И смолкнет звон мечей

Глава 2. Позорное поражение

Закончив бинтовать Гвен голову, старый лекарь подал ей глиняную чашку с каким-то горьким отваром.

— Это облегчит вам боль, миледи, — извиняющимся голосом молвил лекарь, когда увидел ее гримасу после первого глотка.

— Спасибо, Филипп. Не беспокойтесь, я уже не малое дитя. Горькое питье — не самое страшное, что могло бы со мной приключиться.

— Мудрые слова, миледи, — согласился старый лекарь, кивая лысой головой. — Но должен заметить, что поступки ваши не столь же мудрые. Это было очень, очень безрассудно с вашей стороны — надевать доспехи и рваться в бой.

— Я знаю, Филипп, вы этого не одобряете…

— Не одобряю?! — глаза несчастного старика округлились. — Посмотрите на мои руки! Они до сих пор дрожат от ужаса! Что было бы, если бы мы вас потеряли?! Мне жаль, что вы меня совсем не слушаете! Был бы жив ваш батюшка…

— Но он мертв, — отрезала Гвен. — А я не могла отправить своих людей на смерть, не воодушевив их личным примером.

— Глупости! — голос старика гневно дрожал. — Молодой леди вроде вас положено сидеть в горнице и вышивать вместе с подругами красивые узоры на платьях, а не гарцевать на коне наряду с рыцарями! Вас ведь могли убить! Вы это понимаете?

— Понимаю, — Гвен вспомнила удар тяжелого меча о свой шлем и потерла ушибленную голову сквозь повязку.

— Болит? — лекарь тут же сменил гнев на милость.

— Совсем немного, — Гвен поднялась, взяла со стола маленькое зеркальце в золоченой оправе и постаралась расправить распущенные волосы над повязкой так, чтобы скрыть ими как можно больше некрасивой белой ткани, обернутой вокруг головы. — Тот рыцарь, что ударил меня…

— Рыцарь?! Побойтесь бога, миледи, какой же это рыцарь? Это просто разбойник!

— Неважно, — перебила его Гвен. — Он жив?

— Не знаю… Кажется, я видел, как его среди других волокли в подземелье для допроса. Меня туда пока не звали.

— Допроса? — Гвен поежилась.

— Что вам до него?

— Он пощадил меня.

— Что?.. — растерянно моргнул глазами лекарь.

— Его удар должен был снести мне голову. В последний момент он удержал руку и хотел отвести от меня меч. У него не совсем получилось, — Гвен снова потрогала ушибленную голову, — но благодаря ему я осталась жива.

— Бог все видит! — назидательно изрек Филипп и осенил себя крестным знамением.

— Не знаю, Филипп… Но благодаря этому мы победили, а они проиграли. Они потеряли своего вожака, и это подкосило их решимость. Если бы тот рыцарь убил меня…

— Разбойник!

— …исход боя мог быть совсем иным.

Старый лекарь пожал плечами.

— Провидение божье…

— Я хочу его видеть, — Гвен отложила зеркало и оправила на себе платье. — Вы говорите, его повели в подземелье?

— Скорее, потащили… Миледи, умоляю вас… ну послушайте меня хотя бы один раз! Не надо вам туда ходить! Если он способен говорить, ваши верные слуги добьются от него признаний.

— Мне нужны не признания, — резковато ответила Гвен и вышла из своей комнаты.

С каждым шагом она нервничала все больше. А если она не успеет? Если он уже умер от полученных ран? Или его уже замучили насмерть во время допроса?

У входа в подземелье она прихватила со стены факел и ускорила шаг. Каменные ступени были слишком круты и местами покрыты плесенью, поэтому ей приходилось быть осторожной, но все же она торопилась.

Почему-то для Гвен было важно узнать, отчего враг пощадил ее, обрекая самого себя на смерть.

Она должна была успеть.

Дойдя до коридора с чередой тяжелых дверей, она принялась заглядывать в каждую. Почти все темницы были заняты — в плен было взято много разбойников, посягнувших на мирную жизнь замка. Избитые, окровавленные, корчащиеся от боли в ожидании допросов люди походили один на другого, и Гвен засомневалась, сможет ли она узнать того самого рыцаря. Впрочем, она помнила, что тот был высок.

