Хроники Дебила. Свиток 1. Волшебный Меч

Глава 1

Выходит, он мне жизнь спас… А я-то еще злился, когда этой старой коряге приспичило пообщаться с духами… Нет, на то, что он там с духами будет болтать, мне было абсолютно по фигу. А вот то, что из-за этих разговоров старого наркоши стойбище поставили не у реки, а рядом со священным местом, вот это реально раздражало. В конце концов, что проще — этому уроду разок сбегать туда-сюда на пару-тройку километров, или мне, через эти же километры, натаскать воды на все стадо? Даже убогого представления местных о математике вполне достаточно, чтобы это «проще» высчитать… Но увы — мнение раба в глазах местных ни разу не котируется рядом с мнением шамана. Раз уроду приспичило пообщаться с духами, значит, бросаем все дела и идем к священному месту. А воду для «больших братьев» пусть таскают детишки и рабы…

Хотя какие такие «рабы»? Этой чести за последний десяток лет удостоили только меня одного. Так что я и пара десятков детишек от семи до пятнадцати лет и должны были обеспечить водой стадо овцебыков… как я их называю, поскольку эти мохнатые рогатые твари почему-то ассоциировались у меня именно с овцебыками.

…Когда вдали послышались звуки нехилой драки, сопляки вокруг меня, с ходу побросав меха с водой, ринулись в битву, ну а я… я залег за холмом и наблюдал всю картину со стороны, ежась от страха и холодного осеннего дождика.

Хрен их знает, кто это был. Явно не из ближних соседей. Тех-то я более-менее уже всех изучил. А эти были незнакомые. В смысле, и знаки на одежде, и опознавательные шрамы… явно не из местных… И было их как-то уж слишком много. Обычно-то каждое племя — дай бог десятка два-три воинов, четыре-пять десятков баб и несчетное количество детей… А этих явно с полсотни, да еще одни только мужики. Так что у наших не было ни единого шанса. Однако сдаваться в плен у местных отморозков не принято. Потому-то дрались все, от сорокалетних старух до едва научившихся ходить детей. Ну и ясное дело — всех их и положили. Поскольку, сколько бы ярости и желания рвать в клочья ни демонстрировали старухи и дети, а против здорового мужика шансов у них никаких… Мне ли не знать!

Собственно говоря, самое время представиться. Я — Дебил… Да-да, именно с большой буквы, поскольку это имя собственное. Собственно «Дебил» — это примерный перевод с местного. Но на местном это звучит еще хуже, что-то вроде Мунаун’дак, и ассоциируется у меня исключительно с «мудаком». А кое-какие остатки гордости все же требуют «дебила»… Да и по смыслу больше подходит. Ведь дословный перевод с местного что-то вроде — старый ребенок. Иначе говоря — существо с задержкой в развитии… Хотя — что же это за место такое, где говорят на «местном»?

Я и сам очень долго задавал себе этот вопрос. Очень долго… Долго щипал себя и протирал глаза, потому что такого просто быть не могло… В смысле, могло, но только не со мной. С какими-нибудь героями «альтернативок» и «попаданок» — это пожалуйста. Но только не со мной. Я героем не был… Я был настолько средним и обычным, что раньше меня даже звали Петя Иванов… хорошо еще, что отчество было не «Сидорович». Хотя и вполне обычное «Александрович» не слишком-то добавляло ноту оригинальности в мою обычную «усредненность».

Было мне тогда, точно помню, ровно девятнадцать лет. И учился я в одном технаре, на художника-керамиста… Мутный, надо сказать, был технарь. Но для «Строгановки» я оказался слишком средним, и меня туда не взяли. А в этот технарь… Впрочем, все это дела настолько далекого прошлого, что и вспоминать теперь нет смысла. А началось все с моего дня рождения… Правда, гуляли мы его у моего однокашника. У него тогда тоже была днюха. И поскольку он был куда менее «средним», чем я, проще было совместить наши гулянки, чем пытаться устраивать свою отдельную… Ко мне бы пришли парочка школьных друзей и, возможно, бабушка. А это не совсем то, что требует душа в девятнадцать лет. Так что мы с Борькой скинулись пополам, закупили водки и харчей и отметили его день рождения у него на Войковской, со всеми однокашниками, а главное — однокашницами. Не без гордости могу сказать, что из сотни тостов парочка была поднята и за меня.

…Возвращался обратно я изрядно навеселе. Ну да, впрочем, проблем-то не было никаких. Сесть на Ленинградской на электричку, две остановки до Гражданской, а там через Тимирязевский лес, и вот я дома… И казалось бы — уж Тимирязевский-то я знаю как свои пять пальцев. Почитай, два десятка лет, с самого младенчества в нем гуляю, из них лет десять — вполне самостоятельно. Вот и шел напрямик, избегая проложенных дорожек, по тропинкам через делянки по обычному маршруту. Правда, было уже малость темновато, и привычные пейзажи вдруг начали казаться чуточку необычными… Да и выпитая в изрядном количестве водочка также вносила свои коррективы в действительность. Так что вскоре я понял, что заблудился. И это страшно развеселило меня. Заблудиться в лесу, расположенном в получасе ходьбы от Третьего Транспортного Кольца одной из самых густозаселенных столиц мира, — это уже смахивало на оригинальность. Еще более оригинальным показалось мне устроить в этом лесу ночевку — благо было начало августа, термометр уже пару недель как забыл, что бывают температуры ниже тридцати, и это наводило на мысль, что смерть от переохлаждения мне явно не грозит. Как и смерть от голода — на днюхе я налопался так, что следующие пару дней даже думать о еде будет противно. А что еще оставалось делать среднему мне? Только сидеть в уголочке стола с независимым видом и лопать да выпивать, пока другие… впрочем, это к делу не относится.

…Проснулся я от холода и жуткого сушняка. Утренняя роса изрядно бодрила и намекала на необходимость шевелиться. Не сразу сообразив, где нахожусь, я, тем не менее, поднялся и побрел вперед. Голова раскалывалась, тошнило и жутко хотелось пить… И тут удача (как я тогда думал) первый раз обратилась ко мне лицом. Где-то впереди сквозь стволы деревьев я увидел блеснувшую воду. Моих знаний местной географии вполне хватило, чтобы опознать Академические пруды, именуемые в народе «Байкалом» в честь расположенного рядом одноименного кинотеатра. Там можно было хотя бы рожу умыть, а вырвавшись из ставшего вдруг таинственным и загадочным Тимирязевского леса, купить в ближайшем круглосуточном магазинчике бутылку минералки и…

…Пруд был… Окружающего его города — не было.

…Добив последних защитников, нападавшие быстренько разграбили наше стойбище, поснимали скальпы, упаковали награбленное и своих покойников на волокуши, и, видно, потому, что ни детей, ни рабов, которые натаскали бы воды для овцебыков среди них не оказалось, — погнали трофейное стадо к водопою. И наши «большие братья», которых торчок-шаман, ныне покойный, в своих проповедях наделял исключительной мудростью и братской привязанностью именно к нашему племени, спокойно побрели за новыми хозяевами, пардон — братьями, привычно таща волокуши с теми немногими ценностями, что удалось добыть победителям. Ибо, как я уже давно убедился, наши «большие и мудрые» тупостью своей превзошли и овец, и быков, вместе взятых… Ну да ладно. Не буду обижаться на тупых и подумаю, как жить дальше.

