Глава 4 «КОЛЛЕКТИВНОЕ РУКОВОДСТВО» И СТАЛИНСКИЙ КОНТРОЛЬ

Среди многочисленных событий, оказывавших существенное воздействие на развитие сталинской системы в начале 1950-х годов, необходимо выделить, прежде всего, войну в Корее, начавшуюся 25 июня 1950 года и завершившуюся в июле 1953 года, уже после смерти Сталина. Хотя формально СССР не принимал участие в войне, ограничиваясь тайным предоставлением военных советников и авиации вместе с экипажами, а также массовыми поставками военной техники, фактически это было первое реальное военное противостояние СССР и его коммунистических союзников против США с их союзниками. Более того, война в Корее обострила противоречия между двумя блоками в других регионах мира, прежде всего в Европе.

Переход холодной войны в фазу реальных военных столкновений вызвал новый виток гонки вооружений. В нее, наряду с СССР, все больше вовлекались советские восточно-европейские сателлиты. Переключение значительных ресурсов на военные нужды и форсированное развитие тяжелой промышленности происходило за счет снижения уровня жизни, стагнации сельского хозяйства, отраслей, производящих предметы потребления, и социальной сферы. В СССР в 1950–1952 годы значительно выросли налоги, прежде всего сельскохозяйственные, что вело к сокращению производства в личных хозяйствах крестьян и сокращению продовольственных ресурсов. Городское население все в большей степени страдало от недостатка продуктов питания и промышленных товаров.

Обострение международной обстановки давало Сталину дополнительные основания для продолжения и наращивания политических чисток с целью укрепления «морально-политического единства советского общества» и уничтожения «вражеской агентуры». Поскольку главным врагом по-прежнему считались США, в СССР усиливались фабрикации дел против «организаций еврейских буржуазных националистов» — «агентуры США» и «мирового сионизма». Именно под этим лозунгом проходила масштабная кадровая чистка государственного и хозяйственного аппарата, репрессии против интеллигенции, подозреваемой в «политической неустойчивости» и сочувствии западным ценностям[332]. В мае-июле 1952 года после многолетней подготовки состоялся закрытый процесс по «делу Еврейского антифашистского комитета», на котором были приговорены к расстрелу 13 человек. Кроме того, в связи с «делом ЕАК» по всей стране было сфабриковано, по некоторым данным, еще около 70 «дел»[333].

Еще одним объектом массовых репрессий было население западных регионов, включенных в состав СССР в предвоенные годы — Прибалтики, Западной Украины, Белоруссии, и Бессарабии. Незавершенная «советизация» этих стран и активное партизанское движение, которое не удавалось подавить много лет, рассматривались сталинским руководством как угроза безопасности СССР. Помимо продолжения операций против «кулаков», «бандитов и их пособников», «оуновцев», начавшихся в предшествующий период, в 1951 году МГБ подготовило и провело выселение в Сибирь нескольких тысяч членов религиозной секты иеговистов[334].

На фоне новых чисток в стране и наращивания военной мобилизации ситуация в высших эшелонах власти выглядела достаточно стабильной, особенно по сравнению с 1949 годом. Политика Сталина по отношению к его соратникам в начале 1950-х годов сочетала традиционные методы контроля и запугивания и относительную умеренность. На этой основе происходила определенная консолидация Политбюро, упрочение элементов «коллективного руководства». Эти тенденции все в большей мере определяли эволюцию высшей власти, закладывали основы послесталинской политической системы.

«Семерка» как прообраз «коллективного руководства»

В результате уничтожения «ленинградцев» и различных перестановок в Политбюро и руководстве Совета министров к началу 1950 года окружение Сталина имело следующую конфигурацию. Два из старых соратников Сталина, А. А. Андреев и К. Е. Ворошилов, хотя и оставались членами Политбюро, фактически не участвовали в его работе. Андреев тяжело и долго болел. В начале 1949 года Политбюро предоставило ему шестимесячный отпуск для лечения[335]. В длительных отпусках он был значительную часть 1950 года. В те периоды, когда Андреев мог работать, он возглавлял второстепенное государственное ведомство — Совет по делам колхозов. Как член Политбюро Андреев периодически голосовал в опросном порядке. От решения существенных вопросов он был отстранен, так как не входил в руководящую группу Политбюро. После февраля 1947 года до смерти Сталина Андреев ни разу не появлялся в сталинском кабинете. В 1949 году в связи с нараставшим антисемитизмом гонениям подверглась жена Андреева Д. М. Хазан. Сначала ее перевели с должности заместителя наркома текстильной промышленности на пост директора научно-исследовательского института, а затем со скандалом выгнали даже из института[336]. 19 февраля 1950 года в «Правде» была опубликована статья «Против извращений в организации труда в колхозах», в которой Андреев подвергался критике за неправильные взгляды в этом вопросе. Несмотря на то, что Андреев сразу же проявил готовность публично покаяться (сохранился черновик письма Андреева Сталину, в котором он полностью признавал свои ошибки и просил о встрече[337]), 25 февраля было принято постановление Политбюро, осуждавшее Андреева за «неправильные позиции»[338]. 28 февраля в «Правде» было опубликовано покаянное заявление Андреева.

Чуть в лучшем положении находился К. Е. Ворошилов. Вытесненный на периферию системы высшей власти — на традиционно второстепенную в советской политической системе роль куратора культуры, Ворошилов также был ограничен в правах члена Политбюро, поскольку не входил в его руководящую группу. При этом Ворошилов также нередко болел и находился в отпусках[339].

Если Андреев и Ворошилов оставались скорее символами революционной легитимности власти, то другие представители «старой гвардии» — В. М. Молотов, А. И. Микоян, Л. М. Каганович были реально действовавшими членами сталинского Политбюро. Молотов и Микоян, хотя подвергались периодическим нападкам, продолжали выполнять важнейшие государственные функции и входили в состав всех высших партийно-государственных органов. Каганович к концу 1940-х годов в значительной мере восстановил свои позиции в окружении Сталина. Судя по протоколам заседаний Политбюро и записям в журнале регистрации кремлевского кабинета Сталина, Каганович после возвращения в конце 1947 года с Украины в Москву фактически был включен в состав руководящей группы Политбюро, хотя формальное решение по этому поводу не принималось. Как заместитель Сталина по Совету министров, Каганович также входил в руководящие органы правительства.

Более многочисленной была вторая группа членов Политбюро, по возрасту и времени вхождения в высшие структуры, следовавшая за «стариками». В ней также были свои лидеры и аутсайдеры. К числу последних принадлежал А. Н. Косыгин, связанный с расстрелянными «ленинградцами». Сталин сохранил ему жизнь и должность, но лишил места в высших эшелонах власти. Решение о введение Косыгина в состав руководящей группы Политбюро, принятое в 1948 году, после «ленинградского дела» превратилось в пустую бумажку. Хотя формально оно не отменялось, фактически Косыгин не участвовал в работе Политбюро и после 1949 года ни разу не появлялся на заседаниях в кабинете Сталина.

