И танки наши быстры

– И часто вы его так продаете? – спросил он.

– Раз в неделю точно. А иногда и чаще. Если место менять.

Бурцев кивнул.

– А ты что, и в самом деле полярник?

– Ну что вы! Я студент. Учусь на юридическом.

Бурцев кивнул. Он что-то подобное и ожидал.

– И что же, все возвращают?

– Мы, честно говоря, недавно начали. И пока – все возвращали. Кто раньше, кто позже.

В другое время Бурцев подивился бы и этому, но теперь его это не удивило.

– А если кто-то не вернет?

– Придется другого пингвина заводить. Или еще какую тварь. Мы все равно не в прогаре. У меня дядька родной – проводник на железной дороге. У него живность разную то и дело в вагоне оставляют. Кто по забывчивости, а кто специально.

– Ясно! Ты, это… деньги не забудь отдать, – напомнил Бурцев.

– Ах да!

Парень полез в карман брюк, отсчитал положенные доллары и протянул их Бурцеву…

«Что в мире обходится дороже всего? – мысленно спросил себя Бурцев. И устало ответил: – Собственная глупость!…»

Обратно Бурцев возвращался уже в полной темноте.

Дорога освещалась плохо, к тому же с неба начала падать какая-то гадость – снег не снег, дождь не дождь – короче, осадки. В жидковатом свете уличных фонарей вообще ничего не стало видно. Бурцев понял, что фары совсем забрызгало грязью из-под чужих колес, но выходить из машины, чтобы протереть их тряпкой, не хотелось. Он ехал медленно, ощупью, следя за тем, чтобы под колеса не выскочил какой-нибудь сумасшедший пешеход.

«Вот так. Купил за пятьсот, продал за двести пятьдесят, – устало думал Бурцев. – Ай да молодец! Ловкий бизнес провернул! Можно подумать, что я деньги сам рисую. Сколько надо, столько и нарисовал!»

«И что, спрашивается, мешает нам жить по-человечески? Вот, вроде бы, и с работой наконец наладилось, и с деньгами… Семья, жилье, машина… Все хорошо… Живи и радуйся! Так нет! Мы не можем. Нас будто кто под руку толкает, и мы ищем приключений себе на голову. Сами же превращаем свою жизнь в дурацкий анекдот».

«А вообще-то, нужно Бога благодарить, что отделался таким образом. Запросто мог бы до конца дней нянчиться дома с этим уродцем, служа посмешищем друзьям, семье и всей округе».

Бурцев поморщился и пригнулся к стеклу.

«Благодарить Бога… Кто это сегодня так проникновенно говорил о Боге?… Девушка из восьмой квартиры. Которая считает себя виноватой, потому что попросила у Бога то, что нельзя просить… А некоторые дяди…» – Бурцев покачал головой.

Он вспомнил Настю, ее лицо, волосы, заплаканные глаза. Вспомнил их бестолковый разговор. «Человеку нужно было с кем-то поговорить, кому-то выговориться. Она была явно не в себе, нервничала, а я слушал вполуха, и говорил какие-то глупости. Потому что в то время мог думать только о своем пингвине. Как псих, ей-богу!»

И тут вдруг Бурцев вспомнил еще одну встречу, еще одного человека, с которым он разговаривал сегодня утром. Того странного мужчину, который просил за деньги помочь ему попасть в квартиру к своей знакомой и которого Бурцев посчитал за психа. Бурцев напрочь забыл об утреннем разговоре, а теперь разговор этот вдруг всплыл в памяти во всех подробностях.

К кому хотел попасть тот мужик? К своей знакомой, к одинокой женщине, которая живет в одном с Бурцевым подъезде. А таких женщин, собственно, две: Зина и эта девушка из восьмой. Если отбросить Зину, остается именно Настя.

В одну минуту Бурцев вспомнил телефонные звонки, на которые девушка не отвечала. Ее странные слова… Ее неестественное возбуждение…

Бурцев почувствовал, как под ложечкой у него засосало…

Въехав в свой двор, Бурцев заметил стоящий у подъезда желтый милицейский газик. Чуть в стороне от него, возле дверей серело несколько человеческих фигур. Бурцев наспех припарковался и вышел из машины. Проходя мимо газика, он увидел за рулем сержанта-водителя, который дремал, надвинув на глаза серую форменную ушанку. У дверей стояли соседские женщины. В центре – Зинка и маленькая старушка из двенадцатой квартиры.

– Что? Что случилось? – подошел Бурцев к женщинам.

Зинка посмотрела на него укоризненно. Ее лицо было сильно заплакано.

– Бурцев!… Тут такое было… Такое… – сказала она.

– Что?

– Там в восьмой квартире…

– Что?

– Убили…

– Убили?!

– Да!

– Кого? Ее?

– Да! Валентину!

– Какую еще Валентину?

– Нашу Валентину. Филиппенко. С шестого этажа!

– А ее-то зачем?

Бурцев почувствовал спазм у себя в животе.

– В том то и дело, что просто так!

– А Настя? Ну, эта новенькая, из восьмой квартиры.

– Эта жива. Что ей сделается?

Бурцев недоуменно посмотрел Зине в лицо.

– Постойте, постойте! Я же только что… Был в восьмой… Разговаривал…

– Это час назад случилось. Или чуть больше…

– Ну? Говори!

– Валька там сидела. В восьмой. Зашла поболтать, а хозяйке нужно было в магазин. Вот Валька и осталась… Цветы пока полить или еще что-то… Хозяйка сказала, что скоро вернется…

– Ну?

