Хоккенхаймская ведьма

Глава 3

Отец Николас встретил его у дверей, бодрый и радостный, а увидал ведьму – заговорил:

– Привезли? Какова! Ишь, глянь-ка на нее, и красива еще.

Он прямо-таки хотел начать побыстрее.

– Думаете, она ведьма? – спросил кавалер, скидывая плащ и стягивая перчатки.

– Посмотрим-посмотрим, – улыбался монах, – а как вы думаете, раз пригожа, и красива, и на вид благочестива – значит, не ведьма?

Волков пожал плечами: никак он не мог поверить, что эта перепуганная до смерти женщина зналась с Сатаной.

Гертруду Вайс вывели в центр зала и поставили перед большим столом, за которым сидели святые отцы. Позади нее была скамейка, но сесть вдове не дали. Молодой монашек-писарь положил перед отцом Ионой бумагу. Тот заглянул в нее и начал:

– Так начнем, милостью Господа, наше расследование, сиречь инквизицию. Дочь моя, я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай на них и говори, как говорила бы перед Господом нашим всемилостивым, без подлости отвечай и без лукавства, хорошо?

– Да, господин, – отвечала женщина.

– Не господин я тебе, я тебе отец, святой отец, так и зови меня, а я буду добр и милостив к тебе, как подобает истинному отцу. Поняла?

– Да, святой отец.

– Говори. Ты ли Гертруда Вайс, что живет в городе Альке и имеет сыроварню и трех сыновей?

– Да, это я, святой отец.

– А муж твой где?

– Первого мужа я схоронила шестнадцать лет назад, его бык в бок ударил, он помер на шестой день. А второй муж уехал сыр продавать, на ярмарку в Вильбург, и там помер от чумы.

– А, так ты двух схоронила, – уточнил брат Иоганн. По его тону Волков понял, что это отягощает дело вдовы.

Волков сел на лавку, вытянул ногу.

– Так в том нет моей вины, я обоих мужей, что Бог дал, любила всем сердцем, – говорила женщина.

– Конечно-конечно, – соглашался брат Иоганн.

– Веруешь ли ты в Спасителя нашего, веруешь ли ты в непогрешимость папы и святость Матери Церкви нашей? – заговорил брат Николас.

– Верую, святой отец, верую, – кивала вдова.

– Ходишь ли к причастию? Исповедуешься?

– Да, хожу каждую неделю. Исповедуюсь, наш поп… отец Марк, скажет вам, если спросите. Спросите у него, пожалуйста.

– Спросим, спросим, не сомневайся. Позовем пастыря вашего и спросим с него, – обещал отец Иона. – Ты, дочь моя, вот что мне скажи, только без лукавства говори, знаешься ли ты с Сатаной.

– Господи прости, Господи прости, – вдова стала истово креститься с показной рьяностью.

– Отвечай, – настоял отец Иона.

– Нет, Господь свидетель, клянусь вам душой своей бессмертной. – Она почти рыдала. – Поверьте мне, поверьте.

– Читала ли ты черные книги, творила зелья, смотрела, как кто другой творит такое?

– Нет, нет, клянусь, нет! Я неграмотная, не читаю книг, никогда не читала.

– Говорила ли ты проклятья, сулила ли беды, призывала ли болезни для скота и для детей чьих-либо? Или для людей?

– Нет, нет, нет. Никогда.

– А приходил ли к тебе во снах человек с лицом черным, или о рогах, или о копытах, или о языке длинном? – спрашивал брат Иоганн. – Говорил ли тебе добрые слова, трогал груди твои, целовал уста твои, живот и лоно твое? Сулил злато? Приглашал с ним идти? Обещал ли любовь?

– Нет-нет, никогда такого не было. Никогда.

– Хорошо, – продолжал брат Иоганн, – а слушала ты проповеди лжеправедных отцов, что воздвигали хулу на папу, и на Матерь Церковь, и говорили от лица сына Сатаны, Лютера?

– Нет, да что вы! – Вдова старалась говорить искренне, складывала молитвенно руки. – Да разве это не грех? Да и нет у нас в городе еретиков.

– Не плевала ли ты на иконы, не читала ли молитвы на простом, грешном языке, не ругала ли отцов святых Церкви дурными словами и не требовала ли от них покаяния сатанинского и реформации?

– Никогда, никогда.

– Палач, добрый человек, выйди сюда! – велел отец Иона.

Вдова, услышав это, заплакала.

