Холокост в Латвии. «Убить всех евреев!»

Глава десятая Белоруссия, любовь моя

Давным-давно в штате рижской станции скорой медицинской помощи работал один шофер-латыш. И рассказывал такую историю. Где-то в начале шестидесятых годов служил он срочную службу в армии. Был шофером у командира танковой дивизии, расквартированной в Белоруссии. Комдив прошел всю войну, получил Героя и командовал своим соединением железной рукой, но иногда мог выпить, а выпив, становился вздорен.

И вот однажды после какого-то банкета, навеселе возвращаясь в часть, он потребовал у своего водителя уступить руль. Что делать сержанту — только соглашаться. И выпивший генерал благополучно сбросил свой «газик» цвета хаки в придорожный кювет. Благо, какая-то деревня была совсем рядом.

— Добрались мы туда, нашли колодец, стали умываться. Лица побиты, в ссадинах, у генерала кожаная куртка разорвана, звездочка золотая криво висит. Тихо кругом, ни души, утро раннее, — вспоминал этот водитель. — Вдруг какая-то бабка появилась. Смотрит на нас жалобно и спрашивает:

— Что случилось, сыночки?

А генерал с пьяных глаз возьми и пошути:

— Беда, бабка! Немец в Барановичах! — суровым таким хриплым голосом.

— Вы бы видели эту старуху, — покачивал головой рассказчик. — Она как завоет, как в пыль у колодца повалится, как убитая… И воет, воет не переставая!

Я говорю:

— Товарищ генерал, уходить нам надо, народ сейчас проснется, накостылять могут.

Мы потихоньку, потихоньку и к машине…

А теперь одна белорусская история от меня. Мой отец с родственниками году в восемьдесят втором в свой отпуск совершил вояж по родным местам — Лапичи, Петриковка, еще какие-то мне неведомые деревеньки и местечки. Семья его оттуда. И шестьдесят восемь человек родни лежат там — в братских могилах, во рвах и просто незнамо где — дети, старики и старухи, мужчины и женщины, истребленные во имя «окончательного решения еврейского вопроса»…

Так вот, в одной деревушке, где они остановились то ли перекусить, то ли встретиться с кем-то знакомым, им показали на одну совсем непримечательную пожилую женщину, которая с авоськой в руках шла по центральной улочке.

— Вот, — говорят, — видите, бабка идет?

— И что? — спросил отец.

— А с ёй никто с войны не говорит. Ни единого слова.

— Как это? — поразился отец. — Почему?

— А у ёй с немчиком любовь была, когда тут ихний гарнизон стоял. С тех пор и не разговаривают. В упор, как говорится, не видят.

— А как же она живет?

— Да живет себе помаленьку. На ферме работает, свиньям еду дает. Може, с ними и разговаривает, а у нас не… Вычеркнули мы ее…

После войны тогда прошло почти сорок лет!

Война везде была страшной, но, как мне кажется, в Белоруссии она была страшной втройне. Именно на этих скромных, небогатых землях сначала Красная армия претерпела стремительное и ужасающее поражение, а потом там развернулся бесчеловечный режим оккупации. Гитлеризм на белорусской земле показал себя так, как, возможно, нигде больше на оккупированных территориях Европы. Но и сопротивление ему там было оказано тоже как нигде — самое отчаянное.

Очень много сегодня появляется работ и профессиональных историков и энтузиастов о коллаборационистах. Они разные, эти труды. Например, один литовский историк в своей книге о литовских полицейских батальонах (отчаянно, кстати, лютовавших на земле Белоруссии) тщательнейшим образом исследовал всё: штатную численность этих формирований, их материально-техническую базу, состав вооружений, подвижную часть — сколько лошадей, сколько телег и машин и так далее, но ни единым словом, читатель, ни единым словом не упомянул, а чем они занимались, в частности, на белорусской земле. С прибалтами, впрочем, все ясно. Их полицаи и другие военизированные и армейские части в составе ваффен-СС боролись с большевиками за свою свободу и независимость. И вообще, чтобы рассуждать об этом, надо сначала понять их боль и трагедию, так они все утверждают.

Ну, мы позже обо всем этом поговорим. Но вот и некоторые русские авторы в современной России выпускают книги, в которых выдвигают тезис о том, что русские коллаборационисты на оккупированных территориях — вовсе не примитивные пособники гитлеровцев, предатели и продажные шкуры, а тоже «идейные борцы со сталинизмом», ненавистники режима и «строители возрожденной России». Такие, мол, справные, хозяйственные мужики. Ликвидировали колхозы, разрешили частную собственность, договорились с отдельными прогрессивными генералами вермахта и зажили раздольной русской автономией под номинальной сенью германского орла. А партизаны — это просто бандиты во главе с безжалостными чекистами, для которых русская жизнь и русская кровь ничего не стоят, а главное для них — это сталинские приказы. Почитайте хотя бы опус некоего господина Сергея Веревкина под заглавием «Самая запретная книга о Второй мировой. Была ли альтернатива Сталину?», в которой он, захлебываясь от восторга, рассказывает о так называемой Локотской республике, созданной на части оккупированной немцами территории Брянской области.

