Хрущевская «Оттепель» 1953-1964 гг

Раздел 6 Новое «рождение» национального вопроса в постсталинском СССР

Смягчение внутриполитического курса после смерти И. В. Сталина в марте 1953 года не могло не оказать влияния на национальную жизнь СССР. Период 1953–1964 годов по сути явился новым, значительно более радикальным этапом развития национальных движений в стране.

Причины этих процессов определяются факторами как объективного, так и субъективного характера. К объективным факторам можно отнести тенденции технологической и социальной модернизации традиционного общества, его переход к современно-индустриальноой формации. Сам по себе этот объективный исторический процесс протекает достаточно болезненно и нередко сопровождается разрушением этнических и культурных ценностей, что приводит к сопротивлению традиционных культур современной модернизации.

В СССР процесс перехода к обществу современного типа — «социализму» — проходил в жестких, чрезвычайных условиях, насильственным путем и сопровождался форсированными темпами. Модернизация в СССР на основе современной российской культуры шла параллельно с целенаправленной политикой размывания этнических черт и особенностей народов многонациональной страны. Все это вызывало, в первую очередь у национальной интеллигенции, озабоченность угрозой утраты традиционной культуры и служило потенциалом для национального движения. Отсюда в СССР, особенно там, где сохранились пережитки традиционных обществ, национализм и национальные движения выступали еще и в качестве антимодернистской реакции на модернизацию в целом.

Объективный характер причин национальных движений в СССР во многом усиливался субъективными факторами, которые были обусловлены крайностями противоречивой национальной политики: от создания национальной государственности до варварских депортаций и гонений целых народов и так называемой мягкой русификацией, служившей интересам советского государства, а не русского этноса.

Следует также отметить и постоянно сохранявшийся в стране идеологический примат классового признака над национальным, генерировавший межнациональные противоречия. Вне русских регионов СССР, в Прибалтике, Закавказье, Средней Азии коммунистическая идеология и «советизация» во многом рассматривалась как национально враждебная система, навязанная оккупантами, колонизаторами (русскими). Поэтому борьба с этой идеологией означала борьбу с колонизаторами. Пока был силен советский режим и безраздельно господствовала коммунистическая идеология, всякое инакомыслие, межнациональные противоречия и национализм подавлялись немедленно и редко выходили на арену общественной жизни.

Ослабление и начавшийся с конца 60-х годов кризис коммунистической идеологии и системы в целом способствовали выходу из глубокого подполья на авансцену общественно-политической жизни национальных движений, где национализм получил главенствующую роль. По мнению многих российских историков, крупной ошибкой большевиков в национальной политике было то, что в основу административного устройства СССР они положили национально-территориальный принцип, который затем стимулировал национал-сепаратизм.

Большую роль в усилении национализма и сепаратизма в республиках СССР сыграла также усилившаяся с 60-х годов коренизация, или этнизация, партийно-хозяйственной номенклатуры, местной интеллигенции. Постепенно в части регионов СССР правящая номенклатура оказалась фактически представлена только коренными жителями. Этнические элиты, почувствовав свою власть, на словах заявляя о преданности союзной центральной власти, на деле проводили все более самостоятельную, учитывавшую интересы только своей республики политику.

Наряду с национальной партийной элитой национал-сепаратистские настроения в этот период получили широкое распространение среди национальной интеллигенции союзных и автономных республик СССР. Огромный культурный и интеллектуальный потенциал интеллигенции и присущее ей стремление претендовать на роль выразителя и носителя национальных интересов позволили ей стать лидером и инициатором национальных движений в СССР. Вместе с интеллигенцией наиболее активным участником в национальных движениях явилась молодежь, особенно в республиках Прибалтики, Закавказья, Западной Украины. Скорее всего это объясняется тем, что у молодежи более развит группоцентризм и присутствуют более упрощенные этноустановки на «чужих» и «своих», что создает питательную почву для агрессивного национализма.

Каждое из национальных движений в СССР имеет свои особенности, свои характерные черты, обусловленные конкретно-историческими условиями их формирования. Тем не менее анализ всех национальных движений в СССР позволяет выделить в них общую, характерную для всех национальных движений группу взаимосвязанных причин их появления. В группе этих причин наиболее важными являются: исторические территориальные споры; борьба за национальную независимость; реабилитация попранных прав в результате депортаций и репрессий; религиозно-культурные (состояние памятников культуры, религиозных культов, интерес и поддержка национальных традиций, религии, проблемы национальных языков), экономические (низкий уровень жизни, стремление к децентрализации), правовые (требования четкого разграничения компетенции центра и регионов, отмены существующих договоров), демографические (миграция иноэтнического населения, падение доли коренной нации в общей численности населения республики), экологические (строительство опасных и грязных для окружающей среды объектов производства, разрушение национального ландшафта) проблемы. Все эти факторы и причины, в той или иной последовательности и доминанте во всех национальных движениях выступают в одной связи, и грани между ними довольно зыбкие. Национальные движения неоднородны и многослойны по своему составу. Поэтому утверждать об одной этнической доминанте в национальных движениях (в частности, об их антирусской направленности), как справедливо указывает В. Тишков,[520] было бы неправомерно. Немалое место в национальных движениях занимало и просто стремление республик и автономий к децентрализации и получению большей самостоятельности и прав регионов. В многонациональном СССР любой внутренний конфликт, социально-экономический или политический, по своей природе обретал этническую окраску.

Мотивы национальных движений в Советском Союзе в период 1953–1964 годов также были разнообразны: выдвигались национально-культурные или национально-политические требования — от сохранения собственной культуры и языка, политической и правовой реабилитации, возвращения на историческую родину до создания независимого государства.

Дополнительную мозаичность и так уже разнообразной картины национальных движений в СССР придавало и существование национальных меньшинств на территории союзных и автономных республик (в частности, абхазцы и осетины в Грузии), которые нередко подвергались дискриминации на своих территориях. Получалось, что коренные этносы, выступая против «имперства» русских, по отношению к национальным меньшинствам в своих республиках сами оказывались в роли малых имперских наций.

Ко всему сказанному следует добавить, что в условиях существовавшего советского режима недостаток политического, культурного, религиозного самовыражения в СССР закономерно находил себе выход в национальных движениях. И в этом национальные движения объективно несли в себе общедемократический заряд.

Основными направлениями национальных движений в СССР стали следующие: движения за предоставление национальной независимости (республики Прибалтики, Западной Украины); движения, ориентированные на защиту и сохранение национальной культуры и языка (Восточная Украина, Грузия, оппозиционно настроенные круги интеллигенции Белоруссии, Молдавии); движения республик исламской культуры (Средняя Азия, Казахстан, Азербайджан); движения депортированных народов за предоставление своих конституционных прав (крымские татары, чеченцы, ингуши и т. д.); движение за решение экстерриториального вопроса (Армения); движение за эмиграцию из СССР (евреи, частично советские немцы).

С конца 40-х годов в центральные органы — ЦК партии, СМ СССР, Президиум Верховного Совета СССР все чаще стали поступать письма и жалобы от спецпоселенцев на незаконность депортаций этих народов. В 1952 году было получено 70 717 жалоб от граждан различных национальностей, находившихся на поселении; в 1953 году, только в мае—июне их было 41 700; в 1954 году — 130 582.[521]

Были сделаны попытки представителей «наказанных» народов обратиться к мировой общественности, к западным странам с целью решить проблему восстановления своих прав и возвращения на историческую родину. Так, в 1953 году калмыцкая делегация из числа калмыков-иммигрантов добилась приема по этому вопросу в Госдепартаменте США и в ООН. В меморандуме на имя Генерального секретаря ООН Д. Хаммаршельда высказывалась просьба о том, чтобы комиссия по защите прав человека при ООН добилась «от советского правительства сведений относительно местонахождения и нынешнего состояния калмыцкого народа, чеченцев, крымских татар и балкарцев и настояла на том, чтобы они были освобождены».[522]

Постепенно начал свою работу государственный механизм по реабилитации репрессированных народов. В июле 1954 года выходит постановление ЦК КПСС «О снятии некоторых ограничений в правовом положении «спецпоселенцев»». За ним последовала серия указов Президиума Верховного Совета СССР о снятии с учета спецпоселения и освобождения от административного надзора чеченцев, ингушей, греков, турок-месхетинцев, крымских татар, карачаевцев, балкарцев и калмыков. Однако «спецпоселенцам» был запрещен выезд в места прежнего обитания.

Репрессированные народы требовали возвращения на земли своих предков и категорически возражали против попыток властей создать национально-административные образования в местах высылки, что послужило началом массовой легальной борьбы этих народов за возвращение на родину в 1955–1956 годах. В адрес ЦК КПСС, на имя руководителей партии и государства стала поступать масса писем, подписанных от имени тысяч и тысяч людей, в которых высказывалась просьба о возвращении выселенных народов на историческую родину и восстановлении ранее существовавших автономных республик и областей.[523] XX съезд партии в феврале 1956 года подверг осуждению сталинскую политику депортации народов. Начало реабилитации народов было положено в годы хрущевской «оттепели». Однако действия советского правительства в этом направлении имели половинчатый характер и зачастую не доводились до своего логического завершения, вызывая тем самым заслуженный гнев, недовольство, а затем и недоверие к советской национальной политике.

Из числа чечено-ингушской национальности, размещенной в Киргизии и Казахстане, нашлись свои лидеры и активисты, которые, разъезжая по городам и селениям, проводили собрания и агитировали свой народ за возвращение на родину и восстановление упраздненной автономной республики.[524]

Не дожидаясь положительного для себя решения о возвращении на родину, несмотря на «существующее запрещение, тысячи бывших спецпоселенцев самовольно возвращаются на прежние места жительства…» — читаем в постановлении ЦК КПСС от 24 ноября 1956 года.[525]

Учитывая многочисленные требования и опасаясь выпустить ситуацию из-под контроля, 24 ноября 1956 года ЦК КПСС принял постановление о восстановлении национальной автономии калмыцкого, карачаевского, балкарского, чеченского и ингушского народов.[526] Постановлением устанавливалось организованное переселение этих народов в течение 3–4 лет, начиная с весны 1957 года, с тем, чтобы как можно лучше подготовить условия для устройства населения на местах. Однако вопреки этому постановлению начался массовый выезд «спецпоселенцев», которому власти стали всячески препятствовать. Их снимали с поездов, возвращали обратно, на путях их следования на железнодорожных станциях Российской Федерации, Казахстана были выставлены 14 оперативных заслонов, кроме того, «спецпоселенцам» запрещали продавать билеты на самолеты и железнодорожный транспорт, идущий в сторону их дома.[527]

Вполне объяснимо, что это еще больше обозлило людей. При снятии с поездов чеченцев и ингушей, последние отказывались возвращаться к местам прежней ссылки и «… в некоторых случаях они пытались оказывать сопротивление работникам милиции» — из донесения в ЦК КПСС заместителя министра внутренних дел Васильева от 24 декабря 1956 года.[528] Настроения у чеченцев и ингушей были достаточно решительные. Например, Ибрагимов и Махмудов открыто высказывались: «… надо всем приехать, тогда нас не выгонят, а если снова будут выселять, то мы будем воевать до последней капли крови…»[529]