Очень высок и широк в плечах — пока среди пленных ей такие не попадались.

Гвен сбилась со счета, какую камеру открывала, когда, наконец, нашла то, что искала. В этой камере дверь была приоткрыта — и она отличалась от остальных тем, что узник в ней был один, а допрашивающих двое.

Да, он был весьма высокого роста. Его вздернули на железном крюке, вделанном в каменную стену, привязав за запястья. Обычно в таком положении люди могли стоять на ногах, но этот упирался в пол коленями. Человек, что его допрашивал, стоя в полный рост, лишь слегка наклонялся к его лицу.

Он был еще жив. Похоже, он только что пришел в себя — после того, как его окатили из ведра холодной водой.

Гвен успела.

Сколько времени прошло до того, как он очнулся, он не мог бы сказать даже под пыткой. Впрочем, пыткой было само возвращение сознания: разбитую голову разрывало от боли, крепко связанные над головой руки, державшие вес безвольного тела, онемели, выкрученные в суставах плечи горели огнем. Он попытался переместить вес на ноги, чтобы хоть немного ослабить боль в руках, и понял, что его поставили в унизительную позу — на колени, пристегнув лодыжки к полу железными скобами.

Рукам действительно стало чуть легче — если можно как-то выразить степень боли, охватывавшей все тело, но теперь заныли колени, приняв вес и соприкасаясь с неровной и твердой каменной поверхностью — похоже, он был в подземелье. Хоть немного переместить ноги не удалось: он был зафиксирован в оковах прочно и таким образом, чтобы поза доставила ему как можно больше неприятных ощущений.

Жестоко болели ребра — при каждом вздохе тело словно пронзали тысячи толстых игл. Сломаны, что ли? Но как? Боль такая, будто по нему потопталось стадо лошадей. Хотя, может так и было — кто знает, что случилось после того, как он мешком свалился с коня?

В довершение ко всему было адски холодно. И мокро. На нем не было никакой одежды, и, похоже, его только что окатили холодной водой.

Безумно хотелось пить. Он попробовал слизнуть с губ капли воды, стекающие с мокрых волос по лицу — вкус воды, смешанной с его собственной кровью, оказался солоноватым.

Но больше всего докучала боль. Боже всемилостивый, тело будто окунули в боль целиком.

В тишине подземелья Грейв услышал собственный хриплый стон.

— Очухался? — беззлобно спросил кто-то, кого он не мог разглядеть.

Ресницы Грейва слиплись от запекшейся крови, веки опухли — он с трудом сумел их разлепить. Сквозь узкую щель между веками он видел лишь пляшущие огни факелов вокруг себя и размытые тени, неясно меняющие очертания.

Одна из теней склонилась над ним, схватила за нависшие над лицом мокрые волосы и задрала голову Грейва кверху. Ее тут же пронзило огненной болью. Воспаленные, заплывшие кровью глаза закрылись сами собой, из сухого и саднящего горла снова вырвался стон.

— Я же говорил, что этому могила пока не светит. Пусть вначале развлечет нас беседой.

— Если он хоть что-то соображает. Как из него мозг не вытек, после такого-то удара, просто диву даюсь.

— Эй! Это ты был у них главный?

Грейв заставил себя разлепить глаза. Пересохшие губы растянулись в насмешливой улыбке.

— Смеется… Боже милостивый, ты посмотри на него! Он смеется! Что я такого смешного сказал?!

Чья-то рука по-прежнему держала его голову за волосы, а другая рука в перчатке из грубой кожи с металлическими накладками с размаху встретилась с его лицом. Губы лопнули, будто спелые помидоры, по подбородку заструилась теплая кровь. Раненая голова буквально взорвалась болью от удара, и Грейв опять не сумел подавить стон.

Гребаный слабак.

Язык несмело скользнул вдоль ряда зубов. Вроде целы. Хотя дальний снизу, похоже, шатается — раньше так не было.

