Хонас и розовый кит

Глава II

По дороге домой я молил судьбу, чтобы какой-нибудь тщеславный военачальник совершил очередной государственный переворот, провозгласил комендантский час и запретил собрания более чем трех человек. Мятеж спас бы меня от поздравлений и назойливого внимания.

Все то время, что я знаю Талию, не перестаю ей объяснять: «Терпеть не могу дни рождения. Меня бесят похлопывания по спине» [2]. На самом деле, без преувеличений. Именины меня угнетают. Наталкивают на мысли о самоубийстве. Гости напоминают родню, собравшуюся на поминках, чтобы почтить мою память. Супруга, однако, в упор не замечает моих чувств. Сойди я с ума, она вывела бы меня задувать свечи в смирительной рубашке. Заявления об отказе справлять день рождения не принимаются. Талия всегда выворачивает мои слова наизнанку. Она считает, что за возражениями кроется тайное желание пышного праздника. В результате жена устраивает его мне тайком. Особенность таких спонтанных торжеств в полном отсутствии импровизации. Они совсем не удивляют. С утра я натыкаюсь на спрятанный в шкафу торт, плавящийся от жары, и невольно подслушиваю секретные телефонные переговоры, которые жена ведет со своими родителями и друзьями. В итоге, когда я прихожу с работы, дом полон гостей, они распивают мой виски, дымят сигарами и изощряются в шуточках в мой адрес. Меня остается лишь заколоть и подать на стол, как пасхального ягненка.

В этом году Талия пошла на уступки, отказавшись от массовых напоминаний о моих именинах. Она решила рискнуть и положиться на память моих друзей.

Жена встречает меня у входа.

– Привет, дорогой! Как дела, Ликург?

Нетерпеливой, хрупкой и меланхоличной Талии присуще своеобразное изящество, которое раньше наполняло меня гордостью, но сейчас я практически перестал его замечать.

Она бормочет что-то невнятное.

– Что ты говоришь? – переспрашиваю я.

– Ты задержался. Мы так давно тебя ждем, – повторяет она нерешительно.

– Мы с Ликургом заехали в парк. Выпили пива. Я не подозревал, что ты меня ждешь.

– Не прикидывайся дурачком. Ты знал, что мы приготовим для тебя ужин-сюрприз.

– Откуда мне было знать, что вы устроите ужин-сюрприз? Ведь вы планировали его тайком.

– Уверена, что ты догадывался, иначе не опоздал бы. Не выкручивайся. Ты пошел в бар специально, чтобы позлить нас, – обвиняет меня Талия.

– Не слишком ли многого ты от меня требуешь? Разгадать твои планы и примчаться на прием, о котором меня никто не предупреждал?

– Ты оправдан. Но постарайся быть приветливым с мамой и папой.

– Пришли только они?

– Еще тебя ждут Эстебан с женой. Как ее там, Роза? – интересуется Талия.

За все пять лет семейной жизни на моем дне рождения не было так мало гостей. Представляю, как спустя годы мы с Талией останемся в одиночестве и, сидя в полумраке, словно две престарелые совы, будем любоваться замороженным тортом. Отсутствие гостей меня ужаснуло. Ну как меня понять?

Мужчины меня обнимали, женщины целовали. Теща извинилась за опоздание своих детей Пабло и Хулии. Пабло постоянно прогуливал семейные праздники. Он исчезал перед Новым годом, Рождеством, годовщиной свадьбы своего отца и Иры, перед Первым мая, равно как и Днем святых невинных младенцев Вифлеемских [3]. «Во время карнавала нельзя отыскать две вещи: пиво в магазинах и Пабло дома», – любила повторять Ира, его мачеха. В то время как отсутствие Пабло поддавалось прогнозированию, его появление предсказать было невозможно. Совершенно неожиданно он возникал на диване со стаканом кампари в руке и рассказывал сказки о своем новом бизнесе или, абсолютно измотанный, приходил в себя после бегства от судебных приставов, вооруженных десятком постановлений на его счет, одним словом, ставил честь семьи под удар. Хулия не имела привычки пропускать праздники, но всегда являлась с опозданием и в окружении толпы друзей, которые с волчьим аппетитом уничтожали все угощения, от чего хозяева чувствовали себя скрягами, пожалевшими зажарить на ужин быка.

