И снова через фронт…

Глава третья

Конец осени внес поправки в судьбы разведчиков.

20 ноября штаб Западного фронта приказал им выйти из тыла противника на Большую землю для отдыха. В Клетнянском лесу оставались Студенов, Горчаков, Барашков, Щелкунов. Им приказано остаться на месте для ведения наблюдения за противником в районе Брянска, Сещи и Рославля. Командиром вновь сформированной разведгруппы был назначен Иван Студенов. Им предстояло перейти в соседнюю Клетнянскую партизанскую бригаду. Тут же находились десантники, уходившие на Большую землю. Группа Бокова выполнила поставленные штабом фронта задачи. От нее поступала информация о противнике. Разведчики и действовавшие совместно с ними партизаны успешно провели ряд боевых операций. Только с 7 июня по 4 сентября было пущено под откос пять железнодорожных эшелонов противника с боевой техникой и боеприпасами, взорвано около десяти мостов на шоссейных и грунтовых дорогах, разрушено несколько километров линий телефонно-телеграфной связи…

И вот отданы последние команды. Партизаны и десантники покинули лагерь. На базе остались только люди, которым предстояло выполнить новое задание командования.

Мчались над соснами стаи туч. Печально гудел лес. Поскрипывали двери опустевших партизанских землянок…

Комсомольцы-разведчики, оставленные командованием в Клетнянском лесу, несколько минут стояли молча, глядя вслед ушедшим товарищам. «Успехов вам! Не подкачайте!..» — долго еще звучали у них в ушах прощальные слова друзей.

— Жалко, Васю Бокова не оставили… — произнес наконец Барашков.

— Ну что ж, за дело, друзья! Пора связываться с Центром, — напомнил Иван Студенов. — Сейчас пошлем в штаб фронта первую радиограмму.

Но одиночество было только кажущимся. У разведчиков появились надежные друзья и помощники в окрестных деревнях.

Неподалеку от заснеженной землянки партизан раскинулся лагерь 2-й Клетнянской партизанской бригады. Разведчики часто умоляли радиста поймать Москву, дать возможность послушать сводку, узнать, что делается на Большой земле, на фронтах. Вот и сейчас радист не смог устоять перед просьбами истосковавшихся по родному голосу Москвы боевых друзей. Он, включив «Северок», стоявший на самодельном столике, стал вращать ручку настройки приемника. Наконец из шороха и треска эфира он выхватил отчетливые слова московского диктора: «Внимание, говорит Москва!»

— Есть, поймал! — радостно воскликнул Иван.

— Ну что там, в Сталинграде? — нетерпеливо спросил кто-то.

— Сводка… Вечернее сообщение, — вполголоса произнес радист и умолк: он слушал Левитана, стараясь не пропустить ни единого слова. — В течение дня наши войска в районе Сталинграда и на Центральном фронте продолжали наступление!.. — почти прокричал радист и опять умолк, прижав ладонями наушники с резиновыми обводами.

— Молодцы сталинградцы, дают прикурить! — вырвалось у Барашкова. — Ух, и жарко, наверное, там!

— Уничтожено восемьдесят восемь самолетов. В том числе тридцать восемь транспортных в районе Сталинграда, — вновь раздалось в землянке. — Уничтожено двадцать танков и бронемашин, восемьдесят автомашин с фашистами… В районе Великих Лук немцы потеряли убитыми тысячу двести солдат и офицеров…

— Так их!

— Тихо! Не мешай радисту!..

— Один партизанский отряд в Минской области за десять дней пустил под откос пять эшелонов… — скороговоркой произнес радист, — убито около ста пятидесяти гитлеровцев.

— Сколько эшелонов?

— Да тише ты!.. Пять, говорю! В Югославии тоже партизаны здорово бьют врага. В последних боях уничтожили около четырех тысяч… — громко продолжал Студенов. — На линии Грачац — Стикада партизаны подорвали два эшелона…

— Ай да югославы! Молодцы братья-славяне!

Когда чтение сводки по радио было окончено, радист сказал:

— Все, товарищи. Сводка окончена. — Он снял наушники, выключил рацию. — Ну, чего не расходитесь?

— А о чем еще Москва говорит? — интересовались друзья. — Можно послушать?

— Нет, нельзя, хлопцы. Батареи надо экономить.

— Господа! — с торжественностью и строгостью в голосе начал командующий 4-й армией вермахта, обращаясь к группе вызванных в спешном порядке офицеров. — Я собрал вас для того, чтобы довести до вашего сведения важное распоряжение командующего группы армий «Центр». — Генерал-полковник сделал небольшую паузу и окинул взглядом взволнованные лица подчиненных, золотое и серебряное шитье на воротниках, монокли, черные кресты на груди, окаймленные серебром. — Рейхсфюрер СС и командующий группой армий генерал-фельдмаршал Клюге доверили нам проведение одной из наиболее важных операций в районе действия нашей армии — освободить от большевизма все тыловые районы. Выполнение этой задачи является нашим долгом перед фюрером и великой Германией. Вам доверяется уничтожение прежде всего крупных сил партизанской регулярной армии, укрывшейся в Клетнянских лесах Смоленской и Орловской областей. В прошлом году это были отдельные партизанские банды. Теперь это — армия! Да, господа, армия! Для выполнения поставленной нам задачи выделяются силы…

Генерал Шмидт детально изложил план проведения предстоящей операции и свою речь закончил словами:

— Переброску войск на указанные в моем приказе исходные рубежи для наступления на партизан начать завтра и осуществить скрытно. Война с партизанами — это наш второй фронт, господа! И я надеюсь, ваш ум, храбрость ваших солдат и долг перед фюрером обеспечат нам решительную победу на этом фронте.

Командующий поднялся с кресла, не спеша вышел из-за стола, приблизился к офицерам и, давая знать, что совещание окончено, с возгласом «Хайль Гитлер» вытянул белую с длинными жесткими пальцами руку. По жесту этой руки скоро бросятся на кровавый бой дивизии карателей.

16 декабря 1942 года крупные силы полиции и регулярных частей фашистской армии начали «тотальную» карательную операцию против северной группы клетнянских партизан.

Из штаба карательной экспедиции, находившегося в поселке Ершичи, по радио летели приказы: «Расстреливать всех, кого встретите в лесах!», «Деревни, в которых оказываются партизаны, уничтожать!», «За помощь партизанам— виселица!», «Весь скот, все продовольствие вывезти и передать 4-й армии вермахта!..».

Разведгруппе пришлось в срочном порядке оставить обжитую землянку и вместе с партизанами вести бой с карателями. В течение нескольких дней продолжалось отчаянное сражение с превосходящими силами гитлеровцев. Огненное кольцо вокруг лагеря неумолимо сжималось. В одну из ночей, искусно маневрируя, партизаны вырвались из окружения и стали уходить в глубь леса. Разъяренные неудачей гитлеровцы, получив подкрепление, бросились их преследовать.

Трудно было народным мстителям. Ежесуточно приходилось предпринимать многокилометровые марши в мороз и пургу. Отчаянные схватки с фашистами теперь бывали не только днем, но и ночью, при свете вражеских ракет.

В одном из боев с карателями группа Студенова оказалась расчлененной. Горчаков с Барашковым остались в районе действий Воргинской партизанской бригады имени Лазо. Студенов и Щелкунов попали в расположение другого партизанского соединения.

…Во второй половине дня бой утих. Но партизаны не покидали своих позиций. Вскоре мороз усилился настолько, что стала лопаться кора на деревьях.

Тянуло свернуться в клубок и забыться, погрузиться в сон. Стоило только закрыть глаза, как охватывал обманчивый, непреодолимый покой. Товарищи старались чаще тормошить друг друга.