Ключевым словом тут было «жить», а фраза, более правильно передающая смысл создавшегося положения — «прожить дольше». И особо светлых перспектив мое воображение, увы, не рисовало. Жить мне оставалось, наверное, всего несколько дней, при особой удаче — месяц. Все-таки местные ребята знали, что делали, когда даже в безнадежной ситуации дрались до последнего. В этом мире пленных не берут, а убежавшие от битвы подыхают в степи от зубов мохнатых тигров, укусов змей, вражеских копий и дубинок, а то и от банального холода и голода.

…Собственно, когда я выбрался из леска к водоему, то первым делом полез умываться, с трудом пересиливая желание напиться… Пруды хоть и считались проточными, но даже страшно было представить, сколько гадости плавало в этой воде, особенно в разгар лета, когда с целью купания их посещает по нескольку тысяч человек в день… Вот я умылся, поднял рожу и не увидел привычные силуэты многоэтажек на горизонте… Передо мной расстилалась огромная степь — океан колышущейся травы, выпирающие из нее холмы-курганы, кудрявящиеся шапки то ли рощиц, то ли зарослей кустарника, обрамляющих сверкающие под восходящим солнцем пятнышки озер. А над всем этим возвышалось небо, пронзительно-синее, с маленькими вкраплениями облачков. Между травой и небом — никаких деревьев, построек или еще чего-то вертикального, и казалось, что небо начинается сразу от земли… Только тут я обратил внимание на воду озерка, лежащего передо мной. Она была ледяной и хрустально чистой. Дно можно было видеть даже в нескольких метрах от берега на довольно изрядной глубине. В Москве… да что в Москве? В средней полосе России такой воды встретить было невозможно. Ее хрустальная прозрачность навевала мысли о ледниках или горных реках… Вот, кстати, что хорошего было в местных пейзажах, — воды тут было прорва. В последующие годы, пересекая эту прерию вдоль и поперек вслед за стадом овцебыков, я не помню и дня, когда бы мы не пересекли какую-нибудь речушку или не огибали бы озерцо…

Ну да это в последующие годы. А в тот момент я яростно щипал себя за все места, до которых мог дотянуться, протирал глаза, пару раз даже закатил себе солидную оплеуху. Но ничего не произошло… В смысле, привычная Москва XXI века не вернулась на свое законное место, а на равнине все так же неторопливо колыхалась трава, пели птички… да еще прямо перед носом в этой прозрачной воде плеснул хвост, и две здоровенные рыбины гордо проплыли по своим делам, демонстративно игнорируя мое присутствие… Рыбы-то меня и добили окончательно. В моей Москве подобных рыб можно было встретить только где-нибудь в океанариуме или в элитных магазинах, уже мертвыми, во льду. Стало окончательно ясно, что это не моя Москва… И не Москва вовсе.

…Что называется — сбылась мечта идиота. Сколько раз, почитывая книжки модного ныне попаданского жанра, я мечтал, что и сам когда-нибудь… куда-нибудь. Ага. Вот и попал ты, пацанчик… Как выпускник консерватории на гопническую дискотеку. В башку сразу полезли фантазии и размышления на тему: «Помогут ли мне три года занятий в секции карате стать самым крутым в дружине викингов, при дворе короля Артура или в войске Македонского…».

Помечтал, помечтал, потом нахлебался воды, лег под ближайший куст обдумать создавшееся положение и снова отрубился. Когда проснулся, часы на экране мобильника показывали уже половину первого. Надо было что-то делать. Куда-то идти. Налаживать быт. Совершать подвиги. Завоевывать Царства, покорять прекрасных принцесс… Вот только куда? Вокруг одна чертова степь, и ничего более. Километрах в трех на восток (это я по солнцу сообразил) торчал высокий холм. Подумал, что надо бы сходить и глянуть с высоты на окрестности… Но было в лом. Жутко в лом. Похмелье все еще преданно оставалось со мной, по причине чего есть не хотелось нисколечко. А обычно именно голод был главным катализатором моей деловой активности. Так что я опять напился воды, снял футболку и, уютно расположившись под приятно согревающим землю солнышком, малость погрел телеса и отблагородил кожу иномирным загаром, благо тут, в отличие от жаркой и душной Москвы, было градусов этак 20–25, никакого смога, а кислорода — хоть ложками жри. «…А то уже конец лета, — подумал я, поуютнее устраиваясь на мягкой травке. — А я еще толком и не загорал. Вчера, вон, половина сокурсников блистала загаром и рассказами о курортах, на которых они его приобрели, а я так и проторчал все лето в Москве, зарабатывая себе курьерским трудом денежку на новые шмотки и приличный мобильник. А то с тем позорищем, что у меня был… А впрочем, — одернул я себя. — Тут-то мобильник наверняка уже не пригодится… Так что пятнадцать штук — месячный заработок — считай улетели в трубу. Лучше бы я на эти деньги какой-нибудь меч себе купил… Или нет — арбалет! За пятнадцать штук небось можно купить вполне приличный арбалет, и тут бы я с ним… А, кстати, не проверить ли, что у меня в карманах, помимо мобильника? Правда, и так знаю, но все-таки, вдруг там с какого-нибудь перепугу бластер завалялся? Так. Ключи от квартиры, две штуки. Паспорт. Не совсем чистый носовой платок. Кошелек с парой бумажных тысяч, одной пятисоткой и горсточкой монеток. Интересно, какой тут обменный курс российской медно-никелевой мелочи? Вот сердцем чую — с моим везением и тут российская валюта окажется деревянной… Впрочем, на этом с запасами все. Джинсы и футболка — это вам не жилетка Вассермана со складом разной полезной мелочи по многочисленным карманам — лишнего барахла про запас не напихаешь. Черт, и как мне с этим жить?»

Мысленно провел ревизию знаний и полезных навыков, которыми я обладаю… Увы, строить авианосцы, изобрести паровоз или хотя бы наладить изготовление стальных мечей — мне явно не светит. Я в технике ни бум-бум. А на уроках математики-физики-химии предпочитал украшать свою тетрадку разными художественными каракулями, поскольку искренне верил, что все эти знания точных наук мне в жизни не пригодятся. Что там еще? История, география — они могут пригодиться, если я попал в прошлое. А если в мир всяких там гоблинов-шмоблинов и прочих эльфов… Тут вот меня пробил озноб. Я, признаться, никогда не любил попаданства к этим уродцами… — Биология??? — Ну, может, она и поможет разобраться в происхождении гоблина от помеси крокодила с медведем — да только оно мне надо?

