Хроника одного падения…

1

— Сашка, давай-ка перестанем пока играть. Пойдем, покурим. Бери карандаш… — Михаил с пятилетним мальчонкой, вышел на лестничную площадку, прикурил сигарету. Сашка, подражая ему, держа в двух пальцах карандаш, «затянулся» и «выпустил дым», как большой.

«Копия ведь я… — Михаил незаметно разглядывал сына. — Те же глаза, губы, нос… А темперамент Герцогини, матери. И вот ведь, незадача — не могу ему признаться, кто я на самом деле. И Сашка не подозревает… Он, кстати, Александр Сергеевич, не Михайлович… Совсем, как Пушкин. А отец — просто дядя Миша…».

— Дядя Миша, а у тебя дети есть?

— Нет, Саша. Пока не получилось.

— А почему ходишь к маме? К ней дядя Вова ходил, и дядя Лёня, а она, всё равно, не женится…

— Правильно говорят — замуж не выходит. Тебе, кто из них больше нравится?

— Ты…

Ну, как ребёнку объяснишь, что с Герцогиней, его «мамой», Михаил давно уже, не сошелся взглядами на жизнь, и не хочет попадать под властный «каблук». Ну, не нужна она, — истаскавшаяся, самовлюблённая баба, которая, при явном рабоче-крестьянском происхождении, высказывает претензии «великосветской дамы». Одного только, отношения Светки к мужикам («быть, как за каменной стеной») Михаилу, по горло, хватило…

А «Герцогиней», её прозвал бывший муж, не выдержавший страстного истероидного напора женушки. Пошли они, как-то, в магазин верхней одежды, и Светка там, показала себя во всём своём «блеске». Это ей не нравится, а это «нынче не модно». Фи! Какой жалкий ассортимент! Так продавщица и сказала: «Подумаешь, герцогиня выискалась!». С тех пор, прозвище за Светкой и осталось.

— Мужчины! Хватит курить. Идите чай пить! — позвала бабушка.

Уселись за стол. Герцогиня, — манерно положив ногу на ногу так, что, в разрезе халата, обнажилось бедро, — кривила нижнюю губку.

— Тебе бы, Михаил, надо бросить курить! Терпеть не могу дыма… Дак, кроме газеты, еще где-то подрабатываешь? Сторожишь в садике?.. Можно ведь, и еще одну работу найти. Ну, выучиться, допустим, плитку класть!.. Говоришь, и так времени не хватает? А если бы, была семья: жена, дети? Бездельник ты, бездельник!.. Саша! Как поешь, сыграй дяде на скрипке!

«В своём репертуаре, Герцогиня… — подумал, про себя, Михаил. — А то, что у меня, — сверх всего, — наука на шее сидит, её это, конечно, не волнует… А Сашка-то, славный парнишка!».

Ребёнку достали миниатюрную скрипку. Сашка, деловито приложив подбородок к концу деки, стал выводить, смычком, незамысловатую детскую мелодию.

— Ну, что я тебе говорила! Гениальный мальчик! Учителя его очень хвалят. А ведь, всего пять лет. Музыкальные гены сказываются!

Это был намёк на его, Михаила, отцовство. Ведь в прошлом, он — музыкант. А Герцогиня, и сейчас играет на фортепиано, в своё время, окончила институт по классу хорового пения… Но сама мысль, что Сашка — родной сын, вновь, привела отца в замешательство. Ведь, с кем только, мамаша не куролесила, после того, как Серёга, муж — от Светки ушел. Впрочем, не это главное. Надо же, брать на себя ответственность за воспитание ребёнка, работать, как черт, чтобы его вырастить, а у Михаила мысли совсем о другом. В науке, не всё еще сделано! И она требует жертв…

— Ну, я пойду, что ли? Материал нужно, на первую полосу подготовить. Работы по горло. А насчет фотографирования Сашки, как мы и договорились, в 12–00 в редакции.

— Это здорово, что ты в городской «Вечерке» стал трудиться! Саша, скажи дяде «до свиданья!».

Сашка, как взрослый, подал руку. «Взгляд — мой, такой же, чуть исподлобья. И улыбка, — не очень-то весёлая… — про себя, отметил Михаил. — Или это мне, только кажется?..».

2

— A-а, входи, входи Игнатич! Давненько не видел! Как дела на журналистском фронте? — Сергей Николаевич, по-хозяйски, провёл озабоченного Михаила в директорский кабинет. — Мощный ты материал про общежитие написал! Сам Корнелюк похвалил и, представляешь, премию выделил всем сотрудникам «Молодёжного центра»!

— «Пузырь» готовь. Так и бездельничаешь, директоришка хренов! Тюрьма по тебе плачет… Гнида ты, паровозная!

— Ну, как можно? Я ведь, весь в работе! — Сергей Николаевич, пряча глаза, начал рыться в «важных» общежитских документах. — Воспитательный процесс, мой друг, не терпит суеты! Десять лет у власти — это не баран чихал! Но, согласись, дисциплина, в «Молодёжном центре», налажена ой-ёй-ёй! Кругом чистота, порядок, контроль. А что было до меня? Так что, зря попрекаешь…

Сергей Николаевич, этакий розовый колобок на двух ножках, энергичный, не без чувства юмора, при обязательном галстуке, жутко хитрющий и, к тому же, не чистый на руку, — сделал обиженное лицо.

«Комедиант есть комедиант! — внутренне, констатировал Михаил. — Не зря же, учили на театральном отделении… А умишко-то холодный, расчетливый. Но думаю, что способности к истероидному кривлянию, здесь, — врождённые. Яркий сангвинический генотип. У них с Герцогиней, кстати, есть что-то общее. Оба жаждут внимания, признания, оба стремятся к высокому статусу; оба диктаторы, понятно, в относительных пределах. До крайности, эгоистичны. Но Светка, хоть не такая прижимистая. А этот — натуральный Гобсек. Тащит всё, что попадётся под руку, — от туалетной бумаги до тяжелой мебели. И каждую копейку экономит. Он в молодости, в студенчестве, таким же был…».

— Ну, а как твоя, никому не нужная, наука? Что-то, хоть продвигается?

— Знаешь же, что в карьерном отношении всё глухо. Я даже не кандидат. Так, любитель… Мяткин не хочет, чтобы работал над диссертацией. Своим ставленникам, в основном бабам, — ну, понимаешь… — дорогу расчищает. А Борис Борисыч, наставник-то мой, ничем помочь, пока что, не может… У них, в пединституте, не наука, а какой-то коммерчески выверенный, конвейер по производству стандартных кандидатов и докторов. Отгрохали евроремонт, назвали школу «институтом психологии», и всё ведь, рассчитано на яркий внешний эффект, внешний «фасад». А внутри — бездарность, карьеризм, прославление «великого» Мяткина, заискивание передним. Науку-то делали, всегда, не так называемые, творческие коллективы, а герои-одиночки.

— А ты Мяткину не груби. Он ведь, всё-таки, профессор. Соглашайся во всём. Можно, в разумных пределах, и польстить. Иначе, ходу не дадут. Вряд ли, что-то получится… — Сергей Николаевич, с сомнением, покачал головой.

— Да животные они! И ты рассуждаешь, как животное! Второсигнальные, блин, мрази!

— Что-то непонятное несёшь. Давай-ка лучше, поговорим о бабах, хе-хе-хе… Мы с Виктором Васильичем, директором школы, на той неделе в сауну ходили. Таких лимпомпосиков пригласили, закачаешься! Кого-то сейчас, хоть шоркаешь?

— А, да не до этого. Да и сам ведь знаешь, что бабью, по большому счету, надо… — Михаил, явно был задет за «живое» и, недовольно, застучал пальцами по столу. — Приземлённый жутко народ… В советские времена, когда материальная база в стране оставалась, более или менее, стабильной, а стремления в обществе — чуть-чуть «возвышеннее», было, куда не шло. А сейчас люди, как с цепи сорвались. Все хотят разбогатеть и куролесить красиво, на полную катушку. А бабы — они всегда есть бабы: жить бы за счет мужика, припеваючи, и отпрысков своих поднять, опять же, за счет мужика. Короче, иждивенки по сути…

— И не говори. Все на мою квартиру зарятся, и зарплата их, в первую очередь, интересует. А так, не за деньги, просто за душу, — бабы любить, не способны. Я, наверное, поэтому, до сих пор, один и живу…

— Скажи, что жалко денег. Даже на ухаживания… У тебя, курить-то можно?

— Не вздумай! Здесь же студенты! Иди в туалет!

В курилке для сотрудников, Михаил глубоко затянулся сигаретой. Девчонки-студентки, проходя мимо открытой двери, увидев его, захихикали. Давненько ведь, ушел отсюда с воспитательской должности, а вот, не забыли. Неприятные воспоминания о неудавшемся романе, с 17-летней вертихвосткой, живо нахлынули противной волной. Ну, да дело прошлое… И надо же было, так влюбиться, что далее руку и сердце, дурак, предлагал! А сейчас, она уж замуж выскочила, ребенка ждёт. Ах, эти меркантильные, тщеславные самки!.. Ну, и ладно! Кстати, с Сергеем Николаевичем, надо договориться, об очередном походе на вечер «Кому за тридцать». Жизнь-то, блин, продолжается…

3

Михаил, уже час, «вызванивал» заведующую городским планетарием Зиновьеву, чтобы получить исчерпывающую информацию по комете Бьеркса-Ларсена, приближающейся к Земле. Вообще, что-то непонятное творится с нашей планетой: природные катаклизмы — наводнения, землетрясения, извержения вулканов, ураганы, а также странные миграции животных и птиц; эпидемии, высокая смертность людей, множество локальных войн, социальные потрясения, как, например, в России… Всё это, — объяснила Зиновьева, — есть результат аномальной солнечной активности, которая сейчас имеет место.

«Люди с психическими нарушениями, неустойчивой эмоциональной сферой, — вспомнил Михаил, — в этот сложный период Земли, особенно подвержены вредоносному влиянию Солнца». А у него, кстати, давно уже, — еще со студенческих лет, — депрессивно-тревожные состояния. Лежал даже, в отделении неврозов психиатрической больницы… А черт! Совсем забыл! Нужно еще позвонить, в городскую администрацию, по поводу нового постановления, и в областное УВД, по нашумевшему тройному убийству…

— Игнатич! — как камень, влетел в комнату Шаров, корреспондент из отдела новостей. — Ну, че «мысли» есть? Никитский уже нас поджидает! Возьмём пока, пару бутылок «Шерри», а потом, посмотрим. Я уже двум фифочкам позвонил. Скоро будут.

— Подожди ты! С планетарием нужно закончить! Информация, хоть и короткая, а ответственному секретарю, нужно срочно сдать в номер. Ждёт ведь!

— Ну, давай. Полчаса на «размышления»!

Шаров — одногодка Михаила, — быстрый, холеричный, нервный, — уже сейчас, в сравнительно молодом возрасте, имел большую блестящую лысину. Не смотря на то, что женат, — был отчаянным юбочником, изменял супруге направо и налево. Лицо, постоянно, чем-то озабочено. Заикается. Весьма неравнодушен к выпивке.

В «Вечерке», стал трудиться недавно, после того дня, как Михаил встретил его, случайно, у газетного киоска на улице. Виталик, имея за плечами журналистский факультет МГУ, маялся без работы. Собственно, Михаил и помог парню с трудоустройством.

— Сегодня всех угощаю. Первая ведь, премия за материал! — Шаров, любовно, стал разливать ликёр по уже приготовленной, «дежурной» таре. — Девочки, как вам у Александра Ивановича? Он у нас, кроме того, что зав. отделом и известная «акула пера», еще и кандидат медицинских наук! Так что, если есть интимные проблемы с «женским здоровьем», милости просим за консультацией!

— Ну, ты, право, Виталик и хам! — рассмеялся Никитский, худощавый с живыми глазами деятель. Вне работы, тоже любитель прекрасного пола и шумных застолий. — Таня и Люда пришли отвлечься от тяжелых трудовых будней, отдохнуть, а сам ставишь их в неловкое положение!.. Михаил, а ты-то чего не пьёшь?

«Опять, блин, нахерачимся, а потом болей!..» — Михаил, до репортёрства в «Вечерке», и на дух, не принимал спиртного. А здесь, в газете, в таком напряженно рабочем ритме, хотелось как-то расслабиться. Да и Шаров с Никитским, тут как тут. Для них, пьянка с девочками — привычное дело, то бишь, — море по колено, а ему она уже боком встала. Постепенно впал в зависимость от «пойла», нарушать стал трудовую дисциплину, даже временами прогуливал. Редактор и зам., уже косо поглядывали: «Такие надежды подавал вначале, а сейчас, что-то, испортился парень!». Хотя немного выпить, действительно, не мешает… Целую неделю рвал как черт, норму по строчкам перевыполнил. Короче: стресс нужно снять. И девчонки, вроде бы, ничего. Особенно та, беленькая…

Через пару часов, дым в кабинете стоял коромыслом. Шаров, во всю, уже лапал разомлевшую, от выпитого, Таню. Никитский, со знанием дела, — «уламывал» подругу.

— Гад ты, всё-таки, Виталик! — ни с того ни с сего, вспылил Михаил и, подойдя к Шарову, врезал ему в челюсть.

— Че, дурак, приревновал?! — вскочил, как ошпаренный, оскорблённый Виталий и схватил за грудки — Получи-ка, сволочина пьяная!

Град ударов посыпался на перепившего обидчика. Оба, в борьбе, повалились на пол. Таня завизжала. Никитский бросился разнимать драчунов.

— Тихо вы! Сюда ведь, придти могут в любое время!

Но в дверь уже стучали. Быстро вскочили и, кое-как, навели порядок на столе.

— А, да это Вовка Березин, фотокор! Да не один, а с «пузырём»! Входи, входи!

Обиды, тут же, были забыты, и в компанию, влился еще один местный бухарик.

Вовка на «Никон» стал снимать развеселившихся дам. Виталик и Михаил полюбовно «поделили» Таню. Никитский рассказывал пикантный анекдот…

4

На душе был чудесный подъем. Когда Михаил шел к своему наставнику, всегда его, при этом, охватывало нетерпеливо-радостное возбуждение. Как будто, что-то трепетно-святое, ждало в небольшой двухкомнатной квартирке старой «хрущевки». Еще бы! Борис Борисович ведь, кандидат психологических наук старой закалки, известный в городе ученый, а знания этого сверхчеловека — неисчерпаемы…

Вот, и остановка. Троллейбус сделал осадку, лязгнули дверцы. Михаил, быстрым шагом, двинулся, по асфальтированной дорожке, к дому № 7. Поднялся на второй этаж. Обшарпанную дверь, открыл сын Николаева.

— Отец дома?

— Вышел, но скоро придёт. Подождёте?

Он прошел в тесную прихожую, а затем, в маленькую неопрятную кухню, где, в течение уже нескольких лет, проходили их, с Борисом Борисычем, встречи и обсуждались самые различные проблемы.

Через некоторое время, прибыл сам «сверхчеловек». Сразу видно — с тяжкого похмелья: волосы всколочены, лицо обрюзгло, небрито, дыхание прерывисто. Борис Борисыч поставил на стол поллитровку, какого-то, дрянного яблочного вина.

— Будете?

— Да нет, вам оно намного нужнее…

— И то верно.

Николаев ловко сорвал пробку и, в один миг, вылил всё содержимое бутылки в горло. Смачно крякнул: «Счас дойдет…», и уселся за стол, явно ошарашенный первичным эффектом. Обычное добродушие вернулось к нему.

— Ну вот. Теперь можно, и поговорить… У вас, какие-то новые мысли возникли, относительно Берлинского труда?

— Да. В прошлый раз, мы пытались разрешить проблему наследственной изменчивости типов нервной системы.

— И вы, всерьёз полагаете, что развитие типа в онтогенезе разновероятно?

— Исходно варианты, того или иного, развития равновероятны, но тем не менее, генотип, например, тревожный, либо остаётся тем же, одним и тем же генотипом, либо видоизменяется под влиянием среды, оставаясь тем же конституциональным типом.

— Я что-то не пойму. Хотя, знаете, может, вы и правы… Михаил, можно попросить об одном одолжении? — внезапно, прервал нить «научной беседы» Борис Борисыч.

— Деньги?

— Да, если можно. Чувствую, что не поправился я. Давайте приобретём что-нибудь, да и посидим, где-нибудь, на травке. И поговорим, конечно… Согласны?

Вышли к ближайшему гастроному. Взяли водки, пристроились на лежащее бревно, неподалёку. Наклонившись, грузный Борис Борисыч, кряхтя, сам разлил «бодягу» по полиэтиленовым стаканчикам. По доброте душевной, плеснул еще и, скромно подошедшему, ханыге.

— А вы к докторской, не пытались приступить? — спросил Михаил, после нескольких возлияний.

— Представьте себе такую ситуацию… — уже заплетающимся языком, начал «экс-кандидат» наук. — Идёте вы по узкому-узкому коридору и хотите, куда-нибудь, свернуть. А не можете. Коридор держит крепко-накрепко и ведёт к какой-то катастрофе… И потом, ведь психология, наука, не самое главное в жизни.

— Как так не главное? В этом, по-моему, весь смысл.

— Я тоже, раньше так думал. А потом, сказал себе: «Сколько можно лизать задницу этой науке и, при оном, не получать никакой отдачи?». Взять, к примеру, нашего Клеймана. Ведь он, только, и читает узкоспециальные монографии да статьи. И всё! Даже никакой беллетристики, для души, себе не позволяет. Ну, станет доктором. Доктором же и помрёт, так ничего и, не уяснив в жизни. Кукует один — ни жены, ни детей… Короче: свихнулся на своей психологии. А ведь, всё из-за желания как-то отличиться, выдвинуться, заслужить одобрение, почитание…

Николаев, сморщившись, бахнул еще одну стопку.

— Неужели, в этом смысл нашей жизни? Неужели мы — жалкие животные, стремящиеся, во что бы то ни стало, подняться над себе подобными, ощутить превосходство, власть над ними?.. Вы у меня, Миша, самый умный ученик. Сомов еще был, да в психушке оказался… А в теории Берлина, так, до сих пор никто, — в том числе, и Мяткин, — ничего не понимает. Вы, соискатель, даже больше них, имеющих научные звания, знаете. Честно сказать, сильно надеюсь на вас… Но, согласитесь, гениальный, всё же, человек был Берлин!..

Борис Борисыч совсем окосел. Михаил, поддерживая, довёл его до квартиры и сдал домочадцам. «Совсем запился мужик! Жизнь, блин, сейчас такая… А он, к тому же, больной, с давлением. Ладно, — главное добрались до хаты…».

5

Родители Михаила, были еще не старые. Когда в институте учился, отцу стукнуло, чуть больше сорока, а матери, и того меньше. Как говорится, выучили, выпестовали, хотели, чтоб «в люди вышел». Ведь, Игнатий Иванович, всю жизнь проработал, на заводе, простым сварщиком, а мать билась в торговле. Купили сыну, в десять лет, баян и определили в музыкальную школу. Тогда это было в «моде», — детей своих музыке учить.

Михаил, по классу баяна, окончил училище и институт. Работал, некоторое время, по специальности в клубах да дворцах, а потом, забросил инструмент, как будто, и не посвятил его освоению, целых двенадцать лет жизни. Отец, очень тогда сокрушался: «Учился, учился, а всё коту под хвост. Занимается какой-то хилософией, а что от сего проку? Ни копейки же, за это не заработал… Так, хоть бы женился! Таскается, таскается, — ни бабы, ни внуков, ни нормальных денег, ни квартиры. Одно слово — балбес!».

Но после того как отпрыск начал работать, сначала, в районной газете, а потом, и в «Вечерке», батя немного успокоился. «Вот ведь, корреспондентом стал, уважаемым человеком! Не простой работяга! Моя кровь!». Однако, и здесь, отца ненадолго хватило. Вскоре, опять за своё: внуков ему подавай, и точка! И то, что из сына получился непрактичный, нехваткий, малоэнергичный человек, тогда как ребята с завода с «бойким» характером, «давно уже имеют семьи, квартиры, машины», — это стареющему, но еще крепкому и хозяйственному Игнатию Ивановичу, было совсем непонятно.

А то, что Михаил оказался, к тому же, еще и не здоров (заболел в институте, а посему, еле-еле окончил), — к такой «слабости», батя относился с явным презрением. «Придумывает себе всякие болезни! Работать надо, — и хвори, с соплями, повылетят!». И весь тут сказ. А между тем, именно из-за постоянного недомогания, сын был замкнутым, необщительным человеком, — словом, избегал компаний, а тем паче представительниц «слабого» пола. Был очень чувствительным и ранимым. Поэтому, наверное, предоставленный самому себе, писал стихи, читал «непонятные» книги по психологии и философии, физиологии. Короче, «тепличное растение», нервнобольной, малоприспособленный тип.

И выпивать-то он начал, от частого депрессивного настроения, чтобы быть, хоть немного веселей, уверенней, общительней. Не подозревая, при этом, какого кота в мешке таит алкоголь… Михаил очень тяжело переносил нападки недалёкого, нервного и, в то же время, агрессивного, несдержанного родителя. «Ничего, гад не понимает, и никогда, видимо, не поймет! Интеллекта не хватит…» — жаловался сын, более грамотной и восприимчивой, чем отец, матери. «Но работать-то физически, всё равно, нужно… — отвечала она. — А пьянку надо бросить, пока не поздно! Есть ведь, женщины непьющие, порядочные. Найдешь еще…».

…Михаил закончил, есть, приготовленный матерью, борщ. Только что, отец опять устроил ему разнос: «Ходишь, черт побери, сюда, как в столовую! И когда, будешь самостоятельным? Нет, мне, конечно, не жалко, — ешь. Но готовить-то, и сам можешь! А ты его не защищай (это матери). Вырастили, на свою голову, лентяя и пьяницу! Хоть бы в огороде, чем-то помог… В таком-то возрасте, люди уже 13-летних детей имеют!».

Сын, не выдержав, вскочил: «Ну и что, что имеют! Зато, они бараны, у которых ума, лишь хватает, чтобы плодить себе подобных, да покупать вещи, вещи и вещи! Финансово-вещной стандарт, твою мать! Что, — хочешь переделать под себя? Не буду я таким никогда! Я творческий человек! А бабьё паршивое, всегда презирал и буду презирать. От них, — беда вся идёт!».

Хлопнув дверью, Михаил направился в свою «избу» — квартирку, что находилась в двухэтажном доме, через дорогу. Открыл дверь: низкий, придавливающий потолок, полумрак, грязная полуразвалившаяся печь, пол покатый, — дом всё больше и больше, садился. В комнатушке, со старой выцветшей мебелью, повернуться негде… Да какая баба, пойдет сюда жить! Зато, можно «творить», сколько душе заблагорассудится! Никто не помешает, если не считать криков, вечно пьяных, соседей. Но это ерунда, по сравнению с тем, кабы бы здесь возились детишки, а жена, готовя на плитке, учила бы его — «уму разуму»…

1

На следующей неделе, как и договорились, Сашка и сопровождающая его Герцогиня, появились у Дома печати. Михаил встречал их у входа. Через просторный вестибюль, прошли к лифту, поднялись на 9 этаж, где располагалась редакция «Вечерки». «Березин, фотокор, уже поджидает!» — сообщил Михаил, проводя в «апартаменты» ребёнка и расфуфыриную Светку. Демонстративно подчеркивающую, всем своим видом, этакую элегантную «интеллигентность». Вовка с “Никоном” на шее, по-мужски, — снизу-вверх, — оценивающе оглядел интересную дамочку, поздоровался.

— А Сашка-то, какой сегодня красивый да модный! — польстил матери и, вдруг растерявшемуся сынишке, Михаил. — А я вот, здесь работаю, пишу всякие заметки и информации… Ну, че Володя, действуй!

На пятилетнем мальчонке сидел, хорошо скроенный, маленький «деловой» костюмчик, с галстучком в придачу. Сначала Сашку сняли одного, затем, с матерью и Михаилом. Герцогиня затребовала, чтобы Березин «щелкнул» её отдельно, с самых различных ракурсов. Что-что, а фотографироваться Светка любила. Тем более что расплачиваться будет не она, а отец ребёнка, как и подобает «настоящему мужчине».

Вышли в коридор.

— Очень даже, неплохо ты устроился. Как здесь тихо, чинно… Сразу видно — уровень! Слушай, в город, из Санкт-Петербурга, приехал, с семинарами, один очень талантливый человек, кандидат искусствоведения. Кстати, известный в России музыкант. Мы уже познакомились. 49 лет мужику. Сразу ведь, меня заметил! Почему бы, не написать об его приезде, системе музыкального обучения, которую предлагает? Хочешь, — запросто рекомендую!

— Так вы уже друзья? Быстро же, работаешь…

— Представляешь, Борщевский зовёт ехать с ним по стране, ну, с семинарами… Поучиться кое-чему. Я, наверное, соглашусь.

— Еще бы, да не согласилась! Уж, не втрескалась ли? — усмехнулся Михаил.

— Да нет! Живёт-то с 30-летней женой, ребёнок есть. Впрочем, он её не любит.

— Зато, ты заменишь женушку, пока Борщевский, с «ученицей», будет по городам и весям разъезжать!.. Ну, вы пошли, что ли?

Герцогиня, выдерживая «достоинство», направилась с сыном к лифту. Михаил остался наедине со своими мыслями.

«Любопытные, всё же, у нас отношения! Вначале, были просто «друзья». Изливала душу, после развода с мужем. Доверительно рассказывала о многочисленных любовных похождениях. Но ни с мужем, ни с другими так и не могла забеременеть. А вот, со мной, почему-то, получилось!.. Сначала пошли в поход, — сплавлялись по речке с группой, как туристы. Уже там, начались её недвусмысленные заигрывания. А после путешествия, заявилась в «избу» и, опять, позвала на природу с ночевкой…». Михаил живо представил, что было потом.

На электричке, вдвоём, прибыли на некий энный километр, спустились вниз, по тропинке, — к лесной речушке. Костёр, палатка, разговоры, — под вечер, — у тлеющих углей. Он увлеченно посвящал Светку в научные планы, излагал мысли по поводу «системообразующей функции типологического стиля»… Подруга, казалось, внимательно слушала. «И зачем тебе всё это? Раскладываешь по полочкам какую-то индивидуальность, мозги напрягаешь, а жить-то когда собираешься?».

Между тем, стемнело. Только слышалось, приглушенное журчание речки в кустах. Наступило неловкое молчание. Сама обстановка, ночь, в которой «друзья» оказались один на один, как мужчина и женщина, требовали естественного разрешения, действия. «Пора спать…» — как-то, непривычно, вымолвила Света и направилась к палатке. Михаил, чувствуя, как, неожиданно, забилось сердце, — двинулся за ней. Потом, поцеловал деваху в губы, сам того не ожидая. «Раздевайся!», и оба, лихорадочно, начали сбрасывать с себя одежду…

«Ну, вот и согрешили… — прошептала Света, обнимая еще не остывшего Михаила. — Ах, господи! — вдруг захохотала она. — А шапку-то, шапку с помпошкой, почему не снял?!». И, правда, «партнёр», абсолютно голый, лежал на Герцогине в вязаной шапочке…

…Наутро, «друзья» загорали, бродили по лесу вдоль речки, собирали грибы и опять… любили друг друга. А затем, уже в городе, встречались, чуть ли не каждый день.

В октябре, Светка пришла, вечером, к Михаилу в лабораторию, где работал.

— Ты знаешь, а я ведь залетела… Если что, как посоветуешь, — рожать или не рожать? Другой возможности, потом, может и не быть…

— Ну, рожай…

— Или не рожать?

— Ну, не рожай…

Герцогиня тогда, страшно обиделась и, хлопнув дверью, убежала. С тех пор он её больше полугода не видел. И тут, общие знакомые сообщают: «Слушай, Светка-то давно уже беременная ходит! Интересно, а всё-таки, от кого?».

А 30 мая, она уже родила Сашку. Но Михаилу, погруженному в научные изыскания, было не до этого. Лишь много позже, посчитал своим долгом навестить ребёнка. Как мог, помогал, однако отцовские чувства, почему-то, не просыпались. «Ей нужно было себе ребёнка, — сделала. Я-то тут причем? Обязан, что ли?».

Мальчишка первые годы, да и потом, был, в основном, на попечении дедушки с бабушкой — родителей Герцогини. Но то, что Михаил — отец, Сашке так и не говорили. Как не докладывали об оном, никому из знакомых и близких. Даже отчество в свидетельстве о рождении написали — «Сергеевич» и светкину фамилию — Мещеряков. Но Михаил, до поры до времени, ко всему этому был равнодушен.

2

— Лёлик, слушай, мне сейчас некогда — совещание. Подожди, пока закончится, а потом в сад пойдем, каких-нибудь лимпомпосиков снимем… — Сергей Николаевич, директор общежития, торопливо вытолкал друга из кабинета.

«Опять ждать себя заставляет, гад. Ну и ладно, потерпим… — Михаил спустился вниз на первый этаж, закурил. — Что он, что его зав., Тамара Евгеньевна, — два сапога пара. Хорошо, блин, живут! Натуральные паразиты! Гребут бабки и создают видимость активной воспитательной работы, а сами — бездельники. Но это полбеды. В общежитии, в лице их, процветает агрессивная тирания бесправных студентов. Реализуют свои властнодирективные амбиции, которые, в другом месте, козлам бы никто проявить не позволил!

А как Тамара Евгеньевна язвила, что, дескать, «ничего у вас с Аллой не получится»! Она — молоденькая девчушка, и что, собственно, воспитатель «пристаёт»? И научные мои потуги (так и сказала, — потуги), ни к чему не приведут, — способности, мол, не те. Ох, и натерпелся же, в своё время, от суки! А как в «Вечерку» устроился, сразу заткнула язык…».

По лестнице, шариком, скатился, отчего-то, багровый Сергей Николаевич.

— Вот скоты! Директор я или нет?! Я им покажу демократию! Развалить хотят, годами налаженный, порядок… А этим олухам, студентам, только дай немного слабину, разом на шею сядут! Ну, че идём?

По дороге в гор. сад, «ревнитель порядка» слегка успокоился и вновь, как ни в чем не бывало, принялся откалывать шутки:

— Сейчас хапнем, по 100 граммов, для настроения и храбрости… А лимпомпосики, думаешь, просто так сидят на скамейках, и пиво дуют? Нет, брат! Нас поджидают, кролики! Но запомни, та, что покрасившее — мне! А первым ты подойдешь знакомиться…

Сунулись в ближайший киоск. Водка «Батюшка»… Оригинально! Приняв на грудь, не спеша тронулись, «окрылённые», по аллеям. Но Михаил, сегодня, был не в ударе. Компаньон — напротив.

— Мои юные друзья! — подсел к двум приглянувшимся дамочкам. — Что заставило, в столь дивный вечер, сидеть одиноко и скучать? Может, и мы, — на что, сгодимся?

— Дяденька, что нужно-то? — разом, насупились девчонки. — Сидим, никому не мешаем, так и не мешайте разговаривать!

— Нашел тоже, к кому привязываться, болван. К малолеткам! — зашипел Михаил, оттаскивая зарвавшегося донЖуана. — Ищи «юных друзей», да только постарше!..

«Охота» в этот вечер была, как назло, неудачной. Одни «лимпомпосики» были натуральными «воронами», по словам директора; другие, — слишком молодыми или «старыми жабами». Искатели приключений, бродили уже два с лишним часа.

Неожиданно, ближе к десяти, налетели, на идущую навстречу, привлекательную парочку подруг. Обе были подшофе. То, что надо!

— Мои юные друзья! — начал, было, Сергей Николаевич, но напарник уже брал, под руку, одну из дам. Сад скоро закрывался, времени оставалось в обрез.

— Что изволите пить? — и хотя, уже стало темнеть, тут же, приобрели всё, что нужно и расположились в дальнем углу парка.

Сначала, воодушевленный Михаил, как всегда бывало, выразительно читал свои стихи. А потом, когда «клиенты» были «готовы», без обиняков, предложил:

— А не поехать ли, друзья, к Сергею Николаичу на хату и не продолжить, вечеринку, в гостеприимных стенах?

— Не-ет, нам домой надо! — заявила та, что постарше. — Давай-ка, Лена, собираться, а то совсем темно стало, время позднее!

— Ты, как хочешь, а я поеду! — пьяная Лена, краем рукава, опрокинула стоявший на скамейке стакан. — А у вас музыка есть?

Мужики переглянулись, — что, мол, делать-то будем? — третий лишний! Все вчетвером, пошли по направлению к выходу из парка. Подруга Лены быстро исчезла, — видимо, не впервой оставляла, желавшую дальнейших развлечений товарку.

— Ну, че Игнатич, мы, наверное, пойдем… Не переживай! Не хочет Лена ехать к тебе… До встречи, звони! — Сергей Николаевич, обняв подругу, двинулся на троллейбусную остановку. Михаил, как побитый пёс, подавленный, — свернул за угол.

«Домой ехать?.. В это чертово одиночество?.. Впрочем, деньги, вроде, остались. Куплю-ка водки, — не так, хоть хреново будет!» — пересчитав смятые червонцы, зашел в ближайший супермаркет.

3

«Что же, в конце концов, может означать каузальная разноуровневая связь? И что характерно, Берлин в своём «Очерке», в котором изложены основы теории, упоминает о ней, всего лишь, в одном месте, имплицитно, — сразу и не заметишь! Если учесть, что биологизаторство преследовалось в СССР, и «еретика» сослали, поэтому, сюда на Урал, — ясно, что он был вынужден писать «между строк», тщательно скрывая истинное положение вещей в теории…».

Михаил уже третий час ломал голову, сопоставляя высказывания Берлина то в одном, то в другом местах книги. Знаменательно то, что «Очерк интегрального исследования индивидуальности» являлся, своего рода, лебединой песней ученого, который заканчивал его, уже на смертном одре. Борис Борисыч был, кстати, последним учеником основоположника психологической научной школы, и приходил в больницу к Берлину для того, чтобы, разрешить неотложные вопросы диссертации. Защищался Николаев в Москве, по специальности «Психофизиология», и сейчас он, по сути, является единственным в городе, так сказать, физиологически ориентированным психологом-специалистом, способным заткнуть за пояс всех этих выскочек из пединститута, претендующих на реформирование теории, под лозунгом, дескать, её «дальнейшего развития»…

«Подумаешь, какие-то темпераменты изучают! Сангвиник, холерик, меланхолик… Это мы в институте проходили!» — разочарованно думал Михаил, тогда еще молодой человек, только познакомившийся с Борисом Борисовичем, без году неделя, кандидатом наук. Но постепенно, вгрызаясь в психологические и психофизиологические труды, стал понимать всю сложность и неоднозначность предмета. Казалось бы, какая здесь, в провинциальном уральском городе, может быть наука? Науку делают в Москве, Ленинграде… Но выяснилось позже, что именно в провинции, на отшибе, вершатся судьбы нового, оппозиционного официальному знанию, учения о человеке. Причем, во всём многообразии его индивидуальных свойств: от морфосоматических, биохимических, до личностных и социально-исторических.

Такого целостного, интегрального изучения человеческой индивидуальности, наука, ни у нас в России, ни за рубежом, еще не знала. Пионерский характер интегрального исследования дополнялся, кроме того, еще и концепцией индивидуально-типологических различий людей по темпераментам, характерам, способностям, а не только воззрениями на человека, взятого, так сказать, вообще. Базировалась же, теория Берлина на учении И. П. Павлова о высшей нервной деятельности и её типах.

Разумеется, поначалу Михаил и предполагать не мог, что отвлеченный, сухой и сложный научный язык может отражать, в действительности, самые животрепещущие и вечные проблемы личной и общественной жизни людей. Понимание пришло потом, когда молодой ученый попытался на бумаге выразить свои мысли. Для сего надо было, в известном смысле, созреть в ходе объективного развития личного познания. Не давала покоя мысль: почему люди эгоистичны? Почему они, в связи с этим, постоянно лгут себе и другим? Способны ли, преодолеть собственные жадность, зависть, сребролюбие, стремление к власти и прочие пороки? И это притом, что Михаил, воочию, видел всю несуразность коммунистических лозунгов и действительную жизнь «советского общества». А затем, после падения СССР, жуткий беспредел, опять же под вывеской эффектных призывов к «Возрождению», «Свободе и демократии» и т. д. и т. п.

Господи! Так ведь ничего, по большему счету, не меняется в мире! Народ как страдал, так и страдает, что при царизме, что при коммунистах, что при демократах. Никакой социальной справедливости, как не было, так нет. Почему? Каковы подлинные причины этого?.. Да и сам «простой народ», весьма и весьма далёк до нравственного совершенства. «Люди холопского звания — сущие псы иногда…». Ни религия, ни философия, ни любые другие нравственные императивы, ни закон не могут сдержать алчущей порочной толпы! И опять, обман самих себя в повседневной жизни, со страниц литературы, в СМИ, с политических и конфессиональных трибун! Нравственный идеал недостижим. Ни для кого. Все грешны… Стремление к нему не даёт, фактически, никаких ощутимых результатов. Деньги, деньги, деньги… Вещи, вещи, вещи… Да и так называемые «творцы», ревнители, дескать, высокой морали, — те же самые животные, с их неистребимой жаждой первенства, власти, превосходства над другими!

Как же ему, Михаилу, жить без высшей цели, идеала, покуда кругом одни звери о двух руках, о двух ногах, да и сам он, такое же животное? Получается замкнутый круг, из которого выхода нет. А жить-то ведь, дальше как-то бы надо…

…Озарение пришло неожиданно. «Теперь я понимаю, что подразумевал старик под каузальной связью, между различными уровнями индивидуальности! Этим, Берлин хотел подчеркнуть, — что они имеют одно значение, однозначны, вернее — тождественны. А покуда так, личностные и психосоциальные свойства — есть свойства человеческого генотипа, — поскольку равнозначны наследственным переменным и нервной системы, и темперамента. Вот, что Берлин хотел сказать, но выразил сие имплицитно, прикрывшись статистической связью! Да это ключ к пониманию всей теории! Экспериментально и математически подтверждено, что индивидуальность человека — генотип, животное, особь. А отсюда, можно перейти к интегральному исследованию самого общества, — т. е. с позиций интегральной генетики. Вековые проблемы Познания будут, наконец, разрешены. Мы дадим фору, всем фарисейским политическим, философским и религиозным доктринам! Человечество, наконец-то, стоит на пороге, адекватного и полного, понимания самого себя и Культуры!».

Разволновавшийся Михаил заходил по комнате, обхватив голову руками…

4

Знакомиться с «прекрасным полом» на транспорте, под пьяную лавочку, у Михаила, в последнее время, стало в порядке вещей. Вот и сейчас, в автобусе, подъезжающем к его остановке, разглядел очередную «жертву». Девушка с льняными волосами, румянцем на щеках, в розовом летнем платьице, ничего не подозревала. Михаил подошел, вцепившись в поручни, наклонился над ней, сидящей, и, в пьяном восторге, стал наговаривать комплименты.

— Да не валитесь на меня! Надя меня зовут, Надя. Никогда бы не подумала, что в газете работаете…

— И все же, не могли бы мы, как-нибудь, встретиться?

— Отчего же? Вы ведь, здесь неподалёку живете? Я подойду завтра к кинотеатру, к пяти.

— Что хотите, говорите, но не верю этому. Не придёте. Все девушки сначала обещают, но, в конце концов, обманывают.

— Я не обману. Только, в таком виде не показывайтесь…

Михаил вышел из автобуса, помахав мадемуазель рукой.

На следующий день он, естественно, опохмелялся и к пяти уже был «готов». К немалому удивлению, вчерашняя блондинка пришла и, далее ни на минуту, не опоздала. Увидев нового знакомого пьяным, девушка заметно расстроилась.

— Ну вот. Опять… Мы же договаривались, что будете трезвым.

— Молсет, всё-таки, прогуляемся?

— Нет. Даю еще шанс. Завтра — в это же время, здесь же.

И Надя ушла. Михаил, пожав плечами, отправился домой. «А, больше не придёт… Что ж, другую найдем!».

Но на завтра к пяти, «алкаш» уже стоял у кинотеатра трезвый, как стёклышко. Только похмелье мучило. Надя появилась, через некоторое время, улыбающаяся, стройная, воздушная… «Да она симпатичная девка, — к тому же, совсем молоденькая! — отметил Михаил. — Как сразу-то не разглядел, болван!».

— Теперь другое дело! — Надя явно, была в отличном настроении. — И куда пойдем?

— Даже и не знаю… Здесь лее не центр.

— Пойдем тогда к вам. Ведь говорили, что неподалёку живёте…

Михаила охватило волнение. Выпившим, он чувствовал бы себя в своей тарелке, а сейчас, обычные тревожность и неуверенность овладели им. Как бы давление не поднялось!..

— Вот здесь и живу. Один… — пропустил Надю вперёд, в свою жалкую «халупу». — А напротив, родители обитают.

— Я тоже, с родителями, живу в частном доме. Он у нас большой! Ой, как интересно! Да у вас целая библиотека! Книги по психологии… Всерьёз занимаетесь? А я, только что, сдала экзамены в госуниверситет на исторический. Поступила!

— Вот как? Для меня это неожиданность…

Из допотопной кухни, прошли в маленькую комнатушку. Сесть было некуда, и Надя пристроилась на краешек кровати. Михаил сел рядом. Молчание… Внезапно, у него задрожали руки. Кончиками пальцев, провёл по обнаженному предплечью девушки.

— Вам нравится, когда так вот задеваю?

— Да… — дыхание Нади стало прерывистым.

— Впрочем, не стоит делать глупости… Нехорошо себя чувствую… Кажется, давление поднялось. Надо померить.

Тонометр показал 180 на 100.

— Надя, если можно, вызовите «Скорую», — таблеток никаких нет. Что-то неловко мне…

— Да, конечно! — перепуганная девчонка выбежала из дома. На улице, как назло, пошел сильный дождь. Но Надя через 15 минут вернулась — Вам очень плохо?

— Да ерунда! Переволновался немного…

Прибывшая бригада врачей осмотрела больного. Медсестра сделала магнезию. Промокшая до нитки Надя, смотрела на всё это, широко раскрытыми глазами.

— Вы, наверное, после того, что увидели, не захотите больше встречаться? — спросил Михаил, после ухода врачей.

— Да что вы! Совсем далее не против… А от пьянки нужно лечиться. Так ведь, себя погубите!

— А у меня, уже есть направление в наркологический стационар. На работе предупредили: если не лягу туда, рассчитают. Начальство, в принципе, ценит и потому, пока не выгоняет. Даёт, как говорите, шанс…

5

На улице Потерянной, где жил Михаил, дом дяди Коли Норина — местного «поэта», — стоял на самом углу. Старик давно уже, жил один, — жена ушла, как только он, «забыв всё на свете», занялся стихами, проводя бессонные ночи, в неотступном мыслительном изнурении. И в самом деле, вместо того, чтобы быть обыкновенным хозяйственным мужиком, как все, Норин поддался какой-то странной дури. «Я великий русский поэт, — говаривал, подвыпимши, «мэтр», — превзошел самого Блока!». И это, при всём при том, что, с виду, дядя Коля был, мелковатой породы, мужичонка с лысиной; юркий, шустрый, в засаленном пиджачке и стоптанных ботинчошках…

Михаил зачастил к нему, когда только начал писать свои первые, немудрёные вирши. Волнуясь, прочел их под орлиным взглядом, «патриарха» национального стихослолсения. «Видишь ли, дорогой мой человек! — закурив, жадно эдак затянулся Норин. — Технически, слабоваты твои стихи. Пишешь не сердцем, но умом, а настоящая поэзия, — глубокомысленно заключил он, — прежде всего, должна выражать чувство! Вот, послушай-ка…». И дядя Коля, с каким-то детским восторгом, подвывая, выдал свою «коронку» — «О, мать — Земля! В стремительном полёте…».

