И целой обоймы мало

Глава 4 Морковь и любовь

Представьте себе египетскую танцовщицу, сменившую прозрачные одеяния на застиранную мешковатую футболку, но сохранившую соответствующую прическу и грацию, и вы получите некоторое представление о том, как выглядела Вера Савич, снующая по кухне Бондаря.

Ужин был готов. Осталось сделать поджарку для вареников с картошкой. Сваренные и промасленные, они уже млели в укутанной полотенцем миске, а Вера, ловко постукивая ножом, резала лук. Мать научила ее добавлять в поджарку сало – искромсанное в мелкое крошево, оно готовилось перекочевать на раскаленную сковороду. Горкой лежала на столе тщательно протертая морковь. Время от времени Вера брала ее щепотью и отправляла в рот, мыча то ли от удовольствия, то ли от нежелания обрывать на середине мелодию, которую она напевала.

Почему не петь, когда на сердце легко и радостно? Вот уже почти три месяца Вера не ходила, а летала – на крыльях любви. Женя Бондарь оставил ее у себя, чего еще желать? Они были вместе, как мечталось Вере, когда она томилась в эстонской темнице. И пусть Бондарь был скуп на ласки – разве это главное? Нет, конечно. Главное, что он есть, был и будет.

Не сознавая того, Вера улыбалась, хотя в приготовлении ужина не было ничего забавного. Просто настроение было хорошее, вот и все. Кухня блестела чистотой, как выдраенная кают-компания военного корабля, а с минуты на минуту должен был прийти домой человек, ради которого Вера старалась. Чем не повод для радости?

Перемешанная с луком и шкварками морковь отправилась на шипящую сковороду, распространяя восхитительный аромат. Вера знала, что вареники выйдут на славу, потому что главным ингредиентом блюда была вложенная в них любовь. Толченая картошка, поджарка, масло и специи – дело второе, если не третье или даже десятое. Главное, с каким настроением готовишь. Если для того, кто дорог, то все получается как бы само собой. Дело спорится, а ты лишь присутствуешь при этом, мурлыкая себе под нос:

– Вместе с тобой, – пробормотала Вера, окидывая критическим взглядом стол и расставленные на нем приборы.

Бондарь был неприхотлив в еде, но крайне щепетильно относился к обстановке, в какой проходила трапеза. Пятнышко на ложке или волосинка в тарелке отбивали ему аппетит напрочь. Вот почему кухня, как и комнаты, содержалась Верой в идеальной чистоте.

Наведение порядка не составляло большого труда. Квартира была полупустой, поскольку Бондарь вывез отсюда все, что напоминало ему о жене и сыне. Судя по тому, как он хмурился и скрежетал зубами по ночам, воспоминания продолжали тревожить его во сне. Оставалось надеяться, что наяву ему легче справляться с призраками прошлого. Вера старалась изо всех сил, чтобы заменить Бондарю погибшую жену.

Благодарность ей была не нужна. Она-то была живой, и ей хотелось любви. Всего-навсего. Не больше, но и не меньше.

– Вкусно, – коротко сказал Бондарь, вытирая губы салфеткой.

– Это из-за поджарки, – похвасталась Вера.

Она разделалась со своей порцией вареников первой и теперь боролась с желанием неотрывно наблюдать за тем, как насыщается Бондарь. При этом ей хотелось подпереть щеку рукой, как это делала мать, но вместо этого Вера сидела ровно и отваживалась лишь на быстрые короткие взгляды из-под полуопущенных ресниц.

Однажды она уже пробовала подпирать щеку, уставясь на жующего Бондаря. Опыт закончился прискорбно. Отшвырнув вилку, он встал и демонстративно удалился из кухни, а часа два спустя заявил, что не желает ощущать себя зверем в клетке, на которого пялятся все кому не лень. Урок не прошел даром, как и многие другие. Вера была способной ученицей. Наука, которой она посвятила себя в последнее время, называлась «Искусство быть незаменимой». Ей казалось, что она преуспевает на этом поприще.

