Хозяин Океана

Глава XIV

Внутренний рейд Най-Брэнил был столь же внушителен, как и иные сооружения этой единой огромной крепости. Весь военный флот Зингары с легкостью уместился бы в этой наполовину искусственной бухте, защищенной с восхода высоким коренным берегом острова, делавшим здесь крутую излучину, а с полудня и заката — великанскими волноломами, дату постройки коих не брался назвать даже Ойсин.

Ныне рейд был пуст, лишь немногочисленные небольшие суда для прибрежного плавания жались к причалам, предчувствуя бурю, которая была довольно сильна даже в гавани. Среди них выделялся как размерами, так и красой корабль с двумя рядами весел, строить каковые на материке перестали уже давно.

— Не это ли королевская байрема? — поинтересовался у старика Ллейр, когда карра и челн поравнялись, подходя к причалу. Конан знал по рассказам моряков, что такие корабли некогда плавали по Закатному Океану, но вот как они назывались, этого он никогда не слышал.

«Красивые были корабли, — подумал киммериец. — А слово надо запомнить. Таких кораблей тут, наверное, немало. На этих Островах столько всяких древностей, сколько нет и в лавке тарантийского старьевщика, где отыщется даже гвоздь, на который некогда Эпимитриус вешал перед сном свой плащ».

На причале стоял сурового вида стражник с фонарем, кой стражник ростом, фигурой, с позволения сказать, прической и выражением лица напоминал Бриана Майлдафа, встретившего на узкой тропке какого-нибудь Монграта, четвероюродный несколько раз прадедушка коего триста сорок шесть лет назад за успешную попытку совратить свою жену прирезал столь же отдаленного и весьма косвенного предка Бриана. Правда, на стражнике были обычные туника под кольчугой, шерстяной плащ и штаны, а не горский наряд.

— Ты никуда не годишься, Калаган, — заявил старику стражник. — Едва не утопил важных месьоров оттого, что полз по протокам как улитка. Королю я ничего не скажу, но ты выставишь мне за это две кружки вина.

— Выставлю, выставлю, — насмешливо прокаркал в ответ лоцман. — Надеюсь, что после них ты напьешься, свалишься наконец с причала, и ржавые железяки, которые на тебя навешаны, утащат тебя на корм рыбам.

— Прекрасный край! — обрадовался Конан, хотя слова' эти были сказаны обычным для киммерийца тоном пророчества о близком конце света. — Здесь тоже пьют вино!

Против такого вывода, извлеченного из разговора двух старых пьяниц, ни Ллейр, ни Ойсин ничего возразить не смогли.

Откуда-то из портовых строений вышли еще стражники, вооруженные мечами и луками. Они перебросили с берега сходни для гостей и помогли, по указанию Ойсина, вытащить карру на берег — в таком положении легкое судно находилось вне досягаемости яростных волн.

— Похоже, наши предположения о запустении здешней крепости не оправдываются, — шепнул Ллейр, когда наклонялся вместе с Ойсином за каррой, втягивая ее на берег.

— Это остров-призрак, — так же тихо отозвался Ойсин. — Не верь ничему, что видишь здесь, иначе мы не уйдем отсюда. Во всяком случае, уйдем не вместе.

— Почему? — не понял Ллейр, стараясь ничем не выдать охватившей его при этих словах товарища тревоги.

— Это просто. Потом объясню, без свидетелей, — буркнул жрец. — Нам стоит держаться поближе к киммерийцу. Он мыслит не так, как мы, и вовсе не хуже нас. У него другие знаки. Остров, надеюсь, не сможет сбить его с толку. Но и сами не будем беспечны.

Ойсин изъяснялся чем дальше, тем более смутно, и Ллейру ничего не оставалось, как подождать, пока им позволят остаться без надзора. Но такового не предвиделось. Откуда-то сверху по крутой лестнице уже спешил дородный, но крепкий мужчина средних лет в богатой парчовой одежде и подбитом собольим мехом плаще. На груди у него подпрыгивал в такт шагам массивный золотой орден, изукрашенный самоцветами. Бархатный красный с серебром берет красиво возлежал на черных кудрях. Вслед за вельможей ритмично топал по лестнице караул из четырех солдат.

