Хозяин видений

Глава 3. Призраки прошлого

Дэн разбудил меня рано — в пять утра. Велел умываться, чистить зубы и быть готовой через полчаса. Изверг! Я немного позлорадствовала, что у нас ничего в холодильнике не осталось, и в это время он не будет наслаждаться вкусными котлетами.

Через полчаса я была уже одета и зла. В зимней куртке и сапогах сразу вспотела, хотя это не уменьшило желания упасть на кровать и доспать полагающиеся мне по праву несколько часов. Странно, именно сегодня мне впервые не снилась Герда — то ли общение с Бартом повлияло, то ли я подсознательно начала отпускать прошлое.

Дэн, казалось, ни капли не смутился, взял меня за руку и бросил:

— Дыхание задержи, а то стошнит.

Словно я не знала. Я зажмурилась, крепче ухватила его за ладонь и вдохнула побольше воздуха. А когда открыла глаза, замерла.

На нас смотрела снежная поляна. Снег отражал яркое солнце и разбрызгивал во все стороны ослепительные блики. Поляну полукругом обступили елки — высокие, пышные, раскинувшие ветви будто в приветственном жесте. Нарядившиеся в пушистые белые шарфы и шапки, они присоединялись к общему сиянию.

А на самой поляне, словно грибы, беспорядочно стояли палатки. Темно-синие, цвета хаки, ядовито-лимонные, а одна ярко-оранжевая. Между ними сновали люди в фуфайках, дутых куртках, валенках и шапках-ушанках. В центре горел костер, на котором что-то варилось в огромном, начищенном до блеска котелке. От костра вверх поднимался сизый дым, а от котелка шел невероятно вкусный запах, и я сразу вспомнила, что завтрака сегодня не было.

Из оранжевой палатки, одетая в каракулевую шубу до колен, вышла рыжая. Та самая, из сна. Осмотрелась, остановила на нас взгляд, и на лице расплылась радостная улыбка. Она помахала нам и поманила к себе.

— Люсия, — произнес Дэн и потянул меня вперед. — Знойная девица.

Люсия действительно была знойной. Высокая, с тонкими чертами лица, с распущенными рыжими волосами, которые змеились по спине до самых ягодиц, длинными ресницами и пухлыми розовыми губами, которые и красить-то не нужно было. Обворожительный эффект естественной красоты.

Когда мы подошли, она лучезарно улыбнулась мне и крепко обняла.

— Я ждать тебя, — сказала хриплым, осипшим голосом. — Видеть во сне. Поздно. Драугр уже найти тебя. Прости.

— Люсия плохо говорит по-русски, — пояснил Дэн. — Она выросла в Штатах, с родителями. Жила, почти как ты, до тринадцати лет.

— Привет, — поздоровалась я, не веря, что вижу ее на самом деле, а не в вымышленной хельзе. Повернулась к Дэну и спросила: — Где мы?

— В Сибири, — усмехнулся он. — В лесу. Так живут сольвейги. Если останешься, придется привыкнуть.

Я еще раз осмотрелась. Поселение сольвейгов в палатках выглядело как привал туристов-экстремалов, привыкших спать на снегу в спальных мешках и ходить в туалет в кустики. К слову, кустиков тут не наблюдалось — по нужде, наверное, бегали в елочки. Я с ужасом поняла, что о фене, утюжках, косметике и любимых джинсах придется забыть. Тут скорее подойдут ватные штаны… Как эти люди купаются, вообще представлялось с трудом.

Я поежилась и сглотнула. Да уж, не так мне виделась жизнь сольвейгов.

— Идем тебя кормить! — просияла Люсия и потянула меня к костру.

Там уже собралось много народа — человек двадцать. С каждым меня знакомили, каждый меня обнимал, приветствовал, иногда не по-русски. Я рассеянно улыбалась и кивала. Имена и лица смешались в сумасшедший водоворот и спутались в памяти.

Они принимали меня, как свою. Словно я давно жила среди них, знаю каждого не один день и с каждым успела поделиться секретом. Мне поставили раскладной стул, прям там, у костра, в руки всучили алюминиевую тарелку с горячей похлебкой и ломоть ржаного хлеба. Похлебка, к слову, оказалась восхитительной. Мясной бульон, какая-то каша и крупно нарезанная картошка. Объедение!

Пока я ела, парень по имени Юлий — совсем еще подросток, лет шестнадцати, похлопывал меня по плечу и приговаривал:

— Ну надо же…

Дэн тоже уплетал за обе щеки, смотрел на меня исподлобья и посмеивался. Казалось, он был тут своим. Обычный хищный среди сольвейгов. Как я среди атли, только наоборот. Казалось, разница энергетик его ничуть не смущала — отвлекаясь от меня, он строил глазки Люсии, а она весело хохотала и обзывала его бабником. Наверное, радовалась, что понимала такое распространенное русское слово.

