Хозяин Вселенной

Глава 1. Скрытая угроза

– …Папа-мама, а эти давать?

Маленькая Мауна протягивает на ладошке три розовых комочка, чем-то напоминающих пресловутый земной «Вискас», сухой кошачий корм. Другая ладошка дочери в это время исполняет функцию кормушки для Нечаянной Радости – зверушка даже придерживает её лапкой, дабы источник питания не вздумал преждевременно ускользнуть.

– Давать-давать, – за меня отвечает Ирочка, разрезая на кусочки тёмно-зелёный шипастый фрукт… всё время забываю название…

– Некусай, Рома, он называется некусай, – уловив мою мысль, отвечает Ирочка. – Вообще-то пора бы уже и запомнить, муж мой. Каждый день летаешь, собираешь…

– Да тут столько всяких некусаев растёт… – пытаюсь я оправдаться.

– И жалкий лепет оправданья, – уже по-русски говорит жена, вручая мне один из кусочков, аккуратно держа за шип. – А почему некусай, помнишь?

– Папа-мама, и эти давать? – вновь спрашивает дочура, протягивая на ладошке новые комочки, на сей раз коричневые.

– Все давать!

Нечаянная Радость, урча, поедает на десерт витамины и прочие хитроумные препараты, назначение которых – обеспечить зверюхе бодрость и здоровье на протяжении многих десятилетий. Разумеется, маленькая зверюшка не в состоянии жить столетиями, как её хозяева, но мы стараемся максимально продлить жизнь нашей любимицы.

Сегодня выходные у меня и супруги совпали, и по случаю столь радостного события всё наше семейство ужинает на веранде, ограждённой страховочной сеткой, по которой любой ангел безошибочно определит – в этом доме имеется маленький, нелетающий ребёнок.

– Уммм… – я вонзаю зубы в вязкую, липкую мякоть, и только тут вспоминаю, почему плод этот называют «некусаем». В глазах моей ненаглядной прыгают насмешливые искорки, и я улавливаю мелькнувший мыслеобраз – лежащие зубьями вверх грабли с длинным крепким черенком… Действительно, пора бы уже и запомнить: мякоть некусая ещё более липкая, чем земной рахат-лукум. Его следует просто обсасывать, держа за шип, и тогда мякоть сама медленно тает во рту, оставляя на языке неповторимый остро-сладкий вкус, отдалённо напоминающий земную кока-колу.

– Мама-папа, она всё съела! – сообщает нам дочура, отряхивая ладошку. Нечаянная Радость, облизываясь, наконец отпускает руку дающую, и Мауна немедленно заключает животное в объятия, как плюшевого медведя. Зверюшка сопит, но вырываться пока не пытается – во-первых, дочура заметно окрепла, и вырваться из её цепких ручонок не так-то просто, а во-вторых, не так это и страшно, поскольку выдирать перья из крыльев летучей сони малышка перестала. В последнее время отношения между Нечаянной Радостью и Мауной-младшей определённо наладились, потому как в отличие от взрослых дочура располагает практически неограниченным запасом времени для всевозможных подвижных игр, вполне доступных пониманию домашней зверюшки.

– А я хочу Великую звезду! – внезапно заявляет дочь, гладя зверюшку.

– О! – жена округляет глаза. – Придётся тебе потерпеть, не сезон.

– Плохо, – вздыхает Мауна, и в тоне её слышится явное осуждение неспособности мамы-папы решить проблему. – Я бы посмотрела. Красиво.

– Да я бы и сама полюбовалась, – согласно вздыхает Ирочка.

– И я тоже… – я наконец-то справляюсь со своим некусаем. В этот момент Нечаянная Радость, улучив момент, вырывается и вспархивает на настенную икебану. В конце концов, после ужина нужен покой, дабы правильно переварить его.

– Папа, а у меня крылья опять выросли!

Мауна поворачивается к нам спиной и разворачивает свои трогательно-розовые детские культяпки. Я без труда улавливаю нехитрые детские мысли и эмоции – дочуре хочется, чтобы папа погладил и похвалил её крылышки… и по спине погладил… и ещё чешется немножко в основании левого крыла…

– Ого, какие вымахали! – восхищённо говорю я, стараясь оправдать невысказанные ожидания дочери. Осторожно глажу нежную кожу, без единого пупырышка, под которой угадываются хрупкие косточки маховых пальцев. Да, действительно подросли крылышки… Пройдёт совсем немного времени, и кожица эта потеряет свою гладкость – полезут из неё острые иглы, разворачиваясь в роскошные маховые перья, и эти трогательные культяпки обретут упругую прочность и мощь…

– Тут чешется? – я старательно чешу в подкрыльевых ямках, очень схожих с маленькими вторыми подмышками.