— Приветствую вас, любезные! Сколь вы вовремя! — загудел царедворец. — Признаться, мы ждали вас не ранее чем завтра. Благодарение богам, вы успели раньше бури. Калаган, надеюсь, достойно проводил вас?

— Благодарим от души вашего короля, вас и вашего лоцмана, а также этих добрых людей, — вежливо, но с достоинством поклонился мужчине Ойсин. — Нигде в иных краях не видел я столь доброго участия к смиренным странникам.

— О, вы добры безмерно, — ответствовал нобиль. — Признаться, остров наш уже не тот, что был когда-то. Все бренно на земле, и меркнут блеск и слава, но давних правил, предками нам данных, король наш никогда не преступал.

Лицо у месьора было крупное, породистое: лоб широкий и высокий, виски слегка выпуклые, брови прямые, тонкие и пушистые, глаза голубые, чистые, излучающие мягкий свет, нос большой, прямой и немного крючковатый, щеки приятно округлые, губы подвижные, но не расслабленные, очерк подбородка величавый. Одет был вельможа в длинную, до колен, синюю тунику, подпоясаннную широким ремнем с серебряными украшениями, и черный плащ с рукавами, кои до локтя были разрезаны и свисали вниз. Плащ был оторочен золотом. На ногах у мужчины были чулки, перевязанные ремнем, удерживавшим на стопе кожаную обувь, более всего напоминавшую сандалии, ибо носок оставался при этом открытым.

— Отселе прошу вас следовать за мной, — пригласил их мужчина, — и ни о чем более не беспокоиться, что касается вашего проживания и иных удобств. Оружие ваше да пребудет при вас, ибо король не усомнился в вашей, месьоры, честности. Соблюдайте лишь закон.

— Тот, кто обнажит оружие в доме короля, и паче того в его присутствии или в присутствии членов его фамилии или в присутствии его советников и старшин… — начал Ойсин.

— Да-да, именно это, — с довольной улыбкой кивнул месьор. — Надеюсь, без позволения на то короля подобного не случится.

«Как бы не так, — ухмыльнулся про себя Конан. — Коли на то нужно соизволение короля, то я соизволю без заминки».

— Как нам следует звать тебя, почтеннейший? — обратился к вельможе Ллейр.

— Королевский уитан Мейлах, — с достоинством ответствовал придворный, склоняя голову в представительском поклоне. — А теперь пойдемте. Их величества ожидают вас.

— Ступайте, месьоры, — нежданно заслышался опять голос лоцмана — все уж думали, что он удалился хлебать эль. — Погода портится. Как бы ливень не застиг вас по пути к королевским покоям. Да и холодно. Посмотрите, как ежатся ваши ни на этих стылых стенах! Поспешите, у нас добрый эль! До скорой встречи, месьоры! Да сопутствует вам удача!

Старик, по обыкновению резко выкрикнув это напутствие, последний раз насмешливо сверкнул глазами в свете факелов и, запахнувшись в плащ, быстро и широко зашагал по причалу прочь и скрылся в одной из многочисленных арок выходивших на море портовых строений.

— Вот уж пожелал удачи, нечего сказать! — не сильно обрадовался таким речам Конан.

— Не обращайте на Калагана внимания, месьор, — поспешил успокоить киммерийца Мейлах. — н уже стар, хоть и остается лучшим лоцманом Най-Брэнил, и порой позволяет себе сболтнуть лишнее. Но мы его не корим, поелику он безвреден, пусть вид имеет несколько зловещий.

— Не стоит извинений, месьор, — неожиданно для себя Конан заговорил ритмизованной прозой. — Такое с каждым может приключиться, как старость палкой стукнет о порог. Но он и прав: не след здесь прохлаждаться. Король нас ждет, так поспешим к нему!