А я вдруг поняла, что мне невероятно легко здесь. Словно я нашла свое место — тяжесть упала с плеч, боль утихла, обиды затерлись, растворились в новых ярких впечатлениях, постепенно заменились образами смеющейся Люсии, непоседливого Юлия, лукавого Дэна, скромного и постоянно смущающегося Алексея — мужичка с дровами, как я его прозвала по себя. Он стоял в стороне и говорил невпопад, но от него исходила сильная волна тепла и участия.

Вот она — моя семья. Настоящая. Живущая странной жизнью отшельников, безумно позитивная и дружная. Место, где я не чувствую себя изгоем.

Почему же именно здесь я явно ощутила, как ноет в груди, выворачивает кишки тоска по людям, которые остались там, во внешнем мире? В том мире мне не место. Там боль и предательство. Там осталось прошлое, едва не сломавшее меня…

Почему именно здесь — где связь с тем миром истончилась, рискуя порваться навсегда — мне так не хочется его отпускать?

Дэн поставил тарелку на снег и поднялся на ноги, отвлекая меня от меланхоличных размышлений. Лицо его стало серьезным, сосредоточенным, а в голосе явно читалось тепло, когда он сказал:

— Барт вернулся.

Я повернула голову — на поляне, с той стороны, откуда появились мы, из-за елок вышла компания из пяти мужчин. Они были одеты в фуфайки, а за спинами на кожаных ремнях у них висели охотничьи ружья.

Впереди странной делегации стоял раскрасневшийся Барт в черной вязаной шапке набекрень. Он улыбнулся и бросил на снег холщовый мешок.

— Думал, вы будете позже. — Посмотрел на меня ласково и добавил: — Добро пожаловать домой, Полина.

В мешке оказались зайцы. Мертвые, серые, со склоненной набок головой и испачканной в крови шкуркой. Я поморщилась, когда Юлий доставал их и передавал Люсии. Барт же, не обращая внимания на мое замешательство, подошел и обнял за плечи.

— Освоилась?

— Немного. Тут все так… естественно.

— И неудобно, — кивнул он. — Особенно для привыкших к благам цивилизации.

— Ты поэтому говорил, что мне не суждено здесь жить?

— Поэтому тоже. Но не только. Идем, нам нужно о многом поговорить.

Барт увлек меня к самой большой, темно-синей палатке недалеко от костра. Скорее это была даже не палатка, а шатер — высокий, просторный и на удивление теплый внутри. Тепло давал современный керосиновый обогреватель, похожий на тот, рекламу которого я видела недавно по телеку в какой-то передаче для туристов.

— Условия жизни у нас не сахар, но мы привыкли, — сказал вождь сольвейгов, снимая коричневые вязаные перчатки и бросая их на «кровать». — Есть хочешь?

Я помотала головой.

— Меня покормили.

Осмотрелась. Две раскладушки, накрытые пуховыми одеялами, раскладной столик между ними, на котором стояла тарелка с печеньем и две чашки. В одной — недопитый чай «Липтон». Современненько…

— Мы уже месяц в Сибири. — Барт снял шапку, фуфайку и аккуратно положил их рядом с перчатками. Сам присел и указал мне на вторую раскладушку. Я послушно опустилась на нее. — Как ты, наверное, уже поняла, сольвейги кочуют.

— Из-за Альрика?

— Из-за него тоже. — Он поморщился. — Кому охота попасться в руки к сумасшедшему древнему экспериментатору? Слыхал я о его опытах…

— Да уж, — пробормотала я.

В шатре я быстро согрелась, поэтому тоже сняла куртку и сложила на коленях.

— То, что произошло с тобой, ужасно. Надеюсь, что смогу помочь, облегчить боль. Мы умеем это — помогать друг другу. Лечим души.

— Здесь спокойно, ты не врал, — призналась я. — Но я не дома.

— Дом — это не место, Полина. Дом всегда там, где душа, как бы пафосно это ни звучало.

— Я не смогу жить с атли, — сердито сказала я. — Ты можешь оправдывать Влада сколько влезет, но я не считаю его поступок правильным. Нельзя ломать людей. Калечить. Ради чего? Ради выживания?

— Некоторые люди формируют нас вовсе не для себя. Это стоит принять. История с драугром многому научит тебя. Опыт — большая ценность, и нужно быть за него благодарным.

— Возможно, это мудро — благодарить за боль, изменившую тебя. Но тогда выходит, что я не мудра.

— Я не тот, кто будет учить тебя прощать, — улыбнулся Барт, откидывая назад прилипшую ко лбу темную прядь. Его волосы растрепались и волнами обрамляли лицо, делая вождя сольвейгов похожим на Торина Дубощита. — Но у меня есть, чему тебя научить. Например, использовать свои способности, не теряя так много кена. Общаться с ясновидцами без дикого желания выпить их. Связываться со мной и Люсией, когда нужна будет помощь. Если вдруг решишь остаться во внешнем мире.

