Хрустальный мальчик

– А ещё он так делать будет? – с надеждой прошептала Анна.

– Будет, – милостиво улыбнулся Землерой, – пока вы друг с другом наедине. Только смотри, не потеряй его… и возвращайся к зиме. Возвращайся пораньше.

– Как приеду, сразу к тебе побегу! – пламенно пообещала Анна и прижала кулак со спрятанным жёлудем к груди. – А ты тут смотри… не скучай… понял?

Землерой только протянул ей руку и мягко подтолкнул в плечо.

– Беги уже.

И всю долгую, холодную ливневую осень после этого разговора Анна с Землероем не виделась.

Не всё на свете вечно

Гордая хозяйка

Снова поют птицы. Снова весело солнцу и весело небу. Снова крутятся в сизовато-голубом мареве тонкие серо-жемчужные струйки облаков. Звенят, перекрещиваясь и переплетаясь, водные потоки и сливаются в один большой ручей, скачут на остроугольных камушках, скатываются вниз.

Кажется, что не прошло и дня с тех пор, как появился и разросся могучий лес на городской окраине, кажется, что с тех пор совершенно ничего не успело поменяться. Пока стоишь на опушке, подняв повыше голову, глядишь только ввысь и только на самовозрождающуюся, величественно неизменную и разнообразную природу, можно в это и поверить.

А потом, когда взор обращается к лесной границе и сталкивается с городком, всё меняется. Становится гораздо яснее для взора то, что было от него скрыто прежде – в том числе становятся видны и печати, которые оставило прошедшее время.

Ни пятьдесят, ни сорок лет назад городок не был таким большим, и тут не шумели так, как шумят на застольях призраки предков. В городке цокали копытами усталые лошади, бродили прямо по улицам покинутые коровы с ленточками и колокольчиками на мощных толстых шеях, и в городке, бывало, встречались даже целые огромные участки – остатки полей и огородов, – которые сторожили кособокие чучела. В городке было тихо, и лишь дети и юноши с девушками своими извечными криками и вознёй вносили странноватое оживление в местную застывшую жизнь.

А потом, лет двадцать назад, грянула молния, перевернулся весь мир, страна, и даже этот маленький затерянный городок, который многие не могли решиться именно городом поименовать на карте (а то и вовсе забывали его обозначить – словно такого города и не было никогда). Запыхтели на улицах машины, загудели клаксоны, и из окошек стали высовываться волосатые руки, сжатые в кулаки. Молодёжь исчезла с улиц: слишком узкими они стали для разгула больших и отчаянных надежд. С улиц исчезли и дети: у них появились другие игрушки, да их и рождалось теперь слишком мало. Люди бежали прочь, к центру страны, искали там счастья и бросали стариков медленно и уныло гаснуть в одиночестве.

Двадцать лет городок прозябал в забвении, а потом снова случился странный, необъяснимый переворот.

В город толпой хлынули люди, они застучали молотками, завизжали пилами, заговорили на чужом языке, зачесали в затылках, прикрытых касками. Люди сновали по строительным лесам, меняли асфальт на дорогах, сажали деревца и разбивали странной формы парки – люди не останавливались и всё шумели и работали, а коренные жители с непониманием смотрели на них и ждали худа: они привыкли только это и получать.

В центре города вознеслась к небу плоская крыша новой библиотеки, развернулись флаги с символом города. Старухи шептались:

– Сколько лет без него жили, а теперь, глядите-ка, понадобился!

И даже засверкали, отражая солнечный свет, крутые и гладкие стены кинотеатра. Удивительно, но вслед за кинотеатром появилась и молодёжь: откуда только? С рожками мороженого и сладкой ваты в руках, с билетами в карманах они смирно ждали своей очереди на алой потрёпанной дорожке из износившегося полинявшего ковра.

Так расцветал и менялся город, а лес оставался таким же, каким и был десятилетия назад.

Анна бежала по узким звериным тропкам. Сверкала в шафранных лучах короткая синяя юбчонка, нестерпимо синяя. Анна то одним боком поворачивалась, то другим, и ни одна колючка не вцепилась в неё, ни один репейник не ужалил. Она давно уже бегала этой дорожкой и знала, как ей себя держать.