– Ну и какой-то мужик. Среди бела дня. Представляешь!

– Мужик?!

– Да!

– Это Зинка его туда пустила, – скрипучим голосом сообщила сухонькая старушка. И скорбно поджала губы.

– Что вы такое говорите! – пошла красными пятнами Зинаида.

– Да-да, – подтвердила старушка. – Эта-то, молодая, из восьмой, мужика, видать, пускать не хотела. А Зинка ему помогла.

Бурцев все еще ничего не понимал.

– Я же ничего не знала! – начала оправдываться Зинка. – Что внутри Валентина… И все прочее… Он остановил меня во дворе… «Позвоните, говорит, в восьмую квартиру, скажите хозяйке, что вы соседка».

– А как он выглядел? – вдруг что-то вспомнив, спросил Бурцев.

– Солидный такой. С усиками. Пальто с воротником. Бурцев кивнул.

– «Мы, – говорит, – с ней поссорились, она меня не пускает. А я хочу помириться. Я ее муж».

– Как муж? – не понял Бурцев. – Какой еще муж?

– Я не знаю. Он так сказал. «Она, говорит, совершила ошибку. Предала меня. Но я готов простить…»

– И что? – спросил Бурцев.

– Я и позвонила.

– Вот-вот, – подытожила соседская старушка. – Теперь, Зин, ты пойдешь как соучастница. Как пить дать!

– Какая соучастница, Господь с вами! Вы думайте, что говорите, – плачущим голосом воскликнула Зинаида. – Откуда я могла знать, что у него на уме!… – она повернулась за поддержкой к Бурцеву.

– А денег он тебе не предлагал? – спросил Бурцев.

Зинаида сердито на него посмотрела.

– Какие деньги, Бурцев? Откуда?

– Ну, ну. И что дальше?

– Я в дверь-то позвонила… А он к стене прижался, чтобы его в глазок не было видно. Валентина спросила: «Кто?» Я ответила, что, мол, я. Она дверь и открыла.

– Там же видеокамера на дверях.

– Валентина с ней, видимо, не умеет…

– И что?

– Он шмыг сразу в квартиру и дверь перед моим носом захлопнул.

– Ну?

– Ну, я-то не ушла, конечно… Как чувствовала. Слышу, Валентина там на него ругается, говорит, чтобы он немедленно уходил вон… А он сначала все ее уговаривал, мол, он ничего плохого не сделает, он только поговорить. А она ни в какую, рассердилась, ругается на него. Сейчас, мол, милицию вызову. Ну, он и начал нервничать. «Замолчи, говорит, глупая женщина, или я за себя не отвечаю». Потом больше: «Заткнись, сука, а то хуже будет». Потом слышу, борьба началась… Валентина, видимо, к двери хотела пройти, а он ее не пускал. Потом будто упало что-то… Валентина, вроде как мычать стала. Ну, тут уж я в дверь стала колотить. Соседям звонить… Мы милицию вызвали… Но там уж тишина была…

– А хозяйка?

– Хозяйка уже после милиции пришла. Милиция даже успела службу спасения вызвать, чтобы дверь бронированную вскрыть…

– И что мужчина? Сбежал?

– Почему сбежал? Нет. Поймали. Там сидит. Милиция его допрашивает. Он странный какой-то. Под кровать, дурачок, от них спрятался. Не найдут, что ли, думал?…

– Иди и ты, Бурцев, наверх… Там следователь… Скажешь, если что видел.

– Да я-то… Что я видел? Я и не видел ничего.

Во двор, переваливаясь с боку на бок на неровностях, въехала санитарная машина и, прокатившись по двору, остановилась у подъезда.

Водитель, выглядывая через лобовое стекло вверх, за-сигналил, а с бокового места выпрыгнул средних лет санитар, жизнерадостный на вид.

– Ну, показывайте, где тут у вас покойник? – весело спросил он.

Старушка перекрестилась.

Санитар ухмыльнулся, тоже посмотрел наверх, на светящиеся окна и закурил.

Через несколько минут из дверей подъезда вышел участковый.

– Здоров, начальник! – приветствовал его санитар.

Участковый огляделся по сторонам.

– Ты что, один? – хмуро спросил он.

– Напарник болеет.

– А как же нести?

Санитар пожал плечами: не его дело.

– А этот? – участковый кивнул на мужчину за рулем.

– Это водитель.

– Скажи ему, чтоб тоже нес.

– С чего вдруг? Ему за это деньги не платят.

– А кто, по-твоему, понесет?

– Сам и неси.

Милиционер досадливо отвернулся.

– Мне при форме не положено, – строго сказал он.

– А мое какое дело? Вызывай еще машину.

– Так это еще два часа.

– А что я сделаю?

Участковый осмотрел людей вокруг. Его взгляд остановился на Бурцеве.

– Помогите медикам, – то ли попросил, то ли приказал он хмуро.

Бурцев, подумав, выступил вперед.

В квартире царил беспорядок. Кресло лежало на боку. По поверхности стеклянного столика звездой разбежалась трещина. Ковер сбился со своего места, один угол загнулся.

Настя сидела посредине дивана, как вошла в шубке, судорожно сжав руки, раскачиваясь и глядя прямо перед собой остановившимися глазами.