— Ценные умения, — согласилась я. — Но зачем помогать, если я уйду?

— Не все в этом мире продается и покупается, — напутственно изрек Барт. — Все вы дороги мне, каждого из вас я чувствую, но к тебе… — Он вздохнул и прикрыл глаза, словно то, что он скажет, будет роковым для нас обоих. — К тебе у меня особое чувство. Твоя судьба не будет простой — так сказано в книге. Но посмотри, сколько ты прошла, сколько пережила, и вот сидишь тут, говоришь со мной и ощущаешь себя нормальной. Ты выжила. Не сломалась. Полюби себя, Полина. Полюби себя сильную — ту, которой являешься. И увидишь, как все изменится.

— Попробую… — хрипло прошептала я, только теперь осознавая, что плачу.

Не знаю, отчего были те слезы. Может, оттого, что Барт пожалел меня, не жалея. Понял. Принял. Может, оттого, что не давил. А может, он сказал мне то, во что я уже, по сути, не верила — что я смогу пережить эту тупую, ноющую боль, которая превратила внутренности в кашу, отзывалась на каждый шаг, каждое движение. Боль, которую я старалась затереть физическими упражнениями, успокоительными отварами, разговорами ни о чем, но которая неизменно возвращалась в одиночестве. Особенно по ночам, когда не оставалось сил шевелиться, думать, отвлекаться. Тогда эта боль вливалась в душу мутным, едким потоком, медленно разъедая ее, сжигая по крупице.

Тут, у сольвейгов, та боль казалась ненастоящей. И Барт наверняка была прав — останься я, она окончательно вытравится милыми улыбками, участием, добротой и физическим трудом, которого тут было в достатке.

Но проблема в том, что мне не хотелось оставаться. Хотелось драться с ней — с этой болью — и победить. Быть той, кого описал вождь сольвейгов — сильной, решительной и любящей себя женщиной.

Хотелось жить.

Вечером того же дня сольвейги устроили праздник в мою честь. Было вино, жаренные зайцы, печеная картошка и музыка. Праздновали прямо там, у костра. Вокруг зажгли фонарики, запитанные от небольшого генератора, который прятался за палаткой Барта.

Я быстро захмелела и наблюдала, как танцует Люсия. Ее огненные пряди развевались, словно языки пламени. Сама она подпевала старенькому магнитофону, который, скрипя, все же выдавал популярную в девяностых песню про желтые тюльпаны.

В конце вечера я обнаружила себя сидящей, плотно прислонившись к Дэну, моя голова лежала у него на плече, а сам Дэн покачивался из стороны в сторону, восторженно смотрел на Люсию и подпевал уже ей, фальшивя и путая слова. Я поправляла его, и наши голоса сливались в нечто феерично безобразное, но нам было плевать. А Барт улыбался, глядя на меня через дымовую завесу от костра.

Проснулась я в полумраке. Долго пыталась вспомнить, где я, а потом поняла, что нахожусь в палатке Барта на раскладушке, по подбородок укрытая теплыми одеялами. Было так уютно, что не хотелось вставать. Пахло костром, растворимым кофе и корицей.

Я нехотя поднялась и потянулась. Голова не болела, желудок призывно урчал, требуя завтрак. Я сунула ноги в теплые угги, натянула куртку, которая аккуратно лежала рядом на раскладном стульчике, и вышла из палатки.

Вокруг сновали сольвейги — с дровами, сумками, просто бежали по делам. Кипела жизнь, лишенная привычных благ цивилизации, с дикими для меня условиями. Жизнь людей, которых я не знала. А они, казалось, знали меня всегда. Как только увидели, замахали руками, заулыбались, а Люсия подошла и взяла за руку.

— Идти со мной, — сказала и настойчиво потянула в сторону елочек.

О, нет! Только не елочки. Тут же холодно, снег хрустит под ногами. Зима полным ходом.

Но, к моему удивлению, за елочками стояла еще одна палатка — цвета хаки. Внутри топилась печь — небольшая, я даже не знала, что такие бывают. От нее шел пар, наполнявший пространство, рядом с печью стояла низкая деревянная лавка.

— Здесь мы мыться, — сказала Люсия и указала на с ведро с вениками. — Раздеваться.

Биотуалет в каждой палатке, переносная баня в елочках — все же цивилизация везде. Впрочем, не уверена, что с интернетом тут так же хорошо. Скорее всего, Барт не одобряет излишнего общения с людьми. Если сольвейги вообще с ними общаются.

