И опять Пожарский

Событие двадцатое

Козьма Шустов сидел на лавке в тёмной горнице с низким потолком и крепко думал. Пять минут назад у него закончился разговор с Петром Дмитриевичем Пожарским. Странный княжич, ой странный. Словно кто вселился в тринадцатилетнего отрока. И этот кто-то не дьявол. Скорее уж ангел или кто из святых. Только не святых мучеников, а таких святых, как благоверный князь Александр Невский. Он не творил добро просто потому, что добрый. Он наказывал зло и заботился о тех, кто рядом с ним с этим злом борется.

Боярич предложил Козьме переговорить со стрельцами о том, чтобы все их два десятка переселились из Москвы сюда, в Вершилово. Пожарский обещал составить к царю и отцу грамотку о том, чтобы государь оставил с ним стрельцов на пять лет. Предложение же было заманчивым. Княжич обещал всем выдать по десять рублей на обзаведение и по десять же рублей в год жалованья. Кроме того, каждому будет раз в год пошита летняя и зимняя одежда единого образца. Всем оставлялся в пользование мушкет шпанский и ляшский конь дестриэ. Каждому стрельцу Пётр построит избу и даст по пять четвертей землицы. Детей будут учить в школе при церкви. Если кто захочет заниматься другим промыслом, гончарным там, или портняжным, или каким другим, то княжич только приветствует и даст денег на приобретение всего необходимого для данного ремесла. Насчёт денег Козьма не беспокоился. Он знал примерно, сколько досталось Пожарскому в наследство от Медведя и Ивана Сокола. Деньжищи там были немалые.

Ещё Пётр отдельно оговорил, что по четыре часа в день они все должны изучать у него, княжича, казацкие ухватки, а у ляха пана Янека – сабельный бой. А каждый понедельник будут проводиться стрельбы из мушкетов для тренировки меткости и скорости стрельбы, и на это будут им выданы порох и пули. Раз в неделю, по вторникам, у них будет бег на 10 вёрст, а затем – отжимание и подтягивание по полчаса.

Предложение было заманчивое. Козьма на живом примере видел, что может сделать обученный ухваткам воин. Разве он поверил бы всего месяц назад, если бы кто рассказал ему о том, что два десятка стрельцов и один отрок смогут, не потеряв ни одного своего, уничтожить в бою дюжину десятков гораздо более опытных воинов? Тут Козьма себя не обманывал, любой казак был подготовлен лучше, чем стрелец его десятка. Казаки всю жизнь воевали, а стрельцы или город патрулировали, или на стенах мёрзли. Хорошо хоть стрелять их иногда учили.

А ещё видел Шустов, как Пожарский относится к своим стрельцам. Вчера налетел из Нижнего Новгорода воевода-князь Василий Матвеевич Бутурлин. Он выстроил стрельцов и с ходу стал кричать на них и всякими поносными словами поносить. Те же, считая себя героями, – вон, две какие разбойничьи шайки истребили, – стояли и только глазами хлопали.

Тут к ним и подошёл княжич.

– Здрав будь, Василий Матвеевич. – Пётр ему в пояс поклонился.

– А ты, отрок, и будешь сыном Дмитрия Михайловича Пожарского? – Князь мотнул головой, и непонятно было, то ли это поклон, то ли он дух просто перевёл.

– Я, воевода. В чем же вина этих стрельцов, что ты на них кричишь и всячески поносишь?

– А не твоего это ума дело, княжич.

– Князь, у тебя много врагов в Москве: и Колычевы, и Милославские, и Голицыны. Неужели ты хочешь, чтобы твоими врагами стали ещё и Пожарские с Романовыми? Зачем тебе это надо? Я как раз грамотки государю и отцу сейчас составляю, хочу написать, что радением воеводы в Нижегородской губернии спокойствие и благолепие. Или мне надо написать, что на всём Владимирском тракте на меня нападали тати да разбойники, коих развелось, по нерадению некоторых царёвых слуг, великое множество, и что те тати чуть меня жизни не лишили? – Пётр говорил очень медленно и с радушной улыбкой на губах.

Десятник слушал эту перепалку и смотрел на Бутурлина. В одно мгновение из красного, распалённого своим же криком грозного воеводы тот превратился в бледного, с выпученными глазами рябого мужика, побитого хозяином за нерадение. Княжич закончил говорить и спокойно смотрел в глаза воеводе. Были они примерно одного роста, и княжич даже специально подошёл поближе, чтобы взгляд этот был в упор. И воевода не выдержал игры в гляделки. Он упал на колени и заскулил.

– Прости меня, глупого, Пётр Дмитриевич! Язык себе вырву! Бес гордыни попутал! – Князь склонил голову.

– Ну, что ты, Василий Матвеевич, встань немедленно. Эти стрельцы мне жизнь спасли, и не раз. Потому и вступился за них. Может, на них какая вина есть? Ты мне скажи, и разберём вместе.

– Пенял я им, что не привезли они живым атамана казацкого, вора Ивашку Сокола для отправки в Москву на суд и казнь прилюдную, – всё ещё оправдывающимся голосом произнёс Бутурлин.

– Ну, вот и выяснилось всё. Был разбойник Ивашка сильно ранен при пленении. Не пережил бы он дальней дороги. При мне и помер. Я же тело его приказал сжечь, так как недостоин он христианского погребения. – Пожарский продолжал стоять прямо напротив князя вплотную и, чтобы тот не отошёл, придерживал его за рукав.

– Правильно ты поступил, Пётр Дмитриевич. Разумен, я смотрю, ты не по годам, весь в батюшку. Многие ему, заступнику земли русской, лета.

– Пройдём же, боярин, в мою избёнку, выпьешь чарку мёда с дороги, и поговорим там без глаз посторонних, – предложил Пётр.

Воевода согласно закивал. О чем разговаривали Пожарский с Бутурлиным, Козьма не слышал. Но только вышел через час князь Василий Матвеевич сияющий, как начищенный пятак. В руке же держал красивый золотой кубок, изукрашенный каменьями.