За диваном на корточках спиной к присутствующим сидел мужчина в коричневом костюме. Рядом с мужчиной стоял разложенный саквояж, на откинутой крышке которого были навешены медицинские инструменты и пробирки с реактивами. Руками в хирургических перчатках мужчина пинцетом поднимал к свету, а потом опускал в полиэтиленовые пакетики что-то невидимое. Из-за его спины высовывалась нога лежащей на полу женщины в спущенном до колена чулке. Восковая нога была неестественно напряжена и выпрямлена, а пальцы ног почему-то судорожно поджаты, как у балерины на пуантах. Под ногой по полу мелом был очерчен контур.

На табуретке возле окна сидел фатоватого вида мужчина с усиками и постриженными баками – тот самый, что утром остановил Бурцева во дворе. Мужчина сидел, перегнувшись и наклонившись к батарее, – он был пристегнут к трубе отопления наручниками. Пижонский пиджак в крупную белую полоску, напоминающий о временах нэпа, был перепачкан в мелу и треснул под мышкой. Пальто с воротником валялось в углу. Лицо мужчины было разбито, из уголка рта сочилась кровь.

Немолодой оперативник за обеденным столом, сверяясь с потрепанной записной книжечкой, набирал по телефону какие-то номера. Перед ним на столе лежал паспорт, сигареты, ключи – вещи, найденные при обыске. Прижав трубку плечом к уху, опер посмотрел поверх очков на вошедших, сначала на веселого санитара, который с любопытством вертел по сторонам головой, потом на Бурцева. На Бурцеве его взгляд задержался.

Еще один опер, гораздо моложе, высокий парень с волевым лицом, стоял, расставив ноги, напротив Насти и, видимо, ее расспрашивал.

Он повернулся к вновь пришедшим.

– Спецтранспорт? – спросил он.

– Он самый! – весело рапортовал санитар.

Опер посмотрел холодно и на жизнерадостный тон санитара никак не отреагировал.

– Руками ничего не трогать, – напомнил он.

– Да уж знаем… не первый день замужем, – отчего-то обрадовался санитар.

Опер высокомерно поднял и опустил бровь, показывая, что веселье санитара здесь неуместно.

– Семен Аркадьич, спецтранспорт, – заметил он мужчине на корточках.

Медэксперт кивнул и обернулся через плечо к вошедшим.

– Что-то вы нынче быстро, добры молодцы.

– А что тянуть? – отозвался санитар. – С утра выпил – весь день свободен!

Медэксперт хмыкнул, кивнул и вернулся к своим занятиям.

– Еще пять минут, – бросил он через плечо.

Бурцев переступил с ноги на ногу.

– Ох, Настя, Настя! – вдруг по-актерски громко, с трагической театральной интонацией произнес пристегнутый к трубе мужчина. – Что же ты наделала, Настя!

В комнате повисла неловкая тишина. Бурцев почувствовал, что у него по спине отчего-то побежали мурашки.

Медэксперт мотнул головой, а пожилой опер глубже склонился к записной книжке.

– Я любил тебя страстно, безумно! А ты! Ты! – Мужчина принялся раскачиваться из стороны в сторону.

Настя побелела, как мел, и стиснула пальцы.

– Это что же, псих? – весело спросил санитар. Ему никто не ответил.

– Ты что, опять за свое?! – с вызовом обернулся к психу молодой опер и сделал шаг в его сторону.

Пристегнутый испуганно втянул голову в плечи и умолк.

– Не трогайте его! – крикнула Настя. А потом другим, ровным голосом, каким говорят с неразумным ребенком, обратилась к пристегнутому: – Успокойся, Коля. Этим людям совсем не интересно то, что ты говоришь.

Она вполне владела собой, только все потирала ледяные пальцы, будто стараясь их согреть.

– Значит, вы говорите, что это ваш троюродный брат? – обратился к ней молодой опер.

– Да.

– А он утверждает, что вы его жена.

– Это отчасти верно.

– Как это – «отчасти»?

Настя поймала взгляд Бурцева и опустила голову. На все остальные вопросы она отвечала, глядя в пол.

– Мы с ним состоим в фиктивном браке.

– Как это – в фиктивном? – подчеркнуто удивленно переспросил молодой опер.

Настя пожала плечами.

По напряжению спины медэксперта Бурцев понял, что он внимательно прислушивается к разговору.

– Очень просто. Мне была нужна здешняя прописка. Мы договорились с его матерью. И фиктивно оформили брак.

– А матери зачем это было нужно?

– Я заплатила ей денег. К тому же это моя двоюродная тетя…

– Нет, Настя, нет! Не говори так! – вмешался пристегнутый. – Я всегда любил тебя – страстно, безумно!

– Ты опять! – с угрозой обернулся к нему опер. Псих втянул голову в плечи и умолк.

– Мы не жили вместе ни одного дня, – добавила Настя. – Первое время я снимала комнату. Потом… потом здесь…

– Ясно. И когда вы видели его в последний раз?

– Неделю назад.

– При каких обстоятельствах?

– Я заходила к нему домой.

– Домой? – оживился опер. – Зачем же?

– Приносила деньги. И продукты.

Старший опер поднял голову, и они встретились с молодым глазами.

– Его мать умерла полгода назад, – пояснила Настя.

– Вот как? И что?

– Я, как могла, ему помогала.

– И вы часто с ним виделись?

– Нет. Не часто.

– Почему?

– Доктор сказал, что ему лучше меня не видеть. У него возникла навязчивая идея, что я должна жить с ним. Вы понимаете… как жена…

Настя отвечала на вопросы ровным голосом, ничего не скрывая.

– И что?

– Я старалась с ним не встречаться. За ним по очереди приглядывают две профессиональные сиделки.