– Чай будешь? – спросила она.

– Я бы выпил полбутылки кларета «Мутон Ротшильд», – заявил Бондарь с непроницаемым выражением лица.

Вера, давно привыкшая к его странной манере шутить, не растерялась.

– Могу предложить «Дом Периньон» 1946 года, – откликнулась она. – Несколько бутылок как раз лежат сейчас во льду. Это мое любимое шампанское, я всегда держу его наготове.

Бондарь скривился:

– «Дом Периньон»? Уж лучше я выпью чая, чем эту кислятину.

За чаем болтали о всяких пустяках, но внезапно настроение Веры резко испортилось. Она почувствовала, что между ними остается что-то недосказанное. Бондарь явно выбирал момент и слова для того, чтобы сообщить нечто важное.

Что именно? Ничего хорошего Вера услышать не ожидала. Неужели настало время расставаться? Неужели придется возвращаться в Краснодар? А потом? Помогать родителям копаться на приусадебном участке? Работать секретаршей при каком-нибудь большом местном боссе, который станет гордиться ею, как своим «мерсом»-двухлеткой? Носить выданное им эротическое белье и душиться краснодарской «шанелью номер пять»?

Погруженная в свои невеселые думы, Вера не заметила, как Бондарь удалился из кухни, и вздрогнула, услышав его голос, донесшийся из комнаты:

– В честь чего розы? У кого-то из нас день рождения?

– Нет, – откликнулась Вера, гремя посудой. – Просто я решила сделать тебе приятное.

– Приятное? – громко выразил удивление Бондарь.

– Разве тебе не нравятся цветы?

– А почему они мне должны нравиться?

Войдя в комнату, Вера обнаружила Бондаря склонившимся над вазой с таким лицом, будто видел перед собой не букет роз, а какой-то инородный предмет, например, деталь от НЛО.

– Пахнут? – спросила Вера.

– Еще как, – услышала она в ответ. – Такое впечатление, словно находишься в парфюмерном магазине.

– Впервые вижу человека, который не любит цветы.

– Гораздо трудней найти человека, которого бы любили они.

– Кто – они?

– Цветы, – невозмутимо пояснил Бондарь. – Любовь людей к цветам не назовешь взаимной. Слыхала бы ты, как они стонут, когда их рвут.

– Стонут, когда их рвут? – недоверчиво переспросила Вера.

– Или срезают.

– Ты издеваешься?

– Ни в коей мере.

– Перестань меня разыгрывать! – Смешок, каким Вера сопроводила свое восклицание, прозвучал нервозно.

– Я серьезен, – заверил ее Бондарь, усевшись на диван с раскинутыми по спинке руками. – Спецслужбы давно изучают растения и пришли к выводу, что они обладают своеобразной нервной системой, реагирующей на боль, холод, опасность.

– Этого не может быть! – не поверила Вера.

– Уверяю тебя, подобные опыты проводились даже в нашем ведомстве. Почему бы не использовать обычную герань или кактусы в качестве чувствительных датчиков?

– Я не про опыты, я про нервную систему.

– Был такой английский профессор Флеминг, – сказал Бондарь, – который написал целый трактат о нервной системе цветов. Он даже придумал способ фиксировать их реакцию на физическое воздействие и записал на специальный магнитофон голос розы, когда ее срезали. – Бондарь покосился на букет в вазе. – Что-то вроде душераздирающего стона. Представляешь, как вопят розы, когда их срезают охапками? В следующий раз, когда вздумаешь сделать мне приятное, лучше купи сигарет.

Вера улыбнулась, но ее губы обиженно дрогнули.

– Но сигареты набиты табаком, – напомнила она, – а табак, исходя из твоей теории, тоже живой.