Поднырнула под длинную и крепкую ветку, чуть не стукнувшись лбом, быстро пробежала вверх по пригорку, сложившись пополам, а потом нырнула в глубокое травяное озеро, и стебельки защекотали её у края юбки, ненавязчиво, но искушающе. Анна рассмеялась, одёрнула юбку и выскочила на новый пригорок. Она покрутилась так, избегая падения в заросли сердитых колючек, а потом поднялась на носки, точно балерина на сцене, раскрутилась и перепрыгнула точно на низкую кривую ветку. Зашумела и закачалась ветка, и листья затрещали, когда Анна стала раздвигать их рукой. Она проползла по ветке, натирая кожу о грубую кору, быстро скатилась вниз, тут же вскочила и отряхнула запылившиеся колени. Из корзинки, что она примотала к бедру, высыпались в трещины на земле несколько ярких ягодок-бусинок. Анна вскрикнула.

– Эй, да что ж это такое!

Кинулась она ягоды собрать, но муравьи вдруг заполонили трещины, словно из ниоткуда взялись, чёрным облаком, и утащили все разбежавшиеся ягоды. Анна горестно осела на землю.

– Нет, – она сердито растрепала себе волосы. – нет, вот это вот совсем не честно! Эй, дух! Я не знаю, как тебя зовут, но я тебя не боюсь… и ссориться с тобой мне тоже неохота. Все эти ягоды я собрала не для себя, слышал? Не для себя, а для Землероя, так что верни-ка мне их-подобру-поздорову, не то пожалуюсь ему на тебя!

Ветер зашептал в густом сплетении листьев:

– А неужели же думаешь ты, Анна, маленькая глупая Анна, что я боюсь твоего Землероя?

– Он за корнями самого главного здешнего дерева здесь ухаживает, – Анна задрала голову к небу, – а ты – только с муравьями играешься. Так что давай, возвращай мне мои ягоды!

– Землерою пожалуешься? – расхохотался дух. – Глупая девочка… думаешь, что знаешь наш лес, но лес этот для тебя – загадка, место это для тебя – чужое, никогда тебе не прижиться, не свыкнуться. Как же ты Землерою пожалуешься, если я тебя запутаю, дороги у тебя под ногами искривлю, если деревья с корнями из земли выйдут и местами поменяются прежде, чем ты заметить успеешь?

Анна поджала губы и запустила руку в корзинку.

– А ну, давай, – дерзко воскликнула она и вскинула повыше белый от напряжения кулак со всеми отчётливо видными косточками и венками. – Давай, попробуй только, приблизься ко мне! Не сможешь, пока у меня клубок есть и пока я подпоясана! – Анна резво закрутила красную шерстяную полоску кругом талии и подбоченилась. Свирепый ледяной ветер ревел ей в лицо, но улыбка её не вяла. – Что ты мне сделаешь, дух лесной? Покуда я подпоясана, не можешь ты мне навредить! А станешь пробовать – точно Землерою скажу! Ты меня не обманешь, пока на мне пояс, я до его дерева доберусь и покричу ему – он-то услышит! Так что давай, не старайся меня обыграть, отдавай мои для него ягодки, и не будем больше ссориться.

Пыхнул злым холодом ветер в лицо Анне, сорвались с веточек дрожащие широкие листья и рванулись прямо к глазам её острыми кромками. Но Анна вскинула руки, и ничего плохого с нею не случилось. Свирепый кусачий ветер ещё кружился около неё с пару мгновений, точно танец дикий отплясывал, и слышала она, как скрипучим полумёртвым голосом выпевает незримый недоброжелатель отчаянные угрозы. Да только не вяла улыбка на устах Анны, и взор её сверкал прежней бойкостью. Она туже затянула пояс и протянула корзинку.

Стих суровый ледяной ветер, замерли беспокойные древесные кроны и беспорядочные купы кустов. Всё застыло, и снова широкий луч солнца лентой улёгся на землю под её ногами. Анна ткнула корзинкой в воздух, сухо стукнулись плетёные бока о старую мшистую кору.

– Эй! – требовательно повторила она. – Чего ты исчез?

Дух не ответил. Муравьи тоже не вернулись, и ни одну ягодку из рассыпавшихся она кругом себя не нашла. Анна повертелась из стороны в сторону, по-старушечьи причитая, а затем вскинула голову, набрала побольше воздуха в грудь и топнула ногой.