Драматично проходило возвращение депортированных народов на Северный Кавказ, где вскоре началась целая серия межнациональных конфликтов. Проблема состояла в том, что на место выселенных в годы репрессий были поселены другие люди, жилища репрессированных разрушены или переданы переселенцам. Все это приводило к искусственно разжигаемой межнациональной вражде народов, которые до этого считались добрыми соседями. Если возвращение балкарцев на родные земли проходило достаточно мирно и это объяснялось тем, что партийные органы и местное население, заселившее территории выбывших «спецпоселенцев», положительно относились к их возвращению, то стихийное возвращение карачаевцев вызвало конфликты с русскими и грузинскими переселенцами, размещенными на их землях. Карачаевцы в основном были возвращены в те районы, где жили до 1943 года.[530]

Что касается возвращений чеченцев и ингушей, то жители Грозненской области, Дагестанской АССР и Северо-Осетинской АССР категорически выступили против.[531] Первые партии чеченцев и ингушей прибывали небольшими группами по 10–15 человек, им отказывали в прописке, не брали на работу, однако это их не останавливало. Символично было то, что чеченцы привозили с собой в мешках останки родственников, умерших в местах ссылки, для их перезахоронения на своей земле.[532]

Местное население из дагестанцев, русских, занявших дома и земли депортированных чеченцев и ингушей, враждебно встретило вернувшихся. Характерны их высказывания: «В республику едут бандиты, их не надо пускать или придется уезжать отсюда».[533]

Примечательно, что в Грозненской области выросла преступность. Некоторые «пришлые» чеченцы пополнили действовавшие ранее в горах повстанческие отряды, которые не складывали оружие с самой войны. «Повстанцы» частенько занимались грабежом, угоном скота, в числе их жертв были и рядовые колхозники.[534] Зачастую на эти противоправные меры их толкала сама власть, которая продолжала медлить с воссозданием автономной республики и организованным переездом населения в родные места.

В многочисленных жалобах в партийные и государственные органы от местных жителей, по сообщениям органов КГБ, неоднократно указывалось, что прибывшие чеченцы угрозами и силой вселяются в свои жилые дома и выгоняют из них проживающие там семьи дагестанцев, русских.

Сообщается, что большинство чеченцев ходят вооруженными по селам и устраивают стрельбу, провоцируя местных жителей на ответные действия и столкновения. В ответ местное население также стало приобретать ружья. Так, жители с. Ярыксу Новолакского района «закупили даже несколько десятков ружей в Астраханской области».[535] Драки, хулиганские выходки и даже вооруженные столкновения между местным и пришлым населением приобрели угрожающий характер. Так, в Цумандинском районе Дагастанской АССР группа чеченцев убила чабана Тахутдинова, колхозника Саадуева и пыталась угнать около 100 овец. В селении Тандо Веденского района 17 января 1957 года чеченцами было спровоцировано массовое побоище между чеченцами и аварцами.[536] Однако есть данные, что провоцировали столкновения и дагестанцы. В результате вооруженного столкновения 4 июня 1957 года в селении Тутово Ачхой-Мартановского района между чеченцами и аварцами из-за пользования водой для орошения огородов убит один и ранено три аварца.[537] Очаг межнациональной напряженности в республике привел к тому, что начался массовый выезд русского населения из республики. Уезжали и бросали работу в колхозах целыми хозяйствами даже в период весеннего сева.[538]

Представители дагестанских районов, отошедших к Чечено-Ингушской АССР, настойчиво просили ЦК КПСС и правительство СССР переселить все 11 тыс. хозяйств аварцев и даргинцев на территорию Дагестана, «…так как убеждены и полны решимости в невозможности совместной жизни и работы с чеченцами».[539]

Усиление межнациональной напряженности на Северном Кавказе и упорная борьба чеченского и ингушского народов за возвращение на родину привели к восстановлению в январе 1957 года Чечено-Ингушской АССР. Кроме Чечено-Ингушской АССР, в этом же году были восстановлены Кабардино-Балкарская АССР, Карачаево-Черкесская автономная область и Калмыцкая АССР. Однако при реставрации Чечено-Ингушской АССР правобережная часть Пригородного района (около 16 тыс. кв. км), ранее до 1944 года принадлежавшая ингушам, была передана Северо-Осетинской ССР, что на долгие годы привело к очаговой напряженности между ингушами и осетинами.

Вместе с тем для прекращения межнациональных конфликтов в Чечено-Ингушетии власти избрали свой метод борьбы, а именно — задерживать несанкционированный выезд чеченцев и ингушей в республику. 8 мая 1957 года вышло постановление ЦК КПСС Казахстана «О временном приостановлении выезда чечено-ингушского населения из пределов республики». В результате из-за вынужденной задержки на вокзалах городов Казахстана сотни и тысячи несчастных людей оказывались без средств к существованию, без продовольствия, ведя полубродячий образ жизни с одной только надеждой добраться до родных мест. Из-за скопления людей в вагонах и местах расселения возникали массовые эпидемические заболевания. Однако такие препятствия властей только еще больше воодушевляли народ для возвращения на родину.

По состоянию на 22 июня 1957 года в Чечено-Ингушскую АССР уже прибыло 131 188 чеченцев и ингушей вместо 78 000 по плану.

В республике за 1957–1958 годы органами МВД и госбезопасности зафиксирована масса националистических выходок со стороны чеченцев и ингушей, которые носили все более антисоветскую и антирусскую направленность. Нападение на лиц русской национальности со стороны чеченцев и ингушей отмечено в Назрановском и Новоназрановском районах.[540] В Урус-Мартановском районе в июле 1957 года разрушено русское кладбище.[541] Участились и националистические выкрики типа «Русских будем резать!» или «Да здравствует чеченская власть!».[542]

Немалую роль, по данным КГБ, играло в этом мусульманское духовенство, которое «проводит массовые религиозные сборища, призывает мусульман к сплочению в борьбе против «иноверцев»».[543] В свою очередь, со стороны русского населения республики ширились античеченские настроения, которые были вызваны конфликтами с ними из-за дележа земли и домов, ранее принадлежавших чечено-ингушам.

Продолжавшиеся мелкие националистические эксцессы при попустительстве властей привели к настоящему межэтническому столкновению между русским населением г. Грозного и чечено-ингушами в августе 1958 года. Поводом к нему послужило убийство ингушем русского. Похороны убитого сразу превратились в настоящий погром со стороны русских, чеченцев и ингушей. В течение 3-х дней будничная жизнь в городе была парализована. Митингующие вышли на улицы с лозунгами выселения всех чеченцев и ингушей из республики, местные власти бежали из города. Срочно стали прибывать войска, а из Москвы в Грозный вылетели Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР М. А. Яснов и секретарь ЦК КПСС Н. Г. Игнатов. Хотя волнения и удалось прекратить, однако противостояние коренного населения (чеченцев и ингушей) и русского приобретало в республике все более глубинный характер.[544] В последующие годы возвращение чеченцев и ингушей на Северный Кавказ происходило более организовано и уже без эксцессов.[545]

Другим, не менее острым вопросом в республике стал территориальный вопрос о Пригородном районе (общая площадь около 16 тыс. кв. км.), находившимся с 1944 года в составе Северо-Осетинской АССР. Со стороны ингушского населения, по данным комитета госбезопасности за 1962 год, отмечается, что увеличивается пересылка заявлений в ЦК КПСС и правительства с требованием о передаче Пригородного района Чечено-Ингушской АССР, организуются поездки делегаций представителей от ингушского народа в Москву.[546] В январе 1965 года в городе Грозном у здания обкома партии и Президиума Верховного Совета республики прошла демонстрация ингушей в количестве 40–60 человек с требованиями по этому вопросу.

Нежелание властей политическим путем решить эту проблему привело к нагнетанию националистических страстей. Все чаще слышатся призывы со стороны ингушских родовых и религиозных авторитетов «силой» взять Пригородный район, «пролить кровь за свою землю». Впоследствии все это привело к этническим столкновениям в 1972–1973 годах.

К 1963 году кампания по возвращению чеченцев и ингушей была в основном завершена, из 524 тыс. человек (418 тыс. чеченцев и 106 тыс. ингушей), проживающих в Казахской и Киргизской ССР, в Чечено-Ингушскую АССР прибыли 468 тыс. (384 тыс. чеченцев, 84 тыс. ингушей), остальные направились в Дагестанскую и Северо-Осетинскую АССР (8 тыс. ингушей).[547]

В еще более сложных условиях проходила борьба крымских татар и немцев за восстановление автономии и право жить на своей земле.

В соответствии с указом от 27 марта 1956 года Президиума Верховного Совета СССР «О снятии ограничений, о правовом положении греков, болгар, армян и членов их семей, находящихся на спецпоселении» советским грекам снимались ограничения в передвижении, однако им было запрещено возвращаться в Крым, где они проживали ранее. Без внимания со стороны высшего руководства страны остались и настойчивые требования советских греков вернуть им занятые партийными и советскими служащими во время их депортации дома и земли.[548] Неудовлетворенность решением вопроса о правовой и политической реабилитации греков усилила среди них эмиграционные настроения — желание выехать за рубеж, в Грецию.

Однако здесь им пришлось столкнуться с обычной правовой незащищенностью всех советских граждан. Визирование паспортов лиц греческой национальности для выезда в Грецию всячески тормозилось или даже просто под тем или иным предлогом визы не выдавались. В 1959 году в Ташкенте власти даже подвергли аресту группу из 58 греков, визировавших свои паспорта для выезда в Грецию.[549] Неудачей закончилась и попытка секретаря греческого посольства в Москве Венецианаса организовать репатриацию греков из СССР.[550]

За создание своих политических автономий в 50—60-х годах активную организационную работу вели представители таких малых этносов, как курды и хемшиды (мусульманские армяне), депортированные в свое время из республик Закавказья.[551] Однако кремлевские власти попросту игнорировали такие требования малых народов, ведь в то время громогласно с высоких трибун заявлялось об успешном и окончательном решении национального вопроса в СССР.

Несомненно, что наиболее заметным, драматичным и продолжительным по времени в общей канве движений «наказанных» народов за восстановление своих прав и политических автономий явилось национальное движение крымско-татарского народа. Главной задачей крымско-татарского национального движения было возвращение всего народа на историческую родину и восстановление там своей политической автономии. Как известно, после высылки в Среднюю Азию и Казахстан крымских татар Крымская АССР была преобразована в Крымскую область РСФСР. 19 февраля 1954 года по случаю празднования 300-летия воссоединения России и Украины по инициативе Хрущева Крымская область была передана Украине. Несомненно, этот широкий жест Н. Хрущева стал во многом камнем преткновения по возвращению крымских татар на свою родину и восстановлению там своей государственности.

Отмена спецпоселенческого статуса (28 апреля 1956 г.) для крымских татар, как впрочем, и для советских немцев, огульно обвиненных в годы войны в измене родине, не стала для них полной политической реабилитацией. Клеймо предателей и изменников, подогреваемое воспоминаниями некоторых бывших командиров партизанских отрядов в Крыму, лежало на всем народе до сентября 1967 года. Это обстоятельство явилось одной из причин крайне подозрительного отношения властей ко всем лицам крымско-татарской национальности.

