей арматурный прут с остатками бетона. Он с отвращением отбрасывает оружие, ищет взглядом девочку.

— Ты как, цела? — спрашивает он, переводя дух. Только теперь у него получается рассмотреть ее как следует. Грязная, болезненно худая, одета в бесформенное серое рванье. На темном от грязи лице — большие, широко распахнутые глаза с расширенными от страха зрачками. На шее — целый ворох каких-то истрепанных оберегов, амулетов, ладанок, на запястьях — многочисленные плетенки, подвесные мешочки, узелковые браслеты. На ногах — заношенные кроссовки, рваные джинсы, все в пятнах, на теле — растянутый красный свитер, рассчитанный на человека раза в два больше, с обвисшим горлом и оборванным рукавом, из которого девочка соорудила повязку на голову. Наметанный глаз так же отмечает хирургические стежки на шее, вдоль челюсти к уху, а память тут же добавляет разницу в хвате левой и правой (скрытой под свитером) рук.

Девочка посмотрела на него снизу вверх, шмыгнула носом.

— Н-н-нормально.

— Как тебя зовут? — спросил Патрик, оглянувшись. Похоже, больше "диких" поблизости не было. Для него было странно вот так просто разговаривать с кем-то не из клуба, не связанным с хоккеем. Тем более с ребенком. Но с другой стороны он ощущал, что это важный для него разговор. Удивительно важный.

— Дженни. А т-тебя?

— Патрик. Патрик Руа. Я провожу тебя домой. Одной ходить опасно.

— Н-не надо, — мотнула головой девочка, опустив взгляд.

— Почему? — спросил Патрик. В затылке ноюще заболело — он явно упускает что-то важное. Важное и очевидное.

— У меня нет дома.

Да, конечно. Можно было догадаться. Руа снова оглядел ее, размышляя, как ему поступить. Пискнули электронные часы на запястье. Зеленоватые цифры показали 7.00. Удивительно, но после такой стычки ничего не болело. Это хорошо — иначе худду-оператор мог отстранить от игры.

— Есть хочешь? — спросил Патрик. Дженни подняла на него недоверчивый взгляд, потом осторожно, с сомнением кивнула.

— Пойдем, — Патрик немного помешкав протянул ей руку. Худая, холодная ладошка легла в его ладонь. Ощущение было непривычное. Совсем непривычное.

Они вышли из квартала и направились вверх по улице.

* * *

— Эй ты, хоккеист! Что за дрянь ты притащил в мой отель? — портье выбрался из-за стойки, сердито пыхтя и морщась. Судя по воспаленным глазам и запаху изо рта, ночью он хорошо выпил и теперь мучился похмельем. Дженни вжала голову в плечи, сильно сжав ладонь Патрика.

— Черт меня дери, где ты подобрал этот мусор? Она блохастая, наверное… Так, давай, выводи ее отсюда! Слышишь? Выводи или я выведу…

Патрик шагнул навстречу портье, почти упершись грудь в грудь. Ростом он был выше, но массой явно уступал — хоть центр тяжести у портье явно был в уродливо выпирающем брюхе. Правда, мясо на руках тоже имелось.

— Пропусти.

Портье выставил вперед нижнюю челюсть и вытаращил глаза. Желтые белки в красных прожилках капилляров выглядели отвратительно.

— Черта с два! А будешь вякать — сам вылетишь из отеля! Как, мать его, пробка из бутылки! Уразумел, поганый кана…

Мощный удар отправил его на пол. Патрик заметил появление Нилана, а портье, к несчастью, слишком пристально глядел на Руа. За что и поплатился — оскорбляя хоккеиста всегда нужно помнить, что с ним оскорбляешь еще тридцать человек команды.

— Что за хрень?! — приподнимаясь на локтях, промычал он. Нилан бил вполсилы, полновесный удар отправил бы несчастного в глубокий нокаут. Но даже такого удара хватило, чтобы оглушить и сбить с ног.

— Тебе босс не говорил, что грубить клиентам нельзя? — криво ухмыляясь, поинтересовался Крис. — Или нам позвонить и рассказать ему, что ты только выгнал из его отеля пятьдесят постояльцев?

Эти слова подействовали на портье отрезвляюще. С дурацким выражением, застывшим на лице, он сидел на полу, открывая и закрывая рот как огромная рыба.

— А теперь слушай меня и слушай очень внимательно, — Нилан присел перед ним на корточки. — Если ты еще раз что-то тявкнешь на кого-то из моего клуба, я возьму твою голову и сломаю ей эту чертову стойку. Уразумел?

Портье судорожно кивнул. Крис довольно оскаблился:

— Хороший мальчик. Давай, ползи в конуру.

Он поднялся на ноги, повернулся к Патрику.

— Спасибо, — вратарь протянул ему руку. Тафгай удивленно вскинул бровь, но руку пожал.

— Вообще без проблем. Не знаю как вы, а я хочу жрать. Составишь… гм… вы оба, составите мне компанию?

— Как раз туда и направлялись, — кивнул Руа. Нилан хлопнул его по плечу.

— Вот и славно. Заодно расскажешь, что это с тобой за птица.

В ресторане они появились одни из первых — только пара рекрутов, Рик Грин и Стив Руни сидели в дальнем углу, молча работая над своими тарелками. Дженни смущалась, стараясь держаться позади Патрика и не попадаться на глаза ресторанной обслуге. Нилан подвел их к одному из столиков, с шутовской галантностью отодвинул стул для девочки. Та со страхом посмотрела на тафгая, огромного, с жутковатым, бесформенным от бесчисленных драк лицом. Нилан улыбнулся и подмигнул:

— Садись не бойся. Я женщин не бью, — он слегка запнулся, карикатурно изобразил смущение. — Да. Женщин младше шестнадцати — точно не бью.

Дженни слегка улыбнулась, осторожно присела на край стула. Нилан фыркнул, одним движением приподнял ее за плечи, ногой подвинул стул ближе к столу, отпустил. Изумленная девочка оказалась почти зажата между столом и стулом. Довольный собой, Нилан уселся напротив. Патрик наблюдал за происходящим молча, с бесстрастным лицом.

— Хэй, приятель, — не скромничая, через ползала позвал Крис служащего за стойкой. — Пусть нам покушать сделают! Жрать хочу — не могу!

Служащий, обвыкшийся уже с поведением заезжих хоккеистов, покорно кивнул и скрылся за кухонными дверями. Нилан перевел взгляд на девочку, потом на Руа. Выражением лица он явно что-то хотел показать, но Патрик не мог понять, что именно.

— Ты руки мыла? — вдруг обернулся тафгай к Дженни. Та вздрогнула, закивала.

— Не ври. Давай, вставай и дуй в туалет. Во-он та дверь, видишь? Давай-давай.

— А в-вы? — вдруг спросила начавшая уже вставать Дженни. Нилан нахмурился:

— Что я?

— Вы руки м-м-мыли?

— Мы-мы-мы-мыл. Еще в номере. Дуй давай.

Девочка, недовольно нахмурившись, пошла к туалету. Когда дверь за ней закрылась, Крис через стол наклонился к Руа.

— Слышь, голли, это кто? Ты где ее откопал? Ей же лет двенадцать, а может и меньше! тЫ глупостей не натворил случаем?.. Да и чумазая она…

— На нее напал кадавр, — спокойно ответил Патрик. Крис какое-то время подождал продолжения. Не дождался.

— Кадавр напал. Ну теперь-то понятно! Кадавр напал, кадавр напал… Какого дьявола ты девку в отель притащил?!

Патрик задумался. Готового ответа на этот вопрос у него не было. Он вообще не задумывался о том, что будет делать с Дженни после того, как накормит завтраком. За спиной Криса, служащий включил телевизор. Затрещал статикой кинескоп, медленно проступило блеклое, размытое изображение. Говорящая голова вещала что-то о погоде на сегодня: небольшой снег, возможно с дождем, уровень гамма-излучения — тридцать восемь грей.

— Ты не отмалчивайся. Тренер все равно спросит.

Патрик посмотрел на него. И снова ему показалось, что Нилан на что-то намекает. На что-то непонятное, не помещающееся в мозгу рекрута.

— Я хотел отвести ее домой. Но дома у нее нет. И я решил ее накормить завтраком.

— А потом?

Руа снова задумался. Ответ нашелся сам собой, словно кто-то подсказал ему.

— Я возьму ее на игру. Попрошу у тренера место на трибуне для жен и родственников. Пусть она там сидит — на Арене тепло, можно выпить горячего и поесть.

Нилан хрюкнул, сдерживая смех, хлопнул Патрика по плечу:

— Хотел бы я посмотреть, как вытянутся рожи у наших "звездных жен", когда они увидят рядом с собой такую… Только есть одна проблема, приятель.

— Проблема?

— Да, проблема. Право получить место на трибуне жен есть только у агентов. Может это потому, что у рекрутов с женами нескладуха?

Патрик не ответил. Тафгай прав, но нужно поговорить с тренером. На прошлой игре на "трибуне жен" было много свободных мест.

— Ладно, не переживай так, голли, — Крис вытер выступившую в уголке глаза слезу. Похоже, ему очень хотелось засмеяться во весь голос. — Я тебе помогу. Только ты отмой свое чудо немного. Хотя бы лицо и руки, ладно?

Меланхоличный парень в застиранной белой сорочке и черном жилете выставил перед ними тарелки с завтраком. Нилан состроил скептическую мину и лениво ковырнул ложкой дымящуюся серую массу.

— Синт — это всегда лотерея, — заявил он. — Перед тем как попробовать, хочешь-не хочешь, а гадаешь — ты первый кто это ест или второй?

Патрик невозмутимо принялся за еду. Несмотря на пугающий внешний вид, на вкус здешняя еда была ничего. Ароматизаторов, вкусовых добавок и усилителей вкуса не жалели. Могли бы и форму придать более приличную, но видимо в оплату номера формованные блюда не входили.

Синтетический рацион или коротко "синт" был основной пищей в США и Канаде еще со первой Американо-Советской. Ядерная зима и пробужденные духи уничтожили почти все фермы и пастбища. Несколько лет после Пробуждения в новейшей истории назвали "Великим голодом". Из-за перебоев с едой около трети населения мегаполисов вымерло от истощения и болезней. Появление синта решило проблему, хотя и вызвало волнения в обществе. Самые скандальные слухи говорили, что основой для синта служила мертвечина и испражнения. Доказательств тому, правда, представлено не было. Постепенно слухи улеглись, и люди перестали возмущаться. А натуральная еда стала предметом роскоши, доступным только элите.

Патрик не заметил, как вернулась Дженни. Она молча села за стол, подвинула себе тарелку и взялась за ложку.

— Сп-пасибо, — сказала она тихо, бросив на Патрика короткий взгляд, в котором угадывался какой-то непонятный ему посыл. Не зная как реагировать, он кивнул. Дженни молча принялась за еду — быстро и жадно.

— Хороший аппетит, — заметил Крис. — Мне бы такой. Хотя… спорим, после игры я тебя обставлю? Ты и полпорции не успеешь оприходовать!

Дженни, не прекращая есть, снова посмотрела на Патрика. Эти взгляды уже начали его беспокоить — раньше на него так не смотрели. Раньше на него вообще никто не смотрел, кроме тренера и операторов. Нилан снова хрюкнул и приналег на еду.

— Поедешь со мной на игру, — сказал, наконец, Руа. Дженни остановила ложку на полпути ко рту. Подняла брови. Потом бросила короткий взгляд на Нилана, упорно разглядывавшего однородное месиво синта в своей тарелке. Патрик подумал немного и добавил:

— Если хочешь. Там тепло и можно купить еды.

— А п-потом? — тихо спросила девочка. Снова этот вопрос. Патрик поймал себя на мысли, что за всю карьеру рекрута он никогда не задавал себе этого вопроса. Что будет "потом" решали за него другие. Тренер, менеджер, оператор. Все, что требовалось от него — защищать ворота. В игре не бывает никакого "потом", не бывает будущего, как не бывает и прошлого. Есть одно бесконечное настоящее, суженное до размеров шайбы, пытавшейся проникнуть в ворота.

— Потом я уеду, — сказал Патрик.

Дженни какое-то время смотрела на него — наверное, ждала чего-то. Потом кивнула:

— Хорошо.

В телевизоре за ее спиной мелькали мутные, дрожащие кадры, на которых энфорсеры в броне, шлемах избивали длинными дубинками людей с плакатами и транспарантами. Диктор комментировал: "Массовые выступления профсоюзных рабочих против использования труда кадавров… подтвержденные факты нападения на бокоров… городские власти санкционировали применение адекватных мер… подозревают участие подпольных коммунистических ячеек…"

Дженни отодвинула пустую тарелку. Патрик быстро закончил свою порцию, поднялся.

— Пойдем.

— К-куда? — встрепенулась девочка.

— Ко мне в номер. Умоешься, приведешь себя в порядок. Я дам тебе другую одежду.

— И в-все?

Патрик задумался.

— Да. Можешь поспать, если хочешь. Мы выезжаем в "Олимпию" через три часа.

Руа пошел к выходу. Дженни последовала за ним. Нилан остался за столом, все еще ковыряясь в своей тарелке.

— А в-вы? — спросила девочка, когда они вошли в холл. Патрик рассматривал поблекшие, расклеившиеся по швам обои. Когда-то они были ярко-красными с золотым узором. Теперь красный стал грязно-розовым, а золото осыпалось и потемнело. Бронза светильников покрылась зеленым налетом, картины расплылись и выцвели — трудно было даже угадать, что там изображено.

— Я подберу тебе одежду. Потом пойду к тренеру, буду договариваться, чтобы тебе выделили место на трибуне. Потом вернусь. Спать уже не буду. Потом пообедаем и поедем.

Они вошли в лифт. Обязанности лифтера здесь исполнял ржавый однорукий робот, болтами прикрученный к полу. Когда-то верхняя его половина была похожа на манекен в ливрее, но теперь ливрею с него сняли, бутафорскую левую руку оторвали, а краска с лица и корпуса давно облупилась и стерлась, только глаз-детектор горел ярко-красным и выпирал из обломаной ушной раковины сетчатый колпачок микрофона. Робот тихо и прерывисто жужжал.

— Доброго утра, сэр или мадам. Пожалуйста, назовите номер или номера этажей куда вы намерены отправится.

— Третий, — скомандовал Патрик. Дверь со скрипом закрылась, дважды щелкнул рычаг движения, лифт медленно пополз вверх. Дженниа покосилась на робота, потом повернулась к Патрику.

— В-вы хотите, чтобы я сд-д-делала вам п-п-приятно? — спросила она. Патрик посмотрел на нее, пытаясь понять, что она имеет в виду.

— Нет, — сказал он после паузы. — Не хочу.

"Так лучше, — решил он про себя. — Пока не узнаю точно, что она подразумевает."

— Мне не т-т-т-трудно, — сказала девочка и подвинулась ближе к Руа. — Я п-помоюсь перед… этим. Если х-х-хотите.

Теперь Патрик понял. О сексе во время реабилитации ему рассказывали мало, но кое-что он узнал "неофициально" — из разговоров сестер и других пациентов. У него был похожий разговор с одной сестрой. Она тоже называла секс "это". Тогда Патрик решил, что ситуация завершилась для женщины неприятно, хотя и не понял почему. Тема половой связи тогда мало интересовала его. Сейчас интересовала не больше.

— Нет.

Дженни отвернулась. Глухо звякнул колокольчик, скрипнув, раскрылись дверцы, робот дребезжащим голосом сообщил:

— Третий этаж. Всего доброго сэр или мадам.

— Номер триста три, — сказал Патрик, направляясь к своей двери. Девочка подождала, потом пошла за ним.

— А в-вы х-х-хоккеист? — спросила она вдруг. Патрик кивнул:

— Да. Вратарь.

— Я н-не люблю хоккей.

Руа вставил ключ в замок. Дженни прижалась спиной к стенке справа от двери, стянула с головы повязку. Темные, давно немытые волосы, слипшимися прядями закрыли лицо. Она тряхнула головой, убирая их.

— Жарко т-тут. Это х-хорошо.

Они вошли в номер, переобулись. Из комнаты послышалось недовольное ворчание и скрип кровати. Дженни вздрогнула:

— К-к-кто там?

— Даг Соетарт, мой сосед по комнате. Тоже вратарь. Иди в ванную комнату. Там мыло, полотенце, расческа, зубной порошок и щетка. Можешь использовать все что нужно. Бери те, что с красной полоской. Это мои. Те, что с синей — Дага. Их не бери. Я пока посмотрю тебе одежду.

Он достал сумку. Вратарского снаряжения было так много, что на все остальное места почти не оставалось. С собой Патрик обычно возил только сменное белье и носки. Поразмыслив, он снял с себя шерстяной жилет и достал запасной форменный свитер — великоват, конечно, зато чистый и с рукавами. Хуже обстоял вопрос с обувью и штанами. Подумав, Патрик отправился в соседний номер, к форварду-рекруту Сержу Бойсверту. Из всех игроков "Варлокс" Серж был самым худым и низкорослым. Правда, худым он был по меркам хоккеистов Лиги. В сравнении с девочкой подростком он все равно казался гигантом. Просто чуть меньшим, чем остальные.

— Что случилось? — Бойсверт не высказал ни удивления, ни раздражения. То, что Патрик поднял его с кровати, рекрута нисколько не задело. Пришел — значит надо.

— Я хочу одолжить твои запасные гетры, — в такой же манере ответил Руа. Серж задумался секунд на десять, потом кивнул:

— Хорошо, — и скрылся за дверью.

Рекрут не станет сомневаться, жадничать и задавать ненужные вопросы. Он не спросит "Зачем?", его это не интересует. Он не станет беспокоиться, что их испачкают или порвут — это забота клубного интенданта. Он не поинтересуется "Когда отдашь?" — он придет за ними, когда они понадобятся.

Когда Патрик вернулся в номер, Дженни осторожно выглянула из ванной комнаты. Умытая и причесанная, она стала совсем не похожа на себя чумазую. У девочки была смуглая кожа на которой местами заметны были хирургические стежки, а по линии скальпа темнели стальные скобы. На виске была небольшая татуировка-пентакль.

— Я собрал тебе чистые вещи, — Патрик уложил все на подставку в прихожей. — Белья нет. Вместо носков положил платки, сделай себе обмотки. Обуви тоже нет, но я спрошу внизу. Может быть, рядом есть магазин.