– Ну ладно, – сказала она упрямо, – не хочешь жить мирно, значит, всё Землерою расскажу. Пойдём, клубочек!

И комочек алой толстой шерсти покатился по извилистой узкой тропке, указывая ей путь. Анна совсем немного прошла – меньше двух минут, наверное, – и вот засверкало перед ней озарённое золотистым сиянием дерево, что было окружено высокой шёлковой травой. Анна шагнула вперёд и позвала:

– Землерой! Я к тебе пришла!

– Да уж издалека тебя услышал.

Тёплый ветерок дунул ей в спину, и Анна резво выставила назад руку. Точно, позади неё стоял Землерой – давно научилась она на ощупь его узнавать. За эти три года они много раз успели сыграть в прятки, в догонялки и во множество других игр, и Анне не раз приходилось хвататься за Землероя и с завязанными глазами его искать посреди мрака.

Она обернулась. Землерой стоял напротив, насупившись и скрестив под грудью руки, его взор был мрачным и упрямым. Казалось, из серых глаз его пропали и доброта, и понимание.

– Чего ты сам не свой? – удивилась Анна и отшатнулась, выставляя перед собой корзинку. – Я специально с утра пораньше к тебе пошла, чтобы, знаешь, подольше вместе побыть, я тебе и ягод по дороге насобирала, всяких ягод, да вот только… один дух у меня половину украл. Я ему грозила, и ругаться с ним пыталась, да ничего он мне не вернул, всё своим муравьям отдал, жадина.

Землерой покачал головой и долгий вздох испустил.

– И вот что мне с тобой делать, а, глупая ты девчонка? Ну не говорил ли я тебе, чтобы ты с другими духами не общалась? Не нравится им, что ты ко мне ходишь.

– Да он первый начал! – воскликнула Анна. – Какое им вообще дело, хожу я к тебе, не хожу, я ведь ничего плохого не делаю, мы тут просто играем…

Землерой снова покачал белоснежной головой.

– Анна, – голос его вдруг зазвучал очень серьёзно, – помнишь, я тебе о маленькой танцовщице рассказывал?

– Ну, – набычилась Анна.

– Ну вот духи боятся, что повторится эта история. Пусть я пока только учусь, корни – это вещь очень важная. Она весь лес подпитывает и держит. Если кто-то из духов, которые за корнями ходят, исчезнет, тут каждому, вплоть до самой последней травинки, до самой ничтожной былинки, туго придётся.

Анна упрямо прикусила губу.

– Но ведь я-то не маленькая танцовщица, – резко сказала она, – я с тобой дружу и обманывать не буду.

– А другие духи об этом не знают, Анна, – грустно промолвил Землерой.

– Вот о лесе вы что-то всё знаете, о чём ни спроси, а о людях – так и самой ничтожной капелюсечки не расскажете! – Анна топнула ногой. – А если пристанешь – так только плохое и вывалите.

– Но ведь мы одно лишь плохое и видели, Анна, – Землерой не отступался. – Да и невозможно это – всё на свете знать. Будешь слишком много ведать – жить не захочешь!

– Это ещё почему?

– Потому что слишком много беззакония, несправедливости и неправды тебе откроется, – Землерой отступил на шаг назад и опустил голову. – И увидишь, что никак это не искореняется, а лишь из года в год повторяется снова. Как тут не отчаяться, Анна?

– Не отчаяться… если не только плохое замечать, но и хорошее, – сказала она, – ведь хорошее тоже повторяется, как его ни пытаются принизить и уничтожить. Значит, положено, чтобы ровно столько добра было и ровно столько – худого. Вот и всё.

– У тебя всё уж слишком просто решается, – вздохнул Землерой.

– Потому что всё сложное можно разложить по простым-простеньким кусочкам, как мозаику, которую хочешь собрать заново, – Анна пожала плечами и скрестила руки за головой. Солнце слепило её, и трава шёлковым шумом отзывалась на каждое ласкающее касание сильного ветра. – Ты уж больно мрачный сегодня, Землерой! Ты даже зимой таким никогда не был!

– Ну а что мне, в танец пуститься? – сердито спросил он и отступил на пару шагов. – Ты ведь духов обидела, Анна, и тебе помириться с ними надо, прощения выпросить, не то быть худому!