Михаил, сразу, почувствовал стилистические огрехи «творения», но ничего не сказал. Ведь был-то, всего лишь начинающим, и в газете тогда еще не работал.

— «Как с Солнцем вальс закружишь ты его!» — видишь, какой мощный образ! Образы, брат, в стихах самое главное! И заметь, какой расклад — Земля, Солнце… Планетарный масштаб мысли! Это самое сильное моё стихотворение. А пишу-то, уже 20 лет… Согласись, есть чему поучиться. Верно?

— Дядя Коля, а вас печатали?

Норин немного замялся, но виду особого не подал.

— Да ничего оне не понимают в Поэзии! Считаю ниже достоинства просить, о чем-то, у зажравшихся гадов. Я ведь, как-то, первое место занял на конкурсе, ну… самодеятельных поэтов, значит. Мои стихи, еще будут не просто читать, а изучать!

И «мэтр» показал Михаилу целую стопку, исписанных каракулями, общих тетрадей, извлеченных из древнего, запылённого шкафа…

…Норин, как всегда поддатый, сидел на незастеленной кровати. Годами немытые полы, почерневшая от сажи печь, грязный рукомойник. На столе — страшный кавардак: стопки, бутылки, луковичная шелуха, изъеденная селедка… «Творческий беспорядок» — определил Михаил.

— A-а, дорогой мой человек! Садись, пить-то будешь?

— Нет, дядя Коля, завязал. Че делаешь?

— А ниче не делаю! Я — пенсионер. К Серёге, сыну, вот недавно ездил. Он сейчас пизнесмен! Уважаемый человек! С самим мэром посёлка, за руку здоровается! Коттеджу трехэтажную строит… Да… Далеко ведь пошел, засранец!

Михаил вспомнил малограмотного, но с мужицкой хитрецой, сына Норина, своего одногодку, уехавшего, на заработки, в некий лесной посёлок. Такой, действительно «далеко пойдет» по узколобой материальной стезе. На болыпее-то, Серёге, претендовать не приходится…

— Напечатали мой цикл стихотворений, в газете «Рабочий путь». Принёс вот, показать.

— Ну-ка, ну-ка… А, всё одно, без очков не вижу. Да ты ведь, чего-то читал. Стихи-то, не от сердца…

— Куда уж до вас, дядя Коля. До гения-то, непризнанного! Но я, тем не менее, рад. Всё-таки, первая крупная публикация, после занятий в литобъединении. Слушай, почитай-ка свои!

— Да не стоит… Лучше скажи, когда с Шаровым, — ну, что работает корреспондентом тоже, — девок приведёте?

— Так это, опять пьянка будет. Сказал ведь, — сейчас в завязке. Ох, и проказник же старый! Всё тебе молодых подавай!

Норин вдруг стал серьёзным.

— Запомни, бабы — наши враги номер один! Особенно для поэтов. Мужики всегда стремятся взлететь, а оне тянут вниз. Вот почему, живу-то одиноко. А так, развлечься, почему бы и нет?.. А насчет стихов, знаешь, разочаровался я в них… Уже два года не пишу, потому как, никому творения, кроме меня, не нужны. Никому! А сколько сил и времени потрачено! Так-то вот…

1

Михаил, зайдя как-то раз к Мещеряковым, застал Светку в глубоком унынии. Недавно, дура вернулась из вояжа по стране с Борщевским, который отправил Герцогиню домой, а сам остался в своём Питере. Порезвились в поездке они на славу, посетили около шести городов, где авантюрист-влюблённый проводил, так называемые, семинары. Естественно, наобещал Светке с три короба, что, мол, разведётся с молодой женой и заберёт Герцогиню, на жительство, в Петербург вместе с Сашкой. И вот сейчас, несчастная была, как на иголках. То страстно дожидаясь звонка от «любимого», то впадая в депрессию, догадываясь, — что, на самом деле, Борщевскому совсем не нужна.

— Модест, всё равно, её бросит, потому что обожает только меня! Что усмехаешься-то? Пойми, что это не просто шуры-муры, а серьёзное и глубокое чувство! Которое вам, — жалким людишкам, — никогда не понять!

— Ты, хоть раз, подсчитала, сколько вот этак, «серьёзно и глубоко», блин, любила? Раз пятнадцать, если не ошибаюсь?

— Зато, ты никогда не любил! Пожизненно влюблён в самого себя, да в свою науку! Если даже, собственный ребёнок не нужен! Приходишь, чтобы только отметиться, а на его судьбу плюёшь с колокольни!

Светка вскочила с дивана и быстро зашагала по комнате, как разъярённая львица в клетке. Михаил не нашелся, что ответить.

— Забирай свои фотографии — и походные, и где ты с Сашкой! — Герцогиня бросилась к шкафу и швырнула их оторопевшему «другу». Такой он её, — никогда не видел.

— У нас с Модестом духовная связь, — с полуслова, понимаем друг друга. А эгоисту, только одно подавай! Тем более, трахаешь всяких там потаскух, да еще об этом рассказываешь! Корреспондент!

— Во всяком случае, я прихожу не к гулёне, а к сыну…

— Да разве ты отец?! Ты его, что ли, вырастил?! Убирайся к чертовой матери, и больше сюда ни ногой!

В двери, уже заглядывала встревоженная мать Светки. Михаил, оскорблённый до глубины души, встал и направился в прихожую. Герцогиня с перекошенным лицом, — именно такой, запомнил её в последний раз, — выпроводила, с гробовым молчанием, наружу.

«Ну и черт с ним, дура набитая! — только в автобусе, и пришел в себя. — Может, это — лишь к лучшему. Всё равно бы, на тебе никогда не женился… Ни ногой, так ни ногой! Больше тогда, не увидишь!.. Да и зачем, эта стерва нужна? У меня теперь, Надя есть…».

Дома, когда свалился без сил на кровать, опять, нахлынули воспоминания. Несколько раз здесь, в халупе, была у него Светка. Как-то зимой, когда еще Мещеряковы не переехали на новую квартиру, Михаил, вечером, заехал за Герцогиней и предложил отправиться сюда, в «избу». И она, без колебаний, согласилась. Маленький Сашка остался с бабушкой и дедушкой.

Купили бутылку хорошего вина, и завалились в нетопленный дом. Летом, Светка как-то была тут, а зимой еще нет.

— Ты попробуй, хоть раз в жизни, печь растопить!

Дрова уже приготовлены, в амбар идти не надо. А я пока, забегу к родителям — через дорогу.

Светка была в приподнятом настроении, и занялась печью так, будто забавлялась весёлой игрой.

— А что, экзотика, далее очень, меня привлекает! Тут лее, берёста вроде нужна?

— Растапливай бумагой. Спички здесь…

И ведь, справилась, изнелеенная мимоза!

Потом, пили вино на кухне, под треск разгоревшихся дров. Романтично было. Глаза у обоих блестели.

— Мужика-то, как хочу! — потянулась Герцогиня.

— Иди ко мне!

Согрешили прямо на стуле… А потом, была бессонная ночь в сплошных разговорах. Уже под утро, Светка спросила:

— Слушай, даёшь слово, — если со мной что случится, — что не бросишь Сашку?

— Ну, разумеется. А почему об этом спрашиваешь?

— Да мало ли, что в леизни молеет произойти… А ведь ты, Михаил, меня совсем не любишь, и никогда не любил!

Деваха, неолеиданно, заплакала. Но «друг» утешать не умел. Вообще, какой-то он холодный, безлеалостный человек! Почему так? Почему не такой, как все нормальные люди?

Светка уже спала, а Михаил всё размышлял над своей странной, никому не приносящей, кроме боли, леизнью. Отец, тогда еще сказал: «Не сердце у тебя, а кусок льда!» И ведь, батя в чем-то прав… Почему его совсем не тянет к Сашке? Ведь, вроде, родная кровинка… Полеалел бы ребёнка, и леенился на взбалмошной дуре! Но будто чувствовал, что судьба поведёт по другому пути…

2

— Борис Борисыч! Вы? Ну, никак не ожидал, что сюда, на Потерянную нагрянете! Я разве, адрес оставлял? — Михаил открыл дверь Николаеву.

— От жены ушел. Можно, здесь немного пожить, ну, хоть пару-тройку дней? — Борис Борисыч, конфузливо, протиснулся в кухоньку Михайлова жилья. — Честно сказать, не ожидал увидеть вас, в столь необычном одеянии!

— Ну, конечно же, живите! А это я дрова заготавливаю, воду ношу. Мы ведь тут, как в деревне. Так что, не обессудьте…

— Мне бы такую квартирку!.. — любовно оглядывал, убогость избы, кандидат наук. — Сиди себе, занимайся, читай литературу…

— Кстати, Борис Борисыч, как у вас здоровье?

— Давление замучило. Сердчишко всё больше пошаливает. Ну, да ведь не сто лет жить! Пить будете? — вынул, из кармана плаща, бутылку водки.

— Уже неделю, на дух, не принимаю. В наркологию ложусь скоро. Руководство «Вечерки» настаивает…

— Поражаюсь, как вы, со своим меланхолическим, тревожным темпераментом, со слабой нервной системой, умудряетесь справляться с газетной работой. Налицо — ярко выраженная, компенсаторная функция стиля, приспособительные возможности темперамента!

— Зато, в науке не преуспел. Мяткин так и не нашел время, прочитать мою статью?

Вместо ответа, Борис Борисыч налил себе сразу полстакана «пойла», кривясь, выпил. Как же, этому славному, талантливому парню, сказать правду? Ну, недолюбливает Мяткин его, — почему, — неизвестно. Может, Клейман, у которого работал в лаборатории экспериментальной психологии личности, наговорил какие-нибудь гадости? Клейман ведь, рассчитывал, что Михаил станет вкалывать на его докторскую, выполняя определённый объём работы. А парню, видать, не по душе были идеи зав. кафедрой. Поскольку, своих мыслей — прорва! Теоретические проблемы, как орехи щелкает. То бишь, явные наклонности к сугубо теоретическим исследованиям, но никак, не экспериментальным. А Мяткину-то факты, факты подавай!..

— Со статьей, видимо, придётся еще подождать… У вас же, два кандидатских сдано?

Михаил ничего не ответил. И так всё ясно. Не дают ему хода. Все усилия напрасны. Надо было, сразу под Клеймана работать, — и дорога к кандидатскому диплому открыта. Провести серию экспериментов, а потом, написать ученический трактат. Но это не прельщало. Ведь, с дешифровкой теории Берлина что-то, наконец, стало прорисовываться…

Николаев, между тем, приканчивал бутылку и уже, собирался идти за второй. Деньги у него, на этот раз, были.

— Борис Борисыч, — решился Михаил, — я, кажется, нашел ключ к пониманию теории. Установление однозначной разноуровневой связи меж свойствами, фактически, означает экспериментальное доказательство того, что индивидуальность есть, не что иное, как человеческий генотип. Это, не побоюсь сказать, революция не только в психологии, до сих пор несущей груз, так называемой, «социальной» детерминации, — это революция, вообще, в науках о человеке!

— Ну, вы загнули, однако… Что же, по-вашему, развитие личности и её ролей в социальных группах — наследственно предопределено? Да сие панбиологизм какой-то! Нет, Берлин так считать не мог!

— Вы же, сами видите в человеке животное!

— Да, отчасти он — животное, но социальность, некая надприродность, давно уже вывели homo из мира зверей. Человек — это, как бы, кентавр с батареей биологических рефлексов. Но его психика несёт на себе, еще печать Социума, и именно это, неизмеримо, отделяет людей от животных.

— Да нет же чисто биологических и чисто социальных свойств! А есть видоспецифика биологического вида Homo sapiens, отличие которого от других видов — производство продуктов потребления с помощью разнообразных орудий. Весь фонд рефлексов, — то бишь, человеческих потребностей, — задан генетически, а Культура, в том числе и духовная, создана на базе наследственных механизмов высшей нервной деятельности.

Но, судя по всему, Борису Борисычу было уже не до полемики. Желание загасить душевные страдания водкой, брало своё. Ведь, с женой и детьми — проблемы, в институте платят копейки, в стране развал, беспредел… Что еще остаётся, как не пить?

…Запой длился четыре дня. Всё это время, Михаил, с сожалением и болью, смотрел на падение Учителя, который превратился в подобие человека. Что ж это, творится-то с людьми?..

3

«…Федорцов, обманным путём, вывел ребёнка со двора дома, на улицу Свердлова к дому № 38, где на чердаке совершил, в отношении девятилетней девочки развратные действия, а затем, и действия, повлекшие смерть в результате насильственной асфиксии. Федорцов острым предметом выколол жертве глаза и изрезал половые органы…» — читал судебное постановление Михаил, делая выписки в блокнот. «Классный будет материал, — думал он. — Такая душераздирающая жуть… А читателям, этого только и надо. Недаром Стас, зам. редактора, требует от меня острых, скандальных сюжетов. Нынешние газеты — да наша же «Вечерка», — подобным и выживают в конкурентной борьбе с другими изданиями…».

И то, правда. В последние полгода, «Вечерка» стала заметно сдавать, — рекламы поступало мало, бумага вздорожала, печатные услуги тоже. А отсюда, низкий тираж, снижение зарплаты сотрудникам. И в розницу-то покупают газету неохотно. Вон, в печатных киосках, — чего только нет! Пестрят ассортиментом. Уж, и цену снизили за экземпляр, а толку никакого. Вот почему, редакторат поставил перед журналистским корпусом задачу: во что бы то ни стало, привлечь внимание читателя, — то есть, хоть чему, — с известной оговоркой, разумеется. Лишь бы, «Вечерку» разбирали, как в былые времена.

«Да что там скрывать! — с горечью, высказался как-то Никитский. — Гибнет газета, недолго осталось. Точно, — «Новь» приберёт скоро к рукам, сделает дочерним предприятием. Их тираж — 60 тысяч экземпляров, — не то, что наш. Поэтому и рекламу туда несут. А главное имидж, — издание-то областное, не чета городской «Вечерке»! Помяните моё слово — будем под ними ходить».

Так, в принципе и получилось. Главного редактора, «Новь» сразу заменила своим человеком. Кардинально переделали и оформление макета. Лишний балласт из сотрудников поувольняли, произвели перестановки оставшихся кадров. Но, по большому счету, ничего это не дало. Газета хирела и хирела на глазах. Понятно, что такое положение дел отражалось на настроении журналистов, — зарплата ведь, в два раза снизилась, а работы стало больше.

Михаил, как и все, тоже упал духом. Пьянки участились, а отсюда — недовольство начальства. «Алкаша», уже пару раз, выводили за штат, но потом, опять, неизменно возвращали, поскольку журналист был способный. И редактор, Сысоев, настаивал, чтоб сотрудник полечился от алкоголизма. Хотя, его самого, вечеркинцы, чуть ли не каждый день, видели пьяным после работы…

— Александр Иванович, вот ты в журналистике, уже много лет, в наших изданиях городских, где только не работал… — Михаил брал иногда, «уроки» у газетного «волка» Никитского. — Может, мы не пользуемся спросом, потому, что «Вечерка» пишет о городской херне, типа коммунально-бытовых нужд или расхваливания местной администрации? Надо внести, наверное, какую-то свежую, острую, политическую, что ли, струю?

— Всё дело в имидже, который у нас слабоват, — отложил прочитанную статью Никитский. — Пишем, к тому же, по-старинке, как в старые советские времена. Я хоть и коммунист, но теперь другой политический расклад, — вот, мы и в жопе. Нужна другая концепция газеты. Но, даже это, вряд ли поможет… А политика, всем уже надоела. Поэтому стоит ли?

— Неужели, теперь у коммунистов нет никаких шансов? Да вы-то сами, с Шаровым, хоть верите своим утопическим идеалам?

Никитский нахмурился. Закурил.

— Надо верить. Другого выхода нет. Люди, неизбежно, будут стремиться к чему-нибудь светлому, справедливому, хотя это, в принципе, не достижимо. Но если остановимся в своём стремлении, что тогда будет с обществом? Съедим ведь, друг друга!.. И потом, от людей, мало что зависит, если посмотреть с другой стороны. — Никитский сбросил пепел. — Личный выбор не субъективен, но объективен. А альтруистическое начало, у человека, не следует отрицать. Если бы не было его, общество никогда бы не выжило и не прогрессировало бы. Сие подтверждаю уже, как биолог. Кстати, ты, газетчик, должен являться проводником, носителем этого альтруизма, выражая общественные, народные нужды. Так что, иди, давай, — работай!..

4

В выходные вечером, Шаров пришел к Михаилу на Потерянную и, как не странно, застал его.

— Слушай, Мишка, про каких ты краль, тогда говорил? Ну, с одной ночью, на Повстанческой у Америки познакомился…

— А, да жаба она некрасивая… Может, подруга ничего? А че спросил?

— Так давай, созвонимся с ними! Выходные ведь!

Пригласим, сначала, к дяде Коле, а потом, к тебе затащим.

— Не пью я, Виталик. Сказал ведь, — не пью. Да и осточертели эти сомнительные бабёнки.

— Дак и не пей. Только присутствуй. Подруга — твоя. Давай позвоним!

Михаил, с явной неохотой, согласился. Ну, познакомился с некой Юлей у ночного киоска, — бутылку она там брала. Как водится, пригласил к себе, и так далее… Какой интерес, еще раз, встречаться? Вот Надя — другое дело. Порядочная девчонка, домашняя. Здесь, вроде, игра стоит свеч, хотя с нею близко, пока, не знаком. Но, с другой стороны, почему бы и не развеяться в выходные? Главное не пить, и всё!

…Подруг встречали на трамвайной остановке. Ну и накрасились, блин! Но Оля оказалась смазливой девицей, — не в пример, напарнице. И, кроме того, заметно опережала её в «общем развитии».

Стучать, в окна норинского дома, — пришлось долго. Наконец, шторы раздвинулись: показался, поднятый с постели, непроспавшийся и потому, всё еще пьяный, хозяин. Увидев девчонок, радостно замахал рукой.

— Милости, милости просим! — лучился гостеприимством, дядя Коля, проводя дамочек в свой поэтический вертеп. — Сейчас посидим, стихи почитаем, а если не хватит чего, зашлём гонца!

Кое-как расселись у журнального столика, заставленного бутылками и закускою с огорода.

— Предлагаю тост за хозяина дома, который приютил кипучие молодые сердца! — изловчился словесно Шаров, опрокидывая внутрь, налитую до краёв, стопку. — Да не стесняйтесь, девочки, — тут все свои! Дядь Коля, прочитай «О, мать Земля!». Перед вами выдающийся поэт современности, непонятый, к сожалению, бездушной критикой.

Норин сразу преобразился, надувшись, как индюк. Вдохновенно выдал «коронку», отчаянно жестикулируя. Компания зааплодировала. Но не Михаил, смотревший на весь этот спектакль, трезвыми глазами. Думал о своём.

«Почему так сложилась жизнь? В молодости, когда сверстники вовсю гуляли, мне, больному, приходилось сидеть дома с книгами. А сейчас, в 32 года, как с цепи сорвался! Как будто, стал навёрстывать упущенное. То, что не догулял, догуливаю теперь. Но, фактически же, ищу свою женщину, единственную и неповторимую… Может быть, Надя — та самая долгожданная, с которой свяжу судьбу?..».

Между тем, Оля, с пахнущим перегаром дыханием, сама обхаживала Михаила, но тот был безучастен. Дядя Коля, вовсю уже храпел на кровати, в своём скомканном «логове». Виталик, незаметно, показывал глазами сотоварищу, что, мол, пора уходить…

«Как животные, спариваемся на глазах друг у друга!» — Михаил, с отвращением, отвернулся от пьяной Ольги, которая тут же, после «акта любви», уснула. Шаров, всё еще «возился» с её подругой, Юлькой. Наконец, поднялся.

— Слушай, идея! Давай-ка пригласим дядю Колю! Пусть дедка позабавится тоже. Ты ведь, Юлька, не против?

Та пробурчала, что-то невразумительное…

Через некоторое время, прибыл Норин. По-стариковски, деловито снял с себя пиджак, рубаху и штаны. Аккуратно повесил на спинку кровати. Остался в одних семейных трусах до колен. Кряхтя, залез под одеяло. Михаил с Виталиком покатывались со смеху.

— Поддай-ка жару, дядь Коля! Так её, так её!

Но Норина, вероятно, смущали обнаглевшие «болельщики». Недовольный, он начал одеваться.

— Ну как? Чего-то, хоть получилось? Баба-то огонь!

— Да желания особого, че-то нет… Другой раз, по восемь заходов делаешь, а тут, нет настроения… Может, пойдем ко мне? Дёрнем по маленькой. Поднимай девок!..

5

— Мы животные?! Все люди — животные? Да ты ерунду какую-то городишь! — мать удивлённо смотрела на сына.

— Разумеется, не такие, как кошки или собаки, а видоспецифические, — то есть, человеческие особи. Как зоологическому виду Homo sapiens, только нам присущи производство продуктов потребления с помощью орудий. Людей еще отличает и духовная культура — философия, религия, искусство, наука. Но по Павлову, ими занимаются, так называемые, специально человеческие или творческие зоологические типы, тогда как «низшие» животные существуют, больше, с сугубо материальной направленностью интересов. Относятся к «общим» типам 1-й сигнальной системы действительности.

— Выходит, мы с отцом «низшие», так что ли понимать?

— В известном смысле, да. Проще — обыватели. Хотя творческие особи — те же самые социальные генотипы, которые едят, размножаются, воспитывают потомство, общаются, познают. Им, как и другим, свойственны все рефлексы, или потребности видового человеческого генофонда.

Мать, похоже, что обиделась на Михаила. Что тогда говорить об огромной массе людей, которые, не осознавая врождённых инстинктов, — то бишь, биогенетического эгоизма, — живут, работают, выращивают детей, не подозревая, что в их, казалось бы, обычной жизни они сами и те, которые окружают — биологические существа, в биологических же отношениях друг с другом. А психика, душа каждого, в принципе, мало, чем отличается от психики других высших животных видов. Хотя, конечно, отличается, но — количественно, не качественно.

Иллюзия разрыва духа и тела, которую, веками, поддерживает религия, идёт не столько от невежества масс, сколько от самих носителей «духовного знания», — по сути, тех же генотипов. Тело олицетворяет, якобы, животное начало в человеке, тогда как душа, дух — нечто божественное, надприродное. Это заблуждение, кстати, подхватили коммунисты, — только «надприродное» в психике, заменили словом «социальное». На деле же, ничего в мире, помимо Естества, нет. Люди, — сам К.Маркс еще говорил, — непосредственные природные существа, возомнившие о себе, бог невесть что…

Немного передохнув, Михаил, у себя в «избе», продолжил записывать мысли в специально заготовленную, тетрадь.

«Даже если раскрыть Библию, в «Екклесиасте» прямо так и написано, что мы недалеко ушли от скота, что всё, в конечном счете, сводится ко «рту». «Суета сует и томленье духа…». Царь Соломон, которому принадлежат эти слова, был, без сомнения, глубоким и проницательным мыслителем. Да и вся история развития естествознания и передовой философии, есть попытка поставить зарвавшееся животное (то есть, человека) на место. А трагическая судьба генетики, вообще, биологических наук в России? Коммунистическая идеология, проповедовавшая борьбу с «биологизаторством», затаптывала истинное знание, что называется, в грязь! И сейчас, в новые времена, правду о человеке и обществе, кое-кто, по-прежнему, скрывает, потому что это невыгодно «власть имущим». Ну, какие они животные? Они — «настоящие люди», заботящиеся о «благе» простого труженика!

Взять, к примеру, элементарный видоспецифический инстинкт — стремление к материальной обеспеченности… Сплошь и рядом, идёт охота зверей за деньгой. На какие только ухищрения, не бросается жульё, — что самки, что самцы. Деньги зарабатывают, вымогают, крадут, копят и т. п. — весь смысл жизни в них!.. Почему? А потому, что на эти бумажки, мы можем приобрести себе комфортабельную жизнь: вкусное и разнообразное питание; дорогую и модную одежду; престижные машину, жильё; обеспечить своих отпрысков и прочее. Иными словами, удовлетворить массу потребностей, рефлексов генофонда по принципу гедонического насыщения. То бишь, заполучить то, что люди называют «счастьем»…».

В дверь постучали. На пороге стояла соседка. «Ну, че тебе, Ритка? Спичек? На быстрей, не отвлекай! Материал для газеты надо писать!» — Михаил чертыхнулся и, опять, сел за стол.

«Наши страсти — это мы» — писал Анатоль Франс. Вся биогенетическая психика (душа) человеческого животного — суть его рефлексы с системой их же обеспечения. А именно: эмоциями, чувствами, волей, ощущениями, памятью, мышлением. Человек — ходячее мотивационное поле со сферой значимого. Именно наши инстинкты (рефлексы) думают, видят, слышат, разговаривают, двигаются ради достижения цели: удовлетворения самих же себя, через природную и социобиологическую среду. Достаточно, внимательно присмотреться к людям: им постоянно что-нибудь «надо», — надо овладеть, присвоить, поживиться чем-то, сэкономить… Но это происходит, отнюдь, не по произволу человека, как может показаться на первый взгляд. Инстинкты нами движут, управляют объективно, — то есть, помимо воли…».

Михаил закрыл тетрадь. От умственного напряжения, разболелась голова. «Нужно, сейчас же, перестать думать, а не то состояние еще больше ухудшится!». Но мысли, напирая одна на другую, всё шли и шли. «Как же их остановить? Надо как-то отвлечься…» — закрыв дверь на замок, отправился, через дорогу, к родителям. Хоть чем-нибудь помочь.

1

— Надя, почему вы выбрали, именно, исторический факультет, а ни какой другой?

— А мне еще в школе, история нравилась: как люди жили до нас, какой жизненный уклад был, устройство государства; нравилось читать про войны там разные…

Михаил и Надя, не спеша, прохаживались вдоль кромки старого городского пруда. Был тихий сентябрьский вечер, вода недвижно отражала возвышенный берег с деревянными избами, утонувшими в начинающей уже желтеть, зелени огородов. Настроение у обоих, после радости встречи, было умиротворённым.

— А вам в газете, тоже нравится работать, наверное? Это ведь, так интересно: новые люди, общение, новая информация! — Надя посмотрела, на Михаила, с нескрываемым восхищением. — К тому же, стихи пишите и наукой занимаетесь. Всесторонне одарённая, творческая личность!

— Да что вы! Газетная работа — это же ремесло, тяжелый изнуряющий труд. Здесь творчеством и не пахнет. Пишешь о всяких разностях: что произошло в городе или произойдет. Обычные, каждодневные новости, в которых нет места, чему-нибудь, отвлеченному, вечному. Но зарабатывать на жизнь, как-то ведь надо!

— А наука, поэзия?

— Признаться честно, я — неудачник на научной стезе. Сразу не пошло, потому что не захотел идти по проторенной дорожке, как все. А сейчас вот, расплачиваюсь… Кстати, Надя, я стихотворение вам посвятил!

Девушка оживилась:

— Что ж, прочитайте!

Михаил, развернув, заранее приготовленную, бумажку, что называется, блеснул способностями. Надя была в восторге. Но вскоре, лицо её омрачилось.

— Вы вот пишите, что нравлюсь очень. Что какая-то я особенная. А на самом-то деле, всё ведь не так, — не заслуживаю, к себе, такого возвышенного отношения!

— Что вы имеете в виду? — «поэт», пристально посмотрел на девчонку.

— Да не стоит об этом… Сказать честно: что-то есть в вас такое, чего в других мужчинах не встречала. Несмотря на внешность, телосложение… Но не это же, главное!

Что-то сильно притягивает сердце, а что — не знаю…

— Если внешность не по нраву, давайте тогда расстанемся! — голос Михаила дрогнул. Но Надя, испуганно, схватила за руки и прижалась к груди.

— Я просто, неправильно выразилась! Сердцем чувствую, — вы мой, тот самый!.. Хочу быть с милым! И ведь ты… этого хочешь?

Они, так и стояли посреди дороги, обнявшись, долго не отходя друг от друга…

Потом, был день рождения Михаила. Именинник пригласил Надю в дом к родителям. Сидели у накрытого праздничного стола. Поиграл на баяне, а подруга, уже как бы, на правах невесты, разговаривала с матерью и отцом, которым очень понравилась. Надя подарила «милому», дорогой кожаный портмоне, чего тот, совсем, не ожидал. Никто из женщин, никогда, подарков ему не делал.

…Через пару дней, купив цветов, кавалер приехал к девчонке домой, на Заякина. Добротный деревянный дом, выкрашенный в желтый цвет, во дворе — куры, еще не пожухлый, уютный огородик. Надя была дома одна. Обрадовшись, провела друга через крытый двор и сени, через коридор, в свою комнату.

Обратил внимание на шкаф с книгами, небольшую аккуратно застеленную кровать, стол с красивой лампой под абажуром. Глаза Нади, буквально, светились любовью. Михаил подошел к ней и осторожно, без лишних слов, начал раздевать. Девушка не сопротивлялась.

— Только, надо бы нам побыстрей, а то мама скоро придёт…

Мать Нади позвонила, в дом, через полчаса. Оценивающе оглядела, отнюдь, не молодого избранника дочери.

Сдержанно расспросила о том, о сём. Да и Михаил, что-то, был не очень рад. Оставшись, вскоре, с другом наедине, Надя сразу почувствовала перемену в его настроении.

— Что с тобой? Что-то случилось? Разве, не любишь больше меня?

Кавалер, не отвечая, стал собираться. Но Надю, напоследок, поцеловал, оставив в недоумении и тревоге. И, правда, что это было с ним?..

2

После нескольких лет обильных возлияний, семейных ссор и неурядиц на работе, Борис Борисыч серьёзно заболел. Нет, страдал-то он гипертонией давно, а тут, все неблагоприятные факторы свалились, как бы, в одну кучу. Началось с того, что случился сильный сердечный приступ. «Скорая» откачала и порекомендовала, затем, не медля, обратиться в поликлинику. Но Николаев с презрением относился к своим хворям, — мол, отлежусь, и всё на место встанет… А этих докторишек, с вымученными дипломами, больной всерьёз не воспринимал. Что, дескать, они знают о человеческом организме, кроме вызубренных книжных сведений! Не дело ему, кандидату наук, полагаться на каких-то недоучек…

Еще в первые годы знакомства, Михаил увидел у шефа прибор для измерения давления.

— Ну, и сколько у вас, Борис Борисыч?

— Обычное —170 на 100. Я его, и не чувствую совсем.

— Так ведь, нельзя с таким давлением ходить. Снижать нужно!

— Да плевать хотел!

И Николаев продолжал жить, как привык…

А вот сейчас, Михаил позвонил ему, и жена сообщила, что Бориса Борисыча положили в больницу. Где-то далеко, — на краю города.

«Надо обязательно съездить, узнать, как он там», — ученик, купив фруктов, отправился по указанному адресу.

Больничные корпуса были разбросаны по еловому лесу. Кое-где, встречались гуляющие пациенты. Николаева лечили в старом побеленном особнячке с колоннами, на втором этаже. Спустился, когда вызвали. По затёмненной аллее, вышли на солнце, к скамейке.

— Да ничего себя чувствую, ноги только, опухли немного. Давление чуть снизили — еще держится.

— Борис Борисыч, вам же, всего 47 лет! Это всё от пьянки. Завязывать бы надо!

— Сам знаю. Но как вспомню о Пашке, так и тянет, выпить и забыться…

Николаев, склонив, почти всю седую голову, незаметно смахнул слезу.

Михаил слышал от него, что-то о болезни сына Павла, но и подумать тогда не мог, какой страшный недуг, в действительности, мучает парня.

— Ну а как ваши успехи в газете? — справившись с собой, нарушил паузу Борис Борисыч.

— Да одно и то же… Честно сказать, всё надоело. Ох, уж эти провинциальные новости! Но я хочу сказать о другом. Относительно верлинскои теории. Под интегральным исследованием он подразумевал совсем иное, — не то, что ныне принято думать в школе. Междисциплинарная системная интеграция означает не просто тотальный охват индивидуальных уровней, а их «слитие», — о чем, в своё время, писал Павлов!

— Знаете, Михаил, давайте пока оставим сложные материи… — вдруг обронил Николаев. — Не могу я сейчас переносить умственное напряжение. Как-нибудь, в другой раз поговорим… Вы не обижаетесь? Ну, не могу пока.

Ученик понял, что серьёзного научного разговора, не получится. Больной человек есть больной. С тяжелым сердцем, покидал он наставника…

Не прошло и двух недель, после выписки, как Борис Борисыч вновь угодил к врачам с ухудшением состояния. Но после и этого лечения, попав домой, он еле-еле ходил: чтобы добраться на работу, несколько раз, приходилось останавливаться, на пути до остановки троллейбуса. Пить он больше не пил, потому что, уже был не в силах. Михаил как-то приходил к больному, пытался, опять, разговорить на научные темы, но Николаев избегал, тяжелой для себя, полемики.

— Давайте лучше, зайдем в «рабочий кабинет», выберете всё, что понравится из библиотеки.

Знакомый «кабинет» — был крохотной каморкой от кладовки, в одной из комнат. До потолка, кстати, заставленный книгами по нейрофизиологии, психологии и философии. На антресолях располагался архив Берлина. Небольшой письменный столик, едва умещался на двух квадратных метрах площади. Вот здесь, и писал Учитель, ночами, свою диссертацию…

— Хочу подарить копию кандидатского труда, — может, когда-нибудь и пригодится. И архив, если что, к вам перейдет, так сказать, по наследству… Ну, выбрали что-нибудь? Тогда, пойдемте пить чай.

3

Поэзия для Михаила была, отнюдь, не серьёзным занятием, а скорей, возможностью для простого отдохновения души, возможностью вылить, переполнявшие чувства на бумагу. Хотя, конечно, отдавал лучшие стихи в газеты, так сказать, ради интереса. Но лишь тогда, когда пару штук из них напечатали, в нём, откуда, ни возьмись, проснулось честолюбие.

В «Вечерке», полгода назад, Михаилу с его «произведениями» посоветовали обратиться в городское отделение Союза писателей. А там уже, некто Кочнев, известный поэт местного розлива, выдал рецензию на машинописный текст собранных стихов. Естественно, Кочнев в пух и прах разгромил наивные, псевдохудожественные поделки начинающего автора, но, вместе с тем, отметил, что, мол, цикл «Старая Зарека» написан, «будто бы другим человеком» и заслуживает того, чтобы его напечатали в любой центральной газете. Ибо и «образный строй произведения», и «умение рисовать словами», и «острая гражданская направленность» заслуживают этого…

Михаил был весьма польщен, как, впрочем, и разочарован. «А как же всё остальное? Выходит, что ерунду я написал?». Однако, после долгих мучительных самоистязаний он, как это обьино и происходит с начинающими, внутренне обвинил не себя, а, разумеется, Кочнева, который-де ничего не понимает в «настоящей поэзии», и пытается «закрыть дорогу таланту».

Через некоторое время «поэт», вновь, отдал стихи, но уже другому рецензенту. К удивлению и разочарованию, эффект повторился! Пашкова, также похвалив цикл, но не другие вещи, вместе с тем, настоятельно требовала, чтобы Михаил стал посещать литобъединение молодых авторов. И он, перебарывая тревожность и самомнение, пришел-таки на заседание…

— А у нас новенький! — руководитель Вребнев, средних лет мужчина с седеющими, зачесанными назад волосами, представил Михаила. — Может, прочитаешь что-нибудь, а мы уж решим, оставить тебя или нет.

Разволновавшийся «новенький» развернул рукопись «Старой Зареки» и начал, спотыкаясь, читать. Сначала тихо и неуверенно, но потом, слыша одобрительные восклицания собравшихся, все, более входя в образ.

— Недурно, очень недурно. — Вребнев похлопал «дарование» по плечу. — Дак ты там, в этих деревянных домах и живешь? Надо, конечно, отредактировать текст, но, в целом, стихи отличные. Сразу видно, что глубоко прочувствованы, пережиты…

На второй месяц занятий, Вребнев объявил, что наступает очередь по разбору литобъединением, написанных Михаилом «опусов». Заблаговременно, рукопись была прочитана членами студии. Конечно, при разборе, нашлись такие, кто резко отрицательно отнесся к стихам, упрекая автора в безобразности, явных стилистических, ритмических и прочих огрехах. Но опять, «Старую Зареку» хвалили, а всё остальное посчитали, увы, «не поэзией». Одна язвительная дама, даже написала пародию на небольшую поэму, в которой Михаил «бичевал», процветающий в стране, беспредел.

Но были и другие, вставшие на сторону, «подающего большие надежды», автора. К примеру, на написанное, только недавно, стихотворение «Солнечный ветер», положительно откликнулась, чуть ли не половина литобъединения… Однако, Михаил, уже не мог больше оставаться в студии. Для сего имелась, помимо прочего, особая веская причина.

«Какие они, всё-таки, замкнутые, эти поэтишки, каждый сам в себе, каждый интересуется только самим собой! Никаких добрых, товарищеских чувств. Не как в «Вечерке», где сплоченный весёлый коллектив! А тут, какая-то мёртвая зона. Тем более, никогда не угодишь, этим полуживым гипер-эстетам. Каждый мнит о себе, что он гений! Да пошли, к черту, все…». И разочаровавшись, парень в литобъединении, больше не появлялся.

Напечатали, правда, в газете «Рабочий путь», вскоре, растреклятый цикл, который всем был по нраву. Но какой из этого прок? Нет, — слабый Михаил поэт. Со средними способностями, бездарность. И зачем только, взялся не за своё?..

4

В наркологический стационар, — бывший поповский дом, расположенный рядом с Троицким храмом, — Михаил попал, как говорится, по блату. Год назад, он брал интервью у заведующей «алкогольной» больницы — Маргариты Николаевны Цветковой, а проще — Марго, как её уважительно и вместе с тем нет, называли обитатели «курорта». Марго была бессменным его руководителем, не имея, за плечами, даже высшего медицинского образования. Но работу свою знала ой, как хорошо!

— Проходите, устраивайтесь поудобнее! — Цветкова пропустила корреспондента вперёд, в роскошный кабинет, обставленный дорогой мебелью. — И что, собираетесь писать про нас?

— Слышал, Маргарита Николаевна, что лечение алкоголизма поставлено здесь весьма неплохо. Квалифицированный коллектив врачей и медсестёр, хорошее отношение к пациентам, вкусное питание. Стационар больше напоминает дом отдыха, чем больницу.

— Не забывайте, что у нас есть трудовая терапия! — Марго, развалившись в кресле, с явным удовольствием давала интервью. — Порядок наводят сами мужчины и следят за его соблюдением. Видели дежурных на входе? Кстати, ваш отец, уже третий раз здесь лежит… Он ведь, «навёл» сюда?

— Да, с пьянкой у бати беда.

— А у вас, что ли, нет? Игнатий Иванович говорит, что и сын стал часто закладывать. Так что, если будут проблемы, пожалуйте к нам! Это дело серьёзное. Лечиться начинать, лучше сразу, не откладывая!..

Михаил поднялся наверх, — на второй этаж;, опросил больных, которые, наперебой, расхваливали местный режим, условия обитания. Батя сидел среди них и светился от гордости: «Это мой сын! Корреспондент!».

А вот теперь, год спустя, и сам Михаил стал пациентом «курорта», но запой ему не купировали, как многим. Лечить начали трезвенького, не забывая, что «репортёр» — протеже самой Марго. Потом уже, когда он попадет сюда несколько раз и, не долечившись, бросит терапию, Цветкова скажет: «Всё! Хватит с нас. Больше никогда не приму. Как бы плохо ни было…». А держать слово, Марго умела.

…Уже неделю Михаил принимал таблетки и процедуры. Утром ходил на работу, — благо, что редакция располагалась в трёх остановках от больницы, а режим был почти свободным. Вечером в столовой отписывался. А дом его находился, всего, в двух шагах. Надя навещала «милого», после чего, парочка отправлялась в «избу» на Потерянной. Любовь разгоралась нешуточная…

— Замечаю, Миша, будто тебя что-то мучает… Ведь, у нас всё хорошо, правда? — Надя подняла голову с обнаженного плеча друга.

— Конечно, хорошо… Лучше скажи: кроме того парня, с которым была сильная любовь, и милиционера, ну, ловкого в половом отношении, еще кто-то с тобой встречался?

— Всего — шестеро! — не без гордости, «выдала» Надя. — Но ведь это нормально. Сексуальный опыт, как не крути!

— Ну-ну…

Подруга и не подозревала, что у кавалера, давно кипела ревность к её старым похождениям. «Совсем молодая, а уже, всё успела познать! Да еще и гордится этим… Ужасно то, что она, такая красивая, нежная, была обыкновенной потаскухой, которую «имел», чуть ли не каждый!..» — изводился бедняга, но ничего поделать с собою не мог. Иногда приступы ревности были очень сильными, — аж до слёз. «Друг» при встречах, как-то, даже охладевал к Наде, и та терялась в догадках: что это с ним, не разлюбил ли? Обоюдное напряжение росло, и кризис был не за горами. А потом, и горькая развязка. Но оба, и представления не имели о приближающемся разрыве отношений.

Между тем, Михаил, не смотря на лечение, чувствовал непреодолимую тягу к спиртному. Дабы, выпив, хоть как-то унять, мучивший его «любовный» стресс. Делая стенгазету для Марго, больных и посетителей, они с Серёгой Смирновым, художником, уже договорились, как-нибудь, пропустить по 100 грамм — не больше, чтобы никто не заметил. Но пока всё откладывали и откладывали этот драматический, но столь желанный миг. Ведь, всего по 100 грамм…

5

«…Объективное стремление к реализации рефлексов генофонда, которое позволяет каждому животному не только себя самосохранить, но и воспроизвести, саморазвить в онтогенезе — это только, так сказать, общечеловеческая, видовая характеристика. Главное для нас то, что люди отличаются друг от друга, как закономерные, генетически обусловленные типы. Как и у других высших животных видов (например, крыс, собак, обезьян), в популяциях человеческих зверей, грубо молено выделить: агрессивных, злобных особей (холерики), трусливых или тревожных (меланхолики), общительных, весёлых (сангвиники), спокойных, уравновешенных (флегматики). Существует еще, и так называемая типология развития или познания по И.П. Павлову — «общие» с другими животными (или, как у других животных) и специально человеческие генотипы («художники», «мыслители»), не говоря уже половых и возрастных биологических различиях людей…».

Сегодня, в столовой наркобольницы, посидеть и подумать в одиночестве, чтобы никто не мешал, не удалось. Мужики устроили там какой-то ремонт, и Михаил был вынужден уйти к себе в «избу», где в тишине, можно было обдумать захватившие проблемы.

Кроме того, в последнее время, как никогда, шли стихи. Вот, что значит трезвая голова! Теперь, он писал вдумчиво, не так разнузданно эмоционально, как раньше, притом, с учетом рекомендаций, полученных в литобъединении.

