Храмовый тигр

ХРАМОВЫЙ ТИГР

Тот, кто никогда не жил в Гималаях, не представляет себе, как велика власть суеверий над людьми в этом малонаселенном районе. Но различного рода верования, исповедуемые образованными жителями долин и предгорий, мало чем отличаются от суеверий простых неграмотных горцев. По существу, разница так невелика, что трудно решить, где кончаются верования и начинаются суеверия. Поэтому я просил бы читателя, если у него возникнет желание посмеяться над простодушием участников события, о котором собираюсь рассказать, повременить и попытаться установить, отличаются ли чем-нибудь описанные мною суеверия от догм религии, в которой он был воспитан.

Итак, после Первой мировой войны Роберт Баллеарс и я охотились во внутренних районах Кумаона.[1] Сентябрьским вечером мы стали лагерем у подножия Трисула,[2] как раз в том месте, где, как нам сообщили, ежегодно духу этой горы приносятся в жертву восемьсот коз. С нами было пятнадцать горцев. Ни разу прежде на охоте мне не приходилось иметь дело с такими жизнерадостными и ревностными в исполнении своих обязанностей людьми. Одного из них, Бала Сингха, гарвальца,[3] я знал в течение ряда лет, он сопровождал меня во многих экспедициях. Он особенно гордился тем, что во время охоты нес самый тяжелый тюк из моей поклажи и, шагая впереди, подбадривал остальных пением. По вечерам на привалах, прежде чем пойти спать, наши люди всегда пели у костра. В тот первый вечер у подножия Трисула они сидели дольше, чем обычно. До нас доносились пение, удары в ладоши, крики и стук по консервным банкам.

Мы заранее решили остановиться в этом месте, чтобы поохотиться на таров, поэтому были крайне удивлены, когда утром, сев завтракать, увидели, что наши люди готовятся сворачивать лагерь. На просьбу объяснить, в чем дело, они ответили, что этот участок не подходит для лагеря, что здесь сыро, вода непригодна для питья, топливо достать трудно и что, наконец, в двух милях отсюда есть место лучше.

Мой багаж накануне несли шестеро гарвальцев. Я обратил внимание, что сейчас вещи уложены в пять тюков, а Бала Сингх сидит у костра отдельно от всех с накинутым на голову и плечи одеялом. После завтрака я направился к нему. Остальные прекратили работу и с напряженным вниманием стали наблюдать за нами. Бала Сингх видел, что я подхожу, но даже не попытался поздороваться (что было для него необычно) и на все мои вопросы отвечал лишь, что он не болен. В тот день мы проделали двухмильный переход в полном молчании. Бала Сингх замыкал шествие и двигался так, как двигаются лунатики или люди, одурманенные наркотиками.

Происходившее с Бала Сингхом угнетало и остальных четырнадцать человек, они работали без обычного воодушевления, на лицах застыли напряжение и испуг. Пока ставили палатку, в которой мы с Робертом жили, я отвел в сторону своего слугу-гарвальца Моти Сингха — я знал его уже двадцать пять лет — и потребовал, чтобы он рассказал, что случилось с Бала Сингхом. Моти долго уклонялся от ответа, говорил что-то невразумительное, но в конце концов я вытянул из него признание.

— Когда мы вчера вечером сидели возле костра и пели, — сказал Моти Сингх, — дух Трисула вскочил в рот Бала Сингху, и он его проглотил. Все начали кричать и бить в жестянки, чтобы изгнать духа, но это нам не удалось, и теперь уж ничего нельзя поделать.

Бала Сингх сидел в стороне, одеяло по-прежнему покрывало его голову. Он не мог слышать моего разговора с Моти Сингхом, поэтому я подошел к нему и попросил рассказать, что случилось с ним накануне вечером. С минуту Бала Сингх смотрел на меня полными отчаяния глазами, затем безнадежно произнес:

— Бесполезно рассказывать вам, саиб, что случилось вчера вечером: вы не поверите мне.

— Разве я когда-нибудь не верил тебе? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — вы всегда верили мне, но этого вы не поймете.

— Пойму или нет, все равно я хочу, чтобы ты подробно рассказал, что произошло.

После долгой паузы Бала Сингх ответил:

— Хорошо, саиб, я скажу. Вы знаете, что, когда поют наши горские песни, обычно один человек запевает, а все остальные хором подхватывают припев. Так вот, вчера вечером я запел песню, а дух Трисула прыгнул мне в рот и, хотя я старался его вытолкнуть, проскочил через горло в желудок. Костер горел ярко, и все видели, как я боролся с духом; остальные тоже старались прогнать его, кричали и били в банки, но, — добавил он, всхлипнув, — дух не захотел уйти.

— Где дух теперь? — спросил я.

Положив руку на желудок, Бала Сингх убежденно сказал:

— Он здесь, саиб. Я чувствую, как он ворочается.

Роберт весь день обследовал местность к западу от лагеря и убил одного из встретившихся ему таров. После обеда мы сидели до глубокой ночи, обсуждая положение. В течение многих месяцев мы строили планы и жили мечтами об этой охоте. Роберт семь, а я десять дней пешком добирались по трудным дорогам до места охоты, и вот в первый же вечер по прибытии сюда Бала Сингх проглатывает дух Трисула. Не важно, что мы с Робертом думали по этому поводу. Важно было другое — наши люди верили, что дух действительно находится в желудке Бала Сингха, поэтому они в страхе сторонились его. Ясно, что охотиться в таких условиях было невозможно. Поэтому Роберт, правда весьма неохотно, согласился, чтобы я вернулся с Бала Сингхом в Найни-Тал. На следующее утро, уложив вещи, я позавтракал вместе с Робертом и отправился обратно в Найни-Тал. Дорога туда должна была занять десять дней.

Покидая Найни-Тал, тридцатилетний Бала Сингх был жизнерадостным и полным сил человеком. Теперь он возвращался молчаливый, с потухшим взглядом, и его вид говорил о том, что он совершенно утратил интерес к жизни. Мои сестры — одна из них была сотрудницей миссии по оказанию медицинской помощи — делали для него все, что могли. Его навещали друзья, и приезжавшие издалека, и те, что жили поблизости, но он безучастно сидел у дверей своего дома и говорил лишь тогда, когда к нему обращались. По моей просьбе его посетил окружной врач Найни-Тала полковник Кук, человек большого опыта и близкий друг нашей семьи. После длительного и тщательного осмотра он заявил, что Бала Сингх физически совершенно здоров, а установить причину его очевидной депрессии он не может.

Несколькими днями позже меня осенила идея. В то время в Найни-Тале находился знаменитый индийский врач. Я подумал, что, если удастся уговорить его осмотреть Бала Сингха и лишь потом, рассказав о случившемся, попросить внушить «больному», что в его желудке нет никакого духа, врач сможет помочь беде. Это казалось тем более осуществимым, что доктор не только исповедовал индуизм, но и сам был горцем. Мой расчет не оправдался. Как только врач увидел «больного», он сразу же заподозрил что-то неладное. А когда из ответов на свои хитроумные вопросы узнал от Бала Сингха, что в его желудке находится дух Трисула, поспешно отпрянул от него и, повернувшись ко мне, сказал:

— Весьма сожалею, что вы послали за мной. Я ничего не могу для него сделать.

В Найни-Тале находились два человека из деревни, где жил Бала Сингх. На другой день я послал за ними. Они знали о случившемся, так как несколько раз навещали Бала Сингха, и по моей просьбе согласились отвезти его домой. Я снабдил их деньгами, и на следующее утро все трое отправились в восьмидневный путь. Спустя три недели земляки Бала Сингха вернулись и рассказали мне о том, что произошло.

Бала Сингх благополучно добрался до деревни. В первый же вечер по прибытии домой, когда родственники и друзья собрались вокруг него, он объявил, что дух желает освободиться и вернуться на Трисул, и единственное, что ему, Бала Сингху, остается сделать, это умереть.

— И вот, — заключили они свой рассказ, — Бала Сингх лег и умер; на другое утро мы помогли сжечь его.