Зубами он всегда дорожил. Лекарь с самого детства приучал его ухаживать за зубами, приговаривая, что взрослому они даются раз и на всю жизнь. Потеряешь — уже ничем не заменишь.

А без зубов плохо. Это он знал.

— Я тебя разучу смеяться, тварь. Назови свое имя! — донесся до его сознания вопль бесплотной тени.

Грейв хотел бы не улыбаться, но просто не мог. Ему подумалось — если он назовет себя собственным прозвищем, не сочтут ли они это насмешкой? *

(*Грейв (англ. Grave)— «могила, надгробный камень».)

Следующий удар сломал ему нос, и на этот раз он громко зарычал и задергался в своих оковах. Боль в плечах и запястьях казалась теперь нежной лаской по сравнению с болью в переносице — походило на то, будто ему всадили нож прямо в мозг. Он бы с радостью лишился сознания, но оно почему-то все еще оставалось при нем.

— Может, он язык себе откусил? — поинтересовалась другая тень, стоявшая чуть поодаль от первой. — Постой, постой, дай проверить…

Первый мучитель отпустил его голову, а второй приподнял за подбородок — почти нежно — и вставил лезвие ножа ему между губ, пытаясь разжать зубы. Грейв решил, что упрямиться глупо.

— Нет, язык пока еще при мне.

Он не узнал собственный голос — хриплый, надсадный, гундосый, отдающий пульсирующей болью на затылке и в переносице.

— Тогда назови свое имя. И попробуй еще раз оскалиться — я начну с того, что отрежу тебе губы.

Грейв рассудил, что его имя не такая уже большая ценность, а губ определенно было жалко.

— Капитан Грейв.

— Капитан? — хмыкнула первая тень. — Какой ты, в пекло, капитан?! Вор помойный — вот кто ты на самом деле!

— Если точнее, то наемник, — прогундел Грейв, слизывая кровь с нижней губы.

Жаль, капель воды на губах не осталось.

Тень заржала противным смехом. У Грейва и то получилось бы лучше, если бы оставались силы смеяться.

— Наемник? Скажи уж как есть — шлюха, продающаяся богатеньким лордам за деньги.

Грейв попытался пожать плечами и тут же пожалел об этом. Сознанию трудно было сконцентрироваться на всех источниках боли, которыми изобиловало тело.

Кроме того, его начало колотить от холода. Как такое могло быть, в разгар лета? В леднике они его держат, что ли? А мокрая после ледяной купели кожа остывала еще быстрее.

Теперь он не был уверен, что досаждало хуже — холод или боль.

— Кто тебя нанял? — не заставил себя ждать следующий вопрос.

Грейв осторожно облизнул верхнюю губу.

— Какая разница?

Тень неожиданно отошла, а в следующее мгновение тишину подземелья прорезал свист плети — а торс опоясало кольцом свежей боли. Грейв дернулся и зашипел.

— Кто тебя нанял?

— Да пошел ты…

Плеть прошлась по телу Грейва еще раз. И еще раз. И еще.

— Кто тебя…

Грейв старался молчать, стиснув зубы, и корчился от боли. Нет никакого шанса увернуться от ударов, если твои руки прикованы к стене высоко над головой. А ты обнажен, обездвижен и обречен.

— Хватит, — вступилась Вторая Тень, у которой был нож. — Ты его только щекочешь. Не видишь — он даже удовольствие получает от твоих поглаживаний. Давай лучше я — и сразу к делу.

Вторая Тень подступила к Грейву и вновь приподняла клонившуюся книзу голову за подбородок, словно изучая. А затем провела острием ножа под веками.

— Предлагаю начать с глаз. Какой тебе милее — левый или правый?

Грейв попытался открыть глаза и сконцентрироваться на расплывающемся за кровавой завесой лице. Вполне вероятно, эта мерзкая щетинистая рожа, скалящаяся гниловатыми зубами — последнее, что он видит в свой жизни.

Дерьмо. Лучше бы его прикончили тогда, в битве, тем самым ударом, наказавшим за малодушие. Тогда последним, что запечатлели бы глаза перед смертью, было бы прекрасное лицо зеленоглазой незнакомки.