Так вот, к слову, о «справных мужиках»…

«Выписка из протокола допроса Сергеева Сергея Игнатьевича 28 июля 1945 года. 12.00. старший следователь отдела ББ (борьбы с бандитизмом. — Примеч. авт.) УНКВД Бобруйской области ст. лейтенант Омельяненко.

(Вначале допрашиваемый — бывший начальник полиции Глусска — рассказал о расстреле 800 евреев 5–6 декабря 1941 года. — Примеч. авт).

— Скажите, у вашего помощника из полиции Кулешевского Михаила Яковлевича в начале войны находились ли на воспитании трое еврейских детей, которых он взял воспитывать у еврея, своего соседа? Если да, то где эти дети находились во время оккупации Глусского района немцами?

— Да, такой случай имел место. После расстрела 800 евреев в местечке Глусск 5–6 декабря 1941 года, не знаю, какими судьбами, уцелело 8 еврейских детей, сколько девочек и сколько мальчиков, не помню. Они были в возрасте от 3 до 12 лет. Так же не знаю, какими судьбами эти дети евреев попали в русские семьи граждан местечка Глусск. Помню, что 2 девочки исключительной красоты в возрасте 6–8 лет находились в доме моего помощника Кулешевского М. Я., двое детей находились в доме Александра по фамилии Петриковец, остальные у кого находились — не вспоминаю. Тогда ко мне кто-то из граждан, у кого находились эти еврейские дети, обратился за справкой, нельзя ли записать их в свою семью? Так как я сам не мог на это ответить, я обратился за разъяснением к начальнику орт-комендатуры майору Бителю, он мне ответил — нельзя и предложил их всех учесть. Это его распоряжение я выполнил — отдал приказ своему писарю Соколовскому Андрею Васильевичу переписать их всех. Дети оставались у граждан. Примерно числа 20–25 декабря 1941 года я получил распоряжение начальника гестапо лейтенанта Кильпа собрать этих детей у костела на валах и расстрелять их. Это распоряжение лейтенанта Кильпа я выполнил.

Через полицейских я сообщил гражданам, у кого находились эти дети, чтобы они их привели в управление полиции. Граждане сделали это. Двух девочек, которые находились в доме Кулешевского, привел он сам.

Для выполнения расстрела этих детей я выделил группу полицейских: я сам, моего помощника Кулешевского М. и полицейских — Товстик Евстрата, жителя деревни Козловки Первые, Чернушина Куприяна, жителя деревни Жолвинец, Новицкого Федора, жителя местечка Глусск, Брюченка Флора, жителя местечка Глусск и Чугайло Владимира, жителя деревни Поречье Октябрьского района, проживал в собственном доме в местечке Глусск.

Примерно в 16 часов дня мы взяли этих детей и повели к костелу на валах. Малышей из них полицейские несли на руках. Прибыв к намеченному месту расстрела около костела на валах, там мы нашли уже готовую вырытую яму. Кто ее вырыл, не знаю, но полагаю, что по распоряжению гестапо это сделал начальник городского управления Головченко Сергей. Тогда я обратился к присутствовавшим на месте расстрела вышеперечисленным полицейским со словами: „Хоть и жаль, но выполнять приказ надо. Кто желает производить расстрел?“ Изъявил согласие Чугайло Владимир, просился и полицейский Брюченок Флор, но Чугайло В. его оттолкнул, утверждая, что тот не сможет. Поэтому всех восемь детей евреев расстрелял Чугайло Владимир сам в нашем присутствии. Расстрел производили так: полицейский Брюченок Флор подводил, а малышей-детей подносил к яме, ставил их на краю ямы лицом к яме, а Чугайло Владимир расстреливал их из винтовки в затылок на расстоянии 5–6 метров. Таким порядком по одному были расстреляны все восемь детей евреев.

Все остальные вышеупомянутые полицейские, я и мой помощник Кулешевский М. стояли там же, около ямы. Случаев побега детей или сопротивления не было. После расстрела всех полицейский Брюченок Флор снял с одного расстрелянного ребенка теплое пальто детское для своего ребенка. Я не возразил ему. Яму с расстрелянными трупами детей зарывали полицейские: Новицкий Федор и Брюченок Флор. Две лопаты для этих целей мы захватили из управления полиции, когда взяли детей на расстрел…»

12 апреля 1961 года двадцатисемилетний летчик-истребитель советских ВВС Юрий Гагарин стал первым человеком, увидевшим Землю из космоса. Восхищенное человечество с изумлением и трепетом разглядывало симпатичное улыбчивое лицо молодого русского майора на десятках миллионов газетных и журнальных страниц.

