И Серый волк

Глава 2

Хорошо тому, у кого есть по жизни прочный тыл, родной дом. Там могут, если заслужишь, и по жопе ремнём отходить, но потом непременно накормят, напоят и спать уложат. Могут даже баньку истопить, если есть она при доме. Обслуживание, что у бабы-Яги. Но, ни в коем разе не подскажут, куда направиться и что предпринять, чтобы сжить со свету белого рыцаря Патра. И неважно, какого он цвета, но раз он собрался меня убивать, значит, он зло. А мать считает, что все убивства понарошку, как между мальчишками, никакого совета не даст, и помощи от неё ждать не следует. Значит, надо управляться самому и прикончить Патра раньше, чем он меня. Только в этом случае окажется, что Микшан стоит за добро.

Единственное, что совершенно точно понятно: Патр живёт в городе и, значит, надо искать его там. Но как можно без денег, без документов и жизненного опыта попасть в город, понять, что это тот самый город, что ему нужен, и сыскать рыцаря. Впору сесть и зареветь в голос, не в полицию же обращаться с таким вопросом.

Микшан шёл знакомой улицей мимо знакомых домов. Тётки, знакомые все до одной стояли возле калиток, обсуждали последнюю новость: Микшашка Евпатин потонул в омуте, один ранец на берегу остался. Спасатели из города приехали, будут реку прочёсывать, утопленника искать.

От таких разговоров щекотно внизу живота. Зк я их всех обманул! А с другой стороны шуточка задалась незавидная. Это уже не других обманул, а сам обманулся.

Попробовать, что ли, упасть на хвост спасателям, чтобы подкинули до города, когда назад поедут? Да ну их, они ведь тоже из полиции, можно так нагореть, что потом не расхлебаешь. Лучше спросить у тётки Клавы, у неё завсегда тьма народу толчётся, которым самогонки надо.

Дом тёти Клавы стоял на отшибе, что очень удобно, учитывая её бизнес. В администрации тётю Клаву звали кормчевницей, что ей очень не нравилось. «Что я там корчую? — ворчала она, — нонеча на лесоповал таких, как я не отправляют».

Свои звали Клавку самогонщицей, что злило её пуще того. Саму себя тётя Клава величала шинкаркой, хотя последнее прозвище никак не желало прилипать.

Клава своего промысла не стеснялась.

— Я для людей чистый продукт гоню, не чета Лариске Кабатчице из Обухово, которая в автомагазине омывайку берёт и перепродаёт мужикам, будто это казённая водка. Её стараниями в Обухово половина народа перемёрло. Я гоню из яблок, а когда по заглохшим садам урожай сливы, то и слива в дело идёт. А покупные у меня только дрожжи.

Во всяком случае, Клавкиным продуктом народ травился реже, чем Ларискиным, а среди мужиков бытовали импортные термины: кальвадос и ракия.

— Здрасте, Тётя Клава, — произнёс Микшан при виде шинкарки.

— Здравствуй и ты.

Клава ничуть не была удивлена. При её профессии с ней порой здоровались совершенно незнакомые люди.

— Что я хотел, — решился Микшан. — в город мне надо.

— Автобус ходит дважды в неделю. Сегодняшний ещё не проходил.

— Так денег ни копья.

— Тут я не помощница. В долг брать охотников много. На трассу иди голосовать, может, кто подкинет.

— Кто же меня подкинет? И не притормозит ни один.

— Отчего же, могут и взять. Совхозная развозка, а всего лучше — большегруз: лесовоз или контейнеровоз. Эти, если согласишься шофера разговорами развлекать, чтобы он не уснул за рулём, могут и до Москвы довезти, и до Польской границы.

— А что, и в самом деле. Попробую. — Микшан малость подумал и добавил: — Спасибо.

— Спасибо не булькает. Булькает мой товар.

— Нет у меня ни копеечки, — напомнил Микшан.

