Хранитель

Малыши от тепла домашнего проснулись, из корзины вылезли. Тихие, а любопытные. Один чуть было в печь не сунулся, насилу я успел его поймать. Другой в горшок с золой влез, облако чуть не до потолка поднялось. Ну, думаю, будет нам теперь развлечение… Фидж на пол сел, посвистел тихонько, тиоши ушки навострили, к нему стеклись, да так на коленях и пригрелись, словно одеялко диковинное, разноцветное.

Рассказала Виллья, что давно уж знает, еще от матери, что брауни в их доме живут. Никогда они домовых своих не обижали, и те платили добром. После и у других замечать стала, выспрашивала осторожно. Многие хоть не признаются открыто, а нелюдей привечают. Послушала жена гончарова и нашу историю, ахала, головой качала.

Не успели мы тарелки после обеда убрать, как Лио замерла, к двери повернулась. Говорит, кто-то приближается… Ни разу досель у нас не бывало столько гостей зараз. Дверь я открыл, мы все ахнули. Двор наш битком — от алиф воздух дрожит-переливается, под забором какие-то тварюшки копошатся, на болотников похожи, а у крыльца и вовсе незнакомые. Фиджета увидели, притихли. Один вперед вышел, повыше да посмелей, на шее венок из ягод летних, хотя снег уж деревья укрыл. Защебетал, заворчал, Фиджет ему отвечает, а я на парня моего любуюсь. Статный стал, плечи словно крылья, развернуты, брови свел — чисто лорд лесной, даром, что молодой.

Выслушал Фиджет пришельцев лесных и говорит:

— Уходить надо. Тьма сюда движется, страхом да ненавистью напоенная.

Я руками развел:

— Бежать-то куда?

Он смотрит, сурово так, решительно.

— В замок пойдем. Поодиночке теперь никому не устоять. Вот и поглядим, на что годен правитель ваш человеческий.

========== Хранитель ==========

Не просто так ночь да холод зимний людям временем темным, опасным кажутся. Светлая волшебная тварь зимой часть силы теряет. Чаща, источник лесной, засыпает, и лишь весной вновь откроет темные глаза-озера, взмахнет ладонями-листьями, вернет мощь сторицей… А пока стоит за окном ледяной мрак — хоронись, спасайся, иная сторона силу набирает. Так и перетекает равновесие в наших мирах, из чаши в чашу, на том все мироздание держится…

Повел нас Фиджет тропой другой, не той, что я обычно к людям выхожу. Пока шли, Фидж остановился лишь раз, носом повел, алиф крылатых послушал, к нам с Вилльей повернулся.

— Деревня горит…

Жена гончарова в меня вцепилась, слезы глотает, но вперед идет, корзинку с тиошатами крепко прижимает. Хоть и муж там остался, и дети любимые, но не время сырость разводить. Сила сейчас нужна, негоже ее в пустом вое растрачивать. А может, успел Джерд с сыновьями в крепость уйти, гончар — мужик толковый, я уже говорил.

Мне на плечи раззуки влезли — так на наречьи ихнем болотный народец зовется. Морщинистые, словно старички дряхлые, глаза темные, зрачок лягушачий. А вот кожица мягкая, теплая, вовсе не склизкая, как о болотниках рассказывают. Ножки свесили и сидят, у одного голубой огонек над плечом парит.

Огоньки болотные, оказывается, не от волшебства получаются, а живые они и сами выбирают кого послушаться, на чей зов приплыть. Раззуки тварюшек этих берегут, в переходах подземных цельные залы им отведены. Странно мне думать, что под лесом нашим еще другая страна имеется неведомая, подземная. Может, и увижу когда-нибудь, вон как эти двое ко мне льнут, вдруг после пустят поглядеть?

На крылышки алиф я насмотрелся вдоволь. Разные они у них, как в природе бывает — вроде та же бабочка лесная на траве греется, а все ж у каждой пятнышки по-иному на пыльце сплетены. Так и тут.

За нами целая река жителей лесных да полевых по снежку первому топотала. Кто показывался, а кто и невидимым рядом шел. Дыхание да щебет слышишь, а разглядеть не получается, взгляд соскальзывает. Звери тоже были. Не простые, а оборотные, миун по-лесному зовутся. Не знать если, то простым медведем или, скажем, волком кажется.

Шел я, на тех, кто позволял, без застенчивости смотрел и думал, что походят они на нас. Те ж цвета, ушек и глаз по двое, руки-ноги или лапы звериные на месте. И немудрено, ведь все на свете Единой рукой создано… Так отчего и когда люди себя выше прочих тварей разумных стали считать, а их — нечистью поганой, которую лишь истреблять положено?