Я убежден, что суеверие — душевная болезнь. Она поражает одного или нескольких человек, не трогая остальных. Поэтому ни в коей мере не ставлю себе в заслугу, что, живя высоко в Гималаях, не «заразился» той опасной разновидностью суеверия, жертвой которой стал Бала Сингх. Однако, утверждая, что не суеверен, я не могу объяснить, почему меня неоднократно преследовали неудачи в очень интересной и доставившей мне истинное удовольствие охоте на тигра, к рассказу о которой теперь перехожу.

Маловероятно, чтобы кто-нибудь, побывав в Дабидхура, забыл прекрасный вид, открывающийся с площадки, где стоит рест-хауз.[4] От веранды этого маленького трехкомнатного дома, построенного у вершины «Божьей горы» человеком, по всей вероятности влюбленным в природу, склон круто уходит вниз, к долине реки Панар. За долиной далеко ввысь громоздятся хребты, их очертания скрываются в вечных снегах, которые до появления самолетов были непреодолимым барьером между Индией и ее северными соседями.

Из Найни-Тала в Лохаргхат, отдаленную местность на восточной границе Кумаона, ведет вьючная дорога. Она проходит через Дабидхура, а ее ответвление связывает Дабидхура с Алмора.[5] Когда я охотился неподалеку от этой второй дороги на Панарского леопарда-людоеда (о чем расскажу ниже), смотритель дорог, ехавший в Алмора, сказал мне, что в Дабидхура леопард убил человека. Я отправился туда.

Участок дороги, поднимающейся к Дабидхура с запада, один из самых крутых в Кумаоне. Должно быть, человек, который проектировал его, задался целью найти способ добраться до вершины кратчайшим путем и добился этого: дорога на высоту в восемь тысяч футов идет прямо по склону горы, не делая никаких поворотов. Жарким апрельским полднем, когда я, с трудом осилив эту дорогу, сидел на веранде рест-хауза, пил чай и любовался захватывающим дух видом, ко мне пришел священник. С этим хрупким старым человеком мы подружились два года назад, когда я охотился на Чампаватского тигра-людоеда. Маленький храм, укрывшийся под сенью огромной скалы (не рискую высказывать догадки, каким образом этот храм возник в столь необычном месте), где он совершал богослужения, сделал Дабидхура местом паломничества. Утром, проходя мимо храма, я сделал традиционное приношение; старый священник, читавший молитвы, поблагодарил меня кивком головы. Когда служба кончилась, он пересек дорогу, отделявшую храм от рест-хауза, и, взяв предложенную мною сигарету, устроился на полу веранды, прислонясь спиной к стене. Священник был приятным собеседником, имел массу свободного времени, и так как я сделал все, что наметил в тот день, мы засиделись до позднего вечера.

От него я узнал, что смотритель дорог ввел меня в заблуждение, когда сказал, что прошлой ночью в Дабидхура леопард убил человека. Предполагаемая жертва, пастух, направлялся из Алмора в деревню, расположенную к югу от Дабидхура, и в ту ночь остановился у священника. После ужина он, вопреки совету хозяина, пожелал лечь спать на площадке возле храма. Около полуночи, когда тень скалы легла на храм, к пастуху подкрался людоед, схватил за лодыжку и попытался стащить с площадки. Проснувшись, человек с криком выхватил из тлевшего рядом костра головешку и отогнал леопарда. На крик пастуха поспешили священник и еще несколько человек. Совместными усилиями им удалось прогнать зверя. Раны оказались неопасными, и после того как бания,[6] чья лавка была рядом с храмом, кое-как перевязал их, пастух продолжал свой путь.

По совету священника я решил остаться в Дабидхура. В храм и в лавку бании ежедневно приходят люди из окрестных деревень. Они, конечно, разнесут слух о моем прибытии, и, так как будет известно, где меня можно найти, я немедленно узнаю о любой новой жертве людоеда в этом районе.

Когда священник собрался уходить, я спросил его, смогу ли поохотиться в этой местности, потому что мои люди уже много дней не ели мяса, а купить его в Дабидхура негде.

— Конечно, — ответил он, — здесь есть храмовый тигр.

На мое заверение, что я не имею ни малейшего желания убивать этого тигра, он со смехом ответил:

— Я не возражаю, саиб, если вы попытаетесь застрелить его, но ни вам, ни кому-либо другому никогда не удастся это сделать.

Так мне довелось узнать о Дабидхурском храмовом тигре, с которым связано одно из самых волнующих переживаний в моей охотничьей практике.

На следующее утро после прибытия в Дабидхура я спустился по лохаргхатской дороге, надеясь найти следы людоеда или узнать что-нибудь о нем в расположенных поблизости деревнях, ибо предполагали, что после нападения на пастуха он ушел в сторону Лохаргхата. Вернувшись с опозданием к завтраку в рест-хауз, я увидел, что какой-то человек беседует с моим слугой. Этот человек сказал, что от священника узнал о моем желании поохотиться и может показать мне джарао — так здесь называют замбара — с огромными рогами. У горного оленя-замбара иногда действительно бывают превосходные рога. Одного недавно убили в Кумаоне, его рога достигали сорока семи дюймов. Поскольку мяса такого большого животного хватило бы не только моим людям, но и всем обитателям Дабидхура, я ответил, что после завтрака готов пойти за оленем.

Несколько месяцев назад я ездил ненадолго в Калькутту и как-то утром зашел в оружейный магазин Мэнтона. На витрине под стеклом возле двери была выставлена винтовка. Пока я ее рассматривал, ко мне подошел управляющий, мой старый приятель, и сообщил, что эта винтовка — «вестли-ричардс» 275-го калибра — новая модель, предназначенная для охоты в горах, и что изготовителям не терпится выбросить ее на индийский рынок. Винтовка была великолепна, и управляющему не стоило большого труда уговорить меня сделать покупку при условии, что, если винтовка мне не подойдет, я смогу возвратить ее. Таким образом, отправляясь в тот вечер с моим деревенским приятелем охотиться на джарао «с рогами, подобными ветвям дуба», я взял свою новехонькую винтовку.

К югу от Дабидхура гора менее крута. Пройдя в этом направлении через дубовые и кустарниковые заросли около двух миль, мы вышли на поросшую травой возвышенность, откуда открывался прекрасный вид на лежавшую внизу долину. Указав в левой стороне долины на небольшой участок густой травы, плотно окруженный со всех сторон джунглями, мой проводник сказал, что утром и вечером джарао приходит сюда пастись. Затем он сообщил, что в правой части долины есть пешеходная тропа, которой он пользуется, когда ходит в Дабидхура, и с нее-то он обычно и видит джарао. Моя новая винтовка гарантировала точность попадания на расстоянии до пятисот ярдов. Так как от тропы до поляны, где обычно паслось животное, было не более трехсот, я решил спуститься на тропу и там подождать, пока представится возможность выстрелить.

Во время разговора я заметил, что слева от нас кружат грифы. Когда я показал на них своему спутнику, он ответил, что на той стороне холма расположена небольшая деревня, и высказал предположение, что грифов интересует труп какого-нибудь домашнего животного.

— Скоро мы узнаем, что именно привлекло птиц, — сказал он, — наш путь лежит через эту деревню.

«Деревня» состояла всего-навсего из одной тростниковой хижины и сарая для скота. С расположенных террасами полей, площадью около акра, недавно был собран урожай. На одном из них, отделенном от хижины и сарая канавой для стока дождевой воды шириной десять футов, грифы отрывали последние кусочки мяса от остова какого-то крупного животного. Когда мы приблизились, из хижины вышел человек и, поздоровавшись, спросил, откуда я и когда прибыл. Я ответил, что приехал в Дабидхура накануне из Найни-Тала попытаться застрелить леопарда-людоеда. Он очень пожалел, что не знал о моем приезде раньше: «Тогда вы могли бы застрелить тигра, который убил мою корову». Далее он поведал мне, что на том месте, где сейчас у скелета возились грифы, он вчера вечером привязал свое стадо из пятнадцати голов, чтобы удобрить поле, а ночью явился тигр и убил одну из коров. Крестьянин оружия не имел, поблизости также не было никого, к кому он мог бы обратиться с просьбой убить тигра, поэтому он сходил за человеком, который занимался заготовкой кож в их районе. За два часа до нашего прихода подрядчик снял шкуру с коровы, и теперь грифы завершали свое дело. Когда я спросил крестьянина, знал ли он, что в окрестностях обитает тигр, а если знал, почему привязал скот на ночь в открытом поле, он удивил меня, ответив, что на Дабидхурской горе всегда жил тигр, но до прошлой ночи он ни разу не задирал домашних животных.