На фоне этого, без всякого сомнения, выдающегося события судебный процесс, продолжавшийся в Риге уже более месяца, казался скучноватым и малоинтересным. Судили девятерых бойцов и офицеров 18-го латышского полицейского батальона.

Первым в списке обвиняемых шел старший лейтенант Янис Бумберс, кадровый офицер латвийской армии, который с приходом немцев без тени сомнения встал под знамёна рейха, чтобы бороться с коммунизмом. Борьба с означенным политическим учением привела двадцатитрехлетнего офицера в полицейский батальон номер 18. Там он стал командиром роты, а закончил свою военную карьеру в рядах латышского эсэсовского легиона уже командиром батальона, заслужив Железные кресты первой и второй степени, медаль «За боевые контратаки», серебряную медаль за ранение, а также специальный нагрудный знак за борьбу с партизанами на территории Белоруссии.

Сформированным в Риге в 1941 году 18-м полицейским батальоном командовал майор Рубенис, его заместителем был Эрцумс, слабостью которого было произнесение торжественно-зажигательных речей перед каждой акцией. Его страсть к речам пригодилась, когда в 1942 году батальон перебросили в Белоруссию, где он принял активнейшее участие в жестокой и беспощадной войне против белорусских партизан и особенно в истреблении мирного населения. Согласно указаниям военного и политического руководства рейха, эта борьба должна вестись только на уничтожение и пощаде не подлежал никто. А латышские полицейские умели исключительно ревностно выполнять приказы.

В семидесяти километрах от Барановичей, между Гродно и Брестом, находится небольшой белорусский городок Слоним. К началу второго лета войны в его гетто проживало около трех тысяч евреев. Вне всякого сомнения, терпеть такое положение далее было совершенно невозможно — более года эта территория входит в состав тысячелетнего рейха, а евреи ещё живы! Единственное, что хоть как-то может оправдать подобную нерадивость, так это заброшенность этого убогого, всеми позабытого местечка. Именно туда и был послан 18-й латышский полицейский батальон, чтобы Слоним тоже стал «юденфрей», так же, как и десятки городков и местечек Латвии.

Неподалеку от Слонима на Петравлическом холме вырыли огромную яму, к которой и сгоняли с криками, бранью и пьяным хохотом обитателей еврейского гетто. У ямы раздевали догола, отбирали деньги и ценности, у живых людей припасенными заранее молотками или просто прикладами споро выбивали золотые коронки. Янис Бумберс отмечал на суде, что он не только следил, как он выразился, за общим порядком, но и за тем, чтобы полицейские не перестреляли друг друга. Среди пьяных расстреливателей периодически вспыхивали жестокие драки: борцы против сталинского тоталитаризма не могли поделить сорванное с пальца золотое кольцо или только что выломанные изо рта золотые зубы. Жадность и злость нервных карателей были столь сильны, что они того и гляди могли начать пальбу друг в друга.

Раздетые донага люди сгонялись к яме и расстреливались. Один из обвиняемых на рижском процессе, капрал Эрнест Вилнис, был не только простым стрелком, но и фотографом. Его «лейка», невзирая на строжайший запрет на любую съемку акций, сохранила для истории слонимский расстрел. После казни он с большой выгодой торговал фотографиями среди своих товарищей. Особенно ценились карточки, на которых были запечатлены раздетые догола молоденькие слонимские еврейки. За них без возражений платили по пять рейхсмарок. Сам Вилнис как раз в ту пору стал счастливым отцом и дома в Латвии его ждал в колыбели малыш, ничем не отличающийся от тех, кого он и его сослуживцы бросали в кровавую шевелящуюся яму еще живыми, чтобы не тратить на них патронов. Хочу добавить, что Эрнест Вилнис хранил фотографии, сделанные им в Слониме, вплоть до своего ареста, последовавшего в 1960 году. Зачем? Из ностальгии?

Вечером после расстрела за очередной бутылкой водки еще один офицер 18-го батальона, Франц Эглайс-Лемешонок, снисходительно бросал, отгоняя от лица, разгорячённого обильной выпивкой, жирных мясных мух: «С тридцати метров в затылок — это для меня пустяки…» Бывший слушатель католического духовного семинара нашел свое истинное призвание в деятельности, прямо скажем, далекой от поста и молитвы. Более того, он сумел выслужить себе два Железных креста.