«И всё же, наука для меня, должна оставаться главным в жизни! Хотя, — и не согласен с поэтом Тальпиди, утверждающим, что человек-де не «абсолютное животное», что он-де, не абсолютный зверь, потому что способен на творчество. Это очередное заблуждение огромной массы творцов-«полубогов», которое утверждается веками. Наша задача — развеять сию иллюзию. Но как? Какие основания есть для этого? А они, всё равно, есть…

Г. Селье, основоположник теории стресса, пишет, что для людей характерна следующая особенность: «жажда одобрения и боязнь осуждения». У творцов она гипертрофирована, как гипертрофирован ориентировочный безусловный рефлекс, — то бишь, инстинкт познания и творчества. Жажда признания, славы, превосходства, власти в известных популяциях, удовлетворяется путём «созидающей» деятельности специально человеческих генотипов. Иначе, — всё это, наследственно запрограммировано. И сами типы воспроизводятся в Истории столетиями, с завидным постоянством. Следовательно, они объективно закономерны, даны от Природы, а не от какого-то там «духа».

Творчество посему, увы, не трансцендентно, не от Бога, как бы этого не хотелось его носителям. Приземлённая биогенетическая природа его, доказывается тем, что служит оно, в конечном итоге, цели достижения указанных выше признания, славы, превосходства, власти, а также и соответствующих материальных эквивалентов. То есть, работает, по большому счету, как на внешний социальный, так и на внутренний, личный статус (личное самомнение) человеческого животного в группе, популяции себе подобных. А эта наследственная особенность, с известными оговорками, характерна и для других высших животных. Следовательно, творчество лишь производно от базового биологического отношения. В противном случае, взятое само по себе, оторванное от главной реальной цели, оно теряет всякий смысл. Да и осуществляется творчество, с помощью биологических видоспецифических органов и использует, при этом, природный и социобиологический материал, — содержание для своего осуществления…».

Михаил перевёл дух: А вот, и доказательство! Но надо разрушить, последний «бастион» возможных оппонентов!

«Даже если, специально человеческий генотип творит, якобы, только для себя, не «нуждаясь» в оценке референтной группы и в материальных благах, (т. е. не за славу и не за деньги), — он, всё равно, работает на свой личный статус, так или иначе спроецированный на группу. Но это, довольно редкое исключение из правила».

Удовлетворённый Михаил улыбнулся. Вот они, возможности интегрального системного метода, монистического видения, не оставляющие места, так называемым, противоположным взглядам на изучаемый предмет! П о сути, это новая философская методология, в противовес диалектическому, дуалистическому мышлению. Постой-ка, постой-ка! А не может ли, интегральное видение, как объективная генетическая данность, представлять собой особый тип ориентировочного рефлекса, носителем которого является совершенно определённый генотип? Не третьесигнальный ли это тип нервной системы, если учесть что 1-я и 2-я сигнальные системы, объективно не способны к такому способу познания?..

1

— Ну, че Миша, пойдем? По сотке, и всё, — никто и не догадается. Мочи больше нет… — Серёга Смирнов, уже полчаса, уламывал Михаила. Но тот, по-прежнему, мучился сомнениями: «Нельзя мне, нельзя!» И, в то же время, Надя не выходила из головы: какая же, всё-таки, диспропорция между образом чистой, светлой девушки и её «мерзким грехопадением» с шестью разными мужиками, бывшими до него! Он любил и, одновременно, страшно ревновал. Ах, до чего тяжело на душе! Пойти уж, что ли, хапнуть, — может, полегчает?..

В гастрономе, купили чекушку, зашли в ближайший парк, неподалёку от наркобольницы. Выпив по 100 грамм, спрятали «вещдок» надёжно в кустах. На обратной дороге, встретились мужики, идущие из «санатория» на побывку.

— Михаил, к тебе там, девушка молоденькая пришла. Уже давно поджидает! Поторопись…

В вестибюле, на скамье для посетителей, сидела Надя, почему-то, вся в слезах.

— Что с тобой? Почему плачешь?

Та, всхлипнув, прошептала:

— Не любишь ты меня, я чувствую!

Михаил понял, что настал тот момент, когда нужно всё сказать. Начистоту.

— Пойдем-ка! — и он повёл девушку, по направлению к гастроному. На подходе спросил:

— У тебя деньги есть? Я всё истратил. Давай купим водку.

Подруга даже не удивилась. Покорно достала смятые бумажки… С покупкой дошли до Михайлова дома.

Алкаш налил себе и ей, но Надя пить не стала.

— Видишь ли, — решительно начал он, но потом, смутился, — жизнь такая штука, что иногда не знаешь, как и поступить…

Надя, опустив глаза, молчала.

— В общем, не могу больше так!

— Что — так? Я тебе больше не нужна?

— Не могу больше терпеть, что было…

— Ну-ну?

— Что у тебя было, словом, до меня…

Наступило молчание. Надя раскраснелась, руки её дрожали.

— A-а, поняла… Значит, конец. Ну что ж, — вымолвила дрогнувшим голосом. — Тогда прощай!

Резко встала и бросилась, рыдая, к двери. Михаил не удерживал. Он только налил себе, почти полный стакан водки и, залпом, выпил…

Проснулся уже вечером. При мысли о Наде и разрыве с нею, охватил ужас. Тут же сбегал к соседям, заняв деньги. На автобусе, с очередной поллитровкой, приехал на Заякина, но родители девушки не впустили. Сев неподалёку от дома, на сложенные брёвна, прямо из горлышка стал опорожнять бутылку.

«Никуда отсюда не уйду! А хоть бы, и ночевать здесь пришлось… Неужели-таки, не выйдет ко мне?» — рассуждал «друг», всё больше пьянея. Еще раз звонил в дверь, но мать, с холодным лицом, заявила, чтобы шел домой.

Между тем, почти стемнело. Михаил был пьян и уже, располагался спать на брёвнах. И тут, вышла Надя.

— А ну-ка, пойдем! Лучше не позорь перед соседями! — и она, схватив его за руку, повела на Потерянную. Благо, что жили, друг от друга, не так далеко.

Бедняга плохо помнил этот путь до дома: что-то выкрикивал, даже сопротивлялся. Но Надя, в конце концов, довела и, бросив на кровать, сказала что-то, чего не запомнил.

…Наутро, он опять, уже трезвый, приехал к ней, однако, встретил ледяной приём.

— Ты же, не захотел быть вместе? А теперь, изменить что-либо поздно.

— Но Надя! Пойми правильно… Я же люблю… Не бросай меня! — Михаил, чуть не рыдал.

— Поздно, дорогой! Поезд ушел… Прощай.

И отверженный «друг», ни с чем уехал. С горя, всерьёз запил, еще не подозревая, какие напасти обрушатся на него…

2

Запой продолжался уже несколько дней. В «Вечерке», на работе, Михаил, естественно, не показывался. Мать навещала в «халупе», приносила поесть, но он, казалось, был равнодушен к еде, а всё глушил и глушил сначала водку, а потом, и дешевый спирт.

Денег не было, но что удивительно, всегда находилось, что выпить. Да и угощали все, особенно соседи через стенку (дядя Коля уехал, тогда, к сыну). Ритка, маленькая шустрая бабёнка, с сожителем Григорием, бухали, что называется, каждый божий день. Ни он, ни она, понятное дело, нигде не работали. Ритка, по утрам, отправлялась «поднимать» бутылки на местном рынке и в других, только ей известных, местах. Григорий посиживал себе, на шее «жены». Иногда, промышлял воровством. Но главной «статьей дохода» неразлучной парочки, было их, пугающее своей первозданной грязью, жильё о двенадцати квадратных метрах. Тут же, обитали Риткины дочери от первого брака: Ленка и Катька, уже привыкшие к постоянным гостям «проходного двора»: местным алкоголикам, бывшим зэкам, дешевым проституткам и прочей шушаре, стекающейся отовсюду и, главное, несущей выпить.

Но пьяному Михаилу, было море по колено, относительно того, что и с кем «бычить», чтобы только, не думать о Наде. Он даже попробовал, как-то, «Родничок» — розовый технический спирт, для «просветления» разбавленный «Белизной», местными умельцами-кавказцами… Но всему приходит предел, а именно настал тот переломный момент, когда Ритка не выдержав настойчивых требований «халявщика», погнала его от себя, в три шеи.

— Сколько можно, жрать за наш счет?! Хоть бы совесть поимел! Пошел к еб-й матери!

И Михаил пошел к матери, только своей. Но батя, бывший в завязке уже полгода, выскочил, как разъярённый бык.

— Иди, гуляй, куда хочешь! Денег надо? А ты их заработал?! Давай, давай отваливай!..

Михаил, не солоно хлебавши, вернулся к себе в «избу», мучаясь страшным желанием похмелиться.

«К кому пойти? Соседям на улице, родители строго наказали, деньги мне не давать. Норин уехал. В «Вечерку» не сунешься. До директора общаги слишком далеко… Борис Борисыч! Вот, кто уж точно выручит! Поеду-ка к нему».

Обрадованный этой мыслью, отправился на троллейбус…

Подходя к дому Николаева, ученик, как и прежде, ощущал радостное возбуждение, омраченное, правда, гудящей головой.

Дверь открыла жена кандидата наук.

— Борис Борисыч дома? — бодро спросил Михаил. Валя (так звали жену), как-то странно, посмотрела на него и вдруг разрыдалась.

— Что? Что-то случилось?

— Вы разве не знаете? Борис Борисыч умер…

Его, как током ударило.

— Как? Когда?!

— Сначала умер сын, Паша, — у него ведь, лейкемия была… А потом, через девять дней, и Борис. Во сне… Сегодня, уже пятый день пошел, как умер… — Валя вытирала слёзы, катившиеся градом.

— Мне никто не сообщил. Да, собственно, кому это нужно… — Михаил оторопело, стоял у двери, не зная, что предпринять. — Вы извините, пожалуйста. Такое горе…

Валя, справившись с собой, хотела пропустить в квартиру.

— Вы зайдете?

— Нет. Не могу… Не по себе что-то…

— Ну, тогда приходите на «девять дней», в пятницу.

Но Михаил, уже ничего не слышал. Как во сне, спустился по лестнице, добрёл до остановки. Удар был неожиданным и сильным. Боже мой! Ведь буквально, три недели назад видел беднягу. Живого! Разговаривал с ним. А о сыне ничего и не знал. Не вынес, Борис Борисыч, его преждевременной смерти! И сам ушел… Как сейчас — без Учителя? Такой хороший, добрый был человек… И ведь никто, никто не заменит такого. Путь в науку, теперь закрыт окончательно… Но разве, в этом дело?! Друг ушел, настоящий друг…

3

Вид у Михаила, после недельной пьянки, был самым плачевным. Просыпаясь средь ночи, он чувствовал, помимо тяжелого похмельного недомогания, острую душевную боль. То вспоминал Надю, которая тогда еще, до размолвки, пришла к нему в больницу, — такая трогательно красивая, в джинсах и желтой блузке с «крыльями», предлагая пойти на концерт рок-группы. «У меня два билета! Пойдем?». Но Михаил отказался и повёл девушку на тот самый пруд, где произошло взаимное признание. «Я тебя люблю!» — шептал он Наде, целуя румянец на её щеках…

То вспоминал пьяного Бориса Борисыча, заплетающимся языком признававшегося, что, мол, Михаил с большими способностями, более того — талантом, и что, мол, он далеко пойдет, несмотря на жизненные препоны. «Я в вас верю! Еще скажите своё слово в науке! Утрёте нос, всем этим недоноскам и бездарям!..».

Выпить дома было нечего, и Михаил развёл в стакане одеколон. Жидкость обожгла всё внутри. Стало немного легче. И он заплакал пьяными слезами о двух потерянных, безвозвратно, близких людях. Не зная, между тем, как остановить себя, свой запой — это форменное сумасшествие…

В кромешной тьме, по улице, вышел на освещенную пустынную дорогу. Шатаясь, добрался до углового светофора и подошел к кирпичному зданию, где располагался бар. Денег, как всегда, не было. В полутёмном помещении, с движущимися огоньками под потолком, сидели, за столиками, несколько посетителей. Не контролируя себя, «подрулил» к подвыпившей паре.

— Ну, мужик, у тебя и вид! Давно, что ли, бухаешь? — парень высвободился из объятий, цепляющейся за него девицы. — Ну, говори, говори. Чего молчишь?

— Вы не против, если посижу немного здесь? Дома тяжело одному… Хотите, прочитаю свои стихи?

— Садись, коли не шутишь. Только ненадолго. Тебя опохмелить, что ли?

Михаил промолчал. Парень плеснул водки. Разговор продолжился.

— Корреспондент значит? Что-то не похоже. Ну, давай, прочитай что-нибудь!

Несколько стихов из «Старой Зареки», парню понравились.

— Смотри-ка ты, про нашу ведь, жизнь написал! И как складно. За душу берёт. На-ка, еще выпей…

Михаил не помнил, как ушел из бара. Проснулся наутро, всё с тем же тошнотворным состоянием и депрессией. Еле-еле собрался, взял у матери денег на дорогу, и отправился к Сергею Николаевичу, в общежитие.

— Ни хрена у тебя рожа! — директор «Молодёжного центра» еще никогда не видел его таким. — Остановиться бы, нужно бухать!

— Сам знаю. Только как? Главное-то душа болит… Тут у меня, такое случилось! — и Михаил, спотыкаясь, вкратце рассказал о своём горе.

— Сочувствую, сочувствую… — сделал, соответствующее ситуации, лицо Сергей Николаевич. — Но с пьянкой-то, делать что собираешься?

— Думаю, депрессию, только психиатры вылечить могут и абстинентный синдром, заодним, снять… Сейчас такое состояние, что сам его боюсь!

— Так может, психобригаду вызвать? — не то удивлённо, не то с усмешкой проронил Сергей Николаевич. — Поедешь, если что?

— Поеду. Вызывай. Когда лежал в отделении неврозов, там даже понравилось. Правда, тогда запоя не было… У меня просто, другого выхода нет!..

Бригада прибыла через час.

— Значит, на Черной горе уже лечились? — спросил голубоглазый, пожилой врач. — Неделю, говорите, пили? Но в отделение неврозов, вряд ли, примут, — у вас ведь, алкоголизация.

— Всё равно, возьмите! Остановиться не могу, на душе очень тяжело! — Михаил сидел, согнувшись, обхватив голову руками.

— Что ж, подпишите согласие на лечение. Собирайтесь, едем…, — и два бугая-санитара, как по команде, встали за его спиной.

«Конвой» спустился вниз, под удивлёнными взглядами общежитских студентов. Хлопнули дверцы «Уазика».

— У вас закурить можно?

— Сиди, прижмись! Не рыпайся! — злобно огрызнулся санитар.

Михаил понял, что его свобода на этом кончилась.

4

Из «накопителя» в психдиспанцере, врач, собрав «полный комплект» подлежащих госпитализации больных, в серой «буханке», отправился со всеми на Черную гору, за город, где располагалась психиатрическая больница. Ехали почти целый час, санитары зорко поглядывали на четверых мужчин и двух женщин, трое из которых были, мягко говоря, «не в себе». Михаил, с интересом, наблюдал за своим соседом со связанными кистями рук, странным отсутствующим взглядом, время от времени, порывавшимся встать.

— Ты что, сволочь, не понимаешь нормальных слов?! — санитар, с силой, усадил психа, вдруг закричавшего: «Голуби! Голуби!».

— Сейчас уже доберемся, Иван, немного осталось… — его напарник, казалось, был равнодушен к происходившему.

И верно, вскоре за окнами «буханки», замелькали строения больничного городка. У главного корпуса, машина снизила скорость и остановилась.

— Вылазь по одному! Только чтоб культурно! — шестерых «пленников» провели в приёмный покой, через небольшой коридор.

Каждый был осмотрен и опрошен. Наступила очередь Михаила.

— Мы не можем положить в отделение неврозов. У вас заболевание, хоть и невротического характера, но много глубже… К тому же запой. Ого! Давление повышено! Ну, проходите, проходите вперёд. Сейчас санитар уведёт в отделение.

Его, в специальной комнате, переодели в больничную «робу» и, по довольно крутой лестнице, с решетками в пролётах, провели на третий этаж. «1-е мужское отделение» — прочитал табличку. Дверь открыли специальным ключом, похожим на ключи проводников в поездах.

По коридору, возле служебных кабинетов медсестёр, ходило множество, одетых в здешнюю униформу из х/б, пациентов. Михаил ожидал увидеть жутких психов, какими себе их представлял. Однако никто в отделении не дрался, не кричал, не бился в припадке. Всё было тихо и мирно.

После того, как были оформлены необходимые бумаги, его отправили в пятую наблюдательную палату, где находились вновь прибывшие больные. На небольшом пространстве, впритык, располагалось около десяти железных коек, выкрашенных в белый цвет. На них сидели и лежали пациенты. Дверь была закрыта, медсестрой, на автоматический замок.

Михаил ощутил непереносимую тоску. Постучал. В окошке показалась голова санитара, дежурившего, тут же, на посту.

— Ну, че тебе? В туалет?.. Быстро сходил, покурил, и обратно!

В узкой, как щель, курилке с вентилятором в окне, яблоку некуда было упасть. У «новенького» оставалось пол пачки «Примы». Открыл её, закурил. Но, сразу, несколько человек попросили сигарету. Дал, конечно, не подозревая еще, что с куревом, на Черной горе, всегда было сложно, и представляет оно, здесь, «непреходящую ценность».

В палате, начал приглядываться к соседям. Казалось, никому до него не было дела. Но вот, один подошел, заговорил. Вроде, нормальный мужик, но, как психолог, Михаил, тут же, заметил некоторые странности в речи и поведении. «Зря ведь, не положат в психушку! Все здесь, как посмотрю, в принципе, ненормальные!..».

Однако звали уже на вечерний чай. Возбуждённая толпа ринулась в столовую. Забренчали посудой. У

Михаила никаких съестных припасов не было, и он, естественно, не пошел со всеми. Тоска и тревога охватывали всё сильней и сильней. Вскоре, медсёстры поставили капельницу…

…На следующий день похмелье, по-прежнему, мучило. Его вызвали на беседу с врачом. Через главный отделенческий коридор, санитар, минуя несколько дверей, провёл Михаила в ординаторскую.

— Меня зовут Андрей Семёнович, — представился довольно молодой, в опрятном белом халате, мужчина с кошачьими, «крадущимися» повадками. — Скажите, какое сегодня число, год, как зовут? Что с вами произошло? Сколько пили?

Михаил обратит внимание, что за спиной, сидели еще два врача и пристально за ним наблюдали.

— В газете, говорите, работаете? А это вам не кажется? Ну что ж, полечим немного, вы ведь, не против?

— Нет, я как раз против. Не хочу здесь лежать! Я же нормальный. Поэтому, имею право отказаться!

— Что ж, пишите отказ, но навряд ли, из этого что-то получится… — Андрей Семёнович поморщился. — Всё, больше вас пока не держу. Пройдите в отделение.

5

Шел уже десятый день «неволи». Михаил немного освоился в больнице, душевное состояние почти стабилизировалось. Недавно, его перевели в более «комфортабельную» первую палату, где было просторнее и чище, но главное, строгий режим свободней, а больные вполне нормальными людьми. Не такими психами, как в «наблюдательной».

В отделении он насмотрелся на всяких «умалишенных». И буйных, и депрессивных и совсем полудурков, лишенных человеческого образа. Сам, однажды, на вязках лежал. Несколько раз, был свидетелем тяжелых эпилептических припадков. А один псих, как-то утром, чуть не повесился в туалете. С петли сняли…

Уже пару раз, приезжала мать с «дачками». С сигаретами и едой к вечернему чаю, вопрос, так остро, теперь не стоял. Психи в отделении Михаила уважали, — всё-таки, не такой «дурак» и не доходяга, как самый низший класс, подбирающий с пола чебоны в курилке.

Мать привозила и чай, который был, по здешним меркам, «сокровищем», и строго запрещался местными «властями». Михаила научили, как незаметно проносить его, зацепив резинкой носка на ноге, в крайнем случае — подмышкой.

Без чая, в этой добровольно-принудительной «зоне», прожить было очень тяжело. Чифир снимал «тормоза» «колёс», поднимал дух, на время купировал депрессию. «Мутили» его втихаря, подцепившись к проводам в туалете. Пили чифирь, в отделении, только «избранные»…

Естественно, Андрей Семёнович Михаила, из больницы, никуда не отпустил, хотя тот и написал заявление на отказ от лечения. «Хотите, чтобы специальная комиссия его рассмотрела? Вас ведь, могут здесь оставить на неопределённый срок, если посчитают, что подлежите интенсивной терапии. Поэтому, не советую обращаться в инстанции». И бедняга, заявление вынужден был забрать.

Вечерами, он дефилировал вперёд и назад по длинному коридору, вдоль линии окон, вместе со всеми, — постоянный сон и малоподвижный режим надоели по горло. В столовой кормили, более или менее, сносно, но, всё равно, было противно смотреть на вечно голодных «дураков», торопливо глотающих баланду.

Каждый вечер, Надя не оставляла мыслей. Тоска по ней была, порой, невыносимой. Написал несколько любовных стихотворений, посвященных отношениям. Но постепенно, острота чувства, — в том числе, и под воздействием таблеток, — стала стихать.

В отделении, Михаил познакомился с Димкой Згогуриным, примерно его же возраста парнем, очень подвижным и, с виду, никогда не унывающим. Вместе, в одной команде, варили чифирь, продавая страждущим «нифеля» (остатки чая после заварки), брали за них сигареты с фильтром. Вечером, делились наболевшими проблемами. Вскоре, стали — не разлей вода.

У Димки тоже были страхи и невесёлые мысли; кроме того он страдал лекарственной токсикоманией, — в своё время, пристрастился к циклодолу и разным там транквилизаторам. Без «колёс», уже не мог жить.

— Димыч, так какой диагноз тебе, всё-таки, ставят?

— Ясное дело — шизофрению. — Згогурин лежал на шконке и жевал конфету. — И у другана, не беспокойся, то же самое. Здесь ведь, в основном, шизофреники и лечатся.

— Но у меня же невроз!

— Если б было так, сюда бы не отправили…

Обеспокоенный Михаил, наутро, стал допытывать врача, но тот ушел от ответа. Мол, этого знать не положено, тем более что ничего, мол, страшного у вас нет. И пациент успокоился.

…Через полтора месяца, настал момент выписки, которого новоиспеченный «клиент» психбольницы ждал, считая дни. Обычно психов отпускали домой с родственниками, но Михаил отправился один, самостоятельно — врач разрешил. Настроение было приподнятым, если не считать мыслей о Наде. Ну и пусть, не так гладко! Он еще покажет себя и, всё равно, добьется того, чтобы простила!

Однако, первым делом, нужно было решить вопрос с работой, которую Михаил, не предупредив никого, бросил и ушел в запой.

Придя в «Вечерку», сразу направился к редактору, рассчитывая на то, что его, и на этот раз, как всегда, простят. Сысоев, мельком взглянув на подчинённого сверху вниз, попросил немного подождать.

— Ну, вот что, дорогой. То, что принёс больничный, меня это мало волнует. Газете нужна ра-бо-та! А ты отдыхаешь, уже несколько месяцев, после пьянки. Короче, терпение лопнуло. Пиши заявление об уходе. Больничный оплатим.

— Но Фёдор Савельевич, дайте, хотя бы, испытательный срок. Ну, выведите за штат, только из «Вечерки» не выгоняйте!

Редактор внезапно побагровел:

— Мы тебе давали шанс? Давали. Сколько можно нянчиться?! Пошел вон отсюда, если не ценишь хорошую работу!

Михаил попятился к двери и, страшно подавленный, вышел. «Что теперь делать? Куда сунуться? Ведь, по всем городским газетам обо мне ходит слава, как о неисправимом алкоголике… Точно, никто не примет! А сейчас, с трудоустройством, вообще, большие проблемы. Такое, блин, место потерял! Одна беда за другой! А, главное, что скажут родители?..» — он, бессильно, опустился на стул в пустом коридоре.

1

После смерти Бориса Борисыча, какой-либо надежды на профессиональное самоопределение, у Михаила не осталось. Его наставник был единственной связующей нитью со школой Берлина, и сейчас эта нить оборвалась. О диссертации думать уже не приходилось. Горемыка оказался предоставленным самому себе. Стремление к «самому главному в жизни» так и не реализовалось, и он был душевно угнетён, раздавлен. Какой смысл, вообще, теперь что-то предпринимать?

Кроме того, Михаил был без работы и денег. В первые же дни, после увольнения, заглянул сразу в несколько, редакций городских газет, предлагая свои услуги, но там, мягко говоря, дали от ворот поворот. «Нет, конечно, приносите что-нибудь интересное — информации, заметки, материалы, — получите за это гонорар, но, увы, в штат взять не можем…». И безработному ничего не оставалось, как принимая во внимание старые связи, согласиться на «предложение».

«Но ведь это копейки! И потом, как работать без телефона, без редакционных заданий — на одном голом энтузиазме?». Михаил привык выполнять построчный план, привык, что рядом трудятся коллеги, а тут у него, даже рабочего кабинета не будет… Он теперь изгой, потерявший некогда, высокий социальный статус.

Осталась одна надежда на любовь Нади. «Всё равно, не забыла, — успокаивал себя. — Наверняка, до сих пор любит. Но я, ни за что, первым не пойду на примирение! Пусть помучится… А потом, не выдержав характера, в любом случае придёт! Так что, не всё, брат, потеряно!». И Михаил ждал в исступлённом напряжении, что деваха появится вот-вот. Ждал вечера, считая часы, потому что днём, Надя училась в универе и освобождалась, вероятно, только к шести. Однако дни проходили один за другим, а её не было и не было.

Родители, узнав, что сына погнали с работы, естественно, очень расстроились. Особенно отец: «Сейчас совсем на шею сядет! Такую работу профукал! Кем был, — и кем стал… Иди теперь, куда хочешь, устраивайся, — хоть на завод учеником!». А мать утешала: «Ничего-ничего… Еще поднимешься на ноги. Всё будет нормально…».

Вечеркинским «друзьям» — Шарову и Никитскому — было не до бедняги. Виталик разругался с самим редактором, и рассчитался. Но его, тут же, как отличного журналиста, взяла к себе «Новь». Сразу задрал нос и с Михаилом, поддерживать былые отношения, уже не захотел. Пропал у него интерес к человеку «без роду и племени». А с Никитским, «отверженный» особо и не дружил. В нынешнем же положении, Александр Иванович и вовсе не проявлял, к изгою, внимания.

Сергей Николаевич, директор «Молодёжного центра», тоже, заметно охладел к товарищу совместных пьянок. «Ну, кто ты теперь? Раньше я, хоть гордился, что — друг корреспондент газеты, и деньги у Мишки всегда водились, можно было даже занять. А что сейчас? Неудачник ты, без определённого рода занятия!..».

Михаилу всё это было, крайне неприятно, сознавать. Тянуло выпить, разогнать тоску, но он держался, дав себе строгий зарок. Первое время, кормился с небольших гонораров, получаемых то в одном издании, то в другом, куда приносил материалы. Таких, фактически, безработных журналистов, оказалось более чем достаточно. Смотреть на их грустные, испитые физиономии было, как-то, не по себе. Неужели, и Михаил, превратился в нечто подобное?..

Еще со времени, когда работал в «Вечерке», осталась связь с компанией «Прополис», президент которой, с детства Михаила знал, живя, в годы отрочества, на параллельной улице. Горлов, — преуспевающий бизнесмен, — теперь, в сложные для друга времена, по-прежнему, подкидывал интересные информации, даже попросил подготовить рекламный материал. И бедняга старался изо всех своих сил, тем паче, что Горлов хотел сделать его в будущем, пресс-секретарем и редактором собственного бюллетеня «Пчела». Но этим планам не суждено было сбыться.

2

— Вот, дядя Коля, такие сейчас дела… А насчет Нади, — люблю я её по-прежнему, даже сильней, чем раньше… — Михаил, расчувствовавшись, изливал Норину душу.

— Да на хрена, эта наука сдалась! Итак, всё давно изучено… Пиши лучше стихи. Вот поэзию-то, люди точно оценят. А кому психология нужна? Псу под хвост… Значит, говоришь, никакие газеты не берут? Это плохо. Да не переживай сильно-то! — неунывающий поэт хлопнул друга по плечу.

— Если честно, сейчас на всё наплевать… Но вот не знаю, как быть: посоветуй, сходить к Наде или не стоит?

— А почему не сходить? По лбу ведь, не ударит! Бабы, они, брат, внимание, поклонение любят… Зайди, как бы, между прочим, только достоинства мужского не теряй, а не то — хана!

«Может, действительно, отправиться к ней? — раздумывал Михаил. — Но не домой, — родители ведь там. Надо в универе перехватить! Узнать расписание занятий, после лекции встретить, и поговорить начистоту». И он приступил к осуществлению плана.

Была середина ноября. Уже выпал снег. Темнело быстро. Островерхие корпуса университетского городка, выделялись на фоне мрачного неба. Занятия заканчивались в семь. Наконец, прозвенел звонок. Из аудитории начали выходить студенты.

Сначала, он даже не узнал Нади. На девушке был коричневый, почти деловой костюм: узкая юбка с элегантным пиджачком, из которого выглядывала, ярко желтая, блузка. Надя надевала осеннюю куртку, когда, внезапно, увидела Михаила. Густо покраснев, схватила сумку с книгами, и быстро пошла к выходу. «Подожди, Надя!» — еле догнал её. Не поднимая глаз, девчонка вымолвила:

— Зачем ты сюда пришел?

— Давно не видел, вот потому и здесь… — задыхаясь от волнения, проговорил Михаил.

— Мы же, вроде, расстались? — Надя, быстрым шагом, двинулась по аллее университетского городка. «Друг» еле поспевал за ней.

— Расстались, да не совсем. Надо многое сказать. Да не беги ты!

Перейдя дорогу, вышли к трамвайной остановке.

— Ну, что хотел, говори! — нетерпеливо бросила Надя. — Всё ведь, давно уже сказано.

— Нет, не всё! Во-первых, хочу попросить прощения.

— А что, во-вторых?

— Что не могу без тебя жить! Я…

Подошел трамвай. Вошли в переполненный салон, оказавшись, прижатыми друг к другу.

— А я, как видишь, живу! Не умерла ведь…

— Меня два месяца не было дома. Хоть приезжала?

— Конечно же, нет! С чего вдруг решил, что приеду к тебе?

— Ну, мало ли…

Михаил сделал вид, что обиделся. Остаток дороги, ехали молча. Выйдя из трамвая, до улицы Заякина, шли, в свете ночных фонарей, по раскисшей от выпавшего снега, дороге.

А вот, и надин дом. Встали у дверей.

— Подожди, не уходи! Значит, больше не любишь, да? — «друг», с замиранием сердца, ждал ответа. И тут, у Нади, в душе, будто плотину прорвало:

— А за что любить?! Ты ведь, ударил в самое больное место! А я жалела пьяницу, думала, что, наконец, устрою свою судьбу! А гада, волновало только то, с кем раньше спала! Какой махровый эгоизм! У тебя, разве никого, — до нас, не было?! Занёс, блин, какую-то заразу и в ус не дует!

— Какую заразу?! Ничем я не болею! Видимо, опять, трахалась! — они орали друг на друга так, что услышала мать Нади и, спустившись с внутреннего крыльца, вышла.

— Молодой человек! Оставьте её в покое! А сюда, больше не ходите. Нам пьяницы не нужны. Тем более, Надя намного младше, а вы еще, чего-то, кочеврыжитесь… Убирайтесь!

Шокированный Михаил хотел, что-то сказать, но передумал. Резко развернулся и пошел по направлению к остановке, прогоняя и прогоняя, в мозгу, эту нелицеприятную сцену. Обида душила его. «О, стерва! А я еще любил! Ну, погоди! Найду замену, в сотню раз лучше! Еще вспомнишь друга, — вспомнишь, сука!..».

3

Дома несчастный не находил себе места. Пришла мать попроведовать.

— Что-то холодно у тебя. Почему не топишь?

— А, да не до этого… — у него, всё было написано на лице.

— Так и сохнешь по Наде? Давно уже пора забыть. Захотела бы — давно пришла… Нашел бы, своего возраста женщину, да и женился! — мать сокрушенно покачала головой.

— Никто мне не нужен, кроме неё… Только что, послала подальше. Обиделась, видите ли…

— Да оставь девчонку. Я сразу знала, что у вас ничего не получится… Что будешь завтра-то делать, в субботу? Надо бы, отцу помочь с курятником!

— Помогу, конечно. Денег на танцы дашь? — Михаил вопросительно посмотрел на мать.

— Ладно уж, дам. Может, с кем-нибудь и познакомишься. Только об одном прошу — не пей!

— Я же завязал! Даже пива брать не буду. Давай-ка, всё-таки, растоплю печь…

…На следующий день, мысли, о нежелании Нади восстановить отношения, — не давали Михаилу покоя. Вечером, предварительно созвонившись с Сергеем Николаевичем, надел свой лучший, тёмно-синий костюм, белую сорочку и поехал во дворец Горького, где его уже поджидал товарищ. Народу на танцы «Кому за тридцать» привалило много, причем возраст отдыхающих колебался от 20 до 60 лет.

— Слушай, жаба, а молодых-то лимпомпосиков сегодня порядочно! Выбор есть! — директор жадно рассматривал пёструю толпу, поднимающуюся на второй этаж, в танцзал.

— Значит, будем работать! — Михаил сказал это лишь для того, чтобы поддержать своё собственное, совсем невесёлое настроение. — Может, по пиву? Болыие-то и не стоит…

В баре, некуда было ступить. К стойке, пробрались без очереди. Выпитой бутылки пива хватило, чтобы алкаш, что называется, «завёлся».

В танцзале, музыка гремела так, что закладывало уши. В полумраке со светомузыкой, под упругий ритм, бесновался народ.

— Вот эти, вроде, ничего! Да вон, вон… — прокричал Сергей Николаевич в ухо напарнику, показывая куда-то пальцем. Сквозь толпу, пробрались к двум разукрашенным, разодетым девицам. Тут же, познакомились, дождавшись медленного танца.

— Может, вы нас в бар пригласите? — прильнула к Михаилу та, что была повыше и «поинтеллигентнее».

— А давайте, сходим вдвоём. Пускай, они себе порезвятся…

Денег было мало, и кавалер приобрёл пару бутылок пива.

— Вы, значит, каким-то пивом дам угощаете?! — сделала недовольную гримасу девица. — Так вот, лакайте его сами, а я пошла!

И он остался один, не совсем понимая, что произошло. А что особенного? Разве, нельзя попить «Балтику-9»?..

Настроение сразу упало. Прикончив обе бутылки, взял 200 грамм водки. И пошло… Очень смутно, помнил еще каких-то баб, которые угощали уже его; дорогу домой…

— Там ваш сын, в луже валяется пьяный! — к родителям, пришел сосед с ближайшей улицы. Мать, тут же, вышла «навстречу».

Михаил лежал прямо в грязи, в своей лучшей куртке и лучшем костюме, силясь встать. Одного ботинка не было. Ремень, кто-то снял, или он его потерял. Наконец, на карачках, сделал несколько «шагов» и, опять, повалился. Мать еле доволокла до отцовского дома.

— Ах, сволочь! И надо же было, так нажраться! — батя, в сердцах, плюнул и ушел смотреть телевизор. А мать помогла «дойти» до истопленной, еще днём, бани, где раздела Михаила и стала поливать из ковшика тёплой водой, смывая грязь.

— А Нна-дя мме-ня, всё равно, ллю-бит! — мычал сын, который сидеть далее нормально не мог, — валился на бок.

— Так-то ты на танцы ходишь! Так-то не пьешь! Алкаш проклятый! — мать мыла, слипшиеся от земляных комков, волосы. — Что, сейчас — опять запой? Опять, будешь к нам стучаться, покоя не давать?! Ладно, хоть отец пока трезвый. А если вдвоём будете валяться, что тогда с вами делать-то буду?!

Но Михаил, вряд ли, из этих слов, что-либо понимал…

4

Мать, устав от домашней рутины и обидевшись на Михаила, собралась и уехала в Набережные Челны, к сестре. На неделю. Хотя поездку в Татарию, к родственникам, она и намечала давно, но выбраться из круговерти дел, всё не удавалось. А теперь вот, после окончания огородных работ и прочая, прочая, такая возможность, наконец, представилась. Строго наказала Игнатию Ивановичу, смотреть за домом и непутёвым сыном. «Сам, хоть не запей! Я ведь тебя знаю!..».

Оставшись, фактически, наедине с собой, отец приуныл, — всё из рук валилось. Но больше, расстраивал «алкаш», который качаясь и неся пьяную белиберду, возвращался, каждый вечер, неизвестно откуда. «А почему, и я не имею права, пропустить баночку пива? С одной-то, ничего не будет…» — обманывал себя пенсионер. И как-то вечером, со скуки, сбегал до рыночного ларька…

В дверь позвонили, когда на дне «пузыря» с водкой, оставалось грамм двести.

— Ты че, запил? — Михаил, обросший, пропахший перегаром, подошел к заставленному «бухлом» столу. — Тогда и мне наливай!

— Нет, не будешь пить! Хотя, давай по пятьдесят… Хрен с ним! — сдался батя. — Че поздно ходишь? Когда будет остановка?

— Сам о себе думай! Опять ведь, в наркологию повезут!

— Да я только сегодня, и всё… Жениться-то, собираешься когда? Такую девку упустил! А теперь вот, — смотри в окно, как кот…

Вместо ответа, сын опорожнил початую бутылку пива.

— Денег немного дашь? — отрыгнул.

— Какие деньги! Нет у меня ничего! Ну ладно, посидел и хватит! Спать счас лягу… Всё-таки, жизнь тебе надо менять! Зря не слушаешь отца. Погибнешь без нас…

Михаил вышел на улицу и поплёлся, на остановку автобуса. «Хорошо бы, баб подснять, и к Норину с ними нагрянуть. У него деньги, точно есть!».

На остановке, подходящего «материала» не было. Поздновато уже. Люди, поджидающие автобус, прятали лица в воротники пальто, — дул холодный, резкий ветер, вперемежку с дождём. Одних пассажиров подъезжающие автобусы забирали, — им на смену подходили другие. А Михаил, так и стоял, выискивая «жертв», всё больше и больше замерзая.

Наконец, появились две дамочки, более или менее, удовлетворяющие «вкусу». Подойдя, без лишних разговоров, предложил им пойти на «квартиру» к Норину.

— Посидим, почитаем стихи… А то вон, как замёрзли! Хоть обогреетесь.

Девахи, немного поломавшись, согласились. На подходе к норинскому дому, заметил, что света нет. «Черт бы побрал! Куда ушел в такое неподходящее время?! Че я с ними, делать-то буду, без бабок?..».

— Девчонки, подождите немного, — приду, через минуту-две…

Он, оставив гостей в «халупе», бросился через дорогу к отцу. Стал стучать. Ни ответа, ни привета…

«Вот сволочь! Нажрался и спит! Алкаш несчастный!» — Михаила вдруг, охватила безудержная ярость. Со злости, схватил подвернувшуюся, под руку, палку и начал, с остервенением, бить стёкла в окнах.

— Открывай! Открывай же!

Но батя, возможно, перепуганный до смерти, не показывался.

— Ну, и черт с тобой! — плюнул Михаил. Бросил палку, вернулся к девкам.

Те смотрели на него, с явным беспокойством.

— Что там, у вас произошло?!

— Да ерунда… В общем, девушки, денег я не достал. Что делать будем?

— Светка, сходи к Рыжему, да и давай сюда! — подмигнула подруге та, которой было лет восемнадцать. — У него бабки-то есть!

Остались вдвоём, поджидая вертлявую, толстозадую Светку. Вернулась через 40 минут, с каким-то парнем. С собою, они принесли спирт.

«Да и бог с ним, что ничего с бабьём не получится. Главное, выпить есть…» — решил для себя Михаил. Компания, развеселившись, бухала до двух часов ночи. Рыжий оказался «хорошим» парнем, всё подливавшим и подливавшим «пойла», ничего не подозревающему, хозяину дома.

5

Под утро, Михаил проснулся от пронизывающего холода. В доме никого, кроме него, не было. Глянул, и ахнул: рама в окне разворочена, ветер раздувал порванные шторы. «Что здесь произошло?!» — припоминал вчерашнее. Открыл шкаф, — боже! — вещей, что были, там не оказалось, а из буфета на кухне, ворюги утащили всё содержимое, кроме научных книг. Даже никому не нужные фотографии! Пропал и старый, облезлый баян с выпирающими планками, на котором занимался, когда еще ходил в музыкальную школу…

«Вот сволочи! А окно-то, зачем ломать? Можно ведь, унести ворованное через дверь… Не понимаю!.. Может, пьяные, хотели инсценировать кражу, будто, кто-то залез с улицы?» — лихорадочно размышлял Михаил, закрывая окно покрывалом с постели.

Раскалывалась голова. Отправился, через дорогу, к отцу. Дверь была нарастапашку. Батя валялся на диване, — в дупель пьяный. Резко пахло мочой, перегаром и еще, черт знает чем. Дом полностью выстудился. На столе — батарея пустых бутылок, клеёнка скомкана, в разлитом пиве лежало несколько денежных купюр.

«Видать, сходил уже купил. Опохмелился. Теперь будет лежать, как свинья, в собственном дерьме, не вставая. Надо, хоть прикрыть его чем-то… Холодища-то какая! Ну, и наломал, вчера я дров!».

Михаил подобрал смятые деньги, слил остатки водки в стакан, залпом выпил. И тут, на пороге, появилась тётка, младшая сестра отца, — толстая, молодящаяся баба в осенней куртке. Затарахтела:

— Боже мой! Запил!.. И ты, что ли, пьешь? Кто окна-то, в доме побил? Нужно срочно, телеграмму отправить в Челны, а то, вы вдвоём натворите дел! Всё ведь, ворьё вынесет из хаты!

Михаил не стал слушать, развернулся и пошел на местный рынок. Если что, тётка посмотрит за отцом. А ему, нужно срочно принять, чего-нибудь, «на грудь», а то мутит, что-то шибко…

…Под вечер, нежданно-негаданно, прибыл друг, — Юрка Волгин, с которым еще в юности учились в музыкальном училище. Рослый, кареглазый, с персиковым румянцем, в дорогом, добротном костюме и кожаной куртке. В своё время, Юрка нашел неплохое, в финансовом отношении, местечко и теперь, жил с женой и двумя близняшками-дочками, как говорится, прилично. Ну, не новый русский, конечно, но всё-таки… К Михаилу, хотя и редко, наведывался. И всегда, с бутылкой.

— A-а, владелец заводов, газет, пароходов…

— Михайлушка, Бог ты мой, бухаешь, что ли?! И батя запил?! Ну, вы даёте! Это, конечно, от радости плачешь, что друга увидел? Татарская морда! Ну, рассказывай, как жизнь бестолковая!

Алкаш, и вправду, раскис, заливаясь пьяными слезами. Было жалко отца, себя, своей неудавшейся судьбы. Юрка же, не в пример, был бодр, весел и неистощим на шутки. Ни дать ни взять, Арлекин с неудачником Пьеро.

