И сильно падает снег…

СВЕЧА НА ВЕТРУ

Во время восстания Тюменская губернская партийная организация потеряла почти половину своего состава – около 3 тысяч человек. А сколько было замучено беспартийных советских активистов, учителей, избачей, продработников, милиционеров!..

«Десятки тысяч убитых повстанцев, и, таким образом, лишенные иногда большинства мужского населения деревни... Кровавый хаос и разрушение» (Политотчет Тюменского губкома РКП (б)).

Многие села и целые волости будто бы вымерли: мужики либо погибли, либо, бросив все, бежали с насиженных мест. В Красногорской волости, например, до восстания числилось 400 трудоспособных мужчин, а после подавления восстания их осталось только 30!

Посевные площади Ялуторовского и Тюменского уездов в 1921 году составили лишь 39 процентов к 1916 году. Поголовье скота здесь сократилось: лошадей – на 40177 голов, коров – на 69355 голов.

И еще один горький итог восстания – повальное бегство крестьян из большевистской партии. То ли это от страха перед возможностью новой вспышки крестьянского недовольства, то ли боязнь нежданной встречи с рыскающими по лесам бандами, а может глубокое раскаяние за свою причастность к той партии, которая повинна во всех бедах и горестях, павших на сибирского мужика, ответственна за муки и кровь, обильно пролитую в незабываемые дни восстания.

« Аббатской волкомячейке

Заявление

...Прошу исключить меня из РКП (б). Более состоять в партии не могу, потому что в дальнейшем может отразиться на семейной розни, что считаю как глава семейства, до такого скандала семейного очага недопустимо. Ввиду имеющихся у меня малых ребят, которых я обязан как отец воспитать и поставить на ноги...

«...По случаю моих уважительных причин не могу состоять в доблестной партии так как я человек совсем неграмотный не знаком с программой... Матвеев».

«...Мои нервы не дозволяют состоять в РКП (б). Я неграмотный и характер мой очень слабый... Гражданин деревни Станичная Маслянской волости Федор Шадрин».

«Челноковскому волкому от гражданина Екименкова.

Прошу выкинуть нас из партии, что я совершенно не могу активно работать в партии... Я категорически отказываюсь от партии и не хочу быть в ней... Нас стращают преданием суду за выход из партии. Но мне все равно пропадать...

«Челноковскому волкому РКП (б).

Прошу Челноковский волком партии выбросить меня из РКП (б)... С настоящего времени не считайте меня партийным Василий Степанович Лесовских».

Особенно много подобных заявлений из сел Знаменщиково и Челноково. А ведь именно в Челноково в ночь на первое февраля 1921 года и полыхнуло во всю мощь восстание, сигналом к которому послужила команда продработников вывезти из села собранное по разверстке семянное зерно. Отчего же крестьяне-коммунисты, пересидев, переболев, выскочив невредимыми из ада, вдруг после разгрома восстания заспешили вон из партии-победительницы, пригнувшей сибирских мужиков к земле? В мятежное Челноково, первым поднявшее знамя крестьянского восстания, тут же нагрянули регулярные части (260 кавалеристов и 300 пехотинцев) Красной Армии. Там крестьяне приняли первый настоящий бой. Затяжной. Жестокий. Беспощадный. С кольем. Дубьем. Пиками и берданками против пулеметов и винтовок. Усмирение взбунтовавшихся челноковцев обошлось крестьянам В триста убитых.

Может быть, мысль о незримой, но неоспоримой причастности к красным карателям не давала покоя крестьянским партийцам, и не желая делить с большевиками ответственность за преступления «продразбойников», за жестокость красноармейцев, за горе и страдания, принесенные землякам восстанием, может быть поэтому побежали мужики из партии?..

Весной 1921 года в богатейшем Ишимском уезде были зарегистрированы сотни тысяч голодающих. Голодали целые районы, из которых месяц назад вымели все, до последнего зерна. Люди ели траву, всевозможные отбросы. В решениях президиума губкома РКП (б) запестрели слова: «голодающие уезды», «голодающие волости»...

Когда началось восстание в Тамбовской губернии, Тамбовский губком партии тут же принял решение об отмене' продовольственной разверстки. Секретарь губкома Немцов дважды был на приеме у Ленина, докладывая о положении дел. Ленин одобрил действия губкома. Продразверстка с губернии была снята. Это сразу сбило пламя бунта, оторвало от него середняка и бедняка.