18-й латышский полицейский батальон занимался не только решением еврейского вопроса в Белоруссии, но и воевал с партизанами. Один из жестоких боев произошел в деревеньке Налибоки. Этот бой красочно описывал в своем репортаже внештатный корреспондент газеты «Тевия» рядовой Язеп Зламенкс: «Пули свистят над головами наших… Костел в Налибоках занялся густым чадящим пламенем… Отрывистые слова команд… Пьянящий порыв атаки… Победа!»

Только Зламенкс ничего не писал о том, как пытали трех пойманных партизан братья Лусисы, как у одного из пленников рассыпали на спине порох в виде пятиконечной звезды и поджигали его, как топтали ногами и изо всех сил били прикладами другого, а потом, забив пленника до смерти, но так и не добившись от него ни слова, старший Лусис, пыхтя и отдуваясь, утирал с загорелого дочерна лба крупные капли пота и говорил брату с сокрушенным удивлением: «В иностранном легионе служил, всякое видал, шесть языков знаю, но таких упорных еще не встречал!» А третьего пойманного партизана, раненого, долго с хохотом топили в небольшом грязном прудике, а как только он пробовал выбраться, воду вокруг прошивали автоматными очередями.

Деревня Пузичи находилась в зоне деятельности партизан. Жители ее, наслушавшись историй о том, как поступают каратели с такими вот деревнями, рванули все в лес, но не успели… Каратели из 18-го батальона перехватили их, уходящих: «Э-э, бросьте, возвращайтесь домой, вы мирные люди, никто вас не тронет, вам некого опасаться!» Так на приличном русском языке уговаривали крестьян солдаты, одетые в какую-то странную, вроде бы и не немецкую форму. Испуганные и притихшие крестьяне медленно побрели обратно. А в Пузичах всех их, обманутых, загнали в большой сарай на окраине и сожгли заживо. Тех, кто пытался выскочить, расстреливали и забрасывали гранатами. В Пузичах каратели-латыши убили более семисот крестьян-белорусов и поляков. Причем на пепелище поставили табличку: «Здесь убито 700 партизан».

Старший лейтенант Эглайс-Лемешонок особенно любил выявлять скрытых пособников партизан, рассылая обычно по ночам группы своих людей, хорошо говорящих по-русски, по окрестным селам. Карателям было велено выдавать себя за партизанские дозоры. С каким удовольствием, и наслаждением даже, наблюдали полицейские радостную суету молоденьких медсестер в деревне Чучевичи, которые собирали «нашим миленьким партизанам» немудреную деревенскую снедь — серую картошку, соленые огурцы и немного хлеба. Потом этих девчонок схватили и насиловали, насиловали и били, били и насиловали. После расстреляли…

Немцы проводили планомерный террор против жителей Белоруссии. На 1 июля 1942 года на территории многострадальной советской республики активно действовали первые четыре латышских карательных полицейских батальона — 18, 24, 26-й и 266-Е. Оккупационные власти с успехом использовали своих ретивых помощников.

Выдержки из немецких документов.

И еще:

Это — выдержка из отчета обергруппенфюрера СС Еккельна об одной из многих карательных операций, в которых принимали активное участие латышские полицейские батальоны. Они выжигали дотла деревни и истребляли их жителей в районе Налибокской пущи. Обратите внимание — 1274 человека расстреляны по подозрению в принадлежности к партизанам. Их сгоняли в большие сараи или в гумна, как в Хатыни, запирали снаружи и запаливали. Или же собирали по несколько семей в одной хате и расстреливали там всех без исключения — от стариков и старух до грудных детей, а деревни, пограбив, сжигали. И еще — 8350 безвинных евреев…

Что же их понесло, борцов с большевизмом и за свободу Латвии, в Беларусь? Разве огнём и мечом в чужой стране добывают независимость своей? Излишне говорить, что они, палачи из 18, 24, 26-го, 266-Е латышских полицейских батальонов, в числе тысяч других убийц влились позже, как «ядро», в состав латышского легиона СС. Может быть, некоторые и шагают ежегодно теперь 16 марта по центру Риги — одной из столиц Европейского союза — торжественным маршем.

А ведь кроме «Болотной лихорадки» были еще карательные операции с не менее символическими названиями: «Рига», «Альберт-1», «Альберт-2», «Якоб», «Генрих», «Отто». И с названиями попроще — вроде «Александрово», когда в июле 1942 года в Узденском районе Минской области была сожжена деревня Александрово и расстреляны проживавшие здесь мужчины.

Вот выдержка из немецкого отчета:

А вот небольшая характеристика этих самых карателей из отчета о боевой деятельности 125-го Дзержинского партизанского отряда имени Сталина:

Да, им было из чего стрелять. Но больше они расстреливали. Сами о том докладывали.

