Хозяйка над бесами (СИ)

Хованья

Хованья

Детей было трое. Самого старшего — мальчика со светлыми волосами и громким голосом — Хованья отмела сразу. Такой поднимет крик на весь лес. Деревенские, не ровен час, прибегут. Тут мавке и конец. Забьют крестами, замучают молитвами, а потом скажут "Она-де покаялась, имя христианское приняла и юдоль грешную покинула".

Полуденное солнце жарило верхушки деревьев, прохлада собиралась внизу. В лесу пахло смолой. Девочка с черными косами то и дело чихала — ничего не стоит пойти на звук. Тем более, болезная дальше всех забрела в чащу. Хованья скользила по еловым иглам. Они усыпали землю густо, поэтому следов Хованья не оставляла. Она отогнула очередную ветку. Здесь, в сердце леса, стояла темнота. Деревья росли частоколом, переплетались ветками. Взрослому человеку пришлось бы прорубать дорогу. Хованья умела проходить насквозь. Она сделала шаг — и замерла.

Далеко-далеко, у озера, от которого брала начало река, раздался плач. Мавки так не плакали, их голоса звучали куда мелодичней. Да и не водилось здесь других мавок.

Место было домом Хованьи. Там деревенская девка много лет назад утопила младенца. Вода вошла в него, заменив собой кровь. Младенец вырос русалкой. Водяной царь воспитал ее.

Плач усилился. Не иначе, к Хованье пожаловали незваные гости. В мгновение ока Хованья растворилась. Она позволила воздуху нести себя, она пролетала сквозь ветки, стволы и камни. За приозерный тростник Хованья зацепилась.

У берега рыдала третья девочка. Она была одета только в нательную рубашку.

Жизненной силы в детях всегда было много. Они могли вырасти в кого угодно — хоть в царя, хоть в ведуна. Девочка выглядела крепкой.

Если Екатия не уготовила ей смерть родами, жизненной силы Хованье хватит до весенних паводков.

— Чего ревешь? — спросила Хованья. Она сгустилась над водой

У девочки округлился рот — она собиралась звать на подмогу. Хованья шагнула навстречу, готовясь схватить дитя и утащить под воду.

— Чур меня, — сказала девочка. — Ты кто?

Она была младше других.

— Хованья. А ты?

— Аглая, — девочка посмотрела на воду, потом на Хованью. — Ты не боишься? Здесь русалки водятся злые. Они на дно тащат. Они и куклу мою забрали.

Водяной царь хранил человечьи вещи. Он любил драгоценные камни, золотые украшения и омытые водой черепа. Хованья забирала только жизненную силу. Портки с сапогами оставляла лихим людям.

— Где уронила-то?

— Ее русалки забрали, как Никиту — повторила девочка. Она не заметила, как замочила подол рубашки. Кто-то одарил ребенка оберегом, зашив в куклу волос живого человека. Обереги излучали тепло, их задачей было отгонять навью стужу. Действительно, откуда-то шел неприятный жар.

Хованья огляделась.

В тростнике запутался лоскуток. Хованья взялась за него и вытащила груду тряпок.

— Твоя, что ли?

— Игнатик! — девочка бросилась к тростнику. Она рухнула в топь, заскользила по илу пятками. Хованья поймала ее. Навий голод накатил вмиг. А добыча ничего не поняла.

— Спасибо, тетенька, — прошептала девочка, прижатая к белому русалочьему платью. Она посмотрела снизу вверх. — У тебя глаза зеленые, как у кота. Хованья подняла девочку на руки. Та не брыкалась. Кукла со шмяканьем рухнула вниз.

— Хорошая, — похвалила Хованья. Она не любила гнаться за жертвой по всему лесу. Девочка молча смотрела на нее. Когда-то так на Хованью смотрела Тавия. Она называла Хованью сестрой. «Я тебе верю, — говорила Тавия поначалу, — и он тоже скоро поверит, вот увидишь»

Под кожей девочки текла жизнь. Кровь — жидкий огонь. От голода кружилась голова, и стучало в ушах, как будто внутри Хованьи тоже билась жизнь. Люди были драгоценным источником. Хованья даже любила их по-своему. Она улыбнулась девочке.

Та таращилась ей за плечо.

Почуяв неладное, Хованья обернулась.

Густой белый туман валил из леса. Вода стала намного холодней. Трава потеряла цвет. Где-то заухала сова. Людское солнце померкло, и над миром воссиял нечеловеческий свет.

— Что это? — прошептала девочка. Теперь она цеплялась за Хованью.

— Навье царство.

— Дивное. Ты здесь живешь?

Все проходили через навь. Для людей это длилось несколько мгновений — перед рождением и после смерти.

Остальные же всегда блуждали по нави. Отсюда запах крови казался слаще. Он манил, он был единственным, для чего стоило жить. Кровь просачивалась в навь, и расцветала здесь алыми горящими пятнами. Заблудший шел по ним и к ним. В серой зыбкой мгле он видел одно истинное — кровь, кровь, кровь.

Ни одна живая душа не должна заходить в навь. В нави живут русалки и бесы.

Кстати о бесах. Вдали стали зажигаться голубые огни. Таким гостям Хованья была не рада.