«Вот я ее и разозлил, – печально констатировал Бондарь. – За что боролись, на то и напоролись. Но как иначе дать ей понять, что пора расставаться? У меня своя жизнь, у нее – своя. Я не хочу брать на себя ответственность за молоденькую девчонку, вбившую себе в голову, что она влюблена в меня без памяти. Ей нужен другой мужчина. Молодой, умеющий сводить дебет с кредитом, нацеленный на успех. Такой, который разбирается в бизнесе и модных шмотках не хуже, чем я – в стрелковом оружии. Чтобы не прозевать своего избранника, Вере нужно как можно раньше избавиться от меня. Пусть даже хлопнув дверью на прощанье. Так будет лучше всего. Этой гордячке не понравится осознавать себя брошенной. Она должна уйти сама».

– Табак? – рассеянно переспросил Бондарь. – Люди губят его, а он в отместку губит людей. Тут все справедливо. Но розы… Это совсем другое дело.

– Не думала, что ты такой сентиментальный, – съязвила Вера, усевшаяся на ковер в позе йога. Только медитировать она не собиралась. Выражение ее лица было сердитым, а не умиротворенным.

– Меня можно обвинить в чем угодно, только не в сентиментальности, – возразил Бондарь.

– Я о том же! Сколько человек на твоей совести, Женя? Уж никак не меньше, чем роз в этом букете.

– Больше. Значительно больше.

– Тогда почему ты укоряешь меня какими-то цветочками?

– Все просто, – ответил Бондарь, пожимая плечами. – Люди, которых мне приходилось ликвидировать, были негодяями. Они не на моей совести, они на моем счету. Улавливаешь разницу?

Вера провела рукой по лицу, словно снимая невидимую паутину. Негодование, сквозившее в ее взгляде, сменилось растерянностью.

– Ну вот, – печально произнесла она, – по твоей милости я чувствую себя убийцей. Теперь я больше никогда не смогу сорвать цветка, не вспомнив о том, что он кричит от боли. Доволен? Ты этого добивался?

Она по-прежнему сидела на ковре, явно не собираясь встать и выйти вон, сказав напоследок пару неласковых слов.

– Нет, – признался Бондарь, – я не этого добивался.

– А чего? – Вера неотрывно смотрела на него, вопрошая взглядом не менее красноречиво, чем словами. – Почему ты хочешь во что бы то ни стало обидеть меня? За что? В чем я перед тобой провинилась?

Не дождавшись ответа, она порывисто поднялась на ноги, метнулась к вазе и выхватила оттуда злополучный букет. Надо полагать, шипы роз впились в ее пальцы, но Вера даже не поморщилась. Ее глаза преисполнились решимости. Она походила на человека, собирающегося впервые в жизни бросить гранату. Чека сорвана, время пошло. До взрыва остались доли секунды.

– Дай сюда, – потребовал Бондарь, протягивая руку.

– Зачем? – с вызовом спросила Вера. – Их надо выбросить в мусорное ведро. Это ведь не цветы, это трупы цветов. Смотри. – Она переложила букет в другую руку и растопырила пятерню. – Мои пальцы в крови, видишь?

Ее лицо, изуродованное эстонскими палачами, благополучно зажило, но теперь, когда кожа пошла пятнами, шрамы на щеках, подбородке и переносице сделались заметными снова.

– Дай сюда, – повторил Бондарь мягче. – Это была неудачная шутка. Я очень люблю цветы. Особенно розы.

– Дурак. – Вера всхлипнула. – Это же надо, девушка дарит ему цветы, а он кочевряжится. Любой другой бы на его месте надувал щеки от важности, а этот…

– Я не любой другой. Я такой, какой есть.

– Безжалостное чудовище!

– По-твоему, жалостливое чудовище лучше? – ухмыльнулся Бондарь.

– И зачем только я с тобой связалась? – в который раз изумилась Вера.

– Сам диву даюсь.

– Мучитель! Зверь! Садист!

– От мазохистки слышу.

