И пусть наступит утро

— Доводите, — сказал, улыбаясь, Богданов. — А как новый командир взвода?

— Был у нас, — подтвердил лейтенант.

— То-есть как это «был»? — переспросил майор.

— Ранен!

— Ранен? — Улыбка сбежала с лица Богданова. — Когда?

— Сегодня, — ответил Таиров.

— Всего неделю пробыл у вас и уже ранен, — огорченным тоном произнес Богданов. — Плохо. Очень плохо…

— Десять дней, — подтвердил Гаджи. — Огневое дело знал слабо. — Он покачал головой.

— А вы, Таиров, его сразу узнали?

— Кого? — не вонял лейтенант.

— Огневое дело, говорю, вы сразу узнали? Или вас учили этому?

Таиров нахохлился:

— Зачем сразу? Учили, конечно…

— Правильно. Вот и его, новичка, следовало учить…

— Мы учили! — вспыхнул Гаджи. — Зачем не учили? Он пришел — пищал, не командовал. Десять дней был — голос как труба стал…

— Это хорошо, — пряча улыбку, сказал майор. — Командир должен вести себя уверенно, твердо. В этом и голос не последнюю роль, конечно, играет. Но главное для боя, сами понимаете…

— Огневое дело знать! — подсказал Таиров.

— Вот именно, — в тон лейтенанту отозвался Богданов. — Поэтому ноовичка и послали к вам в батарею. Разве Березин вам не говорил об этом?

— Зачем не говорил? Говорил, — возразил лейтенант.

— Но учить громким командам — это еще не все, — заметил командир полка. — Делу следует учить настойчиво, глубоко. Вы занимались с ним лично?

— Обязательно! — подтвердил лейтенант. Его маленькое скуластое лицо покраснело. Черная полоска усов над верхней губой запрыгала. — А почему он стал командовать? Потому что стал понимать огневое дело. А сегодня снаряд разорвался там, — Гаджи показал рукой на открытые погребки, в которых лежали по пять-шесть снарядов. — В этом погребке лежали дополнительные кучки пороха. Порох вспыхнул. Лейтенант побежал, бросил шинель, погасил, но другой снаряд разорвался рядом, осколок ранил… фельдшер ему перевязку сделал, а комиссар на машине отвез в госпиталь.

— Выходит, он предотвратил взрыв?

— Да, — подтвердил Таиров.

— Молодец! — похвалил майор. — Надо будет узнать у Момота, — обратился Богданов к своему адъютанту, — в каком он сейчас состоянии.

Командир полка прошел с Таировым все орудийные окопы, зашел в соседние блиндажи, где располагались люди. Везде был порядок.

— Берегите людей, Таиров, — прощаясь сказал Богданов. — Не рискуйте без необходимости. — Он крепко пожал руку лейтенанту и уехал.

— Огневики! — радостно крикнул Гаджи, когда машина скрылась. — Порядок! Посещение командира полка окончилось благополучно. — И он обнажил ровные белые зубы в широкой озорной улыбке. Потоп, Словно спохватившись, позвал:

— Пронин! Ваня, ты еще здесь?

— Здесь я, — отозвался разведчик.

— Давай, пожалуйста, проводи беседу, как фашисты парад делать хотят и как мы им свою музыку к этому параду будем готовить.

Будни обороны

Богданов сидел на траве, у вышки и отдыхал.

В этот первый день календарной осени солнце еще светило по-летнему жарко. Сняв фуражку и подставив лицо солнечным лучам, Николай Васильевич наслаждался тишиной, вот уже несколько часов как наступившей на участке Чапаевской дивизии. После того как попытка гитлеровцев прорваться здесь к городу окончилась провалом, они что-то приутихли. «Интересно, надолго ли это затишье», — думал Богданов.

— Товарищ майор! — раздался над ухом знакомый голос.

Перед ним стоял Березин. Лейтенант сиял от радости.

— Разрешите обратиться?

— Пожалуйста. Что хорошего скажете?

— Отец! — выпалил Сергей. — Жив!

— Поздравляю! — искренне обрадовался за лейтенанта Богданов. — А как же ему удалось спастись?

— Он не пишет. Сообщает только, что ему и его товарищам повезло. Они перешли линию фронта. И снова в госпитале оперирует. А меня он поздравляет со вступлением в партию.

В этот момент невдалеке разорвался снаряд, за ним еще один.

— Новая! — доложил Пронин, — всего два выстрела сделала, а потом замолчала. Вроде кочует.

— Посмотрим, — сказал Богданов, занимая место у стереотрубы.

Из-за хутора Дальницкого вдруг появился дымок. Тишину разорвал глухой выстрел.

Майор измерил угол. Рядом поднялся еще дымок, чуть левее — третий.

«Видимо, пристрелку проводят, — решил Богданов. — Как бы не началось сейчас очередное наступление».

В этот момент к наблюдательным пунктам подъехал пикап генерала.

— Что у вас нового? — поздоровавшись, спросил Петров, когда Богданов спустился с вышки.

— Несколько новых батарей, — доложил Богданов.

— Этого следовало ожидать, — сказал генерал. — До сих пор противник активно прощупывал наши позиции и группировку, а настоящее сражение развернется только теперь. Вчера фашисты проводили разведку боем под Пересыпью, а сегодня, по-видимому, проведут там. г — Он кивнул на фланг, откуда доносился гул канонады. — Придется поехать туда.

Линию фронта медленно пересекали «юнкерсы».

— Вот и авиация, — проводив их глазами, сказал генерал. — Ничего не скажешь, у них все вовремя. Ладно, Богданов, поеду. У тебя, как всегда, все в порядке. Меня беспокоит фланг… Ты, наверное, слышал: сам Антонеску пожаловал сюда, под Одессу.

— Антонеску? — поднял брови майор. — Не слышал.

— Прибыл. Недовольны, вероятно, своим холуем хозяева. Вот он и примчался. Приказал взять Одессу штурмом, даже срок последний назначил — третье сентября.

— Значит, нам осталось жить всего три дня?

— Выходит… — улыбнулся генерал. — Ожидай теперь, Николай Васильевич, генерального наступления.

— Что ж, генеральное так генеральное, — задумавшись о чем-то, отозвался Богданов.

Богданов прилег отдохнуть под утро. Его разбудил шум, доносившейся сверху. Кто-то ходил по перекрытию землянки; на лицо сыпался песок.

— Что там? — недовольно спросил майор у телефониста.

— Морская пехота, — пояснил Морщаков, переставляя фигуру карманных шахмат. — Я уже выходил к ним, просил не шуметь. Их там много, рота или больше. Из Севастополя ночью прибыли к нам на подкрепление.

Майор неохотно протер глаза и, приподняв голову, посмотрел на часы. Стрелки показывали двадцать минут пятого. «Полтора часа всего спал», — подумал Богданов.

Вчерашний бой затянулся далеко за полночь. Теперь противник уже не мог позволить себе роскоши сделать перерыв для сна. Он торопился.

«Фашисты с потерями не считаются. Черт знает, когда они успевают подвозить пополнения, — размышлял Богданов, накручивая портянки. — А пленные твердят как попугаи: «Должны взять Одессу к третьему сентября». Не понимают, что одного их хотения мало. Антонеску приказал им взять город любыми средствами. Надеется толстоносый на свое превосходство в живой силе и технике. Конечно, восемнадцать дивизий против четырех — это много. Зато какие четыре! А наши маршевые батальоны? Они здорово выручают. Без них могло быть хуже… Вот и эти морячки, что сейчас наверху топают. Не зря гитлеровцы их полосатой смертью величают. А ты еще сердишься — потревожили…»

Он вышел из землянки. Чернильная темень ночи еще не уступила места рассвету. По небу блуждали длинные лучи прожекторов. Воздух сотрясали взрывы.

«Бомбят, — понял майор, наблюдая, как появляются все новые и новые очаги пожаров. — Зажигалки сбрасывают». Где-то в районе порта в воздухе вспыхнул вражеский бомбардировщик. Вот тонкая трасса пуль ночного истребителя зажгла второй самолет. «Ювкерсы» снова и снова заходили на цель, не считаясь с потерями. Артиллерия врага продолжала обстреливать город.

Богданов подошел к вышке. Возле посадки лежали и сидели краснофлотцы. В темноте, как жучки-светлячки, мелькали огоньки самокруток.

— Курить осторожнее, — негромко предупредил майор, — здесь, друзья, четыре шага — и фашисты.

— Не волнуйся, папаша, — ответил ему чей-то звонкий голос из темноты, — мы до них и торопимся. — Вокруг засмеялись. — Может, дашь воды? — Говоривший подошел к майору и, демонстративно чиркнув спичкой, стал прикуривать. Богданов увидел на миг пухлые, совсем мальчишечьи губы и озорные синие глаза.

— Извините, товарищ майор, — сказал синеглазый, увидев петлицы со шпалами, и поспешил ретироваться.

— Извиняю. А вы, ребята, когда вперед пойдете, не забудьте отправить назад, в тыл, того мальчика, что меня величает папашей. Детей туда не пускают, рано… А насчет воды, так ее нет. Вот, если хотите, арбузы, пожалуйста.

— Хорошие арбузы, — хвалили моряки, — где вы их. берете?

— Недалеко, на нейтральной полосе, там баштан, — улыбнулся майор.

— Командир идет, — сказал кто-то.

Подошел плечистый капитан-лейтенант. Поприветствовав Богданова и что-то выяснив у боцмана, он скомандовал:

— За мной!

— Противник рядом, — предупредил Богданов.

— Знаю, — сказал капитан-лейтенант и пошел вперед.

— Поднять клеши, примкнуть штыки! — послышалась через минуту его команда.

Светало. В лощине стелился густой туман. Редкую ружейно-пулеметную перестрелку, доносившуюся с передовой, скоро сменила частая дробь пулеметов. Захлопали разрывы мин.

Богданов позвонил Петрову:

— Похоже, что моряки, занимая оборону, атаковали противника.

— Сами ничего не поймем. Но на всякий случай выдели мне одного командира с радиостанцией, чтобы он мог вызвать огонь, — сказал генерал. — Я сейчас заеду за ним.

— Поедет Березин, — решил майор.

И через несколько минут Сергей уже мчался в пикапе генерала на передовой пункт. Ему тоже казалось маловероятным, что моряки сбили противника с занимаемой позиции. «В пехоте, — думал Березнн, — иногда выдают желаемое за действительное». Однако факты опрокинули самые смелые предположения: рота морской пехоты без артиллерийской подготовки выбила врага из траншей и углубилась более чем на километр.

Петров остановился вместе с Березиным на передовом пункте и приказал установить связь с моряками. Через сорок минут перед генералом стоял синеглазый.

— Где рота? — спросил генерал.

— Идет сюда. Завтракать собираемся, — ответил краснофлотец, картинно играя новеньким трофейным автоматом.

— Как это завтракать? А противник? — переспросил генерал.

— Не волнуйся, папаша, мы малость перекусим и снова его погоним, — весело отозвался моряк.

— Это генерал Петров, — одернул моряка Березин, которому не нравилась развязность синеглазого.

Тот смутился.

— Извините, товарищ генерал, — сказал он, — неузнал.

— Где ваш командир? — спросил Петров. — Вызовите его ко мне и передайте мой приказ: немедленно перейти к обороне, отозвать всех назад. Иначе вас перестреляют, как куропаток.

Через час морская пехота заняла свой район.

Сюрприз

Ковда Сергей вошел в блиндаж, там допрашивали пленного.

— Огонь вашей артиллерии ужасен, — говорил плотный черноволосый офицер. — Это ад… Мне довелось быть под ее огнем несколько часов подряд. Нет сил выдержать такое… Если бы огонь продолжался еще час, я бы сошел с ума… За голову майора Богданова назначена денежная премия, — сообщил он, — пятьдесят тысяч лей.

— Слышишь, Богданов? — улыбнулся генерал Петров, сидевший на месте телефониста.

Сергей только сейчас заметил, что Петров прижимал к уху телефонную трубку. Генерал не просто занимал место телефониста; он с кем-то держал связь.

Услышав имя Богданова, пленный оживился.

Когда допрос окончился, Богданов и Иващенко, проводив Петрова, пошли к себе.

— Что пишет Любовь Павловна? — спросил Богданов.