Я обрадовался приходу Эстебана, моего давнего приятеля. Мы дружили с юности. Вместе учились в школе и были основателями пафосного кружка под названием «Свет и знание». Тогда Эстебан был рослым, потливым, державшимся неестественно прямо перфекционистом, готовым к любой конкуренции. Пятнадцать лет спустя он представляет собой уважаемого гинеколога, укротившего свои потовые железы и всеми силами стремящегося к профессиональным свершениям на благо клиенток и общества. Однако стоит ему сделать пару глотков, как он расслабляется и становится приятным собеседником. Моя жена и тесть с тещей его обожают. Я его ценю и любил бы как брата, если бы не его маниакальная одержимость убедить нас с Талией завести детей. Отсутствие отпрысков в нашей семье кажется ему аномалией, попранием законов природы. Стоит мне отвернуться, как он наступает на Талию с нравоучениями, как убедить меня не скупиться на сперматозоиды. Стоит рядом появиться коляске, как он тычет в нее в надежде пробудить в нас желание использовать пестик и тычинку по назначению. Он решился бы на любую выходку, лишь бы увидеть Талию беременной. Уверен, Эстебан без раздумий подменил бы меня в роли, которую я, по его словам, выполнять ленюсь.

– С днем рождения. В этом году я вручу аисту ваш адрес. Ему давно пора к вам наведаться, – поздравил меня Эстебан.

– Спасибо. Аист детей раздает бесплатно. А вот с вами, докторами, я связываться боюсь. Вы берете так дорого, что детям впору рождаться с чеком в кулачке.

Шутка вышла неуклюжей. Никто, включая меня, не засмеялся. Я совсем неостроумен – когда шучу, готов сам заткнуть уши ватой.

Другой причиной отсутствия чувства юмора у гостей был голод. Не успела Талия пригласить к трапезе, как все ринулись в столовую, опрокинув пару стульев, разбив рюмку и чуть не раздавив домработницу Эмилию.

При взгляде на подносы с едой с трудом верилось, что ужин был импровизированным. Жаренное на вертеле мясо. Салат из пальмовых побегов, помидоров, зелени, свеклы, моркови и других ингредиентов. Рис трех сортов. Курица. Свинина.

– Мясо великолепно. Уже пару недель не ел хорошего. Это такой дефицит. Где ты его достала? – спросил Ликург у моей жены.

Талия не знала, что ответить. Ее нога ни разу не ступала в мясную лавку. Пополнение наших съестных запасов сводилось к звонку папе, чтобы сообщить, что холодильник опустел.

Патрокл удовлетворил любопытство Ликурга:

– Пришлось добраться до Ла-Гуардии. Мы проехали двадцать километров, чтобы достать пару килограммов филе. Настоящее безумие!

Патрокл врал: мясо, что мы ели, было из его холодильника. Мясной бизнес – одно из его последних коммерческих начинаний. О деле, которое ему казалось малодостойным, он предпочитал умалчивать. Патрокл разделял труд на высокий и плебейский. Он посвятил свою жизнь выращиванию тростника и импорту бытовой техники. Однако экономический кризис обескровил его предприятия. Крестьяне схлынули с плантаций на поля коки, принадлежавшие наркоторговцам. Рецессия вынудила Патрокла обратиться к единственному рентабельному сектору – снабжению продовольствием. Благочестивому Патроклу было в самый раз открыть фабрику по производству церковной утвари, но вместо этого он вынужден торговать овощами и крупами. К своему стыду он угодил в одну нишу с метисами, стоящими за прилавками на рынке. С унылым видом он часто повторял: «Еще немного, и я скачусь до шашлыков на крыльце кинотеатра “Виктория”». Дочери трепетали от жалости к отцу, слушая его причитания. «Бедный, – думали они. – Чтобы содержать нас, он не отказывается ни от каких заработков и готов даже разводить собак».