Ллейр и Ойсин с удивлением воззрились на киммерийца: Конан, как и всякий варвар, сиречь тот, кто воспитывался в традиции древнейшего кланового уклада, умел говорить медленно и велеречиво. К тому следовало добавить влияние дворцовых этикетов разных стран материка, многие из коих отнюдь не отличались простотой. Но чтобы киммериец изъяснялся с такой непринужденностью — этого они и во сне предположить не могли! Не хватало только, чтобы аквилонский монарх вооружился арфой и принялся импровизировать в изящном стихосложении! Впрочем, до этого дело не дошло. Но — и это Ллейр и Ойсин также заметили — в самом воздухе острова было будто растворено нечто, что побуждало язык сплетать именно такие словесные кружева. Сам Конан, однако, ничего необычного, казалось, не почувствовал.

— А не расспросить ли нам по дороге этого Мейлаха, зачем нас здесь ожидают? — едва слышно обратился он к спутникам, когда они уже начали подниматься вослед за месьором по длинной винтовой лестнице, то уходящей вглубь склона, то вновь выходящей к широким стрельчатым окнам, смотревшим на предночной бурный океан. — Вернее, расспрашивайте лучше вы, у вас это легче получится, а я запомню дорогу к причалам и вообще присмотрюсь.

— Так и сделаем, — согласился Ойсин. — Ллейр, я поведу беседу, а ты следи, чтобы я по недосмотру не выдал нашего неведения. Думаю, исподволь мы кое-что из него вытянем. Похоже, он не прочь поговорить и блеснуть своей осведомленностью в делах королевства… Любезный Мейлах! — окликнул он величественно выступавшего впереди месьора, держащегося прямо, будто мраморный памятник самому себе.

Тот с готовностью обернулся.

— Любезный Мейлах. — Ойсин сделал два размашистых шага и поравнялся с царедворцем. Жрец был на полголовы ниже, но выглядел Ойсин столь впечатляюще значительно, что разница в росте становилась незаметной. — Ужели состояние принца столь скверно, что врачи отступились и возникла нужда прибегнуть к нашим услугам? Ведь для вас, как мужа осведомленного, должно быть, не тайна, что наши методы не слишком мягки…

— О да, о да, — с пониманием закивал головой Мейлах, — но такова планида у принца нашего. Он, бедный, немало испытаний претерпел еще и в детстве. Но возрос, однако, он быстро и надежды подавал великие, и дел его начало было славным. И тут, когда уж было уверовали все в грядущий свет, опять туман сгустился; и в нем тот луч ума и воли, что принц собой являл, ужасно преломился, как в зеркале кривом. О, лекари пытались вмешаться в ход недуга, но бессильны остались все их травы и кудеси. Тогда-то один советник мудрый короля худое заподозрил. Хоть и слеп он по старости, но видит зорче прочих, коль речь идет о тайных кознях зла. Вот он и заподозрил, что демоны и прочие исчадья коварной тьмы терзают принцу душу, и доказательства тому явил советник. И он же немедля дал монарху знать о том, где отыскать того, кто ныне в силе такой напасти противостоять. Гонцов послали тотчас, безотложно. О!..

— Благодарю, — прервал очередное восклицание Мейлаха Ойсин. — Чем же уязвило душу и разум принца темное жало? Искушение ли это, вожделение, гордыня или нечто иное? — добавил он, как бы рассуждая сам с собой и приглашая собеседника высказать свою точку зрения.

