Хроники открытия Америки. Новая Испания. Книга I: Исторические документы

Эрнан Кортес. Второе послание-реляция императору Карлу V, писанное в Сегура-де-ла-Фронтера 30 октября 1520 года (фрагмент)

Отправлено Его Священному Величеству, государю императору нашему, генерал-капитаном Новой Испании Эрнаном доном Кортесом, в каковом он сообщает о землях и бессчетных провинциях, недавно открытых им на Юкатане в году девятнадцатом и подчиненных им королевской короне Его Величества. В особенности же он делает описание огромной и богатейшей провинции, называемой Кулуа[118], в коей имеются весьма большие города, и великолепные здания, и величайшие богатства и где процветает торговля, и среди тех городов самый удивительный и богатый зовется Теночтитлан, каковой с невиданным искусством сооружен на большом озере; и города того и провинции король и могущественнейший властитель именуется Моктесума; и приключились там с капитаном и его испанцами ужаснейшие беды. Он в подробности описывает обширнейшие владения упомянутого Моктесумы, обряды и церемонии индейцев и как они едят и пьют.

Величайший, могущественнейший и благочестивейший государь, непобедимый император и наш повелитель!

В предыдущей реляции, светлейший государь, я рассказал о том, какие до сей поры города и селения подчинились Вашему Величеству и были мною для Вашего Величества покорены и завоеваны. Также рассказал о том, что дошли до меня слухи о великом правителе по имени Моктесума, о коем мне рассказывали уроженцы здешнего края, и правитель оный, по их словам, проживал — переводя их обозначения в наши меры — на расстоянии в девяносто или сто лиг от побережья и гавани, в коей я высадился^{144}. И еще упоминал я о том, что, уповая на величие Божие и укрепленный именем Вашего Величества, собираюсь отправиться на встречу с ним, где бы он ни находился, и даже, вспоминается, я пообещал в том, что касалось сего правителя, много больше, нежели было в моих силах, ибо заверил Ваше Величество, что либо возьму его в плен, либо убью, либо сделаю подданным королевской короны Вашего Величества.

С сим намерением и желанием я шестнадцатого августа выступил из города Семпоальян, каковой я назвал Севильей, с пятнадцатью конными и тремястами пешими воинами, вооруженными как то было в моих возможностях и позволяли место и время, а в Вилья-де-ла-Вера-Крус оставил полтораста человек с двумя верховыми и почти завершенную крепость; всю провинцию Семпоальян и прилегающие к селению Вера-Крус горные местности, в коих имеется около пятидесяти тысяч воинов да полсотни селений и крепостей, я оставил в весьма миролюбивом и дружеском настроении как надежных и верных подданных Вашего Величества, коими они стали с недавних пор и пребывают ныне, ибо прежде они были данниками оного правителя Моктесумы и, как мне сообщили, их подчинили насильно и не очень давно. И, узнав от меня о Вашем Величестве и великом королевском могуществе, они объявили, что желают быть подданными Вашего Величества и моими друзьями и просят меня защитить их от оного великого правителя, который насильно и тирански их держит в своей власти и отбирает у них детей, дабы убивать их и приносить и жертву своим идолам. И еще много других жалоб высказали они на него, и по сей причине стали и пребывают ныне весьма верными и преданными слугами Вашего Величества и, полагаю, таковыми пребудут и впредь, чтобы не страдать от тиранства Моктесумы, а от меня они всегда видят доброе обхождение и покровительство. И для большей безопасности оставшихся в Вера-Крус я взял с собою заложниками нескольких знатных тамошних индейцев с их прислугой, которая мне в пути весьма оказалась полезна.

И, насколько мне помнится, я в первой реляции, кажется, писал Вашему Величеству, что некоторые люди, вступившие в мой отряд, были слугами и друзьями Диего Веласкеса, и им было не по душе то, что я делал, служа Вашему Величеству, и кое-кто из них даже пытался взбунтоваться и уйти от меня, особенно же четверо испанцев, а именно: Хуан Эскудеро, и лоцман Диего Серменьо, и другой лоцман, Гонсало де Унгриа, и Алонсо Пеньяте, каковые, по их добровольному признанию, решили было захватить стоявшую в гавани бригантину с запасом хлеба и солонины, убить ее капитана и отправиться на остров Фернандина[119], дабы известить Диего Веласкеса о том, что я, мол, посылаю судно, которое мною Вашему Величеству отправлено, и о том, что оно везет, и каким путем упомянутое судно идет, дабы оный Диего Веласкес выслал сторожевые суда для его захвата, и он, узнав все это, так и поступил — как мне стало известно, он выслал в погоню за упомянутым судном каравеллу, и ежели бы оно не успело ускользнуть, его бы захватили. И еще признались они, что были и другие, желавшие вот так же известить Диего Веласкеса; получив признания сих преступников, я их покарал согласно велениям правосудия и тому, что счел необходимым ради нашего служения Вашему Величеству.

И кроме тех, кто, будучи слугами и друзьями Диего Веласкеса, пожелали покинуть сию землю, были и другие, кто, видя, сколь она обширна и многолюдна и сколь малочисленны мы, испанцы, имели такое же намерение и надеялись, коль я оставлю там корабли, сбежать на них; и когда бы все, лелеявшие такие планы, сбежали, я остался бы почти совсем один, что помешало бы великой службе, совершаемой для Господа и Вашего Величества в сем краю; посему я решил под предлогом, что суда стали негодны для плавания, потопить их у берега, вследствие чего все, кто желали сбежать, лишились этой надежды. А я мог следовать дальше уверенно и не опасаться, что, едва повернусь спиною к селению, люди, коих я там оставлю, меня покинут.

Через восемь или десять дней после того, как суда были потоплены и я выступил в поход из Вера-Крус к городу Семпоальяну, находящемуся в четырех лигах, дабы оттуда продолжить намеченный путь, меня известили из Вера-Крус, что у ее берегов появились четыре корабля и что капитан, которого я там оставил, вышел им навстречу на шлюпке, и те люди сказали ему, что они посланы Франсиско де Гараем, наместником и губернатором острова Ямайка, и пришли сюда открывать новые земли; на что капитан им поведал, что я от имени Вашего Величества заселил эту землю и основал тут селение на расстоянии одной лиги от места, где находятся оные корабли, и предложил тем людям присоединиться к нашим, и тогда, мол, он сообщит мне об их прибытии, и, ежели у них будет в чем нужда, они смогут здесь сделать запасы и что он, капитан, готов провести их на своей шлюпке в гавань и указать, где она находится. На это они ответили, что гавань они и сами видели, ибо прошли мимо нее, и что они согласны сделать так, как он предлагает; и тогда он возвратился на своей шлюпке, но корабли за ним не последовали и не вошли в гавань, а продолжали идти вдоль берега, и было неизвестно, каковы их намерения, ибо в гавань они так и не вошли.

Услыхав такую весть, переданную мне капитаном, я тотчас направился в Вера-Крус и там узнал, что упомянутые корабли бросили якорь в трех лигах от нашего селения и что ни один человек не вышел на сушу. И тогда я с несколькими нашими людьми пошел по берегу, дабы побеседовать с ними, и, не дойдя до кораблей примерно одну лигу, мы повстречали трех человек, один из которых сказал, что он писец, а двух других ведет с собою, дабы они были свидетелями при официальном уведомлении, ибо его капитан приказал вручить мне грамоту, которую оный писец имел при себе, с уведомлением о том, что эту землю открыл он и намерен ее заселить. Посему он, мол, предлагает мне установить с ним границу, ибо его земля должна начинаться в пяти лигах оттуда по берегу, за Наутекалем, городом, отстоящим на двенадцать лиг от селения, ныне называемого Альмерия; на что я сказал — пусть его капитан придет ко мне, и, когда он приведет свои корабли в гавань Вера-Крус, мы там побеседуем и выясним цель их приезда, и, ежели его корабли и люди в чем нуждаются, я окажу посильную помощь, и, поскольку он утверждает, что служит Вашему Величеству, я также не имею иных помыслов, как служить вашему священному престолу, и полагаю, что помощь ему и будет таковой службой.

Они ответили, что ни капитан, ни кто-либо другой из их людей ни в коем случае не сойдет на сушу и не придет ко мне, — и тут я предположил, что они, верно, причинили в сем краю какое-то зло, ежели опасаются явиться ко мне, и, поскольку было уже темно, я спрятался невдалеке от морского берега, напротив того места, где стояли на якоре корабли, и оставался в сем укрытии почти до полудня следующего дня, полагая, что либо капитан, либо лоцман сойдут на сушу, и надеясь от них узнать, что такого они натворили или в каких местах побывали, и, ежели они совершили на этой земле что-то дурное, собирался о том известить Ваше Священное Величество; однако с кораблей не сошли ни они, ни кто-либо другой. Видя, что никто не появляется, я приказал снять одежду с тех, что пришли передать мне их требования, и велел ее надеть испанцам моего отряда, после чего послал их на берег, чтобы они покричали людям на кораблях. Их увидели, и к берегу направилась шлюпка, в которой сидело человек десять или двенадцать с арбалетами и аркебузами, а мои испанцы, призывавшие их с берега, тогда отошли вглубь и укрылись в прибрежном кустарнике, словно бы желая спрятаться в тень; тут из шлюпки выскочили четверо, два арбалетчика и два аркебузира, и они тотчас были окружены моими людьми, бывшими на берегу, и взяты в плен. Один из них оказался капитаном корабля, который прежде пытался выстрелом из аркебуза убить капитана, оставленного мною в Вера-Крус, да только Господь не попустил, и фитиль у него не загорелся.

Оставшиеся в шлюпке отошли от берега, и прежде чем они достигли кораблей, там уже подняли паруса и двинулись прочь, не дожидаясь и не желая что-либо сообщить о себе, но от взятых мною в плен я узнал, что их корабли дошли до реки, протекающей в тридцати лигах от Альмерии, и что туземцы им оказали дружеский прием и в обмен на безделушки дали съестного, и что они там видели на индейцах золотые украшения, хотя и не очень много, и что им удалось выменять золота весом почти три тысячи кастельяно, а что больше они на сушу не выходили, хотя и видели селения на берегу реки, да так близко, что с кораблей можно было хорошо все разглядеть. И что там не было строений из камня, но все дома были из соломы, только полы в них были немного приподняты; все это я потом узнал более подробно от великого правителя Моктесумы и от здешних толмачей, что были при нем, каковых, а также одного индейца, привезенного с той реки на оных кораблях и тоже взятых мною в плен, я отправил с другими посланцами Моктесумы, дабы они переговорили с владетелем той реки, Пануко, и склонили его служить Вашему Величеству. И он прислал с ними ко мне некоего знатного индейца и даже, как тот уверял, правителя города, каковой передал мне от его имени одежду, драгоценные камни и перья и сказал, что он и все люди в его владеньях с превеликой радостью станут подданными Вашего Величества и моими друзьями. Я же взамен дал им вещицы, привезенные из Испании, чему они были весьма довольны, настолько, что, когда увидели другие корабли Франсиско де Гарая, о коих я в дальнейшем расскажу Вашему Величеству, то оный Пануко прислал мне известие, что те корабли находятся на другой реке, удаленной отсюда на пять или шесть дней пути, и что он послал разузнать, не моего ли племени люди, на них приплывшие, и ежели так, то индейцы предоставят все, что им понадобится, и что они уже привели туда женщин и принесли кур и прочее съестное.

По землям и владениям Семпоальяна я, Великий государь, шел три дня, и повсюду здешние жители очень хорошо встречали нас и принимали, и на четвертый день я вошел в провинцию, именуемую Сиенчималем, где находится селение, весьма укрепленное и расположенное в недоступном месте, на крутом склоне горы, и проникнуть туда можно по высеченным в скале ступеням, где могут пройти только пешие, да и то с великим трудом, ежели здешние жители вздумают преградить им путь. На равнине внизу расположено много деревень и усадеб, где живут по пятьсот, и по триста, и по двести земледельцев, которые могут выставить пять-шесть тысяч воинов, и все это — владения оного Моктесумы. И там меня встретили очень хорошо, и любезно снабдили припасами, необходимыми для дальнейшего пути, и сказали мне, что они знают, что я иду повидать Моктесуму, и просили не сомневаться, что он мой друг и прислал им приказ непременно оказать мне гостеприимство, ибо такова его воля; и в отплату за превосходный прием я сказал, что Вашему Величеству известно об их государе и я послан его повидать и иду лишь затем, чтобы с ним встретиться. Затем я прошел через перевал на границе этой провинции, который мы нарекли перевалом Ном-бре-де-Дьос[120], ибо он был первый, пройденный нами в этом краю, причем он столь высоко расположен и труден для путников, что в Испании такого не найдется, но мы прошли его спокойно и без помех, а при спуске с оного перевала увидели усадьбы другого селения-крепости, называемого Сейкснакан, которое также принадлежало Моктесуме и где нас встретили не менее радушно, чем жители Сиенчималема, и поведали нам о благосклонности Моктесумы то же самое, что говорили те, и я их также отблагодарил.

Оттуда я шел три дня по земле пустынной и непригодной для обитания по причине бесплодия, и отсутствия воды, и чрезвычайного холода — одному Богу известно, сколько натерпелись мои люди от жажды и голода, особенно когда попали под ливень и град, обрушившиеся на нас в той пустыне; я опасался, что многие у меня умрут от холода, и действительно, умерло несколько индейцев с острова Фернандина, которые были плохо одеты. После этих трех дней пути мы одолели другой перевал, уже не столь трудный, как первый, и на самой высокой его точке стояла небольшая башенка, похожая на придорожное распятие, а в ней какие-то идолы, и вокруг башни лежало множество срубленных деревьев, на тысячу повозок с лихвой, уложенных весьма аккуратно, в честь чего мы назвали этот перевал Пуэрто-де-Ленья[121]; спустившись же с этого перевала посреди очень высоких скал, мы вышли в долину, густо населенную, и, по всей видимости, людьми бедными. Пройдя две лиги среди селений и нигде не задерживаясь, мы достигли более ровного места, где, по-видимому, проживал владыка той долины, — у него были самые добротные, самые красивые дома из всех, какие мы повидали в этом краю, все из отесанного камня, с виду совершенно нового, и в домах много огромных красивых зал и нарядно украшенных покоев. Эта долина и селение называются Кальтанми. И владетель здешний, и его люди встретили нас весьма радушно и разместили в своих домах.

Обратясь к хозяину от имени Вашего Величества и изъяснив причину моего прихода в эти края, я спросил, состоит ли он подданным Моктесумы или же какого-либо другого властелина, на что он, как бы изумленный моим вопросом, ответил, что нет такого человека, кто не был бы подданным Моктесумы, подразумевая сим, что Моктесума — владыка мира. Я же стал ему рассказывать о могуществе Вашего Величества и о многих весьма могучих государях поважнее Моктесумы, состоящих подданными Вашего Величества и даже почитающих сие великой честью, и что так же должны ими стать Моктесума и все жители здешних мест, и что я предлагаю и ему признать себя подданным Вашего Величества, ибо это доставит ему великую честь и покровительство, а в противном случае, ежели он не захочет покориться, то будет наказан. И, дабы он поверил в то, что я имею власть принять его в королевские слуги, я попросил дать мне золота для вручения Вашему Величеству, на что он ответил — дескать, золото у него есть, однако дать его он не хочет, пока не имеет на то приказа Моктесумы, а ежели Моктесума прикажет, то и золото, и он сам, и все, чем он владеет, будет в моем распоряжении. Не желая его смущать и чем-либо выдать мои намерения и цель пути, я притворился, что во всем с ним согласен, и сказал, что Моктесума вскорости пришлет ему приказ дать мне золото и прочее, что понадобится.

Вскоре пришли повидать меня другие два владетеля земель той долины; владения одного были в четырех лигах книзу, другого — в двух лигах выше; они дали мне несколько золотых ожерелий небольшого веса и ценности да мне семь или восемь рабынь; пробыв там четыре или пять дней, я оттуда ушел, оставив их весьма довольными, и переселился к другому владетелю, тому, который, как я сказал, жил выше в двух лигах в гору, и звали его Истакмаститан. Владения этого вождя простираются на три или четыре лиги по густо заселенной земле, на ровной части долины, вдоль берега небольшой речки, по ней протекающей, и на очень высокой горе стоит дом владетеля, окруженный превосходнейшей крепостной стеною, не уступающей лучшим крепостям в сердце Испании, с могучими стенами, бойницами и подземельями. И на вершине этой горы расположено селение с пятью или шестью тысячами жителей, стоят хорошие дома и живут люди побогаче, нежели внизу, в долине. Здесь меня также встретили очень радушно, и этот владетель также сказал, что он подданный Моктесумы, и я здесь пробыл еще три дня для того, чтобы люди мои оправились после трудов, кои претерпели, идя по пустыне, и еще потому, что ждал четырех посланных мною жителей Семпоальяна, состоявших в моем отряде, коих я отправил из Кальтанми в весьма обширную провинцию, именуемую Тласкальтека[122], — мне объяснили, что она расположена очень близко, как оно и оказалось; и еще меня уверяли семпоальянцы, что жители оной провинции — их друзья и заклятые враги Моктесумы и им, семпоальянцам, хотелось бы, чтобы я вступил с теми в союз, ибо там много сильных воинов; и еще они сказали, что земли той провинции окружены со всех сторон владеньями Моктесумы и жители ее ведут с ним непрестанные войны и наверняка будут мне рады и помогут, ежели оный Моктесума не пожелает со мною поладить.

Упомянутые посланцы за то время, что я пробыл в долине, — целых восемь дней, — не вернулись, и я стал спрашивать сопровождавших меня старейшин из Семпоальяна, почему не возвращаются посланцы, и они мне сказали, что это, мол, путь дальний и те не могут вернуться так быстро. Я же, видя, что их возвращения придется долго ждать, и слыша от старейшин из Семпоальяна уверения, что та провинция дружественна и безопасна, сам отправился туда. И при выходе из долины увидел я большую стену, сложенную из камня без раствора^{145}, пересекавшую поперек всю долину от одной горы до другой, высотою полтора эстадо[123] и шириной пядей двадцать, и во всю ее длину шел поверху парапет шириною полторы пяди, дабы вести сверху обстрел, и было для прохода всего одно отверстие шириною шагов десять; и в этом проходе один конец стены заходит за другой на манер равелина, шириною сорок шагов, так что идти приходится не напрямик, а с поворотом. На мой вопрос, зачем здесь эта стена, я услышал, что поставили ее потому, что тут граница с провинцией Тласкальтека, где живут враги Моктесумы, и с ними все время идет война. Жители долины попросили меня, раз я иду к Моктесуме, их повелителю, чтобы я не шел через землю их недругов, потому как те могут рассердиться и причинить мне зло, и обещали провести меня по землям, принадлежащим Моктесуме, не выходя из границ его владений, где меня повсюду будут хорошо принимать. А семпоальянцы, напротив, отговаривали меня и убеждали идти через Тласкальтеку; дескать, жители долины уговаривают меня, чтобы я не завязал дружбу с той провинцией, ибо все подданные Моктесумы дурные люди и предатели и хотят завести меня туда, откуда я не смогу выбраться. Но поскольку о семпоальянцах я был лучшего мнения, нежели о жителях долины, я последовал их совету, пошел по дорогам провинции к Тласкальтеке, ведя свой отряд с величайшей осторожностью, — я и еще шесть верховых на пол-лиги опережали остальных, и не потому, что я предвидел то, что потом произошло, но дабы наблюдать за окрестностью и, ежели увижу что подозрительное, иметь время подумать и предупредить свой отряд.

И вот, пройдя четыре лиги, при подъеме на гору, двое верховых, ехавших впереди, увидели кучку индейцев, украшенных перьями, как они обычно наряжаются для боя, с мечами и круглыми щитами; индейцы же, заметив всадников, пустились наутек. В это время подъехал я и приказал окликнуть индейцев — пусть, мол, идут к нам и не боятся; я сам немного подъехал им навстречу, а было их десятка полтора, и вдруг они сплотились и стали метать в нас ножи и призывать других воинов, которые были в долине, причем дрались они отчаянно — убили двух лошадей и ранили еще трех и двух верховых. Тут подоспело целое войско, тысячи четыре или пять индейцев, а ко мне прискакали восемь верховых, не говоря о двух, чьи лошади были убиты, и мы сражались, даже атаковали, в ожидании наших испанцев, поторопить которых послали одного верхового. Повертывая коней то вправо, то влево, мы нанесли индейцам немалый урон, убили человек пятьдесят или шестьдесят, а сами остались невредимы, хотя они сражались с большой отвагой и пылом, но поскольку мы все были на лошадях, то могли безопасно для себя нападать и так же удаляться.

И лишь только они увидели, что подходят наши, то сразу отступили, так как их было мало, и поле боя осталось за нами. После их ухода явились посланцы от владетелей этой провинции, и с ними вернулись двое посланных мною индейцев; посланцы сказали, что оные владетели знать не знали о том, как поступили здешние индейцы, что все это сами здешние общины затеяли, без дозволения вступив в бой, и что они весьма огорчены, и уплатят мне за убитых лошадей, и хотели бы стать моими друзьями, и просят пожаловать к ним, они, мол, будут весьма рады. Я ответил, что благодарю за любезность, и считаю их друзьями, и готов их посетить, как они просят. Ту ночь нам пришлось провести у речки, на расстоянии одной лиги от поля битвы, ибо было уже поздно и люди мои утомились.

Приняв все возможные меры предосторожности, расставив часовых и выслав пеших и конных дозорных, я спокойно дождался рассвета и лишь тогда выступил в путь, соблюдая должную дистанцию между авангардом и остальным войском и отправив разведчиков вперед. И когда мы, уже на восходе солнца, пришли в маленькое селенье, явились еще два моих посланца с плачем и жалобами на то, что их связали, дабы затем убить, но они этой ночью сбежали. А за ними на расстоянии двух бросков камня показалась огромная толпа индейцев, вооруженных до зубов, и с оглушительными криками они устремились к нам, забрасывая нас дубинками и стрелами, я же стал их увещевать через толмачей, коих вел с собою, и в присутствии писца. Но чем больше я их увещевал и призывал к миру, тем яростней они кидались на нас; тогда, видя, что призывы и уговоры не помогают, мы начали изо всех сил обороняться, в пылу сражения они нас завлекли в самую гущу, более ста тысяч воинов окружили нас со всех сторон, и мы бились с ними, а они с нами весь день, и только за час до захода солнца они отошли, причем я, имея лишь полдюжины пушек, и пять или шесть аркебузиров, и сорок арбалетчиков, и тринадцать оставшихся верховых, нанес им большой урон, не потерпев от них никакого, кроме трудов да усталости от битвы и голода. Похоже, что сам Господь сражался за нас, ибо в бою со столь огромной ратью, со столь храбрыми и искусными воинами, применявшими весьма разнообразное оружие, мы остались невредимы.

В ту ночь я устроил привал в стоявшем на холме небольшом капище с идолами, а как рассвело, оставил в этом лагере двести человек и всю нашу артиллерию. И, решив напасть первым, сделал вылазку с верховыми и сотнею пеших и четырьмястами индейцев из Семпоальяна и тремястами на Истакаститана. Прежде чем неприятель успел сплотиться, я сжег пять или шесть селений, примерно по сотне жителей в каждом, взял в плен около четырехсот мужчин и женщин и, отбиваясь, возвратился в лагерь, не понеся никакого урона. На другой день с зарей на наш лагерь обрушилось более ста сорока девяти тысяч индейцев, вся земля вокруг была ими покрыта, и некоторым удалось проникнуть в наш лагерь и завязать рукопашные схватки на ножах с испанцами; тут мы ударили на них, и Господу было угодно нам помочь — в течение четырех часов нам удалось очистить от них лагерь и отразить все атаки, которые они еще пытались совершать. И так мы сражались до полудня, пока они не ретировались.

На другой день еще до рассвета я сделал вылазку в другую сторону, неслышно для них покинув лагерь с верховыми, сотнею пеших и с дружественными нам индейцами, и сжег с десяток селений, в некоторых было более трех тысяч домов, и со мною там воевали только тамошние жители, других воинов, видимо, там не было. И как шли мы под знаменем с крестом и бились за нашу веру и на благо Вашего Священного Величества, Господь даровал нам великую победу — мы перебили множество индейцев, а из наших никто не пострадал. И вскоре после полудня, видя, что к их войску со всех сторон прибавляются новые отряды, мы, удовлетворясь одержанной победой, вернулись в лагерь.