Грейв набрал в легкие побольше воздуха, словно для вздоха, а затем сплюнул кровью в нависшую над ним поганую рожу. Тень брезгливо отпрянула, ругаясь и отираясь.

— Это точно будет стоить тебе языка, гнида. Но чуть позже. Сначала — глаз. Итак, повторим: кто тебя нанял?

Грейв внимательно следил за кончиком ножа, приближавшимся к правому глазу. Жаль, что правый. Хотя… он не сомневался, что совсем скоро та же участь постигнет и левый.

Интересно, сколько он продержится вот таким вот куском мяса, прежде чем начнет орать от боли во весь голос? А прежде чем сдохнуть?..

— Это же и так ясно, господа, — послышался откуда-то издалека мелодичный голос. — Его нанял мой дядя. Оставьте его, я сама поговорю с ним.

Грейв попытался повернуть лицо в сторону голоса, ощутив новый резкий приступ боли в затылке, и только теперь потерял сознание.

— Но, миледи… — неуверенно возразил один из палачей. — Мы должны добиться признания…

— Все, что мне надо, я уже знаю, — тоном, не терпящим возражений, отвечала Гвен, подходя к узнику.

Похоже, тот лишился чувств — его руки неестественно вывернулись в плечах, голова с нестрижеными мокрыми волосами упала низко на грудь. Гвен поежилась — слишком, слишком болезненное положение.

И слишком много крови на обнаженном теле.

— Отвяжите его, немедленно. И велите отнести к лекарю Филиппу. Он мне нужен живым.

— Но, миледи…

— Немедленно.

Палачи кинулись исполнять приказ, и через мгновение бессознательное тело рухнуло на пол. Гвен невольно вздрогнула и закусила губу.

— Да, и насчет остальных. Пусть пока остаются в темницах, но распорядитесь от моего имени, чтобы им обеспечили нормальные условия. Тюфяки со свежей соломой, еда и питье, одеяла. Кому надо — одежда. И пусть им дадут помыться — не хватало еще разнести по замку заразу. Когда лекарь закончит с этим, пусть осмотрит остальных.

— Как прикажете, миледи…

— Кроме того, сосчитайте всех пленных, запишите имена — кто не откажется их называть, и предоставьте мне списки.

— Да, миледи.

— За отказ называть свое имя — никаких наказаний! Вы меня слышали? И если хоть один из них умрет с этой минуты до тех пор, пока я не решу, что с ними делать — будете отвечать за это лично.

— Да, миледи.

Гвен слышала плохо скрываемое возмущение в голосе отвечавшего. Но это ее мало заботило — ей нужно было лишь подчинение. И чтобы они побыстрее перенесли бесчувственного человека, валявшегося на холодном каменном полу подземелья, к лекарю Филиппу.

Тот, конечно же, снова принялся причитать. Старый лекарь не разделял ее порыв милосердия к разбойникам, напавшим на замок. Он взывал к ее разуму, просил вспомнить, сколько рыцарей полегло, отбивая их атаку. Всех злодеев необходимо казнить, в назидание остальным, кто посягнет на Волчье Логово!

Гвен морщила нос: голова болела от ушиба, а от гневного ворчания старого лекаря боль лишь усиливалась. Но его высохшие старческие руки тем временем умело делали свое дело. Он велел ученикам уложить пленника на скамью и хорошенько обмыть, удаляя грязь и очищая свежие раны. Затем распорядился просушить его чистой тканью и переместить на лежак, застеленный свежей простыней поверх набитого соломой тюфяка. Повернув набок безвольно откинутую голову, осмотрел глубокую рану, зашил раскаленной в пламени свечи иглой, а затем смазал целебными мазями, после чего велел ученикам забинтовать ее. Причитая и охая, на ощупь вправил кости сломанного носа, покрыл чистым платком и поверх него наложил целебную глину, что должна была зафиксировать его в правильном положении для заживления. Затем осмотрел более мелкие раны, порезы и ушибы.

Гвен сидела у кровати, сцепив пальцы рук, кусала губы и наблюдала за умелой работой лекаря.

— Сломано три ребра, — изрек он, осмотрев торс больного. — Но ничего страшного, тугая повязка — и со временем все заживет.