– Да! И везде! – дочура подставляет себя ласковым папиным рукам. Я глажу её, ласкаю. Нет слов, как мне хорошо. Нет слов, как нам троим хорошо. Счастье… Вот оно какое, счастье…

– Теперь маму! – великодушно заявляет Мауна, насытившись наконец папиными ласками. – Ей тоже хочется!

Я поперхнулся, закашлялся. Вообще-то пора бы уже и привыкнуть – ребёнок растёт, уловить открытые мысли и желания на таком расстоянии для нашей дочери теперь как нечего делать…

– Спасибо, доча, – в глазах жены пляшет смех. – Ты очень добра и деликатна.

– И ещё я красивая! – дополняет список собственных достоинств дочура. – Правда, папа?

– Ну безусловно! – отвечаю я, для пущей искренности округлив глаза.

– Чай пить никто больше не желает? – спрашивает Ирочка, и, не дождавшись ответа, щёлкает пальцами. – Домовой, явись!

– Я пойду в ту комнату и буду смотреть сказку про Розовые пёрышки, пока вы тут занимаетесь своим сексом, – выдаёт дочь, вставая из-за стола. Я медленно хлопаю глазами. Да, тут уже деликатность – не то слово…

– Мауна, не всё, что думаешь, следует говорить вслух, – кажется, теперь и Ирочка озадачена всерьёз размерами детской деликатности.

– Но ведь ты всё равно поймёшь мои мысли, мама, – невинный взгляд девочки не оставляет места подозрениям насчёт злого умысла и без всякой телепатии. – И даже бабушка с дедушкой делают это, и не стесняются. И дядя Фью с тётей Лоа, и тётя Иуна с дядей Кеа, и все-все-все! Когда я вырасту, выйду замуж и тоже буду!

Закончив изложение своего видения вопроса, дочура покидает нас, оставляя осмысливать сказанное. Я перевожу взгляд на жену.

«Всё, Рома? – в её глазищах бесится, пляшет смех. – «Добро» получено, и вообще, указания контролёра ситуации положено исполнять немедленно и беспрекословно».

И мы разом валимся друг на друга от хохота.

Тихо, как тихо в доме… Разумеется, ангелы не люди, и не бывает здесь полуночных пьяных гулянок с топотом и уханьем, с порванными от усердия гармонями и переломанной мебелью. Однако бывают такие минуты, как сегодня, когда мне невольно кажется – звуковая защита, установленная для оберегания покоя жильцов, работает чересчур усердно. Создавая впечатление, что во всём этом огромном мире есть только трое живых – я, моя Ирочка и наша дочь, не считая разве что толстой крылатой сони…

Ирочка, почмокав, прижимается ко мне крепче, сильнее раскрывая крыло. Извечный жест любой любящей женщины – обнять, обволочь своего мужчину, укрыть его… Так делают все женщины во всех покуда известных мне мирах, и Рай не исключение.

Тускло светится пепельным ночным светом потолок. Вероятно, будь я человеком, я бы даже не смог различить сейчас цвета – только-только света хватало бы, чтобы не натыкаться на стены… Однако мои ангельские глаза без особого напряжения различают радужный отлив крупных белых перьев на крыле жены и мелкий пушок, сменяющий перья ближе к основанию крыла… А у самой спины остаётся только голая, гладкая кожа, и я даже вижу подкрыльевую ямку, так похожую на детскую подмышку без единого волоска… Я очень много стал видеть. Возможно, местами слишком много.

Не удержавшись, я осторожно глажу жену – очень осторожно, чтобы не разбудить. Ирочка снова чмокает губами, вздыхает во сне, прижимаясь всем телом, закидывает на меня ногу. Под тонкой, нежной кожей переливаются мускулы, и даже ночная их расслабленность не даёт повода сомневаться – вот эти длинные ноги, мечта любой балерины, вполне способны подбросить тоненькое упругое тело на два метра вверх, обеспечивая уверенный взлёт с места… А эти пальчики, обманчиво хрупкие, без особого труда могут колоть грецкие орехи. Чудо моё, невероятное чудо… Привыкну ли я к нему когда-нибудь?