С опушки башни серые показались, а еще раньше звон колокольный тревожный в воздухе разлетелся. На окраине замедлили мы шаг, я было хотел вперед выйти, мало ли как в замке наше появление примут… Могут и стрелами угостить со стен, так пусть прежде мне одному достанется. Но Фиджет меня плечом отодвинул, первым пошел, голову держит высоко, кажется, что и снег под шагами его легкими промяться не посмеет.

Ворота открытыми стояли, а на дороге стражники кольчугами блестят, людей подгоняют скорей заходить. Смотрю, пастух деревенский стадо внутрь гонит-торопится… А наверху стены, над самыми воротами, меж зубцов, черный плащ на ветру сквозит — хозяин по стене ходит, видать, приказы воинам отдает. Последние старик со старухой внутрь вбежали, стражники на дорогу глянули, и тоже к воротам пошли. Те закрываться стали, не спеша, снег загребая.

Тут и мы из-под свода лесного показались. Солдаты нас увидали, рты разинули и застыли, как вкопанные. Мне в плечо миун дышит, медведище — полтора моих роста.

Фиджет руку поднял, знак подавая и в истинный облик скаллирау перекинулся. Тут я всех увидал, даже те, кто доселе таились, глаза людские отводили, теперь словно из воздуха соткались. Разные, и много их, я и названий столько не знаю… Фидж ко мне обернулся и говорит:

— Пусть видят люди, кто мы есть.

Фиджет вперед пошел, я за ним, и Лио рядом. Пальцы с моими сплела — кто знает, что дале будет? Стражники отмерли, в ворота побежали с воплями, дескать, закрывайте скорей. Тут колокол звонить кончил, и услышал я властный окрик сверху. Створки снова отворяться стали, со скрипом, с тяжестью. Ох, кому-то на вороте туго приходится…

Спустился лорд Уилленрой со стены, в проеме встал. Сначала мне в глаза глянул, будто что прочесть в них хотел, после на Фиджета взгляд перевел. Мальчик мой шаг навстречу сделал, и рот открыл говорить, а лорд Уилленрой ладонь поднял и сам из ворот вышел на поле снежное.

— Не проси у меня ничего, — говорит. — Не должен ты перед человеком за свой народ на колени вставать. Это нас обоих унизит… — брови нахмурил и закончил:

— Слишком много мы вашей крови выпили, чтоб такой малостью я мог вину искупить… Войдешь ли в мой дом как гость или побрезгуешь?

Поглядел Фидж ему в глаза, словно два мира на перепутье встретились, и голову склонил. Лорд обернулся на людей, что за воротами столпились, и кричит:

— А кому не по душе мое решение, может и посейчас уйти навстречу Феррерсу с псами епископскими, они союзникам рады будут…

Никто не вышел, слава Богу. Меня аж гордость взяла. Ну, думаю, не все души людские тьмой помечены… Отступил лорд в сторону, и мимо него поток в замок хлынул цветной, искрящийся. Миуны второй ипостасью оборотились, людьми коренастыми, длинноволосыми, на шеях талисманы из звериных зубов, в руках посохи резные… Алиф звенят-смеются, весь двор их треньканьем да блеском крыльев заполнился, словно весна настала. Тут и Виллья бросилась — среди деревенских Джерда с детьми увидала. Смотрю, люди улыбаться начали, страх любопытством сменился, а некоторые и вовсе знакомых нелюдей нашли, гляжу — переговариваются. Дети к раззукам тянутся, камешки их цветные на браслетах трогают. Овцы с перепугу блеяли, упирались, не желали в хлев заходить, пастушок с ними в толчее умаялся, уж ругаться начал. Метнулись к ним тени светлые, то ли птицы, то ли духи какие лесные, и животинки вдруг замолкли и мирно в загон вошли.

Как ворота брусом заложили, Уилленрой к Фиджу повернулся и говорит:

— За своих людей я ручаюсь, защищаться до последнего будем. Лучше смерть, чем в церковные казематы попасть, знаю, о чем говорю. А вы, народ лесной, если чем можете — помогите. Участь у нас теперь одна.

И поднялся снова на стену. Оттуда уж кричат — враг приближается… Я не утерпел, тоже поднялся, глянул. Лучше б не смотрел, ей-Богу… С севера тьма на нас шла, что на небе, что на земле… Словно кровь черная снег шаг за шагом заливала, лишь блестят епископские кресты золотые да полотнища лиловые с соколом… Издали не разберешь, кто там идет, но что люди еще по небу не выучились летать, точно знаю.