— Сп-п-асибо, — кивнула Дженни и прикрыла дверь.

— Я ухожу. Располагайся. Можешь поспать.

— Х-хорошо.

— Если захочешь уйти, попроси Дага открыть тебе дверь.

Патрик запер за собой двери номера и отправился этажом ниже — к тренеру. Жан Перрон был человеком твердым, принципиальным. Если он изначально был с чем-то не согласен, убедить его было невозможно.

У лифта его окликнул Нилан.

— Эй, голли! Куда собрался? С тренером по поводу своей девчонки договариваться?

— Да. — Погоди, — Нилан придал лицу какое-то слишком серьезное выражение. — Я с тобой пойду.

Глава III Detroit Rock City

— Внимание все! Это "Детройт-Олимпия". Пускай, здешние парни не так хороши, как "Квебек Айстроллз", но они куда опаснее вашингтонцев, а вашингтонцы в прошлой игре уделали вас, как дворовую команду! Соберитесь! Полоса проигрышей кончается сегодня! С составами троек все ознакомились? Вопросы есть?

Тренер обводит глазами присутствующих. Настроение у него ни к черту — и Руа, и Нилан знают почему. Через несколько минут начнется раскатка. Операторы закончили все штатные процедуры, теперь просто проверяют и перепроверяют. "Рэд Когуарс" — противник старый. Еще один клуб "оригинальной шестерки", с которым "Варлокс" уже не раз сходились в серьезных схватках. Сейчас из-за войны, разрухи и упадка промышленности клуб, как и город, переживает не лучшие времена, но пара толковых снайперов в его составе все же имеется.

— Тренер, вы о чем говорите? Десять-один! — подает голос защитник Крис Челиос. — Десять-один был счет, когда они к нам в ноябре приезжали! Мы отделали этих облезлых кошек так, как уже пару лет никого не отделывали…

— Челиос, ты что, самый умный? — тренер, выпятив нижнюю челюсть, тыкает в сторону защитника пальцем. — Вашингтон! Долбаный Вашингтон, сопляки, чиновничьи выкормыши — и вы умудрились им продуть! Пора кончать эту полосу! Я хочу, чтобы сегодня было двенадцать-ноль! Тогда я поверю, что вы — "Монреаль Варлокс", а не шайка кадавров. Дуйте на лед и докажите, что достойны носить форму лучшего клуба Лиги!

Агенты отвечают нестройными выкриками, рекруты стучат об пол клюшками. Перрон выходит из раздевалки. Лаперрьер, тренер-ассистент обводит глазами игроков, ободряюще кивает им:

— Давайте, парни. Сделайте хорошую игру.

Лаперрьера в команде уважают куда больше, чем Перрона. У второго тренера за плечами двенадцать лет льда, и все это время — в защитниках Монреаля. Он говорит на одном языке с агентами и знает, как обращаться с рекрутами. Он мало говорит, всегда поддерживает решения перрона, но неким неочевидным образом "сглаживает углы", которые появляются из-за диктаторских замашек старшего тренера.

— Нилан, Руни — помните о "братьях-мордобоях", не давайте им прессовать наших снайперов. Сегодня ваша задача — опека. Ларри, Челлиос, Карверос — обращайте внимание на Айзермана, номер девятнадцать. Парень может быть очень опасным. Остальные — делаем свою игру. Гладко и спокойно, как на тренировке. Все, пошли!

Команды выходят на лед. Полевые игроки начинают раскатку, Патрик привычным маршрутом отправляется в рамку ворот, обводит взглядом арену. Трибуны пустуют — посмотреть матч не пришло и пятисот человек. Внутри холодно — изо рта вырывается пар, многие кутаются, прячут лица под шерстяными масками. Среди зрителей — несколько бокоров "при полном параде", в костяных доспехах, масках-черепах, с огромными связками амулетов на шеях и запястьях. Их присутствие на матче немного странно: правила запрещают вмешательство посторонних колдунов, служба безопасности Лиги пристально следит за этим, отправляя на каждую игру "дежурную когорту" вуду-операторов, следящих за порядком в колдовстве.

"Олимпия" — старая арена. Она хранит память о многих битвах и впитала в себя много крови спортсменов. Здешние предки консервативны и злы, но общая слабость клуба ограничивает их возможности мелким, но злобным вредительством.

Вот и Дженниа. Патрик видит, как косятся на нее "звездные жены" — с ярко-красной помадой на губах, неестественно выбеленной кожей, высокими прическами залакированными до деревянной твердости. Среди этих эталонных продуктов индустрии красоты странная девочка в хоккейной форме с мужского плеча выглядит пугающе.

От калитки раскатывают ковровую дорожку, блеклую и вытоптанную. По ней, слегка пошатываясь, проходит болезненно худой мужчина с тонкой шеей и огромным кадыком. У него тонкие усы-перышки и зализанная назад прическа в довоенном стиле. Похоже, он слегка пьян. Опершись о микрофонную стойку он затягивает гимн США. Большая часть зрителей остается сидеть. Хоккеисты Детройта стоят, опираясь о клюшки, большая часть агентов сверлит взглядами лед под ногами, рекруты пустыми взглядами уставились в затылки стоящим впереди.

Певец путает слова в гимне Канады, но кроме нескольких игроков и персонала клуба некому это заметить. Пошатываясь, он удаляется со льда, пара негров скатывает ковровую дорожку, и громкоговорители хрипло извещают о начале матча.

Треск клюшек, шайба отлетает в сторону Монреаля, прямо на крюк Робинсону, "Варлокс" переходят в атаку. Они на голову быстрее и слаженней "Когуарс", те едва успевают за ними. Ледяные предки вихрятся вокруг коньков монреальцев, силясь замедлить их, сбить темп, но обереги на хоккеистах делают свое дело. Оба тафгая Детройта пока сидят на скамейке — тренер, похоже, не торопится играть свой единственный козырь. Защитники же работают из рук вон плохо: первая шайба влетает в ворота уже на второй минуте периода. Едва ощутимая дрожь пробегает по льду — духи арены недовольны.

После первого гола темп игры снижается — полевым неохота рвать жилы в схватке со слабым противником. К тому же, работа худу-операторов совершенно не видна. Кажется, что ягуары предоставлены сами себе, не получая от колдунов и духов никакой помощи. Игра действительно больше начинает напоминать тренировку — на взгляд Патрика слишком рано.

Из-за неудачного проброса, фейс-офф назначается в зоне Монреаля. Номер двадцать пять, Джон Огородник выигрывает, отбрасывает шайбу защитнику, тот перепасовывает Айзерману, который в одно касание отправляет шайбу в правый верхний угол ворот. Уверенная, быстрая комбинация, но Патрик успевает подставить ловушку. Уже влетев в нее, шайба вдруг дергается и, выскользнув из перчатки, падает на лед. Девятнадцатый уже здесь, сталкивается с Челиосом, но успевает добить понизу. Патрик падает на колени, закрыв створку щитками. Удар, шайба отскакивает почти вертикально вверх, Айзерман пытается толкнуть ее грудью, но падает на лед, сбитый Челиосом. Робинсон выбивает шайбу из зоны, у ворот Детройта ее подхватывает вратарь. У "Варлокс" есть возможность смениться.

Теперь их игра становится осторожнее: меньше поперечных пасов, строгая, позиционная игра. Похоже, тренер "Когуарс" этого и ждал: на льду появляется Кокур. Перрон объявляет замену, но поздно — прежде, чем тройка МакФи-Нилан-Ричер успевает выйти на лед, Наслунд прорывает защиту, выходит один на один и со щелчка загоняет шайбу в ворота Грега Стефана. Но еще до того, как шайба оказывается в воротах, Кокур таранит шведа, отбросив к борту. Матс остается на коньках — ошибка, близкая к фатальной. Тафгай сбрасывает краги и под рев сирены рвет дистанцию. Прежде чем ближайшие из "Варлокс" успевают добраться до него, Джоуи левой рукой хватает Наслунда за ворот свитера, а правой наносит один мощный удар в переносицу. Швед сползает по борту и остается лежать. Патрик замечает, что кулак Кокура покрыт ритуальными татуировками. Опасное дело — заговоренный удар может серьезно покалечить. Нилан, уже без краг, под свистки арбитра врезается в Кокура. Толпа нестройно, разноголосо взвывает, предвидя отличную драку. Остальных игроков арбитры и операторы удерживают, но мешать схватке двух тафгаев никто не рискует. Сама "Олимпия" начинает вибрировать от напряжения — духи, наполняющие ее жаждут крови чужаков.

Патрик видит, как Нилан пытается достать противника хуком, мажет, получает скользящий в челюсть, вытягивает левую руку, отодвигая Джоуи. Они бьют почти одновременно — но Кокур все же на долю секунды позже. От удара Криса его голову отбрасывает назад. Собственный удар когуара смазывается, Нилан бьет снова, потом еще и еще. На четвертый удар Джоуи Кокур тяжело валится на лед. У него рассечена бровь, сломан нос. Нилан стряхивает с кулака кровь, с задумчивым видом двигает челюстью, после чего спокойно отправляется на скамейку штрафников.

Тренер "Рэд Когуарс" берет тайм-аут. "Варлокс" так же собираются у скамейки запасных. Руа чувствует как оживают на теле защитные обереги. Чей-то недобрый глаз сейчас направлен на него. Это ощущение привычно в игре, особенно в гостевых матчах, но сейчас оно необычайно сильное для тайм-аута и полупустого зала. Патрик осторожно оглядывается.

На трибунах появилась новая группа зрителей. Их человек десять, в основном черные мужчины. За их спинами можно разглядеть женщину, невысокую, но уверенную и властную. Левая половина лица покрыта темной татуировкой. Рядом с ней — чернокожий гигант, футов семь ростом, массивный и широкий в плечах. Недобрый взгляд принадлежит ему, в этом Патрик уверен. И это больше, чем просто недовольство фаната чужого клуба.

— Руа! Очнись! — Перрон повышает голос. — Ты понял меня? Соберись, сейчас на тебя будут давить. Соберись! Играй так, будто сейчас финал. Давайте, по местам.

Патрик возвращается в створку ворот, доставая из-под панциря мешок с кирпичной пылью. Бормоча заклятия, он бережно восстанавливает первую линию, затем насыпает вторую. Вбрасывание! Борьба идет в зоне "Рэд Когуарс". Патрик трижды касается штанги.

— Со святым Евталием и Святым Иеронимом обращаюсь я к тебе, — произносит он тихо. — Я чужой в обители этой и мое поражение приятно тебе. Но во имя книги о семи печатях я говорю тебе: я — страж врат, а ты есть врата. Во имя сорока квебекских мучеников, погибших во льду, я заклинаю тебя — не противься мне, ибо ты врата, а я страж.

Едва заметная вибрация проникает сквозь перчатку от стальной трубы к плоти. Руа кивает и опускает руку.

Детройт в нападении. Огородник и Айзерман рвутся к воротам, "Варлокс" отступают, занимая оборону. Борьба на входе в зону, короткие быстрые пасы, перехват, снова борьба. Шайба переходит от команды к команде, но никто не может удержать ее: Монреаль — чтобы выбить из зоны, Детройт — чтобы атаковать. Борьба перемещается за ворота, Патрик слышит как трое или четверо сцепляются за воротами, трещат клюшки, агенты хрипло, надсадно ругаются. Айзерман вылетает словно черт из табакерки, вытянув клюшку далеко вперед и коротким движением кисти посылает шайбу в ворота — путь длиной всего в пару дюймов. Бам! Ударившись о штангу та отскакивает — прямо на защитника "Когуарс". Он мешкает с ней почти две секунды, потеряв между коньков, но потом бьет. Робинсон блокирует ее своим телом, она рикошетит к борту, отражается от него, затем летит к Огороднику, который бьет в одно касание. Но это не удар — наброс на Петера Климу который с пятачка отправляет ее в ворота — быстро и точно. Патрик выставляет клюшку, но шайба рикошетит вниз и вперед, упав на полдюйма за линию. Продолжительный рев сирены оглушает, ему вторит надсадный вой болельщиков.

Пропущенная шайба встряхивает "Варлокс". Они переходят в атаку, у Патрика появляется несколько свободных секунд. Чувство тревоги не оставляет — негр продолжает сверлить его недобрым взглядом. Его ли? Странная догадка вдруг иглой пронзает затылок. Патрик прищуривается, стараясь угадать, куда смотрит великан. Не на Руа, это точно. Но почему Патрик чувствует его взгляд?

Новая атака Детройта, слабая и тут же сменившаяся стремительной контратакой "Варлокс". Патрик снова поднимает глаза. Так и есть — негр смотрит на трибуны, на ряды чуть в стороне и ниже его. Туда, где сидят жены хоккеистов.

Руа опускает взгляд, снова сосредоточившись на игре. Дженние он сейчас не поможет, нет никакой возможности попасть на скамью запасных, даже просто передать слова предупреждения. Но и чернокожий не доберется до девочки — "трибуна жен" огорожена сетчатым забором, чтобы оградить от особенно активных болельщиков.

Период оканчивается еще одной шайбой в воротах Детройта — Монреаль восстанавливает разрыв и с чистой совестью отправляется в раздевалку. Патрик останавливается в проходе, машет рукой:

— Дженниа! Дженниа! — девочка слышит его сразу, но почему-то не спешит реагировать. — Дженниа, подойди ко мне!

Она подходит к ограждению, цепляется за сетку руками, слегка трясет ее, словно проверяя на прочность.

— На время перерыва будь, пожалуйста, рядом с раздевалкой.

— З-з-зачем? — в голосе девочки слышится беспокойство.

— Так спокойнее. На трибунах тебе может быть… неспокойно.

Не то, чтобы Патрик не придумал лучшего объяснения, скорее он сам не знал, как правильно выразить словами усиленное колдовством предчувствие.

— Х-хорошо.

Руа кивает, дожидается, пока девочка спустится в проход, после чего указывает рукой вглубь темного коридора.

— Иди за мной.

В этот момент ощущение чужого взгляда усиливается многократно.

* * *

Весь второй период Детройт не дает гостям спуска. Счет выравнивается — два-два. Братья-мордобои отрабатывают свои зарплаты, одного Нилана на них двоих явно не хватает. Патрик отбивает атаку за атакой — на ворота чаще всего накатываются Огородник, Кайзио и Айзерман. Напряжение нарастает, болельщики начинают заводиться. Их выкрики становятся громче, агрессивней — они жаждут крови. Словно красные, мутные волны пробегают по трибунам, заставляя людей подскакивать, потрясать кулаками, рвать глотки. "Варлокс" вырываются вперед только к концу периода — счет три-два, игроки уходят в раздевалку опустив головы, под презрительное, раскатистое "бу-у-у!" зала.

— Соберитесь! — Перро обводит сидящих на скамейках игроков тяжелым, налитым кровью взглядом. — Вы что забыли, с кем играете? Это "Дохлые кошки Детройта"! Соберитесь!!!

— Что с Наслундом, тренер? — спрашивает Робинсон. Перрон награждает его неприязненным взглядом:

— Ларри, отвечай за себя! Почему ты позволяешь этому медведю-Кокуру возить тебя по бортам?!

Номер девятнадцать опускает голову.

— Так-то! — тренер выпячивает нижнюю челюсть. — Соберись! Это всех касается! Идите на лед и порвите этих слабаков!.. Операторы сказали, что Наслунд в этом периоде выйдет на лед. Все, девочки, пора играть!

Одобрительный ропот пронесся по раздевалке. Патрик вытягивает шею, чтобы между створкой и выходящим Перроном увидеть сидящую на скамейке снаружи Дженниу.

— Ты зачем ее сюда притащил, Руа? — перехватывает его взгляд Райен Уолтер, центральный нападающий. — Думал развлечься между периодами?

Его шутку поддерживают бодрыми смешками. Патрик же оставляет ее без ответа. Еще минута — и начнется третий период. Эмоциональное напряжение, охватившее зал, ощущается даже здесь, в раздевалке. Это неприятное чувство. Есть что-то зловещее в этом настрое, внезапно овладевшем людьми.

"Варлокс" выходят на лед. Желтый электрический свет режет глаза, ледяные предки стараются вцепиться в лезвия коньков, духи носятся в воздухе над полем так густо, что кажется даже воздух "нижнего", материального мира дрожит и колеблется. Руа становится в рамку, разминает шею.

Шайба в игре! Монреаль уверенно захватывает инициативу, начинает давление. Номер семь Детройта, Грег Смит, нагоняет Своего однофамильца из "Варлокс". Бобби уходит от силового приема, седьмой бесполезно грохает корпусом в борт. Бобби обходит ворота, готовится к удару… Защитник Детройта выкидывает вперед клюшку, тянет на себя. Крюк попадает прямо в гортань семнадцатого, он падает на спину, скрючивается. Толпа восторженно ревет. Свисток арбитра — и Детройт оказывается в меньшинстве. Наслунд, отыгрываясь за нокаут в первом периоде, щелчком бьет с паса на вбрасывании. Стефан отбивает грудью, шайба отлетает к борту, где ее перехватывает Айзерман. Робинсон и Гинграс бросаются на перехват, но Кокур сшибает Ларри на подлете. Свисток, отложенное пенальти, Айзерман обходит Гинграса, выходит один на один. Удар — шайба бабочкой летит в ворота, в полете дважды изменив траекторию. Патрик бросается к ней, но не успевает — она проходит в левый верхний, едва зацепив выставленную клюшку. Счет становится равным, а Детройт остается втроем.

Гол "Варлокс" не заставляет себя ждать. Вбрасывание в центре, быстрый перепас, красные отступают к своим воротам, Монреаль спокойно разыгрывает комбинацию и, обманув вратаря, забивает: Робинсон с подачи Смита. Четыре-три.

Остаток периода команды играют на равных. "Варлокс" сильно сбавили темп — их первая и вторая тройки порядком вымотались. В то же время, "Рэд Когуарс" словно питаются поддержкой зала. Они наседают, канадцы вынуждены играть в глухой защите. За минуту до конца периода вратарь Детройта уходит из ворот. "Когуарс" начинают давить вшестером, но ошибаются — быстрый перехват и с середины поля, без поддержки забивает МакФи. Пять-три. Оставшиеся минуты ничего не решают — победа достается "Монреаль Варлокс". Толпа на трибунах разражается гневными выкриками, стучит ногами, на лед летят пустые бутылки. Осколки стекла разлетаются по льду, разгоняя ледяных предков. Люди поднимаются со своих мест, стягиваются к проходу, начинают трясти сетку ограждения. Патрик беспокойно оглядывается, выискивая в толпе Дженни. Один из болельщиков, с перекошенным от злобы лицом, ловит его взгляд.