В бане я быстро разомлела. Люсия уложила меня головой себе на колени, перебирала волосы и приговаривала:

— Отпустить, отпустить тоска…

Когда я открыла глаза, увидела, что губы у нее не шевелятся, а голос все равно звучит у меня в голове. Потом мы хлестали друг друга вениками, хохотали, а после бани Люсия бросилась в сугроб — как была, в неглиже. Мы бежали босиком по снегу до ее палатки, там упали на лежанку, закутались в одеяла и грелись.

Люсия заварила чай из трав. Сказала, что собирала их на лугах в центре России, где они жили летом. Дар целителя ей достался от мамы — она была хищной из племени тали из США. Барт почувствовал Люсию еще до рождения, но родители уговорили его не забирать девочку сразу. Поэтому она росла с ними, втайне от тали в пригороде Солт Лэйк Сити до тринадцати лет, а потом сама изъявила желание примкнуть к сольвейгам. И ничуть об этом не пожалела. Люсия была их сердцем — ярким, горячим, трепещущим естеством племени светлых.

— Барт говорить, ты должна забывать, — сказала она, когда мы оделись и допили чай. — Научиться… как это по-русски? Отпустить?

— Отпускать, — поправила я. — Это сложно.

— Совсем нет, — ответила она, заплетая огненно-рыжие волосы в косу. Ее кожа — молочно-белая, гладкая, вопреки всем законам, придуманным природой для рыжих, не была испорчена ни одной веснушкой. — Ты выжить. Драугр уйти. Учиться понимать главное. Ты выжить — это главное.

— Ты знаешь мою историю? Полностью? Потому что иначе…

— Я видеть! — перебила Люсия, приставив указательный палец ко лбу. — Жить с тобой каждую ночь. Плакать с тобой. Нас связать боги. — Она вздохнула. — Но ты понимать, что главное — выжить. Есть цель. Ты, я, все мы.

— Возможно… Ты видела, что меня ждет? Если уйду от вас?

Она улыбнулась. Темно-серые глаза расширились от радости, и девушка кивнула:

— Там тебя ждать кто-то. Ты изменить его, он изменить тебя.

— Меня там никто не ждать, — передразнила я ее и рассмеялась. — Кроме Глеба.

— Твой вождь ждать тебя, — подмигнула она, тут же испортив мне настроение. Наверное, я не готова отпускать. Потому что воспоминания о Владе кололись до крови, бередили покрытые коркой раны и невероятно раздражали.

— Мужчины считать, они главные, — внезапно посерьезнев, произнесла Люсия. — Твои мужчины зависеть от тебя. Меняться. Так кто главный?

— Я не хочу быть главной, — вздохнула я. — Просто хочу, чтоб меня оставили в покое.

— Покой не для сольвейг, — улыбнулась она. — Сольвейг — всегда проблема.

— Наверное, так и есть, — согласилась я.

Следующие несколько недель прошли бурно. Днем я полностью выматывалась, помогая женщинам по хозяйству, а вечерами мы с Люсией сидели в ее палатке, держась за руки, и учились общаться без слов. Тогда мне казалось, я растворяюсь в ее больших серых глазах, проникаю в нее, а она проникает в меня. И когда она была во мне, то вычерпывала боль пригоршнями — методично и постепенно освобождаю душу, наполняя ее светом, спокойствием, умиротворением.

Иногда я говорила с Бартом, и он поведал мне легенды о первом сольвейге — сыне Лив и Гарди. Словно он, как и Первые, живет вечно и присматривает за нами из миров, вход в которые закрыт для смертных. И будто бы для каждого из нас у него есть миссия, которую он записывает в книгу предсказаний, что хранится у Арендрейта — первого жреца первого племени хищных, ар.

Барт иногда листает эту книгу во сне — в день, когда узнает о каждом из нас. К нему является Гуди — первый сольвейг и вещает о вновь найденном ребенке с помощью книги.

По воскресеньям мы с Бартом заходили глубоко в лес — в чащу, и он тренировал меня. Заставлял собирать кен в ладонях и выплескивать его так, чтобы ни капли не потерять. Чтобы все, что выходит из жилы, достигало цели. В другие дни я тренировалась одна или с Дэном, который часто нас навещал.

Ежедневные тренировки оказались не напрасными — от решения ударить до самого действа проходило несколько секунд, а не минут, как раньше. Била я метко — четко попадала в дерево с расстояния нескольких метров. И каждый удар не опустошал меня настолько, как раньше.

Рядом с сольвейгами я стала сильнее — не только морально, но и физически.

А однажды ночью меня разбудил Дэн, приставил указательный палец к губам, призывая на будить Люсию, и указал на выход.

— Что случилось? — спросила я, вылезая из палатки и натягивая куртку.

На небе яркими бусинами горели звезды. Вершины елок треугольными тенями украшали полотно цвета индиго. Вокруг звенела тишина — вливалась в уши, наполняла мозг и расслабляла.