На другой день явились от тамошних вождей послы и сказали, что те желают стать подданными Вашего Величества и моими друзьями и просят простить их прежнее заблуждение. Я ответил, что они поступили дурно, но что я рад быть их другом и простить содеянное. И еще на другой день явилось с полсотни индейцев, сколь могу судить, людей уважаемых среди своих; сказав, что принесли нам еду, они принялись осматривать входы и выходы из лагеря и разглядывать хижины, в которых мы жили. Тут приходят ко мне семпоальянцы и говорят, чтобы я был поосторожней, что индейцы эти плохие люди и пришли шпионить и высматривать, как бы причинить нам вред, и чтобы я не сомневался, мол, пришли они только за этим. Я приказал схватить одного из них так, чтобы другие не заметили, уединился с ним и с толмачом и припугнул, чтобы он сказал правду; тут он сознался, что Синтенгаль — а это был главнокомандующий войском той провинции — стоит за горами, что напротив нашего лагеря, со множеством воинов и готовится той ночью на нас напасть, ибо у них говорят, что днем-то они уже пробовали сразиться с нами, да безуспешно, теперь же хотят попытаться ночью, чтобы их воины не пугались лошадей, выстрелов и мечей, и для того, мол, послали их оглядеть наш лагерь и определить места, откуда сподручней в него проникнуть и поджечь наши соломенные хижины. Тогда я велел схватить еще одного из тех индейцев и его также допросил, и он сказал то же, что первый, и в тех же словах. Взяли еще пять-шесть человек, и все их признания сошлись. Тогда я приказал схватить всех пятьдесят и отрубить им кисти рук и так отослал, дабы передали своему господину, что и ночью, и днем, и когда бы он ни явился, он изведает нашу силу.

Я приказал по мере возможности укрепить наш лагерь и расставил людей на самые, по моему мнению, важные посты; мы были настороже до захода солнца, а когда стало смеркаться, вдоль двух долин начали двигаться к нам войска противника, полагая, что идут неслышно для нас и сумеют нас окружить и приблизиться, дабы осуществить свой план; но я-то был начеку и, заметив их, решил, что было бы слишком опасно позволить им подойти к лагерю, ибо в темноте они, не видя моих приготовлений к битве, будут меньше бояться; также среди испанцев, коль враг будет невидим, возможно, найдутся такие, что струсят; и еще я опасался, как бы нас не подожгли, а ежели бы это случилось, беда была бы великая и никто из наших не уцелел бы; вот я и решил выйти неприятелю навстречу со всеми нашими верховыми, чтобы их устрашить и, внеся сумятицу, не подпустить к лагерю; они же, услыхав, что мы на лошадях скачем во весь опор прямо на них, рассыпались без шума и крика по маисовым полям, коими была покрыта та долина, и кое-кто побросал копья и луки, которые они несли, чтобы на нас напасть, ежели бы им удалось в этот раз с нами схватиться; так они в ту ночь ретировались, и боя мы избежали. После этого я несколько дней не покидал лагерь, разве что для небольших вылазок в окрестности, дабы не подпускать индейцев, которые то и дело приближались к нам, издавая вопли и пытаясь затеять драку.

Когда ж наши воины немного отдохнули, я, после того как первое кольцо охраны доложило, что все тихо, вышел ночью из лагеря с сотнею пеших солдат, с дружественными индейцами и верховыми. Но не прошли мы и лиги, как пятеро лошадей заартачились, никакими силами не удавалось заставить их идти вперед, и я приказал отвести их обратно. Тут все воины моего отряда в один голос стали твердить, что это дурной знак и надобно вернуться, но я решил продолжать намеченный путь, рассудив, что все в руке Божией; и еще до рассвета мы напали на две деревни, где перебили множество индейцев, но жечь их дома не стали, чтобы огонь не заметили в других деревнях, расположенных очень близко. А когда рассвело, я напал на другое селение, да преогромное, — в нем, как потом по моему приказу сосчитали, оказалась более двадцати тысяч домов. Но как я застал их врасплох, то мужчины выбегали безоружные, а женщины и дети высыпали на улицы голые, и тут наши начали их хватать; видя, что сопротивляться бесполезно, ко мне явились старейшины этого селения просить, чтобы мы не причиняли им вреда, — они, мол, хотят быть подданными Вашего Величества и моими друзьями, ибо теперь поняли, сколь сильно заблуждались, не пожелав мне служить, но отныне и впредь я смогу убедиться, как послушно они будут исполнять все, что от имени Вашего Величества я им прикажу, и будут вашими самыми верными подданными. Затем пришли ко мне с миром более четырех тысяч индейцев, повели меня к источнику и устроили там пиршество; так я сумел их замирить и воротился в лагерь, где оставшиеся мои люди были сильно перепуганы, полагая, что со мною что-то приключилось, потому как прошлой ночью вернулись в лагерь наши лошади.

Когда ж они узнали о победе, ниспосланной нам Господом, и о том, как я замирил несколько селений, все возликовали; и тут я могу уверить Ваше Величество, что не было среди нас ни одного человека, кто бы не испытывал страха, зная, что мы так далеко зашли в глубь сей земли и окружены столь великим множеством врагов, не имея надежды на помощь ниоткуда; бывало, я сам своими ушами слышал, как люди толковали меж собою и даже во всеуслышание, что, мол, это сам дьявол завел нас в места, откуда нам никогда не выйти; и более того, однажды, находясь в хижине в укрытии, где мои товарищи не могли меня видеть, я услыхал, как они говорят, что я наверняка сумасшедший, ежели забрался туда, откуда мне никогда не выйти, и уж они-то сумасшедшими не желают быть и возвратятся к морю, и ежели я соглашусь с ними пойти, то ладно, а ежели нет, то они меня покинут. Много раз приступали ко мне с подобными требованиями, но я их подбадривал, напоминая, что они подданные Вашего Величества, и что испанцы никогда и нигде не трусили, и что мы теперь имеем возможность приобрести для Вашего Величества больше королевств и владений, чем есть у кого-либо в мире, и кроме того, исполняем свой христианский долг, сражаясь против врагов нашей веры, и тем самым обретем себе блаженство райское в мире ином и такие честь и славу, каких до наших дней ни в одном поколении еще не знавали. И пусть, мол, они помнят, что с нами Бог, а для него нет ничего невозможного, и они сами это видят по тому, какие победы мы одержали да сколько врагов перебили, притом что наши не пострадали; и многое другое я им говорил, что счел уместным, и эти мои речи и ваши королевские милости придали им духу, и я сумел их склонить на свою сторону, убедив делать то, что мне надо было, дабы довести начатое предприятие до конца.

На другой день, часов в десять, ко мне явился Синтенгаль, главнокомандующий той провинции, и с ним еще полсотни знатных индейцев; он попросил меня от своего имени, и от имени Магискасина — самой главной особы той провинции, и от имени многих тамошних вождей, чтобы я соизволил принять их на службу к Вашему Королевскому Величеству, и почтил своею дружбой, и простил прежние заблуждения, они, мол, не знали и не понимали, кто мы такие, и испробовали все, что могли, сражаясь с нами и днем и ночью, не желая стать чьими бы то ни было подданными и подчиненными, ибо никогда еще эта провинция никому не подчинялась и ни прежде, ни теперь они не знали над собой господина; испокон веков, с незапамятных времен были они свободными и постоянно сопротивлялись могуществу Моктесумы, его отца и дедов, которые покорили все земли вокруг, а их-то никогда не могли вынудить подчиняться, хотя и окружили со всех сторон, так что им теперь нет выхода за пределы своей земли; они живут даже без соли, ибо в их местах ее нету, а пойти ее купить где-нибудь они не могут, и платье у них не из хлопка, потому как в их земле он из-за холодов не произрастает, и еще во многом другом они терпят нужду, живя как бы в осаде.

И все это они, мол, терпели и сносили ради того, чтобы быть свободными и никому не подчиняться, и, сражаясь давеча со мною, также хотели отстоять свою свободу, для чего, как уже было сказано, испробовали все способы, но теперь они поняли, что ни силой, ни хитростями, какие применяли, ничего не добьются, и предпочитают стать подданными Вашего Величества, нежели быть убитыми и чтобы дома их были уничтожены, а жены и дети погибли. Я их просьбу уважил, но сказал — они должны сознавать, что сами виноваты в понесенных ими потерях, я ведь пришел в их край, полагая, что иду в землю друзей, ибо семпоальянцы уверяли меня, что здешние индейцы — наши друзья и хотят быть друзьями; и я загодя посылал к ним послов, дабы известить, что иду к ним с миром и желаю быть с ними в дружбе, они же, ничего мне не ответив, вышли, когда я ни о чем не подозревал, чтобы напасть на меня в пути, и убили двух моих лошадей, а других ранили. И более того, сразившись со мною, они еще прислали ко мне своих послов сказать, будто все, что было сделано, совершалось без их ведома и согласия, будто предприняли это некоторые общины, не известив их, но они такое поведение осудили и желают моей дружбы. И я, поверив им, ответил, что не сержусь и завтра приду к ним без страха в гости, как к друзьям, а они тут же опять напали на меня в пути и сражались весь день до темноты, несмотря на то что я предложил им мир. Так я припомнил им все, что они против меня чинили, и многое другое, о чем, опасаясь наскучить Вашему Величеству, умолчу. И вот наконец они успокоились, и признали себя покорными подданными Вашего Величества, и предложили располагать ими самими и их имуществом, что они исполнили и исполняют по сей день и, полагаю, будут исполнять и впредь по причинам, о коих Ваше Величество узнает ниже.

Не выходя из своего дома и не покидая пределов лагеря, я все же провел шесть или семь дней, ибо не решался верить индейцам, хотя они упрашивали меня перейти в большой город, где проживают все владетельные особы их провинции, и наконец все эти важные особы явились просить меня и звать в свой город — там, мол, они смогут лучше принять меня и снабдить всем необходимым, нежели в лагере среди поля, а то им стыдно, что я живу в таком убогом жилище, ведь они считают меня своим другом, и все мы подданные Вашего Величества; уступив их просьбам, я отправился в город, расположенный в шести лигах от моей хижины и от нашего лагеря.

Город тот настолько огромен и удивителен, что хотя я опускаю многое из того, что мог бы рассказать, но даже то немногое, что скажу, почти невероятно: он намного больше Гранады и куда лучше укреплен, а здания там такие же великолепные, и народу проживает куда больше, нежели было в Гранаде, когда ее покорили^{146}, и он куда лучше обеспечен плодами земными — хлебом, птицей и дичью, речною рыбой и всяческими овощами, и все, что там едят, очень вкусно. В этом городе есть рынок, где каждый божий день собираются более тридцати тысяч человек, кто продает, кто покупает, и это не считая многих небольших рыночков, разбросанных по городу. На рынке этом есть все, чего пожелаешь, — и всякая снедь, и одежда, и обувь, какие там носят и изготовляют, а также золотые и серебряные украшения с самоцветами и украшения из перьев, и все содержится в образцовом порядке, как на самых известных рынках мира. Всевозможные гончарные изделия, очень красивые, не уступают лучшим испанским. Продаются в изобилии дрова и уголь, съедобные и лекарственные травы. Есть дома, где моют голову и бреют, как наши цирюльники, есть и бани. Наконец, надобно сказать, что там поддерживается строгий порядок, а люди ведут себя радушно и благопристойно, не сравнить со всем этим даже лучшее, что есть в Африке^{147}.

В провинции оной много обширных, красивых долин, и все они хорошо возделаны и засеяны, так что места пустого не найдешь, по окружности же она насчитывает более девяноста лиг. Порядок, какой они установили и какого придерживаются в правлении, похож на то, как правят в Венеции и Генуе или Пизе, ибо тут нет одного господина над всеми^{148}. У них много правителей, и все обитают в этом городе, а народ — это земледельцы и подданные сих владык, у каждого из коих есть собственное поместье, у одних побольше, у других поменьше, а ежели надо вести войну, все они объединяются и все вместе отдают приказы и распоряжения.

Надо полагать, что у них есть своего рода суды, дабы карать преступников, ибо когда один из здешних украл толику золота у нашего испанца и я об этом сказал тому самому Магискасину, главному их владыке, то они учинили следствие и, обнаружив вора в соседнем городе, называющимся Чурультекаль[124], привели его оттуда под стражей и передали мне вместе с золотом, дабы я распорядился, как его покарать; я же, поблагодарив за усердие, с коим они взялись за дело, сказал, что, поскольку это случилось на их земле, пусть они сами накажут вора по своему обычаю, а я, мол, находясь на их земле, не желаю вмешиваться в их правосудие; они меня поблагодарили, забрали вора и, оповещая народ о его преступлении, повели его на большой рынок и поставили там у помоста, вроде театрального, стоящего посреди оного рынка; затем на помост взошел глашатай и опять громогласно оповестил о содеянном преступлении; тогда народ вокруг принялся колотить вора дубинками по голове, пока он не был убит. И еще много индейцев мы видели в темницах, здешние говорят, что их держат там за кражи и другие злодеяния. По моему приказу наши люди обошли всю ту провинцию и насчитали там сто пятьдесят тысяч жителей вместе с другой небольшой провинцией, расположенной по соседству и называющейся Гуасинканго, где жители тоже не имеют единого господина, тем не менее и они наравне с тласкальтеками объявили себя подданными Вашего Величества.

Когда ж я, о всекатолический наш государь, еще стоял в лагере, ведя войну с жителями этой провинции, ко мне явились шестеро весьма знатных вельмож Моктесумы в сопровождении почти двухсот слуг и сказали, что пришли по велению оного Моктесумы сообщить мне, что он желает быть подданным Вашего Величества и моим другом и просит указать, какую дань желательно каждый год платить Вашему Величеству золотом, и серебром, и драгоценными камнями, а также рабами и хлопковыми тканями и прочим своим добром, и что все это он готов давать, только бы я не пришел в его землю; и причина такого его желания в том, что земля их весьма неплодородна и пропитания не хватает, и ему было бы огорчительно, кабы я и те, кто со мною придет, терпели нужду; через своих послов он прислал мне золота почти на тысячу песо и много всяческого платья из хлопка, какое они здесь носят. И послы эти были со мною во все время войны до ее конца и видели собственными глазами, на что способны испанцы, и как был заключен мир с жителями оной провинции, и как тамошние владыки и весь народ пожелали пойти на службу к Вашему Священному Величеству, что — как мне показалось, да послы этого и не скрывали, — было им не слишком приятно, ибо они многими путями и способами тщились меня восстановить против здешних, говоря, что те меня обманывают, и дружба, в коей меня уверяют, фальшивая, и делается это лишь с целью усыпить мою бдительность, дабы тем вернее совершить какое-либо предательство. Жители же оной провинции, в свой черед, меня упреждали и неоднократно предостерегали, чтобы я не доверял послам Моктесумы, ибо они вероломны и постоянно прибегают к предательству и хитростям, чем сумели подчинить все окрестные земли, и об этом, мол, они меня предупреждают как искренние мои друзья и как люди, уже много лет знающие повадки слуг Моктесумы. Глядя на их раздоры и несогласия, я немало радовался, ибо полагал, что мне это как нельзя более на руку и что таким путем они быстрее будут покорены, я только повторял про себя известное присловье «разделяй и властвуй» и так далее, и даже вспомнил евангельское изречение, гласящее: «Omne regnum in se ipsum divisum dissolivatur»[125], и вел с одними и с другими свою игру и каждого тайно благодарил за предупреждение и уверял, что питаю к нему более дружеские чувства, нежели к другому.

Когда я пробыл в том городе уже больше двадцати дней, почтенные послы Моктесумы, неотступно находившиеся при мне, стали убеждать меня пойти в город, отстоящий от Тласкальтеки в шести лигах и называющийся Чурультекаль, говоря, что жители оного города — друзья их повелителя Моктесумы, и там, мол, мы узнаем волю Моктесумы — желает ли он, чтобы я пришел в его землю, — и тогда кто-либо из них пойдет с ним переговорить и сообщить то, что я им сказал, а потом воротится с ответом; и хотя здешние и так знали, что при мне находятся послы Моктесумы и ведут со мною переговоры, я оповестил их, что ухожу, и назначил день, когда это произойдет.

И когда жители провинции Тласкальтека узнали, о чем договорились со мною послы Моктесумы и что я согласился пойти с ними в оный город, старейшины явились ко мне в великом огорчении и стали просить, чтобы я ни в коем случае туда не уходил, — против меня, мол, замышлено предательство, дабы в городе убить меня и моих солдат, для чего Моктесумой уже послано войско из его земли, часть коей соседствует с оным городом, и воинов в том войске не менее пятидесяти тысяч, и, как стало известно, стоят они наготове в двух лигах от города, кроме того, большая дорога, по которой обычно все ходят, перегорожена, а вместо нее проложена другая со многими ямами и прикрытыми землею заостренными кольями, чтобы наши лошади калечились и падали, и в городе оном на многих улицах поставлены глиняные ограды, а на кровлях домов припасены кучи камней, чтобы, как только мы войдем в город, наверняка захватить нас в плен и сделать с нами все, что им будет угодно, и коль я желаю убедиться, что они говорят чистую правду, то стоило бы мне подумать, почему это старейшины оного города ни разу не пришли ко мне, чтобы встретиться и побеседовать, хотя живут они так близко, меж тем как из Гуасинканго, который куда дальше, послы приходили; и ежели я пошлю пригласить их, то увижу, что они не пожелают прийти. Я поблагодарил за предупреждение и попросил назначить нескольких знатных индейцев, чтобы они отправились с приглашением от моего имени; таковых мне дали, и я поручил им попросить старейшин Чурультекаля прийти ко мне, — я, мол, хочу сообщить им кое-что от имени Вашего Величества и объяснить причину моего появления на их земле.

Посланцы отправились, передали мое приглашение старейшинам оного города и, возвратясь, привели оттуда двух-трех человек, особ не слишком важных, которые сказали, что пришли по поручению своих старейшин, а те, мол, прийти не могут по причине болезни и просят меня передать им все, что я пожелаю. Тогда жители Тласкальтеки сказали мне, что все это обман и что явились послами люди невысокого звания и мне не следует ни за что соглашаться туда идти, пока не явятся ко мне старейшины города. Итак, в беседе с посланцами я сказал, что послание столь великого государя, как Ваше Священное Величество, не может быть передано людям незнатным, вроде них, и даже их повелители не вполне достойны его выслушать, а посему я требую, чтобы не позже как через три дня ко мне явились сами старейшины, дабы изъявить покорность Вашему Величеству и признать себя вашими подданными; и еще я предупредил, что, ежели в назначенный срок они не появятся, я выступлю в поход против них, и уничтожу их, и буду с ними поступать как с бунтовщиками, не желающими подчиниться власти Вашего Величества. И в подтверждение послал им приказ, подписанный моим именем и именем нашего писца, с длинным перечнем достоинств Вашего Священного Величества и описанием моего прибытия сюда, где было сказано, что все здешние края и другие гораздо более обширные земли и владения принадлежит Вашему Величеству и что те, кто пожелают стать вашими подданными, будут в почете и милости и, напротив, те, кто станет бунтовать, будут наказаны согласно велениям правосудия.

И на другой день из оного города явились несколько старейшин, а может и все, и сказали, что ежели они не пришли раньше, так лишь по той причине, что жители здешней провинции их враги и они не решались идти в сию землю, опасаясь за свою жизнь и полагая, что мне про них наговорили много дурного, но я, мол, не должен верить наветам, ибо исходят они от недругов и в них все неправда, а лучше мне самому прийти в их город и убедиться, сколь ложно то, что мне наговорили, и сколь правдивы их слова, и что они отныне признают себя и объявляют подданными Вашего Священного Величества, и пребудут таковыми вечно, и будут служить и содействовать во всем, что от имени Вашего Величества им прикажут; так все это и было записано писцом с помощью моих толмачей. И тогда я окончательно решил пойти с ними, не только дабы не выказать малодушия, но также и потому, что надеялся тогда скорее поладить с Моктесумой, ибо его земля, как я уже сказал, граничит с иным городом, и его люди и люди из оного города ходят взад-вперед через границу, и никто их не задерживает.

И когда люди из Тласкальтеки узнали о моем решении, они сильно огорчились и стали мне твердить, что я совершаю ошибку. Но поскольку они, мол, объявили себя подданными Вашего Священного Величества и моими друзьями, то они хотят пойти со мною, дабы оказать помощь, коль потребуется. Я, однако, тому воспротивился и попросил со мною не идти, ибо в том нет нужды, и все ж они послали сопровождать меня чуть не сто тысяч хорошо вооруженных воинов, и те шли со мною две лиги, пока я настоятельно не потребовал, чтобы они возвратились, да и то в моем войске их осталось тысяч пять-шесть. На ночлег расположились мы у речки, протекавшей в двух лигах от города, чтобы мой отряд не вошел в город и не учинил там переполоха, ведь было уже поздно, и я не хотел вступать в незнакомый город затемно. На другой день оттуда вышла мне навстречу большая толпа с дудками и барабанами и теми индейцами, что у них служат жрецами в их мечетях^{149}, одетыми в обычные для них одежды и распевающими песнопения, как то водится в тех мечетях. Так, весьма торжественно, нас привели в город и разместили в богатых покоях, где все мое войско расположилось как нельзя лучше. Принесли нам еду, однако не слишком изобильную, да и по пути мы заметили многое из того, о чем нам говорили жители Тласкальтеки, — большая дорога была перегорожена, а рядом проложена другая, были и ямы, хотя не так уж много, некоторые улицы в городе были перегорожены глиняными оградами, и на всех кровлях лежали кучи камней. Это побудило нас быть начеку и держаться с сугубой осторожностью.

В оном городе я застал посланцев Моктесумы, явившихся для переговоров с теми его людьми, что пришли со мною; мне, однако, было сообщено лишь то, что они явились узнать от тех, что были со мною, как обстоят дела да о чем они со мною договорились, и доложить своему повелителю; переговорив со своими, они ушли обратно, и с ними даже ушел один из послов, что были при мне, причем самый главный. Три дня, что я провел в оном городе, кормили нас прескверно и с каждым днем все хуже, и очень редко приходили на беседу со мною старейшины и другие знатные люди города. Меня это несколько смущало, и вот, женщине-толмачу, которая мне помогает, индеанке из этих краев, взятой мною у Потончана, большой реки, о коей я писал Вашему Величеству еще в первой реляции, одна женщина из этого города сказала, что совсем близко стоит несметное войско Моктесумы, и что жители города отправили за его пределы своих жен и детей и отнесли туда одежду, и что на нас собираются напасть и нас перебить, но не всех, и ежели она хочет спастись, то пусть уйдет от нас и эта женщина ее спрячет; но наша индеанка сказала об этом толмачу Херонимо де Агилару, которого я взял на Юкатане и о котором также писал Вашему Величеству, а он доложил мне. И тогда я велел схватить жителя оного города, оказавшегося поблизости, и потихоньку, чтобы никто не видел, с ним уединился и допросил, и он подтвердил все, что сказала та индеанка, а прежде говорили мне жители Тласкальтеки.

Обдумав все это, а также вспомнив о замеченных нами признаках приготовлений к бою, я решил, что лучше самому опередить, чем чтоб меня опередили, и приказал созвать старейшин города, мол, я хочу с ними поговорить; я пригласил их в один из покоев, заранее распорядившись, чтобы наши приготовили оружие и выстрелили из аркебуза по толпе индейцев, окружавших дом, и по тем, что были внутри. Так и сделали, старейшин, что были в доме, мы связали, а я, сев на коня, приказал стрелять, и мы так славно потрудились, что за несколько часов было перебито более трех тысяч человек. И дабы Вашему Величеству было ясно, что они готовились нас захватить, скажу, что, когда я вышел из дома, все улицы были запружены индейцами и все они были вооружены, но поскольку мы застали их врасплох, рассеять эти толпы оказалось нетрудно, тем паче что командиров-то у них не было, они сидели у меня под стражей; я приказал также поджечь несколько башен и укрепленных зданий, где они защищались и откуда нападали на нас, и так, оставив под надежной защитой дом, весьма прочный и основательно построенный, я шел с боями по городу, пока не выгнал за его пределы все военные отряды со всех его концов, в чем мне помогали тысяч пять индейцев из Тласкальтеки да еще четыреста из Семпоальяна.

