Холера

Часть первая

Сраная дрянь!

Боль впилась в ее правое ухо десятком невидимых собачьих зубов и тряхнула так, что небо над Броккенбургом на миг полыхнуло, как после разряда молнии. Боль столь сильная, что ей даже почудился тонкий хруст пробитых хрящей и треск лопающейся кожи.

От неожиданности Холера взвыла во весь голос.

Пресвятая сука, как же больно!

Слепень, подумала она, шипя сквозь зубы, словно это могло унять боль. Здоровенный такой жирный слепень, голодный как тысяча чертей, пристроился незаметно ей на плечо, улучил момент и…

Нет, поняла она секундой позже, еще прежде того, как ее пальцы рефлекторно сомкнулись на ухе, пытаясь унять эту грызущую ее ушную раковину боль, это не слепень. Не бывает слепней в горах. А если бы какой и забрался так высоко, ядовитый туман Броккенбурга убил бы его задолго до того, как господин слепень вздумал бы пообедать, повязав себе на шею крохотную салфеточку.

Нет, не слепень. Другая плотоядная тварь. Совсем другая.

Ее пальцы, ощупывавшие звенящее от боли ухо, замерли в растерянности, обнаружив то, чего не рассчитывали обнаружить, рваную влажную бахрому на том месте, где прежде звенели серьги.

— Чертова сука! — рыкнула Холера, ощущая на пальцах теплую липкую влагу, что-то вроде потеков не успевшего застыть сургуча на конверте, — Ах ты четырежды выпотрошенная свинячьим хером чертова…

Но даже разозлиться толком не получилось. Ее несчастное разорванное ухо, болтающееся теперь рваным лопухом, хоть и звенело от боли, не утратило способности передавать звуки. И звуки, которые оно воспринимало из окружающего мира, очень не понравились Холере.

Она вдруг отчетливо ощутила сковавшую разноголосый птичий гомон толпы нехорошую тишину. Точно невидимые руки опустили платок из плотной ткани на клетку с галдящими пташками. Вокруг нее вдруг оказалось пустое пространство, до черта пустого пространства, хотя еще секунду назад она шла, окруженная со всех сторон острыми плечами других студенток. И это тоже было очень паршиво, так паршиво, что даже боль в ухе на миг сдвинулась куда-то в сторону, ушла на краешек сознания.

Человеческое море вокруг нее, бурля, стремительно расступалось, будто какой-то старый педрила вроде Моисея, воздев руки, повелел ему разойтись в стороны. Хлынуть прочь от Холеры во все стороны, обнажая морское дно. Миг, и она уже видела острые рифы, обнажившиеся в ее толще, три фигуры, замершие в нескольких метрах от нее. Единственные, оставшиеся недвижимыми.

И только тогда Холера поняла, в какую паскудную историю попала.

Не лгали, видимо, семейные легенды, гласящие, что прабабка была маркитанткой при компании ландскнехтских рубак, готовой задирать юбку хоть перед обозным ослом, звенело бы серебро. Ничем иным невозможно было объяснить ту череду неудач, которые преследовали ее потомков на каждом шагу, особенным образом выделяя ее, Холеру. Особенно тут, в трижды проклятом Брокке.

Их было всего трое и на первый взгляд они не выглядели угрожающими. Ни угрожающими, ни внушительными. Некрашеные шерстяные дублеты с антрацитовыми пуговицами, холщовые штаны, тяжелые, из грубой кожи, ботинки. Они почти не выделялись из пестрого человеческого фона, кабы не одна деталь, от которой Холера мгновенно ощутила холодное бурление в мгновенно слипшихся кишках. Их плащи были оторочены мехом, густым и серым, похожим на жесткие волчьи космы. И ухмылки тоже были волчьи, острые и серые, обрамленные тонкими искривленными губами.

«Вольфсангель». И сразу трое, что не просто плохо, а в край паршиво. Не совпадение, не игра, поняла Холера, все еще не в силах выпустить из пальцев кровоточащее разорванное ухо. Трое — это уже стая. А стая не играет и не шутит. Она загоняет и охотится. И рвет в клочья, как визжащего молочного поросенка.

Вели от самого университета, мгновенно поняла Холера, ощущая беспомощное шипение слишком поздно пробудившихся инстинктов. Убедились, что жертва одна, что рядом нет никого из ее ковена, и вели ее спокойно, как ведут рыбу на леске по течению. Чтоб в нужную секунду взять острыми когтями за жабры.

Холера быстро оглянулась, ища пути к отступлению. И ничего, конечно, не нашла. Глупо устраивать засаду там, где жертва может сбежать. За волчицами водились многие грешки, но только не глупость.

Узкий переулок так же неудобен для драки, как и для бегства. По сторонам, напирая друг на друга, как зубы, выдавливающие друг друга из челюсти, жались дома, и жались так плотно, что в щель между ними не проскочила бы, пожалуй, даже кошка. Вперед или назад, третьего пути нет. И даже небо над головой, затянутое удушливым ядовитым смогом небо Броккенбурга, походило на клетку из-за огромного количества переплетающих и свисающих бесформенными коконами проводов. Даже будь она способна взмыть вверх, как муха, мгновенно увязла бы в этих силках.

Тупая сука!

Холера осклабилась, злость на саму себя на миг затмила даже боль в разорванном ухе. В том, что она оказалась здесь одна, без своего ковена, приходилось винить саму себя. На последней лекции по спагирии[1] они были вместе с Котейшеством и Страшлой, собираясь вместе идти домой. Но после лекции Мешок попросил Котейшество задержаться на несколько минут, кажется, намеревался дать ей какие-то пояснения по занятиям, которые ей самой предстояло завтра вести у школяров из первого круга. Страшла, конечно же, изъявила желание ее подождать. Эта сучка привязана к Котейшеству поводком, аж сопли текут, когда ее видит, даром что сама страшна посильнее многих порождений ада, которых заклинает.

Холера стиснула зубы. Она была уверена, мелькни поодаль покрытое страшными шрамами лицо Страшлы, три волчицы бросились бы врассыпную, поджав хвосты и обильно орошая брусчатку собственной мочой, так, словно увидели всю «Сучью Баталию» в полном составе, во главе с самой Вариоллой. Страшлу не просто уважали в Брокке, ее боялись, и не случайно. За ней еще со школярских времен ходила крайне недобрая слава, регулярно подтверждаемая с ее стороны по малейшему поводу или просто от скуки. Даже среди ведьм четвертого круга едва ли нашлись бы такие, что рискнули в открытую поцапаться с ней. Да Страшла разогнала бы всех одной только своей жуткой улыбочкой!.. Если бы, конечно, сейчас была рядом.

Холера с трудом отняла руку от кровоточащего уха, мазнув по приближающимся волчицам из «Вольфсангеля» насмешливо-презрительным взглядом плотоядной стервы, взглядом, который удавался ей лучше прочих. Она сама виновата в том, что оказалась тут одна, без своего ковена. Решила не ждать Страшлу с Котейшеством, отправилась домой с прочими студентками, самоуверенно, точно курица по хозяйскому двору. Позабыв, что за южными воротами Брокка хозяйничают волчицы, это их исконная охотничья территория…

Будь она в окружении своих, волчицы бы не сунулись. Облизнулись, рыкнули украдкой, пуская слюну, но не сунулись. Они, конечно, те еще кровожадные суки, но при всей своей звериной злости наделены звериной же осторожностью. Втягивать свой ковен в войну с «Сучьей Баталией» посреди учебного года они бы не стали. Не с руки. А войной бы, несомненно, закончилось, ведь ни Гаста, ни Каррион не стали бы спускать серым потаскухам подобного, не говоря уже о самой Вариолле.

Но Вариоллы рядом не было. И Гасты с Каррион не было, и Котейшества, и Страшлы. В этот миг она была бы рада даже Гаргулье, от которой смердит как от помойной ямы, или Саркоме с ее дурацкими шутками. Но никого из них не было. Она была единственной ведьмой из «Сучьей Баталии», ведьмой, вокруг которой стремительно сгущались самые серьезные неприятности.

Кулаки безотчетно сжались, точно пытаясь нащупать рукоять оружия, но ощущая только бесплотный туман между пальцами. Оружия не было. Иногда, отправляясь в очередное странствие по городу, Холера прихватывала с собой отравленный слюной гарпий стилет или увесистый свинцовый грузик на прочной цепочке, которым запросто можно при должном навыке проломить висок, но сегодня…

Сегодня она впервые за долгое время выбралась из дому безоружной. Воспользовавшись теплой сентябрьской погодой, надела свой любимый костюм из лосиной кожи, черный, как полночь, и обтягивающий, как перчатка. Чертовски выгодно подчеркивающий задницу, с узкой талией, он имел лишь одно неудобство. Ни единого, мать его, кармана. Она могла бы захватить удавку, обвязав ее вокруг запястья, или, по крайней мере, сунуть за голенище ботинка небольшой нож, но…

Холера стиснула зубы. Пригожий сентябрьский денек, несмотря на промозглый туман, лишил ее осторожности. Заставил покинуть Малый Замок безоружной. Если, конечно, не считать кольца с защитными сигами от гонореи, оберега от порчи, нескольких медных монет в кошеле и вагинального яйца со слабенькими чарами.

Но неприятности, которые уже вырисовались неподалеку, стремительно приближающиеся сквозь туман, кажется, были куда опаснее гонореи.

Сраная дрянь, мысленно повторила Холера, не в силах разжать сжавшиеся сами собой кулаки. Трижды чертова сраная дрянь. И, кажется, крошка Холли в самой её серёдке.

Волчиц было трое и сейчас все трое неторопливо шли ей навстречу, обмениваясь на ходу ленивыми волчьими ухмылками. Точно предвкушали не охоту, а неспешный, уже сервированный, обед. Разве что салфетки на шею не повязывали.

Одну из них, ту, что держалась впереди и выглядела вожаком, Холера узнала, хоть и не сразу. Видела мельком, кажется, как-то даже сидели рядом на ординарных лекциях по алхимии или Гоэтии. Как там ее кличут? Травма? Рута? Что-то злое, резкое, похожее на медицинский инструмент…

Кюретка? Троакар?

Ланцетта, вспомнила она. Эту волчицу прозвали Ланцеттой. Как и сама Холера, она была ведьмой третьего круга, но выглядела ощутимо старше положенного природой для своих шестнадцати лет. Коротко обрезанные палевые волосы казались такими же жесткими и неухоженными, как волчья шерсть на ее плаще. Обветренное лицо с внимательными, отдающими легкой желтизной, глазами.

Спокойная, зловещая и, без сомнения, чертовски опасная сука, как машинально определила Холера. Как будто в ковене «Вольфсангель» бывают иные…

Эта была опаснее многих. Холера презирала грубую силу и редко участвовала в грызне меж ковенов, составлявшей одну из старых добрых университетских традиций, но кое-какие слухи о Ланцетте до нее доходили. Паршивые, правду сказать, слухи, отчетливо отдающие несвежей кровью. Опасна, непредсказуема, резка и, кажется, превосходно орудует ножом. Говорят, как-то раз в схватке едва не отрубила палец самой Гаргулье. Кажется, она из той породы молодых ведьм, которые, едва достигнув третьего круга, заручившись лишь малой толикой адских сил, уже рвутся доказать своему ковену и всему Брокку свое превосходство. Холера терпеть не могла эту породу. Может, потому, что сама к ней относилась.

Может эта Ланцетта не была ни самой опытной, ни самой опасной ведьмой в своем ковене, там и без нее хватало опасных головорезов, умелых рубак и бесстрашных бретёров. Но при этом была опасна, точно не связанный защитными сигилами демон.

Ведьма, что маячила у нее за плечом, прикрывая тыл, тоже была смутно знакома Холере, но имя ее вспомнилось отчего-то даже быстрее. Кутра. Ничего особенного, просто мелкая цепная сучка, знающая свое место в стае, но взведенная и готовая в любой миг дать обжигающую искру, точно кремневый замок мушкета. Как и полагается плотоядному стайному хищнику, безжалостна и скора на расправу, но редко действует одна, предпочитая держаться под крылом старших товарок. Идеальный подручный и компаньон в такого рода авантюрах.

