И силуэт совиный

1.

Закат почти догорел, солнце свалило за горизонт и оттуда подсвечивало багрянцем гряду рыхлых облаков – словно остывающие угли костра.

Пронзительно пахло сосновой хвоей – стена древнего леса подступала едва ли не вплотную к монастырю. Грибов, наверное, здесь полно, – подумал я не к месту. Кладовые монастырские, небось, уставлены кадушками с маринованными опятами, солеными груздями, а уж тем более рыжики…

Впрочем, не до грибов сейчас, брат Сашка, – сказал я себе и обвел строгим взглядом собравшихся. Видно было не очень – света из высоких, закруглённых овалом окон явно не хватало, а пламя настенных факелов разгоняло тьму очень избирательно. Тем не менее, я разглядел всех четверых. Приземистая, плотная фигура отца-наместника, архимандрита Василия. Будь он покрупнее – сравнил бы его с медведем, но тут скорее подходит барсук. Отец-келарь, иеромонах Максим, скорее смахивает на лису – худенький, вёрткий, лицо бледное, длинные тонкие пальцы бессознательно теребят складки рясы. Отец-смотритель, иеромонах Анатолий, вылитый волк – сухой, поджарый, и сразу заметно, что не всегда он рясу носил. А стоящий у входа брат Никодим – тот и взаправду медведь. Подковы, небось, руками гнёт. И голос лесному хозяину подстать…

Небогоугодное, конечно, дело – сравнивать со зверями людей. Тем более, честных иноков. Но моя натура берёт своё, и хотя на каждой исповеди я каюсь в грехе насмешничества, толку ноль.

– Помолимся кратенько, братья, – предложил я. Мы чуть ли ни синхронно перекрестились на образа у дальней стены, спели «Царю небесный» и «Богородице Дево». На большее и впрямь не было времени.

– Брат Александр, – осторожно начал наместник, когда мы вновь опустились на скамьи, – не томи уже. Почему Защита обратила взор на наш Свято-Георгиевский монастырь? Ничем, по правде сказать, не примечательная обитель. Живём в лесу…

– Молимся колесу… – инстинктивно выдал я. – Прости, отче. Само вырвалось. А насчёт обители, сразу успокою: у Защиты к вам никаких претензий. Дело вот в чём… Слышали ли вы о неком страннике, который бродит в здешних краях, в Среднем Криволесье, и смущает своими речами тёмный народ? Сам он называет себя Философ, а настоящего имени мы пока не знаем.

– Какие-то смутные слухи, вроде, ходили, – задумался отец наместник, – но ничего определённого сказать не могу. В ближайшие к нам сёла этот Философ не забредал, на исповедях местные крестьяне тоже в сношениях с ним не каялись… А что, дело серьёзно?

Остальные тоже помотали головами: мол, ни сном, ни духом.

– Сам посуди, отец Василий, – усмехнулся я, – будь оно несерьёзно, потащился бы я к вам за триста миль? И не только к вам – у меня по плану ещё семь обителей в здешних землях. Вот сейчас поговорим, вы, братья, по кельям на перины, а мне в бричку, и ночной дорогой в Листопады… к рассвету и доберусь, если всё как надо сложится.

– Разбойников не боишься, брат Александр? – прогудел медведь-Никодим. – Слыхивал я, шалят. Поменьше вроде, чем при покойном базилевсе – государь Иннокентий хвосты им прикрутил, но бывают случаи…

– Не боюсь, брат, – успокоил его я. – Мне как мирянину оружие дозволительно, а навык имеется. Но не про то разговор. Мы о Философе. Так вот, появился этот человек сравнительно недавно, года ещё не прошло с появления первых слухов. Он ходит по городам и сёлам Империи, стоит ему где остановиться – и вокруг него собираются слушатели. Учит же он вещам довольно странным. Напрямую не посягает на святые догматы, но проповедует так называемое Возвращение. Дескать, все мы должны опомниться, осознать истину и вернуться туда, где наше подлинное место, куда нас поставил Господь. Его, разумеется, спрашивали, где находится это «подлинное место», но Философ отвечал уклончиво. Собственно, ответ сводился к тому, что сперва нужно вспомнить себя, и тогда уже ясно станет, куда именно возвращаться.

– А как надлежит вспоминать себя? – заинтересовался лисообразный отец Максим.

– Вот это-то самое любопытное, – заметил я. – По словам Философа, для этого следует отрешиться от всех дел и забот, скрыться от окружающих и просить Господа о пробуждении. И всё это было бы простой глупостью, очередной пустой ересью, кабы не одно занятное обстоятельство. Занятное и, если уж прямо говорить, жутковатое.