Слышу, Маллиона тихо говорит:

— Призвали церковники себе на службу тьму великую… Ведет их кто-то за собой. Зову его они пока покоряются. Вот только темные никому полностью подчиниться не могут, лишь жажде своей неуемной.

Из подвала замковая стража короба с оружием вынесла. Деревенские, конечно, не воевать, а больше пахать да сеять обучены, однако шлем на голове и меч у пояса куда как уверенности придают, а из лука стрелять или сулицу метнуть многие у нас горазды. Я тоже подошел стрел набрать — своих-то у меня немного, лишь для охоты как раз, а в бою лишних стрел не бывает. Смотрю — на стене котлы со смолой уж дымятся, костры горят. Верно это, огонь стихия сильная, стрела горящая и человека, и нелюдя убьет.

Женщин с детьми и стариков немощных, конечно, в самой твердыне укрыли, в церкви — там стены потолще прочих и в стене у алтаря родник из скалы бьет. Туда же и нелюди набились. Уилленрой лишь приказал служкам все подсвечники и чаши серебряные в нишу под крышку за алтарь сложить, от греха.

Под сводами лунные крылатые устроились, от света свечного подальше, болотники да брауни цветные наоборот, поближе к жаровне жались. Тиоши мелкие по юбкам женским на колени карабкаются, чисто котята. Дети деревенские, что досель плакали от шума да суматохи, затихли, на нелюдей во все глаза глядят, а те и рады стараться. Алиф хоровод в воздухе затеяли, малышам на радость. Известно, что не боятся твари волшебные ребятам малым показываться, пока не выросли, пока сердце в груди не зачерствело…

Миуны во дворе, рядом с замковым войском, у ворот остались, а мы втроем на ступенях лестницы, что на сторожевую башню ведет, сели, чтоб и своих, и чужих видать было. Надо дать ногам покой, еще напляшемся сегодня, по всему видать. А вот лорду все одно не до отдыха — то внизу голос его слышен, следит, как бревна к воротам несут, то на стенах с воинами говорит, то Фиджа о чем-то спрашивает…

Вдруг из арки боковой девушка в плаще красном выбежала. Тонкая, светлая, волосы в бараньи рога заплетены, сеткой шелковой обложены. Я Илайн до того и не видел ни разу, и тут не сразу понял, кто это на стену ринулся. А потом ребенка в подоле привязанного увидал, ну и смекнул, что к чему. Уилленрой ее как увидал, на полуслове прервался, подбегает. Встретились на стене два плаща-лепестка, красный да черный…

— Ты чего выскочила? — лорд говорит. — В храм иди, женщинам и детям здесь не место.

Илайн обернулась, на Лио указывает.

— Ей почему можно?!

Лорд брови нахмурил.

— Она сама за себя решает.

— А я не сама, значит?!

Стоит, кулачки сжала. А он ее руки в свои взял и выдохнул тихо:

— А тебя я прошу…

Постояли они, глаза в глаза, Уилленрой дитя спящее по головке погладил, и девушку к лестнице подталкивает. Илайн вдруг обернулась, к губам его прижалась пылко и по ступеням сбежала, только ветер снежок с камня взметнул… Я глаза отвел, улыбаюсь, и Фиджа дернул — нечего таращиться, людей смущать. После смотрю — лорд уж снова среди воинов ходит, делом занят, только щеки, как от морозу, горят.

Небо почернело, словно ночь не ко времени спустилась. Со стен реку было хорошо видать, вода словно тьмой налилась — облако тварей летящих в ней отразилось, свет поглотило.

А по земле на нас тьма другая шла — пропасть солдат, пеших да конных, за ними смотрю, полководцы золоченой броней блестят, перед ними две лошади черные, а промеж на цепи скаллирау идет. Шерсть седая, клоками висит, один рог обломан, на глазах лента кожаная. А за ним… лучше б глаза мои того не видали, ей-Богу. С того дня, как я этих нарргин за опушкой жег, немного времени прошло. Только теперь много их было, всяких, и больших, и малых, а в небе и вовсе без счета глаз лиловых горит да крыльев кожистых шелестит. Фиджет с Маллионой вперед подались, на скаллирау глядят.

— Сильный он, — Лио говорит, — я мощь колдовскую издалека чувствую. Не встречала я таких еще…Чем они его взяли, не знаю. Света мне не хватит, чтобы достать до его души, кровь да мысли прочесть.

Фиджет со стены спрыгнул, к деревцу, что у стены на клочке земли росло. Руки на кору положил, точно так, как в детстве, когда вишню цвести заставил… Вдруг дворовые плиты мощеные дрогнули, деревце ввысь расправилось, а от него поползли корешки, да под стену, с травой, с зеленью, словно снег поток живой растопил. Смотрим, дорожка проталая уж края войска вражьего достигла, под сапоги нырнула и пропала в грязи снежной, в топоте конском.

