Христианство, его происхождение и сущность

II. Из истории православия, католицизма и протестантизма

В настоящее время существует много религий, называющих себя христианскими, причем каждая из них претендует на то, что только она одна является истинной христианской религией.

Из нынешних форм христианства старше других православие и католицизм. В XVI веке появилось несколько новых официально признанных христианских религий, получивших общее название протестантизма, потому что они сложились в борьбе с католицизмом как протест против него. Кроме того, от всех основных направлений в христианстве постоянно отделялись различные течения, или секты, которые в свою очередь считали себя единственными обладателями христианской религиозной истины.

Как само происхождение христианства, так и все его позднейшие видоизменения были обусловлены закономерным процессом развития объективной социально-экономической действительности. Подобно всякой идеологии, христианство во все эпохи своего существования оставалось отражением общественного бытия.

Христианство возникло в древности, в Римской империи, где оно стало официальной религиозной идеологией рабовладельческого общества. С переходом от рабовладельчества к феодализму образовались две социально однородные формы господствующей христианской религии— православие и католицизм, из которых первая отразила своеобразные черты развития феодального строя на территории бывших восточных областей Римской империи, а вторая — западных. В процессе разложения феодализма и зарождения капитализма в ряде стран Западной Европы утвердились различные протестантские формы христианства. Наконец, многочисленные секты, отпадавшие в разное время от всех основных христианских религий — от православия, католицизма и протестантизма, — также в той или иной степени отражали под своей религиозной оболочкой возникавшие во всяком классовом обществе внутренние противоречия.

Однако при всем многообразии современных нам направлений в христианстве каждое из них выполняет теперь, по существу, одну и ту же чрезвычайно вредную социальную роль. Эта роль заключается в отвлечении народных масс от активной сознательной деятельности, направленной на создание лучших условий реальной жизни, посредством распространения ложной, фантастической веры в существование вымышленного, якобы ожидающего людей после смерти загробного, потустороннего мира.

Все разновидности христианства, как и вообще все сохранившиеся до нашего времени религии, утверждают, что люди должны прежде всего заботиться не о своем земном благоустройстве, а о том, чтобы своим поведением на земле обеспечить себе вечное блаженство за гробом. С религиозной, и особенно с христианской, точки зрения единственно реальная, земная жизнь не имеет самостоятельного значения и дана богом людям исключительно лишь для подготовки к тому, что ждет их после смерти: кто благочестиво следует предписаниям религии, попадает на «том свете» в рай; кто заблуждается и грешит, будет мучиться в аду (или, как допускают католики, может быть, в чистилище).

И, как бы ни расходились между собой по отдельным вопросам различные направления в христианстве, все они согласны в том, что для достижения загробного блаженства люди должны быть смиренными и кроткими, покорно исполнять возложенные на них обязанности, повиноваться установленным властям и никому не мстить за обиды. Соблюдение подобных требований, разумеется, всегда было очень выгодно для всех господствующих классов, поэтому христианскую религию всячески поддерживали и рабовладельцы, и феодалы, и капиталисты. Когда бы и в какой бы форме христианство ни господствовало, оно постоянно осуждало революционно-освободительную борьбу и призывало угнетенных безропотно переносить свою участь.

В прошлом христианству удалось вытеснить все другие, более древние религии, существовавшие в Римской империи, потому что оно на практике доказало господствующему классу свою незаменимость в качестве духовного орудия обуздания недовольных народных масс. Действительно, никакая религия не имеет такого разработанного учения о загробном воздаянии за смирение и покорность, как христианство. «…Вот явилось христианство, — замечает Ф. Энгельс, — отнеслось по-серьезному к наградам и карам в потустороннем мире, создало небо и ад, и был найден выход, который вел страждущих и обремененных из нашей земной юдоли прямо в вечный рай. И в самом деле, только надеждой на награду в том мире возможно было… увлечь угнетенные народные массы».

Влияние христианства продолжает сказываться и в наши дни, причем не только в капиталистическом мире, но и среди известной части населения СССР и стран народной демократии. Конечно, в результате победы социализма и ликвидации эксплуататорских классов у нас подорваны социальные корни религии. Но в сознании некоторых людей еще сохраняются ее пережитки. Научное изучение истории религии может принести большую пользу для атеистической пропаганды, борьбы со всеми религиозными предрассудками и для распространения подлинно научного, диалектико-материалистического мировоззрения. В предлагаемом кратком очерке сделана попытка популярного сравнительно-исторического анализа трехосновных направлений в христианстве — православия, католицизма и протестантизма.

Христианство не образовалось сразу в готовом виде. Оно складывалось в продолжение нескольких столетий из различных религиозных течений. Первоначальное содержание христианства составляла стихийная вера порабощенных народных масс древней Римской империи в предстоящее пришествие божественного избавителя, который разрушит существующий эксплуататорский строй и установит на месте его блаженное царство божье для всех, кто раньше страдал. Эта вера широко распространилась среди низших слоев населения империи. Будущего избавителя чаще всего называли двумя именами: Иисус (по-еврейски Иошуа, что значит спаситель) и Христос (по-гречески помазанник). Таким образом, вначале христианство сводилось лишь к ожиданию чудесного прихода божественного спасителя — помазанника, Иисуса Христа.

Несбыточные надежды на сверхъестественную помощь свыше, которыми утешали себя народные низы Римской империи — рабы и бедняки, — были порождены, с одной стороны, их невыносимо тяжелым положением, а с другой — их разочарованием в своих собственных силах. Характерные для рабовладельческого способа производства разобщенность и неорганизованность трудящихся систематически приводили к постоянным неудачам их восстаний и к вытекающему отсюда чувству безвыходного отчаяния. Это неверие в себя закономерно обусловило возникновение страстной, нерассуждающей веры в фантастического небесного спасителя, призванного сурово отомстить за всех обиженных страдальцев. Поскольку такая вера питалась чувствами народного гнева и мщения, она носила субъективно-революционный характер, но поскольку верующие люди отвлекались от реальной борьбы в область беспочвенных религиозных мечтаний, она объективно имела самые реакционные результаты. Вместо того чтобы разрушать и бороться, верующие утешали себя пассивным, бесплодным ожиданием потустороннего вмешательства. Подобная пассивность, разумеется, могла принести практическую пользу только эксплуататорам.

Зародившись «как движение угнетенных… как религия рабов и вольноотпущенных, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов» христианство фактически обрекло своих последователей на бездейственную покорность судьбе. Поэтому не удивительно, что по мере своего распространения новое вероисповедание стало все более привлекать к себе внимание идеологов господствующего класса. Обладая необходимыми материальными средствами и надлежащим философским образованием, представители рабовладельцев захватили в свои руки руководство христианскими общинами и создали соответствующую богословскую литературу, в которой провозгласили главными обязанностями христиан терпение, смиренную кротость и безропотное послушание властям.

Поскольку верующие в скорый приход Иисуса Христа оказались обманутыми в своих ожиданиях, руководители христиан объявили, что Христос однажды уже приходил к людям и оставил им свое учение, но что он придет еще раз и тогда по заслугам наградит всех, кто следовал его учению, и строго накажет ослушников. Так возник миф о якобы существовавшей когда-то личности — божественном человеке Иисусе Христе, сыне Марии, жены плотника Иосифа из Назарета. Этой сказочной личности было приписано учение, которое призывало рабов и вообще всех, кто находится в угнетении, смиренно и кротко переносить свою тяжелую участь в ожидании неизвестно когда предстоящего «второго пришествия Христова». Что же касается его вымышленного «первого пришествия», то это никогда не происходившее в действительности событие было приурочено ко времени установления в Римском государстве императорской власти. Таким образом, христианство как бы давало последней божественное благословение и вместе с тем заявляло о своей полной политической благонадежности.

После того как христианская религия в достаточной степени оформилась в качестве религии покорности, терпения и преданности существующему режиму, императорское правительство в конце концов, разумеется, нашло нужным официально признать ее, а затем даже сделать единственным законным вероисповеданием. При императоре Константине I (306–337) христианство заключило неразрывный союз с эксплуататорской государственной властью.

Римские императоры не только узаконили христианскую религию, но и всячески содействовали укреплению ее общественной организации — так называемой «церкви». Слово церковь, происходящее от греческого кирьякон (божье достояние), получило двойное значение. Оно обозначало, с одной стороны, совокупность всех верующих христиан, в таком случае обычно говорили великая, или вселенская (по-гречески католическая), церковь. С другой стороны, тем же словом называли также каждую общину, составлявшую первичную ячейку христианского религиозного здания. Церковь располагала специальным штатом служителей культа — духовенством (по-гречески клиром). В общинах были старейшины (по-гречески пресвитеры) и их помощники — диаконы. В качестве руководителей богослужения и исполнителей христианских церковных обрядов («священных таинств») пресвитеры обычно назывались священниками (по-гречески иереями— жрецами). Все общины, находившиеся на территории какого-либо городского (муниципального) округа империи, составляли также соответствующий церковный округ, во главе которого стоял епископ (по-гречески надзиратель, или надсмотрщик). Епископы управляли духовенством подвластных им церковных округов, но сами в свою очередь подчинялись главным епископам провинций — митрополитам (от греческого слова метрополис — главный город, метрополия). Священники в приходах, как назывались первичные общины верующих, епископы в церковно-городских округах и митрополиты в провинциях образовывали основные ступени постепенно складывавшейся христианской духовной лестницы (по-гречески иерархии).

Наряду с духовенством, непосредственно общавшимся с верующими массами, с конца III века стало широко распространяться сперва на Востоке, а затем также и на Западе так называемое «монашество» (от греческого слова монос — один). Монахами становились те люди, которые порывали связи с обществом и уходили в необитаемые, пустынные места, где вели уединенную жизнь, посвященную молитве и всякого рода религиозно-аскетическим упражнениям. Первоначально христианское монашество представляло собой своеобразную форму социального протеста разоренных, обнищавших элементов населения Римской империи. Но руководителям церкви вскоре удалось овладеть этим движением и поставить его себе на службу. Монахи получили специальную организацию, были объединены по общежитиям — монастырям — и подчинены строго разработанным уставам. Религиозный фанатизм монашества сделался чрезвычайно опасным разрушительным орудием в руках церковных властей. Так, уже в 391 году изуверами-монахами по инициативе главы христианской церкви в Александрии Феофила был разрушен языческий храм Серапеум с его знаменитой, величайшей в мире рукописной библиотекой. В 415 году по указаниям другого александрийского первосвятителя Кирилла монахи умертвили замечательную ученую женщину-язычницу по имени Гипатия, прославленную своими многочисленными научными трудами по философии, математике и астрономии. И впоследствии на протяжении всей многовековой истории христианства из рядов монашества постоянно выходили злейшие враги передовой человеческой мысли, просвещения и культуры.