Воротясь в дом, я обратился к старейшинам, сидевшим под стражей, с вопросом, по какой причине они намеревались вероломно меня убить; на что они ответили, мол, в этом нет их вины, а их вынудили индейцы из Кулуа, подданные Моктесумы, и оный Моктесума держит здесь, как потом мы выяснили, на расстоянии около полутора лиг, пятьдесят тысяч воинов для расправы с нами, но теперь, мол, они поняли, что их ввели в обман, и просят отпустить одного из них или двоих, дабы собрать жителей города, и привести обратно всех женщин и детей, и принести одежду, которая была унесена, и они умоляют меня простить их заблуждение и уверяют, что впредь никто уже их не обманет и они будут весьма верными и преданными подданными Вашего Величества и моими друзьями. Высказав им все, что я думаю об их поведении, я отпустил двоих, и на другой день весь город был полон народу, женщины и дети вели себя совершенно свободно, как если бы ничего не произошло, и тогда я отпустил остальных старейшин, взяв с них обещание честно служить Вашему Величеству; и за те пятнадцать или двадцать дней, что я пробыл там, и в городе, и во всех окрестных землях воцарились мир и спокойствие, все стало как прежде, на рынках и на улицах было полно народу, и вдобавок я еще сумел снова сдружить индейцев Чурультекаля и Тласкальтеки, ибо они были прежде друзьями и Моктесума лишь недавно привлек подачками чурультекальцев на свою сторону и подбил их к вражде с тласкальтекальцами.

Город Чурультекаль расположен на равнине, в нем около двадцати тысяч домов в самом городе и почти столько же в предместьях. Это самостоятельное владение, имеющее определенные границы; оно не подчинено никакому владыке и управляется так же, как город Тласкальтека. Жители здесь в некотором смысле одеваются лучше, чем тласкальтекальцы: почтенные горожане носят поверх обычной одежды бурнусы, хотя и отличающиеся от африканских тем, что украшены шитьем; однако по крою, по ткани и по отделке они очень похожи. Все здешние после миновавшей баталии стали весьма послушными подданными Вашего Величества и с готовностью исполняют то, что я от вашего королевского имени говорю и требую, и надеюсь, таковыми они будут и впредь. Город окружен весьма плодородными полями, земли там много, и большая ее часть орошается^{150}; с виду он даже красивее городов Испании, ибо в нем много башен и улицы прямые, я могу уверить Ваше Величество, что однажды я с верхушки мечети насчитал четыреста тридцать с чем-то башен в этом городе, и все они служат храмами. Город этот более пригоден для жизни испанцев, чем другие, какие я видел здесь по пути от гавани, ибо вокруг есть пустоши и вода и можно выращивать скот, чего нет у прочих виденных нами городов, — народу в этих местах проживает такое множество, что не увидишь ни пяди невозделанной земли, и при этом во многих местах терпят нужду, не хватает хлеба, и есть много бедняков, которые просят у богатых подаяния на улицах, и в домах, и на рынках, как нищие в Испании и других местах, населенных разумными людьми.

Поговорил я и с послами Моктесумы, что находились при мне, о готовившемся против меня предательстве в сем городе и о том, что старейшины здешние уверяли, будто затеяно это было по совету Моктесумы; мне, сказал я, не верится, чтобы столь великий государь, отправляющий ко мне послами таких почтенных особ и уверяющий в своей дружбе, искал бы в то же время способы нанести мне вред чужими руками, дабы снять с себя вину, ежели выйдет не по его замыслу. И коль на то пошло, коль он не держит слова и не говорит мне правду, то я решил переменить свое намерение: до сих пор я направлялся в его владения, дабы встретиться с ним, и поговорить, и завязать дружбу, и мирно побеседовать обо всем, но теперь я намерен идти в его землю с мечом и причинить побольше вреда, как врагу, и что я этим весьма огорчен, ибо предпочел бы иметь его другом и советоваться с ним обо всем, что мне предстоит делать в этих краях.

Его люди мне ответили, что они уже много дней находятся при мне и ведать не ведали о каком-либо сговоре, а узнали только теперь, в этом городе, когда все вышло наружу, и они, мол, не могут поверить, будто такое дело было совершено по совету и приказу Моктесумы, и просят меня, прежде чем принять решение разорвать дружбу с ним и пойти на него войной, чтобы я выяснил истину, разрешив одному из них пойти поговорить с Моктесумой, и он, мол, быстро вернется. От того города до города, где жил Моктесума, двадцать лиг. Я сказал, что согласен, и отпустил одного из них, и через шесть дней возвратился он, а также тот, что ушел раньше, и они принесли мне десять золотых блюд, и полторы тысячи штук одежды, и много всякой провизии — кур, и хлебов, и какао, из коего здесь готовят напиток, — и сказали, что Моктесума весьма огорчен бесчинством, которое готовились содеять в Чурультекале, и просит меня не верить, что это якобы делалось по его совету и приказу, и он уверяет, что это неправда, и хотя войско, стоящее там наготове, и впрямь принадлежит ему, но двинулось оно туда без его приказа, только по наущению чурультекальцев, ибо войско это собрано из воинов двух его провинций, одна называется Акансинго, а другая Искакан, и граничат они с землями оного города Чурультекаль и как соседи заключают меж собой союз, чтобы друг другу помогать, и именно поэтому его войско и появилось там, а вовсе не по его приказу; но впредь я смогу убедиться по его делам, истинно ли то, что он поручил мне сообщить, или же нет, и он еще раз просит меня не идти в его землю, ибо она бесплодна и мы будем там терпеть нужду, и, где бы я ни был, я могу послать к нему и попросить все, что мне понадобится, и он все пришлет с великою охотой.

На это я ответил, что от похода в его землю отказаться не могу, ибо должен послать о нем самом и о его владениях реляцию Вашему Величеству, и что переданным мне его словам я верю; и раз уж я все равно непременно должен посетить его, пусть он с этим примирится и больше ничего не замышляет, иначе будет ему от того беда великая, а меня огорчит любой вред, ему причиненный. И когда он убедился, что решение мое увидеть его и его землю неизменно, он прислал сказать, что готов принять меня в добрый час, и посулил дать мне приют в большом городе, где живет, и прислал ко мне множество своих людей, чтобы сопровождали меня, ибо я уже входил в пределы его владений; и эти провожатые хотели меня повести по такой дороге, где у них было что-то приготовлено для нападения на нас, как обнаружилось потом, когда это увидели многие испанцы, посланные мною для рекогносцировки. На дороге той было столько мостов и трудных проходов, что, пойди мы по ней, им было бы куда как легко осуществить свой замысел. Но поелику Господь всегда направляет к лучшему все деяния Вашего Величества с самого вашего детства и поелику я и люди моего отряда не щадим сил на службе своему королю, Всевышний указал нам дорогу, хотя и не слишком удобную, зато менее опасную, чем та, по которой нас хотели вести, и произошло это так.

В восьми лигах от города Чурультекаль есть две очень высокие и весьма примечательные горы[126], — на них в конце августа лежит столько снега, что, кроме снега, на склонах ничего не видно. И из одной, более высокой, весьма часто и днем и ночью вырываются клубы дыма величиною с большой дом, и дым этот поднимается над горой до облаков прямехонько, как стрела, и, по-видимому, вырывается с преогромной силой, ибо, хотя на горе той всегда дует сильнейший ветер, он не может поколебать этот столб дыма. Поскольку же я всегда преисполнен желания наиподробнейше уведомлять Ваше Величество обо всех диковинах здешнего края, мне захотелось узнать тайну сего явления, показавшегося мне удивительным, и я послал десяток своих товарищей, тех, кто, по-моему, мог лучше справиться с такой задачей, и с ними несколько здешних, чтобы их вели, и настоятельно просил постараться взойти на гору и узнать загадку дыма — откуда и как он выходит. Они отправились и сделали все возможное, чтобы добраться до вершины, но так и не смогли по причине глубокого снега, лежавшего на склонах горы, и вихрей, разносящих по всей горе золу, что из нее вылетает; вдобавок им не под силу было выносить царящий там наверху жестокий холод, ибо поднялись они все же очень высоко, почти до самой вершины, и когда там были, как раз начал идти дым, и, сказывают они, вырывался он с таким напором и грохотом, что казалось, вся гора сейчас развалится; и тогда они повернули обратно и, спустившись, принесли комья снега и льдинки, чтобы мы поглядели, — а нам это было в диковинку, ведь в этой земле климат очень жаркий, и, по мнению лоцманов, она находится на двадцатом градусе, сиречь на той же параллели, что и остров Эспаньола, где всегда стоит жара. И, направляясь к горе, мои товарищи увидели какую-то дорогу и спросили шедших с ними местных индейцев, куда та дорога ведет, и им ответили, что в Кулуа и что это хорошая дорога, а та, мол, по которой нас хотят вести люди из Кулуа, плохая, и наши испанцы пошли по ней и достигли подножья тех двух гор, меж которыми та дорога проходила, и с нее они увидели равнину Кулуа, и большой город Теночтитлан, и озера, имеющиеся в той провинции, о коих я в дальнейшем расскажу Вашему Величеству, и возвратились они очень радостные, что обнаружили столь удобную дорогу, и одному Богу известно, как обрадовался этому я.

После возвращения наших товарищей, ходивших смотреть гору, я, разузнав от них и от местных индейцев про дорогу, ими обнаруженную, призвал послов Моктесумы, что находились при мне и должны были меня вести в свою землю, и сказал им, что хочу идти по той дороге, а не по указанной ими, ибо та дорога короче. И они ответили, что я прав, — та дорога короче и удобнее, а намеревались они вести нас не по той потому, что тогда пришлось бы целый день идти по земле Гуасусинго, где живут их враги, и там мы бы не смогли получать необходимые для нас припасы, как во владеньях Моктесумы, и что, раз уж я хочу идти так, они постараются, чтобы нас снабжали припасами со стороны дороги, намеченной ими; так мы выступили в поход, сильно опасаясь, как бы нам снова не надумали устроить какую-нибудь пакость. Но поскольку мы уже объявили, что пойдем по той дороге, я счел неразумным менять решение или возвращаться назад, иначе они могли бы подумать, что нас одолела трусость.

В день, когда я покинул город Чурультекаль, мы прошли четыре лиги до селений, принадлежащих городу Гуасусинго, где жители встретили меня весьма радушно и дали мне несколько рабынь, и одежду, и немного золота, но всего было очень мало, ибо они золота не имеют, будучи в союзе и на стороне тласкальтеков, за что Моктесума их также обложил со всех сторон, и они не могут торговать с другими провинциями, кроме как через его земли, и потому живут в чрезвычайной бедности. На другой день я поднялся на перевал между двумя горами, о коих уже писал, а спускаясь с него, мы уже ступили на землю Моктесумы, а именно в провинцию, называющуюся Чалько; не дойдя двух лиг до селений, обнаружили отличный, недавно построенный дом, да такой просторный, что в нем привольно расположились все воины моего отряда и я сам, — а вел я с собою более четырех тысяч индейцев из провинций Тласкальтека и Гуасусинго, Чурультекаль и Семпоальян, и для всех нашлась обильная еда, и во всех покоях были большие очаги и вдоволь дров, и это было очень кстати, ибо там страшно холодно из-за того, что место это расположено между двумя горами, на которых лежит много снега.

Сюда для переговоров со мною пришли несколько индейцев, с виду особы знатные, и между ними был один, о ком мне сказали, что это брат Моктесумы; и они принесли мне золота на сумму около трех тысяч песо и от имени Моктесумы передали, что он посылает мне все это с просьбой повернуть назад и не трудиться идти в его город, ибо земля его бедна на съестные припасы, и в нее ведет очень скверная дорога, и все там залито водою, и добраться можно только в каноэ, и еще они перечислили уйму всяких помех. И попросили подумать, в чем я еще нуждаюсь, и Моктесума, их повелитель, прикажет все мне доставить, и они сами, мол, договорятся меж собою платить мне каждый год certum quid[127], каковую доставят к самому морю или куда я пожелаю. Я принял их весьма любезно и дал им вещицы, привезенные из Испании, которые они очень ценят, особенно же одарил того, кто, по их словам, был братом Моктесумы; а в ответ послам сказал, что ежели бы в моей власти было вернуться, я бы, чтобы угодить Моктесуме, это сделал, но как прибыл я в их землю по приказу Вашего Величества и главное, что мне поручено, это прислать реляцию о самом Моктесуме и о его большом городе, о каковых — и о государстве, и о его столице — Ваше Величество уже давно наслышаны, то пусть они ему передадут мою просьбу милостиво согласиться на мой приход, от чего ни его особе, ни его земле не будет худа, а только добро; я же должен продолжать свой путь, а после того как Моктесуму увижу, ежели он по-прежнему будет отказываться принять меня и мое войско, то я уйду; и я полагаю, что нам легче будет поладить вдвоем, с глазу на глаз, нежели через посредников, пусть они люди, достойные полного доверия, и тогда мы решим, каким образом он будет служить Вашему Величеству.

С этим ответом они и удалились. В доме, о косм я упоминал, как мы заметили, индейцы, по всей видимости, готовились к тому, чтобы ночью совершить на нас нападение, но так как я об этом догадался, то поставил сильную стражу, и они, увидев такое, изменили намерение и в строжайшей тайне дали знать большому войску, стоявшему в горах вокруг этого дома и замеченному нашими дозорными и разведчиками, чтобы те ушли прочь; когда же наступил день, я отправился в селение^{151}, находящееся в двух лигах, называется оно Амекамека и принадлежит к провинции Чалько, и в самом этом селении и на хуторах, расположенных за две лиги в окружности, проживает более двадцати тысяч душ, и в том селении мы расположились в превосходных домах господина той округи, и ко мне пришли для переговоров много индейцев, с виду особо почитаемые, и сказали, что Моктесума, их повелитель, послал их, чтобы они меня тут дождались и позаботились снабдить всем необходимым. Господин этой провинции и селения дал мне десятка четыре рабынь и три тысячи кастельяно золота и те два дня, что я там пробыл, обеспечивал нас весьма обильно припасами для нашего стола. На третий же день я вместе с этими знатными индейцами, которых, по их словам, Моктесума прислал, чтобы они меня дожидались, покинул это селение, и на ночлег мы остановились в четырех лигах оттуда в маленьком селении на берегу большого озера, причем почти половина домов там стоит на воде, а за теми, что на суше, высится весьма крутая, скалистая гора, и там нас очень хорошо разместили. В то же время им, должно быть, очень хотелось померяться с нами силой, и, дабы не потерпеть урона и застать нас врасплох, намеревались они, видимо, это сделать ночью; но я-то был все время начеку и, сумев заранее разгадать их коварные планы, поставил в ту ночь такую мощную охрану, что, когда их лазутчики, приплывая в каноэ по озеру, а также спускаясь с горы, высматривали, где удобней совершить нападение, человек пятнадцать или двадцать из них наткнулись на наших дозорных и были перебиты, лишь немногие сумели вернуться и сообщить о том, что увидели; тогда, убедившись, что мы ни на миг не теряем бдительности, посланцы Моктесумы раздумали нападать и решили все же вести нас дальше.

И на другой день поутру, когда я собирался покинуть то селение, явилось десять или двенадцать весьма знатных, как я потом узнал, индейцев, и в их числе молодой вельможа, лет двадцати пяти, которому все выказывали величайшее почтение, — когда он вышел из носилок, в коих его принесли, все прочие принялись убирать камешки и соломинки с его пути; приблизясь ко мне, новоприбывшие сказали, что посланы Моктесумой, их повелителем, дабы сопровождать меня, и он, мол, просит его извинить за то, что сам не вышел меня встретить и принять, а причина в том, что он нездоров; однако город его уже недалеко, и, поскольку я все еще намерен его посетить, там уже увидимся, и я смогу убедиться, сколь велико его желание служить Вашему Величеству; однако он все-таки просит меня, ежели возможно, не посещать его город, ибо там я буду терпеть всяческие трудности и нужду и он, к стыду своему, не сможет меня обеспечить так, как того желал бы; тут присланные им вельможи стали на этом настаивать и упорствовать, да так рьяно, что едва лишь не говорили, что преградят мне путь, ежели я их не послушаю; в своем ответе я постарался их успокоить и угомонить самыми любезными словами, какие у меня нашлись, убеждая, что никакого вреда им от моего присутствия не будет, а только большая выгода; с тем они и отбыли, получив от меня кой-какие вещицы. Я же отправился тотчас вслед за ними в сопровождении целой толпы индейцев, с виду весьма знатных, что потом подтвердилось; шли мы все время по берегу оного большого озера, и, когда прошли одну лигу от места нашего ночлега, я увидел посреди озера на расстоянии примерно двух выстрелов из арбалета небольшой город, вероятно, с тысячей или двумя жителей, весь сооруженный на воде, так что к нему не было никакого подступа, и, насколько можно было судить издали, с множеством башен, а пройдя еще лигу, мы оказались на дороге шириною не более кавалерийского копья и, пройдя по ней к середине озера две трети лиги, вступили в город, хотя небольшой, но превосходивший красотою все, что мы до тех пор видели, — дома и башни в нем были отделаны с великим искусством, и основания их содержались в отличном состоянии, притом что весь он был сооружен на воде; и в этом городе, где обитало тысячи две жителей, нас приняли весьма радушно и хорошо накормили, а затем ко мне явились для переговоров его правитель и старейшины и попросили остаться у них переночевать, но те индейцы, посланцы Моктесумы, что со мною были, сказали, чтобы я здесь не останавливался, а шел дальше, в город, отстоящий оттуда в трех лигах и называющийся Истапалапа и принадлежащий брату Моктесумы, и я последовал их совету.

А выходили мы из того города, где отобедали и название коего я сейчас запамятовал[128], уже по другой дороге длиною в одну лигу с гаком, и привела она нас на сушу; когда же мы приблизились к городу Истапалапе, навстречу нам вышел его правитель, а с ним другой вельможа, правитель соседнего большого города, оттуда всего в трех лигах, называющегося Калуаналькан, и многие другие старейшины, дожидавшиеся меня там, и они дали мне три или четыре тысячи кастельяно золота и несколько рабынь и одежду и приняли весьма радушно. В оном городе Истапалапа двенадцать или пятнадцать тысяч жителей, и расположен он на берегу большого соленого озера так, что половина его стоит на воде, половина — на суше. У тамошнего правителя есть несколько новых домов, еще не вполне завершенных, которые могут соперничать с лучшими зданиями Испании как по величине, так и по отделке, по красоте каменной кладки и по плотницкой работе, полам и всяческим удобствам для домашних служб, — правда, у них тут нет украшений в виде резьбы по камню и всяких узоров, какими в Испании отделывают дома. Комнат в домах много, с высокими и с низкими потолками, сады весьма тенисты, засажены деревьями и душистыми розами; есть также очень красиво отделанные бассейны с пресною водой, где ступени ведут до самого дна. К дому примыкает большая уэрта[129], а на кровле одного дома устроен бельведер с очень красивыми коридорами и покоями, а посреди уэрты имеется очень большой бассейн квадратной формы с пресною водой, стенки коего сложены из гладко отесанных камней, а вокруг бассейна как бы набережная, превосходно выложенная кирпичом и такая широкая, что по ней могут прогуливаться четыре человека в ряд; каждая сторона бассейна имеет четыреста шагов, а всего вокруг — тысяча шестьсот; по другую же сторону набережной, до самой ограды, все огорожено решеткою из тростника, а за нею купы деревьев и душистые травы, а в самом бассейне много рыбы и плавают стаи птиц, вроде наших чирков и крякв, и другие водяные птицы, и столько их, что часто они покрывают всю поверхность воды.

Назавтра же после прихода в этот город я его оставил и, пройдя пол-лиги, оказался на дороге, идущей посреди упомянутого озера на протяжении двух лиг к большому городу Теночтитлану, сооруженному на середине озера, и дорога эта, шириною в два копья, тщательно вымощена, так что по ней могут двигаться восемь верховых в ряд, и многие дома там стоят прямо в воде. Вокруг озера еще три города. Первый из оных трех городов, называющийся Мисикальсинго, в большей своей части стоит на озере, а другие два — один называющийся Нисиака, а другой Училоучико — расположены на его берегах, и многие дома там стоят в воде. В первом из городов около трех тысяч жителей, во втором более шести тысяч, а в третьем четыре или пять тысяч, и во всех превосходные здания и башни, особенно же хороши дома правителей и знатных особ, а также их мечети и молельни, где находятся идолы. В городах оных торгуют солью, которую добывают из воды озера и собирают с омываемой озером поверхности почвы, и продают соль местным жителям и за пределы их округи. Итак, я пошел по упомянутой дороге и, не доходя пол-лиги до главной части города Теночтитлан, на пересечении этой дороги с другой, проложенной с суши, увидел весьма мощное укрепление с двумя башнями, окруженное стеною толщиной в два эстадо, по верху которой идет кругом парапет; стена сия перегораживает обе дороги, и в ней всего двое ворот — через одни входят, через другие выходят.

Туда-то вышли встретить меня для переговоров около тысячи знатных индейцев, жителей оного города, все одетые на один манер и, по их обычаю, в весьма богатое платье, и каждый из них в отдельности подходил поговорить со мною и, приблизясь, совершал церемонию, у них принятую, — касался рукою земли и целовал ее, и я стоял и ждал почти целый час, пока каждый из них не совершил эту церемонию.

У самого входа в город надобно пройти по деревянному мосту в десять шагов шириною, под которым канал, чтобы могла проходить вода, потому как она то прибывает, то убывает; также и в крепостной стене города есть отверстие; очень длинные и толстые бревна, из коих состоит указанный мост, кладут и убирают, когда хотят; и таких мостов по всему городу множество, как я в дальнейшем расскажу в его описании Вашему Величеству. Когда же мы миновали мост, навстречу нам вышел сам владыка Моктесума и с ним сотни две сановников, все босые и одетые в платье другого вида или фасона, но тоже весьма богатое, еще более богатое, чем у первых; и шли они двумя процессиями, прижимаясь к стенам домов, по улице весьма широкой, красивой и прямой, так что с одного ее конца виден другой, и длиною она в две трети лиги, и по обе ее стороны стоят добротные большие дома — и жилые, и служащие мечетями; а посередине улицы шел Моктесума с двумя сановниками, один справа, другой слева, и один из них был тот самый вельможа, о ком я говорил, что он явился на переговоры в носилках, а другой — брат Моктесумы, правитель города Истапалапа, откуда я в тот день вышел, и все трое были одеты одинаково, только Моктесума был в обуви, а те двое — босые, и каждый держал его под руку; когда ж мы поравнялись, я спешился и пошел вперед, чтобы его обнять, но те двое, что с ним шли, руками остановили меня, чтобы я к нему не прикасался, затем они и он также совершили церемонию лобызания земли, после чего Моктесума приказал своему брату, что шел с ним, подойти ко мне и взять меня под руку, а он с другим вельможей пошел впереди на небольшом расстоянии.

И после того как он со мною поговорил, стали подходить для разговора и другие вельможи из двух процессий, шли они чередою, один за другим, и затем возвращались в свою процессию, когда же происходил наш разговор с Моктесумой, я снял с себя бывшее на мне ожерелье из стеклянных жемчужин и брильянтов и надел ему на шею; а когда мы уже немного прошли по улице, появился его слуга с двумя ожерельями, обернутыми в полотно; были они из разноцветных раковин, весьма у них ценимых, и на каждом ожерелье было восемь подвесок в виде золотых креветок, сделанных с большим искусством, величиною с подушечку пальца, и когда их принесли, Моктесума взял их и надел мне на шею. После чего мы двинулись дальше по улице в том порядке, как я писал, пока не приблизились к очень большому и богато украшенному дому, назначенному нам для жилья. Там он взял меня за руку и повел в большую залу, куда вход был из двора, через который мы шли, и там усадил меня на весьма нарядном возвышении, для него сооруженном, и, попросив подождать его, ушел.