— Чего выпялился, чертов лягушатник! Дай только добраться до тебя, я тебе все ребра пересчитаю!

Второй тренер подталкивает игроков, неуклюже стучащих по полу коньками:

— Давайте, ребята, шевелитесь! Шевелитесь!

И тут Патрик замечает возвышающегося над толпой негра — того самого, что следил за Дженни во время игры. Гигант уверенно двигался к "трибуне жен".

— Стой! Куда собрался? — Лаперрьер хватает Руа за плечо. Патрик с удивлением понимает, что тело его уже движется к входу на скамейку запасных, откуда можно достать Дженни. Он пытается высвободится, но тренер держит крепко.

— Руа, стой где стоишь, — он явно удивлен поведением рекрута. — Трибуна под охраной, всех выведут. Давай в раздевалку.

Слова эти звучат разумно, успокаивающе. Патрик почти соглашается с ними, но в то же мгновение перед глазами вдруг появляется лицо Краудера — пустое, неживое. Лицо одержимого.

— Тренер, отпустите, — он говорит спокойно, почти неслышно, но в голосе его звучит что-то, что заставляет Лаперрьера убрать руку. Не страх, нет — ветерана-защитника не так просто испугать. Что-то другое.

— Дженни! — Руа пробирается на скамью, оглядывая сбившихся вместе женщин, испуганно глядящих по сторонам, визгливо требующих что-то от охраны. Девочка тут, немного в стороне от остальных.

— Дженни, иди сюда! — зовет Патрик. — Иди, я помогу тебе перебраться через борт.

Девочка колеблется. Руа видит негра вплотную стоящего у забора. В бушующей, бесноватой толпе он выглядит глыбой спокойствия. Встретившись взглядом с Патриком, великан вдруг улыбается — широкой, неприятной улыбкой, от которой волосы на загривке встают дыбом. Руа замечает, как странно выглядит плоть неизвестно: грубая, бугристая, в темных пятнах. Внезапно, негр разражается оглушительным, протяжным ревом. Ярость, словно огненная волна прокатывается по залу, люди остервенело набрасываются на сетку, начинают ее раскачивать, ломать. Метал отчаянно скрипит под натиском плоти, охрана испуганно пятится.

— Быстрее! — перекрывая шум толпы кричит Руа. Дженни взбирается на сиденье, перепрыгивает на нижний ряд, затем еще ниже. Последний прыжок — Патрик подхватывает ее подмышки и ставит на скамейку запасных.

— За мной, быстро!

Они пробираются в проход, уже опустевший — даже охранники отступили во внутренние помещения. Коридор, ведущий к служебным помещениям, не перекрывается никакими дверями, а значит, толпа может ворваться сюда в любой момент.

Двери раздевалки открыты, слышны возбужденные голоса игроков.

— Стой здесь, — Руа оставляет Дженни прямо напротив раскрытой двери и заходит внутрь. Раздевалка гудит как встревоженный улей.

— Где энфорсеры?! Черт возьми, нас отсюда живыми не выпустят!

— В меня чуть бутылка не попала! Чертовы придурки…

— Пусть охрана делает коридор к автобусу…

— К дьяволу! Пока на улице законников не будет больше чем фанатов, я из раздевалки не выйду…

— Ну-ка тихо все! — голос Перрона поднимается над общим гвалтом, заставляя хоккеистов умолкнуть. Тренер скрещивает руки на груди.

— Мало того, что "дохлые кошки" чуть не надрали вам задницы, так вы еще ухитрились разозлить толпу так, что вас хотят разорвать на части! Что скажете, господа?

Молчание повисает в комнате. Из агентов только Нилан остается спокойным. Он не стал снимать панцирь и джерси, оставил налокотники и наколенники. На ноги натянул просторные штаны и армейские ботинки, поверх джерси накинул кожаную куртку-пилот. Теперь Крис сидел на скамье и спокойно перематывал пластырем костяшки пльцев.

В повисшей тишине голос его прозвучал особенно четко:

— Я скажу, пусть попробуют.

Лицо Перрона перекосилось — с Ниланом у них были тяжелые отношения. И все же, ожидаемой вспышки ярости не последовало. Тренер глубоко и шумно вздыхает, затем снова оглядывает игроков.

— Энфорсеры обеспечат нам безопасный проход до автобуса и эскорт на дороге. В отель не заезжаем, двигаем сразу на вокзал. Вещи дошлют почтой. Вопросы?

Патрик понимает, что должен спросить о Дженни. Он е может просто бросить ее тут, у стадиона. Больше того, ему кажется, что причина внезапного бунта не в очередном проигрыше "Когуарс". Хуже того, зачарованные кости подсказывают Руа, что все происходящее как-то связано с событиями на матч с Бостоном. Он поднимает руку, пытаясь сформулировать просьбу. Перрон удивленно косится на него, яно не ожидая вопросов от рекрута. Но снова, судьба решает за Патрика: Холл наполняется шумом, глухим, хищным ворчанием толпы и звуками глухих ударов. Два одиноких выстрела почти тонут в этом зловещем рокоте, потом в дверях появляется Дженни. Ее трясет от страха.

— Прорвались! — испуганная, она на мгновение перестает заикаться. — Охрана… в-в-в-все. Н-н-негр, верзила…вп-п-п-переди!

— Двери! — Крис реагирует быстро, но недостаточно быстро. Прежде чем игроки успевают закрыть проход, в него вваливаются трое: темнокожий громила и двое люмпенов поменьше. Негр наотмашь бьет Нилана — без подготовки, уверенно, точно. Только закалка тафгая спасает Криса от нокдауна. Он отвечает тут же, одновременно со вторым ударом негра. Оба удара находят в цель, но тафгаю явно достается крепче. Нилан отступает а шаг, обалдело тряся головой. Его выручает Смит — клюшкой полосует негра прямо по горлу. Брызгает кровь — темная, густая. Людвиг точно двойкой валит второго нападавшего — мосластого полукровку с выпученными глазами и рябым от оспин лицом. Грин, рекрут-защитник с гравированной серебряной пластиной вместо левой половины лба, достает третьего ударом завернутой в полотенце шайбы. На ногах остается только негр, остальные в нерешительности замирают в коридоре, не рискуя переступать порог раздевалки. Руа чувствует недовольство местных предков. Раздевалка — для игроков. Всякий, кто не игрок, оскверняет ее своим присутствием. Духи всеми силами будут удерживать поругателей и не важно, что при этом они защищают чужую команду. Руа видит, как негр, харкая кровью, отступает в толпу, затем раздаются подбривающие вопли задних рядов. Но первый же, кто рискнул переступить порог раздевалки получает клюшкой в висок. Дерево с рустом раскалывается, а бедолага отлетает на руки товарищам. По мятой, в масляных пятнах куртке сочится кровь.

— Назад! — зычно хрипит Лаперрьер. — Назад, а то каждому перепадет!!!

Но раж толпы уже и без того поутих. Она начинает растекаться, пытаясь найти щели, по которым можно уйти от энфорсеров. Никому не хочется попасть под протокол подавления бунта. Говорят, в США для этого даже кадавров применят — не тупых и медлительных, а полудиких, голодных и натасканных на человеческий страх. После второй войны граждански бунты стали слишком дорогим удовольствием, чтобы терпеть и увещевать. В эти дни пресекалось подобное быстро, уверенно и жестоко.

Нилан сплевывает на пол кровавой ниткой, утирает губы ладонью.

— Вот это я понимаю, победа, — ухмыляется он, демонстрируя надломленный зуб. — Не зря съездили, да парни?

* * *

— Руа! Ну-ка, погоди. Иди сюда.

Атрик послушно замер, потом развернулся и потопал по узкому вагонному коридору к тренеру Лаперрьеру. Тот стоял в дверях своего купе, упершись руками в проем и выжидательно наклонив голову набок.

— Да, тренер?

— Руа, — Лаперрьер смотрел на него не отрываясь. — Объясни мне, зачем ты потащил с собой эту девчонку? Ты же рекрут! Ты понимаешь, что это ненормально? Что приезду тебя отправят на комиссию спортивных худду-скульпторов?

— Тренер, за девочку просил Нилан…

— Стоп! — Лаперрьер выставил перед лицом Руа раскрытую ладонь. — Даже не пытайся пудрить мне мозги. Нилан в это ввязался, потому что они с Перроном на ножах. Только малышка Крис — тафгай, у которого последние мозги отбили лет пять назад. Потому, ему наплевать и на тебя и на эту Дженни.

Патрик, не отводя взгляда, отрицательно мотнул головой:

— Я думаю, вы ошибаетесь, тренер. Крис надежный товарищ и совсем не дурак.

Что-то изменилось во взгляде Жака Лаперрьера, человека, большую часть жизни общавшегося с рекрутами едва ли е больше, чем с нормальными людьми. Он ничего не сказал — просто смотрел на стоящего перед ним вратаря.

— Тренер, — Патрик продолжил. — Не нужно комиссии. Я буду играть хорошо. Я буду играть лучше, чем играл до того. Не нужно комиссии.

В повисшей тишине было слышно только, как стучат по рельсовым стыкам колеса. Наконец, Лаерьер кивнул.

— Будем считать, что я тебе поверил, — произнес он. — Я скажу Перрону, что это Нилан тебя подговорил, шутки ради. Все знают, что вы, рекруты, ребята безотказные. И все-таки, скажи мне: зачем тебе эта девочка? Надеюсь никаких дурацких затей на ее счет?

— Никаких, тренер. Я… я не знаю, что мне делать с ней. Но что-то внутри говорит, что бросать ее нельзя.

Лаперрьер медленно покачал головой. На губах проступила улыбка. Не обычный его оскал одобрения, которым он отмечал успехи команды, какая-то другая улыбка, которой Руа раньше не видел.

— Все, иди. Отдыхай, — тренер снова стал прежним. Хлопнув Патрика по плечу, он закрыл за собой двери купе.

Руа зашагал дальше по коридору. Это был вагон рекрутов, так что тишина вокруг была полной — насколько вообще может быть в движущемся поезде. Скрипела сталь перекрытий, неразборчиво бормотал духи-хранители, тихо постукивали и звенели оборонные талисманы. Пустошь никогда е спит, она в любой момент готова сожрать непрошенных гостей. Так, во всяком случае, говорят. Патрик вдруг поймал себя на мысли: "А какая она на самом деле — Северная Пустошь?" В вагонах ведь даже окон не было, чтобы посмотреть… Сознание рисовало бескрайние ледяные просторы: огромны сугробы, покрытые вечным льдом руины старых городов, носящиеся между ними снежные вихри. Ледяных призраков, правящих этим запретным царством, чудовищ, созданных из камня и холода, управляемых волей могучих духов.

Патрик открыл дверь своего купе. Дженни обернулась, глаза коротко блеснули в темноте, поймав желтый блик снаружи. Лишнего места для нее не было, так что пришлось им делить полку Руа. Самого Руа это беспокоило мало — в Монреале они будут через шесть часов, до тренировки у него будет еще часов семь на сон. А пока можно передремать и сидя.

— Почему ты не спишь? — спросил он негромко, чтобы не беспокоить соседа. Дженни коротко пожала плечами.

— Н-не сп-п-п-пится, — она обернулась к нему, безошибочно, несмотря на темноту, уставившись глаза в глаза. — Что д-д-дальше?

— Монреаль.

— Это п-п-понятно. А д-д-дальше? Что в М-монреале?

Патрик перевел взгляд на противоположную стену, разглядывая едва заметную в темноте купе вязь защитных рун.

— Найдем тебе место, где жить. Орфанаж, наверное.

— В б-б-богодельню не п-пойду, — Джени ответила спокойно, без особых эмоций, но что в ее голос говорило: "Так и будет". Руа потер подбородок. Как всегда гладкий. У большинства рекрутов перестают расти волосы, щетина, ногти. Еще один повод считать их живыми мертвецами. Хотя у кадавров как раз волосы и ногти отрастали. Даже поговорка была: "О бокоре суди по космам его кадавров".

— Тогда придумаем что-то другое.

Несколько секунд прошли в молчании.

— Зачем? — спросила Дженни.

— Зачем что?

— Зачем ты вообще меня подобрал?

Снова этот вопрос. Внезапно, всем и каждому нужно знать причину. Причину единственного действия, которое выходит за рамки рутиной процедуры, которой, по сути является жизнь рекрута. Процедуры, тренировки, игры. К этой логичной последовательности вопросы "Зачем?" или "Почему?" не применимы. В них нет нужды. А тут есть. И это всех беспокоит. Даже Патрика.

— Зачем на тебя устроили охоту в Детройте? — вопросом на вопрос ответил он. — Тот негр и его приятели. Это они спровоцировали бунт. А целью была ты. Зачем?

Патрик е видел лица Дженни, но отчего-то был уверен, что оно сейчас изменилось. Словно только теперь девочка увязала все события в одно целое.

— Как… как т-т-ты узнал?

— Я вратарь. Нас делают так, что мы чувствуем чужие взгляды, чужое внимание.

— П-п-п-поняла, — Дежнни завозилась а своем месте, зашуршала одеялом. Патрик чувствовал, как начинают беспокойно подрагивать имплантаты — намекали на вечерни порцию успокаивающих чар.

— Я н-н-не знаю, кто они. Знаю т-т-только, что д-длится все это уже м-м-м-месяц. Сн-начала я д-думала, что все это н-н-не связано. К-к-кадавры, б-банды, б-б-бродячие псы. П-п-потом стали появляться они. Л-л-л-люди в чистой одежде с мощными чарами. К-к-каждый раз все б-б-ближе.

— Месяц назад. В то время ничего особенного с тобой е случилось?

— Случилось. Я п-п-пришла в себя на п-помойке и не смогла даже всп-п-помнить как м-меня зовут.

Глава IV Angry Machines

Оказывается, подобрать жилье для несовершеннолетней девушки без документов — довольно сложная задача. Руа с самого утра сидел за стойкой администратора в тренировочном лагере, вооружившись служебным телефоном потрепанными "желтыми страницами", которые нашлись у одного из охранников. Пока самое лучшее, что ему довелось услышать, было "Я подумаю. Позвоите в следующем месяце".

— Ты просто не умеешь врать приятель, — заявил Нилан, же какое-то время наблюдавший за потугами Патрика. В холл спустился Бобби Смит, цветущий и довольный.

— Криси, крошка, ты стал слишком много времени проводить с рекрутами. Это последяя драка на тебя так одествовала?

— Не понял? — обернулся к нему Нилан. Бобби широко оскалился:

— Голову отбили так, что с живыми людьми общение не дет?

Тафгай ответил такой ухмылкой, от которой лицо Бобби тут же поменялось.

— Если бы не твоя клюшка в той самой драке, Смитти, я бы сейчас с тобой общался. Плотно. Вали давай, нападение! И не забывай, кто твою задницу на льду бережет.

Пятнадцатый скрылся за дверью, что-то негромко проворчав — так, чтобы Нилан не расслышал. Кис никогда не поднимал руку на своих, но даже зная это, проверять границы его терпения не рисковал никто. Боец — кто знает, что творится в его отбитой башке.

— Я бы отправил твою Дженни к моим старикам, — как ни в чем не бывало продолжил тафгай, — но ты же знаешь, они у меня в Бостоне.

— Знаю, — кивнул Руа. — Бостон слишком далеко. Я бы хотел оставить ее как можно ближе к нашему лагерю.

Нила тем временем развернул газету, оставленную под стойкой ресепшена, развернул.

— Будь я проклят, — присвистнул он чрез пару секунд. — Долаые придурки из Мииаполиса таки добились своего!

— Ч-ч-чго добились? — подала голос Дженни, до того безучастно сидевшая на диване с пересохшей кожаной обивкой и белесыми трещинами по швам.

— "Лига одобрила прошение руководства "Миннесота Фрозен Старз" о замене травмированного вратаря-рекрута Джона Кейси роботом специальной конструкции КТ-12. Специальная комиссия тщательно изучила проектную документацию и присутствовала на специальных испытаниях машины. Главакомиссии подтвердил, что показатели КТ-12 соответствуют аналогичным у игрока рекрута. Чрезмерных превышений не отмечено"! Руа, слышишь? Завтра напротив тебя в рамке будет стоять бездушная жестянка!

— Об этом лучше думать тренеру и форвардам. Мне все равно, кто стоит в полусотне метров о меня.

— Полсотни метров? Что за хрень?

— Метрическая система. Такой в Европе пользуются. Сто пятьдесят футов примерно.

— В Европе, — хмыкнул Нилан, откладывая газету. — Но мы, черт возьми, в Америке! Да и ты на беженца не похож. И акцент у тебя местный, квебекский. Если есть какая-то разница между квебекским французским и каким-то еще.

Патрик пожал плечами. В Больце ему говорили, что у французского множество диалектов, местных и колониальных, но говорить учили по-английски. Его английский отличался от говора Криса или Лари, но отличался и от выговора Карбонау.

— Я не помню, кто я и откуда. Говорят, попал в аварию, документов пи себе не было, опознать не смогли. Учили всему заново. Только с систему мер не смогли заставить запомнить. Внутри само что-то метрами считает.

— Не грузи меня. Лучше слушай сюда: придумал я как тебе помочь. Сошелся я тут с одной девочкой-медсестричкой из спортивного госпиталя. Поговорю с ней — пусть определит Дженни в палату, как больную. И под боком, и платить из страховки.

— У меня нет страховки, — покачал головой Руа. Нилан скорчил недовольную рожу. Патрик уже знал, что сердится он не по-настоящему. Нилан так иногда делал, хотя Руа и не понимал зачем.

— А-а, к дьяволу! — махнул рукой тафгай. — Пропустим по моей. Надеюсь, если четов робот раскроит мне в том матче череп, остатка на счету хватит, чтобы его залатали.