— Идем, цивилизация ждет, — туманно ответил Дэн и взял меня за руку. — Пора познакомить тебя с парочкой ясновидцев.

Такие перемещения всегда молниеносны, но благодаря Мирославу, я немного привыкла к ним.

— Где мы? — по привычке шепотом спросила я и осмотрелась.

Мы стояли на тротуаре у небольшого одноэтажного домика среди других таких же. Проселочная дорога сворачивала влево и исчезала за поворотом, освещаемая ярким светом фонарей. Снега не было, асфальт был сухим, а тротуар засыпали пожухлые от холода листья.

— Мышецкое, — махнул головой Дэн, приказывая следовать за ним. Открыл ярко-синюю, не так давно покрашенную калитку, ведущую во двор. — Подмосковье.

Калитка нервно скрипнула, возмущаясь. Словно не хотела его пускать. В соседнем дворе истошно залаяла собака. Дэн обернулся почти у порога.

— Ну, ты идешь?

От дома веяло неприятностями. Даже не так. Все внутри меня протестовало, противилось тому, чтобы я вошла. Сам дом виделся опасным. Но ведь со мной Дэн. Барт доверяет ему, а я доверяю Барту.

Я нерешительно вошла и аккуратно прикрыла калитку.

Краска на двери облущилась и выгорела. Железные перила покорежились ржавчиной. Казалось, тронь — и рассыплются. Дэн постучал три раза — каким-то особым стуком. Один длинный, два коротких. Азбука Морзе? Условный сигнал?

На небольшой веранде зажегся свет, а через секунду нам открыла женщина лет пятидесяти. Недобро зыркнула на Дэна, подозрительно покосилась на меня и буркнула:

— Деньги вперед.

Дэн нырнул во внутренний карман куртки и вытащил стодолларовую бумажку. Женщина еще раз посмотрела на меня — теперь уже оценивающе — взяла купюру и кивнула.

— Входите.

В доме было грязно. Разуться нас не просили, да и я бы побрезговала. Даже живя столько с сольвейгами, к чистоте относилась трепетно, а тут она была явно не в почете: затоптанный грязью пол, гора немытой посуды в алюминиевом тазу на табуретке, окурки на полу.

Его я увидела сразу. Щупленький, бледный, с лихорадочным блеском в глазах и спутанными волосами. Их, наверное, не мыли вечность. На вид подросток лет семнадцати. Тонкие черты лица, вытянутые в черту губы, длинный нос. И, тем не менее, он был невероятно притягателен. Ладони зудели — так хотелось коснуться.

Женщина постояла немного, глядя то на подростка, то на меня, а потом медленно пошла к выходу.

Она была человеком и понимала, что делает.

Мне стало противно. До одури жаль его — того, кто смотрел на меня со смесью страха и вожделения. Совсем еще мальчик, которого только что продали для эксперимента. Странно, но жажда утихла, сменилась жалостью, и я шагнула к нему.

— Не так быстро. — Дэн удержал меня за руку, встал между мной и мальчиком и покачал головой: — Мы же не хотим, чтобы он пострадал.

— Кто он? — спросила я, не отводя взгляда от темно-карих, блестящих, как у вороны, глаз.

— Меня зовут Егор, — сказал мальчик сиплым голосом. — Я умираю.

— У Егора рак. Лейкемия. Последняя стадия, — пояснил Дэн. — Его отправили домой умирать.

— И ничего нельзя сделать?

— Я не лекарь. Ты тоже. Ясновидцы болеют так же часто, как люди.

— Зачем мы здесь?

— Ты должна научиться контролировать себя, Полина.

— Привел меня к умирающему мальчику, заплатил деньги мамаше… не пойми куда она их потратит! Мы что же, платим им за кен? Ты в своем уме вообще?!

— Он доброволец. Ему нечего терять. Лучше найти того, у кого семья? Чтобы кто-то из его родных взбеленился, и родился новый охотник? Очнись, жизнь жестока. Он, — Дэн указал рукой на Егора, — знает, на что идет. Ему нужен морфий. Мать у него не особо чистоплотна, но сына любит. Понимает, кто он. Понимает, что скоро его не станет. И пытается, как может, облегчить ему участь.

Дэн вздохнул, подошел ко мне и положил руки на плечи.

— Знаешь сколько их таких — ясновидцев, что продают свой кен? А сколько тех, что готовы рискнуть за сумму поменьше? Уверен, твой вождь и сам пользуется их услугами. Как и твои соплеменники-атли. Как и я. Иначе сейчас не выжить. Охотники делают на нас бизнес, ясновидцы решили не отставать. Рыночные отношения, чтоб их! — Он сделал паузу и сказал уже мягче: — К тому же мы здесь не для того, чтобы ты пила. Наоборот, Егор научит тебя сдерживаться. Правда ведь, Егор?