— Это я так, к слову, чтобы привычки не потерять. Ты вот скажи любопытной старухе, каким ветром тебя занесло в нашу глухотень?

— Мы с ребятами приехали на бережку потусить. Шашлычок, то да сё, а ребята вскинулись и меня тут бросили. Сговорившись, наверное, пошутить захотелось. Дайте срок, я над ними тоже подшучу.

— Красиво… Врать ты любишь, но покуда не умеешь. Какой тебе шашлычок-пикничок? Не было ничего, никто на берегу не останавливался. А вот мальчишка озорной этой ночью в реке утоп. Ищут его. Так и твоих приятелей давно бы нашли. Живо сказывай, как оно было!

— Всё как есть рассказал, — упёрся Микшан, отлично знающий, что когда тебя допрашивают, последнее дело менять одно враньё на другое, того худшее.

— Что же, поверим на первый раз. Значит, приехали вы на бережок, увидели, как мальчуган тонет, и решили от греха подальше сделать отсюда ноги. А может и сами, шутки ради, помогли мальчугану в омут нырнуть. Это же так просто: шутили над мальчишкой, макали в воду смеха ради, а он взял, да и утоп. Тут вы и решили от греха подальше, умотать пока целы. А может, и без шуток помогли ребёнку в омут нырнуть. Мало ли что он у вас увидел непригожее.

— Не было ничего! — закричал Микшан.

Что за невезуха! Сначала с яблоками, будь они неладны, а теперь лепят ему убийство, да не просто убийство, а убийство себя самого хоть и в другом обличии. Если сейчас рвануть в бега, то точно поймают, и уже ничего не докажешь.

За оградой зарыдала сирена.

Вот, пожалуйста, ментовка тут как тут. Был Микшан, нет Микшана. Эти не отцепятся.

— Ишь, милый, как тебя задёргало… Отвечай быстро и врать не вздумай. Что делал на берегу?

— Ничего! — отстрелил ответ Микшан. — Я и вовсе там не был.

— О, как хорошо! Я так понимаю, что и парней, которые тебя бросили, тоже не было. А кто был? Впрочем, можешь не говорить, сама догадаюсь. Ты лучше скажи, сколько тебе годочков?

— Что вы все пристали? Сколько есть, все мои.

— Это уже ответ. Все, говоришь, пристали. Первая это я, а кто ещё? И опять же, можешь не отвечать, догадаюсь сама. И всё-таки, сколько тебе лет?

— Двадцать.

— А за враньё, знаешь, что бывает?

— Всё равно, двадцать.

— Пусть двадцать, хотя на мой взгляд не больше семнадцати, а по поведению судя, и вовсе двенадцать. Но давай тем временем я тебя ужином накормлю, а там и в город отправлю.

— Да я не хочу есть. И вообще, какой ужин? Утро ещё.

— Не хочешь — не ешь. Была бы честь предложена. Только учти, может сейчас и утро, но завтракать ты сегодня не завтракал. Обед тебе тоже не светит, от ужина ты только что отказался. А будет ли что покушать завтра утречком — вопрос гадательный. Я так полагаю, что завтра тебе опять же, сидеть впроголодь. Так что, не побрезгуй моими харчишками, а там, глядишь, и оказия до города объявится.

Жрать, вообще-то, хотелось. К тому же, тётка обещала какую-то оказию до города. Тревожило другое. Уж больно напевно говорила тётка Клава, не говорят так деревенские бабы. Не скрывается ли здесь какая сказочность, не читанная в младших классах и таящая урок добрым молодцам. Хотя, если потащила тебя судьба за нос, иди и не рыпайся.

— Давайте ужинать, — безо всякого энтузиазма произнёс Микшан.

Клава быстро достала тарелки, пожелтевшие от времени, ставшие словно не фаянсовыми, а костяными, приволокла из-за печи большую кастрюлю.

— Тут я меня картопельная каша, а по-вашему, по-городскому — пяре.