Послушал Фидж, что земля говорит, что корни друг другу передают, отнял руки от дерева и говорит:

— Тьмы нет в нем. Лишь одиночество да боль тугая, яростная. Смерть чужую вижу и рога оленьи. Много. Верно, рога те ему показали, да уверили, что он один остался… А теперь скаллирау призвал темных по приказу пленителей своих, думает, что против людей их ведет. А ему все едино теперь: если люди, то туда им и дорога… Ненависть чувствую. Не безумие, но уж недолго до него осталось…

Как на расстояние двух перестрелов подошли, скаллирау седой руки поднял, и тут небо словно обезумело — посыпался на нас град, да какой! С яйцо куриное ледышки острые, так и норовят башку пробить. Хорошо, щиты у воинов были, а мы под своды вскочить сумели. А за градом дождь ледяной, такой, что и руку вытянешь перед лицом — не видать ее, а вода дышать мешает. Тут и твари с неба подоспели… Выпустил я пяток стрел, да бестолку против этакой тучи… Воины замковые от страху присели — привыкли думать, что с неба лишь ангелы светлокрылые приходят, а вот поди ж ты… Нескольких твари те над стеной подняли, да вниз кинули, на зубцы, а человеку простому больше и не надобно.

И без чутья волшебного можно было ужас и холод почувствовать, что сердца сдавил. Маллиона под дождь вышла, руку в огонь сунула, другую вверх протянула. Полыхнул котел со смолой ярко, струи водяные зашипели. Сорвался луч с руки скаллирау огненной, но тучи все едино на месте остались. Нечисть над замком кружится, свет закрывает. Слышу: лорд кричит, лучники по слову его разом луки спускать стали, войско уж на перестрел подобралось. И моих несколько стрел осталось торчать в телах вражеских. Дождь ослаб, а они уж вплотную подобрались, темные твари добычу богатую почуяли, по стене прямо так, без лестниц ползут. Тут-то и пригодились котлы огненные…

Лио моя поднялась и прямо на зубец вскочила, я рот открыть не успел. Хотел ее назад стащить — куда под стрелы-то соваться?! Но она мне знак подала, мол, знаю, что делаю… Сердце у меня словно морозом кольнуло, но разве дело это — не разобравшись, силком в ухоронку волочь? Смотрю, сияние вокруг разливается, а это алиф из-под церковной крыши к стене текут, в единый ком светлый вокруг Маллионы собираются. А после как вспыхнут все разом — будто солнце взошло. Глазам больно смотреть. Стоит скаллирау огненная на стене, светом ярким да теплом все вокруг залила. А стрелы алиф быстрые перехватывают, живой стеной перед ней парят. У воинов наших лица разгладились, словно новая надежда появилась…

Рядом со мной блеснуло что-то, о камень лязгнуло. Крюк намертво в стену вцепился, а по веревке лестница на стену уж ложится, а на ней народу в тряпках лиловых да красных — что муравьев на медвяной осоке. Я лук за спину закинул — тут уж он ни к чему, благо, нож охотничий да топор при мне. Не успел замахнуться, как мимо меня рысь пронеслась, в лицо первому солдату вцепилась — так он вниз и улетел, не успев понять, что такое приключилось. Глянул я — миун все в зверей оборотились, меж воинов встали, врагов когтями да зубами встречают. После и мне дело нашлось — привел с собой Феррерс войско знатное, на всех хватит… Только вот с летучими демонами-то одним железом не разобраться… К Лио близко не подлетали — света не любят, а так то одного цапнут, то другого. Мне тоже по плечу когтями досталось. Хорошо, тварь эту стрела огненная зацепила, а после и я топором помог нечисти на тот свет отправиться. Краем глаза видал, как наш лорд на стене мечом рубится. Дурак, кто говорил, что воинской удали у него недостача… Тут ведь главное-то за что да против кого воевать.

Отступил я назад, пот со лба утереть, тут Фиджет мне в ухо кричит:

— У скаллирау серебро на шее, потому не чует он нас, не видит! Надо дать ему знать что здесь не только люди ненавистные!

Смотрю, парень мой свистит, в небе темном высматривает кого-то… Чего там углядишь, ежели тьма кромешная, и кто свист в этаком шуме услышит? Ан нет, зов волшебный всякая тварь и без слуха чует. Прилетел откуда ни возьмись зимородок — птичка малая, переливчатая. Перед мордочкой скаллирау моего крылышками помахал, будто огонек зелененький изо рта Фиджета вылетел, в клювик угодил. И полетел зимородок прямо в самую гущу, вниз, к скаллирау седому.

