Художественный свист

В октябре, прибыв в Орландо, я остановился в одном из тех больших, безликих конференц-отелей. DARPA, подразделение Пентагона, пестующее безумную науку в её самых спекулятивных формах, организовало конференцию для мозгового штурма на тему проекта «Через сто лет к звёздам», чтобы выяснить, какие исследования позволят надеяться, что постройка межзвёздного космического корабля начнётся хотя бы в двадцать втором веке, — и зачем-то пригласило ораву фантастов со всего мира. Неясно, на кой Пентагону космический корабль, но я был рад за чужой счёт прогуляться в Орландо, толкнуть речь на конференции и поразглагольствовать на эту тему с точки зрения твёрдой НФ.

А конференция, вопреки моим — и не только — ожиданиям удалась на славу. Информации, казалось, нет конца и края — только спроси. Попытка усвоить всё напоминала попытку напиться из брандспойта. Оказывается, мы многого не знаем о том, как строить космические корабли, однако и знаем немало, и энтузиасты обрели неоценимую возможность наладить новые связи.

Как всегда, много любопытного происходило в кулуарах: внутри небольших кучек людей у бара при бассейне, за столом в близлежащем ресторанчике. С тобой заговаривают интересные собеседники, угощают пивом, и оглянуться не успеваешь, как уже завербован в какой-нибудь мозговой трест под эгидой DARPA или просыпаешься с похмелья в северокорейском трудовом лагере и проводишь там следующие два года, наставляя сына Великого Кормчего, которого папенька желает видеть нобелевским лауреатом по литературе.

Со мной такого, к счастью, не случилось, но на кое-что я стал глядеть по-новому. Например, после одной беседы воскресным вечером у бассейна.

Наш конференц-центр мог похвастаться водными аттракционами курортного уровня. Здесь имелись не только джакузи, плавательный бассейн и водная горка, но и целая искусственная река длиной в четверть мили, по которой плывёшь на шине от грузовика, подталкиваемый водомётами и обливаемый фонтанами. Сырым и душным октябрьским вечером, после долгого дня, проведённого за разговорами об ионных двигателях на жидком индии и безнейтронных бор-протонных термоядерных реакторах именно здесь отдыхали, сплавляясь, поддатые учёные по ракетам. Скажем, брат-близнец Грегори Бенфорда — Джим.

Вы, наверно, знаете Грега Бенфорда, физика и автора твёрдой НФ, — он затмевал всех по этой части в восьмидесятых и до сих пор неустанно пишет романы и научные статьи, — но, возможно, не в курсе, что у него есть брат-близнец и что он патентованный учёный по ракетам. В 2011 Джим творил чудеса с микроволновыми парусами, а Грег на все лады превозносил практические приложения массы недавно рассекреченных русских исследований по ядерным ракетным двигателям.

— Они построили подземный испытательный комплекс под Семипалатинском — улавливать выхлопы. А потом их двигатель проработал почти пятьсот часов. Чуть не в тысячу раз дольше, чем удалось всему проекту NERVA, и всего за один запуск! Этот двигатель надёжен, безопасен, и для межпланетных путешествий — просто мечта!

Джим проплывал под одним из фонтанов, его шина медленно закружилась, и наши траектории, тяготеющие к разным сторонам реки, разошлись. Заинтригованный, я ударил по воде и догнал его.

— Но ведь нельзя просто взять и запустить в космос ядерный реактор? — спросил я, подгребая поближе. — Я про запуск «Кассини». Про антиядерные протесты.

Джим только отмахнулся.

— Это безопасно, как в банке. Речь ведь о безопасности? Доставляешь реакторное топливо частями в капсулах «Союза» или «Дракона», оборудованных системой аварийного спасения экипажа, а реактор заправляешь уже потом, на орбите. Нет, с ЯРД проблем нет. Не очень эффективны, но и не убьют. А вот эффективность ищи в другом месте. К сожалению, наша лучшая ракетная технология чересчур опасна.

— Насколько опасна?

Джим подмигнул.

— Я сведу тебя с Леонардом, — сказал он. Мы дрейфовали к коктейль-бару. — Он тебе всё расскажет.