Навалила на тарелки от души картопельной каши, полила топлёным маслом.

— А хорошо было бы к этакой пяре мясца побольше, гусочку жареную. Гусочку бы мы поприели, кости в миску сложили, полили жирком, что из гуськи вытопился, и снесли в хлев. А наутро: глядь-поглядь, в миске гусочка сидит, живёхонька-здоровёхонька. Хоть снова ощипывай — и на сковородку. Как тебе такое?

— Сказки… — проворчал Микшан, чей нос с некоторых пор сказки чуял за полторы версты. — Не гусочка это, а кадавр.

— Не любишь сказки… Теперь я вижу, что тебе и впрямь двадцать лет. Значит, перед ужином тебе капелюшечку принять можно. Не буду врать, будто я тётка законопослушная, но малолеток спаивать не стану.

На столе во мгновение ока появилась миска с малосольными огурцами, бутыль зелёного стекла, что у мужиков носит название «бомба», и два гранёных стаканчика, которые Клава тут же наполнила всклень.

— За знакомство, что ли, выпьем?

Водку Микшану пробовать приходилось. Ему десяти не было, когда он спёр у отца, ещё не ушедшего из семьи, недопитую поллитру и, гордясь собой, высосал досуха. Когда вытрезвился, узнал, зачем в сенях на стене висят старые вожжи, хотя лошади в хозяйстве не было уже много-много лет.

Тем не менее, навсегда отбить охоту к спиртному отец не сумел. А тут ещё тётка сама предлагает.

Жидкость огненным потоком скатилась в желудок. Насколько Микшан помнил, водка так не жгла.

— Что это? — просипел Микшан, впившись зубами в огурец.

— Никак, проняло? — засмеялась тётка Клава. — Это, мил-друг, яблошная слеза, а, по-вашему, кальвадос. Понял теперь? У меня без обмана, спичку поднеси — горит!

Тётя Клава похрустела огурчиком и вновь потянулась за бутылью.

— От первой маловато забирает, вторую вдогон надо, тогда и будет дело. Первая колом, вторая соколом.

Так и вышло, хотя пожар в желудке разгорелся нешуточный. Микшан торопливо заскрёб ложкой, выбирая с тарелки пюре, отломил кусок от буханки, на которую поначалу не обратил внимания, и выбрал в миске второй огурец.

— Слаб ты, мастер. Со ста граммов тебя так повело. А давай-ка по третьей…

Микшан осознал себя в этой же комнате на диванчике. На удивление, не было никакого похмелья, только живот бурлил, словно переел недозрелых яблок. На столе царил постпиршественный разгром, только зелёная бутыль была убрана незнамо куда.

Болел бок, и лишь потом Микшан сообразил, что спал, навалившись на яблоки, полученные от Евстихея. По уму яблоки должны были раздавиться или, по меньшей мере, сильно помяться, но с ними ничего не случилось, они оставались свежими, словно только что с ветки. Так и хочется впиться в румяный бок, но останавливает мысль, что одно из яблок отравлено, и никак не угадать — какое.

За стеной заливисто храпела Клавка. Интересно, зачем ей понадобилось его поить? Ясно, что она имеет на него какие-то планы. Значит, пора делать ноги и ловить попутку до города.

Микшан поднялся, качнулся к столу. Кастрюля была пуста, огурцов тоже не осталось. Хорошо он вчера попраздновал. Хотелось бы знать, в честь чего праздник? Тётя Клава это не баба-Яга, она даром кормить не будет.

Микшан поскоблил пальцем тарелку, не глядя, взял одно яблоко. Как там Евстихей говорил: Катись яблочко… Куда? или к кому? Мальчишки пели: к сопливой девочке, но это явно не то. В общем, катись и покажь, что надо.

