Часть вторая

БЫЛЬ

Вот какую сказку рассказал однажды своему племяннику Бориске старый стеклодув в долгий зимний вечер. Было это давно, лет шестьдесят назад в далёком русском селе Пестровке, что лежит за тысячи километров от солнечного итальянского острова Му-рано.

Маленький Бориска во время рассказа сидел не шелохнувшись и внимательно слушал, потом спросил:

— А что дальше случилось, дядька Михайла?

— Дальше? Я совсем уж плохо знаю, что было дальше. Эту историю я услыхал от своего деда. А мой дед — от своего деда. Все они, как и я, были стеклодувами и всю жизнь выдували хрустальное стекло. Так что это их сказка.

— Ну а дед твоего деда знал конец этой сказки?

Дядька встал со своего табурета, погладил шершавой рукой Бориску по голове и снова стал рассказывать.

— ...Точно никто об этом не знает. Ходили слухи, что видели какого-то мальчика в открытом море как раз в то время, когда исчез Никко.

Дож издал особый указ:

«Найти Никко Бикконио и заставить его вернуться.

Если он не повинуется, заключить в тюрьму его родных. Если и это не понудит его к повиновению — изловить и убить».

Ищейки дожа отправились по следу.

На больших заморских базарах они иногда встречали кружевные стеклянные кубки, которые очень напоминали работы умершего от тоски муранского стеклодува Марка. Но кто их теперь выдувал — не могли доискаться.

Потом донёсся слух, что на острове Крит какой-то подмастерье перещеголял в искусстве своего хозяина-стеклодува. И будто бы был он родом из Мурано. Позднее этот подмастерье попал в Саксонию. Его приютил известный мастер Ганс Бехтер. У него стеклодув жил под чужим именем.

Но тайные агенты венецианского дожа всё-таки выследили муранца. По филигранной вязи догадались. Тёмной глухой ночью они подожгли мастерскую. Самого саксонца и всех его помощников закололи кинжалами. А муранцу залили рот раскалённым стеклом. Пусть больше никому не выдаст хрустальных тайн!

Может быть, этот муранец и был Никко Бикконио...

Выслушал Бориска до конца печальную муранскую историю. Грустно стало ему. «Погиб Никко, и погибли с ним сказочные тайны», — подумал он.

— Не горюй, — сказал ему дядька Михайла. — Жизнь ещё много оставила на земле загадок. И на твой век хватит!

КРЕПОСТНЫЕ МАСТЕРА

В старое время на Руси простые люди фамилий не имели. Звали их просто — Филька, Петька, Ванька. Помещик хорошо знал, сколько у него Ванек и сколько Стёпок. Но чтобы отличить одного Стёпку от другого, им давали прозвища. Ходит мужичишка нахохлившись, как воробей, вот его и кличут Стёпка Воробей. А другой молодой парень быстро со всеми делами управляется. Так он — Тимка Быстрый.

Иных именовали более почтительно: Лука Столяр — значит, работает столяром. Трофим Кучер — значит, управляется на конюшне.

Из таких прозвищ и родились, наверное, позднее фамилии: Воробьёв, Быстрое, Кучеров, Столяров...

У помещика Бахметьева, что имел свои владения в Пензенском уезде, все крепостные должны были стать либо Стекловыми, либо Хрусталёвыми. Потому что все жители принадлежащих ему сёл занимались одним делом— изготовлением стеклянной и хрустальной посуды. Одни делали простые стаканы, чашки и бутылки, другие — нарядные графины, рюмки и вазы.

Самая красивая хрустальная посуда попадала на стол к хозяину. Она была такая прозрачная и блестящая, словно её соткали из льдинок. При лёгком прикосновении она издавала певучий серебристый звон.

Хрустальное стекло научились получать, прибавляя в обыкновенную стеклянную массу свинец. Хрусталь был в моде у богачей. Вот почему у помещика Бахметьева больше было крепостных Хрусталёвых, чем Стекловых.

Но появлялись и другие фамилии.

Как-то купил Бахметьев на ярмарке нового «работного человека» Петьку. Купил в придачу к двум борзым щенятам. В те времена помещик владел крепостными людьми, как вещами, и мог их продавать, обменивать, даже — проигрывать в карты.

Когда торговался помещик на ярмарке, он сначала щенят получше рассмотрел. Погладил по шёрстке, за ушками почесал... А уж потом стал оглядывать со всех сторон «работного человека». Пощупал мускулы, похлопал по спине, осмотрел зубы.

— Ничего, — говорит, — крепкие.

Только руки Петькины ему не понравились — обожжённые да чёрные от копоти. «Ну уж ладно, — решил Бахметьев, — в хозяйстве пригодятся».

И невдомёк было глупому помещику, что руки эти золотые. Как попал крепостной в гуту, как взялся он за выдувальную трубку — засверкали, заискрились в его обгорелых руках хрустальные чудеса.

Гута — это большой прокопчённый сарай с деревянным круглым помостом посредине. В центре его поставлена печь со множеством окошек. В ней варят стекло.

У печи жарко, дым ест глаза, пламя обжигает руки. Здесь Петька вместе с другими крепостными стеклодувами трудился от зари до зари.

Хозяин каждый вечер приходил в гуту посмотреть, что выдули за день его мастера, и самое лучшее отправлял к себе в усадьбу.

Когда приезжали гости, он выставлял напоказ своё хрустальное богатство и хвастался:

— Это Васька сделал. А это Петька. Ну, а это Стёпка...

Гости восхищались:

— Непостижимо! Гениально! Прекрасно! — И просили: — Покажи-ка нам самого лучшего своего стеклодува!

Довольный помещик отводил, бывало, гостей в тёмную гуту и гордо говорил, указывая на нового «работного человека»:

— Вот мой главный виртуоз!

Стеклодувы не знали, как перевести иностранное слово «виртуоз», но понимали, что, наверное, оно означает «самый лучший мастер». И по-своему, по-русски, прозвали Петьку — Виртузовым.

Так и пошёл род непревзойдённых умельцев Виртузовых. От отца: к сыну передавали они своё мастерство. Гордились семейной профессией.

Вот только дядька Михайла Виртузов не знал, кому хрустальную науку передать: не было у него сыновей. Хотел он своего племянника Бориску Ярёмина усыновить. Но Борискины родители не согласились отдать мальчика.

В роду у Ярёминых тоже все были стеклодувами. Но у них другая история с фамилией вышла. Предки их, как и все крепостные мастера помещика Бахметьева, не только работали на стекольном заводе, но и вели небольшое хозяйство, чтобы себя прокормить: выращивали картошку и капусту, сеяли жито и овёс.

Своей земли у них не было. Обрабатывали они землю помещика, за что отдавали ему часть урожая — оброк. Поле пахали на лошади деревянной сохой.

Но однажды случилась беда: перед самой весной сдохла у стеклодува лошадь. Как же теперь поле вспахать? Хотел было мастер попросить лошадь взаймы у помещика, да тот потребовал за это такой большой оброк, что пришлось отказаться. И тогда Борискин прапрадед — человек очень сильный и выносливый — надел на себя ярмо и впрягся в соху вместо лошади. Так и вспахал поле.

Потом про него стали говорить: «Тот стеклодув, который ярмо на себя надевал, — Ярёмин».

Ярёмины работали на «лекарских заказах».

Отец Борискин делал аптечную посуду — всякие склянки для мазей, флаконы для микстур, ступки для растирания порошков. Требовали они особо тщательной отделки и в то же время простоты — без лишних украшательств. Тут не надо было никакой выдумки. Был бы флакон ровным и гладким да хорошо закрывался бы пробкой.

В своём деле Ярёмины много преуспели. Аптекари ярёминской посудой были довольны.

И сейчас Борискин отец вместе с дядькой Михайлой работали в гуте. Работали, как и в прежние времена, на помещика.

ДОБРЫЕ ЧЕРТИ В ГУТЕ

Стояла гута за околицей, там, где начинается лес. Так её построили, чтобы легче было таскать дрова для печи.

Ночью над гутой дым поднимался клубами и румянилось зарево. Это работали варщики — варили стекло из песка, соды и извести.

Днём пламя в печи оставляли поменьше — только чтобы жидкая огненная масса не застывала.

Днём здесь хозяйничали стеклодувы. Мальчишки их прозвали гутными чертями.

Они, и правда, были похожи на чертей: по спинам от печного жара пот струился ручьями, руки и лица черны от копоти и дыма, на лоснящейся коже играют отсветы огней.

Ребята вовнутрь боялись заходить. Надо иметь особую ловкость, чтобы там стоять у деревянного помоста. Заглядишься — и можешь угодить под раскалённую каплю. Обожжёшься.

А то ещё случайно можно на осколок стекла наступить. Все стеклодувы обувают специальные сандалии на толстых деревянных подошвах, чтобы ноги не поранить. Босиком — так в гуте вообще не пройти.

Поэтому Бориска с мальчишками останавливался у входа, у решётчатых ворот. Залезут ребята на перекладины, чтобы лучше было видно, и усядутся, как воробьи на ветке.

Горит пламя в многоглазой печи. «Стук-стук-клок-клок» — стучат деревянные сандалии по деревянному помосту. Разговоров между мастерами не слышно. Стеклодувы между собой объясняются жестами. Сами-то они понимают друг друга, а со стороны кажется, что колдуют.

В полумраке закопчённого сарая то и дело мелькают длинные трубки с огненными шарами на концах — то вниз, то вверх.

Или вдруг завертится-запляшет сверкающая капля вокруг стеклодува — словно живой огонёк в свой таинственный танец пустился. Это мастер трубкой круги описывает: и наклонно её вращает, и над головой дугой проводит, и качает, как маятник, у самых ног. Жутко становится от таких бесовских танцев. Прямо как в аду!

— У-у, расходились, черти! Смотреть даже страшно, — шепчет боязливо младший из ребят.

— Наоборот! Интересно, — возражает другой. — Черти-то эти добрые. Эх, и я бы с ними поколдовал!

— А что, ребята, давайте попросимся к ним приймалками, — предлагает Бориска.

Бориске больше нравилась дядькина работа, чем отцовская. У отца все пузырьки и склянки простыми были. А дядька чего только не выдумывал!

Бориска и сам любил пофантазировать. Облака в небе ему представлялись снежными крепостями, бочка с дождевой водой за домом, — таинственным замком, а петух-задира — храбрым витязем.

Как и все мальчишки в селе, Бориска коллекционировал стекляшки. Собирал их возле гуты. Находил замысловатые обрезки, шарики, сосульки. Шёл между ребятами бойкий обмен хрустальными «редкостями».

Борискина коллекция была самая богатая. Из разноцветных осколков он складывал на песке целые картины. Ребята приходили на Борискин двор посмотреть, как он подбирает разноцветные стекляшки.

Делал он это не торопясь. Каждый прозрачный осколок подолгу вертел в руках, оглядывая со всех сторон, выравнивал железным прутиком острые стеклянные края.

Его стриженая круглая голова склонялась к самому плечу. Он щурил серые задумчивые глаза, морщил курносый в веснушках нос и, не замечая окружающих, тихонько приговаривал:

— Жёлтые шарики станут солнцем, голубые будут речкой. А из красных мы сделаем маки. Пусть расцветают на песке. Вот так!

Давно присматривался к своему племяннику дядька Михаила. Чувствовал, что есть у мальчика необыкновенный талант к хрустальному делу, и приглашал Бориску с товарищами заходить в гуту: смотрите, мол, ребята, в будущем пригодится.

Бориска знал, что сразу стеклодувом не станешь. Нужно научиться сначала помогать мастеру.

У мастера помощников в гуте много. Один растапливает печь и поддерживает пламя у горшков. Другой делает для мастеров заготовки — баночки. Берёт из горшка концом трубки каплю стекла и слегка её раздувает в небольшой пузырёк. Для крупных вещей баночку приходится несколько раз опускать в жидкую массу и набирать побольше стекла. Тот, кто заготавливает эти баночки, называется баночником.

Есть ещё грельщики. Они время от времени подогревают незаконченную вещь. Ведь стекло очень быстро остывает. А работать с ним можно, только пока оно горячее и мягкое.

Самых молодых берут в гуту приймалками. Стоит такой приймалка у деревянного помоста, принимает от стеклодува только что сделанные сосуды и относит их в отжигательную печь. Там стекло, как говорят, «дозревает», то есть крепости набирается.

Сначала Бориске казалось, что обязанность у приймалок простая: прими да отнеси. Но потом присмотрелся он и понял: не так легко снять даже обычный стакан с трубки. Руками егр не возьмёшь — он ещё горячий. Куда попало не поставишь — он ещё хрупкий: того и гляди рассыплется сам собой.

У приймалок есть свои щипцы, железки и лопатки. Только ими тоже нужно уметь пользоваться. Если ловко подставить щипцы под трубку, то вещь сама «садится» в них, как в кресло. Приймалка принимает хрусталь и быстренько относит его на отжиг.

Дядька Михайла говорил Бориске, что все знаменитые стеклодувы начинали работать сначала приймалками. Поэтому и Бориска хотел стать приймалкой и подбивал ребят попроситься в гуту.

— Боязно, — говорит Борискин друг Вася. — Мой батька рассказывал, как был приймалкой. Мастер выдул большой кубок. Возился с ним чуть ли не целый день. Такое там навертел из стекла, что ни в сказке сказать, ни пером описать. А батька мой, с радости, хвать его щипцами с размаху. Да мимо! Кубок разлетелся вдребезги. Тогда мастер той же трубкой так избил моего батьку, что до сих пор шрамы на спине остались.

— Зверь! — прошептал кто-то из ребят.

— Не в том дело. Мастеру стало очень обидно, что труд его тяжёлый пропал. Он в этом кубке душу свою оставил, а мой батька, выходит, неосторожно душу разбил. Понимать надо...