Формально, по степени важности занимаемых постов эту группу в начале 1950 года возглавляли Г. М. Маленков и Н. А. Булганин. Маленков был единственным из высших советских руководителей (кроме самого Сталина), который совмещал ключевые посты в партийном и государственном аппарате. Маленков руководил работой Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б) и фактически был заместителем Сталина по партии. Именно на имя Маленкова, так же как и на имя Сталина, часто поступали разного рода обращения министров и местных руководителей, предназначенные для рассмотрения или согласования в партийном порядке. Как заместитель председателя Совмина Маленков входил в состав всех руководящих органов правительства и курировал сельское хозяйство. Булганин, как уже говорилось, с апреля 1950 года занимал пост первого заместителя Сталина в правительстве. На практике это означало, что Булганин получил более широкие возможности для контактов со Сталиным. Во время отпуска Сталина в августе-ноябре 1950 года именно Булганин посылал ему докладные записки, в которых сообщал об основных вопросах, рассмотренных на заседаниях Бюро Президиума Совета министров, о готовящихся проектах постановлений правительства, о работе руководящей группы Политбюро по внешнеполитическим проблемам[340].

После перевода в Москву быстро наращивал участие в деятельности высших партийно-государственных структур Н. С. Хрущев. Его назначение в Секретариат ЦК ВКП(б) существенно меняло расклад сил в этом органе власти, где ранее безраздельно господствовал Маленков. В отличие от других секретарей (М. А. Суслова, П. К. Пономаренко, Г. М. Попова), Хрущев был членом Политбюро. Хотя формальное решение о включении Хрущева в состав руководящей группы Политбюро не принималось, фактически, судя по протоколам Политбюро, он был введен в нее примерно в июле 1950 года[341]. Хрущев регулярно заседал в кабинете у Сталина. Еще более показательно (и несколько неожиданно для историков, всегда полагавших, что Хрущев, в противоположность Маленкову, был сосредоточен на работе в партийном аппарате) активное участие Хрущева в работе правительственных структур. Несмотря на то, что формально Хрущев не занимал никаких должностей в Совете Министров, он уже в 1950 году регулярно принимал участие в заседаниях Президиума Совета Министров и эпизодически — Бюро Президиума Совета Министров, а в 1951–1952 годах был постоянным участником заседаний этих обоих органов[342]. В январе 1951 года Хрущеву было поручено также наблюдение за работой ЦК компартии Украины[343].

Судя по многим данным, не только сохранил свои позиции, но даже усилил их Л. П. Берия. Для прагматичного Сталина принципиально значение имело то, что под руководством Берии был успешно осуществлен советский атомный проект. Как вспоминал начальник охраны Сталина Н. С. Власик, в 1950 году Берия приехал к Сталину на юг «с докладом о выполнении задания по Первому комитету при Совете министров и продемонстрировал фильм о законченных испытаниях отечественной атомной бомбы. Это явилось переломным моментом в отношении Сталина к Берии. После двухлетнего, довольно пренебрежительного отношения к Берии, которого он не скрывал, Сталин вновь вернул ему свое прежнее расположение. Тов. Сталин подчеркивал, что только участие Берии могло принести такие блестящие результаты»[344].

Свидетельства Власика об особом расположении Сталина к Берии, наблюдавшемся в конце 1950 года, подтверждает очередная реорганизация высших правительственных структур, которую провел Сталин, возвратившись из отпуска в начале 1951 года. 16 февраля 1951 года Политбюро приняло постановление об образовании Бюро по военно-промышленным и военным вопросам при Совете министров СССР под руководством Булганина. На новое Бюро возлагалось руководство работой министерств авиационной промышленности, вооружения, военного и военно-морского министерств. В состав Бюро, помимо Булганина, вошли руководители перечисленных ведомств[345]. Бюро координировало деятельность практически всех направлений военного и военно-промышленного развития, кроме атомного проекта. Создание Бюро по военно-промышленным и военным вопросам было связано с усилением гонки вооружений после начала войны в Корее[346]. Бюро стало одним из важнейших структурных подразделений Совета министров. Однако для Булганина назначение на новый ответственный пост фактически оказалось перемещением на ведомственную работу, сопровождавшимся утратой функций первого заместителя Сталина по Совету министров. В тот же день, 16 февраля 1951 года, Политбюро приняло следующее постановление:

«Председательствование на заседаниях Президиума Совета министров СССР и Бюро Президиума Совета министров СССР возложить поочередно на заместителей Председателя Совета министров СССР тт. Булганина, Берия и Маленкова, поручив им также рассмотрение и решение текущих вопросов. Постановления и распоряжения Совета министров СССР издавать за подписью Председателя Совета министров СССР тов. Сталина И. В.»[347]

Это решение восстанавливало прежний порядок коллективного председательствования на заседаниях правительства и фактически лишало Булганина статуса первого заместителя председателя Совмина. За этим последовало расширение функций Президиума и Бюро Президиума Совета министров. 15 марта 1951 года Политбюро постановило ликвидировать многие из ранее существовавших отраслевых Бюро Совета министров (по топливной промышленности, сельскому хозяйству и заготовкам, транспорту и связи, металлургии и геологии, культуре). Вопросы, которые ранее решали эти бюро, подлежали рассмотрению непосредственно в Бюро Президиума и Президиуме Совмина. Кроме того, Сталин лично внес в это постановление пункт, демонстрировавший растущее влияние Берии. Ему вменялось в обязанность «половину своего рабочего времени отдавать делу № 1, № 2 и № 3». Речь, очевидно, шла об атомном, ракетном и радиолокационном проектах[348].

Мотивы действий Сталина в этом, как и во многих других случаях, трудно определить. Кое-что о том, как принималось решение о введении коллективного председательствования и понижении статуса Булганина, через несколько лет рассказал Берия. В письме, направленном членам высшего советского руководства 1 июля 1953 года из тюрьмы, Берия, обращаясь к Булганину, утверждал: «Николай Александрович! Никогда и нигде я тебе плохого не делал […] Когда т-щ Сталин предложил нам вновь установить очередность председательствования, то я с т. Маленковым Г. М. убеждали, что этого не надо, что ты справляешься с работой, а помочь мы и так поможем»[349]. В этих утверждениях Берии содержались важные правдоподобные моменты. Во-первых, Сталин, как следует из слов Берии, мотивировал свое предложение о лишении Булганина функций председательствования тем, что Булганин не справляется со своими обязанностями первого заместителя. Во-вторых, Сталин в той или иной форме обсуждал этот вопрос с Берией и Маленковым. Очевидно, что даже если Берия и Маленков действительно демонстрировали перед Сталиным свою «политическую скромность» и отказывались от сопредседательствования на заседаниях правительства, объективно это решение было в их пользу. Нельзя исключить, что разными методами они способствовали возвращению к прежнему порядку «коллективной работы». Это, конечно, вовсе не означает, что Сталин действовал по чьему-то наущению и не имел собственных мотивов, деловых или психологических, для такого шага.