Яблоко крутанулось по немытой тарелке, и та полыхнула непредставимым чёрным светом. Отчётливо запахло жжёной резиной. Этот запах был отлично знаком Микшану; вместе с другими мальчишками он не раз поджигал кинутые вдоль трассы изношенные покрышки. В чёрной глубине обозначилось пламя, не то далёкий пожар, не то просто не пойми что. А потом на фоне этого огня поднялось пепельное видение: звериная морда оскалила зубы, громовой рык ощутимо ударил Микшана в грудь, заставив отшатнуться.

Падая, Микшан успел сбить яблоко с расширяющегося чёрного диска. Траурный свет погас, рычание смолкло.

Ни хрена себе, шуточки… — пробормотал Микшан.

Однако шуточки только начинались. Дикая, стократ большая, чем прежде, боль пронзила его нос. Микшана подняло и поволокло к мутному зеркалу, висевшему на простенке меж окнами. Там в неясной глубине обозначилось взбешённое лицо Ев стихе я.

— Ты что творишь, стервец? — прошипел чародей. — Отравленное яблоко вздумал по блюдцу пускать? Знаешь, что оно тебе показало?

Лучше не знай. А ты ещё блюдце взял без каймы. Каёмка на блюдце — это грань мира. Без границы всякая потусторонняя дрянь к нам полезет. Как ты с ней управляться будешь, и, вообще, что теперь делать?

— Н-не знаю… — мямлил Микшан, более озабоченный судьбой носа.

— Не знает он… А кто знает? В общем, так: день тебе на всё про всё. Не управишься с Патрикеем, я с тобой быстро управлюсь. Будем надеяться, что раз ты ещё жив, то потусторонние силы разбудить не успел. Действуй!

— Как?

— Энергично!

Многострадальный нос энергично дёрнуло, изображение Евстихея исчезло. В комнату, позёвывая, вошла тётя Клава.

— Проснулся? Молодец… — Клава потянула носом. — А что гарью пахнет?

— Не знаю. Может, с улицы?

— Врать ты любишь, но не умеешь. Ладно, покуда ври, тренируйся. Но не вздумай соврать в делах денежных. О тебе я всё знаю, и что денег у тебя нет и взять негде, и что документы не то потеряны, не то и не получены. Дома своего нет, родными и близкими не обзавёлся. Откуда такой взялся? Не иначе — детдомовский. Никому ты не нужен и приткнуться тебе некуда. Оно и хорошо, мне как раз такой работник нужен. Слышь, я тебя на службу беру. Будешь в моей фирме экспедитором. Знаешь, что это значит?

— Ну.

— Не ну, а уважаемая Клавдия Ивановна, объясни мне, дураку, мои обязанности. Куда надо бегать, что там делать.

— Я, может, ещё не пойду к тебе в батраки.

— Да куда ж ты денешься? Ты мне вчера по пьяни много чего наболтал. Как ты думаешь, откуда я знаю, что денег у тебя ни полушки, паспорт то ли потерял, то ли не получал. Прописки никакой, знакомых ни единой души. Откуда ты такой взялся. Эмигрант, что ли? Так и у тех есть за кого зацепиться. А тебе, кроме как за меня, цепляться не за кого. Так что слушай и вникай. Сейчас придёт машина. Вдвоём с Ромкой загрузитесь и поедете в город. Развезёте товар, Ромка знает кому. Я тебе бумагу дам, сколько кому сгружать. Товар сгрузишь, получишь деньги. Никаких расписок не надо, у нас по-честному. Деньги большие, но не вздумай попользоваться или вовсе сбежать. Я баба деревенская, но найду тебя в полчаса, хоть бы ты в Москву умотал или на Дальний Восток. Знаешь, что тогда будет?

— Догадываюсь.

— Нет, ты о таком не слыхивал. А впрочем, пора. Ромка гудит. Завтрака тебе не будет, с утра есть — живот мучить.

Вернёшься к обеду. Тогда и денег тебе твою долю отслюню. Не боись, не обижу. Всё понял? Тогда — пошёл.