Начиная с царствования Константина — первого христианского императора, ведущие церковники стали принимать деятельное участие в решении важнейших государственных вопросов. Разумеется, руководители церкви в основном поддерживали политику рабовладельческой императорской власти. Характерно, что уже в 314 году, непосредственно после легализации христианства, церковный собор, созванный в городе Арле, решительно запретил христианам уклоняться от военной службы. Церковь подвергла проклятию всех участников народных восстаний, освятила жестокие расправы императорского правительства с ведшими революционную борьбу агонистиками (от греческого слова агония — борьба) в Африке и багаудами (от кельтского слова — бага — борьба) в Галлии. Императоры, подобные Константину I, предательски перебившему своих ближайших родственников, или Феодосию I (379–395), казнившему семь тысяч жителей города Фессалоники, были торжественно провозглашены великими за оказанные ими услуги церкви.

Постепенно среди христианских духовных сановников особенно возвысились митрополиты некоторых, наиболее значительных административно-хозяйственных и культурных центров империи — Рима, Константинополя, Александрии и Антиохии За всеми ними, в первую очередь за главой римской церкви, утвердился почетный титул патриархов, или пап (от греческого слова паппас — отец). В распоряжении этих высокопоставленных вождей христианства находились самые богатые церковные земельные владения, а также другие многочисленные источники доходов, и не удивительно, что замещение их должностей стало вызывать жестокую, иногда даже кровавую конкуренцию.

Вероисповедные основы христианства — так называемые книги «Нового завета» — были полностью разработаны, как доказано специальными научными исследованиями, уже к III веку. Однако глубокие социально-экономические изменения, происходившие в последний период существования Римской империи, разумеется, не могли не найти себе соответствующего отражения также и в области идеологии. Общее содержание этих изменений обусловливалось историческим процессом разложения рабовладельческого строя и возникновения феодализма. Но указанный процесс происходил неравномерно: в западных областях Римской империи он совершался быстрее и резче, чем в восточных. Поэтому и соответствующая эволюция христианской религии должна была в более ясных формах обнаружиться на Западе.

Основными характерными чертами феодализма по сравнению с рабовладельчеством явились: в экономике — вытеснение хозяйства рабовладельческих латифундий (обширных земельных владений) мелким индивидуальным хозяйством крепостных крестьян и в политике — ослабление центральной государственной власти и переход многих правительственных функций непосредственно в руки феодальных землевладельцев. Превращение раба в экономически самостоятельного, хотя и лично несвободного производителя и распад государственной военно-административной машины делали необходимым для господствующего класса всемерное усиление религиозно-мистического воздействия на чувства трудящихся. Слабость государственного аппарата принуждения должна была компенсироваться влиянием священника и его «таинственных» обрядов. Поэтому в феодальном обществе, особенно на ранних ступенях его развития, повсюду происходит подчинение всей умственной жизни религии и соответственно увеличивается могущество духовенства.

Вместе с тем распространение христианства среди сельского населения, естественно, сопровождалось приобретением этой религией несвойственного ей раньше деревенского характера. Теперь главным объектом ее воздействия сделались уже не рабы и свободные бедняки, а крепостные крестьяне, беспомощные перед стихийными силами природы и вынужденные содержать своим трудом паразитическое, занятое грабительскими походами дворянство.

Если первоначально в Римской империи христианская религия была преимущественно сосредоточена в городах — тогда как в деревнях (по-латыни пагус) еще долго держались старинные языческие верования (отсюда позднейшее латинское название язычника паганус, породившее соответствующее русское слово поганый), — то с распространением феодально-крепостнических отношений христианство должно было вытеснить язычество и из сознания деревенского населения. Но, конечно, при этом сама христианская религия не могла не воспринять некоторые существенные элементы из древних языческих культов.

Приспособляясь к примитивным земледельческим религиозным представлениям, основанным на почитании различных сил природы, христианство фактически в значительной степени отошло от своего первоначального библейского монотеизма — веры в единого бога. Евангельский Иисус Христос сперва рассматривался совсем не как верховное божество, а лишь как божий «помазанник», посланный на землю для спасения людей. В первых трех евангелиях Христос постоянно обращается с молитвами к своему «небесному отцу» — богу, волю которого он послушно выполняет. Но уже в четвертом, по-видимому наиболее позднем, евангелии сам Христос признан предвечным, изначальным богом. В выработанном на первом «вселенском» церковном соборе в городе Никее в 325 году кратком изложении основных христианских религиозных догматов («символе веры») Христос был провозглашен богом-сыном, имеющим общую сущность с богом-отцом и выступающим лишь в качестве его особого лица (ипостаси). Так возникло явно противоречащее логике богословское утверждение о том, что христиане должны почитать единого бога, но наряду с ним еще одного, во всем равного первому.

Не ограничившись сделанным отступлением от принципа «единобожия», церковь на своем следующем «вселенском» соборе (в Константинополе) в 381 году установила догмат о третьем лице божества — святом духе, что привело к образованию понятия христианской «святой троицы». Нетрудно обнаружить здесь явное влияние старинных языческих религий. Культ верховной божественной троицы издавна существовал и в древней Вавилонии (Ану, Энлиль и Эа), и в древнем Египте (Осирис. Исида и Гор), и в древней Индии (Брахма, Вишну и Шива).

Признание наряду с богом-отцом бога-сына и бога-святого духа было признанием трех равных верховных божеств. Но в дальнейшем христианство узаконило также уже в качестве низших членов своей божественной иерархии множество других языческих богов и богинь. Среди них особо почетное место заняла мифическая мать Иисуса Христа — дева Мария, которую евангелия изображают еще простым человеческим существом. Третий «вселенский» собор христианской церкви в 431 году признал за Марией звание «богородицы» и постановил воздавать ей божеские почести. Так был создан новый религиозный образ божественной матери, аналогичный наиболее популярным языческим богиням: Исиде в Египте, Иштар в Вавилонии, Астарте в Финикии, Кибеле в Малой Азии, Деметре в Греции и т. п. В то же время в христианстве стало широко распространяться поклонение всевозможным «святым», также уходящее своими корнями в глубокую старину, когда складывался первобытный культ предков. Христиане, разумеется, объявляли «святыми» прежде всего тех людей, которые содействовали успехам церкви, причем далеко не все из них были людьми высокой морали. В «святые» попал, например, император Константин I, вполне искупивший в глазах церковников свои чудовищные злодеяния государственным признанием христианской религии. Был причислен к «святым», между прочим, жестокий и корыстолюбивый епископ Георгий, который был убит в 360 году жителями города Александрии, возмущенными его вымогательствами. Заметим, кстати, что, по-видимому, как указывали еще прогрессивные историки прошлого, в частности Эдуард Гиббон, именно этот самый «мученик» стал почитаться впоследствии под именем святого Георгия Победоносца — «небесного патрона» Англии! Обряд возведения в «святые» (канонизация) был заимствован христианской церковью из римского языческого обряда обожествления (апофеоза). Он совершался посмертно, иногда через много лет после смерти канонизируемых лиц, если последние вообще существовали на свете, а не являлись позднейшим порождением религиозной фантазии, как хотя бы так называемые «апостолы Христовы» или всевозможные «первомученики» христианства.

Распространяя почитание «святых», церковь вместе с тем переносила на них функции, выполнявшиеся раньше по представлению верующих различными языческими богами. Появились «святые» — покровители посевов и скота, исцелители от тех или иных болезней, посылающие с неба дождь, грозу и т. п. О каждом из них стали создаваться самые фантастические биографии (жития), и в конце концов новая, христианская мифология целиком поглотила старую, языческую. По замечанию Ф. Энгельса, «христианство… могло вытеснить у народных масс культ старых богов только посредством культа святых».

Процесс разложения рабовладельческого строя, протекавший особенно бурными темпами в западных областях Римской империи, был еще более ускорен завоеванием этих областей в V веке пограничными европейскими, преимущественно германскими племенами. Завоевание окончательно разрушило хозяйственное и полититическое единство империи, увеличило население захваченных территорий массой свободных производителей, организованных в сельские общины, и тем самым в значительной мере содействовало ликвидации старого римского рабства. На месте разрушенной Западноримской империи образовалось несколько самостоятельных, быстро феодализировавшихся государств.

Напротив, в восточной половине империи дольше сохранялись и прежние социально-экономические порядки, и прежняя система централизованной государственной власти. Столицей Восточноримской империи сделался город Константинополь, основанный на месте древней греческой колонии — Византии, ввиду чего сама эта империя стала обычно называться Византийской. Чем больше увеличивалось различие между социально-экономическим и политическим положением европейского Запада и византийского Востока, тем сильнее должно было отражаться это различие также на формах их религиозной жизни.

Предпосылки раскола единой христианской церкви на восточную, православную, и западную, католическую, начали намечаться уже в V веке, в период завоевания западноримских областей германскими племенами. Непрерывные политические смуты и ослабление центральной власти заставляли господствующие классы Запада усиленно обращаться за помощью к духовенству как для обуздания народных волнений, так и для переговоров с завоевателями. Несмотря на то что последние в своей массе еще оставались язычниками, возникавшая у них правящая верхушка уже была готова использовать в своих интересах христианство и охотно шла на сближение с его духовными руководителями. Не случайно при разгроме Рима в 410 году вестготы, завладев городом, оставили нетронутыми христианские храмы и хранившиеся в них богатства. В 452 году вождь гуннов Аттила принял мирные условия, предложенные ему по поручению императора римским папой Львом I, которого христианские писатели называют великим.

