И печатью скреплено. Путешествие в 907 год

Берег Пропонтиды (сказания участника похода)

«…А потом мы вышли на берег. И пошли по нему, и встали лагерем, а паруса на многих лодьях убрали и вытащили лодьи на берег, и только часть их князь послал сторожить вдоль города…

И вышли мы на берег, и земля царьградская показалась мне похожей на землю корсуньскую. И скот был, и рощи из корсуньской сосны и ели, и виноградники, и рыбы много белой. И понял я, что ромеи ищут по миру земли, похожие на царьградскую, – и в Корсуни они живут, и здесь, и говорили мне люди, что в других местах похожих они тоже живут. И странным подумалось мне такое желание: охватить разбросанные по миру куски и острова похожих земель, и все виноградники мира, и всех быков, и всю большую белую рыбу…»

Олег

Царьград Олегу был внове. Он, конечно, знал, куда идет, – по рассказам. Но на деле Город оказался – если смотреть со стороны на стены – подряхлее и… несуразнее, что ли.

Вот они высадились, вышли у главных, самых неприступных стен Города. И ров широкий, каменный, вода в нем. Ну, понятно, вода гнилая, зеленая. Стены – потертые временем, между камнями пробиваются пучки длинной жесткой травы, даже деревья растут из расселин – в сторону солнца тянутся. А солнце как раз совсем с другой стороны стен, и видно, как дерево изо дня в день за ним следит и оттого кривое во все стороны…

Первая стена очень высокая. За ней вторая, еще выше. Не так надо было делать, подумал князь. Лучше бы за первой стеной не видеть вторую. Тогда если воины преодолеют первую, они знают или не знают, а все одно оторопеют, увидев перед собой еще одну такую же преграду. А здесь все ясно заранее. Царьград он вообще, видимо, такой: все показывает, что он из себя есть, грозится да красуется…

Олег нехотя улыбнулся. Видимо, он себя не обманывает: в Городе действительно есть некая несуразность. Если он поймет ее до конца, он сладит с Царьградом. Надо понять…

Дело темное, как что было, но теперь он совсем не удивляется, что в этом городе год назад убили на базаре пятерых русских купцов. И такое случалось не впервые.

Но княжеское дело – не месть, отомстят воины. Княжеское дело – свободная торговля для Руси. А где торговать, как не в Царьграде?

Для ромеев Русь – далекая, за болгарами, за печенегами. Что же, пришлось привести ее всю сюда, под стены Константинополя. Давайте посмотрим один на другого, узнаем, кто чем силен, и закон установим. Вот получается, что мира без ссоры не вышло. Что не поделили в Городе славяне и ромеи? Спорят ведь не народы. Уклады жизни спорят. И разные цели.

Вот на Руси спорили, спорили, а сюда пришли вместе. И сейчас никто не пойдет не осадит Киев. Игорь может сидеть спокойно. И даже печенеги не придут…

– Позови воеводу, – кивнул князь оруженосцу.

Тот пошел за Велемудром – воевода на берегу кричал начальникам полков:

– Переяславский! Стражей у лодий поставишь. Ответ держишь за берег. Мирослав-вятич! Разведчиков пошлешь дальше по берегу. И питье-вода за тобой для всего войска. Не спорь! Кому что способно: вы люди лесные, тихие и воду чуете… Изборский воевода где?.. Лучников ставь против стен. Две тысячи построишь. По сорок человек будешь с заменой отпускать к кострам, рыбу уже пекут… – Бросил взгляд вокруг, оценил на глаз: сутолоки немного. Не слишком ли расползается войско по берегу?.. Крикнул: – Воеводы! Всем полкам выставить сторожей!

– А чего беречься? – откликнулся Радомир Любечский, ширококостный, прямоносый, с угрюмым лицом весельчак. – Себя, что ли, беречься?

За спиной его из лодьи вышел – два прыжка по воде – на берег Стратимир:

– Ты и себя поостеречься можешь! От тебя ведь орлы в степи шарахались – больно страшный! Змеи прячутся!..

– Ладно, сторожей-то я поставлю, – ухмыльнулся начальник любечского полка. – А когда к царям пойдем разговаривать?

– Не видишь, они ворота чинят? – указал Стратимир на Золотые Ворота. – Видишь, сколько людей старается?

На башнях, стенах действительно поблескивало, посверкивало, похлопывало на ветру – за славянами наблюдали.

– Князь зовет!

Велемудр пошел, княжеский оруженосец за ним.

Олег сидел под деревом, вытянув ноги, на стуле резной кости – широком, но невысоком, с небольшой спинкой. Два копья по сторонам в землю воткнуты. Ветер подбрасывает узкие красные полоски шелка при наконечниках.