Мальчик решительно кивнул и сел на кровати. Руки положил сверху одеяла, ладонями кверху.

Я покачала головой, отступила на шаг. Меня пробил холодный пот, колени затряслись.

— А вдруг не смогу? Не сдержусь? Что тогда?

— Сможешь, — уверил Дэн. — Гляди, сколько всего смогла. Барт говорит, твои успехи феноменальны. К тому же, тебе не нужно пить ясновидцев. А тяга — это просто инстинкты. Инстинкты хищной. Их можно сдержать. Даже я могу, смотри.

Он смело шагнул к Егору, присел рядом и взял его за руку. Парень смущенно улыбнулся и взглянул на меня.

— Нет, — упрямо выдавила я. — Если не сдержусь, никогда себе не прощу.

— Будешь сомневаться — никогда не попробуешь. Все через это проходили. Даже Барт. Ну же!

Я глубоко вдохнула и сделала шаг…

Ладонь у Егора была холодной и влажной. Когда я коснулась его, жила встрепенулась, требуя свое, заныла. Вены на руках горели, возник привычный зуд в ладонях.

— Просто представь, что твой отец был одним из них, — шепнул мне на ухо Дэн. — Просто представь.

Я закрыла глаза. Контролировать себя было практически невозможно, я чувствовала — еще немного, и не сдержусь. Подумалось, что тогда мне ничего не будет. Я просто выпью его и все. Егор сойдет с ума, а его мать сделает вид, что так и было. Потому что она сама продала его. Сама…

— Вот видишь, все ты можешь, — шепнул Дэн и расцепил наши с Егором руки. — Для первого раза достаточно.

Выйдя за калитку, я облокотилась о соседский забор. Ноги подкашивались, тело била крупная дрожь, а на лбу выступил пот, и я вытерла его рукавом.

— В порядке? — осторожно спросил Дэн.

Я подняла голову к небу.

— Курить хочу.

— Курить вредно.

— Общаться с ясновидцами вреднее — для психики, — резко ответила я.

Круглосуточный ларек мы нашли через двадцать минут. Жадно затянувшись, я присела на лавочку у чьего-то двора и посмотрела прямо перед собой.

— Неправильно, что они вот так продаются.

Дэн присел рядом, откинулся на спинку и закинул ногу на ногу. Выглядел он при этом спокойным и расслабленным.

— Такова жизнь.

— И часто ты их… покупаешь?

— Время от времени, — и глазом не моргнув, ответил он. — Это честнее, чем отбирать кен бесплатно.

— А деньги откуда? С таким графиком, как у тебя, работать сложно.

— Я фрилансер. Айтишник. Пишу на яве, поддерживаю несколько постоянных проектов. Работаю в основном по ночам. Деньги неплохие — на жизнь хватает, да и Барту могу кое-что подкинуть.

— Жизнь — дерьмо, — констатировала я, отлипая от лавочки. — Мы почти убийцы. Забираем у ясновидцев кен, и они сходят с ума. Но чтобы так цинично покупать чей-то разум…

— Они ведь продают, — пожал плечами Дэн.

— Бог мой, Даниил! — всплеснула я руками. — Ты видел этого мальчика? Он еле дышит, ему больно. Разве можно на таком спекулировать?

— А ты думаешь, почему я привел тебя именно к нему? — Дэн тоже встал и уже не казался таким спокойным. — Почему не к одной их тех девок, что продают не только кен, но и тело? Это стоит дороже, а если пообещаешь не пить из них, то тебе дадут большую скидку. Потому что ты здесь не для того, чтобы портить мальчика. И мать это понимает. Знаешь, сколько сольвейгов приходило сюда со мной? Люсия была здесь, когда Егору было десять — тогда он только узнал, что болен. Им нужны были деньги, Барт предложил взамен на риск. Но он давал матери слово, что ее сын останется нормальным, и, как видишь, сдержал.

— А если бы я не смогла? Если бы выпила Егора?

— Но ты уже смогла и не раз. Было еще два ясновидца, так ведь? И оба раза ты сдержалась.

— То была слабость… — Я опустила глаза.

— Нет, — твердо сказал Дэн. — То была сила. Твоя сила. Та, в которую ты не веришь. И знаешь, бесит это твое самокопание. Повзрослей уже!

— Ты… да ты… — вскипела я.

— Что? Ну что я? Не надоело себя жалеть? Пойди, ударь, если больно. Ты же боевик! Барт ставит на тебя. Будет обидно, если подведешь.

— Ставит? То есть у него на меня планы? Тоже?

— Он отпускает тебя. Никого до этого не отпускал. Понимаешь, чем он рискует? Там чертов Первозданный, и если проболтаешься…

— Я не скажу Альрику! Совсем сбрендил?

