Хозяин болота

3

Рано утром дед Аникеев отправился к Ивану Видякину.

Перед тем как выйти на улицу, Никита Иваныч заглянул на чердак, где спала дочь Ирина. Подумал сначала ей дать жалобу прочитать. Ирина приехала в Алейку на пейзажи. Гордился Завхоз дочерью. Это надо же – художницу вырастил! Ходит теперь по селу или по лесам и все рисует. Дед Аникеев в живописи понимал не много, самое главное было для него, чтобы картины выходили как живые. Однако у Ирины поселок – родная Алейка – отчего-то напоминал пасеку, выставленную весной на гари: дома, как ульи, бугры какие-то, овраги, и все это в красных сполохах, словно коневник так буйно зацвел, что всю пасеку начисто и закрыл. Алейское же болото и вовсе на себя не походило: желто-серый туман и несколько хворостинок торчит. Никита Иваныч однажды по недомыслию спросил, почему это у дочери картины такие плохие выходят, а та обиделась. Несмотря на это, Завхоз дочь свою уважал и жалел. Тревожно было за нее – тридцать второй год, а она еще не замужем. Не берут, говорит, устарела. Несколько раз Никита Иваныч пытался узнать причину, она же все свое талдычит. И чудно она про жизнь рассуждает. Все у нее получается, как на картинах: вроде похоже, но какая-нибудь ерунда затесалась и все портит, как те сполохи. Дай ей жалобу прочитать – она, чего доброго, и не поймет, зачем написана.

Иван Видякин жил на другом конце Алейки. По пути к нему Завхоз мог зайти еще и к Пухову – одноногому старику фронтовику – дать прочитать ночное сочинение и попросить подписаться для убедительности. Пухов во все времена был ярый общественник, всякие бесплатные должности занимал – депутата в сельсовете, внештатного рыбинспектора и однажды как-то был товарищеским судьей в Алейке. Короче, если все его титулы и членства приписать, то в Москве немедленно бы тревогу забили. Соблазнительно было деду Аникееву завернуть к соседу и заручиться его поддержкой, но между ними недавно случилась очередная ссора. Правда, Никита Иваныч уже поостыл и простил бы Пухова, да другая беда вспомнилась: Пухов обязательно бы нашел, что еще вписать и дописать, по мнению Завхоза, для жалобы о высыхающем болоте ненужное. Про то, что в леспромхозах пьют здорово и план от этого не выполняют, или про слишком мягкие законы для всяких хулиганов и пьяниц. Одним словом, показывать ему жалобу – только время терять. Оттого Завхоз прямиком отправился к Видякину.

В Алейке осталось шесть дворов – старики да старухи, которым ехать некуда да и незачем: все свои, коренные. Леспромхозовские-то, пришлые, мужики отработали здесь и дальше потянулись. Один только Видякин из них остался. Развел пасеку на тридцать колодок, несколько избушек по тайге срубил, чтобы зимой на промысел ходить, и живет себе, везде поспевает. Иван Видякин из всех алейских мужиков был самым молодым – едва полсотни минуло. Мужик, считали, шибко грамотный и просвещенный, поскольку в леспромхозе работал на самых разных работах: десятником, начальником участка, бухгалтером, конюхом, бракером и еще черт знает кем. Иван знал все на свете, выписывал много журналов, газет, а книги по пчеловодству только у него и брали. Но вместе с этим Иван был отчего-то хмур и сердит. Говорил мало, зато если что скажет – в самую точку. Любил его за это Никита Иваныч. Особенно когда леспромхоз закрыли и завхоза Аникеева на пенсию отправили. Затосковал Никита Иваныч, измаялся от безделья и потянулся к Видякину. За компанию с ним купил две семьи пчел, но они никак не разводились. У Ивана колодки будто на дрожжах растут, семьи сильные, медосбор хороший. Завхозовы же пчелы то взятка не берут, то вдруг зимой их понос прохватит и мрут они тысячами. Тогда Иван дал ему одну колодку из своих, бесплатно дал, и еще пару маток, чтобы в другие ульи посадить. С той поры наладилась пасека у деда Аникеева. Так-то ведь, без работы, совсем жить невмоготу. Тем более за последние годы столько ее было! Никита Иваныч работал завхозом, но когда написал первую жалобу, как Богомолов губит болото, вызвал его директор и спросил:

– Скучаешь, поди, на своей должности?

