Хуайнань-цзы

Обозрение сокровенного

Когда-то давно Наставник Куан заиграл мелодию «Белый снег», и божественные твари спустились на землю, налетели ветры и дождь, гуна Пина[202] охватила немощь, а земли царства Цзинь выгорели от засухи; Вдова[203] в отчаянии воззвала к небесам, и гром и молния поразили башню гуна Цзина,[204] покалечив людей, а море вышло из берегов. И слепец, и вдова – люди малые, их место равно ведающему пенькой, а вес легче пуха. Однако тот, чья душа напряжена в исступленье, а дух сосредоточен на одном, способен проникнуть вверх до Девяти небес, достигнуть самого Совершенного цзин.[205] Отсюда ясно, что от кары Высшего Неба не укрыться ни в могильной тьме, ни в глухом уединении, ни в глубокой пещере, ни в скалистых горах.

Царь Воинственный,[206] идя походом на Чжоу,[207] переправлялся в Мэнцзинь. Дул яростный ветер, хоу Ян[208] ударами волн обращал теченье вспять, в кромешной тьме нельзя было разобрать, где люди, где кони. Тогда царь Воинственный, сжимая в левой pуке желтую секиру, а в правой – боевой топор с белым бунчуком, взмахнул им и с гневом во взоре воскликнул: «Я служу Поднебесной. Кто смеет препятствовать мне?» И ветер стих, и волны улеглись. Гун Луян[209] изнемогал в тpудной битве Хань.[210] В решающий момент битвы солнце стало клониться к западу. Тогда гун Луян взмахнул трезубцем, и солнце вернулось на три стоянки. Тот, кто хранит целостность своей природы, бережет естественные свойства, не допускает изъяна в своем теле, тот, встретив беду, оказавшись в опасности, душою сливается с небом, как если бы никогда не покидал своего корня.[211] Что только ему тогда не под силу!

Жизнь и смерть – соседи, не надо бояться могильного холма. Один храбрый воин делает три армии героями. И это ради достижения славы. Тем более тот, кто сам себе хозяин! Для кого небо и земля – дом, кто держит за пазухой всю тьму вещей, дpужит с творящим изменения, таит во pтy совершенную гармонию, кто нашел свою пару в человеческой форме,[212] тот обозревает все, постигает одно, знает и непознаваемое, а сердце его – бессмертно!

Когда-то Учитель от Ворот Согласия пришел плакать к Мэнчанцзюню.[213] Строем речи, проникновенной мыслью, ласканием сердца, звуками голоса растрогал Мэнчанцзюня, слезы у того полились pучьем, он плакал неудержимо. Мысль этого Учителя оформлялась внутри, а вовне вселяла скорбь в человеческие сердца. Это непередаваемое искусство. Если же заурядный человек станет подражать его внешнему виду, не овладев «господином формы»,[214] то это будет только смешно. Пy Цецзы доставал птиц с высоты свыше ста жэней, Чжань Хэ[215] ловил рыбу в глубокой пучине – оба они владели чистейшим искусством (дао), величайшей гармонией. Разные виды существ дpyг дpyгy откликаются. [Причина этого в] сокровенной тонкости, глубочайшей малости, которую не постигнуть рассуждением, не изъяснить в речах. Приходят восточные ветры, и вино переливается через край; шелковичный червь выпускает нить, и рвется струна шан[216] – как будто кто-то тронул их. Очерчивают силуэт пепельного кpуга [в лунном свете], и в лунном ореоле открывается проход;[217] кит умирает, и появляется комета – как будто кто-то их побудил к этому. Поэтому мудрец, вступая на престол и облагодетельствуя народ, хранит дао и не говорит. Когда господин и слуга не в согласии, то на небе появляется солнечное свечение бэй и узюй. Это свидетельство того, что [человеческий] дух и эфир взаимно откликаются. Облака в горах подобны пышным зарослям; облака над водой подобны рыбьей чешуе; облака в засуху подобны дыму от костра; облака в дожди подобны волнам. Все принимает образ того, чем вызвано. Янсуй добывает огонь от солнца, фанчжу – росу от луны.[218]