* * *

Патрик поправляет маску и разминает затекшие плечи. Позади два часа игры, три полных периода, итог которых — "три-три" на табло. Робот-вратарь оказался весьма неплох: как иначе объяснить равный счет при соотношении атак на ворота пять к одному в польз "Варлокс"? Духи Форума негодуют — машина на льду уже оскорбляет священнодейство игры, а хозяева поля, уступающее машине, и вовсе обращают происходящее богохульство. Патрик чувствует бессильную ярость духов-покровителей клуба — великих, ныне мертвых игроков и в посмертии остающихся в клубе. В обычны играх они редко вмешивались в ход игры — бокоры говорили, что из уважения к молодым, своими силами идущим к славе. Но сегодня, присутствие робота в воротах Миннесоты явно вывело их из себя. Раз за разом они нападали на него — помогая форвардам наносить удары. Замедляя защитников, меня траекторию шайб. Но все было напрасно. КТ-12 стоял крепко, каждый раз оказываясь там, куда был направлен удар. Вопреки его утренним словам, на Патрике тоже сказалась непробиваемость стального вратаря. Атакуя яростно "Варлокс" забывали о защите. В итоге дважды шайба была перехвачена во вражеской зоне и с выходом один на один оказывалась в воротах Руа. У Монреаля же все голы получились напряженными, с множеством добиваний, говоря проще — с заталкиванием шайбы в ворота соперника. Миннесота работала чище, спортивнее. Третий гол был разыгран красивой комбинацией тройки нападения против четверки "Монреаля". На скамейке штрафников как раз сидел Крис, попытавшийся достать робота якобы случайным тараном. Машина без труда ушла от удара, а тридцатый получил пять минут за умышленную атаку вратаря в голубой зоне.

Овертайм. Игра получилась изматывающей, обе команды выходят на лед на пределе сил, первые тройки выжаты до такой степени, что с трудом стоят на коньках. Вторые и третьи, впрочем, выглядят не намного лучше. Патрик не любит овертаймы. Это всегда надрыв, усталость и непредсказуемость. В них все решет слепой случай, воля духа шайбы, капризного и непостоянного. Как и духи ворот, эти существа не знают привязанности и не питают симпатий. Много раз Патрик убеждался, что духи шайбы следуют какому-то собственному кодекс, неизвестному даже опытным спортивным бокорам.

Сухо стучат клюшки в центре поля, Смит выигрывает вбрасывание, "Варлокс" переходят в атаку. Тройка уверенно входит в чужую зону, закрепляется там. Быстрая перепасовка — пятнадцатый, двадцать первый, двадцать третий, снова двадцать первый, удар по воротам… КТ-12 легко отражает прямолинейную, хоть и быструю атаку Карбонау. Патрик ловит себя на том, что в очередной раз внимательно рассматривает робота. Создатели постарались сделать его максимально похожим на человека — во всяком случае, на человека во вратарской экипировке. Руа подозревал, что шлем, панцирь и щитки не были надеты на КТ-12, а были его частью. Вратарская Осака была придана ему изначально — за весь матч Патрик не видел, чтобы он разгибался или распрямлял колени. Особенными были и чары, наложенные на него. Не удивительно — большая часть знакомых Руа наговоров и оберегов не действовала на холодное железо. Скорее всего, робота просто защищали от нападок местных духов, оставив самому разбираться с игрой. Странное и опасное решение. После прихода к власти в США радикаьой партии худу, Лига, формально оставшись частной организацией, отчитывалась перед Комитетом морали и нравственности. Именно Комитет внес в игру худу и сильно ограничил применение Вуду. Политика его была проста и прямолинейна — больше магии в спорте. Технократический ход с роботом был прямым вызовом идеологи Комитета.

Отсюда понимался главный вопрос — почему Комитет допустил такое?

"Фрозен Старз" идут в контратаку, "Варлокс" пытаются перехватить, но пас срывается и арбитр фиксирует айсинг. Вбрасывание в зоне Монреаля, Райен Уолтер против седьмого номера Миннесоты Нила Бротена. Ледяные предки пляшут вокруг пары игроков, описывая замысловатые магические узоры. Руа чувствует возбужденную вибрацию штанг, ощущает слабое электрическое покалывание в руках — это просыпаются нарисованные на коже руны. Маска словно врастает в кожу лица.

Шайба падает из руки арбитра, сталкиваются клюшки, слышится треск, несколько оранжевых икр с шипением разлетаются в стороны. Седьмой с воплем негодования отбрасывает сломанную клюшку, шайба уходи Монреалю, быстрый пас… Перехват у синей линии, быстры проход, удар! Руа вытягивается, закрывая правый угол, но шайба ныряет в сторону по параболе заходит в левый нижний. Игра окончена.

"Шайбу забросил Ларри ДеПальма, номер шесть, — бесстрастно возвещает комментатор. — Со счетом четыре-три победили Миннесота Фрозен Старз".

В раздевалке Перрон необычайно спокоен. Те, кто ожидает привычного разноса, недоуменно переглядываются. Тренер тяжело и шумно вздыхает.

— Это было испытание для всех нас, парни. Первая настоящая игра против робота. Никто не знал заранее, чего ждать. Я думал, вы раскусите его на льду, во время игры. Я сам на это рассчитывал, думал заметить его слабые места. Не вышло. Проклятая железка просто хороша. Лучше нафаршированного рекрута и талантливого как черт агента. Но даже ему можно забить. Вы это доказали. Завра к восьми — разбор игры. Всем спасибо. Отдыхайте.

В раздевалке — молчание, тяжелый запах пота и сиплое дыхание двух десятков глоток. Когда дврь за тренером закрывается, раздается задумчивый голос Смита:

— Черт, никогда не видел тренера таким. Похоже, чертова железка напугала его до колик.

Нилан криво ухмыляется:

— Обычное дело после нокаута. Думал с наскока взять славу победителя машин. Посмотрим, что будет завтра, когда он слегка оклемается. Такие любят кулаками после драки помахать.

* * *

Руа и сам не понял, что заставило го уйти из тренировочного лагеря. Видимо, поражение. Не то чтобы он разозлился или расстроился — такое не про рекрутов. Не было даже обычного в таких случаях чувства незавершенности. Скорее, мат заставил его задуматься. О роботе. О духах. О нем самом.

Он шел по улице, присыпанной свежим снегом, безучастно разглядывая свое отражение в мутных витринах. Высокий, худой паренек с заостренными, почти подростковыми чертами. Врачи сказали, что ему не больше двадцати. Скорее, девятнадцать. Странно. Имея тело едва достигшего зрелости юноши и активу память длинной чуть больше года, Руа чувствовал себя намного старше. Ему казалось, будто знал и умел он гораздо больше, только все это оказалось вдруг недоступным ему.

Мимо, влажно шурша шинами, ездили блестяще от талого снега атоммобили. Их двигатели работали почти беззвучно, каждый раз вызывая в Патрике какой-то диссонанс, словно подсознание отказывалось признавать в этих сверкающих хромом, чем-то похожих на рыб машинах настоящие средства передвижения. Звякнув на перекрестке, прогремел по старым рельсам трамвай. Этот был скорее данью традиции — большинство жителей предпочитали подземку, хотя тамошние духи и не были особенно дружелюбны. Обитатели подземелий вообще не любили вторжений в свои владения. Оттого посетителей метро защищали мощные чары: в сваи тоннелей вплавляли серебряную вязь, опорные колонны станций покрывали рунами из платины, под монорельсом устраивали захоронения известных бокоров и колдунов-метросроителей, были под землю переносили целые кладбища, закрывая станции и превращая их в некрополи, чтобы духи похороненных там оберегали родичей-пассажиров.

Мысли Патрика текли свободно, переходя с предмета на предмет слово сами по себе. Ему нравилось так бродить по городу еще с предсезонья, да и врачи настаивали на таких прогулках. Говорили, что так лучше усвоятся знания, полученные в курсе реабилитации. В чем-то они были правы.

— Как давно ты посещал церковь, брат мой?

Патрик вздрогнул, обернулся. На обочин, у серой бетонной стены, покрытой ржавыми пятнами от гниющее внутри арматуры, стоял уличный проповедник. Руа совершенно не почувствовал внимания этого человека. Е удивительно — вудуисты даже низших рангов хорошо снабжались чарами и оберегами. Это проповедник был азиатом. Или эскимосом — Патрик не слишком хорошо различал их. У его быо широкое, рябое лицо, нос кнопкой и маленький безгубый рот. Широко посаженные, миндалевидные глаза были на удивление большими. На проповеднике был просторный балахон, раскрашенный в тонкую пеструю полоску: рыжий, красный, зеленый, черный… всего Патрик насчитал девять цветов.

— Я спросил, брат, давно ли ты был в Доме Божьем?

Руа остановился, повернулся к проповеднику лицом. Вуду было правящей религией Канады открытое неуважение к его атрибутам и служителям каралось быстро и жестоко.

— Я хоккеист, сэр. Рекрут.

— Творение богопротивных худу? — поморщившись, спросил азиат. Руа кивнул.

— По собственной воле? — прищурился проповедник, перебирая в пальцах крупные четки из маленьких нефритовых черепков. Патрик отрицательно покачал головой. Лицо вудуиста слегка расслабилось, рука с четками опустилась.

Для тебя не все потеряно, брат мой. Сейчас ты собственность людей, слепо отринувших свет истинной веры. Но время придет — и им воздастся по деяниям их. А ты обретешь награду за мученичество. Свободу и просветление. Иди с миром, брат, и пусть святые Косма и Дамиан сопровождают тебя на пути.

Патрик кивнул, не зная, как правильно ответить в таком случае. С низкого, затянутого темным покрывалом облаков неба снова стали срываться редкие снежинки.

"Надо навестить Дженни, узнать, как она устроилась, — пришла в голову мысль. Патрик посмотрел на часы. Семь пополудни, поезд в Нью-Джерси отбывает в полночь, до тренировочного лагеря — семнадцать минут спокойным шагом. Времени достаточно.

Темно-зеленый атоммобиль с фигуркой кабана на капоте затормозил у тротуара рядом с Патриком. и тут же оберег под кожей на загривке стал нагреваться. Патрик резко развернулся, пошлел в обратную сторону. Хлопнули дверцы, зашлепали по талому снегу подошвы. Руа побежал. Прохожие вокруг двигались так, будто не замечали ни его, ни его преследователей. Может, так оно и было — призванные духи могут отвести глаза, усыпить внимание. Преследователи бежали хорошо, быстро. Быстрее Патрика. Он ускорился, поискал глазами патрульных. Не в этом районе и не в это время.

Чьи-то руки легли на плечи Руа, с силой потянули назад. Он едва удержался от падения на спину, попытался выкрутиться, его подхватили под локоть, заломили руку.

Под безразличные, скользящие взгляды прохожих Патрика затолкали в темное нутро машины. Хлопнула дверца, едва слышно сменил обороты мотор — атоммобиль тролля с места.

Руа оказался зажат между двумя верзилами, безразлично глядящими перед собой. Рядом с водителем сидел еще кто-то.

— Куда меня везут? — спросил Патрик. Сидящий впереди обернулся. Теперь Руа узнал его — это был тот самый нег, который строил бунт в Детройте. На темной шее белела полоса повязки — напоминание о клюшке Смита.

— Никуда, — голос негромкий, сиплый, возможно из-за раны. — Просто решил покататься со звездой хоккея.

— Я не звезда. И я опаздываю в тренировочный лагерь.

Сидящий слева от Патрика громила сдавлено фыркнул. Негр коротко посмотрел на него, заставив поджать мясистые губы и опустить глаза.

— Опаздываешь? — снова обратился к Руа темнокожий. — Тогда я буду краток. Отдай нам девочку. Мы все равно ее получим, даже если придется весь твой долбанный клуб на фарш переработать, включая водоносов и уборщиц.

— Сделать такое будет трудно, — спокойно ответил Патрик. — И вряд ли поможет.

Негр оскалился, обнажив сильно выступающие контрастно-белые зубы.

— Интересно, ты юморить пытаешься, полчеловека? Забей, не твое. Юмор осталя в той части башки которую тебе удалили.

Патрик вздрогнул. Это обращение, "Полчеловка": так назвал его дух Жака Планта. Больше нигде, ни официально, ни в жаргоне, эти слова не потреблялись. Рекруты были для Лиги "скользким вопросом" потому их старались не противопоставлять агентам.

— Я не отдам тебе Дженни. Можешь достать ее сам — доставай. Но я е думаю, что у тебя получится.

Патрик сказал это ровно, без эмоций. Он не уверен, что сейчас в безопасности. Скорее наоборот — обереги отчаянно бьют тревогу, чувствуя враждебное внимание окружающих. Негр отвернулся.

— Смело, — сказал он, гладя на дорогу впереди. — Можешь считать, что я принял твою ставку.

Он лезет во внутренний карман пиджака, достает оттуда небольшую визитку, протягивает ее Патрику. Руа принимает ее. Обычный дешевый картон, серый от многократной переработки. На визитке написан американский номер телефона и имя — Джастифай.

— Я не позвоню.

Слышно, как негр хмыкает.

— Это зависит от того, как сильно ты желаешь победы своей команде. Знаешь, я ведь многое могу. В том числе и влиять на хоккейные матчи. Ну, ты скоро и сам убедишься.

* * *

Руа высадил в паре кварталов от тренировочного лагеря на какой-то узкой, безымянной улочке, утопающей в мокром снегу. На часах было без четверти восемь, и спешить по-прежнему было некуда. Выбравшись на улицу Сен Тома, Патрик заметил приветливо светящуюся вывеску. Надпись украшенная едва ли десятком лампочек, была короткой и простой: CafИ. Руа нечасто бывал на этой улице, но почему-то ему казалось, что раньше этого заведения здесь не было. И все же, он порядком продрог на сыром ветру, а ужин в тренировочном лагере прошел еще полтора часа назад.

Негромко звякнул колокольчик, висящий над входной дверью. Кафе оказалось небольшим — всего три круглых столика и небольшая стойка с двумя стульями. За стойкой в углу висела подвешенная к потолку птичья клетка, в которой с трудом помещался крупный, взъерошенный ворон. Птица искоса поглядывала на посетителя, время от времени наклоняя голову то в один, то в другой бок. За стойкой стоял пожилой бармен, высокий с переломанным носом и густыми усами. Посетителей не было. Единственным звуком было негромкое бормотание радиолы на стойке. Диктор предрекал скорое похолодание и значительное повышение радиационного фона, советуя не выходить на улицу без крайней нужды.

— Добрый вечер, — негромко произнес бармен. Руа подошел к стойке, сел на жалобно хрустнувший стул.

— Добрый вечер, — сказал он. — Чашку кофе, будьте добры.

— Эспрессо, американо?

— Все равно. Я не знаю, чем они отличаются. Сахару побольше, если можно.

Ворон в клетке что-то проворчал. Это было скорее похоже на человеческую речь, чем на карканье.

— Можно, — кивнул бармен. — А вы — Патрик Руа, вратарь Монреаль Варлокс, я прав?

— Да, это я, — кивнул Патрик. Бармен довольно улыбнулся.

— Деймион Стоун. Я слежу за вами, месье Руа. У вас есть талант.

— Спасибо.

— У Варлокс в этом году неплохие шансы взять Кубок, — продолжил бармен, поставив перед Руа чашку. Патрик не ответил — бахвальство может разгневать духов игры, в том числе — лоа кубка, а ложная скромность — отвернуть их от тебя. Духи трофеев очень капризны и избалованны вниманием. Без нужды лучше не поминать ни их, ни всего, что с ними связано.

Бармен понимающе кивнул.

— Знаете, меня очень многое связывает с этой игрой. Больше, чем может оказаться на первый взгляд.

Патрик сделал небольшой глоток. Вкус кофе был бархатистым, без лишней горечи и терпкости.

— Вы играли в хоккей?

— Я? Нет, что вы. Это не мой стиль. Я… Можно сказать, я менеджер.

— Можно сказать? — перепросил Руа. Бармен, не разбудивший ни одного талисмана или оберега, вдруг стал казаться ему подозрительным.

— Я так говорю, потому что обычно занимаюсь отдельными игроками. Работа на клуб — не для меня. Слишком много бюрократии и формальностей. За ними перестаешь видеть лица, души игроков.

— Работали с кем-то из "Варлокс"?

Ворон в клетке насмешливо каркнул. Да в его клекоте ясно читался саркастичный смешок. Стоун словно не заметил этого.

— Нет, пока не приходилось. Даже так — не было нужды. Но я очень рад, что вы ко мне зашли. Мне кажется, я мог бы помочь вам.

Патрик отставил чашку, покачал головой.

— Я не могу нанимать личного менеджера. Таковы условия моего контракта.

Ворон прокаркал что-то неразборчивое, похожее на фырканье дизельного двигателя. Бормотание диктора в радиоле сменилось медленной, плавной мелодией, которая смущала отсутствием синтезаторов и пульсирующего ритма — непреложных атрибутов современной поп-музыки. На фоне спокойных, текучих духовых усталая женщина пела о том, что в Ню-Йорке наступила осень.

— Я читал рекрутский контракт и знаю, что там написано. Поверьте, обойти эти условия совсем не сложно, — бармен поставил перед Руа еще одну чашку с кофе, словно материализовавшуюся в его руках. Патрик нахмурился — он точно не видел, как Стоун готовил ее. Больше того — бармен ни на секунду не прерывал разговора. Деймион заметил недоумение на лице собеседника, улыбнулся:

— Еще никто не уходил от меня после первой чашки. Всегда просят вторую. Вот готовлю сразу две. Это как пари с самим собой. Хотел даже вест счет, но…

Патрик посмотрел на часы. Десять минут девятого.

— Спасибо, но мне уже пора. Сколько я должен за кофе?

— За счет заведения. Месье Руа, прежде чем вы уйдете, я хочу сказать вам кое-что. Сейчас вы, может быть первый из хоккеистов-рекрутов, получаете шанс действовать за самого себя. Поверьте, похвастаться этим может не всякий якобы свободный человек. Не упускайте свой шанс. Подумайте, что для вас важнее: ваша жизнь, реальная и настоящая или успех команды, для которой вы всегда будете расходным материалом, которая максимум через десять лет разберет вас на запчасти, а остаток выбросит на свалку — в буквальном смысле?

Руа положил на стойку смятую купюру.

— Я обдумаю ваше предложение, мистер Деймион Стоун, — он замер, колеблясь. Этот вопрос мчил его с первых минут беседы. — Мы с вами раньше не встречались?