Уже весной 1956 года в высшие партийные и государственные инстанции пошли письма с обращениями к руководителям государства о восстановлении национально-государственной автономии крымских татар в Крыму. Тогда же начался и нелегальный переезд отдельных крымско-татарских семей на родину. Однако в известном законодательном акте от 28 апреля 1956 года в ст. 2. указывалось, «что снятие ограничений по спецпоселению с лиц, перечисленных в статье первой настоящего Указа, не влечет за собой возвращение имущества, конфискованного при выселении, и что они не имеют права возвращаться в места, откуда они выселены».[552] Поэтому нелегально переехавших в Крым татар, как правило, сразу же выдворяли. Между тем именно запрещение официальных властей, особенно на Украине, переезда татар в Крым послужило началом широкого организационно оформленного движения.

В крымско-татарское национальное движение входили так называемые инициативные группы, образованные в сельской местности, в городах. Деятельность этих групп строилась на общественных началах и была гласной. «Инициативные группы» вели среди крымско-татарского населения сбор подписей для отправки коллективных петиций в высшие государственные и партийные инстанции страны. Наибольшую роль в «инициативных группах» сыграли представители крымско-татарской интеллигенции, бывшие руководящие партийные и советские работники Крыма, хотя участвовать в этих группах мог каждый крымский татарин.[553]

Первая республиканская «инициативная группа» была создана в Узбекистане в 1956 году. В нее вошли бывшие секретари райкомов и обкомов партии Крыма и ряд видных представителей крымско-татарской интеллигенции. Эта группа пользовалась уважением и авторитетом среди крымско-татарского населения.[554] Активисты национального движения с самого начала избрали конституционные методы борьбы за возвращение на родину и восстановление своей государственной автономии. Огромное количество индивидуальных и коллективных петиций, подписанных десятками тысяч людей крымско-татарской национальности, с просьбами о скорейшем решении и татарского вопроса, направлялись в ЦК КПСС, руководителям государства, в высшие республиканские органы власти Узбекистана.

Так, в 1958 году в адрес ЦК КПСС от крымских татар поступило два письма с подписями. Одно из них имело 16 тыс. подписей, другое —12 тыс. В 1959 году просьба от татар в адрес ЦК КПСС содержала в себе 10 тыс. подписей. Наконец, в марте 1961 года в адрес Президиума ЦК КПСС поступило новое письмо с 18 тыс. подписей с просьбой о возвращении всего народа на родину, в Крым.[555]

Наряду с просьбами о восстановлении Крымской АССР раздавались голоса за полную политическую реабилитацию крымско-татарского народа и развитие его культуры. Кроме писем и петиций собирались митинги и демонстрации, которые приурочивались к знаменательным датам, например к годовщине образования Крымской АССР или дню рождения В. И. Ленина — основателя Крымской автономной республики. Но и эти безобидные казалось бы акции нередко заканчивались разгоном демонстрантов.[556]

Если аргументации властей по поводу нецелесообразности восстановления Крымской автономной республики из-за их малочисленности[557] имели под собой хоть какие-то основания, то запрещение татарам возвращаться в Крым из-за отсутствия там земли и рабочих мест было безосновательно. Газеты Крыма пестрели объявлениями с приглашениями на работу. Более того, местные совхозы принимали крымских татар на работу, так как испытывали острую нужду в рабочих.[558] Однако крымским татарам запрещался въезд в Крым даже на отдых. По мнению Ф. Бобкова, бывшего первого заместителя Председателя КГБ, возвращению татар в Крым препятствовала Украина, которая находила всяческие причины не пускать татар в Крым.[559]

Чтобы вообще как-то снять эту наболевшую проблему предпринимались попытки представить крымских татар как часть татарской нации. Некоторые средства советской массовой информации утверждали, что национальности крымский татарин — нет.[560] А если нет такой нации, то и нет ее проблемы. В то же время желающим уехать из Средней Азии крымским татарам разрешалось поселиться на территории Татарской АССР.[561] Все это никак не устраивало широкие слои крымско-татарской общественности, которые настойчиво требовали развития своего языка, этнической культуры. При проведении переписи населения крымские татары подчеркивали свою принадлежность к особой этнической группе — крымским татарам и требовали записать это в заполняемых документах.

В начале 60-х годов крымско-татарское движение приняло более организованные формы. В частности, это проявилось в попытке создания массовой организации «Союз крымских татар» со своей программой и уставом. В 1962 году в Узбекистане два главных ее участника М. Омертов и С. Умертов были арестованы и осуждены.[562] После судебного процесса власти ужесточили политику репрессий в отношении активистов крымско-татарского движения, что вынуждало его лидеров искать новые пути и методы борьбы.

Главными мотивами национального движения советских немцев являлась борьба за восстановление автономии в Поволжье и эмиграция немцев на историческую родину (в Германию). Причем на разных этапах национального движения эти две составляющие шли параллельно, но до 70-х годов, безусловно, преобладало «автономистское» движение. Это объяснялось тем, что на раннем этапе своего движения советские немцы возлагали большие надежды на власть, веря в ее способность восстановить ликвидированное ранее конституционное право немцев — иметь свою автономию. Кроме этого, жесткая репрессивная политика властей в этот период к эмиграции вообще, независимо от ее национального состава, не позволяла этому явлению иметь широкую социальную базу. На всех этапах своего развития национальное движение советских немцев включало в себя только легальные и конституционные методы борьбы: письма, обращения, петиции; делегирование своих представителей; мирные демонстрации; эмиграция из СССР.

После декабрьского указа Президиума Верховного Совета СССР в 1955 году о снятии ограничений в правовом положении с немцев высшим руководителям партии и правительства в большом количестве стали поступать письма и петиции от советских немцев с требованиями их полной реабилитации и восстановления государственной автономии в Поволжье.[563] Однако борьба советских немцев за восстановление своих прав растянулась на долгие десятилетия. Как и в случае с крымскими татарами, над советскими немцами долго висело клеймо предателей и изменников, которое было снято с них указом от 29 августа 1964 года. Все это приводило к фактически скрытой дискриминации местными властями советских немцев.

Ущемление немцев касалось развития культуры, языка, поступления в высшие учебные заведения, при приеме в партию и на руководящие партийные и хозяйственные посты. Призывая на службу в Советскую Армию, немецкую молодежь не брали в элитные подразделения: воздушно-десантные, пограничные и другие войска.[564] Ощущение явной исторической несправедливости по отношению к немцам усиливалось у граждан немецкой национальности из-за того факта, что в 1956–1957 годах была восстановлена автономия балкарского, чеченского, калмыцкого, карачаевского, ингушского народов.

Такая политика и нежелание властей восстанавливать политическую автономию немцев вызвала сильные эмигрантские настроения, чему в немалой степени содействовала пропагандистская деятельность радиостанции «Немецкая волна», религиозных, культурных и других организаций ФРГ.

Кроме того, в Казахстане, в республиках Средней Азии в местах проживания советских немцев энергичную работу по выезду немцев в ФРГ вели нелегальные религиозные общины, значительно укрепившие свое влияние среди немецких «спецпереселенцев» за годы ссылки. Особой активностью в этом отличалась секта меннонитов. Проповедники этой секты имели тесную связь с коллегами-сектантами в США, ФРГ, Канаде, Бразилии и Австрии посредством активной переписки.[565]

Из года в год увеличивалось количество заявлений от советских граждан немецкой национальности на выезд за границу, причем подавляющая часть намеревалась избрать местом жительства ФРГ, а не социалистическое германское государство — ГДР. Подобные заявления отклонялись властями даже без формального объяснения, поскольку это означало бы, что люди бегут из самой «благополучной» страны социализма. Власти упорно пытались скрыть от советской и мировой общественности проблему советских немцев, идя на прямое умалчивание о месте проживания немецкой национальности в составе СССР. Например, в энциклопедии Казахстана немцы даже не упоминались как национальность Западной Европы.[566]

Серьезной проблемой в сфере советской национальной политики являлся «прибалтийский вопрос». Сложности для власти обусловливались совсем недавним «буржуазным» прошлым трех независимых государств, насильственно присоединенных к СССР в 1940 году. Поэтому в общих стереотипах поведения прибалтийских народов к другим народам СССР, в первую очередь русскому, преобладали неприязнь, пренебрежение в силу традиций к либерально-демократическому управлению.

Другой особенностью национальных движений в Прибалтике было существование многочисленных диаспор этих народов за рубежом. Существующие заграничные культурные и религиозные эмигрантские центры поддерживали тесные связи его со своими сородичами в Прибалтике. Большую поддержку националистическому подполью в трех Балтийских республиках оказывали США и страны Западной Европы, которые никогда не признавали сталинскую аннексию 1940 года.

В совокупности все это стало сильным мобилизующим фактором части населения этого региона, выступавшей за выход из состава СССР и обретение суверенитета. Форсированная советская модернизация послевоенного периода экономики и культуры Литвы, Латвии и Эстонии наталкивалась на стойкое неприятие коренных жизненных укладов прибалтийских народов. Бериевская коренизация высшего и среднего звена партийно-хозяйственного аппарата в Прибалтийских республиках только усилила национал-сепаратистские настроения. Разгром вооруженного националистического подполья в первые послевоенные годы не означал прекращения освободительного движения. Изменились формы, методы сопротивления и возрастной состав его участников. В 50—60-х годах в различных националистических кружках и группах Литвы, Эстонии и Латвии преобладала молодежь.

Некоторым своеобразием среди республик Балтии отличалась Литва. Здесь огромным влиянием на население исторически пользовалась католическая церковь и ее духовенство, которое на протяжении веков выступало в качестве мобилизующего фактора национального единства. Не потеряла она своего влияния на повседневную жизнь прихожан и в советское время. Так, несмотря на всю мощь коммунистической пропагандисткой машины, в 1958 году в Литве крестилось свыше 80 % новорожденных, совершено по религиозному обряду более 64 % бракосочетаний, 78 % похорон.[567]

Усиливавшимся в 50-е годы в республиках Прибалтики национал-сепаратистским настроениям способствовало то, что вернувшиеся из ссылок бывшие участники вооруженного националистического подполья сумели занять многие ответственные посты в сфере образования и культуры. XX съезд партии с его осуждением культа личности Сталина многими республиканскими руководителями был воспринят как легитимность курса дальнейшей коренизации руководящих кадров в республиках Прибалтики и устранения русификаторских издержек сталинской эпохи.