Слушал Бориска разговоры ребят, а сам думал: бойся — не бойся, когда-нибудь один раз надо себя пересилить и войти в кромешный ад гуты. Иначе не узнаешь про таинственные дела стеклодувов. Только там, на деревянном кругу, и совершаются настоящие чудеса. Только там и раскрываются хрустальные тайны.

Бориска никак не мог забыть дядькину сказку про муранцев. Хотелось ему, очень хотелось раскрыть их секреты. И казалось мальчишке: вот дайте ему скорее выдувальную трубку да пустите к огнедышащей печи — он сразу всё разгадает.

Но пока и Бориска, и его друзья были ещё совсем маленькими. Пока они могли только мечтать. А попроситься в помощники к стеклодувам ещё не решались.

Вот и сидели ребята на решётчатых воротах, как воробьи. Каждый раз откладывали разговор со стеклодувами «на потом».

АЛЫЙ ЦВЕТОК

Однажды всё-таки решились ребята. Договорились, что рано утром пойдут в гуту наниматься приймалками. Было задумано так: кто первый встанет, должен забежать за остальными.

Бориска с вечера отдёрнул цветастую занавеску на окне, чтобы первые утренние лучи ударили ему прямо в глаза.

Но проснулся он гораздо раньше, чем собирался.

Было ещё совсем темно, когда под окнами раздался вдруг страшный шум. Бориска увидел, как какие-то чёрные тени пронеслись мимо по улице.

Отец соскочил с кровати и бросился во двор.

— Что там? — испуганно спросила мать.

— Куда-то наши приказчики с сундуками да узлами на повозках покатили, — отозвался из сеней отец. — Видно, удирают.

Потом кто-то с улицы позвал отца. Тот оделся и ушёл.

Бориска задремал.

А когда вновь проснулся, увидел: в избе собрались старые стеклодувы. Из разговоров он понял, что в селе произошло нечто важное. Управляющий стекольным заводом получил от хозяина из столицы телеграмму срочно упаковать самый ценный хрусталь и выехать к польской границе. Приказчики в темноте нагрузили повозки и поехали на станцию. А по пути загасили в гуте печи. И сегодня, впервые за столько лет, стеклодувы не пойдут на работу.

Дядька Михаила говорил:

— Мерзавцы! Чуют, что их время кончается, вот и безобразничают! Ничего, скоро придёт новая власть...


Осенний день 1917 года Бориска хорошо запомнил.

В село прибыл вооружённый отряд. Красногвардейцы приехали на тачанках, под развевающимся красным знаменем. У них были винтовки и наганы. А грудь крест-накрест перетягивали пулемётные ленты.

Тачанки остановились на большой площади. Здесь был назначен митинг. Пришли мастера со своими жёнами и детьми. Многие на грудь прикололи алые банты.

В России победила революция. И алый цвет стал символом революции. Это был цвет знамени победившего пролетариата, цвет крови, пролитой за свободу.

У Бориски не было алого банта. И тогда он приколол на грудь алую розу. Получилось ещё лучше, потому что алой розы больше ни у кого не было. В ту глубокую осеннюю пору розы давно отцвели. Только у Ярёминых на окошке в горшке почему-то вдруг вторично зацвёл кустик. Взрослые глядели на украшенную цветком Борискину курточку и хвалили его:

— Ай да Бориска! Ай да маленький революционер!

На площади все собрались послушать, что скажет комиссар.

— Товарищи стеклодувы, — говорил он, — власть буржуев кончилась. По всей стране рабочие и крестьяне отбирают у помещиков и капиталистов фабрики, заводы и земли и прогоняют хозяев прочь. Больше не будут богатеи издеваться над простыми людьми. Народная власть передаёт фабрики, заводы и земли в руки тех, кто на них трудится. Теперь гута принадлежит вам, стеклодувы. Зажигайте в ней огонь и работайте.—Комиссар обвёл рукой вокруг. — Вся эта земля, и лес, и речка — тоже ваши. Владейте ими, как настоящие хозяева.

Тогда же на митинге выбрали новую, народную, власть в селе —

Рабочий Совет. В него вошли самые лучшие стеклодувы.

Первое, что сделал Рабочий Совет, — отправил всех ребятишек, кому уже исполнилось восемь лет, в школу.

Бориске исполнилось уже восемь лет, и он пошёл в первый класс. Он не умел ни читать, ни писать. А считал только до двадцати — сколько пальцев на руках и ногах.

— Повезло тебе, дружок, — сказал дядька Михаила. — Ты знаешь, сколько моему отцу пришлось кланяться сельскому дьячку, чтобы тот меня грамоте научил? А сколько денег он ему перетаскал за каждый мой урок, сколько хрустальных подарков понавыдувал — не пересчитать! А теперь всё в нашем селе есть, чтобы стать грамотным да знающим. Видишь, прислали хороших учителей. Книж-ки бесплатные выдали. Только учись. Не ленись. Потом уж в гуту перейдёшь.

Дядька Михайла, человек с виду суровый и нелюдимый, очень заботился о маленьком племяннике. При виде Бориски его хмурые насупленные брови распрямлялись, взгляд теплел и худое, в глубоких морщинах лицо расплывалось в улыбке.

— Набирайся ума-разума, Бориска В жизни всё пригодится. Чем больше знает стеклодув, тем лучше спорится дело в его руках.

Бориске в школе понравилось. На первом же уроке учительница стала рассказывать детям о стекле.

- А кто может сказать, — спросила она, — как люди сделали самое первое стекло?

Бориска и другие ребята молчали. Вот так-то! Сколько историй про стекло они знали, а откуда оно появилось — не слыхали!

И тогда учительница рассказала легенду, как давным-давно, несколько тысячелетий назад с моряками Древней Финикии случилось такое приключение. Они плыли по морю в далёкую страну, везли на корабле огромные куски соды, которую применяли для стирки белья.

Внезапно налетела буря и заставила их укрыться в песчаной бухте. Финикийские купцы сошли на берег и прямо на песке разожгли костры. Хотели согреться и сварить похлёбку. Искали вокруг камни, чтобы установить котлы над огнём. Да не нашли.

Тогда один моряк предложил поставить котлы на куски соды.

Так и сделали. Приготовили моряки ужин. Поели и, не затушив костры, легли спать.

А утром, когда проснулись, увидели, что сода сплавилась с песком и образовались блестящие прозрачные слитки.

Такого материала финикийцы нигде раньше не видели. Как гласит легенда, это и было самое древнее стекло.

Про первых стекольных мастеров на Руси учительница рассказала, что они научились раньше всего делать красивые стеклянные пластиночки, из которых выкладывались мозаичные картины в храмах.

Древние стеклоделы ещё изготавливали разноцветные стеклянные бусы и браслеты. Эти украшения дорого ценились, и их чаще всего могли носить только княжеские жёны.

— А про муранских мастеров вы сказку знаете? — спросил Бориска учительницу,

— Какая же это сказка, Бориска! — удивилась она. — В тринадцатом веке на острове Мурано действительно жили замечательные мастера-стеклодувы. Но ни один муранский рецепт не сохранился. Только изделия муранцев остались. В петроградском музее, Эрмитаже, хранится несколько кубков и ваз, которые выдували муранские стеклодувы. Это очень красивые вещи.

Ещё учительница рассказала про знаменитого русского учёного

Михаилу Ломоносова.

— До него никаких правил, как варить стекло, не было. Мастера заваривали стеклянную массу по семейным рецептам. Никто, например, не мог объяснить, почему от извести стекло делается более прозрачным? Почему оно окрашивается в светло-коричневый цвет, если всыпать в горшок немного ржаной муки? Почему стекло получается тёмно-бурым, если в кипящую массу опустить свежую бычью печень?

Учительница показала ребятам портрет Ломоносова и сказала: — Ломоносов не был стеклодувом, и поэтому он не стал описывать, как выдувать стекло. Эти секреты разгадать могут только опытные мастера. Только у них можно научиться делать вазы, похожие на муранские.

Потом она прочла стихи Ломоносова о стекле:

Пою перед тобой

В восторге похвалу,

Ни камням дорогим,

Ни злату,

но стеклу!

НОВЫЙ ПРИЙМАЛКА

Прошло четыре года.

Каждый день после уроков Бориска с товарищами заходил в гуту и по-прежнему останавливался у решётчатых ворот. Стеклодувы ребят никогда не прогоняли. Дядька Михайла всякий раз загадочно поглядывал в их сторону и помалкивал пока...

Но однажды спрыгнул дядька Ми-хайла с деревянного помоста и направился к бочке с холодной водой, чтобы освежиться. Брызгал-брызгал себе на лицо и грудь студёную воду, а потом, не вытершись, направился к ребятам.

— Здорово, воробьи! Не надоело ворота ломать?

— Мы не ломаем, — ответил за всех самый шустрый — Васька Гордеев.

— Получили табели? — спросил дядька.

— Получили, — опять вылез наперёд Васька.

— «Колов» много?

— Ну что вы, дядя Виртузов! Мы не такие.

— А у моего племянника, Бориса, двойки есть?

— Нет, — ответил всё тот же Васька. — Он лучше всех учится. И учительница его хвалит.

— Хвалит, говоришь? За что?

— Он больше всех знает. В библиотеке почти все книжки прочёл.

Бориске стало стыдно, что он сам за себя не может ответить. Как будто язык у него отнялся. И зол же он был в эту минуту на Ваську! Вечно тот лезет вперёд. Своими отметками похвалиться не может, так чужими.

Бориска был старшим в компании. Но заводилой всегда оказывался Васька Гордеев. И взрослые с ним охотнее вступали в разговоры. Вот и сейчас дядька Михайла с ним только и говорит, словно не он, Бориска, был племянником этого уважаемого всеми мастера, а всё тот же Васька.

Вдруг Виртузов как-то сразу посерьёзнел, резко оборвал шутливый тон и строго сказал Бориске:

— А ты завтра с утра приходи в гуту. Хватит ворота продавливать. Уже не маленький. Пора за дело приниматься.

Круто повернулся и пошёл обратно, цокая деревянными сандалиями,

...Мать собирала Бориску на работу, как взрослого. Подрезала, уменьшила семейный мастеровой передник. Отцу больше он не пригодится. Стар стал стеклодув. А кроме Бориски, других преемников нет.

Холщовую сумку, в которую раньше отцу складывала еду, мать убавлять не стала. У стеклодува всегда аппетит хороший. Накрутится там на деревянном кругу, напарится у жаркой печи, после этого подавай хоть гвозди — всё съест.

Напекла мать пресных шанежек, отрезала ломоть сала да налила кувшин квасу — пусть в гуте не пьёт холодную воду из бочки, не застуживает грудь.

Мать знала, как нужны стеклодуву лёгкие — не просто для того, чтобы дышать, а ещё и работать. Руками стеклодув выдувальную трубку крутит, а лёгкими — стеклянной каплей командует.

Каплю хоть и сравнивают с мыльным пузырём, но раздуть её совсем не так просто: и сноровку надо иметь, и силу. Те, у кого лёгкие слабые, выдувать стекло не могут.

— Береги себя, сынок! Грудь застудишь — навсегда придётся с гутой распрощаться. Лёгкие для стеклодува — как ноги для волка: они же кормят, они же выручают!

Рано по росе, ещё солнце не встало, зашагали к гуте стеклодувы. И Бориска с ними. Он был горд, что шёл с мастеровыми рядом.

На деревянном помосте каждый занял своё место.

— Теперь не зевай! — крикнул племяннику дядька Михайла. — Стекло не любит нерасторопных.

И правда, со стеклом нельзя работать медленно. Оно всех подгоняет, и надо успеть, пока горячая капля ещё огнём пышет, сделать с ней всё, что задумал.

Дядька Михайла взял трубкой из печи увесистую каплю. Раздул из неё шар. Потом слегка стряхнул вниз — капля удлинилась. Тут он щипчиками оттянул податливое стекло в четырёх местах. Видит Бориска, словно у капли лапки выросли.

Мастер сильно стал вращать трубкой, а сам железкой надавливает на каплю то в одном, то в другом месте. Чем больше вращает трубку, тем яснее на ней вырисовывается фигурка медвежонка. Ну настоящий зверёк! Смешной такой — стоит на задних лапах и морду поднял вверх.

— Готово, — беззвучно, одними губами, проговорил дядька. Бориска схватил щипцы, чтобы принять фигурку. Подставил их,

И вдруг.

«Трах! Дзинь-дзинь!» От смешного мишки остались одни острые осколки.

В ужасе поднял Бориска глаза на мастера. Сжался весь и втянул голову в плечи, готовый принять справедливый удар трубкой по спине.

Но удара не последовало.

В глазах дядьки Михайлы вспыхнул огонь ярости. Ещё жёстче обрисовались морщины на лице, ещё крепче сжались тонкие губы. Презрительная усмешка искривила рот:

— Эх ты, растяпа!

Они стояли друг против друга — огромный, чёрный, как чёрт, мастер на высоком помосте и у его ног худенький подмастерье. Дядька поднял трубку над его головой... Но не ударил, а ткнул в то место у деревянного помоста, где следовало стоять приймалке, чтобы без спешки принимать готовые изделия. И снова пошёл к горячей печи — за новой каплей-баночкой.

«Обошлось», — с облегчением подумал Бориска. И решил, что уж если вторично он упустит хрусталь, то расплаты ему не миновать. Может быть, дядька его и не побьёт, но из гуты прогонит. Скажет: «Иди прочь, безрукий! Тебе только канавы рыть, а не с тонким хрусталём работать!»

Стыдно-то будет! Все мальчишки засмеют.

Бориска снова взял щипцы, ухватился за ручки поудобнее и стал ждать, когда мастер вернётся с каплей-баночкой. Дядька Михайла снова раздул шар, удлинил его, надавил в разных местах железкой. И вот новый медвежонок готов!

К Бориске подбежал с деревянной лопатой приймалка от соседнего верстака, подставил её под Борискины щипцы для страховки — на всякий случай!