Удовлетворенный своей работой, лекарь устало отер рукавом вспотевший лоб и посмотрел на Гвен.

— Я выполнил ваше поручение, миледи. Но теперь, прежде чем я спущусь в подземелья, я должен убедиться, что это чудовище не причинит вам вреда.

— Господь с вами, Филипп… Посмотрите на него — как он может причинить мне вред?

— Можете меня обезглавить, миледи, но я не сделаю ни шага из этой комнаты, пока на него не наденут кандалы.

Гвен сердито нахмурилась. Она не могла припомнить, чтобы верный Филипп когда-либо позволял себе подобную вольность. Но, подумав, решила согласиться. Тем людям, в подземельях, тоже нужна была помощь.

— Хорошо. Но без жестокости.

Старый лекарь упрямо сидел у лежака, скрестив на груди сухощавые руки, пока не убедился, что его условие выполнено. Руки и ноги узника заковали в железные кандалы, прикрепив их к металлическому остову кровати — так, чтобы он мог лишь слегка двигать ими, но не мог бы поменять положение. Лишь убедившись, что его леди в безопасности, Филипп поднялся, чтобы удалиться из комнаты.

— Когда он очнется? — спросила Гвен, глядя старику вслед.

— Думаю, скоро, миледи, — когда он обернулся через плечо, его губы сложились в обиженную гримасу. — Этот разбойник крепкий, как дуб. Судя по его сложению, это северянин, а они отличаются отменным здоровьем. Если дожил до сих пор — выживет и дальше.

Когда за стариком захлопнулась дверь, Гвен повернула лицо к узнику. Когда его заковывали в кандалы, простыня, которой он был накрыт, сбилась и кое-где открывала ее взгляду сильное тренированное тело, испещренное застарелыми шрамами. Губы Гвен дрогнули, и она поправила ее, накрывая пленника до самого подбородка.

Если прошлое пробуждение от забытья казалось настоящим пеклом, то в этот раз он готов был поверить, что очнулся в раю. Он лежал — да не где-нибудь, а на удобной постели, в теплой комнате, укрытый легким покрывалом. Многострадальная голова покоилась на мягкой подушке.

Правда, было существенное обстоятельство, говорившее в пользу того, что он все еще не в раю, а на бренной земле — нещадная пульсирующая боль во всем теле вернулась с прежней силой.

Лежа неподвижно, Грейв рискнул слегка приоткрыть глаза.

Помещение освещалось лишь неяркими лучами заходящего солнца, оставляя часть комнаты в полумраке. Рядом на стуле сидела женщина из его предсмертного видения. Слегка повернув голову, она задумчиво смотрела в окно. Грейв наблюдал за ней некоторое время из-под полуопущенных ресниц, пытаясь понять, что с ним произошло, и как могла ситуация измениться настолько кардинально за время его беспамятства.

На короткое мгновение он даже засомневался насчет рая. Слишком уж прекрасна была женщина, сидящая у его кровати. Аристократические черты лица, идеальная форма бровей, красивый разрез глаз, мягкие, как у ребенка, бледно-розовые губы. Светлые волосы, отливающие золотом в тусклых лучах закатного солнца, водопадом рассыпались по спине и плечам. На мгновение ее лицо исказила гримаса боли, и она дотронулась пальцами до повязки, закрывающей ее лоб.

— Больно? — вырвалось у Грейва.

Голос звучал отвратительно.

Женщина вздрогнула и повернула голову к нему. Красивые брови слегка нахмурились.

— Не очень. Вам наверняка больнее.

— Прошу прощения, миледи. Не хотел причинить вам боль.

Она вела себя не так, как обычная женщина. На ее прекрасном лице он не заметил ни тени смущения. На бледных щеках не вспыхнул румянец, длинные ресницы не дрогнули, стыдливо закрывая глаза — ее спокойный взгляд был устремлен прямо ему в лицо.

— Почему вы не убили меня? Вы же собирались.

— Собирался, когда думал, что передо мною рыцарь. Когда же понял, что ошибся…

— Тогда что? Разве для вас была разница, рыцарь я или леди?