Так, первый секретарь рижского горкома партии Витаутас Берклав высказывал тревогу относительно потока русской эмиграции, потери Ригой своего национального облика и возможности превращения его в русский город.[568] Чтобы избежать этого, Берклав предложил ряд мер, которые затем были приняты решением Рижского горкома партии: а) изучить в течение двух лет (не латышами) латышский язык, по истечении этого срока лица, не усвоившие язык, освобождались от работы с предложением покинуть республику; б) вводились ограничения в прописке нелатышей.[569] С подобным заявлением выступил председатель Верховного Совета Латвии Озолинь, который поставил вопрос о предании латышскому языку статуса государственного.[570]

В Латвии нашлось немало сторонников борьбы с русификацией в высшем и среднем звене партийных и комсомольских работников коренной национальности. Органами рупора такого рода выступлений в республике служили комсомольская газета «Падомью Яунатне» и журнал «Лиесма».[571] С заявлениями, аналогичными Берклаву и Озолиню, в Эстонии выступил завотделом культуры Таллинского райисполкома Тийтс.[572] В Вильнюсском государственном университете на комсомольской конференции ее делегаты требовали отменить изучение русского языка. В состав нового комитета комсомола университета были избраны исключительно одни литовцы.[573] В письмах, поступающих в ЦК КПСС из Эстонии и Литвы сообщалось, что со стороны коренного населения открыто проявляется неприязненное отношение к русским в магазинах, в автобусах и других общественных местах.[574]

Все эти факты одного порядка. XX съезд по существу открыл шлюзы накопившейся ненависти ко всей проводимой до середины 50-х годов политики центра в отношении прибалтийский республик. События осени 1956 года в Польше и Венгрии вызвали настоящие всплески национального движения в Прибалтике, особенно сильным оно было в Эстонии и Литве. Направленные на свержение просталинских коммунистических режимов массовые выступления (особенно в Венгрии) во многом были близки и разделялись оппозиционной советскому режиму частью прибалтийской общественности. Ввод советских войск в конце октября 1956 года в Венгрию для подавления там антикоммунистического восстания громким эхом солидарности с восставшими венграми отозвался во всех прибалтийских республиках.

В конце октября — начале ноября в Вильнюсском университете появились лозунги и листовки с заголовками: «Да здравствует революция в Венгрии, последуем ее примеру!», «Литва — литовцам, русские оккупанты, убирайтесь вон!». В Тарту (Эстония) появились заголовки на листовках и лозунгах: «Долой русских правителей!», «Смерть русским оккупантам!», «Вон русские из Эстонии!» и т. д. Выпускники Таллинского политехнического института в октябре 1956 года в открытую пели националистические песни на улицах города.

В начале ноября 1956 года в Каунасе и Вильнюсе состоялись многотысячные шествия верующих католиков, требующих свободы отправления религиозных обрядов. Вместе с тем эти шествия вылились в политическую манифестацию, с националистическим окрасом. Демонстранты пели гимны буржуазной Литвы, националистические песни и выкрикивали лозунги «Последуем примеру Венгрии!», «Русские, убирайтесь вон из Литвы!». Еще больший накал страстей разгорелся к вечеру этого дня в городе Каунасе, когда демонстрация молодежи (студенты, учащиеся) количеством до 4000 участников с лозунгами «Долой Москву!», «Долой коммунистов!» пытались прорваться к центру города, где ее встретила милиция. После столкновения с милицией только группе в 100–150 человек удалось прорваться к зданиям комитета госбезопасности и горкома партии, где затем они были рассеяны милицией.[575]

Массовые демонстрации молодежи, беспорядки и усилившийся при этом национализм привели к осознанию властями необходимости усиления идеологической работы. На прошедшем в октябре 1959 года пленуме ЦК КПЛ (Латвия) резкому осуждению за «националистическую политику» подвергся ряд партийных руководителей республик во главе с бывшим заместителем председателя Совета Министров Берклавом. Им предъявлялись обвинения в националистической кадровой и языковой политике, дискриминации русских работников, в частности в создании препятствий в прописке русскоязычным лицам. Была признана глубоко вредной позиция Берклава, министра сельского хозяйства А. А. Никонова, директора Института экономики АН Латвийской ССР П. П. Дзерве, министра просвещения В. К. Круминьша и других высокопоставленных чиновников не развивать в Латвии тяжелую индустрию, которая требовала импорта рабочей силы в республику. Все указанные лица были сняты с занимаемых постов и переведены на другую работу.[576]

Принятые под нажимом Москвы меры не смогли радикальным образом устранить укоренившиеся традиции национализма в Прибалтике, устранялись лишь его яркие проявления. На деле же, национальные руководители прибалтийских республик, учитывая настроения большинства коренного населения, продолжали проводить политику «мягкой» дерусификации, но при этом убеждали в своей лояльности руководство СССР. Такую двусмысленную политику в 60-е годы в Литве проводил первый руководитель Компартии А. Снечкус, в Эстонии — первый секретарь ЦК КПЭ И. Кэбин. Национальное движение в Прибалтике после массовых эксцессов в 1956–1957 годах вступало в относительно спокойное русло. На рубеже 50—60-х годов нелегальные формы протеста теряли свою массовость, становились узкогрупповыми, но по-прежнему в авангарде подполья оставалась молодежь (студенты вузов и техникумов).

Коммунистическая идеология и ее пропаганда в республиках Прибалтики в отличие, скажем, от РСФСР, по-прежнему отличалась достаточным либерализмом и учетом национальной специфики региона. Для приехавшего сюда из любого уголка СССР советского гражданина прибалтийские республики выступали в качестве своеобразного островка западной культуры, меньше всего поддававшегося интернационализму и советскому образу жизни. Поэтому не случайно наиболее слабые позиции партийной и советской идеологии были именно в культуре и образовании республик Балтии. Художественное творчество, несмотря на партийные установки, продолжало жить национальными темами. В Латвии музыкальная кантата «Тевляй», прославляющая Латвийскую буржуазную республику включалась отдельными преподавателями госконсерватории в учебную программу для ее выпускников. В программу фестивального концерта студентов пединститута в 1957 году не было включено ни одной советской песни, исполнялись только песни буржуазного периода Латвии.[577]

Постоянное обращение к темам национальной культуры, игнорирование как русской, так и советской культуры свидетельствовало о наличии своего рода культурной оппозиции к советскому строю в среде прибалтийской интеллигенции. Духом национализма была пронизана система школьного и вузовского образования. Администрация школ, вузов, по большей части будучи представителями коренного населения, негласно придерживалась принципа комплектования учащихся школ и вузов по национальному признаку. В латвийских вузах, например, существовала обособленность латышских и русских студентов внутри самих учебных заведений. Среди преподавательского состава вузов и школ прибалтийских республик оставалось немало активных сторонников фашистских и профашистских организаций, а также участников вооруженного националистического подполья. По данным комитета госбезопасности, в 1962 году в средних и высших учебных заведениях насчитывалось около 300 преподавателей, на которых имелся компрометирующий материал.

В Латвии, по данным того же комитета за 1961 год, из 2840 сотрудников Академии наук Латвийской ССР 673 человека получили образование в буржуазной Латвии и в большинстве своем являлись участниками различных буржуазных политических партий и националистических организаций. Подобным образом обстояло дело расстановки кадров и в Литве.[578] По мнению КГБ, такие «преподаватели» не могли привить учащимся чувство советского патриотизма, интернационализма. Но и другие, более благожелательно казалось бы настроенные к советскому строю преподавательские кадры тоже не желали воспитывать учащихся в духе любви к огромной советской родине.

По причине значительной миграции русскоязычного населения в прибалтийские республики у коренного населения усиливалась тревога, вызванная угрозой сокращения доли титульных наций в общем составе населения этих республик. Особенно велика была доля инонационального населения в крупных городах. В Вильнюсе, по данным Всесоюзной переписи населения в СССР в 1959 году, литовцы составили только 33,6 % от общего числа населения города, остальные жители города были русские, поляки, белорусы, евреи. В Риге в 1959 году латыши составили менее половины доли от общего населения города — 44,66 %.[579]

Возникшая острая жилищная проблема из-за массового притока русского населения в крупных городах послужила поводом для националистических высказываний отдельными представителями коренных наций. Так, профессор Тартуского государственного университета Адаме заявил своим студентам: «Жилищную проблему в городе Тарту можно легко решить, если выгнать всех русских…».[580]

Негативное отношение к русскому населению в Прибалтике усиливал и тот факт, что большинство работников милиции состояло из русских и лиц некоренной национальности. В Латвии, например, за 1961 год на работу в органы внутренних дел было принято 4377 человек, из которых только 1282 являлись латышами.[581] Так во многом и возникал негативный образ «врага», «оккупанта» в лице русскоязычного населения. К советской пропаганде, в отличие от западной, большинство коренного населения относилось с недоверием. Западные радиостанции, обширная переписка с зарубежными соотечественниками из капиталистических стран питали большое число антисоветских слухов и разговоров. Наиболее распространенным был слух о скорой войне с США с последующим освобождением прибалтийских народов от оккупации. Об этом заявлял, например, в своих беседах с коллегами артист рижского театра музкомедии Лапиньш, считая, что только западные страны и могут освободить прибалтийские республики от «русских колонизаторов».[582]

Украинское национальное движение имело глубокие исторические корни, было неоднородным по своему составу и включало в себя широкий спектр различных течений и форм. Существовали здесь как подпольные организации экстремистского типа (в основном из молодежи), так и культурное движение «шестидесятников». Свое оформление с конца 60-х годов получило и правозащитное движение, в котором доминировала украинская интеллигенция. В украинском национальном движении присутствовал также и политический характер — стремление получить независимость путем выхода из состава СССР, по своему размаху оно, вероятно, уступало только республикам Прибалтики.

Репрессивная политика советского руководства на Украине, связанная с борьбой с вооруженным националистическим подпольем в Западной и новой кампанией борьбы с «украинским буржуазным национализмом» в Восточной Украине, смягчилось и сошло на нет в результате смены политического руководства в Москве в марте 1953 года.

По мысли министра внутренних дел Л. П. Берия в представленной им докладной записке в Президиум ЦК, на местах должны руководить местные украинские кадры, т. е. необходимо предоставить более широкие права Украинской ССР.[583] Политика украинизации в республике началась заменой на посту первого секретаря ЦК КПУ русского Л. Мельникова украинцем А. И. Кириченко. На пленуме ЦК компартии Украины говорилось о «серьезных извращениях» национальной политики, не учитывавшей специфики областей, в первую очередь Западной Украины.

Уже в то время для части западных украинцев характерно было неприязненное отношение не только к русским кадровым работникам но и к восточным украинцам, последние автоматически переводились в разряд «москалей». К ним нередко применялись дискриминационные меры при назначении на руководящие должности в Западной Украине.[584] Специфичность этого региона, присущее его населению несоциалистическое мировоззрение объясняется сравнительно поздним присоединением Западной Украины к СССР (1939 г.) и тем, что социалистическая реконструкция этого края началась в основном после войны. Необходимо также отметить, что подпольная деятельность запрещенной в 1946 году униатской церкви здесь оказывала большое влияние на широкие слои населения.

Даже после разгрома националистического вооруженного движения ОУН в последующие годы на Западной Украине были случаи убийства советских работников, поджоги партийных и хозяйственных зданий и другие вредительства.[585] Здесь, как и в Прибалтике, в 50-е годы возникают нелегальные группы и, прежде всего студенчества, носившие ярко выраженный националистический характер. Эти группы не имели связи ОУНовскими эмигрантскими центрами. В своей практической деятельности занимались распространением листовок с антисоветским содержанием и вывешиванием буржуазно-национальных флагов. Так, в марте 1957 года в ряде городов Львовской области обнаружены были листовки с призывом к молодежи организовывать политические комитеты «За самостийную Украину». Листовки, написанные от руки и подобного содержания, от имени комитета, называющего себя «Свобода народу», были обнаружены в городе Сумы.[586] Эти организации и группы большого успеха не имели и легко пресекались органами КГБ, однако сам факт их существования говорил об устойчивой оппозиции этих областей к существующей власти.