Леонард Хансен (фамилия изменена) — загорелый учёный за семьдесят. В пятидесятые он, тогда студент магистратуры, занимался в Калифорнии и Нью-Мехико темой ракетных топлив под руководством Джона Кларка, а потом, как специалист по топливу, работал над различными ракетными программами. Сегодня он пенсионер и живёт во Флориде, но от дел не отошёл и за успехами в разработке ракетных топлив следит с большим интересом.

— Пойми одно: скорость ракеты — это скорость выхлопа, — объяснил он. — Её можно увеличить либо разогрев выхлоп, либо за счёт более лёгких частиц. В первом случае нужно закачать в него больше энергии. Поэтому в химических ракетах используются высокоэнергетические реагенты — топливо и окислитель.

Он глотнул лаймовой «маргариты» и продолжал:

— Возьми «Спейс шаттл». Всего бы две доделки, и грузи в него хоть сотню тонн!

— Две доделки? — с сомнением повторил я.

С полезной нагрузкой в сто тонн «шаттл», сам по себе уже весящий под сотню, оказался бы в классе «Сатурна-5»

— Да. — Кислая улыбка. — Они могли увеличить размеры «шаттла», сделать теплозащитный слой потолще — и катастрофы «Колумбии» не случилось бы. Но мой план отвергли. Доработать боковые ускорители — это первая часть плана — плёвое дело! Впрочем, не спорю, с альтернативным окислителем для главных двигателей возникли бы определённые трудности…

— Расскажи ему вначале про боковые ускорители, — предложил Джим. Он выжидательно подался вперёд. Уже слышал, небось.

— Олл райт. Боковые твердотопливные ускорители. Обычно они работают на смеси перхлората аммония — окислителя — и ультрадисперсного порошка алюминия с каучукоподобным полимером в качестве наполнителя и дополнительной реакционной массы. Всё это сгорает и образуется оксид алюминия, хлорид аммония и много энергии. Много, но недостаточно! Двигатель будет процентов на двадцать эффективнее, если вместо алюминия взять порошкообразный бериллий. Его атомы легче, и реакция окисления-восстановления более теплотворна…

— Постой! — Я широко распахнул глаза. — Бериллий же ядовит. Не будет ли…

Леонард помотал головой.

— Чепуха. — Он чуть улыбнулся. — Тут мы переходим ко второй части плана. Если заменить окислитель в маршевых двигателях «шаттла» жидким фтором, из них можно выжать ещё двадцать процентов мощности. Знаю, знаю, сейчас ты скажешь, что в реактивной струе будет присутствовать раскалённая плавиковая кислота. Всё так. Но плавиковая кислота реагирует с оксидом бериллия, и мы получаем фторид бериллия, относительно инертный, и соляную кислоту, которая серединка на половинку. — Он помрачнел. — По сравнению с некоторыми другими проектами, над которыми я работал, этот — образец безвредности. Но в НАСА лишь глянули на заявление об экологических последствиях, и… и…

Его плечи затряслись — не то от смеха, не то от рыданий.

Я кое-что понимаю в химии и должен здесь пояснить, что жидкий фтор — не шутка. Элементарный фтор — самый сильный окислитель в периодической таблице. Рядом с жидким фтором кажется инертным даже кислород. Жидкий фтор окисляет то, что мы обычно считаем неокисляемым — например, воду, с которой он реагирует, образуя плавиковую кислоту. А это такая дрянь, что умные люди предпочитают с ней не связываться. Моргнёшь не вовремя, и она разъест твои кости.

В девятнадцатом веке химики шутили: дескать, фамилии тех, кто получил фтор в свободном виде, можно вычитать из некрологов. Но жидкий фтор и плавиковая кислота ещё не самые сильные окислители. Свободный фтор, может быть, отморозок в семье галогенов, но если поистязать его ионами хлора, получится химический эквивалент Ганнибала Лектера: трёхфтористый хлор, такой сердитый окислительный агент, что поджигает воду и сгорает со взрывом при контакте с песком, асбестом и учёными-ракетостроителями.

Джим Бенфорд улыбнулся.

— Расскажи ему про проект «Костыль».

— А? — смешался Леонард. — Я думал, его больше заинтересует «Ди-Слам».

— Это проект «Плутон», что ли? — спросил я.