И немного спустя, когда все воины моего отряда уже были размещены по квартирам, он вернулся, и за ним несли множество разных золотых и серебряных украшений и плюмажей и почти пять или шесть тысяч штук одежды из хлопка, очень нарядной, из тканей разной выделки и по-разному вышитой, и, передав мне все это, сам он сел на другом возвышении, которое тут же соорудили рядом с тем, на коем сидел я, а усевшись, сказал следующее: «Уже много лет мы по писаниям, оставшимся от наших предков, знаем, что ни я, ни все те, кто на сей земле обитает, не коренные здешние жители, но пришлые, и прибыли сюда из дальних краев; знаем также, что в сии места нас привел некий вождь, и все пришедшие с ним были его подданные, а потом он возвратился на свою родину и лишь через многие годы прибыл сюда опять, и тогда оказалось, что те, кого он здесь оставил, переженились на здешних женщинах, и обзавелись многочисленным потомством, и основали селения, в коих жили, и когда он захотел увести их с собою, они не пожелали ни идти за ним, ни признать своим господином, и с тем он и удалился. И мы всегда знали, что его потомки придут покорить эту землю и сделать нас своими подданными; и ежели, как вы говорите, вы и впрямь пришли со стороны, откуда восходит солнце, и ежели верны ваши рассказы о том великом владыке или короле, что вас сюда послал, то мы твердо убеждены и верим, что он-то и есть наш исконный господин, особливо ежели он, как вы утверждаете, давно о нас наслышан; и посему не сомневайтесь, что мы вам будем подчиняться и считать вас наместником того великого государя, и все, чем я в моих владениях распоряжаюсь, принадлежит вам, стоит вам только приказать, все будет исполнено и сделано; все, чем мы владеем, существует лишь для того, чтобы вы этим располагали. И поскольку вы находитесь у себя дома и на своей родине, устраивайтесь и отдыхайте от трудов, испытанных в пути и в сражениях, ибо мне известно обо всем, что вы претерпели, направляясь от Потончана в эти места, и также известно, что люди из Семпоальяна и Тласкальтеки наговорили вам на меня много худого. Но вы не верьте ничему, кроме как своим глазам, особливо же людям, которые суть мои враги, а иные из них были моими подданными и взбунтовались с вашим приходом в надежде, как они говорят, на ваше покровительство; знаю также, что они сказали вам, будто в моих домах стены из золота и циновки на помостах и в других помещениях также золотые и будто я бог или возомнил себя богом, и прочее и прочее. Однако вы же сами видите, что дома мои из камня, извести и глины». И тут он завернул подол своего платья и показал мне свое тело. «Глядите, ведь я из плоти и костей, как вы и как всякий другой, и я тоже смертен, и меня можно пощупать, — говорил он, трогая руками свои плечи и туловище. — Видите, как вам солгали; правда, у меня есть кое-какие золотые вещицы, доставшиеся от предков; и все, что у меня есть, вы можете получить, как только захотите; а сейчас я пойду в другие дома, где я живу; вас же здесь снабдят всем необходимым для вас и для ваших людей. И вы ни о чем не печальтесь, ибо вы находитесь в своем доме и на своей родине». На все эти речи я ответил так, как считал наиболее уместным, а главное — постарался уверить его, что Ваше Величество и есть именно тот, кого они ждали; и на сем он со мною простился, и когда он ушел, нам нанесли всякой всячины — много кур, и хлеба, и фруктов, и всего, что нам надо было, позаботились также о вещах, нужных для удобства в доме, и так я пробыл там шесть дней, и меня снабжали всем необходимым и посещали многие их знатные особы…

В начале сей реляции, о всекатолический государь, я уже упоминал о том, что когда отправился из Вера-Крус, чтобы увидеть оного сеньора Моктесуму, то оставил там сто пятьдесят человек довершать начатую постройку крепости, и также упоминал о том, что многие селения и крепости в окрестностях нашей Вильи были мною подчинены власти Вашего Королевского Величества и тамошние жители надежно замирены.

И вот через неких подданных Вашего Величества я, еще находясь в городе Чурультекаль, получил письма от капитана, коего оставил своим наместником в Вилье, и в письмах этих он меня извещал о том, что Куальпопока, правитель города, названного нами Альмерия, прислал к нему своих людей, дабы известить, что он готов стать подданным Вашего Величества, и ежели до сих пор не явился, как то положено, изъявить свою покорность и признать себя подданным Вашего Величества и вашу власть над всеми его землями, то причина сего в том, что ему пришлось бы идти через земли его недругов, и он, опасаясь их нападения, не мог решиться; теперь же он просит прислать к нему четырех испанцев, чтобы они его сопровождали, и тогда те, по чьей земле он будет проходить, зная, с кем он идет, его не тронут; он обещал вскорости явиться; и мой капитан, поверив тому, что Куальпопока ему сообщил, и зная, что многие вожди так уже поступали, отправил к нему четырех испанцев; но едва они оказались у Куальпопоки, тот велел их убить, да так, чтобы казалось, будто он тут ни при чем, и двоих они успели умертвить, а другим двум, хотя они были ранены, удалось сбежать в горы; и тогда капитан выступил в поход на оный город Альмерия с пятьюдесятью испанцами пешими, и двумя верховыми, и двумя пушками, и восемью или десятью тысячами дружественных индейцев; и он сражался с жителями оного города, и у наших было убито человек шесть или семь, и город он взял и перебил множество тамошних жителей, а оставшихся в живых выгнал оттуда, а город был сожжен и разрушен, ибо индейцы, что были в его войске, враги живших в Альмерии, выказывали в том большое усердие; сам же Куальпопока, правитель города, с пришедшими ему на помощь союзниками спаслись бегством, как об этом узнал капитан от пленных, взятых в оном городе, и также узнал, чьи еще люди защищали город и по какой причине были убиты посланные им испанцы, и ему сказали, якобы это Моктесума приказал Куальпопоке и другим, объединившимся с ним, — а все они были подданными Моктесумы, — чтобы, когда я уйду из Вера-Крус, они напали на тех, кто восстал против него и перешел на службу к Вашему Величеству, и велел им всеми способами стараться убивать испанцев, оставленных там мною, дабы те не могли помогать бунтовщикам и поддерживать их, и по этой причине и были убиты двое наших.

И когда, о непобедимый государь, минуло шесть дней с того времени, как я вступил в оный большой город Теночтитлан и кое-что в нем осмотрел, хотя и немного сравнительно со всем, что там можно было увидеть и описать, я, приняв в рассуждение все увиденное в городе и в том краю, подумал, что для блага Вашего Величества и для нашей безопасности будет лучше, ежели их правитель окажется в моей власти, дабы он не мог по своей воле переменить намерение и желание служить Вашему Величеству, тем паче что мы, испанцы, несколько неуживчивы и нахальны; кабы он вдруг разгневался, то смог бы причинить нам немалый вред, да такой, что при его огромном могуществе и памяти бы о нас не осталось; а ежели я буду его держать при себе, то все подвластные ему земли скорее придут к признанию Вашего Величества и покорности, как потом и произошло. И вот я решил захватить Моктесуму в плен и поместить в том доме, где сам я находился, доме весьма прочном; и дабы его пленение не вызвало шума или смуты, я, прикидывая, как бы половчее это проделать, вспомнил о том, что писал оставленный мною в Вера-Крус капитан касательно случившегося в городе Альмерия, — о чем я рассказал выше, — а также о том, как обнаружилось, что все произошедшее там творилось по приказу Моктесумы; и, расставив надежные заслоны на перекрестках улиц, я отправился к Моктесуме, как уже не раз ходил его проведать; я поговорил с ним о всяких забавных и приятных вещах, а он мне подарил кое-какие драгоценности, и отдал свою дочь, и еще отдал дочерей своих сановников некоторым людям из моего отряда^{152}, после чего я сказал, что я, мол, знаю, что произошло в городе Наутекаль, или Альмерия, и об убитых там моих испанцах, и знаю, что Куальпопока оправдывался тем, якобы все им содеянное совершалось по приказу Моктесумы, и как его подданный он не мог поступить иначе; и я, мол, не верю тому, что все было так, как сказал Куальпопока, я думаю, что он просто хотел снять с себя вину, и посему я полагаю, что Моктесуме следовало бы послать за ним и за другими вождями, виновными в гибели испанцев, дабы нам установить истину и они были бы наказаны, а Ваше Величество убедились бы вполне в его доброй воле, не то вместо милостей, кои вы готовы ему оказать, слухи о тех злодеяниях могут возбудить вас супротив него, отчего ему был бы немалый вред; что ж до меня, то я упорен, что истина противоположна тому, что говорит Куальпопока, и у меня на него, Моктесуму, обиды нет.

И он тотчас приказал позвать своих людей, и дал им маленькую каменную фигурку, вроде печати^{153}, которая у него была привязана к руке, и велел им идти в оный город Альмерия, находящийся в шестидесяти или семидесяти лигах от Теночтитлана, и привести Куальпопоку, и сведать, где остальные замешанные в убийстве испанцев, и тех тоже привести; а ежели они не захотят идти по своей воле, то привести их силой как пленников; а ежели окажут сопротивление, то потребовать в нескольких окрестных селениях, соседящих с тем городом, чтобы их жители, вооружась, схватили ослушников, а без них чтобы гонцы и не возвращались.

И как только они отправились, я сказал Моктесуме, что благодарю за усердие, с коим он взялся за дело, ибо я должен дать отчет Вашему Величеству о тех испанцах, а чтобы все было надежно, лучше ему побыть у меня до тех пор, пока не обнаружится истина и не станет окончательно ясно, что он не виноват, и я, мол, очень прошу его не огорчаться, потому как он будет у меня жить не как пленник, а с полной свободой, и я не стану чинить помех ни для его челяди в служении ему, ни в его управлении государством, и он может выбрать в доме, где я живу, любые покои, какие понравятся, и будет там жить в свое удовольствие, и пусть он не тревожится — никакого вреда и огорчения ему не причинят, а напротив, ему будет служить не только его челядь, но и все люди моего войска готовы исполнять его приказания; мы обстоятельно обдумали и обсудили сей предмет, но излагать все наши речи и доводы здесь было бы слишком долго, хотя и следовало бы дать Вашему Величеству отчет о них; сказано было много, и все это не столь важно для дела, а потому я упомяну лишь, что в конце концов он сказал, что согласен идти со мною, и немедля распорядился подготовить и убрать покой, где он будет проживать, что и было сделано наилучшим образом.

После чего явилась толпа сановников; сняв с себя нарядные одежды и взяв их под мышку, босые, они принесли носилки, не слишком роскошные, и молча, со слезами, усадили в них Моктесуму, и так мы пришли к дому, где я жил, и в городе шума не было, хотя и начиналось какое-то движение; но когда Моктесума об этом узнал, он велел сказать, чтобы люди успокоились. И так воцарилось полное спокойствие, какое было прежде, так было все время, пока я держал Моктесуму своим пленником, а жил он у меня в свое удовольствие — вся челядь из его дворца ему прислуживала, дворец же у него был громадный и роскошный, о чем я скажу дальше. И я, и люди моего отряда старались его ублажать, как только могли.

И когда прошло пятнадцать или двадцать дней его пребывания в плену, явились те, кого он послал за Куальпопокой и другими соучастниками убийства испанцев, и привели они Куальпопоку, и его сына, и еще пятнадцать человек, сказав, что все это вожди и что они повинны в убийстве. А самого Куальпопоку принесли на носилках как знатную особу, и таковым он был на самом деле, и когда их всех привели, то передали мне, и я приказал запереть их в надежном месте; и после того как они сознались в убийстве испанцев, я велел спросить, действительно ли они подданные Моктесумы, и Куальпопока ответил, что разве мог у него быть другой повелитель, как бы говоря, что другого нет и что они его подданные. И еще я спросил, было ли убийство совершено по приказу Моктесумы, и они ответили, что нет, но потом, когда дело дошло до казни, — а присудили их к сожжению, — все они в один голос сказали, что такой приказ прислал им Моктесума и что они повиновались его приказу. И так, при всем народе они были сожжены на площади, и все обошлось без какого-либо шума; и в тот день, когда их сожгли, я, поскольку они сознались, что убить испанцев им приказал Моктесума, распорядился надеть на него кандалы, что сильно его напугало; однако, поговорив с ним в тот же день, я их снял, и он был этому очень рад; и с того дня я всячески старался потакать ему и угождать, особенно же потому, что постоянно говорил и объявлял всем жителям той земли и владетельным господам, ко мне приходившим, что, поскольку он признает над собою власть Вашего Величества, то и Вашему Величеству угодно принять его под свою власть, и что они выкажут наилучшее рвение в службе Вашему Величеству, ежели будут слушаться Моктесуму и считать его своим господином, как было прежде, до моего прихода в их земли.

И так хорошо я с ним обходился, и так он был мною доволен, что когда я не раз и не два предлагал отпустить его на свободу, чтобы он вернулся к себе домой, он всякий раз отказывался, говоря, что ему у меня хорошо и уходить он не хочет, ибо тут у него есть все, что он любит, как если бы он жил у себя дома, а коли он уйдет от меня, то, может статься, владычные особы из числа его подданных станут его оскорблять или же понуждать сделать что-либо против его воли, что-либо несовместное со служением Вашему Величеству, а он, мол, твердо решил служить Вашему Величеству всем, что в его силах; и покамест надо, чтобы я сам извещал их о своих намерениях, а ему здесь хорошо, ибо коль вздумают они в чем-либо его упрекать, он сможет ответить, что он в себе не волен, и тем от них избавится и спасется; и он часто просил у меня дозволения развлечься и провести время в своих домах для увеселений, которые были у него в самом городе и за его пределами, и я ни разу ему не отказал. И он много раз отправлялся за одну-две лиги от города развлекаться с пятью или шестью испанцами и всегда возвращался веселый и довольный в покои, где жил у меня; и всякий раз, отправляясь туда, одаривал драгоценностями и одеждой испанцев, его сопровождавших, и своих индейцев, которые всегда шли за ним огромною толпой, не менее, а то и более трех тысяч, и большинство из них были вельможи и знатные особы; и он всегда им устраивал пиры и празднества, так что тем, кто с ним отправлялся, было о чем порассказать.

После того как я убедился, что он и впрямь искренне желает служить Вашему Величеству, я попросил его, дабы мне более обстоятельно составить реляцию Вашему Величеству о здешних достопримечательностях, показать мне прииски, где они добывают золото, на что он радостно и охотно ответил, что готов это сделать; тотчас он велел позвать своих людей и назначил по двое из них в каждую из четырех провинций, где, по его словам, добывали золото, и попросил меня отрядить с ними испанцев, чтобы посмотрели, как его добывают; и я тоже с каждыми двумя его людьми отправил двоих испанцев. Один отряд пошел в провинцию, называющуюся Кусула, за восемьдесят лиг от их главного города Теночтитлана, и жители той провинции — подданные Моктесумы; там им показали три реки, и со всех трех принесли мне образцы золота, очень чистого, хотя и добытого почти вручную, ибо у них не было иных орудий, кроме тех, какими пользуются индейцы; и по пути они, как рассказали испанцы, прошли через три провинции с прекрасными землями и со многими селениями, городами и хуторами, а дома, мол, там такие красивые, что и в Испании не сыскать лучших. Особенно же их удивило некое сооружение для жилья, бывшее в то же время крепостью, более внушительной, и могучей, и крепче построенной, чем замок в Бургосе, а также то, что люди одной из тех провинций, называющейся Тамасулапа, одеваются богаче, нежели жители той, где мы сейчас находимся, и, как им показалось, то люди весьма разумные. Второй отряд отправился в другую провинцию, называющуюся Малинальтебеке и расположенную в семидесяти лигах от их главного города в сторону моря, также и оттуда мне принесли образцы золота с большой реки, там протекающей. Третий отряд отправился вверх по той реке, в землю, где проживают индейцы, по языку отличающиеся от народа кулуа; народ этот называется тенис, имя правителя той земли — Коателикамат, и владения его расположены среди очень высоких и крутых гор, поэтому он не подчиняется Моктесуме, а еще потому, что народ той провинции весьма воинствен и сражаются они копьями длиною от двадцати пяти до тридцати пядей; и поскольку те люди неподвластны Моктесуме, его слуги, посланные вместе с испанцами, не решились войти в оную землю, не известив ее правителя и не испросив у него дозволения, — они, мол, идут с испанцами посмотреть золотые прииски, которые есть в его земле, и просят от моего имени и от имени Моктесумы, их повелителя, дать на то согласие. На что Коателикамат ответил, что он, мол, очень рад, что испанцы пришли в его землю и посмотрят прииски и все прочее, что им будет угодно, однако люди из Кулуа — подданные Моктесумы — не должны входить в его землю, ибо они его враги.

Испанцы были немного смущены, не зная, идти ли одним или не идти, ибо сопровождавшие их индейцы советовали не ходить, потому как могут убить, и, мол, только для того, чтобы их убить, здешние запрещают индейцам кулуа идти с ними; в конце концов они решились и были очень хорошо приняты тем правителем и его народом; и им показали семь или восемь рек, где, по словам индейцев, они добывали золото, и в их присутствии индейцы его добывали, и испанцы принесли мне образцы со всех рек; и оный Коателикамат прислал с моими людьми своих посланцев, чтобы они сообщили мне его желание предложить Вашему Священному Величеству себя самого и свою землю, и прислал мне золотые украшения и одежду, какую они носят; еще один отряд отправился в провинцию, называющуюся Тучитебеке, которая лежит почти на том же пути к морю в двенадцати лигах от провинции Малинальтебеке, где, как я сказал, было найдено золото; и там им показали еще две реки, откуда тоже принесли мне образцы золота.

И поскольку там, как рассказали ходившие туда испанцы, есть много снаряжения для добычи золота, я попросил Моктесуму, чтобы в провинции Малинальтебеке, которая наиболее для того пригодна, он приказал построить усадьбу для Вашего Величества, и он с таким рвением за это взялся, что не прошло и двух месяцев с того дня, когда я об этом попросил, как там были засеяны шестьдесят фанег[130] маисом и десять фасолью и посажены две тысячи деревьев какао, это плод вроде миндаля, который они продают в молотом виде и весьма ценят, так что по всей их земле он имеет хождение вместо денег и за него покупают все необходимое на рынках и в других местах. И он велел соорудить там четыре превосходных дома, и в одном, кроме жилых комнат, устроили бассейн с водой и пустили туда пятьсот уток, коих они весьма ценят, ибо используют перья, и каждый год ощипывают уток и делают из перьев одежду; и еще там завели полторы тысячи кур, не говоря о всяком прочем хозяйстве, — испанцы, видевшие усадьбу, не раз принимались ее оценивать и сошлись на том, что она должна стоить не менее двадцати тысяч золотых песо…

Попросил я также Моктесуму сказать, есть ли на берегу моря устье реки или бухта, пригодные для якорной стоянки кораблей. На что он ответил, что он-то не знает, но прикажет нарисовать мне все побережье с бухтами и устьями рек, а потом я смогу послать своих испанцев осмотреть те места, и он даст мне людей, которые будут их вести и сопровождать. И вот однажды мне принесли нарисованный на ткани морской берег, где была изображена также впадавшая в море река, судя по рисунку более широкая, чем прочие; она, похоже, текла среди гор, называемых теперь Сан-Мартин, гор очень высоких и образующих бухту, и до того времени наши лоцманы полагали, что там, в провинции, именуемой Масамалько, есть ущелье; и Моктесума сказал, что я могу послать кого захочу, а он даст человека, который поможет все осмотреть и разузнать. И я немедля назначил десятерых испанцев, и среди них нескольких лоцманов и людей, знающих море, и, имея разрешение Моктесумы, они отправились и обошли весь берег от гавани Чальчильмека, теперь называемой Сан-Хуан, где я высадился, и прошли по берегу шестьдесят с лишним лиг, но нигде не нашли ни реки, ни бухты, куда бы могли заходить корабли, хотя реки там были, и весьма полноводные, и, плывя на каноэ, они во всех этих реках измеряли глубину и наконец добрались до провинции Куакалькалько, где и оказалась оная река.

Правитель той провинции по имени Тучинтекла встретил их весьма радушно и дал каноэ, чтобы исследовать реку, и они определили, что в устье, в самом мелком месте, глубина ее две с половиной морские сажени, и по той реке они поднялись вверх на двенадцать лиг, и в самом мелком месте, по их замерам, глубина была пять или шесть морских саженей. И судя по тому, что они увидели, можно полагать, что такая глубина тянется еще более чем на тридцать лиг, и по берегам оной реки много больших селений, и вся провинция расположена на равнине весьма плодородной и изобилует всеми плодами земли, и народу там живет несметное множество. И жители этой провинции не подданные и не данники Моктесумы, но его враги. И правитель ее, когда туда прибыли испанцы, также послал им сказать, чтобы люди кулуа не входили в его землю, ибо они его враги. И когда испанцы возвращались ко мне с таковым известием, он отправил с ними нескольких человек, вручивших мне золотые украшения, и шкуры тигров, и плюмажи, и самоцветы, и одежду; и от его имени они мне сказали, что Тучинтекла, их повелитель, уже давно наслышан обо мне, ибо люди с берегов Потончана — реки, названной нами Грихальва, — их друзья, рассказали им о том, как я шел через их землю и сражался с ними, когда они не хотели меня впустить в свои селения, и как потом мы стали друзьями, а они — подданными Вашего Величества, и еще мне было сказано, что он также предлагает себя и все свои владенья в распоряжение Вашего Величества и просит меня считать его своим другом, но с одним условием — чтобы люди кулуа не входили в его землю, я же могу прийти туда осмотреть все, что там есть и чем он готов служить Вашему Величеству, и он согласен каждый год давать мне долю, какую я укажу, от всего, чем владеет.

От испанцев, побывавших в оной провинции, я узнал, что она пригодна для заселения и что наши отыскали там удобную гавань, чему я весьма обрадовался, ибо, с тех самых пор как сошел с корабля на эту землю, все время искал гавань, пригодную для заселения, и не мог таковую найти, да ее и нет на всем побережье, начиная от реки Сан-Антон, находящейся вблизи Грихальвы, и до реки Пануко, устье коей несколько дальше и где испанцы под началом Франсиско де Гарая основали селение, о чем я в дальнейшем напишу Вашему Величеству.

И дабы тверже убедиться в достоинствах той провинции и гавани, и в доброй воле тамошних индейцев, и в других важных для заселения обстоятельствах, я опять послал нескольких человек из моего отряда, людей опытных, с поручением все вышесказанное проверить. Они отправились вместе с посланцами Тучинтеклы, захватив вещицы, которые я попросил ему передать, и, прибыв к нему, были хорошо встречены и снова принялись все осматривать, и промерять глубину гавани и реки, и искать подходящее место, чтобы основать поселение, и обо всем они принесли мне достоверную и подробную реляцию и сказали, что там есть все необходимое для заселения и что правитель оной провинции весьма доволен и желает служить Вашему Величеству. И, выслушав их реляцию, я тотчас отправил капитана с полутора сотнями людей, чтобы они наметили план селения и крепости, ибо правитель провинции нам предложил таковую возвести, а также доставить все, что мы пожелаем, и даже велел соорудить с полдюжины хижин в назначенном месте и сказал, что будет очень рад, ежели мы там поселимся и будем жить в его земле.