В феврале-марте 1943 года была проведена крупная карательная операция в Россоно-Освейской партизанской зоне, получившая кодовое название «Зимнее волшебство». Командовал ею Фридрих Еккельн. 8 из 10 полицейских батальонов, задействованных в ней, были латышскими. В результате операции было расстреляно и сожжено заживо около 3500 местных жителей, 2000 угнаны на каторжные работы в Германию, более 1000 детей отправлено в концентрационный лагерь Саласпилс. Разграблено и сожжено 158 населённых пунктов, в том числе вместе с людьми были спалены дотла следующие деревни: Амбразеево, Аниськово, Булы, Жерносеки, Калюты, Константиново, Папоротное, Соколово и другие. Крестьян использовали для разминирования дорог, гоня перед армейскими колоннами….

Ежегодные шествия 16 марта бывших латышских эсэсовцев и их последышей в Риге посвящены, оказывается, единственному в истории эпизоду, когда обе латышские эсэсовские дивизии, 15-я и 19-я, вместе воевали против наступавшей Красной армии на рубеже реки Великой в Псковской области. Там им, кстати, весьма крепко наподдали наши деды и прадеды. Латвийские защитники своих эсэсовцев с пеной у рта утверждают, что это были «простые» армейские части, «отважно сражавшиеся против большевиков за Латвию», совершенно не причастные ни к каким актам террора против мирного населения. А как же тогда можно объяснить участие в полном составе латышской 15-й эсэсовской дивизии в крупной карательной операции «Праздник весны» против партизан и населения Ушачско-Лепельской зоны?

По данным белорусского историка Алексея Литвина на территории Белоруссии действовало в разное время 2 латышских полицейских полка, 1 латышский пограничный полк и 26 латышских полицейских батальонов.

Немцы ценили и привечали усердных латышских карателей. Многие из них были отмечены орденами и медалями рейха. Так, серебряной медалью 2-й ступени для лиц восточных народов (гитлеровцы придумали такую специальную награду для своих неарийских подручных) был награжден обер-лейтенант 18-го батальона Эрик Зунда, а более 50 офицеров и солдат из этого же соединения убийц получили бронзовую медаль, среди них и командир батальона Фридрих Рубенис. Это те, кто особо отличился в сжигании людей заживо, кто расстреливал и насиловал, кто грабил и убивал белорусов и евреев. Они же получали особые знаки отличия за борьбу с партизанами. Бронзовый — за 20 дней боев, серебряный — за 50 и золотой — за 100.

Впрочем, многие полицаи нашли на белорусской земле не Железные, а березовые кресты. Немецкое командование полиции и жандармерии выпускало регулярные сводки с перечислением потерь. Частенько там фигурировали латышские фамилии. Например, 15 ноября 1942 года в Бересце убиты капрал Андрис Мудулис и рядовой шуцман Эдуард Берзиньш из 18-го полицейского батальона, 7 декабря 1942 года в Света-Воля — Рудольф Бертулис из того же батальона, в Слуцке — Адольф Граубис из 271-го. 22 февраля 1943 года в Рудне нашли свой конец от партизанской пули шуцманы 18-го батальона Янис Урбицкис и Крист Ога, 31 января в Телешанах — Артур Слицис. Осенью 1942 года был убит командир 24-го латышского полицейского батальона капитан вспомогательной полиции Вильгельм Борхардт. Список можно продолжать и продолжать.

Интересно, что в этих ежедекадных информациях о потерях гитлеровцев соблюдалась своеобразная субординация. Сначала перечислялись все погибшие немцы, независимо от воинского чина, затем — латыши и литовцы, и только потом полицаи — украинцы, поляки и белорусы.

Война велась беспощадная и безжалостная. Немцы особо отмечали в своих отчетах «фанатичную ненависть партизан, которую они испытывали к местным полицейским». А к пришлым, добавлю от себя, ее степень была не ниже. Пепел сожженных деревень, массовые могилы расстрелянных людей, казни и пытки требовали возмездия. И оно наступало неотвратимо и жестоко.

В результате блестящей операции партизан против латгальского батальона в деревне Кобыльники, когда была полностью разгромлена третья рота 315 батальона, в отчёте Григорьева появилась следующая запись:

Из того же отчёта:

Тут нужно отметить, что латыши на белорусской земле находились отнюдь не только в составе карательных отрядов. Храбро сражалась с фашистами и их прихвостнями бригада латышских партизан под командованием Вильгельма Лайвиньша и Отомара Ошкална.

А кем же они были, партизаны Белоруссии? Откуда появились, как воевали?

«Опросный лист делегата от партизанского отряда „Иванова“ (Захарова Ивана). БШПД 02.07.42 г.