– Что-о? – Отбросив букет, Вера с разгону прыгнула на Бондаря, норовя повалить его на диван и подмять под себя. Заглаживая вину, он поддался, и после недолгой борьбы она взяла верх, задыхаясь от торжества и напряжения. – Ты мне за все заплатишь! – пропыхтела она, удерживая руки Бондаря за запястья. – Проси пощады!

– Посмотрим, кто из нас сейчас запросит пощады, – пригрозил он.

– Уж не я!

Вера переоценила свои силы. Не прошло и минуты, как она издала первый жалобный стон, свидетельствующий о частичной капитуляции. Но Бондарь не остановился на этом, а продолжал усердствовать до тех пор, пока не заставил Веру окончательно подчиниться его воле. Поединок закончился со счетом 2:0 в его пользу, хотя в итоге Вера себя проигравшей не почувствовала. И первое, что она произнесла, когда вновь обрела способность говорить:

– И все равно ты зверь… Только очень-очень милый…

После личных дел Бондарь занялся делами служебными, скачав из Интернета несколько документов, посвященных Астрахани. Покуривая сигарету и прихлебывая чай с лимоном, безмолвно поданный Верой, он скользил взглядом по строкам электронного текста, впитывая полезную и отбрасывая бесполезную информацию.

Астраханская область протянулась узкой полосой вдоль Волго-Ахтубской поймы, повторяя очертания речного русла. «Километров четыреста в ширину, – прикинул Бондарь. – Частично область попадает в зону пустынь и полупустынь Прикаспийской низменности. Значит, имеется масса песчаных барханов, наползающих на холмы и ложбины. Луга и леса жмутся к самой реке. Растительности не так уж много, но там, где она имеется, густо зеленеют настоящие джунгли: камыш, рогоз, тростник. Дельта Нила по-русски. Не удивлюсь, если там цветет лотос. Не удивлюсь также, если там полно выходцев из Средней Азии, помаленьку оккупирующих приграничный район. Когда закончится это нашествие варваров? Не пора ли возводить что-то вроде Великой Китайской стены?»

Увеличив карту, Бондарь тщательно изучил местоположение областного центра, раскинувшегося на одиннадцати островах в дельте Волги. Судя по данным последней переписи населения, на пятистах квадратных километрах Астрахани проживало 488 000 представителей ста с лишним различных национальностей.

Тысяча квадратных метров на человека – это много или мало? Порядочно, решил Бондарь, даже более чем. По десять соток на брата. Другое дело, что братья эти зачастую были не родными и даже не троюродными. Тут тебе и неразумные хазары, и узкоглазые потомки Чингисхана, и половцы, прозванные так за половый, желтый цвет волос. Настоящее вавилонское столпотворение. Смешались в кучу кони, люди. Интеграция с глобализацией, мать их так. Ты им: «Добро пожаловать, гости дорогие», а они тебе: «Ассалам алейкум, собака неверная. Завтра поглядим, кто тут хозяева, а кто – гости».

Чему тут удивляться? Пятьсот лет назад Астрахань была еще не русским городом, а столицей ханства, о чем свидетельствовало ее название. Потом пришли русские и, как водится, первым делом отгрохали на самом высоком холме белокаменный кремль – знай наших. Этот остров, омываемый водами Волги, Кутума, Царева и ерика Казачий, стал историческим центром города. С остальными районами его связывали мосты, перекинутые через реки и ерики.

Более детально вдаваться в историческое прошлое региона Бондарь поленился, поскольку это никак не могло помочь ему в работе. Что касается современной Астрахани, то она была чем-то вроде темной лошадки, на которую втихаря делали ставки компетентные люди. Астраханское месторождение нефти являлось пятым или шестым по величине в мире, а это не могло не привлекать сюда многочисленных инвесторов, кишащих в округе, как навозные мухи возле выгребной ямы. Попахивало мультимиллиардными прибылями. Вдоль Каспийского моря рыскали поисковые экспедиции, а в речном порту спешно возводились терминалы и причалы для иностранных танкеров-пиявок, жаждущих насосаться черной крови земли.