И сам я такой же. Собственно говоря, ничего не осталось от того громоздкого тела бескрылого аборигена одной полудикой планеты. Это нелетающие существа могут позволить себе роскошь таскать кучу рыхлого мяса и тяжеленных костей. У летучих эволюция таких особей отсекает на дальних подходах.

Да, ничего не осталось от того тела, принадлежавшего Роману Белясову. Как ничего не останется от этого, если удастся мой замысел.

И этого чуда, чмокающего во сне, рядом не будет. Как там говорил дед Иваныч – зоофилия? Нет, тут уже некрофилия, пожалуй. Потому как все Истинно Разумные по сути биороботы, выращенные в недрах их жутких родильных заводов. Да, ведь они же и неспособны ни к чему этакому! Врождённая, полная и окончательная импотенция…

Кстати, насчёт биоморфии – сколько раз можно перекраивать весь геном? Моя Ирочка прошла перестройку дважды, но ведь она ангел по рождению. Вся здешняя биоморфия как наука построена под ангелов, и это естественно: биоморфы из людей изготовляются штучно.

В памяти вновь всплыло: мама Маша глядит мне в глаза, напряжённо и внимательно.

«Это дорога в один конец. Ты больше не будешь человеком никогда. Ты понял?»

Холодок пробегает вдоль спины. А если и следующая дорога тоже без возврата? Остаться «зелёным» навсегда… нет, только не это! Да, это проблема…

Впрочем, до этого ещё надо дойти. Недаром папа Уэф и мама Маша в едином порыве встали на колено перед своим зятьком, осознав, планов каких громадьё осенило недавнего балбеса. Уж им ли не понять, при их-то опыте работы в миссионерах…

Кстати, насчёт балбеса – не стоит так уж решительно отмежёвываться от своего тёмного прошлого. Вполне возможно, очень скоро мне докажут, что как был я балбесом, так им и остался. Что голова моя, при всей ценности, всё-таки больше подходит для регулировки центра тяжести тела – не считая, разумеется, того, что я в неё ем. Что замысел мой есть бред, попытка воскресить древнее кладбище. Докажут графиками, диаграммами, формулами. Действительно, сколько их там, покуда живых? На триста миллиардов ходячих мертвяков…

Однако надо спать. Насколько помнится, я пока что работаю в службе внешней безопасности, и текущих дел никто не отменял. Конечно, теперь уже отношение ко мне другое, поскольку я как-никак Всевидящий. Поважает меня Биан, как здесь принято говорить, «носится, как бабушка с первой внучкой». Впрочем, Аина, давно и прочно усвоившая язык моей далёкой Родины, а заодно и тамошнюю народную мудрость, выражается чётче: «как дурень с писаной торбой». При этом в сопутствующем мыслеобразе я обычно предстаю с затейливым узором по всему телу и снабжён длинными лямками для удобства переноски.

Мягкая лента мыслесъёмника на голове уже почти не ощущается, настолько я к ней привык. Под закрытыми веками танцуют свой бесконечный танец размытые цветные пятна. Привет, ребята, я вас ждал… Уж вы постарайтесь, покажите мне то, что нужно…

Взрыв! Огромная голубая чаша до горизонта…

Взрыв! Круглится бок планеты…

Взрыв! Ласково греет светило…

Взрыв! И мириады звёзд светят мне в лицо…

Гул турбин почти не слышен за шумом и посвистом ветра, только мелкая дрожь под ногами выдаёт чудовищную мощь, таящуюся в недрах корабля. Нос судна режет волны, и крейсер неудержимо приближается к тёмной полоске земли, маячащей на горизонте. Край солнечного диска быстро погружается за тот горизонт. Вот от него осталась полоска… Последний луч… Всё! Что ни говори, а закат – это волнует. Красиво, и настраивает на философский лад.

«Когда ты видишь солнце, уходящее от тебя, попрощайся с ним. Ибо никому не дано знать, увидит ли он восход…»

Я нервно тряхнул головой. Дурные мысли надо гнать немедля, ибо говорят многие мудрецы, что мысль материальна. Разумеется, это суеверие, но…

Багровый закат, уже разлившийся на полнеба, предвещал на завтра плохую погоду. Впрочем, для этих мест плохая погода правило, и удивляться тут нечему.