Но еще более поднялся политический авторитет римских пап в VI–VII веках, когда верховная светская власть в Италии оказалась разделенной между византийскими императорами и вождями воинственного племенного союза, организовавшегося под руководством германского племени лангобардов (по имени которых впоследствии стала называться Северная Италия — Ломбардия). Из дошедшей до нас дипломатической переписки папы Григория I (590–604) видно, что папа фактически выступал тогда в качестве признанного главы феодальной аристократии Италии, которая находилась под угрозой как внутренних народных движений, так и захватнических действий внешних врагов. Используя соперничество между Византийской империей и лангобардами, папа Григорий сумел занять независимое положение по отношению к обеим сторонам. «Благочестивые императоры не вмешиваются в церковные дела», — писал он в Константинополь. Через своих миссионеров Григорий убедил принять христианство лангобардскую королеву Теоделинду и установил с ней регулярную письменную связь. Как равный с равными, Григорий переписывался также с племенными вождями (королями) вестготов, франков и англо-саксов… Именно во время пребывания Григория на посту римского папы широко распространилась во всем христианском мире сказка о том, что первым, кто занимал этот пост, был мифический святой Петр, считавшийся главным апостолом Иисуса Христа. И Григорий решительно требовал к себе уважения, подобающего преемникам апостола Петра и даже наместникам самого бога на земле. «Я скорее готов умереть, — заявлял он, — чем допустить унижение церкви святого Петра». Григорий претендовал на безусловное первенство среди духовенства. Епископ города Салоны в Далмации, осмелившийся не исполнить его повеления, был вынужден три часа пролежать у его ног, повторяя с раскаянием: «Я согрешил против бога и блаженнейшего папы Григория».

Поскольку и в других западных странах, как и в Италии, не было в то время единой сильной светской власти, постольку господствовавший там класс феодалов повсюду нуждался в авторитетном, организованном и дисциплинированном духовенстве. Поэтому уже тогда западноевропейские церковники независимо от своей территориальной и этнической принадлежности стали постепенно объединяться в единое духовное сословие, низшие члены которого находились в подчинении у высших, а все они возглавлялись самым богатым и влиятельным из них — римским папой. Так было положено начало, говоря словами Ф. Энгельса, крупному интернациональному центру феодальной системы, каким явилась римско-католическая церковь. «Несмотря на все внутренние войны, — замечает Энгельс, — она объединяла всю феодальную Западную Европу в одно большое политическое целое… Она окружила феодальный строй ореолом божественной благодати. Свою собственную иерархию она установила по феодальному образцу, и, наконец, она была самым крупным феодальным владетелем…»[25]

Совершенно иным было положение духовенства в Византийской империи. Там оно по необходимости продолжало оставаться в тесной зависимости от еще достаточно могущественной светской, императорской власти. Попытки александрийских патриархов Кирилла (422–444) и Диоскора (444–451) добиться политической самостоятельности кончились полным поражением. Первенствующее положение в восточнохристианской церкви занял патриарх столичного города Константинополя, но и он должен был во всем подчиняться императору. В неоднократных столкновениях, происходивших между римскими папами и константинопольскими патриархами, последние, по существу, выступали лишь в качестве послушных исполнителей воли своих государей. Византийские императоры созывали соборы подвластного им духовенства, которые до VIII века иногда еще именовались по традиции «вселенскими», но фактически являлись представительством одного лишь христианского Востока. Даже канонизация «святых» происходила там по специальным императорским указам.

Напротив, на Западе духовенство с такой настойчивостью стремилось отстоять свою независимость от притязаний светской власти, что не остановилось даже перед фабрикацией заведомых фальшивок. В. VIII–IX веках были сочинены два знаменитых в истории западного христианства документа. Первый из них — так называемый «Дар Константина» — представлял собой подложную грамоту, в которой император Константин I, возведенный в звание «святого», объявлял о передаче им бывшему тогда папой Сильвестру I (314–335) верховной государственной власти над всей западной половиной Римской империи. Эта фальсификация была разоблачена лишь в XV веке, когда выдающийся итальянский ученый-филолог Лоренцо Валла (1407–1457) доказал, что латинский язык, на котором составлялась мнимая дарственная запись Константина, существенно отличается от других письменных актов, современных названному императору, и относится к значительно более поздней эпохе. Другой документ — точнее, целый сборник документов — известен под достаточно выразительным именем «Лжеисидоровых декреталий» (постановлений). В этом сборнике, составление которого приписывается некоему Исидору Меркатору, но создававшемся по указаниям некоторых видных руководителей западного духовенства середины IX века, содержались, наряду с подлинными старинными каноническими актами, различные позднейшие подделки, запрещавшие светским властям вмешиваться в дела церкви и ставившие всех епископов в непосредственное подчинение папе.

Папы постепенно начали присваивать себе право санкционирования и даже провозглашения новых религиозных догматов. Уже в проповедях Григория I была высказана мысль о том, что душа человека может попасть после смерти не только в рай, где ее ожидает вечное блаженство, или в ад — область вечных мучений, но и в некое промежуточное место — чистилище, где муки носят временный характер и должны закончиться очищением души и переходом ее в рай.

писал впоследствии великий итальянский поэт Данте.

Учение о чистилище, совершенно незнакомое христианству эпохи составления книг Нового завета, возникло в прямых интересах духовенства, которое благодаря этому учению могло заявить, что оно в состоянии «спасать» души людей не только при их жизни, но и «на том свете», сокращая своими молитвами и обрядами сроки их посмертного пребывания в чистилище. Позднее на Западе с целью еще более увеличить авторитет и доходы церкви было введено другое столь же смелое религиозное новшество: духовенство объявило себя распорядителем мистической «сокровищницы божественной благодати». По разъяснению западных богословов, папа в качестве наместника бога обладает властью наделять его благодатью даже самых безнадежных грешников за счет избытка этой благодати, имеющегося у наиболее совершенных праведников. Отсюда началась церковная торговля специальными свидетельствами об отпущении грехов — так называемыми «индульгенциями» (от латинского глагола индульгео — снисходить, быть милостивым). Впервые массовое отпущение грехов состоялось в 1096 году, когда оно было предоставлено всем, кто отправлялся в поход против мусульман, завладевших священным для христиан городом — Иерусалимом.

Огромные материальные средства, которые поступали западному христианскому духовенству за его очистительные молитвы и широко распространявшиеся индульгенции, добывались в конечном итоге трудом закрепощенного народа и ускользали из рук светских феодальных эксплуататоров. Вот почему на христианском Востоке, где светская власть постоянно оставалась более сильной, чем духовная, церковь при всем желании не могла создать для себя такие же условия обогащения, как на Западе. В восточном христианском мире никогда не разрешалось торговать индульгенциями. Не появилось там и учения о чистилище, если не считать его зачаточной формы в виде постепенно сложившегося поверья, что душа человека в продолжение сорока дней после смерти тела остается где-то между раем и адом и что церковные молитвы и службы могут в это время облегчить ей доступ в рай. Еще и теперь у нас верующие иногда заказывают священнику так называемый «сорокоуст» — молитвы, которые читаются для спасения души покойника в течение сорока дней после его смерти.

Одним из самых ранних догматических отступлений западной церкви от христианской традиции явилось новое учение о святом духе. На втором «вселенском» соборе 381 года было принято положение, что святой дух «исходит от бога-отца». Но уже в V веке в Испании, а затем и в других западноевропейских странах духовенство стало утверждать, что святой дух исходит также и от бога-сына, что было в конце концов официально утверждено римским папой. Эта поправка к старинной соборной формуле была принята на Западе в борьбе против так называемой «ереси» александрийского пресвитера Ария, которая была распространена среди большинства германских племен, захвативших в V веке западную половину Римской империи. Арий, осужденный, как еретик, еще на первом «вселенском» церковном соборе в Никее в 325 году, учил, что Иисус Христос не равен богу-отцу, а является его созданием.

Арианство долго держалось на Востоке и проникло оттуда к пограничным германским племенам. Чтобы поднять божественное достоинство Иисуса Христа, западные христиане, полемизируя с захватчиками-арианами, объявили, что поскольку бог-отец и бог-сын во всем равны друг другу, то и бог-святой дух должен одинаково исходить от них обоих. Этот новый догмат не только был отвергнут на византийском Востоке, но долго не разделялся и многими западными богословами, так как он означал принципиальный отказ от древнехристианского монотеизма, признавая равную творческую силу не за одним, а за двумя верховными божествами.

Сделавшись высшим, первым сословием феодального общества, западное духовенство отметило свое привилегированное положение также соответствующими внешними знаками отличия. Христианский обряд причащения, состоявший в потреблении верующими освященного хлеба и вина, что означало мистическое вкушение тела и крови Иисуса Христа (своеобразный пережиток первобытного тотемизма!), совершался раньше одинаково и для духовных, и для светских лиц (мирян). Но позднее на Западе духовенство присвоило одному себе право причащаться «под обоими видами», т. е. и хлебом, и вином, тогда как миряне стали получать причастие только в виде специально приготовленного хлеба — облаток.

Материальным могуществом и руководящей общественной ролью западноевропейского духовного сословия объясняется также запрещение священнослужителям вступать в брак и заводить семью. Этой мерой, с одной стороны, устранялась возможность отчуждения церковных имуществ, находившихся в управлении духовенства, путем передачи их по наследству, а с другой стороны, повышалась профессиональная дисциплина членов сословия, освобождавшихся от обусловленных браком семейных забот и обязанностей. Принудительное безбрачие (по-латыни целибат) сперва долго не соблюдалось отдельными служителями западной церкви и было окончательно установлено только в XI веке. Разумеется, церковное руководство скрывало действительные мотивы введения целибата и ссылалось на необходимость для духовенства соблюдать строгую моральную чистоту, подобающую будущим обитателям царства небесного; между прочим, термин «целибат» произошел от латинского слова «целум» — небо.

На христианском Востоке личная жизнь церковнослужителей подвергалась менее строгой регулировке. Основная масса духовенства, за исключением „монашества и высших членов сословия, имеет право вступать в брак, хотя и не больше одного раза. Женатое духовенство восточной церкви обычно называется «белым» в отличие от безбрачного, или «черного».