Анна мрачно цокнула языком.

– Не хочу и не буду я с ними мириться, – отчеканила она, – я ничего дурного не сделала и ни в чём не виновата.

– Ты законы наши нарушила и ещё свои условия выставлять будешь? Хамишь ты, Анна!

– Я никому не хамила! – Анна яростно затопала ногами. – И извиняться я не буду! Что они мне сделают, пока я подпоясанная и с твоим клубком по лесу хожу, а?

Землерой стоял к ней спиной, сердито ссутулившись.

– Ничего-то они тебе сделать не смогут, конечно, – сказал он, – но ты только думаешь, что пояс и клубок тебя от всего на свете защищают. Духи не могут ударить или убить тебя, и ты многие фокусы их насквозь видишь, но они обманывать мастера. Как отличишь ты одну тропинку от другой, если у тебя отберут твой клубочек? Его-то не подпоясаешь, не защитишь никак, не то он всю свою силу потеряет. И пойдёшь не по той тропинке, набредёшь на глубокое болото и увязнешь. А болотный хозяин тебе помогать не обязан; у вас с ним никакого уговору не было…

Плечи Анны дрогнули.

– Что ты мне сказки страшные рассказываешь, сказочник? – взвизгнула она.

– Не сказки я рассказываю, а предупреждаю тебя, Анна, чтобы береглась ты и слушала мои советы, – глухо проговорил Землерой. – Анна, повинись перед духом, не навлекай вины на свою голову.

Анна вдруг вся передёрнулась, как будто прутом прошлись по её спине, круто развернулась и подбежала к Землерою. В глазах у неё стояли слёзы.

– Но ведь я не знаю, какого именно обидела! – прокричала она и ткнулась лицом Землерою в плечо. Серебристо-серые полупрозрачные глаза его вдруг потемнели, расширились, и он отступил назад на шаг.

– Анна…

– Я правда, честное-честное, не знаю, он не представился! – захлёбывалась слезами Анна. – Просто… я разозлилась… я тебе хотела приятное сделать, а он, дурак, всё перепортил, и теперь ещё портит, дурак, дурак!

Землерой аккуратно приподнял руку. Солнечные лучики словно смеялись над ним, высвечивая десятками ярких искорок контуры его трясущихся пальцев. Землерой метнул взгляд налево: там мирно шумела и раскачивалась плотная кучка широких древесных листьев. Землерой украдкой глянул вправо – там, усевшись у бугристых корней, которые так и рвались из-под земли, сидела, прядая ушами, крольчиха. Землерой нахмурился и одними губами шепнул ей:

– Кыш!

Крольчиха дрогнула всем пушистым толстым телом, резво опустилась на четыре короткие лапки и, перепрыгнув через корень, рванула прочь. Она проломила собой плотную стену из кустов, пошуршала в траве ещё немного – и затем всё стихло.

Землерой перевёл дыхание. Пусть и не было видно нижней части его лица, не удалось бы ему скрыть, что он покраснел, что он замер и вдруг задрожал ещё отчётливее, когда всё-таки решился и, подняв руку ещё выше, стремительно опустил её Анне на спину и впутал пальцы ей в волосы.

– Эй! – недовольно воскликнула Анна. – Ты… что, подраться удумал?

– Нет! – вскрикнул Землерой и увереннее стал перебирать ей волосы. – Я… я просто… Анна… ты не переживай и не волнуйся так. Помогу я тебе этого духа найти, вместе мы к нему пойдём и повинимся.

– Да ведь ты не виноват ни в чём, – сказала Анна и ненавязчиво прижала Землероя к себе, прижмуриваясь.

– Ну, – Землерой старался сохранять глубокомысленный вид, – вот уж это неправда. Если бы не я, ты бы сюда не ходила, если бы ты сюда не ходила, то духа не обидела бы. Оба мы перед ним виноваты и оба повинимся.

– А как мы узнаем, перед кем надо? – прошептала Анна.

– Ты не сумеешь, – покачал головой Землерой, – но не волнуйся, я и без тебя управлюсь.