Третья была из молодняка, незнакомая Холере. Судя по всему, «двойка», примкнувшая к ковену неполных четыре месяца назад, в канун Вальпургиевой ночи. Как и положено ведьме второго круга, прошедшей все мыслимые пытки и унижения Шабаша, тощая, насупленная и злая до остервенения, даже глаза колючие, точно пики. Прямо как сама крошка Холли годом раньше, только еще более злая и голодная. Возможно, это ее первый выход в свет в компании старших подруг, подумала Холера, и она пуще ножа в печень боится подвести их, то-то зло зыркает по сторонам, разве что лапами мостовую не роет.

Из таких получаются самые опасные враги. Самые целеустремленные, безжалостные и кровожадные. Год жизни в Брокке подарил им синяки и шрамы, но еще не подарил необходимого ведьме опыта, оттого амбиции и страхи гонят их вперед даже в тех ситуациях, когда более мудрые хищники отходят в тень и уступают друг другу дорогу. Удачливые переживают этот период и становятся полноправными ведьмами своего ковена, кости неудачливых обсасывают в подворотнях фунги. Эта наверняка мнила себя удачливой.

Холера тоскливо выругалась себе под нос. Ситуация складывалась паскуднейшая, для того, чтоб это понять, не требовалось быть мудрой ведьмой с патентом полноправной имперской хексы, об этом твердило ее собственное чутье. То самое, которое она проигнорировала, отправившись утром без оружия. И второй раз, не дождавшись подруг.

Толпа вокруг нее стремительно таяла, как грязная пена в корыте у прачки, однако не спешила рассосаться по окрестным улочкам, наоборот, стремительно образовала подобие кольца. Не эскорт и уж конечно не укрытие. Плотный круг зрителей, готовых насладиться внезапным, но оттого вдвойне захватывающим представлением. Они все тоже были хищниками, эти кровожадные плотоядные сучки, студентки из Брокка, хоть и не такими опасными, как их сокурсницы из «Вольфсангеля». Не волчицы, всего лишь сборище визгливых хохочущих гиен. Запах пролитой Холерой крови будоражил их и пьянил, как дешевый абсент по два гроша за стакан, что разливали в «Котле», и теперь они торопились занять лучшие места, чтобы не пропустить самого интересного.

Холера без особой надежды полоснула по пузырящейся толпе взглядом. Среди старших ковенов, к числу которых относилась и «Баталия», не было заведено заступаться друг за друга, она и не ждала помощи, да и сама не знала, чего ждала. Чуда, явленного кем-то из великих герцогов Преисподней? О нет, только не по ее чертову душу…

Пестрое человеческое месиво бурлило и клокотало, но взгляд Холеры не способен был выхватить из него хоть чего-то обнадеживающего. По большей части ее окружали ведьмы Шабаша, сборище беспутных разномастно одетых шлюх, слишком увлеченных хаотическими течениями адских энергий, слишком независимых или слишком никчемных, чтоб присягнуть какому-то из ковенов. Нелепо было думать, будто кто-то из них ввяжется в склоку между «Вольфсангелем» и «Сучьей Баталией». Однако на их фоне были и другие, мало выделяющиеся, однако хорошо заметные наметанному глазу Холеры.

Пара сутан из грубой мешковины, перетянутых кожаными ремнями с железными бляшками — сестры из «Железной Унии». Небрежные пучки взъерошенных перьев на форменных университетских беретах — «Воронья Партия». Медный шутовской бубенчик, звенящий где-то поодаль — «Камарилья Проклятых».

Никто из них не вступится за нее, волчицы могут пировать в свое удовольствие. Сестры-униатки изображают из себя строгих недотрог и не лезут в распри между другими ковенами. Шутихи из «Камарильи» думают лишь о себе, они и подавно не станут встревать. Уж точно не за ведьму из презираемой ими «Сучьей Баталии»! Вороны из «Вороньей Партии», может, и вмешались бы в другой ситуации, у них к «Вольфсангелю» свои счеты. На прошлой неделе волчицы крепко погрызли одну из их вороньей стаи, отрезав ей ухо и щедро искромсав ножами лицо, но их двое против трех, а вороны не из тех, кто лезет в драку вслепую, не имея численного превосходства, об их осторожности миннезингеры слагают баллады.

Никто не полезет в ад по твою душу, бедная крошка Холли, сказала она сама себе. Эти ссыкухи, мнящие себя ведьмами, будут наблюдать, как тебе вспорют брюхо, но не сделают даже попытки помочь. Разве что отойдут, чтоб не запачкать ботфорты твоей кровью. Ты кругом в дерьме, подруга.

Она улыбнулась прямо в лицо волчицам. Как привыкла все шестнадцать лет улыбаться самой суке-жизни, встречая ее ядовитые укусы и оплеухи.

Ланцетта остановилась на расстоянии в несколько метров, не дойдя всего пары шагов до той зоны, которую Холера машинально обозначила как зону атаки. Она не пыталась сделать вид, будто встреча случайна, но и оружия не доставала. Вместо этого она вытянула перед собой ладонь.

Ладонь у волчицы была бледной и грубой, но линии судьбы на ней читались отчетливо, как на учебных пособиях в классе хиромантии. Холера знала, что увидит на ней, еще до того, как сфокусировала взгляд. Под холмом Венеры, удобно устроившись во впадинке между линией разума и линией жизни, лежала гроздь тонких шипастых колец из темного металла, покрытых кровью и сукровицей. Хорошо знакомых Холере колец. Серьги. Ее чертовы серьги из ее чертового уха. Когда-то она выложила пять гульденов за них в ювелирной лавке Румельтауна. На некоторых, кажется, еще остались лоскутки кожи. Ее, Холеры, не успевшей остыть кожи.

— Твои цацки, нет? — волчица усмехнулась, обнажив полный набор удивительно белых, как свежевыпавший снег, зубов.

Это мои серьги, подумала Холера, чувствуя, как слюна во рту от злости делается едкой, как алкагест[2]. Ах ты крытая стаей бродячих собак сука. Мои серьги, вырванные с мясом из моего уха. И кровь, которую она брезгливо стряхивает под ноги, тоже моя…

Она вынуждена была признать, если это было демонстрацией силы со стороны волчицы, то демонстрацией весьма впечатляющей, несмотря на ярмарочную показуху. Только одна сила была способна вырвать из чужой плоти серьги на расстоянии по меньшей мере двадцать метров, и эта сила относилась к числу тех, к которым надо относится со всем уважением. Махткрафт, магия, повелевающая энергиями, как явными, так и сокрытыми. Только изучать ее начинают на четвертом круге, никак не на третьем. Нахваталась, значит, у кого-то. Опередила учебную программу по меньшей мере на год. Талантливая ученица. Значит, эта стерва не только с ножом хорошо управляется. И вдвойне опасна.

— Ах, вот они где, — Холера улыбнулась, стараясь не замечать боли в висящем рваным лоскутом ухе, как и ритмичных шлепков крови по правому плечу колета, — А я уже сбилась с ног, ища их! Спасибо большое!

Ланцетта усмехнулась и небрежно стряхнула с руки ее кольца. Изящные металлические кольца раскатились по стертой тысячами ног броккенбургской брусчатке.

— У сучек Вариоллы что, заведено так, свое барахло где ни глядя бросать?

Холера не сомневалась, окажись здесь Вариолла, магистр «Сучьей Баталии», волчицы мигом засунули бы языки в свои истерзанные задницы и убрались отсюда со скоростью ветра. Да что там Вариолла, одна только Страшла-и-Ужаста обратила бы их в паническое бегство.

Холера хоть и не рассчитывала на помощь, украдкой бросила взгляд в сторону Брокка. В глубине души надеясь, что за клочьями обрамлявшего университет тумана увидит спешащие фигурки Страшлы и Котейшества. Ну не вечность же они станут задерживаться у Мешка, подумалось ей. Сейчас они, должно быть, уже спешат прочь от Брокка, смеясь над своими дурацкими, только им понятными, шутками. Спешат, чтобы нагнать свою подругу, которую любят не больше, чем ядовитую змею, раздавленную колесами кареты, но за которую заступятся, защищая честь «Сучьей Баталии». Она уже почти слышит стук их сапог по брусчатке, она…

Дорога была пуста. В густом тумане, неясно и зыбко, как мозговую кость в глубине хорошей наваристой похлебки, Холера смутно видела тяжеловесную громаду университета. Слипшиеся воедино учебные корпуса, нависшие друг на другом, выдающиеся во все стороны ломанные отростки башен и дымоходов, рваные жилы проводов и водосточных труб. Никто не спешил ей на помощь. А значит, рассчитывать приходилось только на саму себя.

Холера фыркнула. С той оскорбительной презрительностью, которая завоевала ей больше врагов, чем какой бы то ни было ведьме третьего круга в Брокке. И которая, увы, давалась ей легче, чем постижение магических искусств или умение управляться с ножом.

— А ты, значит, из любопытства подняла? Ничего удивительного. Я слышала, собаки очень любопытные твари. Такие любопытные, что обязательно попробуют на зуб все, что найдут. Даже дерьмо чужое, и то пробуют. То-то, я смотрю, в Брокке последнее время конских лепешек как будто поубавилось!

Лучше было смолчать. Не давать волю своему ядовитому языку, который и в лучшие времена приносил ей немало неприятностей. А уж сейчас-то, в окружении трех голодных волчиц, которые только и ждут повода растерзать ее…

Ланцетта не оскалилась, лишь презрительно дернула верхней губой.

— Может, мы и собаки, да только не позволяем надеть на себя ошейник, как ты.

Холера машинально прикоснулась пальцем к чокеру[3] на своей шее. Обтягивающий, из плотной ременной кожи, унизанный настоящими стальными шипами, он и в самом деле походил на ошейник, ошейник вроде тех, которые надевают на волкодавов. Весьма иронично, подумала она с горечью, как раз такие ошейники обычно защищают их от норовящих разорвать горло волков. Но едва ли они защитят ведьму от себе подобных. Пожалуй, спасти ее сейчас может по меньшей мере вмешательство самого герцога Вельзевула. Но, на взгляд Холеры, особо уповать на это не стоило. Насколько ей было известно, владыки ада редко снисходили до помощи сопливым ведьмам. Точнее, никогда не снисходили.

— Вам что-то угодно? — Холера сменила презрение на насмешливый колючий тон, пытаясь копировать манеру Гасты, — Не хотелось бы отрывать вас, мадемуазели, от важных дел. В этот прекрасный день у вас наверняка до черта важных дел. Например, поваляться в грязи или поискать блох друг у друга под хвостом.

Ланцетта встретила этот выпад небрежно, как опытный фехтовальщик, легко распознавший финт. Несмотря на то, что едва ли была мастером по части дуэлей, скорее, опытным головорезом, привыкшим расправляться с добычей в узких улочках Броккенбурга.

— Да, нам угодно. Нам угодно тебя.

Невысокая, крепко сбитая, с неровно обстриженными светлыми волосами, тяжеловесной грацией походящая больше на кулачного бойца, чем на чародейку, эта ведьма должна была быть ровесницей Холеры, но выглядела куда как старше. Может, потому, что в противовес самой Холере не признавала ни украшений, ни косметики. А может, из-за своего тяжелого волчьего взгляда, которым сверлила ее исподлобья. Холере страсть как захотелось плюнуть ей в лицо. Но едва ли она могла позволить себе что-то подобное в своем нынешнем положении.

Ничего, пообещала она себе мысленно. У меня будет возможность свести счеты. Не на улице, как это грязное отродье, дробя кистенем скулы и вышибая носы, а так, как это издавна полагается делать ведьмам. Возможно… Холера позволила на миг увлечься этой сладкой мыслью, позабыв про грозящую ей опасность. Возможно, она не станет выслеживать своих обидчиц с отравленным кинжалом, как это сделали бы многие на ее месте. Холера всегда презирала грубое железо, находя его варварским и примитивным, совсем неподходящим инструментом для человека, способного повелевать магическими энергиями, алхимическими процессами и демоническими сущностями. Возможно, она придумает что-то поинтереснее для этой троицы. Например, раздобудет пару щепоток хорошего порошка у «Общества Цикуты Благостной», сестры которой небезосновательно гордятся славой лучших отравительниц в Брокке. Такого порошка, чтоб у этих волчиц кишки вывалились из прохудившихся животов!