Вновь рассредоточив оперативное руководство правительством, Сталин действовал в русле своей обычной политики поддержания в Политбюро определенного баланса сил и конкуренции. Вполне возможно также, что Сталин был недоволен деловыми качествами Булганина. Наконец, важным фактором могло быть психологическое состояние Сталина. Испытывая возраставшие проблемы со здоровьем и возвратившись из своего последнего и одного из наиболее длительных отпусков, он вновь демонстрировал соратникам (и самому себе), что не намерен выпускать из рук властные рычаги и не нуждается в первом заместителе. Во всяком случае, идея выдвижения первых заместителей Сталина отныне и до самой его смерти больше не возникала. Чисто политический, демонстративный характер, наконец, имело также решение об обязательной подписи Сталина даже под такими относительно второстепенными документами, как распоряжения Совета министров. Лишив своих заместителей права подписи распоряжений, Сталин вряд ли преследовал деловые цели. Процесс принятия решений в результате этой акции мог лишь усложниться. Однако для самого Сталина единоличное право подписи могло быть определенной символической компенсацией, защитной реакцией стареющего диктатора, вынужденного отходить от многих дел.

Существовало несколько признаков такого отхода. Подсчитано, например, что если до войны, в 1939–1940 годах в журнале регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина фиксировалось примерно по две тысячи посещений в год, в 1947 году — примерно 1200 посещений, то в 1950 году — 700, а в 1951–1952 — всего по 500 посещений[350]. В значительной мере это было связано с значительным увеличением продолжительности отпусков Сталина, что, в свою очередь, также служило показателем снижения его рабочей активности. В 1945 году Сталин провел на юге больше двух месяцев, в 1946–1949 годах от трех до трех с половиной месяцев, в 1950–1951 годах по четыре с половиной месяца[351]. Причем, в отпускной период 1951 года Сталин не появлялся в своем кабинете более полугода — с 9 августа 1951 года по 12 февраля 1952 года[352]. Это было связано с тем, что после отпуска, длившегося почти до конца декабря, Сталин в январе 1952 года заболел гриппом[353].

В присутствии Сталина в Москве заседания руководящей группы Политбюро проводились либо в его кремлевском кабинете, либо (со временем все чаще) на даче. С формальной точки зрения многие из таких заседаний невозможно идентифицировать определенно — их можно считать и заседаниями Политбюро, и заседаниями Бюро Президиума Совмина, и заседаниями узкой руководящей группы Политбюро. Решения, принимаемые на таких встречах, также могли оформляться по разному: как решения Политбюро или постановления Совета министров. Некоторые заключения о порядке принятия решений в последний период жизни Сталина можно сделать на основании сопоставления журналов записи посетителей кремлевского кабинета Сталина и подлинных протоколов заседаний Политбюро.

От имени Политбюро оформлялись преимущественно кадровые решения (утверждались соответствующие постановления Секретариата ЦК ВКП(б)), а также постановления по международным делам, вносимые МИД и Внешнеполитической комиссией. Судя по прохождению мидовских вопросов, в последний год жизни Сталина существовало несколько способов утверждения решений от имени Политбюро. Большая часть таких решений обсуждалась и принималась на встречах в кабинете Сталина в Кремле. Например, многие проекты, вносимые на утверждение МИД, оформлялись в качестве постановлений Политбюро после того, как Вышинский сообщал Поскребышеву о том, что в определенный день состоялось их утверждение. Как правило, даты, называемые Вышинским, соответствовали дням заседаний в кабинете Сталина, в которых принимал участие сам Вышинский. Так, по сообщению Вышинского, мидовские вопросы утверждались 22, 31 марта, 19 и 24 мая, 9, 25 июня, 20, 22 августа 1952 года[354]. В эти дни Вышинский присутствовал в кабинете Сталина вместе с членами Политбюро[355].

В ряде случаев в дни, указанные Вышинским, заседаний в кабинете Сталина не было. Такие решения могли приниматься на даче Сталина, как с участием Вышинского, так и без него. Например, на проекте постановления об освобождении Ф. Т. Гусева от должности заместителя министра иностранных дел, оформленном 15 августа 1952 года, Вышинский написал: «Товарищу Поскребышеву А. Н. Прошу оформить. Проект постановления составлен в соответствии с указаниями, полученными 13.VIII»[356]. 13 августа, как следует из помет Вышинского, сохранившихся в подлинном протоколе заседаний Политбюро, было утверждено несколько мидовских предложений[357]. Это позволяет предполагать, что в этот день состоялось заседание высшего руководства с участием Вышинского или встреча Сталина с Вышинским. Однако в кремлевском кабинете Сталина 13 августа никто не собирался.

В каких-то случаях Вышинский мог узнавать о решениях, принятых по вопросам МИД, от других членов Политбюро, прежде всего Молотова. Например, на проекте одного из постановлений Вышинский 6 июня 1952 года сделал помету: «Тов. Поскребышеву А. Н. Прошу оформить. По сообщению т. Молотова В. М. утверждено товарищем Сталиным»[358]. О двух других проектах он сообщил: «Тов. Поскребышеву А. Н. По сообщению тов. Молотова В. М., утверждено ЦК ВКП(б) 17.VI. 1952 года Прошу оформить»[359]. Ни в один из этих дней, ни 6, ни 17 июня заседаний в кабинете Сталина не было. Видимо, Молотов согласовывал эти решения со Сталиным лично или сообщал Вышинскому результаты заседаний на сталинской даче. Наконец, по ряду проектов МИД члены Политбюро голосовали вкруговую, без заседаний. На это также требовалось согласие Сталина. Так, 23 июля (видимо, на встрече в сталинском кабинете в Кремле) Вышинский получил разрешение Сталина решить голосованием вкруговую ряд вопросов МИД. Это голосование, в котором участвовали Молотов, Маленков, Булганин, Каганович, Микоян, Хрущев, Берия (о согласии последнего сообщил его помощник Ордынцев) было проведено порциями 25 июля и 1–2 августа[360].

Беспорядочность процедур принятия решений Политбюро в значительной мере вызывалась тем, что Сталин, несмотря на огромные потоки информации и снижение собственной работоспособности, по-прежнему стремился контролировать как можно более широкий круг вопросов. Высшие советские руководители проводили значительную часть своего рабочего времени либо в кабинете, либо на даче Сталина, подчиняясь его личному графику и капризам. Регулярные заседания Политбюро с предварительно согласованными повестками не проводились. Все это вело к усилению хаотичности и разрывам в процессе принятия решений. Одним из важных механизмов их преодоления было использование методов «коллективного руководства», наиболее ярко проявлявших себя в периоды длительных сталинских отпусков.