Сыч и с ним два солдата из людей Брюнхвальда, что подвязались помогать палачу за серебро, подошли и низко кланялись трибуналу.

Палач был чист, выбрит и горд своей миссией, кланялся он ниже других.

– Сын мой, встань рядом с этой несчастной. И люди пусть твои встанут.

Сыч исполнил приказ незамедлительно.

– Господи, Господи, – запричитала вдова, – зачем это? Святой отец, зачем вы позвали этих страшных людей?

– Дочь моя, – заговорил отец Иона, – по протоколу мы должны тебя осмотреть: надобно, чтобы ты сняла свою одежду.

– Что, всю одежду? – не верила вдова. Она оглядела дюжину мужчин, что были в зале.

– Дочь моя, пред Святым трибуналом ты должна стоять, как и перед Господом нашим будешь стоять, ничем не прикрыта. В том не будет тебе укора, коли ты станешь нага здесь.

– Надобно все снять? – все еще сомневалась женщина.

– Да, – говорил брат Иоганн с суровым лицом, – иначе палач снимет с тебя платье неласково.

Гертруда Вайс, рыдая, стала медленно раздеваться.

– Женщина, не трать время наше, разоблачайся быстрее, – крикнул брат Иоганн, – палач, помоги ей.

Сыч подошел, стал раздевать вдову и кидать ее одежду на лавку. Волков услышал, как за ним кто-то пошевелился. Он повернулся и увидел монаха брата Ипполита – тот отвернулся и смотрел в жаровню с углями, чтобы не видеть женского тела. Шептал что-то.

А палач раздел женщину догола, стянул чепец с головы и снял с нее обувь – все это он делал с серьезным, даже злым лицом.

– Распусти волосы ей, – командовал брат Иоганн.

Сыч повиновался.

Волков глядел на вполне себе хорошее женское тело. Несмотря на возраст, вдова была аппетитна, только вот атмосфера, что царила в зале, никак не располагала к любовному настроению.

Женщина выла, ни на секунду не умолкая, пыталась руками прикрыть срам, да Сыч не давал, одергивал ее, чтобы руки не поднимала.

– Вдова Гертруда Вайс, сейчас тебя осмотрят честные люди: один из них монах, что не принадлежит к Святому трибуналу, брат Ипполит, и добрый человек, славный своими подвигами, божий рыцарь Фолькоф. Не против ли ты, что они будут свидетелями по твоему делу? – заговорил отец Иона.

– Нет, не против, – подвывала женщина.

– Брат Иона, – заговорил отец Николас, – надобно ли брату Ипполиту тут свидетельствовать в таком деле, молод он, нужно ли ему видеть женское тело? К чему соблазны такие?

– Ничего-ничего, пусть укрепляет себя и дух свой, – не согласился брат Иона и добавил тихо: – Да и некогда искать другого, обед скоро.

Брат Николас вздохнул только в ответ.

– Брат монах и вы, господин рыцарь. Подойдите к женщине, поглядите, есть ли на коже у нее родимые пятна, что напоминают рогатую голову, голову пса с пастью, голову козлища с рогами, голову кота?

Волков и краснеющий как пламя брат Ипполит стали оглядывать голую вдову со всех сторон. Никаких родимых пятен у нее не было.

– И под грудями ее смотрите, – настаивал брат Иоганн.

Посмотрели под грудями.

– Нет, святой отец, – произнес Волков, – ни одного родимого пятна нет. Только родинка большая под мышкой, под левой рукой.

– Палач, добрый человек, посади женщину на лавку, пусть свидетели поглядят, нет ли у нее под волосами на голове таких пятен?

Сыч усадил Гертруду Вайс на лавку, а Волков и брат Ипполит оглядели ее голову сквозь волосы.

– Нет, святые отцы, на голове тоже нет таких пятен, – сказал кавалер.

– Нет так нет. Хорошо, – начал было отец Иона, но его остановил брат Иоганн, он что-то шепнул Ионе, и тот вспомнил, начал кивать головой: – Ах да, ведьмы бывают очень хитры. Палач, пусть свидетели посмотрят родимые пятна в волосах у женщины под мышками, в волосах у лона ее и в заднем проходе, ведьма и там может прятать образ господина своего. Такие случаи известны.

– Известны, – кивал отец Николас.

Вдова, подвывая, делала то, что ей говорили, а кавалер и залитый краской монах осмотрели все, что было необходимо, и первый раз за всю свою жизнь созерцание красивого женского тела не принесло Волкову никакого удовольствия.

– Мы не нашли у нее никаких пятен, святые отцы, – доложил кавалер.