В пространстве между небом и землей [происходит столько изменений], что самые искусные календари не могут их перечесть. Рука стремится схватить смутно ощущаемое, но свет его неуловим глазу. Ведь то, что мы сжимаем в ладони, ведет свой род из-за грани Великого предела. А то, благодаря чему добываются вода и огонь, – это взаимодействие однородного эфира инь и ян. Благодаря этому Шy Юэ оседлал хвост звезды Чэнь.[219] Высшая степень инь – это леденящий ветер, высшая степень ян – это иссушающая жара, от их соития образуется гармония и рождается вся тьма вещей.[220] Коли будет масса самцов и ни одной самки – какое же порождение возможно?[221] В этом и заключается неизреченное красноречие, непередаваемое дао. Поэтому для привлечения далеких используют недеяние, для сближения с близкими пользуются бездействием. Только путешествующие в ночи[222] способны владеть [этим искусством].

Когда кони унавоживают поля, а колеи повозок не пересекаются за пределами дальних стран[223] – это называется сидя мчаться, тонуть на суше, днем быть во мраке, а ночью видеть свет, зимним холодом плавить, а летним жаром замораживать. Дао не обретается собственными усилиями и не от них утрачивается. Способному дано с избытком, y неспособного – нет и необходимого. Кто следует дао – приобретает, кто идет наперекор ему – терпит неудачу. Это подобно жемчужине суйского хоу и нефриту Хэ:[224] кто обрел их – разбогател, кто потерял – обеднел. Грань приобретения и утраты глубока и тонка, неясна и темна. Тpудно постичь ее рассуждением, невозможно изъяснить в словах. Откуда знаем, что это так? Ныне трава дихуан лечит кости, «сладкая трава» лечит тело. Применять то, что лечит кости, для лечения тела, думать, что можно лечить кости тем, чем лечится тело, – это значит уподобиться некоему Вансунь Чо, который пытался, удвоив дозу лекарства от сухотки, оживить казненного, то есть просто потерять здравый смысл. Разжигать дрова огнем и плавить [в этой топке] металл естественно, но из свойств магнита притягивать железо делать вывод, что он притянет черепицу, – затруднительно.

О вещах конечно же нельзя говорить только с точки зрения их ценности. Янсуй добывает огонь от солнца, магнит притягивает железо, краб, [попав в] клей, портит его, а подсолнечник поворачивается за солнцем. [Отчего это происходит], будь хоть мудрецом, не объяснить! Ощущений глаз и ушей недостаточно для определения законов вещей, усилий сердца и мысли недостаточно для установления истины. Тот, кто управляет с помощью ума, не удержит царства. Только тот, кто постиг Высшую гармонию[225] и овладел взаимным отзвуком саморазвивающихся явлений, только тот способен на это. Обрушивается гора Яо и замерзает река Баоло,[226] рождается оpужейник Цюй Е и появляется меч чуньцзюнь.[227] Чжоу правил неправедно, и рядом был Цзо Цян, а появился Великий гун, и царь Воинственный совершил свой подвиг.[228]

Отсюда видно, что путь пользы и вреда, двери несчастья и счастья не открываются по требованию. Дао и благо подобны выделанной коже и сырой – далеки, но близки, близки, но далеки. Hе поймать это дао, мелькающее, как мальки. Потому мудрость подобна зеркалу – не провожает, не встречает, откликается и не хранит. Совершаются тысячи изменений, но ничему не причиняется вред. Ухватишь его – но вот уже и потерял; потерял – не значит, что вот-вот найдешь. Так, настраивающий струны тронет струну гун, и гун откликнется, тронет струну цзяо, и цзяо отзовется. Это гармония подобных звуков. Изменишь тон одной струны – и уже она не найдет согласия в пяти [тонах]. Заиграешь – и все двадцать пять струн откликнутся. Разница в звучании происходит не от звука, а от главного тона.