– От печенегов вести были? – спросил князь.

– Не было.

– Что же им – стыдно, что все-таки пропустили гонца в Город?

– Стыда они не знают. Хоть бы и пропустили, все равно бы подошли сюда. Но я думаю, князь: ни один гонец ромейский к Городу не прорвался. Печенеги видят в темноте и ловят на лету.

– А кто же предупредил Город?

– Никто, князь. Я смотрел на стены, на ромеев этих – не ожидали они.

– Не ожидали, что нас так много.

– Совсем не ожидали. Я думаю, князь, печенеги отловили всех, кто мог предупредить. А цепи… со временем мы узнаем, почему их повесили.

– Тогда не будем сейчас об этом думать.

– Я понял, что Город не был предупрежден, по тому уже, как стучал барабан. Это был большой страх.

– Если был большой страх, надо, чтобы он не утихал. – Олег задумчиво посмотрел на стены. На выстраивающихся лучников. И дальше вдоль стен. Там проскакал… табун. Да, дикий табун. Не печенежский конный отряд, что был им в помощь.

Олег посмотрел на Велемудра:

– Чтобы страх не утихал, надо еще раз удивить их. Ромеи уже сосчитали нас?

– Мы не прятались сегодня, князь.

– Выставь сторожей у всех полков. Как только увидят конников, пусть встретят их и придержат за рощей. Город не должен пока видеть наших печенегов.

На кипарисе

Стражник Рулав сидел высоко на тонком кипарисе, обхватив руками и ногами ствол и обломанные ветки. Повернув голову, он мог видеть за спиной морскую стену Города. Чтобы увидеть верхний край стены и людей на ней, ему надо было вывернуть голову не только назад, но и сильно вверх. Внизу же под Рулавом был песок, спуск к Пропонтиде. Там русские лодьи. Короче говоря, Рулав оказался за пределами Города.

Получилось это так. По приказу этериарха Рулав пошел на стену – запускать рыбой в русские корабли. Рядом на стене стояли ромеи разных званий и, видно, не очень понимали, что он делает. Они, может быть, и не видели, как летели стрелы-рыбы с Пропонтиды, не знали, что рыбы упали во двор Вуколеонского дворца. А Рулав уже натянул лук сильно и подумал, что, как отошлет рыбу, так объяснит ромеям, что это значит. Стрела полетела тяжело, но ровно. И тут стоящий рядом с Рулавом маленький кривоногий мужичонка взглянул и, крикнув «Да и сам туда лети, варвар!», сильно толкнул Рулава сзади…

Если бы не кипарис высокий, далеко бы лететь Рулаву. Меч его упал вниз и торчал в песке рукоятью вверх. А стражник на кипарисе.

Столкнул Рулава девятый вофр, Филоктет. Утром он знал о начавшейся осаде и даже Мраморную Крысу своими же глазами видел, но все-таки, занятый делом, не видел еще славян в Пропонтиде, не представлял все так явно. А теперь, освободившись на Амастриане, он пошел на стены и все понял, что угрожает Городу. И, увидев, как варяг выпускает из лука туда ромейскую рыбу, почувствовал жар в голове и прилив крови в руках… Он быстро опомнился от бешенства. Пока люди смотрели, куда летит здоровенный воин с мечом и луком, Филоктет исчез со стены. Поэтому Рулав, глядя с кипариса, уже нигде не мог найти его глазом. Да он почти и не видел, когда стрелял, кто именно стоит у него за спиной…

Посидев немного на кипарисе, Рулав понял, что ему остается одно – слезть вниз. Его видели со всех сторон – и со стен и с моря. В любой миг русская стрела могла подбить его, как птицу на гнезде. Он медленно спустился на песок, поднял свой меч. Лук искать не стал. Кажется, лук сломался при ударе Рулава о кипарис…

Стражника окликнули с моря, с какой-то из лодий. Окликнули по-варяжски. Он пристроил меч в надорванной при падении перевязи, посмотрел на ближайшую из лодий и пошел туда. Сам он не очень соображал, почему идет к русским. Никакого предательства он не имел в виду. Просто залезть на стену он не мог, а сюда его позвали.

Он вошел в волны по пояс, и его подняли через борт.

– Меч не отдам, – сказал Рулав.

– Зачем нам твой меч? У нас свои не худые.

– Хорошо стрелы посылаешь! – похвалил его большой славянин со сросшимися бровями.

– Кто ваш архонт? – спросил Рулав.

– Мы личный полк самого Стратимира, – сказал черниговец.

«Страти-мир… Не его ли называл Гуннар…»

Седой старик объяснил по-варяжски:

– Ближний воевода конунга Хельга.