Те, кто рылом не вышел, чтобы хлебать из нефтяных скважин, перебивались черной икрой, методично истребляя поголовье осетровых. Совсем уж мелочь пузатая учреждала финансово-промышленные группы, приторговывая землями заповедников. Со скороспелостью прыщей на заднице появились у Астрахани два американских города-побратима, откуда валом повалили заморские работники умственного труда, в спешном порядке пополняющие свои словарные запасы нормативной и ненормативной лексикой русского языка. В предвкушении дармовой нефти янки облагодетельствовали россиян храмом Свидетелей Иеговы и грудами бесплатной литературы мормонского и кришнаитского толка. Если Сатана еще не правил бал в Астрахани, то уже лакировал копыта перед тем, как триумфально пройтись по благодатному краю.

В общем, танцуют все! К сожалению, вытанцовывается лишь у тех, кто заказывает музыку…

Погруженный в свои мысли, Бондарь не сразу услышал голос окликнувшей его Веры.

– Чего тебе? – спросил он, выключая компьютер.

– Хотела узнать, чем ты так заинтересовался, – ответила она, возлежа на диване в позе ожидающей ласки кошки.

Черные волосы и неизменное черное белье примагничивали взгляд. По волосам хотелось погладить, а белье подмывало сорвать, словно обертку шоколадки: что там за начинка?

Отвернувшись, Бондарь равнодушно пожал плечами.

– Так, ничего особенного.

– Ты куда-то собрался? – не унималась Вера.

– В командировку, – буркнул Бондарь.

– Когда? – Верин голос заметно упал.

– Завтра утром.

– Опять Прибалтика?

– Россия, – неохотно ответил Бондарь. – Средняя полоса.

– А точнее?

– Один областной центр.

– Какой? – упорствовала Вера, как будто это что-то для нее меняло.

– Обычный город, – сказал Бондарь. – Ничем не лучше и не хуже других. Пять вузов, семьдесят восемь школ, два лицея и три гимназии.

– И это все, что ты можешь мне сказать?

– Почему же… Еще в этом городе насчитывается тридцать две больницы, шестьдесят девять поликлиник и шесть… – Досадливо щелкнув пальцами, Бондарь поправился: – Семь профилакториев. Культурная жизнь представлена пятью театрами, филармонией и картинной галереей Кустодиева.

– Тебе, как я погляжу, прямо не терпится погрузиться в тамошнюю культурную жизнь, – съязвила Вера. – А я? Понятное дело, что без картин Кустодиева ты просто засыхаешь на корню. – Она села, опустив голову и плечи, словно новость, свалившаяся на нее, грозила обернуться непосильной ношей. – Я тоже хочу в картинную галерею, – ирония, прорезавшаяся в Верином голосе, стремительно улетучивалась. – Но ты меня с собой не возьмешь, да?

– Ни в коем случае, – заверил ее Бондарь.

– Ну и шут с ним, с Кустодиевым. Перебьюсь. Чего я не видала в этом твоем областном центре? Какая-нибудь пыльная дыра с бронзовым Лениным на главной площади. – Чертя босой ногой воображаемый узор на полу, Вера с напускным равнодушием спросила: – Надолго уезжаешь?

– Да. Но тебе не придется сидеть одной. Ты уезжаешь тоже.

Надежда, промелькнувшая в Вериных глазах, погасла, сменившись беспросветной тоской. Она догадалась.

– Гонишь меня?

Бондарь отвел взгляд:

– Домработница мне не полагается по чину.

– А жена?

– Жена у меня уже есть, и это не тот случай, когда можно получить развод.

Потока слез, который ожидал увидеть Бондарь, не последовало, хотя Верины ресницы подозрительно заискрились.

– Женя, я все понимаю, но зачем обязательно расставаться? – Неожиданно она заговорила не свойственным ей голосом, более уместным для какой-нибудь «мыльной оперы». – Я могу ждать тебя сколько понадобится. Уезжай, приезжай, только не гони меня.