Но она не понадобилась. Бориска осторожно подвёл щипцы под хрустального мишку и мягко ухватил его за туловище. Фигурка дрогнула, соскочив с наконечника трубки, и плавно осела в металлическом ухвате.

ВОЛШЕБНАЯ ОТМЕТИНА

Прижился новый приймалка в гуте.

Да как не прижиться. Отец совсем занемог. Мать с младшей сестрой дома возится. Один в доме рабочий человек остался — Бориска.

Как-то послала мать Бориску в лес за хворостом. Было это зимой. Снегу навалило много, и лес разукрасился белыми узорами.

Долго ходил Бориска между сугробами. Под пушистым покрывалом не видно сухостоя. С трудом удалось набрать вязанку. Утомился. Присел под ёлкой отдышаться. Сидит, отдыхает, смотрит на поляну перед собой.

А она вся искрится под лучами заходящего солнца голубыми, жёлтыми и красными искрами.

Но что это? Вдруг тень упала на край поляны. За ней стали вырисовываться две серые фигуры: одна большая, другая поменьше.

Яснее, яснее. И видит Бориска: стоит перед ним невиданной красы красавица. В изумрудном блестящем платье, с яркими, как спелая рябина, серьгами. И белая звезда горит у неё на лбу. Горит, аж слепит!

А рядом с ней мальчик, такой же нарядный и красивый. Только одна ножка у самой ступни чёрной повязкой перевязана.

— Узнаёшь ли меня? — спросила певучим голосом красавица.

— Да, — ответил Бориска. — Ты покровительница лесов, добрая волшебница Вёлия. По рассказам стариков узнал тебя. Ты награждаешь тех, кто приносит добро. Ты выводишь из чащоб заблудившихся. Ты раскрываешь лесные клады ищущим. Ты укрываешь в своих тайниках гонимых. Так рассказывают о тебе деды.

— Правильно сказывают, — подтвердила Велия.

— Но ты наказываешь жестоко тех, кто делает зло. Ты душишь их дымом и отравляешь ядами.

— Правильно сказывают.

- И ты всегда находишь человека, которого ищешь. Уж если кому суждено встретиться с тобой, обязательно встретится.

— Правильно сказывают, — в третий раз подтвердила Велия. — Я искала с тобой встречи. И мы обязательно должны были встретиться. Я так решила. Я хочу отблагодарить тебя за то, что ты спас моего сына. — И Велия показала на ногу мальчика. — Ты вынул его из капкана.

Бориска сначала не понял, о чём она говорит. А потом догадался. Действительно, был такой случай. Поздней осенью он тоже приходил в лес за хворостом и набрёл на лосёнка, который попал в капкан, оставленный для волка. Лосёнок выбивался из последних сил, но никак не мог освободить копытце, сжатое стальными клещами.

Бориска разжал капкан и освободил испуганного зверька. Потом оторвал тряпицу от подола своей рубашки, завязал ему ранку. Помнится, мать его ещё отругала за изорванную рубашку.

«Но ведь то был лосёнок», — подумал Бориска.

— Не возражай, — остановила его волшебница. — Я всё вижу, что происходит в моих владениях. Я веду учёт всем лесным прибылям и убыткам. Ты спас моего сына! И за это я исполню любое твоё желание. Говори же!

Бориска смутился. Вот история! Он слыхал сказки про разные чудеса. Но сам попал в такое положение впервые.

— Может быть, ты мне не веришь? — проговорила Велия всё тем же певучим голосом. — Не сомневайся. Я свои обещания всегда исполняю. Говори же, что ты хочешь. Я не могу долго ждать. Мы должны уходить. Поздно.

Задумался Бориска. Ну что же пожелать?

Летающий ковёр? Но зачем он, если люди уже изобрели самолёты.

Стального коня? Тоже ни к чему. В их селе паровоз вон даже в лес за дровами для гуты ходит.

Дворец белокаменный? И этот теперь не нужен. Рабочие построили у них не один дворец, а сразу несколько: в одном клуб находится, в другом больница, в третьем школа.

Что же пожелать?

— Можешь ли ты мне муранские тайны открыть? — неожиданно для себя спросил Бориска.

— О, это замечательные тайны! Знаю я про них. Но раскрывать тайны не моё ремесло. Это дело рук человеческих. Я могу тебе только помочь в этом деле.

И она ударила в ладоши. Рядом появилась стойка с выдувальными трубками. Та самая закопчённая рабочая стойка, к которой Бориска давно уже пригляделся в гуте.

Велия, покровительница лесов, бесшумно приблизилась к ней, выбрала одну из трубок полегче и алмазным перстнем царапнула трубку.

— Вот моя отметина, — сказала она. — Эта трубка поможет тебе разгадать муранские тайны. Когда это случится — я тебе не скажу. Ты только не упускай трубку, всё время работай с ней.

Волшебница снова хлопнула в ладоши. Стойка исчезла.

— Теперь нам пора.

Покровительница лесов по старинному русскому обычаю отвесила низкий поклон Бориске. Поклонился и мальчик. Потом Велия махнула изумрудным рукавом — посыпались из него разноцветные искры и колючие снежинки. Закружились-закружились они в вихре, засверкали ослепительным блеском так ярко, что Бориска даже зажмурился.

Когда он, наконец, открыл глаза, то увидел перед собой... лосиху с лосёнком. Никого больше не было. Они спокойно стояли у самого края поляны. А сзади них, золотя всё вокруг, играли лучи уходящего солнца.

Лоси доверчиво смотрели на Бориску и качали мордами — изящная серая лосиха с белым, как звезда, пятном на лбу и стройный лосёнок со шрамом у копытца.

Покачали они мордами и величественно удалились.

Поляна опустела.

Протёр Бориска глаза, взвалил вязанку на спину и пошёл домой.

Дома он рассказал, что увидел в лесу. Но мать вдруг заохала:

— Отец, иди скорей за доктором. Бориска заболел.

Пришёл врач, пощупал лоб, посмотрел язык, постучал по спине костлявым пальцем и сделал заключение:

— Простудился. Видно, заснул в лесу, вот и пригрезилось всё ему.

Прописал микстуру, сказал, как ухаживать за больным, и ушёл.

«Он нарочно так говорил, — подумал Бориска. — Ну и пусть думают, что это сон. Больше не буду никому рассказывать».

Когда после болезни Бориска снова вернулся в гуту, дядька встретил его радостным сообщением:

— Решили тебя к верстаку поставить. Иди выбери себе трубку.

Бориска встрепенулся. Настало время проверить услышанные в лесу слова.

Он осмотрел внимательно все трубки. И вдруг увидел на одной из них царапину. «Вот она, лесная отметина!»

Дядька Михайла сказал:

— Хорошую трубку выбрал: лёгонькая она, сподручная. Но тут зазубрина есть. Это я случайно ломиком задел. Мешать в работе будет: руки корябать.

«Ничего, — опять подумал Бориска. — Я-то знаю, чья это отметина».

И сказал громко:

— Мне нравится эта трубка. Я хочу с ней работать,

— Ну, пожалуйста, бери, — согласился мастер.

Бориска схватил трубку да скорей — к печи. Всадил её глубоко-глубоко в окошко. А оттуда дыхнуло на него сухим жаром — чуть белобрысые брови не опалило. Нестерпимо душно стало Бориске. Набрал он быстрёхонько каплю жидкого стекла поувесистей и рванул трубку из окошка.

Огненный жёлтый шарик от такого сильного рывка жалобно качнулся на конце трубки и... слетел.

Сразу же задымился деревянный помост. Поднялась суматоха. Стеклодувы побросали свои верстаки, стали гасить пламя на полу.

«Вот тебе и лесная отметина, — подумал Бориска. — Выходит, никакого волшебства в трубке и нет...»

К Бориске подошёл дядька Михайла. Молча взял его трубку и повёл к печи. Он не стал подходить к огню совсем близко, как это сделал только что Бориска. Дядька вытянул сильно руку с трубкой вперёд. На ощупь, не заглядывая в жаркое окошко, обмакнул легко конец трубки в стекло и так же легко отнёс каплю к своему верстаку.

— Вот как надо! Теперь ты попробуй.

Бориска в точности постарался повторить все движения мастера. Конечно, у него не получилось так плавно, как у дядьки, но каплю-баночку он всё-таки донёс до края помоста.

— Теперь раздувай! — скомандовал мастер.

Бориска весь напрягся, надул щёки, втянул живот. И только смог совсем чуть-чуть раздуть упругий комок стекла. Капля превратилась в кособокого уродца. Дядька усмехнулся:

— Этого «красавца» на память оставь. А остальных сбивай вот сюда в ведро. Посмотрим, во сколько вёдер обойдётся твоя наука!

СТЕКЛЯННЫЙ ЗВЕРИНЕЦ

... Наступила весна. Свежим мохом покрылись бугорки и прогалинки. Еловые лапы украсились тёмно-красными свечками. Тут и там из земли повыскакивали белые стрелки ландышей.

Бориска бродил по лесным тропинкам, заглядывал на полянки. Мечтал встретить Велию, пожаловаться, что трубка её одних уродцев выдувает.

Неожиданно на лесную опушку выкатился заяц. Повращал испуганно глазами, понюхал воздух и стремглав ускакал в чащу — только его и видели.

Потом Бориска заметил рыжую белку на сосне. Обняла она лапками ствол, будто боится упасть с дерева. Свои заботы у белки. На Бориску не обращает внимания — держит крепко сосну. Но вдруг насторожилась. Повернула мордочку вниз на дупло. Оттуда раздался какой-то писк: бельчата, что ли, зашевелились. Метнулась белка стрелой к дуплу — длинная, как сосулька.

Вышел Бориска к лесному озеру.' На блестящую, как зеркало, голубую гладь падали зелёные тени деревьев. Лёгкий дымок поднялся над водой. Радугой в нём окунулись солнечные лучи.

Тишина. Только шорох доносится из голубой глубины. Наверное, шевелятся там в толще воды рыбы, раки и прочая пучеглазая живность.

Вдруг стая диких лебедей с шумом опустилась на озеро. Разметала широкими крыльями неподвижную гладь, подняла миллиарды прозрачных брызг. Покружились лебеди, погоготали и уселись на воду, величественно выгнув длинные шеи. Стало озеро белым, словно сугробы снега на него намело...

Задумчивым вернулся Бориска домой. Ни с матерью, ни с отцом словом не перекинулся. Спрятался за печкой в угол, уставился неподвижным взглядом куда-то вдаль и долго так просидел молча.

Утром вместо гуты снова пошёл в лес. Решил забраться подальше. Поискать волшебницу там. Долго-долго шёл по тропинкам. Потом тропинки кончились, и он стал пробираться по буреломам.

Совсем в темноту забрался. Высоченные деревья закрыли солнце, длинными ветками переплели дорогу. Гудит по вершинам ветер, раскачивает могучие стволы. Стонут они, угрюмые, жалуются.

Но что это?

За спиной у Бориски вдруг раздался хруст и сопенье. Он быстро повернулся. И увидел.

Увидел, как из вороха прошлогодних листьев поднимается что-то мохнатое, тёмное. Поднимается, лениво кряхтя и отряхиваясь. Медведь!

Бориска от страха оцепенел, не в силах ни крикнуть, ни двинуться с места.

Тем временем медведь выкарабкался из берлоги. Отряхнулся. Встал на задние лапы.

Потянулся. Зажмурился. И сладко-сладко зевнул, показывая нежную розовую пасть. Потом оглядел мальчика своими маленькими сонными глазками, фыркнул и побрёл прочь.

... Опять ни с чем вернулся Бориска. Дядька встретил его упрёком:

— Ты где пропадаешь? Рабочий день давно начался.

— В лесу был, — ответил Бориска. — Между прочим, живого медведя видел. Он совсем не такой, как твой из стекла.

— А какой?

— Голову выше держит. Лапы у него короче, а нос длиннее.

— Вот и попробуй сделать такого.

Дядька Михайла помог племяннику раздуть каплю из бурого стекла. А Бориска сам уж у этой капли щипчиками лапки да голову вылепил — точную копию своего лесного знакомца сделал.

Увидели мастера и порадовались:

— Ну, парень, пошли, кажется, у тебя дела.

Бориска тоже остался доволен:

— Попробую теперь белку сделать! Попробовал. И снова получилась занятная фигурка: вытянутая как сосулька.

Для того чтобы зайку из стекла выдуть, Бориска трижды набирал капли: одну побольше — для туловища, вторую поменьше — для головы и третью совсем маленькую — для хвостика.

День за днём всё меньше становилось осколков в Бориски-ном «ведре науки». Теперь он реже сбивал со своей трубки неудачные капли стекла. И всё больше накапливалось в Борискином шкафу смешных фигурок птиц и животных, похожих на тех, что он видел в лесу.

Собрался целый зверинец из стекла.

БОРИСКА СОМНЕВАЕТСЯ

Но вот как-то попробовал мальчишка изготовить хрустальный кубок в виде дракона. Мудрил-мудрил. Опять полное ведро осколков насорил. А кубка не вышло.

— Хотел бы я побывать в тех лесах, где драконы водятся, — сказал Бориска.

— Ну что ты! Разве тебе в школе не говорили, что драконов выдумали?

— Говорили... Только зачем это понадобилось?

Дядька Михайла замялся, не знал, что ответить.

— Наверное, для того, чтобы изобразить зло.

Стеклодув отошёл от Бориски, направился было к печи за каплей стекла. Но, подумав, снова вернулся к племяннику.

— Для чего это тебе захотелось с драконом встречаться?

— Да так. Хотел посмотреть, как он выглядит, — уклончиво ответил Бориска.

Но дядька был проницательным человеком. Увидев в «ведре науки» новых бесформенных уродцев, он понял, что за мысли донимают его ученика.