Тюменский же губком, как об этом уже говорилось, долго скрывал от ЦК РКП (б) и Советского правительства истинное положение дел в губернии, и только тогда, когда восстание охватило все уезды и подступило к самой Тюмени, Агеев принялся «бомбить» ЦК истерическими телеграммами. Проводимая губкомом линия на замалчивание событий, происходивших в деревне накануне и в период восстания была по душе ЦК партии: чем шире и жарче расплеснется пламя восстания, тем больше оснований для жестокой беспощадной расправы с ним, а значит и с сибирским крестьянством. В сокрытии этого факта – одна из основных причин того, что Западно-Сибирское крестьянское восстание до сих пор является белым пятном в нашей истории, что до сего дня мы не имеем полновесных исследований, вскрывающих причины, социальные корни, характер и объективно освещающих ход самого крупного и жестокого из всех антисоветских крестьянских восстаний.

Чтоб снять с себя вину за восстание, губернские руководители на всех углах во всю мочь принялись трубить: восстание подготовлено контрреволюционными силами при самой активной помощи империалистов. И хотя по признанию ГубЧК, документальных подтверждений этому никто не имел («...К великому сожалению не могу доказать роль контрреволюционных партий в подготовке восстания», – пишет Студитов), тем не менее, эта версия вскоре превратилась в категорическое утверждение. И анализируя причины, ход и последствия еще до конца не ликвидированного восстания, первый (ответственный) секретарь губкома партии С. Аггеев утверждает, что «восстание – новая форма иностранного вмешательства», а непосредственными главными виновниками крестьянского движения являются эсеры. В подтверждение этой придумки, Аггеев, нимало не смущаясь, утверждает, что будто бы «в каждой деревне и селе существовали контрреволюционные кружки или эсеровские ячейки, возглавляемые грамотными крестьянами, почтовыми работниками, учителями». В архивах ГубЧК нет ни одного уголовного дела на организаторов и руководителей подобных кружков или ячеек; в информациях и докладных тюменских чекистов ВЧК нет ни одного конкретного примера подобных организаций с указанием места, времени, фамилий. Однако, пленум губкома партии (февраль 1921 г.) принял и узаконил платформу Аггеева, записав в своем решении, что главной причиной восстания является антисоветская работа контрреволюционных сил...

Давно нет в живых Аггева, Новоселова, Демьянова; давно стали земным прахом Коряков, Силин, Сватош; заросли травой, распаханы и забыты бесчисленные могилы повстанцев, стерлись имена на пирамидках братских могил коммунаров, коммунистов, продработников.

Но восстание не забылось. Его грозное эхо пророкотало еще раз над Западной Сибирью в незабываемом 1937-м. Много лет спустя я встретился с одним из тех, кто чудом избежал смерти «за причастность к мятежу». Из леденящего душу рассказа мне особенно врезался в память эпизод о том, "как гнали мужиков зимой через незамерзшую речку вброд... «Конвоиры на лошадях, а мы пеши. Мороз – спасу нет. И ветер насквозь. Вода ледяная, сердце стынет. Ноги задеревенели, скользят, срываются с голышей. Споткнулся, упал – пристрелят. А едва выбрались из воды, мокрая одежда на морозе закаменела. Конвоиры знай свое: «Быстрей. Быстрей!». Кто выбился из сил, упал, тут его и упокоила пуля. Почитай, не боле половины нас добралось до лагеря...»

Вот каким кровавым похмельем отозвался бунтовский угар 1921-го. Семь десятилетий отделяют нас от тех событий. Все эти годы давали знать о себе последствия тех причин, которые породили восстание.

И вот он, итог, – печальный и тревожный. Крестьянин оторвался от земли, превратясь из хозяина в батрака.

Бесхозная земля не мать, а мачеха. Пасынками ее стали внуки и правнуки тех, кто поднялся на бессмысленный, безнадежный и беспощадный бунт, поднялся потому, что иного выхода у него не было. Но кровь и муки, и слезы многих тысяч не спасли сибирского крестьянина от крепостного рабства.

Руководимое большевиками Советское государство сперва отобрало у крестьян хлеб. Потом отняло землю и скот. После обобранного, сломленного, запуганного мужика окончательно закрепостили, приковав к колхозу.