Относительно спокойнее обстояло дело в восточных областях Украины, хотя и здесь были случаи распространения листовок с антисоветским и националистическим содержанием, как, например, в городе Харькове в 1957 году.[587]

Размещенная на территории ряда западных стран, ОУН уже не представляла собой единой сплоченной организации. В 1956 году организация раскололась на две враждующие между собой части, одна во главе с С. Бандерой осталась на ортодоксальных националистических позициях, другая часть ОУН, возглавляемая Ребеттой, заявила о приверженности либерально-демократическим принципам. Организация ОУН, возглавляемая С. Бандерой, сделала ставку на сотрудничество с разведками США, Англии, ФРГ,[588] на постоянно действующие связи с различными подпольными кружками и группами на Украине. Для этого туда нелегальными путями проникали ее эмиссары, имевшие целью создание подпольной сети и провозившие антисоветскую и националистическую литературу.

Самое активное участие в деятельности подпольных групп экстремистского толка занимала молодежь. Среди западноукраинской молодежи имя С. Бандеры по-прежнему символизировало образ последовательного и несгибаемого борца за свободу и независимость Украины от «русско-коммунистического ига». Так, 1962 году во Львовской области была ликвидирована органами госбезопасности молодежная организация, носившая имя Бандеры. Участники ее имели подпольные клички, принимали присягу на верность «самостийной Украины», проводили нелегальные собрания, где обсуждали вопросы ведения борьбы против советской власти, приобретения оружия, шрифта, изготовления и распространения листовок.

В связи с этим следует привести слова бывшего руководителя Львовского краевого «провода» ОУН Заставного: «Период борьбы с пистолетом и автоматом закончился. Настал другой период — период борьбы за молодежь, период врастания в советскую власть с целью ее перерождения под большевистскими лозунгами… Наша цель — проникать на всевозможные посты, как можно больше быть в руководстве промышленностью, транспортом, образованием, в руководстве молодежью, прививать молодежи все национальное…».[589]

Пробуждение общественного сознания в стране, вызванное деста-линизацией, дало толчок широкому распространению среди советской интеллигенции идей демократического социализма. В национальных республиках СССР они неизменно получали национальную окраску. Идеи демократического национального социализма широко распространились на рубеже 50—60-х годов в Прибалтике и на Украине. В целом 60-е годы были для украинского национального движения временем перехода от подпольного этапа к «мирному, открытому демократическому движению за национальные права».[590]

Главными целями возникшего в эти годы диссидентского движения на Украине была борьба за сохранение национальной культуры, языка. Формы и методы борьбы носили в основном легальный характер. В начале 60-х годов в среде творческой интеллигенции (в первую очередь, среди писателей, поэтов) возникло движение против русификации, за чистоту родного языка. В феврале 1963 года состоялась конференция по вопросам украинского языка в Киеве. На ней присутствовало более тысячи работников украинской культуры — писателей, учителей, языковедов. Участники конференции составили ходатайство к ЦК КПУ и Правительству СССР с требованием: «Во всех учреждениях и предприятиях, на железной дороге и других видах транспорта, в торговле все дела вести на украинском языке». Наравне с этим участники предлагали в республиках СССР, где живет украинское население, открыть средние школы с преподаванием на украинском языке.[591] Предложения, выдвинутые на киевской конференции, со временем стали требованиями на страницах появлявшегося самиздата.

Движение украинских «шестидесятников» вовлекало в свои ряды все более значительное количество национальной интеллигенции. Его участники собирались в мастерских художников, выставочных залах, музеях, квартирах почитателей украинской старины. Одно из наиболее известных мест в Киеве, где собирались защитники культуры, был клуб творческой молодежи (КТМ), председателем которого являлся молодой режиссер Лесь Танюк. В клубе проводились литературные и поэтические вечера, организовывались выставки украинских художников. При КТМ образовался студенческий межвузовский фольклорно-этнографический кружок и разъездной хор «Жаворонок». Именно КТМ положил начало Шевченковским чтениям 22 мая у памятника поэту, ставшими впоследствии традицией. Присматривавшие за деятельностью клуба власти закрыли его в 1965 году.

В 60-е годы органами госбезопасности отмечены случаи отдельных национал-сепаратистских выступлений в Белоруссии и в Молдавии. В отличие от республик Прибалтики и частично Украины, эти выступления носили не массовый, а единичный характер. Социальная база у национальной оппозиции здесь была очень узка. Поэтому приходится говорить о небольшой прослойке национальной интеллигенции и учащейся молодежи, выступавших в обеих республиках в защиту национальной культуры и языка. Национальные движения Белоруссии и Молдавии вплоть до середины 80-х годов переживали период своего зарождения и становления. И только в конце 80-х годов окончательно оформились и приобрели самостоятельное значение. У части белорусской интеллигенции возникала озабоченность языковой русификацией своей республики. Преобладание русской школы привело к тому, что в белорусских городах практически не осталось школ, где обучение шло на белорусском языке. Ассимиляционные процессы, происходившие в это время в СССР, в большой степени затронули белорусов.

В начале 60-х годов были сделаны попытки создания подпольных национальных организаций антисоветского типа. Так, например, в 1962 году бывший осужденный за националистическую деятельность, а затем инженер-экономист «Белсельхозтехники» М. М. Белый в частной беседе заявил о необходимости создания подпольной белорусской национальной организации. При этом он сказал, что для успешной борьбы с советской властью необходимо установить контакты с литовскими и грузинскими националистами.[592]

В сентябре 1963 года органами госбезопасности были арестованы участники так называемой «Белорусской революционной партии». Члены организации стояли на позициях вооруженной борьбы с советской властью. Для этого они пытались создать в республике разветвленную нелегальную организацию.[593] Попытка «националистической» деятельности зарегистрирована в стенах Минского госуниверситета, где в октябре 1963 года была раскрыта группа из 13 человек — студентов, белорусов по национальности, — которая на своих собраниях осуждала национальную политику СССР.[594]

Характерной особенностью Молдавской республики была этнокультурная близость ее коренного населения с румынами. Сепаратистские разговоры о том, что в Молдавии необходимо воссоединиться с Румынией были нередки среди жителей МССР, особенно в той ее части, которая отошла от Румынии в 1940 году. В самой Румынии такие разговоры и слухи подогревали румынские руководители и официальная печать. Например, в январе 1966 года в Румынии широко отмечалась 107-я годовщина объединения румынских княжеств в единое государство. При этом румынская пресса в своих статьях проводила мысль, что полное объединение государства не завершено и по сей день, намекая на необходимость возврата Бессарабии, отошедшей к СССР в 1940 году. Сам же захват Румынией Бессарабии в 1918 году рассматривался как вполне закономерное историческое событие.

В ноябре 1965 года в г. Новороссийске румынский капитан торгового парохода при встрече с группой работников киностудии «Молдова-фильм» заявил: «Для правительства социалистической республики Румынии Бесарабия всегда стоит на повестке дня и рано или поздно она вернется к «родной матери»».[595]

В самой Молдавии национал-сепаратистские настроения существовали в некоторых кругах творческой интеллигенции. Именно в этой среде предпринимались попытки создания нелегальных национальных организаций. Так, в 1964 году органами госбезопасности в Молдавии была раскрыта подпольная группа лиц, в числе которых был режиссер киностудии «Молдова-фильм» И. Я. Мижа. Главной задачей этой группы было создание подпольной национальной организации под названием «Объединение для борьбы за выход из состава СССР и образование на территории бывшей Бессарабии независимого молдавского государства». Примечательно, что первым условием достижения независимости Молдавии группа считала необходимость воссоединиться с Румынией, чтобы затем отделиться от нее и образовать самостоятельное государство. В борьбе за независимость участники группы рассчитывали прежде всего на интеллигенцию и студенчество с вовлечением в это движение крестьянских слоев. Средством достижения цели был подъем всеобщего вооруженного восстания, в частности создание ударных боевых отрядов. Серьезные намерения этой группы подтверждали попытки создания нелегальной типографии для печатания и распространения антисоветских листовок и брошюр.[596]

Еще одним «слабым местом» советской национальной политики являлись республики Закавказья: Грузия, Армения, Азербайджан. Более развитыми и более организованными были национальные движения в Грузии и Армении. В этих республиках движения за сохранение своей культуры, языка сочеталось с требованиями политического характера — добиться выхода республик из состава СССР и провозгласить свою независимость. В 70-е годы в обеих республиках в рамках национального движения возникло движение правозащитников с сильной национальной окраской, особенно в Армении.

Почитание умершего в 1953 году «вождя» в Грузии носило поистине всенациональный характер. Поэтому разоблачение сталинских преступлении на XX съезде КПСС Н. С. Хрущевым в феврале 1956 года в Грузии было воспринято как национальное оскорбление. Грузинское общество крайне болезненно отреагировало на разоблачение «культа личности» Хрущевым на XX съезде. Масло в огонь подливало и отсутствие достоверной информации о закрытом докладе Хрущева. Народ питался слухами об «обиде», нанесенной умершему вождю Хрущевым и его соратниками, при этом не имея представления о самих фактах сталинских репрессий. Все это вызывало недоверие населения Грузии к центральной власти. Националистические настроения, недовольство центральной властью приняли массовый характер и вылились в известные трагические события в г. Тбилиси 9—10 марта 1956 года, сопровождавшиеся многочисленными человеческими жертвами. Во многих городах Грузии прошли молодежные просталинские митинги и демонстрации, местами носившие откровенно антирусскую направленность. Вместе с лозунгами типа «Долой Хрущева!», «Молотова — во главе КПСС!» демонстранты, по большей части студенты, несли и лозунги «Русские, убирайтесь из Грузии!» Причем, как явствует из официальных отчетов, в этих демонстрациях, помимо множества комсомольцев, приняли участие и грузинские коммунисты.[597] Националистические настроения в массах не утихали в течение всего 1956 года. В городах Грузии в адрес русских горожан приходили напечатанные и рукописные листовки с угрозами физической расправы.[598] Анонимные письма поступали в высшие партийные и советские органы власти Грузии и СССР с критикой политики хрущевского руководства, особенно за мартовский расстрел в городе Тбилиси. Несмотря на пропагандистскую работу среди коммунистов, грузинским народам даже критика «культа личности» Сталина по-прежнему воспринималась отрицательно. К национальной обиде «за Сталина» прибавилась обида за расстрелянных соотечественников в марте 1956 года в Тбилиси.

Национальная обида за «1956 год» переросла в последующие годы в устойчивый этнический национализм на бытовом уровне, который нередко сопровождался оскорблениями и хулиганскими выходками в отношении русского населения. Например, в 1961–1962 годы в городах Зестафоне и Цхинвали, районных центрах Казбеги и Сагареджо, селе Тамараси были совершены «глумления» над памятниками Ленина. Ярко выраженный антирусский характер приняли начавшиеся против местных властей массовые беспорядки (участвовало около 2000 человек) грузинского населения поселка Чхороцку в 1962 году.[599] Народ продолжал свято чтить Сталина даже после его политического развенчания. Портреты, открытки, фотографии с его изображением можно было встретить в любом государственном учреждении, доме, в транспорте, на лобовом стекле автомобиля и т. д. Таким образом, 1956 год явился мощным толчком для развития национального движения в Грузии и формирования национальной оппозиции.