— Погодь, — тормознул Микшан. — Товар-то, какой?

— Ну, ты простота! Пил ты вчера что? Это товар и есть.

— Понял. А если полиция?

— Так ты не попадайся. За то и деньги плачу. Но ежели что, вали всё на Ромку, мол, он подрядил тебя ящики грузить, а больше ты знать ничего не знаешь. Но учти, Ромка будет на тебя валить. Сумеете ментам головы задурить — отлично! Не сумеете, пойдёте под суд. Но обо мне, ни в коем случает — ни полслова, иначе припаяют вам груповуху, и загремите далеко и надолго.

— Что-то мне неохота в это дело ввязываться, — прогундосил Микшан.

— Так никто тебя не спрашивает. Да ты не боись. Не на грабёж тебя посылаю, на честную работу.

Ромкин фургончик ожидал у сарая. Обычный крытый грузовик, в таких развозят продукты по магазинам. По извечной шофёрской привычке Ромка дремал за рулём.

Засоню быстро пробудили, в фургон загрузили восемь десятков ящиков, в каждом из которых позвякивало двадцать четыре закупоренных поллитровки с драгоценным напитком.

Клава вынесла бумаги: неразборчиво заполненный путевой лист для Ромки, а для Микшана и вовсе не пойми какую бумажонку с неформальными пояснениями: Серёжик, Антонина и тому подобными. Никаких цен и адресов не было, ящики и бутылки считались оборотной тарой: сколько увёз, столько и привезти обязан, только бутылки увозились полными, а возвращаться должны были пустыми. Короче, дело у Клавы было поставлено на поток.

— Деньги будешь получать по счёту, но без расписок, — внушала хозяйственная тётка. — У нас всё по честному, не как в сельмаге.

Наконец, тронулись в путь. Микшан смотрел, как убегает встречь машине недавно отремонтированная лента шоссе и думал, что дело, кажется, оборачивается неплохо. Евстихей до города, поди, не достанет, от Клавы тоже можно сбежать, да ещё с деньгами. Грозить она, конечно, может, но не в полицию же ей обращаться, самогонщице. Ещё бы паспортом разжиться, и совсем было бы отличненько. Но и так нормуль.

В городе Микшан бывал, когда его с классом возили туда на экскурсию. Тут любой поймёт, что шляться на экскурсии — самое безнадёжное дело. С городом так не познакомишься.

Зато фургончик петлял по каким-то закоулкам, шикарные проспекты лишь изредка пересекал, у питейных заведений останавливаясь лишь возле заднего входа. Сгружали один-два ящика и отправлялись дальше. Серёжик с клавиной цидульки оказался лощёным барменом из сияющего ресторана, а Антонина — потрёпанной бабкой из пункта приёма пустых бутылок. Зато Серёжик взял один ящик кальвадоса, а Антонина — семь. Пачка денег в Клавиной сумке ощутимо толстела, и всё притягательней становилась мысль, что тут хватит на целый месяц роскошной жизни. О том, что будет через месяц как-то не думалось.

Последняя точка была на Микшанин взгляд странная. Вход с проспекта, резная парадная дверь, вывеска с золочёными буквами, всё, как в приличном заведении. «Досуговооздоровительный центр» — не какая-нибудь забегаловка, но дверь ведёт в крошечную пристроечку, в какой и забегаловке стыдно быть. Пристоечка даже не одноэтажная, прикрывает ход в подвал того дома, к которому она прилепилась.

В этот микроцентр следовало доставить десять ящиков кальвадоса и единственный ящик ракии. Слива давно отошла, и ракия у Клавы заканчивалась.

Ромик на этот раз особо помогать не стал, скинул ящики на тротуар и полез в кабину.

Внутрь занесёшь сам, а я поеду. Мне ещё кой-куда надо. А ты товар сдашь и в деревню вернёшься своим ходом. Автобусный билет Клавке сдашь.