Ну и конечно, самый главный мой козырь, гончарка! Лепить из глины или делать модели для фарфоровых или фаянсовых изделий я умел. Даже гончарный круг освоил еще в школе, когда ходил на специальные занятия при местной фабрике. Мастера в голодные девяностые нашли себе халтурку, обучая малолеток. Так что ремесло я знал… Ага! Знал! Знание технологий у меня на нуле. Нам, конечно, их преподавали. Но про добычу и предварительную подготовку глины я в основном помнил пару адресов специальных магазинов, где ее продавали, гипс «добывал» на строительном рынке, а обжигали наши образцы в муфельных печах специально обученные преподы. Может, про температурные режимы обжига я еще кое-что и вспомню, но кто бы мне еще термометр дал… Что-то как-то стало неуютно. То ли ветерок подул прохладный, то ли мысли в голове зашевелились здравые. Прекрасные принцессы, которых я уже мысленно завоевал и начал знакомить с чудесными тайнами «Камасутры», презрительно поджали губки, сморщили носики и удалились, задорно виляя попками… увы — не мне. А вместо них пришла вредная и противная старуха по имени реальность, и сама попыталась поставить меня в такую позу, что не во всякой «Камасутре» отыщешь. Почему-то резко захотелось обзавестись хоть каким-то оружием. Лучше бы, конечно, меч-кладенец найти, но сгодится и вон то стройное деревце. Если его срезать, заточить один конец и обжечь на костре… Ага. Вот только ни ножа, ни спичек-зажигалок у меня не было… Стало еще неуютнее и даже как-то страшновато. Тут уж я пересилил свою лень и похмелье и пошел бродить вокруг озера в поисках подходящего оружия…

…Забавно. Но и сейчас, спустя столько лет, я опять брожу под холодным противным дождем по разоренному стойбищу в поисках хоть какого-нибудь оружия. На хрена оно мне понадобилось, если все равно я предпочитаю прятаться и убегать от драки? — Не знаю. Наверное, чисто инстинктивно хотелось подержаться за что-то надежное и смертоносное, что передаст мне частицу своей надежности и этой самой смертоносности. Вокруг валялись обломки наших чумов, разбросанный и переломанный скарб, лужи крови, впитавшиеся в натоптанную ногами грязь… а главное — тела людей, которых я столько лет вынужден был, за неимением лучшего, считать своей родней. И если бы только воины, но, по местной традиции, победители не пощадили ни женщин, ни детей. Может, пару-другую молодых девок они бы и увели с собой. Но как раз сейчас, после Времени Большого Перемирия, когда все роды сходились для торговли и сопутствующего обмена невестами, подходящих девок в стойбище не было… И уже не будет. Потому что племя наше накрылось медным тазом. Но жуткое дело, хотя смерть соплеменников и вызвала у меня жалость и тоску, но жалел я скорее себя. Искренне полюбить эту мою «родню» было очень не просто. Нет, не то чтобы они ко мне плохо относились. Скорее даже очень хорошо… по своим меркам. В том смысле, что относились ко мне именно так, как я того и заслуживал… по их понятиям. Просто мерки и понятия тут были своеобразные…

Собственно пробродил я тогда по той степи четыре дня. Вероятно, все-таки права народная мудрость, что дуракам везет. Обычно одиночки так долго тут не живут. К тому времени я уже начал жрать траву, выбирая похожую на пшеницу… ну, в смысле, ту, что с колосом на конце. Про охоту уже даже и не думал, поскольку подобранная мной палка была малость подгнившая и ни на что не годилась, да и охотиться я не умел. Пытался ловить рыбу футболкой. Дескать, она тут не пуганая, вот я ее и… Хренушки. Рыба, может, была и не пуганая, но достаточно шустрая, а может, просто руки у меня не из того места росли. В результате все, чего я добился, — мокрая, испачканная илом и песком футболка и окоченевшие от стояния в воде ноги.

Я уж было решил, что этот мир вообще не обитаемый и мне суждено сгинуть в одиночестве, как вдруг наткнулся на что-то вроде тропы. Следы каких-то копытных, а за ними несколько параллельных борозд, в которых я опытным взглядом городского жителя XXI века с ходу опознал следы тележных колес. Внимательно приглядевшись, увидел и явно людские следы… Может, конечно, и гоблинские или эльфийские (от этой заразы ни один попаданец не застрахован), но по виду вполне себе человеческие.

Жутко обрадовавшись, я торопливо побрел в том направлении, куда смотрели носки этих человеческих следов. И уже спустя час с очередного холма заметил вдали клубы пыли и смутные фигурки где-то недалеко от линии горизонта. Сам не знаю, откуда у меня взялись силы, но я буквально полетел вслед за этой своей последней надеждой на спасение. К счастью, надежда двигалась весьма неторопливо, явно подстраиваясь под вдумчивое передвижение здоровенных клубков шерсти, с торчащими из них рогами, часть из которых и была запряжена в волокуши, оставляющие те самые параллельные следы… Так что я догнал. Догнал, радостно крича и размахивая руками, страшно опасаясь, что меня не заметят и не подберут. Идиот! Идиот вдвойне. Во-первых, местные засекли меня, наверное, еще раньше, чем я увидел проложенную ими тропу. Неудивительно, для этих ребят бдительность была не лозунгом прошедшей эпохи, а вопросом выживания. Ну а во-вторых, как я уже говорил, пленных тут не брали. А всякий чужак автоматически считался врагом.

Хотя тогда я этого еще не знал. И это, конечно, не извиняет, но хоть отчасти оправдывает мое идиотское поведение. А тогда я просто жутко радовался, что встретил людей, и даже не сразу разглядел, что это были за люди. Эти люди… когда до основной группы, бредущей за стадом, осталось метров сто; они вдруг повыскакивали со всех сторон и окружили меня. В руках у них были предметы, в которых не сложно было опознать оружие… И что характерно, ни разу не огнестрельное и даже сделанное не из железа. Сплошь длинные копья с обожженными наконечниками, каменные топоры и дубины… А выглядели они… Выглядели они как массовка к очередному «Конану-Варвару». Высокие, поджарые, офигительно мускулистые, с шикарными блондинисто-рыжими шевелюрами, коротко, но неряшливо обрезанными бородками и вполне себе кроманьонскими, я бы даже сказал, европейскими лицами. (А не теми страшными рылами, что заполняли учебник «Истории Первобытного Мира».) Правда, глаза у них были слегка раскосые, зато сплошь голубые да зеленые.

Одевались они тоже вполне живописно — короткие, чуть ниже колена просторные штаны из какой-то грубой шерстяной ткани и кожаные жилетки, в данный момент распахнутые на груди, а то и заброшенные на одно плечо на манер гусарского ментика. Но потом я узнал, что полностью запахнутые, эти жилетки превращались во что-то вроде кожаного панциря, который местные копья пробивали с большим трудом. А распахнутые и откинутые в сторону — не мешали теплообмену организма во время продолжительного бега. В довершение образа эти конаны-варвары были увешаны разными фенечками, бусиками, браслетами и прочими хохоряшками. Тоже весьма блестяще и живописно. В общем, сплошь красавчики-фотомодели, играющие в дикарей. Если бы еще в их глазах так откровенно не горела холодно-равнодушная готовность прикончить меня в любой момент, я бы вполне мог подумать, что попал на натурные съемки какого-то журнала для дам или мужиков определенной ориентации. Но от этих глаз на мгновение стало как-то совсем жутко… Словно собирался погладить собачку, а она оказалась волком. И даже появилась шальная мысль: развернуться и бежать назад, в степь. Но как только я подумал, что подохну там в одиночестве, так сразу набрался храбрости и улыбнулся своим новым приятелям, и затараторил что-то радостно-бодрое, сам понимая, насколько глупо и фальшиво выгляжу в данный момент.