Или еще лучше… Использует ритуалы гоэтии, чтобы заручиться помощью какой-нибудь адской сущности, и натравит ее на волчиц. Не слабосильного духа, годного лишь раздувать камины и опустошать ночные горшки, а какую-нибудь терзаемую вечным голодом и неутолимой похотью сущность из адского воинства. Холера на миг представила визжащую от боли Ланцетту, растянутую на паутине из ее собственных сухожилий, и ощутила глубокое удовлетворение. Которое, впрочем, пришлось поскорее прогнать прочь, чтоб не мешало ясно мыслить. Быть может, она и осталась жива после трех лет в Брокке только лишь потому, что умела ясно мыслить. Уж точно лучше, чем многие из тех, кто полагал ее недалекой похотливой сукой. От некоторых из них и золы уже не осталось…

— Вам нужна я? — осведомилась Холера, закатывая обильно подведенные угольной сажей глаза, — Что это значит? Ох, черт! Во имя адского губернатора Марбаса и тридцати шести легионов демонов, это что, флирт? Если так, то выглядит он по-собачьи неуклюже. Если вам, блохастые мадемуазели, так уж не терпелось со мной познакомиться, могли бы, по крайней мере, найти способ поизящнее. И пооригинальнее. Что ж, возможно нам стоит уединиться и обсудить это с глазу на глаз? Или вы из тех, кого постороннее внимание лишь заводит?

Внимательно глядя в тусклые глаза Ланцетты, Холера облизнула губы. Движение это могло показаться вполне естественным, даже непроизвольным, однако Холера потратила достаточно много времени, овладевая им, чтобы понимать его силу. Черт возьми, многие из тех приемов, которыми она овладела тут, не имели отношения к магическим искусствам, но требовали чертовски много времени и сил на доскональное изучение. А она была не самой бесталанной ученицей. Как в этом, так и в изготовлении губной помады, которую она сама готовила из киновари и сурика, и которая придавала ее губам темно-багровый цвет артериальной крови. Цвет, обладающий свойством тревожить душу при нужном освещении.

Она не надеялась всерьез соблазнить эту троицу. Возможно, лишь смутить, сбить с толку, выиграв себе пару секунд для бегства. Кажется, у нее это отчасти даже вышло. По крайней мере, Кутра скривилась от отвращения и сплюнула на мостовую, а юная безымянная ведьма, стоявшая поодаль, отчетливо побледнела. Щенок, хоть и пытающийся строить из себя матерого зверя.

А вот Ланцетта не смутилась и не впала в ярость. Напротив, внезапно улыбнулась. Только не той улыбкой, которой обычно улыбались Холере в ответ на подобное предложение. А какой-то нехорошей, бледной и холодной, как расколотая зубами хищника кость. Осколки этой кости неприятно кольнули Холеру изнутри. Ну и мерзкая же улыбочка… Улыбочка человека, который читает твои мысли легко, как написанный без всяких иносказаний и шифров гримуар.

Может, она в самом деле может проникать в содержимое черепа? Если ей доступны некоторые трюки из Махткрафта, которому обучают лишь на четвертом круге, вполне возможно, что ей ведомо кое-что и из Гейсткрафта, магии разума. Неприятный сюрприз, будто бы мало ей в последнее время было неприятных сюрпризов…

— Нам нужна ты, — Ланцетта медленно кивнула, не сводя с нее внимательного тусклого взгляда, — Но, полагаю, не вся целиком. Думаю, нам с подругами хватит и кусочка тебя. Совсем небольшого кусочка. Скажем, твоего уха.

— Моего у…

Пальцы сами собой потянулись к разорванному уху, которое, сбросив с себя спасительное онемение, вдруг налилось тяжелым болезненным жаром.

— Не это, — Ланцетта кратко качнула головой, — Я хочу левое. Видишь ли, я стараюсь не брать порченный товар, а оно похоже на рваную тряпку. Если ты не против, я хотела бы взять себе другое. Ты очень меня обяжешь, если расстанешься с ним добровольно, не причиняя всем нам лишних хлопот. Видишь ли, с некоторых пор я начала собирать коллекцию, и, кажется, оно впишется в нее как нельзя лучше.

Холере показалось, что ее уши в эту секунду похолодели сами собой. Будто организм заранее перекрывал все снабжающие их кровью каналы, чтоб безболезненно расстаться с ними. Отбросить, как ящерица отбрасывает свой хвост. Только она, Холера, не была ящерицей, несмотря на то, что многие в Брокке утверждали, что кровь у нее столь же холодна, как у чешуйчатого гада.

В этот раз улыбнуться оказалось куда труднее.

— Знаешь, я не думаю, что…

— Не расценивай это как взятку, — с неожиданной мягкостью произнесла Ланцетта, беззвучно и мягко опуская руку в карман брюк, — Расценивай это как добровольный подарок. Малую часть тебя, которая останется на память со мной о твоей чертовски соблазнительной улыбке. И знаешь, что? Лучше бы тебе быть хорошей девочкой и расстаться с ним по-хорошему. Потому что если нет… Черт, если ты будешь дергаться, я могу быть не так аккуратна, как поначалу собиралась. И случайно прихватить что-то лишнее. Скажем, губу или веко. Или кусочек твоего языка. В нем определенно есть пара лишних сантиметров…

Сталь в ее руке была не полированной, а тусклой, однако Холера несколько раз беспомощно моргнула, точно ослепленная блеском лезвия. Не кинжал, как она ожидала, и не дага. Просто небольшой хищно загнутый нож вроде скорняжеского, из тех, которыми удобно орудовать накоротке, подсекая вражеские сухожилия и беззвучно вспарывая кожу. Судя по тому, как уютно он устроился в ладони Ланцетты, эти двое провели достаточно много времени вместе, чтобы привыкнуть друг к другу. Как и она со своими ушами.

Паскудное дело, подумала Холера. Она ощущала недобрую напряженную тишину вокруг себя. Так отчетливо, будто в придачу к одному здоровому и одному искалеченному уху у нее по всему телу выросло три дюжины новых, как у либлинга. И все эти уши сейчас невыносимо болели.

Холера с трудом заставила себя остаться на месте, не попятиться рефлекторно назад. Пятиться было некуда. Несмотря на обманчивую зону пустоты, образовавшуюся вокруг нее, сквозь эту зловещую тишину она хорошо ощущала рокот со всех сторон, бесплотный, злой и чертовски опасный. И знала, о чем он говорит.

Брокк прощает многие пороки и склонности. Но только не слабость.

Сбежать ей не дадут. Никто из окружающих ее ведьм не пытался заступить ей дорогу или сцапать за рукав, они даже не осмеливались смотреть ей в глаза. Однако Холера уже ощущала их бесплотные руки на своей шкуре. Жадные, злые руки, остервенело шарящие по ее телу, впивающиеся в волосы, царапающие лицо. Когда волчицы уйдут, унося свою кровоточащую добычу, эти руки тоже возьмут свое. То, что причитается трусливым хищникам, которые довольствуются объедками по издавна заведенному порядку. Они вырвут уцелевшие кольца из ее губ и носа. Вытащат из переломанных пальцев кошель с монетами. Может, сорвут одежду и сбросят избитое переломанное тело в ближайшую сточную канаву и помочатся сверху.

Даже сохранив на лице обычную свою насмешливую улыбку, Холера ощутила гадостное шевеление липких щупалец в животе. Скольких ведьм она успела обидеть за последние три года, постигая адские искусства? Скольких изувечить, отравить, предать? В скольких душах вызревает на благодатной почве из гнева и обиды чувство мести? Ах, стерва-мать, как ни считай, должно выйти прилично…

Она вдруг вспомнила Экзему из «Сестер Агонии», смешливую рыжеволосую ведьму со второго круга. Талантливая и хитрая интриганка, как и многие из ведьм ее ковена, Экзема если в чем-то и была виновата, то лишь в том, что не считала нужным щадить чувства тех, кого выбирала мишенями для своего остроумия. А шутки ее были зубастее многих демонов ада и зачастую заканчивались совсем не невинным образом.

Экзема пропала, возвращаясь после какой-то пирушки в Грейстэйле, бесследно, как реагент в сложной алхимической реакции. Зная ее привычки и беспутный образ жизни, «Сестры» забеспокоились только спустя два дня. А нашли лишь на третий, в какой-то помойной яме, переломанную настолько, будто по ней прокатился тяжелый колесный аутоваген. Ее сбросили туда еще живой, но попавшие в раны миазмы вызвали гангрену.

Говорят, когда Экзему наконец нашли, стянувшиеся со всей округи на запах мертвой плоти фунги медленно объедали ее тело, еще живое, но тронутое разложением. Опознали ее по чудом уцелевшему ведьмовскому клейму на груди.

Говорили, с ней расправились местные жители — обыватели Грейстэйльских трущоб никогда не питали пиетета к университетским воспитанницам. Говорили, Экзема разгневала своего демона-сюзерена, которому принесла клятву, и тот сурово наказал ее. Говорили, все это было частью какой-то сложной интриги, цветущей стараниями бартианок из ковена «Орден Анжель де ля Барт». Говорили… До черта всего говорили, когда изувеченное и все еще шевелящееся тело Экземы отправили на телеге домой, ослепшее, лишившееся конечностей, но все еще судорожно шевелящееся. Говорили многое, но Холера в глубине души подозревала, что с Экземой расправились свои же. Такие же трусливые шлюхи из Шабаша, звереющие от осознания чужой слабости. Прячущие взгляд, когда ты ищешь защиты, но втайне готовые впиться тебе в глотку.

Холера стиснула зубы, чтоб удержать на губах усмешку, норовившую облететь, точно невесомый осенний листок. Суки. Чтоб вас всех живьем сожрали демоны. Чтоб адский жар расплавил ваши потроха. Чтоб ваши утробы плодоносили живыми пауками. Чтоб… В этот миг она придумала тысячи адских казней, изощренных и мучительных. Но, затмевая их, воображение быстро спряло совсем уж мерзкую картинку. Ее собственное ухо, бледное и восковое на вид, сжатое в цепких пальцах Ланцетты.

С тремя ей не совладать. Что там, не совладать и с одной. Все эти годы она учила совсем не те науки, что эти ощерившиеся волчицы, падкие до чужой крови. Даже пусти она в ход весь запас грязных трюков и приемчиков, вся схватка не продлится и полминуты. Если она хочет спасти свои уши и то, к чему они крепятся, бегство это ее единственный шанс.

Вот только всем известно, что ведьмы из «Сучьей Баталии» не бегут. Никогда не бегут, сколько бы противников им ни противостояло и сколько бы ушей ни лежало на кону. Это один из законов ковена, провозглашенных его магистром Верой Вариоллой, законов, нарушение которых всегда каралось безжалостно и неотвратимо, с жестокостью, которая подчас пугала даже прочие ковены. Если кто-то из сестер-батальерок прознает, что Холера дала дёру, нанесла урон чести всего ковена… Ох, паскуда, херовая же может случится история!

Холера мысленно ощерилась. История, может, и будет херовой, но в одном она была уверена точно. Слушать ее она будет обоими ушами.

Ланцетта улыбнулась. Эта улыбка была продолжением загнутого лезвия, прячущегося у нее в пальцах, такая же серая и матовая. Холодная и спокойная улыбка акулы.

— Я жду, — спокойно напомнила она, — А чем дольше я жду, тем меньше терпения у меня остается. Поверь, крайне неблагоразумно проверять терпение человека, который будет прикасаться к тебе ножом.

Холера едва не оскалилась в ответ, продемонстрировав мелкие, совсем не волчьи, зубы.

Хищники, которые полагаются лишь на силу зубов, обречены, какие бы дьявольские силы ни выступали их союзниками и покровителями. И Брокк неизменно доказывал это многим поколениям излишне самоуверенных и хитрых ведьм.

— Можно? — она протянула руку ладонью вверх, несмело и покорно, позволяя пальцам дрожать самым естественным образом, — Дай мне нож. Так… Так будет проще.

Ланцетту непросто было застать врасплох. Жизнь в волчьей стае должна была давно приучить ее к неожиданностям, а добрые многовековые традиции Брокка сказаться на восприятии. Попытайся Холера спастись бегством или сделай неосторожное движение, которое могло бы быть расценено как таковая попытка, расправа была бы мгновенной и страшной. Но к этому Ланцетта готова не была.