— Я тоже здесь жить буду? — спросила девочка. Она заметила огоньки. — Так красиво. Как на Купалу.

— Помолчи, — приказала Хованья. Огоньки приближались. В серой мгле проступали рогатые тени. Даже водяной царь не связывался с бесами. Они разорвали на кусочки его жену, царицу русалок. Для них другая нечисть сгодится на закуску. Особенно мавка, которая уже семьдесят весен исправно подкрепляет себя человеческой кровью. Девочка всхлипнула — ее коснулось пепельное дыхание. С другого берега пошел дым.

— Вот что, — сказала Хованья, она была навьей. Всякий раз Явь с трудом впускала ее, — ты должна подумать о своем доме, живо! Иначе они до нас доберутся.

Девочка зажмурилась. С четверть лучины она шевелила губами, затем жалобно посмотрела на Хованью.

— Не могу! Здесь холодно очень.

Она вжалась в Хованью. Как будто это помогло бы. Хованью что-то мазнуло по ноге — обожгло вопреки стуже. Внизу плавала кукла-оберег. От нее расходилось тепло, напоминая о лучах другого, живого солнца.

— Вот, вспомни о том, кто сделал тебе куклу, — Хованья сунула девочке оберег, с него текло, и вода эта была теплой.

— Игнатик, — прошептала девочка. Она тоже нагрелась. Ее кровь застучала у Хованьи под пальцами.

— Думай о доме! — сказала та. Навий голод возрос. Но те, кто прятался за лесом, тоже хотели есть. Их голод оглушал. Им будет мало целого мира.

Воздух вокруг девочки стал теплее. Цвета разгорелись, и кровь прекратила сиять на полверсты. Явь выступала из Нави, пожирая туман и холод.

Солнце запылало жаром. В лесу запел соловей. Теплый воздух растекся над озером. Явь ликовала.

За щедрые дары приходится откупаться.

Хованья поставила девочку на берег и отступила вглубь.

— Иди отсюда. Считай, спас тебя оберег.

Девочка бросилась прочь. Перед тем, как скрыться в чаще, она обернулась.

— Ты добрая! — донеслось до Хованьи, — Спасибо!

Небо было желтым, как перед закатом. Деревенские ребятишки ушли из леса. Голод уже не скручивал жгутом. Он затаился там, где у человеческих женщин сердце.

— Спасибо, — повторила Хованья, поморщившись, — Тьфу!

До того, как земной мороз затвердит воду, надо раздобыть еще жертву. Тогда зиму можно пролежать на дне. И не падать в навь, чей зов с каждой луной усилялся.

***

Русалкам не снились сны. То, что видели дети нави, впадая в забытье, было воспоминаниями. Хованья могла блуждать как по своей памяти, так и по чужой. За это ее прозвали Бродницей — там, в другой жизни, где у нее был гребень.

Хованье путь в водное царство был заказан. Царь изгнал ее навсегда. Дикая навь полна темных страшных существ, которым дочь воды на один зуб. Потому Хованья пряталась и таилась. Она говорила себе, что без пищи русалки могут жить годами. Жизнь эта будет горькой, точно полынь, но все же будет.

Все-таки, надо было съесть девочку. Еще и бесам показалась, так неосторожно. А ведь бесов давно не видели, говорили они спят. Но что-то их пробудило. Силы уходили, и Хованья боялась, что не выстоит в схватке с другой нечистью. А это значило мучительную смерть при должном везении.

Хованья легла на дно. Ил гладил ее по лицу. Рядом спал последний красный молодец. Сил поднять его у Хованьи не было. Она коснулась рыжих волос молодца — красивый парень был, и петь умел. Он привлек ее песнями себе на беду. Мимо проплыл сом. Его ус неодобрительно дернулся. Рыба считала, что Хованья здесь вместо щуки.

Когда голод стал невыносимым, Хованья ушла вглубь памяти. Она знала, что образы начинают копиться задолго до того, как человек рождается. Поэтому ранние воспоминания самые чистые, они не окрашены чувствами и опытом.

Хованья увидела себя младенцем. Мать положила ее под ель. "Прости, Оленька, но кормить нечем" Лицо матери, скуластое и бледное, исказилось. Она не хотела оставлять дитя. Она ничего не могла поделать. Оленька кричала вслед, ей не отвечали. Было холодно, мокро. Ель скрестила лапы. Над Оленькой поднялся туман. Из него проступили черты молодого мужчины. Тогда Оленьке было все равно, она умирала от голода. Сейчас Хованья понимала, до чего красив этот мужчина. Его взгляд горел, словно солнце. Он взял Оленьку на руки. "Тише, тише, — прошептал он, — теперь ты мое дитя" Он поцеловал ее в лоб, и кровь ее стала навсегда холодной. Ее сердце перестало биться, а глаза зажглись.

Хованья вздрогнула.

Где-то рядом текла горячая кровь. Хованья выплыла из воспоминаний. Кто-то стоял на берегу. Кто-то живой и очень глупый. Иссушающий голод скрючил тело, и Хованья впилась пальцами в ил. Вокруг Хованьи забурлила вода. Она словно нагрелась от тока чужой крови. Труп молодца закачался в потоке, рыжие волосы распустились дивным огненном цветком.

Хованья медленно поднялась из глубины.