Так, мало-помалу определились важнейшие догматические и организационные особенности восточного и западного направлений в христианстве. Но их формальный разрыв был обусловлен не столько идейными причинами, сколько борьбой за сферы влияния и доходы. Разрыв этот подготовлялся в течение долгого времени и неоднократно казался близким к осуществлению. Наконец, в IX веке отношения между римскими папами и византийскими императорами чрезвычайно резко обострились. В 800 году, воспользовавшись внутренними смутами на Востоке, папа Лев III отказался подчиняться константинопольскому правительству и официально признал императором своего союзника, франкского короля Карла Великого. За политическим конфликтом, естественно, последовал и религиозный. Римские папы стали оспаривать притязания константинопольских патриархов на церковное руководство в недавно обращенной в христианство Болгарии. Как Рим, так и Константинополь были и в моральном, и в материальном отношении заинтересованы в том, чтобы подчинить эту новую христианскую страну своей непосредственной архипастырской опеке. Папа Николай I (858–867) и бывший в те же самые годы константинопольским патриархом Фотий всячески стремились привлечь болгар к себе и взаимно опорочить друг друга. Фотий упрекал «западников» в отступлении от старинных основ христианской веры, а Николай презрительно называл своего соперника ставленником императора, а не бога. Наконец, в 867 году оба высших христианских иерарха, созвав соответствующие соборы, торжественно предали один другого проклятию.

В дошедшем до нас послании константинопольского патриарха к подведомственным ему руководителям восточного духовенства прямо заявляется, что «разделение церквей» было вызвано главным образом папскими происками среди вновь обращенных болгар. «Этот народ, — пишет патриарх Фотий, — еще и двух лет не исповедовал правой христианской веры, как люди нечестивые и достойные отвращения… люди, вышедшие из мрака, ибо они порождение западной страны… эти люди, как гром, землетрясение, обильный град, или, точнее сказать, как дикий вепрь, вторглись в народ новопризванный и утвержденный в благочестии и опустошили виноградник господень, возлюбленный и новонасажденный, истребляя его и ногами и зубами — стезями нечестивой жизни и искажением — они и на это отважились! — догматов». Дальше следует перечень важнейших догматических и обрядовых нововведений, укоренившихся на Западе[27].

Однако быстрый распад государства Карла Великого и его преемников, угроза со стороны арабов, опустошавших южные области Италии, а также временное укрепление могущества Византийской империи заставили пап вновь пойти на соглашение с восточной церковью. Официальное единство христианства окончательно исчезло только в XI веке, после нового религиозного разрыва Рима с Константинополем в 1054 году.

Каждая из разделившихся христианских церквей, разумеется, считала себя истинной, а другую — впавшей в раскол (по-гречески схизма), если не в прямую «ересь». Каждая полагала себя вправе называться и православной, т. е. ортодоксально-христианской, и католической, т. е. мировой, вселенской, если не фактически, то, во всяком случае, в перспективе. Однако название «католическая» преимущественно закрепилось за западной церковью, так как в эпоху разделения она господствовала в подавляющем большинстве европейских стран и в 1099 году завладела на некоторое время Иерусалимом, а в 1204 году даже Константинополем, хотя тоже ненадолго. Восточная церковь не знала такой бурной экспансии, но зато она не вводила у себя тех религиозных новшеств, которые начиная с V века принимались на Западе, и поэтому, чтобы подчеркнуть свою верность древним христианским традициям, стала по преимуществу называть себя православной.

Поскольку в Западной Европе письменность первоначально везде велась на латинском языке, а в Византийской империи официальное хождение имел греческий язык, постольку западнохристианская, или католическая, церковь получила также название латинской, а восточнохристианская, или православная, — греческой.

В XI веке католический мир во главе с римским папством под лицемерным предлогом «освобождения» Иерусалима, где якобы находился «гроб господень», предпринял захватническую войну против ближневосточных стран. Папа Урбан II (1088–1099) раздавал свидетельства об отпущении грехов (индульгенции) всем, кто уходил в так называемый «крестовый поход». Напротив, для православной, Византийской империи тогда наступал последний период существования. Турки отняли у нее Малую Азию и начинали угрожать европейским владениям Византии. Но гибель Византийской империи не повлекла за собой гибели православия. Центр восточного христианства переместился в славянские государства — Болгарию, Сербию и особенно в Россию, где уже в XV веке Москва сделалась признанной религиозной преемницей Константинополя.

Основное различие в исторической судьбе православия и католицизма со времени их взаимного обособления определилось тем, что первое большей частью являлось покорным слугой светской государственной власти, тогда как второй обладал в значительной степени независимой, самоуправлявшейся церковной организацией. Католическая церковь, как крепко сплетенная паутина, опутывала все страны, находившиеся под ее духовным господством, и деспотически руководила всей их умственной жизнью.

Школьное и даже университетское образование в Западной Европе вплоть до наступления капиталистической эры целиком находилось в ведении духовенства. Латинское слово «клерикус» (клирик) стало служить одновременно для обозначения духовного лица и вообще всякого грамотного человека. Все члены католического духовенства, как и все люди, учившиеся в школах средневекового Запада, понимали друг друга, потому что основным общеобразовательным предметом обучения являлся тогда латинский язык, на котором долго писались почти все книги и могло совершаться церковное богослужение. Поэтому в глазах темных, невежественных масс духовные липа, умеющие говорить на книжном языке и произносить на нем молитвы богу и святым, были обладателями каких-то сокровенных, таинственных знаний и располагали сверхъестественным могуществом. Католическое духовенство с выгодой для себя использовало свой престиж и ревниво охраняло захваченное им монопольное положение в умственной жизни общества. Оно подвергало злобным преследованиям всех тех, кто, не будучи клириком, пользовался в народе репутацией знающего, сведущего человека — знахаря, ведуна. В таких людях духовенство видело своих опасных соперников и ожесточенно обвиняло их в сношениях с «нечистой силой» — дьяволом. С большим подозрением церковь относилась также к истерическим женщинам, не поддававшимся воздействию местных духовных пастырей. Этих несчастных больных женщин объявляли ведьмами и взваливали на них ответственность за происходившие там, где они жили, стихийные бедствия — засуху, неурожай и т. п. Обвинительные процессы против «ведьм» рассматривались на церковных соборах, как, например, в Париже в 829 году, и служили материалом для некоторых папских посланий (булл).

Православное духовенство в отличие от католического должно было довольствоваться более скромной общественной ролью. Ни в Византийской империи, ни в царской России оно никогда не стояло выше светской государственной власти и даже не являлось первым сословием, но занимало второе место после дворянства. Православная церковь не могла противопоставлять себя государству и претендовать на положение международной, космополитической организации. Поэтому она не имела и своего специфического универсального языка, каким на католйческом Западе стал латинский язык. Служители православной церкви в каждой стране должны были говорить и писать на языке, понятном людям этой страны. Указанное обстоятельство, безусловно, имело положительное значение для развития духовной культуры. В Киевской Руси уже в XI веке были созданы такие выдающиеся литературные произведения на разговорном языке, как, например, «Повесть временных лет», подобных которым в то время не появилось нигде в Западной Европе. Даже виднейшим авторам раннесредневекового Запада, в том числе известным летописцам— Григорию Турскому, Бэде, Эйнгарду, Нитарду, Гвиберту Ножанскому и другим, — приходилось писать исключительно по-латыни.

Но при всем различии в политическом положении католической и православной церквей они обе, разумеется, имели одинаковую социальную сущность, и поэтому обе по мере сил одинаково служили интересам господствующего класса. Только католическая церковь большей частью действовала при этом от своего собственного имени, тогда как православная обычно выступала в качестве духовного орудия государства. Но поскольку и в России, и в других странах, где господствовала православная религия, руководство умственной жизнью эпохи феодализма, особенно на его ранних стадиях, целиком принадлежало духовенству, постольку и здесь именно духовенство несет на себе полную ответственность как за преследование самостоятельно мысливших людей, так и за борьбу со всякого рода иноверцами. Не случайно, что, когда правительство царя Ивана IV приговорило к смертной казни холопа Никиту, который пытался полететь на сделанных им деревянных крыльях, оно мотивировало свой приговор чисто религиозными соображениями: «Человек не птица, крыльев не имат. Аше же приставит себе крылья деревянны, против естества творит. То не божье дело, а от нечистой силы. За сие дружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову». Как видим, православная церковь, подобно католической, приписывала смелые, творческие мысли внушению дьявола! Преследованиям духовенства подвергся и знаменитый русский первопечатник Иван Федоров, которому пришлось в 1565 году покинуть Москву, так как в печатании книг была усмотрена «ересь».

И на Западе, и в России в эпоху феодализма классовая борьба угнетенных против угнетателей обычно принимала религиозную форму, так как умственная жизнь феодального общества всецело находилась под опекой церковников.

«…Как это бывает на всех ранних ступенях развития, — говорил Ф. Энгельс, — монополия на интеллектуальное образование досталась попам… При этих условиях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все социальные и политические революционные доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси»[28] Точно так же и В. И. Ленин отмечал, что «было время в истории, когда… борьба демократии и пролетариата шла в форме борьбы одной религиозной идеи против другой»[29]. Стремясь уничтожить «ереси», представлявшие собой, по определению Ф. Энгельса, «выраженные в общей форме нападки на феодализм», католическая церковь создала специальный орган для сыска еретиков, получивший грозную всемирно-историческую известность под латинским названием инквизиция (розыск). Члены этого учреждения — инквизиторы (следователи) — посредством допросов и пыток разоблачали подозреваемых в принадлежности к какой-либо еретической секте. Лица, осужденные инквизицией в качестве еретиков, передавались затем в руки светской власти для соответствующих наказаний. Те, кто отказывался отречься от своих взглядов, подвергались смертной казни, причем церковь лицемерно настаивала на том, чтобы приговор выполнялся по возможности «мягко и без пролития крови». Поэтому в целях буквального соблюдения поставленного условия обычным способом расправы с еретиками сделалось сожжение их живыми на кострах.