Ущемленное национальное сознание в связи с разоблачением «культа личности» присутствовало и в среде творческой интеллигенции. Так, в 1963 году в Грузии была раскрыта подпольная группа из 6 молодых грузинских поэтов. Она занималась изготовлением и распространением антисоветских листовок, направленных против решений XXII съезда КПСС о «культе личности» Сталина.[600] Рост оппозиционных настроений в грузинском обществе, окрашенных в национальные цвета, в начале 60-х годов во многом перекликался со стихийными волнениями в ряде городов СССР, вызванными кризисом продовольственной политики хрущевского руководства. В Грузии, где недоверие к центральной власти среди местного населения особенно сильно проявлялось в эти годы, любой социальный конфликт сразу же приобретал национальную окраску.

В 60-е годы грузинское национальное движение вступает в зрелый этап своего развития. Оно характеризуется своей многослойностью: с одной стороны, появлением политического фактора — стремлением обрести государственную независимость Грузии, с другой — движением за сохранение своей культуры и государственного статуса, национального языка. В «культурническое» движение включаются довольно широкие слои грузинского студенчества и интеллигенции. Ежегодно увеличивается количество паломников из этой среды в грузинские православные церкви. Обращение к церкви этой категории людей объясняется тем, что в ней они видят хранительницу грузинской национальной культуры.

Сопротивление русификации и борьба за сохранение чистоты родного языка привели к появлению в Грузии различного рода нелегальных культурных обществ. Одно из них, «Мекартвела сазогадоеба», существовало в городе Батуми с 1961 по 1962 годы. В него кроме представителей интеллигенции входили довольно крупные государственные чиновники. Участники этого общества на его собраниях разговаривали между собой исключительно на грузинском языке, а за употребление русских слов начислялся штраф в пользу «общества борющихся за чистоту грузинского языка».[601] Известны также случаи чтения на предприятиях и в культурно-просветительных учреждениях в городе Зугдиди молодыми грузинскими поэтами своих «проникнутых антисоветским националистическим духом произведений».

Довольно широкую огласку в среде грузинской интеллигенции получило выступление по грузинскому телевидению доктора педагогических наук Тавзишвили, который с «националистических позиций» освещал вопросы патриотизма грузинской молодежи.[602]

Надо отметить также, что грузинское руководство во главе с первым секретарем ЦК КПГ В. П. Мжаванадзе достаточно снисходительно наблюдало за попытками части грузинской интеллигенции выступать против русификаторской политики Кремля и в тоже время решительно пресекало любые экстремистские формы проявления национализма. Поэтому экстремизм не стал характерным признаком грузинского национального движения, в авангарде которого находились студенчество и интеллигенция. Здесь преобладали вполне мирные формы и методы борьбы национальной оппозиции с существующим режимом.

На протяжении всего советского послевоенного периода главной идеей армянского национального движения, его «альфой» и «омегой», была идея возвращения всех исконных армянских земель в единое армянское государство. В решении своего главного вопроса с редким единодушием выступали вместе как партийные, так и религиозные армянские деятели, крайние армянские националисты и представители творческой армянской интеллигенции, а также представители обширных заграничных армянских диаспор.

В силу различных исторических обстоятельств часть армянских земель и области Карс, Ардаган, Саракамыш оказались в составе Турции, другие земли и области Нахичевань и Нагорный Карабах без всякого обсуждения, одним волевым решением уже в советское время вошли в состав Азербайджанской ССР. Огромное количество армян, свыше одного миллиона человек, проживало вне СССР, в основном в странах Ближнего Востока, Ирана. США, Франции, Латинской Америки.[603] Проживая в разных странах, армяне не ассимилировались с местным населением, желая сохранить свою культуру и язык, жили обособленно в так называемых армянских колониях.

Подавляющее большинство армян за рубежом жило мыслями о возвращении на свою историческую родину, к тому же смена правительственного курса в СССР, начиная с 1953 года, благоприятствовала осуществлению этой мечты. Правительство СССР благоприятно отнеслось к идее реэмиграции армян в Советскую Армению. Только в первой половине 50-х годов число репатриантов из зарубежных стран в Армянскую ССР достигло 100 тыс. человек. Вместе с тем преобладание в потоке репатриантов людей торгового склада со своими представлениями о нравственности, привычках и морали привело к усилению в республике националистических настроений.[604]

С их появлением в Армении усилилось также и влияние заграничной мелкобуржуазной партии «Дашнакцутюн», стоявшей на ярко выраженных националистических позициях.[605] Националистическая партия «Дашнакцутюн» боролась за Великую Армению, находящуюся на территории Турции. Авторитет партии дашнаков среди зарубежной армянской диаспоры был очень высок. К советской власти они относились отрицательно, но прекрасно сознавали, что осуществить идею создания Великой Армении можно только путем собирания армянских земель на территории Советского Союза. Именно через вернувшихся в СССР репатриантов дашнаки упорно проводили свою идеологию.

Особенно остро в Армении встал карабахский вопрос. Еще в ноябре 1945 года первый секретарь ЦК КП Армении Г. Арутюнов обратился по данному вопросу к И. В. Сталину с письмом, в котором писал: «Нагорно-Карабахская автономная область, примыкающая к территории Армении, с 1923 года входит в состав Азербайджанской АССР. Население этой области в основном армянское. Из 153 тысяч населения 137 тысяч является армянским». Далее он просил рассмотреть вопрос о передаче НКАО Армении. Получив письмо, секретарь ЦК ВКП (б) Г. Маленков по поручению Сталина направил запрос первому секретарю ЦК КП Азербайджана М. Багирову с просьбой сообщить свое мнение. В ответе М. Багиров согласился с включением НКАО в состав Армянской ССР при условии передачи из Армении Азербайджану трех примыкающих к нему районов. Начались длительные торги, но дальше переговоров дело не сдвинулось.[606] И все-таки идея объединения всех армянских земель пустила глубокие корни в сознании армянского народа, захватила всех, в том числе и коммунистов. В 1948 году первый секретарь ЦК КПА Г. Арутюнов выступил даже в ООН с предложением рассмотреть вопрос о возвращении армянам территорий, занятых Турцией.[607]

Нерешенность армянской проблемы и нежелание советских руководителей высокого ранга решить этот вопрос, вызывали недовольство у части армянского населения национальной политикой и тем самым подогревало антисоветские и националистические настроения в массах. В ЦК КПСС и Президиум Верховного Совета СССР шли многочисленные письма от армянских коммунистов, где обращалось внимание на факты нарушения прав нацменьшинств (армян) в Азербайджанской ССР. Однако письма оставались без ответа.[608]

Копившиеся проблемы, связанные с армянскими территориями, загонялись внутрь, а между тем в республике давние национальные обиды получали подпитку с приближающейся датой 50-летия турецкой резни армян 1915 года. За рубежом различными эмигрантскими армянскими центрами и организациями начались кампании по проведению траурных мероприятий в память этого события. Особенно усердствовала партия дашнаков в нагнетании антитурецких страстей. Дашнакская пропаганда находила своих сторонников в советской Армении. В 1963–1964 годах в Армении массовым тиражом издавалась художественная и научно-публицистическая литература, посвященная армянскому геноциду.[609] В институтах, государственных учреждениях, на производственных предприятиях перед массовыми аудиториями читались стихи, журнальные статьи, посвященные этой трагедии. В большинстве своем эти собрания с чтением стихов, статей не были санкционированы властями. Власти боялись больше всего любых, незапланированных общественных акций, опасаясь выпустить ситуацию из-под контроля, особенно в день 50-летней годовщины этого события — 24 апреля 1965 года. Несмотря на запрет, в Ереване в этот день состоялись траурные шествия демонстрантов по улицам города, которые были разогнаны милицией.[610]

В Азербайджане в силу разных причин, в отличие от Грузии и Армении, не сложилось устойчивой национальной оппозиции. Если на роль лидера национальных движений в Прибалтике (исключая, наверное, Литву), на Украине, в Грузии, Армении могла претендовать национальная интеллигенция, то в Азербайджане эта тенденция не находила яркого подтверждения. Политическая «незрелость» и «неразвитость» национального движения в Азербайджане сближала его с национальными движениями республик Средней Азии и Казахстана. Мусульманский фактор и социокультурная отчужденность от советского мировоззрения являлись доминирующими факторами в национальном движении Азербайджана.

Противостояние союзной власти здесь было более мягким и почти не носило характера открытых организованных выступлений. Наиболее остро в республике стоял армяно-азербайджанский этнический конфликт, который имел глубокие исторические корни. Он был более заметен и более ярок, чем латентный азербайджано-русский этнический конфликт.

Последние сталинские репрессии в конце 40—начале 50-х годов сильно затронули национальную интеллигенцию. Короткий бериевский период и последующие за ним годы стимулировали относительно стабильное правление в Азербайджане национальной партийной и хозяйственной элиты. В республике с молчаливого одобрения азербайджанского руководства фактически проводилась политика этнической дискриминации национального меньшинства, в первую очередь армян, что усугубляло отношения между двумя народами. Политика «азербайджанизации» приводила к тому, что руководящие партийные и хозяйственные посты в высшем и среднем звене власти в большинстве своем были заняты представителями коренного этноса, это при том, что свыше 40 % жителей республики не были азербайджанцами.

Уже в 50-е годы от рабочих и служащих русской национальности в адрес партийных и советских органов поступали многочисленные жалобы на проявление национализма со стороны азербайджанцев в республике. Например, в отдельных организациях предупреждали работников об увольнении, поскольку они не владеют азербайджанским языком.[611] Таким образом, этнические азербайджанцы чувствовали себя психологически более комфортно в республике, чем другие национальности. В немалой степени этому способствовал и более высокий уровень их жизни, учитывая мобильность и профессиональную специфик.

Вместе с тем и здесь, как и в других республиках Союза, часть коренного населения достаточно болезненно относилась к высокой доле иноэтнического населения Азербайджана. В середине 50-х годов в адрес ЦК КПА и Совета Министров Азербайджана стали поступать письма от азербайджанцев с требованием «удалить русских и армян из государственных учреждений республики».[612] Конечно, столь явно выраженный национализм не мог получить официального одобрения среди республиканского руководства, тем не менее политика «национальной консервации» здесь получила свое дальнейшее развитие.