— Знаю, что не скажешь, — буркнул он и отвернулся. — Но есть другие способы узнать.

— Я не скажу никому, понятно, — обиженно проворчала я. — Думаешь, смогу, после всего… после того, как Барт…

Он вздохнул.

— Извини. Просто он для меня, как отец.

— Я не предам Барта, Дэн.

Он посмотрел на меня исподлобья и кивнул.

— Знаю.

— Ты сказал, что познакомишь меня с парочкой ясновидцев, но познакомил с одним.

— Верно. Второй будет другим. Из тех, с кем лучше не пересекаться хищному. И мы не будем подходить — посмотрим издалека. Знакомство с таким чревато для тебя последствиями.

— Какими последствиями? — насторожилась я.

— Ты можешь умереть.

— Что значит — умереть? — ошарашено спросила я, подавляя знакомый приступ тошноты после перемещения.

На этот раз мы были в городе и довольно большом, если учесть ширину автострады и высоту многоэтажек. В нос тут же ударил запах бензина и выхлопных газов — неизменные спутники мегаполиса. Я отвыкла от них в лесу, где воздух настолько свежий, что больно вдыхать.

Мы с Дэном появились в проулке, ведущем во двор новостройки — в тени, рядом с изрисованной граффити стеной. Яркая абстракция — словно протест серости и тоске.

Дэн потянул меня ко двору, поясняя на ходу.

— Бывают такие ясновидцы, как… ну, положим, мухоморы. Сильные, красивые, но несъедобные. От них потом живот болит. Буквально. Черт, опоздали!

Он оттеснил меня и прижал к стене. В нос удалил свежий аромат одеколона, а щека прижалась к холодной плащевой куртке.

— Нельзя, чтобы нас заметили, — шепнул он мне на ухо.

Из подъезда вышли двое — один высокий худощавый мужчина в сером пальто до колен. Седые волосы коротко и по моде острижены, подбородок приподнят, походка — королевская. Второй — плотный, в теплой кожанке на меху, расстегнутой до пупка — семенил рядом.

Дэн проникновенно посмотрел мне в глаза и провел ладонью по щеке, делая вид, что полностью занят соблазнением, а я затаила дыхание и проводила ясновидцев взглядом.

— Тот, что в сером — Гектор, — шепнул Дэн и тоже повернулся.

Второй, коренастый, обогнал Гектора и галантно открыл ему дверцу белого «БМВ», припаркованного неподалеку. Гектор махнул рукой и, распахнув на ходу телефон-раскладушку, принялся что-то настойчиво объяснять в трубку. Положив ладонь на крышу авто, постукивал по глянцевой поверхности тонкими музыкальными пальцами.

Гипнотизировал, манил… Сладкий, сладкий кен. Близко, в нескольких метрах. Я мгновенно опьянела и неосознанно попыталась шагнуть в сторону ясновидца.

— Вот и я о том же, — прервал мои мечты Дэн и крепче прижал к себе. — Так он это и делает.

— Делает что? — Я облизнула губы, с сожалением наблюдая, как Гектор — сладкий, недостижимый Гектор — садится в машину, а второй, безымянный ясновидец закрывает за ним дверцу. «БМВ» тронулась, и Дэн меня отпустил.

— Приманивает хищных. Они пьют его, и он влияет на их будущее. Через кен.

— В смысле, влияет? — Я тряхнула головой, пытаясь избавиться от остатков наваждения.

— В смысле творит его. Представит, например, что на тебя стена кирпичная падает — тебя обязательно пришибет чем-то.

— Ого! Жестко.

— Барт говорит, дочь Гектора выпили много лет назад. И он все ищет — в каждом убитом хищном видит того самого.

— Грустно, — вздохнула я. — Но как он восстанавливается? И откуда у него такой дар?

— Способность восстанавливаться — врожденная. А еще Гектор умный. Много где бывал, многому учился. Есть в мире еще несколько таких, Полина. Барт настоятельно рекомендует держаться от них подальше. Ну, и защиту он на тебя от таких поставит. Чтобы не тянуло выпить.

— Как тебя?

— Я бы не выдержал — точно сорвался бы, — кивнул Дэн. — Барт вовремя оказался рядом. И главное — доказать-то ничего нельзя. Хищный умирает не от разрушительного кена. Вернее, от него, но действие не отследишь. Обычные смерти — несчастные случаи, человеческие убийства, поножовщина, болезни.

— Поэтому никто не в курсе, — догадалась я. — О таких, как Гектор.

Дэн кивнул.

— И ты не трепись. Если он или подобные ему прознают, кто сливает информацию, все твое племя уничтожат. И все знакомые племена.

Когда мы вернулись, у сольвейгов уже был день. Племя Барта погрузилось в будничную работу, ежедневную и монотонную. Вдали от проблем внешнего мира, от странных ясновидцев с аномальными способностями убивать хищных. Вдали от воспоминаний, царапнувших душу в цивилизации.