Партизанский отряд „Иванова“ организовался 23.04.42. Организовал его Захаров Иван Кузьмич — член ВКП(б), бывший директор Чапаевской МТС Освейского района, и Петриенко Иван — член ВКП(б), последнее время работал прокурором в Сенненском районе…

Вначале было 4 человека. Кроме Захарова и Петриенко были: я — Родионов Михаил Петрович, член ВКП(б), бывший председатель колхоза „Новый мир“ Росицкого сельсовета Дриссенского района, и Бляхман Наум — беспартийный, еврей, до войны был продавцом винной лавки от Полоцкого сельпо, а также его семья — жена и сын…

Впоследствии отряд постепенно разрастался и к настоящему времени в своих рядах насчитывает 80 человек (из этого отряда потом выросла целая партизанская бригада имени Фрунзе — одна из самых больших в Освейских лесах. А первыми были директор МТС, райпрокурор, председатель колхоза и продавец винной лавки, чудом уцелевший и спасший семью. — Примеч. авт.). По своему составу отряд многонациональный. В отряде имеется около сорока человек латышей, преимущественно из Лескорунской волости (примерно 60–70 километров от города Дрисса)… Большинство этих латышей прибыли к нам в отряд вооруженными. В числе латышей в нашем отряде состоит Судмалис Имант — секретарь Либавского горкома ВЛКСМ и член ЦК ВЛКСМ Латвии. В данное время рядовым… (Имант Судмалис — Герой Советского Союза, впоследствии был внедрен в советское подполье в оккупированной немцами Риге и погиб, выданный предателем. Кто его выдал, неизвестно до сих пор. — Примеч. авт.).

07.06.42 г. — уничтожена грузовая автомашина, на которой ехало 20 немцев, из них 16 человек, в т. ч. 1–2 офицера, убиты, а 4 человека было ранено, но им удалось сбежать до деревни Гальковщина Киселевского сельсовета Освейского района, где от ран умерли.

Операция эта была произведена засадой на большаке Стрелли — Захары во главе командира отряда т. Захарова с 12 человеками и пулеметчиками Глазовым Николаем, Ивановым Николаем и Судмалис Имантом.

…11.06.42 убито 17 человек айзсаргов на территории Лескорунской волости (Латвия) и сожжено их управление в местечке Полищен. В это же время убит председатель волостной управы и писарь — фамилии их не знаю. Волуправа тоже сожжена. Там же была разгромлена почта. На почте были изъяты письма немцев на родину, а также посылки в Германию. В посылках были: плесневелый горох, сушеные картофель, сухари, детские игрушки, старые носки и другие подобные вещи…»

Воевать и просто выживать партизанам приходилось в нечеловеческих условиях.

Еще выдержка из отчета Григорьева:

Партизаны воевали за будущее, за своих детей, за свою страну. Им было за что сражаться и умирать.

Из воспоминаний партизана Хаима Фейгельмана:

«В партизанском отряде № 106 в 1943 году по поручению командования отряда в лесу для детей была организована и работала школа и пионерский лагерь.

В школе насчитывалось около 80 детей. Это были бывшие партизанские проводники и дети-сироты, которым удалось бежать из минского гетто и окружающих районов. Родители детей были на фронте или погибли в гетто от рук немецко-фашистских палачей…

Для занятий в школе и других мероприятий была выделена отдельная землянка, сбиты столы и скамейки, сшита пионерская форма из парашютной ткани.

Пионерам были торжественно вручены красные галстуки. При входе в пионерский лагерь была арка, за аркой была выложена пятиконечная звезда. Партизаны отряда постоянно помогали и заботились о детях. С операций привозили бумагу, обои, из которых сшивали тетради, карандаши.

Кроме общеобразовательных предметов: чтение, письмо, арифметика, история, школьники получали эстетическое воспитание. 5 июля 1944 года в честь освобождения нашего родного города Минска состоялся большой праздничный концерт. На лесной поляне в районе Клетище Ивенецкого района, где в то время дислоцировался наш отряд, дети пели песни, декламировали стихи и веселились.

На концерте присутствовали партизаны отряда и гости из соседних партизанских отрядов имени Калинина, имени Буденного и других…».

106-й отряд был так называемым семейным. На сотню с небольшим бойцов приходилось около 400 женщин, стариков и детей, в основном евреев, спасшихся здесь от неминуемой гибели. Они все выжили.

В Минске гитлеровцами было организовано крупное гетто, в котором сосредоточили десятки тысяч евреев. Их уделом была смерть. В 1941 году Минск посетил рейхсфюрер СС Гиммлер. Он пожелал поприсутствовать на акции — хотелось вживую увидать, как решают еврейский вопрос его подчиненные. Приказал расстрелять сто евреев. Но не выдержал, сбежал после второго десятка. Организатор и теоретик величайшего в истории геноцида оказался слабонервным. А машина уничтожения не знала эмоций. Собственность ликвидированных евреев отправлялась в Германию с надписью: «Пожертвования белорусского населения немецкому народу». Какое кощунство!