– А почему вы ездили на прошлой неделе?

– Позвонила сиделка и просила приехать. Сказала, что он очень беспокоен.

Пристегнутый не проявлял к разговору никакого интереса, как будто речь шла не о нем. Старательно перегибаясь вбок, он все старался откусить болтающуюся нитку с оборванного рукава.

– И что?

– Я с ним поговорила. И он, кажется, успокоился. А доктор добавил дозу успокаивающего.

– И после этого вы его не видели?

– Нет.

– И не знали, что он пытается с вами увидеться?

Настя промедлила мгновение.

– Нет.

Опера переглянулись. И старший незаметно пожал плечами и кивнул.

– Завтра вам нужно будет проехать с нами, чтобы дать показания следователю. А пока вам лучше подождать у соседей. Найдете где?

Настя поднялась с дивана, чтобы идти.

– Он ни в чем не виноват, – сбиваясь, сказала она. – Потому что… Это я во всем виновата!

– Вот как?

– Да! А он – он просто больной человек.

– Не волнуйтесь. Мы во всем разберемся.

– Настя! Настя! Не уходи! – крикнул пристегнутый. – Зачем ты оставляешь меня с этими ужасными людьми? Я их боюсь!

Настя посмотрела на него полными слез глазами.

– Не бойся, Коля. Они не сделают тебе ничего дурного. Они просто делают свою работу.

– Настя!… Почему ты на меня не смотришь? Я тебе противен?

– Нет, Коля, нет.

Настя вышла. Псих опустил голову и заплакал.

– Сергей, ты бы все же закончил с протоколами, – напомнил старший опер. – А то соседей опросили, а протоколов нет.

– Сейчас, сейчас, – отмахнулся Сергей. – Надо бы, Михалыч, по месту жительства пробить. Проверить.

– Уже занимаюсь, – с ироничной готовностью ответил старший. Как будто показывая, что указания молодого коллеги старшему – неуместны.

Молодой опер, однако, не обратил внимания на иронию.

– Бывают же в природе такие уроды, – заметил он, ни к кому не обращаясь и покосившись на пристегнутого. – И зачем только их земля носит? Угробил женщину ни за что ни про что. А у нее еще, наверное, семья…

– У нее нет семьи, – помолчав, сказал Бурцев.

Опер покачал головой, прошелся по комнате и остановился в двух шагах от лежащей женщины.

Оглядев тело, он обернулся к дверям.

– А вы санитар? – вглядываясь в лицо Бурцева, спросил он.

– Нет. Сосед.

Опер кивнул:

– Подойдите ближе.

Бурцев подошел к дивану и заглянул через плечо занятого своим делом медэксперта.

Мертвая женщина лежала на полу в неестественной позе – левая нога откинута, руки подняты к горлу. Одежда находилась в беспорядке и была местами порвана. Но Бурцев заметил это лишь краем глаза, не в силах оторваться от лица – страшного синюшного лица с вытаращенными глазами и вывалившимся изо рта толстым языком. Красный рубчатый след пересекал шею.

Бурцев почувствовал спазм в горле и поспешно отвернулся.

Опер с интересом наблюдал за его реакцией.

– Узнаете потерпевшую?

– Ну, вроде, – с усилием сказал Бурцев. Хотя в ужасном лице трудно было узнать обычно румяное и живое лицо соседки.

– Назовите имя и фамилию.

Бурцев сглотнул:

– Это Валентина. Валентина Филиппенко.

– Из какой квартиры?

– Точно не знаю. Кажется, на шестом этаже.

– Что же это вы ничего друг про друга не знаете? – насмешливо спросил опер. – Живете всю жизнь рядом, а ничего не знаете…

– Серега, – прикрыв трубку ладонью, вмешался следователь постарше. – Оставь человека в покое. Все и так ясно. Займись протоколами.

Молодой опер опять пропустил замечание мимо ушей, но от Бурцева отступился. Бурцев вернулся к дверям.

– Ну, вот и все, – сказал, разгибая спину, медэксперт. Он стянул с рук перчатки, оглядевшись вокруг, бросил их в угол и принялся укладывать свой саквояж.

– Ну что, Аркадий Семенович? Было изнасилование? – спросил у него молодой опер.

Эксперт пожал плечами.

– Не похоже. Впрочем, вскрытие покажет, – отделался он дежурной шуткой.

– Это был порыв, – быстро вставил свою актерскую реплику убийца, который последние минуты прислушивался к разговору в комнате и понял, что речь идет о его судьбе. – Я действовал по велению минуты! Ах, Настя, Настя, что же ты наделала!

Он, кажется, совсем не понимал, что сделал и что ему предстоит.

– Ах ты опять! – развернулся в его сторону молодой опер.

Он сделал шаг в сторону человека на табуретке и замахнулся.

Мужчина втянул голову в плечи.

– Оставьте меня в покое! – крикнул он.

Опер опять сделал вид, что собирается ударить, убийца испуганно дернулся и прикрыл свободной рукой голову.

Эксперт тем временем уложил свой саквояж и подошел к стоящим в дверях.

– Ну-ка, золотая рота, дайте огоньку, – смущенно попросил он. Ему была неприятна происходящая сцена.

Бурцев поднес зажигалку к его сигарете и закурил сам.

– Что, боишься? – презрительно спросил опер и опять замахнулся. – А когда душил ее, не боялся?

Молодой опер скосил взгляд на старшего коллегу. Тот нажимал кнопки телефона с каменным лицом. Ему не нравилось происходящее, но он не вмешивался – видимо, это на их службе принято не было.