– Прекрати изображать из себя приблудную собачонку. – Щека Бондаря дернулась.

– Пусть приблудная! – Вера сердито смахнула готовую сорваться с ресницы слезинку. – Зато верней не бывает.

– И назойливее.

Вырвалось – не поймаешь. Вера вздрогнула как от пощечины. Молча встала. Молча подошла к стулу, на котором висела одежда. Ее лицо не просто побледнело, оно сделалось таким белым, что казалось отлитым из алебастра. Никогда еще Бондарю не доводилось видеть столь бледных девушек со столь черными волосами. Словно не Вера находилась перед ним, а оживший манекен.

Но манекены не умеют самостоятельно одеваться. И на щеках манекенов не бывает пятен от зарубцевавшихся шрамов. Вера, механически натягивающая платье, была живая, вот почему выражение ее лица было страдальческим. Тронь – лопнет как натянутая струна.

Бондарь поспешно закурил, пряча глаза за прозрачной дымовой завесой. Что он наделал! Зачем оттолкнул от себя эту девушку? Другой такой не найти. В Вере имелось все, что только может пожелать мужчина. Она искренняя – и в постели, и на людях. Не зануда, не жадина, не ханжа. В ней есть дух авантюризма, она бесстрашна, находчива, неприхотлива. Она не сует нос в чужие дела, вернее, делает это с деликатностью, которая редко присуща женщинам. А главное, кажется, она действительно любит его, Бондаря. Возможно, Вера – единственный человек на свете, которому он по-настоящему нужен. Доверить ей заботы о своей персоне на всю оставшуюся жизнь?

Почему бы и нет? – промелькнуло в голове Бондаря, пока Вера, не удостаивая его взглядом, как попало запихивала в сумку вещи. Еще несколько минут, и она исчезнет из его квартиры, оставив после себя лишь воспоминания, смутные, как запах ее любимых духов. Он снова останется один. Книги, телевизор и сигареты, сигареты, сигареты – штабеля выкуренных сигарет, горы пепла и неизбежная горечь, избавиться от которой так же невозможно, как от чувства вины.

Никто не встретит Бондаря после работы, похваляясь совершенно необыкновенными варениками с такой же необыкновенной поджаркой. Никто не обидится на него за категорический отказ от совместного похода по магазинам. Ему не сообщат, что ждут от него ребенка. Не приревнуют его. Не заставят хлебать чай с малиной во время простуды. Сам за себя. Для себя – тоже сам. Чего ради? Во имя сохранения маленького холостяцкого рая с дырявыми носками, сутки напролет киснущими в стиральном порошке? Но ведь если существует рай, то и от ада тоже никуда не деться. Хм, холостяцкий ад. Звучит мрачновато. Так и веет безысходностью от такого словосочетания.

Бондарь сделал жадную затяжку, укоротив сигарету сразу на сантиметр.

Вера уже утрамбовала тряпки в сумку и теперь яростно дергала замок «молнии», тщетно пытаясь закрыть его поверх встопорщившегося свитера. Свитер упорно не желал вминаться внутрь. Он понимал, что сейчас от него зависит будущее хозяйки.

Прикуривая одну сигарету от другой, Бондарь вдруг представил себе, как он произносит слова, которые способны остановить Веру:

«Довольно суетиться. Угомонись и послушай, что я тебе скажу. Вера, я люблю тебя».

«Нет! – встряхнет она волосами. – Поздно, Женя. Я ухожу».

«Ты не уходишь, а выходишь».

«Выхожу?»

«Да, – кивнет он. – Замуж. За меня».

Она вздрогнет. Недоверчиво посмотрит на него. У нее задрожат губы.

«Ты действительно предлагаешь мне это?» – спросит она, запинаясь.

«Да, именно это, – откликнется он, сопровождая свои слова новым утвердительным наклоном головы. – И я говорю от всего сердца».