— Да не переживай! Помнишь, как с Мальцевыми в поход ходили, в пещеру? Вот, были времена! Ничего не боялись, — в такую нору, под землю, залазили! Молодые… Думаю, — это лучшие наши годы… — Волгин разливал, принесённую водку, по стаканам.

— Лучше скажи: сколько бабок, у тебя, в банке лежит? — оборвав Юрку, спросил пьяный Михаил, настроенный не столь радужно.

— Ну, 250 тыщ долларов. Устраивает? Че докопался-то до денег? Завидуешь, что ли?

— Было бы, чему завидовать… А ведь, в училище казался совсем другим. Стремился к мастерству, творчеству… А сейчас, променял это, на счет в банке! Все вы — на одно лицо!

— Если б, у тебя семья была, другое бы лопотал, творец! — огрызнулся Юрка. — Давай-ка, лучше бухни!

Но его друг, уже валился на кровать.

…Мать примчалась из Челнов, через пару дней. Михаил к тому времени, был, что называется, в тяжелом состоянии. Как, впрочем, и Игнатий Иванович, превратившийся в пьяное животное, ходившее под себя. Оба просились в больницу, так как без медицинской помощи и изоляции, попросту, не могли выйти из запоя. В наркологии, как назло, не было мест. Оставалась одна психбольница. Мать, для обоих, вызвала бригаду.

1

— Ну что, с прибытием, Михаил Игнатьевич? — заведующий первым отделением, Вадим Геннадьевич Мыльников, улыбался. — Опять, значит, к нам! Не часто ли, — как думаете? Смотрю, пьянка для вас, стала главным содержанием жизни? Как состояние?

— Пока тошно… — Михаил, пряча глаза, пожал протянутую руку. Ему было неловко перед врачом, — небритому, опухшему, подавленному.

Опять, эта чертова, наблюдательная палата! А в отделении, — почти те же, знакомые лица. Лежат-то подолгу, из одного района, а, к примеру, такие, как Вадик Татаровский или Стас Шлёп-нога, — эти, годами живут здесь. Одного родня не забирает, а другому идти некуда, — жить попросту негде…

Сосед по койке, татарин Батыров, сам с собой о чем-то разговаривал. В коротких, чуть ниже колена, хэбэшных штанах, обросший, — взгляд безумца. Подошел к окну и долго смотрел в него, беспокойным взглядом. Потом, присел на корточки и стал что-то искать, между отделениями батареи. «Нашедши», быстро положил себе в рот, «переживал». Начал подбирать какие-то крошки с пола, — и опять в рот.

Михаил смотрел на всё это, с растущей тревогой. «А что, если такой вот придурок, ночью, возьмёт подушку, да и задушит? Были ведь случаи! А в четвертой «конюшне», где хроники лежат, тоже убийство произошло. Один доходяга-псих, воровал ночью сигареты у больных, дак Фидель, авторитет палаты, поймал его и, за пачку «Примы», так избил, что тот, через некоторое время, в реанимации помер! А Фиделя, после, отправили на «спец» — стационар для больных-убийц, который, похуже будет всякой тюрьмы! Там режим — строгач! Не то, что здесь — «ясли для детей». Не позавидуешь…».

Через неделю, Михаила перевели не в первую, «элитную» палату, как он предполагал, а как раз в четвёртую, худшую, в которой психов держали, выпуская только в туалет, покурить, да в столовую. Санитар, злющий, как собака, сидел рядом на посту, карауля двери с окошком, забранным железной решеткой.

В первую же ночь, у Михаила украли сигареты, спрятанные в подушке. «Это Обезьяна! Больше некому! Крыса! — подбежал с горящими глазами Сашка Патлусов, 18-летний психопат, отчаянный драчун и нарушитель спокойствия в палате. — Сёдне вечером, с Капризкой устроим ему хорошую жизнь!».

Обезьяна представлял собой жалкое, пускающее слюни, тут же мочащееся, даже не ходя в туалет, подобие человека, — всеми презираемое и получающее, одни подзатыльники и пинки. Он ничего не понимал, кроме элементарных инстинктов — поесть и покурить. Босиком, вечно голодный, что-то мычащий и, постоянно, ворующий у своих сопалатников. В прошлом, до болезни, был офицером милиции и, видимо, еще и поэтому заслужил ненависть окружающих, живущих по законам зоны…

Сашка с Капризкой, — тоже, молодым принудчиком-дурнем, попавшим в психушку за хулиганство и кражи, — скакали по сеткам кроватей, издавая громкое ржание. Потом, прямо по застеленным постелям, начали гоняться друг за другом. Психи их боялись: если кто «возбухнет», тут же получит по морде. Набегавшись, наоравшись, неугомонная парочка стала «вершить суд» над Обезьяной.

«Будешь еще воровать, падла?!» — Сашка, пиная Обезьяну в живот, бил кулаками по спине и лицу. Тот, согнувшись, закрыв голову руками, забился в угол. «Будешь?! Будешь?!» — Сашка вошел в злой раж, ему «помогал» Капризка. «Ну, хватит, хватит, наверное, Саша! Проучили, и хватит! — вступился Михаил. — Вас же, потом, за избиение и накажут!». Но рассвирепевшие драчуны, даже не слышали. «А-а!» — заорал Обезьяна, и, на счастье, вошел санитар Серёга, — высокий, здоровый мужик, только что заступивший на вечернюю смену.

«Ну, че вы делаете, в натуре? — Серёга был редким исключением из персонала, жалеющий психов. — Хватит, я сказал! Неужели не соображаете, что это больной человек, который ничего не понимает… И остальные, тоже хороши! — крикнул собравшейся толпе. — Над человеком издеваются, а сами молчите! Сашка, еще раз такое повторится, на пять вязок, б-дь, привяжу!».

Все разошлись. Серёга дал, плачущему Обезьяне, сигарету. Михаилу было не по себе: «Ну, дурдом! Быстрей бы, отсюда уехать! О, чертова жизнь!..».

2

Заканчивался первый месяц больничного «заточения». Из четвертой «конюшни» Михаила, вследствие «улучшения состояния», перевели во вторую палату. Вздохнул с облегчением. Здесь-то, более или менее, человеческие условия! Но, всё равно, тоска по «воле» брала своё. Тут ведь, натуральная тюрьма! Закрытая зона… Водили их, правда, в баню. Перед этим подняли в шесть часов — бельё снимать, а потом, — строем мыться. И попробуй, откажись! За отказ — вязки. За чифирь — тоже вязки. За драку — тем более…

Вечерами, — как раз, до вечернего чая, когда делать, совсем было нечего, — подступали тяжкие переживания. «Как же вышло, что с Надей случилась такая разительная перемена? Ведь всё, до поры до времени, было прекрасно… Она, точно ненормальная! Дура, с чересчур завышенной самооценкой. Впрочем, бабы, — почти все такие…».

Подошел Саня Дёмин, приятель из третьей палаты, добродушный толстяк с бородкой, всегда приветливой улыбкой. Сел рядом на кровать.

— Че делаешь?

— Да тоска заела… О Наде вспоминаю.

— Мне хорошо, — не о ком вспоминать. А она-то знает, что здесь?

— Ей и не нужно знать. Сразу подумает: псих! — Михаил поморщился.

— Не подумает! Возьми, да позвони. Может, приедет? — Саня хитро подмигнул.

— А что, — это мысль! Но ведь, у неё телефона нет.

— Адрес есть? Меня, послезавтра, выписывают. Могу передать, что надо.

— Дак передай! Точно! Почему раныие-то, не подумал об этом! — окрылённый, Михаил толкнул Дёмина плечом. — Ну, ты молодец!.. А вдруг, не захочет? Нет, она точно не приедет! Порвала ведь, все отношения…

— Да как не приедет! Ты же больной, болеешь… Бабье-то сердце жалостливое. В общем, — давай адрес.

Дёмина вскоре выписали. Михаил потерял покой: согласится ли Надя проведать в психушке? До воскресенья, — времени свиданок, — оставалось три дня. Сколько было передумано, пережито! И вот, момент встречи настал…

Проснулся с радостной тревогой. Электричка подходила к 10–00. Больные — все, кто ходил, — высыпались к окнам. Но он решил ждать в коридоре, недалеко от двери, ведущей в комнату для свиданий.

Медсёстры начали выкрикивать фамилии. Наконец, позвали его. С дрожащими ногами, преодолевая страх, вышел. Во рту пересохло. Со скамьи поднялась Надя, вероятно, не меньше взволнованная.

— Ну как ты? Какой-то парень передал, что ждёшь, — Надя взяла «друга» за руку.

— Нормально. Легче, вроде… О нас, это время, думал. А ты учишься?

— Устала уже. Нагрузка большая. Но интересно. Сейчас вот, археологию будем сдавать… — деваха не знала, что еще говорить.

Неловко помолчали.

— Я так рад, что приехала! Значит, теперь — опять будем вместе?

Надя отстранилась от «психа».

— Нн-нет… Всё остается в силе… Мы не можем, быть вместе.

У Михаила похолодело внутри.

— Но я же, люблю! Не делай так больно! Неужели не хочешь, чтоб…

— Не цепляйся за меня, Михаил! Не могу… Не хочу… Сам должен понять!

В это время, в дверь снаружи, просунулась голова молодого парня: «Наденька, нам пора! Электричка не будет ждать!».

— Сейчас-сейчас… — Надя мельком взглянула на Михаила, на его реакцию, засобиралась. Он поверженный, как ударом молнии, молчал.

— Ну, прощай! — и девчонка выпорхнула за дверь…

Бедняга не помнил, как добрался до шконки. Сразу лёг. Какой подлый удар! По самому больному месту! Да, бабы умеют мстить… Так, хоть бы не в больнице! Спецом ведь, приволокла этого сопляка! Ну и ну!..

У Михаила поднялось давление. На утреннем обходе, врач, тут же, заметил перемену в нём и назначил десять капельниц мелипрамина (антидепрессанта), естественно, внутривенно. Курс лечения, после этого заканчивался, и больного, вскоре, выписали.

3

Из «здравницы», несчастный влюблённый приехал на электричке, но отправился не домой, где его ждали родители, а прямиком — на рынок, где, бывало, покупал спирт у азеров, да и пьянствовал с местными алкоголиками. На душе было муторно, никакое лечение, конечно же, не помогло унять страдания, связанные с предательством Нади.

Возле лотков у входа, стоял Паштет с раздвигой и лопатой, — полудурковатый, вечно грязный и вонючий полубомж, всё ж таки работающий здесь, на рынке. Михаил, как-то раз, выпивал с ним какой-то сомнительный спирт и вот теперь, зная, что у Паштета «всегда есть», приветствовал его.

— Ну, че Паша, давай чего-нибудь дёрнем? За мною, потом, не встанет!

— Директор рынка сказал, что б я — ни-ни. Убирать ведь снег еще надо! — Паштет, как-то по-особому, растягивал слова. Как бы извиняясь, улыбнулся — Хотя немного, наверное, можно. Счас возьму. Жди у входа. На ключик пойдем…

В киоске «Бытовая химия», Пашка купил, всеми уважаемую, «Берёзку» за 12 рублей, с изображением леонардовского витрувианского Человека. Тут же, откуда ни возьмись, на «хвост» к нему, села пара бомжей, завсегдатаев рынка. «Обрубай хвосты!» — заорал, было, Михаил, но обладатель заветного спирта, не мог этого сделать из этических соображений: когда-то ведь, и бомжи его угощали.

Вчетвером перешли через дорогу, спустились к домику с заснеженной крышей. Здесь, из железной трубы в колоду, бежала ключевая вода.

— Ну, че давай разливай, а я пока стаканы найду… — пробурчал Серёга, один из бичей (Михаил немного его знал). Было довольно холодно. Ледяной водой, один к одному, — разбавили «Берёзку». Полиэтиленовые стаканчики, найденные, тут же, неподалёку, сполоснули.

— Ну, будем! — первым выпил Михаил и пустил стакан по кругу. Спирт отчаянно вонял какой-то резиной. Сначала, чуть не стошнило, а потом, голова, как-то непривычно, загудела. «Надо еще выпить, чтоб не так противно было!». И он, кривясь, хапнул очередную «дозу».

Зачин был сделан. А дальше шло, как бы, само собой. Чтобы добыть денег, вместе с Серёгой «подъезжали» к мужикам, бравшим пиво в киосках. Кое-кто давал, остальные же, или молча, уходили, или даже возмущались. Но это попрошаек, особо не трогало.

— Слушай, Михаил! — подошел Паштет с лопатой. — У тебя переночевать, сёндне можно? Значит, не против? Ну, мы с Серёгой подойдем, если что. Понятное дело, со спиртом…

Быстро наступал зимний вечер. Немного морозило. Михаил уже был «готов». Тянуло спать, и он пошел, по направлению к дому. Постучался к родителям, чтобы взять ключи от «избы». Дверь открыла мать.

— Вот те, здравствуйте! А мы ждём сына трезвым, нормальным. А ты вон как! Уже успел напиться! Так зачем тогда, лечили-то два месяца?

Прошли к Михайловой халупе. Холодища в доме! Мать затопила печь.

— Есть-то, будешь что-то?

— Да мне и так хорошо. Ты иди, я спать лягу. Дотоплю и лягу…

Часов в двенадцать, в дверь застучали. Пришли Пашка с Серёгой. Всё с тем же спиртом, пахнущим резиной. Развели, выпили. Паштет лёг рядом с хозяином на кровать, а его друг — прямо на пол.

Ночью снились кошмары. Бомжи храпели.

— Пашка! Че, от тебя такая вонь?

— Дак ведь не моюсь! Поэтому, и несёт, бога мать!

— У тебя же, родители рядом живут? Почему туда не идёшь?

— А не нужен я им. Да и они не нужны. Одному-то спокойней. С другой стороны, даже нравится, такая вот, жизнь…

— О, господи!..

«До чего я дошел! Уже с бичами, бухаю и сплю! — думал про себя Михаил, отвернувшись от душного ханыги. — Нет, надо остановиться, пока не поздно! Ведь я музыкант, поэт, журналист, ученый, наконец! И так низко пал… Надо в корне менять свою жизнь!».

Утром, хозяин выгнал бомжей, с трудом, преодолевая тошноту.

4

Запой предотвратить удалось. Михаил даже сам себе удивился. Не стал пить, и всё! Есть, значит, у него сила воли. Болел целый день, до вечера, а потом, похмелье отступило. На душе стало легко, приподнято. Заработала мысль. «Ну, умер Борис Борисыч, так что, и себя сейчас хоронить, как ученого? Может, без лишних сантиментов, придти прямо Мяткину, в пединститут, и показать ему свои мысли? Зря, что ли, на машинке их изобразил, когда еще Борис Борисыч болел? Не всё там, конечно, гладко сформулировано, но главное-то, отображено…».

Профессора пришлось «ловить» несколько дней. Свободный, блин, график работы! Хотя, — глава научной школы и был деканом психологического факультета.

Наконец, удалось застать его, под вечер, в своём кабинете. Пришлось долго ждать, пока освободится. От нечего делать, Михаил рассматривал, отделанный под евро, коридор второго этажа с дверьми в аудитории. Здесь и располагался факультет. Вот, стенды с расписанием занятий, приказами деканата для студентов; пол застелен мягкой дорожкой; в конце коридора — портрет Берлина с указанием лет жизни и известной цитатой из основополагающего труда. Всё выглядит чисто, аккуратно, со вкусом, — одним словом, Храм науки… Но это лишь внешне. А внутри…

Из дверей кабинета профессора и декана, выглянул Мяткин, лысоватый, еще крепкий, пожилой мужик в бежевом свитере.

— Ну что у тебя? Заходи. Только побыстрее.

— Да вот, принёс кой-какие мысли, относительно Берлинского труда, — неожиданно, перетрусил Михаил. — Плод, так сказать, нашего с Борисом Борисовичем содружества…

В просторном кабинете, стояли роскошный диван и кресла, посредине — стол с мягкими стульями, вероятно, для заседаний кафедр. Мяткин уселся за своё рабочее место. Стал рассматривать рукопись.

— Ну, знаешь, ты и настрочил! У меня времени нет, чтобы разбирать всё это. Пединститут, скоро, выпускает Вестник с нашей психологической специализацией. Так вот, можешь ли, — из того, что принёс, — подготовить статью, листов на 10–15? Мы же не против, чтоб молодёжь выступала со страниц академического издания. Многим дорогу даём… Вот, и сделай. Но чтоб статья была со сносками, указанием литературы, и так далее. Ладно? — Мяткин, всем видом показал, что разговор закончен.

— Я только хотел, спросить об одной вещи, — заторопился Михаил. — Как в школе, сейчас трактуют однозначную разноуровневую связь?

— Какую, какую? Не слышал о такой!

— Ну, у Берлина, на странице 136, имплицитно о ней говорится…

— Так Берлин, когда написал свой труд? Десять лет уж прошло. Школа давно вперёд вырвалась. Сейчас работаем над концепцией активности индивидуальности, а ты о какой-то, разноуровневой однозначной, — правильно говорю? — связи толкуешь! — Мяткин, с пренебрежением, смотрел на Михаила.

— Так в этой связи, заключен ключ к адекватному пониманию теории!

— Давай, счас не будем разводить дискуссию. Приноси статью, — наши доктора, из редколлегии, посмотрят и решат: печатать её или нет. До свиданья! — Мяткин выставил «недоумка» за дверь.

«Вот так-так! — приходил в себя Михаил. — Он даже понятия не имеет о разноуровневом конституциональном типе, который и отражает математическая связь! А ведь, член-корреспондент академии наук! И такое непроходимое невежество! Что тогда говорить, обо всех этих горе-ученых, работающих под его руководством? Нужно срочно сделать сообщение, показать подлинное положение дел в теории. Раскрыть дурням глаза и обелить имя Берлина, которое уже успели вымарать…».

И Михаил засел за работу, понимая, что ему предоставлена возможность, не только проявить себя, но и «вывести целую научную школу из теоретического тупика», утвердить «истинность Берлинских теоретических положений». А это означает, «переворот во всей системе научного знания о человеке»!..

5

— Работу нашел! Берут меня. Частная фирма «Метиз». Андрюха Лосев подсказал туда обратиться. Ложементы для носилок делать будем. Зарплата каждую неделю, как в Америке. Питание прямо там, ну, бесплатно… — Михаил, хлебая неизменный материнский суп, возбуждённо рассказывал о своих успехах родителям.

— Ну, и, слава Богу! Сейчас не так-то просто устроиться! Пить не будешь, никто не погонит… Пусть простым рабочим. Главное деньги хорошие и вовремя! — радовалась мать. Игнатий Иванович же, предпочитал отмалчиваться. Работал, понимаешь, в газете, а стал простым подручным в каком-то автомобильном цеху!..

Смена начиналась в восемь утра. В темноте, Михаил шел вдоль заводских строений к старому, с облупленным кирпичом, цеху. Переоделся на втором этаже, в раздевалке, и спустился вниз, где мужики покрывали особым раствором кузова легковых машин. У его бригады, состоящей из четырех человек, были другие задачи. На станке разогревалась плотная полиэстироловая ткань, которую потом, когда еще не остыла, использовали для накладки ложа носилок, заказываемых, для самых различных нужд, одной организацией.

Михаил, естественно, плохо разбирался в технологии изготовления сего продукта, и навыков, необходимых для элементарных рабочих операций, у него не было. Приходилось всему учиться, как говорится, с нуля. Мужики из бригады, особенно «главный» — Евгений, удивлялись его «тупости», но виду не подавали. Потихоньку натаскивали, давая простейшие задания, не требующие рабочей смекалки. Вообще же, они сразу заметили, что Михаил не их круга человек, даже говорящий, как-то «заумно».

— Никола, а для чего эта дырка?

— Не дырка, а отверстие! — Николай, голубоглазый 30-летний мужик с испачканными маслом, руками и робе, поправил «чудака». — Знаешь, заметил я, торопишься ты работать, суетишься. А тут, нужно делать не спеша, вдумчиво, с расстановкой…

— Зарплата, значит, сегодня?

— После смены, всегда дают. Отметим, как надо! Тебе, наверное, мало заплатят, как начинающему.

— Но я ведь, как все, по восемь часов пашу!

— Так дело-то, не в количестве, а качестве труда. Приноровишься, больше будешь иметь…

За неделю, Михаил получил, из рук самого начальника, 450 рублей. И то, не плохо! В раздевалке мужики, в предвосхищении выпивки и отдыха, оживлённо переговаривались. Толпою, закупили водки и отправились в забегаловку неподалёку. За столиком, Евгений разлил своей бригаде, сразу по 150 грамм на каждого. Почти целый стакан! Михаил, такими дозами, пить не привык, но отступать было как-то неудобно, не по-рабочему. «Ну, вздрогнем, мужики!». И все, залпом, осушили стаканы. В голове сразу зашумело. А ребятам, хоть бы хны!..

В разгар веселья, в забегаловку ворвалась какая-то баба. Михаил сначала её и не узнал. Ба! Да это санитарка из психбольницы, из их отделения, Валя! А оказалась-то женой Николы, пришла, чтобы получку всю не пропил.

«Психа» с Черной горы, она, понятно, сразу узнала. Отозвал, на минуту, в сторону.

— Слушай, Валя! Не вздумай, мужику-то брякнуть, что я на Черной горе лежал! Сразу ведь передаст, а в бригаде, вряд ли поймут…

— Да нет, не скажу, не переживай… — внимание Вали было занято другим: как вытащить своего Колю отсюда.

Пили еще, но Михаил помнил только, как ходил к бригадиру домой и играл на баяне, потом, кто-то тащил его на остановку; помнил свет фонарей и падение прямо в снег. Очнулся в вытрезвителе. Оказывается, приволокли менты, найдя лежавшим неподалёку от рынка, без шапки, «с распростёртыми объятиями», как выразился сержант. Благо в вытрезвителе «корреспондента» знали, — когда-то брал здесь интервью, — и потому, выпустили сразу, без штрафа, как только чуть протрезвел.

…В понедельник, Михаил был, как штык, на работе. Начал, было переодеваться, но вызвал, к себе в кабинет, начальник. Тут же, сидел мастер.

— Вот что, дорогой. Бригада не хочет, чтоб ты с ними работал. Содержать лодыря, ей не выгодно. Здесь не богадельня, здесь вкалывать надо и знать своё дело! Так что, собирайся, и до свидания. Если хочешь, переговори с мужиками. Только думаю, это мало, что даст…

Михаил оторопел. Недавно ведь, в пятницу, были лучшими друзьями, вместе пили, а сейчас — вон, как дело повернулось! Что-то здесь не чисто! Уж не капнула ли Валентина, благоверному про психушку? Поэтому, бригада и не хочет оставить. Ясно ведь… И он пошел из цеха, даже не заглянув к своим. Вот тебе, и рабочий класс, черт бы его побрал!..

1

Уже в феврале, чувствовалось приближение весны. Затяжные оттепели говорили об этом. В погожие деньки, когда снег понемногу таял, даже воздух пах, как-то, по-особому, по-весеннему.

Михаил, получив небольшой гонорар в редакции «Местных новостей», чтобы закрепить и без того отличное настроение, взял пиво в одном из киосков, разбросанных возле площади Революции. «Тряхнуть, что ли, стариной? Вон сколько интересных девчонок! Ну-ка, а это что за краля?». У перекрёстка, высматривая транспорт, в тёмной шубке и меховой шапочке, стояла, вроде бы, симпатичная барышня.

— Девушка, куда-то, очевидно, едете? Какой автобус ждёте?.. Вот как? И я его, как не странно, поджидаю. А простите за любопытство, вы, кто по гороскопу?.. Так и знал, что Водолей, — на лице написано! А очень торопитесь? А то, могли бы зайти в очень даже, неплохое местечко…

Мадемуазель, как безошибочно определил Михаил, была без особых претензий и весьма, сговорчивой. Простоватый взгляд серых глаз, смазливое непривередливое личико; неброская, в принципе, одежда, речь провинциального жителя, — всё говорило о том, что с девахой можно было, запросто, добазариться. И, как оказалось, она только этого и ждала…

Зашли в небольшое кафе. К удивлению и удовлетворению ухажера, Лена, — так звали девушку, — захотела выпить не дорогого вина, а по рабоче-крестьянскому — водки.

— Вот это я понимаю, Лена! Это по-нашенскому, по-простому! Зато, сразу в бровь и в глаз!

— А ты откуда, такой быстрый взялся?

— Я же газетчик, журналист… Мы привыкли работать мобильно, оперативно!.. А че, где-то, недалеко здесь живешь?

— Приезжая я. Издалёка. С Краснодарского края, из станицы Троицкой. Сейчас у тётки обитаю… — Лена уже, слегка захмелела.

— Казачка, что ли?

— Может быть, и так… А ты симпатичный! Че здесь сидеть? Че-то людей стесняюсь… С кем, хоть живешь-то? Пригласишь, — либо че?

— Ух, ты! Сразу быка за рога! — Михаилу, эта деревенская простуха, всё больше нравилась. — Ко мне же, ехать далеко надо! Согласна?

— А че не то!

— Тогда давай, приобретём, что-нибудь из горячительного. Водки, что ли?..

В автобусе, толпа прижала их друг к другу. Глаза Лены засветились, как, впрочем, и у Михаила. Это говорило о многом…

В «избе» девке, как не странно, понравилось сразу. Выпив немного, проговорила:

— Уютно у тебя. И че, — так один и живёшь? И не женатый ни разу?! И куда только, бабы смотрят!

— Бабы смотрят на то, какая хата, и сколько бабок зарабатываю. Ну, не удовлетворяю их запросам, и точка! Тебе ведь тоже, наверно, квартиру и деньги подавай?

— Да плевала на это! Лишь бы, мужик был нормальный. Ну, любил там… А остальное, само придёт!

— Вот, и я говорю то же самое! — удовлетворённо залыбился Михаил. — Ты, смотрю, не такая изнеженная, да требовательная, как городские тёлки.

— Известное дело! В деревне ведь жила… А сюда, к сестре и дядьке приехала. На работу устроили, нянечкой в садик. Пока, у них и живу…

Михаил, глядя на чувиху, всё больше и больше возбуждался.

— Ладно, уж, — заметила его нетерпение Лена. — Пойдем, ляжем. Вижу, че тебе надо! Но сразу, — только петух кур топчет…

…На удивление, фигурка у гостьи была, что называется, классической, стройной. И не подумал бы, что деревенские девки, могут быть, такими привлекательными!

— Слушай, Лена! А родители твои, в Краснодарском крае остались? — Михаил прижал к себе обнаженную девушку.

— Мать повесилась два года назад. Отец по зонам сидел, а я в интернате воспитывалась. Потом, вышел и увёз меня в Дагестан. А там такие дела! Стреляют вовсю… В общем, решили сюда, к родственникам на Урал перебраться… А отец, позже, опять сгинул куда-то.

— Может, не стоит родственникам досаждать? Перебирайся ко мне, и всё тут! Одному-то жить, во, как надоело! — провёл по горлу Михаил.

Лена, похоже, что задумалась.

— А твои мать с отцом, что скажут?

— А ничего! Должен же я, когда-то, семейную жизнь устраивать. Или разница в возрасте смущает? Считаешь, наверное, старым…

— То же мне, старый нашелся. Мужик — самый сок! — чувиха крепко прижалась к Михаилу. — Завтра же, соберу вещи! Только вот, не погонишь ли потом?..

2

На следующий день, в воскресенье, Лена, с двумя чемоданами и кульком (весь багаж), прибыла на Потерянную.

— Даже не знаю, правильно ли делаю! — казалось, она была, чем-то удручена. Михаил, радостно-возбуждённый, взял из рук вещи.

— Всё будет нормально! Я дак, нисколько не сомневаюсь. Места, конечно, здесь маловато, но нам хватит. Кстати, поесть уж немного приготовил…

Сели за стол на кухне. Хозяин разлил, по тарелкам, быстрорастворимый суп. Между тем, деваха оглядывала полуразвалившуюся, давно не беленую печь, а через проход, — комнату с вылинявшими обоями и покатым полом. Старая мебель дополняла печальную картину.

— Тут ремонт нужно делать, обои переклеить, пол выкрасить. И кормиться надо, не пакетными супами… Я так и не поняла, работаешь сейчас или нет?

— Пока нет постоянного места, — смутился Михаил. — Но один друг детства, — бизнесмен, пчелиная компания у него, — скоро возьмёт к себе. Только, не знаю, вот кем…

— Давай, быстрее устраивайся. А то, у меня деньги маленькие, на двоих не хватит…

Пришла мать. Незаметно оценивающе, оглядела будущую сноху и, вроде, осталась довольной.

— Живите, конечно. Дело-то молодое! Вот только, Лена, терпения с Мишей набраться нужно. Хозяин из него никудышный. Выпивает. Толком не работает. Короче, в руки брать надо… А у родственников где, говоришь, квартира?.. А с мужиком-то, раньше жила?..

Начался, по-видимому, «женский разговор», и Михаил, одевшись, вышел на крыльцо покурить.

Сейчас, трезвыми глазами, он, немного, смог оценить Лену. Внешне, вроде, симпатичная, миниатюрная — на мальчишку похожа, тем более без больших претензий. Но что-то, есть в ней отталкивающее, а что, пока не понимал. Видно, что туповатая девка и, судя по всему, испорченная, потасканная жизнью, не смотря на 20 лет. Уж очень они быстро сошлись! Другие-то ломаются, выдерживают, пускай и минимальный, но срок. А эта, тут же, под него легла, и, на следующий же день, переехала к «жениху». Ненормально это как-то. Хотя, может быть, понравился ей очень. Да и Лена устраивала… С другой стороны, кто на Михаила, клюнет? Кому нужен нищий, безработный, пьющий, психобольной! Какая еще дура, согласится жить? Нужно радоваться, а не переживать!

И бедняга радовался, что теперь не один, что, наконец, обрёл друга, близкого человека. Да и родители, вздохнут спокойно. Наконец-то перестанет, может, болтаться с кем попало, пить будет меньше, а потом, глядишь, и женится, детишки пойдут… Короче, всем с появлением «невестки», открылась надежда на лучшее будущее. И ведь у неё, серьёзные намерения; тоже, девка неустроенна в жизни, — хочется своего угла, семьи…

— Так что, Лена, Михаил, если вы, и вправду, жить намерены, — надо как-то обустраиваться. Тебе на работу оформиться, не пить. АЛена, пусть пока приглядится… Ремонт вот, делать хочет, — довольная разговором мать, засобиралась домой. — На первое время, возьмёте у нас картошки; если что, — приходите…

Матушка ушла. Михаил подошел к девахе, положив, сзади, ладони на плечи. Она его поняла. Начал раздевать. Но остановился.

— Знаешь, надо тебе, кое-что сказать… Хотя, уже поздно заикаться…

— Ну, говори. Если что, — не обижусь.

— Короче, у меня, до нашего знакомства, были связи. Ну, и подцепил одну ерунду. Да ты не бойся, ничего страшного. Но неприятно….

— Что теперь уже… Значит, будем вместе лечиться.

Михаил, с благодарностью, обнял Лену. Вот девка, так девка! Не то, что все эти кривляки! Даже хорошо, что из деревни. И печь истопит, и сварит поесть на ней; и не будет ныть, что воду на себе таскать нужно; и что «удобства» на улице. Нет, девка — настоящая находка! Пускай, ума нет… А зачем женщине, вообще, ум? Главное ведь, чтоб любила…

Михаил положил Лену на разостланную кровать, шепча ей ласковые слова.

3

— Нет, пресс-секретарем, пока не могу взять. Начни-ка с самого «низа» — разнорабочим на производстве… — разочаровал друга Горлов, президент пчеловодческой компании. — А что касается бюллетеня, буду давать для него материалы, — в том числе, на правку. Это будет отдельный заработок. Хочу вот, замахнуться на книгу о пчелопродуктах! Поможешь ведь? Хорошо заплачу…

И Михаил принялся за работу.

Производственные цеха «Прополиса», находились в подвалах одной из городских поликлиник, — Горлов арендовал там площади. Выпускала фирма различные драже и мази, на основе пчелопродуктов: мёде, прополисе, перге, маточном молочке и т. д., а также сам натуральный мёд, с разными биоактивными добавками. Помогали эти средства, при целом комплексе болезней — от сердечно-сосудистых, кожных до трудно излечимых, — рака, например. Распространение продукции, осуществлялось через сетевой маркетинг, не только по Уралу, но и по другим регионам страны. Фирма процветала.

В длиннющем подвале, на всё здание поликлиники, располагались склады сырья, цехи переработки, различные лаборатории. Михаил был везде на подхвате — разгрузить ли сахар, мёд в 60-ти литровых флягах; заполнить ли барабаны для выработки драже, складировать ли уже готовую продукцию. Режим был напряженным. Но вот, много ли Горлов заплатит? Ставки-то как таковой не было. А за журналистскую работу, друг детства «отрывал от себя» не так уж, чтобы и ахти. Прижимистый мужик! Если бы обратился к услугам другого газетчика, — пришлось бы, только так раскошеливаться! А тут, за копейки, Михаил согласен на него пахать… Ох, и меркантильный же народ, эти бизнесмены!

Единственной радостью, которая грела душу работничка, была возможность, не только на халяву есть, до отвала, мёд и тырить его потихоньку домой, но, главное, — выпить. Спиртосодержащие растворы с пчелопродуктами, сделанные здесь же, на производстве, предназначались для изготовления лечебных средств. А он, с Женькой из барабанного цеха, тоже «бухарика», употребляли их по другому назначению, втихаря сливая в небольшие мензурки. Горлов же, до поры до времени, о тайных «махинациях» со спиртом не знал.

— Хор-роший ты, Женька, мужик! И за что уважаю, сам не знаю… — в этот раз, Михаил немного «перебрал». — Слушай, когда говоришь, праздновать 10-летие «Прополиса» будем? Через неделю? А народ-то у нас, серьёзный всё, непьющий… Раньше, говоришь, гуляли — только шум стоял?.. Не-ет, бабами не интересуюсь больше. У меня любимая женщина есть! Такое чувство! Такая любовь! Тебе и не снилось…

И в самом деле, отношения с Леной, — уже полмесяца, живущей в «халупе», — были прекрасные. Их так и притягивало друг к другу, что не могли и на день расстаться. Да что на день, — на час!.. Нынешней весной, после долгих мучений от безответной любви к Наде, Михаил ощущал то, что люди называют, наверное, счастьем. Нет, была какая-то воздушная эйфория, он буквально летал, а не ходил, зная, что его теперь дома ждут, любят, боготворят… Это какое-то чудо, — иначе не назовешь!..

…На 10-летие коллектива «Прополиса» закупили несколько ящиков водки, шампанского. Женщины приготовили кучу разных салатов, было горячее, даже десерт. Горлов, зная, что Михаил в прошлом — музыкант, добыл для него баян.

— Поиграешь народу, ладно? Но только к спиртному не прикасаться! Мне нужен классный вечер.

Когда Михаил вошел в помещение производственного цеха с баяном, духота и запах всевозможных яств, накатили горячей волной. За длинным столом, впритык друг к другу, сидело человек пятьдесят. Праздничные речи и здравицы были уже произнесены, и Горлов, без пиджака, в белой рубахе с галстуком, запросто, разговаривал, по душам, с женщинами коллектива.

— А вот и наш маэстро! Давайте, девушки, споём «Черный кот за углом», мою любимую!

«Маэстро», тут же, «схватил» тональность и развернул меха. После, публика, разгоряченная вином, стала заказывать популярные песни. А потом, и до плясовых дошло…

— Отличный ты музыкант! Только бы, не пил… — раскрасневшийся Горлов подсел к другу. — На, вот, возьми… И, сунул, незаметно, в ладонь 300 рублей. И чего, вдруг расщедрился?

А потом, Михаил сидел в центре бабьего хора и играл «Ой, рябина кудрявая», «Виновата ли я» и другие народные «хиты». За что получил, от зав. производством, в подарок, бутылку водки. «Выпьешь попозже! Ну, и молодец же ты!».

А дома, ждала такая тёплая, ласковая Лена, которой он и отдал, «как жене», свой первый заработок в «Прополисе». Хороша, всё-таки, жизнь, как не крути!..

4

В выходные утром, когда Михаил и Зая (так ласково, стал называть подругу) — еще спали, пришел Андрюха Лосев, сосед по улице. Фамилия этого парня, будто, соответствовала внешнему виду и характеру. Высокий, здоровущий, он отличался, к тому же, «зверским» любопытством. Кругом у него были знакомые и друзья, которых Андрей обегал, как лось, собирая «важные вести», тут и там. И к Михаилу зачастил, как только у того появилась «интересная» сожительница. Вообще, новость о Михайловой «женитьбе», разнеслась в округе за несколько дней, и посмотреть на «казачку с Краснодарского края», уже успели многие знакомые мужики. Весть же сию, понятно дело, разнёс, ни кто иной, как Лосев.

— Ну, че пойдешь сегодня на вечер выпускников? —

Андрюха спрашивал хозяина, а сам, между тем, с улыбкой рассматривал Заю. — Всё-таки, раз в пять лет, школа народ собирает!

— У него дома много дел! А там, — опять грандиозная пьянка будет! — ответила за благоверного Зая, садясь на колени к «мужу». — Тем более, у нас денег нет…

— Там можно, и без денег. Как посмотрю, у вас совет да любовь! Два голубка! — продолжал улыбаться Лосев. — Бармалей-то здесь был? Так знаешь, что заявляет? Будто, больше Ленке подходит по возрасту, чем ты, Михаил! Смотри, уведёт — не заметишь!

— Не уведёт, правда, зайчонок? Зачем тебе этот дурак? Я лучше, так ведь? — «муж;» не сводил с Лены влюблённых глаз. — А на вечер, однако, схожу. Давно не виделись! Интересно же, — кто кем стал!

— Денег не получишь! — Зая обиженно надулась. — Тогда, к тётке и сестре поеду. Че, одна-то, дома буду сидеть?

— В шесть часов, классы собираются… — уточнил Лосев. — Кстати, Чонок и Дрёмин хотели придти. Короче, там встречаемся!..

…Настроение было первоклассное. С крыш деревянных домов, весело бежала капель. Лучистое солнце светило во всю. Встречные люди, казалось, разделяли, переполнявшую душу, радость. К школе, нужно было идти по старой мощеной дороге, в гору.

Сколько раз, — вот так, по мостовой, — он в детстве спешил на уроки! Хотя со школой, были связаны, не самые лучшие воспоминания. В классе пацаны недолюбливали, а иногда и били. Только с седьмого класса, когда повзрослел, мог постоять за себя… Здесь же, расцвела первая любовь к Наташе Мосейчук. Сначала безответная, а потом, когда оканчивал восьмилетку, готовясь поступать в музучилище, гордячка, наконец, обратила внимание. А ему-то, — было уж по фиг. Разлюбил, короче…

Сколько же воспоминаний! Интересно посмотреть на тех сопляков, которые сбегали с уроков. На девчонок-сплетниц, объявивших, когда-то, Михаилу бойкот. А учителя? Кто-то, может, работает еще?

А из старого здания, школу перевели в блочные, новые апартаменты. «Ученик», как раз, и подходил к ним сейчас.

Народу в вестибюле и столовой, где собрались выпускники, — некуда было ступить. По столам, во всю уже, разливали, принесённое с собою спиртное. «Своих» Михаил отыскать пока не мог. Наверное, уединились, где-нибудь, в классе. «Жаба» страшно горела, — надо, блин, выпить! И тут, — откуда не возьмись, — вынырнул Андрюха Лосев. По всему видно, чувствовавший себя, в этом гудящем шуме, как рыба в воде.

— Че стоишь, как потерянный? Класс не можешь найти? Айда, пока к нам!

За столиком сидели знакомые ребята. Просто учились тогда, в детстве, в младших классах. Всем разлили водки. Но у Андрюхиных друзей была своя компания, и через время, Михаилу, изрядно принявшему на «грудь», пришлось уйти. Догадался, спросил: где 10-«а», в каком кабинете? И вскоре, был среди однокашников.

Какие же парни взрослые, возмужавшие! А девчонки — матери, по два, по три ребёнка имеют. Кто как устроился в жизни. Дрёмин — бизнесмен, а Безматерных — в школе учителем. Чонок — известный, в округе, «авторитет».

— А ты, Миша, кем сейчас трудишься?

— Да как сказать? Пишу потихоньку… Для газеты.

— О-о! У нас свой писатель! Ну что, девочки, — коньячку?

Все были, мягко говоря, не трезвые, но Михаил напился под завязку. Да так, что, когда выходил, полетел вниз по лестничному пролёту. Домой не помнил, как добрался. Нашла его Ритка, соседка, в сугробе, — неподалёку от «избы». Еле довела…

5

— Что хоть, ты это пишешь? — Зая с интересом рассматривала, за спиной «мужа», ровные строчки в тетради. — В газету, что ли, понесёшь?

— Да вот, статью нужно отдать. Тебе тут, всё равно, будет ничего не понятно… — Михаил захлопнул тетрадку.

Теперь у него есть, что показать Мяткину! Статья, в принципе, готова. Здесь отражено главное: как интерпретировать каузальную разноуровневую связь. А именно, — она означает, что свойства индивидуальности являются одними и теми же, относительно тождественными элементами, что выводит к пониманию человека, как генотипа, видоспецифической особи. Это и есть ключ к расшифровке теории, а, значит, и разрешению вековых проблем человечества; революционному перевороту, интегрирующему естествознание с социогуманитарными науками.

На следующий день, отнёс отпечатанную статью Мяткину. Тот же, отдал её на рецензию Алексею Родионовичу Карасёву, доктору наук, зам. редактора, ответственного за коллективные сборники школы, а также выпуск психологической секции Вестника пединститута. Через две недели, Карасёв обещал высказать своё мнение, относительно сообщения.

Михаил еле дождался срока.

— Ну что сказать… — Алексей Родионович, — внешне невозмутимый, небольшого роста, с седой головой, — неторопливо разгладил рукопись. — Статья, конечно же, слабая. Много спорных мест. И потом, непонятно вы как-то пишите. Надо писать так, чтобы студент далее понял… К тому лее, эти домыслы…

— А я не для студентов её готовил! — парировал Михаил, задетый за живое. — И никакие это не домыслы, а расшифровка имплицитных, скрытых положений теории. Вы, разве не согласны, что индивидуальность — генотип?

— Более упаси! Какой генотип? Тип нервной системы по Павлову — да, генотип. Но личность, её социальность подчиняются совершенно иного рода закономерностям! Нет, статью нужно переделать!

— Пускай, Мяткин прочитает, и он уж решит: печатать или нет. Ведь за ним, в конце концов, последнее слово?

— Ну, как будет угодно, молодой человек! — обиделся Карасёв. — Но, повторяю, в таком виде, теоретические эти выкрутасы не пройдут!..

Михаил ледал еще полмесяца, пока Мяткин сам не соизволил, не снизошел до того, чтобы пробелеать глазами статью. Наконец, вызвал «вольнодумца» к себе в кабинет. Тут лее, сидел и Карасёв.

— Ты, я знаю, в газете работал? Так вот, это не научное сообщение, а какая-то газетная дребедень! Ну, почему вдруг решил, что Берлин имел панбиологический взгляд на индивидуальность? Посмотри, хотя бы другие его монографии! Там, черным по белому, сказано совершенно обратное! — Мяткин, казалось, вышел из себя.