Как видно из подлинных протоколов заседаний Политбюро, в отсутствие Сталина вопросы, подлежащие рассмотрению Политбюро, обсуждала на своих заседаниях руководящая группа Политбюро. В 1950 году и до осени 1952 года в нее входили Молотов, Микоян, Каганович, Маленков, Берия, Булганин, Хрущев. В документах в этот период ее называли «семеркой»[361] («восьмерка» вместе со Сталиным). Подлинные протоколы заседаний Политбюро позволяют зафиксировать некоторые различия в процедуре работы «семерки»[362] в период сталинских отпусков по сравнению с процедурой заседаний, происходивших в присутствии Сталина. Судя по формулировкам многих решений, «семерка» без Сталина работала как действительно коллективный орган. Она обсуждала решения, создавала комиссии для дополнительного изучения и подготовки проектов постановлений. Например, 17 сентября 1951 года Берия, Булганин, Каганович, Молотов (остальные члены руководящей группы были, судя по всему, в отпусках), рассмотрев вопрос об участии СССР в конференции по содействию торговле стран Азии и Дальнего Востока, приняли решение: «Поручить тт. Вышинскому и Меньшикову в двухдневный срок с учетом обмена мнений переработать, а тов. Молотову предварительно рассмотреть и представить в Политбюро предложения по данному вопросу»[363]. 15 ноября 1951 года Берия, Каганович, Маленков, Микоян, Хрущев приняли от имени Политбюро следующее решение по вопросу о спецпереселенцах-немцах: «Поручить тт. Игнатьеву, Горшенину, Круглову и Сафонову в двухнедельный срок тщательно разобраться в данном вопросе и переработать представленный МГБ СССР проект постановления с учетом обмена мнений на заседаниях Политбюро»[364]. Подобные примеры можно продолжать. Важно подчеркнуть, что в периоды, когда в Москве присутствовал Сталин, такие формулировки в протоколах почти не встречаются. Конечно, принятые руководящей группой решения посылались на юг на согласование со Сталиным. На многих решениях Политбюро есть отметки Поскребышева, выезжавшего со Сталиным на юг, о согласии Сталина или о его поправках[365]. Несмотря на это, порядок работы «семерки» в отсутствие Сталина приближался к обычному порядку работы Политбюро как коллективного органа власти. Избавляясь от непосредственной опеки Сталина, его соратники фактически восстанавливали те процедуры заседаний, которые были характерны для Политбюро до середины 1930-х годов, пока Сталин не укрепился у власти в качестве единоличного диктатора. Именно этот уже отработанный порядок «коллективного руководства» был востребован сразу же после смерти Сталина.

Возможно, еще большее значение для определенной консолидации «коллективного руководства» имели регулярные и частые заседания высших правительственных органов — Президиума и Бюро Президиума Совета министров СССР, продолжавшие практику предшествующего периода[366]. Персональный состав «восьмерки» Политбюро и Бюро Президиума Совмина полностью совпадали. Во время своего создания в апреле 1950 года в Бюро (помимо Сталина) вошли пять членов Политбюро — Булганин, Берия, Каганович, Микоян, Молотов. Через несколько дней к ним присоединился Маленков. С сентября 1950 года до конца 1952 года в заседаниях Президиума и Бюро Президиума Совета министров постоянно участвовал Хрущев[367]. Характерной чертой работы этих правительственных структур было то, что в их заседаниях никогда, даже находясь в Москве, не принимал участия Сталин. Между тем Президиум и Бюро Президиума Совмина собирались регулярно и часто. С начала апреля до конца 1950 года Бюро Президиума заседало 38 раз. 38 заседаний Бюро были проведены в 1951 году и 43 в 1952 году[368].

Таким образом руководящая группа Политбюро несколько раз в месяц встречалась для обсуждения вопросов государственного значения без Сталина. Эта практика «коллективного руководства» осуществлялась в рамках стабильной руководящей структуры, действовавшей на основе отработанной регулярной процедуры (фиксированный график, предварительная подготовка повесток и т. д.). Вместе с заседаниями Политбюро, проводимыми во время отпусков Сталина, работа правительственных органов способствовала выработке принципиально важных навыков, если не политического, то административного взаимодействия руководящей группы Политбюро. В результате в недрах сталинского Политбюро формировались предпосылки отрицания единоличной диктатуры, востребованные сразу же после смерти Сталина. Важным фактором этого отрицания было стремление не допустить повторения репрессий и политических унижений, которым соратники Сталина подвергались вплоть до его смерти.

Новые атаки: «агрогорода» и «мингрельское дело»

Формирование устойчивого баланса сил в высшем советском руководстве не привело к прекращению атак Сталина против членов Политбюро, хотя ни одна из них не имела столь серьезных последствий, как «ленинградское дело». Наиболее значительными и известными акциями 1951 года была проработка Н. С. Хрущева в связи с его статьей об укрупнении колхозов и «мингрельское дело», в значительной мере направленное против Берии[369].

Статья Хрущева «О строительстве и благоустройстве в колхозах» была помещена в газетах «Правда», «Московская правда» и «Социалистическое земледелие» 4 марта 1951 года. В ней выдвигались проекты создания «агрогородов», «колхозных поселков», куда должны были выселяться крестьяне из мелких сел и деревень. Уже на следующий день «Правда» опубликовала разъяснение, что статья публиковалась в дискуссионном порядке, но по вине редакции это не было указано. За этой заметкой «Правды» скрывалось начало атаки против Хрущева, которую начал Сталин, недовольный инициативами своего соратника. Сразу после публикации Сталин сделал выговор Хрущеву. Хрущев 6 марта написал Сталину покаянное письмо:

«[…] После Ваших указаний я старался глубже продумать эти вопросы. Продумав, я понял, что все выступление в целом, в своей основе является неправильным. Опубликовав неправильное выступление, я совершил грубую ошибку и тем самым нанес ущерб партии. Этого ущерба для партии можно было бы не допустить, если я бы посоветовался в Центральном комитете. Этого я не сделал, хотя имел возможность обменяться мнениями в ЦК. Это я также считаю своей грубой ошибкой. Глубоко переживая допущенную ошибку, я думаю, как лучше ее исправить. Я решил просить Вас разрешить мне самому исправить эту ошибку. Я готов выступить в печати и раскритиковать свою статью […] Прошу Вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить допущенную мною грубую ошибку и тем самым, насколько это возможно, уменьшить ущерб, который я нанес партии своим неправильным выступлением»[370].

Однако Сталин проигнорировал эти унизительные просьбы. По воспоминаниям Молотова, Сталин дал поручение подготовить документ с критикой Хрущева: «Сталин говорит: “Вот надо включить (в комиссию по подготовке проекта решения. — Авт.) и Молотова, чтобы покрепче дали Хрущеву и покрепче выработали!”» Подготовка документа велась, по словам Молотова, под руководством Маленкова[371]. Эти свидетельства Молотова подтверждаются также воспоминаниями Д. Т. Шепилова о том, что документ готовился в сельскохозяйственном отделе ЦК, который возглавлял близкий к Маленкову А. И. Козлов. Шепилов утверждал, что тон бумаги был первоначально резким и политически заостренным, а заявления Хрущева характеризовались как «левацкие»[372].

Казалось, над политической карьерой Хрущева нависла серьезная угроза. Вскоре на утверждение Сталина был представлен проект закрытого письма ЦК ВКП(б) «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов», предназначенный для рассылки на места, вплоть до райкомов партии. В подлинном протоколе заседаний Политбюро этот документ сохранился с пометой Поскребышева: «Не утвержденный. Признан неудовлетворительным. Март 1951 года»[373]. Обширная правка, которую внес в проект Сталин, объясняет причины его отклонения. Самое существенное заключалось в том, что Сталин вычеркнул целый абзац, содержавший развернутую критику статьи Хрущева, и вписал умеренную фразу: «Следует отметить, что аналогичные ошибки допущены также в известной статье т. Хрущева «О строительстве и благоустройстве в колхозах», который признал полностью ошибочность своей статьи». Настроения Сталина, проявившиеся в этой правке, подтверждаются также воспоминаниями Молотова: «Когда мы принесли наш проект, Сталин стал качать головой […] Потом он посмотрел: «Надо помягче. Смягчить»«[374]. По свидетельству Шепилова, А. И. Козлов, один из авторов первоначального проекта, сообщил ему, что «товарищ Хрущев имел объяснение с товарищем Сталиным» и поэтому работа над критической статьей по поводу выступления Хрущева была прекращена[375].