«Этот далеко пойдет», – почему-то подумал Бурцев о молодом.

Они с экспертом курили, стараясь не обращать внимания на разворачивающуюся сцену.

– Опусти руку! Ну! Руку опусти. Не слышал?

Эксперт встретил взгляд Бурцева и отвел глаза.

– Как это он ее? – спросил Бурцев.

– Задушил ремнем от брюк, – неохотно ответил эксперт.

– А он что, правда, псих? – вполголоса спросил Бурцев. Тот неохотно пожал плечами. Бурцев понял: милиции

полагается задавать вопросы, а не отвечать на них.

– Может быть. А может быть, состояние аффекта. Перевозбужден. И неадекватно реагирует. – Эксперт сделал шаг к столу и раздавил свой окурок в пепельнице. – А то и просто дуркует. Так тоже бывает.

– Но ведь если он псих, ему ничего не будет? Медик как-то странно посмотрел на Бурцева.

– Если экспертиза признает невменяемым. Но в спецпсихушке тоже не сладко, – заметил он.

За их спиной послышался удар и звук падающего тела.

– Зачем вы деретесь? Мне же больно! – вскричал пристегнутый.

– На место! – с презрением прокричал опер. – На табуретку! Быстро!

Псих, ограниченный пристегнутой рукой, закопошился на полу и принялся карабкаться на табуретку.

Медэксперт мельком взглянул в их сторону и покачал головой.

В это время старший опер повесил трубку и стал собирать бумажки на столе.

– Все, Серега! Кончай! – объявил он. Молодой опер стоял, собирая губами кровь с разбитого кулака. – Все ясно! Я дозвонился до участкового по месту жительства. Все подтверждается. По документам – она его жена. И была прописана в квартире. А на самом деле – вместе не жили.

– А как у него с вменяемостью? Известно? – спросил эксперт. – Как брак-то разрешили?

– Раньше состоял на психучете. Но агрессивности не проявлял. Жил с матерью. Соседи отмечали странности – и все. Потом мать похлопотала, с учета сняли… Она была какой-то деятель в комитете по здравоохранению…

Псих на табуретке, казалось, не слышал этого рассказа, всхлипывая и трогая пальцем быстро вздувающуюся гематому под глазом.

– Потом ему и вообще стало лучше. Пристроили его на работу на почту. Даже в самодеятельности стал вступать. А потом заметили, что кто-то письма вскрывает. Вышел конфликт с начальством. У него срыв. А потом еще… Коллеги вызвали скорую… Опять поставили на учет. С работы, ясно дело, уволили.

– Обычная история, – подал голос медэксперт.

– А полгода назад его мать умерла. Он и вообще пошел вразнос. Жил, продавая родительские вещи. Был пойман на том, что прятался в общественном туалете и подглядывал за женщинами. Участковый хлопотал о госпитализации, но ему отказали, сказали, раз не агрессивный, то и оснований нет. Связались с женой… Она устроила ему домашний присмотр. Но вот сегодня, похоже, сиделки не углядели…

– Да, обычная история, – повторил эксперт.

– Короче, все. – Старший опер с удовлетворенным видом сложил бумажки в папку и защелкнул кнопки. – Преступник взят на месте. Мотив есть. Орудие изъято. Картина ясна. Раскрыто по горячим следам. Нам – плюс. Можно сворачиваться и передавать в прокуратуру. А уж они пускай решают, что с ним делать.

– Это был порыв минуты! – торопливо повторил пристегнутый. – Я не сознавал, что делаю…

– Ах, ты все еще не успокоился? – спросил молодой опер. И опять шагнул к пристегнутому, отводя назад сжатую в кулак руку.

– Оставьте меня в покое, гадкий человек! – заплакал больной.

Эксперт досадливо крякнул.

– Серега, дай покой, – поморщился старший опер.

– А вы что стоите, как в цирке?! – сердито прикрикнул он на Бурцева и санитара. – Выносите!

Санитар бойко вышел вперед. Он огляделся вокруг, сдернул с дивана накидку и расстелил на полу рядом с телом. Обошел сбоку, нагнулся, подхватил тело под мышки.

Бурцев так и остался стоять у дверей. Санитар поднял на него голову.

– Ну, елы-палы, давай! Хватайся!

Бурцев почувствовал дурноту и с усилием сглотнул.

– Ты на лицо-то не смотри! Не смотри! – крикнул бывалый санитар.

Бурцев справился с собой, подошел, подхватил под коленки и они, приподняв, переложили труп на покрывало.

Псих на табуретке болезненно дернулся, но, опасливо поглядев на молодого опера, ничего не сказал.

Санитар связал покрывало двумя узлами – в головах и в ногах – наподобие гамака.

– Берись!

Бурцев взялся за узел в ногах. Убийцу охватило беспокойство. Он задергал пристегнутой рукой.

– Куда вы ее! Не уносите. Она еще встанет. Меня же накажут…

Бурцев и санитар, перетаптываясь и шаркая, двинулись к дверям.

Проходя в двери, санитар задел выступающей круглой частью узла за косяк. Раздался глухой стук.

– Тише, ты, не налегай! – сердито крикнул санитар.

– Куда вы ее! Пусть она сама идет! – Краем глаза Бурцев видел, что убийца вскочил с табуретки и забился.

На лестничной площадке возникла заминка – кому идти первому.

– Иди, иди! – мотнул головой вниз по лестнице санитар. – Ногами вперед. Теперь можно.