— О, да! — отозвался Мейлах. — Поначалу доктора, да и все окружение, предполагали безумие, помрачение рассудка из-за навязчивой идеи. Но старик Дубтах — впрочем, не столь уж он и стар, просто труды состарили его облик до времени, но духом он тверд и зрел — распознал истинную причину случившегося. Принца обуял особый вид сладострастия — сладострастие познания, а отсюда недалече и до гордыни, и до удовлетворения через власть, данную познанием, иных видов похоти, поощряемой неуемной гордыней. Сам Дубтах, как он говорит, прежде вышел бы на поединок с тьмой и в одиночку, коль скоро этого требуют интересы королевства. Но теперь силы его уж не те, пусть прежде он и был не последним в сей науке и даже, поговаривают, состоял в Ордене. Он опасается ухудшить дело своим неосторожным выступлением, посему и было послано за вами. Надо сказать, вы поспели как нельзя вовремя еще и потому, что принц не далее как вчера вечером изволил начертать мелом на полу одного из залов некие знаки и объявил их отрывком из той рукописи…

— Какой рукописи? — с неподдельным любопытством вопросил Ойсин, и тут же получил чувствительный тычок череном меча от Ллейра. — Из той самой рукописи? — немедленно поправился жрец.

— О, да! — не желал изменять привычке Мейлах. — Из того самого трактата, кой приписывают еще тем временам, когда Материк простирался далеко на полночь и закат, и Острова были плотью его. Конечно, трудно вообразить, что ветхий пергамент прожил несколько тысячелетий, посему большинство ученых мужей относят его к эпохе могущества Атлантиды…

— Но откуда столь великая редкость у принца? — Ойсин, кажется, нашел ниточку, за которую можно было начинать распутывать хитрый узел, вязанный призрачным островом. — Неужто на Най-Брэнил сохранилась неизвестная копия?

— Этого никто не знает, — развел руками царедворец, когда они уже преодолели долгий подъем и следовали теперь по длинной просторной галерее, узкими и длинными бойницами глядевшей с крутого каменного откоса. Внизу, в десяти локтях, к стене лепился карниз, по коему взад-вперед расхаживали часовые с факелами, — Как известно, на Островах остались лишь два больших книгохранилища, и только на острове Семи Городов хранилище поддерживается в должном порядке…

— Ну, это вопрос спорный, — усмехнулся Ойсин.

— О, да, — с пониманием произнес Мейлах и посмотрел на Ойсина так, будто хотел сказать: «Ну да, уж мы-то с вами знаем про все эти порядки!»

— Так вот, — продолжил он, — второе находится…

— Здесь, — подхватил Ойсин. — И с некоторых пор ходить туда стало, хм… — Ойсин выдержал паузу, — небезопасно, отчего мало кто теперь знает, какие богатства оно скрывает. Посему сии кладези мудрости пребывают в небрежении, и лишь немногие жители Най-Брэнил самых преклонных лет, да еще и имевшие при этом дело с книгохранилищем, что-то помнят о нем…

Мейлах на сей раз с изумлением воззрился на Ойсина, даже сбился со своего величавого шага.

— Я наслышан о проницательности мужей Ордена, — вымолвил он, и было заметно, что губы вельможа разлепляет с некоторым затруднением, будто какая-то сила стремится немедленно сомкнуть их. — Но ведь сего не говорилось в депеше!

— Вам, должно быть, известно, — скромно рек Ойсин, также учтиво замедляя шаг, — что не всякие сведения о жизни Островов могут быть выставлены на обозрение постороннему, в том числе и в книгах. А знать о них тем не менее необходимо. Видеть то, что писано невидимыми для многих буквами — это моя обязанность, досточтимый Мейлах. Что до депеши, то спешу вас успокоить: ее больше нет, и никому, будь этот кто-то в тысячи раз проницательнее меня, уже не откроется эта подробность.

— Благодарю вас, — отвесил Мейлах поклон, на что Ойсин ответил ему также поклоном.

Они вошли в дверь, возле которой стоял караул, и снова стали взбираться по винтовой лестнице, на этот раз целиком находившейся в теле горы и освещенной факелами. Лестница была столь узка, что пройти по ней мог только один человек. Ллейр дернул Ойсина за рукав, давая ему понять, чтобы тот немного отстал от шествующего первым Мейлаха.