Впрочем, наверное, именно это меня и спасло. Радоваться встрече с окружившими его врагами и громко болтать что-то на непонятном языке, идиотски улыбаясь, мог только дебил. А дебилы… их тут не то чтобы почитали на манер юродивых на Руси — просто руки марать о такого, как я, местные считали зазорным. А может, потому, что выглядел я слишком странно и безобидно, одежда там, отсутствие оружия, одни черные волосы чего стоили. Да еще, как я узнал позднее, — вождю племени, Нра’тху, накануне приснился вещий сон… что-то очень мутное про рождение теленка-альбиноса или еще какая-то хрень. Поскольку все местные шишки периодически садились на грибную диету, то вещие сны и глюки посреди бела дня были у них достаточно частым явлением. В общем Нра’тху посчитал меня как-то связанным с этим сном и после консультации с шаманом решил, что такого чудика, как я, надо бы, конечно, убить, однако, следуя возможным указаниям духов, также не помешает для начала принять в племя. Благо — убить дело не долгое. Так я тоже стал местным… Или, точнее сказать, рабом местных.

Вернее… Тут надо понимать, что в глазах местных я был неполноценным существом. И то, что меня взяли в племя, а не убили с ходу, в их глазах уже было аттракционом нереального гуманизма. Ибо я был сплошной обузой. Во-первых, мелким и хилым. Во-вторых, безнадежно глупым, ибо не умел говорить, не знал обычаев и самых простейших вещей. А в-третьих, и главных, был неспособным себя защитить и прокормить.

А раз кто-то неспособен позаботиться о себе сам, значит, позаботиться о нем должны были другие. Нет, не в смысле кормить, поить, оберегать от опасностей и переносить с места на место на мягкой перинке. А пинать, отвешивать подзатыльники и указывать, что делать, заставляя отрабатывать свой кусок мяса и кружку молока. Я был дебилом, умственно отсталым, старым ребенком, о котором надо заботиться, указывая, что делать, и уча жизни. Вот меня и начали учить.

…Конечно, мечтать, что враги оставят мне меч Нра’тху или Аск’ана, было наивно. Это оружие было большой ценностью, и его ни за что бы не оставили на поле боя. Но хотя бы обломок копья или захудалый кистень дали бы мне какое-то ощущение безопасности… и, наверное, куда большее, чем эти «мечи».

Мечами я их звал скорее по аналогии с отношением к подобным предметам Там, у нас. Местные мечи тоже считались сплошь священными и почитаемыми. Про каждую, передаваемую от одного лучшего воина рода к другому, железяку складывали легенды и побасенки. А по сути-то каждый такой меч был обычным ломом. Вот-вот, обычным бронзовым штырем, от метра до полутора длиной и толщиной примерно так с ручку швабры. Более сложного изделия местная металлургия, видать, произвести была не способна, да и эти изделия производили не здесь, а завозили откуда-то издалека. Но надо было быть местным отморозком-атлетом, для того что хотя бы таскать этот лом в руках весь день, не говоря уж о махании им с целью сокрушения вражеских черепов. Нормальному человеку (в смысле — мне) это было явно не под силу.

Еще у них были копья, изготовленные из росших вдоль рек длинных тонких деревьев, с необычно твердой и тяжелой древесиной. Она даже в воде тонула, сам проверял. Древесина была достаточно твердой, чтобы не использовать какие-то дополнительные наконечники. Надо просто было долго и осторожно обжигать ее на костре, придавая одному концу острую форму. В длину эти копья были метра по три, но местные управлялись ими, словно китайцы палочками для еды, в основном, чтобы подгонять и управлять овцебыками. Но ради лихости могли мгновенно воткнуть в зазевавшегося в траве кролика или сурка. Могли одним удачным ударом приколоть к земле тигра или, выскочив из травы во время загонной охоты, вогнать его в грудь лошади или оленя. Да мало ли еще для чего они их использовали — для местных копье было неизменным атрибутом воина. Проще было застать его без штанов, чем без копья. Ну а в довершение комплекта ребята пользовались каменными топориками и кистенями. Для этого, как правило, искали на берегах рек и озер камни с проточенными водой дырками. Те, что покрупнее, насаживали на топорища, а если камень был для этого недостаточно большой, привязывали веревку с петлей для кисти, сплетенную из шерсти овцебыков. Но найти такой камень считалось большой удачей. И если его под рукой не было, то можно было хитро опутать подходящего размера булыжник кожаными ремнями или (что было пределом местных технологий) связать пучок гибких веток, оплести одним концом этого пучка камень и плотно обшить конструкцию мокрой кожей. Когда кожа высыхала, она намертво обжимала и камень, и ветки, превращаясь в какое-то подобие гибкой дубинки. Что вытворяли местные этими дубинками, сойдясь в драке, жутко было даже вспоминать. Вот такую вот дубинку я и нашел. Каким-то чудом заметив торчащую из-под трупа рукоять… Сразу схватился за нее и никакого приступа мужества и спокойствия не почувствовал. Дубинка была мокрая и скользкая от налипшей на нее смеси крови и мозгов тех, кто сегодня не смог увернуться от ее ударов, а также крови и содержимого кишок хозяина этого оружия, схлопотавшего здоровенным колом в брюхо… Жуть! Я как представил, что выхожу с этой дубинкой на поединок с местным отморозком, и весь мой энтузиазм сразу пропал. Мне бы сейчас лучше какой-нибудь завалящий лук, что-то, чем можно убивать на расстоянии.

…Когда я только был принят в род, то, будучи не слишком довольным своей рабской долей, всячески пытался повысить свой статус. И с этой целью начал предпринимать атаки на местные умы с самых разных направлений. Увы, как я очень быстро и весьма болезненно выяснил, мое карате тут абсолютно не котировалось. Я, признаться, и в Москве-то особых успехов на этом поприще не добился. Частенько пропускал тренировки, не особо выкладывался на занятиях и был, что называется, спонсором. То есть человеком, регулярно платящим за занятия, в обмен на что тренера терпят его присутствие в зале. Да и по правде сказать, меня куда больше привлекала эстетика карате, чем практика… А для местных драка заменяла и политику, и религию, и шоу-бизнес, и юриспруденцию. Тут даже младенцы в утробе матери не толкались, а дрались, именно так считала местная социальная мифология. Дескать, чем сильней пинает мамку, тем круче будет воин. Мою несостоятельность как бойца мне объяснили в первые же минуты, с ходу наваляв по шее, когда я чуток помедлил со сбором кизяка. Я пытался отбиваться, но, кажется, местные этого даже не заметили. Те рубки, что устраивали между собой благообразные старушки, споря о погоде назавтра, были куда круче всего, что я мог предложить как поединщик. Так что, когда я гордо встал в задумчивую позу, после того как мне знаками приказали следовать примеру детишек, подбирающих свежий навоз и раскладывающих его в особые корзины для просушки, — мне быстро отвесили хорошую оплеуху. Нет, не со зла или из жестокости. Просто дети и рабы были существами неполноценными, до которых (по мнению «полноценных») отданное приказание доходит слишком долго и чей умственный процесс надо всячески стимулировать внешним воздействием. Так что отвесить детишкам пинок или оплеуху, с целью лучшего усвоения поставленной задачи, было основным приемом местной педагогики. Я тогда малость очухался, встал с земли и примерился ударить в ответ, но схлопотал пинок посильнее и надолго скрючился от боли. А когда пришел в себя, предпочел возню с овцебычьими какашками участию в местных боях без правил.