Мне после врагов-то с пути откидывать приходилось уж от того, что вид загораживали. Птичку-то я, конечно, не видал, но то, что послание Фиджетово передано, все почувствовали. Скаллирау как вкопанный встал, всадники его копьями в спину тычут, а он словно к земле прирос. После гляжу, руки он поднял и к шее тянется, видать, птичка-то сняла цепочку жгучую, серебряную. Солдаты отшатнулись, кони их разом взбрыкнули, а скаллирау с глаз повязку сорвал, а под ней глаза сияют светом голубым. Слышу, Лио кричит, на него указывает. И скаллирау ее заметил, а следом и Фиджета, что рядом на стену вскочил.

И тут ка-ак ахнуло! В глазах синий огонь, земля под ногами дрогнула. Смотрим, а на месте военачальников-то черная яма осталась. Всех молнией накрыло — и Феррерса, и Питера, что возле него на коне гарцевал, и епископа здешнего высокого, что свои красные знамена на нас напустил.

Взревел скаллирау, темные дрогнули и отступили… а после сызнова ринулись. Говорила ведь Лио, что надолго они никому не подчинятся, а тут уж кровь да волшебство почуяли, теперь не отозвать, пасть не завязать.

Солдаты замешкались, видя, что начальство вместе с конями в уголь превратилось. Оглядываются, на нас смотрят. Такие же парни деревенские, лишь в одежу цветную завернуты. Воинов-то настоящих, тертых, меж ними едва половина была. Угар быстро сошел, как поняли, что за ними — пусто, а тут мы, до последней капли крови драться готовые.

Тут темные вовсе разбушевались — видать, зов свой скаллирау голубоглазый с них снял, а жизнь ведь не только из наших тел пролита была, но и из вражьих. Зачем глаза себе светом жечь, ежели добыча на поле — вот она! Темные нас и бросили, на них накинулись… А те люди, что наверху с нами рубились, оружье опустили. Снизу крики несутся, вся тьма туда хлынула, а мы стоим с врагами своими плечом к плечу и смотрим на картину эту жуткую.

Тут лорд Уилленрой клич бросил, мол, неужто мы души живые на растерзание тварям темным оставим?! На коня вскочил, забрало опустил и приказал ворота отворять. За ним отряд сгрудился, коней похватали — кто свои, а кто пришлые, уж не важно было, главное — люди и нелюди, что готовы против тьмы жадной сражаться…

Я уж попрощаться с ними успел — куда там хоть какому отряду храброму против этакой кучи… А тут водяной скаллирау вновь руки поднял. Спервоначалу-то я и не понял, что такое творится, только холодом вдруг откуда-то сбоку повеяло. Глядь — батюшки, а река-то! Серой волной поднялась, вспять потекла… после крылья расправила, словно птица тяжелая, древняя, и обрушилась на темное облако у стен наших. Всех, что на камнях еще извивались, прочь смыла потоком ледяным, чистым. А посредь пены текучей скаллирау стоит, весь голубым светится. Тучи над головами нашими расползаться начали, слышу: Маллиона вздохнула, к свету потянулась. Тут и стали лучи солнца зимнего пробиваться, да тварей темных в воду рушить. Три огня ярких по сторонам горят: Золотая Лио, снизу скаллирау синий да Фиджет цветом лесным переливается. А внизу зеленые корни из земли взметнулись, давят, мнут нечисть темную… А наш-то лорд с воинами к островку прорубается, где еще люди живые остались.

Вдруг слышим звук низкий, ледяной… Даже рыком назвать этакое язык не поворачиватся. Через поле кто его услыхал, всех до печенок пробрало ужасом могильным. Встала из гущи тварь темная. Огромная — что твой дом. Лапы-крючья вытянула, и к скаллирау направилась — на огонек волшебный, силы сладкой испить. А тот весь к нам подался, речными потоками муть прочь смывает, не видит, что за спиной у него творится. Фиджет руку протянул — пополз к чудищу корень длинный, но видим уж все, что ему не успеть… занесла тварь лапу над скаллирау, да застыла, замешкалась. Смотрим — стоит перед чудищем наш лорд. Коня уж успел в бою потерять, пеший стоит, только свет от меча отражается. Страшилище, видать, не сразу смекнуло, что он всерьез, и это промедление ему лапы когтистой стоило, а после и жизни, когда корни Фиджетовы зелёные до туши энтой черной добрались да в сыру землю утянули… Только-только Фидж успел Уилленроя от смерти спасти. Меч мечом, но от ответного удара лапищи рыцарь наш далече улетел… Благо, речная вода уж в русло вернулась, в доспехах не поплаваешь, разве по дну до берега пешком идти. Миун его подобрали, на спину медведю погрузили.

