Hollywood на Хане

Девушка с пуховками

В столовой я сидел в обнимку с чайником, периодически припадая к нему небритой, давно не знавшей ласки щекой. Я уже и попил, и поел, но дрожь никак не унималась — она зарождалась где-то под ложечкой и рябью мелких судорог пробегала по всему телу. Мокрым было всё: вкладыши пластиковых ботинок, брюки, термобельё, флисовая куртка… Моя пуховая одежда осталась зимовать во втором лагере, но зима — вот она… здесь и сейчас… Я глажу тёплые бока чайника и пытаюсь шутить между приступами дрожи.

За наш стол присаживается сероглазая стройная девушка, которая внимательно и сочувственно смотрит на меня, на мой роман с чайником, и я нехотя отстраняюсь от своего пузатого друга… С первого же взгляда — по осанке, по рукам, по каким-то неуловимым особенностям движений — я признал в ней скалолазку, и так оно потом и оказалось.

Неожиданно мы начинаем говорить — я даже не помню, кто из нас произнёс первую фразу, — и я тут же почувствовал себя спокойно и комфортно, словно мне на лоб положили мягкую успокаивающую ладонь. Чего бы мы ни касались в нашей беседе, во всём я с удивлением обнаруживал родство и схожесть со своей собеседницей: не формальную схожесть интересов и обстоятельств, а именно — отношения, градуса, пропорции… Это было не знакомство, а узнавание, если вы понимаете, о чем я говорю.

Остро и сладко заныло сердце: я уже заранее чувствовал ностальгию по чему-то редкому и значительному, что могло бы произойти в моей жизни, но, конечно же, никогда не произойдёт… Собственно говоря, УЖЕ не произошло, поскольку мы разминулись с ней во всём, в чем только могут разминуться два человека: в пространстве и, что куда важнее, во времени. Это было, — как опоздать на последний поезд, идущий в нужном тебе направлении, но успеть, к своему несчастью, заглянуть в окно купе, в котором обещалось тебе долгое, счастливое и уютное путешествие…

— Вам холодно?..

— Есть немного… — с коротким смешком, отодвигая чайник и выпрямляя спину…

— Вы в мокром?..

— Да, мы только что спустились. С седловины… На вершину?.. — нет, не ходили, это был акклиматизационный выход. Ну и для съёмок… Съёмки? Ну… мы фильм снимаем… о Хане… Документальный, конечно. Вон Гоша — наш режиссёр… Да-да, — тот, что постоянно ко всем пристаёт со своей камерой…

— Такой шумный молодой парень в тёмных очках?.. Я видела…

— Понятно, что видели, — Гошу трудно не заметить…

— Вас колотит, почему вы не переоделись?

— Да-а… так… не во что… Пуховое всё наверху осталось, а здесь только нижнее. Что мог — поменял, но, по-моему, и оно уже отсырело…

— Хотите мою пуховку?.. — Девушка посмотрела на меня тревожно и участливо, и столовая покачнулась, подняла якорь и отчалила в ночь — волшебную, кружащую бессонным новогодним снегом…

— Я похож на человека, который снимет с девушки пуховку?..

— Нет-нет — у меня их две!.. Сейчас принесу… — и она выпорхнула в морось и слякоть — именно они, а не новогодняя пушистая круговерть царили на леднике, — оставив меня с открытым ртом, в котором медленно замерзали слова благодарности и протеста…

«Какого черта!..» — сказал я себе, мотнул головой, отгоняя смутные мысли, и налил себе ещё одну чашку бывшего кипятка из чайника. Пошарил по столу, не нашел сахара, зажевал конфетку… Прокрутил в памяти…

Внимание девушки было очевидным. В последние годы я обнаружил, что пользуюсь некоторой известностью в узких кругах: меня стали узнавать в базовых лагерях «постсоветского пространства». На меня иногда оглядывались, и я не сразу понимал почему…

«Что-то читала…» — подумал я со странной досадой… — «Оноре де Бальзак, блин!..»

Она вернулась, неся вторую пуховку — чистую и светлую, как её собственные льняные волосы.

— Спасибо вам огромное!.. — я смущённо и неловко натянул на себя пуховку и почувствовал, как ровное доброе тепло обволакивает тело и приливает к щекам.

Она села рядом, положила на стол руки, — длинные узкие ладошки, тонкие сильные пальцы.