— Спасибо. Хорошего, признаться, мало. Собирается переезжать в Казахстан. Трудно одной с четырьмя… Ну а доченьки растут. — В голосе Иващенко звучали теплота и нежность.

— Разрешите? — в землянку заглянул адъютант. — Чай!

— Вот это дело, — обрадовался Богданов. — Вприкуску? — спросил он у комиссара. — Я тоже. Так вкуснее. Значит, говорите, Яков Данилович, сегодня во втором дивизионе побывали. Что же увидели? Как народ?

— Народ у нас, Николай Васильевич, золотой. Без единого звука переносят все трудности. Герои!

— Да, вы правы, люди у нас золотые, Яков Данилович, и по правде говоря, я порою завидую вам, — сказал Богданов.

— Это почему же?

— Все-таки у вас по сравнению, например, со мной куда больше возможностей бывать с людьми, наблюдать их и изучать, беседовать с ними. Это ведь так обогащает! Нужно очень дорожить этим бесценным даром человеческого общения…

— Прошу прощения, — в землянку вошел Момот.

— Это вы, доктор? Отлично! — увидев его, произнес майор. — Я сегодня заходил к вам, но вы были заняты операцией. А я хотел с вами посоветоваться. У нас возникла мысль: не можете ли вы создать у себя при санчасти лазарет, скажем, на десять — двенадцать коек для легкораненых.

— Госпитали разгружаются, — добавил Иващенко, — раненых эвакуируют в тыл. Я сегодня ездил проведать Ерохина, а его отправили на Кавказ…

— Ясно, — подхватил Момот, — это позволило бы нам сохранить кадры. Но…

— Понимаю вас, доктор, — остановил его майор. — Вы хотите сказать, что наши штаты медицинского персонала не рассчитаны на лазарет, о котором я говорю. Мы уже думали над этим с комиссаром. И пришли к выводу, что особенности обороны города позволяют пойти на это. Ведь, по сути дела, мы вертимся на пятачке. А тылы полка и вовсе находятся на одном месте. Лечение раненых не помешает нашему маневру. А нам, вероятно, придется здесь зимовать.

— Все это верно, — колебался врач, — но раненые часто нуждаются в сложных операциях. В наших условиях и нашими силами мы не сумеем делать их.

— Таких раненых мы будем отправлять в госпиталь, а после операции забирать в лазарет, — сказал комиссар.

— Вот именно, — поддержал его Богданов. — Поймите, доктор, нам хочется сделать все, зависящее от дас, чтобы люди полка не уходили безвозвратно, а имели возможность как можно скорее вернуться в свой полк. Но, разумеется, рисковать здоровьем и жизнью людей мы не имеем права, да и не хотим. Речь идет только о легкораненых.

— Согласен, — сдался Момот.

— Отлично! — улыбнулся майор. — Вот если бы мы могли также просто и быстро решить проблему потерь вообще…

Иващенко молчал. Они уже не один раз обсуждали вдвоем с Богдановым этот вопрос. Но поиски действенных мер, которые помогли бы сократить потери людей, пока не увенчались успехом.

— Чем чаще я над этим думаю, — продолжал Богданов, — тем больше утверждаюсь в мнении, что все сводится к одному и тому же.

— К чему же? — спросил врач.

— К дисциплине. Да, это не ново. Но только дисциплина способна помочь нам сохранить людей. Максимально снизить потери, А для того чтобы решить эту задачу, нам следует чаще бывать на огневых позициях, в боевых порядках и в подразделениях, контролировать их…

Момот и Иващенко ушли в половине второго, а около двух часов приехал начальник штаба полка капитан Макаров.

— Есть новости, — войдя, доложил 01Н.

Богданов предложил ему сесть на земляное ложе, служившее днем стулом и кроватью ночью, а сам углубился в карту.

Он внимательно изучал множество только что нанесенных синих линий, кружков и значков.

— Пять новых батарей, — подсчитал Богданов. — Верно, Михаил Оеменович?

— Да, — подтвердил капитан, — часть обнаруженных вчера звуковой разведкой — сегодня подтверждена оптическими засечками.

— Вижу, — сказал майор.

Когда командир полка и начальник штаба закончили работу и вышли из блиндажа, уже светало. Воздух был удивительно чист и прозрачен. Позади наблюдательных пунктов четко вырисовывались большие заводские трубы.

Богданов медленно шел, вдыхая свежий воздух. Спать не хотелось. Около окопа, ще было укрыто орудие он остановился.

— А в гражданскую был пулеметчиком, — донеслись до него чьи-то слова. Богданов прислушался. Говорили двое. Один голос принадлежал Березину. Второй, густой, спокойный, был ему незнаком.

— Значит, и в гражданскую пулеметчиком были? — спросил Березин.

— Так точно! В этих местах, правда, не приходилось воевать, хотя родом недалеко отсюда.

«Гордин», — вспомнил Богданов фамилию обладателя густого баритона.

— Жаль мне Одессу, — продолжал Гордин. — Родной, можно сказать, город. Четверть века на судостроительном отработал. Каково было оставлять? Понимаете, как подошел фашист к окраинам, будто кто-то холодными руками сердце сжал…

Увидев командира полка, оба вытянулись.

Где-то далеко ухнул орудийный выстрел. Через несколько секунд над их головой прошуршал снаряд, а спустя еще немного времени он разорвался далеко позади наблюдательных пунктов.

— Ориентир два, влево один сорок, — батарея противника! — громко доложил Гасанов. — Отсчет правого — двадцать восемь шестьдесят.

— Снова ты? — произнес Сергей, нанося отсчеты на карту. Это была обнаруженная жми еще вчера батарея 150-миллиметрового калибра.

— Что-то поздно сегодня. Нервишки подводят, наверное, — сказал Гордин.

Сергей тоже стал замечать, что гитлеровцы начали изменять своему принципу, или, как его назвал Морщаков, неписаному закону: «Взошло солнце — война, а зашло — конец войне, отдых».

Тяжело урча, подъехал дикап Петрова.

— Давно началось? — спросил он, выйдя из машины.

— Только что товарищ генерал, — ответил лейтенант! — Сегодня даже не дождались авиации.

— Появится еще, — кивнул Петров, пожимая руку подошедшему Богданову.

Генерал посмотрел в бинокль на вражеские позиции.

— Поберегите снаряды. Скоро пригодятся.

— Что-нибудь новое ожидается?

— У нас каждый день новое, — пошутил Петров, — так что нам не привыкать; так что ли, пулеметчик? — Он дружески подмигнул Гордину. И обращаясь к Богданову, спросил: — В полку Галиева, Николай Васильевич, есть твои передовые наблюдательные пункты?

— Есть. С этим полком у нас тесная связь.

— Это хорошо, — одобрил генерал, — только учти, ночью части дивизии будут отведены к Сухому лиману.

— Дивизия отойдет? — удивился Богданов. — Почему?

— Видишь ли, — пояснил Петров, — отвод: на новый рубеж значительно облегчит положение частей дивизии, так как сократится фронт обороны.

Богданов на секунду задумался.

— Но, — возразил он, — овладев побережьем Черного моря, от Бугаза до Сухого лимана, противник сузит кольцо…

— И возникнет угроза прорыва нашей обороны на всю ее глубину, — продолжил Петров. — Ты это хотел сказать? — Генерал нахмурился. — Да. Могу еще добавить, что возможность маневра наших кораблей в районе Одессы значительно уменьшится, так как и сам порт и входящие в него суда попадут в радиус действия артиллерии врага. Вот так. Поэтому заход в порт кораблей будет осуществляться ночью. Или днем под прикрытием дымовой завесы.

— А что же мы от этого выиграем? — опросил Богданов.

— Не понял? — воскликнул Петров. — А еще артиллерист!

— Корабли Черноморского флота получат возможность поддержать огнем корабельной артиллерии каждый сектор обороны, — высказал предположение Богданов.

— Верно. Представляешь насколько повысится плотность огня? На войне, Николай Васильевич, далеко не всегда удается делать то, что хочется. Сейчас необходима отступить.

— Вы хотите сказать, что отвод дивизии на рубеж Сухого лимана ликвидирует угрозу прорыва противника на всю глубину?

— Вот именно, — улыбнулся Петров. — «Нет худа без добра». Эту пословицу напомнил мне вчера адмирал Жуков.

Когда генерал уехал, Сергей взял коробку с шахматами, которую где-то раздобыл Морщаков, и расставил фигуры.

— С кем играете? — спросил подошедший Богданов.

— Нет партнера, — поднявшись, сказал Сергей.

— Садитесь, — остановил его Богданов, — партнера, говорите, нет? Ну что же, придется разрешить вам обыграть командира полка.

Партия развивалась спокойно. Сергею очень хотелось не ударить в грязь лицом перед Богдановым, и лейтенант затеял очень рискованную комбинацию. После нескольких ходов майор действительно призадумался. Сергей посмотрел на озабоченное лицо майора. Высокий лоб Богданова прорезала складка. Темно-серые, запавшие от усталости и недосыпания глаза сузились.

— Шах! — объявил майор, делая ход слоном. — Еще раз шах, — повторил он. — А теперь через два-три хода — неизбежный мат…

Березин молчал. Он сосредоточенно искал выход из создавшегося положения. Не хотелось мирпться с мыслью, что партия проиграна.

— Сдаетесь? — спросил Богданов.

— Нет, — упрямо качнул головой Сергей.

— Закурите. — Майор протянул ему коробку «Казбека». — Напрасно упорствуете. В таком положении даже Ботвинник прекратил бы игру.

Сергей сделал ход.

— Ах вот что, — усмехнулся Николай Васильевич. — Продолжаете сражаться. Верите в себя. Это хорошо. Без веры нет и победы. А мы ответим вот так. Шах!

Следующие два хода прошли в обоюдном молчании.

Пролетело несколько напряженных минут.

— Слабый ход, — сказал майор. — Вы проиграли. ШахГ Еще раз шах — и мат! — объявил Богданов. — На сегодня довольно. — И он посмотрел на часы.

Через полчаса Богданов и Иващенко уже проезжали мимо огневых позиций третьего дивизиона, направляясь, в первый дивизион.

— Не нравится мне это затишье, — проговорил Богданов.

Машина выехала на дорогу, ведущую к первой заставе, повернула в сторону и, легко взяв подъем, помчалась вдоль гребня.

Богданов посмотрел вниз, в лощину, где под маскировочными сетями, прикрытыми травой и листьями, виднелись стволы орудий.

— Стой! — вдруг остановил шофера майор. — Вы только взгляните, — обратился он к комиссару. — Нет, вьв только посмотрите…

Старший политрук увидел траву, прикрывавшую маскировочные сети, натянутые над орудиями.

Теперь. Иващенко понял, о чем говорит майор. На зеленом поле на одинаковом расстоянии друг от друга желтели четыре больших пятна.

— Девятая! — сказал Иващенко.

— Да, девятая, — подтвердил майор, наводя бинокль.

— Утром этого не было, — развел руками комиссар. — Стало быть, после обеда Таиров придумал.

— Придется заехать. Прямо, — сказал Богданов Мастихину, и машина легко покатилась вниз.

На огневых позициях батареи заметили эмку.

Машина была уже недалеко от орудий, когда батарейный запевала затянул:

Гремят орудия над морем,

Вздымая смерчи к облакам.

Кровавый хищник смерть и горе

Несет к цветущим берегам…

Богданов прислушался. А группа бойцов подхватила::

Нет, не бывать в Одессе гадам,

Не видеть наших берегов,

Лихих богдановцев снаряды

Летят на головы врагов…

— Что это за песня? — спросил майор у Иващенко.

Старший политрук сделал вид, что не слышал вопроса.

…И там, где танки подползали,

Где злобный враг бросался в бой,

Там груды битого металла,

Там трупы высятся горой…

Бойды дружно грянули последние строки куплета:

…Вперед, богдановцы-орлята!

Страна вас к подвигу зовет!

— Эта песня в сегодняшней газете напечатана. Хотел сюрприз вам сделать, да стало быть не вышло, — признался Иващенко. — Впрочем, получилось как сюрприз…

Богданов молчал. Машина въехала на огневые позиции?и остановилась у крайнего правого орудия. К 1ним, печатая шаг, подошел Таиров и, отдав рапорт, вытянулся, как видно ожидая похвалы.

— Кто придумал такую маскировку? — поздоровавшись, спросил майор.

— Я! — поспешил доложить лейтенант.