Тут солнце с неба и хлынуло — морозное, свежее, как стрелы, лучи рассыпало, последних тварей темных ослепило, на мечи людские уложило да миун на зубы.

Водяной скаллирау в замок не вошел, в лес направился. Его останавливать не стали — не до того было. Я Лио мою с камня стащил, к груди прижал, а там и Фиджет подбежал, под бок мне пристроился. Дышит тяжело, но ведь живой!

После скаллирау в людской облик перекинулись, в зал пошли, куда раненых бойцов стаскивали. Ходили меж них, Айре помогали, последние силы отдали, но ни один человек у нас в тот день не погиб больше, кроме тех, кого первым ударом враг на небеса отправил. Лио и меня хотела волшебством лечить, но я не дался. Будто не вижу, как тяжко ей. Не помру, небось, от царапины, по старинке управлюсь. Айра быстро плечо зашила, медом смазала, всего-то и делов. Фиджет себе теплый угол нашел в людской, по обыкновению, клубком свернулся. Я его будить не стал, и другие все тихо ходили, кто-то ему и одеяло принес, и подушку под щеку сунул…

Когда лорда в замок миун-медведь притащил, Лио с Илайн убежали над раненым в господские покои хлопотать. Маллиону я после на руках оттуда вынес, вниз спустился, к огню поближе сел. Горячего вина мне в руку сунули, ну, я ей дал и сам выпил. Тут у меня глаза и закрылись…

В жизни более поганого утра у меня не было, как то, после того боя. Вроде и знаешь, что все свои живы, враг за стенами в поле ворон кормит… А тело ломит, как от хвори, да ни на что глядеть неохота. Вот бы в лесу одному оказаться, не говорить ни с кем. В глаза не смотреть Но не отпустят так просто, нехорошо. Опять же, идти до избушки нашей далеко да по снегу…

Пришлось глаза продирать, шевелиться. Смотрю — в зале высоком половина войска вповалку храпит, наши, лиловые, красные… а женщины тихо поверх ступают, посуду носят, дров в камины подкладывают. У меня Лио в руках пригрелась и кто-то нас с ней одеялом пуховым прикрыл. Одна из баб деревенских увидала, что я проснулся и подошла, кувшин с водой протягивает. Вода студеная, вкусная, брусникой пахнет. Женщина улыбнулась и дальше пошла. А у меня на сердце легко стало, словно в детстве, когда мать жива была. Что бы ни было, а ты спи, дитя, за тебя уж все решат и от всего уберечь смогут. Все, что мог, ты сделал, дальше не твоя забота. Прижал я к себе свою нареченную и снова заснул.

Когда второй раз проснулся, уж солнце в зенит поднялось, а нелюдей след простыл. Ушли они на рассвете, все разом, будто и не было. Но люди-то успели на них налюбоваться, а чудес да знамений теперь на жизнь вперед хватит, до правнуков пересказ дойдет. А к вечеру и мы собрались, благо помощи не требовалось больше, люди-то меж собой и без нас разобраться смогут, не дети малые, небось. Встретил нас лес снегом чистым, свежим, луна светлая тропы серебром застелила. Тихо и светло в лесу, черная нечисть-то долго еще раны зализывать будет после вчерашнего. Слишком раскормили тьму люди неразумные, равновесие миров нарушили, вот и поплатились за то.

Что после было? Ну, о чем знаю, о том расскажу. Молва быстро по стране расползлась, да пока до столицы дошла, изменилась до того, что и признать нельзя. Это нам на пользу обернулось. Сам король пожелал узнать-разобраться, за что епископа высокого прилюдно огонь небесный дотла спалил. А как разобрался, так и многое другое вскрылось, как рана гнойная. Епископ сожженый сам себе голову задурил, книг древних начитавшись. С нечистью одной рукой сражался, а другой рать темную прикармливать стал. Думал клин клином вышибить, а после и с остатком расправиться. Вот только не додумал, что тьма-то лишь тьму породить может, и на службу Богу ее поставить никак нельзя…

Оказалось, не один он такой разумник был, других чинов церковных за собой сманил. Кое-кто и магией баловаться стал, самолично наговоры стряпать…

Голов полетело много, зато после в церкви дышать легче стало. Гонения на нелюдей поутихли, без науськивания да без наград. Стали больше говорить о свете, не о тьме. Тьмы-то везде хватает, и в сердцах людских… А свет надо пестовать и за него держаться.