Будучи этим вечером в менее доброжелательном настроении, чем его дочери, я спросил с недоверием в голосе:

– Вы ездили в Ла-Гуардию? Как непрактично. Не проще ли было достать мясо из холодильника?

– Ты же знаешь, я не захожу на склад с мясом. Он напоминает морг, и мне противно там находиться… Сегодня, когда я звонил администратору, не осталось даже потрохов, все запасы раскупили. Пришлось запылить ботинки – пробежаться по окрестностям в поисках мяса. Но я не жалуюсь на то, что вынужден охотиться на продукты. Сейчас мы все так живем.

Патрокл задрал подбородок и принял горделивый вид. Ему недоставало посоха и накидки из шкуры верблюда, чтобы сделаться библейским праведником. Он полагал, что никто не сомневается в его россказнях.

Весь вечер Патрокла было не унять. У него появилась возможность заняться излюбленным делом – пожаловаться на финансовые невзгоды. Коих не существовало. Но тесть уверял, будто они обрушились на него, тем самым не позволяя себе впасть в снобистское безразличие, типичное для нуворишей. Он старался избегать грубой демонстрации богатства. Отклонение от мелкобуржуазного стиля жизни, спокойного и сдержанного, он считал проявлением дурного вкуса. Мимикрия под демократа. Она превратила Патрокла в своего рода аристократа умеренного толка. Временами он доходил до крайности – отказывался носить новую одежду или являлся на коктейль в рабочей одежде, как будто приглашение резко сорвало его с плантаций.

– Именно сейчас правительство должно стабилизировать цены и пресечь контрабанду, иначе мы по миру пойдем.

Дождавшись, когда Патрокл произнес заключительную фразу своей тирады, я взял монету в пятьдесят сентаво [4] и попросил его:

– Протяните руку, тесть, – я положил монету ему на ладонь. – Пусть это будет помощью преподавателя-бюджетника страдающим от кризиса коммерсантам.

Патрокл не знал, рассмеяться ему или рассвирепеть. Ира, моя теща, не дала ему времени на размышления, забрав монету себе со словами:

– Я изымаю эти сентаво в пользу бедняков из Центра помощи нуждающимся.

Ира не терпит, чтобы кто-то в ее присутствии говорил о себе дольше пяти минут. Притягивать всеобщее внимание – это ее прерогатива. Она настоящая фокусница, у которой в запасе тысяча трюков, чтобы пленить публику. У нее всегда наготове темы для разговора. То она обрушивает на тебя кровавые подробности последней катастрофы, то смакует подробности громкого скандала. Она коллекционирует истории, собирая их день за днем. Поскольку ее единственным занятием является трата денег Патрокла на благотворительные нужды, перед ней разворачиваются бесчисленные трагедии, которыми она охотно приправляет свои рассказы.

Ира сражалась в рекордном количестве кампаний социальной помощи. Эпидемии, наводнения, безграмотность, безнравственность, нехватка жилья, подростковая преступность. Там, где прошлась беда, появляется Ира и организует крестовый поход помощи пострадавшим. Ей пожимал руку не один президент. Она даже получила титул «Женщина года», который, правда, пришлось разделить с жительницей Ла-Паса, обладательницей свирепой физиономии, которую Ира терпеть не могла.

В общем, с болтовней Иры я мирюсь охотнее, чем с речами Патрокла. Теща перестает быть приятной, только когда пытается всучить тебе пачку лотерейных билетов или заставляет выступить в роли кассира на народном гулянье в поддержку строительства онкологического центра.

