Хозяин с кифарой

Глава 9

Война окончилась. Мы приехали в Капую и наконец встретились с хозяином и Никандром. Я так рад был этой встрече! Никандр был мне как отец. Я поцеловал ему руку, и он потрепал меня по щеке. И хозяину я руку поцеловал, и он тоже потрепал меня по щеке. Далее предстояла дорога в Рим. Хозяин хотел, чтобы документы об освобождении Никандра дополнительно оформил бы магистрат. Квинт Лентул с Леонидом отправились в Рим, видимо, с той же целью. Мы отправились на двух повозках. На первой, помимо возницы, ехали хозяин, Никандр и я с Калисой.

Но на Аппиевой дороге[22] нас ожидало жуткое зрелище. По обочинам дороги были вбиты кресты, и на них были распяты пленные восставшие рабы Спартака. Большинство из них были еще живы[23]. Одни молчали, другие громко стонали, и очень многие бранились друг с другом. То и дело было слышно:

— Это ты, чучело, надоумил меня убить хозяина!

А в ответ раздавалось нечто вроде:

— А ты, скряга, чтоб тебе пусто было, отправился в Италию! Я тебе долбил, уйдем в горы, нет, ему грабить хотелось!

И далее следовал поток отборной брани. Видимо, то свинство, что заложено в нас природой, дает о себе знать до нашего последнего вздоха — увы!

Вдруг один из распятых узнал хозяина и прокричал:

— Эй, певец, спой на прощание!

Я вгляделся в кричавшего. Это был тот кучерявый парень, что бросил хозяину на концерте золотую монету! Хозяин прищурился, всмотревшись в него.

— Останови! — приказал он вознице, и обратился ко мне: «Подай мне кифару», — поскольку кифара лежала возле меня.

— Господин! Поедем! Мы не успеем до темноты на постоялый двор — из-за разбойников, что стоят одной ногой в могиле! — запротестовал возница.

Но хозяин его не послушался.

— Господин, им нужно дать попить, они иначе вряд ли смогут тебя слушать, — вмешался Никандр, соскакивая с повозки.

Никандр достал флягу и затем поднес влажную губку на палке тем распятым, перед которыми хозяин надумал устроить концерт. Леонид, сидевший на козлах за нами, тоже остановил свою повозку. А хозяин прочистил горло, подошел поближе к кресту с кучерявым разбойником и запел. Это был самый необычный концерт, который я видел в жизни.

У хозяина был красивый голос, и другие повозки на дороге останавливались и ехавшие на них сходили и размешались вокруг певца на обочине. Одни из них были в тогах[24], другие в туниках — возможно, рабы или крестьяне в рабочей одежде, так что образовалась еще небольшая толпа слушателей.

Вначале хозяин пел грустные песни о любви, и их тон был в общем-то созвучен общему печальному зрелищу. Затем он перешел к шуточным, задорным песенкам, и публика рассмеялась. Я оглянулся на распятых на крестах — они смеялись тоже, искренно, от души. Возможно, это был единственный случай в человеческой истории, когда распятые на крестах смеялись. Им, конечно, было плохо и больно, но на душевном подъеме они не чувствовали боли, как ее иногда не чувствуют раненые в бою.

— Певец, спой песню про свободу — ту самую! — прокричал с креста кучерявый парень.

Хозяин ударил по струнам и запел: «Свобода, свобода, умрем за тебя…» И, вдруг, когда он окончил первый куплет и приступил к припеву, кучерявый парень, а вслед за ними и остальные распятые на крестах стали подпевать осипшими, хриплыми голосами: «…и нет тебя горше, и нет тебя слаще…» А когда певец спел второй куплет, то совсем неожиданно стали подпевать не только распятые, но и публика, собравшаяся вокруг хозяина. Я посмотрел на Квинта и Леонида. Оба они тоже тянули: «и нет тебя горше, и нет тебя слаще…» Как удивительно было то, что смертные враги — а как назвать иначе распятых и публику, собравшуюся вокруг хозяина? — забыли о том, что они смертные враги, и на едином дыхании вместе выводили один припев, выражая одни и те же чувства, и в равной степени стремясь к гармонии!

Но вот солнце подошло к закату. Хозяин сильнее ударил по струнам и пропел последнюю песню. Вот ее слова:

Косые лучи солнца ложились на чело певца, и грубые черты его лица казались красивыми — видимо, из-за своей одухотворенности. Когда хозяин допел последний куплет, солнце как раз зашло за горизонт. Хозяин поклонился публике как артист, взял кифару под мышку и отправился к повозке, и публика стала расходиться по своим повозкам. На постоялый двор мы приехали ночью. Но в каком-то смысле в темноте было легче ехать, поскольку не были видны распятые на крестах.

С тех пор прошло много лет, и давно уже погребальные костры развеяли по свету и прах Публия Домиция, и прах Никандра, и я уже сам не молод, но сегодня я спешу к тебе в храм, о светлоокая Полигимния, дабы совершить тебе возлияние самого дорогого вина, ибо без божества, в равной степени осеняющего и хозяев, и рабов и позволяющего находить общий язык даже смертным врагам, с нашим свинским нутром мы бы давно встали на четвереньки и захрюкали. Именно вы, камены, и есть тот цемент, что связывает общество воедино. Именно вы, камены, делаете человека человеком, а иногда и богом. Слава вам!