…На предыдущих страницах, всесильный государь, я рассказывал, как по пути в большой город Теночтитлан навстречу мне вышел важный сановник, посланный Моктесумою, и, как я потом узнал, очень близкий родич оного Моктесумы, имевший владения рядом с владениями Моктесумы, и название его провинции Акулуакан. Столица там — большой город, стоящий на берегут соленого озера, и ежели плыть оттуда в каноэ по озеру до города Теночтитлан, то будет шесть лиг, а по суше — десять. Называется тот город Тескуко, и проживает в нем тысяч тридцать душ. В городе оном, государь, очень замечательные дома и мечети и очень большие и красиво отделанные молельни. Есть и большие рынки, и кроме этого города есть там еще два — один в трех лигах от Тескуко, он зовется Акуруман, а другой — в шести лигах — зовется Отумпа. В каждом три-четыре тысячи жителей. К оной провинции, или владению, Акулуакан принадлежат другие селения и хутора, их очень много, и земли здесь очень хорошие и хорошо возделанные. Вся эта провинция граничит с одной стороны с провинцией Тласкальтека, о коей я уже писал Вашему Величеству. Ее правитель по имени Какамасин после пленения Моктесумы взбунтовался против служения Вашему Величеству, чьим подданным себя раньше признал, а также против Моктесумы. И хотя я неоднократно его призывал явиться ко мне для исполнения королевских приказов Вашего Величества, он не явился ни разу, хотя кроме того, что я посылал за ним, также и Моктесума наказывал ему явиться; он же отвечал, что ежели нам что-то от него надобно, пусть, мол, придут в его землю и там узнают, какова его сила и как он намерен исполнять свою службу. И мне сообщили, что у него собрано большое войско и все приготовлено для войны, и, поскольку я не мог его завлечь ни обещаньями, ни угрозами, я попросил у Моктесумы совета касательно того, как поступить, дабы оный ослушник не остался без наказания за непокорство. Моктесума ответил, что попытаться захватить его силой оружия было бы весьма опасно, ибо Какамасин могуществен, и войско у него большое, и взять его без того, чтобы не погибло множества народу, было бы невозможно. Однако, сказал он, многие знатные особы, подвластные оному Какамасину, живут в его, Моктесумы, владеньях, и он платит им жалованье и может поговорить с ними и убедить, чтобы они переманили сюда часть Какамасинова войска, и когда сие сделается и мы уверимся, что они будут за нас, тогда наверняка удастся его захватить. И получилось, что Моктесума столь искусно повел переговоры, и что оные сановники склонили Какамасина встретиться с ними в городе Тескуко, его столице, якобы для совета с ними как со знатными особами, ибо они, мол, огорчены, что он своими делами навлекает на себя погибель. И вот встретились они с Какамасином в его весьма роскошном доме на самом берегу озера, сооруженном столь искусно, что под ним можно в каноэ выплыть на озеро. Там они втайне приготовили много каноэ с вооруженными воинами на случай, ежели Какамасин станет сопротивляться. И во время совета оные сановники захватили Какамасина так, что его люди и не услышали, затем посадили его в каноэ, выплыли на озеро и привезли в нашу столицу, как я уже говорил, расположенную за шесть лиг оттуда; и, привезя в город, усадили его в носилки, как требовал его сан и было у них заведено, и принесли ко мне; я тут же приказал надеть на него кандалы и взять под стражу. И, посоветовавшись с Моктесумой, я от имени Вашего Величества сделал правителем оной провинции Какамасинова сына по имени Кукускасин, каковой сумел заставить все общины и всех владетельных особ провинции признать его своим господином, пока Ваше Величество не соизволит дать другой приказ. И получилось, что отныне все признавали и почитали его своим повелителем, как прежде Какамасина, он же повиновался всему, что приказывал ему я от имени Вашего Величества.

Через несколько дней после пленения Какамасина Моктесума призвал и собрал всех владетельных особ из соседних городов и земель и, когда они собрались, послал пригласить меня взойти в зал, где они были, и, когда я пришел, он произнес такую речь: «Братья и друзья мои, вам известно, что с давних времен вы и ваши отцы и деды были и остались подданными и данниками моих предков и моими, и всегда от них, как и от меня, вы видели наилучшее обхождение и почет, и сами вы поступали так, как обязаны поступать добрые и верные вассалы по отношению к своим природным господам; думаю также, что со времен ваших предков у вас сохранилась память о том, что мы не коренные жители сей земли, но пришли в нее из дальних краев и привел наших предков вождь, который их здесь оставил и чьими подданными все они были. Вождь сей покинул их, а потом, через много лет вернувшись, увидел, что предки наши поселились и обосновались на этой земле, и переженились на здешних женщинах, и народили множество детей, так что уже не захотели возвращаться с ним и тем паче признавать его господином сей земли; и он ушел от них и на прощанье сказал, что еще вернется или же пришлет такую рать, которая сумеет их покорить и заставит ему служить. И вам, конечно, известно, что мы всегда этого ждали, и, судя по рассказам этого капитана о короле и повелителе, пославшем его сюда, и по тому, с какой стороны они пришли, я убедился — и вы тоже должны убедиться, — что он и есть тот владыка, коего мы ожидаем, особливо же потому, что, по его словам, он там, вдалеке, знал о нас, и поскольку наши предки не исполнили своего долга по отношению к своему господину, то сделаем это мы и возблагодарим наших богов, что при нашей жизни произошло сие долгожданное событие. И я очень вас прошу, раз вы об этом извещены, чтобы отныне и впредь вы так же, как слушались меня и почитали своим господином, слушались и почитали оного великого государя, ибо он и есть наш природный господин, а этого капитана чтили как его наместника; и те повинности и обязанности, кои доныне вы исполняли по отношению ко мне, исполняйте по отношению к нему, ибо также и я намерен служить ему и угождать во всем, что он прикажет; вы же не только сим исполните свой долг и обязанность, но доставите мне великую радость». Все это он сказал, проливая горькие слезы и глубоко вздыхая, также и сановники, слушавшие его, рыдали столь горестно, что долго не могли ему ответить. И уверяю Ваше Священное Величество, что среди испанцев, слышавших его речь, не было ни одного, кто бы не проникся глубочайшим сочувствием.

И когда немного унялись их слезы, они ответили, что почитают его своим господином, и пообещали делать все, что он прикажет, — мол, выслушав его волю и объяснение, они так поступают с великой радостью и отныне и впредь признают себя подданными Вашего Величества и с сего дня все вместе и каждый в отдельности обещают делать и исполнять все, что от королевского имени Вашего Величества будет им велено, как должны поступать добрые и преданные вассалы, и будут приносить дань и нести службу, как прежде Моктесуме, что было их повинностью, а также исполнять все прочее, что будет велено от имени Вашего Величества. Все это говорилось в присутствии писца, и он скрепил грамоту по всем правилам, а я подтвердил сие как свидетель в присутствии многих испанцев.

Исполнив сей акт и приняв уверения сановников в преданности Вашему Королевскому Величеству, я однажды обратился к Моктесуме и сказал, что Вашему Величеству требуется золото для неких сооружений и что вы просите его послать нескольких своих людей — а я также пошлю нескольких испанцев — в земли тех господ, что здесь обещали Вашему Величеству свою службу, и напомнить им, чтобы они исполнили обещанное, уделив часть своего достояния, — не только ради того, что Ваше Величество в сем нуждается, но и потому, что пора им начать свое служение, и тогда Ваше Величество составит себе лучшее мнение об их усердии, и пусть также он, Моктесума, даст мне кое-что, ибо я хочу это послать, как прежде посылал с оказией золото и другие вещи. И он тотчас сказал, чтобы я назначил испанцев, коих желаю послать, и, распределив их по двое и по пятеро, отправил в многие провинции и города, названия коих я не припомню, ибо записи потерялись, но их было много, и самых разных, и некоторые отстоят от города Теночтитлана на восемьдесят и сто лиг; и с нашими испанцами он послал своих людей, повелев им посетить правителей тех провинций и городов и передать, что я приказываю каждому из них прислать мне толику золота, указанную им. Так и было сделано, и все правители, к коим он посылал, весьма любезно дали требуемое как в виде украшений, так и в виде слитков и пластин из золота и серебра. Дали также некую часть от прочего своего имущества, и, после переплавки всего, что можно было переплавить, положенная Вашему Величеству пятая доля составила тридцать две тысячи четыреста с лишком песо золота, не считая золотых и серебряных украшений, и плюмажей, и драгоценных камней, и прочих ценных вещей, кои я для Вашего Священного Величества отделил и назначил, и стоимость их не менее ста тысяч дукатов, а то и поболе; и кроме своей ценности, они так красивы и удивительны, что по своей необычности и причудливости вообще бесценны, и вряд ли кто-либо из известных в мире государей обладает подобными и столь изысканными изделиями. И да не сочтет Ваше Величество мои слова пустыми россказнями — поистине все, что есть сотворенного на земле и в море, о чем Моктесуме известно, изображено весьма правдиво и натурально в сих золотых и серебряных безделушках с самоцветами и перьями, да так искусно, что не отличить от настоящих; из всего этого он уделил мне для Вашего Величества большую часть, не считая других вещей, для которых я дал ему образцы и которые он приказал сделать из золота, а именно — изображения Святой Девы, распятия, медали, подвески, ожерелья и многое другое, что у нас в ходу. Досталась также на долю Вашего Величества пятая часть собранного серебра, сто с лишним марок, из коего я велел здешним мастерам изготовить большие и маленькие блюда, и мисочки, и чашки, и ложки, и они по нашим описаниям сделали все как могли лучше.

Кроме того, Моктесума дал мне много своей одежды, а она — если принять во внимание, что сделана только из хлопка, без шелка, — такова, что во всем мире не могли бы сделать и соткать подобную столь многих и различных цветов и со столь разнообразной вышивкой; было там весьма изящное платье, мужское и женское, и пологи для постелей, с коими не сравнить изготовленные из шелка, были и другие ткани, вроде копром, коими можно украшать домашние покои и церкви; были матрасы и покрывала для постелей как из перьев, так и из хлопка, разных цветов и также весьма примечательные, и многое другое — так много и так превосходно все было, что я не могу это описать Вашему Величеству. Дал он мне также дюжину духовых ружей[131], из коих он стрелял, и тут я тоже не в силах описать Вашему Величеству совершенство отделки — они сплошь были покрыты красивейшими рисунками изумительной расцветки, и там были изображены всевозможные птички и животные, деревья и цветы и многое другое, и на концах у них были золотые кольца и мушки величиною с ноготь и посередине также все очень красиво отделано. Вместе с ними он дал мне мешочек из золотой сетки для глиняных пуль, о коих сказал, что даст мне золотые, и дал мне золотые формы для их отливки и многое-многое другое, чему несть числа.

Ибо чтобы описать, о всемогущий государь, Вашему Королевскому Величеству красоту сего огромного города Теночтитлана, его диковины и достопримечательности, свиту и челядь Моктесумы, его правителя, обряды и обычаи здешнего народа и порядок в управлении этим городом, равно как другими, коими он владеет, потребовалось бы много времени для многих опытнейших описателей; я же не смогу пересказать и сотой доли того, что можно было бы обо всем этом написать, однако, по мере сил своих, постараюсь кое-что сообщить о некоторых вещах, пусть и нескладно, ибо знаю, совершенство их таково, что будет трудно мне поверить, — ведь даже то, что мы здесь видим собственными глазами, разум наш не в силах понять. Могу, однако, уверить Ваше Величество, что ежели мою реляцию и можно будет в чем-либо упрекнуть, то не в длинноте, но скорее в краткости описаний и этого предмета, и всех остальных, о коих я сообщу Вашему Величеству, ибо полагаю справедливым говорить моему государю и повелителю чистую правду, не преуменьшая ее и не преувеличивая.

Прежде чем начать рассказ об их главном городе и прочих вещах, о коих пойдет речь в этой главе, мне кажется, я, дабы все было понятнее, должен сказать кое-что о Мексике, где расположен этот город и некоторые другие, мною описанные, и где находятся главные владения Моктесумы. Оная провинция имеет очертания окружности, и со всех сторон обстоят ее весьма высокие и крутые горы, а равнинная ее часть по окружности имеет лиг семьдесят, и на этой равнине два озера занимают почти всю ее поверхность, ибо, объезжая их вокруг на каноэ, проплывешь более пятидесяти лиг. И в одном из тех озер вода пресная, а в другом, большем, соленая. Разделяются сии озера небольшими грядами высоких холмов, тянущимися посреди равнины, а далее оные озера соединяются на узкой ровной полосе, пролегающей между холмами и высокими горами. Узкая эта полоса простирается в ширину на выстрел из арбалета, и между одним озером и другим и городами и селениями, расположенными на озерах, сообщаются на каноэ, не имея надобности выходить на сушу. И поскольку в большом озере с соленою водой бывают приливы и отливы, как на море, вода во время прилива течет из него в пресноводное озеро так обильно, словно из полноводной реки, и соответственно при отливах пресная вода течет в соленое озеро.

Оный большой город Теночтитлан стоит на соленом озере, и с берегов его до сердца города, с какой бы стороны к нему ни направляться, будет две лиги. Войти в город можно по четырем дорогам, хорошо вымощенным и шириною в два кавалерийских копья. Город сей не меньше Севильи или Кордовы. Улицы в нем — я говорю о главных — очень широкие и прямые, и некоторые из главных и все остальные улицы расположены наполовину на суше, наполовину на воде, по которой здешние люди плавают в каноэ, и по всем улицам из конца в конец тянутся каналы, так что вода переливается из одних в другие, и над всеми оными каналами — а иные из них изрядно широки — перекинуты мосты из толстых, длинных, прочных бревен, плотно уложенных и хорошо отесанных, так что по многим из тех мостов могут ехать в ряд десяток всадников. И ежели бы жители города замыслили против нас недоброе, им было бы нетрудно это сделать, ибо оный город устроен как я описал, и ежели убрать мосты при входах и выходах, нас могли бы уморить голодом, отрезав полностью от суши. Посему я, как вошел в этот город, сразу же повелел соорудить четыре бригантины, что и было исполнено в кратчайший срок, дабы на них можно было, когда понадобится, разом переправить на сушу триста человек и погрузить лошадей.

В городе оном много площадей, где постоянно идет торговля, где здешний люд продает и покупает. Есть там площадь вдвое больше, нежели весь город Саламанка, обнесенная вокруг аркадами, под коими ежедневно собирается более шестидесяти тысяч человек для купли-продажи; а торгуют там всеми товарами, какими та земля богата, и вещами, и съестными припасами, украшениями из золота и серебра, из свинца, латуни, меди, олова, камней, кости, больших раковин, ракушек и перьев. Продается известь, отесанный и неотесанный камень, кирпич-сырец и обожженный, оструганное и неоструганное дерево всяких пород. Есть охотный ряд, где торгуют птицей всех пород, какие водятся в той земле, — куры, куропатки, перепела, дикие утки, мухоловки, чирки, горлицы, голуби, птички в клетках, попугаи, орлы, совы, ястребы и пустельги; с некоторых хищных птиц продают также шкурки с перьями, головою, клювом и когтями.

Продают кроликов, зайцев, оленей и небольших собачек, коих кастрируют и откармливают для еды. Есть ряд травный, где торгуют всеми лечебными корнями и травами, какие растут в той земле. Есть дома вроде аптек, где продаются готовые лекарства для питья, и для смазывания, и для пластырей. Есть дома, вроде цирюлен, где моют и бреют голову. Есть дома, где за плату дают еду и питье. Есть люди, вроде тех, кого в Кастилии называют носильщиками, для переноски тяжестей. Продаются дрова, уголь, глиняные жаровни и всевозможные циновки — для спанья на них, и другие, потоньше, — чтобы сидеть и устилать полы в комнатах и чуланах. Зеленного товара множество всякого — торгуют луком, луком-пореем, чесноком, кресс-салатом, кроссом, огуречником, щавелем, съедобным чертополохом, артишоками. Фруктов самых разных не перечесть — среди них есть вишни и сливы, похожие на наши испанские. Продают пчелиный мед и воск, и мед из маисовых стеблей, вкусных и сладких, как сахарный тростник, и мед из растения, которое на других островах называют магей, более вкусный, чем сахарный сироп, и из этого растения изготовляют сахар и вино, которыми тоже торгуют. Есть в продаже всевозможная хлопковая пряжа всех цветов, продают ее в мотках, точно как на гранадских шелковых рынках, хотя здесь пряжи куда больше. Продают краски для художников, все, какие можно увидеть в Испании, самых изумительных оттенков. Продают оленьи шкуры с шерстью и без оной, окрашенные в белый и другие цвета. Продают отличные гончарные изделия — кирпичи, большие и малые кувшины с двумя ручками, кувшины с одной ручкой, горшки, всякую другую посуду, вся она из отменной глины, вся или почти вся глазурная и разрисованная.

Продают много маисового зерна и хлеба, и маис здесь гораздо превосходит величиною зерен и вкусом маис, произрастающий на других островах и на материке. Продают пироги с начинкой из птичьего мяса и пироги с рыбой. Продают много рыбы свежей и соленой, сырой и жареной. Продают в большом количестве яйца куриные, гусиные и других птиц, о коих я писал, продают лепешки из яиц. Короче сказать, на рынках тех торгуют всем, чем этот край богат, и кроме того, о чем я рассказал, там столько всего и такого отменного качества, что, опасаясь наскучить и не надеясь все вспомнить и даже не зная, как назвать, на сем описание заканчиваю. Каждый род товаров продается в особом ряду, туда уже никто с другим товаром не сунется, и в этом соблюдается строгий порядок. Все продается по счету и мере, но до сей поры я не видел, чтобы продавали что-нибудь на вес.

На оной большой площади стоит большой дом, вроде нашего суда, где всегда присутствуют десять или двенадцать человек, — это судьи, и они решают все споры и дела, какие на рынке случаются, и назначают провинившимся кару. Есть на оной площади и другие блюстители порядка, те все время ходят среди толпы, проверяя, что продается, и меры, коими отмеряют товар; бывает, что иные меры разбивают, найдя их фальшивыми.

Есть в оном большом городе много мечетей, или храмов с идолами, весьма искусно построенных в разных приходах и околотках; в главных храмах постоянно проживают священнослужители их секты, там, кроме кумирен, где они хранят своих идолов, есть для тех монахов превосходные жилые помещения. Все эти монахи ходят в черном, не стригут волос и не причесываются со дня, как вступят в храм, до того дня, когда покидают его, и все это сыновья знатных особ и почтенных горожан, и они принимают сан с семи или восьми лет, пока их оттуда не забирают, чтобы женить, и чаще это совершается с первенцами, коим предстоит унаследовать дом. Они не знаются с женщинами, и ни одна женщина не допускается в те монашеские обители. Им положено воздерживаться от некоторых видов пищи, особенно в определенные поры года, а в другие с этим менее строго; и среди оных мечетей есть одна главная, и язык человеческий не способен описать ее величие, диковины и красоты, — она столь огромна, что внутри ее круглого зала, огороженного весьма высокою стеной, можно было бы разместить селение с пятьюстами жителей; внутри круглого здания, по его окружности, расположены отличные помещения с большими залами и коридорами, где проживают тамошние монахи. В той мечети есть около сорока высоких, превосходно сооруженных башен, и в самой большой из них лестница в пятьдесят ступеней, по коим восходят наверх; эта самая главная башня выше башни севильского кафедрального собора. Все башни богато украшены резьбою по камню и по дереву, лучшей работы и отделки не сыскать нигде в мире, — каменные стены внутри часовни, где они держат своих идолов, сплошь в резьбе, и часовни поделены на маленькие каморки, а деревянная обшивка стен и потолка покрыта изображениями чудовищ и другими фигурами и узорами. Все оные башни суть склепы, где погребены их владыки, и часовни там посвящены каждая особому идолу, коему тот знатный род поклоняется.

Внутри большой мечети есть три зала, где стоят главные идолы огромных размеров, сплошь изукрашенные и окруженные более мелкими фигурами из камня, а также из дерева, и в оных залах размещаются часовенки, куда входят через низенькие дверцы, и внутри там нет никакого освещения, и доступ туда разрешен только монахам — и то не всем, и в часовенках стоят нагрудные изображения и фигуры идолов, хотя, как я уже сказал, снаружи их тоже множество. Самых главных идолов, в коих крепче всего верят и коих больше всего почитают, я повалил с их пьедесталов и велел спустить вниз по ступеням и еще велел вычистить кумирни, где они стояли, ибо все там было измазано кровью от жертвоприношений, и поставил там изображения Пресвятой Девы и других святых, что немало огорчило Моктесуму и здешних индейцев; сперва они меня просили не делать этого, говоря, что ежели о том узнают в окрестных селениях, то восстанут против меня, ибо индейцы полагают, что все блага земные им даруют оные идолы, и ежели они позволят, чтобы идолов обидели, те разгневаются, и ничего им не дадут, и сделают землю бесплодной, и народ перемрет с голоду. Я же через своих толмачей объяснил им, сколь глубоко они заблуждаются, возлагая надежду на идолов, сотворенных их же руками из нечистого материала, и рассказал им, что есть только один Бог, всемогущий Владыка над всеми людьми, каковой сотворил небо, и землю, и все сущее, а также сотворил их и нас, и что Он не имеет начала и бессмертен и они должны поклоняться Ему и верить в Него, а не в какое-либо иное существо или предмет, и рассказал все прочее, что по этой части знал, дабы отвратить их от идолопоклонства и склонить к почитанию Господа Бога нашего; и все они, особливо же Моктесума, сказали в ответ — они, мол, уже говорили мне, что они не коренные жители той земли и что их предки пришли сюда в давние времена и они, мол, допускают, что в чем-то заблуждаются из унаследованных верований, ибо уж очень давно ушли со своей родины, а я, как пришедший оттуда совсем недавно, наверняка знаю лучше, чем они, как им надобно жить и во что верить; и они просят меня рассказывать им обо всем и просвещать их, они же будут поступать, как я скажу, и согласны, что так будет лучше. И оный Моктесума и многие старейшины того города помогали мне выбрасывать идолов, и очищать кумирни, и ставить наших святых, и делали все это с веселыми лицами, и я им запретил приносить людей в жертву идолам, как было у них в обычае, сказав, что сие не только отвратительно для Господа, но Ваше Священное Величество запрещает сие законом и велит убивать того, кто убьет. И с той поры они отвратились от зла, и за все время, что я пробыл в оном городе, я ни разу не видел, чтобы кого-то убили или принесли в жертву какого-либо человека.

Бюсты и фигуры идолов, в коих эти люди веруют, ростом намного выше рослого мужчины. Слеплены они из теста, состоящего из всевозможных семян и овощей, которые тут едят, смолотых и замешенных на крови из сердец, вынутых из человеческих тел; людям, еще живым, рассекают грудь, и извлекают сердце, и кровь, из него текущую, смешивают с той мукой; и оного теста готовят столько, чтобы хватило слепить огромные статуи. И когда идолы уже вылеплены, им опять-таки приносят сердца, опять убивают для этого людей и кровью мажут идолам лица. И для каждого дела есть свой особый идол, как то водилось у язычников, кои в древние времена чтили своих богов. Например, дабы испросить удачу в войне, у них один идол, а для полей — другой, и так для каждого дела, в коем желают они достигнуть успеха, есть свой особый идол, ему они поклоняются и служат.

Есть в оном большом городе много роскошных и очень больших домов, и причина такого множества богатых домов в том, что все владыки оных земель, подданные Моктесумы, имеют в том городе собственные дома и живут там часть года, а кроме того, есть немало состоятельных граждан, у которых также дома преизрядные. У каждого горожанина есть не только богатое и просторное жилище, но при доме еще премиленький сад со всевозможными цветами, цветники устроены и в верхних покоях, и в нижних. По одной из дорог, ведущих в сей большой город, проложены две глиняные трубы, каждая шириною в два шага и высотою в одно эстадо, и по одной течет глубиною в человеческий рост поток очень вкусной пресной воды, и доходит она до самой середины города, все ею пользуются и пьют. Другая труба, порожняя, служит для того, чтобы, когда потребуется, очищать первую, — пока ее прочищают, воду из нее спускают во вторую; пресная вода должна проходить под мостами, и на случай, ежели в трубах окажутся трещины, сквозь которые может просочиться соленая вода, труба с пресною водой укрыта кожухами шириною с туловище быка, а длиною равными длине моста, и так город обеспечен водою.

Воду развозят в каноэ и продают на всех улицах, а берут ее из трубы следующим образом: каноэ подплывают под мосты, где уложены кожухи, а наверху, на мостах, стоят люди, которые наполняют сосуды, находящиеся в каноэ, и за этот труд получают плату. У всех входов в город и в тех местах, где разгружают каноэ, в которых доставляют в город большую часть провизии, стоят хижины со стражниками, кои получают certum quid со всего привозимого. Не знаю, отдают ли сбор государю или же он предназначается для города, пока мне не удалось это выяснить; но все же полагаю более вероятным, что он идет государю, ибо на других рынках в других провинциях я видел, что подобную дань собирают для правителя провинции. На всех рынках и во всех общественных местах города каждый день собирается много народу, работников и мастеров разных ремесел, и они ждут, чтобы кто-нибудь нанял их на работу.

Жители сего города отличаются учтивостью и изяществом в одежде и манерах от жителей других провинций и городов, — так как сеньор Моктесума обитает здесь постоянно, то все правители, его подданные, стекаются к нему в город, и тут во всем больше вежества и тонкости. И, дабы не быть многословным в описании сего города, — а я и так не скоро закончу, — скажу лишь, что здешний обиход и обращение почти не уступают образу жизни в Испании, благоустройства и порядка здесь не меньше, и как подумаешь, что народ здесь дикий и столь далекий от познания Господа и от общения с другими разумными народами, то можно лишь дивиться, сколь разумно здесь все устроено.