— Нет, месье Руа. Но вы могли встречать моего брата. Мы с ним близнецы.

— Да? А как его зовут?

— Козмо. Припоминаете?

— К сожалению, нет. До свиданья, мистер Стоун.

— До встречи, месье Руа.

* * *

— Ты ведь знаешь, что часы посещения у нас с пяти до семи, да? Странно, вы, рекруты, обычно всегда все делаете по правилам.

Патрик пожал плечами. Амели посмотрела на него осуждающе. Руа распознал это выражение: медсестер в спортивном госпитале учат мимике, понятой рекрутам. А рекрутов учат понимать мимику сестер. Замкнутый круг — покинув стены больницы, рекрут оказывался окружен непроницаемым масками, каждая из которых значила что-то, чего он не мог, не умел понять. С другой стороны, научить рекрута разбираться в людях не входило в список задач реабилитационного курса.

Амели была подругой Нилана, той самой, которая помогла устроить Дженни в госпиталь. У нее были большие карие глаза и коротко, под ежик, подстриженные каштановые волосы. Нос с горбинкой и широкий, с тонким губами рот могли кому-то показаться некрасивыми, но Патрик мог об этом судить только в теории.

— Наверное, она уже спит, — продолжала медсестра. — Вечером здесь и заняться особенно нечем. Как я ее понимаю! Целыми сутками торчать в четырех стенах. На стенку от скуки можно полезть. Больным, им хоть лечение назначают, процедуры…

— Ее тоже ужо показать доктору, — уверенно произнес Патрик. — условия ее жизни в последний месяц были далеки от идеальных.

Амели посмотрела на него через лечо. В этот раз Руа не смог разгадать ее выражения.

— Со страховкой Криса? Представляю: привожу я Дженни к доктору Стренжлаву и, такая, говорю: "Вы не смотрите, на самом деле перед вами двухсотфунтовый хоккейный форвард".

Они вошли в небольшую палату, буквально три шага на четыре. В дальней стенке узкое окно, изголовьем к нему койка, на противоположной стороне — небольшой столик и табурет. Дженни сидела на кровати, подтянув колени к подбородку, и внимательно рассматривала узор трещин на противоположной стене. На ней была розовая больничная пижама, сидящая куда лучше, чем клубный джерси. Хорошо, что юниорский клуб был приписан к этой же больнице. У пижамы были короткие рукава и теперь Патрик увидел, почему левая рука Дженни казалась ему странной на ощупь.

Собственно, руки не было. Был протез, покрытый тусклым, облупившимся хромом, штука на вид сложная, и к тому же снаряженная несколькими сильными талисманами. Девочка инстинктивно старалась прикрыть, спрятать его. Видимо, в прошлом он стоил ей неприятностей.

— Привет, сладкая, — приветливо поздоровалась Амели. — К тебе гости.

Дженни обернулась, махнула вошедшим рукой.

— П-п-привет, Ам. Привет, П-патрик. Слышала, вы п-п-проиграли вчера. Жаль.

— Не переживай. Еще полтора месяца и двадцать матчей.

— Я и не п-пережиаю. Просто т-так сказала. С к-кем теперь играете?

— Нью Джерси Иферноз.

— Серьезная команда?

— Вполне, — Патрик обернулся к Амели. Та понимающе кивнула.

— Ну, я пойду. У меня еще назначения, все такое. Руа, как закончишь, постучи в комнату сестер. Я буду там. Не слишком засиживайтесь.

— П-пока, Ам! — Дженни помахала медсестре рукой. Руа присел на табурет, острожно поддел пальцем небольшой оберег на спинке кровати — три связанных красной ниткой косточки — птичьи, судя по всему.

— Знаешь, т-тут сосем не-п-плохо, — сказала ему Дженни. — Лучше чем в Д-детройте. Но это же не н-надолго, так? Больница не б-б-бывает надолго, я з-знаю.

— Пока не найдем тебе жилье. Джен, — Патрик обернулся к ней. Девочка болтала ногами сидя на краю кровати. — Скажи, того негра, что пытался ворваться в раздевалку тогда, в Детройте — ты его видела раньше?

— Нет. А почему ты сп-п-прашиваешь?

— Я спрашиваю потому, что он сегодня нашел меня здесь, в Монреале. И требовал выдать тебя.

Дженни заметно побледнела. Патрик подождал несколько секунд, ожидая ответа, еочка только растерянно водила по комнате глазами.

— Сегодня в полночь мы уезжаем, — проговорил он негромко. — Я не смогу взять тебя с собой, но уверен, что здесь ты будешь в безопасности. Это закрытое учреждение, проникнуть сюда можно только силой. А на такое они не пойдут. Я вернусь уже послезавтра.

Девочка вдруг резко придвинулась к нему и обняла за шею, прижавшись щекой к груди. Руа замер, не зная как поступить. Так прошло несколько секунд. Потом Дженни отстранилась, отвернувшись к окну.

— Заешь, — тихо сказала она, — иногда мне к-кажется, что для них не существует п-п-препятствий. Ои всегда н-найдут сп-пособ.

— Не в этот раз, — Патрик неожиданно для самого себя протянул руку и осторожно погладил Дженни по голове. Этот простой жест совершенно не укладывался в его сознании, словно сделал это не он сам, а кто-то другой. Эхо другой жизни, ушедшей и утраченной. Он почувствовал как вздрогнула Джен под его рукой.

— Я разберусь, кто это и что им от тебя нужно.

Девочка покачала головой:

— Ты врат-тарь, а не д-детектив, забыл?

— Одно другому не мешает, — вспомнил поговорку Руа. Хорошие слова. Жаль только, сам он не слишком в них верил.

Они попрощались. Амели провела Патрика к выходу.

— Ну все, удачной вам игры. Передавай привет Крису! — остановившись у выхода, улыбнулась сестра. Патрик кивнул:

— Обязательно передам. Амели, я могу тебя попросить?

— Конечно. А о чем?

— Если будут спрашивать о Дженни… посторонние, не из клуба или больницы… не говори им ничего.

— Э-э-э… хорошо, — Амели смутила просьба Руа. — А что вообще с этой девочкой? Из-за чего весь сыр-бор? Она ведь американка, да?

— Да. Я нашел ее в Детройте и ее преследуют. Я пока не понял, кто и зачем, но разберусь.

Амели отвела взгляд, слегка поджав нижнюю губу.

— Знаю. Я вратарь, а не детектив. Мне уже сказали.

Девушка продолжала разглядывать плакат на стене — старую рекламу какого-то препарата, похоже, детоксина. Краски выцвели, бумага пожелтела и сморщилась, но еще можно было разобрать счастливые улыбки молодого семейства: мужа, жены и ребенка. От слогана осталось: "… — это надежная защита от… внешнего мира".

— Будет плохо, если Дженни привяжется к тебе, — тихо сказала Амели.

— Почему?

Сквозь двойные стеклянные двери видно было, как медленно падают с неба снежные хлопья, рыжие в свете уличных огней.

— Десять лет. Я работаю с вами, рекрутами уже не первый год и я знаю: десять лет — это предел через который перешагивают единицы. Как только ты износишься настолько, что перестанешь окупать затраты, тебя отправят в утиль. В лучшем случае, ты окончишь жизнь здесь, в корпусе N8, здешней богадельне для хоккеистов, где ты еще пару лет будешь медленно угасать, прикованный к койке. В худшем — тебя просто вышвырнут на улицу. Там ты закончишься куда быстрее.

Медсестра замолчала, опустив глаза и часто дыша. Наверное, такая откровенность была неприятна ей самой. Руа продолжал смотреть на падающий снег.

— Я умею считать, — произнес он спустя пару секунд. — Через десять лет Дженни будет почти совершеннолетней. Она переживет. И к тому времени я могу отыскать ее родственников. Или своих.

Амели вздохнула, обхватила себя руками за плечи.

— Знаешь, я уже четвертый год работаю с рекрутами. Я повидала их немало, полсотни, наверное. Но ты первый, с кем я вот так могла взять и оговорить. Может у тебя и правда получится… А за Дженни не бойся — не выдам ни чужим, ни своим. Я ведь и работу могу потерять из-за нее.

Она ободряюще улыбнулась. Патрик кивнул в ответ.

— Ну, тебе пора, — Амели вставила ключ в магнитный замок, дважды повернула. Открылась первая створка, пропуская Руа в шлюзовой отсек.

— Возвращайтесь с победой.

Он шагнул, дождался, пока закроется дверь за спиной и с шипением откроется та, что впереди. Хорошо, что это служебный вход, здесь процедура быстрее, чем в приемном покое. И обеззараживание не делают.

— Это вряд ли, — уже самому себе сказал он. — Джастифай должен подкрепить угрозу действием.

Глава V Into Infernal

Нью-Джерси. Вечный теневой спутник Нью-Йорка, нелюбимый брат, скромный последователь. Какими бы достижениям не хвалился штат, они всегда будут казаться блеклыми на фоне славы соседа. Так и в хоккее: у Нью-Йорка были его "Сейджес" — клуб Оригинальной шестерки, хоть и не самый удачливый, а Джерси только пару лет назад обзавелись собственным клубом, выкупив многолетних аутсайдеров Лиги "Канзас Лоунерс". Приобретение требовало серьезных вложений и не обещало быстрой окупаемости, так что владельцы решились на беспрецедентный шаг: "Нью-Джерси Иферноз" стали первой "командой без худду". В клубе не было рекрутов, не было худду-скульпторов и операторов, она не закупала чары и обереги. Единственным исключением была арена — городские власти Ньюарка не дали бы разрешения на ее использование без предписанного правилами штата колдунов. А если бы и дали, она бы и года не простояла.

Спорное решение не вывело "Инферноз" с последних позиций, но позволило менеджерам клуба сосредоточиться на одной задаче: подборе и воспитании хоккеистов-агентов. Со временем это стало приносить плоды: игроки проходили жесткую школу, вынужденные полагаться не на магию и покровительство духов, а на самих себя. Клуб играл свой четвертый сезон, и в его рядах до сих пор не было ни одного рекрута, а побед за прошедший сезон насчитывалось уже вдвое больше, чем во времена Канзаса.

Для Джастифая устроить "Варлокс" поражение в Нью-Джерси было бы лучшей демонстрацией своих сил. Но была в этом и сложность — как колдун-экстремист поможет клубу не использующему колдунов?

Поезд серебряной стрелой рассекал снежную ночь. Мерно стучали колеса, скрипели переборки, едва слышно перешептывались в стенах духи и потрескивали охранные чары. Все-таки Патрик любил поезда, любил ночную дорогу — и это странное чувство, когда движение происходит как бы помимо твоей воли, вне тебя. И вместе с тем — всецело тобой владеет. Казалось, он давно и прочно свыкся с этими ощущениями, еще в прошлой жизни. Плант говорил, что Руа и до аварии был хоккеистом. И что рекрутеры знали это, когда выбирали его. Странно, если так, почему его не смогли опознать? Даже с учетом младших лиг хоккеистов на континенте была всего пара тысяч… Или он, как и Наслунд с Далином, прибыл из умирающей Европы? Нет, для него шведы казались еще более чуждыми, чем канадцы и американцы.

Еще этот бармен, Деймион Стоун. Он действительно кого-то неуловимо напоминал Патрику. И именно это сходство, сходство с кем-то оставшимся в темной части памяти Руа, не давало просто выбросить его из головы.

"Что для тебя важнее — победа команды или личный успех?"

Глупо спрашивать такое у рекрута. У рекрута нет "личного", его амбиции и чувства неразрывно связанны с командой, с ее победами, с ее силой. К тому же, он хорошо понимает, сколько ему отпущено. И то, что нет способа увеличить этот срок. Смерть неотвратима и естественный порядок вещей не может быть изменен. Постепенно, его тело само начнет отторгать инородные вкрапления, продлевающие его существование. Полярности начнут меняться — то, что помогало, станет мешать. Появятся и новые проблемы: кости станут хрупкими, мышцы и сухожилия потеряют эластичность, ухудшатся зрение и слух. Тело начнет трещать и разваливаться, как пересушенная глиняная статуэтка. А когда рекрут станет слишком дорогим в "обслуживании", его спишут. Лишившись каждодневного ухода худду-скульпторов, он "закончится" в несколько месяцев, и останки его предадут кремации, потому что даже собственный дух не пожелает сохранить тело связующим звеном с миром живых.

Все это неизвестно обычным болельщикам. Для них рекруты — особая каста, что-то вроде тайного общества. Воплощенные скорость, сила и точность, носители особого благословения. Газетчики будоражат народ сенсационными расследованиями, темными историями и другим барахлом, которое лишь надежнее укрывает правду. Правду простую и банальную, если как следует разобраться.

— Почему не спишь, Руа? — раздался в темноте голос Дага.

— Не знаю. А ты?

— Мне все равно. Эту игру я сижу в запасных. Как и предыдущие. Как и следующие.

— Все может измениться. Ты в клубе, тебя обслуживают скульпторы, на тебя настраиваются операторы. Значит, в любой момент тебя могут вывести на лед.

— Могут. Если ты получишь травму или какой-то колдун надет щель в твоей защите.

— В Нью-Джерси нет колдунов.

— Значит, только травма.

Они замолчали. Стук колес стал чаще — поезд набирал скорость.

— Команда стала сильнее с твоим появлением, — вдруг продолжил Даг. — Это хорошо. Хорошо для команды. Я — часть команды и что хорошо для нее, хорошо и для меня. Теперь, когда у "Варлокс" есть ты, меня спишут. Получается, быть выброшенным на улицу для меня хорошо. Поэтому я не сплю. Я не могу понять, почему так получается, Руа. Может, ты знаешь?

"Что для тебя важнее — личный успех или успех команды?"

Патрик закрыл глаза. Очень хотелось, чтобы этот разговор просто закончился.

— Я не знаю, Даг. Я не знаю.

* * *

— Меня беспокоит твоя рука, Патрик. Она плохо реагирует на пробуждающие заклятья.

Худду-скульптор задумчиво трет края маски пальцем с тремя перстнями. Руа смотрит на него без выражения. Разбираться в сомнениях колдуна — не его забота.

— Рука слушается хорошо, скульптор, — произносит он спустя секунду.

— Да-да, я вижу. Ладно, иди. Посмотрим, что будет на игре.

Руа отправляется в раздевалку, забирается в свой угол и начинает методично облачаться. Первыми — коньки. На стальной кромке лезвий вытравлен защитный знак. Конькам вратаря не нужна скорость. Им нужна устойчивость и согласие с ледяными предками, так что чар на них гораздо меньше, чем на коньках полевых игроков. Затем — панцирь, сложная составная броня, закрывающая грудь, живот, плечи, руки до локтей, спину. Дюраль и пластик вторичной переработки, кропотливо покрытые резьбой защитных рун и украшенные пентаклями. Потертости и царапины, нарушающие целостность священных рисунков, тщательно восстановлены младшими колдунами клуба. Раковина на пах менее снаряжена, а вот на шортах вышиты слова заклинаний и обращений к духам. Затем идут щитки, тщательно прикрепляемые к ногам и к лезвиям коньков, с дополнительной защитой колен. Щитки "Варлокс" — особенные. В верхней части каждого — небольшой герметичный карман, где хранится щепотка праха самого Жоржа Везины — легендарного вратаря "Варлокс" эпохи становления, когда они еще назывались "Маринерз". Предыдущие названия клуба запрещалось упоминать вслух, дабы не разгневать духов, но Везина был особым случаем. Его покровительство было для вратаря своего рода пропуском в "Варлокс". На тренировке новичка ставили в ворота и атаковали всем клубом. Если дух принимал игрока, то в один момент тот становился непробиваемым, отражая две или даже три шайбы сразу. Руа помнил это ощущение — тело становится чужим, действует, слово само по себе. Во время игр такого не случалось, но все вратари знали — в "щитках Везины" ты всегда быстрее и точнее, чем в обычных.

Джерси. Простой свитер цветов клуба с номером и фамилией. До Пробуждения Духов — просто способ идентификации. Сейчас — главный охранный оберег игрока. Каждый номер имеет свою историю и духов, которые связанны с ним. Это может быть история побед и неудач, славы и позора, потому выбирать нужно с осторожностью. Даже если номер раньше не использовался, нужно проверить, как отнесутся к этим цифрам духи клуба. Каждый год после драфта "Варлокс" привозят из северной тундры шамана-нумеролога, чтобы тот проверил каждую цифру. Есть и запретные номера: благословенные — те, что носили величайшие игроки и проклятые — те, что принесли клубу несчастья. Полоса с фамилией, которая нашивается на спину — сильный колдовской талисман, оберегающий носителя от порчи и сглаза, которые могут навести враги. Правилами запрещено прямо вредить хоккеистам, но соблазн всегда был слишком велик, к тому же, публике всегда хочется яркого шоу, а значит, наговоры и проклятья будут в каждом матче, и чем больше клубу нужна поддержка болельщиков — тем больше их будет. На груди еще один талисман — эмблема клуба. Их создают с особенным усердием, и не только из практических соображений. Качество и сила чар на эмблеме — это показатель престижа и уровня клуба, по которому его оценивают спортивные эксперты. Для "полировки" джерси усиливают множеством малых колдовских атрибутов, большая часть которых создается персонально под каждый матч. Это пергаментки, восковые печати, костяные руны и шаманские порошки, зашиваемые в особых карманах.

Теперь шлем — вратарская клетка, как его зовут хоккеисты. Смесь пластика и металла со множеством подгоночных ремней и замков. Лучше, чтобы была маска, но маска требует отдыха, ей нельзя пользоваться больше трех игр подряд. Шлем надежнее защищает, он больше, а значит на его можно наложить больше заклятий, но Патрик все равно предпочитает маску. Главное отличие в том, что маска имеет собственного духа. Единожды признав хозяина маски, дух будет служить ему верно и преданно. Надетая маска словно врастает в лицо, перестает натирать, саднить, мешать обзору и дыханию. И этого ощущения не даст даже нашпигованный самыми дорогими чарами шлем.

Но маска осталась в Монреале.