У крестьян отняли паспорта, негласно переведя их тем самым в граждан второго сорта. Невиданное в цивилизованном обществе бесправие обрушилось на земледельца, пригнув и подмяв его. Без разрешения правления колхоза (а точнее, его председателя) крестьянин не смел переменить место жительства, поступить на завод или в вуз. Десятилетия, не разгибаясь, батрачил он на чужой земле, кормя всю державу и получая за это лишь одно: право по ночам обрабатывать свой огород, да тайком косить по колкам и лесам сено для своей коровы.

Когда выбившийся из сил, замордованный, отчаявшийся мужик кинул плуг и косу, послал подальше ЦК, райкомы, исполкомы и всех им подобных; когда стали зарастать чертополохом пашни, гнить на корню помидоры, дыни, картофель и капуста, ложиться под снег несжатые поля пшеницы; когда опустели прилавки продовольственных магазинов, а великая держава наша закачалась от митингов и забастовок негодующих рабочих, – вот тогда партийные вожди схватились за головы и начали шарахаться из края в край, норовя хоть как-нибудь, не арканом, так обманом, удержать заморосившего мужика в упряжке.

Дивно и странно, что большевистские правители оказались не в силах понять одного: никакими посулами, никакими подачками, ни кнутом, ни пряником крестьянина в крепостные оглобли не возвернуть, деревню не спасти. Нет ныне такой силы, чтобы заставила крестьянина вновь работать от зари до зари задарма, жить в условиях, начисто лишенных благ цивилизации.

Есть лишь один-единственный выход – попятиться на семь десятилетий назад, к тому, не знавшему продразверстки, времени, воротить всю землю ее исконному, подлинному хозяину, предоставив крестьянину полную свободу распоряжаться плодами своего труда по своему усмотрению и выгоде.

Не надо силой разгонять совхозы и колхозы, насаждать фермерство, подряды, аренды. Убежден, можно и в колхозе жить, как говорят сибиряки, куда с добром. Для этого нужно только всевозможным комитетам, советам, агропромам не совать свой нос в колхозные закрома, не распоряжаться на колхозном подворье, как на своей даче. Пусть колхозники сами решают что, сколько и где сеять, куда девать произведенное зерно и мясо, овощи и фрукты. Только и всего!

Для тех руководящих деятелей, кто этого еще не понял, описанные в настоящей книге события 1921 года должны послужить неотвратимым напоминанием и грозным предостережением.

Нет, теперешний крестьянин за вилы не возьмется, с топором и пикой на пулеметы не полезет, но в его руках более сильное и грозное оружие – голод. И ежели он, окончательно разуверившись в разумности нынешних властей, поднимет это оружие – страна погибнет.

Президенты!

Премьеры!

Главы администраций!

Задумайтесь над этим, пока еще не поздно.

А может быть, уже поздно?..

ПОСТСКРИПТУМ. Вот и последняя точка поставлена, но ни успокоения, ни радости душе. Не станут мою книгу читать ни президенты, ни премьеры, ни главы администраций. Не станут: недосуг да и не привыкли читать. К тому же, книга-то написана неведомым провинциальным автором, о событиях давних, происшедших в сибирской глухомани.

И Бог с ними! Не будут читать? – не надо! Не для них писал.

Я хочу, чтоб эта книга стала первой свечой, зажженной в память о безвинно убиенных в зиму 1920 – 1921 года. В память о «белых» и «красных»; о тех, кто восстал и о тех, кто подавил восстание – о десятках тысяч человечьих душ, угодивших под колеса большевистского красного террора.

Знаю: эта поминальная свеча встанет не в заветренном закутке, на самом ветровороте, и ветер времени, ни слева, так справа, легко сможет задуть крохотное пламя нашей памяти. Молю Бога, чтоб не погасла моя свеча. А еще молю, чтоб рядом, одна за одной, вставали все новые и новые свечи в память невинных душ, скошенных большевистским террором за все годы их неограниченного владычества.

Расстрелянные!.. Замученные!.. Навек замурованные в одиночках!.. Загинувшие в концлагерях!..

Спите спокойно. Вы не забыты потомками. Ваша мученическая гибель, ваши муки и кровь помогли нам прозреть, постичь бесовскую суть большевизма и оттолкнуться от него.

И белые, и красные – люди. С одинаковой кровью и схожими душами. Мы скорбим о красных, обманутых большевиками; мы скорбим о белых, замученных большевиками.

Я верю, рядом с моей свечой вспыхнет множество свечей, их крохотные трепетные огоньки сольются в единое исполинское негасимое пламя вечного огня...

1992 г. г. Тюмень