Показания Абу Халиба на допросе у паракимомена Самоны

– Ты был когда-нибудь в Руси?

– Нет, я только читал о ней.

– Но ты видел же славян?

– Да.

– Сегодня славяне напали на ромейские земли, на границе с Булгарией.

Абу Халиб молчал.

– Почему же славяне хотят обменять тебя на пленного ромея? – спросил Самона. Паракимомен всегда руководствовался законом: «С помощью открывшейся правды можно выявить тайную ложь. С помощью явной лжи можно открыть спрятанную правду». Его возвышение началось с того, что он выдал заговор своих хозяев против василевса. С тех пор он только и делал, что открывал правдой двери лжи, а ложью испытывал истинное положение вещей и умов. Он смотрел на Абу Халиба не испытующе, а спокойно, как бы предлагая и ему не слишком настораживаться. Он ждал явной лжи от Абу Халиба.

– Я не понимаю ни одного слова, – сказал перс. – Я вижу только ошибку. Я не пленный, и никто не может хотеть меня обменять.

– Ты не пленный?

– Я гость во дворце василевса.

– Случайный гость.

– Да, я не надеялся на эту честь…

– Кинжал смазан отравленными маслами!

Слово ответа застыло в горле Абу Халиба, он издал хрип. Он не решился обвинить Самону во лжи и сказал просто:

– Когда кинжал был моим, он не был ничем смазан. Но уже ночью он перешел из моих рук.

«Допустим, я тебе поверил во всем», – подумал Самона и сменил тактику.

– Василевс купил кинжал, – сказал Самона. – И ты должен получить назначенные деньги.

Он положил перед Абу Халибом стопку монет.

– Эту цену назначила Мраморная Рука? – спросил Абу Халиб и пожалел, что задает лишние вопросы. Но ему и не хотелось показывать, что он боится говорить и спрашивать. Ему нечего было скрывать.

– Правая рука василевса ничуть не хуже Мраморной Руки, – сказал Самона, имея в виду себя.

Абу Халиб этого не понял. Он почти и не слышал ответа Самоны – в ушах шумело от внутреннего напряжения, – он только понял сразу, что разговор уже не угрожает его жизни, ситуация переменилась. Он взял деньги.

…Абу Халиба вывели из дворца. Но теперь, куда бы он ни шел, его сопровождал невидимый глаз паракимомена Самоны. Абу Халиб не мог разобрать, что случилось с Городом. Но слишком частое «славяне» он расслышал скоро. Славяне перешли границу Ромеи, вспомнил он сказанное Самоной. И все-таки Город был слишком взбудоражен. «Неужели ночь и утро во дворце так подействовали на меня, что мир кажется моим глазам прыгающим и непонятным!» Он шел к Золотому Рогу с намерением сегодня же сесть на какой-нибудь корабль. Он еще не знал, что, прежде чем снова превратится в путешественника, пробудет какое-то время в положении путника, задержавшегося в осажденном городе. И что кинжал, прежде чем – только что – стать покупкой василевса, побывал сегодня утром в роли плохой приметы.

– Неотплаченный кинжал! – вскрикнул Лев, увидев рубины и длинный клинок, когда вернулся из Вуколеонского дворца. Потаенная сила кинжала была похожа на таинственность появления славян в Босфоре. – Заплатить ему деньги!..

Паракимомен сделал больше. Он допросил Абу Халиба. Заплатил деньги. И приставил к персу слежку.

Оружие теперь было отплаченным, но славянские лодьи и сами славяне из-под Константинополя, разумеется, не исчезли. Лев VI при всем доверии к приметам и прорицаниям не очень-то на это и надеялся.

Под стенами (сказания участника похода)

«…Я заметил: одни из нас чем дольше смотрели на стены города, тем становились неувереннее. „Добьемся ли чего от Царьграда? – спрашивали они. – Не лучше ли пойти дальше, взять города попроще?“

Другие смотрели на стены с радостью. «Если ради нас их построили и поддерживали в целости столько лет, значит, мы стоим того. И купцы из Руси должны иметь в Городе достойный и лучший прием».

И вправду: князь Олег никогда не замысливал ставить таких стен в Киеве. Ромеи никогда бы не пришли к нам таким сильным войском. Они бы и не доплыли до Киева. Построили, потому как знали, что мы когда-нибудь придем. Мы пришли, и стенами нас не испугаешь. Я видел горы много выше, чем эти стены, и переходил через них. И не только я один. Человек камня не боится, если камень лежит на месте. И войска не боится, если оно стоит на месте. А ромеи из Города на нас не выходят, и стены на лагерь наш не наступают. Чего же смущаться их?..»