— А я сомневался!.. — Богданов укоризненно посмотрел на Таирова. — Разве вы не различаете цвета? Ведь это не маскировка, а целеуказание для бомбежки. А вы, Таиров, не раз, конечно, поднимались в воздух для корректировки и знаете, что с высоты любой клочок другого цвета виден, как белое на черном фоне. Наше с вами счастье, что авиация врага не летала сегодня после обеда. Прикажите немедленно убрать. — И, отойдя от растерянного лейтенанта, Богданов подошел к бойцам.

— Спасибо за песню, — тепло сказал он. — Большое спасибо.

После посещения батареи Богданов и Иващенко некоторое время ехали молча. Богданов был взволнован. Он вспомнил все пережитое за эти два месяца. И откуда только брались у людей силы? Он чувствовал себя в долгу перед ними…

Наступление переносится

Богданов был уверен, что наступившая передышка продлится недолго. И верно. На третий день рано утром разрывы вражеских снарядов и мин вновь опоясали подступы к городу.

— Началось! — вслух произнес Богданов.

С юга донесся ровный глухой гул; он быстро нарастал.

Майор выглянул из блиндажа. Линию фронта пересекали тяжелые, нагруженные самолеты с черными крестами на крыльях.

Над батареей Березина группа «юнкерсов» развернулась, и самолеты один за другим стали пикировать на орудия.

Сергей спрыгнул с вышки и побежал к ровику радиостанции.

— Таирова к микрофону, — приказал он.

Березин не отрываясь смотрел в сторону, огневых позиций. Над его батареей продолжали носиться «юнкерсы».

— Таиров у микрофона!

— Гаджи! — обрадовался Березин. — Живы?!

— Нормально! — прохрипел микрофон.

Один из «юнкерсов», идя на бомбежку, внезапно спикировал на посадку, где находилась вышка.

Гордин довернул зенитно-пулеметную установку на, пикирующий бомбардировщик, приближавшийся со страшным ревом, и в упор расстрелял его.

Самолет врезался в землю, засыпав вышку дождем осколков.

— Противнику удалось прорваться в стыке, доложили с передового НП. А через несколько минут Богданов увидел, как из балки, отделяющей наблюдательные пункты от позиций нашей пехоты, появились гитлеровцы.

— Их больше роты, — высказал предположение лейтенант Веселый.

— Вижу! — ответил Богданов и что-то сказал Гордину. В тот же момент четыре ствола зенитно-пулеметной установки опустились и повернулись в сторону приближавшихся групп.

— Без команды не стрелять! — предупредил майор.

Томительно долго тянулись секунды.

— Их не так уж много, — услышал Богданов голос командира взвода разведки младшего лейтенанта Леонтьева.

Богданов вспомнил, как незадолго до войны он прибыл в полк из училища с Золотой Звездой на груди. Звание Героя Советского Союза Леонтьев заслужил во время боев с белофиннами, еще будучи наводчиком орудия.

— Огонь! — крикнул Богданов, когда уже ясно можно было различить чужую форму солдат.

Тонкие нити трассирующих пуль прижали наступавших к земле. Они залегли, потом предприняли. две попытки обойти посадку с флангов, но оба раза откатывались, устилая телами убитых и раненых подступы к позиции.

— Товарищ майор, — доложил Веселый, — прибыла топографическая батарея.

— Отлично. Обойдите с одним взводом противника слева, а вы, Леонтьев, со своими разведчиками и взводом управления — справа. Второй взвод топобатареи атакует в лоб. Ура! — закричал Богданов, поднимая взвод.

Решительный натиск наших бойцов, неожиданно контратаковавших гитлеровцев, сделал свое дело: противник был отброшен с большими потерями для него. Вскоре Богданов снова сидел на вышке, словно ничего и не произошло. Слева и впереди еще продолжался бой. Майору сообщили, что прорвалась еще одна группа, вероятно, с танками. Нужно было предупредить всех.

— Как ваш передовой? — опросил он у Березина.

— Не отвечает, — доложил Сергей. — Там у меня Кирдяшкин. — Сергей несколько минут безуспешно вертел ручку настройки…

К посадке подъехал пикап генерала Петрова.

— Вызовите мне срочно Ковтуна, — приказал он. — Высоту не отдавать, держитесь, к вам идет помощь! — передал генерал капитану Ковтуну, исполнявшехму обязанности командира стрелкового полка вместо раненого Галиева. — Да, да, держитесь! Я посылаю вам помощь?

Генерал сложил карту и, положив ее за пазуху, сказал Богданову:

— Сейчас введу в бой резерв, двести штыков и бронемашины…

Над их головами снова появилась шестерка «юнкерсов».

— Передайте на огневые, — распорядился Богданов. — Вовдух!

Но там уже увидели «юнкерсов».

— В укрытия! — громко крикнул Таиров, первым заметивший вражеские самолеты. — Воздух!

Огненные разрывы окутали дымом орудия. Один за другим с истошным визгом сирен пикировали «юнкерсы» и, отбомбившись, ложились на обратный курс.

Когда налет кончился, Таиров поднялся, отряхивая землю с гимнастерки и бриджей. «Где теперь яма, а где окоп?» — подумал он, глядя на огромные воронки.

— Четвертое орудие повреждено, — доложил артмастер, и они оба отправились к орудию. Поврежденным оказался орудийный щит.

— По местам, — передал телефонист.

— К орудиям! — скомандовал Таиров, и огневая позиция вновь ожила. Туда-сюда сновали подносчики снарядов, со звоном досылались сорокакилограммовые чушки в казенники стволов, щелкали затворы, раскатисто ухали орудия.

— По танкам! — кричал Таиров.

Танки появились перед самой огневой внезапно. Орудия не вели огня. Была пауза. Бронированные машины врага шли на малой скорости. Вплотную прижимаясь к ним, бежали солдаты.

— Бетонобойным! — загремел Таиров, — отражатель ноль…

Головной танк развернулся от удара бетонобойного снаряда и застыл. Второе и третье орудия выстрелили одновременно с двумя другими танками врага. У второго орудия разнесло щит. У танка сорвало гусеницу. Третий танк довернул на стрелявшее орудие башню и выстрелил, но снаряд другого орудия разорвался у башни, и пламя лизнуло грязно-белый крест…

— Огневики! — закричал политрук батареи Карпу, хин. — За мной!.. Ура!.. И группа специально выделенных раньше бойцов атаковала растерявшихся гитлеровцев, бегущих от горящих танков.

В это время по дороге на село Далъник мчались бронемашины. В первой машине сидел генерал Петров.

— Дайте огонь по хутору Дальницкому, быстрее! — приказал Богданов.

Прогремел залп — и разрывы снарядов накрыли Дальницкий.

— Верно! — крикнул Богданов. — Еще огонь!

Шквал огня, казалось, катился впереди наших бронемашин.

— Ура-а! — докатилось до артиллеристов. Резерв генерала Петрова атаковал врага.

— «Барс», стой! — передал Богданов и перенес огонь вперед.

А командир артиллерийского взвода Кирдяшкин не отзывался. Сергей не знал, что и думать. Только вечером, после боя, он узнал, что в тот момент, когда политрук Карпухин атаковал фашистских автоматчиков, Кирдяшкин во главе стрелкового взвода, потерявшего командира, дерзкой контратакой выбил из траншеи захвативших ее гитлеровцев.

Затишье наступило к вечеру. Богданов опустился с вышки, чтобы размять затекшие ноги. Было душно — ни ветерка, ни прохлады. На горизонте за кромку далекого леса садилось багряное солнце…

Богданов понимал, что удачная контратака дает оборонявшимся небольшую передышку. А Одесса нуждается в людях. На счету, что называется, каждый человек. Петров часто повторял это, да он и сам видел… Казалось, без пополнения оборона не выдержит…

— Слушай, Стива, — услышал Богданов голос Пронина. — Ты представляешь, как люди горят? Живьем… А?

— Ты что? — удивился Морщаков. — О чем это ты?

— Да вот в газете прочел. В сводке Информбюро о» нашем селе сказано. Каратели людей в сарай позагоняли, а потом керосином его облили…

— Я вот тоже, Ваня, весточку из дома получил нерадостную. Мать пишет, бомбят, их гады день и ночь… Жутко…

«Да, слезы и горе шагают по русской земле», — подумалось Богданову.

— Николай Васильевич! — окликнул майора генерал Петров. — Я тебе лейтенанта вашего привез. Пусть передохнет малость. Ты о телеграмме Ставки знаешь? Даг пополнение уже в пути. Теперь заживем, — заключил генерал и, простившись, уехал.

— А у вас что, рация отказала? — спросил. майор у лейтенанта Кирдяшкина.

— Да. Питание село. А потом мы воевали, помогали чапаевцам…

— Воевали? А чем? — поинтересовался Богданов.

— Как чем? — Кирдяшкин показал на бутылку с горючей смесью. — Они уже немало насолили гитлеровцам. Кстати, местное производство, — заметил лейтенант, развернув обертку к запалу, на которой было написано" «Товарищи! Запал к бутылке с воспламеняющейся жидкостью изготовлен в Одессе».

Бощанов разгладил обертку и ниже прочел: «Черноморец! Не пусти врага в Одессу. Подожги танк!»

— Товарищ майор, сводка, — доложил подошедший Веселый и протянул небольшой листок бумаги.

«…Противник, — прочел Богданов, — 15 сентябри возобновил наступление по всему фронту, введя в бой резервы. Главный удар на этот раз наносился в направлении Вокаржаны — Дальник силами трех пехотных дивизий при поддержке авиации и танков. Бои приняли: ожесточенный характер. Все атаки противника были отбиты с большими для него потерями…»

Прошло три дня. Гитлеровцы, вероятно, производили перегруппировку, поэтому особой активности не проявляли.

— Есть хорошие новости, Яков Данилович, — сказал Богданов комиссару, когда они в землянке командира полка обсуждали текущие дела. — Прибыло пополнение, это во-первых…

— Знаю, — ответил Иващенко, — уже разгрузилась дивизия, а с ней и тяжелый артиллерийский полк.

— Верно. Только прибыли они не в наш сектор, а в восточный, — уточнил Богданов.

— В восточный? Жаль, конечно, что не к нам. Впрочем, все равно жить уже легче.

— Да, это так. Но главная приятная новость состоит в том, что в самые ближайшие дни наши войска нанесут удар но фашистам. Это будет необычайно смелая операция наземных частей и флота с одновременной высадкой воздушного и морского десантов. А потом последуют новые удары…

Однако, говоря это, Богданов еще не знал, что из Севастополя уже вышли крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым» с десантом морской пехоты. Еще полторы тысячи человек спешили на помощь осажденной Одессе.

Два дня не смолкал грохот боя в восточном секторе… Первую весть о победе принесли в город раненые, а потом моряки протащили по улицам города захваченные орудия.

На длинных стволах мелом были сделаны надписи: «Они стреляли по Одессе! Этого больше не будет!»

Улыбающиеся краснофлотцы, махая бескозырками, отвечали на приветствия жителей.

Одесса ликовала. Гремело радио: «22 сентября наши войска комбинированным ударом стрелковых частей и десанта моряков, заброшенных в тыл врага, нанесли поражение противнику. Действия наземных войск были поддержаны огнем кораблей Черноморского флота и авиацией. В результате успешно проведенной операции противник понес серьезные потери в людях и вооружении. Общие потери убитыми, ранеными и пленными составляют не менее пяти-пшстй тысяч солдат и офицеров… По неполным данным, наши войска захватили шесть танков, сто тридцать автомобилей, тридцать три артиллерийских орудия разных калибров, в том числе четыре дальшобойных, обстреливавших Одессу…»

К наблюдательной вышке Богданова подъехал на машине комиссар полка.