«Ладно, — подумал я. — В конце концов, интеллект всегда побеждает грубую физическую силу (с чего я это взял?), так что я сражу своих соплеменников не силой мышц, а силой свово Умища!» И в ускоренном режиме начал учить язык, приглядываясь по сторонам в поисках возможностей.

Язык тут был довольно примитивен. И, освоив за месяц сотню-другую слов и фраз, я стал общаться с местными на более-менее приемлемом уровне… И, конечно, первым делом понес вождю свое «изобретение».

Ну как же, я ведь изобрел лук! Из того самого, необычайно крепкого и гибкого кустарника. Пережег по местной технологии ствол, выпросил у баб тонкую веревочку из шерсти овцебыка, благо этого добра у них было в избытке. Тонкие побеги того же дерева пустил на стрелы, не слишком прямые и без всякого оперения. Стреляло мое изобретение шагов на двадцать-тридцать и не столько в цель, сколько «по площадям», но у местных и такого не было. Так что я, без толики сомнения, понес его вождю, хвастать… После первого же десятка слов, объясняющих превосходство данного оружия над всем имеющимся у Нра’тху со товарищи, я первый раз был избит по-настоящему жестоко. Когда пришел в себя, добрые детишки объяснили мне, что я страшно оскорбил великого воина, предложив ему убивать врагов не лицом к лицу, а на расстоянии… В последующие годы я узнал, что в местных песнях-былинах всех великих героев нашего племени враги убивали исключительно предательским броском копья в спину или лома-меча в затылок… Приличные же люди убивают своих врагов в личном поединке, лицом к лицу. Только тогда победителю доставалась сила побежденного и Слава от победы. Такая вот закавыка. С точки зрения местных, мое изобретение ничего, кроме презрения к его изобретателю, не заслуживало… Еще какое-то время я играл с луком, охотясь на кроликов, но хоть моя редкая добыча и принималась к общему котлу вполне благосклонно, это лишь работало на мою репутацию дебила. Пара-тройка местных мальчишек лет двенадцати без проблем добывали десяток кроликов за час, ловя их голыми руками. Это у них что-то вроде развлечения было — загнать и изловить кролика…

Ах да, забыл сказать, местный этикет предписывал ходить в границах стойбища. Не поняли? — поясняю. За пределами стойбища все воины передвигались исключительно бегом. Верховой езды они не знали. И местных лошадок одомашнить не соизволили. Зато своей неторопливой рысцой могли часами кружить вокруг неспешно идущего и обжирающего траву стада «больших братьев», высматривая опасности и засады. А уж если они припускали всерьез, могли загнать оленя или местный аналог лошади Пржевальского.

Так что кролики для них были фигней. Их ни серьезной добычей, ни едой не считали. Так, баловство, вроде семечек или оливок. Малышня их добывала, чтобы потренироваться в беге и ловкости. Надо ли говорить, что я, чьим рекордом была пробежка в пять километров на сдаче зачета в технаре, в их глазах был совершеннейшим ничтожеством? Мое место было позади стада, с корзиной для говна в руках, а не с оружием впереди стада, как то и подобает воину.

Да ведь… Я же гончар, я могу… я умею… Хренушки. Ничего-то я не умею. Ну, в смысле, лепить миски-горшки по местной технологии могу. Это когда на глиняный блин кладут стопку глиняных бубликов и вымазывают все это в нечто целое, выпуклое, способное удержать воду после обжига в костре, если не лопнет. Ну да это тут могла сделать каждая женщина. Собственно говоря, это и была их работа — лепить новую посуду, по мере износа старой. А также плести корзины, обрабатывать шкуры, ткать (скорее уж плести) ткань и прочее. Воины к глине не прикасались. Их уделом была охрана стада и стойбища, ну и изготовление оружия. Когда я полез к глине, мой рейтинг, и без того бывший ниже плинтуса, стремительно упал на глубины, измеряющиеся в астрономических единицах.

Но самое смешное — поскольку торговля, как явление общественной жизни, тут фактически отсутствовала, то племени вполне хватало лишь той посуды, что использовалась непосредственно в деле. На мое предложение налепить «про запас», женщины, с трудом терпевшие мое присутствие рядом с собой, посмотрели на меня как на полнейшего идиота и спросили: «Зачем?» и «Кто все это потащит, когда завтра утром мы пойдем дальше за стадом?».

Я еще немного порыпался, возясь с глиной под брезгливыми взглядами окружающих, ибо, нарушая всяческие приличия, занимался женской работой (как если бы я в свой технарь в платье пришел, на шпильках и с макияжем). Ясное дело, что про фарфор-фаянс в здешних условиях не приходилось даже думать. Но сделать какое-то подобие гончарного круга я то… — как оказалось, тоже не могу. Если из всех инструментов и материалов у тебя горсточка монеток, пластмассовый мобильник, палки, груда камней и каменных осколков, соорудить нечто похожее на гончарный круг практически невозможно. Особенно учитывая, что добрые и заботливые «учителя жизни» прилагают все усилия и не жалеют пинков, чтобы ты не заскучал и смог отработать свой харч.

…Как-то удивительно, что мне не сразу пришла в голову эта идея. Натолкнулся я на нее, когда на очередном празднике шаман под восторженное придыхание «изумленной публики» продемонстрировал собственное творение — сиречь комок глины, олицетворяющий овцебыка.

— ХА!!! — сказал я сам себе. — Вот вы и попали, мои примитивные соплеменники. Отныне я буду лепить вам разную хрень, начиная с овцебыков и кончая вашими личными портретными бюстами и статуями духов-богов, а за это вы провозгласите богом меня и будете поклоняться, как двенадцатилетние девочки поклоняются очередному смазливенькому поп-идолу!

К счастью, реализовывать свою затею я подсел поближе к жилищу шамана, с тайной мыслью привлечь его к предприятию и, может быть, даже взять в долю. (Политрелигиозная поддержка — лучший двигатель карьеры кандидата в боги.) Вот он-то первым и заметил, что я делаю, и с ходу влепил мне по шее, громко вереща и брызгая слюной. Тут я разозлился конкретно, несмотря на то что жизнь тут вроде уже отучила меня от этой опасной привычки. Шаман явно мочил конкурента в лучших традициях чинуши-рейдера покинутой мной Москвы — то есть грубо и даже без намека на законность и правосудие. Я вскочил и отвесил шаману ответную оплеуху. О чем вскоре очень сильно пожалел.

Собственно говоря, никаких законов и норм общепринятой морали я не нарушил. Скорее даже повел себя вполне адекватно. Тут все разногласия решались дракой. И даже такое ничтожество, как я, имел полное право бросить вызов любому соплеменнику, хоть самому вождю. Другое дело, что и за базар придется отвечать конкретно. Потому что вождь стал вождем отнюдь не по результатам конкурса бальных танцев или плетения макраме…

Но шаман-то мне казался глубоким стариком! К тому же ходил вечно обдолбанный своим «компотом» из грибов. Бродил обычно по стойбищу, бормоча что-то странное и время от времени начиная подвывать. Уж его-то я серьезным противником не считал. Оказалось, зря! Шаман, в силу своей обдолбанности пропустивший первую оплеуху, классической двоечкой сбил меня с ног, после чего пинками выбил мою скорчившуюся от боли тушку за пределы стойбища и, добавив пару раз по сломанным ребрам, плюнул и ушел. Спустя какое-то время мне объяснили, что я нарушил одно из самых священных табу. Оказалось, что лепить подобия больших братьев, да и вообще окружающих существ и вещей, может только шаман, один раз в год, после соответствующих ритуалов. Если бы я успел долепить свою поделку, то сильно бы обидел духов, и на все племя легло бы жуткое проклятье. Отвести которое, и то лишь частично, могла только жестокая и очень мучительная смерть осквернителя и еретика.