Когда я собрался уходить, крестьянин спросил, куда я направляюсь. Я объяснил, что хочу поохотиться в другом конце долины на джарао. Он стал упрашивать меня отложить охоту на джарао и убить тигра.

— У меня мало земли, и она плохая, как видите, — сказал он, — если тигр убьет коров, которые нас кормят, моя семья и я умрем с голоду.

Пока мы разговаривали, к дому приблизилась женщина с кувшином воды на голове, за ней следом появилась девочка с охапкой свежей травы и мальчик с вязанкой хвороста. Эти четверо жили на доход с акра тощей земли и нескольких пинт молока (коровы в горах дают мало молока), которое они продавали бании в Дабидхура. Неудивительно, что крестьянину так хотелось, чтобы я убил тигра.

Грифы почти уничтожили труп коровы, но это не имело значения: вблизи поля не было укрытия, где бы тигр мог залечь, следовательно, он не знал, что птицы сделали с его добычей. А так как прошлой ночью на этом поле его никто не побеспокоил, можно было ожидать, что он вернется к своей жертве. Мой проводник, как и крестьянин, очень хотел, чтобы я сначала убил тигра. Попросив обоих сидеть тихо, я попытался выяснить, в каком направлении ушел тигр, так как возле поля не оказалось дерева, подходящего для засады, и мне нужно было перехватить зверя на его обратном пути к хутору. Тропинки, проложенные скотом, шли вдоль и поперек холма, но земля была слишком твердой, чтобы на ней могли остаться следы тигра, поэтому, дважды обойдя вокруг хутора, я стал осматривать водосточную канаву. Здесь на мягкой сырой почве я нашел отпечатки лап большого тигра-самца. Следы показывали, что, насытившись, он ушел вверх по канаве. Были все основания предполагать, что и вернется он этим же путем. По ту сторону канавы, где стояла хижина, в тридцати ярдах от нее, рос кривой низкий дуб, увитый ползучей дикой розой. Положив винтовку на землю, я с края канавы легко поднялся на склоненное над нею дерево и убедился, что могу сносно устроиться на его вершине.

Вернувшись к хижине, я сказал ожидавшим меня мужчинам, что пойду в рест-хауз за тяжелым штуцером 500-го калибра, стрелявшим бездымным порохом. Мой проводник тотчас же предложил избавить меня от хлопот. Я дал ему нужные указания, а сам присел рядом с крестьянином на пороге хижины послушать повествование о борьбе бедного, но бесстрашного человека с природой и дикими зверями. Он рассказывал, как тяжело сберечь даже соломенную крышу над головой. Когда я спросил его, почему он не покинет этот заброшенный угол и не попытается устроиться где-нибудь в другом месте, он ответил просто: «Здесь мой дом».

Солнце уже садилось, когда я увидел двух человек, спускавшихся с холма к хижине. Ни у одного из них не было двустволки. Бала Сингх — один из лучших людей Гарвала (о трагической смерти его я рассказал выше) — держал в руках только фонарь. Подойдя к нам, он сказал, что не принес штуцер, потому что патроны к нему заперты в моем чемодане, а я забыл прислать ключ. Что ж, придется убить тигра из новой винтовки — лучшего крещения для нее не придумать.

Перед тем как отправиться в засаду, я предупредил хозяина хижины, что охота может быть успешной только в том случае, если его дети, девочка восьми лет и мальчик шести, будут вести себя тихо, а жена повременит с приготовлением ужина до тех пор, пока я не убью тигра или не приду к выводу, что ждать его бесполезно. Бала Сингху поручалось следить, чтобы обитатели хижины не шумели, а также зажечь фонарь, когда я свистну, и ждать моих дальнейших распоряжений.

За холмами угасло сияние заходящего солнца, в долине смолкли вечерние песни множества птиц. Сгустились сумерки, надо мной на холме заухала рогатая сова. Обычно до того, как взойдет луна, некоторое время бывает довольно темно. Сейчас как раз наступило такое время. В хижине стояла тишина, словно там все вымерло. Я сжимал винтовку и напряженно всматривался в темноту под деревом. Но тигр прошел стороной. Я услышал, как он, добравшись до своей добычи, пришел в ярость, увидев, что от нее осталось. Глухо ворча, он проклинал грифов. Хотя они и улетели несколько часов назад, от загрязненной ими земли все еще исходил мускусный запах. Две, три, возможно, четыре минуты он продолжал тихо рычать, потом наступила тишина. Становилось светлее. Прошло еще несколько минут, и над гребнем холма поднялась луна, залив светом окрестности. В лунном сиянии белели чисто обглоданные грифами кости, но тигра нигде не было видно. Смочив пересохшие от волнения губы, я тихо свистнул. Бала Сингх был наготове, и я услышал, как он попросил хозяина хижины дать из очага огня. Сквозь щели тростниковой стены мелькнул слабый свет, который стал ярче, когда зажгли фонарь. Затем свет передвинулся, и вот Бала Сингх, распахнув дверь, остановился на пороге, ожидая моих приказаний. Кроме тихого свиста, я не издал ни звука, не сделал ни одного движения с того момента, как поднялся на дерево, и теперь, глянув вниз, увидел тигра. Он стоял подо мной в ярком лунном свете и через правое плечо смотрел на Бала Сингха. От дула винтовки до головы тигра было не более пяти футов, и у меня мелькнула мысль, что выстрелом, по всей вероятности, можно опалить его шерсть. Мушка находилась как раз на уровне сердца животного — его ждала мгновенная смерть, и я мягко нажал на спуск. Курок подался, но выстрела не последовало.

Боже, какая невероятная беспечность с моей стороны! Я совершенно точно помнил, что, устроившись на дереве, вложил в магазинную коробку обойму из пяти патронов, но, очевидно, затвор не дослал патрон в патронник, а я это проглядел. Будь винтовка старой и стертой, она, возможно, сама исправила бы ошибку, но винтовка была новой. Когда я подал назад рукоятку затвора, раздался резкий металлический щелчок. Тигр одним прыжком оказался на краю канавы и исчез из виду. Я повернулся, чтобы посмотреть, как реагировал на это Бала Сингх, и увидел — он отступил в хижину и захлопнул дверь.

Исчезла необходимость соблюдать тишину. На мой зов явился Бала Сингх и помог мне спуститься с дерева; я оттянул затвор, чтобы разрядить винтовку, и увидел, что выбрасыватель на конце затвора держит патрон. Значит, винтовка все-таки была заряжена и предохранитель снят. Почему же она не выстрелила, когда я нажал на спусковой крючок? Слишком поздно я понял причину. Когда управляющий у Мэнтона показывал мне винтовку, он особо подчеркнул, что она имеет двойной спуск. Мне никогда прежде не приходилось иметь дело с винтовкой, обладавшей подобным так называемым усовершенствованием, и я не знал, что после первого нажима на спусковой крючок, которым поднимается шептало, необходимо сделать второй, чтобы освободить ударник. Когда я объяснил причину своей неудачи Бала Сингху, он стал винить себя. «Если бы я принес ваш штуцер и чемодан, — сказал он, — этого бы не случилось». В тот момент мне хотелось согласиться с ним, но по мере того как шло время, я все меньше верил, что в тот вечер мне удалось бы убить этого тигра даже из штуцера.

На следующее утро я снова отправился за новостями о людоеде. Когда я вернулся в рест-хауз, меня встретил какой-то взволнованный человек и сообщил, что тигр только что убил одну из его коров. Он пас свой скот на другом конце той же долины, где я сидел в засаде прошлой ночью. Внезапно появился тигр и убил отелившуюся всего несколько дней назад рыжую корову.

— Теперь, — сказал он, — теленок погибнет, потому что больше ни одна из моих коров сейчас не дает молока.