— Николай Иванович! Так ведь, он не мог, прямо выразить сокровенные мысли. Времена-то были советские, цензура и всё такое… — тоже повысил голос обвиняемый.

— Нет, брат, у тебя это не пройдет! Школа, принципиально, отстаивает позиции ведущей роли социальной детерминации в развитии психики, а ты вон что, — человека зверем выставляешь! — Мяткин выразительно посмотрел на Карасёва. — Нет, однозначно, такую дилетантскую статью мы печатать не будем!

— Тогда вы и академика Павлова отрицаете? Чем здесь только занимаетесь?! Не научная школа, а сборище карьеристов и прихлебателей! — Михаил, уже не сдерживал себя. — Да вас разогнать всех нужно!

— Вон, вон! И чтобы, духу твоего тут не было!! — Мяткин схватился за сердце… Но возмутитель спокойствия, уже хлопнул дверью.

«Теперь конец! Дорога сюда, навсегда закрыта! — переводил дыхание Михаил, оказавшись на улице. — А всё равно, — ловить здесь нечего! Может, в Москву рвануть? Но кому я, блин, нужен! Там своих «деятелей» хватает, под завязку. Тем более, — другие школы, другие теоретические взгляды… Что же делать?! Неужели, так и не удастся, реализовать свой творческий потенциал?..».

1

Жизнь с Леной, в принципе, удовлетворяла Михаила. Он всё больше и больше привязывался к ней. Более того, — полюбил, почти не вспоминая о Наде. Вскоре, затеяли ремонт. Зая оказалась работящей девкой. Даже отец, относящийся скептически к «семейной жизни» сына, начал уважать «сноху» за трудолюбие. ««Жена»-то — молодец! А ты, как бездельником был, так им и остался! Она и обои клеит, и полы умеет красить, и стулья починила. На все руки мастер! А «ученый», только на подхвате. Разве, мужик таким должен быть?..».

Зая и на крышу амбара залезала, чтобы поправить, покрывающие её, железные листы. Даже дрова колола! Только чего вот, со двора не уходит и у дома прибирается, хотя это, вроде, особо и ни к чему? Потом лишь, до Михаила дошло, что Ленка попросту, по-бабьи, красуется перед новыми соседями, заселившимися на второй этаж. Молодыми парнями, то есть. Семья — Юлька и Рашид с тремя сыновьями — прибыла из небольшого городка, в котором шахты закрыли, и работы, как таковой, не было. Уехали, короче, от безысходности и нищеты… А старшим-то ребятам подходило, уже к двадцати годам. Вот, Зая и вертела перед ними задом. Но «муж», большого значения этому не придавал. Ведь «жена» его, по-«настоящему», любила…

— Слышь, Миша, я кажись, забеременела, — сообщила Ленка, как-то раз. — Че делать-то будем? Ты не против этого?

— Что ж, рожай. А там, видно будет.

— Так может, поженимся? Давно ведь, уже живём… Да и прописки, нет у меня.

Михаил ухмыльнулся.

— Пока, ничего не могу сказать. Посмотрим, как дальше пойдет…

И не зря ведь, сказал так. В нём, опять, начала прорываться ревность.

«С кем, она гуляла до меня? Судя по рассказам, прошла Зая, как говорится, и огонь, и воду. Жила с каким-то скотником, в Троицкой, вот так же, — нерасписанной. А почему, вдруг разбежались? Не очень-то много, от неё узнаешь. Положительно, что-то скрывает. Ох, и не нравится же, это всё!». Но «муж» пока, виду особого не подавал.

Михаил пытался разговаривать с Ленкой на серьёзные темы, — к примеру, о Боге, однако выяснилось, что она абсолютно тупа в данном отношении. Нет, что касается сенсомоторной деятельности — то есть, делать, что называется, руками, — Зая была здесь мастер. А на отвлеченные проблемы, ума у неё, увы, не хватало. «Муж» пытался даже, чему-то «жену» научить. Но оказалось, что девка, с 6-летним образованием во вспомогательной школе, фактически, не обучаема. Зая писала даже с ошибками, например, вместо «люблю» — «лублу». Всё это, конечно, поначалу было забавно, но Михаил начинал понимать, что общего, между ними, ничего почти не имелось. Один секс, «любовь». В этом смысле, — Ленка пребывала в своей стихии…

Как-то вечером, он заехал к ней, в детский сад на работу, предварительно позвонив Сергею Николаевичу, директору общежития, договорившись о встрече на остановке. Хотелось показать свою подругу, похвастать её молодостью.

В детсаду, родители детей уже забрали. Зая, как бы, между прочим, завела на пищеблок, где их «спецом», поджидали несколько работниц садика.

— Здравствуйте! Вот вы, значит, какой! Симпатичный! И Лена у нас, девушка ничего. Уж сильно, её не обижайте! — женщины бесцеремонно рассматривали «жениха», но он, смутившись, быстрее вывел Заю на выход. Та, почему-то, была не в настроении.

— Чего невесёлая такая? Сейчас с Сергеем Николаевичем познакомлю! Ну, че стряслось-то?

— Знаешь, у меня ведь, выкидыш сегодня случился. Несла полное ведро по лестнице, и вот…

— Да ладно, не переживай! Это не смертельно. Всё у нас впереди! — Михаил даже подумать не мог, что Зая нагло врала. Не было у неё беременности. Не могло быть…

На остановке их, нетерпеливо дожидался директор.

— Ну, сколько же можно ждать?! Так, значит, — Лена, да? Очень приятно! Михаил много говорил о вас. Разрешите, возьму под руку…

Затарившись, поехали на Потерянную.

— Вы такая интересная! Особенно глаза! — не успокаивался Сергей Николаевич, когда уже сидели за столом. — Давайте, выйдем на крыльцо, мне нужно что-то сказать…

«Муж», ничего не подозревая, продолжал хлестать водку. А Зая, оказывается, уже успела, за дверьми, поцеловаться с директором.

— Ты, Мишка, уж пьяный стал. Ложись, поспи, — не отступал от своего плана Сергей Николаевич, пожирая глазами подругу. — А мы, немного еще поговорим.

Но тут, пришла мать, сразу поняв, в чем дело.

— Собирайся, дорогой, время позднее. В другой раз встретитесь…

А Михаил спал, не ведая, какие еще, будут впереди испытания, с беззаветно «любящей» Заей…

2

Удар, который нанёс Мяткин, зарубив статью, бил не столько по самолюбию Михаила, вообще его планам, официально, утвердиться в науке, — сколько по возможности школы, наконец, обрести своё лицо в системе психологического знания страны, и кардинально изменить данную систему. Теперь, рассчитывать на что-либо, в этом плане, не приходилось. Пропала последняя надежда. А заниматься, так сказать, «для себя», для простого самоудовлетворения, тешась статусом «непризнанного гения», — Михаил сие хорошо понимал, — было абсолютно бессмысленно.

После смерти Бориса Борисыча, неудачник от науки, забросил было «дело всей своей жизни», погрязнув в суетной погоне за «низшими» наслаждениями, типа пьянки и сексуального самоутверждения с бабами. Но сейчас, будучи задет за живое, получив, от ворот поворот от «зажравшихся невежд», в лице Мяткина и Компании, вновь рвался в бой, видя перед собой, правда, лишь неприступную стену… Впрочем, поток мысли, если таковой, вообще имеется, не остановишь, даже если потерян, казалось бы, самый смысл внутренней творческой работы. И Михаил, вновь и вновь, доказывал незримым оппонентам свою правоту, непреложность своих мировоззренческих установок…

Была, кстати, и другая сторона, очищающегося от всех мыслительных стереотипов, как зёрна от плевел, нового мировоззрения. Поняв, что человек есть видоспецифическое социальное животное, более того — генотип; что люди, которые окружают и он сам, являются человеческими особями; что общество, наконец, — не видя собственной биологической природы, построенное на биологическом обмане и насилии, объективно не способно придти к справедливому устройству, — поняв это, Михаил страшно страдал от открывшейся Правды жизни. Ибо воспитан был в совковых традициях «веры» в Человека и его труд, его, дескать, особой миссии, высоких нравственных качеств, гиперболизированных всей советской идеологией.

А тут, такая диспропорция! Развенчание жуткой иллюзии, жуткого обмана самих себя! О, он теперь понимал проницательнейшего английского мыслителя Свифта, написавшего всемирно известные «Приключения Гулливера», когда герой романа оказался в стране благородных лошадей и ужасных еху! Еху — человеческие самки и самцы, — мерзкие животные твари, заботящиеся, только о собственном благе и благе своей семьи, — как их презирал Свифт, говорящий, словами героя, еще в 17 веке!

Так и Михаил, прозрев, стал ненавидеть и себя и других людей, ибо изменить, что-либо, в этом чудовищном мире, — как представлял, — никто не в состоянии. Он ненавидел и искусство, и религию за приукрашенную ложь, ненавидел политику и «экономическую жизнь общества», беспардонно стремящихся сделать «всё во благо человека», — этой двуногой самовлюблённой твари, озабоченной, дескать, проблемой «счастья» и «любви», паразитирующей на теле Земли и за счет своих же собратьев по «разуму».

Что же делать, как жить, какую линию поведения выбрать, чтобы не быть похожим — на самого себя? И стоит ли, вообще, жить?! — он мучился и не находил ответа. Внутренний конфликт, кризис нарастал…

Заниматься научным творчеством? Но стоит ли, людям раскрывать Истину? Неужели, они не видят очевидного? Ведь элементарно: как и у других животных видов, у homo имеет место половой диморфизм (разделение на самок и самцов), возрастные различия — детёныши, молодые, взрослые и старые особи. Морфофизиология — почти такая же; волосяной покров, строение глаз, зубы с клыками и т. д. и т. п. А основные рефлексы генофонда? Гигиенические потребности, потребности в пище, кислороде, тепловом комфорте, самосохранении (оборонительный рефлекс). А также, — в других особях вида (половой, родительский рефлекс, социального статуса в популяциях); в информации, познании, альтруизме… Разве, оного мало?! Именно эти видоспецифические рефлексы, саморазворачиваясь в онтогенезе, и определяют отношения личности, — сами есть психическая «личность».

Тем паче, представляется невероятно глупым, когда находятся умники, отрицающие, не только абсолютную зоологию человека, но даже его животное происхождение. Дескать, из Космоса, блин, прилетел! А религия утверждает, что, мол, Бог создал людей по образу своему и подобию… Ничего себе Бог! Если бы наши попы, хоть немного знали общую физиологию и физиологию высшей нервной деятельности, — они бы, об этом, никогда не упоминали! Какое вопиющее невежество! Если и есть нечто, что можно было бы, назвать сущим Богом, то только не из сказок от Библии!

А система воспитания и обучения? Кто сказал, что «настоящего», «всесторонне развитого» человека можно, так сказать, «сформировать»? Понятно, что без развивающего влияния социоприродной среды, из ребёнка ничего не получится стоящего. Но генотип и есть, потому генотип, что развитие его предопределено, ибо он сам выбирает то, что необходимо для саморазвёртки наследственных программ. Среда не является чем-то довлеющим в онтогенетическом саморазвитии генофонда, хотя без неё, последнее, никогда бы, не состоялось. Но дело, как раз в том, что внутренняя логика развития, того или иного, наследственного типа закономерно встречает, на своём пути, совершенно определённые влияния среды, и посему в обществе, из века в век, самовоспроизводятся, совершенно определённые, типы человеческих животных.

Впрочем, что метать бисер перед свиньями! Не созрело еще общество к принятию нового мировоззрения, нового взгляда на человека и «Социум». Но настоятельная потребность в данном мировоззрении уже, что называется, наступает на горло. Нет! Бороться с невежеством нужно! Сама жизнь вынуждает к этому…

3

Юлька и Рашид, новоприбывшие соседи с верхнего этажа, были гражданскими супругами. «Жена», — полноватая, раскисшая, ленивая в движениях, — давно не работала. Рашид же, невысокого роста татарин, наоборот, был жилистым; к тому же, с незлобным характером, всегда готовый помочь. Он сразу, устроился грузчиком, где-то в Свердловском районе. Оба, — что скрывать, — любили бухнуть, но алкоголиками, как Ритка из первой квартиры, не казались.

У Михаила с Заей, постепенно, сложились с парой хорошие отношения. А сыновья (младший — немой инвалид), — тоже стали, как говорится, своими соседскими. Зая с ними была на короткой ноге, называла «друзьями». Но особенно нравилось, общаться ей с Витькой, худощавым смазливым парнем, старшим из троицы. Они о чем-то, вечерами, оживлённо болтали, сидя во дворе, на лавочке. Ленка часто ходила к Юльке, как к «лучшей» подруге, в гости, в том числе смотреть телевизор, которого у Михаила, в «халупе», никогда не бывало.

А недавно, Зая привела сестру — дочь тётки, в доме которой, жила до знакомства с избранником. Привела, чтобы познакомить со средним сыном Серёгой. Света была противоположностью Заи, — умной, образованной девчонкой, но тоже, довольно симпатичной. Поговорили они с парнем, повстречались и, удивительно, так понравились друг другу, что только и ждали встречи. А Ленка, дура, хвалилась, что вот, мол, — помогла людям найти взаимную любовь! А не думала, что последствия сего, могут быть не самыми лучшими.

Вместе с Рашидом и Юлькой (только Витька был её сыном, а другие нет), пару раз выпивали. Вот и сейчас, — в тёплый майский вечер, — приобрели то, что надо и отправились в конец огорода, где развели костёр из дров, взятых из амбара. Михаил уже сидел с супругами, приступившими к водке и закускам, а Зая, почему-то, задерживалась. «Пойду, схожу за ней, че-то потерялась…» — бросил «муж» и отправился во двор. Завернув за угол, был потрясён, увидев Ленку с Витькой. Они целовались! «Ах, подлюка!» — рванулся к сучке, но Зая, так быстро выбежала в огород, что даже схватить не смог. Нагнал только, когда остановилась у костра, между Рашидом и Юлькой. Те загородили соседку собой.

— Ты что это делаешь! Значит, в тихушу влюбляетесь?!

— Да я только в щеку поцеловала, по-дружески! Сам же ведь видел!

— Нет, вы целовались!

— Да нет, говорю! Тебе показалось. Он мне, как брат. Других чувств и не испытываю!

Подвыпивший Михаил засомневался. А может, действительно, у них только дружба? А ревнивец-то, чуть не прибил!

— Конечно, Миша, ничего нет особенного! — вступилась за Заю Юлька. — Да брось, зря-то ревновать! Садись лучше, выпьем.

И «муж» успокоился.

Пьянствовали до 12 ^ги ночи. Михаил с Юлькой разоткровенничался, когда Ленка, за чем-то, ушла в дом.

— Знаешь, а я ведь, ревную не только ко всем мужикам. Но далее к тем, — которые раньше были!

— Ну, тогда вам, лучше расстаться! А то, жизни не будет, уж поверь опыту!

— Дак люблю лее её!

— Тут придётся смириться, или расстаться сразу… Так хочешь, вместе-то жить?

— Хочу…

А потом, когда кончилось «бухло», Юлька с Заей вызвались сходить в магазин. Михаил с Рашидом остались одни у костра.

— О, бабы такой народ! — хитро прищурился Рашид. — Им ведь только, любовные приключения подавай! Короче, — б-ди. Я уж «свою», сколько раз ловил, но всё прощал. Видишь ли, люблю…

— Вот, и я люблю. Но прощать б-во? Никогда. У меня еще гордость есть!

Мелсду тем, минул час, как бабы ушли. Потом, — второй.

— Видать загуляли! — небрежно бросил сосед. — Пьяная баба, — хуже ведь некуда! Пойдём уж, поищем их, что ли?

Нашли сучек в баре, в компании каких-то парней. Увидев обозлённых мужей, пацаны извинились. А бабьё, естественно, как могло, отпиралось: «А что, посидеть со знакомыми, нельзя? Мы же, с ними не всерьёз! Да бросьте вы ревновать!..».

4

На следующий день, протрезвившись, Михаил устроил Зае разнос. Та молчала.

— Ты что это, падла, себе позволяешь?! Мы, бездомную, приютили, обогрели, а сама, вон что делаешь! Неужели, одного мужика мало?! Нет, надо задом вертеть и с другими! Ну, что не живётся-то?!

Зая смотрела в сторону, опустив руки.

— А ну, говори, кто у суки был до меня?! — «муж» решил, выяснить всё до конца, впав в исступление. — Как снюхалась, со своим скотником, а?!

— Мать выгнала. Ну, я и пошла до другой станицы, к подруге. Тут он, на велосипеде, и встретился. Позвал к себе… — тихо начала Ленка.

— И ты, вот так вот, сразу и пошла?

— А че оставалось делать? — Зая вздохнула.

— Дальше!

— Были у него. А потом, пошел дождь. Ну и…

— Ну, и б-дь же ты сельская! Так же, и со мной ведь, начала таскаться… Кстати, говорила, что жила с ним около года. Почему выгнал?

— Сама ушла… Доложили, что, дескать, с другими мужиками трахаюсь. Ну, вот и…

— Короче, всё ясно! Не нужна ты мне… Так и будешь, болтаться от одного придурка к другому… Убирайся! Хватай вещи, и чтоб больше, никогда не видел!

— А куда я пойду? — Ленка перепугалась. — Не выгоняй меня! Я же люблю! Не выгоняй, прошу!

«Муж» кинулся к шифоньеру и стал срывать, с вешалок, вещи, бросая в большую сумку. Ленка, в ужасе, смотрела на всю эту сцену.

— Вот! Вот! А теперь, иди к чертовой матери! — схватив сумку, выставил за дверь. Зая, опустив голову, вышла на крыльцо. Дверь за нею захлопнулась.

Михаил не знал, куда ушла Ленка. На первых порах, злорадствовал, но, видя, осиротевшее враз, жильё, начал постепенно раскаиваться. На душе было так тяжело, что решил не ходить на работу, а напиться и, хоть как-нибудь, заглушить боль.

«Не думал, что так плохо будет! И куда она пошла? Неужели на этом всё? Не простит меня Зая… Но, с другой стороны, куда дуре деваться-то? Приползёт, как миленькая! Нельзя таким спуску давать! Нельзя упускать власть!..».

Норин опять, как назло, куда-то уехал. Оставался рынок, где всегда, можно было найти… И он пошел, не имея в кармане ни гроша.

Со вчерашнего перепоя, гудела голова. Пашка, среди киосков, так и не встретился. Михаил знал, что можно, подшабашить на подвозке овощей и фруктов у азеров, но уже, было поздно по времени. Все овощные лотки, давно работали. Выйдя на остановку, рядом с рынком, увидел Вовку Шейна, местного алкаша, и еще двух незнакомых мужиков. Вовка и опохмелил его немного.

— Счас мужик подъедет на легковухе. Фуру просит, разгрузить на базе. Будешь четвёртым? По 100 рублей, каждому, обещает!

Михаил согласился, оставшись, вместе со всеми, ждать. Вскоре, подъехала машина. Хозяин отвёз работников, куда нужно. Длиннющая фура была загнана под навес, возле одного из зданий базы. Начали разгрузку кейсов с банками с овощной солянкой, и еще чем-то. Вовка с сотоварищем подавали, Михаил внизу принимал, а еще мужик, которого звали Саней, складывал кейсы на транспортную телегу.

Работали четыре часа, практически, без передыха. Только покурить, да отвезти телегу на склад. Под конец, выдохлись все, но работу сделали полностью. С деньгами хозяин не обманул, — дал даже, 20 рублей на автобус.

— Ну, че счас спирту, да пожрать чего-нибудь возьмём?

— Я домой, — откололся Саня. — А вы уж, смотрите сами.

С рынка, зашли в сад неподалёку, уселись, на солнышке, у решеток на скамейку. Тело натужно гудело, но сознание того, что деньги были заработаны в тяжелом труде, — что и говорить, — радовало. Начали бухать.

Через полчаса, появились двое парней, и завязали разговор, не обещавший ничего хорошего. Им, видите ли, — выпить надо. Не поможете ли, мол, деньгами?

— Шли бы вы, по добру по здорову! — внутренне напрягся Михаил, но тут же, получил удар в челюсть. Спирту он выпил порядочно, реакция была плохой. Второй удар свалил его с ног.

Вовка с сотоварищем перетрусили; всё, что оставалось от денег, отдали наглецам. Те подняли Михаила и, заламывая, руку, вынудили, тоже, выложить последние копейки.

— А чтоб больше не возникал, получи-ка еще в хавальник! — и его опять, несколько раз ударили, разбив губы и бровь…

После того, как вымогатели ушли, Вовка с мужиком, повели беднягу на ключ мыться.

— А вы-то че стояли?! — сплёвывая кровь, заорал избитый. — Неужели, втроём бы, сук не уделали?! Спирт-то, хоть остался? Дай-ка, хапну!..

5

«Какой день, хоть сегодня пью? Вечер, блин, или утро? — еле подняв себя, алкаш выполз к столу. — Первым делом, покурить надо…». Трясущимися руками, высыпал, на кусок газеты, табак из собранных чебонов. «А Зая так и не появлялась, стерва! Где сейчас и, главное, с кем?» — он не сомневался, что Ленка, тоже, пошла в загул и, точно, нашла какого-нибудь хахаля.

Михаил постучал в стенку, — соседям Ритке и Гришке. «Пошел на х..! — пьяным голосом, заорала та. — Самим выпить не че! Ночь на дворе, а ты колотишься, сволочь!».

Сунуться к родителям? Но он знал, что денег, ни за что, не дадут. У Юльки с Рашидом просил, — но разве помогут! Оставалось идти, в ближайшие бары, побираться…

Дойдя до кинотеатра, зашел в распложенный рядом, «Трактир». Никого! Судя по всему, посетители только ушли, оставив после себя, в кружках, недопитое пиво. А, черт с ним! Опохмелиться надо! И Михаил, подсев за столик, стал допивать чужие остатки.

— Ну-ка, ну-ка! — завопила барменша. — Ты че, здесь уселся?! Вчера ведь, гнали в три шеи! Давай, давай-ка отсюда!

— Ну, посижу немного. Что вам жалко? Некуда мне идти…

— Это никого не колышыт! — светловолосая, в переднике, женщина ухватила за плечо и потащила. — Иди, а не то охранника позову! Счас он придёт!

На счастье алкаша, охранника Васьки не было. А то бы, задал ему по первое число!

— Пойду тогда, в другой бар! — сплюнул побирушник. — Ну, неужели не понимаете, что плохо мне! Плохо!

В другой «точке», Михаилу повезло, — встретились знакомые.

— A-а! Поэт! Проходи, проходи! Почитай, че-нибудь!

Налили водки. Компания была пьяна. Начал декламировать проверенную «Старую Зареку». Публика захлопала.

— Нет, дорогой! Так не пойдет. Поэт должен выступать на сцене! А ну-ка, ребята, поставьте его на стол!

Михаила, под хохот, водрузили средь стаканов и бутылок. Но было уже наплевать. Водка пала на «старые дрожжи», так что он, пьяный, поддался общему настроению и, с пафосом, стал выкрикивать сокровенные стихи…

…Очухался в вытрезвителе, в «обезьяннике» за решеткой. На деревянных нарах, вдоль стен, сидели и лежали пьяные бедолаги. Кто-то спал, кто-то разговаривал. Дух стоял, — хоть беги.

— Товарищ капитан! Может, отпустите? — крикнул пленник через решетку. — Вы же меня знаете!

— В отдел поедешь. Не могу я… — знакомый офицер что-то читал, углубившись в бумаги. — Да и сколько можно, блин, выручать?

— Дак че, такого-то сделал? Почему в отдел?

— Накуролесил ты в баре, отвечать придётся!

— Дак пьяный же был. Ничего не помню!

— Ну, мало ли…

Через час приехал «Уазик», и алкаша втолкнули в кабину, с неким пьянчужкой. В отделе, когда туда прибыли, вынули из карманов всё; заставили снять, даже шнурки от ботинок, и посадили в холодную камеру.

Его охватило отчаяние. К тому же, — начался отходняк. Бросился стучать в железную дверь.

— Откройте! Плохо мне! Жить не хочу!

— Да это же «мусора»… Хоть сдохни здесь, не помогут! — откликнулся парень с нар. — Ляг, успокойся лучше…

— У меня давление! — алкаш со страдальческим лицом, повернулся к нарам и опять застучал — Вызовите «Скорую помощь»! Пожалуйста!

В ответ — молчание.

Он начал биться еще исступлённей.

— Слушай, ханыга! Будешь стучать, мы тебя в одиночку, в карцер посадим. Вызвали «Скорую», приедут, сказали…

Через некоторое время, загремела щеколда. Михаила вывели в какую-то комнату. Там — ожидал доктор. Знакомая личность!

— Вы меня помните? Да в шахматы, в саду Горького, играли! Помогите, увезите отсюда! — зашептал бедняга.

Врач только кивнул головой, смерил давление.

— Ого! 180 на 100. Да вам пить нельзя! Товарищ майор, мы его забираем в больницу!

Радости Михаила, не было предела. В машине «Скорой» вымолвил:

— Спасибо!

— Но вам, действительно, нужна помощь. Уколы поставили. В приёмном покое понаблюдают.

Но в больнице, как только приехали, прибор показал 140 на 90. Просто в милиции, несчастный поддался панике. Его тут же, отпустили домой.

1

Отходняк, после недельного запоя, длился больше трёх суток. Михаил, по незнанию, отпивался пивом, и от этого было, лишь хуже. Который уже раз, давал зарок: не пить ни при каких обстоятельствах! Ведь какие неописуемые мучения! Не лежится, не сидится, не спится… О, Боже мой! Состояние усугублялось еще тем, что Ленки, до сих пор не было дома. Куда пропала — неизвестно. Мать так и сказала: не надо было гнать… Хотя сдержать себя, он не мог. Такой уж характер! Или всё, — или ничего!..

Алкаш лежал у родителей, когда прибежала Ритка и сообщила: «Твоя-то, у нас! Пришла!..». Он, в ликовании, рванулся туда.

Зая сидела на кухне, делая вид, что ей всё безразлично.

— Ну, — пошли, что ли? — сдерживая радость, притворился суровым мужем. — Где столько дней-то была?

Ленка молча, прошествовала в квартирку, что рядом.

— Я отчитываться не обязана… — и вдруг, бросилась Михаилу на шею. Разлука пошла им на пользу. Оба соскучились так, что не могли остановиться. Тут же, повалились на кровать…

— Хотела увидеть, хотела?! — горячо шептал «муж», после неистовой бури слияния.

— Жить без тебя не могу! — Ленка покрывала лицо поцелуями.

— Значит, любишь?!

— Люблю! Очень!

Примирение состоялось…

Он гладил её по предплечью, по груди, по животу. Потом, нежно стал целовать, в том же порядке… Неожиданно для себя, спросил:

— Лена, давай поженимся? Ты согласна?

— Да…

— Завтра же, подадим заявление! Хочу, чтоб была официальной женой. Моей, и больше ничьей…

— И ребёночек у нас будет! И заживём, душа в душу… Мечтаю о доме, огороде, скотине. Ну, как в деревне…

— Дак мы и так, в деревне живём. На фиг, благоустроенную квартиру! Буду писать научные труды, а Лена помогать… Всегда мечтал об этом.

— Ты — мой муж. Любимый!..

Между тем, и Зая, и Михаил, прогуляв рабочие дни, оба остались без работы. Да и черт с ним! Горлов платил копейки; а в садике, зарплата няни, вообще, была смехотворной. Что же касается ребёнка, о котором мечтала подруга, то Ленка, не смотря на интенсивную половую жизнь, почему-то, так и не могла забеременеть. Потом уже, она признается «мужу», что детей иметь никогда не сможет. Потому что, дескать, застудила органы еще в Дагестане, когда пьяный отец выгонял, на ночь, глядя, из вагончика, в котором жили, и дочь спала, прямо на голой земле. Но эта басня про холодную землю, как и многое другое, была ложью…

Отдав заявление в ЗАГС, и сообщив о своём намерении родителям, они вступили в какой-то, радужный этап взаимоотношений. Любовь переполняла обоих. Ходили за пруд, вдоль речки, до горы Орёлки. Забирались на самую верхотуру.

— Я хочу тебя!

— Но не здесь же, дурачок! Дойдем до дома, и делай со мною, что хочешь!

И он нёс «даму» на руках, сколько хватало сил. Оба безудержно смеялись, выливая, наружу, охватившие чувства.

Потом, шли вверх по другой речушке, впадающей в тот же пруд. Пробирались по логу, на склонах которого, прилепились деревянные домишки.

— Здесь рядом, во-он на той улице, и живёт та самая Надя… — Михаил и Зая сидели, под берёзками, на травянистом взгорке.

— Так ты её, всё-таки, любил?

— Скорее, был влюблён. Довольно сильно, — он усмехнулся, видя, как Ленка нахмурилась. — Сейчас-то прошло… Тебя встретил, и всё постепенно забыл.

— Хочешь, счас пойду к ней и скажу, что ты мой! — решительно встала Зая.

— Еще чего не хватало! Сиди уж, прижмись… Да не плачь! Люблю ведь. Не веришь, уж, что ли?

— Поклянись!

— Дак, руку и сердце предложил! Скоро распишемся. Что, еще-то, блин, надо?

И они, взявшись за руки, охмелевшие от счастья, пошли, не разбирая куда…

2

Михаил дал зарок, что до свадьбы выпивать не будет. Влюблённые, кстати, даже не задумывались, сколько отец вбухал средств на долгожданную женитьбу сына. Что касается Заиных родственников, то они и близко не показывались. Между тем, срок, когда «молодые» должны были расписаться, настал.

Утром «муж», сбегав на рынок, купил огромный букет цветов. Обручальные кольца попросили у родителей. Свадебного платья, как такового, не было, — мать купила Ленке, белый выходной костюм и короткую фату. Туфли одолжили у соседки с улицы. Но имелась иномарка, чтобы везти жениха с невестой в ЗАГС. Это предложил услуги знакомый Михаила, бывший мент, у которого тот брал, когда-то, информации. На роль свидетелей согласились: со стороны жениха — Юрка Волгин, а невесты — Юлька.

Вчетвером сели в машину, — больше никого с ними не было. В ЗАГСе выяснилось, что забыли обручальные кольца! Но на трамвае, примчался Юлькин сын, Серёга — запыхавшись, принёс. Вчетвером, без родственников, и прошли в Зал бракосочетаний. Зазвучала музыка. Обменялись кольцами. Ленку и Михаила объявили мужем и женой.

Потом, по обычаю, проехались по городу. Отпустив иномарку, обнаружили, что потеряли свидетельство о браке! Две случайности сразу, — кольца и свидетельство: неужели, Бог не хотел влюблённых соединить?!..

Гостей собралось, всего-то, человек двадцать. Сергей Николаевич, директор, стал тамадой. А «музыкальное оформление», пришлось взять на себя самому жениху. То есть, был баянистом на собственной свадьбе.

— Горько, горько! — вновь и вновь, поднимали молодых, опустошая рюмки и салатницы. А потом, вышли во двор, где директор затеял с гостями игру в «пробку»: каждый, кому та доставалась, исполнял какой-нибудь номер. Танцевали — до упаду. Что и говорить, весело было, даже чересчур. А Михаил всё налегал и налегал на рябиновую настойку, а затем, и на водку.

— Не пей! — толкали локтем то мать, то тётка. — Постесняйся гостей! Тебе трезвым быть надо, Миша!

Но он не слушал. Спьяну, наговорил Сергею Николаевичу гадостей, и тот, обидевшись, уехал домой…

…На следующее утро, алкаш проснулся, в своей «избе», абсолютно один. Заи не было. Он даже не помнил, — кто и когда, довёл до дома.

— Где Ленка? — постучал к соседям, к Ритке.

— Да на сеновале, жена твоя спит! И ты дрыхнешь, ничего не чуя. Ленка-то, всю ночь, куролесила с верхними. Ох, и дурак же, а!

В душу Михаила, закралась неясная тревога. «Неужели, опять Витька?!» — он направился, бегом, к амбару.

Наверху, на куче сена, распластавшись, спала Зая. Одна… Муж облегченно вздохнул. Но ужасное подозрение не оставляло.

— Вставай, Ленка! Почему дрыхнешь тут, а не в доме? Кто с тобою был?!

Зая, потянувшись, протерла глаза.

— Дак ведь, закрылся изнутри, я попасть и не могла. Пришлось спать здесь.

— Опять ведь врёшь!

— Да ни че не вру! Одна спала, все ужрались. Вечно, что-то мерещится, Отелло, блин! Иди, лучше ко мне…

Днём, с соседями, отправились на Каму купаться. Жара стояла приличная. Набрали спирта, еды. Угощал всех — Михаил.

Зая разделась, оставшись в купальнике. Вошли, по щиколотку, с Юлькой в воду… Какая, всё ж таки, фигурка! Ничего ведь лишнего… Михаил, невольно, залюбовался женой, гордясь тем, что она теперь, в его власти, — узаконенная браком, его Красота. Пусть мужики завидуют… Вон, как жадно поглядывает Витька!.. Но неужели, между ними есть связь?!

Под палящим солнцем, пили спирт. Муж решил, выяснить отношения с соседом.

— Че-то, Витька, часто на жену заглядываешься! Я же видел, как тогда целовались! Смотри, губёнки шибко не раскатывай! А то, как бы, не схлопотать!

— Да ты че, Михаил! Даже не подозревай! — глаза у парня бегали. — Уж на то пошло, — есть же у меня чувиха!

— Лучше не ври. Никого у тебя нет. Не верю… Но я предупредил!..

Под солнцем, от спирта развезло.

— А как, насчет свадебного путешествия? А, молодые? — прикольнул Рашид. — Положено ведь, вроде! И медовый месяц!

— А почему, не тряхнуть стариной? — живо отозвался Михаил. — Можно на природу, на пару дней съездить. Мы, студентами, когда-то на Лобач, — ну, скала такая есть, — ходили. Вот, и отправимся туда! Там речка — Серебряная…

Порешили ехать, с Заей, на Лобач через день, прихватив с собой Андрюху Лосева и Витьку.

3

Электричка до Усть-Пичерти, отправлялась в 11 утра. Сбросив рюкзаки, расположились на скамейке, у путей, с левой стороны вокзала. Зая, не переставая, болтала о том, как здорово, всё-таки, что они поехали на природу. Мужики сдержанно помалкивали. Михаил, правда, увидев рядом одинокого «лимпомпосика», решил, от не хер делать, сыграть на жениных чувствах. Подошел и громко, чтобы Зая слышала, завёл непринуждённый разговор с мадемуазелью, рассыпаясь, как бы, между прочим, в комплиментах.

— А мы вот, решили, встретить вечернюю зарю на лоне… Вам так к лицу, этот загар!

— Тебе че, с женой не сидится?! — прошипела, решительно подошедшая Ленка, испепелив взглядом «соперницу» — Он муж мой, кстати, и нечего лясы точить! Нашлась тоже!..

В электричке, Андрюха Лосев рассказывал о похождениях и драках, когда служил, в танковых войсках, под Челябинском. Витька, которому еще предстояло, тянуть солдатскую лямку, жадно слушал. Михаил, положив голову на колени Заи, растянувшись на скамье, думал о своём.

«Какая же у меня пустая, неинтересная жизнь! По первосигнальному сценарию… Ем, сплю, шоркаю бабу, пьянствую… Ну, устроюсь, скажем, на денежную работу. Ленка родит там, кого-нибудь. И всё? В принципе, как у большинства. Вроде, и не к чему стремиться. Как, всё ж таки, это примитивно, банально… Хотелось бы, жить по-другому, а не выходит. В науке — облом. Думаю, что именно, из-за отсутствия направляющей цели, идеала, я, так сказать, деградирую. Ибо создан Природой для творчества, — то есть, для иной, абсолютно, жизни. А что они, — Ленка, Витька, Андрюха? Им бы, лишь бабки да семейный очаг, и более ничего. Ничего! Животные…».

Прибыв в село Усть-Пичерть, с электрички пересели на автобус, и по дороге, пролегающей вдоль поймы Серебряной, высоких залесённых берегов, доехали до Сухого лога, а там, прошли с километр до камня Лобач. Недалеко от него, у ключика, вытекающего из скальной породы, разбили лагерь. Пока Михаил возился с костром, а Зая готовила, в котелке, вермишель с тушенкой, Андрюха и Витька, размотав снасти, — с берега, покрытого осотом, принялись рыбачить. Тихая гладь спокойного плёса; в отдалении, причудливой формы скала; дымящийся костерок, — как Михаил мечтал об этом, в зимние вьюжные ночи!

— Всё готово! — Ленка, попробовав варево, сняла котелок. Достали, два килограмма водки — «Кровь сибирского тигра».

— Люблю, вот так, у костра с друзьями бухнуть! — Андрюха, дождавшись очереди, опрокинул содержимое кружки внутрь. — Че-то, не очень водка-то!

Вскоре, у всех развязался язык, а потом, начали горланить песни, отдававшие эхом над недвижной рекой. Уже в темноте, Андрюха, пьяный, полез зачем-то купаться…

А на следующий день, Михаил отправился в деревню за спиртом, но так ничего и не добыл. Слазили на Лобач, к самому краю, обрывающемуся в луговое раздолье, после чего, и делать-то, вроде, было нечего. Рыба не клевала. Собрались и, пешком, отправились обратно — в Усть-Пичерть. Автобуса ждать не стали.

В Посаде — небольшом селе, по дороге к станции, — Михаил зашел к знакомому, дом которого стоял у самой реки. Как-то весной, с одним парнем, сплавлялись по Серебряной на «резинке», и договорились с этим мужиком о ночлеге, — холодно тогда было. И вот сейчас, по прошествии двух лет, «турист», вновь встретил инженера местной птицефабрики. Зая, в это время, забралась на подвесной мост рядом и, как девчонка, на нём раскачивалась.

— Только вот, женился на той девке. Видишь? — Михаил, с гордостью, кивком показал на Ленку.

— Ну-ну… Как бы, не наставила рогов! Сколько тебе и сколько ей…

— Да ну! У нас же любовь! Причем здесь возраст!

— Счас любовь, потом ненависть, а потом, и гулять начнет…

Михаилу, этот разговор был очень неприятен. Всю дорогу до станции, он молчал, думая о жене.

— Че, с тобой? Че не разговариваешь? — допытывала Ленка, но мужу так было муторно, что, когда сели в электричку, даже ушел в другой вагон. Чтобы не смотреть, на веселившихся Заю и Витьку.

«Значит, рога ставить! Ну, покажу тебе, как приедем домой! Устрою хорошую жизнь!..» — бесился ревнивец.

4

— Я же видел, как на Витеньку смотрела!

— Как?!

— А так, что крутишь шашни за моей спиной! Башку-то, сучонку откручу! И тебя, падлу, на чистую воду выведу!

— Да не виновата я ни в чем!

— Говори лучше, было у вас, было?! — уже час, скандалил Михаил, терзаемый ревностью.

— Ты псих! Не зря ведь, в специальной больнице лежал! — Ленка явно не подумала, что сказала в порыве ненависти. Муж, со страшным лицом, подлетел к ней и влепил пощечину.

— А-а! — завыла Зая, скорчившись на стуле, закрыв голову руками. — Знаю, — хочешь, чтоб я ушла! Опять гонишь! Думала, что поженимся, и всё на место встанет, а вышло еще хуже! Муж паршивый! Не любишь, гад, меня!

— А ты-то, любишь, что ли?! Как только нюхаешься и с одним, и с другим, и третьим? Ненавижу!

— Тогда покончу с собой! Прямо счас же! Лучше не жить, чем терпеть твои издевательства! — Зая вскочила и выбежала за дверь, в чулан, где лежали верёвки от палатки, — а затем, во двор.

— Ну и хрен с тобой! Давись! Одной стервой меньше будет! — Михаил закрыл дверь на крючок. Потом, всё же, вышел и, увидев Ритку, бухающую с ханыгами на крыльце, — бросил совершенно спокойно:

— Ленка вон, в амбар вешаться пошла. Останови, что ли…

Ритка, сломя голову, кинулась, снимать с петли «самоубийцу».

«Пускай сейчас стучит, сколько душе захочется! Не пущу, и всё!» — решил он.

Через некоторое время, дверь затряслась от ударов. То ломилась воющая Зая, в благородном чувстве «поруганного» порыва.

— Открывай! Открывай, гад! Вызывай мне бригаду, в твою грёбанную больницу лягу. Больше не могу!

Михаил, естественно, открыл.

— И че, не повесилась? Жить охота? Слабо? Так лучше, и не разыгрывай комедию!

— Ну, почему, у нас нет нормальной жизни?! Почему? — Зая, в бессилии, рухнула на стул. — Ну, хочешь, встану на колени? Только не мучь, пожайлуста…

— Вставай!

Она бухнулась на колени, обняв Михаила за пояс.

— Не могу, не могу больше так! Рано или поздно, всё равно, себя порешу, как мать! У меня же были, в юности, попытки…

— Ну, тогда, конечно, лучше обратиться к психиатрам. Давай, вызову бригаду.

Ленка устало кивнула головой. Михаил отправился звонить. Бригада приехала, только через час.

— Подумайте, девушка, — ехать ли вам. Там ведь, душевно больные люди. Не очень-то приятно будет… — молодой врач, с сомнением, посмотрел на Заю. — Хотя, если настаиваете и боитесь за себя, тогда собирайтесь…

Михаил остался один. Пришла мать.

— Я думала, тебя опять забрали. А это, вон че… Только поженились, и на тебе. Уже оба, на Черной горе, решили прописаться. В общем, сапог сапогу — пара.

— Да приревновал её. Покончить с собой решила. Ну, вот и…

— Если б, и вправду, решила, не докладывала бы, и не показывала, что вот я какая! Не верь ты, хитруле… Когда проведывать поедешь? В воскресенье?..

Но муж не мог дождаться воскресенья, а поехал, на Черную гору, на следующий же день…

Знакомый, блин, корпус… 1-е женское отделение выходило, окнами, на парадный вход. Михаил, через медсестру, передал фрукты и записку: «Люблю. Очень жду!», — и вышел к окнам. В одном из них, показалась Зая. Судя по виду и тому, как покачнулась, чуть не упав, увидев любимого, чувствовала себя девка плохо.

«Что ж я наделал, дурак!» — переживал муж в электричке. Деньги были, и по прибытии домой, он напился в стельку. Не мог, без боли в душе, оставаться один в «избе», — без Заи!..

А через пару дней, и сам сдался психиатрам. Опять его, поместили в 1-е мужское отделение, точнёхонько, рядом с ленкиным женским. Сознание этого не давало, совсем упасть духом. Врач, конечно, удивился, узнав, что на лечение попали, одновременно, муж и жена. «Вы, Михаил Игнатьевич, всё больше поражаете. Ну, да это не беда! Главное, что, наконец, будете жить не одиноко. Для больных нашего профиля, сие чрезвычайно важно! Однако, не пора ли, выводить на группу инвалидности? Вы ведь, не против, верно?..».

5

Сама мысль, что Зая рядом, буквально, через несколько дверей и коридор, разделявший мужское и женское отделения, — не давала Михаилу покоя. Он упрашивал лечащего врача, разрешить встретиться с женой, но тот отвечал, что, мол, не положено, рано, мол, еще. И несчастный просил санитарок передать записки, адресованные предмету своего, чересчур пылкого, чувства. В них — признавался в любви, тоске, жаждал встречи и т. д., и т. п. В свою очередь, Ленка тоже забрасывала аналогичными посланиями. В конце концов, оба надоели медперсоналу, и поток «корреспонденции» был пресечен.