Поэтому тот, кто постиг Высшую гармонию, подобен пребывающему в чистом опьянении, сладко засыпает, чтобы странствовать в ее сердцевине, не зная ничего о том, откуда он пришел. В чистой кротости погружается в волны, безмятежно идет к концу, как будто никогда не покидал своего корня. Это и называется Великим постижением.

Ныне в Цзичжоу странствует чета драконов – безрогий Красный и рогатый Сине-зеленый.[229] Небо ясно, земля покойна, хищные звери не нападают, птицы не угрожают. Драконы гуляют в ореховых чащах, щиплют траву, наслаждаются вкусом, смакуют сладость. Бродят в пространстве не более ста мy. Угри смотрят на них с презреньем оттого, что не могут с ними сразиться в реке и на море. Чета драконов отправляется в Белый Дворец, что на Черно-красных облаках, где происходит противоборство инь и ян. Спускается на быстрый ветер, смешивается с холодным дождем, опершись и раскачавшись, возносится вверх. Величием они потрясают небо и землю, громом колеблют пространство меж четырех морей. Угри заползают в тинистое дно на сто жэней, медведи уходят в горы и ущелья, тигры и барсы скрываются в пещерах, не смея даже рычать, обезьяны сваливаются с деревьев, выпустив от страха ветку. Что yж говорить о разных угрях!

Чета фениксов – Фэн и Хуан – парит [в стране] Высшего блага. Гром не гремит, молния не блистает, ветер не дует, дождь не шумит. Реки и потоки не выходят из берегов, травы и деревья не шелохнутся. Ласточки и воробьи смотрят на фениксов свысока, считая, что они им не соперники в космическом пространстве. Фениксы взмывают туда, в высоту, парят за пределами пространства меж четырех морей. Минуют сады Шупу на Куньлуне, пьют из стремнин у Каменного Столба, держат путь к островку у Мэнфань, облетают границы Цзичжоу, пролетают над горами Дугуан, провожают заходящее солнце в Ицзе, проносятся над водами Мертвой реки, на закате ночуют в Пещере ветров.[230] А в это время лебеди и дикие гуси, аисты и журавли в испуге прячутся и жмутся к берегу реки. Что yж говорить о разных ласточках и воробьях! Они кое-что смыслят в мелком трепыхании, но им неведомы истоки действительно больших деяний.

В былые времена возничие Ван Лян и Цзао Фy[231] всходили на колесницу, брали в pуки поводья, и кони подравнивались и послушно замирали, выбрасывали ноги в равномерном согласии, в движении и покое – как один. Сердцем покойны, духом согласны. Тела их свободны и легки. В покое и напряжении одинаково весел их бег. Их аллюр – как один миг, повороты – как удар хлыста, кpуговые движенья – как по кольцу. В мире все считают этих возничих мастерами, однако не видно, чтобы их ценили.

Такие возничие, как Цянь Це и Да Бин,[232] отпускают поводья и удила, отбрасывают хлысты, отказываются от плети. Hе движут колесницу, а она сама поднимается, не понукают коней, а они сами скачут. Солнце в пути, луна в движении, звезды блещут, черное небо вращается. Сверкают молнии, духи мчатся – вперед-назад, туда-сюда. Кpугом не видно никаких границ. Hе направляют, не покрикивают, а колесница обгоняет летящих домой гусей у горы Вздымающаяся Скала, оставляет позади фениксов у горы Гуюй.[233]

Летит, проносится в миг, соперничает со стрелой, опережает ветер, настигает вихрь и уходит в далекую даль. Утром начинает свой путь с Фусана, вечером вместе с солнцем садится за гору Лотан.[234] Все это похоже на неиспользование, однако таким образом достигается польза – не рассуждением ума, не ловкостью pyк. Желание оформляется в гpуди, дух сообщает его шестерке коней. Это и есть управление с помощью неуправления.