Последняя попытка была уже жестом отчаяния, безнадежным, как угроза вундервафлей во время штурма Берлина. Поименно помня всех священных коров попаданства, я решил… нет, не построить лесопилку, а поразить местных знанием математики. Я, конечно, по этой дисциплине был полным троечником, но знания местных в математике ограничивались понятиями «палец», «рука», «человек» и «много». Первое, естественно, соответствовало единице, второе — пятерке, третье — двадцати, а последнее — всему, что больше двадцати. От единицы до пятерки каждое число называлось по имени пальца. Но, чтобы особо не заморачиваться при дискурсах на математические темы, местные трясли перед носами друг у дружки своими грязными, с обгрызенными ногтями конечностями. Вот и вся математика. Так что я начал капать вождю Нра’тху, который относился ко мне с добродушно-презрительным любопытством, как к забавной, но абсолютно бесполезной зверушке вроде хомячка, внедряя в его Мосх идеи разных цифр и подсчетов… Вот наш примерный диалог.

— Вождь, я могу сосчитать всех наших больших братьев!

— Зачем?

— Чтобы знать сколько их.

— Я и так знаю, что их много.

— Да, но много — это может быть и один человек с пальцем и полная рука раз по человеку.

— Дебил, ты несешь какую-то чушь (подзатыльник).

— Но мудрый Нра’тху. Подумай сам, как будет хорошо, если мы будем точно знать, сколько у нас в стаде больших братьев…

— Дебил, ты дурак. Как можно знать, сколько всего больших братьев, если все они разные? Есть старые быки, есть бычки, тянущие волокуши, и есть бычки того же возраста, никогда не позволяющие впрячь себя… Есть телята, оторвавшиеся от вымени, есть сосунки, есть телки, молодые, не рожавшие коровы, коровы рожавшие один раз или два, или… (надо отметить, что для каждой подобной категории в их языке было свое название. Этих названий было под три десятка, и более того, местные умудрялись с первого взгляда отличать рожавшую один раз корову от рожавшей дважды. Как они это делали, для меня до сих пор остается загадкой. Но что с меня взять, я — дебил). Да и зачем их считать? Сегодня их столько-то, а завтра кто-нибудь из больших братьев сломает ногу, или его задерут тигры, или родится новый теленок… И что, ты будешь пересчитывать все заново? Зачем? Нельзя мерить живое счетом. Хватит говорить глупости, иди таскай воду… (Вдохновляющий пинок по заднице.)

…Вот так вот и получилось, что я — попаданец, потенциальный герой и победитель, с мощным интеллектом жителя XXI века и головой набитой самыми передовыми знаниями, в местных условиях оказался способным только собирать навоз и таскать воду. Чем и занимался последующие 7–8 лет.

Было уже довольно темно. Мелкий промозглый дождик, крапавший с низкого хмурого неба весь день, наконец-то стих. Сквозь прорехи туч выглянула местная, огромного размера луна, давая достаточно света, чтобы рыться в обломках нашего стойбища в поисках хоть чего-то полезного, что позволит мне протянуть еще несколько дней. Я хватался за любую соломинку — обломок жерди от чума, кусочки веревок и обрывки полотна из вычесанной с овцебыков шерсти, кусок старой шкуры, в него можно завернуться во время дождя или подложить на землю во время сна. Хотя какой сон может быть в этой степи у одиночки? Шансов быть сожранным тиграми или гиенами куда больше, чем увидеть новый день. Но помирать страшно не хотелось. В течение последних лет я только и делал, что проклинал свою несчастную жизнь. Но стоило ей исчезнуть, и я уже готов хвататься за клочки шерсти в тщетных попытках удержать ее. В конце концов, в те первые дни я в одиночку прожил четыре дня. А ведь тогда я был совсем сопляком — ничего не умел и ничего не знал. Сейчас я хотя бы знаю о существующих в этом мире опасностях. Могу высечь искру, ударяя камень о камень, и разжечь костер. На кроликов охотиться в конце-то концов могу. Так что я за жизнь еще поборюсь!

Разгребая очередные обломки заваленного на бок чума, я вдруг наткнулся на что-то мягкое, липкое, но теплое… Вот те раз! Живое тело!!!

Стащил с него обрывки шкуры, раньше бывшей стенкой чума, и под обманчивым светом луны попытался разглядеть, кто это. Это оказался Лга’нхи, сын вождя Нра’тху.

Э-э-э-э… С одной стороны, это было очень хорошо, Лга’нхи был мне почти другом. По крайней мере, относился ко мне намного лучше других. А вот с другой… я и о себе-то толком позаботиться не могу, а вешать на шею дополнительную обузу. Простая математика. Взвалю его на шею — умрем оба, а брошу… Да. Прав был старый засранец Нра’тху — числами такое не измерить. Жизнь-то я, может быть, себе и продлю, хотя и ненадолго. Но вот уважение к себе потеряю окончательно. А с другой стороны, что я могу поделать? Я ведь не доктор… Я и в больнице-то ни разу в жизни не был, спасибо хорошему здоровью. И никогда не видел врачей за работой… ну если не считать участкового терапевта, с палочками для осмотра горла, кипой бланков для рецептов и тщательно скрываемым желанием на лице, сбежать от этой скуки как можно дальше.

Все, что я смог сделать, это обмыть тело водой, черпанув ее обломком горшка из ближайшей лужи, смочить губы да с умным видом поглядеть на жуткую рану на голове. (Сначала я даже подумал, что с него успели снять скальп… настолько голова была залита кровью.) …Это вроде как мой батя, когда у него в очередной раз ломалась его старенькая «шестерка», прежде чем ловить частника и тащиться на тросе в ближайшую мастерскую, поднимал капот и некоторое время сверлил ее железные внутренности своим укоризненным взором, делая вид, будто что-то понимает. Потом закрывал капот и еще разок проворачивал ключ, словно надеясь, что пристыженный механизм починится сам собой. Увы, это почти никогда не срабатывало.

Ладно. Вон остатки чума шамана. А вокруг него разбросаны его запасы травок и порошков. Этот чум почти не грабили, только завалили слегка. Видно, среди нападавших дураков связываться с духом шамана не нашлось… А когда шаман лечил мне им же поломанные ребра, то накладывал компрессы из пережеванной травки с очень характерным запахом… И несмотря на омерзение, которое вызвал у меня его слюнявый рот, раны зажили как на собаке. Только, видно, пара ребер срослись неправильно, и теперь стоило сделать слишком большое усилие — в боку начинало колоть и ныть… Я нашел нужную травку, пережевал ее по методе шамана, офигевая от жуткой горечи, выплюнул под обильно содранный кусок кожи, приладил его на прежнее место и замотал голову куском грубой ткани все из той же шерсти овцебыков.

Потом хорошенько замотал тело в обрывки шкур, чтобы оно не застудилось на ночной прохладе, соорудил подобие волокуши, перекинул на нее тело и утащил подальше в холмы. При этом умоляя всех известных мне земных и местных богов сделать так, чтобы падальщикам, которые обязательно придут на запах крови и мертвечины, хватило бы тут еды, и они не пошли за нами по следу.