– От его речей люди отвращаются от Христа? – предположил отец Анатолий.

– Кабы всё было так просто… – Я вздохнул. Как они воспримут то, что сейчас скажу? – Некоторые люди, уверовавшие в учение Философа, исчезли. Исчезли в самом прямом смысле – пропали без вести. О судьбе таковых ничего неизвестно, свидетелей исчезновения нет, что и неудивительно – ведь «вспоминать себя» полагается в скрытом, уединённом месте… По нашим данным, с декабря прошлого года по июнь этого всего исчезло сорок три человека. В масштабах Империи, конечно, немного, но и они рабы Божии, и их скорбящие близкие – тоже. Это первое. Второе: никто не знает, сколько еще совратившихся попробует «вернуться в подлинное место». Может, это станет настоящей эпидемией. И третье: есть очень серьёзные подозрения, что в исчезновении этих людей не обошлось без нечистого. Возможно, магия, а возможно, и прямое служение сатане. Уж не принесены ли эти сорок три несчастных в жертву?

– Ничего себе! Матерь Божия, оборони нас! – выдохнул отец-наместник.

– Матерь Божия, конечно, нас не оставит, – согласился я, – но мы и сами должны действовать. Святая Защита одна не справится, нам нужно содействие на местах. Говорю простым языком: Философа нужно опознать и задержать. Придётся вам, братья, пошустрить. С народом пообщайтесь, только осторожненько. Выясните, в каких местах видели Философа, куда он направляется. Если что прознаете – немедленно известите наших людей в Охрянице. Я сообщу потом, как именно это сделать. Ну и если этот, с позволения сказать, Философ забредёт на монастырские земли – постарайтесь его задержать своими силами. Я не думаю, что это будет очень сложно.

– Как он выглядит-то хоть? – встревожено поинтересовался отец Анатолий.

– Роста среднего, – начал перечислять я приметы, – телосложения худосочного. Плешив, остатки волос лишь возле ушей. На вид – лет около пятидесяти. Лоб морщинистый, глаза карие, веко на левом глазу иногда непроизвольно дёргается. Одевается просто, как бедный горожанин. Но может и в крестьянском платье быть.

– Говоришь, несложно его взять? – хмыкнул отец Анатолий. – А если и впрямь колдун, если сатана ему помогает?

– А вы, братья, не бугры с горы, а честные иноки, – добавил я строгости в голос. – Вам надлежит не бояться сатану, а силой веры христианской сражаться с ним и с его отродьями. Не мне, мирянину, поучать вас, духовных, что истинная вера сокрушает всю силу вражию.

– Что ж за полгода-то его никто изловить не сумел? – подал медвежий голос брат Никодим.

– Божьи мельницы, как вам известно, мелют медленно, – меня потянуло в сон, пришлось мысленно встряхнуть себя. – Святая Защита не торопится. Сперва мы тщательно изучали вопрос, собирали свидетельства, анализировали их. Вопрос о задержании встал недавно. Так что изловим, брат Никодим, не беспокойся. Возможно, и ты в этом поучаствуешь. Отец Василий, – перевёл я взгляд на наместника, – надеюсь, в случае чего один из ваших подвалов можно будет срочно переоборудовать под темницу? Вот и отлично. Тогда держите свиток, здесь инструкции по связи. А я поеду себе в Листопады, тамошних предупреждать.

– Может, не стоит так-то вот, на ночь? – пожевал губами наместник. – С утреца бы и поехал, а ночь, как честные люди, в защищённых стенах провести…

– Рад бы, отче, да не выйдет, – сокрушённо помотал я засыпающей головой. – Совершенно нет времени. Так что благослови, да и отправлюсь потихоньку.

…Мне пришлось растолкать Илюшку, моего слугу, кучера, секретаря и телохранителя. Как говорится, всё в одном. Илюшка приладился было спать в бричке. Будто я и не предупреждал его о ночной дороге. Восемнадцать лет парню, габаритами вровень с братом Никодимом, но повадками подчас дитя дитём.

Сил ругаться у меня, впрочем, уже не оставалось. Я забрался в бричку, достал на всякий случай взведённый самострел – в обещанных разбойников не верилось, но бережённого ясно Кто бережёт. Илюшка, виновато сопя, взгромоздился на облучок, дёрнул поводья – и Журавль с Синицей, наши ко всему привычные лошадки, тронулись.

Дорога пахла дорогой, ночью, соснами и земляникой. На востоке, из-за чёрных древесных крон, поднималась в бледном желто-розовом сиянии слегка ущербная луна. Пронзительно кричали ночные птицы – горевестники и зверобои, глухо и тревожно ухала сова, но даже это не помешало мне упасть в сон.