— Был в политуправлении, в городе, и заодно решил побриться, — рассказывал Иващенко. — Раз уж попал в Одессу, так почему бы не поблаженствовать в настоящем кресле парикмахера. Люблю, когда тебя этак щекочут кисточкой, намазывают теплой душистой мыльной пеной. Расселся я в кресле и не обращаю внимания на — бомбежку. Вдруг вижу, дом, что стоял напротив, стал наполовину ниже…

А тут снова гул самолетов, и опять взрывы. Поверьте, у меня внутри что-то словно оборвалось. Вот, думаю, глупая смерть — в кресле… Взглянул я на парикмахера, он преспокойно правит бритву о ременЬ и равнодушно смотрит в окно. Закончил, попробовал лезвие, повернулся ко мне и говорит: «Холера им в бок, этим «юнкер-сам», чтоб они уже до своего аэродрома не долетели…»

Ругается, понимаете, а страха нет. Неудобно мне стало как-то. «Ах ты, Аника-воин, — говорю я себе, — а еще военный комиссар, посмотри на гражданского человека, он же ни капельки не испугался, а ты?» А бомбежка все продолжалась. Не выдержал я и спрашиваю: «А вам, товарищ мастер, не страшно? Ведь сюда небось и артиллерия фашистская доставала. Я видел у входа воронки». Парикмахер как-то странно посмотрел на меня, потом улыбнулся и сказал: «Вот эта бритва, которой я перебрил за свою жизнь пол-Одессы, а может, и больше, эта бритва может стать оружием… Поняли? А вы спрашиваете за какой-то снаряд. Холера им в бок, всем гитлеровцам…»

Богданов посмеялся над рассказом комиссара. Потом они оба поднялись на вышку командира полка. Сергей хотел было узнать у Иващенко, нет ли вестей от Серикова, но не решился уйти со своей вышки.

Готовится новое наступление. Богданов сделал такой вывод, наблюдая передвижение частей. Скоро это подтвердилось. В первых числах октября командиру полка официально объявили:

— Готовьтесь. Будем наступать…

Богданов получил задачу и приступил к подготовке полка. Пять дней пролетели в напряженной работе. Богданов старался предусмотреть вое до мелочей. Командиры. дивизионов и батарей распределяли обязанности по взводам и орудиям.

— Вот ото, я понимаю, война! — радовался Гак. — А то сидишь, як крот, и голову не высунешь. Нехай теперь хриц прячется…

Но днем 9 октября произошло непредвиденное.

Из-за поворота дороги показалась группа моряков. Они подошли к вышке Березина.

«Кажется, начальство», — подумал Сергей.

— Где командный пункт Богданова? — спросил адмирал.

Березин представился и проводил их к блиндажу майора.

Трое вошли внутрь, а двое остались у входа.

— Кто этот адмирал? — опросил Сергей.

— Который? В плаще — это Жуков, а с ним вицеадмирал Левченко.

«Левченко? — удивился Березин. — Он нее заместитель наркома!»

«Ну и наступление, должно быть, будет», — думал Березин, возвращаясь к себе. Ему и в голову не могло прийти, что приезд адмирала Левченко мог означать чтолибо другое. Откуда было знать командиру батареи, что войска 51-й армии, оборонявшие Крым, под давлением превосходящих сил противника, оставили Перекоп и отошли на рубеж села Ишунь.

Богданов тоже не знал об этом и с удивлением слушал адмирала, объявившего ему, что наступление отменяется. Вместо него будут проведены военные действия, которые должны дезинформировать врага.

— Пусть думает, что мы наступаем, — закончил Жуков.

Все шло так, как было намечено. Разведку боем провели ночью. Сергей видел, как ожил передний край обороны. Бесчисленное множество осветительных ракет дополнилось трассирующими пулями. Чапаевцы без особого труда овладели хутором Дальницким, но развивать успех не стали.

В течение следующего дня гитлеровцы дважды пытались обить их с захваченных позиций, то же повторилось и на второй, и на третий день. Только на пятый день гитлеровцы прекратили попытки вернуть хутор Дальницкий.

В тот же день Богданов был срочно вызван к генералу Петрову, назначенному командующим армией.

— Ты знаешь, Николай Васильевич, — спросил Петров, — что на юге сложилась очень напряженная обстановка? Враг угрожает Донбассу, Ростову и Крыму. Вот так, Николай Васильевич.

— Я слышал, на Перекопе идут тяжелые бои, — сказал майор.

— Хуже! сказал генерал. — Наши оставили Перекоп и отошли на слабо подготовленные к обороне Ишуньские позиции. Крыму нужно срочно помочь. Вот почему и стал вопрос об эвакуации Одессы. Ставка решила. "У авиации и кораблей, которые нас поддерживают, одна база — Крым.

— Да, — вздохнул Богданов, — если противник займет Крым, тогда и Одессе придется туто…

— Конечно, — кивнул Петров. — А в случае продвижения фашистов к Ростову, Одесса останется глубоко в тылу и контрудар отсюда будет просто нереален. Вот так…

— Значит, Одесса…

— И мне ее жаль, и командованию, разумеется, — всем жаль, да ничего не поделаешь. Нужно.

— И все же обидно уходить, когда выстояли оборону, — сказал майор. — Такой ценой нам это досталось — и уходить… И когда же?

— Ближайшей же ночью.

— Этой ночью?!

— Прежний срок был двадцатого октября. Так и согласовали со Ставкой. Но вариант последовательного отхода армии отпадает. План изменили. Сам знаешь, какую кутерьму затеяли гитлеровцы. Они и весь, город переполошили. Сейчас несколько улеглось. Враг поверил в то, что мы пока не собираемся сдавать Одессу. Но стоит нам возобновить отвод — и противник сразу поймет. Поэтому и решено ночью внезапно отвести войска с передовой, погрузить на транспорты и эвакуировать…

-..Вот как… Смело, я бы сказал, даже дерзко задумано, — задумчиво произнес Богданов.

— Решение смелое, — согласился Петров. — На этом и построен замысел. Его должны обеспечить скрытность действий и дезинформация. Другого выхода нет. Промедление, нерешительность могут привести к непоправимому…

— Собираемся в районе порта, — объявил через чае Богданов командирам дивизионов, — и грузимся на корабли. Наш причал номер семнадцать. Платоновский мол. Инструкцию по посадке на суда даст, начальник штаба. Прочесть и запомнить, ясно?

Приказ ошеломил Березина. Он растерянно посмотрел на Богданова. Лейтенант знал, что из Одессы вывозится промышленное оборудование, эвакуируются госпитали, ушла, наконец, новая дивизия. Но оставить Одессу? Нет, этого никто не ожидал…

С наступлением темноты Богданов во второй раз за время обороны повел полк через город.

Никогда еще лязг гусениц, гремевших по булыжнику мостовой, не казался ему таким гулким. Ему чудилось, что одесситы, которых они встречали на перекрестках улиц, на баррикадах, провожали орудийные поезда укоризненными взглядами. Даже огромные плакаты, призывающие со стен зданий к борьбе, казалось, осуждающе смотрели на артиллеристов. А на Платоновском молу Богданов увидел четыре трофейных орудия с размашистыми надписями на длинных стволах: «Они стреляли по Одессе». И ему стало совсем не по себе.

Скоро к причалу номер семнадцать подошел третий дивизион. Из кабины полуторки выскочил старшина Гордин.

— Товарищ майор, — обратился он, — с позволения командира дивизиона разрешите домой забежать, проститься.

«У него здесь семья, жена, дети, Старики, — подумал майор, — а он должен оставить их…»

Портальные краны легко, как игрушечные, поднимали и опускали в трюм многотонные орудия и тракторы. Погрузка близилась к концу.

— Вроде, всех разместили, — оказал Богданову озабоченный Иващенко, — сейчас посмотрю, как устроилась штабная батарея.

Богданов вспомнил о Гордине: «Пришел или не пришел?»

— Товарищ майор, вас какой-то человек спрашивает, — доложил Веселый.

— Извините, — сказал Богданову незнакомый старик. Он выглядел очень усталым. Глаза за стеклами очков в железной оправе глубоко запали. — Проститься пришел, вы уж извините, — повторил он и протянул что-то майоРУ- Возьмите, мы будем ждать вас обратно…

«Земля! — понял майор. — Этой горстью родной одесской земли старик хочет сказать нам: «Где бы вы ни были, знайте, что Одесса ждет вас, ждет, как своих освободителей. Вы в долгу перед одесской землей, и пока вы сюда не вернетесь, пусть не будет вам ни сна, ни покоя…»

— Спасибо! — взволнованну проговорил Богданов и обнял старика. — Мы еще вернемся. Мы обязательно вернемся с победой!

Тревожно прозвучал горн.

На борту «Жана Жореса» Богданову встретился Сергей.

— Людей разместили? — спросил майор. — Все ли на месте?

— Кроме Гордина, — смущенно доложил Березин.

— Придет! — тихо, но. уверенно сказал майор.

Снова прозвучал горн. По кораблю передали команду.

«Жан Жорес» уже отваливал от мола, когда на корму прыгнул Гордин и подошел к Березину.

— Прибыл, — донесся до Богданова хриплый, словно простуженный голос. Старшина встал на корме и замахал кому-то пилоткой. На берегу, прижав к себе мальчика лет пяти и девочку-подростка, неподвижно застыла женщина. «Жена», — понял майор.

Стоявший рядом с Гординым краснофлотец обернулся, и Богданов узнал синеглазого. Моряк снял бескозырку, за ним все остальные. Люди стояли с непокрытыми головами, молча прощаясь с Одессой.

«Красный Кавказ», идущий впереди, круто развернулся и взял курс на юг. За ним следовали караван судов и крейсер «Червона Украина», на котором разместился штаб Одесского оборонительного района.

В Одессе было тихо. Лишь изредка тишину нарушали одинокие выстрелы, да нити трассирующих пуль прорезали редеющую ночную темень.

Кончалась ночь на 17 октября 1941 года.

ГВАРДЕЙЦЫ

Севастополь не сдавать

Эмка, петляя, легко берет крутые подъемы и снова катится вниз. Богданов, погруженный в мысли, курит. Позади на сиденье трое: Голядкин, Иващенко и Веселый. Заместитель командира полка и комиссар дремлют. Веселый сидит без фуражки. Она лежит у него на коленях. На черных петлицах его гимнастерки алеет по три кубика. По две шпалы на петлицах у Иващенко, по три у Богданова. Богданов теперь подполковник. Почему же он невесел?

Оставили Ишуньские позиции… А ведь перед этим гитлеровцы потерпели серьезную неудачу. Начав наступление 22 октября, 11-я немецкая армия не только не овладела Ишуньскими позициями, но за четыре дня не сумела даже выйти в глубину обороны приморцев. Это был провал наступления гитлеровцев. Вот тогда у Богданова было хорошее настроение. Они пришли вовремя. Его полк прибыл в Севастополь 17 октября, прибыл без потерь, хотя корабли трижды подвергались атакам самолетов-торпедоносцев. На Корабельной стороне Богданова встретил делегат связи. Гитлеровцы шли на Ишунь, Нельзя было терять ни минуты…

18 октября третий и разведывательный дивизионы полка Богданова миновали Симферополь и под Ишунью вступили в бой. Первый и второй дивизионы, усилив оборону стрелковых частей, совместно с ними остановили врага под Воронцовкой. На пятую батарею полка вышли двенадцать фашистских танков; на первый дивизион майора Гончара — тридцать. Бой продолжался и ночью. То там, то здесь оранжевыми пятнами вырывались иа темноты горящие остовы тупорылых чудовищ с крестами на броне.

Они не прошли…

26 октября Богданов узнал от генерала Петрова о положении на юге.

— Обстановка ухудшилась, — сообщил ему командующий. — Первая танковая группа гитлеровцев прорвалась севернее Днепропетровска. Наши оставили Мелитополь…

— Мелитополь?! Выходит, Крым ев тылу?

— Да. Но еще хуже то, что враг теперь получит возможность усилить свою группировку здесь, у Ишуньских позиций.

Это приморцы скоро почувствовали. Получив подкрепление, Манштейн снова пытался выйти механизированными соединениями в центр Крыма, чтобы окружить советские войска. Тогда-то Богданов и услышал о решении Ставки создать оборону Севастополя силами флота и Приморской армии, а войсками 51-й армии прикрыть Керчь. Несколько дней назад третий дивизион его полка отошел с 51-й армией к Акманайскому перешейку на Керчь, а первый и второй огневые дивизионы и разведывательный дивизион — на Севастополь 1с Приморской армией. Как ни пытался Бовданов отстоять третий дивизион, но так и не смог.

— Пятьдесят первой армии не достает огневых средств, — возразили ему. — Сам Петров оказался бессилен. Приказ Ставки. — И дивизион ушел.