— Что? — нож в ее руке едва заметно дрогнул, впервые сбившись с привычной траектории.

— Не хочу, чтоб кто-то отрезал от меня кусочки… — Холера закусила губу, надеясь, что на ее обильно разукрашенном косметикой лице смесь из смущения и страха не выглядит неестественной, — Ты можешь причинить мне куда больше боли, чем… необходимо. Уж лучше я сама.

— Хочешь сама отчикать себе ухо?

Ланцетта уставилась на нее с неприкрытым изумлением, на миг прогнавшим даже показную сонливость. Должно быть, пыталась представить, как человек в здравом уме может кромсать сам себя ножом. Это не укладывалось в ограниченное представление хищника.

На какой-то миг, все еще изображая смущенную полуулыбку, Холера испытала даже подобие жалости к этой никчемной дылде в плаще, отороченном волчьим мехом. Она могла выглядеть жутко, могла внушить уважение своей звериной силой, но если она считала, что этого достаточно, чтобы стать ведьмой, ее ждало разочарование. Таких самоуверенных Брокк переваривает десятками каждый год. Чтобы стать ведьмой, нужно нечто большее.

Сделав полшага назад, Холера перенесла вес тела на левую ногу и коротко, почти без замаха, всадила тяжелый ботинок ей в промежность.

Вздумай Холера трезво взвесить свои шансы, она неминуемо пришла бы к мысли, что вся затея тщетна, плохо продумана и обречена на провал. Но поручителем ее души был демон-губернатор Марбас, покровитель самонадеянных глупцов и отчаянных авантюристов. Спасая свою жизнь и уши, она руководствовалась не холодным расчетом, а тем спонтанным порывом, который, наделяя тело огненными крыльями, подчас выручает его из безвыходных ситуаций.

У Ланцетты не нашлось сил вскрикнуть. Она тяжело всхлипнула, выронив нож и едва не сложившись пополам, прижимая руки к своей отшибленной утробе. Холера хотела задержаться на полсекунды, чтобы вторым ударом ботинка вышибить ей челюсть вперемешку с зубами, но вынуждена была отказаться от этого. Это определенно доставило бы ей удовольствие, но скорость сейчас была важнее. Только от скорости сейчас зависело, вернется ли она вечером в свой ковен или сердобольные горожане вечером притащат ее к порогу Малого Замка, точно окровавленный сверток, к вящей радости Гасты.

Великий Марбас, яви свою щедрость, спаси юную и глупую ведьму от расправы!..

Кутра застыла от удивления, широко раскрывшимися глазами пялясь на сворачивающуюся клубком посреди улицы подругу. А вот младшая волчица оказалась не промах, толкова не по летам. Ланцетта еще не успела рухнуть, а та уже бросилась наперерез Холере, сноровисто извлекая из-под плаща небольшую массивную дубинку и скручиваясь для сокрушительного встречного удара. Должно быть, думала, что Холера попытается прорваться обратно к университету, рассчитывая найти спасение под его сводами.

Глупый щенок. Может, у Холеры и не было четкого плана спасения, но голова все еще была на плечах. Только безмозглые сучки с соплями в голове верят в то, что университетские стены могут стать защитой, уповая на старые традиции, запрещавшие ковенам пускать кровь друг другу на его территории. Она-то знала, что его стены сулят не защиту, а гибель в каменном мешке.

Если что-то сейчас и могло ее спасти, за исключением явно запаздывающей милости мессира Марбаса, то только Брокк.

Броккенбург. Единовластный властитель горы Броккен, взгромоздивший на нее свою колоссальную тушу много веков назад и въевшийся в каменную твердь, словно огромный минеральный бубон на ее верхушке. Только он, сожравший на своем веку бесчисленное множество ведьм, сопливых, с по-девичьи безволосым лобком, и опытных, считавших себя самыми хитрыми, теперь мог спасти крошку Холли от неминуемой расправы.

Ей оставалось только вверить ему свою душу. Точнее, те ее объедки, что остались после Марбаса.

Холера бросилась бежать.

Сложнее всего было вывернуться из толпы. Всполошенная, испуганная, эта толпа еще недавно пузырилась вокруг нее, образовав пустое пространство внутри и сладостно постанывая в ожидании славной сцены. Сейчас же она угрожающе заклокотала, пытаясь загородить Холере путь к спасению, протягивая к ней сразу дюжину рук, цепких, как когти гарпии.

Толпа не бывает добра или разумна, она или труслива или кровожадна. Толпа, состоящая из почуявших кровь ведьм, склонна к милосердию не более, чем стая голодных акул. Еще недавно бывшая нейтральной средой, на фоне которой Холера могла хотя бы рассчитывать затеряться, она мгновенно превратилась в единый враждебный ей организм, желающий смять ее и разорвать в клочья.

Бесправные ведьмы из младших ковенов, вчерашние забитые и бесправные существа, пережеванные Шабашем, они готовились насладиться ее, кроки Холли, болью, впитывая ее трещинами израненных душ, точно целебный декокт. Может, на какой-нибудь крошечный миг ее боль помогла бы им забыть побои Шабаша, издевательства старших сестер и презрение магистров. Но Холера не собиралась оказывать им такую милость.

Плюнув в лицо младшей волчице и заставив ее споткнуться, Холера стремительно отскочила и ввинтилась в толпу подобно штопору.

Благодарение всем силам ада, ее обтягивающий костюм из лосиной кожи не имел никаких украшений, вдобавок, мягкая замша снаружи была сколькой, как рыбья чешуя. Будь на ней тяжелая, стянутая ремнями, хламида «Железной Унии» или, того страшнее, бархатная блуза с пышным воротником из тех, что ввели в моду бартианки, дело кончилось бы скверно. Но мягкая вощеная кожа, скользкая, как мокрый шелк, стала для нее лучшей защитой, чем стальная кираса. Резкий рывок, поворот, скользящий, на ходу, удар плечом…

Какая-то ведьма, остервенело вереща, впилась ей в волосы и вырвала хороший клок, прежде чем Холера, зашипев от боли, наотмашь полоснула ее растопыренными ногтями по глазам. Кажется, угодила точно в цель, потому что хватка мгновенно ослабла, а визг сделался надрывным и всхлипывающим. Другая сука, оказавшаяся излишне проворной, вцепилась ей в ошейник, да так удачно, что опасно хрустнула гортань. Ни мгновения не колеблясь, Холера нащупала пальцами ее скалящиеся губы, на ощупь схожие с только что распахнувшейся устрицей, впилась в них ногтями и рванула на себя, ощущая неизъяснимое удовлетворение от тонкого и покорного треска чужой плоти.

Кто-то обхватил ее сзади, пытаясь прижать к мостовой, кто-то отвесил гулкий тумак по затылку, от которого голова зазвенела медным тазом. Кто-то попытался накинуть ей на шею короткую кожаную удавку.

Холера не умела драться. Однако обладала рядом других несомненных умений, которые нередко пригождались ей в Брокке. Оказавшись в удушливом водовороте человеческих тел, она кусалась, рыча от ярости, безжалостно крушила чужие ребра тяжелыми ботинками, рвала ногтями ноздри и щеки, всаживала локти в чьи-то животы.

И она вырвалась. Задыхающаяся, взъерошенная, лишившаяся серьги в носу и половины пуговиц на колете, рыдающая и одновременно рычащая от злости, разъяренная, всхлипывающая и сквернословящая, точно бродячая кошка, побывавшая в свирепой уличной драке. Вырвалась, несмотря на болтающийся ворот, распоротый рукав, хлюпающую во рту кровь и звенящие от недостатка воздуха легкие.

Холера подавила безотчетное желание издать торжествующий клич. Толпа, едва ее не погубившая, сейчас служила естественной преградой волчицам, но глупо думать, будто эта преграда послужит ей более нескольких секунд. Пока не поздно, фору во времени следовало обращать в расстояние. Не пытаясь насладиться сладким мгновением триумфа, Холера бросилась бежать.

Безымянный переулок, в котором ей устроили засаду волчицы, тянулся самое малое на километр, но Холера пролетела его почти не заметив, огненные крылья, выросшие у нее на спине и гнавшие вперед наперегонки с ветром, были крыльями демона, стремительными и обжигающими спину до самых костей. Впрочем, спину, скорее всего, жег под колетом раскаленный пот.

Она мчалась, не ощущая под собой брусчатки, слыша лишь лязг камня под ногами и судорожно хватая воздух перекошенным ртом. Подкованные ботинки, казалось, вышибали из мостовой искру, но Холера не ощущала их тяжести, страх и злость оказались чертовски богатым топливом, в обжигающем выхлопе которого терялись многие ощущения. Кроме боли, подумала она отстраненно. Если ее догонят, она наверняка в полной мере ощутит вонзающийся ей в спину нож…

Это была не элегантная ретирада из тех, что показывают в телеспектаклях по окулусу, это было бегство, беспорядочное и безоглядное бегство животного, ощущающего опасность и руководствующегося одними лишь инстинктами. Сейчас эти же инстинкты гнали Холеру вперед, клокоча крутым кипятком в желудке и выжигая все прочие мысли.

Оглянувшись на бегу, она вновь увидела Ланцетту, оседающую на подкосившихся ногах с выпученными глазами. С таким выражением на лице, будто сам Вельзевул сунул ей между ног раскаленную кочергу. Нет, глупо надеяться, что платой за такую выходку станет какое-нибудь ухо. За подобное «Вольфсангель» взыщет с нее полную плату. Такую, что весь Брокк еще пару дней будет гудеть, смакуя отвратительные подробности и кровавые детали. Несмотря на грохочущее в ушах сердце, Холере показалось, что она ощутила мстительный смешок Марбаса, царапнувший изнутри печень. Может, этому переулку недолго осталось быть безымянным. Может, отныне ему суждено называться Холерной кишкой, ведь говорят, его километровой длины как раз хватило волчицам, чтобы растянуть на всю длину нутрянку их обидчицы…

Никто из прохожих не пытался ей помешать. Напротив, услышав завывание преследовательниц и звон подкованных подошв по брусчатке, случайные люди прижимались к стенам, безропотно пропуская ее, иные еще прилично бледнели при этом. Горожане из Брокка, быть может, не были самыми умными людьми на свете, но одну вещь уразумели давно, впитав с молоком матерей.

Очень опасно вмешиваться в дела ведьм, в чем бы они ни заключались. И уж тем более, храни все демоны ада, надо держаться подальше от их ссор.

Здесь, в Брокке, защитой в этом деле не мог служить даже судейский парик. Говорят, один судья, взявшийся разбирать тяжбу двух ведьм и руководствовавшийся при этом самыми лучшими побуждениями, на следующий день после вынесения решения проснулся одноглазым, одноруким прокаженным горбуном, а судейский писарь не проснулся вовсе. Его, превращенного в огромного паука, с перепугу раздавила служанка. Неудивительно, что бургомистр Тотерфиш строго-настрого запретил городскому магистрату отныне и впредь вмешиваться в жизнь университета и его подопечных. Даже если они разрывают друг друга в клочья на его улицах, точно свора бешенных крыс.

Холера ликовала недолго. Силы адских крыльев, швырнувших ее прочь от опасности, хватило лишь на несколько минут. Ей не удалось даже как следует оторваться от погони, а они уже сжигали ее собственные запасы, заставляя раскаленный воздух клокотать в легких, а ноги в тяжелых ботинках спотыкаться и скользить на брусчатке. Перед глазами, сливаясь, поплыли зеленые пятна, и Холера с ужасом поняла, что теряет дыхание, как загнанная лошадь.

Сучья матерь, когда ей в последний раз приходилось так бегать? Ох, давно… Полгода назад, если быть точной, когда она улепетывала от чьей-то разъяренной жены нагишом, с собственными панталонами и ботинками под мышкой. Черт, тогда бег явно давался ей легче…

Да, она старалась держать себя в форме, но в Брокке всегда было слишком много пороков, не все из которых благоволили крепкому здоровью. Пьянящее зелье с беленой и молочаем в «Котле», особенно сладкое, когда достается на дармовщину. Афродизиаки из всякой дряни, купленной под Собачьим мостом, здорово продляющие оргазм, но отравляющие нутро. Обжигающие порции «праха», украдкой втянутые через ноздрю в туалете между лекциями. Прочие вещи, которыми она пичкала себя, иногда просто из любопытства.