Нет, дело не в погоде. Вот почему на это дело отправили ударный крейсер, вот это удивительно. Неужто этот хвост столь ценен, что ради него адмиралы готовы рисковать одним из лучших кораблей флота? Ведь это же ударный крейсер, линейный…

Я нервно оскалил зубы, хлестнул хвостом по палубе. Похоже, переутомление даёт-таки себя знать. Какой «линейный»? При чём тут линейный? Всю жизнь «Белый клык» был ударным крейсером, и ничем больше. Вообще дико звучит: «линейный крейсер». Похоже, я медленно начинаю сходить с ума. Такое ощущение, будто в черепную коробку без спроса вошёл некто, уселся на корточки и сидит… Как всё закончится, надо будет показаться врачу, вот что. А ещё вернее, хорошенько встряхнуться… Я развернулся и широкими шагами направился к рубке, гордо неся хвост трубой – не пристало капитану ходить с опущенным хвостом.

В боевой рубке крейсера было тесно, зелёным светом мерцали экраны. Я вглядывался в изломанную береговую линию. Да, если исходить из цели нынешнего похода, нельзя не признать – место выбрано удачно. В здешние шхеры достаточно просочиться, и прощай, мой хвост. И время подхода выбрано как нельзя лучше. Я ухмыльнулся, оскалив острые клыки. У парня будет целая ночь, да и у нас тоже. Насколько известно, радиолокаторов на вражеских броненосцах береговой обороны нет, так что ночью они слепы, как лаш-лаши. Да и вообще этим утюгам не следует поодиночке попадаться на дороге у «Белого клыка». Никакая броня не поможет против двенадцати дальнобойных орудий. Так что, пожалуй, в адмиралтействе правильно рассудили – чем пробираться на какой-нибудь утлой байде, уповая на незаметность и дрожа при появлении на горизонте любого дымка, не лучше ли пройти открыто и прямо? Двенадцать стволов «Белого клыка» надёжнее любых документов, и вряд ли сторожевики береговой охраны смогут чем-нибудь возразить. Конечно, есть ещё броненосцы, и всей эскадрой они бы сумели отстоять неприкосновенность священных морских рубежей… как там дальше… неважно. Важно то, что к утру все мы будем в разных местах – этот парень на берегу, в какой-нибудь уютной и неприметной хатке, плавучие утюги на страже священных рубежей, а «Белый клык» на пути домой.

Экраны внезапно запестрели рябью помех.

– Капитан, никак это радар! – обернулся ко мне оператор радара. Морда точь-в-точь у павиана… Нет, я определённо схожу с ума. Какого «павиана»?! Откуда это слово вообще?!

– Господин капитан, олух бесхвостый! – рыкнул я на полуштатского умника, забывшего своё место.

– Так точно, господин капитан!

– Где источник?

– Сейчас… один донг, господин капитан… Вот!

Я снова оскалил клыки. Всё ясно. Ну а чего я ожидал? Техника не стоит на месте. Нет ничего удивительного в том, что на береговой батарее поставили радар. Да, дело осложняется…

– Время подхода? – отрывисто бросил я, разглядывая карту, на которой положение батареи было отмечено красным трезубцем с парой тонких линий, неприлично широко раздвинутых – сектор обстрела батареи.

– Время подхода до точки сорок семь донгов! – отрапортовал штурман. Почти полчаса, отметил я про себя… Всё, хватит! Каких «полчаса»?! Если и сходить с ума, то только не сейчас!

– Право руля четыре грана! И приведите господина Крака! – отрывисто приказал я. И снова откуда-то сбоку выплыло: не «грана», а «градуса», и «градусов» этих в круге триста шестьдесят, а не сотня, как положено гранам… Да что же это такое?!

Экран всё пестрел помехами – видимо, радар противника имел близкую частоту. Видят ли они помехи от нашего радара? Или у них вообще стоит индикатор облучения? Тогда дело может осложниться весьма и весьма…

В рубку, между тем, ввалился агент, которого уже успели прозвать Хвостом. Действительно, подумал я, с таким пушистым хвостом и вообще внешними данными у парня не должно быть недостатка в женщинах.

– Время подхода? – вновь осведомился я.

– Тридцать пять донгов!

– Хорошо! – я обернулся к агенту всем телом. – Итак, господин Крак, мы подходим к цели нашего путешествия. У тебя есть тридцать донгов, после чего ты должен быть в шлюпке.

– Да, господин капитан! – оскалился господин Крак. Да, клыки у парня тоже что надо… А насчёт не слишком звучного имени, так это поправимо – готов отдать полхвоста, что парень перестанет быть Краком сразу после того, как шлюпку спустят за борт…

– Капитан, нас встречают, – старпом обернулся ко мне со своего места.