Небо над озером было темным и звездным. Стояла ночь, воспетая и проклятая смертными.

— Кто нарушил мой покой? — спросила Хованья у бесстрашного глупца. Тот не закричал и не сбежал от ее вида. Не смог бы, конечно. Русалка околдовывает, стоит ей услышать живое сердце.

— Меня Полиной зовут, — на берегу стояла женщина, еще нестарая. Она смотрела на Хованью не так, как другие жертвы.

— Ведьма? — Хованья отступила на шаг. И не поднять утопленников, чтобы защищали.

— Ты мою внучку спасла, — женщина что-то поставила на воду, — взамен я тебе требу принесла. Она заговоренная и намоленная на тебя. Хватит надолго.

Как Хованья сразу не догадалась, похожа была женщина на ту девочку. За женщиной стояла сила, смутно знакомая Хованье. Сейчас сила спала, но ничто не мешало ей встрепенуться, точно сторожевому псу, и напасть. Хованья не взглянула на требу.

— Ты всегда такая пугливая? — спросила женщина с интересом, — Странно. Вроде бы не молодая, не весенняя утопленница. Судя по всему, ты очень голодна, а внучку мою пощадила. Спасибо. Она у меня одна.

Хованья молчала. Она и не знала, что на такое говорить. Женщина вздохнула.

— Жаль, что ты неразговорчивая. Ну да вы ведь редко не боитесь и не хотите убить смертных. А как было бы любопытно с тобой говорить.

Хованья поманила к себе требу. Волна подхватила лукошко, точно большая рука. Оно доплыло до Хованьи. Внутри лежал хлеб да яйца. Почему-то они показались живыми, словно сделанными из крови.

— Намоленное на тебя с просьбой о защите, — женщина потеребила косу, — Такое ты съесть сможешь, оно как жертва. Я буду тебе раз в год приносить, и не понадобиться никого убивать.

Она была очень самонадеянной. Помнила Хованья одного такого. Он хотел приручить ее песнями да игрой на гуслях.

— Рабу захотелось? — спросила Хованья тихо, — А не пойти ли тебе прочь, дура?

Волна поднялась на три аршина. Запахло тиной и смертью. Женщина отпрыгнула от берега.

— Спасла я твою внучку, а ты что, сразу решила меня в услужение поставить? — Хованья выдохнула, — Сгинь отсюда, пока я тебя не забрала.

Забурлило озеро. Ведьма вскинула руки.

— Постой! Не надо! Я же с миром! Это просто треба, можешь забрать ее и не защищать никого. Я отказываюсь от заговора! Прости, дочь воды!

— Прочь, — сказала Хованья. От ее голоса вода взметнулась вверх на семь локтей. В лицо ведьме полетело лукошко.

Женщина развернулась и убежала, только подметки засверкали. Она не видела, как вода стихла, и Хованья без сил рухнула на дно.

Ведьма пришла через семь лун. Мир увядал. От этой извечной смерти Хованью бросало в воспоминания. Она уже избороздила память рыжего утопленника. Он с каждым днем таял. День его ухода в навь был не за горами. Хованья слушала его память о музыке. Вот дудочка тихо наигрывала плеск волны, потом вмешивались девичьи голоса. Пение птиц вплеталось под конец. Воспоминания блекли. Останутся только звуки. Они разольются по озеру и навек останутся в нем.

Стук живого сердца оглушил Хованью. Ее вышибло из сумрачной памяти. Хованья недолго смотрела на солнце из-под толщи воды.

— Выходи, — сказала ведьма, — я принесла требу.

Хованья встала. Было трудно. Она не чувствовала ничего кроме голода. Но ведьма не должна знать.

— Уходи.

— Я просто требу принесла, заговоренную на благодарность. Это от чистого сердца, без подвоха.

Хованья глянула на заросли ивы — там прошлый честный дар истлел, вытравив из себя ворожбу.

Ведьма села на кочку. Задралась юбка, и Хованья увидела кожаные сапоги. У ее рыжего утопленника таких отродясь не водилось. Из его памяти она знала, что ведьма была известной в трех селах. Ее любили и ненавидели. Утопленник собирался к ней за приворотом на одну справную девицу. Решил путь сократить через чащу.

— А с чего мне тебе верить?

— Иначе ты до зимы не доживешь, — ведьма смотрела на Хованью. — Ты не простая мавка, это я вижу. Но ты живешь впроглодь. Дай угадаю, Гаврюшу, сына Матревны, ты сгубила?

Хованья пожала плечами.

— Тебе какая разница?

— Прости, — ведьма улыбнулась, — Я понимаю, вы мыслите иначе. Гаврюша пропал пять лет назад. Больше никого не в лесу не умирало. Я спрашивала у знающих. А до этого, лет десять назад, пьяный Хавронин ушел в лес и не вернулся. Тело не нашли. Значит, тебе нужен хоть кто-то раз в пять лет. Это мало. Обычно мавки пожирают все и всех. Они не могут остановиться, поэтому их легко найти за весну. Ты же другая.

Ведьма напомнила Хованье одного из своих первых утопленников. Тот был очень умен. Очень рассудителен для человека. Он учился в людском доме мудрости и даже написал книгу о сотворении мира. Нелегкая привезла его в эти забытые богом земли. Он хотел описать некий научный феномен, но столкнулся с Хованьей.