За ужином Ира не умолкла ни на секунду – она потчевала гостей перипетиями эмигрантов с Альтиплано [5]. Перед нами возникали вши, грязные ноги в разорванных сандалиях, эпидемия туберкулеза и легочное кровотечение, жилища в плачевном состоянии и смрад от немытых тел.

Встав из-за стола с урчащими животами, мы ретировались в сад, чтобы там выпить кофе. Крики и смех огласили прибытие Хулии с подругами. Они даже не удосужились поздравить меня или хотя бы осведомиться, что здесь происходит: свадьба, похороны или конспиративная сходка. Девушки обрушились на стол, как стая попугаев на кукурузное поле.

Громкие, нахальные, чуть развратные. Порывшись в моих пластинках, они заявили, что у меня допотопные вкусы. Подняли на смех Эмилию, которой интуиция заблаговременно подсказала запереться в туалете. И совершили налет на кухню в ее отсутствие.

Девушек было четыре. Квартет избалованных кобылиц. Сильвия с огненно-рыжей шевелюрой, низкого роста, темпераментная и энергичная, словно начиненная взрывчаткой. Ольга, разительно копировавшая Хулию (или наоборот?) прической и одеждой. Марина, самая высокая, горделивая блондинка, не желавшая взрослеть, шла навстречу половозрелости неуверенно и впустую расточала свою милую улыбку. И наконец, Хулия, заводила группы.

Появление девушек нарушило беседу. Их кипучая энергия притягивала внимание. Мы продолжали разговаривать, но невольно прислушивались к их смеху, делая при этом вид, что внимаем друг другу.

Гости обменивались пустыми замечаниями:

– Страна живет бедно, потому что народ не хочет работать. Если бы я был в правительстве…

– Что бы ты сделал, если бы ты был в правительстве?

– Я приговорил бы каждого безработного к двадцати ударам плетью.

– У меня идея получше. В Боливии избыток бедноты. Мы можем спихивать ее развитым странам. Двадцать отборных нищих в обмен на одного богатея. Швеция согласится. Их социальная служба поддержки обанкротится, если не найдет бедняков, нуждающихся в помощи. Им просто необходимо импортировать нищих.

Я слушал речи гостей, развалившись на диване и прихлебывая пиво, и не имел ни малейшего желания вмешиваться в эти идиотские разговоры. Налегать на алкоголь было нельзя, поскольку в желудке и без того пекло.

Вдруг я заметил, что Ликург нас покинул. Этот проныра совершил маневр, о котором мечтали остальные. Он дезертировал из компании взрослых и уютно расположился среди девушек за столом с пустыми тарелками, остатками риса, забытыми стаканами и с кружащим над ним роем мух. Хорошо представляю себе зависть моего тестя к Ликургу. Роль благочестивого мужа исключает флирт. Однако я частенько заставал его тискающим подружек дочери. Он похлопывал их по спине с притворным отеческим радушием, которое плохо скрывало его истинные намерения.

Следую примеру Ликурга и присоединяюсь к компании. От моего появления девушки не в восторге, но и не прогоняют. Ликург завладел вниманием Сильвии. Она изучает право и выясняет у моего друга вопросы, интересующие всякого новичка.

– Не жди от университета знаний, – заявляет Ликург. – Получить диплом еще не значит смыслить что-то в профессии. В конце ты почувствуешь себя глупее, чем в начале, потому что от новичков не требуют знаний, а вот от выпускников хотят услышать все, что должен знать юрисконсульт.

– Если университет не дает четких ориентиров, то зачем тогда учиться?

– Чтобы получить диплом. Лишь для этого… Знание ты приобретешь из других источников, из повседневной практики, – балабол направлял разговор в нужное русло, неизбежно подводя к моменту, когда он пригласит ее попрактиковаться к себе в контору – как словом, так и делом.

Не прошло и минуты, как Ликург предложил Сильвии стать ее наставником.

– Обожаю учить. Не пойму, почему я не университетский преподаватель… В общем, начну с тебя. В понедельник преподам тебе первый урок.