Последними идут перчатки: блокер на левую, ловушка на правую. Блокер, широкий и плоский, прямое продолжение клюшки, покрыт отражающими заклятьями. Ловушку украшает кисть с тремя куриным перьями и руна захвата на внутренней стороне, перед каждым матчем обновляемая кровью жертвенного животного. Какая именно кровь угодна духу ловушки сегодня, колдун по вратарскому оборудованию узнает в специальном ритуале. Для матча с Нью-Джерси дух возжелал крысу. Говорят, в плей-офф аппетиты таких духов существенно возрастают. В прошлом году, в битве за кубок "Нью-Йорк Дримспикерс" положили на алтарь человека, но, проиграв, сожгли перчатку, приговорив дух к вечному скитанию между мирами.

Патрик тяжело топает к выходу, снимает со стойки клюшку. На широком крюке — черная лента с едва заметой серебристой вязью заклятия. Он пробует ее на вес — дерево, кажется, врастает в кисть, становясь ее продолжением. Заклинатели сделали все как положено.

Теперь осталось выяснить, что всему этому смогут противопоставить "Инферноз".

* * *

Трибуны наполовину пусты — почти как в Детройте. Болельщики не особо настроены смотреть матч, в котором их команду в очередной раз разгромят. Впрочем, это еще не их команда. Слишком мало времени прошло, чтобы Ньюарк свыкся с мыслью, что у них есть собственный хоккейный клуб. Патрик искоса наблюдает за раскаткой парней из Нью-Джерси. На льду держатся уверенно, двигаются быстро и точно. Бросается в глаза их форма — аскетичная, без амулетов, пергаменток, охранных символов. Руа чувствует на себе изучающие взгляды форвардов. Не то, чтобы сейчас, на раскатке, они пытались его раскусить. Для этого есть записи игр и наставления тренеров. Форварды пытаются "почувствовать" его, угадать настроение. Они в своем праве, хотя Патрику эта идея и кажется глупой.

Эхом отдаются в голове знакомые за множество матчей слова национальных гимнов. Последний отголосок затихает под куполом, игроки занимают отведенные им места на льду и скамейках. Первое вбрасывание.

Выигрывают "Инферноз", восемнадцатый номер, Бридгман передает шайбу защитнику, Джо Цирелле, тот перепасовывает левому нападающему. Патрик помнит этого парня по рассказам тренера — Грег Адамс, номер двадцать четыре. Лучший форвард Нью-Джерси. Не прошло и двадцати секунд, а враг уже в зоне "Варлокс". Плохая примета.

"Инферноз" пытаются вести комбинационную игру. Быстрые распасовки, часто — назад, защитникам, но всерьез атаковать ворота у них не выходит. Робинсон не дает им продохнуть — проводит силовой плечом Бридгману, уверенно поймав того в углу, валит через бедро девятнадцатого, Рика Престона, отправив на лед головой вниз. Шайба уходит за ворота, там начинается жесткая борьба. Престон поднимается на коньки, спешно скользит к скамейке запасных. Кажется, у него треснул шлем. Робинсону с приемом наверняка помог худду-оператор.

Шайбу выбрасывают в угол, ее подхватывает защитник "Инфероз", но черная таблетка вдруг соскакивает с крюка и оказывается у торпедой рванувшего вперед Наслунда. Он выходит один на один с вратарем, защитники остаются в центральной зоне. Обманный замах, легкий кистевой удар, шайба уходит в левый нижний меньше чем с двух метров. Вратарь садится на шпагат, отбивает ее щитком, но разогнанный колдовством снаряд рикошетит вверх и вперед — и оканчивает полет в уверено подставленной ловушке. Все это длится не дольше трех секунд, скорость вратаря достойна уважения. Свисток арбитра, нестройный гул с трибун. Эта игра не будет простой.

Вбрасывание в зоне "Инферноз". Выигрывает Монреаль, но тут же завязывается ожесточенная борьба за шайбу. Престон перехватывает шайбу, но попадает под удар Робинсона, с грохотом врезается в борт, шайба у Кьелла, удар — защитник бросается под шайбу, остановив ее своим телом. Шайба у борта там сшибаются сразу пятеро, давка, стук клюшек, ругань… И вдруг шайбу выбивают в центральную зону. Оба защитника Монреаля глубоко в зоне Джерси, а к шайбе молнией прорывается Адамс. Теперь ситуация повторяется зеркально — форвард "Инферноз" мчит на Руа и для обоих рядом нет никого.

Но Адамс медленнее Наслунда. Он бьет с финтом, но позволяет себе слишком большую паузу. Замедленная оберегами ворот шайба сама идет к Патрику. Он принимает ее на щитки, аккуратно спускает к клюшке и отправляет назад в центральную зону, на крюк Робинсону.

Игра постепенно теряет темп. Атаки обеих команд заканчиваются ничем, все дольше идет борьба в центральной зоне. Обе команды ждут удалений противника, но обе играют чисто, а на мелкие огрехи арбитры предпочитают закрывать глаза. И все же Патрик не может не восхититься точностью и слаженностью работы "Инферноз". Как будто "Варлокс" с их лучшими в Лиге колдунами натолкнулись на нечто совершенно иное, стиль игры принципиально отличный не только от их собственного, но от всех, принятых в НХЛ. Монреаль выигрывает в скорости, изощренности атак и индивидуальном мастерстве (значительно усиленном чарами), но каждый игрок Нью-Джерси в любой момент абсолютно точно знает, где его товарищи по команде и что у них на уме.

Заканчивается первый период, счет все еще нулевой. "Варлокс" снова в атаке, их прижимают к бортам, давят, не дают развернуться. Шайбу вынужденно отдают назад, защите, но тут опять случается непредвиденное: Крис Челиос упускает пас и его перехватывает Марк Джонсон, правый нападающий Джерси. Его поддерживает Питер МакНаб, быстро перепасовываясь они выходят два в одного, обманка, пас, ван-таймер… Руа вытягивается, закрывая ловушкой дальний угол, шайба с оглушающим звоном ударяет в штангу, рикошетит вперед, ее подхватывает МакНаб, добивает — черная таблетка проскальзывает между клюшкой и щитком и вязнет в сетке ворот. Полторы минуты до конца периода. Один-ноль, Нью-Джерси.

Тайм-аут. Патрик остается в воротах, но по перекошенному лицу Перрона догадывается, какими словами он напутствует полевых игроков. Вбрасывание, шайба снова у Монреаля, тройка Далин-Карбонау-ДеБло наседает на ворота Джерси. Три атаки на ворота подряд — все три отбиты вратарем. Зрители начинают сканировать "Let's go Infernos!" Далина ловит на плечо шестнадцатый номер Пэт Вирбик, шайбу перехватывает защитник "Инферноз", восьмой номер, передает второму защитнику, уже в зону Монреаля. Быстрая атака два в одного, номер двадцать восемь, Химмер, отдает пас назад… нет, это обманка, он пропускает шайбу между коньков, делает полный оборот и посылает ее в ворота. Руа не успевает даже среагировать — тело, движимое колдовством дергается, но недостаточно быстро — сказывается растерянность разума. Ревет сирена, свет прожекторов слепит Патрика. Зрители вскакивают с мест орут, размахивают руками. Два-ноль в пользу "Инферноз" и двадцать одна секунда до конца первого периода.

Это воплощение угроз Джастифая? Как получается, что аутсайдеры Лиги навязывают свою игру одной из сильнейших ее команд?

"Варлокс" уходят в раздевалку под довольное гиканье трибун. Все, даже агенты, необычно молчаливы. Рассаживаются по скамейкам, вытирают лица от пота, осторожно пьют. Косые взгляды то и дело падают на дверь — все ждут тренера.

Он появляется спустя минуту или полторы, лицо неподвижно, губы плотно сжаты. Некоторое время он молчит, глядя прямо перед собой. Когда он, наконец, начинает говорить, голос его тих и бесцветен, словно он обсуждает какую-то повседневную рутину, вроде того, что лучше одеть на улицу — прорезиненный плащ или пальто со освинцованной нитью

— Мы неплохо начали этот сезон, — игроки непроизвольно вжимают головы в плечи, ожидая вспышки ярости. — Мы много выигрывали, наши победы были засужены, а поражения — обоснованы. Так продолжалось до недавнего времени. Теперь я наблюдаю иную картину.

Он обводит взглядом сидящих перед ним игроков. Агенты опускают головы, рекруты смотрят вперед — бессмысленно, как манекены.

— Вы расслабились, — с нажимом произносит Перрон. — Вы уверовали в свою непобедимость. Решили, что набранных уже очков хватит, чтобы попасть в плей-офф. Не хватит! Вы не лучшие! Самые дорогие — возможно, но не самые быстрые, не самые меткие, не самые стойкие. Клянусь Седьмой печатью, вы даже не самые сильные. Нилан, ты слышишь? Ты правда не в состоянии отравить к медику одного из этих сопляков? Может мне поискать другого тафгая? Из Детройта?

Тренер замолкает, успокаиваясь. Спустя секунду продолжает прежним, ровным тоном:

— Вот что я вам скажу. Идите на лед и делайте свое дело. Делайте так, как должны, не надеясь, что кто-то сделает его за вас. Делайте, как те парни с другой стороны поля. У них нет колдунов, талисманов и прочей фанаберии, которой обвешаны вы. Это не мешает им играть в хоккей. Играть лучше вас. Вперед! В следующем периоде жду от вас настоящей игры.

Темный коридор, кирпичные стены, щербатые от грубо выцарапанных надписей. Яркий свет в конце коридора и блеклый, желтый — позади. Стук коньков о деревянный пол, скрип досок, прогибающихся под внушительным весом хоккеистов. Неровный, сбивчивый рокот трибун, похожий на шум радиопомех.

Игра! Короткая схватка в центре, шайба улетает на сторону "Инферноз", ее подхватывает защитник, но в ту же секунду в него врезается Нилан, разогнавшийся, как локомотив. Перехват, Марио Трембло в атаке, быстрый пас вперед, Крис сшибает не успевшего убраться с дороги Кирка Мюллера, тот с трудом остается на коньках. Это пенальти — атака игрока не владеющего шайбой. Но Трембло все еще в атаке и пенальти откладывают. Он выходит на вратаря, сзади наседает Цирелла, вытянув клюшку далеко вперед. Сейчас на четырнадцатый номер "Варлокс" работают все операторы команды, колдовские узоры буквально выступают в рассеченном лучами натриевых ламп воздухе. Между Трембло и вратарем "Инферноз" — меньше двух метров. Короткий кистевой удар, сопровождаемый словно звуком лопнувшей струны, шайба летит по спирали, ее движение невозможно предсказать. Цирелли ныряет вперед, клюшка в вытянутой руке — и шайба ударяется в нее, рикошетя над перекладиной и падает за воротами. Толпа неистовствует, арбитр бешено свистит. Игра остановлена, Нилан отправляется на скамейку штрафников.

Пользуясь паузой в игре, Руа оглядывает трибуны. Он ищет массивную фигуру Джастифая, возвышающегося над толпой, поймать его тяжелый, неприязненный взгляд, взгляд полный превосходства и презрения. Руа ищет женщину с тонкой, бледной шеей, которая сопровождала Джастифая в Детройте.

Их нет. Но против всех усилий, "Варлокс" проигрывают — проигрывают там, где победа должна была прийти к ним сама.

Напряжение нарастает. Игра становится жестче, игроки обеих команд начинают терять терпение. Нилана выпускают, он тут же ввязывается в драку, крепко отделав Пата Вербика — Нью-Джерси теряют правого нападающего, а Крис получает еще пять минут коробки.

Монреаль снова в меньшинстве, игроки отступают, начинают играть позиционно. Темп игры резко падает — видя, что "Варлокс" ушли в оборону, "Инферноз" начинают играть в комбинации — выверенные и точные. Но косность монреальцев обманчива — всего одна ошибка и шайба у них, и тут же — резкий бросок вперед, к воротам противника. Райан Уолтер на десяток метров опережает остальных игроков, своих и чужих, выходит один на один… разгон такой, что остановится он просто не сможет — вратарь собирается в комок, готовясь принять удар. Но Уолтер в последний момент сворачивает, взрезая лезвиями лед и в облаке белой пыли делает полукольцо за воротами, вытянув клюшку и посадив шайбу точно в угол — намного раньше, чем успел среагировать вратарь. Короткий гудок подтверждает блестящий гол, трибуны безмолвствуют.

Сравнять счет удается только спустя десять минут. Далин с передачи Смита пробивает в верхний правый. Шайба ударяет в штангу, но Кьелл вытянув клюшку, буквально заталкивает ее в ворота, при этом звучно щелкнув крюком по маске вратаря.

К концу второго периода счет остается равным.

— Мы можем их сделать, парни, — стирая пот с лица, Робинсон оглядывает сидящих вокруг товарищей. Агент слабо кивают, стараясь выровнять дыхание, рекруты молча вытирают вспотевшие лица полотенцами. Ларри хлопает себя по ляжкам.

— Пусть не оставят меня лоа, мы можем их сделать, — повторяет он. — Они драные слабаки. Они нули, ничтожества! Мы круче, мы быстрее, мы сильнее! Так, парни?!

— Ларри, заткнись, — советует ему Нилан. — Кого ты хочешь надуть сейчас, других или себя? Эти ребята хороши. Не так хороши, как мы может быть. Ну или не так хороши, как мы должны быть. Только гром меня разрази, если им кто-то не помогает. И кто-то совсем не простой.

Бобби Смит прищурясь, смотрит на Криса. Пот размыл рунную вязь у него на шее и она проступила на белом вороте его свитера большим ржавым пятном.

— Думаешь, в зале бокор?

— Не, — Нилан задумчиво качает головой. — Бокора я бы почувствовал. Да и ты тоже. А быстрее всех — Руа. Тут что-то похитрее. Эй, голли? А ты что думаешь?

Патрик поднимает голову, смотрит на Нилана.

— Я не думаю. Я защищаю ворота.

Раздаются хриплые смешки. Робинсон фыркает:

— Хреново защищаешь.

— А ты выходит, лучше, так Ларри? — Перрон появляется незаметно. — Вы все сегодня похожи на задыхающихся рыб. Лучше бы вам взбодрится. Впереди еще один период. И спуску вам не дадут, будьте уверены.

Снова режет глаза свет — резкий, едкий, как щелочь. Руа чувствует нетерпение толпы — люди взвинчены, они жадно впитывают каждое движение своих игроков, ожидая невероятного, почти чуда — победы. Теперь им плевать на холод, на то, что в их домах углы покрылись инеем, что на завтрак им есть дешевый, безвкусный синт, и на обед, и на ужин тоже. Им плевать, что работа из дня становится все тяжелее, что приходится покупать новые талисманы, чтобы выдержать адский темп, иссушающий жар доменных печей, едкие пары кислоты, неподъемную тяжесть чугунных болванок. Завтра кого-то из них точно уволят — за то, что заснул за станком или упал в обморок у конвейера. Но сейчас они не думают об этом. Они жаждут победы, чуют ее, как чует свежую кровь стая бродячих собак.

Инферноз" в атаке. Они тоже устали, они движутся еще медленнее, но и "Варлокс" не многим лучше. Противник снова играет в пас — мастерски, уверенно, словно атакующая тройка — единый организм-симбионт. Патрик отбивает один удар, добивание, выбрасывает шайбу на центральный лед. "Варлокс" идут в контратаку, Наслунд теряет шайбу, ей завладевает Бридгман, отдает Адамсу, снова Бридгман, МакНаб, Адамс огибает ворота, становится на пятачке, удар… Руа успевает отразить его, но шайба отлетает прямо на крюк МакНабу. Робинсон сшибает его на лед, падает вместе с ним, за их телами Руа на мгновение теряет шайбу. По загривку пробегает электрическая волна, мышцы сводит от напряжения — включились охранные чары, значит будет удар, но откуда? Где Адамс? Руа оборачивается, видит двадцать четвертого за спиной, тот выходит на другой угол, бьет — клюшкой Патрик выбивает шайбу назад к синей линии. Там ее подхватывает Челиос, его принимает на плечо восьмой номер "Инферноз" — Пичетт, кажется. Челиос пасует, но шайба задевает клюку Пичетта, подскакивает в воздух и падает между Адамсом и Наслундом. Они сшибаются, слышится стук щитков, Наслунд падает, Адамс заваливается вперед уже в полете достав шайбу самым концом крюка. Ее закрутило так, что кажется, это черный мяч летит к воротам — медленно, как сквозь воду. Руа выставляет перчатку, но снаряд скользит по ней, как маслом смазанный, вырывается, ударяет в перекладину и залетает в ворота. В следующее мгновение невидимая волна оглушает и ослепляет Руа. Кажется невероятным, что разбросанные по трибунам группки могут создать такой эмоциональный шквал.

Вбрасывание — и снова игра идет в зоне "Варлокс". Игроки Монреаля просто не в силах навязать свою игру хозяевам поля — "Инферноз" властвуют здесь безраздельно. Кажется, нет места на льду, где бы не был их игрок, словно их приходится по два на каждого монреальца.

Четвертый гол Руа принимает как неизбежное. Бридгман обходит защиту, делает ложный пас, финт и удар — Патрик не видит его, обзор закрывает Гинграс. Шайба ударяется о правый щитко падает в голубую зону, отскакивает от конка Гинграса и вползает в ворота прежде чем Патрик успевает ее накрыть. Черная таблетка в его руке разогрелась так, что чувствуется даже сквозь перчатку. Такое бывает, если дух шайбы ожесточенно борется с чем-то — например с волей колдуна.

"Интересно, — пролетает в голове меланхоличная мысль. — Дух борется с нашим оператором или с заклятиями Джастифая?"

Четыре-два — такой счет кажется невероятным. Но цифры на табло различимы четко и ясно. Пять минут до конца игры. "Варлокс" начинают финальную атаку — но сами не верят в ее успех. Две шайбы за пять минут — после двух, заброшенных в прошедшие пятьдесят пять.

"Это поражение ничего не решает. Надо беречь силы для более серьезных схваток. Мы на втором месте в конференции и на третьем — в дивизионе."

Это хорошая формула. Она успокаивает. Но кто-то, засевший прямо в хребте, не дает ее принять. Этот кто-то уверен, что поражение от "Инферноз" будет значить очень многое.

Патрик отзывают из рамки, выпустив Далина. Отчаянная атака на последних минутах. Руа кажется, что "Инферноз" позволяют противнику забить — за тридцать секунд до финальной сирены. Снова сшибка в центре, хриплое дыхание, треск клюшек, глухой стук щитков.