— Тебе, дружок, ещё фантазии не хватает, чтобы изобразить из стекла зло или добро, бурю или солнечный день. Пока ты работаешь только как фотограф: видишь зайца — выдуваешь зайца, видишь сосульку — делаешь сосульку. Ну, скажи, например, как бы ты вылепил хрустальный ветер?

Ученик молчал. Действительно, как его изобразить, — ни головы у ветра нет, ни хвоста, ни рук. Дует он — листья на деревьях трепещут, трава к земле прижимается. Человек на ветру вперёд наклоняется, нос в воротник прячет.

Нет, Бориска не знал, как это можно всё изобразить. Не мог додуматься. Видно, таланта у него на это не хватает. Другие стеклодувы, порой, такие хрустальные штучки мастерили, что ни с чем виденным не сравнишь. А красиво получалось.

И приуныл парнишка. Не век же ему одних зверей выдувать. Кажется, уже пришла пора и для настоящих работ. А у него только на баловство да на игрушки уменья хватает. И трубка не помогает.

«Обманула меня, наверно, Велия...» — думал Бориска.

Дядька Михайла прослышал про его надежды на волшебство и сказал племяннику:

— Руки тренировать надо, вот что. Без этого никакого чуда, не жди.

И правда, Бориска видел, что стеклодуву, как жонглёру, приходится каждый день упражняться. Он отрабатывает плавность движений, мягкость пальцев, чёткость глазомера. Как же иначе! А ну-ка попробуй одной рукой держать трубку и одновременно вращать её, другой рукой — с помощью щипчиков, ножниц да железок — лепить горячий комок стекла и ещё не забывать при этом дуть в трубку. С непривычки можно запутаться и пропустить какое-нибудь движение. Тогда в ведро полетят осколки.

Бориска старался.

Даже дома на бумажках упражнялся. Наколет, бывало, белый лист на прутик и, не касаясь бумаги, другой рукой пытается вырезать из него ножницами лепесток или петушиный гребешок. Больной отец с кровати наблюдает за Борискиными упражнениями и подбадривает его:

— Так, правильно! Теперь расслабь левую руку... — Потом вдруг останавливает: — Стой! Обжёгся!

Это Бориска коснулся пальцем листка!

Снова и снова упрямо повторял Бориска стеклодувные приёмы. Уменье давалось ему очень медленно. И терпение у мальчика таяло.

Мелькали дни. Проходили месяцы. Но всё тех же зайцев да белок снимал с выдувальной трубки виртузовский ученик. Он сам менялся — рос, мужал, взрослел. А его хрустальные зверюшки получались такими же.

Совсем загрустил Бориска. В голове рождались мысли, что не суждено ему стать хорошим стеклодувом...

И задумал Борис уйти из села, удрать куда глаза глядят. Понимал он, что некрасиво поступит. Ведь пестровские стеклодувы никогда не покидали свою Пестровку. И никто никогда в их селе другим делом не занимался. Выходит, он предавал потомственное ремесло.

Случай ускорил решение Бориса. Подошёл срок ему как раз идти в армию.

И Борис объявил дядьке:

— Уезжаю, дядька Михайла, в Ленинград. Обратно не жди. Как отслужу, останусь там, найду себе другое дело. Не удалось мне хрустальное ремесло...

Дядька Михаила никогда не кричал на племянника, а тут не выдержал:

— Не бывать этому! Не посмеешь ты изменить родовой профессии!

Борис ничего не ответил своему учителю — уехал.

КАКУЮ ДОРОГУ ВЫБРАТЬ?

Приехал Борис в Ленинград весенней тёплой ночью. Вышел на перрон и удивился: светло — книжки можно читать.

Прямо с заплечным мешком пошёл бродить по городу — искать свою казарму. Идёт, любуется. В серебристой мгле вырисовываются призрачные дворцы — жёлтые, зелёные, голубые. Белым рисунком по карнизам украшенные. Проходит мимо колоколен и башен, что вонзились своими блестящими шпилями в светлую дымку небосклона. Фигуры чёрных вздыбленных коней и грозных хищных львов попадаются ему на пути. В густозелёных пышных парках застыли мраморные статуи, словно привидения.

Неожиданная картина открылась перед деревенским парнем, когда ступил он на широкую гулкую площадь: перед ним возвышалась гранитная махина на толстенных колоннах. Нижний ряд колонн поддерживал огромную крышу. На ней были установлены ещё колонны, накрытые золотой шапкой. А на самой макушке — опять колонны и снова золотой купол. Маленьким муравьем почувствовал себя Борис перед этим зданием. Если бы все пестровские дома можно было поставить один на другой — и то бы не получилось дворца выше!

Борис вышел на набережную.

Нева катила тяжёлые, как ртуть, воды с медленной величавостью. Ничто не стесняло её. Ничто не отражалось в её волнах. Она холодно светилась и сама оставляла быстрые мигающие блики на гранитных парапетах.

Мосты могучими крыльями пытались стянуть её расплывшиеся берега. Но река расталкивала каменные набережные, грозя подмять их под себя. И мосты уступали, беспомощно повиснув низко над самой водой.

Борис трогал руками чугунные решётки мостов и завидовал тому умельцу, который их выдумал. Большой, видно, мастер 6ыл!

Невольно его мысли возвратились к покинутому деревянному кругу. Он подумал: «Такие же узоры можно сделать и из хрустального стекла».

Сразу же Борис постарался отогнать от себя эти мысли. Зачем думать о том, от чего навсегда отказался? Решил же он, что выберет себе другую дорогу, другую профессию. Чем плохо, например, быть шофёром, который ведёт вон тот грузовик по улице. Или строителем, который соорудил эти красивые дворцы.

Впрочем, лучше всего, наверное, стать милиционером, как тот, который стоит на перекрёстке в нарядной белой гимнастёрке, в белом шлеме и перчатках.

* * *

У солдата время расписано по минутам: тренировки, маршировки, стрельба, учение. В часы увольнений Борис брал тетрадку с карандашом и уходил бродить по городу.

Бесконечно шагал по прямым, как стрелы, улицам, по широким, как поля, площадям. Он любовался их неяркой северной красотой, каждым каменным завитком на фасаде, каждым чугунным изгибом на ограде. Не просто любовался, а старался запомнить, зарисовать на бумаге, как будто чувствовал, что всё увиденное ему пригодится.

Но в этом он не хотел себе признаться, и когда солдаты спрашивали его: «Что будешь делать, Ярёмин, когда окончишь службу?» — Борис упрямо отвечал: «Буду милиционером».

Когда закончилась служба в армии, он пошёл в отделение милиции и попросился на работу.

Ему выдали белую гимнастёрку, белый шлем и белые перчатки. В этой форме Борис выглядел настоящим молодцом. Ходил по городу, наблюдал за порядком. Нравилась ему новая должность.

Но всё чаще начали одолевать Бориса какие-то сомнения. Поделился он своими думками с приятелем.

— Не пойму я тебя, Ярёмин, — сказал тот. — Служба у тебя идёт хорошо. Все тобою довольны. Чего тебе ещё надо? Какую себе дорогу ты ищешь?

— Не знаю, — ответил Борис. — Тянет меня куда-то...

Однажды в выходной день отправился Борис на улицу Халтурина. Остановился у парадного подъезда, над входом которого висела табличка: «Государственный Эрмитаж». Здесь, как говорила пестровская учительница, должны храниться изделия муранских мастеров.

Стекло Венецианской республики всё уместилось в небольшом светлом зале с белыми шёлковыми шторами. Экспонатов оказалось не так уж много. Рюмки с подставками в форме птиц, рыб и змей, плоское блюдо, изящный графин и несколько пышных кубков. Все они стояли в стеклянных шкафах с плотно закрытыми дверцами.

Экскурсовод объяснил Борису, что в музее очень редко выставляют эту небольшую коллекцию напоказ. Ее хранят в особых шкафах, где постоянны температура и влажность воздуха, куда проникают только рассеянные солнечные лучи.

— Все эти вещи уникальные. Больше нигде их не встретишь. Стоят они целое состояние.

Борис подошёл ближе к шкафам.

Сначала он обратил внимание на высокий стройный кубок. Сделан был кубок из прозрачного тонкого стекла — тоньше мыльного пузыря. Чаша совсем простая, зато подставка вся замысловато перевита жгутами. Кубок закрывался нарядной крышкой с маленькой хрупкой птичкой на верхушке.

Борис никак не мог представить, как успел тот далёкий забытый мастер вылепить на кубке столько украшений за короткое время, пока стекло остывало.

Другой муранский сосуд напоминал сказочный цветок. Совсем как живые были у этого цветка и листья, и лепестки, и тычинки.

А цветную чашу из гладкого и чистого стекла муранский художник разрисовал эмалью и золотом. Чтобы краски не стёрлись, покрыл рисунок стеклянной плёнкой.

Но вот Борис увидел то, ради чего пришёл в Эрмитаж — свитое из матовых ниточек стеклянное кружево. Из него сделаны плоское блюдо и графин.

Кружево было настолько нежным, что казалось, дунешь — и оно улетит, как пушинка.

Борис присмотрелся к узору. Нити тянулись волнистой дорожкой, связывались в пушистые узелки. В середине каждого узелка виднелся крохотный воздушный пузырёк, от этого весь узор становился совсем невесомым.

— Кто выдул их? — спросил он у экскурсовода.

— Имя мастера неизвестно. Удалось установить лишь «возраст» изделий: им сейчас, примерно, шестьсот лет.

«Значит, их мог выдуть и Никко Бикконио, — подумал Борис. — А что, если их вправду сделал тот талантливый муранский мальчик, о котором сложили легенду?»

Борис попробовал представить, как это было.

Маленький курчавый мальчик с трудом поднимает длинную трубку к губам. (Трубка и та была, наверное, больше Никко.) Его обожжённые пальцы быстро пробегают по металлу. Он с натугой дует в трубку. Щёки краснеют, от жара лоб покрывается испариной...

Нестерпимо потянуло Бориса в родную Пестровку к знакомому деревянному кругу и к жаркому огню печи. Вспомнил он, какая его трубка лёгкая да сподручная, как радостно было вертеть её в руках. Даже теплоту нагретого металла в ладонях ощутил.

Вернулся Борис домой и написал письмо:

«Дорогой дядька Михайла Сергеевич! Прости меня, дурака. Ты оказался прав. Быть стеклодувом на роду у меня написано. Хочу возвратиться в твою бригаду, если позволишь.

Кланяется тебе твой племянник Борис».

ВХОДЯЩИЙ В ОГОНЬ

Поезда в Пестровку не ходили. Когда проводили в здешних местах железную дорогу, помещик дал большую взятку чиновникам, чтобы те отодвинули железнодорожное полотно от его владений подальше.

«От железной дороги мужик только дуреет, — говорил он. — У него появляется непоседливый зуд. Простому человеку путешествовать вредно: дела свои забросит да чужих мыслей наберётся».

Вот и осталось село Пестровка отрезанным от всего белого света. Единственный гудок, который здесь можно было услышать, издавал маленький, почти игрушечный паровозик, привозивший по узкоколейке из леса дрова для стекловарочных печей.

Борис возвращался в родное село на подводе. Стояла уже глубокая осень. Морозец ледком сковал дорогу. Над пустыми полями стелился густой туман. С берёз неслышно слетали багряные и жёлтые листья. Треугольными стайками в небе плыли журавли. Моросил мелкий унылый дождь.

Возница — из местных мальчишек — сидел нахохлившись на облучке и рассказывал местные новости.

Старой прокопчённой гуты уже нет. На её месте построили большой завод с каменными цехами.

Окна в цехах сделали шире, чем были раньше ворота в гуте. На деревянном кругу стало совсем светло. И стеклодувы не захотели больше походить на чертей. Чёрные, опалённые одежды сменили на голубые сатиновые блузы и серые холщовые штаны. Только деревянные сандалии оставили. В них удобнее всего ходить возле горячей печи.

Мальчишки теперь в цехах даже приймалками не работают. Не пускают их. Говорят, не место им среди взрослых. Пусть в школе учатся.

Сейчас в школу не одни дети ходят. Учатся и старые стеклодувы — те, кто грамоты не знал. По вечерам, после школьников, они садятся за парты.

Жить в селе стало весело. В клубе играют струнный и духовой оркестры. Работают разные кружки. Устраиваются представления.

Борису не терпелось скорей попасть домой, своими глазами всё увидеть.

Наконец подъехали. Мать встретила Бориса на крыльце. Донесли уже вещие гонцы-мальчишки, что сын приехал.

Постарела, поседела за его отсутствие мать. Увидела и от радости расплакалась.

— Ну, здравствуй, сынок! Входи в дом. Заждались тебя.

Родным, знакомым теплом дохнула на него горница. Скрипнули под сапогами чисто вымытые жёлтые половицы.

На полу всё так же расстелены пёстрые коврики. На окнах так же висят вышитые занавески. По-прежнему тикают старинные ходики с кукушкой. На столе пыхтит пузатый самовар.

Всё мило, дорого здесь с детства.

Мать напекла по случаю приезда сына пироги с капустой и грибами, натушила в горшке баранины.

— Совсем взрослый ты у нас стал — вон какой большой и широкоплечий. Даже веснушки пропали. А волосы почему-то потемнели. Почернел, как дядька.

— А как дядька Михайла поживает? — спросил Борис, — Небось сердится до сих пор на меня?

— Что ты! Давно уже обиду забыл. Ты же знаешь, что он только с виду такой суровый. А у самого душа, как у младенца.

— Где он сейчас?

— В цехе. У них там что-то с печкой случилось.

Борис сразу забеспокоился:

— Что именно?

— Не знаю, — ответила мать. — Всех стеклодувов вызвали.

— Извини уж меня, мама, — сказал Борис, — я пойду посмотрю. — И как был в гимнастёрке и сапогах, не переодеваясь, пошёл в цех.

А случилось там вот что.

Треснул в печи один из глиняных горшков. Стеклянная масса начала просачиваться на колосники. Того и гляди топку зальёт. Нужно было срочно менять горшок.