Я увлекался безумными проектами времён холодной войны и слышал про эту атомную крылатую ракету из шестидесятых. Она пришлась бы по душе разве только доктору Стрейнджлаву.

— Именно, — кивнул Джим. — Но «Плутон» не очень интересен, разве что тебе нужен источник питания для зонда, который будет исследовать атмосферу Юпитера годами на одной заправке. «Костыль» же…

— «Костыль» — проект ЦРУ.

Леонард допил коктейль, звякнул бокалом о стойку, привлекая внимание, и поймал мой взгляд. Вздохнув, я махнул бармену.

— И вы рассказываете о нём мне? Я иностранец, на минуточку.

Любопытство любопытством, но гостить в США лишние несколько лет из-за того, что кто-то не удержал язык за зубами…

— А-а, всё это быльём поросло, — отмахнулся Джим. — Мы говорим о проектах семидесятых. В девяностые холодная война кончилась и их рассекретили.

— ЦРУ занималось ракетостроением?! — вырвалось у меня.

— По-своему. — Прибыла новая порция напитков. Леонард осторожно пригубил. — Джим, как там зовут твоего друга-писателя? Того, который из Калифорнии?..

— Ларри. Ларри Нивен. «Любой реактивный двигатель — оружие, эффективность которого пропорциональна эффективности двигателя». Ты об этом его изречении?

— Да, именно. Ларри попал в точку. Проект «Костыль» предусматривал создание высокоэффективного двигателя, который решили подарить вероятному противнику.

— Что-что?

Результат непроизвольного орошения назальных пазух лаймовой «маргаритой» описать нелегко, и я не стану даже пытаться. На себе не экспериментируйте.

Когда я перестал корчиться, Леонард продолжил.

— Идея довольно проста. В сороковых и пятидесятых мы пробовали в качестве топливных компонентов всякую гадость, пока не остановились, в шестидесятых, на горстке чуть менее убойных веществ — жидком кислороде, жидком водороде, керосине и порошкообразном алюминии. Конечно, не без исключений: к примеру, «Титан» летал на тетраоксиде диазота и смеси гидразина с несимметричным диметилгидразином. Гидразин взрывается, ядовит, он коррозионный агент. Неспроста затюканные экологами АООС слабаки из НАСА от него отказались. Тетраоксид диазота тоже взрывоопасен и коррозивен. Но самую дрянь, вроде красной дымящей азотной кислоты, мы уже, можно сказать, не применяем — пусть этим балуются русские. В шестидесятые какому-то умнице из ARPA в голову пришла блестящая мысль, которую он подарил ЦРУ: а если притвориться, что мы используем в своих новейших разработках высокореактивные окислители и топлива, и дать планам и чертежам утечь к шпионам врага? Конечно, Советы не клюнут, но мелкая рыбёшка вроде Восточной Германии, Северной Кореи или Ирака может. В худшем случае они потратят впустую время, гоняясь за химерами, а в лучшем — выстрелят себе в ногу, пытаясь со всей этой хернёй взлететь. И мы попробовали изобрести по-настоящему самоубийственный ракетный двигатель. Это была адская штука.

Я отхлебнул ледяного алкоголя: немного притупить ощущения сейчас не помешает.

— И что же вы придумали?

— Ну, сначала пришлось кое-что отмести. Мы не могли слить сведения о проекте «Орион», ядерно-импульсном двигателе: не позволял Московский договор. «Плутон», ядерный ПВРД, тоже отпадал. Оставались химические ракеты. Но, как оказалось, некоторые химические ракеты ничуть не меньшая гадость, чем ядерные. Даже большая. Знаешь, трёхфтористый хлор не самый злой окислительный агент. — Доктор Хансен ухмыльнулся. — Есть ещё диоксидифторид. Его получают при реакции жидкого фтора с жидким кислородом в криогенном стальном химическом реакторе, под рентгеновским облучением. Я говорю «получают», потому что сам не такой дурак, чтобы приближаться к этой дряни. Говорят, если страховые компании пронюхают, что ты с ним работаешь, они разрывают с тобой договор страхования жизни. Диоксидифторид нестабилен и склонен взрываться, если нагреется выше температуры кипения жидкого азота — или если на него косо посмотришь. В основном его используют при производстве гексафторида урана из… — Он кашлянул. — Короче, окислитель первосортный!