Дверь в центр была не заперта, отремонтированная лестница и впрямь вела в подвальное помещение. Несмотря на низкие потолки, там также был порядок, уют и красота. На стенах под стеклом висели большие фотографии, на которых красовались парни в кольчугах и с мечами в руках. Очень эти фотки не понравились Микшану, слишком уж они напоминали светлого рыцаря… забыл, как его звали…

Микшан подошёл ближе, прочитал подпись под одной из фотографий: «Слёт реконструкторов в…» Название места, где был слёт, оказалось каким-то дурацким, его Микшан читать не стал.

В помещении центра не было никого, дверь вглубь подвала оказалась заперта.

Что делать прикажете? У реконструкторов, что бы это слово ни значило, можно было бы поспрошать о светлом рыцаре, жаль, забыл его имя. Хотя, если они из одной банды, то от них следует держаться подальше. Вот только деньги кто будет платить? Одиннадцать ящиков самогона, не кот чихнул.

В зальце стоял письменный стол и больше никакой мебели. Микшан присел на крайний ящик. Бутылки стеклянные, что им будет… В носу свербило, напоминая, что в любую минуту может ожечь болью. Видать не удалось накрепко избавиться от Евстихеевой цепи. Вроде и свободен, а в носу свербит. Слово это любила повторять мамка. Она сразу чуяла, если Микшан затевал какую шкоду, и тут же спрашивала: «Что, в носу засвербило? По крапиве соскучился? Она тебе разом и нос, и жопу прочистит».

Эх, почему маманя не остановила его, когда он в проклятый сад полез? Хотя он бы всё равно не послушался.

Запертая дверь к глубине зала беззвучно отворилась. Вошёл… ну, кто ещё мог войти в помещение украшенное фотографиями вооружённых реконструкторов? Высокий шлем, ладная кольчуга, меч на поясе. И даже имя, которое минуту назад начисто вымело из памяти, немедленно вспомнилось.

Белый рыцарь Патр собственной персоной стоял перед Микшаном.

И вот его надо убивать… Чем? — проткнутым носом? Или отравленным яблоком, которое ещё не отличить от съедобного?

— Я… это… — промямлил Микшан. — Я товар привёз, а тут никого. Не знаю, кому сдать и деньги получить.

— Товар, значит, — проскрипел рыцарь. — В обход сухого закона, который у нас в клубе. У нас дозволено медоварение, а ты что приволок?

— Кальвадос, — быстро ответил Микшан. — Он не хуже медовухи. У нас без обмана.

— Проверим… — Патр шагнул ближе, но вдруг остановился. Глаза его недобро блеснули. — Эге, да ты парень не простой. На ловца и зверь бежит. Придётся тебе голову срубить.

— Не надо! — всполошился Микшан. — Я хороший, я же за вас!

— Ничего, вскрытие покажет, за кого ты.

Патр положил ладонь на рукоять меча.

— Это нечестно! — завопил Микшан. — Хорош светлый маг, на безоружного налез, а у самого меч волшебный и кольчуга тоже, небось, волшебная…

— Мифриловая, — подсказал Рыцарь.

— Во-во, эта самая. А у меня ничегошеньки.

— Ты, я вижу, хитрей амбарной мыши. Хочется, значит, чтобы я тебе Меч-кладенец отдал и кольчужку непробиваемую? Так ты ими пользоваться не умеешь. А я тебя и голыми руками в фарш перекручу. Только неохота, чтобы ты грязными лапами благородное оружие марал. Опять же, оторву я тебе дурную голову, а дальше что? Вот если я тебе башку в честном поединке снесу, то она мне потом всё расскажет: откуда ты явился, кто тебя послал, и где он прячется.

— Да я и так всё расскажу!

— Слаб ты, воин. Мне тебя допрашивать неинтересно. Я все твои тайны у тебя вместе с зубами вырву. Вот тебе ножик засапожный, разбойничий, VI изволь сражаться.