Рыба на углях

Двое спорили у притушенного морской водой огневища. Дым с йодистым привкусом Пропонтиды царапал глаза и ноздри.

– А в котлах вкуснее, чем на углях. Надо было нам, северским, за рыбу взяться.

– Не вкуснее, а по-другому. Надо разное знать. А то залез в свой котел и ничего из него не видишь.

– Вкуснее в котлах.

– Из рыбы в котле весь сок в воду уходит. Да и воды здесь столько нет, чтобы в котлах…

– Мы бы хотя для своего полка сварили, северского. На реке, конечно, жить сподручнее, чем на море, – воды сколько надо.

– Так чего ж ты в поход тогда собрался, если никак от своей Десны пересохлой оторваться не можешь?

– Без похода нам нельзя, знаешь. Одни бы дружинники княжеские с таким Городом не справились.

– Ты пришел и – справился! Только жалишься, рыба тебе не та. Смотри, какая сильная, – указал на рыбину, потрескивавшую кожей на углях.

Ополченец с Десны ел другую рыбу, уже готовую, поменьше.

– Кость не проглоти, она что копье!..

– Без нас бы с Городом не справились, – заладил едок новую песню. Ему без разговора рыба, видно, не так жевалась. – Ромеи – это страна большая. – Он подумал, вспоминая слово, в походе слышанное. – Ромеи – это им-перия. У них царь есть. Царь Лев. Лев, зверь такой: четыре лапы. – Он растопырил и загнул свои пальцы, блестевшие жиром, и, не вставая с земли, поднял ступни, напряг их, словно показывал львиные задние лапы. – Хвост у него. На конце хвоста – жало ядовитое. Волосатая морда и зубы, каждый с секиру…

– Где ж ты видел такого зверя?

– Видел. – Он пожевал, думая, сознаваться или нет, но решил-таки сказать правду. – На пуговицах стеклянных, из Итиля от арабов привезенных.

– Ты что же, в Итиле был?

– Не был. А зверя знаю.

Тот, кто готовил рыбу, замолчал, тревожа палкой угли. И он льва видел только на кубках. Лев на задних лапах стоял. Как и царь ромейский. Едок продолжал:

– Без нас, северцев, Город не повинить… Это ж царство!

– А мы Русь. Чем меньше? – махнул рукой, показывая на раскинувшийся по берегу лагерь, на лучников, на лодьи, в несколько рядов выставленные на берегу. Махнул, забыв, что уже держит в руке готовую рыбину, и та надломилась от сильного взмаха. – На, ешь… нас больше любого царства. Вон сколько.

Те, кто сидел, стоял рядом, поглядели по сторонам. Еще весной не было такой русской силы и не думалось даже, а теперь – вот она, убедись. В походе это не слишком замечалось. В походе каждый делал одно и то же: греб, ставил парус, вытаскивал лодью на берег и стаскивал ее обратно, ловил и готовил рыбу, смотрел за ветром, морем и солнцем… Видел десяток-другой людей впереди и столько же – сзади. На берегу же Пропонтиды славяне неожиданно увидели себя армией – сложной, как стольный город, великой, как племя. Вот одни стоят в цепи, другие плавают под Городом, третьи что-то делают у берега, четвертые – на берегу, отдыхают пятые… Пальцев не хватит всех учесть. Как в большом доме: все разные, и каждый нужен на свой лад…

В спор двоих у костра вмешался чудский лучник:

– Разве может сильное войско так быстро родиться?

– За один день и может родиться. Как человек рождается. А если долго – считай неживой! – ответил тот, кто пек рыбу.

– Я и говорю: без нас, с Десны которые, никакой страны не было, не справились бы с Царьградом…

Велемудр, проходивший мимо, сказал:

– Быстро только стрела летит. Князь Олег сколько правит вами, столько и строит русскую землю. А конца этой работе никогда не будет.

– Почему?

– Потому – русской земле конца не будет. – Воевода прошел дальше.

– Слышал, что воевода сказал? С нами, которые с Десны, – земле конца не будет. И рыба в котлах – вкуснее.

Странное занятие

В это время старик-новгородец из сборного полка Стратимира занимался странным делом. Он ходил в траве – между цепью лучников и русским лагерем – ходил вправо, влево, назад, но все спиной к Городу. И смотрел так, словно заглядывал куда-то далеко за лагерь, через рощу.

Потом он нашел Стратимира:

– Вижу, как сделать, воевода.

– Видишь – делай. Отряжу тебе в помощь любечских. Они печенегов знают. И гребцы хорошие, и пловцы.

На том разговор и закончился. А дело будет ночью.