Джим кивнул с видом знатока.

— Высший сорт. Но какое топливо в нём сжигать?

— У нас в загашнике было то, что доктор прописал. Диметилртуть.

— Димети…

Вот когда я понял, что меня водят за нос.

Ртуть сама по себе гадость ещё та, но её органические соединения ещё злее, и диметилртуть — из самых злых. Она не просто ядовита. Это едва ли не сильнейший известный нейротоксин. Практически единственное, на что она годна — служить мерой токсичности. Она свободно проникает сквозь латекс, резину и пластики, и с той же лёгкостью — через кожу, убивая медленно и мучительно, как убила в 1997 профессора Уэттерхан. Войсковые защитные комплекты не спасут. А ещё, в отличие от нескучных нервно-паралитических газов, знакомых каждому, — зарина, Ви-Экс и так далее, — диметилртуть не разлагается. Заражение остаётся на годы, как долгоживущие изотопы после атомной бомбёжки, только намного, намного губительнее.

— Это смешно. Использовать эту дрянь, как ракетное топливо? Во-первых, ртуть разъест любые алюминиевые компоненты за секунды, а во-вторых, прольёшь хоть две капли диметилртути на пусковую площадку — и готов очаг химического поражения! Почему просто не взять… ну, хотя бы тот же старый добрый жидкий метан?

Они замотали головами.

— Ртуть необходима из-за большой атомной массы. С ней топливо будет по-настоящему плотным, а если сообщить ионам ртути достаточно энергии и разогнать посильнее, реактивная струя даст больший импульс. По крайней мере, в теории. Мы уговорили лётчиков и моряков бросить бяку несколько десятилетий назад, но подумали: а почему бы не слить информацию тем, кого сильно не любим? — объяснил Джим. — Вот в чём была суть «Костыля». Да, Лен?

— Да. И тут объявились ребята из Лэнгли. Пойми, это было после докладов комиссии Чёрча, когда всплыло много безумной фигни — проект «Акустическая кошечка», покушения на Кастро, эксперименты со слонами под ЛСД и всё такое. В конце семидесятых за ЦРУ пристально надзирал комитет конгресса, отобравший у них большинство их игрушек. Но с парней не сняли обязанность… сдерживать Советы. ЦРУ ещё могло тайно финансировать радикальных исламистов в Афганистане, над которым нависла угроза советизации. Или же, да, подбросить Советам отраву. Ты, наверно, знаешь, что в ракетостроении Советы от нас как минимум не отставали — даже, возможно, чуть опережали в пятидесятые по части жидкого топлива. Поэтому выдать «Костыль» за чистую монету было непросто. С другой стороны, один гений из Лэнгли придумал сделать утечку по «Костылю» вроде как неполной, намекнуть, что у нас есть секретный стабилизирующий ингредиент. Так что мы провели несколько псевдоиспытаний на ракетном полигоне в Уайт Сэндс и устроили так, чтобы вся документация прошла через известного нам крота ГРУ в Лос-Аламосе. После фиаско с русскими «атомными шпионами» мы неизменно держали под рукой одного-двух — под колпаком, как раз на случай такого слива. Куда полезнее, когда они на виду: задержишь такого, и что? КГБ пришлёт других, и выявляй их опять. Ну вот. Мы слили схему двигателя на диоксидифториде и диметилртути Советам, а в документации написали, что у него сумасшедший удельный импульс, — мера эффективности ракеты, — и что он идеален для противокорабельных ракет: благодаря крайне плотному топливу можно уменьшить поперечное сечение ракеты — самое то, когда буравишь плотную атмосферу на уровне моря. Мы сдобрили документацию упоминаниями специальной добавки, которая обеспечивает стабильность и безопасность в обращении. А потом стали смотреть со спутников и ждать взрывов химических заводов, а также вестей о растворившихся учёных и о толпах лаборантов, умирающих в неврологических отделениях.

В этом был свой жутковатый здравый смысл — здравый по меркам холодной войны: не настоящий ракетный двигатель, а дьявольская уловка, чтобы заставить лучшие кадры противника жертвовать собой в попытках решить неразрешимое. Я глотнул из бокала и дождался, пока Джим побудит Лена продолжить страшный рассказ.