Чудеса. Но как только начал заботиться о другом, собственные страхи куда-то пропали, и беспокойство о своем будущем отошло на задний план… Это как-то взбодрило.

Я честно пытался не спать… Почти всю ночь пытался… Сидел возле едва тлеющего костерка, замотавшись в обрывок шкуры, и бдил… Костерок, ясное дело, разжег не для тепла. От такой роскоши я уже давно отвык. Просто в случае, если придут тигры или гиены — большое пламя было лучшим способом отпугнуть их. Но большое пламя так же было лучшим способом привлечь внимание двуногих хищников, которые расположились в излучине реки, километрах в трех отсюда. Так что костерок мой горел в глубоко вырытой ямке, а рядом лежала собранная охапка сухой травы, кустарника и разного мусора, оставшегося от нашего стойбища, которую я собирался сжечь при приближении четырехлапых хищников. Если бы только у них еще хватило благородства, заранее прислать сообщение о своем приходе… Мохнатый тигр мог незаметно подкрасться даже к опытному воину, я же для них был чем-то вроде бифштекса на тарелке с уже воткнутой в него вилкой и политый кетчупом. Просто подходи и съедай!

Но ночь прошла спокойно, заснул я только под утро и продрых почти до полудня. А когда проснулся, опять начал думать, как дальше жить. Ничего не придумал и посмотрел, как там Лга’нхи. Сегодня я даже был рад, что спас его. Если он выживет, то будет на кого спихнуть ответственность за наше дальнейшее существование. Но пока Лга’нхи был по-прежнему без сознания. Правда, сейчас, при свете дня, он уже не смотрелся так жутко, как ночью. Видно, что кистень или дубина прошлись по голове вскользь, содрав с головы основательный кусок кожи и устроив неслабое сотрясение мозга. Но, во-первых, мозги для местных были не главное. Во-вторых, черепа у них были очень твердые. А в-третьих, их с младенчества тренировали оплеухами и подзатыльниками, так что к зрелому возрасту мозги покрывались сплошной мозолью, и удары дубины были им уже нипочем. Правда, при свете дня так же обнаружились и какие-то непонятки с его правой ногой. На ней был жуткого вида синяк, и она как-то нехорошо распухла и покраснела. Осторожно пощупал ее… Кажется, была сломана кость. Становилось понятно, как вырубили Лга’нхи. Сначала удар по бедру, а когда он согнулся на переставшей держать ноге, добавили по голове. Потом на него опрокинули чум, благодаря чему врагам и не достался его скальп. Это сильно ухудшало все дело… не в смысле, что врагам скальп не достался, а в том, что нога сломана. Ну да, как мог, вправил кость, вызвав скрежет зубов у лежащего без сознания приятеля, потом поставил лубки и плотно обмотал веревками… Если духи будут к нам благосклонны, мой старый приятель еще побегает по степи!

С Лга’нхи мы скорешились как раз тогда, когда меня хорошенько отделал шаман. Лга’нхи тогда тоже был основательно избит в драке со старшими товарищами, и мы проходили лечение вместе. А потом, как-то так получилось, что и работать стали вместе, и во время кормежки держались рядом, и вообще, вроде как сдружились. То, что Лга’нхи был сыном вождя, никаких особых преференций ему не давало. Тут вообще считалось, что лет с четырех-пяти, когда дети более-менее начинали ходить и мыслить, и до четырнадцати-пятнадцати дети должны существовать на положении рабов. А уж холить их да лелеять — такого в голову не пришло бы даже самой заботливой матери. Единственным приемлемым видом ласки тут считались колотушки и пинки. Иначе из ребенка вырастет не нормальный воин или подруга воина, а размазня какая-то. Вон, навроде Дебила.

Собственно, членами рода дети становились, когда вырастали достаточно большими, чтобы пройти испытания. Ничего особо сложного — у парней был обычный набор — бежать целый день, поднять на священный холм не менее священный камень, окоротить и запрячь в волокуши молодого бычка, убить тигра, ну и тому подобное. У девчонок — соткать полотно, разделать тушу, еще чего-то там… После этого их принимали в род, в смысле, тех, кто доживал. А до этого они считались чем-то вроде куколки или гусеницы у насекомых — лишь стадией развития, заготовкой для человека. И эту заготовку надо было всячески колотить, мять, гнуть и выпрямлять, чтобы получился человек.

По-своему, местные были очень заботливыми родителями. Просто зная, что жизнь у их детей будет тяжелая, приучали их к этой тяжести с самого детства. Потому-то сидящий без дела ребенок немедленно получал пинка и нагружался какой-нибудь работой. В процессе работы его учили всему, что должен знать взрослый. Вернее, даже не столько учили, сколько позволяли наблюдать за своей работой. Тут в длинные и пространные объяснения не верили. Или понял, или нет. Во втором случае ты абсолютно безнадежен, и возиться с тобой, только время терять.

Лишь, пожалуй, обучение воинским наукам шло отдельной строкой. Тут у них была целая особая жизнь. Так или иначе, но вся пацанва самостоятельно разбивалась на две-три шайки, и с каждой из этих шаек занималась особая группа воинов. Кажется, там было что-то вроде воинских братств, передающихся из поколения в поколение. Как я понял, и потом по жизни, члены одной малолетней шайки были заодно. А самая успешная шайка выдвигала вождя племени… Ну а в случае, если племя делилось, естественно, делилось оно по этим шайкам-братствам. Но все это было делом темным, обрамленным детскими наивными секретами и «тайными» знаками, не заметить которые мог только слепой.

Но в любом случае, меня в эту сторону жизни мужской половины племени не посвящали. Знаю только, что попадание в то или иное братство точно не было связано с родственными связями. Потому что Нра’тху обучал шайку, конкурирующую с шайкой его сына. Ну да про это уже поздно вспоминать — все наши мертвы.

А обучали молодняк весьма конкретно — гоняли, лупили, заставляли выслеживать добычу и друг дружку… Ну и попутно обучали делать оружие. Уже годам к восьми у каждого пацаненка был полный набор оружия, за исключением разве что ломов-мечей. Увы, но таких мечей на все племя было всего четыре штуки, их изготовляли где-то далеко на востоке, и к нам они попадали чаще всего в виде трофеев. Хотя, по слухам, такие мечи можно было выменять на ярмарке во время Большого Перемирия. Но менять бы пришлось на целое стадо овцебыков. А такие траты были под силу только очень удачливому роду, вовремя натолкнувшемуся на уж очень неудачливый род, в котором болезнь или еще какая-то напасть убила большую часть воинов. Перебив остатки этого рода, захватив его стадо, но сохранив достаточно воинов, чтобы не стать добычей соседей, польстившихся на внезапное богатство, можно было позволить себе приобрести новый волшебный меч. Но такая удача выпадала очень редко. И обычно только в легендах.