Недовольство Москвы стала вызывать излишняя «самостоятельность» азербайджанских руководителей. Так, в августе 1956 года сессия Верховного Совета Азербайджанской ССР по предложению председателя Президиума Верховного Совета республики Т. М. Ибрагимова приняла закон о дополнении Конституции АССР статьей о введении азербайджанского языка в качестве государственного, не поставив в известность ЦК КПСС. К тому же, по мнению Отдела партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам, в принятии этого закона не было необходимости, во-первых, из-за того, что почти везде делопроизводство и так велось на азербайджанском языке, во-вторых, из-за многонационального состава республики.[613]

В 1959 году в Азербайджане работала комиссия Политбюро ЦК КПСС. На основе ее выводов был проведен специальный пленум ЦК КП Азербайджана, который осудил имевшиеся нарушения национальной политики в республике, и ряд партийных руководителей поплатились за это занимаемыми должностями.[614]

Характерной особенностью национального движения Азербайджана являлся исламский фактор. Несмотря на всю пропагандистскую мощь коммунистической идеологии, ислам сохранил свои доминирующие позиции в семейно-бытовом укладе азербайджанцев. Это объясняется еще и тем, что ислам — это не просто религиозное верование, но и способ мировосприятия, включающий в себя морально-этические нормы и ценности. По-прежнему сохраняла здесь свое значение, но при этом замаскированная партийно-советской символикой, кланово-родственная структура власти. Многие комсомольцы и коммунисты из числа коренной национальности активно участвовали в проведении массовых мусульманских праздников и мероприятий, как, например, в Нахичевани в 1962 году.[615]

Ужесточение государственной политики с конца 50-х годов в отношении религии в СССР привело к закрытию мечетей и притеснениям мусульманского духовенства в Азербайджане. В ответ часть исламского духовенства стала вести открыто оппозиционную борьбу с советской властью. С тревогой органы госбезопасности республики констатировали, что мусульманские священнослужители в своих проповедях «подогревали националистические настроения» среди верующих. Мулла Шалиметов в своей проповеди при большом скоплении людей в 1962 году, молился за «избавление народов от советской власти».[616]

Местные власти и комитет госбезопасности вполне отдавали себе отчет, какую опасность таит в себе слияние религиозного и национального фактора на фоне общего недовольства населения республики своим социально-экономическим положением из-за резкого роста цен в 1962 году. В какой-то мере это продемонстрировали события в Сумгаите в 1963 году. Массовые беспорядки в городе во время ноябрьской демонстрации были вызваны нехваткой продуктов питания, но при этом социальное недовольство властью сразу же окрасилось в националистические тона и имело антирусскую направленность.[617] Конечно, такие выступления не имели серьезной социальной базы и не могли поколебать достаточно устойчивое положение центральной власти в Азербайджане в те годы. Причем в этом главным союзником Кремля в республике были сами местные партийные руководители из числа самих азербайджанцев, так как своим продвижением наверх были во многом обязаны Москве и ощущали себя составной частью советской номенклатуры.[618]

Помимо отдельных проявлений национализма в Азербайджане в 60-е годы предпринималась попытка создания молодежных подпольных организаций, стремившихся добиться провозглашения Азербайджана независимым государством. Самой серьезной и, пожалуй, единственной в эти годы раскрытой органами КГБ в июне 1965 года в Баку, была организация, именовавшая себя «Комитетом защиты азербайджанского языка». В организацию входило до 70 человек в возрасте от 20 до 27 лет, в том числе 6 членов КПСС и свыше 20 комсомольцев. Это была в основном рабочая молодежь, обучающаяся на вечерних и заочных отделениях в вузах и техникумах.

Советскую власть они считали колонизаторской по существу, поэтому главной целью для них было создание независимого государства с выходом из состава СССР и выселением с территории республики русских и армян. Планировался захват радиостанции и телецентра в Баку для обращения к азербайджанскому народу с призывом поддержать их требования. Главную социальную базу в борьбе они видели в молодежи. Для этого стремились вовлечь как можно больше представителей молодого поколения в свою организацию. В планах «Комитета…» были как мирные методы борьбы (демонстрации, митинги), так и немирные (вооруженное восстание).[619]

И все же такие формы сопротивления режиму были очень редки в Азербайджане. Не видим мы здесь и национального диссидентского движения, характерного для других регионов СССР. В какой-то мере это объяснялось тем, что в Азербайджане уже давно сложилась национальная властная элита, которая во внутренней политике придерживалась национальных приоритетов. Тем не менее, несмотря на все процессы интернационализации и миграции иноэтнического населения, в Азербайджане этнокультурное отчуждение коренного населения советско-коммунистической власти продолжало сохраняться.

Политических мотивов, какой-то степени организованности и оформленности практически не встречается в национальных движениях среднеазиатско-казахстанского региона. Все это свидетельствует о низшей стадии развития национальных движений в Средней Азии и Казахстане. Доминирующими факторами стихийных форм национальных движений в этих республиках выступали религиозный и социокультурный.

«Незрелость» национальных движений объясняется в первую очередь «незрелостью» самих наций в Средней Азии и Казахстане, их сравнительно поздним вступлением в процесс национального строительства. До 1917 года в Средней Азии и Казахстане национальное самосознание и этническую принадлежность во многом заменяла религиозная и родоплеменная солидарность. Советский период стал временем окончательного формирования и роста национального самосознания в Средней Азии и Казахстане. Этому в немалой степени способствовало и проводимое в 20—30-е годы национальное строительство, которое повлекло за собой четкую политическую и территориальную идентичность коренного населения этих регионов, а также советская политика коренизации, которая привела к складыванию национальной интеллектуальной и политической элиты. Налицо был и подъем культуры, науки, образования в этом регионе. Местное население этих республик положительно восприняло блага и возможности индустриальной и урбанизированной культуры.

В то же время жесткая и форсированная модернизация традиционных среднеазиатских культур привела к заметной утрате этими народами собственной этнической и культурно-экологической ниши. Усиленное пропагандирование центром идей «старшего брата» в «содружестве» народов, «прогрессивного» влияния русской нации, русской культуры, языка вызвали лишь обратную реакцию, глухое противостояние традиционных среднеазиатских культур, навязанному им образу жизни на основе современной российской культуры.

Огромное влияние на поведение, характер и стереотипы народов Средней Азии оказывал ислам, который был не просто религией, но и образом жизни, способом мировоззрения, системой этических и эстетических норм.[620] Поэтому не случайно, что вооруженное басмаческое движение в Средней Азии в 20-е годы выступало именно под знаменем ислама. Здесь религия была фактически не разделима с этнической идентификацией. Например, из отчетов уполномоченных Совета по делам религий за 1969 год следовало, что из уст образованного человека можно услышать: «Не обрезанный — не узбек (не туркмен, не таджик — соответственно)». Даже дети, заметив, что их сверстник не подвергался обряду обрезания, начинали смеяться над ним, говоря, что «он отказался от своей нации».[621]

Государственная антирелигиозная политика в стране и, в частности борьба с исламом, привела к тому, что в СССР осталось единственное мусульманское учебное заведение — медресе Мири-Араб в Бухаре и очень небольшое количество мечетей. Однако ислам по сравнению, скажем, с христианством в очень малой степени похож на «институциализированную» религию. В исламе, в отличие от того же христианства, отсутствует четкая организация духовенства. Фактически каждый мусульманин обладает правом высказывать свое мнение по вопросам религии, лишь бы оно не противоречило Корану. Поэтому, несмотря на усилия «активистов» атеистического фронта, в советской Средней Азии шла неофициальная религиозная жизнь. Нелегальные и незарегистрированные мечети, неконтролируемые государством, создавались верующими везде, где были подходящие помещения, будь то чайхана или полевой стан.

Советская антирелигиозная политика и исключительная монополия коммунистической идеологии привели к вытеснению ислама из идеологии и политики в сферу семейно-бытовых отношений. Но эта сфера оставалась поистине неприступным бастионом для советско-коммунистического мировоззрения. А в повседневной жизни именно эта сфера оказывала наибольшее влияние на формирование мировоззрения советских мусульман. Несмотря на прессинг коммунистической идеологии, коренным этносам Средней Азии и Казахстана удалось сохранить фундаментальные ценности традиционной социальной жизни: многодетную семью, иерархичность и коллективизм социальной организации, культурные и профессиональные предпочтения.[622]

Таким образом, ислам в Средней Азии и Казахстане продолжал быть сдерживающим фактором против экспансии русской культуры и общей модернизации этих республик по советскому образцу. В среднеазиатском регионе вплоть до перестроечного периода отсутствовали какие-либо значительные национальные оппозиционные движения или группы националистического толка, требующие отделения от СССР. Здесь оппозиция советской власти принимала форму социокультурного и мировоззренческого противостояния традиционного уклада русскоязычной этнической культуре и коммунистической идеологии.

В первые годы хрущевской «оттепели» национальная политика руководства СССР привела к некоторому ослаблению диктата центра над республиками Средней Азии и Казахстана. В ряде законов и актов 1957 года права союзных республик были значительно расширены. Вместе с тем протест против политической опеки центра нарастал со стороны партийных лидеров коренной национальности. Этот протест выражался в требованиях больших прав региональным лидерам в национальных республиках, больших инвестиций в собственную республику, против непрекращающегося притока русских в республики, против тенденции к языковой русификации.[623]

Москва еще достаточно жестко реагировала на «националистические» поползновения в среднеазиатских республиках. В 1958–1961 годах высшие партийные руководителями Туркменистана, Узбекистана, Таджикистана, Киргизии были обвинены в националистических проявлениях и сняты с занимаемых должностей.[624] В республиках, где были проведены эти «чистки», прошли соответствующие пленумы ЦК компартий, которые осудили имевшие место нарушения национальной политики в этих республиках. Однако эти кадровые «чистки» вызвали, в свою очередь, весьма болезненную реакцию со стороны коренной интеллигенции и номенклатуры в этих республиках, которая усматривала в этом проявление имперской сущности центра и его носителей — русскоязычного населения.

К началу 60-х годов миграция русскоязычного населения в Среднюю Азию, и особенно в Казахстан, достигла своего пика. В Казахстане, например, численность приехавших сравнялась с численностью коренного населения республики. В то время переселенцы в большинстве своем были трудовыми мигрантами, т. е. они не тяготели к полному вживанию в среднеазиатское общество, а предполагали лишь временное сосуществование с ним — даже если оно растягивалось на целую жизнь.[625]

К тому же многие русскоязычные мигранты с чувством превосходства и пренебрежения относились к местным жителям, считая их ниже своего уровня развития. Те платили им тем же, видя в них персонифицированных носителей имперства советской власти. Пышным цветом процветал бытовой национализм, который проходил по линии этнического конфликта и возникал между русскими (сюда входили не только русские, но и евреи, украинцы) и коренным населением среднеазиатско-казахстанского региона. В результате увеличивались случаи национальной дискриминации, это проявлялось в расстановке и подборе кадров, приеме в высшие учебные заведения в пользу лиц местной национальности.