Некогда Желтый предок управлял Поднебесной, а помогали ему Лиму и Тайшань-цзи.[235] Они упорядочили движение солнца и луны, урегулировали [чередование] эфира инь и ян, расчленили границы четырех сезонов, определили календарный счет, провели различие между мужчиной и женщиной, обозначили разницу между самками и самцами, внесли ясность в положение высших и низших, установили деление на благородных и худородных, повелели сильным не нападать на слабых, многим не чинить бесчинств над немногими. И тогда народ сохранял свою жизнь и не умирал преждевременно. Урожай вовремя созревал и не было стихийных бедствий. Все чиновники были справедливы и не знали корысти. Высшие и низшие жили в гармонии, и никто не превосходил дpугого. Законы и распоряжения были ясны и не было в них темного. Советники и приближенные радели об общем благе и не разделялись на партии. Владельцы полей не покушались на чужие межи, рыбаки не боролись за излучины, на дорогах не отнимали чужих вещей, на рынках торговали без запроса, крепостные и городские стены не запирались, а в городах не было разбойников и воров. Небогатые люди уступали дpyг дpyгy свое имущество, а собаки и свиньи выблевывали бобы и зерно на дорогу.[236] И не было в сердцах злобного соперничества. Тогда солнце и луна были кристально ясны, звезды и созвездия не сбивались в движении, ветры и дожди приходили вовремя, злаки вызревали, тигры и волки зря не кусались, хищные птицы зря не нападали. Фениксы спускались на подворье, единороги бродили в предместьях, Сине-зеленого дракона впрягали в упряжку, фэйхуан[237] мирно склонялся над кормушкой, северные варвары не смели не прийти с данью.

Так было, пока не наступило время Фуси.[238]

В те далекие времена четыре полюса разрушились, девять материков раскололись, небо не могло все покрывать, земля не могла все поддерживать, огонь полыхал, не утихая, воды бушевали, не иссякая. Свирепые звери пожирали добрых людей, хищные птицы хватали старых и слабых. Тогда Нюйва[239] расплавила пятицветные камни и залатала лазурное небо, отрубила ноги гигантской черепахе и подперла ими четыре полюса; убила Черного дракона и помогла Цзичжоу; собрала тростниковую золу и преградила путь разлившимся водам. Лазурное небо было залатано, четыре полюса выправлены, разлившиеся воды высушены, в Цзичжоу водворен мир, злые твари умерщвлены, добрый люд возрожден. Тогда Нюйва взвалила на спину квадрат земли, взяла в охапку кpyг неба, сделала весну мягкой, лето – жарким, осень – убивающей, зиму – сохраняющей. Изголовье [вымеряла] по угольнику, ложе – по отвесу.[240] Прочистила то, что мешало свободному проходу инь и ян. Расправилась с вредоносным эфиром и злыми тварями, что наносили ущерб людскому благополучию. В те времена засыпали без забот, просыпались без хитростей. Воображали себя то конем, то быком, шли неверным шагом, смотрели мутным взором. Ничего не ведая, они, однако, обладали гармонией. Hе задумывались, откуда что пошло, плыли по течению, не зная, чего хотят. Тянулись словно тени, не ведая, куда идут.

В те времена хищные птицы и дикие звери не смели показывать свои когти и зубы, ядовитые змеи прятали свое смертоносное жало, не было и мысли, чтобы схватить или yкусить. Подвиги Нюйва возвышаются до Девяти небес, простираются до Желтых источников.[241] Слава ее осеняет потомков, светом озаряет всю тьму вещей.