Барашков чувствовал, что нельзя спускать глаз с Горчакова, одетого и обутого легче других: хромовые сапожки, тоненькое полупальтишко. Николай то и дело заговаривал с ним:

— Сейчас бы тулуп да валенки…

— Ничего, Коля, переживем.

К вечеру похолодало еще сильнее.

— Возьми жита! — сказал Барашков, доставая из кармана горсть зерна. — Подкрепись хоть этим. Сам знаешь, хлеба нет и скоро нигде не достанешь. Все кругом забито гитлеровцами.

— Придется у них брать.

— Немцы! — тревожно предупредил в это время кто-то впереди.

— Идут, гады!

— Где? — встрепенулся Горчаков.

— Вон, видишь, в белых маскхалатах.

И вновь разгорелся бой. Как только атака противника захлебнулась, командир приказал отойти на новые рубежи обороны. Сразу же воздух наполнился истошным ревом, по лесу разнеслись оглушительные разрывы: каратели открыли по партизанам огонь из шестиствольных минометов.

Когда потух, наконец, декабрьский день, показавшийся Горчакову самым длинным днем в году, стало ясно, что фашисты на этот раз из леса не уйдут. Останутся, чтобы добить партизан.

Командир бригады Тимофей Михайлович Коротченков, которого лазовцы любовно звали Батей, принял решение покинуть базу и, маневрируя в лесу, оторваться от карателей.

Под покровом ночи и снежного бурана бригада вышла из района соприкосновения с противником. Вьюга заметала протоптанные партизанами тропы. Лютый студеный ветер хлестал по лицам бойцов, слепил снежными хлопьями глаза. Батя, остановившись на залитой лунным светом заснеженной просеке и зябко поеживаясь в кубанке и легкой немецкой шинели, увидел, что последним в штабной роте шел боец со «шмайсером» на груди и в лаптях поверх сапог.

— Разведчик? — вполголоса спросил он, всматриваясь в лицо бойца. — Ранен?

— Ничего, товарищ комбриг!

— Лапти-то греют?

— Это друзья подарили, чтобы не скользить.

Подполковник Коротченков улыбнулся:

— Фамилия?

— Горчаков.

— Вперед, товарищи, вперед!

В эту ночь, посоветовавшись с командирами батальонов, комбриг принял решение прорываться на север.

— Витька, что будем делать? — спросил Барашков Горчакова, узнав о намечаемом прорыве лазовцев.

— Думаю, что нам на север уходить нельзя. Мы должны действовать в заданном районе. Нам надо идти на юг.

Он с тоской поглядел на левую ногу. Пальцы правой тоже были обморожены, но не так сильно.

— Только бы не подвела левая нога…

— Ничего, нас ведь двое…

— Ну что ж, Николай, в таком случае пойдем к Бате и доложим ему о нашем решении.

Коротченков, увидев вошедших к нему разведчиков, не спеша поднялся со скамейки.

— Ну, с чем пожаловали, орлы?

— Пришли попрощаться с вами. Вы уходите на север, а нам на север нельзя. Нам нужно на юг. Там должен быть наш командир.

— Тревожно мне за вас, сынки. Трудно вам придется. Но что же делать? Дисциплина. Без нее нельзя. Спасибо вам за службу. Ребята вы славные. Пробивайтесь. Да не лезьте на рожон. Будьте осторожны. Ищите бреши. Если своего командира не встретите, ищите спецотряд. Он тоже послан штабом фронта…

Вскоре Барашков и Горчаков с вещмешками за спиной двинулись в южном направлении. Через некоторое время бригаду лазовцев поглотил лес. Острое чувство одиночества нахлынуло на разведчиков. Мучительно труден был их путь, но как бы там ни было, они шли в указанный командованием фронта район действий. Там и встретили отряд особого назначения, о котором говорил Батя.

В штабе Западного фронта над топографической картой, разрисованной красными и синими условными значками и линиями, указывавшими обстановку в полосе боевых действий фронта, склонились пожилой полковник, начальник разведотдела, и майор, докладывавший ему только что полученные радиограммы от разведгрупп.

— Кому же предлагаете поручить контроль за брянским узлом? — спросил полковник, оторвавшись от карты.

— Кондору.

— Кондору? Это Ситников, кажется, помощник командира спецотряда, действующего в районе Клетни?

— Так точно. Старший лейтенант Ситников Григорий Иванович.

— Ну что ж, возражений нет. Энергичный офицер. Помню его. Кстати, когда вы намерены представить его к очередному воинскому званию?

— Полагал бы целесообразным пока воздержаться. Посмотрим, как пойдут дела с выполнением нового задания.

— Логично. — Полковник вновь склонился над картой.

— А как складывается обстановка в южной части Клетнянского леса?

— В начале января противник сосредоточил войска в районе Мглин и Хотимск. Семнадцатого января в Клетню прибыло до тысячи пятисот карателей. Основные их силы сосредоточены в населенных пунктах Новотроицкое, Мужиново, Акуличи, Неделуки, Бульшево. Восемнадцатого января каратели перешли к решительным действиям против партизан. Западнее района дислокации нашего отряда особого назначения каратели сосредоточили до двух тысяч солдат и офицеров и заняли населенные пункты Васильевка, Ширковка, Католин, Луговка. С севера каратели, получившие подкрепление из ершичского гарнизона, перешли в наступление на партизан и к концу дня находились на рубеже Елисеевка, Семиречи, Коростовец. Часть сил клетнянского гарнизона карателей вышла в район Харитоновки. Общая численность первого эшелона карателей, атакующих с севера, около двух с половиной тысяч. С востока наступление на партизан ведут карательные отряды общей численностью до полутора тысяч человек. Мглинская группировка карателей контролирует район дислокации партизан с юга. Таким образом, южная группа клетнянских партизан практически оказалась в окружении.

— Как обеспечен оружием наш отряд?

— Неделю тому назад по запросу командира сброшено шесть грузовых тюков. Заявка почти полностью удовлетворена. Однако учитывая сложившуюся обстановку, командир отряда, возможно, будет просить дополнительно направить в его распоряжение боеприпасы, оружие…

— Если возникнет необходимость, отряду надо помочь!

Ранним утром 25 января 1943 года по лесу прокатился тяжелый, стонущий гул. Мелко задрожала земля от разрывов снарядов: каратели продолжали активные действия против партизан, обороняющихся в южной части Клетнянского леса. К полудню сражение достигло предельного напряжения. Неся большие потери и увязая в снегу, каратели продолжали наступление. Взметая клубы рыхлого снега, то тут, то там грохотали разрывы снарядов. Под натиском врага народным мстителям пришлось отойти на новые рубежи. А ночью, сосредоточив силы на одном направлении, партизаны прорвали вражескую цепь и под покровом темноты ушли вслед за соединением черниговских партизан, которым командовал Алексей Федорович Федоров.

Но в Клетнянском лесу осталась группа разведчиков, выделенная из состава спецотряда. Командир в связи с этим издал приказ:

«Приказ № 2 15 по спецотряду.

…Моего помощника старшего лейтенанта Ситникова и бойцов Бондаренко, Горчакова, Барашкова, Степанова и радиста Василькова… полагать выделенными из состава спецотряда для самостоятельной работы в районе г. Брянска с 25 января 1943 года…»

Капитан Ситников Григорий Иванович — опытный воин. В Красной Армии служит с 1936 года, член Коммунистической партии. Обстрелян в боях с гитлеровцами, защищая Родину, пролил свою кровь. После выздоровления он вновь встал в строй. Направили в разведорганы. В сентябре 1942 года в составе спецотряда десантировался в тыл немецко-фашистских войск, в Клетнянский лес на Брянщине. Ему был установлен псевдоним — Кондор. Вскоре командир спецотряда приказал Григорию Ивановичу сосредоточить внимание на разведке города и важного дорожного узла Брянска. И Ситников покинул базу своей группы. В новом районе действия местные патриоты помогли связаться с представителем подпольного комитета партии, назначенным на эту должность в первые дни войны, когда над районом нависла угроза оккупации противником. Это был уже немолодой мужчина, рослый, широкоплечий, стройный, с серыми глазами, зачесанными назад русыми волосами.