В обиходе Моктесумы и в тех диковинах, коими он как великий государь владеет, столько есть чего описывать, что, уверяю Ваше Величество, я сам не знаю, с чего начать, ибо, как я уже сказал, мыслимо ли что-либо более поразительное, нежели то, что у владыки дикарей, вроде него, имеются изображения из золота, и серебра, и каменьев, и перьев всего, что есть в поднебесной и водится в его владениях, и сии золотые и серебряные фигурки столь натуральны и похожи, что в мире не найдется ювелира, способного сделать лучше, а что до вещиц из каменьев, тут разум бессилен понять, какими инструментами достигнуто подобное совершенство, изделия же из перьев столь удивительны, что ни из воска, ни вышивкой таких диковин не сотворишь. Размеры владений Моктесумы мы не смогли определить, ибо, куда бы ни посылал он своих гонцов, за двести лиг в одну и другую сторону от столицы, всюду его приказы исполнялись, хотя посреди его земель было несколько провинций, с коими он вел войну. Но, по нашим наблюдениям и по тому, что я мог понять из его речей, владения его почти равны Испании, ибо он посылал своих гонцов за шестьдесят лиг от Потончана, сиречь от реки Грихальва, дабы убедить признать себя подданными Вашего Величества жителей города, называющегося Куматан, до коего от его столицы не меньше двухсот двадцати лиг, ибо я отправлял испанцев осмотреть те края на расстоянии ста пятидесяти. Почти все владетели земель и провинций, особенно же соседних, большую часть года, как я уже сказал, проживали в столице, и у всех них или почти у всех первенцы находились в услужении у Моктесумы.

Во всех владениях оных правителей у него стояли войска, и в них были его люди, были также его наместники и сборщики повинностей и дани, причитавшихся с каждой провинции; и всему, что каждый обязан доставить, велись счет и запись, ибо у них есть буквы и разные понятные им знаки, которые пишут на изготовляемой здесь бумаге. Каждая из провинций несла повинность особого рода, соответственно свойствам ее земель, так что Моктесуме доставляли все, что в оных провинциях имелось. А боялись его и в столице и вне ее так сильно, как ни одного государя в мире не боятся. За городом и в городе у Моктесумы было много увеселительных домов, каждый для особого развлечения, и красоту их отделки трудно описать, они были достойны великого государя и владыки. В городе же находились его дворцы, столь дивно устроенные, что, кажется, мне будет не под силу передать словами их красоту и великолепие, посему я и не стану этого делать, а скажу лишь, что в Испании нет ничего равного.

Один дворец был красоты несравненной, с чудесным садом и несколькими бельведерами, в саду возвышавшимися и изукрашенными мрамором и дивно обработанными яшмовыми плитами. Во дворце том были покои, в коих разместились бы двое могущественных государей со всей челядью. Усадьбу при доме украшали десять прудов со всеми породами водяных птиц, какие в этом краю живут, а их тут много самых разных и все домашние; для птиц морских были пруды с соленой водой, а для речных — пруды с пресной водой, каковую воду время от времени спускали для очистки прудов, а потом снова наполняли их через трубы, и каждой породе птиц давали тот корм, какой ей привычен от природы и каким она питается на воле. Сиречь тем, что питаются рыбой, давали рыбу, а тем, кто ест гусениц, — гусениц, кому требуется маис, давали маис, а кому более мелкие зерна, давали более мелкие. И уверяю Ваше Величество, что птицам, питающимся только рыбой, давали каждый день десять арроб рыбы, которую ловили в соленой воде. Для ухода за этими птицами держали триста человек, которые больше ничем не занимались. Были и другие люди, которые ведали только лечением захворавших птиц. Вокруг каждого бассейна или пруда с птицами шла дорожка с богато изукрашенными беседками, куда Моктесума приходил отдохнуть и поглядеть на птиц. В этом дворце было помещение, где держали мужчин, и женщин, и детей белокожих от рождения — с белым лицом и телом, светлыми волосами и бровями. Был у него и другой очень красивый дворец с большим внутренним двором, вымощенным чудесными плитками на манер шахматной доски, и в клетках были углубления примерно на полтора эстадо, при том что каждая сторона квадрата имела шагов шесть; одна половина каждой клетки была покрыта каменной плитой, а над половиной непокрытой была деревянная, отлично сработанная решетка, и в каждой такой клетке сидела хищная птица, начиная с пустельги и кончая орлом, все породы, какие водятся в Испании, и многие другие, которых у нас и не видели. И птиц каждой породы было очень много, и на крышке каждой клетки высилась жердь, вроде как для соколов, и рядом другая, под сеткой, и на одной птицы сидели ночью и в дождь, а на другой могли для здоровья греться на солнце и на воздухе. И всех этих птиц каждый день кормили курами и ничего иного не давали. Были в этом дворце просторные залы с низкими потолками, уставленные большими клетками из очень толстых брусьев, отлично отесанных и пригнанных, и во всех них или в большинстве содержались львы, тигры, волки, лисицы и кошки разных пород, и всех было помногу, и их тоже кормили курами вволю. И для этих зверей и птиц, чтобы о них заботиться, держали еще триста человек.

Был у Моктесумы еще один дом, где держали множество мужчин и женщин — карликов, горбунов, кривобоких и с другими уродствами, и для каждого вида уродов была отведена особая комната; также и при них были смотрители, ими занимавшиеся, а о других развлечениях в городе я уж не буду говорить, ибо их было слишком много и слишком разных.

Обиход Моктесумы состоял в том, что каждый день, как только рассветет, в его дворец собиралось более шестисот сановников и вельмож — одни усаживались, другие ходили по залам и коридорам, беседовали и проводили время, не заходя в покои государя. И слуги оных вельмож и люди их свиты заполняли два или три больших двора и очень широкую улицу. И все там оставались и не уходили весь день до вечера, и всякий раз, как подавали Моктесуме еду, подавали ее и вельможам, столь же изысканную, как ему самому, а также их слугам и прочей челяди давали положенное. Ежедневно была открыта продовольственная и винная кладовая для всех, кто захотел бы поесть или выпить. А кормили Моктесуму следующим образом: к нему являлось триста или четыреста юношей с бесчисленными блюдами, ибо всякий раз на обед и на ужин ему приносили всевозможные яства мясные и рыбные, и фрукты, и зелень, все, чем богата сия земля. А так как климат здесь холодный, то под каждым блюдом или миской держали маленькую жаровню с угольями, чтобы еда не остывала. Все кушанья ставили в большом зале, где он трапезовал, так что места свободного не оставалось, и весь этот зал был устлан циновками и очень чист, а сам Моктесума сидел на небольшой, очень красивой кожаной подушке. Пока он ел, близ него сидело пять или шесть пожилых вельмож, которых он потчевал тем, что сам ел, и рядом стоял слуга, который ему подавал и убирал блюда и просил у тех, кто стоял подальше, подать то, что требовалось при трапезе. И в начале и в конце обеда и ужина Моктесуме всегда подносили воду для умыванья, и полотенцем, коим он один раз утерся, он больше уже не утирался, также и блюда и миски, в коих ему однажды принесли еду, больше не употреблялись, а подавались новые, равно как и жаровенки.

Каждый день он переодевался четыре раза, всякий раз в новое, и больше никогда то платье не надевал. Являвшиеся к нему вельможи разувались при входе, а те, кого он, бывало, назначал, чтобы они шли перед ним, шли опустив головы и глаза, согнувшись всем телом, а говоря с ним, из великого почтения и уважения не смотрели ему в лицо. И я знаю, что поступали они так по причине благоговения, ибо некоторые вельможи упрекали наших испанцев за то, что, говоря со мною, они смотрят прямо мне в лицо, что у индейцев почитается неуважением и бесстыдством. Когда Моктесума выходил из дворца, что случалось не часто, все сопровождавшие его и встречавшие на улице отворачивались и ни в коем случае не смели на него глядеть, а простой люд и вовсе падал ниц и лежал, пока он не пройдет. Впереди государя всегда шел вельможа с тремя тонкими длинными жезлами, думаю, это делалось, дабы извещать, что несут самого государя. А когда ему помогали выйти из носилок, то, держа в руке жезл, шли с жезлом туда, куда направлялся Моктесума. В обиходе его было великое множество всяческих правил и церемоний, и, чтобы описать их все, надо было бы иметь больше времени, чем то, коим я ныне располагаю, и лучшую память, чтобы все упомнить, — думаю, ни у одного султана, ни у какого-либо другого языческого монарха из тех, о ком мы слыхали, не соблюдается столько разных церемоний.

В оном большом городе я раздобывал все, что может пойти на благо Вашему Священному Величеству, умиротворяя и склоняя к покорности многие провинции и земли со многими весьма крупными городами, и селеньями, и крепостями, и открывая золотые россыпи, и узнавая и разведывая многие тайны сих земель, подвластных Моктесуме, равно как и других, с ними соседящих, о коих он имел сведения, а земель тех столько и так они диковинны, что вообразить невозможно; и во всем этом помогал мне с превеликой охотой и удовольствием сам Моктесума и все туземцы из оных земель, словно они ab initío[132] признавали Ваше Священное Величество своим королем и природным господином, и с не меньшею охотой они исполняли все, что я им приказывал от Вашего королевского имени.

В сих хлопотах и других не менее полезных для блага Вашего Величества я провел время от 8 ноября 1519 года до начала месяца мая нынешнего года, мирно и спокойно проживая в оном городе и разослав немало испанцев во многие и разные места, замиряя и заселяя сию землю и с нетерпеньем ожидая возвращения кораблей с ответом на реляцию, посланную мною Вашему Величеству о здешней земле, дабы послать с ними вот эту, что нынче отправлю, и все золотые вещицы и драгоценности, приобретенные здесь мною для Вашего Величества; и в это время ко мне явились несколько здешних туземцев, подданных Моктесумы, из тех, что живут на морском побережье, и сказали, что невдалеке от горы Сан-Мартин, расположенной вблизи берега, у входа в залив Сан-Хуан появились восемнадцать кораблей, а чьи они — не знают, ибо, как только заметили их в море, тотчас поспешили ко мне, дабы меня известить. И вслед за этими индейцами пришел некий уроженец острова Фернандина с письмом от испанца, оставленного мной у моря на тот случай, ежели придут корабли, сообщить их командам обо мне и о селении, основанном мною вблизи оного залива, дабы они знали, куда идти. И в письме том говорилось, что «в такой-то день напротив гавани Сан-Хуан появился один-единственный корабль», а он, мол, сколько хватало глаз, высматривал по морю и, других кораблей не увидев, подумал, что это и есть тот корабль, который я отправил к Вашему Священному Величеству, ибо настал уже срок ему вернуться; и для большей уверенности он, мол, ждет, чтобы оный корабль вошел в гавань и он мог разузнать точнее, и тогда сразу же пошлет мне реляцию.

Прочитав письмо, я отправил двух испанцев, одного по одной дороге, другого по другой, дабы им не разминуться с гонцом, которого могут выслать с оного корабля. Я велел им дойти до той гавани и узнать, сколько туда прибыло кораблей, и откуда они, и что привезли, а затем немедля возвратиться ко мне и сообщить, что узнают. Подобным же образом я отправил еще одного испанца в Вера-Крус известить тамошних испанцев о том, что мне стало известно о прибывших кораблях, дабы они тоже разузнали о них и меня известили; и еще одного испанца отправил я к капитану, коего послал с полутора сотнями солдат основать селение в провинции Куакукалько; каковому я писал, чтобы он, где бы ни застал его мой гонец, остановился и не двигался дальше, пока я не пришлю ему второе письмо; я, мол, получил известие, что в гавань прибыли какие-то корабли; как потом выяснилось, он, получив мое письмо, уже знал о прибытии кораблей; я же, отправив гонцов, две недели не имел никаких известий, никаких ответов на мои вопросы, что меня немало тревожило. По прошествии двух недель явились ко мне другие индейцы, тоже подданные Моктесумы, от коих я узнал, что корабли уже стали на якорь в гавани Сан-Хуан и команды их высадились на берег и что прибыло на кораблях восемьдесят лошадей, и восемьсот человек, и десять или двенадцать пушек, и все это было изображено на здешней бумаге, дабы показать Моктесуме. И они рассказали, что испанец, коего я оставил на берегу, и два посланных мною гонца схвачены новоприбывшими и что этим индейцам говорили, будто капитан того войска не отпускает моих гонцов и они попросили об этом известить меня.

И, узнав сие, я надумал послать монаха из моего войска с письмом от себя и другим письмом от алькальдов и рехидоров селения Вера-Крус, находившихся со мною в оном городе. Письма были адресованы алькальду и солдатам, прибывшим в гавань, и в них я весьма подробно описывал все, происшедшее со мною в сих землях, и то, сколь много городов, и селений, и крепостей я завоевал, и покорил, и замирил, и привлек на службу Вашему Величеству, да еще взял в плен верховного владыку всего здешнего края; писал и о том, что нахожусь в оном большом городе, и о том, каков он и сколько золота и драгоценностей я приготовил для Вашего Величества. И еще писал, что направил Вашему Величеству реляцию о здешней земле и прошу их соблаговолить известить меня, кто они и являются ли подданными Вашего Величества, жителями подвластных Вашему Величеству королевств и владений, и написать, прибыли ли они в сии края по Вашему королевскому приказу, дабы заселить их и остаться, или же должны ехать дальше либо возвратиться, и не испытывают ли в чем-нибудь нужды, ибо я готов им помочь чем смогу. В противном же случае я именем Вашего Величества требую, чтобы они немедля покинули эти земли и не высаживались здесь со своим оружием, и ежели они этого не исполнят, я выступлю против них со всем своим войском, состоящим из испанцев и здешних туземцев, и возьму их в плен и перебью как незваных пришельцев, вздумавших вторгнуться в королевства и владения моего короля и повелителя.

И после ухода монаха с посланием через пять дней в город Теночтитлан пришли двадцать испанцев из оставленных мною в селении Вера-Крус и привели с собою священника и еще двоих клириков из Вильи, от каковых я узнал, что эскадра с войском, зашедшая в гавань, принадлежит Диего Веласкесу и прибыла по его приказу и капитаном у них некий Панфило де Нарваэс^{154}, житель острова Фернандина. И что они привезли восемьдесят лошадей, и много пушек, и восемьсот пеших солдат, среди коих, сказали мне, восемьдесят аркебузиров и сто двадцать арбалетчиков, и что оный Нарваэс явился сюда, называя себя капитан-генералом и наместником губернатора всех сих земель — вышеупомянутого Диего Веласкеса. И на это, мол, у него имеются грамоты от Вашего Величества, и что посланные мною гонцы и оставленный на побережье испанец взяты в плен оным Панфило де Нарваэсом и он их не отпускает ко мне. И от них он знает, что я основал Вилью в двенадцати милях от той гавани, знает и об оставшихся там людях, а также об отряде, отправленном мною в Куакукалько и находящемся в тридцати лигах от гавани, в провинции, называющейся Тучитебеке, равно знает обо всем, что я, служа Вашему Величеству, совершил в сем краю, и о городах и селениях, покоренных и замиренных мною, и о большом городе Теночтитлане, и о золоте и драгоценностях, мною приобретенных; от них же он узнал обо всем, что со мною здесь приключилось. И что оный Нарваэс отправил их обратно в Вера-Крус, дабы они, ежели удастся, поговорили от моего имени с находящимися там людьми и склонили их на его сторону, побуждая восстать против меня. И они принесли мне более сотни писем, посланных Нарваэсом и его приспешниками жителям селения, в коих говорилось, что они должны верить словам священника и его спутников, выступающих от его, Нарваэса, имени, и что от его же имени им будут оказаны многие милости, а кто пойдет супротив него, тем придется весьма худо, и многое другое было в тех письмах написано, и священник и его спутники рассказали мне все. И почти одновременно с ними явился испанец из отряда, направлявшегося в Куакуалько, с письмами от капитана, звавшегося Хуан Веласкес де Леон^{155}, каковой извещал меня, что прибывшие в гавань — это люди Панфило де Нарваэса, который послан Диего Веласкесом со всем этим огромным войском; и еще он прислал мне письмо от Нарваэса, переданное ему через некоего индейца как родичу Диего Веласкеса и шурину Нарваэса, каковой ему писал, что, мол, от моих гонцов узнал, что он со своим войском находится в том месте, и требует, чтобы он немедля привел всех своих солдат к нему, исполнив тем свой родственный долг, ибо он, Нарваэс, уверен, что я держу его при себе насильно; и еще многое другое писал ему Нарваэс.

Капитан же, куда более приверженный к служению Вашему Величеству, не только отказался исполнить то, о чем писал в письме Нарваэс, но, отправив мне письмо, немедля сам повернул со своим отрядом обратно, дабы соединиться со мною. И, расспросив священника и двух клириков, с ним пришедших, обо всех обстоятельствах и намерениях Диего Веласкеса и Нарваэса, я понял, что они направили всю эту эскадру и войско супротив меня за то, что я послал реляцию и здешние диковины Вашему Величеству прямо, а не через оного Диего Веласкеса. И еще я узнал, что явились они со злобным умыслом, дабы убить меня и многих людей из моего войска, на коих загодя составили список, также узнал и то, что Фигероа, судья, проживавший на острове Эспаньола, и другие судьи и чиновники Вашего Величества, там проживавшие, узнав, что Диего Веласкес снаряжает эскадру и с каким намерением он сие делает, они, разумея, сколь великий ущерб и вред для Вашего Величества может принести прибытие Нарваэса сюда, послали к Диего Веласкесу одного из судей, лиценциата Лукаса Васкеса де Айльона^{156}, дабы он своей властью потребовал и приказал не посылать эскадру; каковой судья явился к Диего Веласкесу и застал его с вооруженным войском на мысе острова Фернандина уже готовым к отплытию; и там судья потребовал от него и от всех воинов эскадры отказаться от похода, ибо он будет лишь во вред Вашему Величеству. И пригрозил им многими карами, но, несмотря на все его требования и приказы, Диего Веласкес эскадру отправил, и лиценциат Айльон тоже отплыл с ними, надеясь предотвратить ущерб, могущий произойти от прибытия эскадры сюда. Ибо и ему, и всем прочим было очевидно, с каким дурным намерением и умыслом оная эскадра отплывала.

Я отправил священника с письмом к Нарваэсу, в коем писал, что узнал от оного священника и от прибывших с ним людей о том, что он, Нарваэс, капитан войска, доставленного на этих кораблях, и что я этому рад, ибо уже готов был подумать дурное, тщетно дожидаясь возвращения посланных мною гонцов; но поскольку он знает, что я нахожусь в сем крае ради служения Вашему Величеству, мне удивительно, что он не написал мне и не послал гонца с известием о своем прибытии, хотя знает, что меня это должно обрадовать, ибо в давние времена он был моим другом, а также потому, что, по моим предположениям, он прибыл сюда ради служения Вашему Величеству, чего и я более всего желаю; удивляет меня также, что он послал подстрекателей и соблазнительные письма людям моего войска, которые служат Вашему Величеству, с предложением восстать против меня и перейти к нему, словно бы одни из нас были неверные, а другие христиане или одни были слугами Вашего Величества, а другие врагами. И просил его впредь соблаговолить больше не действовать таким образом, но сообщить мне цель своего прибытия; и еще я писал, что, как мне сказали, он величает себя капитан-генералом и наместником правителя Диего Веласкеса и велит так оповещать о себе по всей земле; и будто он назначил алькальдов и рехидоров и вершит правосудие, чем наносит большой урон Вашему Величеству и нарушает все законы. Ибо земля сия принадлежит Вашему Величеству и заселена вашими подданными, и в ней уже есть и суды, и городские капитулы[133], а потому не след ему назначать своих людей на сии должности, ниже самому исполнять их, не имея на то дозволения, разве что он привез от Вашего Величества на то грамоты; и ежели он таковые привез, то прошу соблаговолить показать их мне и капитулу Вера-Крус, и тогда я и капитул подчинимся им как письмам и грамотам нашего короля и природного господина и будем их исполнять, насколько сие будет совместимо со служением Вашему Королевскому Величеству. Ибо я нахожусь в здешней столице, и держу тут пленником их государя, и храню большое сокровище в виде золота и драгоценностей, в коем есть доля Вашего Величества, а также моего войска и моя, каковое я не решаюсь оставить из опасения, что ежели выйду из города, то здешний люд восстанет, и все это золото и драгоценности могут быть утрачены, как и сам город, и главное, что, потеряв оный город, мы потеряем всю эту землю. И еще дал я священнику письмо для лиценциата Айльона, каковой, как я потом узнал, еще до прибытия оного священника был Нарваэсом арестован и отправлен в Испанию с двумя кораблями.

В день ухода священника явился ко мне гонец от испанцев из Вера-Крус, через которого меня извещали о том, что целое войско здешних туземцев, стакнувшись с Нарваэсом, восстало, особенно же индейцы из города Семпоальяна и их приверженцы. И что ни один из них не желает служить в нашей Вилье, ни в крепости, ни другие услуги оказывать, как бывало прежде. Ибо они говорят, мол, Нарваэс им сказал, будто я плохой человек и он пришел, чтобы захватить меня и всех людей моего войска в плен, после чего они покинут эту землю. И что с Нарваэсом прибыло большое войско, а у меня войско мало. И что у него много лошадей и много пушек, а у меня мало, и что они предпочитают встать на сторону сильнейшего; и еще извещали меня из Вильи, что от тех индейцев им стало известно, что Нарваэс стал на постой в городе Семпоальян и прекрасно знает, сколь близко находится от Вильи. И что, судя по сведениям о злобном умысле Нарваэса супротив нас всех, они полагают, что он готовится оттуда напасть на них, имея на своей стороне индейцев оного города. И посему они меня извещают, что уходят из Вера-Крус, дабы не вступать в бой и избежать поражения, и поднимаются в горы к одному правителю, подданному Вашего Величества и нашему другу, и там надеются пробыть, пока я не пришлю им приказ, что делать дальше.

И я, уразумев, сколь великая беда назревает и что весь здешний край из-за подстрекательств Нарваэса восстает, решил, что ежели я отправлюсь туда, где он находится, то индейцы угомонятся, ибо в моем присутствии они не посмеют бунтовать, и также я надеялся, что, когда обуздаю Нарваэса, грозящая нам великая опасность рассеется. Итак, в тот же день я выступил в поход, оставив в крепости большой запас маиса и воды, и пятьсот человек защитников, и несколько пушек. И с другой частью моего войска, числом около семидесяти человек, пустился в путь, прихватив несколько знатных вельмож Моктесумы. С ним же я перед уходом весьма обстоятельно потолковал, сказав, что он должен помнить, что он подданный Вашего Величества и вскоре получит от Вашего Величества многие награды за оказанные услуги. И что я оставляю на его попечение моих испанцев и все золото и драгоценности, подаренные им и предназначенные для Вашего Величества; я же, мол, иду к прибывшему в сии края войску, дабы узнать, чье оно, ибо до сих пор не мог этого выяснить, но думаю, что это плохие люди и что они не подданные Вашего Величества. И он мне пообещал доставлять испанцам все необходимое и надежно хранить оставленное ему и принадлежащее Вашему Величеству и сказал, что его люди, идущие со мною, поведут меня по таким дорогам, чтобы я не выходил за пределы его владений, и они позаботятся доставлять все, что мне понадобится, и он меня просит, ежели окажется, что прибывшее войско — это плохие люди, то чтобы я его о том известил, и он немедля прикажет собрать побольше воинов, дабы они помогли мне сразиться с пришельцами и изгнать их с его земли. За каковые слова я его поблагодарил, уверив, что Ваше Величество за это окажет ему многие милости. И я дал много драгоценностей и одежды ему и одному из его сыновей и многим вельможам, при нем находившимся в это время.