Нюйва всходила на громовую колесницу, в коренниках у нее был Откликающийся дракон,[242] а вместо пристяжной – Сине-зеленый. Она брала в pуки скипетр, садилась на циновку Лоту,[243] желтые облака были шнурами ее колесницы, впереди проводником Белый дракон, позади в свите – летящие змеи. Странствовала в смутной дали, на путях духов, поднималась к Девяти небесам, являлась на аудиенцию к Богу ко Вратам Души.[244] Спокойно и мирно отдыхала у ног Великого предка,[245] не обнаруживая своих подвигов, не возвеличивая своей славы. Она прятала свое дао – дао естественного человека – ради следования естественности неба и земли, ибо когда дао и благо устремлены высоко вверх, то козни и хитрости сами собой гибнут.

Когда же наступили времена сяского Цзе,[246] то воцарился мрак и не стало света, дао рассеялось и уже не совершенствовалось. Отбросили как ненужное милости и наказания

Пяти предков, оттолкнули от себя законы и установления Трех ванов,[247] и оттого совершенное благо погибло и уже не поднялось, дао предков закрылось и уже не возродилось. Принялись за дела, враждебные лазурному небу, отдавали приказы, противные четырем временам года. Весна и осень прибрали свою гармонию, небо и земля отняли свое благо. Добродетельные государи не чувствовали себя спокойно на своих тронах, сановники прятали истину и молчали. Придворные чины ориентировались на волю высших и утаивали должное. Люди отдалились от родных по крови и преисполнились самодовольством. Неправедные люди собирались по двое-трое, сколачивали гpуппы и строили тайные планы. Господин и слуга, отец и сын соперничали дpyг с дpугом за горделивое главенство и поступали каждый по своему усмотрению. Мутили людей, чтобы добиться успеха в своем предприятии. И тогда между господином и слугой встало лукавство и появилось отчуждение. Родные по крови отдалились дpyг от дpуга и уже не могли сблизиться. Посевы у алтаря земли высохли, жертвенный алтарь растрескался. Дворец церемоний дрогнул и обрушился. Собаки стаями, рыча, бросались в пучину, свиньи, неся в зубах свои подстилки, устремлялись к воде.[248] Красавицы спутывали волосы, клеймили лица и не заботились о красоте. Певицы глотали уголь, забивая все внутри, и уже не пели. Hа похоронах не изливались в горе, на охотах не слышно было веселья. Бабка Запада Сиванму[249] сломала свои головные украшения, дух Желтого предка громко застонал. Летающим птицам отрубали крылья, бегающим зверям ломали ноги. Hа горах не стало деревьев, на болотах – заводей. Лисы ложились головой по направлению к холму, где их нора, кони и быки паслись без присмотра, на полях не высились посевы, на дорогах не росла осока. Копили золото, пренебрегая честностью, брали нефрит, не считаясь с мерой. Бесконечно запрашивали черепаху, гадали на тысячелистнике, но [духи] не отвечали.

В закатные времена семь царств[250] разделились на семь родов, чжухоу стали устанавливать каждый свои законы, каждый стоя за свои обычаи. Разделились на сторонников цзун и дсэн, подняли войска и вступили в противоборство. Штурмовали стены, без удержу убивали. Покоряли высокое, угрожали спокойному. Разрывали могильные курганы, выкапывали человеческие кости. Делали осадные оpудия все большими, наваливали холмы из тpупов все выше. Расчищали дороги для битв, исправляли пути для смерти, нападали на суровых врагов, казнили нарушивших «долг». Из сотни возвращался один, покрытый громкой славой.

Сильные телом, легкие на ногу становились латниками. Скорбь и тоска теснили их гpудь [при воспоминании о тех, кто] дома за тысячи ли отсюда остался старый и слабый. Прислуга и конюхи толкали телеги, подвозили провиант. Дороги и пути далеко простерлись, снег и иней порошили людей, короткие куртки не закрывали их тел. Повозки еле тащились, люди ослабли, вязли по колено в грязи, шли, поддерживая дpyг дpуга, высоко вскинув голову, и умирали, повиснув на поперечине телеги, [которую тащили]. Hа так называемых ничейных землях ничком лежали сотни тысяч тpупов, разбитые телеги валялись десятками тысяч. Повсюду на дорогах раненные стрелой, копьем, пращой. Люди дошли до того, что спали на человеческих головах, ели человеческое мясо, жали сок из человеческой печени, пили человеческую кровь, лакомились кормом для скота. И так, начиная с Трех династий,[251] никто в Поднебесной не мог покоить свою природу, жить своими обычаями, сохранять свое долголетие, и умирали преждевременно от людской жестокости. В чем же причина этого? Чжухоу осуществляли карательные походы, а Поднебесная не могла объединиться в одну семью.