Действительно, по призрачной зелени от берега ползло яркое пятнышко, нацеливаясь в самый центр экрана. Я встретился взглядом со старпомом, и мы разом оскалили клыки.

Всё было ясно. Радары у противника так себе, и оператор не смог определить истинные размеры цели. Приняли нас за контрабандистов, похоже, и передали сообщение бравым погранцам. И вот сторожевик, мирно отдыхавший в одной из здешних бесчисленных шхер, вышел на перехват нарушителя, явно забирая мористее, дабы отсечь пути к бегству. Обнаружили ли они наш радар по излучению? Кто знает… Вероятно, нет, иначе не шли бы навстречу так уверенно – контрабандисты покуда не имеют на борту радаров.

Ну что же, ребят ждёт большой сюрприз.

– Башенные и правый борт к бою! Светомаскировку соблюдать до последнего! Время подхода до точки?

– Двадцать восемь!

Хорошо, хорошо, думал я, разглядывая зелёный светлячок, быстро и уверенно ползущий навстречу своей гибели. Сторожевик шел, очевидно, сверяя курс по показаниям берегового радара. Шёл с погашенными ходовыми огнями, по всей видимости, рассчитывая выскочить у нарушителя перед носом, ослепить прожектором… Фактор внезапности. Будет, будет вам фактор внезапности, ребята…

– Грогл, смотри! – старпом хищно наклонился к экрану. Он очень редко звал своего капитана по имени. И только в момент серьёзной опасности.

Одного взгляда на призрачно мерцающий экран хватило, чтобы понять – поименование капитана имеет под собой реальную основу.

– Отсохни хвост! Чего им не спится?!

Разрешение нашего радара было вполне достаточным, чтобы не питать никаких иллюзий – это уже не сторожевики. Жирные яркие пятна выползали из-за края экрана, я считал их, оскалив клыки. Один… два… три… четыре… пять. Вся броненосная эскадра.

– Спокойно! – услышал я себя будто со стороны. – Идём прежним курсом. Комендорам – потопить сторожевик с одного залпа, чтобы не успели сообщить. Прожектора и огонь только по команде!

– Грогл, мне это не нравится! – хвост старпома подметал пол не хуже метлы. – Ты уверен, что нас не ждали?

– Уверенным можно быть только в одном – личном депозите в Центральном банке! – рыкнул я. – Время до точки?

– Двадцать донгов!

– Приготовиться!

В смотровые щели, прорезанные в толще броневого стакана рубки, внезапно вместе с ветром полетели брызги дождя. Дождь, это хорошо… В дождь враг слеп совершенно, а мы зрячие, у нас радар…

Не будь дураком, осадил я себя. Берегового радара вполне достаточно, чтобы корректировать огонь всей эскадры. А вот удастся ли потопить сторожевик с одного залпа в ночной непогоде?

– Я готов, господин капитан! – передо мной возник агент, затянутый в чёрный блестящий гидрокостюм. Странно, но при виде чёрной блестящей колбасы вместо роскошного пушистого хвоста мне стало легче.

– Господин Крак, тебе следует поторопиться.

– В смысле?

– В самом прямом. Высадка произойдёт значительно дальше от берега, чем первоначально предполагалось.

– Это невозможно, – агент обнажил кончики клыков.

– Здесь я решаю, что возможно, а что нет! – я обнажил клыки на всю длину. – Чтобы у тебя не сложилось превратного впечатления, господин Крак, взгляни на экран. Видишь вот это? Это сторожевик, который встретит нас через три… теперь уже два донга.

– Сторожевик есть проблема для ударного крейсера?

– Проблема вот, – я указал на жирные зелёные пятна. – Это броненосцы, господин Крак. Они идут мористее, и я не собираюсь лезть в эту западню.

– Ты должен высадить меня в указанной точке, господин капитан, – агент тоже обнажил клыки на всю длину. – Более того, после высадки пройти вдоль берега, чтобы сбить со следа…

– Всё, я сказал! Свободен!

Я обернулся к экрану. Зелёный светлячок подобрался к самому центру, и если не мы, то он вот-вот зажжёт прожектор.

– Свет!

Вспыхнувшие прожектора разорвали непроглядный мрак дождливой ночи, и среди горбящихся волн возник размытый силуэт сторожевого корабля.

– Огонь!