— Пойми, это был 1979, разгар холодной войны. Комми вторглись в Афганистан, иранцы взяли в заложники наших граждан в посольстве в Тегеране. На «Костыль» возлагали большие надежды. Однако он как в воду канул. А затем, спустя два года, сорока принесла на хвосте, что они таки клюнули. Что на поиск этой спецдобавки бросили целый промышленно-исследовательский центр. Тем вечером в Лэнгли все друг друга поздравляли, вот что я скажу. Мы узнали мало, но то был так называемый девятый атомград, — он находился где-то на Украине, близ Киева, а рядом с ним располагался большой инженерный комплекс.

Что-то знакомое, но что? Я бы загуглил «девятый атомград» сразу же, но мой «айфон» залочен на британского провайдера, а за международный роуминг дерут три шкуры. Так что я ограничился задумчивым кивком.

— Подробности дошли до нас только в 1985. Оказывается, «Костыль» случайно пересёкся с чем-то, над чем работали Советы и о чём мы не подозревали. — Лен выдержал драматическую паузу, потом взмахнул руками и провозгласил: — С красной ртутью!

— Ну, это уже перебор. Красной ртути не существует. Это афера, развод легковерных ребят с Запада на деньги.

А ведь начиналось всё так хорошо! В глубине души я был разочарован.

— А. — Джим потрогал нос. — Конечно. Ты прав. Никакой красной ртути нет. — Он говорил насмешливо, как будто что-то знал. — Кто бы сомневался.

— Красной ртути не существует, — энергично закивал Лен. — Верно. Это афера. Но, ммм… Существуй она, чем она была бы? — Он поднял руку и стал загибать пальцы. — Не баллотехническим взрывчатым веществом. Не сверхпроводником при комнатной температуре. Не кондитерской посыпкой или мастикой для пола. Она не была бы красной. Но. Но. Предположим, Советы проглотили крючок и стали искать таинственный ингредиент «икс», на который намекал липовый слив. Слышал о вынужденном гамма-излучении ядерных изомеров, Чарли?

— Что-что? Теперь мы о гафнии? Я думал, это тупиковое направление.

Ядерные изомеры — это изотопы тяжёлых элементов, способные длительно существовать в нестабильном высокоэнергетическом состоянии. О гафнии несколько лет назад громко трубили в СМИ из-за теории, что он способен запасать гамма-излучение, которое потом можно высвободить, облучив болванку металла гамма-лучами — этакая ядерная батарейка с энергоёмкостью в миллион раз больше, чем у любой химической.

— Не о гафнии, а о ртути, — сказал Лен. — А конкретнее, о красной ртути. Которой не существует. Но существуй она, она была бы метастабильным ядерным изомером ртути, которую месяцами облучали в реакторе. Изомером, который под воздействием жёстких рентгеновских лучей отдаёт всю накопленную энергию за какие-то миллисекунды.

— Бред!

— Ничуть, — помотал головой Лен. — Красной ртути не существует, потому что иначе у неё будет период полураспада около шестидесяти двух минут, а нам такой радости даром не надо. Кстати, вот почему сейчас все так наседают на Иран. Гражданские ядерные реакторы или атомные бомбы нас волнуют чуть менее чем никак, но красная ртуть — дело другое.

— Постой, постой. Ты хочешь сказать, в поисках недостающего ингредиента Советы случайно изобрели работающую батарею на ядерных изомерах?

Джим Бенфорд внезапно протрезвел.

— Вот-вот. Представил масштаб? Реакторный комплекс в девятом атомграде стал выдавать на-гора эту хрень, и первые же лабораторные испытания подтвердили, что если инициировать гамма-эмиссию возбуждённой диметилртути в сопле, можно достичь скоростей, которые и не снились химическим и даже ядерным ракетам — и вообще всему, кроме рабочего термоядерного РД. Конечно, смесь адская, но кто откажется от удельного импульса порядка двенадцати тысяч?

— Даже несмотря на то, что окислитель взрывается, если косо посмотришь, и что топливо — коррозионно- и радиоактивный нейротоксин с периодом полураспада в один час?