Вчера вечером тигру повезло, но не может счастье сопутствовать ему вечно. За убийство коровы он должен заплатить собственной жизнью, потому что скота в горах мало и потеря молочной коровы — большое горе для бедняка. Крестьянин не беспокоился об остальном своем маленьком стаде — оно в страхе убежало в деревню — и охотно согласился подождать, пока я поем. В час дня мы отправились в путь, он впереди, я за ним, сзади еще два человека, которые несли все необходимое для сооружения махана.[7]

С открытого участка на склоне холма крестьянин показал мне место, где развернулись события. Его скот пасся на маленькой полянке, поросшей травой, в четверти мили от гребня холма, когда со стороны долины появился тигр и напал на корову. Остальные животные бросились бежать к деревне, находившейся по другую сторону холма. Наш кратчайший путь лежал через долину, затем вверх по склону, но из опасения вспугнуть тигра мы обошли долину и приблизились к месту, где была убита корова, сверху. Между гребнем холма и участком, где пасся скот, рос довольно редкий лес. Следы убегавших животных глубоко отпечатались на мягкой глинистой почве, и по ним легко было найти место убийства. Там мы увидели большую лужу крови; от нее начинался след волока, который тянулся по склону ярдов на двести до глубокого, густо заросшего лесом оврага с узеньким ручейком на дне. Вверх по оврагу тигр и нес свою жертву.

Тигр убил корову около десяти часов утра на открытом месте, и, естественно, первой его заботой было спрятать жертву от любопытных глаз. Он знал укромное место в овраге и потащил ее туда. Спрятав добычу, тигр, как показывали отпечатки его лап, спустился по этому же оврагу в долину. В местности, по которой проходили люди или передвигался скот, бесполезно пытаться определить, где заляжет тигр, так как малейшее нарушение тишины может побудить его переменить укрытие. Поэтому, несмотря на то что следы тигра вели вниз по оврагу, мы весьма осторожно продолжали идти по следу волока вверх.

Двумястами ярдами ниже гребня дождевые воды вымыли большую яму. Здесь и начинался овраг. Яма образовалась много лет назад и почти заросла молодыми дубками и ясенями в десять — двенадцать футов высотой. Ближайший к гребню край ее представлял собой обрыв футов в пятнадцать. Корову мы нашли на маленькой, свободной от растительности площадке между обрывом и зарослями деревьев. Мне легко было понять горе хозяина, когда он со слезами на глазах сказал, что это прекрасное животное было его кормилицей и эту корову он особенно любил. Тигр не притронулся к своей добыче и принес ее сюда, по-видимому, для того, чтобы спокойно съесть позже.

Теперь предстояло найти место для засады. По обеим сторонам оврага росло несколько больших дубов, но ни с одного из них я не смог бы увидеть корову, да и взобраться на них не было возможности. Ниже по оврагу, на левом его краю, в тридцати ярдах от убитого животного стоял маленький крепкий клен, ветви которого росли под прямым углом к стволу. В шести футах от земли виднелся сук, достаточно крепкий, чтобы я мог на нем сидеть, и другой — чтобы упереться ногами. Трое моих спутников энергично протестовали против того, чтобы я занял место так близко от земли, но вокруг не было другого подходящего дерева, и пришлось остановиться на этом. Людей я отослал в хижину, где был накануне, и сказал, чтобы они ждали меня до тех пор, пока я их не позову или не приду к ним сам. До хижины, через долину, было около полумили. Оттуда они не могли видеть ни меня, ни места, где лежала корова, но я сквозь листву клена хижину видел.

Мои спутники ушли в четыре часа дня. Я устроился на дереве и приготовился к долгому ожиданию: дерево росло на западном склоне холма, а тигр вряд ли выйдет из своего укрытия раньше, чем начнет садиться солнце. Налево, сквозь листья, на расстоянии пятидесяти ярдов хорошо просматривался уходящий вниз овраг; прямо передо мной находилась его внутренняя часть — десять футов в глубину и двадцать в ширину, а выше — безлесный склон холма с обнажениями горных пород; направо открывалась вся местность вплоть до гребня, но густая поросль молодых деревьев скрывала убитое животное. Позади, почти вплотную к моему дереву, подступали густые заросли молодого бамбука — рингала, которые еще больше загораживали корову. Спрятав добычу в яме, тигр ушел вниз по оврагу. Я полагал, что вернется он этим же путем, поэтому сосредоточил все внимание на овраге, намереваясь стрелять в тигра в тот момент, когда он окажется под прямым углом ко мне. Я не сомневался, что на таком близком расстоянии убью его первым выстрелом, но для большей уверенности — вдруг понадобится стрелять второй раз — взвел оба курка.

В джунглях в этих местах водились замбары, каркеры, лангуры, множество фазанов, сорок, дроздов и соек. Все они начинают бить тревогу, завидев представителя семейства кошачьих. Поэтому я думал, что о появлении тигра непременно получу многократное предупреждение, но ошибся. Не раздалось ни единого тревожного крика, хотя я вдруг услышал, что тигр подобрался к корове. Очевидно, спустившись по оврагу напиться, он обогнул заросли рингала и, не проходя мимо меня, оказался возле жертвы. Меня это не очень расстроило, так как, находясь у добычи днем, тигры чувствуют себя неспокойно, и я был уверен, что рано или поздно он появится на открытом месте.

Тигр ел, отрывая большие куски мяса. Прошло около четверти часа, когда я заметил огромного черного гималайского медведя. Он появился слева на гребне холма и шествовал так важно, словно для него совершенно не имело значения, сколько времени ему придется идти, чтобы попасть из одного места в другое. Вдруг он остановился, посмотрел на склон холма и лег плашмя на землю. Через минуту или две он поднял голову, потянул воздух и снова распластался. Ветер, как всегда днем в горах, дул вверх по склону, и медведь учуял запах крови и мяса, смешанный с запахом тигра. Моего присутствия он не почувствовал, так как я находился правее убитого животного. Скоро он поднялся и на согнутых лапах, прижимаясь к земле, стал красться к тигру.

Я не раз видел, как крадутся животные, но наблюдать, как этот медведь спускается по склону, было для меня настоящим откровением. Ему надо было пройти, наверное, ярдов двести, и хотя, казалось, он не создан для того, чтобы передвигаться крадучись, подобно тиграм или леопардам, он преодолел это расстояние бесшумно, как змея. Чем ближе он подходил, тем осторожнее становился. Последние несколько футов до спуска в яму — мне был виден лишь ее верхний край — он прополз на брюхе. Выждав момент, когда тигр особенно увлекся едой, медведь медленно приподнял голову над краем ямы и заглянул в нее, затем так же медленно опустил голову. Мое волнение достигло предела, я весь дрожал, во рту пересохло.

Мне дважды приходилось видеть, как гималайские медведи уносили животных, убитых тиграми. В обоих случаях тигров не было поблизости. Два раза я видел, как медведи подходили к поедающим свою добычу леопардам, прогоняли их и уносили добычу. Но в данном случае тигр, крупный самец, находился возле жертвы, а он не принадлежал к числу зверей, которых можно прогнать. Не окажется же этот медведь настолько глупым, чтобы попытаться лишить царя джунглей его добычи? Но именно это он, похоже, и собирался сделать. Удобный момент представился, когда тигр занялся костью. Я не знаю, ждал ли медведь как раз такого мгновения, но в то время, как тигр с хрустом разгрызал кость, медведь подтянулся к краю ямы, подобрал под себя лапы и с громким ревом ринулся вниз. Он, по-видимому, хотел испугать тигра, но результат получился иной: тигр пришел в ярость и ответил еще более мощным ревом.