Первая встреча Ситникова-Кондора с подпольщиком состоялась вечером на небольшой лесной поляне. Когда разведчик попросил помочь в установлении связи с надежными людьми в Брянске, представитель подпольного комитета партии задумался.

— Ты не обижайся на меня, — начал он неторопливо. — Но пока я тебе ни одной фамилии не назову… Разумеется, надежные люди у нас есть. Но как ты с ними будешь встречаться?

— Договоримся о порядке встреч…

— Видишь ли, они в лес к тебе не пойдут. А ты к ним в город тоже не можешь идти, так как документов нет… Советую начать с другого конца.

— У меня паспорт есть. В октябре прошлого года партизаны купили в Брянске на рынке у одного бродяги Орджоникидзеградский паспорт с немецкой пропиской.

— А пропуск?

— Пропуска нет.

— Без пропуска в Брянск не проникнуть. Следовательно, надо получить пропуск, если не в Брянск, то хотя бы в Орджоникидзеград или в какой-нибудь другой населенный пункт вне партизанского края.

— У меня такой возможности пока нет. Мы тут люди новые…

— В этом я тебе, пожалуй, помогу. Попытайся любыми средствами добраться до села Городище.

— Это я сумею.

— Ну и прекрасно. В городищенской комендатуре есть переводчик — немецкий лейтенант Зауль. Нам известно, что он взяточник. За деньги дает пропуска на право входа в некоторые населенные пункты. Попытай счастья. А вдруг сумеешь подкупить Зауля? Сунь ему в лапу полсотни марок. Много давать нельзя, чтобы не вызвать подозрений. Деньги-то есть?

— Такая сумма найдется.

— Вот и отлично! Желаю тебе успеха. Недельки через две-три встретимся, тогда и расскажешь, как тебя Зауль принял. Чуть не забыл предупредить тебя, что Орджоникидзеград немцы называют по-старому — Бежица.

— Спасибо, учту.

Ранним утром, когда едва зарделось небо на востоке, Кондор с чужим паспортом в кармане вышел на дорогу, ведущую в Городище. В пути его ни разу не остановил ни полицейский патруль, ни немецкие часовые. Беспрепятственно Кондор вошел в деревню Бежичи. На улице было тихо и спокойно. Только свежие следы автомобильных шин на дороге вызывали какое-то беспокойство в душе.

Странное чувство испытывал разведчик, шагая по родной и в то же время чужой земле. У него появилась какая-то жалость к этой земле, любовь к ней и ярость к оккупантам. Но эту ярость он обязан сейчас хранить в глубине души: ему надо быть внешне похожим на человека, согласного с тем, что происходит здесь, что творят оккупанты. Он исходил за месяцы пребывания в тылу противника много километров и видел собственными глазами пепелища разоренных фашистами населенных пунктов, кровь невинных людей, их страдания и слезы…

Сын крестьянина, Кондор встретил войну в возрасте двадцати семи лет, имея пятилетний стаж службы в Красной Армии. Свой путь бойца невидимого фронта он начал, когда в тылу врага совершали героические подвиги бойцы партизанских соединений Линькова, Бринского, Ковпака, Федорова… Его разведывательная биография началась в сентябре 1942 года, в Клетнянском лесу, куда он был заброшен в составе специального отряда.

В Городище Кондор вошел, когда на улице было уже совсем светло. Он остановился метрах в трехстах от здания комендатуры, вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб и вновь мысленно оценил свой внешний вид. «Похож ли я на частного торговца, менялу, за которого хочу выдавать себя?» Погасив свои внутренние сомнения, Кондор решительно направился в комендатуру. Порыв ветра подхватил борт его пальто, раскрыв заправленные в сапоги габардиновые брюки темно-синего цвета. Разведчик пробился через толпу, сгрудившуюся у комендатуры, и прошел мимо двух немецких часовых с автоматами на груди, озиравшихся по сторонам и вглядывавшихся в приближавшихся к комендатуре людей. У входа он стряхнул прильнувшие к сапогам хлопья снега и скрылся за дверью.

В переполненной людьми приемной Кондор потолкался минут десять, приглядываясь к посетителям, затем стал читать многочисленные объявления, расклеенные на стенах. «Ну, это я знаю… За укрытие партизан — расстрел… О всех появившихся в деревне неизвестных лицах докладывать в комендатуру… За невыполнение приказа— расстрел… Это тоже знаю… Минуточку, а тут что?»… Разведчик остановился как вкопанный перед распоряжением комендатуры, в котором говорилось, что местные жители обязаны сдать обмундирование русской армии. «Вот черт! А у меня сапоги красноармейские… Что же теперь, убегать отсюда, пока не схватили?..» Он быстро вышел из здания комендатуры и поспешил влиться в толпу. Ноги сделались словно ватные, непослушные. Теперь все его внимание было сосредоточено на сапогах. Но, как иногда случается, и на этот раз выход из положения был подсказан реальной обстановкой. Кондор заметил, что многие мужчины, толпившиеся около комендатуры, обуты в такие же сапоги, как и у него. Следовательно, ему не стоит волноваться.

Рассматривая толпу, Кондор обратил внимание на пожилую женщину с расстроенным лицом. Вот она отделилась от толпы и направилась к запасному входу в комендатуру. В руках у нее был сверток. Минут через пять женщина вышла из комендатуры, но уже без свертка. На ее лице была слабая улыбка.

— Получили пропуск? — спросил Кондор, подойдя к женщине.

— Пришлось дать яиц и сала. У самой дети с голода опухли. Взяточники проклятые!

Кондор позавидовал обладательнице пропуска и направился к приемной комендатуры. Он осторожно постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл ее. В середине небольшой комнаты, у конторского стола, стоял офицер. От скуки он зевнул, потянулся и ничего не выражавшими глазами посмотрел на посетителя.

— Здравствуйте, господин лейтенант! — скрывая волнение, тихо произнес Кондор.

Узкое бледное лицо офицера, окаменев, выдержало небольшую паузу. Затем прямой рот с тонкими губами лениво разжался, и в комнате громко и строго прозвучало на ломаном русском языке:

— Почему ты вошел в комнату, разве не знаешь, что я принимай посетитель не здесь? — Он подошел к зеркалу, оглядев себя, покачал головой.

— Конечно, знаю, господин офицер. Но дело в том, что мне нужен пропуск…

— Стой в очереди! — рявкнул Зауль.

Но в окрике фашиста было что-то фальшивое. Это не ускользнуло от Кондора.

— Мне очень нужен пропуск, — снова заговорил он тихо. И после некоторой паузы добавил: — Примите мой скромный подарок, господин начальник. — Разведчик быстро вынул из кармана приготовленные марки.

Зауль схватил деньги и положил их в карман брюк. Затем слегка улыбнулся одной половиной рта.

— Хорошо, выдадим тебе пропуск.

Довольный удачным знакомством с Заулем Кондор уходил из Городища. Мороз словно растерял свои силы и обмяк, снег под сапогами стал хрустеть глуше. В кармане Кондора лежал пропуск, дающий ему право посещать Городище и Орджоникидзеград.

Через несколько дней Кондор отправился в Орджоникидзеград за разрешением коменданта на право проживания в городе.

