Художники во Франции во время оккупации. Ван Донген, Пикассо, Утрилло, Майоль, Вламинк...

Арно Брекер

Как большинство европейских художников, Арно Брекер в юности жил и работал в Париже, точнее, на Монпарнасе. Находясь под влиянием Майоля, он когда-то делал изящные статуэтки, размер которых соответствовал скромным размерам его ателье. Затем ему представился случай провести некоторое время в Риме, где он продолжал формировать свой стиль, перед тем как окончательно обосноваться в Берлине с Миминой, молодой гречанкой, которую он взял в жены.

Брекеру особенно удавались портреты (это был его любимый жанр), но он мечтал о крупных, монументальных произведениях и осуществил свою мечту, создав знаменитого Прометея. Он так понравился новому режиму, установившемуся в Германии с 1933 года, что правительство купило эту скульптуру и тотчас заказало другие, предназначенные для украшения Государственной канцелярии Третьего рейха, которую должен был построить и построил Альберт Шпеер. В этом огромном здании, возведенном на улице Восс, все было слишком большим. В его неоклассическом, диспропорциональном стиле проглядывало что-то нелепое. Зеркальная галерея по размерам превосходила галерею в Версале. Что касается бюро Гитлера, оно было просто фантастической величины.

Чтобы украсить портал над входом, Шпеер заказал Брекеру две статуи таких же нереальных размеров (их называли тогда «сюрреалистическими»). Кроме того, было заказано множество барельефов для интерьера. Две колоссальные обнаженные фигуры, Несущая факел и Несущая меч[99], обозначили начало карьеры Арно Брекера как первого скульптора Рейха.

Благодаря солидному бюджету, которым распоряжался Альберт Шпеер, Брекер смог создать грандиозные статуи, тщательно отделанные и прекрасно отшлифованные, изображающие мужественных героев и полных грации женщин. Я знал Брекера с тридцатых годов и положительно оценивал его работы. Критики в большинстве хвалили их, отмечали отсутствие в них напыщенности и несомненный талант скульптора. Любопытно, что из-за необычной манеры, в которой он выполнял женские волосы, его прозвали «лучшим парикмахером Берлина».

Брекер знал Париж так хорошо, что был гидом Гитлера во время его краткого посещения Парижа в 1940 году. Он любил Париж и приезжал туда часто. Именно поэтому я познакомился с ним.

Брекер мечтал о парижской выставке. Могу уверенно утверждать, что его «историческая» выставка в «Оранжери» в Тюильри была уникальной. Он выбрал один зал среди многих других, потому что мог выставить там свои произведения огромных размеров. Будучи уже министром вооружения, Шпеер был так воодушевлен проектом, что обеспечил необходимое для отливки скульптур количество металла. Это было потрясающе!

Гипсовые слепки были отправлены Рюдье, ибо он занимался отливкой статуй. Рисунки находились у меня, поскольку я должен был заниматься их обрамлением.

Хотя Служба искусства Берлина получила приказ полностью обеспечить выставку, я быстро понял: если я не займусь этим лично, ничего не будет сделано и выставка не состоится, во всяком случае, к обозначенному сроку. Это я, признаюсь, предложил «Оранжери» Бреке-ру. Не только по причине расположения в центре Парижа, но и потому, что там проходили важные художественные события.

Брекер сразу нашел идею превосходной. Но «Оранжери» зависела от Национального музея Лувра, института, который мы все уважали, поэтому я пошел к господину Жожару[100], его директору, чтобы рассказать ему о проекте.

Его бюро находилось на первом этаже, в крыле, расположенном между павильоном Мольен и Большой галереей на набережной, вход был с площади Карусель. Я нанес столько визитов Жаку Жожару, что дорога стала для меня привычной. Его секретарь, мадам Сопик, супруга скульптора[101], встречала меня всегда очень любезно. Я очень любил разговаривать с господином Жожаром, моим старшим собратом и выдающимся знатоком искусства, с большим почтением относившимся к Вильгельму фон Боде[102], которым я тоже восхищался, ибо он больше, чем кто-либо другой, способствовал мировому признанию музеев Берлина. Жак знал, что, до того как стать офицером, я был специалистом в области истории искусств и работал с великими коллекциями. Мы часто говорили о необходимости защищать шедевры в это ужасное время. Таким образом, я был в курсе того, как экспонаты Лувра готовились к эвакуации в провинцию. Я даже видел и перелистывал документы, перечисляющие произведения, подлежащие эвакуации.