– Постой…

Землерой выпутался из её рук, отступил на парочку шагов назад и прямиком в траву уселся. Он скрестил ноги и глаза закрыл – казалось, ничего не сделал больше, – но тут его озарил яркий солнечный луч, и ветви дерева закачались над его головой. Анна раскрыла рот: на его плечи садились птицы, и в траве что-то шуршало, поднимая волны, что стекались к нему. Анна дрожащей рукой раздвинула стебли – и в самом деле, к Землерою бежали, спотыкаясь, мелкие муравейчики, ползли, извиваясь и неуклюже приподнимая над землёй розовые бугорки тел, червячки, скакали опрометью белки и прытко неслись кузнечики. Бабочки и пчёлы, древоточцы и многие другие собирались кругом него, садились к нему на плечи и на колени. Уже через мгновение Землерой весь оказался покрыт этой упорно шевелящейся массой, и стал он остовом, облюбованным лесным населением. Анна зажала рот руками. Землерой что-то тихо сказал, и шевелящаяся куча вдруг разлетелась на комочки. Пошлёпались в траву черви и муравьи, закачались в своих ловчих сетях пауки, взобрались на дерево белки, умчались в небо бабочки и пчёлы. Землерой открыл глаза, поднялся и землю с колен отряхнул.

– Что ж, – сказал он без улыбки в тихом голосе, – умеешь же ты, Анна, на свою голову найти переделку! Прогневила ты Дароносицу, которая всеми духами, что о муравьях пекутся, повелевает.

Анна пискнула.

– Ой, это плохо?!

– Куда как, – мрачно ответствовал Землерой. – Но ты не бойся. Пойдём со мной на её земли, прощения попросим. Только ты крепко держись за мою руку и по сторонам не засматривайся. Отойдёшь от меня – вмиг заплутаешь и погибнешь, и клубочек тебе не поможет!

Анна дрогнула и, опустив взор, медленно протянула Землерою трясущуюся руку.

– Только ты сам… – шепнула она, – ты сам смотри меня не выпусти!

В закатных лучах, когда гаснет день…

Анна и Землерой шагали по лесу, держась за руки. Ещё светло было, но даже робкие и тонкие лучики солнца не пробивались сквозь плотный свод из листьев и крепко переплетённых древесных ветвей. Не было слышно ни звука, даже тех, какие издают животные – только дыхание и сердцебиение Анны. Не шуршали мох и сухая земля под их ногами; редкие травинки и тощие былинки колыхались, но не звучали, и паук, и пойманная им муха примолкли и затихли, пока Анна и Землерой, всё держась за руки, не поднялись на три пригорка и не скрылись за ними же. Тогда солнце вдруг засияло, тогда же по деревьям деловито забегали белки, и муха безуспешно забилась в коварных сетях своего палача.

Анна и Землерой шагали всё дальше. Где-то вдали ухал ветер, путающийся в листве и между низких сучьев. Совсем темно стало кругом них, и Анне казалось, будто ступает она под плотным мглистым плащом. Она цеплялась за сильную руку Землероя, под её ногами перекатывались комочки совсем ссохшейся и отвердевшей почвы.

– Ты почему такой спокойный? – сипло шепнула она.

Землерой не смотрел на неё; отвернул в сторону голову, и его слишком светлая кожа, казалось, сияла во мраке. Анна медленно занесла свободную руку и протянула к нему ладонь со всеми растопыренными пальцами. Землерой никак не отреагировал.

– Эй, – шёпотом повторила Анна.

Землерой широкими шагами двигался по чуждой, неприветливой лесной земле. Молчание осталось у них за спинами, погребённое и надёжно спрятанное за тремя горбатыми пригорками, и там же остались широкие лучи солнца, и там же остались бушующие звери. Здесь лес не молчал: он выл пастями голодных волков. Анна сглотнула комок, встрявший в горле.

Лес предупреждал: он свистел ветром да шумел листьями. Сверху одна за другой сыпались плотные, жилами покрытые яркие пластинки. Анна дрожала: листья щекотали её лицо, острыми кромками взрезали кожу – не так, чтобы опасно, но больно, и она видела, как на пальцах её, касающихся порой щёк, застывают капельки крови.

Лес злился: он шумел топотом копыт величавых лосей, что уносились от них прочь скачками. То тут, то там за толстыми мощными столпами древних деревьев мелькали тёмные гигантские треугольники, окутанные сизоватой дымчатой вуалью.