Хорошо было понимать, что от опасностей отделяют сотни километров и несколько слоев защиты.

Я поела и взялась помогать Люсии — мы собирали хворост для костра и слушали лес. Лес дышал тихо, едва уловимо, его дыхание заглушалось шорохом ветвей и хрустом веток под ногами. По верхушкам елок сновали белки — их было много, и я залюбовалась красивым, грациозным танцем рыжих хвостов. Никогда в жизни я не видела столько белок, как за последние недели жизни. Никогда не слышала столько тишины.

Вечером вернулся Барт и расспрашивал меня о наших с Дэном приключениях. Одобрительно кивал и много интересовался жизнью Егора. Похоже, ему действительно был небезразличен мальчик. Когда я дошла в рассказе до Гектора, Барт нахмурился.

— Попомни мои слова, принесет он нам бед. Если только… — И замолчал.

— Если что?

— Нужно проверить кое-какую теорию. Но пока рано загадывать. Я поставлю на тебя защиту от влечения, а лучше сделаю амулет — он бессрочный.

— Спасибо.

— Ты уже решила, что будешь делать?

Я покачала головой.

— Знаю, что нужно вернуться, но вот куда? Да и точки ставить совсем не умею.

— Хочешь поставить точки?

— А разве не этим должны заканчиваться грустные истории?

Барт пошевелил длинной палкой угли в костре. Где-то далеко жалобно вскрикнул филин.

— Для тебя все только начинается, Полина, — загадочно ответил вождь сольвейгов.

А ночью мне приснился дом. Вернее, не сам дом, а Липецк. То ли я уже вернулась, то ли не уезжала. Во сне не было воспоминаний о Кире. Сон был темный, жуткий и чем-то смахивал на фильм ужасов.

Я иду по темному коридору штаба охотников. Шаги гулко отдаются эхом в пустом здании, помещение освещено лишь льющимся из окна светом уличных фонарей.

Я знаю, куда идти. Даже понимаю, что там увижу. Это заставляет спешить, и я перехожу на бег. Бегу, не глядя под ноги, спотыкаясь и путаясь в длинной юбке.

Дверь в зал заседаний распахнута настежь. Свет выключен, но на трибуне, что в прошлый раз неприятно холодила ладони, горят свечи. Их пламя танцует, колышется, то удлиняется, то приседает, рождая в мозгу ассоциации со Средневековьем…

Но нет, не только свечи всему виной — в нескольких метрах от трибуны, привязанный за руки к перекладине, висит человек. Покрытый ушибами и порезами, ослабленный и, кажется, без сознания. Голова опущена, вены на руках вздуты, мышцы напряжены из-за натяжения веревок.

Рядом стоит охотник. Я помню его — именно от него мы с Мирославом убежали в Венген. На его лице — удовлетворение и злорадство, а в руках… О боги, это чертовы щипцы или что-то типа того!

Охотник хватает пленника за волосы и запрокидывает голову назад.

— Ну что, нравится, тварь?

Тошнота подкатывает к горлу, я зажимаю рот рукой и непроизвольно отступаю назад. Но поздно — тот, кто прячется в тени, на притаившихся у стены креслах уже заметил меня. Он встает, улыбаясь, а от его улыбки леденеют лопатки.

— Привет, Кастелла, — говорит Мишель и поворачивает голову в сторону палача и жертвы. — Хорошо, что пришла. Наказание должно быть полным.

Я невольно следую за его взглядом, наполняюсь страхом и отчаянием — чувствами, о которых давно позабыла. И словно со стороны слышу собственный стон…

Кровь на лице, кровь на полу. И моя собственная кровь гулким пульсом стучит в висках.

Он смотрит на меня, не мигая — жертва и мой палач. И этот взгляд гораздо ужаснее всех пыток на свете. И мне вдруг становится до одури страшно, что этот взгляд погаснет.

— Так нужно делать с теми, кто причиняет боль, — говорит Мишель, подходит к Владу и сжимает его подбородок. — Судить. И казнить.

Палач тем временем меняет щипцы на нож — большой, с длинным блестящим лезвием. Он скользит плавно, оставляя глубокие, ровные порезы.

Сердце гулко стучит о ребра.

Кровь стекает на пол.

Пламя танцует, превращая улыбку древнего в зловещую гримасу.

Я проснулась на полу, тяжело и порывисто дыша. Безбожно ныл ушибленный локоть. Лоб покрыла противная холодная испарина.

— Твою мать! — выругалась я и закрыла лицо ладонями.

— What's wrong? — Люсия подскочила и протянула руку, стараясь меня нащупать.

Я поймала ее ладонь и вздохнула:

— Прошлое, чтоб его…