— Чего ты хочешь? — спросила она наконец. От корзины с требой пахло жизнью и кровью. Не так, как в прошлый раз.

— Защиты, — ответила ведьма, — не для себя. Ты спасла мою внучку от Нави, и я…

— От бесов, — Хованья полностью встала. Вода текла по ней. — Бесы заметили твое дитя. Они словно ждали ее. Он проснулись, стоило ей перейти грань. Но коли правды хочешь, то не я спасла, а кукла-обережница.

Ведьма сжала ручки корзины. Когда вновь заговорила, голос дрогнул:

— Это еще дед ее делал. Он хорошим человеком был, не то что я.

Она смотрела на Хованью с отчаяньем.

— Я была глупа, когда собиралась приручить тебя. Ты не похожа на обычную нечисть, я вижу это. Но мне так нужен защитник…

Ведьма поставила корзинку в воду.

— Ты можешь спрятать кое-что. Чтобы никто не нашел. Никогда. Особенно Аглая.

Хованья с трудом отвела взгляд от подношения.

— Ты должна уйти.

— Я помогу тебе с пищей! Раз в пять лет сюда будут забредать путники. Я прокляну это место, чтобы ты могла есть.

Хованья поняла вдруг, что ведьма не шутит и не обманывает. Ее душа на миг раскрылась, обдав Хованью волной ужаса. Ведьма боялась не бесов.

— Просто спрятать? — уточнила Хованья. Она приблизилась. Камыш качнулся, тоже заинтересованный. В протянутых руках лежала шкатулка из серебра. Самый чистый металл. О, как водяной царь любил свою серебряную корону.

— Ты могла и в реку кинуть.

— Любая текучая вода рано или поздно исторгнет ее. Только озеро. Только нужное слово и верная кровь, — ведьма сжала амулет, который болтался на груди. Хованья присмотрелась. Это была бутылочка из синего стекла. Внутри пела кровь.

— Только тот, кому принадлежит кровь, сможет получить шкатулку. Но она никогда не найдет дорогу сюда. Иначе она будет проклята, — добавила ведьма шепотом. На ней не было лица. Она казалась Хованье безумной.

— Нет, — повторила Хованья. — Ты сглупила тогда. Теперь же получай, человек. Я и мое озеро тебе не помогут.

С этими словами Хованья ушла на глубину. И как ведьма ни звала, как ни молила, Хованья не отвечала.

Водяной царь научил Хованью главному — мягко стелет, жестко спать.

Она была тут как тут. Без корзинки, возмутительно живая. Женщина сидела на берегу и никого не звала.

Поначалу Хованья не думала появляться. Шепот нави нарастал, сквозь плеск воды доносился зов. Быть может, стоило откликнуться на него.

Женщина заиграла на каком-то странном музыкальном инструменте. Хованье он был незнаком. А русалки знают все мелодии и ритмы. Этот инструмент тянул звуки и звучал так жалобно. Он рассказывал печальные истории. Гусли всегда пели о веселом.

Хованья выглянула из воды. Волны заскользили в такт припеву.

Ведьма не заметила. Она перестала играть, только когда Хованья целиком поднялась над кувшинками.

— Что это за музыка? Она красивая.

— Это скрипка. Училась в молодости.

Ведьма отложила скрипку.

— О чем эта музыка? — спросила Хованья.

— О сборе крапивы.

— Почему грустная?

— Крапива колется.

Хованья села на плавучий островок.

Ведьма заиграла еще одну мелодию. Эту Хованья знала. Так звучала вода, бьющаяся о раковины перламутра. Ранее утро в подводном мире. Месяц качается в небе. Русалки ищут жемчуг. Они прислушиваются к каждой раковине — пустая или нет. Тавия чует жемчуг лучше всех. Она не любит играть с ними. Скучно — всегда побеждать.

— Приведи мне жертву, — сказала Хованья, когда скрипка замолчала, — и будет по-твоему.

Туман вился над озером, точно змея. Луна живых смотрела вниз — далекая и надменная. Хованья держала на руках рыжего утопленника. Его плоть таяла, высвобождая белоснежные кости. Он уходил. Его воспоминания, каждое имя и каждая мысль, теперь принадлежали Хованье. И она радовалась и скорбела.

Она не любила, когда они уходили. Скелет в ее руках рассыпался пылью. Хованья вздохнула. Зато оставался череп.

Из леса послышались шаги. Живая плоть. Живая кровь.

Ведьма возникла в лунном свете. За нею, шаг в шаг следовал кто-то. Хованья растерла прах в ладонях.

Фигура за ведьмой двинулась к воде. Она заходила глубже и глубже. Один раз фигура споткнулась, но тут же выровнялась. Хованья чуяла запах железа и крови. В ушах стоял женский визг. "Нет, не надо, не надо, мил человек"

— Это кто?

— Разбойник, — ответила ведьма. — Я его зачаровала. И все лихие люди будут идти к озеру, чтобы найти здесь конец.

Разбойник замер перед Хованьей. Она заглянула ему в глаза. Он не думал и не понимал, что происходит. Он принял из рук ведьмы чашу с отваром. Опоила, значит, дурман-травой.