— Как вас зовут? Мы даже не познакомились…

— Меня зовут Александра… Саша.

— Меня — Ян. Вы всегда щедро раздаёте пуховки нуждающимся?..

— Конечно!.. — у неё приятный смех…

Приятный смех и замечательное имя: Саша Лукошкина!.. Или Орешкина!.. Или Пуховкина!.. Какая Вам, любимый мой читатель, в конце концов, разница — не правда ли?.. У неё звонкое, дышащее ягодной свежестью, северное «имя-фамилия», и это то, чем я хотел с вами поделиться! Разве этого не достаточно?..

— А вы, случайно, не публиковались на сайте «маунтин-ру»?.. — спросила Александра Читашкина, после долгой смущенной паузы. Мне нравятся её смущённые паузы. Иногда она говорит чуть сбивчиво, но всегда грамотно и с искренними тёплыми нотками. Уравновешенная натура, — большой запас душевной прочности. Её горизонты широки, она из тех, кто любит и умеет расти, воспринимать новое, — её наверняка ждёт длинная и интересная дорога… Меня что-то спросили?.. Ах, да, — публиковался ли я на «маунтин-ру»!..

— Да, было дело… А что вы читали?

— Очерки про Иорданию — это ваше?.. Хорошие очерки!

— Да, это мои очерки… А ещё, у меня есть большой рассказ про Хан-Тенгри — я уже был тут четыре года назад… Вы его не читали?..

«Ты сошел с ума!» — говорю я себе, поскольку никогда ещё не занимался столь дешевой саморекламой, не пускал в ход это пошлое и такое очевидное оружие…

— Вы правда не читали?! Я обязательно пошлю вам ссылку! — какой кошмар…я выгляжу полным идиотом… — а ещё, у меня есть рассказ про Альпы, и про Боливию… Вы бывали в Альпах?..

И мы продолжали болтать, и несмотря на мой павлиний хвост и фонтан мерзкого, едва прикрытого бахвальства, большей частью это было лёгким скольжением по водной глади общих тем и увлечений, приятной прогулкой по местам и весям, знакомым обоим… О, Господи, зачем я родился так рано!.. И не там!.. И не таким, как надо бы!..

Столовая начала пустеть, и взгляд Саши Окошкиной стал затуманиваться, она поглядывала в сторону выхода из столовой, который проглатывал усталых восходителей одного за другим. Скоро отключат генератор…

— По-моему, вам пора… — я стал стягивать с себя пуховку, но Веснушкина смешно наморщила носик и протестующе замахала на меня…

— Оставьте её себе!..

Я застыл с немым вопросом в глазах…

— Завтра рано утром я ухожу в первый лагерь, а вечером вернусь, ну и у меня же есть та пуховка, что на мне…

— Да, но если мы разминемся, как я её вам верну?..

— Оставите её Вере. Правда — берите, она мне пока не нужна…

— Спасибо, Саша…

Спасибо тебе, Александра Хорошкина… Спасибо тебе, Девушка Раздающая Пуховки!

Я пробирался к своей палатке: мои ноги скользили по мёртвому чёрному ледниковому шлаку, я путался в растяжках палаток, спотыкался о валуны, а на лицо мне плакал холодными слезами моросящий, налету замерзающий дождь, но тело моё было укутано в облако мягкого заботливого тепла… Перед палаткой я остановился, словил языком несколько чахлых, умирающих снежинок… Наверное, я улыбался…

Вошел в палатку и тщательно застегнул вход. С одежды стекли тонкие ручейки воды и мокрого снега и исчезли меж грязными досками настила. Снял пластиковые ботинки, возмущённо пахнувшие на меня кислым жаром и стянул с себя верхнюю одежду, пожалев, что не умею отряхиваться, как собака. В палатке ворочался Лёша: он разминал мышцы ног и шмыгал простуженным носом. Я завалился на свой спальник по диагонали и издал долгий мечтательный вздох…

— Ты чего?.. — спросил Лёша, продолжая усердно растирать натруженные икры.

— Да так… Почки проклюнулись… — ответил я, продолжая загадочно улыбаться в потолок, а Лёша посмотрел на меня недоуменно, видимо не понимая о каких «почках» идёт речь, и беспокоясь, всё ли в порядке у меня с почками…