После говорили еще, что у архиепископа в саду духа древесного видали. Церковник тот огородничать любит, вот у него в саду и поселился кто-то, теперь на пару деревья растят. Не очень мне в то верится, ну да пусть их болтают, это байка хорошая, теплая.

Лорд наш как в себя пришел, за дела взяться хотел, да куда там… Глубоко его когти черные порвали, и латы стальные не уберегли. Илайн вместо него вызвалась бегать — слово хозяйское разносить, да хорошо так справлялась, что и после ему уж не надо было в дела мелкие входить. Лишь советовалась, что с людьми чужими делать. Иные по домам да деревням своим разошлись, другие захотели под руку лордову встать. Уилленрой хотел самолично в глаза им взглянуть да клятвы принять, но тут уж Илайн поперек встала — отлежаться прежде надо, ежели люди те так хотят его именем назваться, то погодят луну-другую. Лорд и сам это понял, когда с кровати вскочить решил, несмотря на запрет. Пока раны притихли, лежишь — кажется, вся сила при тебе, а как шевельнешься — кисель киселем.

А как домой мы вернулись, на следующий день Лио с Фиджетом из лесу гостя привели. Я его по седым волосам признал. Водяной скаллирау человеком обернулся, сам на моих в лесу вышел. Из далеких земель на западе его приволокли, немолод он уже, семью всю перебили. Потом долго в плену держали, видел он много крови волшебной и рогов снятых, чуял смерть. По человечьи-то и не говорил почти, это мне Лио тихонько слова его пересказывала. Уверен он был, что один остался на свете, вот и выполнял волю чужую, в войнах людских оружием сделался, чтоб побольше убийц ненавистных с собой утянуть.

Он и теперь-то на меня смотрел холодно, будто не в глаза, а в ручей зимний глядишься. Не понять ему было, как это двое из народа его выбрали участью своей с человеком жить и его в сердце свое пустили… Ну я-то не в обиде, конечно. Отца помню, как зубами скрипел, когда прошлое вспоминалось, войны да чистки церковные. При виде креста точь-в точь такой взгляд у него был тогда. Поговорил скаллирау со своими и ушел — в далекие чащи, сызнова место свое в мире искать…

А что река наша лесная, широкая, вспять потекла, все видали. Тут Айра и припомнила лорду то, что сказал он ей, про обеты. В бою-то и не сообразил сразу, что слова его собственные вдруг явью оборотились, а теперь услышав, только глаза вытаращил, да и застыл. Старуха говорила, испугалась было, что столбняк на него напал, Илайн кликнула. Та как в спальню вбежала, Уилленрой отмер, сызнова с кровати дернулся, за руку девушку ухватил, сказать что-то хотел, да раны себе сызнова раскровил, на подушки свалился. Однако ж руки Илайн не выпустил. Так и просидела она с ним до утра. О чем разговоры они вели, никто не слыхал, только написала Илайн письмо, лордовой рукой запечатанное, да гонца отправила, куда лорд сказал. После узнали, что священника хозяин замка вызвал, того, кто первым наставником его в церкви был. Ну и сообразили мы, зачем тот священник приедет, чего уж тут не понять… Обеты церковные снять, а там, может, и до венчания дело дойдет…

После ответ пришел к весне церковника ждать, ране не получится у него с делами развязаться.

А людей-то в замке прибавилось, много кому и кроме лорда лекарь требуется. Айра решила там зимовать, чем без конца из деревни да в деревню в телеге трястись. Из дому запасы свои забрала, а соседей на Виллью оставила — та тоже горазда травами да кореньями болячки лечить, ну а ежели тяжкое что, то и в замок привезут. Взяла Айра себе девочку какую-то в помощницы, чтобы после, весной, в замке оставить.

Я до весны-то, почитай, из лесу носа не кажу, только после узнал как у них зима прошла. Лорд Уилленрой к весне совсем оправился уже. Илайн с первого дня как принесли его в доспехе рваном, не отходила от ложа, всю работу грязную на себя брала, всех, кроме лекарки, от него гнала. Поначалу Илайн с лордом Родни говорили неумолчно, после Рождества и кататься верхом вместе ездили. Но чем к весне ближе, тем больше молчать да вздыхать стали, чуть ли не прятались друг от дружки. Если вдвоем в комнате какой оказывались, то трудно там дышать становилось. Как ненароком взглядом встретятся — искры летят. Илайн уж стала с собой подружек водить, лишь бы одной не остаться да на хозяина в коридоре не наткнуться. При людях-то проще себя в руках держать, а так, пожалуй, и не дожили бы обеты до церемонии, сами меж губ горячих да рук ласковых расплавились…