Остаток дня Бурцев просидел дома. Он никому не звонил и сам не отвечал на звонки. Пробовал смотреть телевизор и никак не мог сосредоточиться на том, что говорили с экрана. Несколько раз заглядывал в холодильник, но там ничего не было, да и есть как-то не хотелось.

Дважды Бурцев поднимался по лестнице и звонил в восьмую квартиру. Он волновался за Настю. И до убийства-то девушка была явно не в себе, а теперь и представить было трубно, каково ей. К кому из соседей она могла пойти, он не знал, но в любом случае ей пора было уже вернуться. Однако на его звонки никто не отзывался, и как Бурцев ни прислушивался, ему не удалось услышать за дверью никаких признаков жизни.

Но уже после десяти часов кто-то позвонил Бурцеву в дверь. Удивляясь позднему гостю, Бурцев открыл двери и увидел на пороге Настю.

– Вы еще не спите? – спросила она. – Я увидела, что в окнах горит свет…

– Не сплю. Проходите, – сказал Бурцев.

Но девушка осталась стоять на пороге.

– Спасибо. Я на минутку.

Она посмотрела в лицо Бурцеву. В полумраке лестницы Бурцеву было плохо видно выражение ее лица.

– Какой ужасный день… – проговорила Настя. – Какое несчастье…

– Да.

– Бедная Валентина… Бедная… Бедная… Вот так жил человек, жил… И вдруг его не стало… А ведь на ее месте должна была быть я…

Бурцев пожал плечами:

– Не думайте об этом. Вы не должны об этом думать. Настя кивнула. И неуверенно переступила с ноги на ногу.

– И Коля… – добавила она. – Его тоже очень жалко… Он ведь совсем не злой… Только очень замкнутый… И совсем беззащитный… Ну, вы понимаете…

– Если он болен, то его не станут сажать с уголовниками, – сказал Бурцев. – Поместят в больницу… Будут лечить.

– Да? – с надеждой взглянула ему в глаза девушка.

– Конечно! – отвел глаза Бурцев.

Настя кивнула. Было заметно: она цепляется за любую соломинку, чтобы убедить себя в том, что все не так плохо. Бурцев исподтишка внимательно на нее посмотрел. Что-то в ее поведении было не совсем так…

Она вздохнула, хотела сказать еще что-то, но сдержалась и не сказала.

– Простите, пожалуйста, что я так ворвалась… – помолчав, проговорила Настя. – Но я, оказывается, боюсь идти в свою квартиру… Вы меня не проводите?

– Конечно.

Бурцев накинул куртку и вслед за девушкой вышел на лестницу.

Они поднялись на Настин этаж. В квартире царил все тот же беспорядок. Кресло было опрокинуто. Диван сдвинут с места. На полу был мелом очерчен контур тела.

– Давайте я помогу вам прибраться, – предложил Бурцев.

– Нет, нет, не надо. Завтра… А сейчас я лягу здесь, на диванчике…

Бурцев зажег все огни, которые нашлись в доме, и все же кое-как расставил мебель по местам. Не сговариваясь, они не стали оставаться в гостиной, а прошли на кухню и сели у барной стойки.

– Хотите, пойдемте ночевать ко мне? – сказал Бурцев. – У меня места много. Семейство уехало отдыхать…

– Спасибо. Но если я сегодня себя не пересилю, потом уже никогда не смогу здесь жить.

Бурцев согласился.

Настины глаза, покрасневшие от слез и волнений сегодняшнего дня, блестели.

– Говорят, в таких случаях нужно выпить водки, – сказала она. – Как вы думаете?

– Думаю, что говорят правильно.

– А у меня нет водки. Только коньяк.

– Это все равно.

Настя достала какую-то причудливую бутылку, каких Бурцеву никогда не приходилось прежде видеть, и две тонких рюмочки. Бурцев отрицательно помотал головой и указал на фужеры. Настя достала фужеры.

Бурцев разлил коньяк по фужерам. Они не стали чокаться, Бурцев опрокинул в рот коньяк, не почувствовав вкуса. Настя вслед за ним залпом выпила свой.

Почти сразу по внутренностям полилось тепло. Настя достала плитку шоколада. Они отломили по дольке и закусили коньяк.

– А где вы были? – спросил Бурцев. – Я заходил к вам несколько раз…

Настя пошевелилась и посмотрела на Бурцева каким-то странным взглядом.

– Я?

– Да.

Она запнулась. И тон ее почему-то стал торжественным.

– Я ходила встречаться с Игорем… – сказала она.

– С каким Игорем? Кто такой Игорь?

– Игорь? Это он. Мой бывший друг.

– Кто?! – Бурцев вытаращился на Настю с открытым ртом.

Настя тихо улыбнулась.

– Мой друг. Тот самый. Оказывается, он звонил мне сегодня целый день. И никак не мог дозвониться. Я не поднимала трубку, думала, это Коля, а это был он! Понимаете?

– Нет.

– Он не звонил мне полгода, с тех пор как мы расстались. А тут позвонил. И не просто позвонил, а настойчиво дозванивался. Потому что почувствовал: со мной что-то не в порядке, мне угрожает опасность. Понимаете?

Бурцев внимательно посмотрел Насте в лицо. Ее глаза блестели.

– И что?

– Он не дозвонился и вечером приехал сам. Когда все это… уже случилось. Мы два часа сидели в машине и разговаривали. Он даже хотел остаться ночевать, просто так, чтобы мне было не страшно одной, но потом мы решили, что этого не нужно делать.