— Дом, в котором я жил, разбит в тысяча девятьсот сорок первом году, — начал разведчик обиженным голосом. — Вся семья погибла…

— Где вы жили? — оборвал посетителя офицер комендатуры.

— На Тульской улице.

— Где живете сейчас?

— Я занимаюсь торговлей… Разъезжаю по населенным пунктам. Хотел бы, с вашего разрешения, поселиться в городе, в котором прожил много лет. Прошу вас, прикажите прописать меня в любом доме…

— Напишите заявление. Предъявите квитанцию об уплате налога.

— Я ее с собой не принес, — с некоторым замешательством ответил Кондор, понимая, что достать квитанцию у него нет никакой возможности.

— Вы свободны! — в приказном тоне произнес офицер и вызвал на прием очередного посетителя.

Около часа Кондор ходил по городу, стараясь запомнить опознавательные знаки военных автомашин.

Через неделю Кондор ранним утром направился к Брянску. Он хотел попытаться проникнуть в город с пропуском, дающим право на пребывание в Орджоникидзеграде. При входе на мост через Десну его окликнул патруль:

— Аусвайс, битте!

Кондор неторопливо вынул из кармана паспорт и передал охраннику. Тот внимательно посмотрел на отметки и возвратил паспорт Кондору.

— Папиросы есть? — с усмешкой спросил полицай.

— Папирос нет. Есть махорка. Хотите закурить?

Кондор достал из кармана горсть махорки.

Разведчик отдал махорку и ушел. На другом конце моста часовые вновь потребовали предъявить документы. Возвращая после проверки паспорт Кондору, гитлеровец внимательно посмотрел на его сапоги. Разведчик перехватил этот взгляд и тотчас же вспомнил приказ, вывешенный в комендатуре. Неожиданно нахлынуло беспокойство, но он тут же успокоил себя: «Спокойно! Если сразу не схватили, значит, пронесет…»

Через мост к Брянску двигалась колонна автомашин с немецкими солдатами. Часовые, вероятно, уже отвлеклись от мужчины в кирзовых сапогах. А Кондор запомнил опознавательные знаки на кузовах грузовиков…

На окраине Брянска разведчик наткнулся на военный патруль.

— Аусвайс, битте!

— Пропуск в Брянск?

— Зачем он? Есть в Бежицу.

— Иди с нами! — распорядился солдат.

— Куда? — с тревогой спросил разведчик.

— Не разговаривать! Иди!

— Зачем?.. Куда?

— Иди, иди! — и фашист грубо подтолкнул остановившегося Кондора. — Там разберутся, куда тебе надо…

«Вот черт, неужели засыпался? — забилась у разведчика тревожная мысль. — Как вырваться?»

Через несколько минут Кондора ввели в помещение жандармерии. Обыскали. Ничего подозрительного не нашли, Кондор, уходя на задания, тщательно проверял все карманы. Гитлеровцы обменялись между собой несколькими фразами.

— Ты пойдешь под стражей в Бежицу, — сообщил переводчик. — Понял?

— Понятно.

— Вот этот солдат поведет тебя, — и переводчик движением головы указал на стоявшего около дверей немца. — Он немножко говорит по-русски.

— Мне надо в Брянск, а не в Бежицу.

— Замолчи! Пойдешь туда, где ты живешь. Проверим, правду нам говоришь или врешь.

— Ваша воля…

— Если ты врешь, в жандармерии разберутся.

Положение разведчика осложнилось. По пути в Орджоникидзеград он ломал голову в поисках выхода.

— Слушай, солдат! Может, пообедаем? Есть чертовски хочется, — сказал разведчик, когда вошли в Орджоникидзеград.

— Я, я!.. Карашо!.. Отшень карашо, господин!..

«Оказывается, я — господин, а не арестованный, — подумал Кондор. — Это уже неплохо».

— Пойдем пообедаем, солдат. Я ведь по торговой части. Марки есть. В ресторане чего-нибудь и горячительного найдется. Ну, как? — с простоватой откровенностью настаивал Кондор, давая понять, что ему нужно в Брянск, что слишком не хочется упускать денежное дело.

Солдат замялся в нерешительности.

— Деньги не большие, но найдутся, — с улыбкой произнес Кондор. — Плоха солдатская жизнь. Пойдем! Будешь моим гостем. Может быть, договоримся? Больно уж в Брянске дело у меня хорошее. Мог бы поделиться, барыш будет хороший.

Немец не устоял.

Во время обеда разведчик угостил конвоира водкой. Завязалась беседа. На ломаном русском языке солдат пожаловался на жизнь, видимо надеясь сорвать с русского хоть небольшую сумму.

— Всем трудно. Мне ведь заработать надо. А ваши офицеры в каждом видят вредителя. Мое дело деньги зарабатывать. Деньги! Понимаешь. Если дело выгорело бы… Договориться-то всегда можно. Кондор достал из кармана деньги. Налил в стопки водку. Выпили. Кондор осмотрелся и, вытащив деньги, сунул солдату.

— Бери, бери!

Конвоир, не теряя возможности поживиться, спрятал их в карман.

— Вижу, парень ты хороший. Настоящий немец!

— О, да!

— Работа прежде всего. Будет работа — будут деньги. Вот и считай, что ты заработал. Только помоги мне.

— Что? Я не понял, господин…

Кондор думал о том, как теперь отделаться от конвоира. Деньги он взял. Значит, нужно угощать. Выпить фриц любит. Кондор притворился, что захмелел, и дружески толкнул солдата в плечо.

— Выпьем. За дружбу! А потом — к таким девчатам закатимся. Хочешь? Ты не стесняйся. Если деньги нужны…

Кондор решительно поднялся со стула. Солдат посмотрел на него, не понимая, что этот русский задумал. А Кондор сунул официантке деньги и, пошатываясь, подойдя к немцу, пьяно чмокнул его в лоб и не спеша направился к туалету. Не оглядываясь, он вышел на улицу. Пройдя метров двадцать, остановился, посмотрел на дверь так называемого местного ресторана. Все обошлось благополучно. Но как попасть в Брянск. Был один путь — через Зауля. Только у него можно получить пропуск в Брянск. Деньги сделали свое дело. Кондор теперь под видом торговца-частника стал нередким посетителем брянского базара, а вместе с тем приобрел и возможность наблюдения за военными объектами города. Разведчик, как настоящий меняла, перепродавал на базаре ручные и карманные часы, немецкие зажигалки — все, что попадалось.

Кондор даже попытался прописаться в Брянске, но это ему не удалось. Тогда он решил открыть чайную в Городище. Нашел себе напарника. Однако у компаньона не оказалось местной прописки. И этот план сорвался. Но для Кондора знакомство с новым человеком оказалось полезным, так как он рассказал Кондору немало интересного об одном немецком аэродроме, не подозревая, что сообщенные «по секрету» сведения попадали советскому разведчику.

Но это было несколько месяцев назад. Тогда Кондор работу вел под руководством опытных разведчиков, а сейчас сам назначен командиром самостоятельной радиофицированной разведгруппы. Задачи поставлены сложные, надо сообщать командованию фронта сведения о перебросках войск противника через брянский узел железных и шоссейных дорог, о районах сосредоточения немецко-фашистских войск, расположении складов боеприпасов, аэродромов и оборонительных сооружениях врага.

26 января Кондор доложил в штаб фронта о том, что его группа приступила к выполнению поставленных задач. Позднее он радировал:

«…В результате боев при прорыве блокадного кольца карателей от партизан отбилась группа под командованием Дзюбы Ивана Петровича…»

Двадцать партизан, возглавляемых лейтенантом Дзюбой, оказались без связи со штабом партизанского движения, без связи с Большой землей. Ситников задумался о судьбах партизан, с многими из которых был хорошо знаком и успел подружиться. Григорий Иванович ценил деловые качества тридцатилетнего Дзюбы: он войну знал с первых ее дней, а с середины 1942 года в отряде народных мстителей успел получить немалый опыт партизанской борьбы. На три года старше командира был комиссар группы лейтенант Борисюк Николай Карпович, переживший горечь поражения в начале войны. Ранен… В июне 1942 года вступил в партизанский отряд.