Отчасти из любопытства, отчасти ради шутки я спросил, где находится Джоконда. Не колеблясь, он ответил, что она в музее Энгра в Монтобане, вместе с многими другими шедеврами. Потом он объяснил, что размещение картин в Монтобане доставило ему большие хлопоты, так как атмосферные условия там были отличны от условий в Париже, и он боялся, что краскам будет нанесен ущерб. Жизненно необходимо было найти лак для ретуши, который, к сожалению, исчез во время войны. Даже граф Меттерних, к которому обратился Жожар, не смог ему помочь. К счастью, я выручил его благодаря дому «Лефевр-Фуане»[103], снабжавшему меня красками как художника-любителя. Я знал, что Морис прятал все, что можно, в подвале, и подумал, что у него наверняка найдется один-два бидона лака для ретуши. Он не смог мне отказать, и я передал лак Жаку Жожару.

Когда я представил ему мой проект выставки Брекера в «Оранжери», он дал свое согласие без колебаний. К слову, он ценил талант Брекера вне зависимости от политических аспектов.

Все шло как нельзя лучше, за исключением того, что надо было без промедления позаботиться об издании каталога к выставке (ждать, пока Служба искусства Берлина возьмется за эту работу, можно было бесконечно). Генри Фламмарион, предложивший свои услуги, доверил художественное и издательское руководство проектом Рене д’Укерманну, проживавшему в отеле «Монморанси-Бур»[104] на улице Шерш-Миди (здание было подарено Наполеоном мадам Сен-Жан). Выбор этого отеля с прекрасно оформленными интерьерами свидетельствовал об отменном вкусе господина д'Укерманна.

Как и можно было ожидать, результат оказался безупречным: каталог на ста двадцати страницах, украшенный ста двадцатью гравюрами и отличным текстом Шарля Деспьё. Бедняга пострадал из-за этого текста после Освобождения, хотя, вероятнее всего, он над ним не работал, а только подписал его.

Итак, все шло превосходно, когда внезапно гестапо «обнаружило», что мадам Фламмарион, урожденная Анжел, была еврейкой. На самом деле гестаповцы ничего не знали, просто ее девичья фамилия показалась им «типично еврейской». Я хорошо знал Фламмарионов, все они были лютеранами. Не понимая, что предпринять, я был в ужасе. Если подозрения гестапо подтвердятся, у нас не будет каталога.

Каталог Парижской выставки Арно Брекера издательства «Фламмарион», подписанный Шарлем Деспьё и Арно Брекером для Вернера Ланге (Частная коллекция).

Узнав эту новость, Арно Брекер побежал, обезумев от ярости, к шефу гестапо, который, конечно же, знал о восхищении Гитлера Брекером. Дело «Мадам Анжел, в замужестве Фламмарион», таким образом, было незамедлительно похоронено.

Я был счастлив, пока в день открытия выставки не обнаружил, что никто в Берлине не подумал о входных билетах! Пришлось срочно обратиться к господину Жожару, который любезно предоставил нам несколько рулонов билетов в Лувр.

Открытие выставки прошло очень торжественно, причем скорее благодаря французам, а не немцам. Я слушал речи Боннара и Бенуа-Мешена, находясь в толпе рядом с Майолем и Рюдье. Вламинк, Дерен, Фриез и ван Донген, также приглашенные на открытие, не пришли.

На вернисаже можно было послушать великолепный концерт: выступали пианисты Вильгельм Кемпф и Альфред Корто, а также певица Жермен Любен.

Все большие бронзовые скульптуры, выставленные в Париже, были предназначены для украшения площадей и улиц Берлина. Говорили, что Шпеер ждал окончания войны, чтобы начать работы по преобразованию столицы Рейха. Что произошло дальше — известно.

Как бы то ни было, надо отдать должное Арно Брекеру: даже в громадных скульптурах на выставке проявлялся его талант. Лица колоссов были выразительны, как настоящие портреты. Я видел, как Брекер работал над бюстом Майоля (в Баньюльсе), а позже — над бюстом Вламинка. Ему удалось буквально оживить эти скульптуры. К сожалению, я не смог увидеть его портрет Жана Кокто.