Хозяин-барин

Глава 9 РОЗОВЫЙ ДЫМ

Спускаться вниз они не стали, то ли жаль было пачкать комбинезоны, то ли были уверены, что беглецам никуда не деться, и потому экономили силы. Один из них содрал противогаз и забубнил в мегафон:

— Вы обнаружены. Не пытайтесь бежать, у нас оружие. Возвращайтесь к насыпи и поднимайтесь наверх.

Вадим и Завехрищев сломя голову мчались к близким уже кустам.

Ударили автоматы, пули прошили тропинку в опасной близости от ног, и Вадим вынужден был остановиться. Сзади пыхтел чудом не налетевший на него Завехрищев.

— Возвращайтесь к насыпи и поднимайтесь наверх. Возвращайтесь к насыпи и поднимайтесь наверх!

«Вперед, — услышал Вадим. — Тайник уже близко».

Он даже не подозревал, что слушать потустороннюю сущность, этого невидимого доброжелателя, в просторечии ублюдка, так приятно.

Все вокруг внезапно заволокло густым розовым дымом, так что и в сантиметре ничего не было видно. Дым плотным толстым слоем стал подниматься вверх, выше и выше, пока не застыл, почти дойдя до верхней кромки оврага. Одна из собак, потрогавшая лапой загадочно переливающееся образование, была немедленно наказана. Из розовой глубины вырвался вдруг узкий, гибкий «язык», обвил лапу и легко сдернул собаку вниз. Она едва успела жалобно тявкнуть. Хозяин собаки чуть не полетел следом, но успел все же освободиться от намотанного на кулак поводка. Взбешенный потерей, он выпустил по дыму щедрую автоматную очередь. Ни пули, ни собака до дна не долетели.

— Усек? — Розовый Вадим подмигнул Завехрищеву.

Розовый Завехрищев в ответ расплылся в улыбке.

Они слышали, как автоматчики бегают, пытаясь найти проход вниз, но вся сообщающаяся цепь оврагов была плотно накрыта розовой «крышей», и им оставалось лишь материться да отдавать по мегафону идиотские приказы сдаться, а то хуже будет.

Пещера Веревкина была надежно укрыта кустарником, который взбирался по склону почти до самого верха. Наверняка там стоит раздвоенная сосна с дуплом — главная примета, а метрах в трехстах от нее изба под железной кровлей — примета второстепенная.

Лаз в пещеру, оказавшийся на три метра выше заросшей бурьяном тропинки, был закрыт от хищников деревянной крышкой и сверху занавешен вымазанной в земле мешковиной. Вадим, пока добирался до лаза, увидел следы ног прежнего владельца пещеры и философски подумал, что вот следы есть, а человека уже нету.

Забравшись внутрь, можно было замаскироваться, закрыв лаз мешковиной. При этом обеспечивался приток воздуха и хоть и плохонькое, но освещение. Все было продумано хитроумным Веревкиным до мелочей.

Когда глаза привыкли к сумраку пещеры, они обнаружили, что это весьма солидное инженерное сооружение площадью 5 х 3 м2 и высотой около 1 м, укрепленное бревнами, обшитое досками, с топчаном, покрытым ватным матрацем и каким-то тряпьем, кухонным столом, полумягким стулом и печуркой, на которой стоял самогонный аппарат. Существовала также система охлаждения, состоявшая из приподнятой бочки с водой, шланга и двух тазиков. Дымовая труба уходила в стену, а куда девался дым, одному Веревкину было известно. По крайней мере с воздуха ни разу не зафиксировали, что в Марьевке откуда-то валит дым, а ведь производство самогона требует дров и времени.

Рядом с печуркой аккуратной поленницей были сложены дрова, стоял на полу мешок сахару, на самодельных полках громоздились консервы «Килька в томатном соусе», лежали россыпью пачки папирос, было еще кое-что по мелочи: крупа, макароны, соль, изюм, высохший огурец, — имелись также граненые стаканы, посуда, гнутые ложки и вилки, а в дальнем углу размещались три двадцатилитровые бутыли с завинчивающейся крышкой, доверху наполненные мутноватой жидкостью.

— Насвинячиться до безобразия, до поросячьего визга, — мечтательно сказал Завехрищев, открутив крышку и передернувшись от свирепого аромата. А, Вадька?

Вадим, хмыкнув, полез под матрац и вытащил ученическую тетрадку в косую линейку.