Михаил ждал комиссии, решавшей, дать ему статус инвалида и пособие или нет. Как-то вечером, должен был звонить Сергею Николаевичу, из ординаторской. Пока ждал очереди, у столов врачей, случайно бросил взгляд на открытую папку, лежавшую на одном из них. Тихонько, чтобы не заметила медсестра, полистал. Это была история его болезни! «Параноидная шизофрения» — прочел Михаил. А в другом месте: «Депрессирован. Требует строгого надзора».

Так вот, что «психу» лечат! Врачи говорили, что страдает депрессией, но чтоб шизофренией?.. Так ведь, он нормальный! Ни бредит, галлюцинаций нет, расстроена, только, эмоциональная сфера. А шизофрения — это изменения личности, расщепление «я». Может, просто не замечает проявлений своего заболевания? Психиатрам-то видней… А с другой стороны, что они могут знать, о душе другого человека? Одни же домыслы…

Творческие люди, вообще, склонны к так называемым, «психическим нарушениям». Сплошь и рядом, — среди них, — психопаты и шизофреники. А творческий процесс, схож с маниакально-депрессивным психозом. Гении — зачастую, безумцы. Граница между нормой и патологией, в данном случае, размыта. Так что, — стоит ли переживать? Не было б этой болезни, не был бы он тем, кем является: творческой личностью.

…Через восемь дней, перед самой выпиской Ленки, им с женой, наконец, разрешили встретиться. Зая сидела, на том самом месте, где когда-то, ждала «друга» Надя. Михаил гладил Ленкины руки, та ласково целовала его.

— Нам дали, десять минут… Скоро приеду к тебе. Не переживай сильно-то. Оформят пенсию и отпустят…

И она ушла. А через несколько дней, состоялось заседание ВТЭК, и Михалу дали вторую группу инвалидности.

Димка Згогурин, — старый приятель, вновь лежал с ним. Опять оказались в одной палате, гоняли чифирь и ели, вечером, в одной компании.

— Тебе циклодол, с колёсами дают? Нет? А то подари, — эта штука, в психушке, высоко ценится.

Циклодол — корректор от сковывания и неусидчивости, при приёме галоперидола или трифтазина, других нейролептиков. Обладает слабым наркотическим действием. Михаилу он не очень понравился, когда попробовал. Выпил три таблетки, — и вскоре, появились лёгкость, воздушность тела, эйфория. Циклодолом обычно «догоняются» после чифиря.

Димка, хитрован, приспособился, подделывать эти таблетки из обычных «колёс», типа фенозепама, с помощью бритвочки. И загонял дурням, за что-нибудь: чай, сигареты, хавчик. Он умудрялся, даже проносить спирт в отделение, за которым бегал в посёлок, или санитар сам, приносил «пойло» по заказу. Выпивали, обычно, вечером при «нормальных» сменах. А почему и не расслабиться, иногда, в этой добровольно-принудительной «зоне»?..

Мать, придя на свиданку, рассказала, что сообщил ей врач, относительно Заи. Ведь и к ней, пенсионерка ходила с передачами.

— Ну, че — умственно отсталая она, олигофрен?

— Да нет, врачиха говорит, что Ленка твоя инфантильная, с задержкой развития. Да и че ждатмго, при родителях пьянице, да уголовнике. Никто же, по-настоящему, воспитанием её не занимался.

— И че, Зая делает без меня?

— Ой, Миша! — пригорюнилась мать. — Смотрит вечером у нас телевизор, а потом, якобы, идёт к себе домой. Свет оставляет, а сама — к верхним! Как будто, там мёдом намазано! Я даже замок повесила специально, чтоб назад-то не попала. Так ведь, сучка, у них ночевала…

На следующую свиданку, пришла Зая. Михаил устроил ей разнос.

— Че, падла, там надо?! Опять к Витьке ходишь?!

— Дак телевизор, смотрю с Юлькой и Рашидом. Тебя нет, мне же скучно. Пойми… Не обманываю я…

Муженёк сразу успокоился.

— Слушай, счас отпускают, с родственниками, гулять по территории больницы. Под расписку. Надоело тут, — хоть вой! Давай, дёрнем до дома!

— А за тобой, санитары не приедут? Сам ведь рассказывал, что если найдут, за побег на вязки замотают! Смотри…

Медсестра выпустила их из отделения. Стараясь не оглядываться, спустились, под горку, к железной дороге, но пошли не к станции, а в противоположную сторону. Выбрались к автостраде, и тут же Михаил, как по заказу, «забортовал» черную «Волгу», прокатившую, с ветерком, до дома бесплатно.

— О, моя родимая изба! — как говаривал один поэт. Наконец-то, вместе с тобой! — он нежно приподнял жену.

Санитары, так и не приехали.

1

Прошло лето. Потом, дождливая осень. Половина зимы. Михаил и Зая, так и не работали. Сидели, фактически, на шее у родителей, — пенсия-то мужа была мизерной. Благо, картошки, в родительском огороде, уродилось вдосталь. На неё, в основном, и налегали. Оба пообносились. «Глава семьи» не имел, даже порядочных ботинок, ходил в кроссовках. Дрова, слава Богу, еще не кончились. Но угол в «халупе» был дырявым, — тепло быстро выстуживалось.

Михаил, периодически, уходил в запой. После одного, — особенно тяжелого, — вновь очутился в больнице. Но не в психушке, а в наркологии, — в новом здании, которое отстроили в Свердловском районе. Отлежал месяц среди алкоголиков и наркоманов. Насмотрелся на жуткие ломки у пропащей молодежи, «баяны» (шприцы) под толчками, — героином кололись, прямо в заведении. Зая с матерью, попеременно, приносили передачи.

Попал в новую больницу, и Игнатий Иванович в тяжелом состоянии. От пьянки, даже передвигаться не мог. Капельницами еле откачали. А врач предупредил, что в таком возрасте, в каком находился он, пить становится уже, попросту, опасным. Организм, мол, изношенный, сердце больное, — можно, за нечего делать, Богу душу отдать. Пригрозил, что если запой, опять вдруг случится, брать в больницу не будут. Рискованно. Умер же, один пожилой мужик, прямо под капельницей, и им пришлось эту кашу расхлёбывать.

Дядя Коля Норин собирался, вскоре, совсем перебраться к сыну. «Надоело одному куковать, а Серёга давно уж зовёт, и внучки хотят быть с дедом. А потом, котеджу ведь, надо достраивать! Без моего руководства, оне там не справятся!..».

Михаил, часто засиживался у старика, и пьянствовал за его счет. В конце концов, Норину это надоело, и он перестал пускать халявщика. «Тебе б только выпить, а как личность-то, не интересую! Иди, давай своей дорогой!». И алкаш понял, после трёх попыток, завязать «разговор о стихах», что путь сюда закрыт.

Нет, конечно, нельзя сказать, что он совсем уж бездельничал. Однажды, устроился, было, на работу сторожем и дворником, одновременно, в кафешку неподалёку. Хозяин оказался, мужиком прижимистым, выделил всего 700 рублей и за то, и за другое. Поэтому, интереса большого, кожилиться не было. Михаил отдежурил три смены, а на четвёртую напился с одним дядькой-шофером. Хозяин без разговоров его и погнал, — нечего мол, алкашам, у него тут шарахаться!

Благодаря усилиям тётки, на работу, наконец, устроилась Зая, — в центре города, у кинотеатра «Звезда», — мыть частный туалет. Трудиться заставляли понедельно, по 12 часов: то есть, одну неделю вкалывать, а другую отдыхать, и так далее. Михаил приходил туда, в туалет, посмотреть, как и что. Внутри у входа, продавала билеты кассир, а у Ленки была маленькая каморка. Иногда, она выходила оттуда и подтирала, натоптанную грязь, за клиентами. Вроде, и ничего трудного. Но сидеть, 12 часов девке, безвылазно, в каменном склепе без окон, — было совсем не сладко. Зато, потом — целая неделя отдыха. Так что, Зая, пока что не жаловалась. Зарплату платили вовремя.

В свободное время от пьянок, которого у мужа имелось достаточно, он часто задумывался над горькой жизнью. «Влачу, блин, существование, — пенсионер в расцвете-то лет! Фактически, никто. Не зря ведь, папаша бесится! Кем был, — и в кого превратился! Запился, на фиг! И ничего не светит… Как выбираться из этой ямы? Какой смысл, так жить? Уж лучше, подохнуть! Ладно, хоть родители да Зая — какая-то опора. Да что Зая! Дура дурой! Даже ребёнка не может родить!.. Бесперспективны наши отношения, бесперспективны! Тем более, эти приступы ревности. И себя мучаю и её… Ночью, как-то, не спал и разбудил Ленку, устроив очередной скандал. Та, со сна, вытаращила глаза, как ненормальная, ничего не понимая. А я опять, стал её выгонять. Еле, рыдая, успокоила… Не будет у нас жизни, ой, не будет!.. Сбежит жена от мужа-деспота! Да и хочу ли, удержать такую потаскуху? Ведь, бессознательно, постоянно отталкиваю от себя. Чую, что не моя Зая, не моя…».

Временами на Михаила находило, всё ж таки, «творческое вдохновение» (делал лихорадочные записи в тетрадь), — вдохновение, перемешанное с острой ненавистью к людям и нежеланием принять их «зоологические» отношения; вообще, нежеланием жить в «мире зверей». Так или иначе, он понимал, что это, в сущности, ненормально; есть проявление психического расстройства: обратной стороной, плохо осознаваемой, врождённой депрессии и паранойи, которые временами усиливались, но временами и затухали.

Вообще, психопатологические синдромы, вычитал он в специальной литературе, носят формальный характер, независимый от содержания, тех или иных, генетически данных, патологических эмоций. Это означает, что если бы, к примеру, «псих» не был умён, не занимался научными проблемами человека, — всё равно его депрессия «нашла», так сказать, для себя свой предмет. К примеру, конфликты на работе (конкретном предприятии), или неблагополучие в семье (определённые ситуации), и так далее. В семье ж «ученого», депрессия и паранойя нашли предмет в аномальной ревности к Зае, стремлении властвовать над ней, сделать, фактически, рабыней…

2

В этот вечер, Михаил, дрожа всем телом, делал очередные записи в тетрадь.

«Человеческая идеология вообще, включающая политику, мораль и право, науку и искусство, религию и философию — всегда подразделялась на два, якобы антагонистических партийных (классовых) лагеря: официальный (господствующий) и оппозиционный. К. Маркс ясно показал, что за этой борьбой, кроются экономические интересы сторон (интересы в удовлетворении фонда рефлексов, с помощью, всего разнообразия, предметов реализации). Одна из сторон обладает реальной властью, со всеми вытекающими следствиями («уровнемжизни»), а другая — борется за неё, стремясь обеспечить своё безбедное бытие (в декларации: всех угнетённых классов). Однако К. Маркс не раскрыл того, что те, кому «хорошо» живётся, и те, кому живётся «плохо» — по сути, «одного поля ягода» в биогенетическом плане (т. е. животные). И, значит, они стоят друг друга, и ожидать от них, чего-то сверхъестественного, — например, построения коммунистического общества или царства Божия, — отнюдь не приходится. Именно поэтому, со сменой старого социального строя на новый, История животных повторяется, — то бишь, в сущности, ничего не меняется, ибо в основе видового саморазвития, лежит один и тот же видовой генофонд.

Не изменяется, фактически, но видоизменяется, генетически обусловленная, криминальная атмосфера в обществе. Помимо «профессионального» криминалитета во все времена (воровство, грабежи, мошенничества, убийства); помимо освященных идеалами «борьбы за справедливость, равенство и демократию», социальных революций (фактически, грабёж и делёж материального «добра»); так называемых, «освободительных» войн откровенных захватчиков, убийц и насильников (тот же, зоологический грабёж и делёж), — продолжают своё существование, и перманентный обман и грабёж себе подобных и в экономической, и духовной сферах; почти легальная, конкурентная охота жулья за деньгой на всех уровнях «Социума», от «низшего» до «высшего».

Всеобщая криминализация общества, неистребимое стремление улучшать свою, и без того, сносную жизнь; богатеть, добиваться престижа, высокого общественного положения, статуса (собственной «значимости», должностей, званий), — сиречь, экспансировать функционирование и без того прожорливо-ненасытного, умножающегося мотивационного поля; добиваться надёжности, быстроты, удобства, финансовой экономии в реализации рефлексов, заботиться, загодя, о собственном «будущем» и «будущем» отпрысков, — всё это и характеризует, «во всей красе», человеческого хищного зверя.

Нужно подчеркнуть, что человеческая особь проявляет своё истинное звериное нутро, не столько в повседневной мирной жизни (культурно-цивилизованной), — ибо оно прямо не бросается в глаза, — сколько в периоды социальных потрясений: революций, войн, природных катаклизмов. Вообще, в трудные времена, только и становится ясно, «кто есть кто» с нравственной точки зрения, когда в результате, допустим, пищевой или собственнической, или военной агрессии, возможен резкий разгул всеобщих преступности и насилия, убийств. Хотя и, наоборот, в трудные периоды, ярко проявляют себя взаимопомощь людей, взаимоподдержка, ибо животных характеризует не только «звериный оскал», но и альтруистический эгоизм, инстинкт сохранения вида, во имя выживания, или победы над «злом». Впрочем, сотрудничество и взаимопомощь, в совместной борьбе, характерны и для генотипов, несущих самое Зло…

Беда большинства людей в том, что они не сознают, кто есть на самом деле, не осознают биологического эгоизма, инстинктов (мотивации), которые ими движут. Кому-то, очевидно, выгодны эти невежество и неосведомлённость (хотя, сами «власть предержащие» — такие же невежды в этом плане). Во всяком случае, открыто, во всеуслышание о генетической, зоологической природе человека (в том числе, высших его качеств, «сформированных», якобы, воспитанием) не говорят (допустим, в СМИ). Но всячески поддерживают иллюзию «огромного отличия» людей от животных, особой миссии «венца Вселенной», лучших его качеств и добродетелей, «божественной» души и т. п. Между тем, истина должна когда-то, всё ж таки восторжествовать!».

Возбуждение Михаила, достигло крайнего предела. Сейчас он, отчетливо представил всё то, что было скрыто от внутреннего мысленного взора. Боже мой, — какое ужасное прозрение! Какая мрачная картина! А люди — слепцы, не видящие ближе своего носа! Как можно жить, бродя в потёмках?! Если б, его знание стало всеобщим достоянием, возможно, что-то и изменилось бы! Хотя, — навряд ли. Общество, объективно не способно, перескочить через собственную голову. Поэтому, обречено на жалкое, слепое животное существование навеки! Ибо нельзя «отменить» видовой генофонд. Как же это невыносимо горько! Лучше уж тогда, — совсем не жить…

3

18 февраля, исполнялась годовщина их, Михаила и Заи, совместной жизни. Накануне Ленка, как раз, получила зарплату. Решили отметить знаменательный день, что называется, на славу. Накупили дорогой колбасы, сыру, селёдки, разумеется, водки и пива. Солнце, ярко брызгало лучами в окно, освещая «праздничный» стол и всю прочую, убогость маленькой кухоньки. Ленка, по случаю, надела розовую кофточку с черною юбкой, щеголяла фирменной прической. Оба влюблено глядели друг на друга.

— Ну вот, Зая, — уже год, как мы вместе. Как бы плохо, бедно не жили, а ведь любим. Скажи, ты любишь своего ёжика?

— Люблю, милый! Дай поцелую! Еще бы на работу устроился, совсем было б прекрасно!

В дверь постучали.

— А, Серёга! Заходи! — обрадовалась Ленка. — А у нас праздник. Годовщина, как вместе живём! Садись сюда. Миша, стул принеси!

Грузный Сергей, средний сын Юльки, протиснулся к столу между мужем и женой. Он теперь был, вроде как «родней», вовсю уже, крутя роман с Заиной сестрой Светой.

— Ну, и как у вас со Светкой? Не ругаетесь? Любовь? — Ленка живо забросала вопросами. — Ты ешь, ешь, — на, выпей!

Серёга, смущаясь, не зная, куда пристроить ручищи, только неловко улыбался. Михаилу же, всё это не нравилось. Он, в последнее время, вообще, стал недолюбливать залётную семью «верхних», от которых Зая была, почему-то, без ума. Более того, — ревновал. Поэтому, не замедлил сделать замечание:

— Надо, дак сам себя обслужит! Че так раскраснелась? Ты еще Витьку пригласи! Ведь хочешь, верно?

— Ничего я не хочу! — огрызнулась Ленка. — Че, опять начал заводиться?

— Да, опять! Вечно, блин, у них пропадаешь! Телевизор, якобы, смотришь. Б-дь есть б-дь!

— Хоть при Серёге-то, не начинай скандал устраивать!

— Думаешь, не знаю шашней твоих?! И до меня, вовсю трахалась!

Гость сидел, сам не свой, — не зная, куда деваться.

— Михаил, не надо так… Всё-таки, у вас праздник…

— А мне плевать! Собирайся, шлюха, и иди к ним! Ты же хочешь! — ревнивец схватил Заю за рукав — Иди, иди!

— Пошли, Серёга! Дурак он! — Ленка, едва сдерживалась. — Ну, что это за жизнь!

— Иди, и больше не показывайся! Не нужна ты мне!.. Михаил остался один. Со зла, выпил всю водку и завалился на кровать.

— Ненавижу стерву! Ненавижу! — шептал он. — Как, от всего этого, отвязаться?..

Проснулся под вечер. Вскочил, вспомнив всё. Выйдя во двор, стал, не прекращая, звонить соседям наверх. Никто не отвечал. Наконец, в окошке, рядом с крытой лестницей, показалась голова пьяной Юльки.

— У вас сучка?

— Нет. Светка пришла, и они умотали к тётке.

— Врешь ты всё. Здесь ведь, стерва! Позови!

— Да нет же! Можешь проверить!

Юлька спустилась, открыла. Вместе поднялись по лестнице. В доме никого не было.

— В туалете она! Ну-ка, падла, открывай!

Михаил, в сенях, застучал в дверь в туалет. Зая, еще до этого, закрылась там на крючок.

— Ну, придёшь еще домой! Я тебе устрою!

Муж вернулся к себе и опохмелился пивом. Вдруг, услышал шаги на лестнице. Тут же, выскочил во двор. Там стояла, абсолютно пьяная Ленка.

— Пойдешь домой, сука?! — Михаил схватил её за рукав.

— Никуда я не пойду! Оставь меня!

— A-а! Опять, к любимому Вите хочешь?! Пойдем, говорю! — он потащил, Заю за шиворот. Та упала, и Михаил поволок жену, прямо по мокрому снегу.

Жертва отчаянно отбивалась. Тогда он ударил её по лицу, и еще. Ленка закричала, рыдая:

— Гад, гад! Сволочь! Ненавижу! — лёжа на спине, схватила, попавшийся под руку, кусок кирпича и бросила в рассвирепевшего мужа.

Ворота во двор открылись, вбежал возбуждённый Серёга. Попытался разнять, вцепившихся друг в друга, супругов.

— Ты че, Михаил, совсем рехнулся?! Отпусти её!

И ударил его по лицу. Это возымело действие. Михаил бросил Заю и, матерясь, скрылся в квартире.

— Не прощу, не прощу! — выкрикивал он, оставшись, в одиночестве, на кухне. — Пусть убирается ко всем чертям! Всё равно, нам вместе не жить! Ненавижу!

Муж выскочил вновь, в уже пустой, двор и пошел в трактир, заливать своё горе, время от времени, шепча:

— Мы не люди! Звери, звери!..

4

Запой шел «полным ходом». Зая дома не появлялась. Где была, Михаил не знал. Да, в принципе, это его мало интересовало. Опохмелиться, залить глотку, — вот, что было во главе угла. Алкогольная наркомания: поиск спиртосодержащей жидкости, приём и алкогольные грёзы в лежачем положении, а потом, мёртвый сон. Именно в состоянии полубодрствования — полусна, он, в данный момент, находился, валяясь на скомканной кровати, не раздеваясь, — в верхней зимней одежде и грязных ботинках.

Стояла глубокая ночь. И тут, появился ОН.

Точнее Михаил ЕГО услышал. Голос был жуткий, низкий, как из бочки, с властными, требовательными интонациями. И звучал, не откуда-то со стороны, а в голове, точнее, — в самой душе. САТАНА! Михаил это сразу понял. ОН явился к нему, и завёл мрачный разговор.

— Ты значительно преуспел, мой ученик! Скоро войдешь во Врата! Близок час посвящения! — гундосил голос.

— Что тебе нужно, сатана?

— Душу, разумеется! Ха-ха-ха! Ты понял, что такое человек, видишь его насквозь, и этому научил психа — Я!

— Неправда! Я сам пришел, к сему сокровенному знанию!

— Глупец! Жалкий человечишко, животное! Кто, как не Я диктую идеи, рождающиеся в дурацкой голове, животном мозгу? Ты — параноик, с бременем сверхценной идеи собственной, якобы, гениальности! Но, на самом деле, — червь! А Я твой БОГ.

— Мой Бог — Христос! Изыди, черный дьявол!

— Ха-ха-ха! Что проповедует этот несчастный бог? Любовь к людям, любовь к себе. А ты ненавидишь и презираешь своих же собратьев, Христа же, ни в грош не ставишь! Не нужен он психу, как и псих ему! А МНЕ ты нужен!!!

— Выходит, Берлин тоже — ученик?

— А как же! Один из лучших! Хочешь поговорить? Его душа здесь. Он посвящен!

— Не хочу! Я много думал о страшном мировоззрении, которое не даёт спокойно жить, мучает. Пугает голой Правдой и цинизмом! В моей душе нет места Любви, и это самое тяжелое испытание! Чувствую, — оно ведёт к какой-то катастрофе! Не только к нравственному падению, но именно к ней… Это — твоих рук дело, мерзкий сатана!

— Обратись к своему глупому богу. Он утешит, ха-ха-ха! Но, навряд ли, выручит… Поздно! МОЯ Правда — сама Истина! Неужели ты, ученый, пойдешь против неё?!

— Не знаю… Но Любовь, хоть и самообман, — всё-таки, есть! Только она спасёт… И ты будешь бессилен, что-либо изменить!

— Дурак! Значит, предпочитаешь ложь?.. Время покажет. А пока, прощай! Ха-ха-ха!

Голос, как появился, так и исчез. ОН ушел. Низкое, громоподобное звучание его речи, минуту назад, было настолько реально, что Михаил был уверен, что это не галлюцинация. Но сказать, чтоб испугался, — сего не было. Странно! Однако надо вставать и промышлять что-нибудь…

Псих отправился в ближайший бар. Рядом с входом, стояли два мужика. Один был совсем «никакой». Напарник поддерживал, но тот, буквально, падал на ходу, неся пьяную околесицу.

— Слышь, мужик! Помоги довести чудака до дома. А то, замерзнёт. За магарычом не встанет! — попросил усатый парень, в норковой шапке.

— А где живёт-то?

— Далековато…

— Проще привести ко мне. Тут рядом живу. Пусть проспится, а утром уйдет, — алкаш сообразил, что за услугу, можно неплохо выпить. — Только давай сейчас, хотя бы, по сотке вмажем?

— Идёт. Куда бы козла посадить? Может, — к стене припрём?

Еле усадили. Мужик валился на бок, норовя уснуть. Зашли в бар, выпили.

— Ну, че поволокли! Сумку его не забудь!

Сначала, тащили «ношу» по пустынной дороге, под фонарями. А потом, по тёмной Потерянной.

— Ну вот, в тепле-то ему, ничего не будет. Пусть дрыхнет! — на кухне, парень достал, из кармана, бутылку водки. — Как зовут-то тебя?..

…После возлияния, Михаил не помнил, как и уснул. Очухался от того, что кто-то тормошил. Перед носом стоял вчерашний «груз — 200», лысоватый мужичок в синем свитере.

— Ты куда, куртку с шапкой и сумку подевал?!

— Какую сумку, какую куртку? — алкаш, спросонья, ничего не понимал.

— Отдавай лучше, по-хорошему, а то ребятам скажу! Они кости-то, быстро вправят!

— Так может, вчерашний парень увёл? Нет ведь его, и дверь не закрыта.

— Это друган мой! Скоро, наверно, придёт. Тогда не поздоровится! — мужичок был, явно настроен агрессивно.

— Ну, не знаю я, не знаю! Что привязался-то, в конце-концов? — вскочил Михаил. — Вот режь, но не ведаю, где твои вещи!

— Дай тогда куртку, опохмелиться принесу… — гость, видно, что-то задумал.

— Ради Бога, бери. Только быстрей возвращайся.

Мужичок ушел.

5

Через час, Паша, — так звали обворованного, — явился с целой кодлой парней для разборки. Они пытали Михаила вопросами, угрожали. Правда, не били. Не добившись ничего, заявили, что, если не принесёт пропажу через день, разговор будет совсем другой.

Беднягой, еще больше, овладел страх. Кто мог стащить дорогие вещи? Эти бугаи вернутся же, и прибьют. Ни на что не посмотрят! Ну, и вляпался в историю! Что делать? Что?! А, идея! Нужно спрятаться в психушку. А тем временем, пропажа может, найдется, или всё забудется. Михаил нацепил телогрейку (Паша, так и ушел в его куртке), и побежал звонить по телефону, — вызывать бригаду…

…В психбольницу, несчастный приехал, как в родной дом. Недаром говорят, что на зону, бывших зэков, обратно тянет. Причем не столько привычка, сколько неумение адаптироваться, к нормальной человеческой жизни. А в «казённом доме», не нужно заботиться о хлебе насущном, — тут и накормят, и оденут, и подлечат, и в баню сводят… Работать не надо. Кроме того, ты лежишь в больнице, а пенсия-то идёт! Вот почему, многие психи предпочитают воле, — которая, кстати, тот же самый дурдом, — «отсидку» под замком. Особенно зимой. Яблоку же, в отделении, некуда упасть! Многие «бегут» сюда от одиночества. Тут же — люди, тем более, — все знакомые, друзья…

Михаил, хоть и скучал по Зае очень, но в глубине души был уверен, что никуда она, бездомная, не денется и вернётся, как всегда бывало. Поэтому настроение, в целом, оставалось, в принципе, неплохим. Он познакомился с Саней Рахимовым, 50-летним татарином по кличке «Циклоп». Так его, в отделении, прозвали за один-единственный глаз, оставшийся после несчастного случая. Рахимов был, до этого, абсолютно нормальным человеком, — хорошим хозяином и семьянином. И вот, работал, как-то, с точильным кругом, а тот возьми, да и разлетись на осколки! Сане, глаз-то вышибло, и мозг, частично, повредило, после чего, стал пациентом психиатрической больницы.

Нарушения у него, после травмы, стали выражаться в чрезмерной возбудимости и образовании сверхценных идей. В связи, с диким беспределом в стране, Рахимов, будучи честным, человеком с коммунистическими взглядами, начал страстно искать Правду, пути «политического переустройства общества», с целью свержения ненавистных «жуликов и воров». Он даже придумал название своей собственной партии: «Ленинско-сталинская, рабочая оперативная партия», председателем и единственным членом которой и являлся. Ночью, Саня что-то записывал в две толстые общие тетради. «Свои мысли…» — поделился с Михаилом, и долго, после этого признания, объяснял ему, что нужно сделать, чтобы вывести страну из экономического кризиса. Тот, поначалу, вежливо слушал, а потом, понял, что имеет дело, с глубоко больным человеком. Но Рахимов не отставал.

Познакомился Михаил, и с Васькой Баженовым, возвратившимся с самого «спеца», где отбывал срок за убийство. А получилось это «преступление» так. Васька лежал в 5-том мужском, и повздорил с одним больным, — дурилкой из картона. Как-то утром, тот ему брякнул что-то, и Баженов, сорвав тапок с ноги, ударил обидчика, со всей силы по виску, да так, что «жертву» унесли срочно в реанимацию. А через пару дней, псих концы отдал, после чего Ваську забрали, и, через некоторое время, этапировали в Волгоград, на психушечный «строгач». Ох, и насмотрелся и натерпелся он там! Врагу не пожелаешь! Колючая проволока, вышки, охрана с собаками, камеры, карцер… Да стоит ли об этом! Такие там живодёры сидели, что только держись! Ладно, хоть жив остался…

А тут, с самим Михаилом, «ЧП» случилось. На вязках, совсем не ожидая, оказался!

Мать, по заяве, привезла ему банку растворимого кофе. Большая ценность, кстати, в дурдоме! Пронести кофе, как чай, невозможно, — банка-то цилиндрической формы, неудобная. Михаил, на свиданке, и попросил мать, с улицы, подцепить банку к «коню». Словом, поднял её на верёвке удачно. А тут, Валерка, молодой дурень, сосед по койке, увидел сокровище и стал просить «хотя бы ложку» порошка, чтобы развести, в туалете, под струёй горячей воды. Просит — не отстаёт. Дал ему, конечно. Санитар, на посту, Валерку засёк и заявился в первую, «элитную» палату к Михаилу. Шмон устроил и нашел, чудовище, эту грёбанную банку с кофе! За что и посадил, провинившегося, в худшую четвёртую «конюшню» к хроникам.

Обиженный «псих» покрыл санитара матом и, демонстративно, закурил прямо в палате. За такую наглость, его вчетвером скрутили, замотав, аж на пять вязок, и продержали, в зафиксированном положении, до вечера. Кормили с ложки, как дитя, подносили утку… Ох, и дурацкая же эта больница! Недаром, зав. отделением Мыльников заметил, что сам персонал нуждается в лечении!..

Ближе к выписке, неожиданно, припёрлась Зая, прокричав в окна, чтобы Михаила кто-нибудь позвал. Мужа охватило безудержное волнение. Поднялся на подоконник, высунулся в форточку.

— Че, вернулась, всё-таки?

— Не-ет!

— Как нет? А зачем, тогда пришла-то?

— Мать попросила передать, продукты. Я медсестре оставила… Живу пока в одном месте! — Зая загадочно залыбилась.

— В каком еще месте? Ниче не понимаю… Ты меня любишь?

— Нет!.. В общем, прощай!

— Как прощай?! Стой, погоди!

Но Ленка быстро ушла, оставив мужа в тревожном недоумении. Что могло, случиться? Здесь явно, что-то не так!..

1

Накануне выписки, псих высчитал, что день, когда, должны были отпустить, как раз, выпадает на смены Заи в туалете. «Значит, её можно застать там… — прикинул он. — Если дома нет, будем ловить на работе!..».

Выписали Михаила в понедельник. Приехав домой, ждал семи вечера, чтобы подрулить к жене к окончанию смены, и забрать обратно к себе.

— Ну, че потерял женушку? Так, дурню, и надо! — ёрничал батя. — Не будет она жить с тобой, не надейся! Тоже, связался с потаскухой, а теперь расхлёбываешь!

Мать же, как всегда, успокаивала:

— Да живёт, наверно, у подруги. Обиделась за то, что выгонял. Пройдет обида-то! Помирятся еще… Приходила же, и в больницу ездила. Ясно, что тянет домой…

Между тем, время близилось к вечеру. Михаил сел на трамвай, и поехал к Ленке, решив, что «хватит дурачиться», а нужно мириться, да и дальше жить вместе. Соскучился ведь…

От остановки, через небольшую площадь, дошел до кинотеатра. В двух шагах, виднелся заин туалет. Подавив волнение, направился туда.

Мужу показалось, что кассир Люба, как-то странно, с ним поздоровалась. Ленка торчала в своей каморке.

— Ну, че привет! Так и сидишь? Как дела-то?

— Ничего… — заметно было, что Зая не ожидала визита, руки её дрожали.

— Че молчишь-то? Не рада, что ли?

— А чему радоваться? Я тебя и не жду…

— Давай, собирайся. Домой поедем.

— Никуда я не поеду! Отвянь!

— Что?! — оторопел Михаил. — Что значит, не поеду?!

Зая резко вскочила, собрала вещи и направилась к выходу.

— Люда, уже без пяти восемь. Пойду, — ладно?

Они вышли на улицу. Ленка, быстрым шагом, заторопилась в противоположную, от остановки, сторону. Муж, еле поспевал за ней.

— Ты че это? Куда прёшь?!

— На массаж, к одному человеку надо!

— Массаж? Какой еще массаж?! Что происходит?

Пройдя метров триста, завернули в проулок и остановились у кирпичного здания, — судя по всему, общежития.

— Не ходи за мной! Как бы худо не было! — Зая была вся на нервах.

Михаил заподозрил неладное.

— Нет, пойду! К кому это, ты направляешься?!

Зая, молча, открыла дверь и спустилась, по бетонной лестнице, вниз, в подвальное помещение. Пройдя по холодному коридору, уперлись в железную дверь. Ленка постучала.

— Значит, здесь твой «массажер» живёт?! Ну, б-дь, счас поговорим!

— Уходи лучше, по добру-по здорову! Прошу тебя!

Но дверь никто не открыл. Зая развернувшись, поспешила назад, к выходу из подвала. Двинулись по тому же пути, каким пришли. Но не к остановке, а, видно туда, где, — Михаил это помнил, — жила тётка Заи.

— Дак можешь объяснить, что происходит?! — он схватил Ленку за руку и, почти насильно, остановил.

— Всё! Я от тебя ушла! Счас у меня, другая жизнь! Больше, ни о чем не спрашивай!

— Что?! — муж, даже представить не мог, самого страшного.

— Ты, всё время гнал, так вот, и добился своего! Не люблю больше, гада!

— Не любишь?! Ах, падла! — Михаил, изо всех сил, влепил Зае пощечину. — Значит, кого-то нашла?!

Ленка вырвалась и побежала. Вслед неслось:

— Беги, беги! Только от себя не убежишь! Смотри, обратно не приму! Сама этого захотела!..

Михаил тяжело дышал. Нервы были на пределе. Надо срочно, где-то выпить, чтобы успокоиться! Денег — ни копейки. Только на проезд. И он отправился, ни с чем, домой…

В норинских окнах, горел свет.

— Дядя Коля, — я это! Пусти. Хреново мне!

Норин, как всегда, оказался поддатым.

— А! Дорогой мой человек! Че-то давно, не было видно. Проходи, — у меня выпить, закусить есть!

Зашли в знакомый бардак.

Михаил жадно проглотил, налитую стопку. Сбивчиво рассказал о беде.

— Э, брат! Профукал ты, кажись, бабу-то свою. Есть у неё кто-то!

— Да откуда бы? Я всё к Витьке, соседу ревновал…

— Значит, и на работе скурвилась! — убеждённо глянул, на непутёвого мужа, Норин.

— Не может быть!

— Мо-ожет! Еще как может. Вот, когда в подвал ходили, там видно, её хахаль и обитает. Сходи, разберись!

— Счас бы пошел, да ночь на дворе! — заскрипел зубами Михаил.

— Ну, че тогда говорить? Будем пить тогда…

Они просидели, за разговорами, до четырёх утра.

2

Проснулся Михаил, в «избе», когда уже был полдень. С ужасом, припомнил всё. «Ах, гадина! Ну, я тебе устрою! Однако, прежде, нужно в общежитие сходить… Кто же, там у неё завёлся?!».

Не умываясь, натянул брюки, свитер и, накинув куртку, помчался к остановке…

Подходя к общежитию, ощутил тревогу. Кто он, — этот хахаль? Наверняка, здоровый бугай! Завалит его, как щенка! Черт, надо было, хоть нож взять! Если что, припугнуть…

Вот, и железная дверь. Не по себе что-то! Ну, да наше дело правое! Вперёд!

Муж, изо всех сил, застучал. Загремели засовы. К удивлению, дверь открыл пожилой, сухопарый дядька с лысиной.

— Вам кого? Почему так стучите? — мягко спросил.

— Я — муж; Лены! Вчера сюда приходила.

— A-а! Нас дома не было. Они с Петей, уехали на дачу сегодня.

— С каким еще Петей?!

— Так вы ничего не знаете? Может, пройдете? Только ведите себя, как мужчина…

Михаил шагнул в небольшую прихожую. Да здесь квартира! На вешалке пальто, шубы, шапки. Узкий коридор ведёт на кухню. Через небольшой проход, была видна комната с широкой тахтой. В углу иконы — целый киот. Окна глухо зашторены. А на полу, — несколько ящиков водки…

— Проходите, проходите, — также мягко и вкрадчиво, заворковал старик. Взгляд его был, какой-то странный, с придурью. На ногах шерстяные носки, на тщедушном теле безрукавка.

— Значит, вы и есть муж Лены? — переспросил он и, неожиданно, поинтересовался — Водку употребляете? Тогда пройдемте на кухню.

Михаил двинулся за ним, пока ничего не понимая.

— Моя фамилия Рогов. А Петя — приёмный сын. Занимаюсь магией, — практика есть своя… Снимаю порчу, сглаз, лечу алкоголизм и прочая. Лена говорила, что вы в психбольнице лечились. Шизофренией страдаете? Могу провести необходимую терапию.

— Давайте, лучше выпьем. Дак что, Зая с Петей стали дружить, так понимаю?

— Да. Познакомились они в туалете, знаете. И полюбили. Не сразу, конечно. Лена и рассказала о вас. Что муж терроризирует, мучает. Считаю, что сие, — от психического расстройства выходит!

— Ну, и что дальше? Давно это у них?

— Уже месяц, как будет. Но не думайте, что флиртуют или прелюбодеянием тешатся. У ребят — любовь! С первого взгляда!

— Не верю, чтоб Зая взяла и влюбилась! — муж, будто чувствовал, как на него, действуют чары этого человека. А может быть, водка замутила мозг?

— Конечно, Лена еще не забыла вас. Но это дело времени. Петя неплохой человек. Ей с ним, будет хорошо… Давайте перейдем в комнату, — ляжете на диван, проведу сеанс релаксации.

— Но, позвольте, законный-то муж я! — говорил Михаил, как в тумане. — На каком основании, Петя увёл чужую жену?

— Ложитесь, ложитесь… На то, воля Божья… Ей только, лучше будет…

«Маг» надел на голову «пациента» какой-то обруч, с подцепленными к нему проводами, и стал читать, монотонным голосом, успокаивающие формулы-фразы. Захотелось спать, тело размякло, но внутри Михаила, росло неприятие сего «обряда». Неожиданно, разорвав провода, он вскочил, заметался по комнате. Старик, всерьёз испугался, такого поворота событий. Бросился, зачем-то, к холодильнику и быстро вытащил… пистолет!

— Молодой человек! Это «Беретта»! Не вздумайте, вести себя неподобающим образом!

— Слушай, хрен моржовый! Что пугаешь пневматикой? Кого, падла, разводишь? Я ведь, насквозь тебя вижу!.. Ленке, тоже мозги компостируете?! А дура и поддалась! Чувствую, — не любит она Петю, козла паршивого! А любит меня! И ни хрена у вас не получится! — стал распаляться Михаил.

— Но-но! Не очень-то позволяйте себе! — взвился старик, но его не слушали.

— Передай Пете, что я не буду им мешать! Будь, что будет! Но знаю, Ленка вернётся ко мне. Поймет свою ошибку! А сейчас, пошел в жопу, старый болван!

Муж, на ходу, надел шапку и куртку. Вслед неслось:

— Не стой на пути Лены и Пети, сатана! Изыди, проклятый! Не видать тебе её!

— Посмотрим!

Михаил захлопнул дверь. Он был потрясён: когда же, стерва, успела снюхаться с Петькой? Что это за фрукт? Как, суки, быстро её охомутали! Ну и ну! Пусть только сунется домой! О, муж никогда, никогда не простит предательства! Как бы хреново ни было…

3

— Опять у него запой! Уже несколько дней, жрёт да валяется… — мать бессильно махнула рукой. — Ты бы, Юра, не приходил с бутылкой, а сказал, как друг, чтобы не пил. Хотя это бесполезно. Не представляю, что делать! Беда…

— А Ленка-то себе, нашла такого урода! Чмо натуральное! Страшный, одет кое-как… Видел, — книгами у киношки «Звезда» торгует. — Юрка Волгин, откупоривая водку на кухне, поглядывал на спящего, без задних ног, Михаила. — Встретился с ней, — в туалет зашел, — дура и похвасталась своим новым «другом»… Естественно, сходил, посмотрел. Ну, у Заи и вкус!

— А Миша-то, как переживает! Говорила ведь: не связывайся с молодой! Не послушал! А сейчас, расхлёбывает кашу… — мать тяжело вздохнула. — Нашел бы бабу постарше, да и поплёвывал бы. Ну, а у тебя, как семья?..

Алкаш зашевелился в своём «логове». Оказывается, он уже проснулся, услышав разговор о сопернике, — заином «женихе».

— Че, выпить принёс? Водки? Это хорошо! А то, хреновато мне. Так говоришь, чмошник этот Петька?

— Да хоть бы, поздоровался прежде! Вставай, опохмелю, так уж и быть. И за что тебя люблю, Михайлушка? Сколько добра сделал! И никакой отдачи… — пошутил Волгин.

— Хоть водку попить! Всякую херню, не то понужаешь. Денег-то, мать родная не даёт!

— Ах, ты алкаш несчастный! — возмутилась матушка. — Если деньги отваливать, сгоришь ведь от спирта! А так будешь, хоть останавливаться. Что, опять на Черную гору поедешь?

— Чувствую, не напился еще. Да и муторно на душе. Так бы и убил, эту падлу неблагодарную!

— Вот-вот, — вставил Юрка, — пригрели змею… Не вздумай, обратно принимать, если вернётся! А она, точно вернётся, — я тебе говорю!..

Волгин, как всегда, принёс два «пузыря». Пил он жадно, одну стопку за другой, но, почему-то, почти не хмелел. Михаил же, шибко не торопился. Однако, в итоге, оба были «на рогах».

— Проводишь меня?

— Естественно. Пошли…

Посадил друга на автобус, а сам, дойдя до трамвайной остановки, отправился к Зае в туалет.

Но, как, оказалось, сегодня была не её смена. Михаил вспомнил рассказ Юрки о Ленкином хахале. «Счас с ним, козлом, поговорю! Где-то здесь, поблизости, книгами должен торговать!».

Слева у кинотеатра, и вправду, набрёл на книжную лавку, но Петьки, на работе, не было. «У-у! — пьяно погрозил Михаил кулаком. — Доберусь до тебя, сволочь!». И, не солоно хлебавши, поехал домой.

Между тем, от выпитой водки, его совсем развезло. Она, как бомба замедленного действия, срабатывает не сразу, а через определённое время. Шатаясь, дошел до гастронома. Располагался тот, на втором этаже серого невзрачного здания. Наверх, — в торговые отделы, — вела широкая лестница с перилами. Неожиданно, пьяного Михаила повело сначала вперёд, в одну сторону, на поручни, а потом, резко назад, — спиной, в другую. Он так ударился рёбрами о противоположные перила, что взвыл. Боль была ужасной. Даже присел… Какая-то сердобольная женщина помогла подняться, провела до угла. А дальше, — сам, держась за ушибленный бок, еле добрёл до дома.