Когда Борис пришёл в цех, стеклодувы ломами разбивали кирпичную кладку печи, чтобы вытащить старый горшок и заменить новым. И хотя пламя в печи приглушили, всё равно люди работали, обмотавшись брезентовыми тряпками. Больше двух минут не выдерживали у огня. Чем шире становился проём в печи, тем длиннее языки пламени вырывались оттуда. Иногда они касались людей, оставляя подпалины на брезенте. Как только одежда начинала дымиться, человек спрыгивал с помоста к шлангу с водой и обливался с ног до головы. От него клубами поднимался пар.

Место загоревшегося занимал следующий стеклодув. Он орудовал ломом еще полторы-две минуты. Его брезентовое одеяние также загоралось, и он отходил.

Наконец проём в печи вырубили достаточно широким, чтобы вытащить глиняный горшок. Теперь нужно было зацепить его длинными крюками и оттащить на приготовленный железный лист.

Но не тут-то было. Крюки обламывали края горшка, а сам он никак не сдвигался.

— Видно, прилип. Придётся петлю накидывать, — сказал дядька Михайла.

Притащили металлический трос. Завязали его петлёй как раз по размеру горшка. Теперь кто-то должен был подойти совсем близко к огню и ловко набросить петлю на горшок.

— Дайте мне! — сказал Борис.

Только тут его и заметили. До сих пор каждый занимался своим делом и никто не обращал внимания, на бравого милиционера.

— Здорово, служивый! Откуда ты появился? — раздались возгласы вокруг. — Не в урочное время пришёл. Некогда тебя толком поприветствовать.

Борис подошёл к бригадиру, повторил:

— Разрешите мне накинуть петлю. Я ещё не разогрелся, и мне легче будет войти в огонь.

Дядька Михайла согласился:

— Давай, только укутайся получше.

Борис быстро намотал на себя брезентовые чехлы, голову повязал кожаным передником. Одни щёлки у глаз оставил. Надел брезентовые рукавицы и подошёл близко к печи.

Борису показалось, что он увидел лик солнца!

Какой он? Красный и жёлтый. От него струились тоненькие пружинки-лучи. Они весело вздрагивали и отпрыгивали в стороны, стараясь захватить и поджечь всё, что попадётся на пути.

Они множились с каждым мгновением всё быстрее и быстрее, и их становилось миллион миллионов. Уже всё свободное пространство заполнили колючие лучи. Теперь они окружали, обволакивали со всех сторон. И некуда было деться от них. Всё пронизалось их жаром. Лучи лезли в глаза, в уши, в ноздри. Они спутывали ноги и связывали руки.

— Бросай же петлю! — как эхо, раздался громкий крик. — Бросай скорей!

Борис напряг все силы, поднял отяжелевшие руки и бросил петлю. Она мёртвой хваткой затянула горшок.

В следующее мгновение Борис выскочил из пламени. Тут дядька

Михайла направил на него мощную струю воды. Брезент на Борисе зашипел. От него пошли клубы пара...

КЛЮЧИ К РАЗГАДКЕ

Виртузов принял Бориса назад в бригаду по-хорошему. Ничем не напоминал ему о бегстве. Как будто ничего и не было. Учил племянника, как и прежде.

— Нужно уметь чувствовать стекло, — говорил дядька Михайла. — Понимать, куда оно зовёт. И в этом самый главный секрет старых мастеров. Говорят, они сумели приручить стеклянную каплю, как приручает зверя дрессировщик.

Нравилось Борису наблюдать за Виртузовым.

Когда работает хороший стеклодув, кажется, что всё у него очень просто получается. Приёмы самые простые: подуть сюда, загнуть туда, перевить вот так, сдавить этак. Инструменты у мастера тоже простые: длинная металлическая трубка, ножницы, крючочки, щипчики, железки, деревянные ковшики. Они были такими же и триста, и пятьсот лет назад.

А вот посмотришь на дядьку и невольно залюбуешься: будто бы ему одному доступны все эти приёмы.

Однажды увидел Борис в альбоме муранский графин с павлином внутри. Удивился, как смог старинный мастер сквозь узкое горлышко посадить вовнутрь птицу.

— Давай попробуем, — предложил дядька Михайла. — Только вместо павлина лучше петушка сделаем. Не люблю павлинов — глупая птица.

Из податливой, как воск, стеклянной массы он щипчиками вылепил сначала туловище. Потом ножницами выкроил из пёстрого стекла два крыла и распушённый хвост. Приладил петуху красные длинные серёжки и высокий красный гребешок.

Ну вот и готов петух: сидит на конце трубки, подняв крылья, словно собирается взлететь.

Борис к этому времени приготовил прозрачный сосуд. Он снял с дядькиной трубки петушка и начал опускать его в графин. Но петух никак не хотел туда залезать. Пришлось сделать горло у графина широким-широким, раскрыть его, как мешок, и посадить туда петушка!

А потом дядька Михаила и Борис вдвоём стали железками да щипчиками горло у сосуда стягивать. Пока стекло ещё мягкое, оно покорно сжималось под руками. И получилось наконец такое узенькое горлышко — как в бутылке.

— Вот и весь секрет, — сказал дядька.

— Ловко, — отозвался племянник. Другой премудрости дядька научил Бориса, когда стали лепить из тонких листиков стекла фигурные подставки для бокалов. Тут пришлось здорово поломать голову.

Из муранских рисунков трудно было понять, как каждая завитушка вылепляется: столько всего нагромождено!

Дядька заготовил сперва несколько тонких стеклянных полосок. Чтобы они не остывали и не трескались, разложил их на железе у самого огня. Потом, как портной, начал ножницами вырезать из полосок лепестки и листья.

Но не совсем по-портняжному. Тонкие полоски приходилось налеплять на конец металлического прута, так как в руки их не взять — горячие, и уж на весу выкраивать.

При работе полоски моментально остывали. Поэтому возились с ними чуть ли не в самом жерле печи. Нестерпимое пламя опаляло руки и лицо. Зато ножка бокала получилась удивительно нарядной. Она вся была увита гирляндами роз.

Разгадал дядька Михайла и секрет витых кубков. Он показал Борису, как это делается. Надо только набрать баночку потяжелее, раздуть её в виде удлинённого мешочка, а потом закрутить, как выжимают бельё при полоскании.

А то ещё брал Борис из заводского музея изделия старых бахметьевских мастеров. У русских умельцев своих секретов было предостаточно.

Славилась на весь мир русская хрустальная посуда с медальонами — небольшим гладким овалом, который оставляли на стенке стакана или графина после того, как украсят его рисунком. На медальоне писали имя владельца или рисовали портрет.

Богатые помещики заказывали для себя посуду с медальонами, на которых изображался их дворянский герб. И, кроме как для этого семейства, стеклодув не мог никому другому сделать точно такую посуду.

Борис решил выдуть с медальоном кувшин, украшенный витыми ленточками. И сразу столкнулся с трудностями. Как только он начинал накладывать на стенки кувшина украшения, они залезали на гладкий овал медальона. Никак стеклодуву не удавалось оставить медальон совершенно чистым. Да ещё кувшин при работе без конца приходится вращать на трубке. Попробуй тут нанести точный узор витых ленточек.

Дядька Михайла упростил задачу. Он воспользовался своим любимым приёмом: выкроил ножницами из тонкого стеклянного листа ровный гладкий овал и в горячем виде налепил его сверху на рисунок!

Захотелось однажды Борису повторить знаменитый хрустальный стакан, сделанный когда-то бахметьевским стеклодувом Александром Вершининым. Эта вещица долго для многих оставалась неразгаданной загадкой.

Стакан был совершенно гладкий внутри и снаружи. И долго не могли понять, как же на стенках оказался нарисован рисунок. Изображён на нём ветвистый парк. В парке беседки и фонтаны. По дорожкам гуляют важные няни с детьми. У ног бегает собака.

Пригляделись повнимательнее стеклодувы и обнаружили, что у стакана двойные стенки. Мастер, оказывается, парк и людей не рисовал, а выложил между стенками фигурки людей — из разноцветной бумаги, воду — из блестящей фольги, деревья и траву — из сена и мха. Потом по верхнему краю стенки стакана спаял и кромку позолотил.

— Вот здорово, — удивился Борис. — Такую вещь не сразу разгадаешь, как делать.

— А мы и не будем её делать, — сказал Виртузов. — Хватит повторять других! Раскрывать чужие секреты — это ещё не настоящее мастерство. Настоящий художник тот, кто своё придумывает. И пусть его другие повторяют!

РУССКОЕ ЧУДО В НЬЮ ЙОРКЕ

Дело у Бориса спорилось. Уверенно уже держал он в руках выдувальную трубку. Была она всё с той же заветной отметиной. До сих пор, видно, помнил мастер необыкновенное лесное приключение.

Появились у Бориса свои любимые приёмы выдувания. Понравилось ему, например, украшать хрустальные изделия цветными пятнышками: то будто бы яблоки красные разбросает по стеклу, то вроде ленточки на стенках хрусталя оставит. Вещицы от этого становились радужными и нарядными.

За что бы ни брались Борис и его дядька, всё выходило у них красиво. Слава об их работах разнеслась далеко за пределами завода. К ним приезжали художники и скульпторы заказывать по своим рисункам хрустальные вещи.

Борис к славе относился спокойно. Считал, что уже многому научился у своего учителя, но старого мастера ещё не превзошёл.

Далеко в Америке, в Нью-Йорке, в это время должна была открыться международная выставка. Во всех странах люди начали готовиться к ней.

В Советском Союзе тоже готовились к выставке, думали, какими делами своего народа можно похвалиться. Решили послать на выставку самые лучшие советские станки, тракторы, паровозы. Предлагали повезти в Нью-Йорк самые ароматные яблоки и виноград, самые тяжёлые колосья хлеба и самый белый хлопок.

А один художник предложил ещё изготовить для выставки необыкновенный хрустальный фонтан — в два с лишним раза выше человеческого роста.

Поначалу никто из мастеров не брался выполнить такую работу. Посмотрят рисунок и разведут руками: красиво, мол, но невыполнимо — слишком крупная вещь.

Но художник не унимался. Не верил он, что не найдутся в нашей стране такие умельцы.

Показал художник свой рисунок знаменитому учёному, профессору стекольных дел — тому, который всё про стекло знал: что делали когда-либо из стекла и что ещё можно сделать.

Профессор покачал головой и сказал:

— Теоретически можно выполнить, а практически — наверно, нет.

Решили ещё посоветоваться с инженером. Был в Ленинграде такой специалист, который хорошо разбирался в том, как варить хрусталь, как его отжигать, как печи разжигать.

Инженер тоже засомневался:

— Трудно будет фонтан выдувать. Очень трудно! Уж не знаю, кого и просить выполнить этот заказ.

Поехали они на завод в Пестровку поговорить с Виртузовым и его племянником Борисом. Показали рисунок и чертежи.

— Возьмётесь сделать? — спрашивают.

Стеклодувы развернули рулон бумаги, долго водили по рисунку своими заскорузлыми опалёнными пальцами, измеряли что-то линейками и щипчиками и ответили уклончиво:

— Попробовать надо. Как-никак от всего народа своё уменье показывать придётся...

Когда гости ушли, дядька Михайла сказал племяннику:

— Ну, Бориска, теперь держись. Такие вещи ещё никто не делал, не у кого будет подсмотреть, некого повторить. Покажи-ка, на чтс ты сам способен! Я тоже такой фонтан никогда ещё не выдувал.

Вместе они принялись за работу.

Делали фонтан по частям.

Сначала взялись выдувать массивное подножие фонтана. Оно должно было ложиться на металлический каркас и трубки для подвода воды. По рисунку подножие состояло из нескольких пёстрых витражей, под которыми незаметно потом ввинтят лампочки, чтобы осветить фонтан снизу.

Витражи — это разноцветные стеклянные картины со сложным красивым рисунком. Для каждого витража слесари на заводе заранее подготовили деревянные разъёмные формы.

Сначала Борис попробовал раздуть хрустальную каплю и опустить её в форму. Но капля никак не ложилась в эту деревянную клетку. Капля-то круглая, а у формы, как в коробке, все углы прямые. Вот в них-то и не попадала хрустальная масса.

Тогда дядька Михайла набрал новую каплю и что есть силы раздул её в форме. Тоже некрасиво вышло: хрусталь весь растёкся по углам, а стенки получились слишком тонкие.

— Что ж нам делать? — посетовал Виртузов. — Сколько не пробуй — все капли будут круглыми. Четырёхугольных не бывает!

Тогда Борис предложил испытать такой приём: раскрыть пошире деревянную форму и раздуть в ней каплю больше, чем это требуется по размерам. Потом тихонько сдвигать створки формы. Они придавят стекло повсюду ровно, а что окажется лишнее — выдавится из формы наверх. Эти литники легко будет после, когда витраж остынет, аккуратно срезать.

Так и поступили.

Затем стеклодувы взялись вылеплять резную колонну. Чтобы смастерить её, стеклодувам пришлось взять из печи гигантскую каплю весом в два пуда. Такую огромную, что она в окошко печи не пролезла и потребовалось разобрать два ряда кирпичей. Её уже баночкой не назовёшь. Тут была целая банища!

С двух сторон помощники поддерживали ломами трубку с этой каплей, а дядька Михайла и Борис по очереди раздували её. Пока один дует, другой воздух в лёгкие набирает.

Голова кружилась от напряжения. На шее и на лбу вздувались вены. Щёки покрывались красными пятнами. А мастера всё дули и дули...

Капля сначала сделалась как футбольный мяч. Потом стала больше ведра. И, наконец, раздулась до такой степени, что человек, широко расставив руки, едва мог бы её охватить.

Готовую колонну ровно обкатали со всех сторон деревянными каталками. Нижний конец сделали пошире, верхний поуже. Потом подножие фонтана украсили фигурками птиц и цветами.