Нередки были случаи надписей националистического и антисоветского содержания на бюллетенях во время выборов в местные Советы депутатов трудящихся. По числу таких надписей с характерными лозунгами типа «Выгнать всех русских!» «рекордсменом» выступала Казахская ССР, скорее всего в силу своей многоэтничности и высокой доли русскоговорящего населения.[626] Органами госбезопасности на территории Казахской ССР в 1965 году были отмечены случаи распространения рукописей, листовок, анонимных писем антисоветского и националистического содержания. В частности, автор двух анонимных писем Аменов Тукен писал в них о необходимости образования независимого Казахского государства в связи с тем, что русские презирают казахов.[627]

Особый научный интерес для нашего исследования представляет русское национальное движение, в котором были заметны не столько этнические, сколько «державные» мотивы. Спонтанный национализм, из которого возникло русское движение, никогда не ограничивался рамками Москвы и Ленинграда. Дело в том, что русское население национальных окраин отличалось более быстрым ростом национального самосознания, нежели население центра страны. Во многом этому способствовало усиление русофобских настроений в национальных регионах СССР. Известны случаи антирусских манифестаций узбекской молодежи в Ташкенте, погромы в Алма-Ате и других городах среднеазиатских республик.[628]

Официальная пропаганда не акцентировала внимание на проявлениях межнациональной розни, напротив, утверждала, что народы СССР «с уважением называют русский народ «своим старшим братом», по праву ставят его на первое место среди строителей коммунизма».[629] На самом деле уважение к русским проявлялось лишь в тех случаях, когда речь шла об участии в производстве. Согласно статистическим данным, в 60-е годы лишь 20 % казахских рабочих и служащих принимали участие в развитии народного хозяйства страны, что явно не пропорционально даже общей численности казахов в республике.[630] Между тем в Казахстане широкое распространение получили слухи о том, что республика якобы обеспечивает хлебом и мясом Россию и Украину, из-за чего возникают трудности в местном снабжении. Реально РСФСР и Украина производили 76,6 % от общесоюзного производства зерна (РСФСР — 54,8 %, Украина — 21,8 %) при доле населения 71,3 %. Зерно, произведенное Казахстаном, составило лишь 11,8 % от общего сбора. Столь же показательны статистические данные по производству мяса: РСФСР — 49,8 %, Украина — 22,7 %, Казахстан — 7,1 %.[631]

Советский исследователь М. Н. Росенко отметил, что только в середине 50-х годов «отпала необходимость в преимущественно односторонней материальной помощи со стороны русского народа»,[632] хотя сама тенденция сохранялась до конца 80-х годов. По данным Д. О. Рогозина, Россия отдавала в общесоюзную кооперацию до 87,2 % своего производства, ее доля в экспорте страны составляла 81 %, тогда как по импорту всего 70 %. В результате она недополучала 12 миллиардов рублей, которые распределялись среди других республик.[633] Закономерно, что ущемление интересов русского народа оценивается современными исследователями весьма эмоционально: «Россия ежегодно отрывала от себя в пользу других на десятки миллиардов рублей товаров и услуг… а так называемое Нечерноземье — центр расселения, колыбель русской нации — пустело, зарастало бурьяном».[634] Е. С. Троицкий отметил, что в сформировавшейся политической системе РСФСР отсутствовали Компартия Российской Федерации, Республиканский совет профсоюзов, комсомол, не было российского канала телевидения, русской радиопрограммы, перестала существовать Российская Академия наук…[635]

Подавление интересов русской нации не могло не вызывать растущей тревоги у современников. В только что появившихся самиздатских работах русские националисты проводили оценку перераспределения материальных благ между республиками. Так, со ссылками на официальные источники Иван Самолвин утверждал: «…уже в 1940 г. производство по стране увеличилось по сравнению с 1913 г. в 13 раз, в национальных же республиках этот рост был намного выше: в Казахстане — в 20 раз, в Киргизии — в 153 раза, в Таджикистане — в 324 раза. Эта тенденция продолжается и теперь».[636] Характерен комментарий этих данных И. Самолвиным: «У русских людей отрывали кусок ото рта и отдавали его другим».[637] Не менее показателен интерес Самолвина к статистическим данным о наличии высшего образования у советских граждан: на 1000 человек — 17 русских, 35 грузин, 600 евреев. Особую тревогу русских националистов, в том числе и Самолвина, вызывал упадок традиционной культуры русского села, особенно в северных районах, поэтому сравнительный анализ с аграрным развитием Грузии закономерен: «Если в Грузии сейчас всюду прекрасные дороги, электричество, а у жителей дома — полные чаши, то в северных коренных русских областях нет хороших дорог, в селах живут одни полунищие старики, да и многих сел уже нет совсем».[638] Необходимо отметить, что подобный сравнительный анализ уровня жизни в различных республиках был проявлением именно бытового, а не державного национализма русских. В многонациональной стране невольное национальное осуждение вызывала даже плохая продукция в одной из республик.

Анализ работы Самолвина показал, что росту русского национализма способствовали даже показатели убыли русских в ХХ веке, особенно в сравнении со значительным приростом жителей среднеазиатских республик. Появлению спонтанного национализма способствовали публикации в официальных источниках статистических данных по развитию республик, информация о происходящих в них демографических процессах и, особенно, неравномерности их финансирования из государственного бюджета.

В результате в кругах русской интеллигенции времен «оттепели» возникли представления об особом типе колониализма — колониализме русского типа.[639] Основанием для подобного вывода послужило то, что жизненный уровень русского народа оказался ниже, чем у многих других народов: грузинского, армянского, украинского, латышского или эстонского. В среднем в СССР на одного россиянина расходовался 851 рубль бюджетных средств в год, тогда как на одного эстонца — 1268 рублей.[640] Весьма показательно название работы исследователя русского вопроса В. И. Козлова: «Имперская нация, или ущемленная национальность».[641] По-видимому, экономическая политика власти по отношению к каждому народу СССР обусловливалась государственными, а не национальными интересами. В этом смысле русский народ, в отличие от других этносов, лишенный сепаратистских настроений, оказался наименее защищенным.

Экономическая политика правительства по отношению к русскому народу в полной мере соответствовала принципам советского национально-государственного строительства. Как известно, эти принципы предполагали предоставление коренным народам наиболее благоприятных условий существования на территории союзных или автономных республик и национальных округов. Статус «титульной» национальности в рамках автономии открывал благоприятные возможности для материального и духовного развития, предполагал наличие определенных привилегий. Лишь крупнейший этнос страны — русские — не получил своей Русской республики. В этом, по мнению В. И. Козлова, проявилась «антирусская направленность ленинско-сталинской национальной политики».[642]

Несомненно, данный курс руководства имел свои объективные причины. Прежде всего, предоставление автономий снимало основную часть национальных противоречий на окраинах СССР. Во-вторых, центральный регион страны, то есть место предполагаемой Русской республики, вероятно, рассматривался правительством как социалистическое пространство «новой исторической общности людей», в которое открыт доступ всех маргинальных представителей нерусских народов. Это подтверждает отмеченный В. Козловым факт, что «по существующей иерархии национально-государственных образований русские края и области оказались на низшем статусе этнического бытия, фактически вне такового».[643] Примечательно, что в состав многих национальных республик включались значительные территории с преобладанием русских (Казахская ССР, Башкирская АССР), что порой приводило к численному меньшинству «титульных» народов в «своих» республиках. Кроме этого, по мнению Козлова, «Русская республика способствовала бы укреплению русского национального самосознания, что могло бы препятствовать разгрому Православной церкви — основного идеологического соперника большевиков».[644] Таким образом, особую общественно-политическую опасность русская тема представляла в период хрущевских гонений на церковь конца 50 — начала 60-х годов.

Сложившаяся ситуация не могла оказаться вне поля зрения русской патриотической интеллигенции. Рост русского национального самосознания отразился в письмах советских граждан в редакции газет и официальные структуры государства. Редакция газеты «Известия» получила письмо от жителя Москвы Голицына, где было отмечено: «В Российской республике нет ЦК, как это в других союзных республиках, где первым секретарем является представитель своей нации».[645]

Важным фактором, активизирующим общественную деятельность русской интеллигенции, стало сочетание государственных антирелигиозных компаний с периодами церковного возрождения. Исследователь М. В. Шкаровский выделил в сталинской и хрущевской эпохе несколько этапов оживления церковной жизни, обусловленных политической конъюнктурой того времени.[646] Начало религиозного возрождения было связано с восстановлением церковных институтов в военные и первые послевоенные годы, когда власть использовала русское религиозно-патриотическое чувство в целях консолидации общества. В 1945 году было принято решение о предоставлении церкви права на производство и продажу церковной утвари, возросли ее доходы.[647] Шкаровский отметил, что оживление церковной жизни в этот период «было официально разрешено и в основном не носило политически конфликтного характера».[648] Однако, к 1948–1949 годам властям фактически удалось затормозить этот процесс.

Новый этап религиозного возрождения качественно отличался от предыдущего своей нелегальностью, что, вероятно, было связано с более массовым участием в нем представителей интеллигенции. Всего к 1959 году, то есть к началу хрущевской антирелигиозной кампании, насчитывалось 60 млн. прихожан РПЦ,[649] среди которых интеллигенция занимала незначительную, но политически наиболее активную позицию.

Комитет госбезопасности под руководством А. Н. Шелепина выявил в среде профессоров и преподавателей вузов людей, стремившихся влиять на религиозную жизни общества. По сообщению Шелепина, «отдельные из них пытаются распространять религиозные убеждения среди окружающих, противодействуют атеистической пропаганде».[650] Так, профессор военно-инженерной академии им. Куйбышева Н. В. Зволинский и заведующий кафедрой Московского экономического института профессор Н. Е. Пестов написали несколько религиозных брошюр и распространили их у знакомых, доктор наук Е. И. Казимирчак-Полонская вела религиозную пропаганду среди учащейся молодежи. Интересен вывод Шелепина: «Учитывая, что связь отдельных представителей интеллигенции с церковью несовместима с их участием в идеологической работе среди населения, Комитет государственной безопасности считал бы целесообразным через администрацию учреждений и партийные организации принять соответствующие меры воздействия в отношении этих лиц».[651] Следует признать, что современной исторической науке трудно определить истинные масштабы воздействия власти на религиозных инакомыслящих. Как отметил И. Р. Шафаревич: «Верующий, пострадавший за свою веру, просто не может рассказывать об этом на пресс-конференции»,[652] православная психология принципиально отличается от более понятной диссидентской психологии. И все-таки, часть информации о преследовании верующих отражена в христианском направлении самиздата. Так, в «Обращении к мировой общественности и ко всем отцам христианских церквей, и к христианам мира» политический заключенный В. Е. Григорьев сообщил о переходе массовых гонений на верующих в новую, латентную, стадию: «После 1953 г. в СССР начался новый период медленных убийств и более изощренных репрессий».[653] Примечательно, что сам Григорьев сжег свой комсомольский билет и учетную карточку члена ВЛКСМ, «так как эта организация по своей идеологической линии, так же как пионерская и коммунистическая организации, прямо противоположны духу христианской веры».[654] Закономерно, что борьба Н. С. Хрущева за построение коммунизма к 1980 году началась с массовой антирелигиозной кампании и закрытия части церквей. Уже 1 января 1959 г. в СССР из 13 323 зарегистрированных церквей и молитвенных домов ежедневные службы проходили только в 936, а в воскресные дни — в 10 537 церквах.[655] Необходимо отметить, что основная масса верующих проживала в сельской местности, где находилось подавляющее количество церквей — 11 218, тогда как в городах всего 1534 церкви, в поселках — 571.[656] Эти данные свидетельствуют о том, что именно крестьянство, как наиболее консервативная часть населения, могло быть (и было) социальным ориентиром для православной интеллигенции, поставившей в 60-х годы русский вопрос, а значит, и потенциальной опорой всего русского движения.

Не случайно с конца 50-х годов русское движение оказалось неразрывно связано с православием, что, с одной стороны, привело к политизации сознания части государственно индифферентных верующих, с другой — придало русскому национализму исторические основания. Православие стало консолидирующим фактором русской национальной оппозиции, концепцией, превратившей проявления спонтанного национализма в общественно-политическое движение.