И пусть их будет много

Глава 12. Первая победа

Шли дни. Клементина, наконец, окончательно оправившись от перенесенных испытаний, вернулась к счетам и книгам, чем привела в полное отчаянье Перье. Цифры занимали ее разум и не возмущали душу.

Клементина сверяла прошлогодние записи с записями более свежими, тщательно их анализировала. Управляющий всякий раз огорченно качал головой, но, не осмеливаясь перечить, подробнейшим образом отвечал на вопросы хозяйки.

Когда книги расходов и приходов были изучены от корки до корки, Клементина подумала, что пора вернуться к чтению литературы иной.

Она полистала одну новеллу, другую, поняла: все эти романы и поэмы о любви между пастушками и ветреными их любовниками вновь развлекают ее. Тогда и вспомнила она о книге, чтение которой прервалось тем трагическим путешествием домой. Роман Оноре д'Юрфе "Астрея", который Клементина едва ли прочла тогда до половины, пролежал в ее комнате, рядом с ее постелью все то время, что она была больна.

Теперь, решив вернуться к роману снова, она взяла книгу в руки. Когда из нее выпал сложенный вчетверо листок, Клементина отчего-то вздрогнула, долго смотрела в смущении на валяющийся на полу белый прямоугольник, не решаясь поднять его и заглянуть внутрь.

Потом все-таки развернула листок. Прочла странное:

Позвала Терезу. Спросила строго:

— Что это за листок?

Та долго молчала, соображала. Потом, вспомнив, заломила руки:

— Простите, госпожа! Это граф де Мориньер, уезжая, просил передать вам лично в руки. Но вы были в таком состоянии! Я положила письмо в книгу, чтобы не потерять. Да и запамятовала. Простите!

Клементина отпустила ее. Села на кровать, долго смотрела на ровные буквы, на изящную М в конце.

"Надеюсь на вашу память" — что это?

Мориньер хотел, чтобы она что-то вспомнила? Не забыла? Что?

Стала вспоминать. Прогулку, развалины, ход.

Его руки, голос. "Человек достоин сочувствия".

Библиотека. Что там в библиотеке?

Засунула записку за корсаж. Она жгла ей кожу. Достала, снова перечитала. Не выдержала, отправилась в библиотеку, нашла полку с Платоном.

Достала один том, другой. Положила на пол, к ногам. Присела, открыла, полистала. Несколько томов на латыни. Вздохнула — с латынью она не дружила. Впрочем, теперь это было неважно. Поднялась, заглянула вглубь полки. Внешне — ничего необычного. Дотронулась до стены, провела пальцами по поверхности, понажимала там, потом сям. В какой-то момент, — она не сразу поняла, что произошло, и на что именно она нажала, — что-то заскрежетало, щелкнуло, вся секция шкафа выдвинулась вперед, повернулась, освобождая проход.

Клементина испугалась, отшатнулась.

Долго стояла неподвижно, смотрела в темноту. Потом, успокоившись немного, выровняв дыхание, взяла в руки свечу, протиснулась в открывшийся ход. Посветила. Вниз уходила лестница. Она не решилась сразу идти. Вернулась в комнату, к шкафу. Всмотрелась внимательно в заднюю его стенку. Ничего. Ничего необычного. Опять поводила пальцами, нащупала легкую, внешне совершенно не заметную, трещину-стык. Ощупала подушечками пальцев.

Да, похоже, это и есть тот самый секрет. Небольшой, едва выдающийся в сравнении с уровнем всей прочей стены шкафа, прямоугольник. Нажала на него. Спустя мгновение раздался скрежет, и шкаф встал на прежнее место. Что-то щелкнуло, и все затихло.

Клементина вернула тома Платона на место, отошла к столу, уселась в кресло.

Часто билось сердце. Сделанное открытие взбудоражило и даже как будто огорчило ее.

Когда Мориньер говорил ей о тоннеле, ведущем в замок, она не осознавала, насколько это знание изменит ее ощущения от дома, в котором она теперь жила. Ей вдруг стало страшно, что об этом ходе могут знать чужие.

Знает Филипп, Мориньер, Жиббо.

Жиббо? Да, Жиббо, наверняка. Иначе как бы она попадала в башню, не пройдя через двор?

Возможно, знает, Перье. Должен знать. А вдруг кто-то еще? Чужой? Враг?

Она не вполне понимала, какого врага сейчас имела в виду. Не было у нее врагов! Здесь, во Франции, пока что — не было.

И вот тут, в размышлениях этих, в поисках, в обострившемся ощущении опасности она вдруг поняла мучившее ее: "Надеюсь на вашу память".

Мориньер намекал: все, что он написал должно остаться в памяти. Она будто бы даже услышала его голос: "Запомните все, что я вам написал, и уничтожьте записку".

Перечитала еще раз, другой. Удостоверилась, что все запомнила. И бросила записку в огонь.