— Вопросы у меня множатся, как пчелы в улье, и происходит сие тем быстрее, чем дольше длится этот разговор, — зашептал он. — Что все это значит? Какая депеша? Какой Орден? Какие силы?

— Позже, — не слишком вежественно оборвал его Ойсин. — Я и сам пока многого не понимаю. Наше счастье, что этот малый не так умен, как желает казаться…

Подъем закончился в новой галерее, освещенной куда лучше нижней. Мало того, здесь было приятно тепло от расставленных жаровен. Галерея выходила в портик, потолок коего поддерживали мощные колонны из темно-красного гранита, украшенные резьбой. Из портика доносились смех и звуки беседы, а также тихие переборы струн: кто-то играл на китаре.

— Сейчас вы будете представлены их величествам, — тихо и торжественно проговорил Мейлах, остановившись у выхода в портик. — Позвольте узнать ваши имена, дабы соблюсти все приличия.

Ойсин, — ничтоже сумняшеся, высказался жрец. Ллейр и Коннахт, едва переглянувшись, назвали свои имена.

Тень удивления и, как показалось Конану, некоторого сомнения пробежала по лицу Мейлаха, но тут же сменилась выражением осознания.

— Если вам угодно, — опять поклонился Мейлах, и они, в сопровождении караула и возглавляемые своим предупредительным провожатым, проследовали в глубину портика.

По всей видимости, они оказались на подветренном склоне Най-Брэнил, понеже в портике было тепло, и пронизывающие порывы разыгравшейся бури не тревожили пламя шандалов и факелов, а жаровни не щерились время от времени красно-желтым хищным жаром.

Повсюду были расставлены скамьи из дорогих пород дерева, укрытые пушистыми звериными шкурами. Маленькие переносные столики ломились от изысканнейших яств и напитков. Одетые в тоги могучие рабы и полуобнаженные одалиски разносили новые блюда и кувшины с вином, прислуживали за столом и убирали остатки пищи. Кости зачастую бросали на пол, где большие мохнатые собаки, довольно урча, делили с хозяевами трапезу.

Королевская чета разместилась в самом центре портика, где колонны расступались, открывая вид на ночной Океан, прекрасный в своем грозном величии. Черная маслянистая поверхность, словно чешуя гигантского зверя, волновалась там, внизу, будто зверь играл чудовищными своими мускулами. С черно-лилового неприветливого неба хлестал, не переставая, дождь. Но громада Най-Брэнил уже которое тысячелетие невозмутимо длила свой замысловатый дрейф, и вся ярость волн с легкостью перемалывалась каменными челюстями рифов, рассыпаясь и дробясь на мириады невесомых соленых брызг.

Королевская чета являла собой образец мудрости, благородства, достоинства и величия. Монарх был высок ростом и сидел на троне прямо; ни малейшего изъяна не сыскал бы самый придирчивый взгляд в его осанке, хотя владетель Най-Брэнил был уже не молод. Если бы не удивительное долголетие жителей Островов, Конан не дал бы королю более пятидесяти. На челе его, высоком и чистом, лежала печать многих забот и многих печалей, что присуще правителю справедливому и совестливому; но несомненно было и то, что это чело человека, привыкшего превозмогать трудности и способного противостоять превратностям судьбы. Брови короля были пушисты и прямы, и было заметно, что им не свойственно сходиться грозно, ибо редки те случаи, когда монарх гневается. Из-под густых длинных ресниц лучились мягким светом большие серо-синие глаза, глубоко запавшие и обрамленные едва заметными серыми кругами, свидетельствующими о бессонных ночах, кои проводил властитель в трудах и раздумьях. Тонкий, с небольшой горбинкой хищный нос, что было свойственно коренным жителям Островов, показывал древность королевского рода. Мягкий очерк подбородка, упрямо сжатые тонкие губы, узкие скулы и немного впалые щеки — таков был портрет короля. К этому нужно было добавить великолепные длинные усы, концы коих свисали вниз, едва не доставая подбородка, и густые вьющиеся волосы, торжественно седые. В своей красной с золотом длинной тунике и роскошной голубой с серебром мантии, в высоком венце, похожем на шлем с крыльями, загнутыми назад, король словно пришел из далеких прошлых времен, когда люди были горды и равны богам.