А теперь они оставили Ишуньские позиции. Вот почему невесел был Богданов. Ему было ясно, в какое тяжелое положение поставила их потеря этого рубежа. Переживал он и то, что лишился одного своего дивизиона; он вспоминал командира дивизиона Тарасова и возвратившегося несколько дней назад из госпиталя Ерохина, Свитковского и Березина, Гака, Таирова, бойцов Пронина, Морщакова, Гасанова и других.

Богданов опустил стекло в дверце автомашины. В лицо ударил свежий ветер. «Наверное, он прилетел с тех далеких гор и еще не успел пропахнуть горьким дымом войны», — печально улыбнулся Богданов. Уже несколько дней его полк пробивается к Севастополю. Приморцы идут по горам. Обход оказался нелегким: вражеские мотомехчасти успели перерезать дорогу на Севастополь. И тогда Петров принял дерзкое, но единственно верное решение идти на город кружным путем через Алушту и Ялту. Час назад окончился бой в горах. Противник пытался снова преградить дорогу Приморской армии на Севастополь. Но приморцы все же пробились.

Машина опустцдась вниз, Впереди выросли султаны дыма: «Бомбят!»

— Что там? — спросили одновременно Голядкин и Иващенко, разбуженные грохотом разрывов.

— Машина генерала! — воскликнул Иващенко, увидев впереди машину. И действительно, рядом у обочины дороги стояли Петров и Крылов.

— Потери, есть? — спрашивает Петров у Богданова. — Нет? Это хорошо. Учти, Николай Васильевич, последний привал ночью, утром мы входим в город. — И, помолчав, добавляет: — Завтра четвертое ноября. Севастополь сражается уже несколько дней…

Богданов знает об этом. Гитлеровцы пытались взять Севастополь с ходу, зная, что город остался без войск.

Петров выглядит на редкость усталым. Богданов понимает, какая ответственность легла на плечи генерала.

Поставив полку Богданова задачу, Петров вместе с генералом Крыловым уехал вперед.

К утру части Приморской армии вышли к Севастополю и вступили в бой. Полк Богданова был введен в бой под ДуванКоем, где сложилась самая напряженная обстановка.

— Противник стремится овладеть Дуванкойским узлом обороны, — разъяснял Богданов командирам дивизионов, — чтобы расчистить себе путь в долину реки Бельбек. Враг надеется расчленить нас и по частям уничтожить. Ваша задача — не допустить прорыва.

Полк с ходу развернулся в боевой порядок, занял огневые позиции и открыл огонь по атакующим танкам и мотопехоте врага.

— Залпом! Огонь! — командует Богданов.

Горят вздыбленные и опрокинутые танки с чернобелыми крестами на броне. Трупы в зеленых мундирах устилают землю. Но натиск фашистов не ослабевает.

Отброшенный на исходные позиции противник бросает в бой свежие силы. Он неистово рвется в долину реки Бельбек, не считаясь с потерями. Обстановка осложняется. Особенно тяжелой она складывается для второго дивизиона.

— Держитесь, Бундич, высылаю резерв, — передает его командиру по рации Богданов и молча смотрит на Иващенко. Оба понимают, что остается одно — ввести в действие измотанный в боях разведывательный дивизион.

— Может быть, пока только штабную батарею? — предлагает комиссар. — Разведдивизиону отдохнуть хотя бы денек. Батарея Шлепнева отдохнула…

Согласен, — решает Богданов. — Передайте Шлепневу приказ.

— Первый дивизион открыл огонь картечью по атакующим, — докладывает в этот момент телефонист. — Противник в ста метрах от орудий…

И опять бой и бесчисленные атаки врага.

Нечеловеческое напряжение, беспредельная храбрость и стойкость людей, высочайшая верность своему долгу, твердое руководство боевыми действиями полка, обеспечивающее их четкость и слаженность, — вот что поизводило богдановцам противостоять жестокому натиску фашистов.

А в журнале боевых действий полка эти тяжелые бои отражены в коротких скупых записях: «4 ноября полк с марша вступил в бой. Отразил атаку сорока танков. 5 ноября противник днем и ночью наступает на Дуванкой… 6-го противник ищет слабые места, перемещая удары с северо-востока на восток».

Богданов безотлучно находится на. новом командном пункте полка, выбранном им на южных склонах Бельбекской долины, между Бельбежом и Камышлами. — «6 ноября, — записывает он в журнал боевых действий, — противник овладел селением Черкез-Кермен, но — выбит оттуда морской пехотой и батальоном военно-морского училища… В контратаке на Черкез-Кермен снова принял участие разведывательный дивизион, который моряки шутя называют «наша гвардия»…»

7 ноября защитники Севастополя получили приказ Ставки. Посоветовавшись с Иващенко, Богданов собрал иочью коммунистов — делегатов от батарей.

— «Севастополь не сдавать ни в коем случае, — зачитал им Богданов приказ Верховного Главнокомандующего, — и оборонять его всеми силами».

Ожесточенные бои продолжались еще двое суток. Только 9 ноября наступило затишье. Гитлеровцы не выдержали и на время прекратили атаки.

Воспользовавшись этим, Богданов проверил боевые порядки первого и второго дивизионов, огневые позиции которых находились в районе совхоза имени Софьи Перовской и станции Мекензиевы Горы.

— Еще семь человек потерял первый дивизион, — говорил Богданов Иващенко. — Семь человек… Для нас это большие потери.

Потери. Это слово слишком часто приходилось ему теперь слышать в докладах командиров и политработников.

— Я понимаю, Яков Данилович, войны без потерь не может быть, — взволнованно продолжал Богданов, — но смириться, принять как неизбежное гибель наших людей я просто не в силах.

В этот же вечер полковник Богданов решил использовать короткое затишье и написать письмо жене.

«…У нас, Манечка, все, можно сказать, хорошо, — писал он. — Сорвана еще одна попытка врага овладеть городом с ходу. И, признаться, я горжусь тем, что в этом есть и наш вклад…

Волнует только одно — потери.

Героем пал Бражник, ты помнишь его — младший лейтенант, высокий русоволосый красавец. Сегодня погиб Грошев. Этого ты не знаешь. Топограф, он был моим неизменным спутником. А Марков, Вербин, Щербаков — ты помнишь этих молодых, энергичных, сильных лейтенантов? И вот Их настигла смерть. Нет, не смерть; это не то слово. Люди, которые переживут эту войну, никогда, никогда не забудут павших. Их имена будут жить, а это — бессмертие. И все равно я не могу примириться с тем, что на войне называют неизбежностью…»

Богданов дописал письмо и перечитал его.

— Неизбежность! — вслух произнес Николай Васильевич.

В памяти всплыл подвиг пяти моряков, вступивших 7 ноября в неравный бой с гитлеровцами на подступах к Бельбекской долине.

Очевидцы рассказывали Богданову, что товарищи, подоспевшие на помощь, застали в живых только одного смертельно раненного краснофлотца Цыбулько и кладбище фашистских танков. Богданов представил себе, как, выполняя приказ «не допустить прорыва немцев в Бельбекскую долину», пятеро моряков приняли неравный бой с семью, а потом еще с пятнадцатью фашистскими танками, как, уничтожив одиннадцать танков врага и израсходовав патроны и бутылки с горючей смесыо, моряки один за другим бросались под гусеницы уцелевших танков, обвязавщись гранатами.

«Да, они шагнули в бессмертие…»

Только Богданов заклеил конверт и написал адрес, как в землянку вошел Голядкин, вернувшийся из штаба, армии. Он доложил Богданову оперативную обстановку, потом рассказал новости, которые узнал в штабе. В Севастополе по примеру Одессы был создан оборонительный район, его возглавил вице-адмирал Октябрьский. Петрова назначили его заместителем. Ему подчинялись все четыре сектора, на которые была разбита оборона города. По данным разведки, гитлеровцы готовят наступление. Вероятнее всего, вдоль Ялтинского шоссе…

Утром 11 ноября враг действительно перешел в наступление при поддержке ста танков.

Богданов получил приказ переместить полк. Части 51-й армии не сумели закрепиться у Акманайских позиций и отходили на Керчь. Поэтому можно было ожидать, что противник перебросит сюда новые силы.

Богданов не спал третьи сутки. 11 ноября гитлеровцы перешли в наступление в районе Балаклавских высот. Крупные силы немецко-фашистских войск пытались нанести внезапный удар и прорваться к Севастополю.

Но командование Севастопольским оборонительным районом разгадало намерения врага.

— Мы уверены, — говорил Богданову накануне сражения генерал Рыжи, — что главный удар противник нанесет сюда, — он показал карандашом на карте район деревень Варнутка и Кадыковка, — а затем постарается развить успех вдоль Ялтинского шоссе. Вот сюда-то, Николай Васильевич, вы и должны переместить свой первый дивизион.

В первый же день сражения Гончар доложил Богданову, что сожжено 11 танков врага. А через несколько часов передал, что у них складывается тяжелая обстановка. Несмотря на потери, враг продолжал наседать.

— Противнику нанесен большой урон в живой силе и технике, — докладывали Богданову с передовых наблюдательных пунктов.

Но он понимал, что и наше положение очень трудное Поэтому его не удивило решение Петрова оставить Варнутку и отойти на ближайшие высоты. Это был выгодный для обороны рубеж, и артиллеристы имели на нем заранее подготовленные позиции. Ночью Богданов мобилизовал весь транспорт для подвоза еще одного боевого комплекта снарядов на огневые позиции дивизионов.

Днем 12 ноября часть сил, оборонявших соседний сектор, внезапно атаковала противника в районе Эфендикия и, захватив высоту, улучшила положение на этом участке.

«Реванш за Барнутку», — обрадовался Богданов. Однако в их секторе изменений не произошло. Только участились налеты вражеской авиации. Казалось, у противника произошел спад. Под утро 13-го Богданов, которому за эти двое суток не удалось сомкнуть глаз, наконец лег отдохнуть. Но ему удалось поспать не более трех часов. Как только совсем рассвело, противник вновь атаковал Кадыковку. В этот день сражение достигло особого накала.

— Снова атакуют танки, — в который раз доложил Гончар.

«Мало Варнутки, захотел и Кадыковку, — зло подумал Николай Васильевич. — Шалишь, не выйдет…»

— «Барс», внимание! «Барс», огонь! — снова и снова вызывает Богданов сосредоточенный огонь полка.

Но несмотря на огневую поддержку, пехота не выдержала натиска значительно превосходящих сил врага.

— Пехота отошла к моим н лблюдателыным пунктам, — сообщил Гончар, — высоты пока в наших руках.

— Удержать! — приказал возбужденный Богданов. — Ни в коем случае не сдавать! Ни шагу назад!

— Веду огонь прям ж наводкой, — ответил Гончар.

Пушечные залпы картечыо сеяли огромное опустошение в цепях врагов. Но на смену им шли новые и новые цепи пьяных, горланящих гитлеровцев и новые танки…

— Гончар контужен, но остался в строю, — слышит Богданов знакомый голос начальника штаба дивизиона капитана Керцмана. — Ведем бой с танками.

Богданов спокоен за дивизион. Керцман — опытный, надежный командир. Николай Васильевич уверен в нем, как в самом себе. Спокойный, уравновешенный, с добродушной улыбкой, Керцман располагал к себе. Но главное, он был прекрасным огневиком, и Богданов знал: на него можно надеяться.

Раскатисто и гулко разносится эхо орудийных залпов. Оседают вздыбленные ударами тяжелых снарядов танки. Они горят, словно сделаны не из металла. Сражение то затихает, то вновь разгорается с еще большим ожесточением.

Так проходит 13- е, затем еще три дня ноября.

— Продвижение врага вдоль Ялтинского шоссе остановлено, — докладывает Богданов генералу Рыжи.

Генерал озабочен чем-то.

— Это хорошо, Николай Васильевич, — говорит ой. — Плохо другое: создалась серьезная угроза выхода противника в глубь нашей обороны. Нужно что-то предпринимать…

Да, противник торопится. Богданов знает это из опроса пленных, показавших, что их дивизии получили маршевое пополнение.

— Шесть тысяч человек, — уточняет Рыжи. — Кроме того, на подходе еще одна свежая гитлеровская дивизия — сорок шестая пехотная.

«А части первого сектора понесли тяжелый урон», — озабоченно думает командир артиллерийского полка. И Рыжи, подтверждая это, добавляет, что на большие подкрепления рассчитывать нечего.