Стычки между зверями разных пород, когда цель борьбы — не жизнь побежденного, а сама борьба, явление очень редкое. Это лишь второй из известных мне случаев. Я не видел схватки, но слышал все. Звуки битвы, происходившей во впадине, были ужасающими, и я благодарил судьбу за то, что шла честная борьба между двумя одинаково способными постоять за себя противниками, а не между тремя, одним из которых мог быть я. Время останавливается, когда бешено колотится сердце и кровь кипит от волнения. Схватка продолжалась минуты три, возможно — дольше. В конце концов тигр решил, что следует прекратить борьбу, и галопом понесся по открытому месту, преследуемый по пятам все еще ревущим медведем. Как раз в тот момент, когда я целился тигру в левую лопатку, он круто повернул налево, перемахнул двадцатифутовый овраг и приземлился у моих ног. Во время прыжка, пока тигр был еще в воздухе, я опустил ствол винтовки и выстрелил, как мне казалось, прямо ему в спину. На мой выстрел тигр, ломая рингал в чаще позади меня, ответил сердитым рычанием, которое я слышал еще несколько мгновений. Потом наступила тишина. Пуля попала в сердце и сразила его, решил я.

Нарезной штуцер 500-го калибра, стреляющий тяжелой пулей, всегда производит много шума, но здесь, в овраге, выстрел прозвучал как канонада. Однако этот грохот не произвел никакого впечатления на потерявшего голову медведя. Следуя за тигром, он не пытался перепрыгнуть овраг, а как ураган пронесся по его дну и выскочил прямо на меня. Я не имел желания убивать животное, у которого хватило мужества прогнать тигра от добычи, но позволить этому воплощению бушующей ярости приблизиться было бы безумием. Поэтому, когда медведь оказался от меня в нескольких футах, я послал в его широкий лоб пулю из левого ствола. Он начал медленно сползать на брюхе вниз, пока его задние лапы не уперлись в противоположный край оврага.

Еще минуту назад джунгли оглашались звуками ожесточенной борьбы и грохотом выстрелов, теперь же наступила тишина. Когда мое сердце обрело нормальный ритм, я вспомнил об успокаивающем воздействии сигареты. Положив штуцер на колени, я засунул обе руки в карманы, чтобы достать портсигар и спички, и в этот момент заметил какое-то движение справа от себя. Повернув голову, я увидел, что тигр не спеша пересекает открытый участок, по которому две минуты назад промчался галопом. Его взгляд был устремлен на мертвого врага.

Знаю, что, прочитав обо всем происшедшем, охотники обвинят меня в неумении стрелять и исключительной беспечности. Мне нечего сказать в свое оправдание по поводу неудачной стрельбы, но не признаю себя виновным в беспечности. Когда я выстрелил, как полагал, тигру в спину, то был убежден, что нанес ему смертельную рану, а сердитый рев, бешеный бросок в чащу и последовавшая за этим внезапная тишина служили достаточным доказательством гибели зверя. Мой второй выстрел уложил наповал медведя, поэтому не было необходимости, пока я сидел на дереве, перезаряжать штуцер, прежде чем положить его на колени.

Удивление, вызванное появлением тигра живым и невредимым, заставило меня потерять секунду или две, но потом я действовал быстро. Правда, штуцер имел закрытый курок, что замедляло перезарядку. Кроме того, запасные патроны находились в кармане брюк, откуда их легко извлечь, когда стоишь, но не так-то просто это сделать, сидя на тонкой ветви. Понимал ли тигр, что медведь мертв, или не спускал с него взгляда только потому, что хотел избежать нападения с фланга, не знаю. Во всяком случае, он продолжал бежать по крутому склону все тем же спокойным галопом. Когда он пробегал мимо большой плоской скалы в сорока ярдах от меня, я, успев зарядить к этому времени только один ствол, поднял штуцер и выстрелил. Тигр встал на задние лапы, покачнулся и тяжело свалился на бок, затем вскочил и, подняв высоко хвост, исчез за выступом холма. Пуля в никелевой оболочке с мягкой головкой и стальным сердечником ударилась о скалу в нескольких дюймах от головы тигра, что заставило его потерять равновесие, но не причинило зверю никакого вреда.

Выкурив не спеша сигарету, я слез с клена и пошел посмотреть на медведя; он оказался даже крупнее, чем я предполагал. Битва, им самим навязанная, была нешуточной: из множества глубоких ран на шее сквозь густой мех сочилась кровь, а на голове в нескольких местах кожа была разодрана до кости. Эти раны сами по себе ничего бы не значили для такого сильного зверя, как медведь, но удар по носу привел его в страшное негодование. Любой самец пришел бы в неистовство от такого удара. А медведя не просто ударили по этому нежному месту, но еще и оскорбили: тигр разорвал его нос пополам — основание вполне достаточное, чтобы, не обращая внимания на звук выстрела тяжелого штуцера, пылая ненавистью, преследовать врага.

До наступления темноты оставалось мало времени, поэтому я не стал звать людей, чтобы снять с медведя шкуру, а решил сам зайти за ними; надо было успеть засветло добраться до рест-хауза, ведь в этих местах обитал людоед. Возле хижины помимо моих людей оказалось еще около десятка крестьян. Все они напряженно всматривались в долину, а когда я появился среди них, онемели от изумления.

Первым обрел дар речи Бала Сингх. Выслушав его, я понял, почему собравшиеся смотрели на меня так, словно я вернулся с того света.

— Мы советовали вам не садиться слишком близко от земли, — сказал Бала Сингх, — и, когда услышали ваш первый крик, а затем рев тигра, решили, что он стащил вас с дерева и вы боретесь с ним не на жизнь, а на смерть. Вскоре тигр умолк, а вы продолжали кричать, и мы подумали, что он уносит вас. Позже мы услышали два выстрела из вашего штуцера, потом еще один и никак не могли понять, как человек, которого тащит тигр, может стрелять. Мы стали обсуждать, как поступить. Вдруг появляетесь вы. Мы так растерялись, что не могли произнести ни слова.

Если люди прислушиваются к звукам, доносящимся оттуда, где охотник сидит в засаде, ожидая тигра, у них напряжены нервы и им легко принять рев медведя за крик человека, поскольку эти звуки очень схожи, а на расстоянии вообще неразличимы.

Пока я рассказывал собравшимся о борьбе, звуки которой они слышали, и об убитом медведе, Бала Сингх приготовил мне чай.

Медвежий жир высоко ценится как средство от ревматизма, и я привел в восторг своих слушателей, сказав, что жир мне не нужен и они могут поделить его между собой. На следующее утро я отправился снимать с медведя шкуру. Меня сопровождала целая толпа. Всем не терпелось не только получить свою долю жира, но и посмотреть на зверя, вступившего в борьбу с тигром. Мне никогда не приходилось измерять или взвешивать медведей, хотя они попадались мне много раз, но этот, несомненно, был самым большим и жирным из всех гималайских медведей, каких я когда-либо видел. Когда сало и заслуживающие внимания части туши были поделены, толпа счастливых людей устремилась в Дабидхура. Самым счастливым среди них был Бала Сингх: к всеобщей зависти, он гордо нес, привязав к спине, полученную от меня шкуру медведя.

Тигр не вернулся заканчивать свою прерванную трапезу, и к вечеру грифы дочиста обглодали кости коровы и медведя.

Снимать шкуру с жирного медведя — работа очень грязная. Покончив с ней, я с трудом тащился в рест-хауз, чтобы принять горячую ванну и перекусить. По дороге мне встретился взволнованный лесник. Прошлой ночью он обходил отдаленный участок и, возвращаясь сегодня утром в Дабидхура, узнал в лавке бании, что я убил медведя. Леснику необходимо было медвежье сало для страдающего ревматизмом отца. Он торопился, чтобы получить хоть немного этого целебного средства, и тут увидел бегущее в страхе стадо. Мальчик, сопровождавший стадо, сказал, что тигр убил одну из его коров. Лесник примерно знал, где пасся скот, когда на него напал тигр, поэтому (тогда как Бала Сингх и остальные продолжали свой путь в Дабидхура) мы отправились на поиски убитой коровы. Пройдя более двух миль вверх и вниз по склонам холмов, вышли к небольшой долине. Лесник предполагал, что корова была убита именно в этом месте.

Несколько дней назад в Алмора происходила распродажа военного обмундирования, списанного со складов гуркских[8] контингентов войск. Мой спутник приобрел там пару башмаков военного образца. Они были ему очень велики, и он тяжело ступал в них, шагая впереди меня, пока мы не подошли к долине. Там я велел ему снять башмаки и, увидев, в каком состоянии его ноги, содрогнулся. Непостижимо, как человек, проходивший всю жизнь босиком, только из тщеславия мог подвергнуть себя такой пытке.