Грейв помолчал, пытаясь сглотнуть. Пересохшее горло, казалось, опухло, и нещадно саднило, требуя хотя бы глотка воды.

— Нет чести для мужчины в том, чтобы убить женщину.

— Чести? — тонкая бровь насмешливо изогнулась. — Значит, вы человек чести? Как благородно.

На переносице у Грейва что-то лежало, мешая смотреть на женщину, а кончик носа вдруг стал нестерпимо зудеть. Грейв попытался поднять руку, чтобы почесать его и убрать гадость, лежащую на его лице, но звякнули кандалы — оказалось, что его руки прикованы к кровати, поднимаясь всего на несколько дюймов. Пошевелив ногами, он понял, что такие же кандалы охватывают его щиколотки.

— Простите за эту предосторожность, — заметив его движение, сказала женщина. — Так что же, это честь велела вам напасть на мирный замок?

Грейв инстинктивно поморщился, но переносица отплатила ему за это новой вспышкой боли, и он лишь судорожно дернулся, звякнув оковами.

— Нет, — ответил он, облизнув сухие губы. — Деньги.

— Значит, вы разбойник?

— Не совсем. Я наемник.

— Вас наняли, чтобы убить меня?

— Нет, — кончик носа зудел просто невыносимо, и Грейв попытался повернуть голову, чтобы почесать его о подушку.

Маленькая изящная рука предупредила его движение, придержав голову Грейва за подбородок.

— Не вертитесь — вы собьете повязку.

— Что это за дрянь у меня на лице?

— Это не дрянь, а глина. Она должна засохнуть и зафиксировать нос. Он у вас сломан.

— Пекло. Мой нос был сломан уже не один раз — и ни разу его не макали в глину. Уберите это с меня.

Он попытался высвободить подбородок из ее пальцев и все-таки почесать нос, но она удержала его лицо обеими руками.

— Прекратите вертеться. Чего вы добиваетесь?

— Хочу почесать нос, — признался он. — Зудит сильно. Но не получается.

Он еще раз дернул закованными в кандалы руками, будто пытаясь продемонстрировать ей свое незавидное положение.

Ее губы тронула легкая улыбка.

— Я почешу, — и она почесала.

Грейв невольно рассмеялся, чувствуя и неловкость, и желанное облечение, но тут же ощутил новый приступ боли.

Лучше воздержаться от смеха.

— Спасибо, — сказал он.

— Не стоит благодарности. Так для чего же вас наняли?

Грейв помрачнел. Женщина, сидевшая рядом с ним, вызывала у него симпатию, но начинала задавать вопросы, на которые он не мог ответить.

— Поверьте, вам не причинили бы никакого вреда, леди Ройз.

— Значит, вы знаете меня.

— Об этом нетрудно было догадаться. Едва ли в этом замке есть еще одна леди.

— Вас нанял мой дядя?

Грейв молчал, глядя на нее с толикой досады. Если она знает, зачем спрашивает?

Она нравилась ему, эта светловолосая женщина — скорее, молодая девушка, — но это не значило, что он мог болтать с ней о своем нанимателе.

Пусть даже он и провалил дело.

— Чего же он хотел? — не унималась красавица. — Если он не приказал вам убить меня, то что вы должны были сделать, взяв замок?

Грейв молча облизнул сухие саднящие губы. Его взгляд спустился с прекрасного лица ниже, задержался на длинной белой шее, что терялась в целомудренном вырезе простого платья, на отчетливо проступавшей сквозь натянутую ткань высокой груди, скользнул по сложенным на коленях изящным рукам, не отягощенным никакими украшениями.

— Не хотите сказать мне?

— Я не могу. Простите.

— Что ж, — произнесла она задумчиво. — На допросе вы держались храбро — было бы глупо с моей стороны ожидать, что вы расскажете мне все по доброй воле.

Грейв напрягся. На допросе? Она что, видела, как его допрашивали? Вот дерьмо. Он вспомнил, в каком виде очнулся в подземелье — совершенно голый, обездвиженный, в унизительной позе, на коленях, неспособный дать отпор… Грейв закрыл глаза и слегка отвернул голову, скрывая смущение и досаду от этой женщины, что от начала до конца была причиной и свидетелем его позорного поражения.