– Да тоскливо, – признался тот. – Верхонки выдал и сиди…

– Ну, чтобы не скучал, воду будешь возить, – сказал Богомолов, – в контору, баню и клуб. Я приказ уже написал.

После второй жалобы Завхозу поручили возить на лошади дрова к школе, детскому саду и сельсовету. Незаметно, а все успевал Аникеев: и хозяйством заправлять, и воду с дровами возить. Приплачивали, конечно, не за так. Но вмешался Видякин. «Не имеешь права, – сказал он Богомолову. – Либо освободи старика, либо плати ему три ставки».

И Завхоза отправили на пенсию.

Просвещенный Иван Видякин сидел на бревне и тесал заготовки для ульев. Над головой реяли трудолюбивые видякинские пчелы и рыжие болотные комары.

– Здорово, – сказал дед Аникеев и для затравки разговора добавил: – Слышу, стучит кто-то спозаранок.

Баба Видякина, Настасья, стоя на четвереньках, раздувала огонь в летней печи, сложенной во дворе.

Иван воткнул топор в бревно, поздоровался и стал закуривать. Завхоз с ним, за компанию.

– Коневник нынче хорошо цветет, – сказал Видякин, – выруба да гари аж пылают. С медом будем.

– А-а! – для порядка протянул Никита Иваныч и выхватил из кармана жалобу. – На-ко, погляди. Написал вот, не вынесла душа…

Видякин неторопливо взял листочки, развернул на колене и деловито начал читать. Самокрутка тлела в его пальцах, а Завхоз вдруг ощутил нетерпение и какой-то душевный зуд… Он вскочил и забегал по двору, бесцельно останавливаясь то возле калитки на пасеку, то у печки, где Настасья уже ставила варить картошку. В огороде у Видякина все цвело, особенно старательные пчелы уже возвращались, огрузшие от первого утреннего взятка, белел на высоких столбах недорубленный лабаз в углу двора, лежала груда оструганной клепки. Все кругом было по-хозяйски крепко, разумно и предусмотрительно. «Вот молодец!» – радовался дед Аникеев, проникаясь любовью к хозяину и уверенностью, что Видякин одобрит жалобу и подпишется.

Однако Иван прочитал письмо Завхоза и как-то подозрительно глянул на первый листок.

– Это, значит, в Москву писано? – уточнил он.

– А куда ж еще-то писать? – Дед Аникеев сел напротив Видякина и заглянул ему в лицо. Крепкому прямому носу было чуть тесно между глаз, зато на высоком лбу с залысинами глубокие складки вольно разбегались до самых волос.

– В таком виде не пойдет, – заявил Иван. – Поправить требуется.

– В котором месте поправить?

– Вот смотри. Осина, пишешь ты, бесполезное дерево. А оно еще как полезное! Из осины спички делают, – сказал просвещенный Видякин. – А потом, ты про Хозяина-то как пишешь? Про чудо-то? Так не пойдет. Подобного вида животное на земном шаре уже обнаружено. У англичан, в Лохнесском озере, понял? Журавлей там нету, конечно, а оно есть.

– Да ну?! – удивился Никита Иваныч. – А ведь не слыхать было!

– Надо периодическую литературу читать, – бросил Иван. – И вот это словечко – «до революции» – тоже выбрось. Выбрось не думая. «До революции видали животное…» Спросят тебя: а потом куда оно делось, после революции?.. Понял текущий момент? Ошибка это.

«Черт с ним, выброшу, – про себя согласился Никита Иваныч. – А ну и правда спросят? Не убежало же оно за границу?»

– И вообще ты про чудо выбрось совсем, – продолжал Видякин. – Это мистика. Динозавры давно вывелись, тем более у нас. Они от голода и отравы вымерли, яду много в траве стало.