— Я купил большие башмаки потому, — пояснил он, — что думал, они со временем станут меньше.

Долина величиной около пяти акров, похожая по форме на лодку, напоминала прекрасный парк с редко посаженными гигантскими дубами. Склон, по которому мы подошли к долине, был пологим, и на нем росла лишь трава. С противоположной стороны холм был довольно крутым, поросшим отдельными кустами. Я постоял несколько минут, внимательно изучая каждую пядь земли, находившуюся в поле зрения, и, не обнаружив ничего подозрительного, спустился в долину. За мной шел лесник, теперь бесшумно ступавший босыми ногами. На дне долины я увидел огромную кучу опавших листьев и сухих веток, собранных со значительной площади. Хотя трупа коровы не было видно, я понял, что под этой грудой тигр спрятал свою жертву. Я поступил очень неразумно, не предупредив об этом лесника, который, как он признался позже, не знал о привычке тигров прятать добычу. Если тигр прячет убитое животное, это означает, что он не намеревается залечь поблизости, но неосторожно считать, что так бывает всегда. Поэтому, хотя я внимательно осмотрел землю, прежде чем спуститься в долину, я снова остановился и еще раз все оглядел.

Неподалеку от груды листьев и веток холм поднимался под углом в сорок пять градусов, а в сорока ярдах выше по склону росло несколько кустов. Когда мой взгляд упал на эти кусты, я увидел тигра. Он лежал, вытянув в мою сторону лапы, но тут же повернулся ко мне спиной. Мне была видна часть его головы и туловища от плеча до бедра. О выстреле в голову нечего было и думать, а ранение в какое-либо иное место не дало бы нужного результата. Я располагал половиной дня и всем вечером, поэтому решил сесть и выждать удобного для выстрела момента, ведь рано или поздно тигр непременно встанет. Едва я принял это решение, как уловил слева какое-то движение и, повернув голову, увидел медведицу. Она крадучись подбиралась к корове; с ней были два почти взрослых медвежонка. Медведица, очевидно, знала, что тигр убил корову, и, дав ему время успокоиться (как я сам делал не раз), шла теперь на разведку. Иначе быть не могло, ибо без особых причин медведи среди дня не разгуливают. Если бы я не стоял в нескольких шагах от убитого животного, а находился на краю долины, то несомненно стал бы свидетелем интереснейшего зрелища. Ведь, найдя корову, что было для медведей нетрудно — у них превосходное обоняние, — они стали бы разгребать покрывавшие ее листья и ветки; это разбудило бы тигра, и, безусловно, он не уступил бы свою добычу без боя. А такой бой стоит посмотреть.

Лесник все это время спокойно стоял позади меня и ничего не видел. Но, заметив медведей, воскликнул:

— Смотри, саиб, вон медведи!

Тигр мгновенно вскочил и пустился наутек, но ему надо было пробежать около двадцати ярдов по открытой местности. Я прицелился в него и нажал на спусковой крючок; лесник, думая, что я целюсь не туда, куда нужно, схватил меня за руку, в результате пуля попала в дерево в нескольких ярдах от места, где мы стояли. Гнев никогда не ведет к добру, а в джунглях тем более. Лесник не знал, что скрывалось под кучей листьев, не видел тигра и полагал, что, обратив мое внимание на страшных медведей, спас мне жизнь, поэтому я ничего не мог ему сказать. Потревоженные выстрелом, медведи неуклюже пошли прочь, а мой спутник тем временем взволнованно убеждал меня: «Стреляйте, стреляйте!»

На обратном пути в Дабидхура лесник понуро брел за мной. Чтобы поднять его настроение, я спросил, не знает ли он, где можно убить горала, — мои люди все еще оставались без мяса. Он не только знал такое место, но даже вызвался, несмотря на свои волдыри и переживания, проводить меня туда. После чая в сопровождении двоих моих людей, которые, как сказал лесник, понадобятся, чтобы нести «трофеи», мы отправились за горалом.

От веранды рест-хауза холм круто уходил вниз. Лесник вел нас по нему несколько сот ярдов, пока мы не вышли на проложенную горалами узкую тропинку. Дальше я пошел первым и, свернув вправо, примерно через полмили оказался у скалистого края глубокого оврага. Взглянув на его противоположный край, я увидел горала. Он стоял на выступе скалы и смотрел в пространство, как обычно это делают все дикие козы, включая тара, каменного козла и мархура. По белому пятну на шее животного я определил, что это самец. До него было немногим более двухсот ярдов. Наконец представился случай не только раздобыть мясо для моих людей, но и испытать точность боя новой винтовки. Я лег на землю, поставил прицел на двести ярдов, тщательно навел винтовку и выстрелил. Горал упал на том же месте, где стоял. Это было чрезвычайно удачно, потому что прямо под ним начинался глубокий обрыв. Вскоре появился еще один горал, которого я раньше не видел, и с ним детеныш. Постояв некоторое время неподвижно, он глянул несколько раз в нашу сторону и скрылся за холмом.

Пока мы с лесником курили, двое моих людей сходили за убитым горалом. Лишившись медвежьего сала, лесник был очень огорчен, но, когда я пообещал ему кусок козлятины и шкуру, он почувствовал себя счастливым. Он решил обить ею скамейку, на которой, греясь на солнце, целыми днями сидит его старый, больной ревматизмом отец.

Я вернулся в долину рано утром на следующий день и убедился, что мое предположение верно: тигр не возвращался к своей добыче, а медведи приходили сюда снова. Они оставили от коровы лишь кости, да и теми, когда я пришел туда, усердно занимался одинокий бенгальский гриф.

Было еще очень рано, поэтому я поднялся по склону холма в том направлении, в каком накануне ушел тигр, перевалил через вершину и спустился к лохаргхатской дороге, высматривая следы леопарда-людоеда. Возвратившись днем в рест-хауз, я узнал еще об одной жертве тигра. Сообщил об этом толковый молодой человек, который направлялся в Алмора в суд и из-за этого не мог проводить меня к месту, где тигр убил корову. Он лишь кусочком угля на полу веранды набросал мне план местности. Съев сразу первый и второй завтраки, я отправился на поиски убитой коровы. Она находилась — если чертеж молодого человека был верен — в пяти милях от места, где я накануне стрелял в тигра. Там я обнаружил, что тигр напал на небольшое стадо, которое паслось у ручья, протекавшего по долине, и, судя по следам на мягкой почве, с трудом справился с выбранной им жертвой. Убить большое сильное животное в шестьсот — семьсот фунтов весом — нелегкое дело, и, совершив такое убийство, тигр обычно отдыхает. Но на этот раз он, судя по отсутствию следов крови, сразу же потащил корову через ручей в густые джунгли у подножия холма.

Накануне тигр припрятал свою жертву там, где убил ее; сегодня он явно намеревался унести добычу как можно дальше. Мили две я шел по следу вверх по крутому склону через густой лес. В нескольких сотнях ярдов от вершины холма задняя нога коровы застряла между двумя молодыми дубами. Дернув изо всех сил, тигр оторвал ногу и, оставив ее, унес добычу. Место, куда тигр притащил корову, было ровным; на нем росли молодые дубы в один-два фута в обхвате. Под деревьями не было ни кустов, ни какой-либо иной растительности, и он оставил свою добычу, даже не попытавшись спрятать ее.

Я шел по следу волока медленно, нес только винтовку и несколько патронов, и все же, когда поднялся на вершину, рубашка моя взмокла, а во рту пересохло. Поэтому я мог себе представить, какую жажду испытывал тигр и как он стремился ее утолить. Желая напиться, я отправился искать источник, у которого, по всей вероятности, мог найти и тигра. Справа, в полумиле, находился овраг, где я застрелил медведя. Там протекал ручей. Слева, ближе, был другой овраг, и я решил сначала сходить туда.