В группе народных мстителей, возглавляемой Дзюбой, были обстрелянные, проверенные в сражениях с врагом бойцы. Они могли значительно повысить боеспособность разведгруппы. В марте штаб фронта разрешил Ситникову подчинить себе группу Дзюбы. Ивана Петровича Кондор назначил начальником штаба, а Николая Карповича — комиссаром.

В конце января положение разведчиков осложнилось: каратели вновь начали прочесывать лес. К исходу месяца попытки просочиться через заградительные линии врага не привели к успеху, и утром 31 января Кондор послал в штаб фронта тревожную радиограмму:

«Обстановка резко ухудшилась… Кольцо окружения сжимается. Предпринимаем попытку с боем прорваться…»

2 февраля радист разведгруппы с торжественностью сказал боевым друзьям о том, что он только что принял сообщение Совинформбюро о ликвидации немецко-фашистских войск, окруженных в районе Сталинграда.

— Только послушайте! Вот, что я успел записать:

«Второго февраля войска Донского фронта полностью закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окруженных в районе Сталинграда».

— Ура-а-а! — закричали обрадовавшиеся разведчики.

— Тише, тише! Слушайте дальше: «Наши войска сломили сопротивление врага… Раздавлен последний очаг сопротивления противника в районе Сталинграда… Нашими войсками взяты в плен с десятого января по второе февраля, по неточным данным, следующие трофеи…»

Восторгу бойцов не было предела.

— Ответим же и мы ударом по врагу! — сказал Кондор.

Через некоторое время группе Кондора все же удалось выскользнуть из вражеских клещей. И сразу же в штаб полетело успокоительное донесение о том, что разведгруппа из района активных действий карателей вырвалась без потерь.

На пути к новому месту работы разведчики встречали еще дымящиеся пепелища сожженных подлесных деревень и хуторов. В лесной чаще прятались женщины, старики, чудом скрывшиеся от фашистов.

Основную базу Кондор развернул около деревни Мамаевки, в хорошо известном ему глухом уголке леса. Летом здесь было множество еле заметных троп, проложенных в годы войны партизанами, а сейчас их запорошило снегом. В лесу стояла удивительная тишина.

После полудня, присев на сухой валежник, разведчики достали из вещевых мешков запасы промерзлого нехитрого партизанского провианта, устроили перекус. А потом Ситников распорядился:

— Для сбора сведений о враге в заданном нам районе считаю необходимым создать несколько боевых групп. Они должны будут обосноваться в непосредственной близости от тех объектов, которые нам надо взять под контроль. Одну такую группу возглавишь ты, Федор Тимофеевич, — обращаясь к старшине Бондаренко, сказал командир. Ситникову нравился этот разведчик, он привык к нему, высоко ценил его ум, смекалку, настойчивость и всегда поручал своему другу наиболее ответственные задания. В прошлом году Федор не раз помогал Кондору добираться до Орджоникидзеграда.

— Пойдешь в Жирятинский район, устроишься поближе к Брянску. В твою задачу входит разведка вражеского гарнизона в Брянске. Возьми под контроль и Орджоникидзеград. Собранные сведения немедленно переправлять мне. Понятна задача?

— Задача понятна. Кто войдет в мою группу? — спросил Бондаренко.

— Горчаков. Будете работать вдвоем. — Григорий Иванович перевел взгляд на Степанова. — А ты займешься наблюдением за вражескими перевозками по железной дороге Брянск — Унеча.

— Без помощников? — спросил разведчик.

— Пока один, а там будет видно.

— Партизан Хоменко возьмет на себя перевозки на участке железной дороги Брянск — Рославль. Надеюсь, Дзюба не будет возражать? — спросил Ситников командира партизанского отряда.

— Нет, конечно. Можем и других бойцов направить в разведку.

— Видимо, кое-кого придется взять, а остальных партизан — на минирование дорог.

— А я что буду делать? — не сдержался Барашков.

— Ты как специалист по минному делу возглавишь одну из групп подрывников. Дзюба выделит тебе несколько партизан. Никакого участка не закрепляю за тобой. Будешь работать там, где потребует обстановка.

В новый район действия Бондаренко и Горчаков катили на ветхих дровнях, в которые была запряжена отбитая партизанами у полицейских лошаденка. Вместе с ними к Брянску поехал и Хоменко.

Лесная дорога была пустынной, хотя совсем недавно по ней днем и ночью сновали на грузовиках и в повозках фашистские войска и карательные отряды. Но сейчас лес притих, притаился.

К рассвету разведчики въехали в деревню Мокрое. Зимой фашисты здесь ограбили население и сожгли жилища. Теперь на месте подлесной деревни виднелись чудом уцелевшая одна изба и не более двух десятков землянок, в которых ютились, укрываясь от стужи, оставшиеся в живых крестьяне. Деревня Мокрое стала базой разведчиков. Деревня опоясана густым высоким лесом. Впереди на юго-восток — голая степь до самого Брянска. Временами сюда доносятся паровозные гудки эшелонов, сновавших между Брянском и Гомелем, Брянском и Рославлем.

Жители радушно встретили разведчиков. Они пекли им хлеб, стирали белье, предупреждали об опасности, помогали при выполнении заданий.

У разведчиков появились верные помощники среди жителей окрестных деревень и хуторов. К ним стали стекаться сведения о переброске войск и боевой техники противника, размещении гарнизонов в районе действия разведгруппы, номерах и опознавательных знаках фашистских соединений… Добытые сведения отвозились Кондору.

Радист Васильков все чаще садился за рацию. И летели в штаб фронта донесения Кондора:

«После поражения фашистов в Сталинграде и в связи с громадными потерями на советско-германском фронте у солдат вермахта стал резко падать моральный дух…»

«Ухудшается настроение гитлеровских солдат тыловых частей: многие боятся направления на фронт. Тюрьма в Брянске забита дезертирами из вермахта…»

Когда радист Васильков выстукивал телеграфным ключом это донесение, Николай Барашков с друзьями-партизанами минировал шоссейные дороги, выходил на «железку», взрывал мосты. Степанов следил за железной дорогой на Гомель, а Бондаренко и Горчаков лежали в кустах на опушке леса и внимательно наблюдали за движением по шоссейной дороге Гомель — Брянск. Разведчики отметили еще 18 февраля, что в сторону Брянска начались крупные переброски пехоты и танков. А сегодня, 24 февраля, скоро будет светать, но войск на дороге, как и в предыдущие ночи, нет и нет. Только с рассветом вдали послышался шум автомобильных двигателей. Вскоре появились «бюссинги» с обтянутыми брезентом кузовами. Разведчики записывали опознавательные знаки на машинах и сколько прошло грузовиков. О перебросках вражеских войск сообщили Кондору и партизаны. А вечером в эфир полетело очередное донесение:

«С 18 февраля грузовиками по шоссейной дороге в направлении к Брянску противник перебрасывает живую силу и технику. До 20 февраля 1943 года перевозки осуществлялись круглосуточно. С 20 февраля по настоящее время — только в светлое время суток…»

Позднее в штабе фронта читали:

«По большаку из Жирятино в направлении Почепа с 28 февраля противник перебрасывает автотранспортом живую силу, артиллерию, саперное имущество, плавсредства… Колонны прикрываются авиацией…»

«Докладываю дислокацию выявленных войск противника…»

«Сегодня в Почеп прибыло три эшелона с остатками разбитых в боях частей гитлеровцев…»

«Из Брянска к фронту перебрасывается танковая часть…»

Кондор докладывал о вражеских гарнизонах, перебросках войск через брянский узел, о результатах бомбежки советской авиацией объектов противника, об оборонительных сооружениях гитлеровцев в районе Брянска…

— Товарищ полковник! Разрешите доложить только что полученные сведения по району Брянска, — обратился майор к начальнику отдела штаба фронта. В руках у него была папка с документами.