Борис вспомнил свой прежний стеклянный зверинец и всех птиц выдул сам.

Чашу фонтана пестровские мастера ездили делать на другой завод. Там на машине отлили сначала большой хрустальный лист. Потом уж этот лист прогнули в виде гигантского блюдца.

— Ну, а теперь, — сказал дядька Михайла, — будем с тобой хрустальные хлеба «выращивать». Ты ещё таких не видывал!

На рисунке художника над чашей возвышался сноп ржи, и из каждого струилась вода.

С первым колоском Борис провозился полный день. Стебелёк надо было сделать внутри с просветом, чтобы по нему свободно протекала вода. Каждое зёрнышко лепить пришлось отдельно. Да к зёрнышку ещё приваривать коротенький тонкий усик.

Посмотрел дядька на первый колосок и усмехнулся:

— Что-то твоя рожь плохо уродилась. Колос слишком тощий. Такие бедные урожаи нынче уже не выращивают. На наших колхозных полях в ржаных колосьях бывает по шестидесяти — семидесяти зёрен. А в твоём хрустальном только десять. Стыдно такой на выставку посылать!

На другой день Борис постарался сделать колос побогаче. И опять на эту работу ушёл полный день. Слишком медленно. В снопе 250 колосков, по одному в день — значит 250 дней.

— Не успеем к выставке, — сказал Борис.

Дядька Михайла тоже включился в эту работу и стал по два-три колоска в день мастерить. Дело пошло быстрее.

Стеклодувы трудились над фонтаном почти год. Не считая ржаного снопа, они сделали 77 хрустальных деталей. Теперь предстояло всё это собрать вместе.

И тут они встретились с новой сложностью — как соединить все хрустальные детали, чтобы они ровно сели на металлический каркас и фонтан не рассыпался. Склеить? Но в то время не придумали ещё такого клея, который бы оставался незаметным на прозрачном хрустале и прочно скреплял его. Да и в склеенном виде фонтан уже не тронешь с места. А ему ведь предстоял ещё далёкий путь за океан, на выставку в Нью-Йорк.

Вспомнил тут Борис старую семейную ярёминскую науку делать аптечные пузырьки со стеклянными «притёртыми» пробками. Стекло очень твёрдое. И если пробка точно по размеру пригнана к горлышку, то сколько её ни крути, она не сотрётся и.всегда будет закрывать флакон намертво — будто бы приросла.

Так решили «притереть» и детали фонтана.

Но одно дело пригнать маленькую пробку к маленькому пузырьку, а совсем другое — «притереть» тяжёлые хрустальные куски друг к другу.

Ещё целый месяц провозились стеклодувы, пока присоединили детали фонтана. Получилось очень прочно. Один кусок хрусталя зацепляется за другой, второй за третий — и вырастает гигантский фонтан.

Наконец всё было закончено. К фонтану подключили воду и свет. Засверкал он яркими огнями, засветился радугами, заискрился блёстками, зажурчал прозрачными струями. Ну просто сказка!

С чем бы его сравнить?

Когда весной идёт по реке ледоход, бывает, возникнет где-нибудь посредине затор. Острые синие льдины наползут сверху друг на друга, нагромоздятся ворохом. И над водой высоко поднимается эдакая прозрачная пирамида.

А весеннее солнце растопит и перекроит всю эту пирамиду: где сгладит торчащие углы, где выточит сверкающие грани.

Так и фонтан.

Лежали хрустальные куски мёртвыми льдинами. А сложили их вместе — и всё преобразилось. Стал фонтан прочно на широком основании, как на круглой льдине, плывущей до реке. Каждая грань его синим холодным огнём горит.

Взобралась сверху другая льдина — поменьше. Торчком поднялась вверх, красуется точёными узорами. Держит она гладкое блюдо, совсем не похожее на всё остальное — острое и искрящееся. Будто бы блюдо это не изо льда, а из воздуха спрессовано. Над ним — сноп колосьев в дожде умывается. Весело падают жемчужные струи и разбиваются на дне чаши. Кажется, протяни руки, подставь ладони — и наберёшь полные пригоршни водяного жемчуга.

Лёгкой дымкой поднялось серебристое сияние над хрустальным фонтаном.

— Хорошо! — воскликнул художник. — Лучше и не может быть! Фонтан в разобранном виде отвезли на выставку в Нью-Йорк. А там снова собрали.

Посетители были в восторге. Они толпами приходили посмотреть на «русское диво», сработанное простыми мастерами. Все американские газеты о нём писали как о необыкновенном чуде.

Узнали о победе земляков и в далёком русском селе. Очень обрадовались, конечно, стеклодувы за своих товарищей. Обрадовались, но... не удивились.

— Иначе и не могло быть, — рассуждали сельчане. — Уж если наши за что возьмутся, обязательно сделают на славу. Михаилу-то не зря Виртузовым зовут. А Ярёмин, хоть и ученик, но уже дядьке на пятки наступает...

ТРУБОЧКА-ВЫРУЧАЛОЧКА

Перетрудился дядька Михайла над фонтаном. Последнее время ему что-то нездоровилось. То и дело начинал душить кашель. Выдует две-три вещи и откашливается. Большие вазы стали у него выходить плохо: воздуху не хватало до конца раздуть каплю.

Врачи прослушали его, просветили рентгеном и отправили на море, в санаторий подлечиться.

Вернулся дядька Михайла загорелый, бодрый, пополневший.

— Ну, теперь, — говорит, — всё мне нипочём.

И действительно, первое время работал, как вол. Видно, истосковался по любимому делу.

Но сил хватило ненадолго. Через месяц дядька стал снова кашлять. Новые порошки, которые прописал врач, не помогли.

И не удивительно. Большую часть жизни проторчал дядька в прокопчённой гуте — наглотался пыли и копоти, нажарился у печи, набегался по сквознякам. Это вот только теперь добротные да светлые цеха построили и на деревянный круг вентиляцию провели. Раньше ничего этого у стеклодувов не было. Хворобу свою дядька тогда и нажил. До поры до времени Она его не тревожила. А вот сейчас вся вышла наружу.

Дядька злился. Но вместо того, чтобы поберечься, он, наоборот, хватался за самые трудные заказы. Когда же они не получались, он сердился ещё больше.

Надо было что-то предпринимать.

Директор завода решил уговорить Виртузова перейти на другую работу. Подошёл как-то в конце смены к его верстаку и предложил:

— К нам на завод много молодых ребят в стеклодувы просятся. Так не возьмёшься ли ты, Михайла Сергеевич, лекции им читать.

Виртузов метнул на него суровый взгляд — обиделся. Он сразу раскусил хитрость директора.

— Из меня такой же лектор получится, как из нашего кота Васьки гармонист. Моё место здесь, на кругу. Да и ребятам вашим — тоже. Мастерству стеклодува по книжкам не научишься.

Нет, жалости к себе не мог допустить этот гордый человек. Ему надо было помочь, но не жалеть.

Борис думал, как выручить больного стеклодува. Он мог предложить ему вместе раздувать большие капли, как это они делали при работе над хрустальным фонтаном. Но знал заранее, что дядька откажется. Всегда Виртузов Борису помогал, а теперь выходило наоборот.

И Борис решил: пусть сама выдувальная трубка старого мастера выручит.

Инструмент стеклодувов — выдувальную трубку — придумал две тысячи лет назад неизвестный римский мастер. Обыкновенная металлическая трубочка, полая внутри: один конец слегка расширен, чтобы лучше было набирать стеклянную каплю, а на другом конце надет деревянный мундштук — чтобы не обжигать губы, когда раздуваешь горячую баночку. Чего уж проще! Такой выдувальная трубка осталась и в наши дни.

Раздувать стеклянные капли всегда было тяжёлым занятием. Это

Борис на себе испытал.

Пробовали стеклодувы улучшить трубку. Да ничего умнее того древнего мастера не придумали. Изобретатели выбрали другой путь. Они не стали переделывать трубку, а взялись заменить её.

И заменили. Изобрели машины, которые раздувают бутылки, штампуют стаканы, вытягивают стеклянные листы. Рабочему при этом не надо никуда дуть: всё машина выполняет сама.

Но у машины нет таланта. Все бутылки она делает совершенно похожими друг на друга, все стаканы выходят, как родные братья-близнецы.

А вот когда хотят сделать неповторимую, очень красивую и нарядную вещь, приходится обращаться снова к стеклодуву. И тут без выдувальной трубки не могут обойтись.

Но хотя улучшить выдувальную трубку до сих пор не удавалось, Борис всё-таки надумал ещё раз попробовать её переделать.

Решил ой поделиться своей затеей с другом Фёдором Родионовым. Они работали вместе на заводе.

Фёдор был большой выдумщик. Дома у себя он придумал всякие хитрости. Наступишь, например, на ступеньку — дверь сама перед тобой откроется. Утром, когда надо подниматься на работу, стрелки часов сдёрнут с тебя одеяло.

В мастерской у Фёдора все инструменты были на пружинах. Надавишь нужную кнопку, подаётся тебе рубанок или молоток.

Кто как ни Фёдор должен был заинтересоваться переделкой выдувальной трубки! Ему-то и рассказал Борис о своём решении.

Было это в воскресный день. Фёдор собирался поехать на рыбалку и налаживал велосипед. Некогда ему было слушать приятеля. Он и отмахнулся:

— Пустое задумал. До тебя умные головы соображали, как переделать трубку. Ничего у них не вышло.

— А ты слышал, как дядька Михайла кашляет? — спросил Борис.

Фёдор перестал накачивать шины и сказал:

— Жалко мне твоего дядьку. Не сберёг он свои лёгкие. Отличный был мастер. Но ничего не поделаешь: стеклодуву положено дуть! Если он не может дуть — он уже не стеклодув.

Борис возмутился:

— Как ты можешь это говорить! Виртузов — не просто отличный мастер, он замечательный человек. Нельзя его так оставлять!

Фёдор ничего не ответил и продолжал работать насосом. Бориса его молчание ещё больше рассердило:

— Вместо того чтобы человеку помочь, ты тут равнодушно качаешь свои дурацкие шины. Заставить бы тебя их ртом надувать, тогда бы понял...

Фёдор не дослушал приятеля. Он поднялся во весь рост и вплотную приблизился к Борису.

— Как ты сказал?!

Борис решил, что друг на него рассердился. А Фёдор вдруг расплылся в улыбке.

— Золотые слова ты сказал сейчас: не надо раздувать капли ртом, надо пользоваться насосом. Вот это уже другой разговор...

Рыбалка была сразу же отменена. Велосипед заброшен на чердак. Друзья взяли только велосипедный насос и срочно отправились к деревянному кругу прилаживать этот насос к выдувальной трубке. По дороге Фёдор всё повторял:

— Хорошо придумал. Хорошо сообразил.

Однако не сразу получилась новая трубка. С трудом прикрепили приятели велосипедный насос к мундштуку трубки. От этого она удлинилась, сделалась неуклюжей. Работать с нею стало неудобно — стеклодув едва дотягивался руками до её концов.

— Давай всадим насос вовнутрь, — предложил Борис.

Пришлось уменьшить размеры велосипедного насоса. Теперь он подкачивал воздух совсем маленькими порциями. Значит, нужно было энергичнее им двигать. Но ведь капля — не шина. Её раздувают с большими предосторожностями.

— Давай сделаем толще ту часть трубки, где насос ходит, — снова предложил Борис.

Фёдор уже терял терпение.

— Так и будем без конца переделывать: то трубку утолщать, то насос уменьшать?

— Ещё попробуем, — твердил Борис.

Пока подобрали нужные размеры, не раз и не два сменили всю конструкцию.

... Виртузову новая трубка понравилась. Шутка ли сказать, всю жизнь надсаживал лёгкие, а теперь, пожалуйста, насос работает.

Понравилась трубка и другим мастерам.

Прослышали о ней стеклодувы из разных городов, стали приезжать, учиться переделывать свой инструмент. Докатилась весть о новинке до чужих стран — и заморские мастера прислали заказы изготовить для них выдувальные трубки с насосом.

МУРАНСКИЙ СЕКРЕТ

Был Борис приймалкой, принимал у мастера хрусталь, был баноч-ником— помогал мастеру раздувать горячие хрустальные капли-баночки, был грельщиком — разогревал незаконченные вещи, пока мастер лепил на них украшения. Всякую подручную работу выполнял. Через всё прошёл.

Настало время и самому в мастера выходить, обзаводиться своей бригадой, иметь собственных учеников и помощников,

А Борис никак с дядькой Михайлой не мог расстаться. И хотя знал он уже много, умел всякие сложные приёмы в своём хрупком мастерстве применять, но по-прежнему его называли только виртузовским учеником. Сама по себе фамилия Ярёмин ещё не звучала. Свой, ярёминский, хрусталь он ещё не сделал. Такой, чтобы всю душу в него вложить; такой, какой бы сердце подсказало, и чтобы никто никогда до него ещё такого не выдувал!

Видно, не пришла тому пора...

И вертелся он пока на деревянном кругу рядом с дядькой.

Часто приходили к деревянному кругу гости — полюбоваться его работой. Приходили старые и малые. Ребята просили:

— Дай в трубочку подуть. Может быть, у нас такой же стеклянный шарик получится.

Опытные мастера подолгу наблюдали за Ярёминым и потом многозначительно произносили:

— Ну и ну!

Борис понимал: одобряют, значит.

... Зашла как-то в цех молоденькая девушка. Под Новый год это случилось.

На ней был белый овчинный тулуп, весь расшитый шерстяными нитками, на ногах — маленькие уютные валенки, на голове — мохнатый меховой капор.

Несла она в руках зелёную, как изумруд, еловую ветку — душистую и свежую, с густыми колючими иголками. Снежинки на ветках растаяли и превратились в прозрачные сверкающие капли.

Девушка протянула Борису лесную ветку и сказала:

— Возьми. Уж очень ты красиво работаешь!