— Основные резервы уже введены в бой, — объясняет генерал, — но командование все же готовится к проведению ряда атак. Да, мы считаем, что огромные потери ослабили наступательный порыв гитлеровцев. Будь готов, Николай Васильевич, поддержать атаки первого и второго секторов…

Два дня проходят в относительном затишье.

Утром, когда Богданов кончал бриться, в землянку вошел командир разведдивизиона майор Савченко.

— Разрешите? Я ехал сюда и захватил для вас готовые фотографии.

Богданов увидел на фото живописную группу: себя и Иващенко вместе с моряками из седьмой бригады.

— Ну и видик, — улыбнулся он. — Пошлешь жене — не узнает… А это Николай Васильевич в чине подполковника. Карточка хоть куда, прямо хоть в личное дело, — пошутил командир полка, глядя на свою фотографию. — Ишь какой строгий, суровый… И отощал солидно… Что ж, большое спасибо за карточки.

— Не за что, Николай Васильевич. А я вот письмо интересное из Москвы получил, — начал было Савченко, но поговорить им ее удалось.

Богданову доложили, что наблюдается усиленное передвижение фашистов в сторону переднего края. Он связался с Рыжи, и тот подтвердил: противник все эти два дня подтягивает свежие силы.

На рассвете 21 ноября обе стороны одновременно перешли в наступление. Начался встречный бой.

— Противник овладел деревней Кочмары, — передал Гончар, но уже через час Богданов узнал о том, что врага оттуда выбили. Гитлеровцы несут большие потери. Их атаки захлебываются.

Утром 22 ноября Богданов сделал очередную запись в журнале боевых действий полка: «20.00 21 ноября. Противник прекратил наступление на всем правом фланге Севастопольского района и перешел к обороне…»

— Поздравляю, Яков Данилович, — обнял комиссара Богданов, — пойдем в дивизионы, поздравим людей с победой.

Радость одержанной победы омрачали вести из Керчи.

— Неважные новости, — сказал Богданову генерал Петров. — Войска пятьдесят первой армии оставили Керченский полуостров…

«Значит, мы остались одни», — подумал подполковник.

— А как они ушли? — спросил он у генерала.

— Вроде, без потерь. Им удалось эвакуировать всю технику и людей. Вот-только судьба прикрывавшего их батальона морской пехоты и артиллерийской батареи из. твоего, третьего дивизиона пока неизвестна.

— Отход прикрывала батарея Березина, — сказал на другой день комиссару Богданов. — С ними оставался и Ерохин. Ничего не поделаешь, нужно было…

Он старался казаться спокойным. Но Иващенко понимал, что происходило в этот момент в душе командира.

Подвиг комиссара

Богданов был переполнен радостью: в конце ноября Красная Армия нанесла удар по танковой группе гитлеровцев на южном фронте и через три дня освободила Ростов. Это была победа, которую все так жадно ждали. Разгромленные и отброшенные от Ростова дивизии врага закрепились на реке Миус. Почти одновременно с этим нанесены контрудары по гитлеровцам под Ленинградом и Тихвином. И наконец, венцом всего явилось мощное контрнаступление под Москвой.

— Ты слышал, Яков Данилович? — спрашивал Богданов, узнав очередную сводку. — Вот здорово! Я представляю, как сейчас мечутся там фашисты, а Гитлер, наверное, придумывает способ, чтобы высвободить и бросить под Москву одиннадцатую армию, которую мы приковали здесь, под Севастополем. Надо думать, комиссар, фашисты снова попытаются взять нас штурмом.

Догадку подполковника подтвердил через несколько дней генерал Рыжи.

— По нашим данным, — сказал он Богданову, — противник готовит к очередному штурму не менее семи-восьми дивизий. Что касается танков и авиации, то число их увеличено вдвое. А если вы не ошибаетесь и воронки снарядов действительно от трехсотпятидесятимиллиметровых снарядов, то наши сведения о прибытии осадных орудий полностью подтверждаются, и теперь, надо полагать, заявит о себе и второй дивизион калибра триста пять миллиметров, о котором доносит разведка.

— Враг готовится тщательно, — заметил подполковник. — Хотелось бы услышать, что и к нам прибывают подкрепления.

Рыжи посмотрел в глаза Богданову, взглянул на его усталое лицо, выглядевшее сейчас особенно суровым, и подтвердил:

— И к нам прибыла стрелковая дивизия, да еще семь тысяч человек в маршевых ротах.

— Верно?! — обрадовался Николай Васильевич.

— Верно, верно. И учти: наша разведка утверждает, что наступление гитлеровцев начнется не позже двадцатого декабря.

Оно началось, правда, немного раньше. 17 декабря после полуторачасовой артиллерийской подготовки по всему фронту противник начал второе наступление, нанося главный удар в направлении бухты Северная, стремясь захватить порт и лишить защитников города единственной возможности получать все необходимое.

— «Одиннадцатый», — говорил Богданов по телефону Бундичу (это был позывной капитана), — главный удар наносится в вашем направлении. Готовьтесь.

Бои на участках, прикрывающих подходы к долине реки Бельбек, сразу приняли ожесточенный характер, особенно в районе Камышловой балки и станции Мекензиевы Горы.

Ничто: ни громадное превосходство в силах, ни большие потери, которые несли гитлеровцы, — не приносило им желаемого результата. Победить севастопольцев они не могли. Но им удалось потеснить обороняющихся и окружить 241-й стрелковый полк, продолжавший удерживать свои позиции.

Передовые линии чапаевцев отодвинулись непосредственно к наблюдательным пунктам Богданова, и его командный пункт стал главным опорным пунктом обороны. Ночью 241-й стрелковый полк, прорвав кольцо окружения, вышел к своим.

— Герои! — передал им Петров.

23 декабря Богданов доложил генералу Рыжи, что обескровленные роты четвертого сектора, где находились передовые артиллерийские наблюдательные пункты, отошли за Бельбек.

— Я знаю, — ответил генерал. — Петров разрешил. Поддержите огнем третий сектор, противник теснит там наши части.

Группы автоматчиков при поддержке танков обошли наблюдательный пункт Богданова.

— Мы отрезаны от огневых, — сказал комиссару Богданов. — Остается только радиосвязь…

— Танки, — показывает Иващенко командиру, — пять машин…

— Вижу, — говорит командир полка и приказывает командиру штабной батареи Шлепневу отсечь пехоту от танков.

— Я с ними, — мгновенно решает Иващенко и короткими перебежками догоняет старшего лейтенанта.

Богданов по радио вызывает огонь полка.

— Приготовить гранаты, бутылки! — крикнул Иващенко батарейцам.

Ближний танк, подбитый снарядом, осел, обволакиваемый клубами черного дыма, метрах в двухстах11 от комиссара. Второй, загоревшись, продолжал стрелять. Иващенко видел, как покатилась, сбитая пулеметной очередью матросская бескозырка.

— Братиш… — захлебнулся кровью моряк и рухнул на землю.

— Полундра! — загремело над полем боя.

Иващенко пополз навстречу танкам и, взмахнув связкой гранат, бросил их. Взрыв! Из-под стальных гусениц взметнулась земля, вырвалось пламя, и оглушительный грохот докатился до наблюдательных пунктов.

В тот же миг на танки врага обрушились тяжелые снаряды нашей артиллерии.

— Полундра, фрицы, берегись матросов! — закричал один из моряков справа от Иващенко и поднялся во весь рост.

Богданов, наблюдавший за боем в бинокль, видел, как Иващенко достал из сумки три гранаты и, связав их шнурком от противогаза, швырнул под брюхо надвигавшегося танка. «Крестоносец» замер, уткнувшись в землю стволом орудия, но его пулемет полоснул комиссара очередью…

Иващенко вскинул голову. Неуверенно шагнул вперед и упал… Приподнял голову, словно собираясь крикнуть что-то. На губах появилась кровь…

— Комиссар! — бросился к раненому командир взвода разведки Леонтьев. — Товарищ комиссар!..

— Морячки, братишки! — неистово закричал матрос. — За Севастополь, вперед, черноморцы! Полундра-а-а!..

— По-луи-дра!.. — донеслось до Богданова, и артиллеристы увидели, как штабная батарея, увлекаемая морскими пехотинцами, ринулась на вцага. «Но что с Иващенко? Оглушен ли, ранен? Жив ли?!» — проносилось в голове командира полка, видевшего, как упал комиссар.

— Два снаряда — беглым… — подал команду Богданов и не договорил. Что-то тупо ударило в голову. Перед глазами расплывались огненные круги. Трава стала оранжево-черной, и он почувствовал, что проваливается куда-то во тьму…

Еще четыре часа вели бой морская пехота, чапаевцы и артиллеристы. Казалось, горела земля и плавились камни, но Севастополь стоял. Стоял насмерть.

Как только накал боя несколько уменьшился, на командный пункт к Богданову позвонил командир 7-й бригады морской пехоты полковник Жидилов.

— Жив, старина! Замечательно! — воскликнул обрадованный Жидилов, услышав в трубке голос Богданова.

— Чепуха, слегка контузило, — отвечал Николай Васильевич, — доктор, правда, хотел и меня прибрать к рукам, но я не дался…

— А как с Иващенко? — опросил Жидилов.

— И не спрашивай, — глухо сказал Богданов. — Беда…

В этот момент в землянку протиснулись Голядкин и Веселый. Они несли на руках безжизненное тело комиссара.

— Яков? — побледнел Богданов.

Бережно опустив тело убитого, оба сняли фуражки.

Богданов смотрел в уже ставшее восковым лицо комиссара, и ему казалось, что он услышит сейчас неторопливый голос Якова Даниловича… Но Иващенко лежал перед ним неподвижный, мертвый. Морщины на его лбу разгладились, и выражение лица было спокойным, будто это совсем не он недавно бежал, что-то яростно кричал, падал и снова бежал, а потом медленно цодз навстречу ранкам со связкой гранат в руке…

Снаружи доносились голоса.

— Люди пришли, проститься хотят с комиссаром, — доложил, войдя в блиндаж, майор Фролов, ставший недавно начальником штаба полка.

Но Богданов словно не слышал его слов. Его мыслг были далеко… «Нет никакой войны. Сейчас воскресный день в Гиадентале. Три маленькие девочки идут по улице, взявшись за руки. А позади них — Иващенко. Он весело кричит им, чтобы они не спешили, а то упадут, расшибут коленки. Любовь Павловна. Где она? Куда ей написать?..» Богданов знал, что жена Иващенко эвакуировалась куда-то в Казахстан. Но после Одессы Яков потерял с ней связь…

— Разрешите? — повторил Фролов. — Люди проститься хотят.

В почетном карауле у гроба комиссара, у изголовья, стояли майор Гончар и майор Савченко. Бойцы и командиры приходили поодиночке проститься с убитым. Иващенко похоронили на Максимовой даче. Оркестр играл траурный марш…

«Якова нет», — думал Богданов после похорон, глядя на воззвание Военного совета Севастопольского оборонительного района, которое он и комиссар получили накануне. Богданов вспомнил, что Иващенко говорил, что нужно собрать коммунистов — делегатов от каждого подразделения, чтобы они довели воззвание до всех участников обороны, и прочел вслух:

— «Враг пытается захватить город и тем самым ослабить впечатление от побед Красной Армии. Помните, к Севастополю приковано внимание не только нашей Родины, но и всего мира. Ни шагу назад! Победа будет за нами!..»

Богданов, сутулясь больше, чем обычно, подошел к телефонисту и приказал вызвать командиров дивизионов.

— В двадцать два тридцать, — объявил он, — пришлите делегатов-коммунистов.

Поздно ночью, отпустив делегатов, Николай Васильевич достал ученическую тетрадь и написал:

«Милые и дорогие Манечка и Боря, здравствуйте!

Наконец-то после двух месяцев я получил сразу три твоих письма. Уж ты извини, если я упрекнул, что вы обо мне забыли.

Я понимаю, как трудно тебе, Манечка. Но если бы ты знала, как хочется мне повидать вас, хотя бы на десять минут…

Как видишь, это пишу я, значит, жив и беспокойство твое напрасно. Правда, после каждого дня задумываешься и стыдишься того, что остался жив. Ведь сколько товарищей погибло здесь, на моих руках, от диких зверей — фашистов.