Лес судачил: стрекотали белки, взбирающиеся по стволам, шуршали жуки, недовольно копошились в муравейниках муравьи, зло тявкали вдалеке лисы, и каждый звук, что вырывался из их глоток, отдавал низкими зловещими нотками, сливался в глухой непрестанный бой – бой барабана, который предвещает осуждённому скорое восхождение на эшафот. Анна всё крепче цеплялась за руку Землероя, жалась к нему и путалась в шагах. Под ногами у неё перекатывались сухие орешки с толстой кожурой, муравьи беззастенчиво всползали до её коленей и падали потом на землю. Анна прижимала свободную руку к губам и так их кусала, что кровь выступала и из них.

Темнота наползала на лес, как плащ, как неумолимая ледяная глыба. Под глухой рокочущий стук звериных пересудов, под треск сучьев и сухой почвы Анна шагала во мрак.

– Ай! – закричала она.

Слева вспыхнули, как десятки фонариков, чьи-то круглые, голодные, гигантские жёлтые глаза.

– Не бойся, – твёрдым голосом сказала Землерой и крепче сжал её локоть, – я с тобой.

Жёлтые глаза-фонари неотрывно следили за нею, и в каждом глазе таилось копьё. Анна неуклюже семенила вперёд. Наверное, не было сейчас на свете подпорки более мягкой и ненадёжной, чем её собственные ноги: звук, всплеск света, слишком неожиданный неровный удар сердца – только одного явления из списка хватило бы, дабы она упала ниц. Влажный запах мха, плесени, клюквы, странного и лишнего здесь уксуса пропитывал землю, листья, стволы. Анна шагала вперёд. Пальцы её, державшиеся за локоть Землероя, совсем побледнели и потеряли чувствительность.

Землерой двигался мягко – словно над землёй парил, не касаясь её. Свободной рукой он то и дело аккуратно раздвигал низко повисшие лапы деревьев. Листья, когда касались Анны невзначай, взрезали её кожу, и они путались в волосах у неё, и непонятная золотисто-серая пыль повисала у неё перед глазами и забивалась в нос, неприятно щекотала его до слёз перед глазами – но Анна не могла чихнуть, только беззвучно плакала и крепче держалась за руку Землероя. Тонкий и тяжёлый плащ загадочной темноты безудержно наваливался на них и всё норовил застегнуть у самого горла тугую застёжку, совсем перебить дыхание. Анна вывалила язык – сдалась, и тут же в язык её вонзилось с писком тонкое длинное жало комара.

Анна споткнулась – и Землерой опять подхватил её. Они спускались с самого высокого пригорка, где ещё слабо дотлевали остатки солнечного света, как угольки от брошенного людьми костра, в пологую широкую долину. Над землёй долины клубился черновато-коричневый густой туман; ноги в нём тонули, не было видно, что же таится на расстоянии вытянутой руки, засев в глубине загадочной чащи. Всё снова смолкло, и сердце Анны тяжело забилось в груди, переполненное страхом и кипучей кровью.

– Не бойся, – тихо сказал Землерой. – Мы пришли.

Его рука и особенно – его белые, неестественно светлые волосы казались ей неправильно яркими, как путеводная звезда, маячок, странный проблеск. Землерой шагнул в самый центр клубящегося мрака, и Анна ахнула и отчаянно прильнула к нему. Пусть и чувствовала она твёрдость руки Землероя, грубость короткого рукава его простой рубашки, не могла она ощутить биения его сердца и его дыхания, как ни жалась бы она к нему.

Землерой вытянул руку и провёл указательным пальцем по глубокой, неровной борозде. Это морщина была, прорезавшая грубую и жёсткую древнюю кору дряхлого дерева. Дерево возвышалось в самом центре долины, как царь возвышается на своём троне, и оно было совсем не таким, как дерево Землероя и его семьи.

В высоту это дерево было меньше, хоть и превосходило все, какие Анна видала прежде. Его ствол поднимался к небу, закручиваясь, точно штопор, постепенно утончался, и корявые сучья, как чьи-то покореженные руки, вздымались к небу – в мольбе или в проклятье, не скажешь точно. Кора у дерева была чёрная, словно обожжённая, и было оно почти лишено зелёной кроны. То тут, то там трепетали жалкими островками несколько листочков и жались друг к другу изо всех сил, чтобы не унёс их злой ветер.