— Он много кого прирезал, в страхе округу держал. Один раз купца ограбил, дочь его снасильничал да убил.

— Значит, это ее крик стоит в его ушах, — медленно сказала Хованья. Она распахнула объятия. Разбойник вошел в них.

Перед тем, как погрузиться в чужую жизнь, Хованья кинула взгляд на ведьму. Та отвернулась.

***

Спустя много лет внучка ведьмы прибежала к озеру. Воды нагрелись, они почуяли знакомую кровь. Шкатулка точно заноза впилась в ил. Озеро жаждало выдернуть ее из себя. Хованья не позволила.

Она получила вознаграждение. Внучка ведьмы привела Хованье корм. Этот человек имел память хищника. Он многих убил. Ему нравилось, когда жертвы убегают.

Он не знал, что однажды сам станет едой.

В его памяти Хованья без труда нашла внучку ведьмы. Она не особенно запомнилась убийце. Больше ему нравилась другая, с печатью горя на лице. Он много раз представлял, как насилует ее мёртвое тело. Хованье не захотелось оставлять себе его воспоминания, разве только одно.

Темный лес. Пахнет потом. Ему весело и немного досадно, хотелось бы управиться к сумеркам, а девчонка оказалась прыткой. Вон она бежит, быстро-быстро ногами перебирает. Он не заметил тогда, но ныне, глядя его глазами, Хованья видела все — девчонка оборачивается, и почему-то, несмотря на темноту, он видит ее лицо. В нем нет страха. Нет и смирения, какое часто испытывали его жертвы, становясь покорными и скучными. Девчонка спокойна. И тогда он понимает, почему видит ее лицо так отчетливо. За спиной у девчонки сияющее озеро, а в озере — самый опасный хищник в его жизни.

Тот хищник, который его и съел.

***

Ходило поверье, что водная полынь цвела один раз в году, в Купалову ночь. Тогда-то и собирали ее мелкие белые цветки. Затем их сушили и оставляли около ручья. Считалось, что ночью сам водный царь заберет приношение. За это он будет весь год хранить семью травника от топких болот и холодных омутов.

Хованья слышала это предание от ведьмы. Тогда еще подивилась, до чего царь хитер.

Из цветков водной полыни русалки делали настой, а настоем смазывали цепи. Скованная ими нечисть лишалась сил.

У царя была большая подводная тюрьма.

Когда-то Хованья спускалась туда. В камерах царь держал преступников. Русалку, которая утащила детей крещеного. Или буйного неупокойника, укравшего русалочий гребень.

Чем ярче сияли цепи, тем слабее становился пленник. Под конец цепь вспыхивала зеленым полынным цветом, а пленник сгорал в негасимом огне.

Хованья, как и многие, трепетала перед этим суровым, но справедливым законом.

Негоже было нарушать порядок. Мир, как говорил царь, строился на договоре. Если кто-то нарушал закон, то это могло уничтожить мир. Конечно, такое нужно выжигать на корню. "Необходимая жестокость. — говорил царь, а Хованья кивала.

Темница находилась под старым теремом. Когда-то здесь чествовали и Хованью. Она надела венок из белых кувшинок, присягнув царю и водному царству. Она даже не заметила, как из надежды народа превратилась в его позор.

Хованья встряхнула свои кандалы. Они оставались темными.

Засов, тоже опрысканный полынью, лязгнул. Хованья узнала шаги. За ними раздался шелест.

— Надеюсь, путешествие домой тебя несильно утомило, — царь вошел в камеру. В руках у него был поднос с требой. Пар от горячей людской еды здесь превращался в еду иную. Она мерцала и источала дивный запах. В подводном мире не было нужды пить кровь.

Хованья посмотрела на царя. Он был таким же, каким она запомнила. А значит, ее ждала смерть.

— Ты любишь приводить сюда гостей, — царя не смущало ее молчание. Он поставил под нос на землю, а сам наклонился. Его лицо, сияющее лунным светом, приблизилось.

— Когда ты убьешь меня? — спросила Хованья наконец. — Когда зачитают приговор?

Царь, казалось, выглядел обескураженным.

— Какой приговор, дитя мое? Я не хочу тебя судить. Что было, то прошло. Всякий может ошибаться.

Хованья перевела взгляд на цепь. Царь коснулся пальцем одного металлического кольца.

— Это ненадолго. Я соврал, я буду тебя судить. Но я тебя оправдаю — и перед советом, и перед народом. С возвращением, мы так долго тебя ждали, — с этими словами он заключил Хованью в объятия.

Когда он ушел, Хованья сжала в руке яблоко с подноса. Оно растаяло, как дым. Треба выходила не слишком сытной.

Когда-то Хованья убила бы за еду из подводного царства. Но живая кровь оказалась вкуснее пара.

Им говорили, что снаружи не прожить. Мир людей был жестким и твердым, куда ему до текучей навьей воды. Все русалки погибают в первый год жизни наверху, оставшиеся дичают. Царь когда-то отправил Хованью на смерть. С ней прощались подружки, а Тавия плакала и просилась с ней. Кто-то считал, что так Хованье и надо, она заслужила смерть за сломанный гребень Вошенки. Та обречена жить у ручья мертвой и живой воды. Ручей выпьет из нее жизнь и смерть, и ничего не останется от Вошенки.