Через ров

Черниговский купец стоял около самого рва и кричал на Золотые Ворота по-гречески:

– Если кто хочет есть, может ловить рыбу здесь, во рву, я разрешаю! Но сеть не тащи! Сетью здесь ничего не поймаешь! Мелкая рыба, лягушачья дочь! Паволокой шелковой надо ловить! Лучше всего: с василевса одежду снять – в ней шелк хороший – и ловить!..

Со стены в сторону черниговца полетел камень. Не долетел – плеснул во рву.

– Последнего червя распугаете! – сказал черниговец.

Он отчаянно, зло веселился, как умел. В прошлом году в этом самом Городе, на базаре, убили его брата, купца.

– Если василевс хочет с нами поговорить, можете ворота не открывать! Бросайте его прямо со стены – мы поймаем!..

Ромейский счет (разговор на улице Меси под царским портиком)

Царский портик был местом для умных, заумных и даже полоумных споров – среди людей ученых, переучившихся и недоучек. Здесь же, под портиком, и книги продавали.

В этот день разговор шел все об одном.

– Никакие это не славяне – те, что под Городом, – сказал человек несколько потрепанного странного вида – то ли чей-то секретарь, то ли собравшийся в монахи.

– А кто же? – спросил лангобардский рыцарь, невесть зачем попавший в Город.

– Никакие это не люди…

– Варвары – они и не люди, – сказал университетский старец, хранитель рукописей.

– Это не варвары. Это дни…

– А?

– С той поры, как великий Константин основал Новый Рим, наш Город, и Восточную империю, с тех пор каждый день, прожитый ромеями, в полночь обращался в человека. И человек этот, не совсем, конечно, человек – не как мы с вами, – переплывал на тот берег Босфора и прятался в пещерах…

– Где там пещеры? – спросил въедливый хранитель.

– Далеко. С тех пор прошло триста семьдесят семь лет…

– Нехорошая какая-то цифра, – сморщил лоб лангобардец.

– Прошло триста семьдесят семь лет. И прожитые Константинополем дни собрались вместе, вышли из пещер, сели на корабли, поплыли под стенами Города. Они высадились на берег. И пойдут они по всей ромейской земле, чтобы все видели, как много уж прожил Город, и каждый бы понял, как трудно – и чем дальше, тем труднее, – будет достраивать каждый новый день к прекрасному зданию империи.

– Это и без них ясно. И без них трудно, – обиделся Филоктет, девятый вофр, вставший под портик успокоить душу ученым разговором и налетевший на этот бред. – И по какому же правилу, по какому праву дни, прожитые ромеями, стали выглядеть как натуральные славяне! Уж мне ли их не знать!

Странный полусекретарь-полумонах пожевал губами и с достоинством ответил Филоктету.

– Пылкий юноша, – сказал он вофру, который был одного с ним возраста, лет сорока пяти. – Пылкий юноша может заподозрить меня в чем угодно. И даже донести на меня городской страже, эпарху или самому паракимомену, если тот пожелает принять пылкого юношу…

– Больно надо доносить, – буркнул Филоктет.

– Но он не может заподозрить меня в одном: в неучености и неглубокомысленности. Неужели пылкий юноша, который, кажется, занимается таким сложным ремеслом, как оценка лошадей, думает, что дни, прожитые ромеями, должны быть точь-в-точь похожи на самих ромеев? Неужели лошадиный хвост, который развевается сзади, когда лошадь бежит вперед, похож на саму лошадь? Нет, дни, прожитые Городом, похожи на что угодно, только не на ромеев. Они, быть может, специально прикинулись варварами, чтобы испытать нашу стойкость и смелость!..

Университетский старец сосредоточенно моргал, глядя себе под ноги.

– Со времени основания Города прошло более двухсот тысяч дней, – сказал он, подняв глаза. – А сколько воинов под Городом?

– Около ста тысяч, – сказал Филоктет, привыкший называть цифры с убедительностью. – Сто тысяч – сказали те, кто знает, – озабоченно прибавил он, не желая, чтобы кто-нибудь подумал, будто он, Филоктет, мог быть сегодня на морской стене города.

– Значит, сто тысяч дней еще в дороге! – сказал находчивый секретарь-монах.

– Этого нам не хватало! – Филоктет вспомнил виденное им со стены, помножил это на два – страшнее, чем две Мраморные Крысы, бегущие на тебя с двух сторон…

Опоясанный мечом лангобардец, которого славянская осада меньше других пугала, но интересовала как военный опыт, решил перевести разговор на иное:

– Неужели на этих корабликах славяне прошли через все Русское море?