– Ликург, я бы с радостью приняла твое предложение, но не могу, потому что знаю, что будет в понедельник. Ты начнешь меня лапать.

– Ни в коем случае, – пообещал мой друг.

– Ты наверняка попытаешься воспользоваться случаем, а я тебе отвечу хорошим пинком под зад, – пообещала Сильвия.

– Дефицит учтивых мужчин оправдывает твою настороженность. Но не стоит обобщать, не узнав человека близко.

– Мне кажется, ты такой, как все. У тебя морда любителя гнусностей, – заявила девушка.

– Ты совершенно права, я такой, как все, – признался Ликург, – но в офисе я совсем другой человек. Я не смешиваю дело с личной жизнью.

– Допустим. Но не строй иллюзий на мой счет. Если ты прикоснешься хотя бы к кончикам моих волос, я сломаю тебе ногу одним ударом, – пригрозила Сильвия.

– Оставь в покое мои кости, не собираюсь я тебя обманывать, – заявил Ликург с заметной дрожью в голосе.

Сильвия будет томиться в ожидании понедельника. Что за нахалка! Меня, настоящего, не в пример Ликургу, адвоката, она ни разу не просила поучить ее. А этому тупому животному, которому, кроме инстинктов, ей нечего предложить, она позволила себя обольстить.

Телефонный звонок. Хулия спешит взять трубку. В соседней комнате темно. Ее тень едва различима на стене, трубка прижата к плечу, голова наклонена, тело держит равновесие.

Через минуту она возвращается, раскрасневшись от волнения, словно неожиданно получила приятный подарок.

– Отгадайте, кто мне звонил, – предложила она нам.

– Твой дефективный инкогнито? – ответили мы хором.

– Что он тебе сказал? – спросила Ольга.

– Так. Ерунда, – ответила Хулия.

– Спорю, он тебе непристойности нашептывал, – предполагает Марина.

– Нет. Он ведет себя крайне воспитанно. Подозреваю, что он семинарист.

Девушки требуют от нее повторить слово в слово все, что сказал тайный поклонник. Хулия упирается. Ее щеки разгораются все сильнее. Думаю, она не хочет ни с кем делиться услышанными откровениями. Позже, в полумраке, она насладится ими сполна, как украденным инжиром.

– Если бы мне позвонил неизвестный, я бы не стала класть трубку и быстро сообщила бы о звонке на телефонную станцию. Не доверяю я всяким неизвестным павлинам. Вероятность, что у таких не все дома, выше средней, – заявляет рассудительная Сильвия.

– Хулия его подстрекает, потому что любит тайны. Я ее хорошо знаю. Этот тип понял, что она любопытная, и играет на ее слабости, – говорит Ольга.

Низким голосом, с внушительной серьезностью Ликург предупреждает:

– Девочки, советую вам не подогревать интерес незнакомца. Вокруг много насилия, и нет никаких гарантий, что он безобиден. Мне надоело слушать об историях, которые начинаются как шутки и заканчиваются как трагедии.

Девушки его игнорируют. Я этому рад. Они откровенно забавляются. Выдвигают догадки, называют имена того или иного подозреваемого. Играют в охоту на бандита. И без устали смеются.

– Странно то, – размышляет Хулия, – что он всегда знает, куда звонить. Сегодня, например, как он узнал, что я приду сюда? Кажется, он вездесущ и изучил мои привычки.

– Неужели, зная это, ты не догадываешься, кто он? – спрашиваю я Хулию.

– А как мне понять?

– Есть только одна персона, пребывающая всюду и знающая все о наших делах.

– И кто же это сказочное существо? – удивляется Хулия.

– Бог, – отвечаю я.

Хулия улыбается робко и застенчиво, воодушевленная и разочарованная ответом одновременно. Она купается в мужском внимании и не удивилась бы, если какой-нибудь мелкий бог, красивый, но изгнанный с небес, вздумал за ней приударить.