Хованья закрыла глаза и провалилась в воспоминания своих утопленников. Больше всего ей нравился момент, где малолетний Гаврюша бежит по скошенному полю. Сверху голубое небо. Небо никому не затмить, никому не одолеть. Оно бездонней всех глубин, оно больше всех царей и цариц.

Хованья почуяла чей-то взгляд. Она с трудом вернулась в темницу. По её стенам прыгали голубые блики, словно небо из воспоминаний пришло сюда.

Напротив решетки стояла русалка. Она была укрыта шалью из водорослей, тело светилось голубым. Русалки могли ходить бесшумно. А самой бесшумной всегда была одна. В детстве именно она воровала с кухни лакомые кусочки требы.

— Все так и есть, это ты, — сказала Тавия. Время ничего ей не сделало. Тавия приблизилась к прутьям, — Я знала, что царь тебя оправдает. Как узнала, быстрей приплыла.

Под шалью Тавия была одета в доспехи. Она казалась выше, чем Хованья помнила. В косы были вплетены лилии. Они пожухли.

На поясе висел длинный меч. Тавия никогда не была воинственной. Она часто плакала, и ее слезы падали жемчугом. Это нравилось царю. Раньше Хованья даже завидовала Тавии, ее-то вода ничем таким не одарила.

— Что происходит? — спросила Хованья. — Почему ты так одета?

— Отряд воительниц недавно пропал под Смородиной. Я ездила с проверкой. Боюсь, как бы ни утопленники озверели.

— С каких пор русалки боятся их?

— Не всем дано управлять ими, — сказала Тавия. Ее голос показался Хованье грустным. Ведь познакомиться с утопленниками русалке доводилось лишь в изгнании. Кто утоп, тому русалка поп, как говорилось в старой речной поговорке. — От воительниц я нашла только гребни. Они были поломаны и искорежены, но камни в них горели.

Это значило, что воительницы из дозора живы. Что еще хуже смерти.

— Нужно будет найти их. Я хотела попросить царя дать мне еще русалок… Да бесы… Что-то происходит. Что-то нехорошее. Все слишком сразу навалилось, — Тавия посмотрела на нее, — Одна радость, что ты снова с нами.

— Я надолго не задержусь.

Хованья бы поплыла дальше, к морским сестрам. Те хранят так много знаний о волшебстве. Они могли бы подсказать, как навеки спрятать Аглаю от бесов.

— Царь передавал, что ты привела с собой смертную. Это из-за неё? Ох, Хованья, ты всегда так их любила… Они тебя точно сгубят!

— Кто бы говорил, — ответила Хованья, — Пока меня пытались сгубить лишь русалки. А ты, я погляжу, стала ближе к царю, — она хотела добавить «вместо меня», но промолчала. Годами ее терзали видения, в которых царь звал Тавию родной доченькой. Однажды они отступили. Хованья даже помнила этот день. Тогда они впервые повстречались с Аглаей.

Тавия молча выплыла из темницы.

Хованья села обратно на топчан. Ей нужно было подумать.

Собственные воспоминания причиняли больше боли, чем те, что Хованья забрала. Но разве так не должно быть? Правы были все, человечья кровь Хованью отравила.

Хованья закрыла глаза.

… день был серым, верный признак того, что они приблизились к невидимым тропам. Стоял туман. Дальше начиналось царство бесов. Ходить туда — опасно, хоть бесы и дремлют.

— Давай здесь остановимся, — попросила Вошенка. Ее даром было чутье на истину. Хованье показалось, что Вошенка боится чего-то.

— Надо проверить границу, а потом отдохнем.

Царю нужна была правда. Верны ли слухи, бродит ли в опасной близости от бесовских угодий одиночный водяной. Эти жители водного мира никак не хотели мириться с царем. Они твердо верили, чтона престоле водного царства должна сидеть царица. А пока такой оказии не произошло, они в своем водоеме могут устанавливать любые порядки, топить каждую красивую крестьянку и требовать дары круглый год. Одного водяного недавно поймали было, но он успел улизнуть. Царь предполагал, что водяной направился прямиком к бесам. Там бы ему и сгинуть, да только плохо это. Ненароком бесов разбудит.

Хованья ткнула копьем в туман — тишина. На границе миров не росли даже неприхотливые хвощи, которым и песчинки достаточно, чтоб укорениться.

— Я все думаю, — сказала Вошенка, — о той людской деревне. Которую царь забрал давеча.

— А что думать о ней, — ответила Хованья, — В Есодке сильную магию применили. Такое истирает мир. Вот мы их и забрали. Это божественное равновесие, важнее нет

— Да нет, — Вошенка стояла ровно, словно боясь сделать шаг, — Я про другое. Помнишь, как ты трезубец Дуная ухватила? Когда царь выронил…

— Я же только коснулась. Оно не успело оскверниться.

Вошенка хотела было что-то ответить, да по ту сторону тумана раздался вой.

Хованья бросилась на звук. Копье в руке раскалилось. Ее обхватило что-то теплое и густое, удушливое, точно пар. Граница была нарушена.

— Назад! — раздался крик Вошенки, — Не подходи!