Первые инквизиционные суды были организованы в конце XII века епископами Южной Франции для борьбы с распространившейся там еретической сектой катаров (от греческого слова «катарос» — чистый), или альбигойцев (от названия французского города Альби, который сделался одним из главных центров указанной «ереси»). Сектанты упрекали духовенство — в равной мере православное и католическое — в его корыстолюбии, лицемерии и жестоком отношении к угнетенному народу и проповедовали самоотвержение и строгую моральную чистоту. Папа Иннокентий III (1198–1216), воздействуя на темный фанатизм населения, организовал против альбигойцев в 1209 году специальный «крестовый поход». При осаде «крестоносцами» города Безье произошел следующий характерный эпизод. Готовясь к приступу, рыцари, которых прежде всего интересовала военная добыча, потребовали от папского уполномоченного, чтобы он разрешил им грабить и убивать подряд всех, кто им попадется под руку независимо от того, еретик это или нет. Иначе «крестоносцы» не соглашались идти на приступ. Папский посол недолго раздумывал: «Убивайте всех! — объявил он. — Бог уж сам своих разберет».

При папе Григории IX (1227–1241) инквизиция получила распространение во всем католическом мире и была отдана в ведение специального монашеского ордена доминиканцев, основанного непримиримым врагом альбигойцев «святым» Домиником. Доминиканцы с таким остервенением преследовали и истребляли еретиков, что впоследствии их стали называть по выразительному созвучию двумя латинскими словами — domini canes, означающими псы господни.

Деятельность инквизиции вызывала у многих ужас и отвращение. В 1236 году в Северной Германии восставшие крестьяне убили широко известного своими жестокостями инквизитора Конрада Марбургского — «грозу еретиков». В 1243 году погибло от рук населения несколько инквизиторов города Авиньона, беспощадно расправлявшихся с альбигойцами.

Чтобы способствовать популярности инквизиции, руководители католической церкви всячески пробуждали в народе чувства самого грубого, слепого фанатизма. Еретиков объявляли слугами дьявола, приписывали им всевозможные, часто заведомо невероятные злодеяния. Сожжение несчастных, приговоренных к казни церковными судами, происходило в торжественной обстановке, в присутствии многочисленных зрителей. Собиравшимся на казнь еретика изуверам внушалось, что они принимают участие в святом, богоугодном деле. Предание рассказывает, что во время сожжения знаменитого чешского патриота Яна Гуса, обвиненного в пропаганде «ереси», одна бедная старушка принесла на его костер вязанку дров, надеясь таким образом спасти свою душу. «Святая простота!» — будто бы сказал по этому поводу умирающий чешский мыслитель.

Публичное сожжение еретиков особенно широко распространялось вследствие различных исторических причин в Испании и Португалии XVI–XVII веков, где оно получило даже громкое название «актов веры» — «аутодафе». По свидетельству бывшего деятеля испанской инквизиции, ставшего впоследствии ее историком, Хуана-Антонио Льоренте (1756–1823), инквизиторы в течение трех столетий репрессировали в Испании до 350 тысяч человек, из которых около 32 тысяч было подвергнуто высшей мере наказания — сожжению.

Среди жертв инквизиции можно насчитать немало имен лучших представителей передового человечества — ученых, философов, писателей. Инквизиция сожгла на костре в 1600 году Джордано Бруно, который доказывал бесконечность вселенной. В 1619 году его участь разделил Лючилио Ванини, писавший о естественных закономерностях природы. В 1633 году инквизиторы заставили семидесятилетнего старика Галилея отречься от учения о вращении Земли. В 1564 году погиб в ссылке Андрей Везалий — видный ученый, исследователь строения человеческого тела. Многие в страхе перед инквизицией сами отдавались в ее руки, обвиняя себя в сношениях с дьяволом. До такого религиозного помешательства был доведен талантливый итальянский поэт Торквато Тассо (1544–1595).

Православие не оставило по себе таких зловещих памятников, как инквизиция и воинствующие монашеские ордены типа доминиканцев или позднее — иезуитов. Оно не располагало для этого необходимым материальным могуществом и соответствующими политическими правами.

Однако нельзя сказать, чтобы, расправляясь с иноверцами или преследуя передовых деятелей культуры, православная церковь только выполняла то, что ей приказывала светская власть. Напротив, большей частью сами церковники очень настойчиво добивались от царского правительства применения репрессивных мер против всех «врагов престола и религии». В конце XV века, когда в Новгороде распространялась так называемая ересь «жидовствующих» (отвергавшая некоторые христианские нововведения эпохи феодализма, в частности учение о троице, культ богородицы и святых), главным инициатором борьбы с ней явился новгородский архиепископ Геннадий. В своих донесениях в Москву он настаивал на беспощадном истреблении еретиков, предлагая их «жечи и вешати». Духовенство побуждало правительство принимать самые жестокие меры против всех, кто выступал с критикой официальной православной церкви, — будь то противники церковной реформы, проведенной при царе Алексее Михайловиче (1645–1676), так называемые «старообрядцы» (раскольники), или языческое население колониальных владений царской России, или, наконец, смелые, прогрессивные деятели, разоблачавшие реакционный союз православия и самодержавия.

писал идеолог русского освободительного движения, атеист и республиканец XVIII века А. Н. Радищев (1749–1802). Величайший русский поэт А. С. Пушкин заклеймил в своих стихах архимандрита Фотия — одного из главных вдохновителей реакционной политики императора Александра I.

К счастью для человечества, православие в отличие от католицизма не в состоянии было уничтожать на кострах гениальных ученых и писателей. Но оно очень мешало научной деятельности М. В. Ломоносова (1711–1765), добивалось запрещения трудов И. М. Сеченова (1829–1905), отлучило от церкви Л. Н. Толстого (1828–1910) и цинично клеветало на И. В. Мичурина (1855–1935).

Только в одном отношении православная церковь, безусловно, заслужила предпочтение перед католической: и в России, и в других странах она была подчинена государству, вследствие чего по необходимости связывала свои интересы с его интересами. Поэтому православное духовенство нередко оказывало поддержку светской власти в борьбе за политическое возвышение и национальную независимость. Известно, что первые «собиратели Руси» — московские князья XIV века — были немало обязаны своими успехами материальной и моральной помощи митрополитов Петра и Алексия. Знаменитый победитель татар на Куликовом поле князь Дмитрий Иванович Донской имел авторитетного и надежного союзника в лице основателя Троице-Сергиева монастыря Сергия Радонежского. Наконец, нельзя забывать и о патриотической деятельности русского патриарха Гермогена, мужественно призывавшего народ в 1610–1612 годах встать «всей землей» против польско-литовских интервентов и за это погибшего мучительной смертью.

Напротив, католическая церковь, будучи космополитической, антинациональной организацией, никогда не участвовала, по крайней мере в эпоху своего монопольного господства в западнохристианском мире, в патриотических народных движениях. Католическое духовенство, в частности высшие церковные сановники Чехии, являлось злейшим врагом великого сына чешского народа Яна Гуса (1369–1415) и его сподвижников. Национальная героиня Франции Жанна д’Арк (около 1412–1431 годов) была сожжена на костре по приговору католического церковного суда, в котором в качестве главного обвинителя выступал французский епископ Пьер Кошон. Н. Г. Чернышевский в статье «Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле X» специально отметил ярко выраженный антинародный характер деятельности французских членов влиятельного ордена иезуитов: «…интересы Франции для них ничтожны в сравнении с выгодами ордена и папской власти, которая обыкновенно находится под их влиянием… От… явных или тайных иезуитов происходят все скандалы, которыми компрометируется католицизм во Франции. Они заводят в семействах интриги, чтобы доставлять своим конгрегациям те богатые пожертвования, из которых почти каждая соединена с отнятием имущества у законных наследников… Из двадцати французских епископов едва ли найдется один, который не был бы… иезуитом, врагом французской национальности и гражданского французского правительства, каково бы оно ни было»[30]

Давая религиозное освещение феодальному обществу, православие и католицизм всячески охраняли его от назревавших в нем революционных переворотов, но, разумеется, не могли остановить закономерный ход исторического развития.

В работах Ф. Энгельса неоднократно указывается, что победы, одержанные протестантизмом над католицизмом в XVI веке в ряде стран Западной Европы, были идеологическим выражением происходившего тогда на Западе процесса разложения феодального строя и зарождения капиталистических отношений. Если католицизм был религиозным орудием феодалов, то протестантизм в его различных направлениях явился духовным детищем постепенно формировавшейся буржуазии, еще очень разнородной по своему составу и уровню развития.

Главными разновидностями протестантизма, сложившимися одна за другой в первой половине XVI века, были лютеранство, кальвинизм, называемый также реформатством, и англиканство.

Все протестантские течения возникли прежде всего как протест против католицизма и его церковной организации, особенно против папства. Католическая религия, говорит Ф. Энгельс, «окружила феодальный строй ореолом божественной благодати». Поэтому, «прежде чем вступить в борьбу со светским феодализмом в каждой стране в отдельности, необходимо было разрушить эту его центральную священную организацию»[31]

Начавшееся в XVI веке буржуазно-революционное движение на своих ранних этапах происходило «в форме борьбы одной религиозной идеи против другой», поскольку общественное сознание в те времена было еще полностью опутано религией. Первой крупной решающей битвой европейской буржуазии против феодализма Энгельс называет реформацию в Германии[32].

В XVI веке Германия отнюдь не являлась передовой западноевропейской страной. Напротив, в отличие хотя бы от Франции и Англии, достигших к тому времени национального объединения, Германия все еще находилась в состоянии феодальной раздробленности. Она делилась на множество мелких независимых княжеств и самоуправлявшихся городов. Но именно вследствие того, что Германия была раздроблена и не имела единой верховной национальной власти, она более, чем другие европейские страны, страдала от поборов и вымогательств римского папства. Папы цинично называли тогда Германию «лучшей жемчужиной своей короны». Ни в одной стране папские агенты не собирали таких доходов, нигде не происходило такой бесстыдной торговли индульгенциями, нигде не было такой жестокой эксплуатации крестьян и ремесленников, как в задавленной двойным гнетом — собственных феодалов и римских первосвященников — Германии.