Волчицы гнали ее молча, не испуская боевых кличей, не улюлюкая, как ведьмы из прочих ковенов. Кажется, они чертовски серьезно относились к своей задаче и не считали нужным отвлекаться. Отдаленный звон чужих подошв по мостовой лучше всяких криков демонстрировал, что дело вышло из разряда обычных в Брокке потасовок, которые заканчиваются разукрашенным лицом да вырванными лохмами. Эти настигнут и разорвут. Пожалуй, она еще успеет позавидовать Экземе…

Оконный переплет, мимо которого она пробегала, вдруг ссыпался на мостовую каскадом мелкой хрустальной крошки вперемешку с деревянными щепками. Камень. Еще один, брошенный на ходу, едва не угодил ей в бедро. Следующий, пожалуй, имеет все шансы проломить ей затылок.

Холера метнулась вбок, едва не сшибив плечом ржавую водопроводную трубу. Где-то испуганно закричал ребенок, которому мать бесцеремонно заткнула рот. Где-то с лязгом захлопнулись ставни. Шедший навстречу горожанин, судя по фартуку в подпалинах, кузнец или скобарь, испуганно прижался к стене, бормоча абракадабру, которую, видно, считал охранным заклинанием…

Когда-то Холеру порадовало бы такое внимание. Но не сейчас.

Как ни смятены были мысли, огненными комками прыгающие внутри черепа, она понимала, что бегство не будет длиться вечно. Мало того, уже близится к своему предсказуемому завершению. Будь на ногах у волчиц тяжелые ботфорты или, напротив, изящные туфельки, она еще могла бы рассчитывать оторваться. Но, к ее несчастью, «Вольфсангель» предпочитал в своем облачении практичность, а на ногах у ее преследовательниц были крепкие ладные ботинки, лучший вид обуви для долгого бега, в отличие от ее собственных, тяжелых и подкованных.

Дьявол. Кажется, погоня, столь удачно начавшаяся, имеет шансы закончиться в самом скором времени. И с самыми печальными для крошки Холли последствиями.

Брокк не собирался приходить ей на помощь. Напротив, он с любопытством наблюдал за ее отчаянными попытками оборвать тянущийся хвост, словно нарочно подкладывая под ноги самые неудобные и кривые улочки.

За тем, как она, сдавленно ругаясь, перепрыгивает глубокие смоляные лужи в Корявом переулке, как всхлипывает, обдирая руки об утыканный гвоздями забор, как мечется обложенным зверем среди безлюдных дворов и пустырей, похожих на вросшие с землю фурункулы.

Кажется, он нарочно подсовывал ей скрипящие петли в воротах, испуганно гомонящие курятники и глубокие помойные лужи, хранящие отпечатки ее следов. Чертов сучий Броккенбург, мерзкий пакостный Брокк, погубивший столько душ…

Распахнутые дворовые ворота поспешили захлопнуться перед ее лицом, дребезжа тяжелым засовом. Какая-то хозяйка, сама завизжав от испуга, попыталась со второго этажа окатить ее кипятком из котла, но, хвала трясущимся рукам, промахнулась. Заговоренное пугало на крошечном, разбитом посреди пустыря, огороде, разразилось ей навстречу серией оглушительных воплей, потрясая ржавыми доспехами.

Чертова жизнь. Чертова судьба. Кажется, сам Брокк вознамерился убить крошку Холли, удавив в каменном мешке. Иначе откуда бы на ее голову вылилось столько неприятностей одним махом?..

Услышав сквозь звон в ушах приглушенное хлопанье крыльев, Холера задрала голову. И не выругалась во весь голос только лишь потому, что берегла дыхание.

Сквозь паутину натянутых над улицей проводов она разглядела плывущие в ядовитом смоге острые птичьи силуэты. Пять, шесть, десять… Не ястребы, вздумавшие поохотиться в небе над Броккеном среди бела дня, поняла она, и не неясыти, как могло показаться на первый взгляд. Слишком большие, к тому же, ни одна птица не станет так резко и сильно бить крыльями, пытаясь удержать в воздухе несуразно тяжелое тело.

Гарпии. Мелкие плотоядные хищники, летающие городские крысы. Не отличающиеся ни силой, ни умом, они обладали отменным чутьем на кровь, которое заменяло им все прочие инстинкты. И сейчас это чутье вело их за Холерой, безошибочно распознав в ней жертву. Жертву, чьим сладким костным мозгом можно будет полакомиться, когда более могущественные преследователи закончат свою работу. Жертву, чью содранную кожу можно будет утащить в когтях, чтобы укрепить ею липнущие к крепостным башням гнезда.

Похожие на облезлых серых ворон с женскими торсами и головами, они парили над ее головой, растопырив похожие на лезвия протазанов крылья и ловко лавируя между сетью натянутых проводов. Иногда то одна, то другая камнем падала вниз, изображая охотничий маневр и заставляя Холеру судорожно пригибаться к земле или бросаться под прикрытие крыш. Разумеется, это было лишь игрой. Издевкой. Стая была слишком мала, чтобы осмелиться напасть на нее, однако безошибочно играла свою роль, заставляя жертву метаться из стороны в сторону и отвлекаться почем зря.

— Пернатые жопы!

Не удержавшись, Холера запустила в круживших над головой гарпий булыжником из мостовой, но, конечно, ни в кого не попала. Возбужденная погоней стая мгновенно рассыпалась, злобно хохоча, ругаясь на своем полу-птичьем языке и швыряя с высоты куски черепицы, разлетающиеся вокруг нее крошками глиняной шрапнели.

Паршиво. Может, эти летающие крысы слишком трусливы, чтобы рискнуть вступить в драку, и не очень сильны по одиночке, они запросто цапнут ее исподтишка, стоит ей отвернуться. Мало того, их хриплая ругань обозначит для волчиц направление бегства точно сияющая в небесах стрелка.

Ах, сучья плесень, будто она сама знала, куда бежать!

Первой ее мыслью было нестись карьером в сторону Малого Замка. Куда еще? Не так уж и далеко до него, надо лишь преодолеть Пеньковую улицу, преодолеть Куницын брод, Площадь Менял и… Холера как наяву представила Малый Замок. Приземистый, закопченный, потемневший от времени, привалившийся одним боком к городской стене, обросший низенькими неряшливыми флигелями, похожий на пожилого ворчливого цверга… Достаточно крикнуть, чтобы Кандида и Шкура, бросив половые тряпки, схватились за алебарды, а из окна высунулась разъяренная медноголовая Гаста, сама похожая на демона. Малый Замок помнит добрые традиции Магдебурга, в считанные минуты он превратится в ощетинившуюся крепость, готовую дать отпор даже адским полчищам, не то что кучке самоуверенных блохастых тварей, возомнивших себя хищниками. Крепость, которая с удовольствием перемолет зубами кости незваных гостей.

Вот только… Холера едва не застонала сквозь зубы.

Ей нельзя в Малый Замок. Как ни соблазнительна была мысль о близости укрытия, вечно настороженное чутье мгновенно кольнуло острым шильцем, предупреждая об опасности. Подчинившись спасительному порыву, она бросилась бежать не в том направлении и исправлять ошибку было уже слишком поздно, как поздно тянуть руку к костям, уже выброшенным на стол.

Волчицы легко перехватят ее на Куницыном броду, если еще раньше не сцапают в том крошечном кривом переулке, что ведет к нему. Может, они и бежали позади, но к Малому Замку сейчас были ближе, а значит, в любой момент могли отрезать ее от дома. Если еще не отрезали. А значит…

Ух, сучья поросль! Если даже родные стены сулят ловушку, дело совсем паршиво. Ей придется положиться на милость Брокка, а тот не спешит одарить укрытием одинокую ведьму, напротив, то и дело заставляет ее спотыкаться на старой брусчатке и скользить на помойных лужах.

Следующей спасительной мыслью было нырнуть в тугой клубок узких переулков. Словно нарочно созданные для спасения от погони, узкие, как лисьи норы, они могли подарить ей шанс на спасение, но… Мысль хрустнула, как свернутая шея у сонной утки, не успев даже продуматься до конца. Один раз она уже недооценила волчиц, и вот чем закончилось!

Ведьмы из «Вольфсангеля», может, фригидные твари, от которых со скуки сбежали даже мандавошки, но только в погоне и выслеживании они понимают больше многих других. Броккенбург годами служил их ковену охотничьими угодьями, нет сомнений, что все его узкие переулочки и тайные тропы известны им лучше, чем бородавки на собственных клиторах. Стоит ей только сунуться в какую-нибудь спасительную нору, как та мгновенно обернется смертельной ловушкой.

Что ж, с их стороны тоже было глупо недооценивать крошку Холли. Может, она не большой знаток тайных адских наук и едва ли когда-нибудь станет лучшей студенткой Броккенбурга, но прятать карты в рукаве и жульничать с костями она научилась еще в ту пору, когда эти сцыкухи ревели при виде первых пятен крови на своих портках.

А значит…

Остается надеяться, что губернатор Марбас, ее адский сеньор, в самом деле покровительствует дерзким безумцам. Потому что сейчас она собиралась выкинуть самую безумную штуку в мире.

Бег быстро превратился в пытку. Сердце клокотало на своем месте, распираемое и горячее, а легкие казались набиты тлеющим сеном. Но Холера бежала безоглядно, перепрыгивая выбоины в мостовой, так, словно за ней неслись все демоны ада.

Невнимательность вновь чуть не стоила ей жизни, но что-то отвело беду и в этот раз. Пользуясь тем, что она смотрит больше себе под ноги, чем вверх, самая смелая гарпия беззвучно спикировала вниз с выпущенными когтями, метя ей прямо в лицо. Когти у гарпий, этих городских хищниц, не очень острые, но сильные и зазубренные, как шпоры, такими запросто можно освежевать конский труп. Придись удар в цель, он запросто мог сломать ей шейные позвонки. Ну или же гарпия взмыла бы вверх, заливисто хохоча и унося в когтях ее, кроки Холли, скальп в придачу с большей частью лица.

Повезло. Едва ли стараниями мессира Марбаса. Просто повезло.

Гарпия была или слишком голодна или слишком самоуверенна. А может, не учла сильный боковой ветер. Падая камнем вниз, она врезалась в переплетение натянутых между домами проводов и забилась в них, отчаянно вереща, точно в силках. На бледном лице, вполне человеческом, кабы не крошечный размер, выступили фиолетовые прожилки, горящие ненавистью антрацитовые глаза неестественно выпучились. Бьющаяся в проводах гарпия сама не замечала, что в агонии полосует когтями свое собственное тело, покрывая обнаженные груди и торс глубокими ранами, как и того, что провода стягивают ее все сильнее. Вместо того, чтоб выпутаться из ловушки, она, собрав силы, последним отчаянным усилием попыталась взмыть вверх, но ее шейные позвонки не выдержали этого усилия, породив приятный уху Холеры хруст.

Увидев ее бьющееся в агонии тело, судорожно трепещущее крыльями, товарки опасливо взмыли повыше, не помышляя больше о нападении. Как и положено городским хищницам, они были столь же кровожадны, сколь и трусоваты. Пройдет по меньше мере несколько минут, прежде чем они рискнут повторить попытку, убедившись, что угрозы нет.

Холера забыла про них уже секундой позже, потому что гудящие и подламывающиеся ноги наконец вынесли ее куда следует.

По-змеиному хищно крутанувшись, Холера резко завернула за угол и вынуждена была остановиться, чтобы не угодить под ползущие телеги, как пшеничное зерно под жернова.

Телег было до черта, так много, что глаз даже не схватывал их количества, дюжины дюжины, а может, и сотни. Тут были не только телеги, тут, кажется, собралось всё, к чему только можно приладить колеса, и это всё единым неспешным потоком ползло в сторону Смрадограда и Эйзенкрейса со стороны Рутьерских ворот, поскрипывая на ходу и звеня тысячами лошадиных копыт. Неказистые брички с потрепанными холщовыми кузовами. Грузовые телеги, натужно скрипящие рессорами. Ландауэры[4] с кокетливыми вензелями на лакированных боках. Кое-где можно было различить безвкусно раззолоченные маковки карет и тугие дымные клубы аутовагенов.