Открыв ее и увидев веревкинскую «тайнопись», он мысленно схватился за голову. В тексте не было ни точек, ни запятых, все буквы прописные, некоторые слова разбиты на две-три части, но не по слогам, а как Бог на душу положит, другие слеплены в одно бесконечное слово, состоявшее из десяти, а то и двадцати. Некоторые буквы были написаны в зеркальном отображении, некоторые вверх ногами, одни почему-то по-старославянски, другие по-латыни, третьи не поймешь на каком языке. В общем, черт ногу сломит. Правда, Веревкин советовал не растрачиваться по мелочам, а объять всю страницу текста целиком, сосредоточиться на ключевом словосочетании «хозяин-барин», тогда Знание само попрет изнутри, как квашня из кадушки, только успевай заглатывать.

«Хозяин-барин», — подумал Вадим, уставившись в середину листа, и произнес вслух:

— Хозяин-барин.

Края листа стали расплываться, тетрадь как бы высветилась изнутри, и чеканный голос, никак не похожий на пропитой тенорок Веревкина и гнусавый голос «ублюдка», возвестил:

— Приди! Отринь свою кожу, свое мясо, свои глаза, свой язык. Пусть мозг твой сожмется в точку, пусть душа твоя будет угодна Повелителю.

Завехрищев с размаху треснул его по спине своей тяжелой лапищей, и тетрадь полетела на пол.

— Ты чего? — спросил Вадим.

— Это ты чего? — огрызнулся Завехрищев. — Позеленел, харя вытянулась, бормочешь что-то и глаза закатил вот так вот.

Он закатил глаза и приспустил веки, так что видны были одни белки.

— Погоди, не торопись, — продолжал Завехрищев, моргнув и вновь став глазастым. — Объясни хоть, что надумал-то. Первач есть, посмолить — тоже. Куда торопиться, земляк? Рванем напоследок, а?

— Ладно, — сказал Вадим. — Напоследок можно.

Завехрищев в три мощных глотка осушил свою порцию, сделал еще пару холостых глотков вдогонку и сдавленным голосом сообщил: «Хорошо пошел».

Вадим осилил полстакана, после чего полез с ковшиком в бочку и долго пил тухлую теплую воду. Вода лилась на подбородок, сочилась по шее на грудь и приятно освежала.

— Что мы как нерусские? — сказал Завехрищев и начал стягивать осточертевший скафандр.

Потом содрал темную от пота рубашку, оставшись в одних подштанниках.

— Торчу! — заорал он и полез за папиросами.

Вадим принялся освобождаться от своего скафандра.

Хмурый рыл песок, отмахиваясь от назойливого Епихина, который подумывал уже оттащить подполковника силой, но тут вдруг Хмурый гортанно закричал, запрокинув лицо к небу и грозя кому-то там наверху кулаками. Он таки докопался до Верблюда. Лучше бы не докапывался…

Двое солдат сгоняли к вертолету и вернулись с ранцевым огнеметом, затем один из них привычно закинул ранец за спину, после чего направил брандспойт в сторону оврага и нажал гашетку воспламенителя. Из брандспойта вырвался длинный язык пламени, с шипением лизнул розовый дым. Этого было достаточно, чтобы дым вспыхнул и взметнулся чуть не до неба. Люди и собаки отпрянули. Пламя опалило росшую на краю оврага раздвоенную сосну. Затрещали иголки, выступила из-под коры и начала вздуваться пузырями желтая пахучая смола. Через мгновение занялись кусты и стоявшие чуть поодаль деревья, затем пламя как бы оторвалось от розового дыма, поднявшись над ним метра на два, и быстро угасло. Не подпитываемые интенсивным жаром, погасли кустарник и деревья. Все по краям оврага почернело, источая отвратительный запах гари…

До чего приятно было походить босиком по струганым сосновым доскам, ощутить, как легкий сквознячок обдувает голый торс и как постепенно высыхает липкий пот, потом сесть на матрац, прочувствовать не запакованным в резину седалищем его мягкость.

Сидя на матраце и цибаря крепкую едкую папиросу, Вадим разглагольствовал:

— Два раза, считай, вырвался из зоны и людей вывел, а что взамен? Сижу нагишом в курятнике и жду, пока затравят собаками. В перспективе через три недели деревянный бушлат.

— Это верно, — поддакнул Завехрищев. — На-ка, дерни. — И протянул наполовину налитый стакан.

Выпив и хлебнув водицы из ковшика, Вадим продолжал, смоля папиросу:

— Что мы им плохого сделали? Ни хрена мы им плохого не сделали, а они с собаками. Мрак. Нам теперь, Витек, надо друг за друга держаться. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что одному как-то боязно, а вдвоем веселее. Будем держаться?