Охраной гетто (читай, безжалостным истреблением его обитателей) занимались и молодцы из команды Виктора Арайса и сотрудники латышской СД и латышские полицейские. «Охрана» с их участием оказалась столь эффективной, что вскоре в минское гетто стали перебрасывать эшелонами евреев из рейха и оккупированной Чехословакии для «окончательного решения еврейского вопроса».

Представляет в этой связи интерес письмо генерального комиссара Белоруссии Вильгельма Кубе своему непосредственному начальнику Генеральному комиссару Остланда Лозе:

А вот что вспоминал один из этих немецких евреев, житель Гамбурга Хейнц Розенберг, чудом уцелевший в аду минского гетто:

«…Последним комендантом гетто был гауптшарфюрер СС Рюбе. Это был человек среднего роста, безжалостный, бросающиеся в глаза большие руки которого постоянно размахивали плеткой или пистолетом. Его основным занятием было шляться по гетто с двумя латышскими эсэсовцами, подзывать одного-десятерых евреев (преимущественно женщин, стариков или детей), вести их к близлежащему кладбищу и там расстреливать… Однажды он пришел в госпиталь и увидел там 30 беременных женщин. Он ушел из гетто, но лишь только для того, чтобы потом привести с собой эсэсовцев. Затем женщины должны были покинуть госпиталь, их выстроили вдоль задней стены здания, и все они были тотчас же расстреляны Рюбе и его людьми. Это было невероятной тяжести заданием для наших мужчин — отнести эти трупы на кладбище».

Теперь обратимся к отчету о «боевой деятельности» оперативной группы унтер-шарфюрера СС Арльта о ликвидации евреев в Минске и его окрестностях. Лишь некоторые выдержки…

Палачи из Латвии оставили свой кровавый след по всей Белоруссии. Об этом свидетельствуют и составленные по всей форме юридические документы педантичных служащих Фемиды ФРГ в послевоенное время. Вот выдержка из протокола допроса обвиняемого Фишера следователем при Земельном суде Бохума от 10–17 марта 1970 года:

«Я думаю, что на акцию против евреев в Новогрудок мы выехали из Вилейки вечером или ночью. Мы снова были обычной командой служащих, командой войск СС под командованием Липпса и латышской полицией. В то время при нашем учреждении было множество латышских полицейских. Я думаю, что более 20 человек, в том числе, конечно, Ганин, Витолс, Бергман и Разум. Акция в Новогрудке проводилась весной. Зима уже давно прошла, мы могли свободно ездить по дорогам, на них уже не было весенней распутицы. В Новогрудке были прочесаны дома с целью обнаружения евреев. На грузовых машинах евреи вывозились за город. Затем машины возвращались и забирали новые партии евреев. Из Новогрудка были вывезены все евреи, которые там жили. Во всяком случае, на мой взгляд…»

Из всего вышесказанного вам, уважаемый читатель, станет понятен смысл, вложенный в строки призыва генерального комиссара Остланда Лозе, обнародованного 24 февраля 1943 года, зовущего вступать в ряды эсэсовского латышского легиона:

А напоследок я хочу рассказать еще одну историю.

В том самом местечке Койданово, про которое упоминалось в рапорте Арльта, тоже жило несколько сотен евреев. И им стало известно, что завтра приедут каратели. Наивные евреи сначала решили, что будут убивать только мужчин, потому многие из них спрятались в соседних лесах. Среди них был и отец одного пятилетнего мальчика, Ильи Гальперина. У белобрысого и голубоглазого, совсем нееврейского вида мальчугана, были, конечно, и мама и младшие сестричка с братиком. Мама сказала ему, что он теперь — старший мужчина в семье, которой завтра не станет и он не должен бояться смерти. Ночью он убегает из дому и, спрятавшись в густой кроне дерева, видит, как в числе 600 еврейских обитателей Койданова расстреливают его маму, а братика с сестричкой, по их малолетству пожалев на них пули, прикалывают штыками литовские каратели.

Илюша скитается по окрестным деревням и местечкам, побираясь, одетый в драную шинель, снятую с трупа. Его скитания заканчиваются тем, что маленького Гальперина задерживают местные полицаи и вместе с другими подозрительными передают латышским полицейским на расстрел. Один из латышских карателей, Екаб Кулис из 18-го полицейского батальона, вдруг пожалел мальчика и вывел его из расстрельного ряда у сарайной стенки. Чем он руководствовался, трудно сказать, вероятно, просто пожалел пятилетнего ребенка в огромной для него прожженной и драной шинели, безучастно и жадно обгрызавшего хлебную корку в ожидании залпа. Когда же Кулис раздел и начал мыть мальчика, он увидел, что тот обрезан. Но вместо того, чтобы расстрелять его, полицай объяснил Илье, что мальчик — еврей, и строго-настрого велел об этом молчать.