Пройдя около мили вниз по этому оврагу, я дошел до места, где его крутые глинистые края почти сходились. Обогнул большую скалу и прямо перед собой на расстоянии двадцати ярдов увидел тигра. Он спал на узкой полоске песка между маленьким прудиком и правой стороной оврага. Отсюда овраг круто сворачивал вправо, поэтому я не мог видеть все туловище тигра. Он лежал на левом боку спиной к водоему, и мне видны были только его хвост и часть задних лап. Между мною и тигром громоздилась огромная куча сухих веток, предназначенных на корм буйволам. Ветки недавно срубили с нависавших над оврагом деревьев. Преодолеть это препятствие бесшумно я не мог, так же как и пройти по осыпавшимся краям оврага. Оставалось одно: сидеть и ждать, пока тигр сам предоставит мне возможность выстрелить в него.

После огромного напряжения, утолив жажду, тигр крепко спал и в течение получаса не сделал ни одного движения. Затем он повернулся на правый бок, показав мне еще часть лап. Несколько минут он оставался в этом положении, потом поднялся и исчез за поворотом оврага. Не снимая пальца со спускового крючка, я ждал, когда он появится, — его добыча находилась на холме позади меня. Шло время. Где-то неподалеку пронесся вниз по холму с истерическим криком каркер, немного погодя закричал замбар. Тигр все не шел. Я не понимал почему. Ведь сегодня он уже потрудился достаточно, меня же учуять он не мог — у тигров слабое обоняние. Но я не беспокоился. Тигр непременно вернется к своей добыче: он с таким упорством тащил ее на вершину холма. Вода в прудике, из которого пил тигр, оказалась ледяной. Напившись, я смог наконец с удовольствием закурить.

Когда солнце было уже близко к закату, я удобно устроился на дубе в десяти ярдах к северо-востоку от убитой коровы. Учитывая, что тигр придет с запада, я не хотел, чтобы добыча находилась прямо между ним и мною, так как тигр обладает острым зрением. С моего места на дереве хорошо была видна долина и холмы за нею. Когда огненный шар солнца коснулся края земли, в долине подо мной закричал замбар. Тигр возвращался к своей добыче. До наступления темноты еще оставалось некоторое время, значит, он успеет прийти засветло и я смогу точно прицелиться.

Пылающий шар скрылся за линией горизонта, красноватый отсвет исчез, сумерки уступили место темноте. И в джунглях все смолкло. Луна еще не всходила, но свет звезд (нигде в мире нет таких ярких звезд, как в Гималаях) позволял ясно различать белую корову. Если тигр придет и начнет есть ее с задней ноги (она лежала ко мне головой), он не будет виден. Можно, конечно, выстрелить, прицелившись выше коровы. В таком случае мои шансы попасть в тигра равнялись бы пятидесяти из ста возможных. Но ведь я имел дело не с людоедом, в которого нужно стрелять при любых условиях, а с храмовым тигром. Он никогда не трогал людей и не совершил никакого преступления против закона джунглей, хотя убил четырех коров за четыре дня. Уложи я его наповал, я оказал бы услугу тем, кто страдал от его грабежей. Но, стреляя почти наугад в темноте, можно было лишь ранить его. Тогда он долго будет мучиться и, если не оправится от раны, станет людоедом, что совершенно недопустимо.

На востоке посветлело, от стволов деревьев легли на землю неясные тени. Вскоре поднялась луна, осветив открытые участки. В это время появился тигр. Я не видел его, но знал, что он пришел, так как всем своим существом почувствовал его присутствие. Быть может, он наблюдал за мною, притаившись неподалеку от своей жертвы, чуть приподняв голову над краем холма? Нет, этого быть не могло. С того времени, как я устроился на дереве, я стал как бы его частью, а тигры не расхаживают по джунглям, пристально разглядывая без особой нужды каждое дерево. И тем не менее тигр был здесь и смотрел на меня.

Стало довольно светло. Я мог хорошо видеть и начал внимательно осматривать местность перед собой. Затем повернул голову направо, чтобы посмотреть назад, и увидел тигра. Он сидел на задних лапах на залитой лунным светом поляне. Перед ним была его добыча, но он, подняв голову, смотрел на меня. Увидев, что я заметил его, он прижал уши, но я не шелохнулся, и уши вернулись в прежнее положение. Казалось, он говорил: «Ну вот ты меня и увидел, что ты собираешься делать дальше?» А я почти ничего не мог сделать. Чтобы выстрелить, мне пришлось бы повернуться, это вспугнуло бы тигра, который наблюдал за мной с расстояния футов пятнадцать. Оставалась, правда, возможность стрелять с левого плеча, что я и решил попытаться сделать. Винтовка лежала у меня на коленях стволом влево. Когда я поднял ее и стал поворачивать вправо, тигр нагнул голову и снова прижал уши. В таком положении он оставался до тех пор, пока я был неподвижен, но стоило мне поднять винтовку чуть выше, как он вскочил и исчез в тени.

Ничего не поделаешь, тигр и во втором раунде одержал решительную победу. До тех пор пока я сижу на дереве, он не вернется, но, если уйду, он, возможно, придет за своей добычей и унесет ее. А так как он не съест всю корову за один раз, у меня будет возможность на следующий день подстеречь его.

Следовало подумать о том, где переночевать. За день я прошел двадцать миль, и перспектива проделать еще восемь до рест-хауза, к тому же лесом, не привлекала меня. В любом другом месте я отошел бы на двести — триста ярдов от убитого животного и спокойно уснул на земле, но здесь обитал леопард-людоед, а он охотится по ночам. Еще вечером, сидя на дереве, я слышал отдаленное треньканье колокольчиков, доносившееся откуда-то из деревни или загона для скота, и тогда же точно определил направление звука. Теперь я отправился в ту сторону. В Гималаях скот не содержат в стойлах, а устраивают для него в джунглях вблизи пастбищ общественные загоны. Такие загоны имеются на территории всего Кумаона. Звук, который я слышал ранее, привел меня к одному из загонов. Он представлял собой навес, обнесенный прочным частоколом, где размещалось около ста голов скота. Загон находился в глубине джунглей и не охранялся, что свидетельствовало о честности горцев и о том, что в районе Дабидхура тигры прежде не трогали домашний скот.

Ночью в джунглях все животные крайне настороженны, и если я намеревался провести ночь под защитой обитателей этого загона, мне следовало рассеять их вполне естественную подозрительность. Жители деревни Каладхунги, где я живу, держат около девятисот коров и буйволов; мне с детства приходилось иметь дело со скотом, поэтому я знаю, как с ним надо обращаться. Продвигаясь очень медленно и разговаривая с животными, я приблизился к навесу, сел, прислонившись спиной к изгороди, и закурил. Поблизости стояло несколько коров; одна из них подошла к частоколу и, просунув голову между жердями, стала влажным языком лизать мой затылок — жест дружеский, но не очень приятный, так как на высоте восемь тысяч футов ночи холодные. Выкурив сигарету, я разрядил винтовку, прикрыл ее соломой и перелез через изгородь.

Когда ночуешь в загоне для скота, нужно очень тщательно выбрать место, где лечь, потому что, если ночью поднимется тревога и животные начнут в панике метаться, находиться на земле небезопасно. Почти в центре навеса около одного из поддерживавших его столбов, на который в случае необходимости я мог влезть, оказалось свободное местечко. Переступая через лежавших животных, отворачивая головы стоявших, чтобы пройти, я добрался до облюбованного мною места и устроился между двумя коровами, спавшими спинами друг к другу. Ночь прошла спокойно, и влезать на столб не пришлось. Живое тепло, исходившее от коров, согревало меня, а медвяно-душистый запах здоровых животных был таким приятным, что я уснул, примиренный со всем на свете, включая и леопардов-людоедов.

Солнце только вставало, когда на следующее утро, услышав голоса, я открыл глаза и увидел троих мужчин с подойниками в руках, разглядывавших меня сквозь изгородь. Придя в себя от изумления, они напоили меня парным молоком. Это было весьма кстати, ибо после завтрака, съеденного накануне, у меня во рту не было ничего, кроме воды, выпитой из того же прудика, из которого пил тигр. Отклонив приглашение пойти с ними в деревню поесть, я поблагодарил за угощение и пристанище и, прежде чем вернуться в рест-хауз, чтобы помыться и основательно подкрепиться, отправился взглянуть, куда тигр дел добычу. К своему удивлению, я нашел ее на прежнем месте. Чтобы уберечь корову от грифов и золотистоголовых орлов,[9] я прикрыл добычу ветками и лишь после этого пошел в рест-хауз.