Патр выдернул из-за голенища широкий и явно тяжёлый нож и метнул его в сторону Микшана. Нож с тупым звуком вонзился в стенную панель у самого Микшанова уха. Патр отошёл в дальний конец зала, опустил меч к ноге, глумливо усмехнулся.

— Ну что, герой недоделанный, нападай.

Легко сказать: нападай — а как? Яблоком в него запустить, что ли? Мол покушай отравы, а меня не тронь. Так может, яблоко не ядовитое… кто его разберёт.

— Считаю до трёх, а там милости прошу на тот свет, — предупредил безжалостный рыцарь. — Раз!

— Стой! — закричал Микшан. — Это не я! Это всё Евстихей, колдун проклятый. Ему и голову руби…

— Знаю. А где тот Евстихей засел, сказать можешь?

— Он у себя дома. В подвале сидит.

— Точно. Предавать ты всегда готов, но и этому не научился. Поди туда, не знаю куда, на деревню дедушке. Нет уж, мне нужен верный путь. Отрублю тебе глупую голову, и по цепочке, что из твоего носа тянется, выйду прямо к Евстихею. Так что… — Два!

— Нет!.. — Микшан едва не повиснув на рукояти ножа, с трудом вырвал его из стены и что есть силы, швырнул в противника.

Мальчишки часто соревнуются в метании ножа. Микшан в этом занятии был одним из последних. Начнут парни метать ножи в берёзу, у Микшана из десяти бросков пять вообще мимо ствола идут, а из попавших в дерево, четыре ударяются рукояткой или ещё чем, и отскакивают в сторону.

Патр вскинул меч, готовясь отбить летящий резак, но тот уже вонзился ему в правую глазницу, войдя по самую рукоять. Патр взмахнул руками и повалился на бок.

Микшан и сам был готов упасть замертво. Вот это бросок! Ни во сне, ни в мечтах Микшан так ножей не кидал. Но нонеча, не то, что давеча. Припёрла нужда, так и кинул.

Микшан метнулся к трупу, схватил упавший меч, взвесил на руке.

Ничего, вещица закенная! С такой не пропаду. Только надо ноги живо уносить, пока никто на трупака не наткнулся.

Ничего предпринять Микшан не успел. Боль, стократ сильней прежней пронзила нос. Микшан покатился по полу и очутился в знакомом подвале, где хозяйничал Евстихей. Сам колдун сидел за столом и то ли завтракал, то ли колдовал, неподготовленному человеку трудно различить два эти занятия. На столе стояло большое блюдо с разрезанным пирогом, а вокруг были расставлены свечи, разумеется, зелёные вперемешку с чёрными; какие ещё свечи могут понадобиться для чародейных дел?

— А вот и наш работничек! — приветствовал Микшана Евстихей. — Молодец, умница, хоть и дурак. Ловко управился с поганцем Патрикеем. Ты хоть знаешь, что там произошло?

— Нож ему в глаз попал, — ответил Микшан.

— А как? Он же тебя дурня безоружного убить не мог, только попугать слегка. Запрет на него такой наложен. Потому и я оружия на ношу, чтобы на светлого мага ненароком не напороться. А тебе он ножик подкинул, чтобы с полным удовольствием отчекрыжить тебе голову.

— Неправда! Я сам сказал, что нельзя на безоружного нападать!

— Ты ещё скажи, что сам кинжал в глаз Патрикею вогнал.

— А что, не сам, что ли?

— Получается, что не сам. У тебя было два яблока. Одно — отравленное, с ним всё понятно. А второе? Кстати, где оно?

— Не знаю. Вывалилось, наверное.

— У такого матёрого яблочника — и вывалилось? Нет, братец, оно израсходовалось. Это, да будет тебе известно, было яблоко Вильгельма Теля. У кого это яблоко в руках, тот не может промахнуться или слабо попасть. Вот и весь секрет твоего чудесного удара. Понял теперь?