— Что ж, как хотите. Я могу рассказать вам все сама, чтобы вы не возомнили, будто храните какой-то страшный секрет. Я, конечно, удивлена, что мой дядя не велел вам меня убить. Значит, он все-таки решил попытаться еще раз…

— Попытаться что? — Грейв был рад, что она не стала смаковать детали допроса, а отвлеклась на другую тему.

— Заставить меня выйти за него замуж. Ведь он велел вам меня украсть, да? И привезти ему?

— Замуж?! — Грейв посмотрел на нее ошеломленно. — Он хочет жениться на вас? На своей племяннице?!

Он опешил настолько, что позабыл о своем положении и попытался подняться. Кандалы не позволили ему, и он со злостью дернул руками, словно пытаясь разорвать их. Мягкая тонкая простыня, которую он поначалу принял за покрывало, сползла с его плеч, но поправить ее он не мог.

— Лежите смирно, — в голосе леди Ройз прорезалась сталь. — Это в ваших же интересах.

Он затих и послушно положил разрывающуюся от боли голову на подушку, стараясь не потревожить рану. Красавица, ничуть не смутившись, поправила на нем простыню, укрыв его по самую шею.

— Увы, — продолжала она, разводя руками. — То, что я его племянница — не помеха.

— Но зачем это ему?

— Таким образом он решил узаконить узурпацию моего замка. Впрочем, — спохватилась она, — это вряд ли вам интересно. Отдыхайте.

— Отчего же, мне интересно, — поспешно возразил Грейв.

Слишком уж поспешно. Он и сам был удивлен, насколько сильное разочарование постигло его, когда он увидел, как красавица-леди поднимается с места, чтобы уйти.

Она обернулась и пытливо взглянула на него из-под полуопущенных ресниц.

— Что ж, тогда я расскажу, — легко согласилась она, возвращаясь на место.

Грейв был очень рад этому. Ему нравилось смотреть на нее. Нравилось ее слушать. Это отвлекало от боли.

— Мой отец, Робар Мортингер, был старшим сыном своего отца. К нему по праву наследования перешел наш родовой замок Дрохенвальд. Моя мать рано умерла, а отец решил не жениться во второй раз, поэтому я осталась единственным его ребенком. Я должна была унаследовать и замок, и титул, но его брат тоже заявил права на наследство, мотивируя тем, что я женщина. Мне было лишь пятнадцать лет, и я не могла тягаться с ним, с моим взрослым и хитрым дядей. Теперь-то я знаю, что следовало подать прошение королю, чтобы он рассудил нашу тяжбу, но вместо этого… Вместо этого меня принудили выйти замуж.

— Принудили? — тихо переспросил Грейв, припоминая наполовину забытые слухи.

— Именно, — красавица холодно кивнула. — Принудили силой. Мой дядя… не погнушался ничем, чтобы вынудить меня подписать отказ от наследства.

— И вы подписали? — выдохнул Грейв.

— Нет, — леди Ройз гордо встряхнула головой, тут же поморщившись от боли. — Но я вынуждена была подчиниться его воле и выйти замуж — после смерти отца он стал моим опекуном и мог решать за меня.

Грейв жадно слушал, впитывая каждое слово.

— Этот замок, — леди Ройз неопределенно повела рукой вокруг себя, — принадлежал моему мужу. Но он умер, к сожалению или к счастью. Не знаю, слышали ли вы об этом.

— Кое-что слышал, — уклончиво ответил Грейв, продолжая вспоминать сплетни, рассказанные у костра. — Ваш муж умер сразу после свадьбы.

— Прямо на свадьбе, — уточнила женщина, бросив на него быстрый взгляд, в котором он впервые прочитал смущение. — Моей вины в этом нет.

— Я и не думал вас обвинять, миледи, — поспешил заверить ее Грейв. — И что же было дальше? Вас не устроило владение замком вашего мужа, и вы захотели вернуть себе замок своего отца? Но зачем?