Борис посмотрел на девушку и даже трубку опустил от удивления:

— Как звать тебя? — спросил он.

— Клава.

— Откуда ты?

— Из села Никольского.

А Борису показалось, что сама Велия, покровительница лесов, свою посланницу с подарком из леса прислала.

Борис улыбнулся ей:

— Подожди здесь. Я тебе тоже хочу подарок сделать.

Он пошёл к печи. Достал из одного горшка немного бурого стекла, из другого— ярко-зелёного. Повытягивал тоненькие ниточки. А потом стал их складывать замысловатым рисунком.

Дядька Михайла не выдержал, подошёл к Борису:

— Уж не хрустальные ли кружева ты собираешься плести? Я тебе такого не показывал...

Когда-то филигранная вязь считалась самой большой тайной муранцев. Кто-то выдал эту тайну стеклодувам других стран. Стала она известна и в России. Но редкие русские мастера делали кружевные кубки. Не у каждого, даже очень опытного стеклодува, получалось это необычное хрустальное плетение.

— Я тебя такому не учил, — повторил дядька Михайла.

Дядька был не совсем прав. Действительно, они никогда вместе филигранную вязь не делали, хотя Борис очень ею интересовался и завидовал тем редким мастерам, которые умели плести хрустальные кружева.

Но сейчас он складывал из прозрачных ниточек не кружева, а совсем другие узоры. Они только напоминали муранские. Его — ярёминская — филигрань была яркая, колючая, лесная. Совсем как еловая веточка в руках девушки.

Борис уложил первую сплетённую зелёную лапку на кусок прозрачного хрусталя и залил её сверху стеклянной массой. Потом острой гребёнкой наколол ветку в нескольких местах — и повисли на концах изумрудных иголок блестящие сосульки.

Старый мастер удивился:

— Ничего не понимаю. Филигрань вроде бы делаешь по-мурански, а ниточки складываются как-то по-другому. Непривычно.

Тем временем Борис ещё смастерил одну хрустальную веточку и спрятал её в куске хрусталя.

Ветка за веткой — вырастала хрустальная маленькая весёлая ёлочка. Совсем-совсем зелёная, будто б родилась на лесной опушке. Каждая иголка к свету тянется. Коричневые ветки чуть-чуть приспустились, прижимаются к корявому стволу. Прозрачные сосульки фонариками горят.

— Так вот оно что, оказывается, ты затеял, — догадался дядька Михайла. — Старинную технику муранских мастеров по-своему, по-русски перевернул. Молодчина! Это уже настоящее твоё — ярёминское. — Потом печально добавил: — Значит, уйдёшь от меня...

Грустно стало старому стеклодуву. Должен бы он радоваться успеху племянника. Но жалко расставаться со своим любимым учеником...

А Борис всё смотрел да смотрел, как зачарованный, то на девушку, то на еловую ветку. И руки его продолжали плести из хрустальных нитей хрустальные узоры.

— Ты очень красивая, — говорил он девушке. — Ты самая красивая на свете.

Клава слушала его и улыбалась. Ей тоже понравился молодой стеклодув и его удивительно сильные руки. До чего же ловко они вертели выдувальную трубку! Она весело плясала перед стеклодувом в воздухе. Борис то гладил трубку осторожно, то подкидывал вверх, то покачивал из стороны в сторону. Пальцы его пробегали по трубке, как по кларнету: выше — ниже, выше — ниже.

И вдруг остановились где-то у самого мундштука. На какое-то мгновение Борис перестал дуть в трубку: пальцы его нащупали заветную отметину на металле...

В ЦАРСТВЕ СТЕКЛА

... Весной сыграли свадьбу. Перед каждым гостем стоял сверкающий хрустальный кубок. А у жениха и невесты кубки были кружевные.

Борис их сам выдувал. Засыпал чистое золото в огненную массу — стекло сделалось похожим на кроваво-красный рубин. Из него стеклодув вытянул тонкие нити. Потом скрутил их затейливыми спиралями—получились узоры, совсем как те, муранские, которые он видел когда-то в Эрмитаже.

Только его, ярёминские, кубки были ещё ярче!

Теперь филигранная вязь перестала быть для Бориса тайной.

Кружевные кувшины, вазы и графины украшали коллекцию Ярёмина. Слава о его мастерстве разнеслась повсюду.

Однажды Борис получил письмо из Ленинграда. Писал тот знаменитый профессор стеклянных дел, который когда-то приезжал с художником заказывать хрустальный фонтан. Сейчас профессор приглашал Бориса к себе, в свою стеклянную мастерскую. Хотел, видно, и своими чудесами похвастать.

И вот Борис снова в Ленинграде.

Открыл дверь стеклянной лаборатории и замер: вниз вели несколько прозрачных, хрупких ступеней. Профессор заметил смущение гостя.

— Смелее, Борис Алексеевич! Ничего этим ступеням не сделается, — сказал он и на глазах изумлённого Бориса бросил на ступени тяжёлый молоток. Молоток отскочил, а на лестнице не осталось даже трещинки.

— Закалённое стекло! — воскликнул профессор, взял гостя за руку и усадил в совершенно прозрачное стеклянное кресло.

Борис огляделся. Всё здесь было стеклянное, даже стены. На полках и на полу лежали какие-то таинственные прозрачные предметы: дуги, трубы, кольца, куски застывшей пены.

У входа стояли огромные хрустальные колонны, покрытые резными узорами. С потолка свисали фантастические кристаллы и сосульки. Настоящее царство стекла!

Профессор показал Борису кусок стеклянной трубы.

— Представляете, Борис Алексеевич,—сказал он,— сколько можно было бы сделать из стекла вещей, если б оно не трескалось и не билось? Вот хотя бы такую водопроводную трубу. В земле она никогда не заржавеет, и её не нужно часто менять, как железную. Или вот стеклянные стены. Можно выстроить целый дом из стекла.

— Неужто весь дом из стекла? — спросил Борис.

— А почему бы и нет! В нём будет много света, и его не надо красить. Даже улицы можно мостить стеклом. Стеклянные дороги не пылят. Грязь с них будет скатываться. Главное, чтобы покрытие было прочным. Ну хотя бы как это кресло.

Профессор несколько раз стукнул кулаком по подлокотнику. Стекло в ответ весело дзинькнуло. Многоголосым нежным эхом ему отозвались стеклянные предметы в зале.

— Я верю, — говорил профессор, — что настанет время, когда мы окончательно победим недостатки стекла. И прежде всего — его хрупкость. Стеклу будут не страшны ни мороз, ни жара, ни удары, ни тряска. И тогда прозрачные поезда помчатся по стеклянным рельсам. Через реки перекинутся стеклянные мосты. В городах появятся хрустальные дворцы. Люди будут обедать из хрустальных тарелок и стаканов, которые никогда не будут биться. А если кому-нибудь придёт в голову отделаться от какой-нибудь стеклянной вещи, то придётся её закопать в землю, так как разбить её будет невозможно.

Борис слушал и поражался. Его заинтересовали картонные коробки в шкафу. Они стояли ровными рядами, словно книжки в библиотеке. В каждой коробке по стёклышку, а в каждом стёклышке — секрет.

Через одно стекло всё видно в темноте, другое пропускает солнечные лучи, и под ним можно загорать. Целую полку занимали увеличительные стёкла. Посмотришь через такое, например, на свой палец — и он кажется тебе толще слоновьей ноги.

Самым удивительным показались Борису стеклянные нити. Не такие, как он вытягивал из огненных капель, а совсем тонкие, тоньше человеческого волоса.

Из них были сотканы занавески для окон, пёстрый коврик на полу. Из кусков стеклянной ткани, склеенных вместе, сделаны стулья, диван и даже... лодка с вёслами. Настоящая лодка, в которой можно плавать по рекам и озёрам, только стеклянная! Борис попробовал приподнять её за нос — не тяжела ли? Оказалось — легче деревянной. Удивительно!

Всё, что окружало здесь Бориса, он увидел впервые. Он, стеклодув, всю жизнь проработавший со стеклом! Можно сказать, своими руками и своими губами столько его перепробовал. Но таких диковинок не видывал. Сколько же тайн у стекла?

— Не сосчитать! — сказал профессор. — Тут всем вместе, засучив рукава, начать разгадывать — не разгадаешь.

И он показал фантастические картины, нарисованные художниками и развешанные на стенах лаборатории. На одной из них была изображена станция метро, свод в главном зале которой поддерживали необыкновенные хрустальные колонны. Эту станцию решили строить в Ленинграде недалеко от Кировского завода — там, где жили, в основном, тракторостроители.

— Нарисовать просто, совсем другое дело — выполнить, — сказал профессор и вздохнул: — Конечно, эти колонны будет делать машина: выдувать или отливать. Но прежде, чем поручить машине такую работу, нужно на маленькой модели всё хорошо рассчитать и испробовать. И в каждом случае тут без искусных рук мастера-стеклодува не обойтись... Догадываетесь, Борис Алексеевич, для чего я вас пригласил?

СКРОМНОЕ РЕМЕСЛО, А СЛАВУ ПРИНЕСЛО

Когда Борис вернулся к себе домой, в Пестровку, Клава сказала:

— Совсем ты академиком стал: без тебя, видишь, даже учёные не могут разобраться!

— Выходит, не могут, раз приглашают, — ответил Борис и рассказал ей, что в Ленинграде надумали строить хрустальный завод. Будет он выпускать самый красивый хрусталь. А ещё там будут испытывать разные прозрачные новинки, какие только выдумают учёные, скульпторы и художники.

Хрустальный завод решили строить в Ленинграде на месте старой фабрики. Ещё до войны начали её переделывать. Дядька Михайла приезжал тогда помогать. Но не успели в то время всё наладить.

«Теперь, — подумал Борис Алексеевич, — мой черёд пришёл».

Ярёмин поехал на новый хрустальный завод не один. Всю бригаду за собой сманил. И семью перевёз. Так Ярёмины стали ленинградцами.

... Прошли годы. Борис своей работой на заводе был доволен.

С каким бы делом ни обращались учёные к Ярёмину, всегда он выручал. Изобретут ли новую электрическую лампу, в которой спрятано маленькое солнце, — пестровский мастер первую стеклянную колбу выдувает. Выдумают кварцевый сосуд, в котором и металл плавить можно, — с тугой кварцевой массой опять возится Ярёмин. Даже когда увеличительные стёкла телескопов или новые очки придумывают— приглашают стеклодува с хрустального завода. И хоть это совсем не его дело, но какой-нибудь полезный совет мастер обязательно даст.

Больше всего Борис Алексеевич занимался художественными работами. В линиях его хрусталя появилась строгость и тонкое изящество, в окраске — нежность и лёгкая прозрачность, в отделке — чёткость. Словно впитал этот хрусталь студёную свежесть ленинградского воздуха, блеск невской волны и зыбкий свет белых ночей.

Знатоки высоко оценили поделки Ярёмина. Где бы ни устраивались выставки русского народного мастерства, всюду славились изделия Ярёмина.

Его хрустальная елочка покорила американцев. Не верилось им, что она руками человеческими сделана. Будто живую ветку в льдинке заморозили: принеси её в тепло — оттает ёлочка и наполнит комнату лесным ароматом.

А ваза Ярёмина «Колпачки» целый месяц красовалась на выставке в Праге.

Потомственных чешских стеклодувов поразить чем-либо очень сложно. Тем более хрусталём. Ведь они сами его выдумали и уж наверняка про него разгадали все тайны.

А тут их русский собрат по профессии сумел запрятать в хрусталь семь радужных колпачков. Как?

В прозрачном гранёном кристалле плавает, словно в воде, изогнутый фиолетовый лепесток. Ничто его не поддерживает, ничем он не связан. Как будто там всегда и находился.

Над ним чуть повыше подвешен на невидимых нитях красный колпачок. Ещё выше — оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий. Посмотришь сквозь все колпачки сверху, и — о, фокус! — вдруг все они разом исчезают. Остаётся только радужное сияние по краям.

Опять сбоку посмотри — и снова все семь колпачков на месте: плавают в хрустале как ни в чём не бывало...

Как-то на завод приехали два седовласых учёных из Русского музея.

— Дошла до нас весть, — сказали они, — что творит у вас здесь необыкновенные чудеса из хрусталя простой русский мастер. Так почему же в нашем Русском музее никаких его изделий нет? Непорядок!

Ярёмин как узнал про всё это, смутился страшно. Достоин ли он таких почестей? Там, в музее, собраны самые выдающиеся творения русского народа. Разве можно рядом поставить свою скромную работу?

Учёные выбрали из всех ярёминских поделок очень незаметную на первый взгляд вазу.

Борис долго над нею работал. Не какими-то мудрёными украшениями её наряжал, а просто запрятал в неё... луч солнца: нежный, жёлтый, обволакивающий. Навсегда оставил в хрустале сверкать.

В московском музее хранятся теперь его самые крупные хрустальные изделия: круглый гранёный стол и две высоченные вазы: «Дружба народов» и «Юбилейная». Их он делал не один, а вместе с художниками и скульпторами.

Киевский и Новгородский музеи тоже выбрали для показа его нарядные хрустальные изделия.

Приглашали Ярёмина и на Выставку достижений народного хозяйства показать своё искусство. Поехал стеклодув в Москву с маленьким кувшинчиком-куманцом. А вернулся оттуда с Большой золотой медалью — красивее того маленького куманца никто не смог ничего придумать. Вещица простая: стоит на подставке стеклянный бублик. Внутри пустой. С одного боку — носик, как у чайника, с другого — ручка, сверху — крышка с кнопочкой. И всё по народным украинским мотивам вышито стеклянными нитями.

Участвовал Борис Алексеевич и во Всероссийском конкурсе стеклодувов, который происходил под Москвой на старинном Дядьковском хрустальном заводе.