— Будем, — согласился Завехрищев, бесцеремонно отпихивая Вадима и растягиваясь на топчане. — Извините, я вас, кажется, лягнул, мадам? Простите старую лошадь.

Вадим, который едва не сверзился на пол, поперхнулся дымом и с натугой сказал:

— Нам теперь, как пролетариям, терять нечего. Поэтому мы пойдем в другую степь. Пойдем?

— Пойдем, — воодушевленно ответил Завехрищев и попросил: — Вадимчик, будь добр — кинь папироску и огоньку.

В этот момент солдат выстрелил из огнемета, и наверху с ревом загудело пламя. В пещере заметались тени, стало много светлее. И теплее.

Вадим на нетвердых ногах подошел к лазу и выглянул наружу.

— Поджарить хотят, сволочи, — сообщил он. — Налили, поди, бензину и ждут, пока сгорит крыша. А она, едрена вошь, не горит. Зато красиво.

На самом деле, снизу горящий дым смотрелся просто великолепно. Из розового превратился в перламутровый, с серебристыми переливами. Он был таким ярким, что слепил глаза. Каждая волна преломляла исходящий из него свет, и тогда тени от предметов резко меняли свое положение.

Продолжалось это несколько секунд, затем огонь погас, и все вокруг сделалось тусклым, будничным, серым.

— Тебя не дождесси, — сказал Завехрищев, вставая с лежака. — А теперь, коли встали, давай сперва выпьем, а потом покурим.

— Как бы все на свете не пропить да не прокурить, — озабоченно отозвался Вадим, опасаясь, что служебное рвение может подвигнуть автоматчиков на такую пакость, ну просто такую пакость, что до Знания дело не дойдет. — Давай-ка, пожалуй, начнем.

— Ты постой, постой. — Завехрищев от неожиданности перелил через край, схлебнул и со стаканом на весу осторожно присел на топчан. — Вот так-то оно вернее. Ты куда гонишь-то? Ты вот мне, темному, объясни, куда гонишь?

Епихин сапогами зарыл Верблюда, после чего помог Хмурому, который вдруг сделался очень послушным, подняться с колен и повел к вертолету.

— Все нормально, — приговаривал он. — Все нормально. Хмурый молчал, в глазах его стояли слезы.

— Что тут у вас произошло-то? — бормотал Епихин, бережно придерживая Хмурого за талию. — Хоть бы кто объяснил. И что тут у вас вообще происходит?

— Петров, — сказал вдруг Хмурый бесцветным голосом. — Он все знает. Обязательно найдите Петрова, иначе катастрофа.

— Какая катастрофа? — спросил Епихин, спросил нежно, чтобы не испугать Хмурого.

— Есть какая-то неизвестная нам сила, — ответил Хмурый. — Непонятного характера и назначения. Эта сила уничтожила отряд спецразведки. Спаслись только Петров и Завехрищев. Эта сила уничтожила мою группу, шутя расправилась с капитаном Эскнисом, а вы знаете капитана Эскниса.

Епихин кивнул и помрачнел.

— Остались я, Петров и Завехрищев, — монотонно продолжал Хмурый. Завехрищев, думаю, остался до кучи, для отвода глаз. Все дело в Петрове. Не упустите его. Если ничего не получится — убейте.

Он сжал виски ладонями и застонал. Епихину почудилось даже, что из головы Хмурого доносится какое-то жужжание.

Так же неожиданно Хмурый успокоился, опустил руки, мышцы его расслабились — Епихин, придерживавший его за талию, это сразу почувствовал.

— Вот и славно, — сказал он, решив, что подполковник пришел в себя. Разберемся. Возьмем обоих.

Он посмотрел на Хмурого и ужаснулся, потому что глаза у того были абсолютно пустые.

Хмурый безвольно, с идиотской улыбкой, позволил отвести себя в вертолет, уложить на носилки и привязать к ним ремнями.

— Прости, друг, — сказал Епихин глядящему в потолок Хмурому. — Это чтоб сам себя не покалечил.

После чего вышел наружу и вразвалку затрусил к своим ребятам.

— Надо поесть, — сказал Вадим.