Вся улица была загромождена ползущими телегами и прочими повозками. Большая часть из них шла не налегке, напротив, была тяжело гружена. Груды очищенного песка и штабеля дров, жестяные листы и переложенные соломой стеклянные бутыли, груды фруктов и зловонные шкуры — все это ползло в едином потоке, точно исполинский бесконечный плот по реке во время лесосплава. Телеги, телеги, телеги…

Холера остановилась, не позволив своим легким захлебнуться в радостном крике. Расчет был верен. После полудня городская стража отпирает Рутьерские ворота и скопившиеся за городом грузовые экипажи ползут в Смрадоград и Эйзенкрейс, чтобы высыпать свою обильную ношу на тамошних рынках и складах.

Дурацкая затея, подумала Холера, обожжённая собственным рвущимся из груди дыханием. Вот только других нет. Ах, сучья плесень, вот это будет номер… Не иначе, покойная бабка-маркитантка покатится со смеху.

Нечего и думать было пересечь улицу поперек этого скрипучего ползущего потока. Телеги только выглядели неспешными, они двигались достаточно споро, чтобы ни один здравомыслящий человек не попытался проскользнуть между ними. Даже изнывающий от страха, с разодранным в клочья ухом.

Холера замерла на краю тротуара, не обращая внимания на голодный клёкот гарпий над головой. Движение повозок могло показаться неуправляемым и слепым, как ток крови по артериям, но она знала, что это не так. Броккенбург, этот чертов злобный старикашка Брокк, был слишком сложно устроен, чтобы позволить процессам внутри своего многовекового дряхлого тела течь самим собой.

Высоко над улицей, водруженная на огромную стальную мачту, оплетенную огромным множеством проводов, горела ослепительная звезда лихтофора. Сейчас она горела зеленым, как малахит, светом, но Холера знала, что это не вечно. Через четко отмеренный промежуток времени звезда сменит свой цвет на желтый, а потом на красный. Как только это случится, все движение на дороге замрет, подчиняясь этому сигналу. И будет стоять, прежде чем эта могущественная Вифлеемская звезда не вернет себе зеленый цвет.

Этот фокус мог произвести впечатление на неотесанную деревенщину, но Холлера без малого три года жила в Брокке и знала, как он устроен. Там, на мачте, внутри небольшой железной коробки, сидел укрощенный демон, скованное волей заклинателя существо, терпеливо выполняющее свою работу. Красный, желтый, зеленый, красный, желтый, зеленый… Когда-нибудь демон выбьется из сил и тихо издохнет. Ему на смену поселят следующего, который продолжит бесконечную работу. Нехитрые правила Гоэтии, разобраться в которых способна даже ведьма второго круга.

Сейчас проклятая коробка сияла изумрудным светом, не собираясь останавливать поток телег и превращая преграждающую Холере улицу в полноводный движущийся поток. Тем не менее, это вполне отвечало ее плану.

Услышав позади исполненные торжествующей злости голоса, Холера зло усмехнулась. Не так быстро, сучье семя. Многие плохие люди пытались убить крошку Холли в те времена, когда ваши мамки еще пытались убедить ваших папок, что способны заменить в любовных утехах овцу.

Коротко выдохнув, она одним гибким прыжком вскочила на ближайшую движущуюся повозку и, не обращая внимания на облака черной сажи, прыснувшие из-под ног, побежала к другому борту. Миг концентрации на краю — короткий взмах руками, чтоб удержать равновесие — и новый прыжок. Телеги ехали так плотно, что она без труда перескакивала с одной на другую, почти не оступаясь, как дети по весне перескакивают меж льдин.

Волчицы проворны, но неожиданность этого маневра вкупе с густым броккенбургским туманом, облегчали ей работу. Они ни за что не догадаются, что она, столкнувшись с потоком телег, двинулась поперек него, а не вдоль. Кроме того, она рассчитывала и на внезапность. Такого дерзкого трюка ведьмы из «Вольфсангеля» могли ожидать от Гаргульи или Страшлы, но уж точно не от Холеры, чьим полем боя чаще служили уютные кровати и темные альковы, чем улицы Броккенбурга.

Увлекшись, она на миг потеряла осторожность и тут же поплатилась за это.

Одна из телег, здоровенная подвода с бортами, оказалась гружена сливами. До черта перезревших скользких слив с лиловыми боками, уже сморщившимися в ядовитом смоге Броккена. Поскользнувшись на них, Холера рухнула ничком прямо в груду спелых плодов, раздавив по меньшей мере пару дюжин и оказавшись с головы до ног заляпанной пронзительно пахнущим сладким соком.

Сука-мать, где черта этой полосе невезения? Отплевываясь и чертыхаясь, Холера пообещала себе, что если доживет до вечера, поставит во славу Марбаса самую большую свечу, вытопленную из жира убитого собственной матерью ребенка. Если только…

Она взвизгнула от боли, когда щелкнувший над ухом хлыст ужалил ее по подбородку, сорвав лоскут кожи. Тучный возница, повернувшись на своем месте, потрясал зажатым в кулаке кнутовищем, что-то возмущенно крича. Не иначе, спешил выразить свое негодование по поводу порченного товара. И еще юных хулиганок, которые позволяют себе сигать между телегами, пугая коней и нарушая уличный порядок. Холера ощутила, как под липким от сливового сока колетом наливается на груди жидким огнем ведьмово клеймо, сложный узор из шрамов и ожогов, вытравленный на ее коже. Если бы Марбас одарил ее хоть малой каплей адской силы, недоумок с кнутом в руке мгновенно превратился бы в воющий от боли огненный факел, плюющийся трещащими искрами. Или еще лучше, подумала она. В огромную сливу, которую она могла бы сдавить невидимыми тисками, выжимая досуха. Или…

Ведьмино клеймо раскалилось до такой степени, что Холере почудился запах собственной паленой кожи. Нет, Марбас не одарит ее силой. Кажется, его вполне удовлетворяют ее мучения и он рассчитывает наслаждаться ими как можно дольше, этот алчный похотливый мудила, облюбовавший себе тепленькие чертоги в адском царстве. Он-то в любом случае окажется в выигрыше. На долю губернатора Марбаса хватит юных ведьм, которые почтут за счастье выжечь на своей коже его клеймо, вверив свою душу адскому владыке…

Холера вскочила на ноги, поскальзываясь на раздавленных сливах. Из ее горла вырвался хриплый рык. И пусть он даже в малой степени не был похож на боевой вопль Гаргульи, возница вдруг побледнел, сдержав следующий удар. Будто ощутил жар адского пламени у своего лица. Рука судорожно впилась в кнутовище, точно рука потерпевшего кораблекрушение, хватающаяся за доску.

— Слушай ты, подзаборная плесень, — Холера вперила в него белый от ярости взгляд, — Только попробуй прикоснуться ко мне этой штукой, и я сотворю с тобой такое, что все либлинги Брокка и его окрестностей почувствуют себя счастливчиками, глядя на тебя! Я превращу твою простату в ядовитую сколопендру. Я высушу глаза в твоих глазницах. Я заставлю тебя потеть кислотой и эякулировать кипящей смолой. Я…

Пожалуй, хватит с него. Она и так перегнула палку.

— Бра… бла… бра… — он бессмысленно пучил глаза, обмерев от ужаса, его язык бессмысленно барахтался во рту, точно бьющаяся в садке рыба.

Кажется, тучный недоумок до конца жизни сделался заикой. Холера с отвращением сплюнула и, соскочив наземь, оглянулась, пытаясь разглядеть погоню. И взвыла от злости, обнаружив ее куда ближе, чем рассчитывала.

Стая ее преследовательниц сильно поредела, но в это не было ничего удивительного. Толпа скора на расправу и кровожадна, но вместе с тем ленива и инертна. Она не станет преследовать добычу после того, как сделается очевидным, что это расправа откладывается. Куда проще отыскать новую добычу, более покорную и не способную дать отпор. Толпа всегда остается толпой, даже если состоит из ведьм. А вот волчицы… О, эти будут мчаться по ее следу вечно, как адские гончие, распаляя себя собственным гневом.

Однако, к удивлению Холеры, преследовательниц было не три, а две. Одной из них, несомненно, была Ланцетта. Она выглядела так, будто передвигалась на деревянных негнущихся ногах, но то, что она не отстала, невольно вызывало уважение. Видно, не лгут те, кто утверждает, будто ярость обладает целебными свойствами. Ярости, движущей Ланцетту, должно быть было достаточно, чтобы продолжать погоню даже с отрубленными ногами.

Второй к удивлению Холеры была молодая безымянная ведьма. Прыткая, по-детски легкая в движениях, она выскочила на улицу точно взбудораженная гончая и аж заплясала на месте, силясь найти след. Во имя Ваала, сколько страсти в этом тщедушном пятнадцатилетнем теле! Бедная девочка, воспитанная волчьим кублом, должно быть, даже не догадывается, что выплескивать природный азарт, кипящий в крови, можно не только в погоне, раздирая на части врагов ковена. Черт побери, кто-то должен открыть ей в конце концов тайны загадочного, порочного и увлекательного искусства соития! Может, после этого она найдет себе хобби на долгие годы, если, конечно, не спалит дотла первую же кровать, в которой окажется…

Что-то мгновенно отвлекло Холеру от этих мыслей. Какая-то перемена в окружающем мире. Движение? Нет, обе преследовательницы напряженно озирались, тщетно выискивая ее следы вдоль улицы. Звук? Холера напряглась. Улица тонула в кряхтении рессор, скрипе осей и утробном гуле аутовагенов, но за всеми этими звуками угадывалось еще что-то. Не звук, мгновеньем позже осенило ее. Напротив, исчезновение какого-то звука, который сопровождал ее последнее время.

Ах, вот оно что. Не было слышно хриплой ругани гарпий в небесах.

Холера отскочила в сторону еще до того, как успела сообразить, что это значит. Возможно, только это позволило ее скальпу не превратиться в грязную тряпку в чужих когтях.

В этот раз гарпии ринулись на нее парой, со стороны затылка, нарочно сложив крылья так, чтоб прорезать воздух без звука. Внезапный прыжок Холеры нарушил их безукоризненно выверенную охотничью траекторию, безотказно работающую на уличных котах, а протяжный гудок грузового аутовагена, ударивший мигом позже, заставил метнуться в сторону, судорожно загребая крыльями воздух. Эта ошибка стала для них роковой.

Та, что летела первой, врезалась со всего махну в стену дома, не успев выровнять полет. От страшного удара, сломавшего все кости в ее теле, ее голова лопнула, украсив фронтон жирной розово-серой кляксой. Почти беззвучно рухнув вниз, она задрожала в агонии, раскинув по тротуару колышущиеся веера грязно-серых перьев.

Ее ведомой повезло не больше. Пользуясь более выигрышным положением, она успела набрать пару локтей высоты, но это не облегчило ее судьбу. Гарпия серой кометой врезалась в окно второго этажа. Будь это дом на окраине Грейстэйла, она бы с легкостью пробила бычий пузырь, которым затянуто окно. Но здесь, в центре Броккенбурга, окна куда чаще сверкали стеклом. Разбрызгав по тротуару хрустальное крошево, гарпия забилась в раме, мгновенно превратившись в пучок окровавленных перьев.

Оставшаяся стая, истошно крича и орошая землю под собой пронзительно смердящим пометом, бросилась врассыпную. Гарпии не самые умные существа из всех, что населяют Брокк, но, наверно, самые осторожные. Увидев смерть двух товарок, они сочли за лучшее отказаться от заявленных на добычу претензий, вернувшись к более привычной охоте.

Вздохнуть с облегчением Холера так и не успела. Потому что отчетливо услышала крик через дорогу.

Одна из фигур, недавно еще беспомощно вертевшая головой, застыла в охотничьей стойке, указывая на нее пальцем. Новенькая. Услышала крики гарпий и безошибочно определила как направление, так и объект их ругательств.

Холера скрипнула зубами. Талантливая девочка. Если проживет достаточно долго, может, станет одной из старших ведьм в своем блохастом ковене…

«Поздно! — захотелось крикнуть ей, заглушив шум колес, — Поздно, блохастые твари!»