Сигналом для общего восстания германского народа против римско-католической церкви явилось выступление бывшего монаха, доктора богословия Мартина Лютера (1483–1546), подвергшего в 1517 году резкой критике учение об индульгенциях и вообще о праве духовенства отпускать грехи, а затем публично сжегшего направленную против него папскую буллу. Первоначально Лютер нашел поддержку во всех слоях населения Германии, даже среди известной части феодальной знати, так как церковные поборы не только тяжело ложились на трудовые массы, но и уменьшали долю дохода светских эксплуататоров. Вот почему, говорит Энгельс, «весь немецкий народ пришел в движение. С одной стороны, крестьяне и плебеи увидели в его (Лютера — Н. Р.) воззваниях против попов, в его проповеди христианской свободы сигнал к восстанию; а с другой стороны, к нему примкнули более умеренные (сравнительно с демократическими элементами — Н. Р.) бюргеры и значительная часть низшего дворянства; общий поток увлек за собой даже самих князей. Одни думали, что настал день для того, чтобы свести счеты со всеми своими угнетателями, другие желали лишь положить конец могуществу попов и зависимости от Рима, уничтожить католическую иерархию и обогатиться посредством конфискации церковных имуществ»[33]

Однако социальное ядро лютеран, как стали называть последователей Лютера, составляла зарождавшаяся немецкая буржуазия (бюргерство), хотя еще и очень незрелая и распыленная, но уже выдвигавшая свои определенные требования. «…Средневековые бюргеры, — замечает Энгельс, — требовали прежде всего дешевой церкви… Это дешевое устройство устраняло монахов, прелатов, римскую курию, словом, все, что в церкви было дорогостоящим». Сокращение непроизводительных расходов на церковь являлось одним из необходимых условий буржуазного накопления.

Вместе с тем буржуазия была заинтересована в отмене привилегий духовенства как высшего общественного сословия и в уничтожении его господства в умственной жизни, мешавшего развитию научной мысли и приобретению реальных знаний. Эти требования буржуазии и легли в основу лютеранской религиозной реформации. Издержки на содержание духовенства и на церковные службы были значительно сокращены. Само богослужение стало гораздо проще. Из семи главнейших культовых обрядов — так называемых «таинств», принятых в католицизме и православии, — у лютеран остались только два — крещение и причащение. Остальные пять «таинств», в том числе исповедь с отпущением грехов, были упразднены. Лютеранство уничтожило сословные привилегии духовенства и в значительной степени разрушило его мистический авторитет, ликвидировав культ святых, учение о чистилище, почитание икон и других считавшихся священными предметов, вроде мощей и различных реликвий (останков). «…Современная буржуазная эпоха с ее протестантизмом… устраняет святых…» — подчеркивал Ф. Энгельс.

Лютеранство объявило, что для спасения души необходимо не мистическое посредничество церкви между богом и человеком, не молитвы и обряды духовенства, не монашеское подвижничество и даже не всякого рода «богоугодные» дела, а только твердая внутренняя вера в «искупительную жертву» Иисуса Христа, связанная с глубоким убеждением в истине евангельского учения.

В отличие от феодального христианства, требовавшего от верующих людей пассивного подчинения церковному авторитету, лютеранство, как буржуазная форма той же религии, стремилось воздействовать главным образом на сознание своих последователей, внушая им определенные религиозно-моральные идеи. Поэтому и в лютеранском богослужении стала играть ведущую роль не обрядовая сторона культа, а прежде всего поучительное слово — проповедь. Характерно, что священники у лютеран называются не отцами или патерами (по-итальянски падре), как у православных и католиков, а пасторами (что значит по-русски пастырь, пастух). Лютеранское духовенство обращается к своей духовной пастве не как католическое — на незнакомом, латинском языке, а на понятном, народном. Лютер лично впервые перевел на немецкий язык библию и тем самым, замечает Энгельс, «противопоставил феодализированному христианству своего времени скромное христианство первых столетий»[34]

Красноречивые проповеди лютеранских пасторов Имели вполне определенную социальную направленность: они призывали эксплуатируемых прилежно работать и терпеливо страдать в интересах эксплуататоров. Несмотря на свою враждебность к католической церкви, немецкие бюргеры, так же как и немецкие дворяне, не могли вследствие их классовой природы вступить в искренний и длительный союз с трудящимися массами — крестьянами и городскими бедняками (плебеями). Если на первых порах под знаменем Лютера объединились различные слои населения Германии, то вскоре между ними неминуемо должен был произойти раскол: все эксплуататорские элементы — буржуазные и феодальные — образовали один лагерь; основная масса крестьян и городских плебеев — другой. Сам Лютер, замечает Ф. Энгельс, «не колебался ни одной минуты. Он отрекся от народных элементов движения и перешел на сторону бюргеров, дворян и князей. Его призывы к истребительной войне против Рима замолкли.

Лютер стал теперь проповедовать мирное развитие и пассивное сопротивление…»[35]

Впрочем, на мирных позициях Лютер оставался недолго. Угнетенные элементы немецкого народа под идейным руководством революционера-демократа Томаса Мюнцера (около 1490–1525 годов), о котором Ф. Энгельс говорил, что его «религиозная философия… приближалась к атеизму», а «его политическая программа была близка к коммунизму»[36], начали освободительную борьбу, вошедшую в историю под названием Великой крестьянской войны. Тогда Лютер стал снова призывать к кровопролитным действиям, но на этот раз уже против поднявшегося трудового народа. Перед лицом революции, поясняет Энгельс, все старые раздоры были забыты; по сравнению с толпами крестьян слуги римского Содома были невинными агнцами, кроткими сынами божьими; бюргеры и князья, дворяне и попы, Лютер и папа соединились «против кровожадных и разбойничьих шаек крестьян» (так назывался выпущенный Лютером погромный листок — Н. Р.). «Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку — восклицает Лютер… — Поэтому, возлюбленные господа, придите на помощь, спасайте; коли, бей, дави их, кто только может…»[37].

Изменив народному делу, зарождавшаяся немецкая буржуазия и ее религиозный идеолог Лютер отдались под покровительство наиболее могущественных светских феодалов Германии — владетельных князей. Эти князья подавили своими наемными войсками широко разлившуюся по Германии в 1525 году бурю крестьянской революции, а затем подчинили себе и реформированную Лютером церковь. Они захватили все расположенные в их княжествах церковные земли и стали по своему усмотрению назначать священников — пасторов. В интересах князей Лютер составил на основе библии подробное обоснование всех узурпированных ими прав. По Энгельсу, это был «настоящий дифирамб… лучше которого не в состоянии был когда-либо изготовить ни один блюдолиз абсолютной монархии. С помощью библии были санкционированы и княжеская власть божьей милостью, и безропотное повиновение, и даже крепостное право… Лютер, таким образом, предал князьям не только народное, но и бюргерское движение».

Возникавшая в Германии буржуазия отказалась от революционного союза с трудовыми массами, но, будучи экономически слабой и не объединенной в национальном масштабе, она должна была капитулировать перед многоголовым феодальным абсолютизмом князей. Поэтому и буржуазно-лютеранская реформация христианства получила незавершенный, половинчатый характер. Виной этому, говорит Энгельс, явилась нерешительность «наиболее заинтересованной партии, городской буржуазии…».[38]

Но лютеранская реформация, во всяком случае, установила в Германии «новую религию — именно такую, какая как раз нужна была абсолютной монархии».

По образцу германских княжеств лютеранство было введено и в небольших монархических государствах Скандинавского полуострова — Швеции и Дании, находившейся тогда в династической унии с Норвегией.

К. Маркс признавал прогрессивное значение реформации даже в ее лютеранской форме, заявляя, что революция в Германии «началась в мозгу монаха». Но вместе с тем Маркс чрезвычайно ярко вскрыл специфически буржуазный, эксплуататорский смысл произведенной Лютером церковной реформы. «…Лютер, — читаем мы дальше у Маркса, — победил рабство по набожно-ста только тем, что поставил на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авторитет, восстановив авторитет веры. Он превратил попов в мирян, превратив мирян в попов. Он освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность внутренним миром человека. Он эмансипировал плоть от оков, наложив оковы на сердце человека»[39].

По мысли К. Маркса, лютеранство, подобно всем новейшим разновидностям христианской религии, вредно главным образом тем, что оно стремится воздействовать на сознание, пытается подчинить себе рассудок. С победой лютеранства над католицизмом встал вопрос о необходимости вести борьбу уже не столько с властью духовенства, сколько с внутренними убеждениями верующих людей.

Значительно более ярко выраженным буржуазным протестантским вероучением явилось реформатство, или кальвинизм. Оно возникло несколько позднее лютеранства на территории экономически передовых кантонов (округов) Швейцарии — Цюриха и Берна. После гибели основоположника реформатства цюрихского священника Ульриха Цвингли (1484–1531) главным продолжателем и завершителем его дела стал Жан Кальвин (1509–1564), с именем которого оно по преимуществу и связывается. При Кальвине центром новой, реформатской религии сделалась богатая городская республика Женева, свергшая с себя верховную власть герцогов савойских и примкнувшая на автономных началах к Швейцарскому союзу. Женева играла в то время видную роль в международной торговле и славилась своей знаменитой ярмаркой. Именно здесь Кальвин нашел благодарную почву для разработки своей догмы, которая, по определению Энгельса, «отвечала требованиям самой смелой части тогдашней буржуазии»[40].

Как и лютеранство, кальвинизм объявлял себя «истинной христианской религией», очищенной от всех тех новшеств, которые были внесены в нее католическим духовенством. Но в своем критическом отношении к феодальному католицизму Кальвин шел гораздо дальше Лютера. Он отрицал даже давно вошедшее в христианскую традицию положение, принятое также в православной церкви, о превращении в причастии хлеба и вина в тело и кровь Христовы. По его толкованию, обряд причащения не содержал в себе никакой мистической тайны, а являлся лишь напоминанием о последнем предсмертном ужине Иисуса Христа, который, как рассказывает евангелие, он провел вместе с учениками.