И в городе, называющемся Чурультекаль, я встретился с Хуаном Веласкесом, капитаном, коего я, как уже упоминал, отправил в Куакукалько и который со всем своим отрядом уже возвращался. И, отобрав нескольких хворых солдат, которых я отослал в город, я с ним и со всеми его людьми продолжил путь. И в пятнадцати лигах от города Чурультекаль я встретил монаха из моего войска, мною посланного разузнать, что за люди прибыли в эскадре. Монах этот нес для меня письмо от Нарваэса, каковой мне сообщил, что привез грамоты на владение этой землей от Диего Веласкеса. И еще он требовал, чтобы я немедля явился к нему, дабы ему подчиняться и исполнять его приказы, и извещал, что он основал поселение и назначил там алькальдов и рехидоров. И от оного монаха я узнал, как схватили лиценциата Айльона, и его писца, и альгвасила и отправили их в Испанию на двух кораблях. И как его самого пытались подговорить, чтобы он привлек на их сторону людей из моего войска и склонил их перейти к Нарваэсу, и как они перед ним и перед несколькими индейцами, что с ними пришли, похвалялись своим войском, и пешим, и конным, и показывали артиллерию, которая была на кораблях, и ту, что уже выгрузили на сушу, дабы его устрашить, и говорили ему так: «Подумайте сами, как можете вы устоять против нас, ежели не выполните наши требования». И также он мне сказал, что застал вместе с Нарваэсом правителя той земли, подданного Моктесумы и его наместника во всех его владениях от горных перевалов до морского берега, и узнал, что с Нарваэсом велись переговоры от имени Моктесумы и были ему подарены золотые вещицы и что Нарваэс также дал индейцам какие-то безделушки. И еще он узнал, что Нарваэс отправил оттуда гонцов к Моктесуме, велев передать, что он, Нарваэс, его освободит и что он пришел схватить меня и всех людей моего войска, а затем уйдет и оставит эту землю. И что, мол, золота ему не надо, а он только хочет, арестовав меня и моих людей, возвратиться восвояси и оставить сию землю и ее жителей свободными. Короче, я понял, что в его намерения входит своевольно завладеть этой землей, не обращаясь к кому-либо с просьбой о его признании. И поскольку ни я, ни люди моего войска не желали иметь его своим капитаном и судьей, он от имени Диего Веласкеса выступил против нас, чтобы нас разгромить, и ради того вошел в союз со здешними туземцами, особливо же с Моктесумой через его посланцев. И, понимая, сколь очевидный ущерб и вред может произойти для Вашего Величества от всего вышесказанного, и зная, сколь большое войско он привез и что вдобавок он имеет приказ Диего Веласкеса, как только ему удастся схватить меня и загодя намеченных людей из моего войска, всех нас повесить, я, однако, не преминул сделать попытку войти с ними в сношения, почитая уместным объяснить ему, сколь великий вред причиняет он Вашему Величеству, и убедить его отказаться от своего дурного намерения и злобного умысла, и с тем я продолжил свой путь.

Не доходя пятнадцати лиг до города Семпоальян, где расположился на постой Нарваэс, я встретил идущего от них ко мне их священника, который побывал в гарнизоне Вера-Крус и с которым я отправил Нарваэсу и лиценциату Айльону письма, и еще одного священника и некоего Андреаса де Дуэро, жителя острова Фернандина, каковой приехал с Нарваэсом. В ответ на мое письмо они от имени Нарваэса повторили мне его требование, чтобы я ему подчинился, и признал своим капитаном, и уступил ему сию землю. В противном случае мне, мол, придется куда как худо, ибо у Нарваэса войско большое, а у меня малое, и кроме того, что он привез с собою много испанцев, большинство здешних туземцев его поддерживают; а ежели я ему уступлю сию землю, он даст мне корабли и съестных припасов, привезенных им, каких я захочу, и разрешит на тех кораблях отплыть мне и моим людям, которые пожелают уехать, со всем добром, какое мы захотим увезти, и он не будет нам чинить в том никаких препятствий.

И один из оных священников сказал мне, что самим Диего Веласкесом было велено заключить со мною такой уговор, и на то он, мол, дал полномочия Нарваэсу и тем священникам. И велел соглашаться на все условия, какие я поставлю.

Я им ответил, что еще не видел грамоты от Вашего Величества, согласно коей я должен бы уступить сию землю, и ежели таковая у Нарваэса есть, то пусть он ее представит мне и капитулу селения Вера-Крус, по чину и обычаю Испании. И тогда я готов повиноваться и исполнять его приказы, а до тех пор ни за какие посулы не стану делать то, что он велит, но лучше я и мои люди умрем, защищая сию землю, ибо мы ее завоевали и приобрели для Вашего Величества и сделали мирной и безопасной и не хотим быть предателями и изменниками нашему королю.

Делали мне они многие другие предложения, дабы привлечь на свою сторону, но я ни на что не соглашусь, пока не увижу грамоту от Вашего Величества, согласно коей я должен уступить; таковую они так и не показали мне, и в заключение оба священника и оный Андреас де Дуэро и я согласились на том, что Нарваэс с десятком своих людей и я с десятком своих встретимся, обещая друг другу безопасность, и когда он мне покажет грамоты, ежели они у него есть, тогда я дам ответ. И я, со своей стороны, послал подписанную мною расписку, также и он прислал мне таковую, скрепленную его подписью, но мне думалось, что он не намерен ее соблюдать, а, напротив, готовится к тому, чтобы при встрече они как-то исхитрились поскорей меня прикончить; и впрямь, для этого были назначены двое из того десятка, что должен был с ним прийти, а прочим велели напасть на тех, что придут со мною. Ибо, говорили они, когда я буду убит, их дело будет выиграно, как действительно было бы, кабы Господь, который один в подобных случаях может спасти, не помог бы нам, послав предупреждение от тех самых, кто участвовал в вероломном заговоре, доставленное вместе с присланною мне распиской; узнав об их замысле, я написал Нарваэсу письмо и другое письмо посредникам, сообщая о том, что узнал про его злой умысел и потому не намерен идти на встречу с ним, как было договорено.

И затем я послал им свои требования и приказания, предлагая Нарваэсу, ежели он имеет какие-то грамоты, предъявить их мне, а до тех пор чтобы он не смел называть себя ни капитаном, ни судьей и не вмешивался бы в дела, подлежащие ведению таковых под страхом кары, которую я ему назначу. Равным образом я приказывал и повелевал всем людям Нарваэса не признавать оного Нарваэса ни своим капитаном, ни судьей и не подчиняться ему, но по прошествии некоего срока, указанного лигою в оном письме, явиться ко мне, и тогда я им скажу, что они должны делать, дабы служить Вашему Величеству, а пока предупреждаю, что в противном случае буду поступать с ними как с изменниками и клятвопреступниками и дурными подданными, восставшими против своего короля и пожелавшими захватить его земли и владения и отдать их под власть того, кому они не принадлежат, кто их не покорял и не имеет на них законного права. И что, в силу сего приказа, ежели они ко мне не явятся и не исполнят сказанного в нем, я выступлю против них, дабы их схватить и взять под стражу, как велит правосудие. И ответом, который я получил на сие от Нарваэса, было то, что он велел схватить писца и другого человека, коих я уполномочил предъявить ему мой приказ, и отобрал у них нескольких индейцев, пришедших с ними, и все они сидели под замком, пока не явился от меня другой посланец, чтобы узнать, что с ними, и тут опять люди Нарваэса стали похваляться своим войском и угрожать, ежели не уступим им сию землю. Тогда я, видя, что никакими способами не могу предотвратить столь великую беду и ущерб и что здешние туземцы все пуще волнуются и бунтуют, препоручил себя Господу и, отбросив всякий страх перед возможной для себя опасностью, рассудил, что смерть на службе моему королю, ради защиты и охраны его земель, дабы не дать их захватить, принесет мне и людям моего войска изрядную славу, и отдал приказ Гонсало де Сандовалю, главному альгвасилу, схватить Нарваэса и тех, кто себя величали алькальдами да рехидорами; я дал ему восемьдесят человек и велел им идти под его началом, а сам с остальными ста семьюдесятью, ибо всего нас было двести пятьдесят человек, не взяв ни пушек, ни верховых, отправился пешком вслед за нашим главным альгвасилом, дабы оказать ему помощь, ежели Нарваэс и его приспешники станут сопротивляться.

И в тот день, когда главный альгвасил и я со своими отрядами добрались до города Семпоальян, где расположился Нарваэс, он, узнав о нашем появлении, вышел в поле с восемьюдесятью верховыми и пятьюстами пехотинцами, оставив прочих солдат на квартире, коей им служила главная мечеть того города, изрядно крепко построенная, и почти на лигу приблизился к месту, где стоял я с моим войском; и как о приходе моем он узнал через толмача от индейцев, но меня не встретил, то подумал, что его обманули, и воротился на квартиру, держа все же солдат наготове и выслав двух дозорных почти за лигу от оного города. Я же, предпочитая избежать лишнего шума, решил, что мне лучше напасть ночью и, ежели удастся, неслышно подкравшись, идти прямо туда, где живет Нарваэс, коего я и все мои люди хорошо знали в лицо, и схватить его. Когда мы его захватим, думал я, особой драки не будет, ибо все остальные наверняка охотно подчинятся моему справедливому требованию, особливо же потому, что большинство отправлено сюда Диего Веласкесом против воли и под угрозой, что у них отнимут рабов-индейцев на острове Фернандина.

И получилось так, что в день Пасхи Святого Духа, вскоре после полуночи, я проник в ту мечеть, но прежде мы наткнулись на выставленных Нарваэсом дозорных, и мой передовой отряд около часу ночи захватил одного из них, а другой сбежал; от захваченного дозорного я узнал, как они там расположились, и, дабы другой, ускользнувший от нас, не опередил меня и не успел оповестить о моем приходе, я поспешил как только мог, однако тот дозорный все же опередил меня почти на полчаса. Когда я ворвался в их мечеть, все люди Нарваэса уже были при оружии и лошади оседланы, все были готовы к бою и разбиты на отряды по двести человек. И мы подошли так бесшумно, что, когда нас заметили и подняли тревогу, я уже направлялся через двор к помещению, где проживал Нарваэс и где было в сборе все его войско, завладевшее также тремя или четырьмя башнями той мечети и прочими укрепленными ее частями. И в одной из тех башен, где укрылся Нарваэс, он расставил вдоль лестницы девятнадцать пушек, но мы взобрались по ней так быстро, что они успели поджечь заряд только в одной пушке, которая, благодарение Богу, не выстрелила и не причинила нам вреда. И так мы поднялись на башню, туда, где была опочивальня Нарваэса, там он и полсотни его солдат отбивались от главного моего альгвасила и его отряда, и хотя Нарваэсу многократно предлагали именем Вашего Величества сдаться, он все упорствовал, пока наши не подожгли то помещение, и лишь тогда Нарваэс и его люди сдались. И пока главный альгвасил бился с Нарваэсом, я со своим отрядом преграждал вход в башню остальным его солдатам, сбежавшимся на подмогу, и захватил всю их артиллерию, чем укрепил свой отряд. Таким образом, почти не имея убитых, кроме двух человек, сраженных выстрелами, мы в течение часа захватили всех, кого надо было захватить, а у прочих отобрали оружие, и они обещали подчиниться правосудию Вашего Величества, говоря, что до сих пор их обманывали, уверяя, будто у Нарваэса есть грамота от Вашего Величества, а я, мол, поднял бунт и стал изменником, и еще многое другое им толковали…

И когда все они узнали правду и им открыли дурное намерение и злой умысел Диего Веласкеса и Нарваэса и то, с какой коварной целью Нарваэс предпринял этот поход, все они возрадовались, что Господь повернул все по-иному и так уладил. И уверяю Ваше Величество, что ежели бы сам Господь тут не вмешался тайной своей силой и победу одержал бы Нарваэс, произошла бы величайшая из бед, какие когда-либо претерпевали испанцы. Ибо он тогда исполнил бы свое намерение и приказ Диего Веласкеса, сиречь повесил бы меня и многих из моего войска, дабы не оставить свидетелей содеянного. И, как узнал я от индейцев, у них был уговор, что ежели Нарваэс меня захватит, как он обещал, — а это без жертв бы не обошлось, пострадали бы и он, и его люди, и многие из них, а также из моего отряда погибли бы, — тогда они перебьют солдат, оставленных мною в городе, а потом соединятся все вместе и ударят по тем, кто уцелеет здесь, так что и сами индейцы, и их земля будут свободны, а от испанцев и памяти не останется. Уверяю, Ваше Величество, что буде им это удалось бы и они осуществили бы свой замысел, то и через двадцать лет было бы невозможно снова покорить и замирить сей край, нами уже покоренный и замиренный.

Два дня спустя после взятия в плен Нарваэса, видя, что в том городе столь огромное войско не прокормить, тем паче что город был уже сильно разорен, ибо люди Нарваэса, в нем расположившиеся, разграбили его, а жители, покинув свои дома, сбежали, я отправил двух капитанов и с каждым по двести солдат: одного — основать селение на перевале Куакукалько, куда я, как сказано выше, уже посылал его с этой целью, а другого к реке, которую когда-то видели с кораблей Франсиско де Гарая, в чем я не сомневался. И еще двести человек отправил я в Вера-Крус, распорядившись доставить туда корабли эскадры Нарваэса. Я же с остальной частью войска засел в оном городе, дабы раздобывать то, что надобно для блага Вашего Величества. И отправил гонца в город Теночтитлан известить испанцев, мною там покинутых, о том, что у нас произошло. И оный гонец возвратился через двенадцать дней и принес письма от оставшегося там алькальда, каковой сообщал, что индейцы осадили их крепость со всех сторон, и во многих местах подожгли, и сделали подкопы и что испанцы оказались в весьма трудном и опасном положении и их наверняка перебили бы, кабы Моктесума не приказал индейцам не трогать наших, и что покамест они все еще в осаде, и хотя стычки прекратились, однако никому из них не дают выйти из крепости ни на шаг.

И еще сообщал он, что во время боев у них отобрали большую часть провианта, мною оставленного, отчего они терпят великую нужду, и те четыре бригантины, что я велел построить, сожжены, и они умоляют меня, ради Господа Бога, не медля ни часу поспешить на помощь. Узнав, в сколь трудных обстоятельствах оказались испанцы, я подумал, что ежели их не выручу, то индейцы не только перебьют их и пропадет все золото, и серебро, и драгоценности, в коих была доля Вашего Величества, наших испанцев и моя, но мы утратим также самый прекрасный, самый благоустроенный город из всех, какие в последнее время открыты в сем краю, и ежели он будет утрачен, мы потеряем все прочие завоеванные провинции, ибо город тот был глава всему и все ему повиновались. И я тотчас отправил гонцов к посланным мною капитанам с отрядами, извещая их о том, что мне написали из оного города, и приказывая немедля, где бы их ни застали, повернуть обратно и по ближайшей большой дороге идти в провинцию Тласкальтека, где нахожусь я со своим отрядом, а сам я со всей артиллерией, какую удалось собрать, и с семьюдесятью верховыми вышел им навстречу, и когда мы соединились и произвели смотр, то насчитали оных семьдесят верховых да пятьсот пеших солдат. И с этим войском я как можно скорее направился к столице, и на всем пути никто не выходил нам навстречу от имени Моктесумы, как прежде бывало, и весь тот край был в разорении и почти безлюден; это навело меня на тревожные мысли, и я заподозрил, что оставшиеся в городе испанцы убиты и что все здешние жители объединились и готовятся напасть на нас на каком-нибудь перевале или в другом месте, где у них будет более выгодное положение, нежели у меня.

И с такими тревожными мыслями я продвигался, соблюдая всяческую осторожность, пока не пришел в город Тескуко, а он, как я уже писал Вашему Величеству, тоже стоит на берегу оного большого озера. Там я расспросил кое-кого из жителей об испанцах, оставшихся в большом городе. Мне ответили, что испанцы живы, тогда я попросил дать мне каноэ, дабы я мог послать своего человека это проверить; и пока он туда ездил, я потребовал, чтобы при мне оставался житель того города, показавшийся мне познатней, ибо из тех старейшин и знатных особ, кого я знал, не было видно ни одного. Этот индеец велел доставить каноэ и отправил нескольких индейцев с тем испанцем, которого я посылал, а сам остался со мною. И когда оный испанец садился в каноэ, дабы плыть в город Теночтитлан, он увидел на озере другое каноэ и подождал, пока оно не подошло к причалу, и в том каноэ прибыл один из оставшихся в городе испанцев, от коего я узнал, что все там живы, кроме пяти или шести убитых индейцами, и что доныне они еще в осаде и им не дают выходить из крепости и не снабжают съестными припасами, кроме как за большую плату; правда, с тех пор как индейцы узнали, что я иду туда, они стали обходиться с нашими получше, а Моктесума говорит, что ждет не дождется, чтобы я пришел, и тогда они смогут опять выходить в город, как бывало. И с посланным мною испанцем Моктесума прислал ко мне своего гонца, дабы сказать, что я, должно быть, знаю, что случилось у них в городе, и посему он, мол, опасается, что я прогневался и иду с намерением причинить ему зло; и он просит меня не гневаться, ибо сам он огорчен этим не меньше, чем я, и все это произошло без его ведома и согласия и еще многое другое он велел мне сказать, дабы смягчить гнев, который, по его предположениям, во мне должно было вызвать происшедшее; и он просил меня снова поселиться в его городе и обещал, что впредь они будут так же исполнять все, что я ни прикажу. Я же послал ему сказать, что никакого зла на него не держу, ибо знаю его благорасположение к нам, и что я сделаю так, как он просит.

И на другой день, а был это канун дня Иоанна Крестителя, я отправился в путь и, не дойдя трех лиг до столицы, заночевал; а в день святого Иоанна Крестителя, прослушав мессу, двинулся дальше и, вступив в город около полудня, увидел, что народу на улицах мало и некоторые ворота на перекрестках и заставы на улицах убраны, что мне не понравилось, хотя я подумал, что они это сделали, испугавшись своих бесчинств, и что, войдя в город, я сумею их успокоить. С такими мыслями я подошел к крепости, в которой, равно как в главной мечети, рядом с нею стоявшей, и расположилось все приведенное мною войско, а те, что были в крепости, встретили нас с такой радостью, будто мы воскресили их из мертвых, когда они уже не чаяли быть живы, и тот день и ту ночь мы провели и великом веселии, полагая, что вокруг уже воцарился мир.

И на другой день, после мессы, я отправил гонца в Вера-Крус, дабы сообщить добрую весть, что наши христиане живы, и что я вошел в город, и что никакой опасности нет. И гонец мой через полчаса вернулся, растерзанный и израненный, крича, что все жители города идут на нас и все мосты убраны; и вслед за ним обрушивается на нас со всех сторон тьма-тьмущая индейцев, и было их столько, что все улицы и кровли домов были ими заполнены, и нападали они с ужасающими воплями и воем, какие и вообразить трудно, а камни из их пращей полетели так густо, что показалось, будто повалил с неба град, и стрел и дротиков было так много, что они усеяли все стены и дворы и мы едва могли меж ними пробираться. И я сделал в двух-трех местах вылазку, и они сражались с нами весьма яростно, и при одной из вылазок наш капитан вывел отряд в двести человек, и, прежде чем они успели отступить, у него убили четверых, ранили его самого и многих солдат, а когда сделал вылазку я, то ранили меня и еще многих испанцев. Мы же убили мало индейцев, потому что они прятались от нас за мостами и, бросая камни с кровель и террас, наносили нам большой урон, и несколько домов с плоскими кровлями нам удалось захватить и сжечь. Но подобных домов было так много, и были они построены крепко, и столько на кровлях кишело народу, столько собрано было камней и всякого оружия, что нам было не под силу захватить все дома и помешать индейцам расправляться с нами в свое удовольствие.

Крепость они осаждали с ожесточением, во многих местах пытались ее поджечь, и большая ее часть сгорела, и ничего нельзя было поделать, пока мы не преградили путь огню, обрушив стены и погасив пламя большим обломком стены. И кабы я не поставил там сильный отряд аркебузиров и арбалетчиков да несколько пушек, они бы у нас на глазах ворвались в крепость, и мы не смогли бы их остановить. И так мы сражались весь тот день, пока совсем не стемнело, но даже в темноте они не оставили нас в покое — вопили и тревожили нас до зари. В ту ночь я приказал починить двери в обгоревшей части и укрепить ненадежные места крепости; я осмотрел все комнаты и солдат, которые в них расположились, и предупредил, что утром надобно сделать вылазку, и распорядился лечить раненых, которых было более восьмидесяти.

И лишь только рассвело, неприятельские полчища принялись атаковать нас еще намного яростней, чем накануне, и было их так много, что артиллеристам не требовалось целиться, они били прямо в гущу толпы. И хотя огнестрельное оружие причиняло большой урон, ибо стреляли мы из тринадцати аркебузов, не считая мушкетов и арбалетов, потери неприятеля были незаметны и неощутимы, ибо там, где пушечное ядро валило десять — двенадцать человек, толпа сейчас смыкалась, и казалось, никакого урона они не понесли. И, оставив в крепости отряд, какой можно было оставить, я снова сделал вылазку и захватил несколько мостов и сжег несколько домов, и мы в тех домах перебили множество индейцев, их защищавших, но было их столько, что, умертвив даже еще больше, мы нанесли бы им ничтожный урон; вдобавок нам приходилось сражаться весь день напролет, а они дрались час-другой, потом менялись, и все равно народу у них было с избытком.

В тот день ранили еще пятьдесят или шестьдесят испанцев, но, правда, ни один не умер, и мы сражались дотемна и, изнемогшие, воротились в крепость. И, видя, сколь великий вред причиняют нам враги, имея возможность беспрепятственно ранить и убивать наших, и то, что мы хотя и наносим им урон, но при таком их множестве он незаметен, мы всю ту ночь и следующий день употребили на изготовление трех огромных деревянных щитов, под каждым из коих помещалось двадцать человек, и они шли под его прикрытием, дабы уберечься от камней, бросаемых с кровель, и внутри его прятались арбалетчики и аркебузиры, а остальные были вооружены пиками, кирками и железными прутьями, чтобы пробивать стены домов и разрушать земляные валы, коими перегородили улицы. И пока мы занимались этими приготовлениями, неприятель не оставлял нас в покое, и, когда мы стали выходить из крепости, индейцы попытались ворваться внутрь, чему мы с большим трудом воспрепятствовали.

И тогда Моктесума, бывший все еще нашим пленником, при котором находился один из его сыновей и многие захваченные вместе с ним вельможи, попросил повести его на кровлю крепости, он, мол, будет говорить с вождями нападающих и убедит их прекратить атаку. И я приказал его вывести, и он, выйдя на выступ кровли, намеревался обратиться к индейцам, атаковавшим с той стороны, но тут кто-то из них угодил ему камнем в голову, да так сильно, что через три дня он скончался; и тогда я велел двум пленным индейцам вынести его на плечах к осаждавшему нас войску, и дальше я уж не знаю, что с ним сделали, только война из-за этого не прекратилась, но с каждым днем становилась все яростней и ожесточенней.

И в тот же день индейцы позвали меня на ту сторону крепости, где был ранен Моктесума, попросив выйти туда, ибо со мною хотят говорить их вожди; я пошел, и мы с ними вели долгие переговоры — я просил не нападать на нас, ибо для этого у них нет никакой причины, пусть лучше подумают, сколько добра я им сделал и как хорошо с ними обходился. Ответ был один — чтобы я уходил и покинул их землю, и тогда они прекратят борьбу, в противном же случае я должен знать, что они либо погибнут все, либо нас прикончат. И замысел их, по всей видимости, состоял в том, чтобы выманить меня из крепости и тогда уж без труда захватить на выходе из города между мостами. Я им отвечал, пусть они не думают, будто я прошу у них мира оттого, что боюсь их, нет, меня просто огорчает, что им причиняю и буду причинять столь большие потери и должен буду разрушить такой прекрасный город; они же все время твердили, что не прекратят войны со мною, пока я не уйду из города. Когда изготовление деревянных щитов было закончено, я на другой день вывел отряд, чтобы захватить некоторые дома и мосты, — солдаты под щитами шли впереди, а за ними двигались четыре пушки и большой отряд арбалетчиков и солдат с круглыми щитами и более трех тысяч индейцев из Тласкальтека, которые пришли со мною и служили испанцам; и, подойдя к одному из мостов, мы прислонили щиты к стенам домов, приставили еще и лестницы, принесенные с собою, и на кровлях и на мосту было такое множество защитников и столько камней сыпалось на нас сверху, да таких крупных, что наши щиты поломались, и один испанец был убит и многие ранены, причем мы не сумели продвинуться ни на шаг, хотя дрались отчаянно — бой длился с утра до полудня, и лишь тогда мы в великом унынии воротились в крепость, отчего индейцы так приободрились, что уже к самым ее воротам стали подступать.