По-моему, нигде в мире слуги не проявляют такой терпимости к причудам своих хозяев, как в Индии. Когда после двадцатичетырехчасового отсутствия я вернулся в рест-хауз, никто не выразил удивления и не задал ни единого вопроса. Меня ждали горячая ванна, чистое белье, и через некоторое время я уже сидел за завтраком из овсяной каши, яичницы-болтуньи, горячих чапати,[10] меда — подарок старого священника — и чая. После завтрака я сел около веранды на траву полюбоваться чудесным видом и обдумать планы на будущее. Я расстался со своим домом в Найни-Тале ради одной-единственной цели — убить Панарского леопарда-людоеда. Но после той ночи, когда этот хищник попытался стащить пастуха с площадки возле храма, о нем ничего не было слышно. Священник, бания и все люди из ближних и дальних деревень, которых я расспрашивал о нем, говорили, что временами он надолго исчезает, словно сквозь землю проваливается. Все они сходились на том, что наступил один из таких периодов, но никто не мог сказать, долго ли он продлится. Людоед орудовал на огромной территории, где обитало, возможно, еще десятка два леопардов. Найти на этих просторах и застрелить единственно нужного зверя, который к тому же временно перестал убивать людей, представлялось мне безнадежной затеей.

Покончить с людоедом мне не удалось, и дальнейшее пребывание в Дабидхура было бесцельным. Оставался, правда, храмовый тигр. Но я не считал себя обязанным уничтожать этого тигра и был твердо убежден, что, если бы не преследовал его, он убил бы гораздо меньше скота. Трудно сказать, почему тигр-самец начал убивать домашний скот в день моего прибытия в Дабидхура. Прекратит ли он это делать после моего отъезда, покажет время. Во всяком случае, я приложил все усилия, чтобы убить его, возместив, насколько позволял мой кошелек, убытки, которые он причинил людям. Благодаря ему я пережил много волнующих минут. Охота была очень интересной. Поэтому я не был в обиде на него за то, что он оказался победителем в той захватывающей игре, которую мы вели с ним последние четыре дня. Эти четыре дня потребовали от меня напряжения всех сил, и сегодня я решил отдохнуть, перед тем как завтра пораньше отправиться в обратный путь — в Найни-Тал. Едва я принял это решение, как голос позади меня произнес:

— Здравствуйте, саиб. Я пришел сказать, что тигр убил у меня корову.

Итак, еще один шанс попытаться застрелить тигра. Но убью я его или нет, мой план уехать на следующий день остался неизменным.

Раздраженный вмешательством людей и медведей, тигр переменил место и убил последнюю жертву на восточном склоне Дабидхурской горы, в нескольких милях оттуда, где я поджидал его накануне вечером. Эта холмистая местность, покрытая редким кустарником и одиноко стоящими деревьями, — идеальное место для горных куропаток, но меньше всего можно было надеяться обнаружить здесь тигра.

Склон горы наискось пересекала неглубокая ложбина, в которой участки густого мелколесья чередовались с поросшими низкой травой полянами. Корова была убита на краю одной из таких полян. Затем тигр оттащил ее на несколько ярдов по направлению к кустам и бросил на открытом месте. По другую сторону поляны, ниже по склону, рос большой дуб. На этом дереве, единственном на сотни ярдов вокруг, я и решил дожидаться тигра.

Пока мои люди грели воду для чая, я попробовал выяснить, нельзя ли застрелить тигра, не влезая на дерево. Я был уверен, что он залег где-то в ложбине, но, несмотря на тщательные поиски, не нашел ни малейших признаков его присутствия.

Дерево, на котором я собирался устроиться, изгибалось в сторону поляны. Его ветви часто обрубали, поэтому на нем росло множество молодых побегов. По ним легко было взобраться, но они мешали сверху видеть ствол. Футах в двадцати от земли имелся единственный нависавший над поляной большой сук, подходящий для засады, но добраться до него было трудновато и сидеть на нем не слишком удобно. В четыре часа дня я отослал людей в деревню, расположенную выше на холме, и велел там ждать меня, так как не намеревался оставаться в засаде после захода солнца.

Убитое животное, как я уже сказал, лежало на открытом месте в десяти ярдах от дерева и примерно на расстоянии ярда от густого кустарника. Я просидел на дереве уже около часа, наблюдая за бюльбюлями, обиравшими куст малины справа от меня, когда, скосив глаза в сторону коровы, увидел высовывавшуюся из-за куста голову тигра. Он, по-видимому, лежал, так как голова его находилась почти у самой земли, и смотрел на меня. Вскоре тигр протянул вперед лапу, за ней другую, потом очень медленно, не отрывая брюха от земли, подтянулся к добыче. Пролежав несколько минут неподвижно, все еще не спуская с меня глаз, нащупал губами хвост коровы, откусил его, отложил в сторону и начал есть. С тех пор как он подрался с медведем три дня назад, он ничего не ел, был очень голоден и теперь с жадностью откусывал большие куски мякоти от задней ноги коровы. Он напоминал человека, который с аппетитом ест яблоко вместе с кожурой.

Винтовка лежала у меня на коленях стволом в ту сторону, где находился тигр, нужно было лишь поднять ее к плечу. Я мог бы это сделать, если бы тигр хоть на миг отвел от меня взгляд. Но он сознавал грозившую ему опасность и, не отрывая от меня глаз, не спеша, но безостановочно ел. Когда он съел фунтов пятнадцать — двадцать мяса, а бюльбюли покинули куст малины и вместе с двумя подлетевшими к ним черношейными сойками подняли на ветках позади тигра невероятный шум, я решил, что настало время действовать. Если поднимать винтовку очень медленно, возможно, он не заметит этого. Но не успел я поднять ее на шесть дюймов, как тигр исчез за кустами, словно его оттянула мощная пружина. Держа винтовку у плеча и упираясь локтями в колени, я ждал, когда он высунет голову снова, так как не сомневался, что это скоро произойдет. Прошло некоторое время, и я услышал тигра. Он обошел кусты и, приблизившись к дереву сзади, там, где густая поросль молодых побегов не давала возможности видеть его, начал царапать ствол. Тихонько рыча от удовольствия, он несколько раз с силой рванул когтями по дереву. А я сидел на своей ветви и трясся от беззвучного смеха.

Я знал, что воронам и обезьянам свойственно чувство юмора, но не думал до того дня, что оно присуще и тиграм. Не предполагал я также, что зверю может просто везти, что он может обладать такой дерзостью, как этот единственный в своем роде тигр. В течение пяти дней он убил пять коров, причем четырех среди бела дня. За эти пять дней я восемь раз видел его и четыре раза стрелял в него. А теперь, насытившись за полчаса, пока я вынужденно бездействовал под его взглядом, он царапал дерево, на котором я сидел, и довольным ворчанием выражал мне свое презрение.

Старый священник, рассказывая о тигре, сказал:

— Я не возражаю, саиб, чтобы вы попытались застрелить этого тигра, но ни вам, ни кому-либо другому никогда не удастся это сделать.

И вот тигр по-своему подтвердил слова священника. Что ж, ему принадлежит последний ход в волнующей игре, которую мы оба вели, не причинив вреда друг другу. Но я не собирался доставить ему удовольствие еще и смеяться последним. Опустив винтовку, я рупором приложил ладони ко рту, дождался, пока тигр перестал терзать дерево, и крикнул во всю мощь своих легких. Крик эхом прокатился по холмам, заставив тигра во весь опор броситься вниз по склону, а моих людей бегом примчаться из деревни.

— Мы видели, как тигр, подняв хвост, удирал, — сказали они. — Посмотрите, что он сделал с деревом.

На следующее утро я простился с друзьями из Дабидхура и заверил их, что вернусь, как только людоед снова начнет действовать.

В последующие годы, охотясь на людоедов, я не раз бывал в Дабидхура, но никогда не слышал, чтобы кому-нибудь удалось убить храмового тигра. Надеюсь, что этот старый вояка, как отслуживший службу солдат, мирно окончил свой век, когда пришло время.