Двадцать пять, двадцать….

Монреаль в зоне противника. Свисток и удаление. Удержание, Уи Хаймер, номер двадцать восемь, Нью-Джерси. Теперь шестеро против четверых. Семнадцать секунд, пятнадцать…

Наслунд бьет, не пройдя и пяти метров за синей линией — удар проходит на полметра левей ворот. Толкотня в углу, натужное хрипение, брань…

Сирена. Игроки растекаются в стороны, "Инферноз" кричат, обнимаются, бросают в воздух шлемы. Зрители орут, свистят, бросают на лед шапки, грохочут стульями. "Варлокс", как призраки уходят с поля, не замеченные, кажется никем.

В темном коридоре Патрик различает кривую ухмылку Нилана.

— Ну и кто теперь аутсайдеры? — тафгай сплевывает на пол. — Если бы я знал, что нас так разгромят, я бы на тренировки не ходил.

— Ты и так не ходил! — возмущается Карбонау. Нилан оскабливается щербатым ртом:

— Я сидел на скамейке — в форме и на коньках. А мог бы в баре с девкой и пивом. Это большая разница.

Они входят в раздевалку, расходятся к скамейкам.

— Может, если бы не сидел, а тренировался, сегодня бы выступил получше, — не сдается Ги. Нилан встает напротив него, ткнув в грудь кривым пальцем.

— Я свое дело сегодня сделал. Моя задача — бить по морде, а не по шайбе. Парень которого я отделал на лед больше не вышел. Вопросы?

— Вопрос в том, на кой черт это надо? — Перрон входит в раздевалку. Лицо у него потемнело от дурной крови. Он с трудом сдерживает ярость. — На кой черт, я спрашиваю, вырубать защитника, если форварды даже не пытаются атаковать?

Игроки молчат, никто не решается ответить тренеру. Они боятся этого щуплого мужчину похожего на школьного учителя физкультуры, никогда не игравшего в большой хоккей. Агенты опускаю глаза, делая вид, что заняты формой, рекруты бессмысленно пялятся, похожие на восковые фигуры, потекшие и деформированные от жары.

— Толпа неудачников, — резюмирует Перрон. — За вас играют скульпторы и операторы, а сами вы — пустое место. Квебек, Вашингтон, Миннесота, Джерси. Кто следующий? Кому вы еще не проиграли?

Снова тишина. В раздевалке так тихо, что через стену слышится ликование победителей.

— Собирайтесь. Послезавтра игра с Филадельфией. С Филадельфией, слышите?! Лидерами своего дивизиона, — Перрон замолкает, глядя себе под ноги, затем делает глубокий вдох. — Я жду от вас победы. Пора заканчивать эту черную полосу.

Он оглядывает скамейки на которых игроки не уверенно мычат и тупо кивают, не поднимая взглядов. В раздевалке кисло воняет потом, грязные полотенца валяются на полу, серые от стертых магических надписей. Воздух над ним дрожит, как в пустыне над раскаленным песком.

— Пора. Заканчивать. Эту. Полосу, — медленно сквозь зубы повторяет Перрон, затем почти выкрикивает. — Да или нет?!

Дрожь пробегает по телам сидящих. Они поднимаются на ноги — резко, как пружиной подброшенные, стоя на лезвиях коньков прямо и уверенно. Их голоса, должно быть, слышны даже на поле.

— Да, тренер!!!

Они — "Монреаль Варлокс", лучший клуб Лиги, и они не перестанут быть лучшим клубом, не важно кому и как они проиграли. Патрик ощущает это очень ясно, словно некую непреложную истину. И в этот момент понимает, что сам является частью этой истины, камнем в фундаменте мира, ветхого и полуразрушенного, но держащегося не в последнюю очередь на хоккее — одной из немногих объединяющих сил и незыблемых опор. Впереди длинная серия домашних матчей. Хорошая возможность повернуть все в свою пользу.

Глава VI Lady in Black

Тренировка вышла чертовски изматывающей — Перрон всерьез решил встряхнуть команду, увязшую в череде поражений. Агенты недовольно перешептывались, но громко возмущаться никто не стал. На это просто не было сил — Перрон гонял их так, будто парни только вышли из межсезонья. Даже рекруты, терпеливые и выносливые как волы, к концу тренировки истекали потом и хрипло, надсадно дышали. Тренировочные свитера промокли насквозь, их можно было отжимать.

— Гром меня порази если тренер не приказал поднять температуру в зале, — проворчал Нилан проехав мимо Руа. Тафгаю, не особенно привычному к долгим упражнениям на скорость и баланс, приходилось тяжелее остальных. Финальный свисток он воспринял как освобождение.

На выходе Патрика остановил Лаперрьер.

— Руа! Ну-ка, постой.

Патрик неуклюжий в своей массивно защите, переваливаясь, отошел в сторону, чтобы не загораживать остальным дорогу.

— Да, тренер?

— Следующую игру ты сидишь.

— На скамье, тренер?

— Нет, в зале. Даг отработает матч с Филадельфией.

Руа почувствовал, как в животе вдруг появляется сосущий, холодный вакуум.

— Что-то не так, тренер? Я плохо играл вчера?

Лаперрьер покачал головой. Все это время он не сводил глаз с Патрика, но что именно было в его взгляде, вратарь распознать не мог. Это ощущение отчужденности, барьера было неприятно Патрику. Всегда в таких случаях он чувствовал себя некомфортно, но в сейчас это было почти больно. Он с силой сжал зубы, стараясь побороть это чувство.

— Нет, парень, ты сыграл неплохо. Дело не в тебе.

— Я не понимаю.

— Тебе и не нужно. Просто знай, что клуб заботится обо всех. В том числе и о Даге Соетарте.

Патрик кивает. Теперь он понимает. Или ему кажется, что он понимает.

— Тренер?

— Да, Патрик. Что-то еще?

— Это же последний сезон Дага, так?

Лаперьер прищуривает один глаз.

— Скорее всего, да. Последний сезон в "Монреаль Варлокс" — это точно.

— Это как?

Лаперрьер проводил взглядом последнего игрока, скрывшегося в раздевалке.

— Руководство клуба договорилось о его переводе в "Сейджес" в следующем сезоне. Есть такая мысль — и есть намерение другой стороны. Но ты не должен говорить об этом никому. А особенно, Дагу. Ты понял?

— Да, тренер, — кивает Патрик. Лаперрьер слегка хлопает его по плечу:

— Тогда иди переодевайся. И не расслабляйся слишком. С Лос-Анжелесом пятнадцатого играть тебе.

В раздевалке стоял привычный разноголосый гомон. Вчерашнее поражение успело слегка поблекнуть в памяти, чувства поостыли и теперь команда вела себя так же, как и всегда — расслабленно, легко. Даже рекруты участвовали в разговорах — обсуждали тренировку по большей части, делились наблюдениями, выводами. Наслунд и Далин негромко переговаривались о чем-то на шведском. Хоть они были и в разных тройках, они довольно часто обсуждали что-то после тренировок и игр. Никто не знал о чем именно они говорили, да никому и в голову не приходило спрашивать. О чем могут говорить два рекрута в раздевалке?

Патрик занялся экипировкой. Раздевание отнимало даже больше времени, чем одевание. Вообще, для такого обычно требовался помощник, но его давали только агентам 0 было такое неписанное правило. Рекруты справлялись сами.

Нилан снова о чем-то переругивался с Робинсоном. Их безобидные перепалки стали в команде уже чем-то привычным, традиционным. Крис подначивал Ларри, тот находил ответ поострее. Многим ребятам-агентам нравилось слушать их дружескую брань.

"У этой пары неплохо с юмором. Когда их вышибут из Лиги, могут организовать стенд-ап дуэт" — так сказал когда-то Лаперрьер. Не то, чтобы помощник тренера сильно разбирался в юмористических шоу, но Руа разбирался в них и того меньше, так что пришлось поверить тренеру на слово.

Патрик не заметил, как подошел и сел рядом Уолтер.

— Хей, голли, зачем тебя тренер отзывал? — Райен не стал ходить вокруг да около. Патрик повернулся к нему. Раньше не случалось, чтобы Уолтер говорил с ним.

— Это личное.

На лице нападающего появилась недоверчивая улыбка.

— Да ладно! Личное. У тебя. Ты же рекрут, мать твою так. Какое нахрен личное?

— Эй, парень, полегче на поворотах, — голос Нилана, казалось, не стал громче, но Уолтер как-то сразу догадался, что тафгай обращается к нему, хоть и сидит на другом конце раздевалки. — Он с тобой в одной команде. Не забывай об этом.

Центровой что-то пробормотал и вернулся на свое место. Нилан хлопнул Ларри по плечу, встал и подошел к Патрику.

— Я с утра звонил Амели, — грузно упав на скамью, сказал он. — Она про тебя спрашивала…

— Она про меня спрашивала? — переспросил Руа. Нилан, кажется, на секунду смутился.

— Ну не "она про тебя спрашивала", а она спросила, придешь ли ты в госпиталь, потому что эта девчонка, Джекки, спрашивала когда ты приедешь. Как-то так, да.

— Дженни, — поправил Патрик. Нилан мотнул головой.

— Дженни, Джекки. Да хоть Амброзия, мне по тамтаму.

— Я приду сегодня.

— Мне это можешь не говорить, — Крис поднялся и повел плечами. — Я сегодня намерен отоспаться. Так что извини, дружок, в госпиталь к своей дочурке придется тебе идти одному.

На "дочурку" обернулись сразу трое или четверо, недоуменно глядя то на Руа, то на Нилдна. Патрик молча смотрел на Криса, а тафгай только улыбнулся, накинул свою пилотскую куртку и вышел из раздевалки.

Руа оглянулся, увидел вытянутое лицо Уолтера. Форвард смотрел на него, приподняв брови и даже рот слегка открыл.

— Личное… — наконец проговорил он сдавлено. — Я что-то вообще перестал понимать, что происходит.

В госпиталь Патрик отправился сразу с площадки, не заходя в столовую и в общежитие. Есть особенно не хотелось, в комнате делать было просто нечего, так что решение получилось почти рациональным. Ну или Патрик просто искал объяснение своим чувствам. Он хотел увидеть Дженни, и то, что сказал Нилан, только усиливало это странное, непривычное ощущение.

"Эти слова — "преданный", "любящий". Ты ведь не понимаешь, что они значат?"

Нет, Патрик не понимал. Сейчас они, на мгновение проявившись в памяти, тут же ушли, не оставив никакого отклика. Он просто хотел увидеть Дженни. Единственного человека, который тоже хотел его видеть.

* * *

Патрик в задумчивости стоял у витрины. От моргающей неоновой трубки, протянутой по периметру стеклянного окна, неприятно покалывало в глазах. Сторожевой знак на стекле почти стерся, но Патрик все равно чувствовал внимание духа, связанного с этим знаком. Правда, дух его сейчас совершенно не интересовал. Перед Патриком стояла трудная, почти неразрешимая задача.

Входная дверь скрипнула, мягко звякнули колокольчики, скрипнул снег под чьей-то подошвой.

— Эй, месье! Вы ведь Патрик Руа, так? Вратарь "Варлокс"?

Патрик обернулся к говорившему. Это оказался пожилой мужчина с небольшим брюшком и залысиной. У него были очки в роговой оправе, нос с горбинкой и бурые с проседью усы. На нем не было куртки и шапки, отчего Патрик решил, что это владелец магазина. Или очень странный покупатель, который не боится мороза и радиации.

— Да, это я.

— А я вас сразу узнал. Прошу простить мою назойливость, — продавец приложил ладонь с растопыренными пальцами к груди. — Я просто увидел вас у своей витрины и решил спросить, не нужна ли вам какая-то помощь?

Руа на какое-то время задумался. Не то, чтобы он удивился такой реакции, но что-то в этой ситуации все же было неправильным. Вообще удивительно, что его, играющего за клуб свой первый сезон, узнавали на улице.

— Зачем вы включили неон? — спросил он. — Сейчас же день. Его все равно не видно, а вблизи его моргание раздражает глаза.

— А он включен? — удивился продавец. — Вот ведь проклятая штука! Где-то замыкает контакт. Надо вызвать электрика. А лучше колдуна, чтобы поговорил с домашним духом.

— Было бы неплохо, — согласно кивнул Руа. Продавец снова уставился на него, словно ожидая чего-то.

— Может быть, я смогу вам как-то помочь? — наконец спросил он. Патрик задумался, потом кивнул:

— Думаю, да. Можете.

— О, великолепно! Проходите внутрь, месье Руа! Осторожно, порог.

Они входят в магазин. Здесь пахнет… необычно. Это не запах раздевалки или общежития, тяжелый и неприятный. Это и не запах паба, с привкусом табачного дыма и пивной кислинкой. И уж тем более, это не запах поезда, больницы или арены. Здесь пахло чем-то совершенно другим: приятным и щекотным, оседающем в носу едва ощутимой пленкой. Этот густой, вязкий дух тут же забрался под кожу, слегка оглушив Патрика. Никогда раньше он не был в парфюмерном магазине. Во всяком случае, будучи рекрутом.

Магазинные полки покрывал темный бархат, на котором размещались изящные стеклянные пузырьки и флаконы. Свет небольших ламп играл в граненом стекле, заставляя его искриться и переливаться. Большая часть флаконов была сделана в модном популюкс-модерн стиле, но встречались и более вычурные образцы позднего ар-деко. Почему Руа знал эти названия и как соотносились они, взятые из архитектуры с дизайном стеклянных бутылочек для духов? Хороший вопрос.

— Для кого подбираете подарок? — поинтересовался продавец, но тут же положил пухлую ладонь на плечо хоккеиста. — Ах, простите! Как невежливо с моей стороны. Но я вижу, что вы в затруднении. Если я буду знать… немного больше об объекте вашего внимания, возможно, я смогу помочь вам с выбором.

Патрик посмотрел на него, застывшего в нетерпении, даже слегка подрагивающего от волнения. Ничего удивительного в таком поведении не было — в Монреале любят хоккей.

— Ей чуть больше десяти, она невысокая, худая, носит закрытую одежду. У нее темные волосы.

Продавец задумчиво потер подбородок. Кажется, что-то в словах Патрика его сильно смутило.

— В таком случае, духи или туалетная вода будут не очень уместны. Мне так кажется. Я бы предложил ароматическое мыло или какой-нибудь крем…

Он посмотрел на Руа, ожидая подтверждения. Патрик кивнул:

— Да, думаю, вы правы.

— Какие запахи она предпочитает? Сладкие, с кислинкой, пряные? Резкие или нежные?

— Не знаю, — Патрик пожал плечами. — Не помню, чтобы она пахла как-то особенно. Вряд ли у нее вообще были свои духи или даже мыло в последний месяц.

Парфюмер заметно побледнел, его тонкие брови приподнялись кверху. Какое-то время он задумчиво жевал губами, потом зашел за прилавок, достал крупный, замотанный в оберточную бумагу брус и длинный тонкий нож. Развернув обертку, он показал Руа темный с мраморными прожилками кусок мыла.

— Как вам запах? — поинтересовался он. В общей вакханалии ароматов Руа едва улавливал нужный, но все же, он показался ему приятным. Он утвердительно кивнул:

— Да, этот вполне устроит.

Продавец снова приподнимает брови, слегка покачав головой.

— Может предложить другие — для сравнения?

— Предложите, — без малейших колебаний согласился Патрик. Парфюмер уже собрался нырнуть за стойку, но вдруг замер.

— Я понимаю, — сказал он вкрадчиво, — мужчинам всегда трудно выбирать такие вещи. Не буду вас мучить. Давайте попробуем по-другому. Ваша… м-м-м… ваш объект внимания — какая она?

Руа нахмурился. Ему казалось, что он только что ответил на этот вопрос. Его недовольство не укрылось от внимания продавца.

— Я хочу сказать, какой у нее характер? Она веселая или спокойная, общительная, любит большие компании или наоборот, предпочитает одиночество? Разговорчивая, скромная, любопытная, вспыльчивая? Все что угодно, дайте только намек.

Все эти слова были как будто знакомы Патрику, но ни одно из них не увязывалось в его сознании с Дженни. Да и вообще, с людьми, которых он знал. Нилан любит поговорить. Это означает, что он общительный? Наверное. Или он просто делает вид, что не может и минуты провести с закрытым ртом? Патрик не знал ответа.

— Дженни… — начал он осторожно, надеясь, что ответ сам придет на ум. — У нее было много трудностей последнее время. Трудностей в жизни. И я решил, что подарок ее обрадует. Хоть немного. Она спрашивала обо мне, и я хочу, чтобы она знала, что я тоже думал о ней, беспокоился. Пока был в отъезде.

Парфюмер отвел взгляд и слегка прикусил нижнюю губу.

— Мне кажется, — сказал он осторожно, — что я сейчас невольно вмешиваюсь во что-то очень личное. Мне очень неловко, но поверьте, все сказанное останется между нами.

Патрика эти слова обеспокоили. Кажется, этот человек услышал в его словах что-то, что сам Руа не ощущал. Что-то не совсем… или совсем не… допустимое в обществе.

"Дочурка", — сказал Крис в раздевалке. Это странно, но, кажется, теперь Патрик знает. Знает, как у них с Джен все обстоит на самом деле. И может это выразить словами.

— Дженни — моя дочь, — слова вызывают странную вибрацию под черепом, почти болезненную. — Приемная. Она сирота.

Лицо парфюмера прояснилось, он часто закивал.

— Ну конечно же! Вот я тупица! Сразу, сразу должен был подумать! А знаете? — он вдруг замирает, подняв кверху указательный палец, — мне кажется, я могу вам предложить кое-что подходящее! Девочке десять лет и она ваша дочь, к тому же, ее давно не баловали… Десять лет — прекрасный возраст. Можно быть красивой и при этом не заботится о фигуре.

Продавец широко улыбнулся глядя на Руа. Кажется, он сказал что-то, что должно было заставить Патрика улыбнуться в ответ. Хоккеист же только кивнул:

— Наверное, вы правы.

Улыбка сошла с лица парфюмера.

— Наверное, тяжело воспитывать девочку без матери. Нам, мужчинам, ужасно трудно их понимать…

— Наверное, — снова кивнул Патрик. — Я не воспитываю Дженни. Хоккей оставляет мало свободного времени.