Она поспешно закроет лицо руками, словно не желая видеть, как сказочный мираж растает перед ее глазами. А когда руки бессильно упадут вниз, окажется, что под ними успела появиться робкая улыбка.

«Прости меня, Женя, – скажет она. – Я знаю, что ты не переносишь женских слез, но ничего не могу с собой поделать. Единственным оправданием мне служит то, что я плачу от счастья. Все произошло так неожиданно. Конечно, я выйду за тебя замуж. Хоть прямо сейчас».

Бр-р! Бондарь передернулся. Получится очень пошло и очень трогательно. А платой за трогательную пошлятину будет вся дальнейшая жизнь. Две жизни. Та, что принадлежит Бондарю, и та, на которую он не имеет ни малейшего права. Чужая жизнь. Верина.

– Помочь? – спросил он, наблюдая за ее возней.

– Без тебя обойдусь! – непримиримо пропыхтела она. – И сейчас, и в дальнейшем. Забудь о моем существовании. Меня больше нет. Я для тебя умерла, ясно?

«Скорее, я для тебя, – мысленно поправил ее Бондарь. – И никто не узнает, где могилка моя».

Вслух он больше не проронил ни слова. Говорить было не о чем.

Так и не застегнув сумку, Вера с натугой оторвала ее от пола и поволокла к выходу, едва не переламываясь в талии. Возня, затеявшаяся в прихожей, длилась недолго и завершилась грохотом, напоминающим выстрел. Зато потом стало тихо. Слишком тихо, чтобы радоваться вновь обретенной свободе. Одиночество подступило вплотную, давая знать о себе звоном в ушах. Или это резонировало эхо? Все-таки Вера здорово хлопнула дверью на прощанье.

Бондарь погасил окурок в пепельнице и провел пальцами по подбородку, пробуя на ощупь пробивающуюся сквозь кожу щетину. «Вставай и ступай бриться», – строго сказал он себе, и действительно поднялся на ноги, но отправился не в ванную, а к окну, выходящему во двор.

Вывалившаяся из подъезда Вера топала прямо по лужам, не разбирая дороги. Сумка заставляла ее клониться к земле, словно там не одежда лежала, а пудовые гири. Девушке приходилось нелегко, это было видно невооруженным глазом. Она не шла, а ковыляла. «Подранок», – подумалось Бондарю.

В памяти всплыли читанные в детстве охотничьи истории про птиц, прикидывающихся ранеными, чтобы увести хищников подальше от родного гнезда. Женщины применяли аналогичную тактику, только конечная цель у них была иная. Не увести подальше, а подманить поближе. Слабый пол. Униженные и оскорбленные.

Бондарь стоял у окна до тех пор, пока Вера не скрылась за углом, а потом мысленно пожелал ей счастливого пути. Не пропадет, решил он, возвращаясь на середину опустевшей комнаты. Сознание того, что она ушла по собственной воле, хлопнув дверью, поможет ей смириться с разлукой. Что ж, дай бог, чтобы ей стало от этого легче. Хоть кому-то будет легче. И, уж конечно, не Бондарю.

Поколебавшись, он выкурил третью сигарету и только потом поплелся в ванную бриться. Особой необходимости в этом не было, поскольку ночь предстояло провести в гордом одиночестве, но свежевыбритым Бондарь почувствовал себя лучше. Не настолько хорошо, чтобы распевать песни, но и не настолько плохо, чтобы распивать спиртные напитки.

Наградой за примерное поведение стала поощрительная улыбка покойной жены, почудившаяся Бондарю, когда неведомая сила заставила его открыть семейный альбом с фотографиями. Семьи не было, а альбом сохранился. И Наташа ободряюще смотрела на Бондаря с каждого снимка, безмолвно внушая, что все в порядке, все нормально.

Он не поверил, но, укладываясь на жесткий диван, хмурился не так сильно, как обычно. Он и совесть уснули одновременно.