И они захватили оную большую мечеть, и на самую высокую и самую главную из ее башен поднялось более пятисот индейцев, как я полагаю, из самых знатных. И туда нанесли вдоволь припасов, хлеба, воды и прочей снеди и много камней, и вооружились они предлинными копьями с кремневыми наконечниками, пошире наших и не менее острых, и с оной башни они сильно досаждали нашим людям в крепости, ибо стояла башня совсем близко от нее. Наши испанцы штурмовали башню два или три раза, пытаясь забраться наверх, — была она очень высокая и подъем труден, ибо там сто с лишком ступеней, а у индейцев наверху было вдоволь камней и другого оружия, и то, что мы не сумели захватить соседние дома, облегчало их борьбу, и, всякий раз как испанцы начинали подниматься, они тут же кубарем катились вниз, и много наших было ранено, а индейцы, окружавшие башню внизу и видевшие все это, так осмелели, что без боязни подходили к самой нашей крепости.

Тут я подумал, что ежели неприятелю удастся закрепиться в башне, то не только будут из нее причинять нам большой урон, но еще наберутся дерзости в своих атаках, и я решился выйти из крепости, хотя и не владел левой рукой из-за раны, полученной мною в первый день, и, привязав свой щит к плечу, направился к башне с несколькими последовавшими за мною испанцами и велел окружить ее внизу кольцом, что было не очень трудно, хотя стоявшие в оном кольце не оставались без дела, но, держа круговую оборону, отбивались от индейцев, которых на выручку своим навалило видимо-невидимо; я же стал взбираться по лестнице башни, и за мною несколько испанцев. И хотя, поднимаясь, мы встретили яростное сопротивление, да такое, что были убиты три или четыре испанца, но с помощью Господа и Его Пречистой Матери, чьим домом мы сделали оную башню и поместили туда ее изображение, мы все же забрались наверх, и там завязалась такая страшная схватка, что индейцы, спасаясь, прыгали на окружавшие башню карнизы шириною не более шага. И таких выступов было у той башни три или четыре, один ниже другого примерно на три эстадо, и некоторые индейцы падали наземь, и, кроме ушибов от падения, там еще ожидали стоявшие вокруг башни испанцы и приканчивали их. А те, кому удалось удержаться на выступах, сражались столь отчаянно, что мы потратили более трех часов на то, чтобы всех их перебить; таким образом погибли там все индейцы, ни один не спасся, и поверьте мне, Ваше Священное Величество, что захватить оную башню было чрезвычайно трудно, и ежели бы Господь не подрезал им крылья, довольно было бы двадцати индейцев, чтобы помешать подняться тысяче воинов. Как бы то ни было, сражались они весьма храбро, до последнего вздоха, и затем я приказал поджечь оную башню и другие, какие были в той мечети, а святые изображения оттуда были уже вынесены, и никого из наших там не оставалось.

Когда индейцы потеряли эту твердыню, спеси у них поубавилось и стало заметно, что они повсюду слабеют; тогда я снова взошел на кровлю мечети и позвал вождей, которые со мною говорили прежде, а ныне пришли в смятение от того, что им довелось увидеть. Вожди эти тотчас явились, и я им сказал, что, как они сами видят, им не устоять, и что мы с каждым днем причиняем им все больший урон, и что множество индейцев погибнет, а город мы сожжем и разрушим и не остановимся до тех пор, пока ни от города, ни от них не останется и следа. Вожди отвечали, что они и сами видят, какой большой вред мы им причиняем, и что много их людей погибнет, однако они решили все умереть, только бы с нами покончить, и они просят меня взглянуть, сколько у них народа на всех улицах, и площадях, и кровлях. И они, мол, рассчитали, что, ежели их людей погибнет двадцать пять тысяч на каждого нашего солдата, все равно нам конец придет раньше, ибо нас мало, а их много, и они предупреждают меня, что все дороги, ведущие в город, разрушены, как оно и было на самом деле, ибо они попортили все дороги, кроме одной, и что нам никаким путем не уйти, кроме как по воде; и они, мол, хорошо знают, что съестных припасов у нас мало и пресной воды в обрез и долго мы не продержимся и перемрем с голоду, даже ежели нас и не убивать.

И по чести сказать, они были правы: не будь у нас иных врагов, кроме голода и отсутствия съестных припасов, мы бы и так вскорости все бы перемерли. И мы еще долго с ними толковали, и каждая сторона старалась выставить себя более сильной. И когда стемнело, я с отрядом испанцев сделал вылазку, и поскольку мы застали индейцев врасплох, то захватили у них одну улицу, на которой сожгли более трехсот домов, а обратно я пошел по другой, ибо туда уже сбежался народ, и на этой улице также сжег много домов, а главное — несколько с плоскими кровлями возле крепости, откуда индейцы сильно нам досаждали, и оной ночной вылазкой я нагнал на них изрядного страху и в ту же ночь приказал починить и наладить наши щиты, которые нам накануне повредили.

И, дабы укрепить победу, ниспосланную нам Господом, я на рассвете пошел по той же улице, где нас третьего дня разгромили, и мы там опять встретили ничуть не меньшее сопротивление; но, поскольку для нас дело шло о жизни и чести, а по той улице оставалась невредима мощеная дорога, которая вела на сушу, — хотя там надо было пройти восемь длинных мостов над водою большой глубины и вдоль всей улицы было много высоких домов с плоскими кровлями и башен, — решимость наша и отвага были столь велики, что, с Божьей помощью, мы захватили у них в тот день четыре улицы и сожгли там все дома и башни до единой. Правда, наученные уроком прошлой ночи, индейцы на всех мостах устроили много весьма крепких заграждений из кирпичей и глины, таких, что наши пушки и арбалеты не могли их пробить. Но мы в тех местах засыпали каналы, навалив кирпичей и глины из заграждений и кучи камней и дерева из сожженных домов; правда, дело сие было небезопасно и многие наши испанцы были ранены. В ту ночь я выставил надежную стражу возле тех насыпей, чтобы их у нас снова не отбили, и на другой день поутру опять сделал вылазку, и Господь опять послал нам удачу и победу — хотя оные насыпи и заграждения и пробитые ими в ту ночь бреши обороняла тьма-тьмущая индейцев, мы все эти каналы захватили и засыпали.

И тотчас по ним поскакали на сушу наши верховые, вдогонку за неприятелем и за победой; и когда я был занят починкой мостов и засыпкой каналов, ко мне прибежали с известием, что индейцы обступили крепость и просят мира и там ждут меня некоторые их вожди. И я, оставив весь свой отряд и несколько пушек, отправился только с двумя верховыми узнать, чего те вожди хотят, каковые мне сказали, что ежели я пообещаю, что им не будет никакого наказания, то они снимут осаду, и снова наведут мосты, и починят мостовые, и будут служить Вашему Величеству, как прежде служили. И попросили меня вывести к ним одного как бы их первосвященника, что был у меня и плену, а у них считался вроде главного в их вере. Его привели, и он с ними поговорил и скрепил уговор между ними и мною; и потом они как будто послали — так было мне сказано — гонцов к вождям и отрядам в окрестных усадьбах с предложением прекратить осаду крепости и все прочие военные действия. На том мы расстались, и я пошел в крепость подкрепиться, но едва сел за стол, как прибежали с вестью, что индейцы снова захватили мосты, которые мы в тот день у них отбили, и что погибло несколько испанцев; сия весть меня огорчила несказанно, я уже думал, что, обеспечив себе выход, нам больше нечего тревожиться; я поскакал туда во весь опор, промчался по всей улице с несколькими верховыми, нигде не останавливаясь, и ударил по индейцам, и снова отбил у них мосты, и гнался за ними до самого берега озера.

Но пешие наши солдаты были утомлены и многие ранены, опасность нам грозила огромная, но ни один из них не последовал за мною. Посему я, уже пройдя по мостам, решил возвратиться, и тогда индейцы снова захватили мосты и разбросали насыпанные нами переходы через каналы. И по обе стороны вдоль мощеной дороги было полным-полно индейцев и на земле и на воде в каноэ; они забрасывали нас палками и камнями, и, кабы Господь неисповедимою волей своей не пожелал нас спасти, живыми мы бы оттуда не ушли, а по городу уже распространился слух, будто я убит. И, добравшись до ближайшего моста, я увидел, что все верховые, за мною последовавшие, там лежат и одна лошадь бродит сама по себе. Так что дальше двигаться я не мог, пришлось одному сражаться с неприятелем, и все же мне удалось немного расчистить дорогу, чтобы лошади смогли пройти, и когда мост освободился, я тоже его одолел, хотя от его конца до суши был зазор шириною почти в эстадо и его надо было преодолеть одним скачком, но, поскольку и я и лошадь были надежно защищены, нас не ранили, а только немного ушибли.

И так индейцы в ту ночь одержали победу и взяли оные четыре моста; я же на других четырех оставил крепкую охрану, затем отправился в крепость и приказал сколотить из дерева настил, который несли сорок человек; сознавая, сколь великая опасность нам угрожает и сколь огромен урон, наносимый индейцами каждый день, и опасаясь, как бы они и эту дорогу не испортили, как сделали с другими, — ежели бы ее перерезали, нам бы не избежать голодной смерти, и вдобавок все мои солдаты не переставая твердили, что надобно уходить, причем все они или большинство были ранены и так плохи, что не могли сражаться, — я решил уходить, и в ту же ночь, собрав все золото и драгоценности, причитавшиеся на долю Вашего Величества, сложили их в одной из комнат и там, увязав в узлы, вручил чиновникам Вашего Величества, коих я от Вашего королевского имени назначил, и попросил и убедил всех алькальдов, и рехидоров, и солдат, которые там были, помочь мне это унести и спасти, для чего дал одну из моих кобыл, на каковую нагрузили все, что я сумел собрать; и я назначил нескольких испанцев, моих слуг и других, сопровождать оное золото и вести кобылу, а все прочее золото чиновники, и алькальды, и рехидоры, и я распределили и раздали нашим испанцам, чтобы каждый нес свою долю.

Так мы покинули крепость с огромным сокровищем Вашего Величества, наших испанцев и моим, и я, как мог бесшумней, вышел, прихватив с собою сына и двух дочерей Моктесумы, а также Какамасина, властителя Акулуакана, и еще брата Моктесумы, которого я было поставил вместо него, и еще других правителей провинций и городов, коих держал пленниками. И, дойдя до первого из мостов, разрушенных индейцами, мы уложили там принесенный с собою готовый мост, и было это нетрудно, ибо никто нам не сопротивлялся, кроме нескольких стражей, поднявших такой крик, что, прежде чем мы дошли до второго моста, на нас навалилась несметная рать индейцев, нападая со всех сторон, как с воды, так и с суши; я с пятью верховыми и сотнею пеших быстро проскочил, одолел вплавь все каналы и вывел своих на сушу. И, оставив этот отряд в авангарде, сам воротился в тыл, где шла ожесточенная битва, и урон, наносимый нашим, как испанцам, так и индейцам-тласкальтекам, нашим союзникам, был огромен, почти всех индейцев-союзников и других, прислуживавших испанцам, перебили; также были убиты многие испанцы и лошади и утеряно все золото, и драгоценности, и одежда, и многое другое, взятое нами, и все наши пушки.

Собрав оставшихся в живых, я послал их вперед, а сам с тремя или четырьмя верховыми и двумя десятками пеших, отважившихся остаться со мною, поспешил в тыл и отбивался от индейцев, пока мы не добрались до города, называющегося Такуба, расположенного вблизи от той дороги, принесшей мне Бог весть сколько трудов и потерь; всякий раз, когда я устремлялся на неприятеля, меня осыпали стрелами, и палками, и камнями, ибо по обе стороны дороги была вода, и они оттуда могли метать в меня чем угодно, будучи сами в безопасности. Тех индейцев, что выбирались на берег, мы сбрасывали обратно, и они прыгали в воду безо всякого вреда для себя, разве что из-за того, что их было очень много, сталкивались друг с другом и при падении расшибались насмерть. И с такими трудами и опасностями я привел все свое войско в город Такуба, и больше ни один испанец или индеец у меня не был убит или ранен, кроме одного из верховых, сопровождавших меня в тылу; и они, и авангард наш, и фланги тоже сражались отчаянно, хотя главная сила нападающих напирала с тыла, откуда валом валил народ из столицы.

И, придя в оный город Такуба, я застал всех своих сгрудившимися на площади в недоумении, куда идти дальше, и я предложил им поскорее выходить в поле, пока не набежали вражеские толпы и не забрались на кровли домов, откуда можно было бы сильно нам навредить. И солдаты моего авангарда сказали, что не знают, куда им идти, тогда я оставил их в тылу и сам повел авангард, пока не вывел из оного города и не остановился посреди поля; и тогда подошел тыловой отряд, я узнал, что им нанесли некоторый урон, что убито несколько испанцев и индейцев и что по дороге они растеряли много золота, которое индейцы подбирают; когда подтянулось все мое войско, непрерывно отбиваясь от индейцев, я приказал пешим солдатам захватить холм, на коем стояла башня и небольшая крепость, что они и выполнили без потерь, ибо я, не сходя с места, не давал неприятелю прорваться, пока мои не взяли оный холм; и в сем деле я испытал премногие трудности и опасности, ибо из двадцати четырех лошадей, у нас оставшихся, не было ни одной, способной двигаться, и никто их верховых не имел сил поднять руку, да и пешие солдаты мои едва шевелились. Забравшись в ту крепостцу, мы немного пришли в себя, индейцы же обложили нас кругом, и так в осаде мы просидели до темноты, причем ни на один час нам не давали передышки. В этих боях, как подсчитали мы, погибло сто пятьдесят испанцев, да сорок пять кобыл и жеребцов и более двух тысяч индейцев из тех, что прислуживали испанцам, и среди них были убиты сын и дочери Моктесумы и все прочие вожди, которые были нашими пленниками.

И в ту же ночь около полуночи мы, надеясь, что нас не заметят, как можно бесшумней ушли из крепости, оставив в ней зажженные огни, не зная дороги, не видя, куда идем, и вел нас индеец-класкальтек, обещая привести в свою землю, если нам не преградят дорогу. Но вражеские часовые стояли очень близко, они нас услышали и вмиг оповестили многочисленные окрестные селения, откуда привалила несметная толпа индейцев, и они преследовали нас до рассвета, и уже на заре пятеро верховых, ехавших впереди в качестве разведчиков, наткнулись на преградившие дорогу вражеские отряды, и кое-кого из индейцев убили, остальные разбежались, думая, что вслед за теми движется большое войско конных и пеших.

И я, видя, что неприятельское войско прибывает со всех сторон, сбил плотнее свое и тех, кто был более или менее в силах, разделил на отряды и расположил в авангарде, и в тылу, и на флангах, а в середине поместил раненых; точно так же я расставил верховых, и целый тот день мы отбивались со всех сторон, из-за чего во всю ту ночь и весь день продвинулись не более, чем на три лиги; и с пришествием следующей ночи Господу было угодно указать нам башню и изрядное здание на холме, где мы опять заночевали. И на ту ночь нас оставили в покое, хотя поближе к заре поднялась у нас тревога невесть почему, скорее всего от страха, в коем мы жили, видя, какое несметное войско неотступно нас преследует. На другой день в час дня мы в описанном выше порядке тронулись дальше, имея надежный авангард и тыл, и все время нас с обеих сторон сопровождали вражеские толпы, оглушительно крича и созывая жителей той весьма густо населенной земли; и наши верховые, хотя было нас мало, то и дело ударяли по ним, но большого урона не могли нанести, ибо местность там неровная, и они прятались за холмами; так шли мы весь тот день мимо каких-то озер, пока не добрались до порядочного селения, где надеялись встретить кого-то из жителей, но они при нашем появлении его покинули и разбежались по окрестностям.

И тот день я провел там, и еще другой, ибо солдаты мои, раненые и здоровые, были сильно утомлены и измучены и страдали от голода и жажды. И лошади наши тоже изрядно притомились, а в селении том мы обнаружили немного маиса, мы его поели и взяли в дорогу, и вареного и жареного; и на другой день пустились в путь, и все время нас не оставляли неприятельские толпы и, наскакивая, с криками нападали на наш авангард и тыл; однако мы неуклонно шли по дороге, которой нас вел класкальтек, и испытывали там большие труды и опасности, ибо то и дело приходилось от нее отклоняться и идти по бездорожью, и уже к вечеру мы вышли на равнину, где стояли небольшие домики, и в них провели всю ту ночь, испытывая сильный голод.

На другой день мы выступили в путь, но не успели еще выйти на дорогу, как неприятельское войско погналось за нами; беспрерывно отбиваясь, мы пришли в большое селение, расположенное в двух лигах, и справа от него увидели на невысоком холме кучку индейцев; мы подумали, что неплохо бы их захватить, ибо они находились совсем близко от дороги, и заодно разведать, не притаились ли там, за холмом, другие индейцы, кроме тех, что были на виду; и я с пятью верховыми и десятком или дюжиной пеших солдат обогнули тот холм, и за ним оказался большой, густонаселенный город, и там пришлось нам хуже некуда, ибо кругом скалы, и индейцев не счесть, а нас горстка, и мы были вынуждены отступить обратно в то маленькое селение, где провели ночь; мне в этом бою тяжко поранили голову, дважды угодив камнями, и после того, как мне перевязали раны, я вывел испанцев из оного селения, ибо мне показалось, что оно недостаточно безопасно; мы пошли дальше, а индейцы в великом множестве все сопровождали нас и атаковали столь яростно, что ранили четверых или пятерых испанцев и столько же лошадей и убили у нас одну лошадь, и хотя одному Богу ведомо, как она была необходима и как мы горевали о ее потере, — после Господа нашего не было у нас другой надежды, как на наших лошадей, — нас отчасти утешило ее мясо, ибо, терзаемые голодом, мы съели ее всю целиком, и клочка шкуры не осталось; ведь с тех пор, как покинули столицу, мы ничего не ели, кроме жареного и вареного маиса, и того не всегда вдоволь, да всяких трав, которые рвали по пути.

И, видя, что с каждым днем войско неприятельское все прибывает и усиливается, а мы, напротив, слабеем, я в ту ночь распорядился для раненых и больных, которых мы везли на крупах лошадей и несли на руках, сделать костыли и другие подпорки, чтобы они сами могли держаться на ногах и идти, а лошади и здоровые солдаты были освобождены для боя. И похоже, что мыслью этой озарил меня сам Святой Дух, судя по тому, что произошло на следующий день; когда мы утром ушли из того дома и удалились от него лиги на полторы, навстречу нам, двигавшимся по дороге, повалила толпа индейцев, да такая громадная, что и спереди, и сзади, и с боков вся земля была запружена ими, местечка свободного не видать. Они накинулись на нас со всех сторон столь яростно, что мы, вовлеченные в гущу схватки, перемешавшись с индейцами, едва могли друг друга различить и, право же, думали, что пришел последний наш день — так велико было превосходство индейцев и недостаточны наши силы для обороны, ибо были мы до крайности измучены, почти все ранены и еле живы от голода. Однако Господу нашему было угодно явить свое могущество и милосердие, ибо при всей нашей слабости нам удалось посрамить их гордыню и дерзость, — множество индейцев было перебито, и среди них многие знатные и почитаемые особы; а все потому, что их было слишком много, и, друг другу мешая, они не могли ни сражаться как следует, ни убежать, и в сих трудных делах мы провели большую часть дня, пока Господь не устроил так, что погиб какой-то очень знаменитый их вождь, и с его гибелью сражение прекратилось…

…И так в тот день, а было это воскресенье, восьмое июля, мы вышли из провинции Кулуа и ступили на землю провинции Тласкальтека, войдя в селение, называемое Гуалипан, с тремя или четырьмя тысячами жителей, где нас очень хорошо встретили и помогли утолить голод и оправиться от усталости, хотя съестные припасы давали нам только за плату и не желали брать ничего, кроме золота, но по причине крайней нашей нужды приходилось отдавать золото. В этом селении я пробыл три дня, и туда пришли говорить со мною вожди Магискасин и Синтенгаль и все знатные особы оной провинции, и некоторые из Гуасусинго, которые выказали большое огорчение из-за того, что с нами произошло, и старались меня утешить, говоря, что они ведь неоднократно предупреждали, что индейцы из Кулуа предатели и их надобно остерегаться, а я, мол, не хотел им верить; но раз уж я остался жив, я должен радоваться, а они будут мне помогать до конца дней своих, дабы вознаградить за ущерб, нанесенный оными предателями — к сему их обязывает не только звание подданных Вашего Величества, но и скорбь по многим убитым сыновьям и братьям, находившимся в моем войске, и тяжкие обиды, каковые в прежние времена им были нанесены. И я, мол, не должен сомневаться, что они пребудут моими верными и преданными друзьями до самой смерти; и поскольку я ранен, а все остальные мои солдаты сильно измучены, они просят нас идти в их город, находящийся в четырех лигах от оного селения, а там мы отдохнем, и нас подлечат и помогут оправиться после наших трудов и невзгод. Я, поблагодарив, принял их предложение и дал им кое-какую мелочь из уцелевших ценностей, чему они были очень рады. И вместе с ними я пошел в их город, где мы также встретили весьма радушный прием и Магискасин преподнес мне кровать из инкрустированного дерева и постельное белье, какое у них употребляют, чтобы я мог спать, ибо у нас ничего не было; и всем остальным он предоставил все, что имел и мог дать.

В том городе я, еще когда шел в Теночтитлан, оставил нескольких больных и нескольких своих слуг с моим серебром и одеждой и другими домашними вещами и припасами, дабы в пути ничто меня не обременяло; и оказалось, что пропали все грамоты и акты, которые я заключал с туземцами из этих мест, и то же произошло с одеждой испанцев, которые меня сопровождали, и осталось у них лишь то, что было на них, и я узнал, что сюда являлся один из моих слуг из селения Вера-Крус, который привез съестные припасы и разные вещи для меня, а с ним прибыли пятеро верховых и сорок пять пеших солдат. И тот слуга забрал с собой оставленных мною испанцев со всем серебром и платьем и прочими вещами, и моими, и моих товарищей, да семь тысяч песо переплавленного золота, оставленного мною в двух сундуках, не считая разных драгоценностей, да еще золотых изделий на четырнадцать тысяч песо, отданных мною в провинции Тучитебеке капитану, которого я отправил основать селение Куакукалько, и многое другое стоимостью более тридцати тысяч золотых песо; и я узнал, что индейцы из Кулуа по дороге всех их перебили и забрали все, что у них было; и еще я узнал, что оные индейцы убили многих других испанцев, направлявшихся в город Теночтитлан и полагавших, что я там мирно живу и что дороги там, как было при мне, безопасны. Поверьте, Ваше Величество, от этих вестей всех нас объяла такая печаль, что и сказать невозможно; ведь кроме того, что мы потеряли стольких испанцев и столько всякого добра, мы с новой скорбью вспомнили гибель товарищей и утраты, причиненные нам в оном городе и на его мостах и на дороге оттуда; особенно же удручало меня подозрение, что подобный же удар, возможно, нанесен нашему селению Вера-Крус и что те, кого мы считали друзьями, узнав о нашем поражении, могли взбунтоваться. И, дабы узнать истину, я тотчас отправил нескольких горцев с проводниками-индейцами, наказав, чтобы, пока не доберутся до Вильи, шли не по большой дороге, и они вскоре известили меня о том, что там происходило. Господу нашему было угодно, чтобы они застали там испанцев в добром здравии и туземцев, настроенных мирно, что было для нас большим утешением в наших потерях и в нашей скорби, хотя для них там весть о наших поражениях и бедах была весьма огорчительна.

В провинции Тласкальтека я пробыл двенадцать дней, залечивал свои раны, состояние коих в дороге и при небрежном уходе сильно ухудшилось, особенно же рана на голове, а также позаботился о лечении своих раненых товарищей. Некоторые скончались — кто от ран, кто от понесенных трудов, тот остался без руки, тот — без ноги, ибо раны оказались слишком опасными, а для должного лечения не было времени, и я сам тоже лишился двух пальцев на левой руке…

(Перевод Е.М. Лысенко)