В ужасе Хованья бежала сквозь туман. Казалось, что вот-вот она вернется в царство воды, однако всюду за Хованьей стелился серый дым. Дышать становилось трудно. Казалось, будто по капле испаряется жизнь.

Вошенка кричала где-то рядом. Голос ее то становился громче, то стихал. Наконец Хованья метнула копье, надеясь, что оно разорвет туман и спугнет неизвестную тварь.

Спустя мгновенье сухость исчезла. Мир стал заполняться влагой. Даже туман выцвел.

А перед Хованьей лежала ее подруга. Копье угодило ей прямиком в гребень. Тот раскололся, камешек лежал поодаль. Он еще горел.

— Зачем, — Хованья опустилась на колени, — зачем ты взяла его с собой?

— А как без него, — прошептала Вошенка, — это же мое сердце.

Камень успели спасти. Он потерял половину цвета, но не раскололся. Вошенка сошла с ума. Она никак не могла подтвердить, что Хованья случайно метнула копье. Не рассказала она и про то, кого видела на границе. Камень ее бросили в ручей Мертвой и Живой воды.

А Хованью приговорили к вечному изгнанию.

В назначенный час в темницу вошла свита царя. Русалки были в красных кафтанах. Царь любил этот цвет. Однажды он сказал Хованье, что у людей есть одно великое преимущество. Их кровь ала и полна жизни, в то время как кровь водного народа прозрачна и безвкусна. Впрочем, он позабыл, что говорил, уже на следующую луну.

— Пройди с нами, — сказала русалка, имя которой Хованья не знала. Русалка выглядела слишком по-человечески, её глаза были с чёрными зрачками. Как у Хованьи. Как у любого, кто долго жил в мире людей.

Царь стал превращать в русалок всех детей, не только младенцев.

А раньше говорил, будто лишь младенцы могут впитать душу воды.

Кандалы на руках Хованьи замерцали. Она встала.

— Куда вы ведете меня?

— В зал казни.

Там никогда не подметали, и под ногами хрустели сломанные гребни.

Через зал казни не ходили просто так, даже в Троицу. Он находился в дальнем тереме, где когда-то жила царица. Говорили, туда царь принёс её сломанный гребень. Он был расколот, камень в нем треснул и почернел. С той поры царь вживил свой гребень в лоб.

Перед Хованьей мелькнула белая собака. Одна из русалок вытащила копье. Собака скрылась.

В зал Хованью ввели под плеск речных волн. Она шла, стараясь не ступать на гребни. Тщетно, они лежали повсюду. У стен стоял водный народ, головы женщин были обвязаны красными платками, у мужчин были красные повязки на предплечьях.

Царь сидел на резном стуле. По левую руку стояла Тавия, её красный кафтан был расшит жемчугами. Тавия молчала, по лицу её текли слезы. В полёте они превращались в жемчужины и стукали о пол.

— Подведите ближе, — приказал царь. Камень во лбу его вспыхнул алым цветом. — Принесите шкатулку.

От малахитовой шкатулке, которую поднесли ему, разливалось сияние. Хованья не могла отвести взгляда. Там лежал её гребень с голубым камнем.

— Ты, Хованья, дочь воды, отвергнутая ею, пришла на суд, — сказал царь, — И мы будем тебя судить. Ты признаешь, что поднимала восстание против меня и царства, чтобы внести смуту и захватить трон?

Хованья взглянула на царя. Тавия закрыла лицо руками.

— Мы сегодня схватили диких утопленников. Их глава, единственный, сохранил память и речь. Он сказал, что к ним пришла русалка и посулила, что они заживут в водном царстве. Они спросили, как именно. Ведь царь карает всех оступившихся. А русалка ответила, что надобно убить царя.

Хованья молчала. Её никто бы не помиловал. И кажется, она понимала причину.

— Я не виновна, — сказала Хованья, — Последние сорок лет прожила я в глухом озере. У вас есть доказательства кроме слов дикого утопленника?

Царь выглядел недовольным. Теперь на него смотрел весь водяной народ, даже дети пришли в зал казни

— Видимо, нет, — Хованья оглядела зал. — По древнему праву я могу защитить свою честь. Я хочу поединка.

— Это исключено. Я не буду драться с преступницей, — царь откинулся на спинку кресла.

Ответом ему был вой людей и молчание русалок.

— Господин мой повелитель, она права. Она имеет право на поединок, — сказала Тавия наконец.

Царь нахмурился.

Но что он мог поделать против своего народа. Единственным, что царь не мог обмануть, был закон.

— Какое оружие выбираешь? — спросил он сквозь зубы.

Хованья взглянула на Тавию.

— На трезубцах. Я прошу тебя, мой Повелитель — возьми Трезубец Дуная. Если мне гибель суждена, то пусть от нашего священного оружия.

На миг Хованье показалось, что царь сейчас закричит. Он ничего не сказал.

— Значит ли это, Хованья, что твой проигрыш будет значить твою вину и признание во всех преступлениях?

Никто не мог победить трезубец Дуная. Хованья обрекала себя на смерть.

— Да, но я прошу вас не нарушать законов гостеприимства. Отпустите мою спутницу.

Двери распахнулись, и водный мальчишка внёс трезубец для Хованьи. Это был хороший трезубец, какими дрались воительницы.