В смягченном сталинской правкой виде закрытое письмо было утверждено Политбюро 2 апреля 1951 года[376]. Конечно, для Хрущева и такая критика была существенным ударом, тем более что 18 апреля Политбюро приняло решение зачитать письмо даже на собраниях первичных парторганизаций[377]. Упоминалось об этой ошибке Хрущева и в докладе Маленкова на XIX съезде ВКП(б) в октябре 1952 году. Не случайно сам Хрущев в 1958 году, как только укрепился у власти после смерти Сталина, добился отмены этого письма ЦК ВКП(б) как ошибочного[378]. Однако Сталин сделал все необходимое, чтобы сохранить прежние позиции Хрущева и не допустил его полной дискредитации. Хрущев в дополнение к своим прежним «грехам» просто приобрел еще один новый, что делало его еще более послушным и управляемым.

Схожие последствия для Берии имело так называемое «мингрельское дело», инициатором и организатором которого, как однозначно свидетельствуют документы, был Сталин[379]; События развивались следующим образом. 26 сентября 1951 года Сталин, находившийся в отпуске в Грузии, принял министра госбезопасности Грузии Н. М. Рухадзе. В беседе за обеденным столом, как свидетельствовал позже арестованный Рухадзе, Сталин пока в общем виде затронул тему доминирования мингрельцев в Грузии и покровительстве им со стороны Берии[380]. Некоторое время спустя начальник охраны Сталина Н. С. Власик сообщил вождю о жалобах на взяточничество при поступлении в вузы Грузии. Сигналы Власика были совершенно объяснимы. Он находился в конфликтных отношениях с МВД, которое курировал Берия, и с удовольствием не только демонстрировал Сталину свою принципиальность и бдительность, но косвенно компрометировал Берию, который, как всем было известно, покровительствовал Грузии. Что касается Сталина, то достаточно невнятная информация Власика вполне могла пройти мимо его ушей, если бы сам Сталин, как свидетельствовала его встреча с Рухадзе, не думал в это время о чистке в Грузии. Сталин заинтересовался информацией Власика и дал поручение Рухадзе расследовать вопрос.

29 октября 1951 года Рухадзе доложил Сталину, что информация о взяточничестве в целом не подтвердилась[381]. Однако это уже не имело значения. Сталин нацелился на организацию новой кампании и изобретение предлога для нее был делом времени. 3 ноября Сталин позвонил Рухадзе и предложил ему подготовить записку о покровительстве второго секретаря компартии Грузии М. И. Барамии бывшему прокурору Сухуми Гвасалии, которого обвиняли во взяточничестве. Рухадзе выполнил задание и подготовил документ, из которого следовало, что Барамия покрывал преступления чиновников мингрельцев по национальности[382]. Делу был дан быстрый ход. Уже 9 ноября 1951 года Политбюро приняло постановление «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе т. Барамия»[383]. В нем говорилось о существовании в руководящих структурах Грузии группы мингрельских националистов во главе с Барамией, которая покровительствовала взяточникам (в качестве примера приводилось дело Гвасалии) и расставляла повсюду на руководящие посты своих людей:

«Несомненно, что если антипартийный принцип мингрельского шефства, практикуемый т. Барамия, не получит должного отпора, то появятся новые “шефы” из других провинций Грузии[…], которые тоже захотят шефствовать над “своими” провинциями и покровительствовать там проштрафившимся элементам, чтобы укрепить этим свой авторитет “в массах”. И если это случится, компартия Грузии распадется на ряд партийных провинциальных княжеств, обладающих “реальной” властью, а от ЦК КП(б) Грузии и его руководства останется лишь пустое место».

Барамия, а также ряд других руководящих работников республики были сняты со своих постов. Стиль документа, а также то, что в подлинном протоколе заседаний Политбюро сохранился экземпляр проекта постановления, записанный Поскребышевым (несомненно, надиктованный Сталиным) и еще один экземпляр машинописного проекта с правкой Сталина, свидетельствуют о том, что постановление было подготовлено самим Сталиным.

Нетрудно заметить, что «мингрельское дело» развивалось по аналогичному сценарию недавнего «ленинградского дела». Формально все началось со стандартных обвинений в злоупотреблении властью и осуждения практики политического протекционизма — «шефства». Следующим шагом, который не заставил себя ждать, был арест опальных руководителей и фабрикация дел об их «антисоветской», «шпионской» деятельности[384]. 16 ноября 1951 года по указанию Сталина было принято постановление Политбюро «О выселении с территории Грузинской ССР враждебных элементов»[385]. Всего в отдаленные районы страны были депортированы 11,2 тыс. человек. 37 руководителей республики были арестованы[386].

Получив необходимые материалы, Сталин предпринял следующий шаг, который, несомненно, планировался заранее — провел полную замену руководства Грузии. Как следует из справки, отложившейся в личном архиве Сталина, 25 марта 1952 года с 18 до 22 часов 25 минут и 27 марта с 22 часов состоялись заседания Политбюро, на которых присутствовали вызванные в Москву члены и кандидаты в члены бюро ЦК компартии Грузии, а также заместитель председателя КПК М. Ф. Шкирятов, министр госбезопасности С. Д. Игнатьев и заведующий отделом ЦК ВКП(б), который курировал деятельность региональных партийных организаций, Н. М. Пегов[387]. Результатом этих заседаний было новое постановление Политбюро от 27 марта 1952 года о положении дел в компартии Грузии. В постановлении утверждалось, что «группа Барамии» «намеревалась захватить власть в компартии Грузии, рассчитывая при этом на помощь со стороны зарубежных империалистов». Ответственность за то, что подобная «антисоветская организация» действовала беспрепятственно в течение нескольких лет и была раскрыта только по указанию из Москвы, возлагалась на руководство компартии Грузии. В результате К. Н. Чарквиани был снят с поста первого секретаря ЦК компартии Грузии. На его место назначили молодого руководителя Абхазии А. И. Мгеладзе, которому Сталин уже давно демонстрировал свое расположение и поддержку в соперничестве с Чарквиани. Документы свидетельствуют, что это второе постановление о Грузии, как и первое, готовилось, по крайней мере, при активном участии Сталина. Именно он дал заголовок постановлению. В проект документа Поскребышев внес правку, которая, несомненно, была продиктована Сталиным[388].

После постановления от 27 марта фабрикация дела о «мингрельской националистической группе» получила новый импульс. На помощь Рухадзе из Москвы прибыла бригада следователей, преподавшая палачам из МГБ Грузии уроки пыточного мастерства[389]. Опираясь на поддержку Сталина, Рухадзе разворачивал чистки в республике. На этой почве он вступил в конфликт с Мгеладзе. Явно переоценив свои силы (точнее, неверно оценив намерения Сталина), Рухадзе приказал выбивать из арестованных показания против Мгеладзе. Сфабрикованные протоколы допросов он послал Сталину. Реакция Сталина была неожиданной для Рухадзе. Сталин подготовил ответ[390], адресованный, однако, не Рухадзе, а Мгеладзе и членам бюро ЦК компартии Грузии. В письме Сталина говорилось:

«ЦК ВКП(б) считает, что т. Рухадзе стал на неправильный и непартийный путь, привлекая арестованных в качестве свидетелей против партийных руководителей Грузии […] Кроме того, следует признать, что т. Рухадзе не имеет права обходить ЦК КП(б) Грузии и правительство Грузии, без ведома которых он послал в ЦК ВКП(б) материалы против них, поскольку Министерство госбезопасности Грузии, как союзно-республиканское министерство, подчинено не только центру, но и правительству Грузии и ЦК КП(б) Грузии».