Полковник перевел взгляд с раскинутой на столе карты на вошедшего офицера.

— Я вас слушаю, товарищ майор… Кстати, вы сообщили Кондору нашу оценку его донесений о перебросках войск противника?

— Так точно, товарищ полковник! Кондору сообщено, что его донесения по этому вопросу были ценными. Пожелали всему личному составу группы дальнейших успехов в работе.

— Хорошо… Так с чем же вы пришли?

— С моей точки зрения, определенный интерес представляет информация о разведывательной школе гитлеровцев в Орджоникидзеграде.

— Что именно?

— Наши разведчики выявили разведшколу абвера в Орджоникидзеграде. Им удалось узнать некоторые данные об этом шпионском гнезде. В частности известно, что кандидатов для школы подбирают среди бывших уголовников, добровольцев из кулаков и прочих недобитков.

— Собирают наших классовых врагов?.. И сколько же они учат этих подонков?

— Две недели.

— Значит, не многому учат. Видимо, время не ждет… Торопятся фашисты, чуя неладное.

— Да. Желающих учиться шпионажу и быть посланными в советский тыл со шпионскими заданиями мало… Меньше, чем думали найти фашисты. Школа сейчас работает не с полной нагрузкой… В прифронтовую полосу шпионов забрасывают, как и в предыдущие месяцы, преимущественно под видом военнослужащих. У «красноармейцев» волосы на голове стригут под машинку.

«Командиры» — преимущественно «младший комсостав» — подстрижены под польку или полубокс.

— Особенности экипировки?

— Экипировка обычная. Как правило, новая. Комсоставу выдают из трофеев ремень с портупеей, полевую сумку, компас, пистолет, противогаз, советские топокарты. В отдельных случаях противогазные коробки используются для маскировки в них взрывчатки.

— Забрасывают, конечно, самолетами?

— Так точно. Заслуживает внимания донесение и о том, что фашистские инструкции настойчиво рекомендуют шпионам, заброшенным в прифронтовую полосу, умышленно ранить самим себя, чтобы потом попасть в советский госпиталь, а из него в войсковую часть, в штаб, в тыловое учреждение.

— Есть ли у наших товарищей из группы Кондора возможности для сближения с кем-либо из офицеров или служащих школы?

— Полагаю, что такая возможность имеется.

— Продумайте, товарищ майор, как нам разумно воспользоваться ею. Надо срочно запросить Кондора, что он думает по этому поводу. Пусть представит свои соображения о путях внедрения в школу нашего разведчика.

— Слушаюсь. Такие указания мы подготовим… Разрешите доложить еще одно донесение.

Майор достал из папки несколько листков бумаги и передал их полковнику. Тот внимательно стал читать написанное карандашом донесение командира группы.

— В практике внедрения своей агентуры в советские партизанские отряды фашисты ничего нового пока не предлагают, — произнес полковник, продолжая чтение доклада. — Что же еще интересного?.. Так, так… Послушайте-ка, майор: «Партизаны, как утверждают фашисты, обязательно одеты в поношенную одежду, обычно не бриты и не стрижены. От них пахнет дымом костра…» Или вот еще одно «открытие»: «Партизан можно узнать по обуви — все они обычно носят сапоги с кирзовыми голенищами со швом посредине». — Полковник улыбнулся и сказал: — Не мудра наука!.. Кстати, товарищ майор, вы ранее докладывали, что в Орджоникидзеграде, на Почтовой улице, находится управление СД. И как будто бы у Кондора имеются некоторые возможности сближения с начальником одного отделения этого управления.

— Да, Кондор доносил. Но его информация по этому вопросу пока носит очень общий характер. Требуются некоторые уточнения.

— Подумайте, нельзя ли нам устроить в СД своего человека. Запросите Кондора, каково его мнение на этот счет. И потребуйте, чтобы его брянские форпосты усилили свою работу по выявлению немецких частей, перебрасываемых гитлеровским командованием с Запада и с других участков фронта в направлении Орла.

В конце марта глинистое, почти непроходимое месиво закрыло карателям все подъездные пути к деревне Мокрое, и крестьяне почувствовали себя спокойнее.

Разведчикам приходилось пешком, в грязи по колено, ходить для сбора сведений.

Недели пролетали одна за другой. Солнце с утра стало светить заметно приветливее, золотило рыжие прогалины, согнало снег с пригорков. До этого жителей деревни преследовал вечный страх перед врагом. Мрачной тенью висела над деревней зловещая угроза расправы. Но вот пришла весна, и крестьяне, особенно девушки, на какое-то время забыли о смертельной опасности и даже вспомнили любимые довоенные песни.

В середине апреля сбросили с себя снежный покров землянки, обнажив стены, сложенные наполовину из обгорелых бревен прежних изб.

Но вот до деревни Мокрое докатились тревожные слухи — гитлеровцы собираются начать крупные карательные операции в Жирятинском районе. В предчувствии беды люди стали неразговорчивыми, мрачными. Разведчики вынуждены были вернуться на основную базу Кондора.

Над деревней Мокрое появился немецкий разведывательный самолет. На следующий день утром по дороге к деревне шла колонна карателей. Значит, будут погромы, польется кровь…

Утром Горчаков проснулся рано.

После завтрака он и комиссар партизанского отряда Николай Карпович Борисюк отправились в разведку в район деревни Каменец. Ситников, отправляя их на задание, предупредил о сложности обстановки: в деревнях стояли гарнизоны карательных войск, ягдкоманды то и дело устраивали облавы, действовали лжепартизаны, засланные в леса гестаповцами… На краю лагеря им встретился Барашков.

— Поздравляю тебя, Витя!

— С чем?

— А ты что, забыл? Сегодня же третье июня. Дата вылета из Москвы. Годовщина нашего пребывания в тылу. Триста шестьдесят пять дней в тылу врага — это, брат, не шутка!

— Вот, черт, совсем забыл! Спасибо, Коля! И тебя поздравляю…

«Неповторимый, необыкновенный, незабываемый год жизни! — подумал Горчаков. — Каким-то будет следующий год?» Он догнал Николая Карповича и с гордостью сказал:

— Целый год я уже здесь, во вражеском тылу.

— Да, стаж немалый, — улыбнулся комиссар. — Поздравляю.

Через некоторое время вдали показалась разрушенная оккупантами узкоколейка. До войны по этой ветке, проложенной через густо заросшее мелколесьем болото, «кукушка» возила пиломатериалы из глубин леса на деревообделочный завод в Клетне. Сейчас насыпь поросла бурьяном, скрывшим ржавые рельсы и трухлявые деревянные шпалы. В начале второй декады мая фашисты, войдя в лес, превратили насыпь в оборонительный рубеж. Около нее появились окопы, дзоты, ходы сообщения. Убрались гитлеровцы отсюда несколько дней назад, но об их недавнем присутствии здесь говорили пустые консервные банки, битые бутылки, обрывки газет, конверты, клочки писем, стреляные гильзы, окровавленные бинты, смятые сигаретные пачки…

Стоял чудесный день перволетья.