... В тот день главный цех завода было не узнать. Деревянный помост рабочие украсили гирляндами из еловых веток. Над окнами вывесили национальные флаги всех союзных республик. Вдоль стен расставили кресла для гостей. На свободной площадке перед помостом поставили длинный стол, накрытый алой скатертью, — для арбитров.

Здесь должен был состояться первый в стране конкурс стеклодувов. Со всей нашей необъятной Родины съехались знатные мастера стеклоделия, чтобы решить спор, кто же из них лучший выдувальщик.

8 часов 30 минут. Рабочие места заняли участники конкурса. На каждом верстаке указано, какой мастер будет работать и откуда он приехал.

К верстаку с табличкой «Ленинградский завод» поднялся, цокая деревянными сандалиями, высокий пожилой человек. Голова его, как лунь, седая. Морщины легли на лице. Но держался он прямо, молодцевато. Это был Борис Алексеевич Ярёмин.

Стол президиума заняли члены жюри — министры, художники, скульпторы, учёные. Все они сегодня должны стать строгими, беспристрастными арбитрами.

Гонг пробил девять. Председатель объявил:

— Стеклодувы! Мы не даём вам никакого конкурсного задания. Тема вашего «хрустального сочинения» — вольная. Можете выбрать три любые работы. В печах для вас приготовлены разные сорта стекла — цветное, прозрачное, матовое, бесцветное. Выбирайте, какое захотите. — Он махнул рукой:

— Начинайте! Желаю удачи!

Все стеклодувы взялись за свои выдувальные трубки и сразу же принялись их разогревать: ведь к холодному металлу стекло не пристанет.

«Что же эдакое интересное выдуть?» — подумал Борис Алексеевич.

В Ленинграде он заранее не наметил, что будет делать на конкурсе. Когда мастер знает какой-нибудь один секрет выдувания, он только этот приём всюду и показывает. А Ярёмин знал их много. И на какое-то мгновение даже растерялся.

Борис Алексеевич помедлил ещё немного, а потом опустил выдувальную трубку в горшок с бурой горячей массой.

Несколько быстрых, неуловимых движений — и на конце трубки вместо бурой капли повис медвежонок. С чёрным блестящим носом, прижатыми ушами и сонными глазками. Видно, вспомнилась мастеру далёкая лесная встреча.

... Кружатся стрелки часов. Гудит газовое пламя в печи. Внимательно следят за работой стеклодувов строгие арбитры.

Борис Алексеевич легко снял мишку и взял новую баночку. Во что же её превратить?

Когда-то давно, много лет назад они с дядькой Михайлом немало потрудились над одной хитрой вещицей: графином с петушком внутри. Петух тогда оказался строптивым, никак не хотел залезать в сосуд!

Давно уже нет в живых доброго учителя Виртузова, а помнит всё Борис Алексеевич, будто вчера это было. Интересно, как сейчас поведёт себя задиристый петушок?

Вот он уже сидит на конце трубки, яркий, всклокоченный, словно готовый тут же взлететь. Ярёмин ловко раскрывает сосуд — и петух в графине!

Осталось выполнить третью, последнюю работу.

Тут уж Ярёмин не стал долго раздумывать. Ну конечно, венецианская вязь! Он любил делать хрустальные кружева и знал, что лучше него пока никто так не может плести прозрачные ниточки...

Наконец зазвучал гонг. Мастера поставили на стол перед членами жюри свои работы.

Осмотрели арбитры все изделия. Каждая вещь по-своему красива. Глаза разбегаются: на чём же остановиться? Вот так мастера!

И всё же выбор сделан.

Сонный медвежонок, хрустальный графин с непокорным петушком внутри и кружевной высокий кубок, сплетённый из тонких хрустальных нитей — красивее их на конкурсе никто не смог выдуть! Да и не только красота этих изделий покорила арбитров. Ведь каждая из них выдувалась по особому, своему приёму. И в каждом приёме был свой секрет. Каким же тонким, большим мастером нужно быть, чтобы выдуть за считанные минуты такие разные изделия!

Председатель объявил:

— По единогласному решению жюри первое место и главный приз присуждается стеклодуву из Ленинграда Ярёмину. Бориса Алексеевича приглашаем подняться на пьедестал Почёта.

... Ещё много получал Ярёмин и призов, и почётных грамот, и дипломов. Его наградили орденом Трудового Красного Знамени, О нём писали газеты. Про него снимали кинофильмы.

Подумать, так что уж он такого сделал? Разве он изобрёл новый самолёт? — Нет! Разве он зимовал на Северном полюсе? — Нет! Разве открыл новую землю? — Нет!

Скромнее скромного занимался он делом. Проще простого держал в руках инструмент.

Вот ведь как бывает: скромное ремесло, а славу принесло!

ЛУННОЕ СТЕКЛО

У Бориса Алексеевича появилась новая должность. Она называлась — консультант-стеклодув Эрмитажа.

В назначенный день в кабинете директора музея собирались знатоки стекла: учёные, геологи, археологи. И среди них — мастер-стеклодув Борис Алексеевич Ярёмин.

Стеклодув иногда задерживался на заводе. Его терпеливо ждали. Потом, когда он приходил, отправлялись в главные хранилища Эрмитажа.

Шли бесконечной вереницей огромных залов. Любовались убранством дворца, к которому нельзя привыкнуть и которое каждый раз поражает вновь. Позади оставались полированные колонны, тёмные полотна картин в золотых рамах, мраморные скульптуры. Над головами нависали тяжёлые бронзовые люстры со сверкающими хрустальными подвесками.

Шли по лощёному паркету молча, осторожно наступая на причудливые деревянные узоры. Идти было далеко— почти через весь музей. Директор как-то сказал, что для обхода всех его владений нужно пройти почти двадцать километров!

Наконец останавливались у маленькой замаскированной двери. Она вела в толщу стены и дальше — в тайники.

К приходу учёных служащие Эрмитажа доставали из запасников редкие стеклянные изделия: потемневшие от времени кувшины, браслеты, чаши-целебницы для мазей, статуэтки, которые нашли археологи во время раскопок или подарили коллекционеры.

Знатоки рассматривали поочерёдно каждый хрупкий предмет и определяли, сколько лет назад была изготовлена эта вещь, для чего она служила и кто те люди, которые ею пользовались. Больше всего споров вызывали вопросы, как древний мастер сделал её.

Тогда все взоры обращались к стеклодуву: пусть он скажет!

Борис Алексеевич брал в руки какого-нибудь маленького фантастического зверька из стекла, сосредоточенно рассматривал его, ощупывал шершавыми пальцами.

Археологи определили, что этому блестящему чудовищу «исполнилось» две тысячи лет. Нашли его в Египте. Один крестьянин рыл колодец и наткнулся на эту вещицу.

Дальше историю продолжал Борис Алексеевич. Он будто читал её по невидимым, одному ему только понятным знакам, оставленным на фигурке.

— Стекло здесь только сверху. А внутри зверь вылеплен из глины. Мастер насадил глиняную фигурку на железный прут и на неё налил горячую стеклянную массу. Но, видно, эта масса была очень густая. Как мёд. Не проварилась хорошо. И фигурку пришлось раскатывать на камне, чтобы стекло лучше пристало к глине.

Знатоки внимательно слушали стеклодува.

Две тысячи лет разделяют этих мастеров — египетского и русского. Но если бы они могли встретиться, то наверняка поняли бы друг друга как люди одной профессии — очень древней, но не стареющей...

Однажды Борису Алексеевичу показали несколько пластинок голубоватого стекла. На них отчётливо вырисовывались круглые утолщения, вроде волн, которые расходятся в воде от брошенного камня.

Стекло было довольно толстое. Внутри виднелись тёмные крошки и лопнувшие пузырьки, похожие на лунные кратеры.

Стекло так и называлось — лунное.

Пластинки вынули из оконных переплётов Летнего дворца Петра Первого, что находится в Летнем саду. Только там они и сохранились из далёкого прошлого.

Когда-то, сотни лет назад, Летний сад назывался царским огородом. Тут росли яблони, груши, сливы. На грядках высевались «поварские травы» — петрушка, укроп, капуста. В конце огорода был вырыт пруд для разведения карпов.

В Летнем саду царь построил свой первый в городе дворец и жил в нём со своей семьёй...

Борис Алексеевич часто ходил по музеям, чтобы поглядеть на работы прежних мастеров. То найдёт красивый узор, то понравится ему нежная окраска какой-нибудь вещи, то обнаружит редкую форму изделия. Всё в хрустальном деле могло пригодиться!

В Летнем дворце ему понравились раскрашенные потолки и резные украшения на стенах, картины и старинная мебель.

Но на окна он не обращал внимания, пока главная хранительница музея не рассказала о них. Во дворце этих лунных стёкол осталось совсем немного — всего несколько пластинок в рамах и в дверцах книжных шкафов. В остальных окнах стёкла заменены на самые обыкновенные. Секрет лунных стёкол давно потерян. Повторить их никто не берётся. Бесполезно было бы обращаться на нынешние стекольные заводы — там оконные стёкла делают машины. Лунные же выдували стеклодувы. Жаль, что теперь нельзя остеклить весь дворец так, как было раньше. Всё выглядело бы иначе.

Борис Алексеевич посмотрел сквозь оставшиеся в раме лунные пластинки на улицу. Мир показался ему смазанным, не настоящим. Как сквозь пелену дождя, он увидел расплывчатые фигуры людей, деревья и автомобили. Небо было зеленоватым, а солнце — белым.

Зато во внутренних покоях лунное стекло всё сказочно преображало. Будто дымкой обволакивало предметы. На мебели играли блёклые зайчики.

... Долгое время люди совсем не знали, как стеклить окна. Мастера уже научились выдувать красивую посуду, украшения, люстры. А сделать простое оконное стекло не умели.

В замках знатных вельмож вместо окон прорубали в стенах узкие щели, которые в холодное время закрывали деревянными ставнями. Приходилось постоянно жечь дрова в каминах, чтобы как-то натопить и осветить мрачные залы. И всё равно в непогоду обитатели замков мёрзли.

Ещё больше мёрзли в своих жалких домишках простые крестьяне и ремесленники. Они ведь не могли себе позволить топить печки круглые сутки.

Люди искали, чем бы закрыть окна, чтобы в доме было тепло и светло. Китайцы, например, затягивали рамы промасленной бумагой. Европейцы использовали для этого вощёное полотно или слюду. В Древней Руси в окна чаще всего вставляли бычьи пузыри.

Только в богатых церквах да во дворцах правителей можно было встретить окна, застеклённые неровными кружочками, напоминающими донышки бутылок. Через эти уродливые стёкла нельзя было даже разобрать, что делается на улице.

Так было, пока не изобрели лунное стекло.

Как его выдували?

Борис Алексеевич сложил все пластинки вместе, получился круглый диск, в центре которого остался чуть заметный след от металлического прута. По нему мастер сразу определил, как рождалось лунное стекло.

Сначала раздували большой стеклянный шар. Потом ко дну его прилепляли железный прут, а выдувальную трубку отшибали.

Дальнейшие действия мастера требовали большой виртуозности. Нужно было поднять прут с шаром высоко над головой и вращать так быстро, чтобы горячий стеклянный шар расплющился. Чем энергичнее крутил мастер прутом, тем ровнее становилось стекло. Оно постепенно превращалось в плоский диск, похожий на луну.

Именно так и решил Борис Алексеевич мастерить новые лунные пластинки. Но при варке стеклянной массы вышла небольшая заминка. Заводской варщик приготовил её прозрачной, как слеза. А стеклодуву она не понравилась.

— Надо было грязи и пены оставить побольше... Стекловар вытаращил от изумления глаза:

— Да ты не заболел ли, Алексеич? Всегда требуешь проваривать массу до кристальной чистоты, а сегодня — наоборот.

Тот варщик был отличным парнем и хорошо знал своё дело. Понятно, почему он возмутился.

Но стеклодув ему объяснил: хоть и из царских окон вынуты стёкла, теперь их делают гораздо лучше. Нынче и стекловарочные печи можно жарче растопить, и песок чище промыть, и стеклянные листы глаже разровнять. Но сейчас стекло надо сварить так, как это делали раньше.

... Сегодня лунное стекло нам интересно как память о прежних временах и прежних мастерах. Впрочем, способ выдувания его ещё может пригодиться для чего-нибудь нового.

Как знать!

НЕОКОНЧЕННАЯ ГЛАВА

Вот и ещё один стеклянный секрет остался позади. Сколько их — новых и старых - отгадал Борис Алексеевич? Пять или шесть? Сто или двести?

Он не считал. Человек с беспокойным характером всегда находит для себя загадки.

Наверное, многие думают, что тайн на Земле не осталось и что за ними надо улетать в космос или на другие планеты.

На самом деле это не так.

В любой профессии есть свои секреты. Музыкант стремится познать тайну чарующих звуков, сталевар — лучшие рецепты получения прочного металла, хлебороб — способ выращивания богатых урожаев.

А стеклодув старается приручить каплю раскалённого стекла, из которой можно выдуть всё, что пожелаешь.

Борис Алексеевич за свою жизнь выдул из раскалённых капель тысячу тысяч прекрасных кувшинов, ваз, кубков и графинов. Они принесли людям радость, заставили восхищаться их несравненной красотой.

Но разве стеклодув уже сделал всё?

Конечно, нет!

Сейчас Бориса Алексеевича заботит новая загадка.

Попала к нему в руки необыкновенная чаша-диатрета. Раньше он таких не видывал.

Эта чаша вставлена в очень красивую стеклянную узорчатую сетку. Прикреплена сетка к диатрете тонкими стеклянными ножками. Всё это напоминает стакан со стеклянным подстаканником.

В Древнем Риме из диатрет пили горячие напитки. Чашу можно было спокойно держать в руках, не обжигаясь.

Вот бы такую диатрету выдуть! Да из небьющегося хрусталя, какой придумали учёные! Была бы она самая нарядная и вечная!

Но как это сделать, стеклодув пока ещё не отгадал...

Загрузка...