Выполняя поручение Сталина, в Тбилиси приняли решение о снятии Рухадзе с поста министра госбезопасности. 9 июня 1952 года это решение было утверждено Политбюро в Москве[391]. Однако Сталин еще некоторое время держал ситуацию в подвешенном состоянии, не давая согласие на арест Рухадзе. 25 июня 1952 года Сталин телеграфировал руководителям Грузии, которым не терпелось окончательно расправиться со своим врагом: «Вопрос об аресте Рухадзе считаем преждевременным. Советуем довести сдачу-приемку дел (по Министерству госбезопасности Грузии. — О. X.) до конца, после чего направить Рухадзе в Москву, где и будет решен вопрос о судьбе Рухадзе»[392]. Вскоре Рухадзе был действительно вызван в Москву и там арестован. Этот сценарий вполне соответствовал номенклатурным правилам сталинского периода. Судьба чиновников ранга Рухадзе могла решаться только в центре.

Арест Рухадзе свидетельствовал о том, что целью Сталина, организовавшего «мингрельское дело», было не наращивание массовых репрессий в Грузии, а устранение от власти и уничтожение лишь одного клана грузинских чиновников, связанных с Берией. Конечно, «мингрельское дело», как и все другие сталинские акции такого рода, было многофункциональным. Постановление от 9 ноября с осуждением «шефства» и грозным напоминанием о непреложности сугубой централизации власти разослали всем партийно-государственным руководителям высшего и среднего звена, в том числе первым секретарям ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов партии. Таким образом «мингрельское дело» было очередной кампанией против центробежных тенденций в аппарате. Однако по общему мнению историков, «мингрельское дело» в значительной мере было направлено против Берии и его клиентской сети в Грузии[393]. С особым цинизмом Сталин поручил именно Берии провести в апреле пленум ЦК компартии Грузии, на котором ему предстояло руководить «разоблачением» своих недавних подопечных. Сам Берия, несомненно, воспринимал репрессии в Грузии как личную угрозу. Сразу же после смерти Сталина он добился прекращения «мингрельского дела», освобождения и выдвижение на руководящие посты арестованных «мингрельцев»[394].

Несмотря на опасность, нависшую над Берией, для него лично «мингрельское дело» закончилось благополучно. Берия, как до него Хрущев, лишь получил очередной урок и напоминание о бренности политического существования под властью Сталина. Таким же образом для Булганина закончилось «дело артиллеристов», разворачивавшееся одновременно с «мингрельским делом». 31 декабря 1951 года было принято постановление Совета министров СССР «О недостатках 57-мм автоматических зенитных пушек С-60», на основании которого были сняты с работы и отданы под суд за «вредительство» ряд высокопоставленных военных и руководителей оборонной промышленности[395]. Булганину, курировавшему оборонные отрасли, как утверждал позже Хрущев, угрожала опасность, так как именно его обвиняли в приеме пушки с дефектами[396]. Однако в отличие от Маленкова, пострадавшего в свое время за аналогичное «дело авиаторов», Булганин сохранил свои позиции. Арестованные артиллеристы так же, как и «мингрельские националисты», были освобождены почти сразу же после смерти Сталина.

Характер атак против членов Политбюро в 1951–1952 годах еще раз свидетельствовал о том, что Сталина вполне устраивал сложившийся в его окружении баланс сил, и он опасался его нарушить. Запугивая соратников, Сталин не считал более необходимым доводить дело не только до физической расправы, но и до должностных перестановок. Одновременно все эти кампании свидетельствовали о том, что основным орудием политического контроля для Сталина оставались органы госбезопасности, руководство которыми он ни на минуту не выпускал из своих рук.

«Дело Абакумова» и контроль над МГБ

Органы государственной безопасности по крайней мере с конца 1920-х годов подчинялись непосредственно Сталину. Опираясь на чекистов, Сталин предпринимал масштабные чистки аппарата, вплоть до уровня Политбюро. В значительной мере это обеспечило победу Сталина в борьбе за власть и его утверждение в качестве диктатора. Сама система организации работы и даже отдыха советских руководителей различных уровней вполне легально позволяла чекистам следить за каждым их шагом. В ведении госбезопасности находилась не только постоянная охрана партийно-государственных функционеров, но и доставка и оформление корреспонденций (как правило, пересылавшихся шифром), специальная телефонная связь (так называемая ВЧ), дачи под Москвой и на юге, снабжение партийно-государственных руководителей и их семей. Кроме этого использовались специальные формы контроля. Например, по некоторым свидетельствам, в 1950 году Сталин приказал установить подслушивающую аппаратуру у Молотова и Микояна[397].

Опираясь на органы госбезопасности, Сталин, однако, не превратился в их заложника. Он всегда относился к чекистам с особым подозрением не только в силу своего характера, но и потому, что хорошо знал суть их работы. Поручая им самые грязные дела, Сталин не питал иллюзий относительно возможностей и нравственного уровня этого обоюдоострого «меча революции». Основным методом тщательного контроля над органами госбезопасности в руках Сталина были регулярные реорганизации и кадровые чистки. Проводились они, как правило, на основе манипулирования двумя самыми могущественными силами системы — партией и госбезопасностью. Репрессии против партийных функционеров осуществлялись руками чекистов, но в определенный момент карательные органы ставились «под контроль партии», подвергались чистке и «укреплялись» сверху донизу кадрами из партаппарата. В разной степени этот механизм использовался на протяжении всего периода сталинского правления. Наиболее широко он использовался в период «большого террора» — при замене Ягоды Ежовым в 1936 году и Ежова Берией в 1939 году. Очевидным сигналом того, что Сталин вновь решил прибегнуть к этому методу, был арест министра госбезопасности В. С. Абакумова.

Пока шла фабрикация «ленинградского дела», за которой внимательно следил Сталин, у Абакумова, видимо, укрепились иллюзии по поводу прочности своего положения. Сталин в целом был доволен ходом подготовки процесса над «ленинградцами». По некоторым данным, в окружении Абакумова в этот период даже распространялись слухи о возможности назначения Абакумова в Политбюро[398]. Однако через некоторое время после расстрела «ленинградцев», 31 декабря 1950 года, было принято постановление Политбюро, свидетельствовавшее о том, что перспективы Абакумова не столь очевидны. Согласно этому постановлению, количество заместителей министра увеличивалось с четырех до семи. На важный пост заместителя министра по кадрам вместо ближайшего сотрудника Абакумова М. Г. Свинелупова выдвигался заведующий административным отделом ЦК ВКП(б) В. Е. Макаров. В Москву в качестве начальника Главного управления охраны МГБ СССР на железнодорожном и водном транспорте переводился близкий к Берии С. А. Гоглидзе, ранее прозябавший в должности начальника управления МГБ Хабаровского края[399].