— Понял, — уныло согласился Микшан. — Но ведь светлого колдуна я всё равно убил. Теперь меня расколдовать надо. Набегался я с цепью в носу.

— С чего ты взял, будто я тебя отпущу? Я обещал тебя убить, за то, что ты в сад влез. А пощады я тебе не обещал.

— Это нечестно! — закричал Микшан.

— Почему же? Ты влез в мой сад, за это тебе положена смертная казнь. Ты разузнал много вещей, которые тебе знать не положено. За такое тоже смерть без пощады. Но зато, что ты расправился с белым магом Патрикеем, тебе положена награда, и ты её получишь. У тебя было два яблока. Одно ты истратил, а второе… — ты знаешь, что это за плод. Кушай яблочко, мой свет, и ты умрёшь быстро и совершенно безболезненно.

— Не-е! Нет такого закона, чтобы убивать! У нас смертную казнь отменили!

— А кто Патрикея убил? Милиция смотрит и ужасается. Но не хочешь отравы, можно и по-другому. Но это будет больно.

Микшан вытащил из-за пазухи второе яблоко. Теперь нет и тени сомнения, это то, которое отравлено. Вот так просто: откусил кусок и умер. Навсегда. И ничто, и никто не поможет; никакие подвиги, ни мамино заступничество. Мама частенько, как он что-нибудь натворит, ругалась: «Чтоб ты сдох, окаянный!» Теперь, небось, рада будет. Ей радость, а ему помирать. И не понарошку, а на самом деле. И искать никто не станет, для всех он потонул ещё вчера.

— Не буду! — выкрикнул Микшан.

— Ну, как знаешь. Тебе предлагали покончить с собой быстро и легко. Не захотел. Теперь, не обессудь.

Евстихей потянул за цепь. Та, только что невидимая, обозначилась и натянулась, причинив новый приступ боли. Микшан взвыл и рубанул мечом по этой мучительской цепи. Цепь перерубалась легко, словно и не железная была.

— Зарублю гада! Живо кольцо в носу расколдовывай! Я не шучу, мне после Патрикея тебя порубить — раз плюнуть!

— Ох, чем напугал! — Евстихей расхохотался. Волшебным мечишком! У меня таких кладенцов в задней коморке десять штук на стенке висит. Будет и одиннадцатый.

Обрывок цепи оттягивал нос, мешая двигаться. Евстихей, так напротив, поигрывал своим концом цепи, словно кнутиком. И было сразу понятно, что бесполезно рубить чародея — увернётся, а взмах цепи пощады не знает.

В отчаянии Микшан швырнул последнее яблоко на блюдо с недоеденным пирогом.

— Яблочко, яблочко, покажь, кто может окаянного Евстихея победить, а меня от цепи избавить!

— Что ты наделал, кретин! — Евстихей взвизгнул, схватил яблоко и отпрыгнул в дальний угол подвала. Но было поздно, из блюда плеснула тьма, напоённая всполохами адского пламени. Послышался громовой рык. Пепельное страшилище поднялось там, оскалило зубы и полезло в подвал, раздирая непрочную границу миров.

— Прочь, прочь! — кричал Евстихей. — Я тебя не звал! На вот, жри!

Яблоко полетело в морду зверя. Зубы клацнули, серый проглотил отраву.

Что может сделать человеческий яд потустороннему чудовищу?

Пасть вновь приоткрылась и сомкнулась, проглотив Евстихея, не успевшего дочитать какое-то заклинание.

— Так его! — закричал Микшан.

Серая башка повернулась, Микшан вслед за своим мучителем очутился в пасти. Зубы сомкнулись. Серый Волк принялся жевать, как никогда не жуют не только волки, но и вообще никакие хищники. Сплюнул обрывок цепи с кольцом на конце, положил голову на скрещенные лапы и закрыл глаза.