Клементина почти совсем перестала выходить из библиотеки.

Огромная комната, доверху забитая книгами, привлекала ее необычайно. В те дни, когда Клементина не планировала посетить Жиббо, она стала запираться в библиотеке с самого утра. Потребовала перенести туда свое любимое, большое, обитое кожей, кресло с высокой прямой спинкой. Выходила вечером — только чтобы переодеться и отойти ко сну.

Слуги беспокоились.

— Ну, на что это похоже? Совсем госпожа себя не бережет, — вздыхала нянюшка Пюльшери и при каждом удобном случае старалась отнести Клементине в библиотеку какое-нибудь лакомство. Аннет теперь ежедневно пекла специально для нее мягкие булочки из сдобного теста.

Отец Жозеф, их капеллан, вспоминая, какой исхудавшей, почти прозрачной была Клементина и как близка она недавно была к помешательству, только кивал головой:

— Ешьте, дитя мое. Господь освобождает от поста больных, нуждающихся в пище. Ешьте и не забывайте благодарить Господа нашего за щедроты его.

Клементина любила булочки, поэтому она с легкостью признала себя все еще больной, и к концу зимы превратилась в прежнюю очаровательную женщину.

На время холодов пламя восстания было поутихло, однако с приходом весны начало разгораться снова.

Повсюду в городах теперь стояли солдаты, готовые в любой момент броситься в атаку на мятежников. Интенданты старались держать руку на пульсе. Едва осведомители приносили им сообщения, что в том или ином месте готовится выступление крестьян и городской бедноты, как они направляли туда войска. Часто успевали сработать на опережение. Иногда мешкали, опаздывали.

Тогда битвы оказывались более кровавыми. Повстанцы успевали собрать силы, организоваться в единый кулак, налиться направленной ненавистью. Было очевидно, что кто-то, неистовый, обладающий даром убеждения, собирал, сколачивал войска, руководил ими, подпитывая своей энергией. И повстанцы, и их противники носили на устах одно имя — Одижо.

Окрестные крестьяне то и дело приносили в замок дурные вести: в середине марта поднялся Борез, позже — восставшими был взят Ла-Вильдье. Вновь обильно лилась кровь. Убивали консулов, сборщиков налогов. В городах грабили лавки, лишали жизни зажиточных горожан.

Немало доставалось и драгунам. Их ненавидели не только крестьяне и гугеноты, против которых, главным образом, и направлены были воевать солдаты короля. Их терпеть не могли хозяева таверн и постоялых дворов — за то, что, останавливаясь у них, солдаты никогда не платили за пищу и ночлег; ненавидели жители деревень и городов, где стояли солдаты короля; ненавидели женщины, на которых обозленные, истосковавшиеся по женскому теплу, солдаты вымещали свою, смешанную с похотью, агрессию.

Драгуны чувствовали себя на просторах провинции непрошенными гостями, чужаками. За униженность они платили унижениями, ненависть рождала ненависть.

В апреле, когда земля, наперекор человеческой жестокости, согретая солнечным теплом, задышала, наконец, ровно и спокойно, выпуская из своих недр новые росточки жизни, Клементине пришлось вновь увидеть драгунов — уже во дворе собственного замка.

Был вечер. Солнце готовилось опуститься за лес. Красными, вечерними лучами напоследок обнимало оно зубцы башен. Прощалось. Замок готовился ко сну.

Заслышав шум во дворе, Клементина вышла на площадку перед домом, оперлась на балюстраду, вглядываясь в сумерки. Колышущееся море красных султанов быстро заполняло двор. Она сделала еще несколько шагов, остановилась на верхней ступени, подождала, пока всадники приблизятся.

Один взгляд на драгун вернул ее в недавнее прошлое. Она почувствовала слабость и… то самое, что чувствовало большинство жителей этих земель — ненависть. Последнее испугало Клементину.

Ненависть мешала думать, она должна была с нею справиться.

Драгуны исполняли волю короля, и противиться им значило пойти против Короля. Позволить им грабить ее землю — значило не исполнить свое предназначение.

Она не имела права теперь ошибиться.

"Все, что хочешь, дорогая, но войны на твоей земле быть не должно! — подумала. — Только не война".

Заметив бледность, разлившуюся по лицу Клементины, Ансельм де Ларош схватился за шпагу. Она коснулась его руки, сжимающей эфес, остановила.

— Что вам угодно, господа? — спросила, удивляясь, насколько звонко и твердо прозвучал ее голос.

— Кто вы? — спросил один из драгун. Конь под ним, разогретый скачкой, беспокоился, вскидывал голову, нервно перебирал ногами, высекая искры о камни мостовой.

— Сударь, этот вопрос с большим правом могу задать вам я. Но я отвечу. Я — хозяйка этого замка. Мой супруг, граф де Грасьен, верный слуга его величества, сейчас находится в отъезде по делам государственной важности, а потому все вопросы вам придется решать со мной. Чего вы желаете?