Секунды, на которые они опоздали, отыскивая ее след, лишили погоню всякого смысла. Холера проскочила улицу когда телеги только лишь набирали ход, подчиняясь разгорающейся путеводной звезде, юной, как Венера[5], оттого их бег был не очень стремителен. Сейчас же они неслись по улице почти полным ходом, единым дребезжащим потоком. Сунуться в него не рискнул бы даже человек, наделенный самоуверенностью индюка и ловкостью пантеры.

Что ж, подумала Холера, будет даже забавно, если они попробуют. Определенно, ей доставит удовольствие наблюдать, как Ланцетта и эта ее ручная сучка катаются по мостовой с размозженными ногами.

Глядя на их растерянные лица, Холера не смогла сдержаться. Ее утробу жгло изнутри тысячью раскаленных серебряных иголочек.

— Отлижите друг дружке, псины! — ликующе крикнула она через дорогу, сопроводив слова коротким жестом, для которого ей понадобились четыре пальца и язык, жестом, часто используемым в «Котле», за который и в лучшие времена можно было расплатиться несколькими клочьями вырванных волос или славным синяком под глазом.

Наверно, лучше ей было смолчать. Потому что Ланцетта вдруг вскинула голову в ее направлении и быстро вытянула вперед руку. Так, словно ловила растопыренной ладонью невидимый мяч. Это движение не выглядело угрожающим, однако у Холеры вдруг противным образом заныли коленки. Махткрафт не случайно относится к четырем тайным искусствам, азы которых начинают постигать лишь на четвертом круге. Человек, владеющий Махткрафтом, способный управлять течениями мировых энергий, в силах сотворить со своим недругом множество самых разных вещей. Столь неприятных, что разорванное ухо на их фоне, пожалуй, покажется недостойной упоминания мелочью.

Может швырнуть его о стену с такой силой, словно телом несчастного запустили из катапульты, раздавив всмятку все внутренности. Может превратить в горсть сухой золы, раскалив тело точно в кузнечном горне. Или обречь на мучительную смерть в вихре ослепительных искр, превращающих человека в медленно чернеющую куклу, что дергается в смертельном беззвучном танце. В распоряжении Махткрафта множество энергий, даже названия которых были неизвестны Холере, и каждая из них могла обернуться страшным оружием.

Что-то около года назад одна ведьма с четвертого круга, влившая в себя столько вина с мандрагорой, что едва держалась на ногах, имела неосторожность отпустить в «Котле» шутку про фон Друденхаусов. Не подозревая, что за спиной у нее стоит сама Вера Вариолла, магистр «Сучьей Баталии». Вариолла не стала призывать на голову обидчицы молний и уж конечно не сочла нужным вызывать ее на дуэль. Вместо этого, как говорят свидетельницы, Вариолла задумчиво кивнула сама себе и резко открыла свой изящный кружевной парасоль[6]. Нелепый жест, учитывая, что солнце в Броккенбург не заглядывало по меньше мере лет шестьсот, но фон Друденхаусы, говорят, всегда были чудаковаты.

А секундой позже зубы незадачливой шутницы превратились в горсть картечи, ударившей во все стороны сразу. Обезглавленное тело осело, заливая комнату кровью, и только тогда все поняли, зачем Вариолла взяла с собой старомодный зонт…

Едва ли Ланцетта способна была проворачивать фокусы, подобные этому. Скорее всего, нахваталась обрывков у старших подруг, но Холера стиснула зубы, будто рефлекторно пытаясь удержать их на своих местах.

Ланцетта коротко махнула рукой, стряхивая с пальцев воображаемую воду. Ничего не произошло. Ни искры, ни пламени, даже уцелевшие серьги не дернулись на своих местах. Холера открыла было рот, чтобы швырнуть в сторону опростоволосившейся волчицы какое-нибудь особо изощренное ругательство, пройдясь заодно по странным вкусам ее бабки, но вдруг ощутила, как сам собой онемел язык.

Зеленая звезда лихтофора погасла. Беззвучно, словно ее задуло ветром. А когда мгновением позже загорелась вновь, была уже не зеленой, как изумруд, а красной, как непролитая кровь.

Красной, сучья мать! Красной!

Холера еще не успела сообразить, что это значит, а десятки возничих уже натянули поводья, заставляя останавливаться свои разбитые трухлявые телеги. Полноводный поток, катившийся по улице и казавшийся неостановимым, стал быстро слабеть. Бурная река стремительно превращалась в ручей. Холера едва не взвыла в голос, поняв, что происходит.

Ланцетте не нужен был Махткрафт. Лишь старая добрая Гоэтия, наука управления демонами. Эта сука просто-напросто заговорила демона внутри лихтофора! Узнала его истинное имя, пробила брешь в его магической обороне и обрела над ним власть, переманив на свою сторону. Мало того, сделала это так запросто, словно задула свечу на праздничном пироге!

Холера оскалилась, ощутив себя обманутой. Уж конечно уличным лихтофором управлял не Вельзевул и не Люцифер, и уж наверняка не один из тысяч адских графов, губернаторов и баронов. В сущности, для этой простой работы сгодился бы любой мелкий демон, один из сонма адских сущностей, владеющий малой толикой сил. Но то, как быстро Ланцетта с ним справилась, говорило о многом.

Прежде всего о том, что времени у нее, Холеры, осталось с половину ногтя. Подчиняясь натянутым поводьям, лошади стали замедлять бег, пронзительно заскрипели прикручиваемые тормоза, отчего полноводный уличный поток мгновенно обмелел, превратившись в ручей. Еще полминуты, и он сделается неподвижной стоячей протокой, сквозь которую, уже не обращая внимания на телеги, бросятся преследователи. Это значит…

Холера резко протянула руку к лихтофору. Пора проверить собственные знания, подчерпнутые за полгода обучения в третьем круге. И молится всем владыкам ада, чтобы их оказалось достаточно.

Сосредоточиться было чертовски сложно. Сердце, сорванное со своего места долгим бегом, дребезжало где-то в желудке. По всему телу, распространяясь от раскаленного уха, ползли ядовитые муравьи боли. Но Холера мысленно выключила эти ощущения из спектра доступных ей чувств, сконцентрировавшись на небольшой коробочке, висящей над улицей. Протянула к ней невидимую мысленную бечевку и…

Удача! Она даже не успела обрадоваться, так ее трясло от волнения.

Демон и в самом деле был мелкий, не обладавший и толиккой того страха, которым обладали его старшие собратья. Жалкий комок меоноплазмы, съежившийся внутри железной коробки, точно моллюск в раковине. И сам похож на моллюска, маленькое слабо ворочающееся тельце в окружении изгибающихся усиков и ложноножек. Сущее ничтожество, навеки заточенное в своей крошечной тюрьме, способное лишь моргать светом. По сравнению с могуществом губернатора Марбаса, владетелем ее души, он был не сильнее мокрицы.

Но все же Холера заставила себя быть осторожной. Демоны коварны и хитры, такова их природа. Одержимые извечной злостью, питаемой пламенем ада, они никогда не упустят возможности причинить заклинателю вред. Даже самые мелкие из них, не обладающие реальной силой, способны одурачить, обвести вокруг пальца, заставить сделать ошибку. И тогда…

Она вдруг вспомнила Мерлузу, юную ведьму с заячьей губой, которую мельком знала еще со времен второго круга. Мерлузе не суждено было закончить обучения в Брокке, но для многих других ведьм ее пример стал столь поучителен, что имя это нет-нет, да и звучало в учебных аудиториях даже спустя несколько лет. На практическом занятии по Гоэтии, закрепляющим цикл лекций мейстера Касселера, Мерлуза должна была мысленно проникнуть в устройство обычной музыкальной шкатулки, стоявшей на лекторской кафедре, чтобы восстановить гармонику звучания. Демон, запертый в ней, барахлил, не то от старости, не то от скверного нрава, отчего музыкальный механизм отчаянно фальшивил во вступлении.

Демон был мелкий, самого заурядного свойства, однако Мерлуза нарушила заповедь мейстера Касселера, требовавшего даже к самой мелкой адской сущности относится с таким почтением, будто перед тобой сам герцог Вельзевул собственной персоной. Она неверно прочла его имя, неверно оценила сложную паутину внутреннего устройства, неверно выбрала формулировку для приказа…

Демон из музыкальной шкатулки не отличался ни силой, ни могуществом, но четвертую ошибку он совершить Мерлузе не дал. Холера вспомнила оглушительный хлопок, от которого на головы сидящим в аудитории ведьмам посылались хлопья штукатурки. И общий испуганный выдох, когда последствия совершенных ошибок стали очевидны.

Один глаз Мерлузы сделался хрустальным и лопнул прямо в глазнице. Другой вытек наружу потоком расплавленной меди. Волосы обратились всаженными в череп рыбными костями, а губы сплавились воедино. А когда ее череп лопнул, вышибив с хлопком височные кости, сделалось видно, что его содержимое превратилось в ком шерстяной пряжи.

Даже в самом мелком и ничтожном демоне горит адская искра, способная легко погубить неосторожно прикоснувшегося к ней. Это и случилось с Мерлузой. Единственным, что уцелело на ее лице, оказался нос. Выпустив пяток щупалец, он поспешно пополз прочь от мертвого тела, стремясь забиться в ближайшую мышиную нору…

Холера вспомнила его, этот нос, мысленно прикасаясь к демону внутри лихтофора. Должно быть, бесцеремонное прикосновение Ланцетты оглушило его, он забился в угол коробки, слабо шевеля усиками из меоноплазмы. Но Холера не испытывала к нему жалости. По правде сказать, из всех существ, населяющих Броккенбург, она испытывала жалость лишь к себе.

— Segðu nafn þitt! — приказала она отрывисто, — Hvaða öfl stjórnarðu?

Наречие ада немилосердно резало язык и нёбо, словно она пыталась прожевать горсть толченого стекла, отравляло воздух во рту, превращая его в тошнотворные миазмы. Но Холера знала, до чего важно соблюсти все вплоть до мельчайших правил пунктуации. Даже ошибка в интонации может привести к самым скверным последствиям. Может, еще более скверным, чем заживо срезанный Ланцеттой с ее черепа скальп.

— Hlýddu vilja mínum! Í nafni Satans!

Кажется, она перестаралась, едва не превратив перепуганного демона в мокрое пятно.

И в самом деле, жалкое существо. Она уже видела его суть, пространную паутину внутреннего устройства, похожую на неимоверно сложную печать. Бесчисленное множество линий, пересекающихся друг с другом и образующих геометрические фигуры, которые никогда не смогла бы нарисовать человеческая рука. Некоторые из этих фигур складывались в такие сочетания, что от одного их вида на глазном дне словно выступала кровавая роса, а кости черепа начинали сами собой дребезжать по швам. Холера знала, что глаз опытной ведьмы, скользя по этой карте дьявольской души, состоящей из призрачных сухожилий и кровеносных сосудов, способен многое сказать о демоне. Как бы она хотела сама обладать таким даром…

Демона звали Аклерор и он был ничтожеством даже по адским меркам. Младший слуга барона Бармиела, который в свою очередь состоял в свите графа Каспиела, один из бесчисленного сонма духов, годящихся лишь для выполнения самых простых поручений. Однако, чтобы подчинить его своей власти одного имени было мало. Будь здесь мейстер Касселер, один из лучших преподавателей кафедры Гоэтии, он мгновенно бы понял все устройство его души, разобравшись, какими словами дьявольского языка надо воздействовать на ее части, чтоб побудить к нужному эффекту. Для Холеры это все было сродни месиву, бессмысленному, как отпечатки куриных лап в пыли.

— Fylgdu pöntuninni! — мысленно выкрикнула она, силясь вложить в этот крик всю жалкую крупицу сил, оставленную ей Марбасом, — Fullur forgangur! Strax!

Демон взвизгнул от боли, заметавшись в своей ловушке. Команды, которые она отдала, были слишком поспешны, слишком грубы. Нарушили на невидимом уровне тончайшие струны его структуры. Холера на миг сама ощутила его боль, хоть и не испытала ничего кроме злорадства. Отменить, пока не стало поздно, немедленно отменить…

— Hætta við! Hætta við!..