Супруга короля выглядела моложе: это была стройная, довольно высокая женщина с небольшой тугой грудью, длинными густыми черными волосами и не столько красивым, сколько одухотворенным лицом, что делало ее прекраснее холодных прелестниц хайборийских дворцов. Нос королева имела курносый, подбородок острый и гордо поднятый, рот маленький и нежный, слегка приоткрытый, губы розовые, а скулы высокие. Лоб ее величества украшен был серебряным обручем с подвесками, а волосы убраны в гладкую прическу с прямым пробором. Глаза же у королевы были теплые, карие, с золотистыми искорками в глубине, внимательные и понимающие. Чистая же и белая матовая кожа делала королеву — по крайней мере, по понятиям Островов — истинной красавицей. Облачена королева была в зеленое, цвета майской листвы, платье с тонким золотым пояском, а на плечи, для защиты от ночной прохлады и сырости, был наброшен заколотый алмазной фибулой синий плащ, подбитый горностаями.

Мейлах, а за ним трое путешественников, почтительно приблизились к монаршей чете. Впрочем, Конан, сознавая, что здесь о его титуле никто ничего не знает, а также и то, что объявлять о нем не следует, все же держал себя с достоинством, без тени подобострастия: во-первых, потому что подобострастия не было в самой его природе, а, во-вторых, потому что и Ойсин с Ллейром вели себя весьма свободно — как-никак, а здесь они были представителями некого грозного Ордена, хотя только Ойсин знал, что это за Орден.

Однако от самого этого слова, по особенному произносимого тем же Мейлахом, веяло таинственностью и властностью, так что лица троих пришельцев невольно приобрели выражение суровости и значительности, а круглолицый Ойсин вдруг и вовсе показался воплощением суровости. Между тем, возможно, таков он и был — Конан покуда мало знал его.

— Достославные воины Ордена к его величеству! — возгласил слуга.

Трое — впереди невысокий плотный Ойсин, а за ним плечом к плечу громадного роста широкоплечие Конан и Ллейр — предстали перед владыками Най-Брэнил.

— Это, ваше величество, Ойсин, это — Ллейр, а это — Конан, — по очереди представил их Мейлах, и все трое по очереди поклонились владыке.

— Приветствую вас, месьоры, — обратился к ним король. Голос у него оказался звучный, низкий и приятный. — Меня зовут Бренн, я король Най-Брэнил. А это моя супруга, королева Ниам.

— Приветствую вас, доблестные воины, — сказала королева, и голос ее был подобен прохладному шелесту зеленой листвы под весенним ветром.

Преклонив колено, все трое, один за другим, поцеловали поданную им с изяществом руку королевы.

— Не будем сегодня говорить о том, что печалит сердце мое, — объявил король Бренн. — Ибо сегодня у нас праздник — Праздник Костров.

— Сегодня мы возжигаем священные огни, едим мед и фрукты и всякие сладости! — добавила королева Ниам. — Сегодня в полях — а некогда, очень давно, остров наш окружали поля — начинается сев. Неприхотливый вереск и нежная яблоня — вот растения этого дня. Сегодня заклинают огонь, пируют и играют свадьбы.

Отблеск факела упал на лицо Ниам, и Конан заметил, как вспыхнули счастливым светом давнего воспоминания ее глаза.

— Впрочем, если строгий устав Ордена воспрещает вам… — осторожно продолжила Ниам.

— Нет, не воспрещает, — отвечал Ойсин. — Орден борется с тьмой. Огонь — наш символ, союзник и средство.

— В таком случае мы просим наших достославных гостей сопровождать нас в эту праздничную ночь, — произнесла королева и одарила Ойсина — а может, Конана или Ллейра — в том и состояло ее женское искусство, что сего невозможно было определить с точностью, — одной из самых чарующих своих улыбок.