Ничего себе. Бурцев боялся, как бы девушка с собой чего-нибудь не сделала, а она, оказывается…

Бурцев помолчал, не зная, что сказать.

– И что? Что он вам сказал?

Настя на минуту задумалась, и ее лицо как будто потеплело и осветилось изнутри светом тихой радости.

– Ничего особенного. Мы просто сидели. И говорили. – Она улыбнулась, видимо, вспоминая разговор. – Он сказал, что часто меня вспоминает. Что помнит все дни, когда нам было хорошо вместе, все до единого. И что прошлое никогда не проходит бесследно. Прошлое нельзя стереть из памяти, оно навсегда остается с нами…

– А-а…

Бурцев отвел глаза и принялся крутить на стойке перед собой пустой фужер из-под коньяка.

Настя зачарованно молчала.

– И что теперь? – спросил Бурцев.

– Ничего особенного. Мы будем просто дружить, общаться, разговаривать по телефону, гулять, пить кофе… Он даже сказал, что мне хорошо было бы познакомиться с его женой. – Настя заглянула в глаза Бурцеву. – Но я не думаю, что это хорошая идея.

«А он не прост, этот Игорь, – подумал Бурцев. – Очень не прост! Опять, что ли, с женой нелады?»

– Но главное в том, как он почувствовал, что мне плохо! – со значением сказала Настя. – Сердцем почувствовал. Понимаете? Он ни разу не позвонил за эти полгода, а тут не только позвонил, но и приехал. Значит, я для него еще что-то значу!

Бурцев пожал плечами. Настя вопросительно посмотрела ему в лицо и забеспокоилась.

– Вы не верите?

– Во что?

– Что я ему небезразлична?

– Почему же, – отвел глаза Бурцев. – Верю.

Она некоторое время изучала его лицо. Потом вздохнула.

– Ведь в любви брать – не главное. Главное – давать!

– В каком смысле?

– Женщина говорит: «Я его люблю. Он мой!» Это означает, что она готова дарить счастье мужчине и хочет получать от него счастье взамен. Понимаете? Дарить – это дарить! А получать – это для себя, это эгоизм! Вот так и со мной. Я люблю Игоря. И значит, хочу давать ему счастье или что-то другое, то, что ему нужно. А то, что он не мой, – имеет отношение только к моему эгоизму!

Бурцев внимательно посмотрел на девушку.

– Это он вам так сказал?

Настя улыбнулась.

– Нет, это я сама поняла.

Бурцев пожал плечами и взглянул на часы.

– Знаете что, – сказал он. – Мне кажется, вам нужно хорошенько выспаться. Утро вечера мудренее. Завтра на свежую голову вы во всем как следует разберетесь. – Он взялся за бутылку. – Давайте выпьем еще понемногу и будем спать!

Он на треть наполнил фужеры, закупорил бутылку и отставил ее в сторону. Они выпили. Посидели некоторое время молча. И Бурцев поднялся, чтобы уходить.

– Да, кстати! А я что-то не заметила у вас в квартире пингвина, – сказала напоследок Настя.

– Я вернул его прежнему владельцу, – ответил Бурцев.

– Да? – невнимательно отозвалась девушка, и Бурцев понял, что она, погруженная в свои мысли, уже успела забыть про свой вопрос и не слышала его ответа.

В дверях они еще на минуту остановились.

– Какой ужасный день, – повторила Настя. – Мне просто не верится…

– Да.

– Бедный, бедный Коля! – сказала девушка.

– И Валентина, – добавил Бурцев.

– И Валентина.

Дома Бурцев долго бродил по опустевшим комнатам… Включил телевизор… Пощелкал программами, но ничего хорошего так и не нашел. Хотел было еще выпить. Но почему-то не стал.

Он подошел к окну и остановился, опершись локтем о переплет. За окном потихоньку начал идти мокрый снег.

Бурцев нашел трубку телефона и набрал номер Айвазовского.

– Прачечная слушает, – ответил в телефоне подчеркнуто строгий голос.

– Почему прачечная? – удивился Бурцев.

– А ты куда хотел попасть? В министерство культуры?

– А-а, – Бурцев смутно припомнил какой-то старый анекдот.

С трубкой возле уха он вернулся к окну.

– Вы где? Все еще в бильярдной? – спросил он.

– Нет. Уже дома. От отдыха тоже нужно иногда отдыхать. Проверяю географию у дочки.

– Ясно.

Бурцев поглядел в окно. На ветку ближайшего дерева прилетала ворона, которая притащила в клюве пластмассовую коробку из-под маргарина, размером чуть ли не с нее саму. Ворона устроилась поудобнее, с трудом сохраняя равновесие. И где только она ее стащила? И что теперь с ней будет делать на ветке?

– Ну, а пингвин твой как? – спросил Айвазовский.

– Все в порядке.

– Продал, что ли?

– Обратно вернул. Полярнику.

– И он взял?

– Взял, – коротко ответил Бурцев и не стал вдаваться в подробности.

– Ну и правильно! – одобрил Айвазовский.

Ворона за окном, повертев головой с круглой коробкой в клюве и о чем-то подумав, стала пристраивать ее под когти одной из лап, стоящих на ветке. Это было непросто, но в конце концов ворона справилась. Еще раз оглядевшись вокруг, она принялась выковыривать из коробки остатки маргарина.

– Знаешь, Миша, а у нас на лестнице сегодня женщину убили. Совсем молодую…

– Да? А за что?

– А кто его знает… Просто так. Псих какой-то. Больной человек.