После двух стаканов крепчайшего самогона все плыло перед глазами и пол ходил ходуном. Да, да, именно двух стаканов. Четыре раза по полстакана. Или пять. Тогда два с половиной. Или все-таки два? На проводах накануне призыва он выпил бутылку водки. Первый раз в жизни! Но чтобы больше! Такого не было никогда. Случилось это четыре месяца назад (Господи, всего четыре месяца! Четыре месяца, четыре полстакана), и тогда, помнится… хотя чего там — ни черта не помнится. Вырубился, салага, как последняя поганка. А теперь, глядишь, два с половиной стакана — и ничего. Или все-таки два?

— Витек, — позвал Вадим, — где у нас открывашка? Кильки хочу. В томате.

— А там, рядом с огурцом, — заплетающимся языком ответил Завехрищев, который вылакал то ли три, то ли четыре стакана и теперь, развалившись, лежал на топчане, вытеснив Вадима на стул. Он курил, то и дело засыпая, и тогда папироса начинала опасно выскальзывать из его толстых темных пальцев, норовя упасть на ватный матрац. Он вздрагивал, просыпался, докуривал до конца, зажигал новую папиросу и вновь засыпал. Собеседник он был никакой. О чем такому рассказывать?

Вадим и сам был бы не прочь поспать, но дрыхнуть в создавшейся ситуации — совершеннейший идиотизм. Сейчас розовая крыша есть, а спустя час ее не будет. И что тогда?

Поэтому Вадим по синусоиде приблизился к полкам и начал искать огурец. Он твердо помнил — огурец был, но сейчас его почему-то нет.

— Витек, ты случаем не сожрал огурчик? Хр-хр.

— Свинья ты, Витек, — обозлился Вадим, роясь в пакетах, мешочках, пачках и банках.

Что-то свалилось на пол. Вадим посмотрел и увидел открывашку.

— Вместо Знания будем сейчас впитывать кильку, — произнес Вадим, опускаясь на четвереньки, чтобы не упасть. — Потому что по пьянке можно такого наворотить. А потом будем впитывать Знание.

Ссадив пальцы и облившись соусом, он открыл-таки консервы и заорал:

— Витек, старый ты мерин, давай к столу., Вся беда была в том, что розовый дым надежно накрыл овраги от самой насыпи и аж до края деревни, а там, на краю деревни, где овраг был помельче, дым круто спускался вниз этаким розовым водопадом, образуя неприступную стену. Чего только солдаты не делали: и подкоп пытались подрыть, и расстреливали стену из гранатомета, и опрыскивали ее противотуманным аэрозолем, — ничего не помогло. Чем ближе к стене, тем неподатливее делалась земля и в какой-то момент становилась твердой, как гранит, так что лопаты только высекали искры, гранаты бесследно пропадали в розовой толще, а от аэрозолей толку было не больше, чем от Трезора, который, задрав ногу, попытался оросить стену с расстояния в два метра. Ближе подходить боялся.

Правда, один наблюдательный боец заметил, что мухи свободно пролетают сквозь розовую преграду, и все убедились, что да, пролетают, однако открытие это при всей своей парадоксальности (безмозглая граната не пролетает, а безмозглая муха пролетает), увы, было бесполезным.

На призывы начать мирные переговоры ни Петров, ни Завехрищев не реагировали, хотя три бойца утверждали, что снизу явственно доносится песня «Вы не вейтеся, черные кудри» (это пел Завехрищев, еще он спел «Чубчик», «Нелюбимую» и югославскую песенку «Хей, бабка» — нашло на него вдохновение, но тут Вадим предложил ему заткнуться).

Битый час солдаты носились вокруг оврагов, понимая, что хватают рентгены, потом кто-то надумал разогнать дым с помощью вертолета, используя его в качестве вентилятора.

Пилот поднял машину в воздух и подвел к оврагу. От мощного напора воздуха розовая масса пришла в движение, затем закрутилась и начала понемногу рассеиваться. Вот проглянуло дно оврага с переброшенным через мелкий ручей бревном, бойцы радостно перемигнулись, но тут вдруг вертолет резко взмыл вверх и ушел к насыпи. Мгновение спустя они увидели, что от края деревни на них катит огромная волна, а розовый дым выплескивается из берегов и заливает все вокруг.

— К вертолету, — зычно скомандовал Епихин, но самые шустрые и так уже бежали к вертолету.

Дым был проворнее. Сначала он догнал и поглотил последних, потом тех, кто был перед ними, вместе с собаками, которые были на коротком поводке и визжали от бессилия, и лишь пятеро самых быстрых вместе с Епихиным успели заскочить в вертолет, который тут же начал набирать высоту. Во след ему из розовой лавы выметнулось длинное гибкое щупальце, однако достать не сумело.