«Какой я, однако, пьяный… Надо к родителям зайти!» — алкаш, протянув руку, нажал на кнопку звонка, но не удержался и полетел вперёд, прямо на острые концы, сложенного у дома, горбыля. Удар, в район надбровной дуги, был страшной силы. Да такой, что в глаза брызнули разноцветные звёзды. Он ладонями закрыл лицо. Кровь лилась ручьём. Откуда ни возьмись, выбежала мать, запричитала: «Господи! Да ты же, целый клок кожи сорвал! Чуть глаз не вышиб! Ладно, бровь повредил!..».

Отец бросился звонить. Приехала «Скорая». Врач осмотрел рану, сестра обработала её перекисью водорода. «Надо шить!». И Михаила, с сопровождающей матерью, повезли в травматологию.

В этот день был праздник. Пьяниц, с рваными ранами головы и лица, ждало, в очереди, около десяти человек. Михаила вызвали, только через час. Мать осталась в коридоре. Боли он, почти не чувствовал, когда зашивали бровь. Спустя некоторое время, оба вернулись домой.

— Иди, ложись спать! Пива купила… Или опять, пойдешь побираться?

— Да не беспокойся! Напугал тебя? Теперь, всё нормально будет… — Михаил отправился, через дорогу, к себе.

Каково же было удивление, когда, во дворе, увидел свою жену, болтающую с Юлькой. Зая сделала вид, что не замечает его. Соседка же, всплеснула руками.

— Кто тебя так? Вся голова перевязана! Избили, что ли, а?

— Да в горбыль врезался. Не удержался на ногах… Что этой падле, здесь нужно?

— Я к Юльке пришла, не к тебе! — запальчиво бросила Зая, не смотря на супруга.

— Давай-ка, — вали, отсюда, к Петьке! Сучка подзаборная!

Ленка промолчала. Михаил открыл замок и скрылся в доме.

Присев на кухне на стул, еле перевел дух, — так стучало сердце. Любит он её, ох, как любит! Но, ни за что, не позовёт, хотя для этого и пришла. Муж был уверен…

4

Неожиданно в дверь, без стука, один за другим, ввалились, с грохотом, пятеро мужиков. Среди них, Михаил, к неописуемому ужасу, узнал старого знакомого Пашу, у которого, месяц назад, пропали вещи. Вид у «громилы», был воинственный.

— Ты куда потерялся-то, а?! Мы ищем, как дураки, а он только заявился! Где куртка с сумкою? Где шапка?! Думал, я это дело оставлю?!

Паша подскочил к бедняге и ударил в челюсть. Не смотря на то, что голова того была перевязана. Мужики одобрительно загудели:

— Так его, если не понимает по-хорошему, пидар!

— Я в больнице лежал! Не брал ничего! — оправдывался «псих».

— Дак куда, могли шмотки деться?! Здесь же, оставались! Кто, если не ты, их увёл?!

— Не знаю, клянусь! Ну, как объяснить, чтобы вы мне поверили?!

На шум, прибежала Ритка, соседка. Как всегда, полупьяная.

— Я знаю, как дело было! Не трогайте человека, а то еще зря убьёте!

— Ну, говори! — мужики, с недоверием, смотрели на пьянчужку.

— Короче, ночевал у меня Лёха тогда, — только освободился с зоны. Он, когда Мишка и мужик этот спали, ночью всё и уволок, и в амбаре дворовом спрятал. Я о том, до поры до времени, не ведала. А Ленка, жена Мишки, короче, вещи-то, случайно нашла и куда-то утащила!

— И с тобой не поделилась, так что ли? А откуда, о краже знаешь?

— Дак она мне рассказала, только велела молчать… Мишка-то, об этом не в курсе. А где сами шмотки, ума не приложу!

Паша схватил алкаша за грудки.

— Ну, и где твоя женушка? Ни хрена, свинью подложила!

— Только что, видел. Вообще-то, мы разбежались. Другого нашла… — Михаил, внутренне, облегченно вздохнул.

— Волоки её сюда! Башку свернём!

— Я сам сверну! — муж выскочил за дверь.

Паша, немного подумав, отправился за ним.

Испуганная Ленка и Юлька стояли во дворе.

— А ну, красавица, иди-ка сюда! — Паша схватил Заю за рукав. — Говорят, ты это вещи себе прикарманила!

— Какие еще вещи?! Да отпусти, блин! — стала вырываться Ленка.

— А те, которые, в амбаре нашла! И где ж они? Признавайся, б-дь!

— Ах, эти… — Зая поняла, что отпираться бесполезно. — Дак я их, там и перепрятала. Могу показать. А разве, — вещички ваши?

Отправились втроём в амбар. Поднявшись по лестнице, в сене, разрыли запылённую сумку. С измятой курткой и шапкой.

— Ну, это другое дело! — сразу успокоился владелец. — Давно бы так!

Вернулись в «избу».

Кодла смотрела на Заю. А потерпевший изрёк:

— Зря мужика только били. Тоже, — жена, называется!

— Так я ведь, не знала…

— Не вешай лапшу! Мужа-то как подвела!.. Ты извини, что ударил… — хлопнул алкаша по плечу. — Ну, бывай тогда, что ли!

И «гости» ушли. Супруги остались вдвоём.

— Ты, и вправду, не знала, что мне угрожают? — после паузы, спросил Михаил.

— Да откуда знать-то! Поняла лишь, что шмотки Лёха увёл, и больше ничего.

— Чужое присвоить хотела?

— А че, добру пропадать? Я и Ритке ничего не дала. А с тобою, мы в ссоре были.

— Ну и ну… А на Потерянную, че приволоклась? У Заи же, «новая жизнь»! — вернулся к насущным отношениям.

— Не к тебе ведь пришла… — Ленка опустила голову.

— Че врешь-то! Завралась уже, блин! Видать, не сладко, с Петей-то жить!

— Нет, нам хорошо вместе… — Зая задрожала всем телом.

— Ну, иди сюда… — Михаил привлёк деваху к себе.

Та не сопротивлялась.

— Любишь ведь… — стал её раздевать. — Любишь?!

И оба, сбросив одежду, тут же, на стуле, слились в бешеном чувстве…

…После акта, муж резко отстранил жену от себя.

— Не нужна. Уходи отсюда…

— Я много думала о нас. Не люблю его… — тихо молвила Зая.

— Какое это имеет значение! Ты сделала выбор.

— Мне казалось, что всё позабуду. Но ничего, не вышло…

— Ты сделала выбор! Я тоже. Собирайся и иди. Простить не могу…

— Ну, если так, расстанемся тогда навсегда! — с надрывом, воскликнула Зая.

— Скатертью дорога! Раньше, чем думала? Прощай… Ленка, ни слова не говоря, оделась и вышла. Было слышно, как позвонила к «верхним». Хлопнула дверь на лестницу. Стало тихо.

Одевшись, Михаил прошел в комнату. Лёг на кровать. Хмель и усталость смешали сознание, унеся в забытьё… И, тогда пришел ОН.

5

Голос утробно бубнил:

— Жалкий неудачник! Ничего-то у психа, в жизни не вышло. Даже жена ушла и беспардонно изменяет! Они с любовником, смеются над тобой! Ха-ха-ха! И остался псих не у дел. Во всём!

— Я генетический носитель третьей сигнальной системы! Причем здесь жена? Пять процентов людей, от силы, можно отнести к этому типу. Я больше, чем творец и талант. Третьесигнальный генотип обладает, только ему присущим, интегрально-системным видением мира, чего нет у общих и специально человеческих животных. Это особый, революционный способ мышления. Всё в руках у меня! А семья, по большому счету, никогда мужа не интересовала…

— Несчастный! Ты серьёзно болен! Сие паранойя, мессианский комплекс… Посему, неизбежно пришел к своим, якобы, величию и избранности. Жаждешь славы и власти, как, впрочем, и любой, самый тривиальный человечишка. В основе этого, лежит неудовлетворённый, по существу, сексуальный инстинкт. Жена ушла, потому что у мужа садистские наклонности, жажда поклонения и тирании. Ты — нравственный урод, взявший на себя право, критиковать и порочить людей!

— Я искал нравственный идеал, — то есть, поступал из лучших побуждений!

— И этот идеал — ты?

— Во всяком случае, не ворую и не убиваю, живу честно, не гонюсь, как все, за деньгой. А то, что честолюбив, это нормально. Без честолюбия не бывает свершений…

— Значит, считаешь себя правым? А, знаешь ли, что именно из лучших побуждений, творились злодеяния в человеческой Истории? Человек всегда стремится к так называемому, «лучшему», выбирает «самое лучшее», пробиваясь локтями, отталкивая своих же соплеменников! Это у вас в крови, и отсюда идёт всё Зло. Что МНЕ, собственно, и нужно!

— Выходит, что совершенствование, — будь-то профессиональное, творческое или духовное, нравственное, — не от Бога?

— Конечно же, нет. Это чистой воды биология! Нравственный инстинкт — такой же биологический рефлекс, как и все другие, — например, сексуальный или рефлекс убийства. С чего вдруг взяли, что его преподнёс вам бог? Что делать так называемое, «добро», — от бога? Альтруизм — тот же самый зоологический, но коллективный эгоизм, необходимый для выживания популяции, вида. Недаром добро, нужно понимать, как разновидность Зла…

Неужели, ты не заметил, что совпадение интересов сторон, люди называют, не ведая сущности явления, «добром»? Ибо эгоистические потребности сторон не вызывают противоречия. В то время как несовпадение интересов — почему-то, именно Злом. Впрочем, возможно и взаимное безразличие.

Запомни: никто никого не любит, кроме самого себя, своих собственных рефлексов! Хотя люди, и стремятся скрыть это под маской, якобы, сочувствия, помощи, взаимовыручки.

— Но ведь, бескорыстная помощь имеет, всё-таки, место в человеческом обществе?

— Имеет, но редко. А если и да, то и это, фактически, эгоизм. Человеческое животное, в основном, занято только собой и интересами семьи; редко — более широкой социобиологической группы.

— Всё это я, в принципе, знаю… Но стремиться к Добру необходимо, вопреки страшному знанию Зла!

— Сие иллюзия. Ты объективно, не сможешь перешагнуть через себя, через свою зоологическую природу. А все люди, — тем более! Мне смешно над богом, давшим религию, которая призывает, якобы, к «человечности». Бог такой же идеалист и романтик, как и вы, несмышлёныши.

Отбрось сомнения и стремись к двум главным вещам на Земле: деньгам и власти, даже если бы, занимался творчеством. Не прогадаешь! Именно они всегда правили, и будут править миром!

— Но я не могу, с этим согласиться! Мне мешает… Совесть! Всегда есть внутренний выбор поступать так, а не иначе.

— Опять иллюзия, преподнесённая «добрым» богом!

Нельзя отрицать, что совесть и выбор есть. Но они так же, предопределены генетически, как и всё другое. Я же сказал, что «нравственность» — есть система биогенетических рефлексов и служит, как и все другие инстинкты, видовому эгоистическому утверждению на Земле. И творчество, духовная культура служат этой агрессивной, по сути, биологической цели. Общество борется с Природой и самим собой не ради выживания, а ради наилучшего выживания, по принципу максимума гедонического насыщения, — в том числе и эстетического. Посему, так называемые, «высшие идеалы» людей, в сущности, безнравственны. Вы — обречены, жалкие животные, питающиеся иллюзиями относительно, якобы, причастности к Духу. Вы — МОЕ порождение и служите МНЕ! Христос не спасёт, потому что ваш БОГ — Я, САТАНА! Вы — звери, как Я! И НАШЕ число — 666! МЫ — все одно и то же!.. Смотри на вещи шире, ученик!

— Кажется, начинаю прозревать, полностью и бесповоротно… Вот оно, полное и истинное Знание! Возьми мою душу! Возьми!!

— Ты еще должен, пройти последнее испытание… Я вернусь. Будь до конца, честен перед собой! Ха-ха-ха!..

1

Прошло полтора месяца с того времени, как Михаил расстался с женой. Муж очень тяжело переносил разрыв, предательство Заи и вынужденное одиночество. Естественно, пил. Порою было так хреново, что хотел, даже идти к ней и умолять вернуться. Но что-то, всегда останавливало. Будто, чувствовал, что жизненная эпопея их, еще не закончена. «Вернётся, я знаю, вернётся неизбежно! И мучается Ленка, не меньше моего. Что-то еще будет впереди, но что?..».

И вот, однажды, как бы, между прочим, соседка Юлька сообщила бедняге:

— Твоя-то Зая, постоянно ругается со своим. Не очень-то, они хорошо ладят, не очень… Жили одно время, у этого придурошного старика, отца Петьки, а сейчас перебираются к нам, в Зареку, дом деревянный будут снимать… Видать, поближе к мужу её тянет. Да…

Сердце Михаила учащенно забилось. «Так и знал! Иначе, и не могло сложиться! Любит меня по-прежнему! Не может забыть… Но, всё равно не приму. У меня, еще мужская гордость есть!..».

Как-то сидел во дворе на лавочке, и курил. Был тёплый весенний вечер. Почки на старой берёзе, стоящей напротив, во всю уже лопались. Вот-вот, появятся клейкие листочки. Земля была еще влажной, холодной. А пахло-то, пахло как пробудившейся жизнью! «Интересно, как Ленка счас поживает? Где-то ведь, рядом живёт… Впрочем, какое дело мне до неё! Всё кончено уже…».

За воротами, послышались быстрые шаги. Кто там еще? Он повернул голову. Ба! Во двор входила Зая!

Она была без шапки, в кожаном плаще и джинсах. Губы ярко накрашены.

— Ну, здравствуй! Не ожидал увидеть? А я вот, пришла попроведовать…

Михаил сидел пораженный. И не мог, вымолвить ни слова.

— Че молчишь-то, не рад? — улыбалась Ленка.

— Ты зачем пришла?

— Просто так. Соскучилась…

— Как там Петька?

— Зачем спрашиваешь? Толку от него никакого! Продаёт свои книги, ходит, как оборвыш. А у тебя, как дела?

— Как видишь, жив пока. Без Лены не помер! — Михаил прерывисто вздохнул, успокаивая охватившее волнение.

— А я сегодня, всю ночь не спала. Радио слушала, да о нас думала… — пригорюнилась Зая.

— Ну, и че надумала? С Петькой-то жизнь, видимо, хреновая!

— Не люблю его! Не нужен… Ну, вот, хоть тресни! Опротивел! Ты можешь понять?! — Ленка смахнула слезу.

— Но ведь, почему-то, стала с ним жить. Ушла от мужа. Сейчас вот, пожинаешь плоды…

— Думала, что устрою заново жизнь…

— Значит, не вышло? Назад тянет?

— Прости меня…

Михаил, неловко закашлял, от нахлынувших чувств.

— Бить тебя надо… Так в туалете и вкалываешь? — вдруг сменил тему.

— Ушла. Без работы сейчас… Дак как? — умоляли Заины глаза.

— Ну… Ну, давай, перебирайся, что ли!

— Значит, не против! — возликовала Зая. — А когда?

— Да хоть прямо сейчас. Только, что Петька^го скажет?

— Плевать я хотела! Ты ведь мой муж! Люблю! — Ленка быстро чмокнула в щеку. — Мы здесь, совсем рядом живём. Дак че, — шмотки-то принесу?

— Что с тобой делать? Неси уж!

Зая, на крыльях, выскочила за ворота. Муж, с нетерпением, ждал. Через час, Ленка, с сумками, постучала в дверь.

— Можно или нет?

— Валяй, коли не шутишь! Петька-то как?

— А его дома не было. На работе. Я записку оставила.

— Но ведь он, наверняка, любит! — укоризненно молвил Михаил.

— А мне-то что? Петька — не муж!

— В общем, принимаю обратно, но с условием. Если б-во повторится, не обессудь, больше уж, никогда не прощу.

— Нет, милый, нет! Родной мой! — Зая бросилась на шею, покрывая лицо поцелуями. — Прости дуру, прости… Теперь, всё сделаю для тебя! Буду самой лучшей женой! Сварить, что-нибудь покушать?

— Не суетись. Раздевайся лучше… Совсем.

— Я скучала, очень скучала! Дорогой, милый!

Зая, сбросив вещи, обвила шею мужа руками.

2

Решение сына принять, обратно, непутёвую жену, у отца, не вызвало большого энтузиазма. «Изменила раз, — изменит еще! Это уж, такая порода б-ская! Дурак ты, дурак! Всё ведь, не как у людей!» — горячился он. А мать, наоборот считала, что семейная жизнь, пусть и «заново», за неимением возможностей, намного лучше, чем одинокое существование. «Может, у них и наладится, с кем не бывает! Лишь бы не пил! Баба-то, сдерживать будет немного!..».

Тем не менее, Игнатий Иванович устроил Заю, в свой цех, дорожным рабочим, бригада которых, по согласованию с администрацией, убирала мусор с улиц, расположенных в местной округе. Ленка рьяно взялась за новое дело, быстро сошлась с членами бригады, да и со всеми цеховыми работниками: слесарями, шоферами, уборщицами. Характер уж такой! Батя же, был доволен и горд, что сноха, сразу снискала всеобщее уважение, за весёлость духа и любовь к труду. «Молодец, девка! Настоящий огонь! Работящая! Вот только, ума маловато…».

Михаил, в принципе, был тоже доволен. Вернулась радость от того, что теперь не один, что жена ухаживает, что дома установился порядок и лад. Только Зая, через некоторое время, стала приводить, в гости, баб со своей смены, да и выпивать с ними. Особенно же, подружилась с 37-летней Тоськой, бабой разведённой и очень неприятной Михаилу «первосигнальной» ограниченностью и наглостью. Тоська, после работы, всё норовила увести Ленку к себе домой, постоянно устраивала «сабантуйчики» и, вообще, отрывала жену от нормальной, замкнутой семейной жизни.

— Сиди дома, хватит бродить! С кем там, в цеху уже снюхалась? Эта Тоська — натуральная б-дь! Что таскаешься с ней? Нашли, что ли, цеховых шоферюг?! — вновь, начал ревновать Михаил. — Ты что обещала? Что будешь паинькой… А выходит, — опять за старое?

— Но ведь, она — подруга! Разве, не имею права, кроме семьи, с людьми пообщаться? У тебя нет друзей, вот, и сидишь, как сыч, дома один. Почему мне, молодой женщине, запрещаешь немного отдохнуть? — возмущалась Ленка.

— Ты замужем! То есть, — не совсем свободна. У Заи есть я. Что еще нужно? Б-ва для разнообразия?! Так погуляла, ведь с Петькой! Б-во-то, видать, в крови!

Мало одного мужа. Нужно, и на стороне, кого-то иметь. Сиди, сказал дома, гулёна!

А тут, случилось непредвиденное событие. Как-то, Зая вернулась из магазина и сообщила: «Тут передали, что Петька умер!».

Оказывается парень, после того, как Ленка ушла, стал жутко бухать. А подрабатывал у сестры, в одном баре, — ночным охранником. Напился и не отключил микроволновку. А та возьми, и загорись! Он, спящим, и надышался ядовитым дымом. Успел только, выскочить из дверей, и повалился, на землю, замертво. Утром сестра приходит, а у бара — труп. Вот так, и закончил жизнь свою в 25 лет…

Вскоре, были похороны. Зая, не спросясь у мужа, отправилась туда. Пришла вечером, притихшая, задумчивая. Михаил же, устроил скандал.

— Ты что это, падла? До сих пор, забыть не можешь козла?! Можно ведь было, и не ходить. Зачем пошла?!

— Проститься…

— А на хрена? У тебя мужа, что ли, нет?! Так, козлу, и надо! Бог его наказал! Не будет, чужих жен уводить! Ну, расскажи, как под гада ложилась! О чем думала? Приятно было, не так ли?!

Ленка упорно молчала.

— Хочешь опять, чтоб погнал, как собаку?! Ты этого дождёшься! — распалялся Михаил.

— Но я не могла, поступить иначе…

— Что значит, не могла?! Ну, что за человек?! Животное, самка! Никаких нравственных принципов! И зачем только, принял назад!

— Ну, успокойся, успокойся! Раскаиваюсь я…

— Ты вечно раскаиваешься!

— Тебя люблю, и больше никого!

Михаил начал остывать.

— Ну, прости, — Зая обняла, поцеловала. — Прости, непутёвую. Я сначала делаю, а потом, уж думаю.

— Ну, ладно. Впредь, чтоб такого не повторялось. А с Тоськой, не будешь больше пьянствовать?

— Клянусь, не буду! Да и надоела она… Дура ведь…

— Ну, смотри, ловлю на слове!..

Опять, в их семье наступил мир. Но не надолго. Разрыв был неизбежен, ибо муж начал ревновать жену, с прежней силой. И не без оснований. Если бы появился ребёнок, отношения, конечно же, были б другими. А так, брак оставался, бесперспективным. Не хватало только, малого толчка, чтобы всё, к черту, развалилось…

3

Михаил решил написать, любимой жене, стихи. В принципе, он и раньше, еще в начале отношений, посвящал немудрёные признания в своём противоречивом чувстве. Зае, которой никто подобного, никогда, естественно, не дарил, — было очень приятно, и она бережно хранила бумажки, с каракулями странного муженька. Вот и сейчас, жена восторженно выслушала, только что написанный текст стихотворения, в котором Михаил, довольно сносно, отразил бурные эмоции, относительно первой их встречи, а потом, и зарождения любви.

— Так здорово, у тебя получается! Научи тоже сочинять!

— Этому научить невозможно, при твоих, более чем скромных, способностях.

— Че, думаешь, — я совсем дура? — Ленка обиделась.

— Ну, не совсем. Кое-что, всё-таки, соображаешь…

— Ну, и тьфу на тебя! Умник нашелся! Слушай, отпусти, пожалуйста, к Тоське! — неожиданно, попросила жена. — Я быстро: туда и обратно. Ей в огороде, нужно помочь.

— Опять эта Тоська! — помрачнел Михаил. — Что дома-то не сидится?! Иди к родителям, там лучше помогай!

— Ну, пожалуйста! — по-детски, законючила Ленка. — Всё дома, да дома… Хоть поболтаю с ней немножко… Ну, на часик!

— Тебе верить нельзя. Замечаю, хитришь и врёшь, в последнее время, что-то. Ну, вот скажи: зачем, идя на грязную работу, губы красишь, и духами мажешься?

— Дак для себя же!

— Перед мужиками, жопой вертишь?

— Да брось, какие мужики, блин! — «возмутилась» Зая. — Ну, отпусти!

— Ладно, иди. Но только, чтоб быстро! — Михаил строго глянул на жену.

Ленка радостно засобиралась…

…Пришла она, пьяная, не через час, а в двенадцать ночи. Растрёпанная, помятая. Села, — тупо уставившись в одну точку.

— Что, совсем охренела?! Где была? С кем?.. Кто тебя трахал?!

— Не всё ли равно…

Муж схватил за шиворот и, с силой, швырнул на кровать.

— На улице хочешь оказаться? Я это сделаю! Что не имётся-то?!

— Бесполезно. Меня не сломаешь…

— Ах, так! Ну, тогда убирайся к черту!

И Зая полетела вон из дома…

Где провела ночь, — неизвестно. Утром, ей надо было на работу. После смены, Ленка домой не явилась.

Вечером, в «избу» пришел отец. Вообще, он редко бывал у Михаила, из-за неприязни к сыну. А тут вот, постучал.

— И зачем её назад принял? По цеху ходят слухи, что керосинит с Тоськой, шоферами, и давно уже. Гляди, парень… А мне-то, каково людям в глаза смотреть! Сам начальник намекает, что сноха-то, мол, того… Пришпиль, пока не поздно!..

Наутро, муж пошел в цех и вызвал, с проходной, Заю. Та, придя, вела себя вызывающе.

— Домой-то собираешься идти?

— Дак ты же, меня выгнал!

— Ну, как не гнать-то, б-дь такую?!

— Я — не б-дь! Что хочу, то делаю! Нашел рабыню!

— Так придёшь или нет?

— Нет!

Он ударил её по лицу. Развернулся и ушел. Зая, так и осталась стоять у проходной, закрыв лицо руками.

Михаил запил. Как-то под вечер, после нескольких дней запоя, проснулся от громкой музыки. Через перегородку, у Ритки, слышны были голоса. «Гуляют… — понял он, — И, вроде, Ленкин голос там!.. Мужик какой-то разговаривает!».

Выполз на крыльцо, стал стучать, крича, чтобы открыли. Ноль внимания! И тут, во двор, вошел Андрюха Лосев.

— Андрей! Постучись-ка ты. Кажись, Зая там бл-ет с мужиками!

— Гуляет, значит… — ухмыльнулся Лосев. — И на хера, сдалась такая? Давно пора, гнать в шею… Ладно, так уж и быть, брякну.

— Кто там? — раздался Риткин голос.

— Да я, Андрей, пусти!

Дверь открылась. Михаил, тут же, ворвался в квартиру. На кровати, в рубахе и джинсах, лежал мужик из цеха, а Ленка, разодетая, перед ним танцевала!

— Ах, ты падла! — подскочил ревнивец, метеля Заю, куда попало. — Совсем совесть потеряла! Муж через стенку, а она тут курвится! Получай, стерва!

Ленкин хахаль вскочил и врезал, пьяному Михаилу, по лицу. Завязалась драка. Тут же, подлетел здоровяк Андрюха, вытолкав разъяренного супруга из дома.

— Выпить мне! Выпить дай! — орал тот. — Убью, падлу подзаборную!

Пошли на рынок, купили спирта. Михаил бахнул полстакана, не разводя, чтобы снять потрясение.

— Значит, всё это время, опять мозги пудрила! Ну, и сволочь! И откуда такие берутся?! Зачем тогда вернулась? Что хочет мне доказать?!

4

— Я это, открой! Вещи пришла забрать! — кричала Зая. Вместе с нею, в «избу» ввалились, поддатые, Тоська и рыжий мужик в рабочей одежде. В руках у парня, была бутылка водки.

— Пить будешь? — спросил хозяина сразу.

— Наливай!

Расселись у стола. Ленка встала у порога.

— Зря свою жену обижаешь… — начал мужик. — Нормальная она баба. Ленка, садись на колени, че стоишь?

Та, нагло смотря на мужа, уселась, как ни в чем не бывало. Михаил смолчал.

— Тем более, не работаешь, — ввернула Тоська. — Сколько можно на тебя пахать?

— А кому дело, до наших отношений?! — возмутился муж;. — Я же к вам в душу не лезу!

— Да мы хотели, по-хорошему! Чтоб нормально всё было…

— Не че меня учить! А ты, бл-на, слазь, счас же с коленей!

— Хочу и сижу! Не командуй! — огрызнулась Зая. — В общем, от тебя ухожу. Зачем только замуж;, за гада, вышла!

— Ах, вот как! — взбесился Михаил. — Зря, говоришь, вышла?!

Он вскочил и бросился к шифоньеру, где лежали свадебные фотки. Вытащив, стал рвать в клочья, на глазах у компании. Все вытаращили глаза.

— Вот! Вот! Запомни, — презираю суку! И я, не твой муж!

Из глаз Ленки брызнули слёзы. Накинулась на Михаила с кулаками. Тот отшвырнул её, как кошку. Между мужем и женой, встали возбуждённые мужик и Тоська.

— Ну, ты, брат, зря это сделал с фотками! Разве, можно так?!

Зая, между тем, рыдая, собирала обрывки карточек. На неё было жалко смотреть.

— В общем, бл-дей не держу! Пропади ты пропадом! — Михаил, в сердцах, плюнул и выскочил из избы, хлопнув дверью. Ленкины друзья, только головами покачали. Ну и ну…

Муж бежал, не зная, как освободиться от кипящей злобы. «Стерва! Стерва! О, как мне плохо! Я тоже начну изменять! Сниму, прямо счас же, подругу и заявлюсь с ней домой!.. Ясно ведь, что б-вом своим, «спецом» делаешь больно! Мстишь так, по-женски! Подло и низко… На улице вечер. Самое время, бабьё подцепить! Да денег, блин, нет! Что предпринять? Что?!».

Несчастный влетел в местный парк. На скамейке, у входа, сидел, очкарик-студент, с банкою пива… Удача!

— Молодой человек! Можно подсесть? У меня предложение!

— Садитесь. Ну и?.. — поинтересовался, вежливо, тот.

— Средствами располагаете? А то бы я, без проблем, тёлок, так сказать, подогнал!.. Конечно, их зацепить еще нужно…

— Заманчиво… Прямо-таки и найдете?

— В два счета! Практика, знаете!

— Ну, что ж, я не против… Валяйте!

— Ждите здесь. Всего полчаса! Только не уходите!

— Конечно, подожду! — молвил парень. — А может, мне лучше с вами?

— Ну, пошли. В сторонке постоишь…

В парке ловить было нечего, он даже летом пустовал. Отправились на людную остановку.

— Слушай, купи пива, если не затруднит! — попросил Михаил. — А то, в горле сушит!

— Пожалуйста!

Захмелев немного, начал «подъезжать» к девахам, предлагая свои «услуги». Но тщетно. Компаньон встал поодаль.

— Черт бы побрал!.. А, вон, смотри, мадамочка поддатая идёт. Я подрулю, договорюсь, а ты потом подойдешь…

На этот раз, удача улыбнулась Михаилу. Девчонка была совсем юной, под стать напарнику. И, заплетающимся языком, изъявила желание пойти с ними.

— Иди, покупай «бычку», пойдем ко мне. Ну, что я говорил! Нашел ведь!

…Пока Антон, — так звали парня, — «колдовал» над чувихой в кровати, Михаил, с сожителем Ритки, пили на кухне водку, смеясь над потугами молодых. Жены, дикий ревнивец, дома, естественно, не застал. Свои вещи, Ленка собрала и куда-то унесла. Но ему, уже было, наплевать. Отчаяние отошло. Водка брала своё. Вскоре, псих спал без задних ног…

Антон оказался студентом университета, сыном богатых родителей. Несколько дней подряд, они «бухали» с Михаилом, не просыхая. Наконец, спонсор покинул «гостеприимный дом», предварительно вызвав, полуживому хозяину, психобригаду.

5

Опять, этот чертов дурдом! Только на сей раз, Михаила поместили не в 1-е мужское отделение, где был ремонт, а в пятое. Да к тому же, в связи с распространением кишечных инфекций, повсеместно объявили карантин. А это значило, что с родственниками, на свиданке, уже не встретишься, не поговоришь. «Дачку» передадут через медсестёр, ну, записку, и всё. Отсюда и с чаем проблема. Словом, тоска…

Но Михаилу повезло. В отделении, встретил Серёгу Смирнова, с которым лежали, пару лет назад, еще в наркологии. Оказывается, он в психушке, всерьёз, решил обосноваться. Сначала, работал санитаром и тут же лечился. А потом, перебрался, вообще, на жительство в дурдом, в 5-е отделение, где держал «шишку» над дураками.

— Посуди сам. Жил один (с бабой разошелся). Пьянки — каждый божий день. Всегда без денег был, но в квартире, постоянно, стоял спирт. Бухал до одурения (как только не умер!), пока не отвозили на Черную гору. После лечения, всё повторялось. И так — по кругу. Так зачем, дома жить? Чтобы сдохнуть?.. А здесь, отдыхаешь на всём готовом. Пенсия идёт. Работаю на пищеблоке, — выход-то, из отделения свободный. Толкаю налево молоко, овощи. Каждый день, жру натуральное мясо. Захотел — выпил. Но главное, — могу заняться духовным самопознанием, изучением эзотерических наук. На хер, эта воля нужна? Мне и здесь хорошо…

…Как-то раз Серёга, — как обычно, — вышел на смену в пищеблок. А к нему, какой-то мужик приехал из города, привёз спирта. Дак они нахрюкались, как говорится, под завязку, и Смирнова, санитар еле доволок до отделения. За провинность, алкаша посадили во вторую, закрытую палату к хроникам, лишив права выхода из отделения. Но и там, заслав «гонцов» в ближайший «синдикат», псих, опять напился до беспамятства.

Михаил, зная, что у другана есть разведённый спирт, попросил санитара, открыть дверь в закрытую палату. Подсел к Серёге на койку.

— Плесни немного, а то всего трясёт, жаба горит!

— Хочешь, целую кружку налью? — прикололся обладатель «сокровища». — Только условие: выпиваешь всё и сразу.

— Ты че, рехнулся?! В кружке, — 300 грамм!

— Тогда иди…

И алкаш вынужден был, вылить в себя, не прерываясь, целую прорву «пойла»…

Наутро врач, Викентий Степанович, пожилой дядька со вставленным глазом (глаз, давно еще, один больной выткнул ручкой), — начал возмущаться, подойдя к шконке Михаила на обходе.

— Ну, что за человек! Ведь, специально изолировали от возможности выпить, лечат, — а он, даже здесь, не останавливается! Как еще бороться? Поставим тогда, укол длительного действия — деканат, — может, будешь бояться пьянствовать! Смотри, последствия, при употреблении алкоголя, весьма неприятные от этой инъекции!

«Ну, на хрена, этот укол! — злился провинившийся. — Всё равно же, пить не перестану! Вот, какой мстительный старик! Ненавидит психов за потерянный глаз. Так зачем, вообще, здесь работать-то?..».

В одно из посещений, мать, вместе с «дачкой», отправила записку. Целое письмо. Михаил читал, и волосы у него, чуть не вставали дыбом.

«…A жена-то твоя, совсем обнаглела! Живёт в норинском доме, на квартире (хозяин уехал к сыну, сдал дом на время). Пьянствует, чуть ли не каждый день, водит новых и новых мужиков с цеха. У нас, с отцом, на глазах!.. Я пришла туда, и давай стучать. Вышла, проститутка бесстыжая! Так поганое ведро, на голову суке одела! Драться, вишь ли, решила! Кричит: «Не нужен ваш сын! Будь проклят!». А я: «Ты что, мокрощелка, делаешь-то? На всю улицу позоришь, а отца в цеху! Убирайся отсюда вон!». Так нет же, продолжает жить. Игнатий испереживался. Сколько ведь, добра сделали, а сучка так отплатила! Совсем совести нет! Но мы её, — хоть как, скоро выселим! Норину уже письмо написала. Не переживай. Разведёшься, и всё тут!..».

Михаил был потрясён. Настроение, и без того хреновое, совсем упало. «Какая неблагодарная! Подлая и мстительная! Это за свои унижения, так с нами поступает! Мразь!.. Ну, выйду, устрою бл-не жизнь! Вылетит с той фатеры, как миленькая! Родителей жалко… Они-то причем? За что грязью поливает? Ну, и стерва! Даром, что деревенская дура! Первосигнальное животное, блин! Активность которого, только и прёт в плане гиперсексуальности… А на большее, Зая, — ни на что, и не годна. Сугубо материальная ориентация онтогенеза. Секс заслоняет стыд. Абсолютно никакой духовности… Развод, только развод с ней! Всё кончено! Да, всё кончено…».

1

По выписке из больницы, Михаил сразу запил. На душе, по-страшному, кошки скребли. Хотел, было придти к Зае, в норинский дом, набить морду, но сдерживала гордость. Зачем показывать, что ревнует, — ведь её действия, именно на ревность и рассчитаны. Пустилась во все тяжкие, не просто ведь так. Хочет показать своё «я», что востребована, притом очень, мужским полом. Чтоб, униженный муж, бегал вокруг и бесился. Не дождёшься, милая! Ноль внимания, — лучший способ оскорбить бабу… И псих, беспробудно заливал вынужденное бессилие, кипя от злости.

Как-то ночью, Михаил пробудился с ощущением, будто, кто-то заставил это сделать. ОН! Опять пришел ОН!

— Ну вот, и опять встретились, ха-ха-ха! Спишь, а жена рядом, вовсю занимается сексом с мужчиной! Неужели, ничего не предпримешь?

— Мне наплевать на это…

— Лжешь! Тебя, как магнитом, притягивает к предмету вожделения! Вспомни, как представлял бурные сцены вашей плотской любви! Она втоптала в грязь достоинство, и потому, заслуживает смерти, как неверная жена! Убей же её!

— Стоит ли мараться! Да и потом, к распутству Ленку, вынудило отчаяние. Зая любит меня, но, изо всех сил, хочет освободиться от этого. Посему, так и поступает. Ясно ведь…

— А ты неплохой психолог… Но не забудь, что самое уязвимое место её — униженное «человеческое достоинство». Ибо, Зая — чрезвычайно тщеславное и самовлюблённое существо. Считает себя умней всех, хотя глупа, как пробка. Считает, что — красавица… А ты наступил на слабое место: называл дурой, ни во что не ставил, гнал из дома, как собаку! Вот и получай, теперь, по заслугам!

— Так суке и нужно! Презираю б-дей!

— Если бы пожил в тех условиях, в которых она оказалась не по своей вине, по-другому бы говорил. Впрочем, распутство Заи имеет наследственные корни. Женщин, условно, можно разделить на «бл-дей» от рождения и, так называемых, «мам». Хотя суть обоих типов такова, что, в любом случае, генетически располагает к неверности. Это, конечно, крест для мужчин во все времена!

— Так чего же ты хочешь?

— Накажи! Убей! Будь мужчиной! Отомсти за обесчещенных родителей! Или духу не хватает?!

Михаил вскипел:

— Да за это её, убить мало! Пойду, разнесу бл-й дом!

Он вскочил с кровати, схватил, со стола, кухонный нож и выбежал из дома. Окна, в норинском вертепе, ярко горели. Михаил, изо всех сил, постучал в стекло. Показалась голова Ленки.

— Открывай, падла! Счас я тебе устрою!

К удивлению, Зая, как ни в чем не бывало, открыла дверь. Одета была в спортивный костюм.

— Проходи, гостем будешь! — произнесла совсем обыденно.

— Ты одна?

— Нет. У меня мужчина. Могу познакомить.

Вместо того, чтоб броситься убивать ненавистного хахаля, Михаил, почему-то, успокоился. Может, невозмутимый тон Заи, подействовал на него. Зашел в дом.

Пьяный хахаль дрыхнул голым, едва прикрывшись одеялом. Ленка села рядом на стул, протянула пачку сигарет.

— Кури. Как дела у волка-одиночки?

— Нормально. А ты, смотрю, балдеешь от активной сексуальной жизни!

— А, надоело уже… Че, пьешь всё? Только отлечился, и опять за старое?

— Хочу — пью. Тебе-то что? Долго еще будешь, бордель здесь устраивать? — муж поражался своему бесстрастному голосу.

— Это моё личное дело, — спокойно ответила Зая. — Смотрю, — совсем даже не ревнуешь…

— Дак я, уже и не люблю, — соврал он. — Закончилось всё давно…

— Не любишь? — как-то сразу, смешалась Ленка. — Да и ты, блин, не нужен шибко! У меня мужиков сейчас — прорва!

— Ну и что? Что из этого? Чего добилась, кроме дурной славы?

— А вот нравится, и точка! Ты ведь тоже гуляешь!

— В больнице-то?.. Короче, я пошел. Всё равно, — мы отсюда выселим. Так что, не старайся досадить. Насквозь тебя вижу. Страдаешь и бесишься от бессилия…

— Пойдем домой? Я же, по-прежнему, люблю… — внезапно, тихо прошептала Ленка.

— Нет. Теперь уже всё. Шанс навсегда потерян…

— Тогда убирайся! Ненавистный! Убирайся вон! — крикнула Зая так, что хахаль проснулся, подняв пьяную рожу. Потом, опять уткнулся в подушку.

— Всю жизнь, ведь испортил! Ну, сволочь, еще отомщу за себя!

— Жаль тебя, дуру. Ни хрена ты не сделаешь… — бросил Михаил. — Как шмоналась по разным мужикам, так и будешь, всю жизнь, шмонаться, униженная и оскорблённая, блин! Без детей и крова, продавая свой жалкий прибор. Это — жизненный сценарий. В общем, пока…

Встал и, пошатываясь, вышел, чувствуя моральную победу. Но оказавшись дома, вновь и вновь, мучительно, стал прогонять в мозгу всю их совместную, с Ленкой, жизнь. Его переполняли и ревность, и стремление быть с любимой, и жуткое чувство одиночества, и неспособность что-либо изменить…

2

На следующий день, неожиданно для всех, начался запой у Игнатия Ивановича. Впереди была уборка картошки, — посему, тем более, было странно, что он, такой хозяйственный мужик, вдруг запил. Соседи не догадывались, что виной тому, стали переживания за сломанную жизнь сына, его пьянство, за проститутку сноху; стыд перед соседями и мужиками из цеха, где подрабатывал.

Мать сразу приняла меры: убрала новое покрывало с дивана, сняла дорожку и ковры с пола, потому что всё это, сразу бы превратилось в негодное состояние, от мочи, блевотины и грязи. Уже на второй день, Игнатий Иванович валялся, как свинья, и дико выкрикивал, в пьяном угаре, чтобы его похмелили. Находиться рядом с ним, было невыносимо. Выпив почти полный стакан водки, алкаш забывался на 20–30 минут, а потом, вновь начинал, орать благим матом. Ползал на карачках по комнате, опрокинул бак с запасённой водой. Мать постоянно сменяла одежду, бегала за «пойлом».

Остановить запой было, практически, невозможно. Пьяным, Игнатия Ивановича, в больницу не брали. Для сего нужно было, не только протрезвиться (а он не желал этого), но еще, и взять, лично, направление в наркодиспанцере на лечение. Поэтому оставалось только ждать, когда алкаш сам, напившись, изъявит желание, прекратить добровольное сумасшествие. Мать пока, перешла жить к Михаилу, у которого тоже, шел запой, но не в такой тяжелой форме…

— Вставай, утро уже. Пойдем к отцу, в тот дом. Надо опохмелить его, а тебе прекращать пьянку! В огороде, кое-что сделаем…

Игнатий Иванович, потерявший облик человека, опухший, обросший щетиной, лежал в луже собственной мочи, и стонал: «Налей!».

— Пьяный еще совсем. Миша, сбегай, купи водки и пива…

Отца опохмелили, и он, казалось бы, отключился, заснул. Сами пошли в огород, убирать кабачки.

Через некоторое время, Михаил забежал в дом, выпить воды. Батя спал. Подошел поближе, всмотрелся — не дышит! Не может быть! Нет, вроде, спокойно спит на боку… Стал трясти за плечо. Никакой реакции! Даже не застонал! Сын похолодел. Умер… Неужели умер?! Он, со всех ног, бросился в огород к матери.

— Отец че-то не дышит! Трясу — не реагирует!

Мать, чуть не выронила лопату, закричала:

— Срочно звони в «Скорую» и в милицию! Ах, боже мой!

Вбежавши в дом, пощупала пульс у мужа. Потрясла.

— Умер! Вызывай, я сказала! Тёткам звони! Что стоишь.

Михаил бросился на улицу…

Когда вернулся, мать плакала над застывшим телом бати. Рядом за столом, сидела Юлька, тупо уставившись в пространство.

«Как же так?! — подумалось ему. — Буквально, час назад опохмелился, еще был жив, дышал, а сейчас отца не стало? Горе-то, какое…».

Михаил подошел к мёртвому и накрыл покрывалом. Стало плохо. «Давление поднялось!». Перешел в смежную комнату и лёг на живот, закрыв лицо руками. Ужас от трагедии, не проходил.

Вскоре, прибыла «Скорая», а потом, милиция. Констатировали смерть; лейтенант составил акт. Приехали тётки с мужьями, а затем и катафалк. Двое служителей бюро, положили тело на носилки, отнесли в машину. Увезли.

Всё происходило, как во сне. Ни мать, ни Михаил, ни родственники еще не осознавали страшную беду, свалившуюся на них. Все были, в каком-то очумелом ступоре.