Кулис привел его в батальон, и симпатичный белобрысый мальчонка сделался у карателей «сыном полка». Ему пошили форму, сапожки, портупею, взяли на полное довольствие. Возили с собой на акции. А куда ж девать-то? Маленький Илья Гальперин видел, как его спаситель и крестный сержант Кулис спокойно расстреливал людей, с воем выскакивающих из горящей синагоги в том самом Слониме.

Однажды латышские полицейские, будучи, видимо, пьяными, хотели заставить своего сына полка расстрелять какого-то еврея, которого они для потехи привязали к дереву, мальчишка выстрелил специально мимо, и только вмешательство Кулиса, который увел его оттуда, спасло мальчика от разоблачения. Он собрался выдать себя, но не убивать.

После окончания карательной эпопеи латышские палачи вернулись в Ригу. И тут мальчик стал героем многочисленных статей и даже сюжетов кинохроники. Латыши назвали его на свой лад — Улдисом Курземниексом (имя придумали просто так, а фамилию произвели от Курземе — название западной части Латвии). Симпатичный мальчонка Улдис в тщательно отглаженной и ладно пригнанной военной форме, сверкающих сапожках так славно смотрелся в окружении суровых борцов с большевизмом. Патронаж над сиротой осуществлял сам полковник Лобе. Карлис Лобе стал, как это теперь принято говорить, пиарить историю превращения славянина в близкого к арийцам латыша и даже произвел его в капралы. Ведь все, кроме Кулиса, считали его русским или белорусом. Когда малыша видели прохожие в Риге, они начинали хлопать в ладоши от полноты чувств. Красавчик! Просто красавчик!

В 1943 году его передали под опеку другого латышского карателя, Екаба Дзениса, хозяйствовавшего тогда на фабрике «Лайма». Дзенис велел ему раздавать маленькие шоколадки европейским евреям из рижского гетто, которых грузили на территории «Лаймы», использовавшейся в качестве накопителя перед отправкой на расстрел в Бикерниекский лес. Им говорили, что их отправляют или в трудовой лагерь или по обмену через Красный Крест в Швецию, а чтобы обречённые поверили в эту ложь, им и выдавали маленькие шоколадки — подкрепиться в дорогу.

Вместе со своими приемными родителями Улдис Курземниекс через Германию, где он был очевидцем бомбардировки Дрездена союзниками, попал в Австралию. Там он энглизировался, стал Алексом Курземом и жил себе полвека, пока вдруг не рассказал все о себе своей жене и двум детям. Перед этим он попытался зарегистрироваться в мельбурнском и нью-йоркском центрах жертв холокоста. Из мельбурнского его выгнали, а из нью-йоркского пришел ответ, что они не могут считать его жертвой, поскольку он «добровольно присоединился к войскам СС». Латышское эмигрантское общество в Австралии, состоящее во многом из бывших эсэсовцев, его, естественно, начисто отвергло.

А в квартиру сына Курзема, Марка, написавшего вместе с отцом нашумевшую книгу «Маскированный», вламывались разок какие-то неизвестные, перевернувшие ее вверх дном и не похитившие ни одной безделушки. Видимо, искали документы, имевшие отношение к его отцу.

А вот отец Илюши Гальперина, Соломон, выжил. Его взяли позже немцы и отправили в Дахау и Освенцим. Но и там нужны были сапожники, а он был классным мастером. После войны, узнав о гибели семьи, Соломон Гальперин женился второй раз, умер в 1975 году. Только несколько лет назад Алекс Курзем, занявшийся поисками своих корней, побывал в Койданове и положил цветы на могилу своей семьи.

И напоследок еще одна история, рассказанная уже упоминавшимся шофером с рижской станции скорой помощи. Дело было в Белоруссии, где он проходил службу. Как-то раз он с приятелями-сослуживцами зашел в сельский магазинчик. Все солдаты были латышами и между собой, естественно, говорили по-латышски. Заглянули в сельпо за сигаретами и чем-нибудь вкусненьким, обычное дело. И за разговором о своем никто из них не обратил внимания на гробовую тишину, наступившую в магазине. Кто-то из местных мужиков выскочил во двор и о чем-то возбужденно стал шуметь там. Продавщица сельмага, побледнев, глянула в окно и шепотом сказала солдатам-латышам:

— Тикайте вы отсюда скорей! Мужики уже доски из штакетника ломают! Беда будет!

— Да что мы сделали? — удивились солдаты. — Нам бы только курева…

— Какого курева! — сказала, как плюнула, продавщица. — Тут во время войны ваши такого натворили… Убегайте живо!