Манечка, 23 декабря погиб Яша Иващенко. Ты понимаешь мое состояние. Он был для нас больше чем комиссар…»

В конце письма Богданов сделал приписку сыну:

«Боря! Твое письмо я получил и очень доволен. Поздравляю, сынок, ведь тебе 16-го исполнится четырнадцать лет. Теперь ты большой. Учись хорошо. Слушайся маму. Поверь, сынок, что лучше нашей мамы нет на свете. Посылаю вам фотографии.

Папа».

Запечатав письмо, Богданов написал адрес и, отложив конверт, достал фотографию сына.

Не верилось, что Боря уже большой. А ведь, кажется, еще вчера он радовался, узнав, что Манечка подарила ему сына. И вот Боре пойдет пятнадцатый год…

Прошло три дня. В полк вместо погибшего Иващенко комиссаром был назначен батальонный комиссар Проворный. И хотя Богданов никак не мог примириться с мыслью о потере Якова Даниловича, он все же должен был признать, что Проворный, несмотря на то, что был новичком в полку, сумел подойти к людям, и они чувствовали себя с ним так, словно давно были знакомы. Его жизнерадостность и простота растопили холодок, вызванный появлением нового человека, занявшего место того, кого любил весь полк.

В один из вечеров, когда Проворный вернулся после беседы с бойцами, Богданов шутливо заметил:

— Смотрите, еще Макаренко предупреждал, что воспитатель, который преследует воспитанников специальными беседами, чаще всего добивается обратного результата.

— Ну на этот раз я гарантирован, — присаживаясь, оказал комиссар. — Я рассказал бойцам о том, что видел сегодня в городе.

— И что же вы видели? — спросил Богданов, снимая с печки алюминиевый солдатский котелок с чаем. — Хотите чаю? Как вам, покрепче или послабее? Я пью крепкий. Чай способствует, мышлению. Так что же вы видели?

— Портреты богдановцев: Бундича, Леонтьева и ваш. В центре города, возле памятника Ленину. Вам уже говорили?

— Да. Только лучше бы вместо моего — портрет Иващенко…

— Это не мы решаем, — серьезно сказал комиссар.

— Еще чайку? Пейте. Я, бывало, после обеда всегда стакан чаю выпивал, а утром обычно два. Маня знала, — его взгляд потеплел, когда он назвал жену, — чай у нас, у Богдановых, как бы семейный напиток. Отец тоже его любил.

— Николай Васильевич! — прервал разговор ворвавшийся в землянку Голядкин. — Новость! Сегодня ночью наши высадили десант в Феодосии и Керчи.

— Кто вам сказал? — усомнился Богданов. — Почему никто не знает. Хотя… — Он вспомнил, как генерал Рыжи, загадочно улыбаясь, сказал ему недавно:

— Есть новость, Николай Васильевич, скоро узнаешь…

«Так вот что имел в виду генерал. Да, это большая радость».

— Слышал? — спросил его в тот же день Петров. — То-то. А меня есть еще одна новость для тебя лично. В этом десанте и твой третий дивизион идет. Только его уже развернули в полк, пятьдесят третий армейский…

— Живы? — обрадовался Богданов.

— Живы и здоровы. Скоро сам их увидишь.

Этот десант, удивительный по смелости замысла и выполнения, совсем деморализовал и без того упавший духом личный состав пехотных дивизий 11-й немецкой армии. В конце декабря пленные гитлеровские офицеры в один голос твердили, что, по их мнению, дальнейшие попытки взять Севастополь штурмом не обещают успеха.

Наступал новый, 1942 год.

Артразведка Богданова докладывала, что наблюдается движение автомобилей и другой техники в направлении Симферополя. То же самое доносила и воздушная разведка. Вывод был ясен: противник стремился остановить продвижение нового Крымского фронта.

Новый год сулил богдановцам встречу с третьим дивизионом, как они по привычке продолжали называть новый полк, созданный на основе дивизиона.

«53-й армейский! Звучит, — думал Богданов. — Тарасов или Ерохин — командир полка; Свитковский, Таиров, конечно, получили повышение. И всех я увижу, всех, за исключением немногих. Не увижу и Березина…»

Богданов не энал, что в новом полку, который возглавил Тарасов, первым дивизионом командует старший лейтенант Березин. Его батарея действительно прикрывала отход частей 51-й армии вместе с батальоном моряков. Они дали бой гитлеровцам на подступах к городу и, уже выйдя из Керчи, на его окраине. А в ночь на 18 ноября переправились на барже через пролив, воспользовавшись густым туманом.

В новогоднем десанте вместе с пехотой высадился и первый Дивизион 53-го артиллерийского полка. Пройдя через поспешно оставленную врагом Керчь, артиллеристы вышли к Джарджаве. Березин узнал то место, где его батарея в промозглый ноябрьский вечер приняла бой с мотопехотой гитлеровцев.

А 18 января уже на подходе к Турецкому валу Березин неожиданно увидел Ерохина. Его полк, 19-й гвардейский минометный, обгонял колонну Березина.

— Ерохин! Видел, промчался?! — закричал Сергею Таиров, командовавший первой батареей дивизиона. — Слушай, Серго, вот будет встреча в Севастополе! И Богданова, п Ерохина, и Иващенко — всех увидим…

— Да, здорово будет! — просиял Сергей при мысли о встрече с товарищами.

Гвардейское Знамя

Богданов все больше надеялся на встречу со своим бывшим третьим дивизионом. Обстановка на Крымском фронте, казалось, благоприятствовала наступлению. В результате поражения под Москвой, Тихвином и Ростовом, а также на Керченском полуострове гитлеровцы перешли к обороне по всему советско-германскому фронту.

Богданов понимал, что после длительной передышки враг обязательно воспользуется отсутствием второго фронта. и снова начнет наступление. И прежде всего, конечно, попытается высвободить завязшую на подступах к Севастополю 11-ю армию.

Предстояли трудные бои, и приморцы готовились к ним вместе с Черноморским флотом. Оборона совершенствовалась с каждым днем. В строй возвращались раненые богдановцы. Вернулся Голядкин: он решил долечиться при части.

— Спасибо, покойный Иващенко подсказал нам хорошую мысль создать свой полковой лазарет, — сказал он, поздоровавшись с товарищами.

Яков Данилович Иващенко! Сколько раз они вспоминали его в эти дни?.. При жизни как-то не говорили вслух о необыкновенной душевной красоте Иващенко, а сейчас об этом говорили все.

Яков Данилович любил музыку. «Ее не хватает людям, даже здесь, на передовой», — часто говорил он Богданову.

Как-то генерал Петров привез патефон.

— Бери, Николай Васильевич, — сказал он, — пригодится. Ведь при затишье дни и особенно вечера кажутся очень длинными.

Богданов особенно часто слушал вальсы Штрауса. Музыка будила дорогие сердцу эпизоды. Николай Васильевич вспоминал, как увидел в первый раз Манечку, их первые встречи и замысловатые соловьиные трели, которые они, затаив дыхание, слушали, гуляя в роще. Тогда-то и выяснилось, что и он и она любят музыку, а главное, любят друг друга.

Мысли о жене будили тоску, хотелось услышать ее голос, увидеть ее и сына, сказать ей много-много еще не сказанных слов…

«Здравствуй, Манечка, — писал он 3.февраля 1942 года. — Очень сильно скучаю до тебе и Борису. Единственное утешение — музыка. Вот и слушаю ее в окопе. Добрые люди принесли нам хорошие пластинки. Сейчас я особенно остро чувствую, как не правы мы были по отношению к женам, увлекаясь службой, не позволяя себе пойти лишний раз в театр. Все работа, работа…

Время и расстояние, разделяющие нас, заставляют чаще думать о прошлом, и я счастлив, что есть на свете ты и Боря.

Сейчас я по-настоящему понял, как обогащает человека любовь. А какие чувства открывает в себе человек?! Это действительно красиво, а главное, вечно…

Но мы еще поживем. Дай только вышвырнуть гитлеровских разбойников. Это будет скоро, в этом нет никакого сомнения…»

А чуть ниже приписка:

«Не слышали ли чего о жене Иващенко?»

В феврале Богданов прочел в «Правде» Указ Президиума Верховного Совета о награждении защитников Одессы. Среди награжденных орденом Красного Знамени были фамилии его, Гончара и Березина. Увидев фамилию Березина, Богданов вспомнил Таирова, Гака и других.

В марте полк Богданова наградили орденом Красного Знамени. Это был для богдановцев настоящий праздник.

А в один из ярких солнечных дней начала марта Петров сообщил Богданову еще одну радостную весть.

— Новости, Николай Васильевич! — гудел в телефонной трубке веселый голос Петрова.

— Спасибо. А добрые?

— Хорошие! Передо мной вот лежит газета Крымско-. го фронта, только что принесли. И кого, ты думаешь, я увидел, как только развернул ее? Твоего лейтенанта, которого мы погибшим считали, Березина. На полстраницы портрет с тремя кубарями и статья о нем. Поздравляю тебя, Николай Васильевич, растут твои командиры.

— Спасибо, это поистине добрая новость.

— Подробности тебе расскажет Рыжи.

— Да, Николай Васильевич, твой третий дивизион, а теперь, если ты еще не знаешь, пятьдесят третий отдельный артиллерийский полк, сейчас в сорок четвертой армии, — рассказал ему Рыжи. — Командует им Тарасов.

Они где-то под Дальними Камышами, вероятно, на берегу моря. От них Феодосия должна быть видна…

Березин действительно хорошо видел Феодосию. Его наблюдательный пункт был выбран на обрывистом берегу у моря. Небольшое расстояние отделяло их от Севастополя. Березину сказали, что была передача по радио о героях-богдановцах, отличившихся в декабрьских боях. А в конце марта Веселый прислал ему письмо и газету. Армейская газета поместила целый разворот, посвятив его награждению 265-го артиллерийского полка орденом Красного Знамени, и Березин прочел новую песню о богдановцах:

В гремящие славою годы

Родился наш полк боевой.

Мы помним былые походы

Суровой военной тропой.

Богдановцы — так называли

В боях и враги, и друзья.

Враги перед нами дрожали,

Друзья обнимали любя.

Мы смерти шагали навстречу

И били наводкой прямой,

Фашистов рубили картечью

За наш Севастополь родной.

Какого закала мы люди,

Расскажут Одесса и Прут;

Под музыку наших орудий

Приморцы в атаку идут!..

Обрадованный Березин с газетой в руках выскочил из наблюдательного пункта и, спустившись с обрыва вниз, побежал к штабу полка. Газета из Севастополя с текстом песни переходила из рук в руки. Таиров старательно переписал текст.

— Слушай, вот здорово! — говорил он после каждой строфы Березину. — Надо писать Богданову. Мы идем к ним…

А Богданов в это самое время шел по Северной стороне. В парках Севастополя зеленела трава, набухали почки деревьев. Разве мог знать тогда Богданов, что улица, по которой он сейчас шел, с расколотыми, поваленными разрывами снарядов и бомб деревьями и сожженными, разрушенными домами, станет не только одной из самых зеленых улиц Севастополя, но и будет названа его именем?!

— Прибыл по вашему приказанию, — доложил Богданов генералу Рыжи.

— Здравствуйте! — поднялся ему навстречу командующий артиллерией. — Поздравляю, товарищ гвардии полковник.

«Гвардии полковник? Я?»

— Родина высоко оценила мужество и доблесть богдановцев, — торжественно сказал генерал. — Вверенный вам двести шестьдесят пятый артиллерийский полк приказом номер сто двадцать семь от двадцать восьмого апреля преобразован в восемнадцатый гвардейский Краснознаменный полк, а вам присвоено очередное звание — полковник. Поздравляю. От души поздравляю вас. — И генерал крепко пожал Богданову руку.

— Спасибо!

Этот день, 5 мая 1942 года, никогда не забудут богдановцы. Для вручении гвардейского Знамени прибыл командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Октябрьский. Из его рук Богданов принял гвардейское Знамя. Сжав древко Знамени, полковник опустился на колено и поцеловал алое полотнище.

Преклонив колена, полк повторял за своим командиром торжественные слова клятвы. А потом, печатая шаг, гвардейцы прошли церемониальным маршем мимо импровизированной трибуны. В эту ночь Богданов не мог уснуть.

А через два дня, 8 мая, гитлеровцы нанесли удар по войскам, оборонявшимся на Керченском полуострове.