Выехавший вперед приподнял шляпу. Согласно с ним колыхнулись султаны остальных драгун.

— Капитан Лагарне к вашим услугам, мадам! — Он решил, на всякий случай, быть учтивым.

Кто его, в конце концов, знает, что скрывается за этими словами: "верный слуга" и "дела государственной важности"? Все они — верные слуги его величества. Но он не раз сталкивался с тем, что есть и те, что "вернее самых верных". И тут ошибешься — несдобровать. Отчего он не поинтересовался заранее, через чьи земли будет пролегать их путь?

— Мы направляемся в замок проклятого гугенота Молинара, — ответил. — Но мои солдаты устали. Не позволили бы вы, графиня, остановиться на ночь под сенью вашего замка?

— Замок не вместит всех, — Клементина оглядела двор еще раз. — Но вы можете встать лагерем под его стенами. Вас же, господин Лагарне, я приглашаю отужинать и отдохнуть в доме графа де Грасьен.

Не дожидаясь, пока капитан спешится и последует за ней, направилась в дом.

Быстро раздала указания слугам, поднялась в спальню поправить прическу и переменить платье. Выбирала платье из тех, что носила при дворе — пышное, с глубоким декольте, украшенное изысканным венецианским кружевом.

Лагарне казалось, что он попал в рай. Ему никогда не приходилось прежде ужинать в обществе такой прелестной женщины. Более того, в его окружении подобные феи вообще не водились.

Она была настолько очаровательна, мила и предупредительна, что к концу ужина Лагарне не знал, что и думать.

С одной стороны, графиня, безусловно, проявляла к нему исключительное внимание. Достаточно вспомнить, как следила она за тем, чтобы в кубке его не заканчивалось вино, как царственным кивком головы приказывала слуге, стоявшим за его спиной, подавать ему следующее блюдо. С другой стороны, он поверить не мог, что такая высокородная дама могла в первый же вечер проникнуться к нему столь сильной симпатией, чтобы… Нет, об этом и речи быть не могло!

Все удовольствие от ужина и общения с графиней де Грасьен испортили его люди.

Графиня отправила солдатам несколько корзин с вином и хлебом. А они — что с них возьмешь? — решили, что в дар им посланы и две прелестные девушки. Мальчики его, собственно, и не сделали ничего. Так, похватали девушек за груди, да впились разок-другой в нежные девичьи губы, но девушки, вырвавшись из пылких объятий, прибежали все в слезах. Поправляли чепцы, прижимали руки к разорванным воротам.

Графиня поднялась. Губы ее сжались, превратились в тонкую линию. Он вскочил следом, не в состоянии отвести взгляда от вздымающейся под прикрывающим декольте кружевом груди графини.

— Уймите ваших головорезов, капитан! — произнесла ледяным тоном.

Вышла из-за стола, увела с собой девушек.

Ему пришлось прервать ужин, отправиться в лагерь, по-отечески пожурить своих солдат.

Когда он вернулся, графиня стояла у окна, смотрела в темноту. Что она могла там видеть?

Он склонился, самым смиренным тоном, на какой только был способен, попросил прощения. Она обернулась, легким движением руки пригласила его вернуться к столу.

— Я вынуждена извиниться, капитан, — произнесла тихо. — Вам придется заканчивать ужин без меня. Я очень устала. После ужина Гийом препроводит вас в вашу спальню. Доброй ночи, мессир.

Когда подошло время прощаться, графиня спустилась вниз — свежая, очаровательная, невероятно красивая. И теперь стояла на том же месте, на котором он увидел ее вчера, когда только въезжал в ворота этого гостеприимного замка.

Лагарне, между тем, был удивлен.

Он приказал сворачивать лагерь, когда солнце уже изрядно поднялось над горизонтом. И за все это время, с самого рассвета, на глаза ему не попалось ни одной женщины, девушки и даже ребенка.

И утром в доме ему прислуживали одни мужчины. Старик подавал завтрак, юноша — принес ему в комнату вычищенный, отутюженный мундир, темноволосый молодой мужчина — подал к крыльцу коня.

"Куда все подевались?" — думал он.

Встретившись взглядом с графиней, Лагарне почувствовал, что лицо его заливает краска стыда. Это было так неожиданно для него, что он разозлился. С какой, собственно, стати, должен он стыдиться нормальных мужских поступков своих солдат? С какой, черт побери, стати?!

Но он сдержался. Очень хотелось ему заслужить хотя бы один еще благосклонный взгляд графини. Поэтому Лагарне склонился, подмел пером пыль с булыжной мостовой, проговорил благодарственные слова.

Она улыбнулась, кивнула:

— Хорошей дороги, капитан.

Лагарне вскочил на коня, погарцевал перед крыльцом, взмахнул еще раз шляпой. Умчался.

Когда драгуны покинули замок, Клементина, наконец, выдохнула. Она одержала первую победу.