«Недурна, — подумал Конан, — и умеет пользоваться своим положением: на всю ночь поставила беспокойных гостей на якорь. Не всякий якорь, однако, сдержит бурю», — усмехнулся он про себя.

— С превеликою охотою, — учтиво поклонился королеве Ойсин. — Но и в эту радостную ночь зло не оставляет своих козней, понеже граница меж мирами особенно тонка; даже будучи с вами, мы не должны оставлять в небрежении нашу миссию, — и он улыбнулся в ответ не менее таинственно.

«А жрец-то не прост, — подумал Конан. — Если этот Праздник Костров похож на киммерийский — а для него как раз самое время, — то с кознями зла очень даже можно побороться, притом не без приятности».

Надо заметить, что в Праздник Костров на родине Конана свадьбы, конечно, играли, но в общем отношения между мужчинами и женщинами именно в эту ночь дозволялись весьма свободные.

Очевидно, и Ллейру было кое-что известно об этой ночи, потому что Конан, обернувшийся к нему, услышав о Празднике Костров, столкнулся со встречным взглядом Ллейра, и во взгляде этом прочел усмешку и некоторый намек не то на предвкушение чего-то запретного, но сладкого, не то на стыдливость, или на то и на другое вместе.

Ойсин же, казалось, оставался абсолютно невозмутим, словно перевидал столько Праздников Костров и еще чего иного, что ныне все это его не волновало ни в малейшей степени. Впрочем, может и действительно перевидал?..

— Позвольте мне осведомиться, когда же начнется карнавал? — обратился Ойсин к королевской чете.

— Любезный Мейлах, все ли готово? — Король переадресовал вопрос придворному.

— О, да! — с неизменной готовностью отвечал Мейлах, почтительно склоняя свою красивую голову. — Мы ожидали лишь прибытия наших гостей и королевского соизволения, ваше величество.

— Не желают ли гости чего-либо, допреж чем начнется торжество? — участливо осведомилась Ниам.

— Думаю, чаша хорошего вина и немного фруктов нам не повредит, — отвечал Ойсин. — Все же морские путешествия требуют немало усилий, — пояснил он свою просьбу.

Король кивнул, Мейлах хлопнул в ладоши, церемониймейстер кого-то кликнул, и мигом появились низкий круглый столик, три складных переносных стула, блюда с разнообразнейшими фруктами, орехами, свежим хлебом, медом и кубками с вином.

«Нашел, что попросить, — посетовал про себя Конан. — Я бы не отказался от доброго куска мяса!»

Король Бренн словно бы угадал мысли киммерийца.

Не желают ли гости вкусить чего-либо более плотного? — вопросил он, по-отечески наблюдая за тем, как трое здоровых, изрядного телосложения мужчин пытаются подкрепить силы столь легкомысленной трапезой.

— Нет-нет, — снова опередил всех с ответом Ойсин. — Мясная пища не способствует остроте мысли, а сие будет нам вскорости — а, как знать, может, и во время празднества — необходимо.

— Что ж, — не стал настаивать король, — вероятно, это так. Мне нужно будет учесть это: королям ведь тоже потребна острота мышления. — Он с улыбкой взглянул на Ниам.

— Конечно, самую малость, — лукаво взглянув на мужа, отвечала та.

Расправиться с фруктами и вином для троих весьма проголодавшихся мужчин не составило труда. Конан привык обходиться малым, поэтому не стал препираться с Ойсином, который, похоже, не только среди них троих, но и на всем острове оставался единственным, кто хоть что-то понимал в происходящем.

«У них какая-то напасть с наследником престола, — думал Конан о Бренне и Ниам, — при этом напасть, которая грозит целому королевству, а они веселятся!»

— Мы готовы, ваше величество, — объявил Ойсин, обстоятельно дожевав последнее яблоко.

Остатки трапезы незамедлительно исчезли, и церемониймейстер провозгласил:

— Праздник Костров начался!