— Именно. — Вздохнув, Лен осушил бокал с коктейлем. — Мы надеялись, они угробят несколько военных судов, пытаясь заправить этой смесью противокорабельные ракеты, но не учли красную ртуть. Это был едва ли не худший автогол, забитый ЦРУ. Они чуть не преподнесли Советскому Союзу на блюдечке всю Солнечную систему!

Они состроили серьёзные мины. Я подыграл:

— И что же?

— Ну… — Лен отвёл глаза. — Все четыре реактора комплекса молотили без передышки месяцами, чтобы облучить достаточно красной ртути — в виде диметилртути, подходившей для заправки двигателя «Костыля» — на единственный запуск. На него ушло, наверное, тонн десять вещества. Мы полагаем, они построили одноступенчатую ракету, совсем небольшую, — вероятно, на основе SS-20, — а в носовой части оборудовали приборный отсек. Стартовая площадка должна была находиться поближе к реакторному комплексу, чтобы облегчить заправку, а диоксидифторида требовалось всего полцистерны. Ракету на базе SS-20 можно запустить самоходной пусковой установкой, а проводя испытания подальше от основных полигонов, сохранить настоящий секрет — ядерный изомер. Разумеется, они не хотели, чтобы после первого же запуска их детище попало не в те руки, а потому снабдили его простым блоком наведения и батареями для питания радиопередатчика. Полётное задание поставили простое: всё вверх и вверх. Ракета должна была с запасом превысить вторую космическую и отправить создателям открытку с видом на Плутон по пути за пределы Солнечной системы. Двадцать шестого апреля 1986 группа из Припяти начала обратный отсчёт. Почти всю красную диметилртуть перелили прямо из реактора, где она облучалась в специальных топливных стержнях-пустышках, в ракету. И пошло-поехало.

— Постой…

Припять. Вот теперь всё ясно. Я снова решил подыграть:

— Это не был, часом, реактор в Чернобыле? Что случилось?

— Трудно сказать. Но операторы реактора не проводили никаких экспериментов — это было прикрытие. Скорее всего, пуск ракеты произвели километрах в двух к северу от реакторного комплекса. И он прошёл бы на ура, разве что навечно заразив клочок леса, на который всем было плевать, внутри охраняемого периметра. Но, по-видимому, на пути вверх возникла трудность с наведением — неудивительно, учитывая всплеск излучения. Выхлоп оказался направлен в сторону крышки реактора, в котором облучалась вторая партия красной ртути. И знаешь что? Металлогалогенный плазменный факел с добавкой гамма-излучения эта крышка не выдержала. Конечно, колпак над американскими реакторами защитил бы, но РБМК, которые Советы построили в Припяти, колпаков не имели. «Скачок мощности» в четвёртом энергоблоке был на самом деле красной ртутью, вспыхнувшей после того, как выхлопом прожарило насквозь крышку реактора.

— Так-так. Значит, Чернобыльская катастрофа произошла из-за красной ртути в реакторе, проутюженной радиацией выхлопа при запуске «Костыля» и разом отдавшей всю накопленную энергию? — Я потряс головой. — Это самое безумное, что я слышал на этих выходных. Но сказочка что надо.

— Это не сказки! — возмутился моему скепсису Джим. — Всё так и было, клянусь. Так и возникла Чернобыльская зона отчуждения — она заражена радиоактивной диметилртутью. И как раз поэтому мы всё ещё носимся с прототипами термоядерных двигателей, а не гуляем по Марсу. — Он досадливо поморщился. — Чтоб их!

— Но ведь «Костыль» был разовой акцией? — поинтересовался я. — Ведь нет же безумцев, которые рискнут устроить второй Чернобыль? В смысле, никто не попытается впарить ту же дезу ещё раз? Не выбросит рассекреченные оригинальные документы, утёкшие к советским шпионам, в надежде, что кто-нибудь их поднимет, как поднимают с пола потрёпанную копию «Поваренной книги анархиста»? Вариант «смотри, мам, без рук»?

Лен вздохнул.

— Нет, наверное. — Он поймал мой взгляд и чуть заметно покачал головой. — Но глубже копать не советую.

И правда, следующие несколько месяцев я считал, что «Костыль» остался в прошлом.

Но не странен ли весь этот переполох из-за того, что ракеты, запускаемые Северной Кореей, всё взрываются и взрываются?