Зато вот остальное оружие каждый делал себе сам. Ибо пережечь ствол железного дерева на копье, насадить камень на древко или привязать к нему веревку особой трудности не представляло. У детишек это была вторая после драки любимая игра — изготовлять себе оружие. Я, кстати, тоже частенько принимал в ней участие. И смешно сказать, сначала думал, что смогу углядеть и подсказать местным что-то новое, но в результате учился сам. Технологии изготовления оружия тут были отработаны тысячелетиями практики, и в советах жителя абсолютно иной эпохи не нуждались. Ну да, зато хоть тут я быстро наверстал упущенное и стал не хуже других… детишек. Даже вскоре начал подсказывать совсем зеленой малышне под осторожно-одобряющими взглядами старших воинов. Тут я, кстати, вообще нашел свою нишу и понимание. Мелкота тянулась ко мне, похожему на взрослого внешне и такому по-детски глупому и бестолковому внутри. Готовому тратить свое время на рассказ удивительной сказки про мясной шарик, который и от зайца, и от суслика, и даже от тигра ушел… или про самодвижущиеся волокуши и птиц из железа. Хоть для малявок я был авторитетом и интересной личностью или мог на равных подраться с подростком — пусть малая, но компенсация за всеобщее презрение. Ну да ладно об этом.

Если в процессе привыкания к тяготам жизни дите слишком уж поломается, шаман брался за лечение. Но, как мне показалось, больше радуясь возможности поставить очередной эксперимент над живым организмом, чем излечению больного. Кормили детей объедками с общего стола, в смысле, тем, что останется после трапезы воинов, а затем их жен. Зато позволяли съедать все, что добудут сами. И если честно, вполне хватало. (Я тоже питался с детьми и обладал такими же правами.) Ну а в случае опасности, малявок пинками загоняли в безопасное место, предоставляя подросткам право помереть за Родину, но уже во вторую очередь, после отцов и старших братьев (не тех, что с копытами, а настоящих).

В общем, чего напраслину городить, о детях тут заботились. Просто по-своему — пинками и подзатыльниками, вместо сюсюканья и обнимашек. До совершеннолетия, увы, многие не доживали. Особенно много помирало в первые годы, пока были совсем мальцами. В первую очередь слабые здоровьем, во-вторую, невнимательные, попавшие в лапы тиграм, наступившие на змею или затоптанные «большими братьями». Но зато уж выжившие были вот как раз такие, как Лга’нхи. Здоровыми крепкими отморозками, готовыми выйти один на один против мохнатого тигра, захомутать и подчинить груду мяса и костей весом под тонну или выследить и подкрасться к стаду антилоп… кстати, весьма бдительных и осторожных животных.

Но что мне нравилось в Лга’нхи больше всего — он был отморозком с искрой разума в глазах. И это, как я надеялся, было прямой моей заслугой. Ведь время, что мы проводили вместе, я использовал для того, чтобы малость продвинуть своего приятеля в плане прогресса и цивилизации. Раз уж папаша его в этом отношении безнадежен, так, может, хоть сынишка сумеет оценить мои идеи и предложения? Потому-то я и вешал ему на уши лапшу из историй про большие города, чудесные диковинки, летающие машины, дома высотой до неба и прочая, прочая, прочая. Приятель слушал, не знаю, верил или нет, но, наверное, хоть что-то в его голове, да откладывалось. И можно было надеяться, что когда он войдет в силу и станет вождем, то не будет настолько косным приверженцем добрых старых традиций, как его папаша. А то, что такой здоровяк, как Лга’нхи, вождем станет, я не сомневался. Тем более что и лидером он был прирожденным, и к тому времени, как ему пришло время проходить испытания, уже был признанным вожаком одной из шаек молодняка.

Когда же Лга’нхи прошел испытание и стал настоящим воином… Упс. Кажется, он застонал!

Лга’нхи действительно начал издавать тихие стонущие звуки, а потом поднял веки. Взгляд был все еще мутным и бессмысленным, но это уже было что-то. На радостях я поменял ему повязку на голове, дал напиться воды и уложил обратно. Измученный всеми этими процедурами, он быстро вырубился. А я начал думать о том, что не помешало бы раздобыть какой-нибудь еды. Ибо мой двигатель деловой активности уже начал подавать первые сигналы.

Местные, кстати, ели два раза в день — утром и вечером. Местная диета обычно состояла из различных видов мяса, молока овцебыков, необычайно жирного, надо сказать, и всяких разновидностей молочных продуктов. Конечно, о качественном сыре или йогуртах приходилось только мечтать, но вот зато всякой простокваши и творога было предостаточно.

Но в первую очередь, конечно, — мясо! Верхом местной кулинарии был бутерброд из мяса с мясом. Буквально — насадить на палку кусок овцебычатины, поверх него кусок конины или оленины и полкролика сверху. Между кусками мяса сие творение проложить жгучими травками, обжечь на костре до появления первых угольков сверху и лопать, размазывая вытекающую из непрожаренной середины кровь по бороде и усам… Нямка!!!

Вот кстати — одним из немногих подарков судьбы было то, что местные любили мыться и с удовольствием это делали! Конечно, про мыло тут и слыхом не слыхивали. Но обмазаться илом или глиной после тяжелого трудового дня, а потом смыть все это в озере или реке, благо почти каждая наша стоянка была на берегу водоема, это каждый почитал немалым кайфом… Да и когда приходится охотиться, подкрадываясь к добыче, а не стреляя в нее с расстояния, то поневоле начнешь смывать с себя лишнюю вонь. Потому-то размазанная по бороде и усам кровь не откладывалась на них очередным культурным слоем, благоухая запахом падали. И слава богу! Как представлю, что попал бы к кому-то, вроде древних монголов, мывшихся два раза в жизни — после рождения и после смерти, — начинало подташнивать…

Кстати! — великолепная идея! Вода, а в ней рыба! Местные рыбу не ели. То ли табу у них какое-то было, то ли просто ловить не умели, то ли при таком наличии мяса и молока не считали нужным. Но о мясе в ближайшее время мечтать не приходилось, а про молоко, вообще, можно было смело забыть. Да и рыбная похлебка пойдет моему приятелю очень даже на пользу. Можно сказать, диетический продукт. А наловить ее… можно сделать удочку… хотя стоп, — нет крючка. Острога? Не из чего сделать… Ага! Я вспомнил, как читал про один вариант остроги, используемой на каких-то далеких островах. Они там делали что-то вроде метелки из расщепленного бамбука и этой штукой тыкали в проплывающую рыбу. Бамбука у меня, конечно, нет. Но вчера я видел свежие ветки железного дерева. Видно, кто-то делал себе копье, а ветки срезал и бросил… Осторожненько, чуть ли не ползком, я вернулся в бывшее стойбище, подобрал ветки, нашел подходящее древко, отвязал веревку от останков чума. Да! Я уже не тот неумеха, что попал сюда хрен знает скока лет назад, — через час у меня была острога, а через два — РЫБА! Здоровенная рыба полметра длины, внешне напоминающая сома. Я шлепнул ее прямо на мелководье, пришпилив к песчаному дну своей острогой. Это была победа! В слегка побитой чаше я вскипятил воду, покрошив туда куски рыбы, а остаток запек в золе. И впервые за долгие годы отведал рыбки. Больше того, впервые за долгие годы я отведал еды, не чувствуя себя нахлебником!

Потом накормил подстывшей ухой и кусочками рыбы вновь пришедшего в себя приятеля. Он ел, глядя перед собой мутным взором. Потом его стошнило, а потом он опять отрубился. Я перекатил его на волокуши и передвинулся на другое место подальше от блевотины. За то время, что я тут жил, как-то отвык проводить две ночи подряд на одном и том же месте.