Мотивируя свою религиозную реформу необходимостью восстановить древнее, «не испорченное католицизмом» христианство, Кальвин в действительности вводил новое учение, отвечавшее народившимся потребностям буржуазии. Центральное место в богословской системе кальвинизма занимает догмат о «божественном предопределении». Согласно этому догмату, судьба людей, их успехи и достижения зависят не от их происхождения или сословной принадлежности, но исключительно от раз навсегда вынесенного божьего решения. Кого бог предопределил к вечному блаженству после смерти, того же он отметил своим милостивым вниманием и при его жизни. Всякий, кому бог посылает успех в делах, должен добиваться достойного положения в обществе независимо от знатности своего рода, а также может твердо рассчитывать на ожидающее его вечное блаженство за гробом. Такому «избранному богом» человеку не следует падать духом даже при постигающих его в жизни неудачах. По учению Кэльвина, бог, наделив своего избранника соответствующими способностями и энергией, в любом случае не покинет его, даже на том свете. Последнее утешение, разумеется, предназначалось главным образом для бедняков, которым даже при всех их усилиях было трудно гарантировать приобретение земного благополучия.

Впрочем, подобно всем остальным направлениям в протестантизме, кальвинизм предостерегал своих последователей от чрезмерного увлечения материальными благами. Он угрюмо осуждал роскошный образ жизни и распущенность феодальной знати, проповедуя аскетическую строгость нравов, сущность которой, по замечанию Энгельса, состояла «в буржуазной бережливости»[41].

Классики марксизма показали, что кальвиновский догмат о «божественном предопределении» вполне закономерно сложился в условиях возникавшего капитализма, как религиозное отражение чрезвычайно неустойчивой экономической обстановки. Учение Кальвина о предопределении, писал Ф. Энгельс, «было религиозным выражением того факта, что в мире торговли и конкуренции удача или банкротство зависят не от деятельности или искусства отдельных лиц, а от обстоятельств, от них не зависящих». Мысль Энгельса развивается применительно к более поздней стадии капитализма в статье В. И. Ленина «Об отношении рабочей партии к религии»: «Страх перед слепой силой капитала, которая слепа, ибо не может быть предусмотрена массами народа, которая на каждом шагу жизни пролетария и мелкого хозяйчика грозит принести ему и приносит «внезапное», «неожиданное», «случайное» разорение, гибель, превращение в нищего… вот… корень современной религии»[42].

В отличие от лютеранской церкви, которой пришлось подчиниться монархической власти светских государей, кальвинисты сумели организовать свое политическое и церковное устройство на республиканских началах. В Женеве и в других кальвинистских республиках церковь управлялась выборными окружными старейшинами— пресвитерами, принадлежавшими к наиболее зажиточным слоям населения. Старейшины назначали церковных проповедников (пасторов) из людей, подготовлявшихся в специальных учебных заведениях, и контролировали содержание их религиозно-нравственной воспитательской деятельности. Характерным для кальвинизма является полное упразднение духовного сословия: кальвинистские пасторы были не священниками, но лишь служащими (министрами) церкви. Управление церковью осуществлялось коллегиально: пресвитеры и министры каждого округа составляли совет (консисторию), ведавший местными церковными делами.

Из Швейцарии кальвинизм проник в прирейнские вольные города Германии и в Нидерланды, где под его знаменем во второй половине XVI века произошла победоносная революция против испанского владычества, завершившаяся образованием буржуазной республики — Голландии. Под лозунгами кальвинизма шотландцы боролись против англичан, а позднее, в середине XVII века, и в самой Англии под теми же лозунгами разразилась буржуазная революция. Кальвинизм стал также мировоззрением гугенотов, как называлась религиознополитическая оппозиция во Франции.

По словам Ф. Энгельса, «церковный строй Кальвина был… республиканским; а где уже и царство божие рес-публиканизировано, могли ли там земные царства оставаться верноподданными королей, епископов и феодалов? Если лютеранство в Германии стало послушным орудием в руках германских мелких князей, то кальвинизм создал республику в Голландии и сильные республиканские партии в Англии и особенно в Шотландии».

Если отрицание папства, монархической власти и сословного строя составляло прогрессивную сторону кальвинизма, то по отношению к трудящимся народным массам он выступал с религиозным оправданием новых форм классового гнета и самой жестокой эксплуатации. Рассматривая всякую деловую удачу, в том числе и всякую прибыль, как проявление божьей милости, кальвинизм признавал вполне допустимым любой ростовщический процент, хотя ростовщичество осуждалось старой, католической моралью, сложившейся в условиях феодального, замкнуто-натурального хозяйства. Равным образом кальвинизм положительно относился ко всякого рода торговым спекуляциям, к ограблению колоний и к порабощению их туземных жителей, беззащитных перед европейским оружием.

Наконец, кальвинизм с мелочной нетерпимостью относился ко всем другим религиозным верованиям, а также к проявлениям смелой, независимой, свободной мысли. Сам Кальвин глубоко опозорил себя своим мстительно жестоким, бесчеловечным отношением к идейным противникам. В 1553 году он лично настоял на сожжении в Женеве знаменитого ученого, врача-анатома Михаила Сервета, отвергавшего христианский догмат о «троичности» бога. «…Характерно, — замечает по этому поводу Ф. Энгельс, — что протестанты перещеголяли католиков в преследовании свободного изучения природы. Кальвин сжег Сервета, когда тот подошел вплотную к открытию кровообращения, и при этом заставил жарить его живым два часа; инквизиция удовольствовалась по крайней мере тем, что просто сожгла Джордано Бруно».[43]

Своеобразным путем происходила религиозная реформация в Англии, где образовалась национальная форма протестантизма под названием «англиканство» (англиканский — латинизированная переделка слова «английский»). Первоначально реформация выразилась здесь только в разрыве с папой и в переходе высшей церковной власти к королю, который немедленно приступил к ликвидации монастырей, а также аналогичных, организованных по соответствующим уставам монашеских общежитий. Непосредственные выгоды от этих мероприятий достались, разумеется, английским королям и их придворному дворянству. «Актом о королевском верховенстве (супрематии)» 1534 года король Генрих VIII присвоил себе доходы, которые раньше получал в Англии папа, после чего объявил себя собственником всех бывших монастырских владений. Последние вскоре были розданы и распроданы различным королевским приближенным, что привело к обогащению почти сорока тысяч дворянских семей.

Конечно, после разрыва с Римом богослужение в английской церкви стало происходить, как и в других реформированных церквах, на национальном языке. Но в остальном и официальная религиозная идеология, и церковная организация остались в Англии без каких-либо существенных изменений. В английской церкви сохранились старинные богослужебные обряды и прежняя иерархия священнослужителей во главе с епископами, только назначал их теперь уже не папа, а король. Ввиду сохранения епископата английскую церковь называют также епископальной.

В тех формах, какие вначале приняла в Англии реформация, она не могла найти там широкого сочувствия в народных массах. Англия, благодаря своей крепкой, централизованной государственной организации, гораздо меньше страдала от засилья папства, чем политически раздробленная Германия, а захват монастырских земель жадным придворным дворянством не только не улучшал, но значительно ухудшал положение работавших на этих землях крестьян. Характерно, что против реформации решительно выступил великий английский мыслитель-гуманист Томас Мор (1478–1535), написавший в 1516 году замечательную книжку «Утопия», где впервые ярко показал отрицательные результаты происходившего в то время в Англии роста крупной частной земельной собственности и начинавшегося обезземеливания крестьянства. В 1535 году? Лор отказался признать короля верховным главой английской церкви и за это был казнен по обвинению в «оскорблении величества».

Недовольство крестьян складывавшейся в Англии обстановкой выразилось в 1536–1537 годах в большом народном восстании в северных областях страны, происходившем под лозунгами защиты католицизма и получившем поэтому название «благодатного паломничества». Восстание было подавлено со страшной жестокостью, как и все другие вскоре последовавшие за ним. «Насильственная экспроприация народных масс, — писал К. Маркс, — получила новый ужасный толчок в XVI столетии благодаря реформации и сопровождавшему ее колоссальному расхищению церковных имений»[44].

Но в дальнейшем круг лиц в Англии, заинтересованных в успехах реформации, постепенно расширился.

Земли, розданные королевским приближенным, частично перешли путем купли-продажи в руки экономически возвышающейся английской буржуазии. К тому же католицизм сильно скомпрометировал себя в глазах англичан во время правления дочери короля Генриха VIII — Марии (1553–1558), которая сама была католичкой и подчиняла политику Англии реакционным целям папства и Испании. При преемнице Марии— королеве Елизавете I (1558–1603) — страх перед агрессивными действиями испанского абсолютизма, находившегося в тесном союзе с папством, заставил английский народ решительно покончить с происками католической реакции. Многие прогрессивные элементы населения Англии времен Елизаветы склонялись к кальвинизму и даже к более радикальным демократическим сектам, начинавшим тогда распространяться. В 1571 году был официально утвержден англиканский символ веры из 39 пунктов, содержавших в себе, наряду с некоторыми уцелевшими католическими положениями, ряд кальвинистских догматов, в частности знаменитое учение о «божественном предопределении».

В XVII веке кальвинизм являлся основным религиозным знаменем английской буржуазной революции. Ввиду того что эта революция окончилась в 1689 году компромиссом между буржуазией и частью дворянства, в Англии была восстановлена англиканская (епископальная) государственная церковь, однако, говорит Энгельс, «уже не в прежнем своем виде, не в виде католицизма, с королем, играющим роль папы: теперь она была сильно окрашена кальвинизмом».[45]

Но какую бы форму ни принимала религия, она всегда и везде, даже в своих наиболее реформированных разновидностях, оставалась орудием эксплуататорского общественного меньшинства, направленным против эксплуатируемого большинства.

Порождая новые религиозные системы, развитие капитализма вместе с тем заставляло приспособляться к изменившейся социальной действительности прежние, исторически сложившиеся формы христианства. Для православия процесс этого приспособления, естественно, наступил значительно позже, чем для католицизма, потому что в России и в других православных государствах дольше сохранялись старые, докапиталистические отношения. Но перед католицизмом уже в XVI веке резко встал вопрос — признать себя окончательно побежденным или перестроиться для продолжения борьбы?