Напряжение оказалось чрезмерным. Отрывисто взвизгнув, Аклерор лопнул, раздавленный ее волей, превратившись в липкую кляксу из меоноплазмы внутри пустой железной коробки. Глазок лихтофора, служивший ему оконцем, брызнул сверху на брусчатку мелкой стеклянной крошкой, исторгнув из отверстия завиток черного дыма. Красная звезда беззвучно потухла.

— Ох, ё… — только и смогла пробормотать Холера.

Ослепший лихтофор, превратившийся в железный гроб для умершего в мучениях демона, уже не мог управлять уличным движением, однако, несмотря на это, груженые подводы стремительно останавливались. Преследовательницы не стали ждать, пока те полностью замрут, они уже не служили для них серьезным препятствием. Они бросились вперед молча, без охотничьих кличей и ругательств, пять или шесть смазанных в тумане серых теней. Они могли выглядеть призраками, но Холера знала, что скоро они станут очень вещественны. Ох, до сучьих чертиков вещественны…

Бежать не имеет смысла. В узких переулках Броккенбурга у нее, быть может, и был шанс, но выбравшись на широкую улицу она сама выбрала свою участь. Она уже порядочно выбилась из сил, тяжелые подкованные ботинки могут сослужить неплохую службу, когда надо пнуть кого-то в промежность, но в бегстве не помощники.

Возможно, она спасется, заскочив в ближайшую лавку. Вшивые волчицы разъярены сверх всякой меры, однако, скорее всего, не осмелятся крушить имущество города. Пусть Броккенбург не имеет права отдавать под суд магистрата студенток ведьминского университета, в старых дряблых яйцах бургомистра Тотерфиша сохранилось достаточно силы, чтобы устроить им веселые деньки, даже если для этого придется обращаться к самому ректору. А значит…

Над замершим потоком телег разнесся протяжный гудок. Оглушительно-громкий, такой же, как тот, что спугнул гарпий. Взгляд Холеры судорожно метнулся над застывшим потоком, пытаясь найти его источник, и почти тотчас нашел. Для этого не требовалось много труда, среди дряхлых телег, груженых сеном и бочками, роскошный аутоваген выделялся больше, чем изящно отделанная шкатулка для украшений на фоне облезлых крестьянских ларей и сундуков.

Высокий, как у кареты, кузов, отделанный резными панелями и полированной медью, покоился на восьми тяжелых колесах с литыми спицами, из его крыши, изгибаясь, торчало несколько труб, отдаленно напоминающих печные. Ни передка, ни козел у аутовагена не было, как не было и лошадей. Они были ему ни к чему. Заключенные в его чреве демоны придавали тяжелому экипажу больше сил, чем запряженная цугом шестерка молодых булонских жеребцов.

Аутоваген… Мысль сплелась из тончайших волокон, так быстро, точно все ткачихи Ада в этот миг схватились за прялки, чтобы помочь ей, крошке Холере. Нитка быстро зазмеилась, превращаясь в простой и ясный узор. Узор, едва не заставивший ее ухмыльнуться.

Аутоваген.

Коробка на колёсах, самодвижущийся экипаж, влекомый демонической силой. Холера не разбиралась в его устройстве, слишком уж роскошный аппарат для студентки третьего круга, однако сейчас ее интересовали отнюдь не технические детали.

Она прикрыла глаза, стараясь не думать о двух щелкающих зубами волчицах на другой стороне дороги.

И почти сразу увидела.

Демоны внутри аутовагена лишь казались спящими. Холера отчетливо видела плывущее над воронками труб жаркое марево, признак того, что они не спят, лишь ждут команды хозяина, чтобы высвободить свою мощь. Она не знала, какое топливо переваривают демоны, но хорошо знала другое. Эти создания, которых поставили на службу вместо лошадей, несопоставимо могущественнее мертвого Аклерора. И опаснее.

Стекла в аутовагене тоже были высшего качества, почти прозрачные, наверняка работа лучших стеклодувов Тироля. Оттого Холера хорошо видела сидящего за рычагами управления толстяка с большим, как тележное колесо, шапероном[7] на бритой голове. Какой-то делец или меняла. На шее висит цеховой знак, только не разобрать, какой. Может, серебряная ложка, символ древнего, как сам Броккенбург, цеха поваров. Или инкрустированная самоцветами мензула[8], знак принадлежности к почтенной гильдии землемеров. Холере сейчас не было до этого дела. Она лишь мельком пожалела, что у нее никогда не водилось кавалера, готового катать ее в таком роскошном экипаже. Возможно, и не будет. Если она помедлит еще полминуты, последними ее кавалерами, должно быть, будут броккенбургские могильщики, и то, если они не очень привередливы по части красоты своих дам…

Холера метнула невидимую веревку.

Обычный человек разобрал бы разве что легкий гул, исходящий из недр аутовагена, но чувства Холеры, вооруженные опытом Гоэтии, сказали ей гораздо больше.

Внутри аутоваген напоминал не роскошную карету, а склеп. Тяжелый основательный склеп из тех, что строили в старые времена, опасаясь, как бы ведьмы не выкрали останки покойных для своих грязных ритуалов. И этот склеп не был пуст. Внутри огромного футляра из дерева и меди свернулись сразу шесть демонов. Шесть беззвучно ворчащих чудовищ, похожих на дремлющих церберов.

У них не было ни пастей, ни когтей. У них и плоти-то в обычном смысле не было, однако Холера не испытывала на счет их природы никаких иллюзий. Шесть сгустков нечеловеческой злобы, стиснутой магическими путами и порабощенной чужой волей.

Иногда, когда демоны шевелились, становилось видно, что это отнюдь не бесформенные комки меоноплазмы, это дремлющие хищные твари, которые выглядят настолько паскудно, насколько не может выглядеть даже послед, исторгнутый пьяной шлюхой, изнасилованной гуртом собственных братьев. Сплошные клыки, щупальца и хелицеры[9], обрамленные колючей бесцветной шерстью, не считая клешней, копыт, членистоногих отростков и стрекательных жал.

На их фоне демон из лихтофора выглядел жалким, как постельный клоп на фоне смертельно-ядовитых пауков.

Первое, что надлежит сделать заклинателю, приступая к работе, выяснить имена демонов. Холера помнила это так же отчетливо, как фигуру мейстера Касселера, вывернутую наизнанку и прогуливающуюся по лекториуму с охапкой собственных внутренностей в руках. Некоторые гримуары даже утверждали, что в выяснении истинных имен дьявольских сущностей заключена половина работы. Но речь сейчас шла не о высшей оценке по Гоэтии, а о спасении собственных ушей. Поэтому Холера собиралась использовать другой подход, не тот, которому учили в Брокке.

— Byrjaðu! Hey þú! Saman!

Они пробудились мгновенно и все сразу, едва только ощутили обжигающее прикосновение чужой магии. Точно свора цепных псов, учуявших посторонний запах. Гоэтия требовала от заклинателя терпения, осторожности и такта, но сейчас Холера кидала слова с нарочитой небрежностью, как кидают в чужое окно камни, надеясь пробить обтягивающий раму пузырь из овечьих кишок.

— Hreyfðu þig! Hættu! Vinstri! Aftur!

Непосвящённые в таинства ворожбы часто ошибочно считают, что демоны, созданные дьявольской волей из крупиц первозданного Хаоса, не способны упорядоченно мыслить и презирают всякие законы. Каждая ведьма, не превратившаяся в горстку праха за время обучения в Брокке, доподлинно знает, что это не так. Демоны чтут законы, хоть и на свой лад, более того, не терпят пренебрежительного к ним отношения.

Адские твари внутри аутовагена мгновенно пробудились и защелкали зубами, так, что запряженные в повозки кони вокруг обеспокоенно заржали. Слова, брошенные Холерой, не были ни командами, ни даже осмысленными указаниями. Это была тарабарщина на демоническом языке, бессвязная, бессмысленная и оскорбительная в своей бесцеремонной манере.

— Fullur aðgangur! Breyttu rekstrarstillingunni! Hinum megin!

Демоны защелкали невидимыми зубами, исторгнув из труб аутовагена струи едкого дыма. Даже в оковах, укрощенные, они оставались адскими тварями, хищниками, укрощенными магическими цепями. Цепи могут привести к послушанию, но только не изменить природу. Ощущая, как стремительно разгорается их злость, раскаляя медную отделку кареты, Холера со злой усмешкой подумала о том, не сэкономил ли самодовольный владелец аутовагена на звеньях. Если так, тем хуже для него…

Толстяк в шапероне, восседающий за рычагами, озадаченно закрутил головой. То ли ощутил незнакомую вибрацию в корпусе аутовагена, то ли почувствовал зловонный запах сернистых испарений, источаемый беснующимися в ярости демонами.

— Upp! Þreföld endurtekning! Hunsa síðustu skipunina!

Горло пылало так, словно она осушила полный масс[10] едкого уксуса, медленно растворявшего голосовые связки. Слова демонического языка заставляли зубы дребезжать во рту, ерзая на своих местах, а язык ощутимо кровоточить. Железные шипы на ее ошейнике раскалились, а серьга в носу потяжелела словно свинцовое грузило. Но Холера не замолкала. Она швыряла в беснующихся демонов все новые и новые команды, чередующиеся с оскорблениями и насмешками. Зная, что терпение их не бесконечно, а времени в запасе считанные секунды. В любой цепи есть слабое звено. Его можно не замечать годами, но если натянуть цепь до предела, испытывая запас прочности, рано или поздно оно не выдержит.

Так и случилось.

Один из демонов, доведенный потоком тарабарщины до белого каления, сбросил с себя обрывки защитных чар и, рыкнув, впился в загривок соседу, вырывая из него исходящие призрачным ихором клочья меоноплазмы. Тот, осатанев от боли и ярости, впился в обидчика сразу дюжиной усаженных зазубренными крючьями щупалец.

Аутоваген затрясся, точно дом, сотрясаемый землетрясением. Медные панели, украшающие его бока, побелели от жара, из-под них потек, заворачиваясь, жирный едкий дым. Холера быстро отскочила в сторону, чтоб ее не обожгло и не задело. Работа была сделана наилучшим образом, хоть мейстер Касселер, доведись ему увидеть это, едва ли похвалил бы ее за результат…

Демоны метались в своем узилище, терзая друг друга, точно осатаневшие хищники в запертой клетке. Клешни, жала, клыки, когти вспарывали нематериальную ткань мироздания, но заложенной в них силы было столько, что она выплескивалась в материальный мир обжигающими сполохами жара. Аутоваген сотрясался, словно в жестокой лихорадке, от его боков летела тлеющая щепа, стеклянные осколки и остатки богатых украшений. Толстяк с шапероном в ужасе вцепился в рычаги, мня, будто чем-то еще способен управлять. Самодовольный хлыщ, не сознававший, какими силами повелевал, теперь, запертый в железной клетке с разъяренными демонами, он сделался бледен как хлопья сулемы[11].

Битва была недолгой. Демоны не придерживаются дуэльных правил и не чтут законы чести. Уже через несколько секунд двое из них оказались растерзаны, обратившись клочьями стремительно тающей меоноплазмы. Однако их выжившие собратья не спешили успокаиваться и возвращаться в стойло. Слишком взбудораженные схваткой, обожженные чужими чарами, ослепленные болью, они представляли собой чудовищную мощь, высвобожденную и более не сдерживаемую, клокочущую, точно адское варево в треснувшем котле. Силу, которому уже некому было сдержать или направить и которая быстро превращалась в слепую энергию разрушения.

Возницы стоявших окрест повозок, сообразив наконец, что происходит, стали лихорадочно нахлестывать своих кляч, но непростительно опоздали. К тому же посреди запруженной телегами дороги попросту не было свободного пространства для бегства. Некоторые, плюнув на груз и лошадей, бросились прочь, испуганно оглядываясь на сотрясающийся в жутких конвульсиях аутоваген.

Сообразительные ублюдки, усмехнулась Холера, силясь побороть липкие спазмы тошноты, похожие на пульсирующих в желудке холодных слизняков. Эти ощущения были рождены не то произнесенными ей словами на адском языке, не то предчувствием того, что сейчас произойдет. Ни в одном из них не было колдовского дара размером хотя бы с гусиную печенку, но человеческое чутье иной раз может дать фору самому чувствительному амулету. Даже не связанные никакими договорами с адскими силами, они, должно быть, сообразили, что сейчас здесь произойдет что-то скверное.

И были чертовски правы.