Разведчики шли вдоль насыпи, часто останавливаясь, вспоминая, когда и при каких обстоятельствах им приходилось переходить эту узкоколейку под огнем карателей в зимнюю и весеннюю блокаду. По пути они собирали и совали в карманы клочки немецких почтовых открыток, конвертов и солдатских писем, чтобы по указанным на них номерам «фельдпостен» — полевых почт — можно было установить, какие вражеские части охотились в этих местах за партизанами.

Вбежав по крутому склону на насыпь, Овидий глянул влево, затем — вправо и быстро сошел вниз.

— Метров на триста-четыреста в обе стороны все просматривается. На насыпи появляться опасно, — негромко сказал Горчаков комиссару, настороженно всматриваясь в непроглядные болотные заросли, подступавшие вплотную к насыпи. И тут же подумал: «Если гитлеровцы и увидели меня, то вполне могли принять за своего». Овидий с весны ходил в форме эсэсовского офицера.

Шли молча. «А если напоремся на засаду? — появилась у Горчакова беспокойная мысль. — Где укрыться?.. До большого леса далеко. Справа — болото. Слева — тоже… Туговато придется…»

Разведчики прошли с полкилометра.

— Денек-то какой, прелесть! — закуривая трубку, нарушил молчание Николай Карпович.

— Полежать бы сейчас на травке… — сказал Овидий и пнул валявшуюся немецкую снарядную гильзу. Она отлетела, выплескивая дождевую воду, и звякнула, ударившись о камень.

— Тише! — в сердцах произнес комиссар.

Горчаков кинул быстрый взгляд по сторонам, и ему показалось, что все вокруг странно изменилось. Солнце померкло, подернулось мглистой дымкой. Белые облака скользили по небу. Овидий взглянул на старшего товарища. И тот насторожился — спрятал трубку, снова снял с плеча автомат и отвел предохранитель.

Пошли медленнее. Автоматы были в руках. Впереди мелькнуло что-то белое. Подошли — кусок газеты.

— Давай передохнем, — смахивая со лба пот, предложил Овидий. До Каменца осталось меньше километра.

Поискали чистой воды. Утолив жажду, Овидий лег на зеленую душистую траву, автомат положил рядом. Недалеко за кустом, выбрав сухое место, устроился комиссар.

— Хендэ xоx! — неожиданно прогремел чей-то свирепый голос над головой Горчакова. Разведчик в изумлении поднял глаза и увидел высоченного верзилу в немецкой форме. Черный зрачок дула смотрел на Овидия. Немигающие глаза фашиста были неподвижны.

Сбоку, за кустом, где был Борисюк, раздался шорох, хруст сухих веток, на какую-то долю секунды фашист, стоявший перед разведчиком, перенес свой взгляд на куст. Горчаков тут же подхватил свой «шмайсер» и нажал спусковой крючок. Раздалась оглушительная очередь. Фашист свалился в траву. Только сейчас Овидий увидел на поляне людей в сине-зеленых мундирах. Уже на бегу он расслышал команды на немецком языке.

Загремели выстрелы. Каратели бросились за ними в погоню…

Вырвавшись из болота, Николай Карпович вернулся в лагерь и рассказал разведчикам о засаде карателей. А Горчаков до конца дня на базу так и не вернулся. Кондор доложил в штаб фронта, что Горчаков, судя по всему, погиб.

Ни Кондор, ни другие разведчики его группы тогда не знали, что Овидий, спасаясь от карателей, убежал на заболоченный участок леса. По пути он чуть не попал под огонь автомата фашистского офицера. Упал. Затаился. Думал, как проскочить мимо карателей. Ближе к болоту — заросли кустарника. Там спасение. Дав очередь по карателям, срезал того, который был совсем рядом, и, пригнувшись к земле, побежал к болоту. Вражеские пули срезали перед ним несколько веток. Стреляли сбоку. Овидий сделал прыжок в кустарник и провалился в глубокую, залитую мутной водой яму, уйдя в нее по грудь. Схватился за ветки. Пригнул их, прикрывая себя. Еще глубже погрузился в воду. И замер. Сердце готово было вырваться. Рядом резанула воздух автоматная очередь. Пули просвистели над самой головой, засыпая его срубленными ветками. Стреляли рядом. Горчаков понял, что фашисты решили зажать его в огненные клещи. Он вобрал в легкие воздуху и окунулся в воду с головой. Зеленая болотная жижа сомкнулась над ним. Почти тотчас же он вынырнул. В следующее мгновение он услышал немецкие голоса. Потом голос полицая:

— Сюда! Он должен быть где-то здесь!

— Вот следы! — в нескольких метрах — другой голос.

— За мной! Живьем брать! — снова немецкие голоса.

Ругаясь, несколько полицаев пробрели мимо. Через кусты Овидий увидел фашистского офицера с забинтованной рукой. За ним шли несколько карателей.

— Сюда! Вот его след! — раздалось уже позади.

«Они нашли след комиссара! — понял разведчик. — Но где же он? Успел ли скрыться?..»

Еще минут десять гитлеровцы безуспешно рыскали по болоту в поисках разведчиков. Горчакову эти минуты показались вечностью. Но вот стрельба и голоса врагов стали отдаляться… Вскоре вокруг все как-то неожиданно стихло. Робко пискнула болотная пичужка. Но Горчаков не верил зловещему молчанию.

Вдруг в верхнем, просветленном солнцем слое болотной воды он ясно разглядел какие-то розовые струйки. И в это время почувствовал боль в правом бедре. При виде крови его бросило в жар. Обожгла догадка. «Это моя кровь?.. Я ранен. Надо выбраться из болота на берег! Но там может быть засада… А чего ждать? Пистолет со мной. Это хорошо…»

Овидий попытался выползти из ямы. «Когда же меня ранило?.. Вероятно, когда прыгнул в кусты… Нужно выбраться… Во что бы то ни стало выбраться… Выбраться…» Чтобы не закричать от боли, он стиснул зубы и, цепляясь за кустарники, выкарабкался на сухое место. Взглянул на свою ногу и остолбенел. В глазах помутилось…

Пуля пробила ему правое бедро.

Когда к разведчику постепенно стало возвращаться сознание, возвращалась и боль. Но он понял, что надо хоть как-нибудь перевязать рану. Достал из кармана мундира красноармейский индивидуальный пакет. Кое-как перевязал раненое бедро. Затем наложил крепкий жгут из поясного ремня.

«Надо искать своих. Если каратели ушли, здесь кто-нибудь может появиться из наших. Друзья не оставят. Это точно. Они будут искать нас с комиссаром…»

Ценою невероятных усилий Овидий поднялся с земли. Постоял с минуту на левой ноге, потом попробовал встать на правую. От резкой боли сразу же упал и снова потерял сознание. Придя в себя, осмотрелся. В метре лежал автомат. Потянулся за ним. Перевалился на левый бок. Достал его. Пополз на возвышение. Когда выбрался наконец на поляну, то настолько обессилел, что снова потерял сознание.

Очнувшись, оглядел себя. Под лучами полуденного солнца одежда начала высыхать. Влажным оставалась только брючина: это просачивалась сквозь бинт кровь.

Кружилась голова. Временами он терял ощущение реальности. Боль стремительно росла и разливалась по всему телу. Сжав зубы, затянул покрепче жгут и снова пополз. «Если партизаны слышали стрельбу, то, возможно, догадаются, где я. Не бросят. Выручат, — старался успокоить он себя. — А если считают меня убитым? Нет, все равно Коля Барашков должен искать. Он найдет. Обязательно найдет…»

Горчаков пополз, кругом стояла таинственная, жуткая тишина. Откуда-то издалека донеслось несколько выстрелов, и опять все стихло. Солнце садилось. В наступающих сумерках лес слился в одну серую массу. Все тело сковал леденящий холод. Окоченевшие руки плохо повиновались. Горела лишь раненая нога. Тогда Овидий забрался в гущу ивняка, взял автомат и затаился. Потом вытащил пистолет из забитой жидкой грязью кобуры, вытер его о мундир. Никогда не думал он, что так трудно нажать на спуск? Дать сигнал? Но кто подумает, что это он стреляет? А что, если придут фашисты?.. Тогда дуло к виску… Нет! Еще не все потеряно… Его обязательно найдут! Он еще повоюет.