Руководители католической церкви вскоре убедились в том, что они могут рассчитывать на успех, только находясь в союзе с какими-либо сильными светскими государствами. И с тех пор они постоянно искали сближения с теми, кто был в состоянии оказать им наиболее существенную поддержку. В XVI веке папы ориентировались главным образом на Испанию. После начавшегося упадка в Испании они переключились на Францию, а потом в связи с военными неудачами французского короля Людовика XIV (1643–1715) стали пользоваться преимущественным покровительством у повелителей многоплеменной империи Габсбургов. Нетрудно заметить, что и в новейшие времена бросающиеся в глаза зигзаги папской дипломатии, как, например, ее недавний поворот от германского фашизма к американскому империализму, представляют собой продолжение той же самой политической линии.

В обмен на необходимую помощь со стороны светских государств католическая церковь предоставляла к их услугам свой долгий исторический опыт и свою многочисленную, прекрасно дисциплинированную духовную армию. В дополнение к прежним монашеским орденам в 1540 году был основан новый, специально приспособленный к изменившимся объективным условиям, под названием «Общество Иисуса», или иисуситов (по-латыни иезуитов). Этот орден, сыгравший чрезвычайно важную роль в позднейшей истории католицизма, во многом отличался от своих предшественников. Перед иезуитами были поставлены чисто политические задачи. Они выполняли дипломатические поручения папы, являлись его тайными агентами во всех странах мира, участвовали в интригах и заговорах, вели религиозную пропаганду среди иноверных народов и старательно готовили в своих закрытых учебных заведениях молодые кадры воинствующих клерикалов. Ввиду специфического характера своей деятельности иезуиты были избавлены от необходимости формального соблюдения обычных церковных правил: они могли не носить монашеской одежды, не посещать богослужений и даже отступать от обязательных для каждого христианина нравственных норм — при единственном условии, чтобы все это делалось «для вящей славы бога», т. е. в интересах католицизма. Иезуит должен был беспрекословно повиноваться своему орденскому начальству и точно выполнять каждое его требование, «вплоть до совершения смертного греха». Никакое, даже самое гнусное, преступление не смущало совести иезуита, если оно предписывалось ему его духовными властями. «Цель оправдывает средства!»— таков был лозунг иезуитского ордена. Не удивительно, что слово «иезуит» сделалось синонимом лжи и безнравственности.

Великий русский писатель Ф. М. Достоевский, горячо осуждавший принципы и тактику католицизма, тем не менее был вынужден отдать должное той ловкости, с какой католические священники умели ловить в свои сети находившихся в трудном положении людей. В этом отношении католики, по признанию Достоевского, неизмеримо превосходили протестантов. В статье «Зимние заметки о летних впечатлениях» Достоевский, исходя из того, что видел во Франции и в Англии, дал очень меткую сравнительную характеристику католического и англиканского духовенства. Достоевский называет пропаганду, которую вели служители католицизма, «шныряющей всюду, упорной, неустанной». По его наблюдениям, «католический священник сам выследит и вотрется в бедное семейство какого-нибудь работника… Он всех накормит, оденет, обогреет, начнет лечить больного, покупает лекарство, делается другом дома и под конец обращает всех в католичество… Англиканский же священник не пойдет к бедному. Бедных и в церковь не пускают, потому что им нечем заплатить за место на скамье… Англиканские священники и епископы горды и богаты… Они большие педанты, очень образованны и сами важно и серьезно верят в свое тупо нравственное достоинство, в свое право читать спокойную и самоуверенную мораль, жиреть и жить тут для богатых».

Действительно, как англиканство, так и вообще все протестантские религии, признанные в XVI веке различными западноевропейскими государствами, далеко уступают в настоящее время католицизму в смысле влиятельности и распространенности. Это объясняется прежде всего исторически выработанной профессиональной дисциплиной и богатым опытом католического духовенства. Развивая испытанные средневековые традиции, римские папы смело вводили новые религиозные догматы, рассчитанные на психику отсталых масс, все более и более разоряемых и угнетаемых современным капитализмом. В частности, папы самым широким образом использовали импонирующий темным неорганизованным слоям населения мистический культ своей собственной личности. В 1870 году церковный собор в Ватикане официально объявил римского папу «непогрешимым в вопросах вероучения».

Для оживления популярного среди мелких крестьян и ремесленников, особенно у женщин, почитания «божьей матери», или «мадонны», католическая церковь приняла в 1854 году догмат об ее «непорочном зачатии», что ставило ее на один уровень с самим Иисусом Христом. Это явное новшество, не имеющее под собой решительно никаких оснований в христианском «священном писании», было торжественно дополнено в 1950 и 1954 годах, когда папа Пий XII, умерший в 1958 году, ввел догмат о телесном вознесении девы Марии на небо и провозгласил ее «королевой небес», в честь чего даже был установлен специальный церковный праздник.

Наряду с культом «богородицы», современная католическая церковь уделяет также большое внимание культу «святых», который в свою очередь сильно привлекает к себе различные отсталые элементы. Совсем недавно, уже в нашем столетии, были объявлены «святыми» американка Кабрини — первая женщина в Америке, удостоенная такой почести (1946), папа Пий X (1954), несколько десятков католических священников, казненных во Франции в период революции 1789 года и погибших в Китае во время восстания 1900 года (1955), и др.

Спекулируя на наивных чувствах верующих людей, католическая церковь вместе с тем расходует огромные средства, собираемые ею с помощью ее богатых покровителей на теоретическую борьбу с атеизмом и материализмом. Она создает свои институты и академии, публикует множество книг и статей в защиту христианства, а также с целью доказать возможность примирения религии с наукой. Современные католические богословы не стесняются даже прибегать к своеобразной диалектике. Они утверждают, что теперь церковь, разумеется, не стала бы сжигать ученых, как она сожгла, например, Джордано Бруно, но что триста пятьдесят лет тому назад такие меры были необходимы, потому что тогда человеческие умы еще не могли правильно воспринимать научные истины!

Ни одна из протестантских церквей, основанных в XVI веке, в настоящее время, как правило, не в состоянии успешно конкурировать с католицизмом, не имея ни его опыта, ни его материальных возможностей, ни его боевой, крепко сколоченной и широко разветвленной организации. Да и само идеологическое содержание протестантизма, когда-то удовлетворявшее многие передовые умы, теперь уже давно перестало их интересовать, а в борьбе за влияние на темные, отсталые массы протестантские пастыри ни в малейшей степени не в силах состязаться с католическими. Та роль, какую раньше играл в качестве наиболее рациональной религиозной идеологии протестантизм, уже начиная с

XVII века постепенно переходит к различным новейшим христианским течениям. Поскольку эти течения нигде не сделались государственными религиями, постольку они до сих пор обычно называются сектами (объединениями последователей каких-либо вероучителей, от латинского слова «секвор» — следую), хотя некоторые из них, например баптисты, имеют в настоящее время не меньше приверженцев, чем любая из официальных протестантских церквей.

Но ни одна из существующих в наше время религиозных сект не имеет перед собой никакой будущности. Характерно, что последней европейской революцией, происходившей под знаменем религии, была революция XVII века в Англии. С тех пор революционное движение развивалось уже против всех устоев эксплуататорского прошлого, в том числе и против всех религиозных верований. Передовые умы человечества все яснее понимали, что, где религия, там реакция и угнетение. «Истину я взял себе, — писал В. Г. Белинский А. И. Герцену в 1845 году, — и в словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут»[46]. В эти же годы великий гений Маркса уже вскрыл эксплуататорскую сущность всех форм христианства: социальные принципы христианства, — отвечал он тем, кто пытался усмотреть в этой религии демократические тенденции, — оправдывали античное рабство, превозносили средневековое крепостничество и умеют также, в случае нужды, защищать, хотя и с жалкими ужимками, угнетение пролетариата.

Освобождение революционных идей в Европе от их религиозно-христианской оболочки означало, по замечанию Ф. Энгельса, что «христианство вступило в свою последнюю стадию. Оно уже не способно было впредь поставлять идеологическую одежду для стремлений какого-нибудь прогрессивного класса…». «Теперь… — объяснял В. И. Ленин А. М. Горькому, — всякая, даже самая утонченная, самая благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции».[47]

Подобно всем остальным христианским церквам, и русская православная церковь до Великой Октябрьской социалистической революции, а также и первое время после революции являлась упорным врагом свободы и прогресса. В постановлении ЦК КПСС «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения» от 10 ноября 1954 года указывается, что «в царской России церковь верно служила самодержавию, помещикам и капиталистам, оправдывала жестокую эксплуатацию народных масс, поддерживала эксплуататоров в борьбе против трудящихся. Известно также, что сразу же после победы Октябрьской социалистической революции, в годы гражданской войны и позже многие религиозные организации, группы духовенства держали себя враждебно по отношению к Советской власти».

Но по мере успехов социализма и укрепления советского строя служители православной церкви в подавляющем большинстве решительно изменили свои политические позиции. «В настоящее время, — говорится в постановлении ЦК, — в результате победы социализма и ликвидации эксплуататорских классов в СССР подорваны социальные корни религии, уничтожена база, на которую опиралась церковь. Служители церкви в своем большинстве, как свидетельствуют факты, также занимают теперь лояльные позиции по отношению к Советской власти».

Однако, несмотря на нынешнюю политическую лояльность духовенства, оно по-прежнему остается распространителем реакционной религиозной идеологии, против которой мы ведем самую непримиримую идейную борьбу. Православная религия, как и все другие направления христианства, затемняет сознание человека, отвлекает его силы и стремления от реального мира к несуществующей загробной жизни, сковывает его творческую энергию и инициативу. Поэтому ЦК КПСС в своем постановлении от 10 ноября 1954 года призывает нас, ни в каком случае «не допуская… оскорбления религиозных чувств верующих, а также служителей культа», проводить глубокую систематическую научно-атеистическую пропаганду и принимать самое активное участие в идеологической борьбе научного, материалистического мировоззрения против антинаучного, религиозного мировоззрения.