Некоторые отметки в подлинном протоколе заседаний Политбюро указывают на ряд важных обстоятельств принятия этого постановления. Из них следует, что проект документа был подготовлен уже в августе 1950 года. Скорее всего, Сталин отложил решение вопроса о реорганизации в МГБ до завершения процесса над «ленинградцами». В подлиннике протокола на первой странице постановления сохранилась резолюция Поскребышева: «Заготовить. 1 экземпляр] послать т. Маленкову и окончательно оформить после его звонка»[400]. Это свидетельствует о прямой причастности Г. М. Маленкова, а значит аппарата ЦК ВКП(б) к подготовке реорганизации МГБ. Сталин в данном случае использовал традиционную схему — чистка органов руками партийного аппарата.

Суть кадровых перестановок заключалась в том, что Абакумов окружался новыми людьми и лишался некоторых из своих соратников. Скорее всего, партийный функционер Макаров, получивший поручение заниматься кадрами МГБ, должен был подготовить новую реорганизацию этого ведомства. Однако что касается судьбы самого Абакумова, нельзя утверждать, что Сталин уже в декабре 1950 года предрешил его физическое уничтожение. События вполне могли развиваться по сценарию 1946 года, когда предшественник Абакумова Меркулов, подвергшийся резкой критике, сохранил не только жизнь, но и положение в номенклатурной системе. Однако в судьбе Абакумова роковую роль сыграл донос одного из его подчиненных — подполковника М. Д. Рюмина.

В доносе, который Рюмин подал на имя Сталина 2 июля 1951 года, Абакумов обвинялся в различных преступлениях, главным образом в том, что он тормозил расследование дел о группе врачей и молодежной еврейской организации, якобы готовивших покушения против вождей страны[401]. Обстоятельства появления заявления Рюмина почти неизвестны. Рюмин мог подать заявление как по собственной инициативе, так и по подсказке сверху. Сам Рюмин, арестованный после смерти Сталина, на допросе показывал, что написать донос его заставила боязнь за собственную судьбу. Дело в том, что в 1950 году Рюмин забыл в служебном автобусе папку с важными документами, за что получил взыскание по служебной и партийной линии. Кроме того, в мае 1951 года управление кадров МГБ начало проверку сведений о ближайших родственниках Рюмина и выявило, что он скрыл ряд компрометирующих фактов. Рюмин написал рапорт по этому поводу, но и в нем не стал упоминать, что его отец торговал скотом, брат и сестра осуждены, а тесть в годы Гражданской войны служил в армии Колчака[402]. Эти признания Рюмина похожи на правду. Напомним, что с начала 1951 года в МГБ из партийного аппарата был назначен новый заместитель министра по кадрам, что явно предполагало проверку аппарата министерства. Донос Рюмина вполне мог быть следствием этой проверки, затеянной Сталиным. Скорее всего, Сталин рассчитывал получить именно такого рода доносы, а поэтому бумага Рюмина сразу же попала в центр внимания высшего руководства страны.

Пока неизвестны документы, позволяющие точно выяснить, каким образом заявлению Рюмина был дан ход. Помощник Маленкова Д. Н. Суханов в своих воспоминаниях утверждал, что именно Маленков передал донос Сталину[403]. Вполне возможно, что какой-то первоначальный донос Рюмина был с чьей-то помощью (например, того же Маленкова) переработан и заострен. Несомненно, однако, что любые усилия скомпрометировать Абакумова не имели бы успеха, если бы это не соответствовало намерениям Сталина. 4 июля 1951 года Политбюро приняло постановление: «Поручить Комиссии в составе тт. Маленкова (председатель), Берии, Шкирятова и Игнатьева проверить факты, изложенные в заявлении т. Рюмина и доложить о результатах Политбюро ЦК ВКП(б). Срок работы Комиссии 3–4 дня»[404]. Способ оформления этого постановления дает основания для некоторых предположений. В подлинном протоколе постановление было написано рукой Маленкова и не сопровождалось никакими отметками о голосовании. Обычно это происходило в тех случаях, когда вопрос решался на встречах Сталина с его ближайшими соратниками. Поскольку 4 июля 1951 года в кремлевском кабинете Сталина никакие заседания не зафиксированы, можно предположить, что вопрос решался на сталинской даче. В рукописном варианте постановления, записанном Маленковым, не упоминался в качестве члена комиссии заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б) С. Д. Игнатьев. Его фамилия была внесена секретарем в машинописный текст постановления с припиской: «Исправление внесено по указанию т. Маленкова 5.VII». Вероятно, решение о включении Игнатьева в состав комиссии было принято в ночь на 5 июля на заседании в кабинете Сталина, где с 0 часов 30 минут присутствовали Молотов, Булганин, Берия, Маленков, с 1 часа к ним присоединился Абакумов, а с 1 часа 40 минут — Рюмин[405]. Экстренное привлечение Игнатьева, который вскоре сменил Абакумова на посту министра, могло свидетельствовать как о том, что Сталин до последнего момента не определился с судьбой Абакумова, так и о том, что он оттягивал выбор нового министра. Однако скорее всего, Сталин из осторожности по обыкновению не хотел раньше времени раскрывать свои намерения.

В отведенные несколько дней комиссия Политбюро, опираясь на заявление Рюмина, провела допросы как самого Абакумова, так и его заместителей и начальников подразделений МГБ. В результате донос Рюмина был признан объективным. 11 июля 1951 года Политбюро приняло решение «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР»[406]. Обвинения против Абакумова были выдвинуты по нескольким пунктам. Прежде всего, ему поставили в вину прекращение дела против врача Я. Г. Этингера, арестованного в ноябре 1950 года и признавшегося под пытками, что он «имел террористические намерения» и «практически принял все меры к тому, чтобы сократить жизнь» А. С. Щербакова, секретаря ЦК ВКП(б), умершего в 1945 году. Абакумов, как говорилось в постановлении, «признал показания Этингера надуманными» и приказал прекратить следствие в этом направлении. Более того, в постановлении утверждалось, что Абакумов намеренно умертвил Этингера с целью пресечь следствие. Абакумов якобы приказал поместить больного Этингера в сырую и холодную камеру. «Таким образом, погасив дело Этингера, т. Абакумов помешал ЦК выявить безусловно существующую законспирированную группу врачей, выполняющих задания иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства», — говорилось в постановлении Политбюро. Далее, Абакумов был обвинен в том, что скрыл от высшего руководства страны материалы следствия по делу Салиманова, бывшего заместителя генерального директора акционерного общества «ВИСМУТ», бежавшего к американцам, но арестованного в августе 1950 года в Германии, а также по делу «еврейской антисоветской молодежной организации», арестованной в Москве в январе 1951 года, и якобы готовившей террористические акты против руководителей Политбюро. Наконец, Абакумову поставили в вину нарушения в ведении следствия — составление фальсифицированных протоколов допросов и затягивание расследования дел сверх сроков, установленных законом.