– Так что ж, нет пятен, ясно, – произнес отец Иона.

– Мне можно одеться, господин? – всхлипывала вдова.

– Зови меня святой отец, а не господин, – терпеливо говорил отец Иона, – а одеваться я тебе еще не разрешаю. Палач, сын мой, поставь эту женщину на колени, на лавку, и наклони ее, чтобы свет падал ей на спину в избытке.

Сыч поставил женщину на колени на лавку, как просил глава трибунала, а тот продолжил:

– Добрый рыцарь и ты, брат монах, проверьте как следует, есть ли у нее на крестце и промеж ягодиц, над задним проходом, шрам, как от усечения или как от прижигания?

Волков и монах опять осматривали вдову на совесть.

Кавалер глянул на монаха, тот только головой помотал, и Волков сказал:

– Нет, шрамов мы не видим.

– Палач, сын мой, а знаешь ли ты, как проверять родинку, что на боку у нее? – спросил отец Иона у Сыча.

Волков был удивлен, но тот и это знал.

– Да, святой отец, – отвечал Сыч. Тут же достал из шва на рукаве рубахи большую иглу, показал ее монахам. – Могу проверить.

– Так делай, добрый человек, – благословил монах.

Палач подошел к женщине, деловито поднял ее руку и сказал:

– Держи, не опускай.

Вдова тонко завыла, а потом и громко ойкнула, когда игла вошла ей в родинку на полфаланги пальца. Затем Сыч вытащил иглу и стал давить родинку, и когда появилась капля крови, взял ее на палец и показал трибуналу:

– То не отметина нечистого, тут кровь есть.

– Что ж, – отец Иона сложил руки молитвенно, а писари стали убирать свои бумаги и перья, – на сегодня все. Одевайся, дочь моя. Господин рыцарь, пусть люди ваши проводят ее в крепкий дом, до завтра.

– Держат пусть милостиво, без железа, – добавил отец Николас. – Угрозы мы в ней пока не видим.

– Куда, куда меня? – не понимала женщина, торопливо одеваясь.

– В тюрьму, – коротко отвечал ей палач, помогая одеться. – Не бойся, велели тебя в кандалы не ковать.

– Так за что же? Разве не убедились, что я не ведьма?

– Святые отцы завтра продолжат инквизицию, – сказал Волков. – Сыч, проследи, чтобы у вдовы были хорошая солома и хлеб.

– Я соломы дам ей из телеги и рогожу тоже, чтоб не замерзла за ночь, – обещал Фриц Ламме по прозвищу Сыч.

– Что ж, братия, – выволакивал свое грузное тело из-за стола отец Иона, – раз хорошо сегодня поработали, будем и есть хорошо.

Брат Иоганн и брат Николас согласно кивали, а монахи-писари и вовсе похватали вещи свои и чуть не бегом кинулись прочь из склада, побежали к телеге удобные места занимать, а то последнему пришлось бы ногами до трактира идти.

Кавалер был удивлен: день только к середине шел, а члены комиссии уже закончили дела, но ни поучать попов, ни спрашивать о том не стал. Он охрана трибунала, а как вести инквизицию, попы и сами знали. Сел на коня и поехал в трактир с Максимилианом и Ёганом, а Брюнхвальд с Сычом повезли вдову в тюрьму.

В трактире монахи позвали его к себе за стол, он согласился, и трактирщик сам стал носить им еду. Горох с толченым салом и чесноком, кислую капусту, жаренную на сале, с кусками колбас и вымени, и рубец со свежим луком, бобы, тушенные с говядиной, и много пива черного, и хлеба. Кавалер смотрел и удивлялся тому, сколько могут эти монахи сожрать, – уж больше, чем солдаты, еще и еда такая вкусная. А уж съеденного отцом Ионой троим солдатам хватило бы. Он с хрустом корки ломал свежайший хлеб, этим куском загребал из большой миски с бобами жижу и отправлял себе в рот, ложкой закидывал бобы и тут же, выпив пива, брал пальцами кусок рубца, мазал его горчицей с медом и забрасывал вслед пиву. Если монахи о чем-то говорили, то отец Иона на слова времени не тратил, он молча придвигал себе блюдо с капустой и начинал есть ее прямо из общего блюда. И никто ему не возражал.

Кавалеру долго любоваться на все это не хотелось, поэтому, как следует поев, он откланялся. Но к себе не пошел, велел трактирщику греть ванну, хотя нога в этот день его почти не донимала.