Но чем ближе время подходило, тем тяжелей нам на душе становилось. Ведь в миг, когда Родни Уилленрой епископом перестанет быть, земли наши кому-то другому достанутся. Выкупить их ему не на что, без наследства-то. Вот и вставай после всего под чужую руку, незнамо чью, заново все начинай…

Как трава снег сменила, я в замок приехал и Лио с собой взял. Фиджет в лесу пропадал уж не по дню, а по неделе, у него там дела свои. Лио с девушкой и сели потолковать. Илайн не тревожилась вовсе, что за лорда безземельного замуж пойдет, на все готова, лишь бы с любимым. А лорд мне обмолвился, что, может, вскоре и я богаче него стану, много ли сможет писарь заработать…

Наконец и священник приехал, отец Дариус. Все в замок съехались, поглядеть как клятвы будут с лорда снимать. Как обряд совершили, бумаги справили, вышли из церкви, и тут глядим — стоит у дверей Фиджет в обличьи людском, а за ним телега большая, полотном крытая. Парень мой и говорит:

— Это наш дар. Ты моих подданных спасти помог, теперь я тебе помогу.

И полотно с воза сорвал. Все так и ахнули, зажмурились от блеска самоцветного. Думаю, никто ни до, ни после такой кучи камней дорогих не видал. На этакое богатство не только землю выкупить можно, но и еще останется… После мне Фиджет сказал, что для раззуков это лишь капля малая, в пещерах подземных у них богатств каменных без счета, а делиться они ни с кем не любят. Однако ежели хранитель лесной приказал, по иному быть не может.

На свадьбе мы знатно погуляли. С утра солнце светило яркое, благое. Ленты цветные да одежки нарядные так в глазах и мелькали, замок каменный словно расцвел.

Идет пара молодая, у невесты шлейф по всему двору тянется, на него женщины весенние цветы кидают — красиво… А лорда нашего я тогда впервые в короне видал — земли и имя знатное его графом сделали. Фиджет рядом со мной стоял, улыбался от уха до уха — камешки в короне знакомые, люди редко когда такие чистые добыть могут. Остановились жених с невестой около нас, счастьем светятся-горят. Поклонились мы в пояс, и вслед за ними под свод храма вошли. Там тоже все цветами да флагами изукрашено. Отец Дариус обряд начал, видно по нему, что за Уилленроя, бывшего послушника своего, как отец, радуется. А лорд наш лишь на Илайн глядит. Не успел священник последнее слово договорить, как Уилленрой невесту подхватил, да так к губам прижался, что всем жарко стало. После уж на пиру сидели, смотрю — ни крошки в рот не берут хозяева. Другой раз глянул — нету, пропали. Усмехнулся я, Лио к себе крепче прижал. Хорошо лорда моего понимаю…

Замок с тех пор иным стал — вот что значит счастье поселилось да хозяйка умелая. Стены темные до блеска слюдяного вычищены, трава на полу свежая, свечи в подсвечниках медных да золотых горят. Серебра-то лорд в дому не держит более, разве что в кладовых. А вместо гобеленов темных в главном зале светлые кружевные полотна теперь висят — подарок Маллионы на свадьбу.

Как-то спросил я у хозяина нашего:

— Что с помощником-то? Нашли кого?

А он улыбается, на жену кивает, что мимо нас с кипой бумаг пробежала.

— Теперь уж не надо мне другого помощника искать…

Как луга жаром дохнули, так и пришло время для Фиджета в полную силу войти. Вся чаща слетелась нового Хранителя уважить. Из людей лишь четверо было — я да Уилленрой с супругой и Джонни-малышом. Как Фиджет в замке поклон лорду отдал, так и лорд теперь перед Хранителем склонился. А и как тут не почтить — рога золотом горят, на груди венок цветочный переливчатый, куда там самоцветам, все твари, большие и малые голоса его слушаются, а взгляд стал твердый, властный, мудростью древней, волшебной, наполненный…

Как домой мы с Лио собрались, земля под ногами дрогнула, и взлетели вверх ростки-ветви кружевные, аркой над нами сплелись, алым цветом расцвели. Шиповник — цветок особый, символ молодости и любви. Обернулись мы — а уж поляна пуста, благословил нас Хранитель и растворился в зелени лесной.

Теперь он к нам нечастый гость: три чащобы больших под его властью стоят. А как приходит, из глаз словно сама земля смотрит, лишь спустя время парнем простым, веселым оборачивается. Равновесие миров держать трудно, а в себе его отыскать все ж трудней. Но когда бы ни пришел, у меня для Фиджета всегда место теплое найдется. Властителям-то тоже иной раз нужно кому-то в колени уткнуться, чего уж…