– Через Румское море, и не все, а его часть, – объяснил Филоктет.

– Через Русское море, – поправил Абу Халиб, который стоял здесь же, но пока только слушал. – Если речь идет о том, что называлось Понт Эвксинский, то это море называют Русским. И у славян нет других кораблей.

– Все моря здесь – Румские, и на юг и на север, – наклонился в сторону Абу Халиба девятый вофр. – И то море, на чьи западные берега пришли они, – показал Филоктет на лангобардца, – и то море, на берегах которого фема Херсонеса, все это Румское море, а мы находимся в самом центре его, на Пропонтиде.

– Море называется по имени тех, кто живет на его северных берегах, – объяснил терпеливый Абу Халиб. – Так принято в науке. Румское море – к югу от нас, стоящих здесь, к югу от ромеев. Море Варягов – к югу от варягов. Море Мраков потому и называется Морем Мраков, что на севере его уже никто не живет, а на южных берегах живут славяне и варяги. Море же к югу от Руси – Русское море. Фема Херсонеса занимает небольшую часть северного берега.

– Но дальше, за Херсонесом, живут печенеги, – вставил университетский хранитель. – Не называть же море Печенежским!

– Печенежское море – это степь, – сказал Абу Халиб.

– Ты что же, был во всех этих землях? – спросил его лангобардец.

– Нет, но знаю их по книгам. Правда, книги можно дописывать бесконечно. Не меняется лицо земли, но меняется лицо стран. Меняются со временем и названия морей. Но пока, насколько я слышал, все так, как я назвал.

– Придется ромеям исправлять вашу науку или, как ты говоришь, лицо стран! – Филоктет озлился и, поскольку прямо сейчас исправить ничего было нельзя, вышел из-под Царского портика.

«Говорили, что год назад славяне и ромеи поспорили на базаре Города и посекли друг друга мечами, – вспомнил Абу Халиб. – Не о названии ли моря они спорили? Или, может быть, о смысле названий?.. Далеко заходят научные споры в наше время».

«Перемирие»

К Стратимиру привели Рулава. Рассказали, как он попал в славянскую лодью.

– Прямо и не знаю, что с тобой делать, – сказал Стратимир. – Мне кое-что хочется узнать. Пожалуй, я спрошу у тебя.

– В вопросе стыда нет, – сказал Рулав.

– А ты наглый малый. Все вы, варяги, разбойники.

– Я не разбойник, ты знаешь. Я служу василевсу.

– Нашел чем хвалиться. Знаешь, у лошадей, которые дают на себе ездить, есть такое… седло. Так седло, оно тоже служит. И бывает дорогое, красивое. Но как оно знает жизнь? По тяжести седока, и только!

– На седло еще, – не очень уверенно заметил Рулав, не слишком разбиравшийся в кавалерийских делах, – на него еще голову кладут. Ночью, в походе.

– И голову оно знает только по весу, – махнул рукой Стратимир. – Ты где служишь?

– В этерии.

– Знаю эту этерию. Седло и есть, как я говорил. Только что к голове и вправду ближе.

– Если вы думаете, что я пленный, попробуйте меня взять. Если же я гость в вашем стане, зачем говорить так?

– Не торопись. Я шел сюда дольше, чем ты. Тебе что – прыгнул со стены и уже здесь. А мне от Киева! Знаешь, сколько?

– Знаю.

– Ну вот. Тебя славяне встречают как честного воина, а мне ромеи цепи перед носом повесили. Хорошо это?

– Эпарх приказал. – Рулав понял, наконец, что интересует Стратимира, и сказал, какая в этом тайна…

– Эпарх?

– Анатолий. Говорят, он приказал ночью.

– А гонца ночью во дворец не было?

– Нет.

– Хитрый у вас эпарх. И больше ты, стало быть, ничего не знаешь?.. С дерева, конечно, не так уж далеко видно, а слышно еще меньше. Ладно. Оставайся в пределах моего полка. Дальше не ходи.

– А если воины Города выйдут из ворот на вас?

– Тебя это пусть не волнует. Мы им эти ворота на уши повесим! А с тобой у нас пока перемирие. Все.

Решение корпорации константинопольских нищих в связи с осадой города (обсуждалось ночью на улице Меси под портиком Михаила)

1. Корпорация считает город неприступным, настаивает на этом мнении и должна распространять его среди всех ромеев от последнего ремесленника до высших лиц империи.

2. Если осада будет затягиваться, корпорация должна позаботиться о скорейшем заключении мира. Для этого она будет показывать, что население города доведено до крайности (специальные эпизоды и сцены на пути следования по городу влиятельных лиц).