Политбюро постановило снять Абакумова с работы министра государственной безопасности и передать его дело в суд. Несколько высокопоставленных работников МГБ были освобождены от должностей и исключены из партии. Еще нескольким объявлены выговоры. Постановление обязало МГБ возобновить следствие по делу о «террористической деятельности» группы врачей и «еврейской антисоветской молодежной организации». Наконец, С. Д. Игнатьев был назначен представителем ЦК ВКП(б) в Министерстве государственной безопасности, что фактически предопределяло его последующее назначение новым министром. 13 июля это постановление было включено в закрытое письмо ЦК ВКП(б), предназначенное для рассылки руководителям местных партийных организаций (от республик до областей) и подразделений МГБ[407]. В письме (помимо изложения постановления от 11 июля) содержался призыв к партийным руководителям «всемерно усилить свое внимание и помощь органам МГБ в их сложной и ответственной работе». Такие призывы усилить партийный контроль в МГБ были подкреплены назначением на пост министра 9 августа 1951 года партийного чиновника — заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б) Игнатьева[408].

Обвинения, выдвинутые против Абакумова, были явно надуманными. Особенно нелепо звучали претензии по поводу нарушения «социалистической законности», учитывая, что сам Сталин давал прямые указания чекистам применять пытки. Истинные причины смещения Абакумова не нужно усложнять. Периодические перетряски были для Сталина обычным способом укрепления контроля над органами госбезопасности. Вполне подходящей для этой цели была и кандидатура нового министра. До выдвижения в МГБ 47-летний Игнатьев делал карьеру на партийной работе — из аппарата ЦК ВКП(б) был направлен секретарем ряда обкомов, вторым секретарем компартии Белоруссии, затем в 1950 году опять вернулся в ЦК на пост заведующего отделом, который занимался подбором руководящих партийных кадров. Сталин, несомненно, остановил свой выбор на Игнатьеве, как на дисциплинированном исполнителе своей воли, к тому же не обремененном групповыми интересами чекистского ведомства. Вскоре на ответственные должности в МГБ были назначены другие партийные работники. Одновременно большая группа кадровых чекистов арестована. Всеми этими чистками и перестановками руководил сам Сталин[409].

Помимо нового баланса сил между собственно чекистами и новыми партийными выдвиженцами, в МГБ в результате кадровых перестановок сложилась запутанная система противовесов и конкуренции между различными группировками. 26 августа 1951 года, вскоре после назначения Игнатьева, было принято решение о необходимости иметь двух первых заместителей министра госбезопасности[410]. Смысл этого решения становится понятнее, если учесть, кто конкретно был назначен на эти посты. Равные права заместителей Игнатьева были вручены двум потенциальным соперникам — С. И. Огольцову, работавшему заместителем еще у Абакумова, а также близкому к Берии С. А. Гоглидзе. Оба они периодически перемещались из центра на местную работу, а затем возвращались в Москву. О конфликтных отношениях свидетельствует также судьба этих руководителей МГБ после смерти Сталина. Если Гоглидзе при поддержке Берии получил высокий пост в новом Министерстве внутренних дел, то Огольцов был арестован. В добавление к этой конкурирующей паре по требованию Сталина и при некотором сопротивлении Игнатьева 19 октября 1951 года заместителем министра и начальником следственной части по особо важным делам был назначен Рюмин[411]. Это означало, что при Игнатьеве появлялся еще один соглядатай, который не только имел репутацию разоблачителя, но пользовался особым покровительством Сталина и в принципе мог иметь прямой выход на него. Таким образом, Игнатьев был плотно окружен помощниками, которых сам он по доброй воле вряд ли выбрал себе в заместители.

Руководящая роль Сталина во всех этих событиях не вызывает сомнений. Несмотря на активную роль, которую играл в подготовке кадровой чистки МГБ Маленков, очевидно, что он действовал в соответствии с установками, полученными от Сталина. В дальнейшем Сталин лично направлял следствие против Абакумова и его сотрудников, давал указания Игнатьеву, редактировал обвинительное заключение. Последний раз доклад о деле Абакумова Сталин получил 20 февраля 1953 года, незадолго до своей смерти[412].

Проведя снятие Абакумова и назначение Игнатьева, Сталин отбыл в отпуск, где находился более четырех месяцев. Судя по описям документов, поступавших в этот период Сталину, он регулярно и в значительных количествах получал от Игнатьева различные донесения. Всего с 11 августа по 21 декабря 1951 года Сталин получил от МГБ более 160 различных документов (записки, информационные сообщения), не считая постановлений Политбюро и Совмина, касающихся МГБ, и разного рода шифровок, содержание и авторство которых в описях не фиксировалось[413]. Контроль собственно за органами госбезопасности и их деятельностью оставался в числе сталинских приоритетов.

* * *

Обострение международной ситуации и нарастание гонки вооружений в начале 1950-х годов, длительное отсутствие Сталина в Москве, общее относительное снижение его активности, вызванное ухудшением здоровья, не меняли существенным образом систему высшей политической власти, укоренившуюся в предшествующие годы. В основном прежним оставался порядок согласования и принятия решений. Частичная реорганизация правительственного аппарата (создание Бюро по военно-промышленным и военным вопросам и ликвидация ряда прежних отраслевых бюро) не влияла на функции Совета министров и его полномочия. Равным образом рутинный характер имела реорганизация партийного аппарата — разделение отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) на четыре отдела, проведенное в декабре 1950 года[414]. Прежними оставались методы, при помощи которых Сталин контролировал своих соратников. Более того, периодические атаки против членов Политбюро (по аграрным вопросам против Хрущева и Андреева, «мингрельское дело», «дело артиллеристов») носили скорее профилактический характер и не заканчивались для членов Политбюро столь трагически, как «ленинградское дело».

В результате период от утверждения новой конфигурации высшей власти к началу 1950 года и до созыва XIX съезда партии в октябре 1952 года был для высших советских руководителей, окружавших Сталина, относительно спокойным. Повседневное, рутинное управление страной при многомесячном отсутствии Сталина способствовало усилению относительной консолидации группы высших советских руководителей. «Семерка», действовавшая от имени Политбюро в периоды сталинских отпусков, использовала те методы «коллективного руководства», которые были характерны для Политбюро в 1930-е годы, а затем обеспечили сравнительно безболезненную трансформацию высшей власти после смерти Сталина. Несмотря на соперничество и конфликты, руководящая группа Политбюро перед лицом общих угроз, исходивших от дряхлевшего и непредсказуемого вождя, вела себя сдержанно и осторожно. Сосредоточение на служебных обязанностях и плавное маневрирование члены Политбюро явно предпочитали интригам и взаимной борьбе. Наученные «ленинградским делом», соратники Сталина хорошо понимали, что каждый конфликт может быть использован Сталиным самым непредсказуемым образом. Новые репрессии в Политбюро не устраивали никого из сталинских соратников.

Однако по всем законом сталинской диктатуры период относительной стабильности должен был смениться новыми попытками Сталина укрепить свои позиции при помощи кадровых перестановок и репрессий. Наиболее многозначительным фактом в этом отношении были массовая чистка органов государственной безопасности, проводимая в 1951–1952 годах. Ее наиболее очевидной целью было удержание личного контроля Сталина над карательным аппаратом на прежнем высоком уровне. Вопрос о том, как Сталин собирался использовать свою единоличную власть над МГБ, оставался открытым.

Загрузка...