— Странный вопрос, — леди Ройз изогнула красивую бровь. — Что лучше: быть сюзереном или вассалом?

— А королем — лучше, чем лордом земель, — хмыкнул Грейв, вновь облизывая сухие губы.

Леди Ройз бросила на него странный взгляд.

— Безусловно.

— Но даже король является божьим сюзереном, — продолжал насмехаться Грейв.

— Вы считаете меня слишком честолюбивой? — казалось, леди Ройз была оскорблена.

— Кто я, чтобы считать вас такой? — парировал Грейв.

— И то правда. Кто вы? — зацепилась за его вопрос красотка.

— Грейв, — он решил упустить свое липовое капитанское звание. — Наемник.

Она прошлась по его лицу и фигуре, скрытой под простыней, оценивающим взглядом.

— Не думаю, что это ваше настоящее имя. Вы не похожи на простолюдина.

— Отчего же? — Грейв вдруг почувствовал себя очень неуютно под взглядом этой леди.

Леди Ройз пожала плечами.

— Я наблюдательна. Ваша выправка, умение сидеть в седле, ваш меч — ведь это дорогой фамильный меч руки известного мастера, не так ли? — и ваши глаза.

— Глаза? — на этот раз Грейв искренне изумился. — А что с ними не так?

— Слишком разумны — для простолюдина.

Некоторое время они смотрели друг на друга, не отрываясь. Грейв ожидал новых вопросов, но леди Ройз молчала, будто ответы, которых она так и не добилась, были не слишком важны. Наконец, она поднялась.

— Что ж, если вы больше ничего не хотите добавить, я все же вас оставлю.

— Что вы намерены делать дальше? — поспешил спросить ее Грейв, пока она не ушла.

— Вы имеете в виду — что я намерена делать с вами?

— Именно, — Грейв напрягся всем телом и замер в ожидании ответа.

Леди Ройз пожала плечами.

— Вам не кажется, что вы задаете мне слишком много вопросов, учитывая то, что сами не ответили ни на один?

Грейв стушевался. Едва ли он мог рассчитывать, что любезная хозяйка замка станет и дальше откровенничать с ним.

— У вас будут еще какие-то просьбы, пожелания? — поинтересовалась она, соблюдая вежливость.

Грейв вновь облизнул сухие губы.

— Да, если можно… Я бы хотел выпить воды.

— Ох… — теперь на ее красивом лице Грейв заметил растерянность и искреннее смущение. — Простите, я должна была сразу предложить вам напиться.

Она на мгновение скрылась где-то за изголовьем кровати и вскоре опять села на стул, поднося к его разбитым губам глиняную кружку, в которой торчала соломинка. Грейв с трудом приподнялся на локтях — ему очень мешали кандалы и адская боль во всем теле — и жадно обхватил губами соломинку. Захлебываясь и откашливаясь, он за доли мгновения осушил кружку и неуверенно взглянул на леди Ройз.

— Еще? — участливо поинтересовалась она, поймав его взгляд.

— Если можно…

Она вновь наполнила кружку водой из кувшина, скрывшись за изголовьем его ложа, и вернулась к Грейву. На этот раз он пил не так жадно, небольшими глотками, растягивая удовольствие и перекатывая свежую, чистую воду во рту, чтобы хорошенько смягчить воспаленные губы и сухую глотку.

— Благодарю, — сказал он, поднимая на нее глаза.

Леди Ройз смотрела не на лицо, а куда-то ему в грудь, словно задумавшись о своем. От звука его голоса она вздрогнула и встретилась с ним взглядом.

— Я велю лекарю принести вам отвар, облегчающий боль… когда он освободится.

— Вы очень добры ко мне, леди Ройз, — давно забытые слова вежливости теперь лились из него сами собой.

— Ложитесь и постарайтесь уснуть. Не волнуйтесь, вы не останетесь в одиночестве — за вами будут присматривать.

Он осторожно лег, стараясь не кривить лицо и чувствуя, как от напряжения и боли на лбу выступают капельки пота. Леди Ройз вновь заботливо накрыла его простыней и тихо вышла из комнаты.

Когда за ней захлопнулась дверь, он почувствовал себя опустошенным.