Синклит корпорации снесся с эпархом и пришел к таким выводам:

в случае вспышек недовольства в городе не поддерживать выкриков против лично эпарха и лично… (фигура умолчания относится к личности василевса). В остальной смуте по случаю осады члены корпорации принимают участие только по единому плану, который должен быть составлен синклитом корпорации за время не большее, чем нужно скороходу, чтобы пройти от площади Августеон до Амастрианской;

заверить эпарха, что нужные ему слухи будут безотказно распространяться в городе силами корпорации;

если у корпорации возникнет надобность распространять и другие мнения и рассказы, она будет это делать, не нарушая тем не менее договоренности с эпархом;

договор с эпархом покупается гарантией эпарха в случае крайней нужды оказать корпорации платную помощь водой (резерв цистерны Филоксена[3]).

Члены корпорации молятся о наступлении мора среди славян и о течи в их кораблях.[4] Для успешных молитв корпорация выделяет средства.

Если славяне войдут в город, нищие покидают центральные кварталы. Старосты извещают о месте, где они будут находиться, как высших, так и низших.

Бегство без этого условия считается преступлением против корпорации.

Слухи (ложные), предназначенные к распространению (от эпарха – корпорации нищих)

1. Неожиданность появления славян объясняется просто: они шли, по договору с василевсом, для войны с арабами в Киликию, но нарушили договор, ибо им показалась мала плата за союзничество. Когда славяне поймут неприступность Города, они пойдут в Киликию выполнять свои обещания.

2. Олег, князь славян, тяжело заболел.

3. Николай Мистик, увидев славян в Босфоре, упал с башни и утонул.

Слухи, циркулирующие в городе стихийно

1. Николай Мистик устроил так, что о походе славян вдоль берегов болгарских и ромейских не сообщили в столицу.

Славяне хотят восстановить Николая Мистика в сане патриарха и сами примут христианство из его рук.

2. Воды в городе очень мало.

3. Славяне научились ходить по дну моря.

4. Слышали, что юродивый Григорий Белый кричал: «Пропонтида сгорит, и славяне погибнут».

Печенежские заповеди

Степь нигде не кончается, и за морем лежит степь.

Война никогда не кончается, перейти реку – и начнется другая война.

Договор с другим народом – все одно что договор с солнцем: прилетела туча и солнце скрылось.

Удар копья в поле убьет одного, удар копья из засады убьет двоих.

Бараний жир на котле должен быть толщиной в палец, рука печенежского князя – длиною в степь, прыжок коня не должен иметь предела.

Без коня под твоим седлом и копья в твоей руке не выживут в этом мире твои жена и дети.

Ночь. Пропонтида

Странные дела творились на Пропонтиде. Начавшись утром, никак не кончались. Вдоль извилистого берега, с юга, к русскому лагерю шли лодьи, шли плоты, горели над ними толстые свечи и слышалось конское ржание.

Печенежские кони привыкли к воде – правда, не такой просторной. Пропонтида пугала их. Одни всадники перекидывали поводья в лодью, садились туда сами, а конь плыл за лодьей, увлекаемый силой гребцов, ему было не тяжело. Другие кони жались друг к другу на плотах, им было легче, но страшнее.

Все это не очень нравилось печенегам, но награда была обещана хорошая. Русский князь не поскупился и на подарки вперед.

Замысел был прост: движение людей и коней в Пропонтиде должны были заметить из Города. Но понять, что к чему, ромеям будет трудно. Славяне перевозили печенегов не так уж далеко – из-за рощи в свой лагерь, вдоль берега. Но берег был здесь сложный, извилистый, а движение людей и плотов еще хитрее, так что из Города должно было казаться: перевозят конницу с другого берега Пропонтиды, и, может быть, числом немалую.

Свечи позаимствовали в ближайшем монастыре.

– Воск – наш товар, славянский, – сказал старик-новгородец. – Не будет наших купцов в Царьграде, не будет свечей у ромейского бога.

Подкрепленная мечами и копьями, криками конников во дворе, эта истина восторжествовала над монахами.

Огней над плывущим войском было много, Пропонтида их отражала. Качались блестящие мокрые конские морды. Тяжелые длинные морды, коротковолосые стоячие гривы – на таких конях в былые века мчались скифы, теперь – печенеги. Но никогда не заносило еще этих выносливых и упрямых лошадей в волны Пропонтиды.

– …Отпусти поводья подальше, грести неловко, веслом лошадь накрою! – повторял печенегу славянский гребец.