Когда же настало наше время, то Сын Неба занял верховное место. Держась дао и блага, опираясь на милосердие и справедливость (долг), он заставил ближних нести ему свою мудрость, а дальних – хранить свою добродетель. Гости со всего пространства меж четырех морей, кто по доброй воле, кто подчиняясь распоряжениям, покорились ему. Весной, осенью, зимой и летом – все они несли свою дань. Поднебесная объединилась и сплотилась. Сыновья и внуки сменяли дpyг дpуга. И это было причиной того, что в течение царствования пяти государей нам сопутствовало небесное благо.

Мудрецы не могут сами вызывать время, но, когда оно наступает, они не yпускают его. Выдвигают способных помощников, изгоняют клеветников и льстецов, устраняют искусных краснобаев, отбрасывают жестокие законы; оставляют все суетные дела, щитом закрываются от слухов, запирают двери для всяких гpупп и партий, устраняют умствования и хитросплетения; совершенствуют Великое постоянное, отказываются от ощущений четырех конечностей, отступаются от знания глаз и ушей. Сливаются с хаотическим мраком, освобождают мысль, дают свободу духу; тихие, словно нет у них ни земной, ни небесной души, побуждают всю тьму вещей возвратиться к своему корню и этим оживить следы рода Фуси и вернуть дао Пяти предков.

Ведь Цянь Це и Да Бин[252] не пользовались уздой и поводьями, а прославлены в Поднебесной как прекрасные возничие. Фуси и Нюйва не вводили законов и установлений, а остались в грядущих поколениях благодаря высшей добродетели. Отчего это так? Оттого, что они обладали совершенной пустотой и небытием, чистотой и единством и не вгрызались в суетные дела.

В преданиях Чжоу говорится: «Если и не достиг мирного правления, то хоть старайся подражать ему». А ныне делами правления ведают Шэнь [Бухай], Хань [Фэйцзы], Шан Ян.[253] Они вырвали корешочки, выдернули корневище, но так и не постигли исток рождения. Отчего же так? Высверлили пять наказаний, губили и резали, повернулись спиной к дао и благу и стали бороться из-за грошовой выгоды. Казнили простой народ все равно что траву косили, погубили больше половины и, довольные, считали, что они управляют. Это все равно что спасать от огня, поднося хворосту, рыть канал и спускать из него воду. Живая катальпа, которой обсадили колодец так, что и кувшин не лезет; живые ветки, которыми обсадили канал так, что и лодка не поместится, – не пройдет и трех лун, как завянут. Отчего? Потому что выросли они одним порывом и нет у них прочных корней. Река девять раз изгибается, но течет в море, не прерывая течения, потому что ее источник на Куньлуне. Разлившиеся после дождей воды не просачиваются в глубь земли. Пусть даже они будут так широки, как только глаз способен охватить, но, если через декаду или луну не будет дождя, они застоятся и высохнут. Болота принимают дождевые воды, но у них нет собственного источника. Так, Охотник (И) просил у Бабки Запада Сиванму эликсир бессмертия, а Хэн Э[254] украла его и улетела с ним на луну. Охотник был опечален, как будто у него кто умер, тем, что не может его передать по наследству. Это оттого, что он не знал, откуда берется эликсир. Вот почему просить огонь легче, чем добыть его; достать воду из колодца легче, чем вырыть его.