— Понимаю, — кивнул продавец, протягивая Руа небольшую, плоскую коробку с большим атласным бантом и золотой ракетой на бархатном красном поле обертки. — Вот, возьмите. Думаю, ей понравится.

Патрик взял коробку в руки. Она оказалась совсем не тяжелой, внутри что-то мягко постукивало.

— Сколько с меня? — спросил он, доставая бумажник. Продавец отчаянно замахал руками:

— Что вы, что вы! Это подарок от магазина! Не каждый день я принимаю игрока "Варлокс". Брать с вас деньги — значит прогневить предков этого дома.

— Спасибо, — коротко кивнул Руа. — До встречи.

— Очень на это надеюсь! — продавец протянул руку для пожатия. — Кстати, меня зовут Мишель. Мишель Лорье.

— Очень приятно, Мишель. До скорой встречи.

* * *

Февральские дни в Монреале удручающе короткие — кажется, смеркаться начинает сразу после полудня. Конечно, это не так, но впечатление создается из-за густого покрова облаков, жадно поглощающего солнечный свет. Уже к трем на улицах зажигаются фонари, а машины включают фары. На улицах пустынно — большинство жителей сейчас на работе, магазины закрыты на долгий перерыв — в мертвое послеобеденное время продавцы улаживают собственные дела или занимаются мелкими заботами по хозяйству. Кажется, что город погружен в спячку, словно огромный, облезлый медведь. Лишь изредка он беспокойно ворочается во сне, снедаемый голодом и паразитами. Его сны беспокойны и сумбурны.

Патрик редко покидает тренировочный лагерь в такое время. Обычно, подчиненный режиму, в эти часы он наслаждается коротким перерывом между утренней и вечерней тренировкой. Обед уже позади, свободного времени — целый час или даже полтора. Можно заснуть или почитать. Первое предпочтительнее.

Одинокую женщину на тротуаре он замечает не сразу. Ее пристальный взгляд будит оберег на загривке, заставляя поднять голову.

Женщина стоит у края тротуара, одетая в длиннополую черную шубу, рядом с ней — небольшой кожаный чемодан. Нижняя половина лица и шея закрыты плотной повязкой, вместо шапки — аккуратно повязанный под волосами шерстяной платок — строго в цвет и фактуру шубы. Ладони скрыты черными замшевыми перчатками с тиснеными узорами пентаклей. Повязка на уровне рта снабжена замком молнией. Сейчас он раскрыт, и тонкие облачка пара вылетают оттуда в такт ровному дыханию. Патрику кажется, что внешний вид дамы имеет некое общее определение, которое он раньше уже слышал. Но он не может вспомнить какое.

— Угостите даму сигаретой? — спрашивает она, когда Руа подходит вплотную. Он отрицательно качает головой:

— Я не курю. Простите.

— Жаль. Мне кажется, я раньше уже где-то видела вас…

— Возможно, — пожал плечами Патрик. Наверное, сейчас ему нужно было остановиться или хотя бы замедлить шаг, но вступать в разговор с незнакомым человеком второй раз за день ему совершенно не хотелось.

— Будет прилично попросить вашей помощи? — не меняя позы, спросила женщина уже в тот момент, когда Патрик прошел мимо. Вратарь остановился.

— Прилично?

— Я вас не знаю, — пояснила дама, все еще не обернувшись к Руа. — Но так сложилось, что вы и я стоим здесь, на совершенно пустой улице и рядом нет никого больше. Лоа выбрали за вас эту дорогу и поставили меня на ней. Мне кажется, это неплохой повод наплевать на приличия. Хотя я бы чувствовала себя лучше, если бы вы заговорили со мной первым.

Женщина говорила быстро и неразборчиво, так что половину Патрик не разобрал, а половину — не понял. И все же, что-то помешало ему просто уйти. В этой женщине ощущался особый, до сих пор неизвестный Патрику полюс притяжения. Он обернулся и осмотрел ее и еще раз, более внимательно. Кажется, ее это нисколько не смутило.

— Чем вам помочь? — спросил он. Рука в перчатке осторожно коснулась его ладони. Серебряный крестик, вживленный в запястье, беспокойно завибрировал. Ноздрей коснулся тонкий, пряный аромат.

— Проводите меня домой. Я сейчас не могу и не хочу оставаться одна.

— Хорошо, — Патрик поднял с тротуара чемодан. Некоторое время они шли молча. Прошла пара минут прежде чем женщина нарушила молчание:

— На вид вы очень молодой. Сколько вам лет?

— Девятнадцать. Или около того. Я не уверен, — Патрик пожал печами. Его возраст и день рождения были записаны в больничной карте, но его никогда по-настоящему не волновало, сколько ему лет. Эта информация никак участвовала в его жизненном укладе.

— Вы не уверены в своем возрасте? Такое не часто услышишь, — женщина улыбнулась, — Лоа, почему нет ни одного магазина? Если я не достану сигарет, я умру прямо на этом тротуаре.

— Вы не умрете, — успокоил ее Патрик. — Магазин прямо за углом. Если вы направляетесь домой, вы должны это знать.

— Я давно не была здесь. Уже… уже два года.

— Где же вы были?

Она посмотрела на него со странным прищуром:

— А вы любопытный, да? Я жила в другом месте. Со своим мужем.

— Понятно.

Женщина посмотрела на него с каким-то вызовом. Патрик молчал.

— И все? — не выдержала она. — "Понятно"?

— Да.

Они снова замолчали. Мимо, мягко шурша шинами по талому снегу, проехал атоммобиль. Острые плавники в стиле детройт-барокко и вытянутый, сигарообразный корпус делали его похожим на бескрылый самолет.

— Стильная машина, — проследила взгляд Патрика женщина. — Мне всегда нравились такие — стремительные, летящие, сверкающие. Чего у американцев не отнимешь — это умения делать стильные машины. Жаль, после войны производство сильно сократилось…

Она, видимо, ожидала, что Патрик поддержит разговор, но Руа не много знал об атоммобилях.

— Как тебя зовут? — резко поменяла тему женщина. — Я ждала, что ты первый спросишь, но видать ты не из таких парней.

— Каких? — поинтересовался Патрик. Женщина пожала плечами:

— Из тех, что сами рулят ситуацией, ты понимаешь, о чем я?

— Думаю, да, — кивнул вратарь. Это было не совсем правдой. Он понимал, что женщина ждала от него инициативы, но не понимал, к чему это может привести. — Патрик Руа.

— Патрик Руа, — медленно, словно пробуя имя на вкус, повторила она. — А я — Жаклин Вильет.

— Очень приятно.

— Взаимно, — почему-то слова Патрика рассмешили Жаклин. — Скажи, Патрик, где ты учишься? Вряд ли ты работаешь, если тебе и правда девятнадцать.

— Я не учусь.

— Очень зря. Надо инвестировать в будущее… — наставительно заметила Жаклин. — О, магазин! Удивительно, он до сих пор здесь. Подождешь меня минутку?

— Конечно, — кивнул Патрик, и женщина скрылась за дверью.

Сквозь стекло витрины Руа видел, как она выбирала пачку сигарет, долго рылась в сумочке, в итоге высыпав на прилавок целую пригоршню мелочи. Продавец что-то недовольно бормотал, сметая монеты ладонью.

Жаклин вышла, на ходу доставая из сумочки длинный эбеновый мундштук и плоскую перламутровую зажигалку с тисненым охранным символом на крышке. Патрик наблюдал, как она долго и неуклюже пыталась вскрыть сигареты — мешали лишние предметы в руках. Наконец, Жаклин достала сигарету и вставила ее в мундштук. Несколько раз щелкнув зажигалкой, она глубоко затянулась и с тихим удовлетворенным стоном выпустила длинную струю дыма.

— Табак когда-нибудь сведет меня в могилу, — заявила она Патрику. — Проклятая привычка, хуже бокорского проклятия, честное слово. Ты работаешь?

— Что? — резкий переход застал Патрика врасплох. Жаклин хихикнула, довольная таким эффектом.

— Ну, если ты не учишься, ты, наверное, работаешь так? Только не говори мне, что сидишь на шее у родителей. Это слишком грустно, чтобы быть правдой.

— Я хоккеист. Вратарь.

— Вот как? Юношеская лига? Можешь не рассказывать, я все равно в них не разбираюсь, и ничего не запомню. Мы пришли.

Они остановились у пятиэтажного дома довоенной постройки, с потемневшим от сырости и плесени фасадом. Парадный вход украшал довольно свежий рельеф — слегка искаженные геометрические формы позднего модерна. Невысокая кованая решетка ограждала узкий газон, сейчас засыпанный грязным снегом, убранным с тротуара.

— Здесь я живу… жила. Лоа, как давно я здесь не была! — Жаклин снова наградила Патрика вопросительным взглядом. — Если хочешь, можем подняться и выпить чаю.

— Не стоит пить чай, которому исполнилось два года, — Патрик поставил чемодан перед женщиной. Та, кажется, на секунду смутилась.

— Да, ты прав. Я вообще не уверенна, что там есть чай.

— Мне нужно идти, — Патрик чувствовал некоторое беспокойство — он рассчитывал быть у Дженни еще полчаса назад. Жаклин улыбнулась — одними губами, глаза смотрели куда-то за плечо Патрика.

— Ты… необычный, — она раскрыла сумку и достала оттуда небольшой темный прямоугольник, который протянула Руа. Это оказалась визитная карточка, из тех, которые люди делают сами для себя. Дешевый вторкартон, покрашенный в черное, чтобы скрыть естественную мутно-серую фактуру, неразборчивый шрифт под золото. И все же, карточка отозвалась теплом на прикосновение, а взгляд отметил едва заметный охранный знак в верхнем левом углу.

— Позвони мне, — Жаклин достала еще одну сигарету. — Когда будет свободный вечер.

Патрик убрал визитку во внутренний карман.

— Я постараюсь.

* * *

В госпиталь Патрик попал в пятом часу, когда на улице начало темнеть. Амели уже сменилась, а дежурная медсестра разговаривать с Руа не стала, что вполне его устроило. За сегодняшний день бесед с незнакомыми людьми у него было больше чем достаточно. Для рекрута привычный круг формируется быстро и меняется мало: изо дня в день одни и те же лица, одни и те же фразы. Да, в команду приходят новые игроки, старые покидают ее, даже тренера и персонал время от времени меняются — но все это происходит плавно, словно на заднем плане. Общая картина кажется статичной в своем постоянстве. Те же люди, те же места, тот же распорядок. Каждый, кто приходит сюда извне, само собой, вызывает дискомфорт и неудовольствие.

Патрик прошел мимо трех пациентов, негромко беседовавших у входа в одну из палат. Эти не были спортсменами: один худой и сутулый, явно конторский работник; второй слишком грузный, с массивным пивным животом. Третий мог быть хоккеистом, откуда-то из АХЛ, может быть — для юниора он староват. Троица замолчала, когда Патрик прошел мимо. Он чувствовал на себе их внимательные взгляды.

Дженни сидела за столиком и что-то рисовала шариковой ручкой в тетрадке. Она была так увлечена, что даже не обернулась на скрип двери.

— Привет, Джен, — поздоровался Патрик. Девочка подняла голову.

— П-привет, — сказала она негромко.

Патрик подошел к столу и протянул ей коробку.

— Это тебе. Надеюсь, понравится.

Дженни некоторое время опасливо рассматривала подарок, потом осторожно взяла его одной рукой, а второй дотронулась до банта из ленты.

— Сп-п-пасибо, — кажется, она совсем смутилась. — А ч-что это?

— Это конфеты. Очень хорошие.

Патрик до сих пор не мог понять, почему конфеты продавались в парфюмерном магазине. Наверное, это как-то было связанно с тем, что эмблема на коробке была такая же, как дорогих духах, стоявших отдельно от прочего товара.

— Д-даже открывать не х-х-хочется, — сказал Джен, осторожно поставив коробку на стол. — Жалко ч-что Амели уже ушла…

— Ты можешь оставить их на завтра, — предложил Патрик.

— Я х-х-хотела, чтобы и ты п-попробовал, — сказала Дженни. — У т-тебя же завтра игра?

— Нет, — впервые Патрик ощутил, что не так уж плохо провести игру в зале. — Завтра на воротах будет Даг. Я хотел пригласить тебя. А потом мы можем вернуться и попробовать твои конфеты. Амели будет работать завтра вечером?

— Да, н-наверное, — кивнула Джен.

— Хорошо.

— Я, — девочка запнулась, но не из-за дефекта речи. — Я не хочу идти на игру. Это н-не из-за т-т-тебя. Это из-за… из-за д-д-д… Д-детройта.

Патрик задумался. Он понимал, почему Дженни боится. Мог ли он гарантировать ей безопасность? Вряд ли. К тому же, Джастифай, скорее всего, пока не знал, где девочка. Не стоило показывать ему Джен, это точно.

— Я понял, — кивнул он. — Значит, я приду после игры. Хорошо?

— Х-хорошо, кивнула Дженни. Кажется, это ее успокоило.

Патрик присел на табурет.

— Как у тебя дела? — спросил он. И без ответа было видно, что неплохо. Дженни ожила, на щеках появился румянец, взгляд стал живее, а жесты — свободнее.

— Н-ничего. Амели очень х-хорошая. Мы с ней п-подруги. Мне т-так кажется. А у т-тебя как?

— Мы проиграли Нью-Джерси, — сказал Патрик. — Это было… неожиданно.

— П-почему?

— Инферноз — слабая команда. Очень слабая. Мы должны были справиться с ней легко. Не справились.

Дженни задумалась, видимо решая, что ответить, но так ничего и не придумала. Они оба какое-то время молчали. Патрик подумал, что ему совсем нечего рассказать о прошедших днях. Все, что с ним случилось — это игра, магазин и та женщина в черном, Жаклин. Перед тем как войти в палату, он считал, что последние дни были богатыми на события.

— П-парень из восьмой палаты сп-п-прашивал о т-тебе, — сказала вдруг Джен. — Говорил так, будто ты з-звезда.

— А ты совсем ничего не помнишь? — вдруг поменял тему Патрик. — Я хочу сказать до того момента, когда оказалась в Детройте.

Джен задумчиво посмотрела на него и отрицательно покачала головой.

— Нет. Иногда м-мне кажется, что раньше м-меня н-н-не было. Вообще. Эта рука, швы. Меня детройтские б-бомжи звали "Н-невеста Франкенштейна". Я п-потом узнала, это старое к-к-кино, про женщину, которую сделали из т-т-трупов…

— Ты на нее совсем не похожа, — Патрик видел это кино. Оно, как и еще несколько частей истории о рукотворном монстре, входило в программу реабилитации. Рекрутам давали понять кто они есть и чем могут кончиться их попытки вести нормальную жизнь. Дженни удивленно подняла на него взгляд.

— Не п-п-похожа?

— У нее волосы дыбом торчали, и одна прядь была седая. А руки были бинтами замотаны.

— А она, — девочка отвернулась, бессмысленно водя ручкой по тетрадному листу, — Она б-была красивая?

Патрик пожал плечами:

— Не знаю. У нее глаза были выпучены все время, и смотрела она в одну точку, как слепая. И двигалась, как деревянная.

— А лицо?

— Что "лицо"?

— Ну, лицо у н-нее красивое было? Со швами и все т-т-такое….

Патрик задумался. Этот вопрос сильно волновал Дженни. Она словно примеряла на себя образ монстра из черно-белого кино. Это понимание пришло внезапно, само собой — вспышка из другой, закрытой части сознания. Дженни хочет понять — может ли она быть красивой со всеми этими стежками, швами, скобами…

— Это была актриса, Дженни, — сказал он осторожно. — У нее это все было не настоящее. По-моему в этом дурацком гриме она выглядела глупо.

Девочка замолчала. Руа положил ладонь на ее плечао. Дженни вздрогнула, отодвинулась. Патрику стало стыдно, словно, он сделал что-то вызывающее, неприличное.

— Ты гораздо красивее ее, — сказал он запнувшись. — Потому что ты настоящая. И никакие швы этого не испортят.

Дженни вздохнула.

— Ты торопишься? — спросила она. Руа покачал головой:

— Нужно быть в лагере не позже одиннадцати. А что?

— Не уходи. Т-тут ужасно тоскливо.

— Хорошо, — кивнул Патрик. Джен снова уставилась в тетрадку, иногда косо на него поглядывая. Руа скосил взгляд, рассматривая ее рисунки. Джен рисвала цветы — сложную вязь из всяких завитушек, плавных линий, эллипсов, с небольшими заострениями. Выходило у нее неплохо.

— Дженни, можно тебя спросить? — начал он. Девочка мотнула головой.

— См-мотря о чем.

— Ты совсем не помнишь, кто ты… Но ты умеешь рисовать, знаешь как держать ручку, вообще много чего умеешь. Ты этому научилась заново или уже умела?

Дженни задумалась. Кажется, раньше она себе этого вопроса не задавала.

— Я… умела н-н-наверное. Я н-не училась, точно. Ч-читать и писать тоже.

— Значит, раньше научилась, — спокойно резюмировал Руа. — Значит, не все забыла. Это неплохо. Это хорошо.

— А остальное? — Джен отложила ручку и повернулась к нему. — Остальное я см-могу вспомнить?

— Не знаю, — Патрику кажется, что лучше сейчас ответить по-другому, но он не может. Странным образом выходит, что ответа три: "Да" — хочет услышать Дженни. "Нет" — ответ, который уже слышал Патрик. Получается, "Не знаю" — самый честный из всех.

Страшно услышать от медика-худдуиста, что часть твоей души уничтожена вместе с телом, и что она никогда уже не вернется к тебе. Страшно понимать, что всегда будет так как сейчас — пусто и темно внутри. Но потом страх проходит. Его заменяет привычка. Человек привыкает жить без руки, без ноги. Без души.

Куда страшнее верить, что пустота уйдет. Верить и каждый день ждать проблеска, ловить намеки. И разочаровываться. Каждый чертов день.

Патрик замер, словно парализованный. Эта мысль, никогда раньше не посещавшая его, вдруг со всей отчетливостью проступила в сознании.

Пустота. Каждый чертов день.

— Эй! — Джен осторожно толкнула его. — С т-тобой все в порядке?

Руа мотнул головой. Это не был ответ. Просто он хотел прогнать то оцепенение, которое вдруг охватило его. — Все хорошо, Дженнифер. Я просто устал сегодня.

Загрузка...