– …Плот перевернется, если конь спрыгнет! Погоди, ближе к берегу подойдем, – останавливал другой славянин на плоту печенега, который хотел свести коня в воду и поплыть на нем. Держал упрямого степняка за руку. Начиналась возня, кони на плоту шарахались…

– Хорошо еще, море спокойное, – сказал сквозь зубы Радомир, любечский воевода. – А то бы мы их потопили всех в волне ромейской. Рыбам на корм.

Новгородец не слышал его, потому что как раз закричал в этот момент на какую-то из лодий по-печенежски:

– Здесь скалы под водой! Кони ноги побьют! Дальше выводи, вон у того мыска!..

Видно было, как печенег, услышав его, полез обратно из воды в лодью, накручивая на руку длинные поводья, заводя лошадь к правому борту, подальше от берега.

– За такое дно – особая плата! – кричал он новгородцу.

– Будет! – кричал новгородец. – Но только на одного коня, тебе это не в опасность.

– Жадный какой!.. – хрипел печенег.

– Хорошо еще, не в Босфоре идем, там бы совсем против течения, – продолжал перечислять Радомир, как им повезло. – И ветер с севера утих. А то бы пришлось топить их всех…

– Еще лучше, что они твоих слов не слышат, печенеги.

– Хорошо, что нам не тихо сейчас идти надо, а то как бы им глотки заткнули? Крику-то! Пришлось бы топить…

– Сейчас чем шумнее, тем страшнее. Хорошо нас видно из Города?

– Доберемся до места, пойду спрошу у василевса.

Олег вышел к берегу.

– Не знал, что такое маленькое море так напугает печенегов, – сказал князь. – Надо бы и нам возле Киева свою Пропонтиду сделать. Или у порогов. Ой как надо бы!

Велемудр стал честно прикидывать в уме, можно ли это сделать: плотины навести… Стратимир покачал головой:

– Легче Пропонтиду отсюда вывезти – в кубках, в ковшах.

С плота прыгнул в воду Радомир, высоко поднимая толстую свечу. Плеснул водой себе на лицо, фыркнул:

– После такого дела, князь, меня уже ничем не возьмешь! Скажи: я все стены константинопольские по камню разберу. Но печенегов возить…

Весь мокрый, как будто из его кожи сочилась сквозь поры вода, выходил на берег новгородец.

– Холодно, – сказал он сам себе. – Отведите меня к костру!

Он устал за утро, день и ночь.

Первые всадники поскакали мимо лагеря, вдоль цепи лучников. Им указали, где ручей. Помчались пить.

Во дворце

Вестники разбудили Большой дворец. И так было трудно уснуть, а тут еще:

– Они переводят конницу с того берега!

Логофет дрома покачивался, держась руками за голову:

– Конница! Неужели арабы! Неужели у славян договор с ними!

Царский брат Александр смотрел на Фому с презрением.

Логофет заметил это: «Неужели он не понимает, что грозит сейчас Городу?»

– Какая разница! – рявкнул Александр. – Стены от этого не рухнут!

«Может быть, это он устроил, его это дела? – подумал Фома. – Его желание стать василевсом зашло так далеко, и он сделал тайным проход варваров к Городу?»

– Сколько их? – спросил Самона вестника.

– Не сосчитать. Огней много. Конники уходят в рощу. Совсем не видно.

– Огней много, а ничего не видно?! – переспросил Самона.

Вестник поклонился с перепугу.

Василевс не выходил к ним, молился.

Глаз Самоны

Под утро к паракимомену прибежал человек, приставленный следить за Абу Халибом. Он сказал, что вчера под Царским портиком какой-то, с виду ученый, чудак говорил, что к Городу идет еще сто тысяч воинов. И вот они – прибыли ночью.

– Сто тысяч?

– Да. Столько же, сколько славян, говорил он.

– Кто говорил?

– Я помню лицо, но не знаю его.

– Как хочешь и что хочешь помни, но решается твоя судьба. – Самона прикинул в уме насыщенность Города людьми и знания своего шпиона. – Три часа или вечность, выбирай сам.

Выходя от него, шпион поймал себя на предательской мысли: стоило ли доносить, конники все равно уже у Города.

Ночные домыслы логофета дрома и утреннее сообщение агента Самоны родили в Городе страшную весть: под Константинополь прибыли сто тысяч арабов. Город поверил не задумываясь. Начиная со вчерашнего дня, его трудно было удивить числом и внезапностью.

На самом деле печенежских конников было полторы сотни.

Глаз Самоны дождался вчерашнего прорицателя под Царским портиком. Стража арестовала потрепанного ромея открыто, доставила во дворец. Он и на самом деле оказался недавним секретарем одного константинопольского вельможи. Самона лично руководил пытками, но длинноволосый секретарь не мог рассказать ничего, кроме того, что плел под Царским портиком. До вечера он не дожил.