– Ограбление?

– В том то и дело, что нет. По ошибке… В общем, не поймешь…

– Это бывает… – согласился Айвазовский.

– Задушил ее ремнем от брюк.

– Ремнем? – переспросил Айвазовский. – Ну, это еще ничего. А то я сейчас кино смотрел, так там бабу из огнемета… Заживо сожгли…

– То в кино… А то совсем рядом… В соседней квартире…

Друзья помолчали.

– А я, представляешь, был в той квартире всего за час до этого. С хозяйкой разговаривал. Чай пил. А потом женщину… В той же самой комнате…

Айвазовский, похоже, хотел ответить какой-то шуткой, но не стал. Все-таки друг – он на то и друг, чтобы понимать твое состояние.

– Да-а… Бывает, – посочувствовал он.

– И знаешь, что самое страшное? – спросил Бурцев.

– Ну?

– Вот я смотрел на нее… Вроде бы лежит она на полу… Вроде бы такая же… И одета так же… А человека-то уже нет. Понимаешь?

– Нет.

– Как бы это сказать… Ну, вот ты смотришь на нее – и вроде бы все то же самое… руки, ноги, лицо… А ты чувствуешь, что это уже не человек. А всего лишь его тело.

Друг опять помолчал, стараясь понять, что имеет в виду Бурцев.

– И что? – спросил он через некоторое время.

– Не знаю… Но как-то начинаешь понимать, что есть в нас что-то… Душа, что ли… И когда она уходит из тела – тогда все!

Бурцев подумал, что друг, скорее всего, не поймет простоту и глубину этой мысли.

– А для того, чтобы душа ушла, достаточно одного несчастного психа и обычного ремешка от брюк… – добавил он.

Айвазовский для приличия помолчал. Потом согласился:

– Ну, это само собой. А ты из-за этого такой грустный? Бурцев некоторое время не отвечал, следя за вороной.

Маргарина в коробке оказалось совсем немного. Ворона очень быстро все съела и теперь раздумывала о том, стоило ли тащить на дерево такую тяжесть ради нескольких жалких калорий.

– Да я все думаю сегодня… – сказал наконец он. – Что мы как-то… Не так как-то живем…

– В каком смысле?

– Ну, вообще. Жрем целыми днями, пьем, спим… А зачем?

Айвазовский старательно задумался. Он молчал, наверное, целую минуту. А потом строго сказал:

– Э, друг! Ты эти разговоры брось! На нас лежит ответственная миссия. Мы строим новую Россию! Вносим свой скромный труд в великое дело! Вот так!

– Ну, это понятно.

– А что, тебе мало? – с вызовом спросил друг. – Между прочим, в трудное время мы живем с тобой, товарищ! Враг не дремлет! Но не надо унывать, товарищ! Мы победим! И они не пройдут!

– Я серьезно…

– И я серьезно!

Ворона за окном выпустила из-под лапы бесполезную коробку и рассеянно проследила за тем, как та упала на землю.

– И еще… Я с соседкой на лестнице познакомился… – сказал Бурцев. – Молодая, в общем, девчонка…

– Так-так! И что? – оживился Айвазовский. – Хорошенькая? Я ее знаю?

– Нет, не знаешь. Она у нас недавно… Хорошая девушка… Только запуталась…

– И что?

– Да так, ничего. Жалко ее…

– Но-но, Бурцев! Ты дурака-то не валяй!

– В каком смысле?

– В том самом! Не теряй контроль над ситуацией. Как сказал классик, где живешь, там не спи.

– А ты откуда это знаешь? – удивился Бурцев, который слышал эту фразу уже второй раз за день. Он опять хотел поинтересоваться, какой классик это сказал, но не стал. – Нет, Миша, здесь другое…

– Тем более. Не валяй дурака. Ты что, мальчик маленький? Сначала тебе ее жалко, а потом не успеешь оглянуться… А семья, Бурцев, – это святое. Семья – это ячейка капиталистического общества!

– Да знаю я…

Бурцев тоскливо посмотрел в окно. Падающий снег стал снова на лету превращаться в дождь.

– Знаешь, а я решил больше не пить, – сказал Бурцев.

– Молодец! – похвалил друг. – И что будешь делать в свободное время?

Бурцев задумался.

– Сам не знаю.

– То-то и оно! – значительно заметил Айвазовский.

Ворона снялась с ветки и, неторопливо махая крыльями, полетела вдаль.

– А знаешь что? По-моему, ты просто устал! – сказал Айвазовский. – И тебе нужно отдохнуть. Переключиться на что-то другое. Устроить хорошую встряску организму. Например, напиться, как следует. Хотя… Нет… Это не подходит.

Друзья помолчали.

– Ладно! Не переживай, – сказал Айвазовский. – Все утрясется как-нибудь. Вот снежок, наконец, выпадет… Будем на лыжах кататься. Съездим куда-нибудь в горы…

– Съездим, – согласился Бурцев.

– Ну вот и отлично. Я ведь, знаешь ли, тоже… Как навалятся, бывает, мысли разные… Хоть волком вой. А я их сразу гоню! Потому что от мыслей этих – никакого проку. Одно расстройство. И в семейной жизни нелады…

– Ты думаешь?

– Конечно!

Бурцев, может быть, и не был до конца согласен со старым другом, но возражать не стал. Так, на ходу, об этом не поговоришь. К тому же, может, и прав Айвазовский. И сильно задумываться – вредно. Особенно в наше время.

Что, интересно, думают об этом врачи?