— Ты уж, Миша, не пей, пока отца-то будут хоронить, — подошла одна из тёток. — И кто думал, что вот так, в таком не старом возрасте, погибнет от водки… Матери-то, матери каково…

…Через день, тело забрали из морга. Отец был крещеный татарин, но мать решила, хоронить его по-мусульмански. Поэтому, полагалось омовение. Мулла попросил Михаила, подавать кувшины с тёплой водой, но ему опять стало плохо, и за дело взялся двоюродный брат.

Потом, отца завернули в специальную белую ткань и новое покрывало. Мулла, при собравшихся родственниках, прочитал молитву, и вскоре, процессия из двух автобусов поехала на кладбище.

«Как быстро всё закончилось… — отметил про себя Михаил. — Сейчас зароют, и нет человека, — ни его стремлений, ни идеалов, ни опыта. Ничего…».

Тело опустили в могилу. Мать еле стояла, сын поддерживал, обняв за плечо. Опять молитва, и яму засыпали землей…

Кончено… Прощай, батя! Михаил впервые, не стыдясь, заплакал. Было горько, обидно, очень жалко… Кто же мог подумать, что так может, неожиданно, всё произойти! Перевернуть, в одночасье, жизнь их семьи! Как дальше быть без отца? Теперь, на плечи сына, как мужчины, ложится вся ответственность за мать, за хозяйство. Теперь, — мать нужно беречь! Раньше-то, почему не берёг?! И с пьянкой нужно, раз и навсегда, завязывать!.. Но, Боже мой, как жалко батю! Жил бы еще, да жил…

3

Михаил, после случившегося, перебрался в родительский дом, ближе к безутешной матери. Бросил пить. Мать была, как натянутая пружина. Она что-то, без конца, делала и делала по хозяйству, и заставляла работать сына. Казалось, в этом напряженном труде, хотела забыться от мучительных мыслей. Зато, когда наступала ночь, громко рыдала в маленькой комнате. У сына, слёзы подкатывали к горлу, но ничем не выдавал своей «слабости».

Через несколько дней после похорон, пришел, ничего не знавший о беде, друг отца Виноградов. Михаил косил у дома траву.

— Игнатий дома?

— Умер он. Три дня, как похоронили…

— Да ты что! Как это случилось-то?!

Узнав всё, Виноградов с горечью проговорил:

— Просил же я его: не пей, Игнатий, не пей! Не начинай! И вот… Ну, ты-то, Михаил, понимаешь, что требуется? На первых порах, конечно, тяжело будет, но потом, легче. Мать береги…

А мать, через неделю после трагедии, заболела. Поднялась температура, тело трясло в лихорадке. Приезжала «Скорая»; приходил врач из поликлиники, прописал лекарства, но лучше не становилось.

— У вас, вероятно, серьёзная инфекция… — сказала доктор, придя в очередной раз. Будем стационировать в больницу. Вы ведь не против?

И мать увезли.

Оставшись один-одинешенёк, в большущем доме, Михаил впал в тревожную депрессию. А надо было, вести хозяйство: кормить целую армию кур, собирать яйца, смотреть за огородом, понемногу убирать картошку, и так далее. К этому, — сын явно, не был готов. Да еще к матери в больницу ездил. Боялся за неё… И он запил, по своей слабохарактерности.

О Зае, как-то, даже и не вспоминалось. Соседи сообщили, что она, узнав о смерти отца, тут же съехала с квартиры, найдя какого-то, как сама, полудурка. Стала сразу сожительствовать, — как говорится, по объезженному сценарию. Потом, бросила «мужа», встретив очередного идиота: чернобыльца, за которого, опять, «вышла замуж;».

«В принципе, что и предполагал, — пьяно рассуждал Михаил, сидя один в целом доме. — Пока молодая, так и будет, жить за счет своего «аппарата»…». Он с удовлетворением, ощутил, что тяга к жене, так называемая, любовь, постепенно стали стихать. Как только Зая, совсем потеряла женское достоинство, его чувство, почему-то, сразу охладело… «Да Бог с ней, дурой! Какой же я был болван! По ком страдал! Вот выйдет мать из больницы, и заживу нормальной жизнью!..».

Немного протрезвившись, сын отправился в инфекционное отделение медсанчасти, что располагалась у центрального рынка.

Деревянные корпуса медсанчасти, были построены еще до революции. Прошел через небольшие ворота и, по липовой аллее, добрался до нужного здания. Вызвал мать.

Больная была бледна, двигалась медленно, и, судя по всему, это требовало от неё значительных усилий. Старый выцветший халат скрывал, сильно похудевшую, фигуру.

— Ты что, запил? Хочешь в гроб вогнать? Как не стыдно! Вместе с отцом, замучили меня! А дома-то, что творится, представляю… — запричитала мать слабым голосом.

— Да всё нормально, мама. Как чувствуешь себя?

— Плохо… Температура не спадает, а теперь, еще хуже будет. За тебя переживать придётся… Давай-ка иди, не позорь лучше! — вдруг рассердилась она.

— Ну, извини, мне тоже не сладко… Кое-что тут принёс… — сын положил кулёк с фруктами, на скамейку.

— Не хочу я есть! Ничего в горло не лезет. Давай, уходи, уходи! За курицами там смотри… Не пей больше!

И мать ушла. Бестолковый сын поплёлся назад, к остановке.

…На следующий день, проснулся от того, что кто-то, на кухне, бренчал посудой. Оказалось, что это Вовка Волков, друг детства, с 13-летним сыном, вовсю хозяйничали в доме. Вовка был, на пару лет старше товарища, недавно похоронил жену и сейчас, один воспитывал мальчишку. Бухал напропалую. Иногда навещал Михаила. Вот, и в этот раз пришел. Только в отцовский дом…

— Ты как здесь оказался? — спросил полупьяный хозяин.

— Дак у тебя, не закрыто было. Мы решили пожрать, че-нибудь, сготовить. Опохмелишься?

— Разумеется! Сегодня, кстати, пенсию должны принести…

— Пенсию? Это хорошо… — Вовка незаметно, подмигнул сыну. — Мы у тебя собаку, спаниеля, хотим взять на время. Не против? А луку с кабачками, немного дашь?

— Да берите, не жалко. Только совесть имейте. Это, Вовка, всё-таки, не ваш дом! Здесь, у матери, статуэтки фарфоровые стояли. Куда делись? — Михаил, вопросительно, поглядел на Волкова.

— Мы не брали! Дверь-то была открыта. Мало ли, кто мог зайти… Ты пей, пей! А пенсия-то сколько рубликов?..

4

Неожиданно для всех, в дом вошел Юрка Волгин, собственной персоной. В последний свой приход, был на похоронах отца. Сейчас же, увидев незнакомцев, принял воинственный вид.

— Что это за мужик? Ты че, Михаил, без всего остаться хочешь? Ну-ка, отваливай отсюда, дядя, пока цел! И пацана своего, воришку, забирай!

— Да всё нормально! Мы с Мишкой, в детстве, здесь на улице бегали. Вот, я и пришел… Отец ведь, у него недавно помер… — начал оправдываться Волков.

— Без «друзей» знаю, что помер! Всё равно, не че тут ошиваться! Можно, и на улице посидеть. А ты, Михаил, не впускай больше никого!

Выйдя из дома, уселись на сложенном горбыле. Юрка достал из сумки свою неизменную водку.

— Ну что, помянем Игнатия Ивановича. Хороший был мужик. Сейчас, Михайлушка, тяжеловато будет, тащить на себе дом… Пить надо завязывать.

— Вот и я ему говорю, — вставил Вовка. — Да еще мать болеет…

— Как твоя Ленка? — сменил тему Волгин. — Зря её мучил-то… Хорошая, в принципе, девка! Можно ведь было, как-то, по-человечески. Жили, да жили бы еще.

Михаил, молчавший до этого, поднял голову.

— Ты с ней не страдал, так чего судить берёшься? Гнида она… Разводиться буду. Потаскух, в доме, не потерплю!

— Дак сам же, к тому подвёл! Ревновал, да ревновал, вот и начала изменять! Где сейчас, подходящую-то бабу найдешь?

Юрка достал вторую бутылку. Покончив с ней, выпили и водку, которую принёс Волков. Стали совсем пьяные. Волгин засобирался домой.

— В общем, держись! Если что, — звони. И не впускай никого!

Дальше Михаил, смутно помнил, что было.

Пошли с Вовкой и его сыном, зачем-то, в огород. Калитку оставили открытой. Куры, запертые во дворе, вырвались на волю, — клевать огородную зелень. Бросились их загонять, да у пьяных ничего не получалось. Хитрые, проворные птицы разбегались врассыпную. Тогда Михаил, схватив ивовый прут, спецом сделанный для загона, — догнав, со всей силы, ударил первую попавшуюся курицу. Прямо по голове. Та, от неожиданного удара, присела… Убил.

Вывалились на улицу. И опять, дворовые куры выбежали в открытую дверь.

Михаил махнул рукой. Черт с ними! Не до этого! Пенсию скоро должны принести!

Он не помнил, закрыл дом на ключ, или нет. Пошли в дом напротив, где жил до смерти отца. Пьянку продолжили во дворе, с соседями.

— Ты бы, Вовка, знал, как батю-то жалко! — ревел горькими слезами бедняга. — В морге, — его на каталке привезли, одетого уже. А на ногах новые сандалии, которые, буквально, неделю назад купил. Ведь, так и не поносил нисколько!..

В ворота, вошла соседка с улицы, тётя Валя.

— Миша, деньги-то не получил, пенсию-то? Только что, агент была, тебя спрашивала. Беги быстрей, — догоняй!

Вовка с сыном, быстро переглянулись. Михаил сорвался с места…

Женщина, разносящая пенсию, когда подбежал пьянущий клиент, сначала, не хотела давать пособие, но тот стал, горячо упрашивать, не отставая. В конце-концов, сдалась.

— Смотрите, не потеряйте! Тут 900 рублей. Лучше потом, когда протрезвеете, получите!

Михаил, кое-как, расписался и отправился назад, во двор, держа деньги веером в руке. Откуда не возьмись, подбежал какой-то мальчишка, отвлёк внимание, быстро выхватил купюры, и был таков. То, что это был сын Волкова, обворованный пенсионер, даже и не заметил. Он, как-то, и не переживал о потере. Настолько был пьян…

…Ночью, проснулся на земле, под лавочкой. Рядом на крыльце, сидел, откуда-то взявшийся, Андрюха Лосев, бухой в стельку. Выпить у него ничего не оказалось.

«Дом-то, хоть родительский закрыт?» — вспомнил Михаил и, выскочив за ворота, побежал через дорогу. Дверь была нарастапашку. В доме, недосчитался ковра со стены и хрустальной посуды, в серванте.

— У-y, сволочи! Пользуются чужим горем! Мародёры! Животные! — он вышел и, в сердцах, хлопнул дверью. Закрыл на ключ. Надо было где-то опохмеляться. Но куда пойти?

Отправился, как всегда, в трактир. Встретил там, к счастью, хороших знакомых. Налили водки и, даже, бутылку пива дали на дорогу.

С пустынного шоссе, освещенного фонарями, алкаш свернул на Потерянную. И тут, сзади, кто-то набросился на него, повалил, прижал к земле. Второй обшарил карманы. А потом, схватив за шиворот, как щенка, — бросил в грязную лужу.

Грабителей, вероятно, молодых парней, было двое.

— Да оставь, этого ханыгу! Нет у козла ничего!

— Дак хоть, бутылку пива возьмём!..

Михаил, ошарашенный, с головы до ног мокрый, остался лежать на земле. Никто его не избил, но потрясение, от ограбления, не оставляло. Еле-еле поднялся и, пошатываясь, побрёл домой…

5

— Ну, вставай, вставай! Ты че, дрыхнуть сюда, что ли, прибыл? Едем! — растолкал санитар, уснувшего было «пациента».

Как всегда, их несколько человек погрузили в «буханку» психобригады и повезли, из накопителя, на Черную гору. Всю дорогу ехали молча. Машина быстро мчалась в темноте, сотрясаясь на ухабах. В голове «узника», цепляясь одна за другую, проплывали мрачные мысли.

«Какая же я, всё-таки, свинья! Из-за меня ведь, в принципе, отец запил и, так неожиданно, нелепо погиб. А мать попала в больницу. Каково ей переживать смерть бати, пьянку сына, развал в доме! Обокрали, к тому же… Дом остался, практически, без присмотра… Но я не мог, не мог оставаться там один! Страшно, жутко после всего случившегося! Такое, блин, тяжелое состояние! Сидел, как в склепе! Ужас, непомерный ужас вынудил, бросить всё и сдаться в психушку!..».

Из приёмного покоя, Михаила опять, направили в пятое мужское отделение. Там у него, начался «отходняк», похмельные ломки. На этот раз, они были крайне тяжелыми. Валерий Александрович, молодой врач, сказал на беседе в ординаторской, что происходит это, из-за укола пролонгированного действия, который поставили здесь, когда лежал в прошлую «ходку». Опять, мучили мысли об отце, страхи, — как себя чувствует мать, страх за собственную жизнь. Ведь, с такого тяжелого похмелья можно, запросто, как батя, помереть. Вновь вернулась тоска, связанная с Ленкой, — её подлым предательством… Ставили капельницы, давали антидепрессанты, но легче не становилось. Тревога и тоска росли.

Через пару дней, после поступления в больницу, врач вновь, вызвал к себе на беседу.

— Считаю долгом сказать, что приходила тётка и сообщила, что матери вашей, в инфекционном отделении, внезапно, стало плохо… Словом, случился инфаркт… Она сейчас, в реанимации.

Во рту сына, сразу пересохло, сглотнул слюну.

— Значит, её жизнь в опасности?! Мать может умереть?!

— Нет. Что называется, откачали… Проще говоря, произошел разрыв сердца, от сильных эмоциональных переживаний, стресса. Обширный разрыв… Но ей провели интенсивную терапию, и сейчас, угроза смерти спала. Однако, — надо быть готовым ко всему.

Михаил почувствовал, как сильный жар прошел по спине. Давление поднялось!

— Вы отпустите меня к ней? Я должен, быть с матерью!

— Нет, отпустить не можем. Потому, что плохое состояние. Да и чем поможете? Там, врачи сами справятся. Думаю, что всё обойдется. Женщина еще не старая, выкарабкается. Я знавал одного мужчину, так он перенёс восемь инфарктов! И ничего!.. Словом, идите к себе, — сейчас поставят укол. Всё будет нормально, не переживайте…

Михаил еле добрёл до шконки. Лёг, закрыл лицо руками.

«А если мать умрёт?! Что тогда будет?! Останусь совсем один! О, лучше не думать об этом ужасе! Надо проситься еще, чтоб отпустили к ней! Нет, бесполезно… Здесь хуже, чем в тюрьме! Как мучает неопределённость! Если буду настаивать, на вязки замотают! Как мне плохо, — как плохо!».

Вечером, в палату зашел Серёга Смирнов.

— Че, с тобой, Михаил?

— Инфаркт у матери… Вот, сообщили… И не отпускают!

— Ах, черт! Надо же… А проситься бесполезно. Здесь же дурдом! Может, спирта выпьешь немного? У меня есть. Полегчает сразу. Не беспокойся сильно-то, — всё будет хорошо! Ну, че принести? Не бойся, не заметят. Сегодня смена классная. Ну?

— Давай, неси…

Серёга, через минуту, вернулся. Бутыль, спрятал в рукав больничной куртки. Поставили психа на шухер.

— Пей! Стресс, хоть сними!

— Налей еще! Хреново мне…

— Да, пожалуйста!

Вскоре, опустошили капроновую бутыль. Михаил ничего не говорил, погрузившись в тяжелые мысли. Помалкивал и Серёга.

— Ну ладно, пойду, что ли? Крепись. Будь мужиком.

— Давай…

Гнетущая тоска захватила целиком. К горлу, подкатывали слёзы. Михаил лежал, навзничь на шконке, не шевелясь. Сознание уловило голос медсестры, оповещавшей больных об отбое. Скоро все звуки стихли. На душе, стало еще тяжелее. В мозгу, плыли тягучие образы мёртвого отца, больной матери, ограбленного дома; его, Михаила, пьянок, заиных измен… И тогда, вновь появился ОН.

1

— Ну вот, ты и подошел к Черте! Жизнь, в принципе, мерзка, не правда ли?

— Не хочу, не хочу больше жить! Отец мёртв, мать на пороге смерти… Как буду без них, один, среди животных, зверей?! Без жены, без любимого дела, никому не нужный и больной? А главное, без направляющих высших идеалов, цели?

— Кто же виноват в этом? А?.. Можешь сказать?

— Судьба, наверное… Или обвинишь, ненавистного тебе, Бога?

— А не в психе ли, самом, причина? Он ведь довёл до смерти отца, до инфаркта мать; унизил и выгнал жену, разуверился в людях, их нравственности!.. Хотя, эти следствия — МОЁ порожденье!

— Я виноват?! Но что, же такого сделал?.. Сам говоришь, что я лишь игрушка в руках Высших Сил!

— А не приходит ли, в голову мысль, что эти Высшие Силы наказывают и требуют искупления за твоё, мягко говоря, подлое отношение к ним и людям?

— Значит, меня наказывает Бог?

— Так ведь БОГ Я! Ха-ха-ха!

— Ничего не понимаю! Ты совсем запутал, сатана! Впрочем, сказано, что-то об искуплении? Что же, мне нужно предпринять?

— Умереть, конечно. Псих свою миссию, на этой Земле, выполнил. И стоит на пороге к Вратам! Только смерть облегчит страдания! Жить — значит, любить, а ты не способен на это. Зачем тебе жизнь? Ты у черты! Вставай, и убей себя! Только смерть, настоящие — Свобода и Счастье! Иди! Иди же!!!

Михаил приподнял голову. Сел. Больные спали. Взял полотенце со спинки кровати. Как во сне, — встал и пошел из палаты.

На посту, горела настольная лампа. Санитар храпел. Медсёстры, видимо, вышли. Михаил, как сомнамбула, двинулся к туалету. Там, никого не оказалось.

«Как же, повесился тот псих в ванной комнате?». Он пропустил полотенце сквозь ручку двери, сделал петлю. Маловата! Но кто хочет, добьётся. Присел на носки, просунул голову, с расчетом, что под тяжестью тела, узел неизбежно затянется. Ну, была, не была! Слегка развернулся и повис, придавив горло.

В мозгу всё смешалось. Воздух перестал поступать. В глазах потемнело. В один миг, — промелькнула жизнь. Охватил ужас. Самоубийца захрипел. ОН предстал пред ним, жутко хохоча… И тут, услышал крик. Кто-то пытался ослабить петлю, вместе с тем, поднимая тело из висячего положения.

— Дыши, черт возьми! Дыши! Ты что, Мишка, с ума сошел?! Ну-ка, вот так…

Он стал приходить в сознание. С отвязанным полотенцем, над ним склонился Серёга Смирнов.

— Жив?! Ну, слава Богу! Легче тебе? Еще бы немного, и кранты! Зачем это сделал?!

Михаил, застонав, вымолвил:

— ОН мне приказал…

— Кто он?

— Ну, он, — сатана!

— Ну, и дурак же! А если 6 погиб? Мать бы узнала, точно померла бы от второго инфаркта! Тебе что, не жалко её?

Михаил сел.

— Сам не знаю, что подтолкнуло. ОН приказал, говорю же… Но не вздумай, кому-нибудь рассказать. Меня ведь, отсюда не выпустят!

— Лечиться бы надо! Псих! Это ж попытка суицида! Вставай с пола-то, а то еще зайдут! — Смирнов помог подняться. — Значит, слуховые галлюцинации, голоса?

— Вроде того… Но молчи, всё равно! Никому, блин, ни слова!

— А я в туалет пошел, будто чувствовал! Считай, что тебя это, Бог спас!

— Бог?.. Видимо, нужен я еще на Земле… Матери. Как, без меня, жить-то будет она?.. Верно! Не всё, видимо, потеряно, Серый!

— Ну, конечно! А ты сразу — в петлю. Дурак!

Михаил зарыдал.

— Спасибо, Серёга! Ты — Человек! Ведь я людей, за мерзких животных считал. Презирал и ненавидел. Как будто, чем отличаюсь от них и могу, блин, судить.

— Животных? Ты это о чем?

— А я такой же человек, как и все, — не слыша, продолжал бедолага. — Сейчас только понял, что не должен отстраняться от людей. Не имею права! Я плоть от плоти человечества, пусть даже, оно и зоологический вид. И жизнь дана не для того, чтоб из-за каких-то, — в принципе, нормальных трудностей, — взять и оборвать её… Господи! Лишь бы, мать не болела! Она ж самый близкий, родной человек! Что бы с ней было, — если б погиб!

— Правильно говоришь, — молвил смущенный Серёга. — Нужно срочно выписываться, и быть с мамой. Поддержать. И не бухать, а жить нормальною жизнью… Крепись, — ты же мужик, черт возьми!..

2

О суициде психа, в отделении, никто так и не узнал. Через неделю пришла тётка, оставив передачу и записку. Поговорить, с глазу на глаз, не получилось, — в отделении карантин не сняли. Тётка писала, что матери стало лучше, когда перевели в специальное инфарктное отделение; что даже просится у врача на выписку, потому что в доме страшный развал, бардак, за огородом и животными нужно смотреть. Они, родственники, конечно, кое-что делали по хозяйству, но это не то…

В общем, кризис, — продолжала тётка, — у матери миновал. Но пока, она, всё равно, слаба. Проблема — в Михаиле. Когда его выпишут? Если мать, рано или поздно, отпустят из больницы, помогать ведь нужно. Смотреть за ней. Как-никак, инфаркт! Словом, хозяйственные дела, должны лечь на плечи сына…

Михаил, от доброй вести, ходил окрылённый. Слава Богу, что все хорошо! На обходе, стал просить врача, об освобождении от лечения.

— Вот когда, вашу маму, отправят домой, что будет не скоро, тогда и посмотрим. А пока нет.

— Но я, хоть в больницу сходил бы к ней. Переживает ведь!

— Вам тоже, нужно лечиться…

Наконец, по прошествии месяца, мать, её по настоятельной просьбе, выписали, снабдив лекарствами. В психушке, Валерий Александрович, врач, вызвал Михаила к себе.

— Даю вам больничный отпуск. Посмотреть — как что. Какое состояние у мамы. И если, есть крайняя необходимость, мы сразу отпустим. Вы, конечно, не знаете, как нужно ухаживать за больным, перенёсшим инфаркт? Так вот, я сейчас расскажу…

…С волнением в душе, Михаил подходил к родному дому.

— Ну, как ты, мама? — спросил, когда сели за стол, выпить чая.

Мать была бледной, как потолок, сильно похудевшей. С голосом слабым, дрожащим.

— Плохо. Я ведь, не долечилась. Стенокардия, общее бессилие… Всё за дом боялась. Знаешь, что тут было, когда пришла? Во-первых, обокрали вторично. Животные голодные. Кур, из тридцати, осталось пятнадцать. Картошка сорняками заросла, убирать некому. А Султан, пёс-то, как прыгал от радости, увидев меня! Кошка, по-дикому, мяргала. Тётки, конечно, их подкармливали, но редко. На работу ведь, нужно ходить. А когда пришли в первый раз, так курицы, на голову лезли от голода. А собака спала на каких-то мешках, исстрадалась, облохастила. Куры, в поисках еды, пробрались в дом, всё изгадили. Так Райка с Колькой, скребли полы целый день! В общем, уму непостижимо!.. А я, совсем ничего, не могу делать от слабости. Просись у врача, чтоб быстрей отпустил. Даже за хлебом сходить не могу, соседей прошу…

Михаил, с болью в сердце, смотрел на мать. Как сильно она изменилась! Выздоровеет ли? Поднимется ли на ноги?

— Устала я что-то… Есть, совсем не могу… Нужно прилечь.

— Расскажи, как инфаркт-то случился?

— О, какие страдания вынесла! — прошептала мать. — В инфекционном, поначалу, переживала смерть отца, переживала за дом, за сына, пьяницу. Да еще болела, этой лихорадкой проклятой. От стресса ведь, она приключилась. Каждый день, — температура под сорок. А тебе, было наплевать на всё, алкоголику!

— Дак ведь запил, не просто так… — стал оправдываться Михаил.

— Знаешь же, что мать в больнице. Что за хозяйством нужно смотреть. А если бы, как отец погиб? Всё это, покоя не давало. Лишь когда узнала, что в психушку положили, успокоилась немного. Сходила в душ, — вроде, нормально было… Легла, и че-то, в груди неловко стало, как будто песок какой там! А потом, — хуже и хуже. Помню, врачей набежало, откуда не возьмись! Кричат: «Мы её теряем!» И какие-то гномы повезли меня, куда-то наверх. А холодно-то, как было!.. Вдруг появился отец, страшный, как из ада, и протянул, на ладони, кованный черный цветок…

— Это галлюцинация, скорее всего!

— В том-то и дело, что нет! Как наяву! И всё, — после этого, больше ничего не помню. Очнулась в реанимации, — сразу поняла. Нас в палате трое лежало. Все — абсолютно голые. А жара, на улице, под 35 градусов! Как было тяжело! И пошевелиться нельзя! Дак я хотела, уползти оттуда. Порвать провода от приборов, и хоть как, но выбраться из палаты! Надоели уколы, капельницы! Всё о тебе думала: что вот если умру, гак один останешься?..

А потом, когда кризис прошел, и стало легче, постепенно начала двигаться. Просила врача выписать, — сердце-то не на месте: что там дома? В конце концов, отпустили меня, — видать, здоровье уже позволяло. Домой вот, Райка на такси привезла. Тихонько хожу, даже прибиралась немного. Но, всё равно, тяжело, никаких сил нет. Без твоей помощи не обойтись…

Мать устало умокла.

— Завтра назад поеду, — сын, «бодро», посмотрел на неё. — А через день вернусь… Ладно, ты отдыхай, а я поесть, че-нибудь сварганю.

3

Сентябрь для Михаила, выдался напряженным, полным забот. Навалилось сразу столько дел! О пьянке — и не помышлял. Надо было ходить по магазинам, смотреть за курами, убирать картофель и другие овощи, в огороде. Ладно, помогли родственники. Мать, еле-еле, но всё-таки, передвигалась по дому, готовила еду.

— Миша, отец хотел летом, печь заменить на новую, поменьше. К тому же, дымит она. Надо найти печника, и заняться этим.

Сын купил газет, просмотрел объявления и нашел то, что нужно. По телефону вызвонил, договорился о встрече. Вскоре, пришел печник, Николай Сергеевич, — так представился. Крепкий дядька, лет 55-ти, бывший военный. Новой специальности, как рассказал, обучился самостоятельно, чтоб на пенсии, чем-то быть занятым, да и зарабатывать, более или менее, на жизнь. Обещал, новую печь поставить за несколько дней, за три с половиной тысячи рублей. Показал даже чертежи. В помощники, взял Михаила и еще одного мужика с Потерянной.

На следующий день, с утра закипела работа. Сначала, разбирали печь старую. В доме, пыль стояла столбом. Кирпичи выносили на улицу и складывали у дверей. На это, ушел весь день. Наутро, Михаил подготовил раствор, и из старого, отёсанного кирпича, Николай стал выкладывать своё сооружение. Через пару дней, всё было готово. Устали и вымазались, конечно, как черти. Но на новую, аккуратную печку было, любо-дорого, посмотреть.

Но и на этом, трудовая эпопея сына, «взявшегося за ум», не закончилась. Соседи, с левой стороны Потерянной, — всего пять семей, — давно поговаривали о проведении водопровода. Возить воду с колонки, в 40-литровых флягах, было весьма нелёгким занятием. А если учесть, весеннюю и осеннюю распутицы, то понять обитателей улицы, вполне, было можно. И вот в сентябре, идею с водопроводом, решили воплотить в жизнь.

— 11 тысяч найдем, — сказала мать. — Зато потом, если умру, тебе будет легче.

— Да брось, мама, себя прежде времени хоронить! Всё у нас еще впереди! — подбадривающее, ответил сын. Хотя сам, глядючи на захирелую женщину, терзался мыслью, что она долго не протянет. Много ли люди живут, после обширного инфаркта! Не дай Бог, с матерью что-то случится! Как один потянет, такой-то домище? И не в этом же, собственно, дело. Жалко мать, да и сам, в одиночку, быстро загинет…

Между тем, соседи зафрахтовали трактор, для рытья траншеи, приобрели трубы и прочие атрибуты, для обустройства водоснабжения. Михаил, вместе со всеми, вышел на работы.

Траншею, 2-х метровой глубины, тракторист выкопал за два дня. Опустили на дно трубы, предварительно подключив к коллектору. Вырыли, наполовину вручную, отводы к домам. Смонтировали вентили и краны. И пошла вода. Одно загляденье! Как в благоустроенных квартирах…

— Тебе, Миша, сейчас нужно документы на наследство оформлять. На имущество и землю… Теперь будешь хозяин, — говорила мать, как-то вечером. — Да у отца, деньги на двух книжках накоплены… Для сына, обалдуя, старался… Жаль только, — мало пожил. Мы думали с ним, хоть до семидесяти лет дотянуть. А получилось, вот как…

Она заплакала.

— Не плачь… — Михаил не умел утешать. — Теперь пить не буду. Что я, враг себе и тебе? Понимаю же, что пьянкой — могу убить. Врач еще об этом сказал. Не переживай! Всё будет хорошо!

— Ладно, если так… Может, еще поправлюсь… Ну, а с женой своей, проституткой, что решил?

— Только развод… Она ведь, — передали, — опять нашла нового мужика. Моего возраста. Якобы, родить, от него, даже собирается!

— Да не родит, такая никогда! Не верь. Это тебе назло, всё говорится. Оформляй развод, и точка! Забудь её… — видно было, что мать разволновалась.

— А я, и не вспоминаю о Ленке. Как только, окончательно скурвилась, охладел окончательно. Всё в прошлом…

И это была правда. Прошла любовь. Прошла ревность. Другие заботы овладели Михаилом. Начиналась новая для него, трезвая жизнь. Житейские невзгоды закалили характер. Стал рассудительней, спокойней. Вот только, очень боялся за мать. Жалко было её. Слышал, как по ночам, рыдала о своей горькой судьбе: что отца, защитника и опоры, — нет; что стала тяжелым инвалидом; что сын, хотя и не пьёт, но так и неустроен в жизни. А он слабохарактерный и, к тому же, больной. Чуть ведь, не остался круглым сиротой! Но, видать, Бог не дал ей умереть. Дал жизнь, чтобы дальше поддерживать и укреплять Михаила. О, она сделает всё возможное для этого! Было бы только здоровье! Помоги ей Бог!

Бог помог. Врачи выписали хорошие лекарства, провели реабилитационные процедуры. От месяца к месяцу, состояние улучшалось. Мать заставила себя больше двигаться; работала, по мере сил, на свежем воздухе. Тем более что сын держался и, ни под каким предлогом, не употреблял. Жизнь налаживалась.

4

Трезвый образ жизни, благотворно сказывался, не только на повседневных делах Михаила. Он вновь, пробудил в нём научную мысль, жажду творчества. «А почему бы не подготовить книгу, монографию? Материала накопилось достаточно. А отпечатать можно, на ризографе в «Электронных системах» политеха. Сейчас многие так делают. Лишь бы, деньги были. Пусть «самиздат», — хотя бы, в сотню экземпляров. Не будет отличаться от обычных книг. Хорошо бы, если б кто-нибудь, из докторов научной школы, написал вступительное слово. Тогда бы книга, сразу, приобрела какой-то вес. Но на это, никто, понятно, не пойдет в угоду Мяткину…».

Михаил взялся за работу. Бог с ним, что не защитил, даже кандидатской диссертации. Разве, это главное? И пусть могонография, будет носить, чисто теоретический характер. К чему, эти экспериментальные исследования, результаты которых, всегда подогнаны, опять же, к теории? Есть вещи, эмпирически не доказуемые. К примеру, существование Бога. Какого хрена создавать иллюзию, якобы, точной науки! Науку, как и религию, выдумали люди, претендующие на некую «объективность». Всё это чушь собачья, особенно в психологии, области изучения души…

О, Михаил покажет миру, что такое человек! И что такое общество, на самом деле! Он сам, пришел к сокровенному знанию, основанному на межуровневой интеграции «биологических» и «социальных» наук. Социальное животное должна изучать, в конечном счете, одна наука, а именно — интегральная человеческая генетика, не только отдельно взятых особей и типов, но и, так называемых, «социальных» групп, типов их, общества в целом. Это знание, революционно по сути, как в области души, так и человека, взятого, во всех аспектах, структуры и активной жизнедеятельности.

Весь ход развития антроповедческих наук, вёл к этому перевороту, как интеграции. Иное дело, что официальная наука препятствует революционному скачку, сдерживает его, оставаясь на старых, отживших век позициях. Книга Михаила, как раз, и «призвана пошатнуть вековые устои»…

Он, не жалея себя, писал, ночами, одну главу за другой, подбирая необходимую литературу, для цитирования и сносок. Многие непонятые, доселе проблемы, в ходе работы, прояснялись. Наконец, после нескольких месяцев напряженного труда, книга, в принципе, была готова. Псих отдал рукопись, на компьютерную перепечатку. Однако всё его существо требовало дальнейшего творчества, — настолько был силён чувственный заряд.

И тогда, Михаил вспомнил про свои старые стихи. Просмотрел с высоты накопленного опыта и журналистского мастерства, найдя их весьма неплохими, требующими лишь, небольшой доработки. Сборник! Можно ведь, выпустить первый сборник стихов! Старых «виршей», конечно, маловато для книжки. Значит, нужно написать новые! И он может, это сделать. Причем быстро. Сюжетов-то и впечатлений накопилось, — хоть отбавляй!

Михаил, буквально, за две недели настрочил, необходимые для сборника, стихотворения. Каждый день — по 5–6 штук! Вот это темпы!.. Понятно, профессионалы за эдакий «конвейер», охаяли бы неизбежно, ибо «служенье муз не терпит суеты». Но у него, в душе, кипел такой подъем, — что попросту, не мог себя сдержать…

За вёрстку, оформление, тираж и прочие услуги, типография взяла, за пару книг, 12 тысяч. Тираж, за недостатком средств, конечно, вышел мизерный, но Михаил считал, что для начала, и это хорошо. Ведь, при желании, можно допечатать, сколько нужно экземпляров. А посему, «творец» не очень и переживал.

И наконец, настал торжественный день. Обе книги были готовы. Псих без конца перелистывал, перечитывал их, радуясь, как ребёнок. Мог ли он мечтать, что когда-то, станет автором собственных, опубликованных произведений!.. Но необходимо, чтобы и другие люди познакомились с «блестящим» творчеством! Куда ж отправиться? Распространять книгу на факультете психологии? Дак Мяткин, даже близко не подпустит туда! А со стихами как быть? Ну, подарит родственникам, знакомым. Не продавать же тираж в 80 экземпляров!

Главное же, Михаилу, крайне важно было знать, мнение профессионалов, как со стороны науки, так и поэзии. Простому человеку монография, естественно, будет неинтересна. Стихи, кому дарил, очень нравились, но это, совсем не то… Как поступить? Нужно раздать монографию, хотя бы, знакомым докторам из школы, через лаборанта факультета; пару экземпляров отправить, наудачу, в Москву. Ну, а со стихами, сходить в городское отделение Союза писателей… Что, он быстро и сделал.

5

Конечно, ожидать какой-то позитивной реакции, от представителей научной школы, было бы глупо. Реакции, — вообще, никакой не последовало. Да и что, от этих бездарей, с жутким самомнением, можно ждать? Михаил и не питал надежд. Его задачей было, чтобы книгу кто-нибудь, да прочитал и, так сказать, «взял на вооружение» заложенные там идеи, чтобы те, в конце-концов «дали цвет», пусть и не от имени действительного автора. Может быть, тогда школа, наконец, обретёт своё лицо, выкарабкается из теоретического кризиса, тупика, в который вогнал её Мяткин, после смерти Берлина… Хотя бы так. «Псих» и этому-то, был бы рад…

А вот со стихами, получилось неожиданно благополучно. Отклик местных поэтов оказался неплохим. Конечно, огрехов в сборнике оказалось предостаточно, но в целом, Михаил остался доволен отзывами. Более того, Вребнев, ведущий поэт края, у которого, когда-то, подвизался слушателем литобъединения, «протащил» цикл «Старая Зарека» на областное радио, где и прочел его самолично. Это была, серьёзная заявка на дальнейший успех. Окрылённый автор, тотчас, принялся за работу над вторым сборником.

…Как-то под вечер, Михаил возвращался из отделения писателей, куда относил, на рецензию, новые стихи. Было, по-весеннему, тепло, хотя снег, только еще начал таять. Радостно чирикали воробьи. Но поэт, не замечал этого, думая о своём. И тут, кто-то окликнул его. Обернувшись, Михаил увидел… Герцогиню! Светка сидела на скамейке, а он, видимо, не заметив, прошел мимо.

— Привет! Ты куда это направился? Даже поздороваться не хочешь! — улыбалась Светка, поправляя волосы.

Герцогиня, как всегда, была внешне неотразима. В коротеньком плаще, элегантных туфлях.

— Здравствуй! Извини, не заметил… Ну, а ты, что тут делаешь?

— Просто присела. Погода-то хорошая! Как дела, давно не виделись!

Михаил, без приглашения, примостился рядом.

— Да, много воды утекло… Дела идут в гору. Вот, пару книг своих выпустил. Стихи и монографию.

— Да ты что! Всегда говорила, что способности неординарные! Но стихи-то, вроде, никогда не писал? — Светка смотрела с восхищением.

— Просто, не говорил об этом… Ну, а замуж-то, за того питерского профессора вышла?

— Нет, конечно! На фиг, он, — старый пень, нужен! Расстались с ним. Так что сейчас, абсолютно свободна!

— Надолго ли… — усмехнулся Михаил. — А я вот, успел жениться и развестись. И тоже… свободен. Только никого, после такой женитьбы не надо!

— A-а… А Сашка нынче, в школу пойдет… Совсем взрослый стал. Хочешь увидеть? — как бы, между прочим, спросила Светка.

— Увидеть? — Михаил смутился. — А почему бы и нет? Интересно, на него взглянуть. Всё-таки, родная кровь…

— Кстати, на тебя, еще больше, походит. Интересуется, кто его папа…

Михаилу стало неловко. Глаза повлажнели.

— Давай-ка, приду. Думал о вас, последнее время… Жизнь проходит, а я, как-никак, отец…

— Вот-вот. Наконец-то, чувства проснулись. Эх ты, балда! Может, пройдемся?

Они пробродили до темноты. Подошли к знакомому дому.

— Ну, вот и проводил. Сейчас, уже поздно заходить. Завтра придёшь, — голос у Светки был, на удивление, тёплым, дружеским.

— Знаешь, ты извини меня, что был не прав… То, что хотел сделать в науке, практически добился. Миссию свою, как говорится, выполнил, хотя и ничего с этого не поимел: ни денег, ни должностей, ни славы. Главное — книгу выпустил. Что хотел сказать, сказал. Жить, как-то, по-другому начинать надо!

— Вот, и я думаю, что пора. Возвращение блудного отца, блин. А стихи у тебя хорошие… Спасибо, что почитал. Нужно дальше писать!

— И, всё-таки, наука, как злая красавица, отвернулась от меня. Безответная любовь, черт возьми! Сколько не бился, а всё бесполезно! — понурил голову Михаил.

— А может, это совсем и не твоё? А «ученый», вбил себе в голову добиться своего и, до сих пор, мучается. Отступись! Глупо брать, заведомо недоступную, вершину! — Светка смотрела сочувственно.

— Но я достиг её! Но не получил признания… Ведь в этом, смысл творчества и есть, — в признании…

— Смысл, по сути, может быть, только в себе самом. Надо быть самодостаточным. Ты же, когда-то, говорил, что человек — замкнутая система!.. Но, в конце концов, «гения», может, поймут благодарные потомки? Надейся!

— Да уж. Ничего другого, не остаётся. Жизнь такова…

Они расстались. Михаил задумчиво шел к остановке.

В душе было немного смутно, но, всё же, радостно. У него есть сын. А это много значит. Быть может, больше, чем остальное… Хотя, — навряд ли…

…Собака выла за огородом, в пристройках к соседскому дому… Гроза, бушевавшая накануне, неожиданно закончилась. Охватившие, ночью, воспоминания, уступили место реальности. Он встал, зажег спичку, не спеша, прикурил.

«Сашка-то, как вырос за два с лишним года!.. Умный парнишка! По-моему, догадывается, кто я, на самом деле. Но мы, со Светкой, решили пока ничего не говорить. А то, как среагирует детская психика? Надо, как-то постепенно, подготовить его. Шаг за шагом. Главное, что хорошо ко мне относится… Но с Герцогиней, — жить, всё равно не буду. Не хочу. По горло хватило, заиных выкрутасов! Буду ходить к ребёнку, и достаточно, а то мамаша, тут же, на шею сядет, и творческие замыслы, никогда не состоятся. Второй сборник, ведь нужно заканчивать…

А с наукой, видать, придётся набраться терпения. Подожду еще, но если никто не откликнется на книгу, рвану в Москву в институт АПН, хотя там меня и не ждут. Всё равно, идеи свои нужно продвигать! Не сидеть же, сложа руки! Может быть, в Москве, что-то и сложится».

Михаил потушил окурок, снова лёг. «Слава Богу, мать стала чувствовать себя, намного лучше! И опять, как в былые годы, начала работать. Хотя замечания, — чтоб побереглась, — игнорирует. Её работа, мол, только и лечит! Ни себе, ни мне спуску не даёт. Да и Бог с ним. Лишь бы у мамы, всё было хорошо…».

Внезапно, вспомнил о трагедии, которая произошла недавно, и имела, как бы, косвенное отношение к его книге. Михаил, как-то позвонил Карасёву, — тому «ученому», что разнёс, с Мяткиным, статью и не пропустил в «Вестник» пединститута. Хотелось узнать, каково мнение, доктора наук, о монографии. «А мне ничего и не передали, — ответил в трубку Алексей Родионович. — Вы говорили, что книгу передаст лаборантка Юля? А-а… Так вот, она умерла. Вся семья, из пяти человек, погибла от взрыва газа, прямо в квартире. Конечно, всё это ужасно!.. Нет, не могу рыться в её столе, чтобы взять «опус»! Не обессудьте… Да, у Горина книжку видел…».

Карасёв говорил таким тоном, словно, Михаил был виноват в этой жуткой трагедии. Стало не по себе. В голову полезли мистические мысли: неужели, труд имеет отношение к смерти целой семьи? По большому счету, написан-то он, не от Бога, а от сатаны… И такое впечатление, будто Карасёв боится, взять его в руки, как какую мерзкую змею! Странно, очень странно…

Михаил опять вспомнил, как к нему, пьяному, приходил ОН, мрачные разговоры, в результате которых, «ученик», чуть не покончил с собой. Нет, — то не был плод воображения или психической болезни. ОН был реален!.. И не дай Бог, — еще раз, встретиться! А Михаил чувствовал, что встреча эта неизбежна. Мистерия еще не кончена; борьба сил Добра и Зла в нём не завершена. И кто знает, что ждёт в будущем…

2006