Царь взмахнул рукой — и, в сиянии и славе, возник трезубец Дуная. Хованья помнила этот трезубец. Раньше он казался ей ярче. Когда-то его ручка была ярко-красной, как камень во лбу царя. Хованья помнила день, когда все изменилось. Это случилось в Есодке, когда ведьма Анфиса стерла своей магией границы миров. Там была и птица Сирин. Она почуяла изменения в мире. Так сказала. А когда из рук царя выпал трезубец, Сирин махнула крылом. И трезубец полетел в Хованью. Трезубец тогда словно сам лег в ладонь, и царь посмотрел на Хованью с испугом. Потом он крикнул: «Тебя же убьет, бросай!» Воды поднялись до небес, затопив деревню. Царь забрал ее жителей. А вокруг трезубца с той поры клубился туман.

Царь надел перчатки из чешуи чудо-щуки. Он взял трезубец. Туман стал багряным.

— Ты хотела смерти, так получи её.

Хованья еле успела схватиться за свой трезубец, когда царь напал.

Она увернулась от первого удара, закрылась от второго. Туман плыл вокруг, скрывая зрителей.

Вскоре Хованья услышала голос царя:

— Я жалею, что сделал тебя русалкой. Пользы ты народу никакой не принесла.

Хованья подпрыгнула, уходя от лезвий.

— Я не виновата. И я знаю, что тебе все равно. Ты поверил всем кроме меня.

— Ты как отравленная вода. Лучше бы тебя не было.

Лезвием Хованья вспорола пуговицу на кафтана царя. Он откинулся назад.

Трезубец Дуная описал полукруг и замер в пяди от Хованьи. Та уклонилась. Вокруг все прибывал туман, он розовел. Царь то и дело перехватывал ручку трезубца. Перчатки дымились.

— Ты всегда была ближе к смертным. Их жизнями жила, а народ свой никогда не знала. Ты ничего ему не дала бы. Я это вижу, — царь срезал с головы Хованьи прядь, — Снова смертная. Как с Садко.

Хованья отпрыгнула. Под ногами ломались чужие гребни.

— Я мог бы тебя отпустить, — продолжал царь, его голос изменился. Там больше не слышался шум бури, — Ты бы сбежала отсюда со своей живой подружкой. Пока ещё живой.

От голоса царя в голове помутилось. Туман касался прохладной ладонью, он стал жемчужно-белым.

— Ты не имеешь права нарушать законы гостеприимства.

— Я нет, но кто сказал, что она все ещё здесь?

Хованья вздрогнула, когда трезубец полетел в неё. Не успеет.

Она выставила вперёд свой трезубец, бесполезный против оружия самого Дуная.

Что-то мелькнуло перед ней, принимая на себя удар. Хованью обдало холодом. На пол посыплся жемчуг. Из Тавии торчат трезубец. Хованья бросилась к ней, и в ту же секунду они обе погрузились туман.

Хованью обступили воспоминания. Были они почти прозрачными, как вода. Тавия молчала, но память ее красноречиво обо всем рассказывала. Хованья увидела Вошенку, вот Вошенка кричит, а Тавия срывает с нее гребень и разламывает пополам. Потом она подталкивает копье чтобы казалось, будто бы оно виновато. Вот царь гладит Тавию по голове и говорит: «отличная работа, дитя».

Тело Тавии истаяло. С её головы слетел гребень. Он разбился об пол. Вода унесла свою дочь.

Хованья подхватила трезубец Дуная. Он был прохладным наощупь и подрагивал. А рукоять его навека стала жемчужной, в память об убитой русалке. Царь всегда говорил, что использовать трезубец тяжело, что он пьёт силу. Хованья почувствовала иное. Сила заполняла её тело. Сила самой Воды, самой древней Берегини. Вода раскрыла перед Хованьей правду. То была история о том, кто не хотел упускать царство из рук. В тот злополучный день, сорок лет, назад трезубец Дуная избрал новую царицу. Увы, прежний хозяин был не согласен с решением богов.

— Это ты недостоин своего народа, — сказала Хованья, — И теперь я буду судить тебя.

Только сейчас заметила она, что туман рассеялся. Русалки смотрели на нее во все глаза. Водный народ безмолвствовал.

— Изменница, — заорал царь, — Вяжите её! Вы что, не видите?

— Но её слушается трезубец Дуная, — сказала русалка в кафтане воительницы, — Ни один недостойный не сможет коснуться его голой рукой, ибо лишь повелители могут владеть древним трезубцем.

Царь бросился к дверям, но дорогу ему преградили.

— Ты убил своих дочерей — сказала Хованья, — Ты предал клятвы, данные Берегине и Воде. И за это ты больше не будешь нашим царем.

— Дура! Наш мир будет обречен! Без меня бесы проникнут сюда! Я знаю то, что никто не знает! Я знаю, как совершится пророчество Сирин!

Одним движением Хованья расколола камень во лбу царя. Камень потух тотчас. Тело стало тускнеть. Последнее, что запомнила Хованья — взгляд. В нем не было ненависти, только страх. Царь никогда ничего не делал просто так. Хованье стало не по себе.

Вода приняла своего сына-предателя. Царь исчез. Хованья оглядела зал.

Одна за одной русалки опускались на колени перед Хованьей. Хрустели останки гребней.