По лесной колее вдоль болота бесшумно шли два человека. За плечами винтовки. У одного алела ленточка на фуражке. Заметив их, раненый обрадовался.

— Ребята! — прохрипел он, мобилизовав остаток своих сил. Незнакомцев сразу же как ветром сдуло. Вскоре раненый услышал негромко, но властно произнесенные слова:

— Брось автомат!

Горчаков перевалился со спины на бок, запрокинул, сколько мог, голову и увидел молодого парня с винтовкой, нацеленной на него.

— Ты кто? — тихо спросил парень. Глаза его подозрительно скользнули по эсэсовскому мундиру. Второй парень тем временем быстро и ловко обезоружил раненого.

— Я свой, ребята…

— Придется в лагерь тащить, — сказал со вздохом парень с алой лентой. — Там разберутся.

Раненый ничего не ответил. Он снова впал в забытье.

Овидия уложили на самодельный стол. В руках партизанского доктора защелкали ножницы, разрезая мокрые бинты.

Вскоре на бедре забелела повязка из чистого бинта. Затем к ноге парашютными стропами примотали что-то вроде самодельных шин.

Горчаков почувствовал прикосновение ко лбу чьей-то руки.

— Ничего! Потерпи! Все будет хорошо… Боль пройдет…

Разведчик снова, уже в который раз, впал в полузабытье. Вывел его из этого состояния радостный голос. Словно издалека до него донеслись слова:

— Лежи, лежи. Не шевелись! Перевязку уже сделали. Будет легче… Мы думали, что ты погиб в болоте… И Николай Карпович спасся…

Овидий увидел добрый взгляд своего верного друга Коли Барашкова.

Вскоре раненого посадили верхом на буланую крестьянскую лошадь. Кто-то из партизан взял коня под уздцы и повел по лесной тропе. Николай Барашков шел рядом и придерживал друга в седле. Разведчики направились в расположение своей группы.

В буйно заросшем овраге, где был лагерь разведгруппы, Барашков снял Горчакова с лошади и уложил на траву. Васильков протянул раненому другу самокрутку. Но тот отвернулся и недовольно поморщился. В это время появился врач и распорядился, чтобы раненого оставили в покое.

Вечерело. Где-то вблизи беззаботно, равномерно и долго куковала кукушка, суля кому-то долгую жизнь. Замер шелест июньской листвы. Раненый разведчик лежал на спине. Над ним шумели, покачивая вершинами, высокие медноствольные сосны, заслонившие небо. Вид этих деревьев, необыкновенная музыка предзакатного часа действовали на него успокаивающе. Боль, казалось, постепенно отступала.

Вдруг блаженную тишину разорвал яростный треск автоматов, разрывы артиллерийских снарядов и мин. Партизаны и разведчики вскочили на ноги.

— Каратели! — задыхаясь от волнения, громко прокричал прибежавший дозорный.

— К бою! Раненого эвакуировать! — раздался голос командира.

Несмотря на внезапное нападение врага, партизаны и разведчики сумели организовать оборону и вырваться из устроенной карателями западни.

Отстреливаясь, они стали уходить в глубь Клетнянского леса. Барашков успел оседлать коня и с помощью друзей усадить на него Овидия…

Когда стихла перестрелка и бойцы оторвались от карателей, Барашков подошел к раненому другу.

— Ну как, Витя? Терпимо?

— Ничего, — ответил Овидий, зажмуривая от боли глаза, точно в них бил ослепительный свет.

— Командир приказал отправить тебя на Большую землю.

Барашков, разумеется, не сказал, что воздушная связь с Большой землей из-за блокады прервана и неизвестно, когда наладится.

Когда партизаны разбили новый лагерь, врач снял повязку и начал обрабатывать рану разведчика. Неподалеку снова раздавались выстрелы. Рука доктора со скальпелем вздрагивала.

— Кончай, доктор! Закрывай лазарет! — подбежал к врачу Барашков. — Снимаемся.

Все же врач успел обработать рану, и только тогда Овидия усадили на лошадь.

Горчаков лежал под сосной. Дремал.

— Кажется, проснулся, — услышал он мальчишеский голос. Понял: говорят о нем. — Чем кормить будем?

— Эй, ребята. Подойдите! — шепотом позвал их Овидий.

— Проснулся! Гитлеровцы, гады, прилипли, как репей. Командир оставил нас охранять тебя.

Над Овидием склонились два вихрастых паренька.

— А где командир?

— Партизаны пошли на прорыв. И Ситников там же. А тебя спрятали тут… Да ты не волнуйся, мы будем охранять тебя. Мы здешние. У нас автоматы. И тебе вот командир оставил, — они сунули ему немецкий автомат.

— Вот что, ребята, постарайтесь…

— Да ты не беспокойся. Командир пришлет своих бойцов за тобой…

— Где мы находимся?

— Недалеко от Мамаевки.

— Фашисты где?

— Стрельба вчера доносилась от реки Ипуть. Тут гитлеровцев уже нет. Сегодня спокойно.

«Неужели я снова терял сознание? Куда же отступили наши? Может, через Ипуть в Белоруссию? А как же я?..»

Комбриг сдержал слово, данное Кондору: отправить раненого разведчика через линию фронта.

В ночь с 13 на 14 июня над Клетнянским лесом появились два самолета У-2 и на мамаевском поле вспыхнули сигнальные костры партизанской бригады. Вскоре послышались винтовочные и пулеметные выстрелы, разрывы мин. Завязался бой партизанских подразделений с карателями, ринувшимися к посадочной площадке.

Юные клетнянцы вместе с партизанами доставили Овидия к самолету.

Санитары взялись за ручки носилок, на которых лежал в полузабытьи разведчик. Понесли его к самолету. Ветер ударил в лицо. Ему пожимали руки друзья. Кто-то поцеловал.

«Неужели я улетаю на Большую землю?..» Затрясло. Самолет побежал по полю. И вдруг его точно понесло к облакам…

Взяв курс на северо-восток, самолет У-2 благополучно проскользнул между огромной Сещинской авиабазой гитлеровцев и Брянском, миновал линию фронта и приземлился на прифронтовом аэродроме.

Ситников, принимавший участие в боях с карателями, не знал о состоянии Горчакова. Обеспокоенный за судьбу подчиненного, он радировал в штаб фронта:

«10 июня в районе деревни Мамаевка укрыт раненый десантник Горчаков. Его сопровождают два местных партизана. Все другие бойцы вышли на прорыв блокадного кольца.

По некоторым данным, Горчаков отправлен самолетом на Большую землю. Прошу подтвердить правильность этих сведений и сообщить о его здоровье…»

Позднее, в представлении Горчакова к награждению медалью «Партизан Отечественной войны» будет отмечено, что он «проявил себя как хладнокровный, смелый и отважный партизан-разведчик. Принимал участие в разгроме гарнизона и штаба соединения… в деревне Никоновичи Могилевской области, в нескольких диверсионных операциях на шоссейных и грунтовых дорогах… Вторично был ранен во время разведки населенного пункта Каменец Клетнянского района в июне 1943 года.

За образцовое выполнение боевых заданий по борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в тылу врага и проявленные при этом смелость, мужество и отвагу достоин правительственной награды — медали „Партизан Отечественной войны…“».