Залп орудий словно обрушил небо. Казалось, ничто не может уцелеть после такого удара, но после того, как осели водяные столбы разрывов, обнаружился всё тот же размытый силуэт – кораблик резво разворачивался, стремясь укрыться в пелене дождя.

– Олухи бесхвостые! – рявкнул я. – Огонь по готовности!

Но рявкнуть «огонь» одно, исполнить же команду – совершенно другое. На перезарядку главного калибра уходит полдонга. Собственно, теперь уже неважно, отправится ли везучий сторожевик на дно сейчас или окажется настолько везуч, что доживёт до третьего залпа. Нет сомнения, в эти мгновения радист уже сообщает, какого рода нарушитель священных рубежей пожаловал в эти дикие края. Скверно, очень скверно…

Орудия наконец-то вновь выпыхнули пламя, и на этот раз удача отвернулась от везучего сторожевика – в ночи вспыхнул и замерцал маслянисто-оранжевый свет, впрочем, быстро погасший. Всё понятно, должно быть, после попадания снаряда главного калибра «Белого клыка» сторожевик разорвало и вывернуло наизнанку…

– Время до точки!

– Двенадцать донгов!

Старпом вновь развернулся.

– Капитан, давай высадим его, как условлено! Тут всего ничего осталось!

Я заколебался было – действительно, что такое двенадцать донгов на полном ходу? А парню пилить на утлом челноке с аккумулятором и слабосильным электромотором…

И в этот момент неподалёку ахнул первый разрыв.

– Агента в шлюпку! Машинам полный назад!

Меня бросило грудью на край пульта – корабль будто осел в воду, тормозя полным назад. Гулко ахнул невдалеке второй разрыв и чуть погодя третий, ещё ближе.

– Грогл, откуда бьют? – шерсть на старпоме стояла дыбом.

– Спокойно, Бргарр… Это ничего… Это береговая батарея…

– Мы вне зоны досягаемости! Когда они успели поменять орудия?!

Грохнуло совсем рядом. Я вновь оскалился.

– Всё просто, Бргарр. Орудия прежние. Они только увеличили угол возвышения.

– Отсохни хвост!

– Шлюпка спущена! – донёсся металлический голос из рупора.

– Полный вперёд!

Винты, бесцельно молотившие воду с нулевым шагом, вновь потянули корабль вперёд, и «Белый клык» начал стремительно набирать ход. Снова грохнул недолёт, за ним перелёт. Спокойно, главное, спокойно… Радар у них никудышный, совсем плохой радар, раз не смогли отличить ударный крейсер от контрабандиста… Не попадут, зря снаряды тратят…

Корпус сотрясся от страшного удара. Взвыла и тут же заглохла сирена.

– Попадание в машинном! Бронепояс пробит!

– Повреждения?! – рявкнул я.

– Четвёртая турбина встала… смещение… Третья встала… повреждение редуктора… – посыпались доклады.

Снова грохнул близкий разрыв, но это уже не имело особого значения. В поведении пятен на экране радара наметились явные перемены – шедшие вроде бы по своим делам броненосцы изменили курс и прибавили ход. Пять утюгов, двадцать стволов. Плюс батарея, ещё шесть стволов в двух трёхорудийных башнях. Нет, не ещё, а главные шесть. Вести дуэль с береговой батареей, корректируя стрельбу по радару, бессмысленно. Во всяком случае, это задача не для одного покалеченного крейсера, даже ударного.

И вне всякого сомнения, уйти от эскадры на двух уцелевших турбинах, к тому же по одному борту, не удастся.

Взрыв в голове!

Я поднимаю веки медленно, будто шкафы отодвигаю – так тяжелы. Размытые цветные пятна с явной неохотой уступают место реальности, и сквозь тающую зелень проступает лицо моей жены.

– Ну, Рома… – она смотрит на меня во все глаза. – Ну, я просто даже не знаю…

Я хватаю её руку, сжимаю до хруста пальцев. Как утопающий хватается за брошенную верёвку. Как будто, если я отпущу её, меня безвозвратно унесёт в бездну. Ирочка морщится, но терпит.

– Видела?

– Всё, от начала до конца, – кивает она. – Я никогда не слыхала о таком мире. Конечно, нужно будет показать твоим, запустить поиск, но… Могу предположить, Рома, что об этом мире не слышали даже сэнсэи.

Она смотрит на меня своими огромными глазищами.

– Куда же тебя занесло, Рома? И куда-то ещё занесёт?