— Что случилось? — спрашивали защитники города друг у друга. Внимание севастопольцев было приковано к сводкам о боевых действиях на Керченском полуострове.

— Это временное явление, — успокаивал Богданова Рыжи. — Не могут три армии не задержать противника.

С жадностью ловили передачи из Москвы. Все надеялись и ждали, что войска Крымского фронта оправятся от удара и перейдут в контрнаступление.

В эти дни на Керченском полуострове шли тяжелые кровопролитные бои. 11 мая был ранен и эвакуирован через пролив майор Тарасов. Во временное командование полком вступил Березин! И хотя Сергей командовал полком только два дня, до прибытия нового командира полка, он был буквально подавлен свалившейся на него ответственностью.

14 мая к походной колонне полка прорвались вражеские танки. Прикрытия впереди артиллерии не было, и тяжелому полку пришлось бы плохо, но в самый критический момент из села, расположенного позади, выскочили танкетки с установками для пуска «катюш». На передней танкетке стоял невысокий русоволосый командир, без фуражки, в синем комбинезоне, опоясанном ремнем.

— Богдановцы! — закричал он. — Чего ждете?

«Ерохин!» — узнал майора Березин.

«Катюши» промчались мимо колонны полка и, пройдя еще метров семьсот, развернулись влево.

— Гвардейским залпом! — скомандовал майор Ерохин.

— К бою! — закричал Сергей.

Тракторы стали медленно выводить орудия, но едва они изготовились к бою, как воздух уже вспорол залп «катюш».

— Огонь! — закричал и Сергей. И танки врага скрылись в смерче огня и дыма. Бронированные машины горели, как спичечные коробки…

Об этом бое Богданову рассказал сам Ерохин в июле 1942 года, когда они встретились в Краснодаре.

Теперь же, под Севастополем, прочитав сводку Советского информбюро о том, что войска Крымского фронта оставили Керченский полуостров, Богданов погрузился в тягостные думы. Было ясно, что для Севастополя начинается особенно трудная пора.

Всю вторую половину мая гитлеровцы стягивали войска к Севастополю. Защитники города понимали, что скоро последует штурм. Третий штурм за время семимесячной обороны Севастополя.

И пусть наступит утро!

Третий штурм Севастополя начался 7 июня в пять часов утра. Танки и пехота гитлеровцев шли, прижимаясь к огневому валу. Главный удар наносился между третьим и четвертым секторами в направлении Мекензиевых Гор.

— По местам! — приказал Богданов, как только шквал огня миновал их рубеж. — Связь?!

— Связи нет, — доложил Проворный. Комиссар держал телефонную трубку, телефонист побежал по линии.

— Перейти на радиосвязь. «Барс», внимание!

Гул самолетов и разрывы бомб заглушают слова команд.

В расположении гитлеровцев поднялся громадный столб дыма, взметнулось пламя. Это то место, куда только что лег залп полка.

«Взорвались боеприпасы», — подумал довольный Богданов и приказал дать еще залп.

— Голядкин ранен, — передали с соседнего наблюдательного пункта.

— Голядкин?! — встревожился командир полка. — Снова ранен. Куда?

Военфельдшер, оказавший первую помощь Голядкину, доложил, что ранение серьезное, и попросил машину, чтобы отвезти раненого.

— Берите мою, немедленно в госпиталь! — распорядился Богданов.

А сражение разгорается. Богданова вызывает к телефону Рыжи.

— С наступлением темноты переместите полк, — приказывает генерал, называя код нового района.

В конце дня Леонтьев прислал с передового наблюдательного пункта документы, захваченные при контратаке у пленного гитлеровского офицера. Среди них — дневник.

— Прочтите, — говорит гвардии полковник командиру штабной батареи Шлепневу, хорошо владеющему немецким языком, — что там пишет этот вояка.

— «Наше наступление, — читает Шлепнев Богданову и Проворному, — наталкивается на планомерно оборудованную, сильно укрепленную и минированную систему позиций, упорно защищаемую русскими. Непрерывный губительный огонь артиллерии ведется по нашим позициям. Он мешает вести наблюдение, затрудняет действие огневых средств, поминутно разрушает телефонную сеть. Первый день показал, что под адским огнем русских дальнейшее наступление невозможно…»

В блиндаж вбегает Веселый.

— Убит майор Савченко, — докладывает он.

«Савченко! Командир разведывательного дивизиона, последний из командиров дивизионов, с которыми я начал войду…» — с горечью думает Богданов.

Второй ж третий дни боев были еще напряженнее первого. А четвертый день начался с доклада капитана Керцмана, принявшего первый дивизион:

— Веду бой с танками…

«Петров прав, это сражение будет еще ожесточеннее, чем предыдущее», — мелькает у Богданова мысль.

— Керцмана к микрофону, — приказывает командир полка.

Вокруг стоит несмолкаемый грохот от рвущихся снарядов и бомб. Сплошная стена дыма и огня закрыла солнце. Слышится громкое рокотание самолетов. Их не видно, но кажется, что они заполнили все небо.

— Ведем бой. Танки горят… — охрипшим голосом говорит Керцман.

— Вы — гвардейцы, Керцман, помните это! — кричит Богданов.

И четвертый день кончается успешно для севастопольцев. Гвардейцы отбили атаку танков. Но бой не утихает и ночью. К рассвету 11 июня ударные группировки гитлеровцев овладели полустанком Мекензиевы Горы, но к вечеру их оттуда выбили. А 12 июня силы обороняющихся удесятерила телеграмма, полученная из Ставки:

«Вице-адмиралу Октябрьскому, генерал-майору Петрову!

Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя — красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли… Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа. Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной.

Сталин».

267-й день сражается Севастополь. 267-й день теперь уже 230-тысячная армия гитлеровцев не может преодолеть четырнадцать километров, отделяющие ее от города. Фашисты остервенело бомбят, бомбят и бомбят. Тают ряды защитников Севастополя. Не хватает боеприпасов. Гитлеровцы захватили плацдарм на берегу Северной бухты и продвигаются к центру города. Развалины домов по нескольку раз переходят из рук в руки.

Богданов видел, что начиная с 24 июня положение его полка становилось все более тяжелым. Особенно его волновала судьба окруженного противником первого дивизиона.

Не добившись успеха в попытке отрезать войска восточной части оборонительного сектора, гитлеровцы с 26 июня начали наносить новые удары, чтобы уничтожить полк по частям.

По окруженным на Сапун-горе артиллеристам первого дивизиона гитлеровцы выпустили несколько тысяч снарядов, а затем атаковали их. Больше суток Богданов беспрерывно держал связь с дивизионом. Артиллеристы отражали многочисленные атаки танков и пехоты врага, решительными штыковыми ударами уничтожали автоматчиков.

— Умираем, но не сдаемся! — передал Керцман с Сапун-горы открытым текстом.

«…Они продолжали сражаться, расстреливая и забрасывая гранатами наседавших со всех сторон фашистов, а потом, когда не было уже иного выхода, взорвали орудия на противотанковых минах. Так погиб первый дивизион…» — записал Богданов в журнале боевых действий полка.

Ночью на заседании Военного совета, которое проходило в сотне метров от передовой, на 35-й береговой батарее, командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Октябрьский зачитал приказ Ставки об эвакуации защитников Севастополя, которые, как говорилось в приказе, «с честью выполнили свой долг».

Семь орудий и сто восемнадцать человек, — все, что оставалось от полка, раненый Богданов с боем провел по Херсонесскому полуострову. Танки гитлеровцев буквально «висели на хвосте» орудий.

В бухте Мраморная, в двухстах метрах от моря, орудия развернулись к бою. 1 июля гитлеровцы трижды пытались взять штурмом позиции артиллеристов, чапаевцев и моряков, но батарея старшего лейтенанта Петра Минаков а трижды в упор расстреливала атакующих. Потом кончились боеприпасы. По команде Богданова орудийные затворы полетели в море. Под пушки подвели тол..

— Рус, сдавайся! — надрывался репродуктор.

Полковник, обернувшись, что-то сказал Шлепневу, и через несколько минут над замолчавшими орудиями взвилось гвардейское Знамя полка.

Темнело. Атаки гитлеровцев становились все реже. Около полуночи Богданову передали радиограмму, потом все увидели возле самого берега небольшое рыбачье судно.

«Шхуна может принять на борт не больше тридцати человек. Значит, только раненых, — лихорадочно думал Богданов. — А куда остальных?!»

— Керцман остался на Сапун-горе, — вслух произнес он. — А я останусь здесь, с вами.

— Но вы ранены, — убеждал его Проворный, — все равно вы не будете полноценным бойцом. А нам предстоит не только пробиться в горы, но и совершить при этом длительный форсированный марш.

— Не могу.

Раненые были перевезены, но шхуна не уходила.

Богданов молчал. Комиссар понимал, какая борьба происходит в нем.

— Так надо, Николай Васильевич, — повторил он.

Со стороны Балаклавы донесся приближающийся гул моторов.

— Катера! — Комиссар посмотрел на Богданова. — Потопят раненых…

Проворный почти насильно отвел командира полка к шлюпке.

— Я не прощаюсь, мы пробьемся в горы, — сказал комиссар, и они обнялись.

Через полчаса шхуна пришвартовалась к подводной лодке и, высадив людей, ушла. Богданов увидел в лодке Петрова и начальника штаба армии генерала Н. И. Крылова, раненного в этот день на передовой.

Снова послышался гул моторов, и из темноты на светлую дорожку, протянувшуюся через всю бухту, выскочили торпедные катера.

— Погружаться бессмысленно, — спокойно сказал Петров, — забросают глубинными бомбами.

Катера с ревом промчались мимо, не заметив лодку.

— Они скоро вернутся, нужно уходить, — сказал капитан.

— Я не могу уйти, — ответил Петров. — Должны подойти еще одна или две шхуны, на них наши люди, раненые…

На берегу вспыхнуло пламя, до лодки донесся взрыв.

— Они взорвали орудия! — воскликнул Богданов. — И атакуют!

Он всматривался в темноту, словно мог увидеть, что происходит там, в Мраморной бухте…

Ему кажется, что он видит убитых товарищей: Иващенко, Керцмана, Веселого, Гончара… Богданов ловит себя на том, что пытается говорить с ними, как с живыми, будто они тоже стоят рядом с ним у ограждения рубки.

Вторая шхуна подошла через два часа. На ней прибыло еще тридцать раненых. Люди заполнили все отсеки.

— На лодке сто тридцать человек, — доложил командир. — Столько еще не перевозила пи одна средняя лодка.

— Придется уходить, — говорит Петров.

— Задраены люки. Лодка погружается.

Богданов не слышит, как о борта в последний раз ударяются волны Севастопольского рейда. Гвардии полковник думает, удалось ли пробиться его товарищам? Об этом он узнает не раньше утра. Одна из береговых батарей еще держит связь с Большой землей. Ему кажется, что этой ночи не будет конца. Но ведь так не бывает, чтобы не было утра? Оно обязательно наступит!

Послесловие

8 октября-1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР командиру 18-го гвардейского Краснознаменного артиллерийского полка гвардии полковнику Богданову Николаю Васильевичу присвоено звание Героя Советского Союза.

В январе 1943 года гвардии полковнику Богданову предложили должность начальника артиллерийского училища, но он стремился на фронт, и его желание было удовлетворено.

И опять громят врага артиллеристы под командованием Николая Богданова, теперь уже командира 20-й артиллерийской дивизии прорыва.

Курская дуга… Орел… Брянск…

3 октября 1943 года Николай Васильевич погиб в бою. Его похоронили в Брянске.

Приказом Министра обороны СССР Герой Советского Союза гвардии полковник Н. В. Богданов зачислен навечно в списки Коломенского высшего артиллерийского командного ордена Ленина, Краснознаменного училища имени Октябрьской революции.

Содержание

Приказ Министра обороны СССР

Доверие

Две точки зрения

Буденный приехал!

Разговор по душам

Накануне

Подготовка к инспекторской

Боевая стрельба

Переезд в Гнаденталь

Новый командир батареи

Последние мирные дни

Богдановцы

Первое сражение

Одесса вступает в бой

Здравствуй, Голядкин

Ни шагу назад!

Будни обороны

Сюрприз

Наступление переносится

Гвардейцы

Севастополь не сдавать

Подвиг комиссара

Гвардейское Знамя

И пусть наступит утро!

Послесловие