А ветер и впрямь был зол. У Анны слёзы на глазах выступили: он нещадно хлестал её по лицу, словно она провинилась в чём перед ним, и забивался ей в уши, и звенел, как надоедливый комар, и никак было от него не скрыться и не спрятаться. Другие деревья, куда меньше главного исполина, стояли заметно поодаль и дрожали на ветру, кутаясь в свои пышные кроны.

Земля здесь была сухая и почти такая же чёрная, вся покрытая трещинами, как шрамами. Анна закачалась и чуть было не свалилась снова: увидела она бесчисленные толстые ряды жучков и муравьёв, деловито снующих туда-сюда, сталкивающихся друг с другом, взмахивающих мохнатыми лапками и полупрозрачными крылышками, что выползали из-под крепких и надёжных верхних жёстких крыльев с блеском эмали. Под самим главным деревом, между двух бугров его корней, которые так и рвались высунуться хотя бы чуть-чуть наружу, возвышался гигантский – Анне до пояса – муравейник с красноватой верхушкой, и по всему этому муравейнику ползали со своей обычной торопливой деловитостью муравьи.

– Не смотри туда! – дёрнул её за локоть Землерой. – Ты не к ним пришла. Ты с извинениями сюда пожаловала, или ты забыла?!

Анна всё не могла отвести взгляда от муравейника. Коленки её дрожали.

– Зем… Землеро-ой, – провыла она, – Землерой, миленький, мне страшно! Они такие…

– А ну молчи! – и Землерой тут же закрыл ей рот свободной рукой, надавливая с такой злостью, что она даже не стала отбиваться и замерла, потрясённая. – Дароносица терпеть не может, когда ей деток кто обижает, и, думаю, ты уж поймёшь, ты сама женщина.

Анна только слабо пискнула и покачала головой.

Землерой медленно убрал ладонь от её губ и снова провёл пальцем по мшистой и твёрдой, почти безжизненной на вид коре.

– Ты Дароносицу сильно прогневила, – шёпотом сказал он, – не видал я прежде здесь таких злых туманов.

– А исправиться-то как? – тоненьким голоском пискнула Анна и попятилась: длинная муравьиная шеренга бросилась на разведку совсем рядом с её ботинком.

– Да не мешай ты, я думаю, – сварливо перебил её Землерой и два пальца ко лбу прижал. Он распахнул вдруг глаза, и они засветились странным ярким серебристым светом, что облил кору, как слоем краски. – Клади свою руку на мою.

Анна неловко подошла ближе – боком, не прекращая косить глазом на муравьёв. Землерой вздёрнул верхнюю губу и прошипел:

– Клади давай!

Анна дрогнула и тотчас сделала, как он велел. Не могла она отделаться от странной и жуткой мыслишки: неужели именно длинные и изогнутые клыки увидела она сейчас у него во рту, когда он зашипел на неё? Анна неловко шлёпнула раскрытую ладонь поверх ладони Землероя, и из всех многочисленных глубоких морщин, покрывших и изрезавших старое дерево, во все стороны рванули мелкие чёрные жучки. Анна затряслась и застонала, сунула в рот большой палец и отчаянно стала грызть ноготь. Но руку она не отняла, и Землерой покровительственно кивнул ей, точно подбадривая.

– Я с тобой, Анна, – негромко повторил он, и Анна всхлипнула. На глазах у неё проступали слёзы.

Землерой закрыл глаза и отвернулся. Безжалостный сильный ветер трепал ему волосы и сминал неаккуратный воротник, срывал с кожи сияние. Анна тоже зажмурилась. Ветер свистел и выл у неё в ушах, как будто проклиная, и казалось ей, что она даже слышит отдельные слова, произносимые нечеловеческим, низким злобным голосом. Мурашки побежали у неё по коже, и она сдавила изо всех сил пальцы Землероя.

– Не бойся, Анна, – повторил он, и Анна уверена была, что даже тогда он не приоткрыл глаз и не отшатнулся.

– Но мне страшно! Я вообще не понимаю, что мы делаем!

– Прощения просим! – сварливо буркнул Землерой. Он вдруг протяжно вздохнул, и пробилась в его голосе нотка усталости. – Ладно, хорошо, не понимаешь ничего, давай делать так, чтобы тебе было понятно… Это ты же извиняться должна, конечно… вот Дароносица и злится.