– Но у англичан-то есть! Сам говоришь, – не сдержался Завхоз. – Ты вспомни, весной-то фотограф приезжал…

– То у англичан… – Видякин полистал жалобу. – И еще убери, что ты имеешь контузию. Обязательно убери.

– Так имею же! – не сдавался дед Аникеев. – Голова у меня до сих пор кружится, и пятнышки в глазах стоят.

– И плохо, что имеешь, – спокойно сказал Видякин. – В смысле, иметь-то ты можешь, но писать про нее не обязательно. Подрыв авторитетности автора. Уловил, куда я клоню?.. Лучше допиши про японцев. Как они тонули в нашем болоте и как громили их здесь. Понял? Историческое место, памятник. В Гражданскую тонули и в Отечественную.

– Ты мне сейчас наговоришь! – обиделся Завхоз. – Тебя послушать, так все не так.

Настасья у печи оглянулась на него и посмотрела с внимательным прищуром. Непоколебимый Видякин достал кисет, свернул цигарку и прикурил.

– Я тебе, Никита Иваныч, вообще не советовал бы эту жалобу посылать, – неожиданно заявил Иван. – Стоит болото пока – вот и пускай стоит. А как приедут да начнут вокруг ямы-канавы рыть? Все соляркой позальют, трактора реветь будут день и ночь. Животному миру тишина требуется, покой, сам же знаешь. И всякое искусственное ему как ножом по горлу… Не посылай жалобу, Никита Иваныч, прошу тебя как человека. Только себе да болоту хуже сделаешь.

– Значит, подписывать не будешь? – сдерживая гнев, спросил Завхоз. – Значит, в стороне хочешь остаться?

– Да не хочу, пойми ты меня! – Видякин постучал в грудь. – Тут другие меры нужны, другой подход к вопросу.

– Я тебя понял, – с тоской проронил Никита Иваныч. – Хочешь, прямо в глаза тебе скажу, кто ты есть? Обидишься, поди, а? Я недавно Пухову сказал – тот до сих пор не здоровается. Ну?

– Скажи, – невозмутимо бросил Иван. – Меня все знают.

– Ты ведь не болото жалеешь и не журавлей, – Завхоз погрозил пальцем, – у тебя другой интерес. Я понял, чего ты напугался. Ты боишься, что болото и всю тайгу в округе заповедником сделают и тебе охотиться запретят.

– Ты это напрасно, – отмахнулся Видякин. – Я бы рад, если заповедник…

– Рад?! – перебил его Завхоз. – Это ты – рад? Да ты первый враг заповеднику, первый его противник. У тебя заработка не будет на пушнине. А ты вон как размахнулся, глядишь, скоро миллионером станешь!

И Видякин разволновался:

– Ну ты подумай своей головой, Никита Иваныч! Кто станет теперь здесь заповедник открывать? Чего ты мелешь? Сначала леса кругом повырезать, всю флору изгадить, вытоптать, а потом заповедник? Ну где так делается? – Иван чуть успокоился, выдернул топор, ощупал пальцем лезвие. – Темный ты человек, Никита Иваныч, непросвещенный. Заповедники устраивают там, где природа нетронутая стоит, где вся фауна в целости, живая-здоровая… Порви бумагу, Иваныч, не посылай… Если хочешь, я тебе за это колодку пчел дам. Роек нынешний, но хороший, и матка первый сорт. Вчера глядел – уже детка посеяна…

– Эх ты… – проронил Завхоз и подался со двора. – Купить меня захотел? Эх ты…

– Не обижайся, Никита Иваныч! – Видякин догнал Аникеева уже в воротах. – Подумай хорошенько. Ну сделают заповедник, и что? Сюда турист всякий хлынет! Начальство всякое ринется! Ведь только объяви в газетах про него – продыху не будет, как от комарья. Нам лучше сидеть и молчать, а природа сама себя полечит…

Завхоз не дослушал и, грохнув тесовой, с резьбой, калиткой, вышел на улицу. В это время бойкая видякинская пчела с пронзительным звоном настигла его и, залетев спереди, ударила в переносье. Дед Аникеев вырвал жало и растоптал сапогом корчившуюся в траве пчелу.