Анна завыла, отчаянно мотая головой. Сколько времени ни знали они с Землероем друг друга, а она никак не могла научиться его понимать.

– Открой глаза, Анна, – приказал он жёстким голосом, – и говори со мной вместе.

– Что, что говорить?

– Просто повторяй! – и Землерой вдруг смягчился. Почти нежным тоном он почти попросил: – Пожалуйста, Анна, не страшись так. У нас всё получится.

И Анна ему поверила.

– О, великая Дароносица, – заговорил он внушительным звонким речитативом, и свирепый вой ветра тут же стал тонким, лютым, как вой голодных волков, – мощная Дароносица, хозяйка почв и всех насекомых…

– О, великая Дароносица, – старательно бормотала вслед за ним Анна, и её онемевшие от холода искусанные губы с трудом раскрывались, и язык еле-еле ворочался во рту.

– Мы тебя обидели, жестоко оскорбили, – продолжил Землерой.

Пучок старых листьев, дрожавший на самой верхушке перекрученного дерева, вдруг застонал, и вся ветка, на которой он сидел, переломилась и обрушилась вниз – Анне, что и пикнуть от ужаса не успела, на голову. Землерой обхватил её свободной рукой и прижал к себе вплотную, и ветка разбилась о землю напополам там, где ещё совсем недавно Анна стояла. Листья тут же изорвал в клочья обезумевший ледяной ветер.

– Мы тебя об-бидели, – еле выдавила из себя Анна, – жестоко оскорбили…

Землерой закрыл её свободной рукой и продолжил, плотнее переплетая их пальцы:

– Но не со зла мы это сделали, а по неведению, по детской глупости.

Муравьи под ногами Анны зашевелились, красноватая шишечка на самой вершине муравейника вдруг разлетелась на комья, и целая черновато-коричневая орда, быстро орудуя тонкими лапками, рванулась прочь и облепила ноги Анны и Землероя так, что не стало видно даже клочков одежды. Анна подавилась визгом. Тонким рвущимся голоском, со слезами на глазах она продолжила:

– … не со зла мы это сделали…

– Ты, та, кто знает, что быть Матерью, – звонко воскликнул Землерой и высоко поднял голову, – ужели не простишь ребёнка? Ты, та, кто так печётся о своих родственниках, кто славна своим великодушием, ужели не прислушаешься?

– Ужели не прислушаешься? – печальным эхом отозвалась Анна.

Муравьи всё выше и выше заползали по её ногам, уже почти достигла шевелящаяся мерзкая масса колен. Землерой не отводил взора от перекрученного, как штопор, чёрного древесного ствола.

– Все мы грешны, Дароносица, – промолвил он мягко, – и мы с тобой – грешней той, кого ты невзлюбила. Не вошла бы она в этот лес, не оскорбила бы тебя…

Анна умолкла. Пальцы Землероя крепко сжимали её пальцы, и она видела, как сияют хрустальным серым светом его широко раскрытые глаза. Казалось, будто он видел в дереве нечто, недоступное её взору, и говорил с тем, что сидело внутри.

– И не знала бы ты о ней, Дароносица, вовсе, – тихо сказал Землерой, и светящиеся глаза его вдруг наполовину прикрылись, – если бы не я. Мы с Анной повсюду в этом лесу – единое целое. Хочешь казнить – казни обоих. Хочешь помиловать – смилуйся над нами! И не серчай на нас, госпожа Дароносица. Мы тебя оскорбили, задели, принизили, велика наша вина. Но долг платежом красен. Госпожа Дароносица… Анна – человек, не только в нашем лесу бывает. Анна – человек. Многое люди придумали. И Анна подарками загладит свою вину. Только явись нам, Дароносица, определи свою дань! Почтим мы тебя двукратно от того.

Ветер улёгся. Совсем недавно он, как олютевший в зиму волк, свистел, шипел и выл кругом них, и вдруг совсем умолк, точно бы и не было его никогда. Прекратили шуметь листья, и муравьи и жучки неожиданно поползли прочь, вниз. Анна моргнула – и в следующий миг все они уже попрятались в многочисленных ходиках дырочками, в глубоких и извилистых морщинах древа-матери.