И тьма не объяла его

7. ЗОВ

Оолла услышала Его зов и сразу же откликнулась на него, сменив направление полета. Не то, чтобы Он звал на помощь. Он никогда этого не делал за исключением одного единственного раза… Но тогда, видимо, Он сделал это непроизвольно. Так птенец, попавший в беду, зовет своих родителей.

У него родителей не было. По крайней мере, никто их не знал, хотя мягкокрылы с подчеркнутым вниманием относились к родословной каждого члена Стаи. Не для того, чтобы заслугами предков приумножить собственные достоинства, но пытаясь сберечь обретенное ими богатство жизненного опыта. Единственное достояние, имеющее реальную цену. Он появился в Стае вдруг. Словно бы из ниоткуда. Сразу взрослым и ни на кого не похожим. Собственно, Он не навязывал себя Стае, но каждый мягкокрыл почувствовал Его появление в ментальном поле Стаи. И хотя Его поле резко отличалось от индивидуальных полей других мягкокрылов как существенно большей энергией, так и информацией, в нем заключенной, оно не было враждебно духовному вектору Стаи. Напротив, усиливало устремленность к духовным высотам и благоденствию каждого члена Стаи. Это означало, что он принес в Стаю новый жизненный опыт, ранее ей неизвестный, и значит, обогатил Стаю. Потому у Стаи не было оснований отторгать таинственного пришельца. Ни у кого из мягкокрылов не возникло такого желания. Интерес возник, и немалый, но чтобы изгнать… нет! Стая вовсе не представляла из себя некой жесткой социальной системы. Она была, скорее, духовной, нежели социальной общностью. Хотя не есть ли это высший уровень социальности?.. Впрочем, сей вопрос — из Его интеллектуального арсенала. В Стае бы он никогда не возник ввиду отсутствия предмета рефлексии. Каждый мягкокрыл вполне успешно сам решал свои жизненные проблемы, благо щедрость природы обеспечивала для этого все условия. И живности, и съедобных растений на склонах гор было предостаточно, за исключением редких суровых периодов, во время которых и проявлялись элементы социальности в форме совместного выслеживания добычи, коллективной охоты и разделения ее трофеев между всеми членами Стаи. Но это была чрезвычайно редкая ситуация, сохранившаяся только в коллективной памяти Стаи.

Максимальное наслаждение мягкокрыл получал от двух занятий — от свободного полета и от погружения в глубины собственной психики. Трудно сказать, что тянуло его в эти таинственные глубины. Может быть, сама таинственность? Или необъяснимое предчувствие какого-то очень важного для жизни и чрезвычайно интересного открытия? Или инстинкт самосохранения? Сохранения от чего?.. К сожалению, ответ на этот вопрос Стае не был известен. А может, и к лучшему?..

Но ни с чем не сравнимо было ощущение наслаждения от возвращения в ментальное поле Стаи после пребывания в тревожных и одиноких глубинах собственной психики, где все было зыбко, ненадежно и мучительно недостижимо. Как-то обреченно недостижимо при непреодолимом стремлении проникнуть как можно глубже. Только не иллюзорна ли эта глубина?..

А в ментальном поле Стаи было надежно и спокойно. Его громадная, по сравнению с индивидуальной, энергия была неопровержимым доказательством надежности бытия и оптимистичности его перспектив. Хотя в глубине души любой мягкокрыл понимал, что живет, страдает и умирает в одиночку. И все же в самые жуткие моменты самопознания оставалась надежда на помощь ментального поля Стаи, которое не отпустит частичку себя в небытие…

А Он и тут стоял особняком. С одной стороны, щедро вливая свою энергию в общее поле, с другой — сохраняя свою полную независимость от Стаи. Собственно, все мягкокрылы были независимы. Но и неотторжимы от Стаи. Его же независимость была абсолютной.

Впервые почувствовав Его появление в ментальном поле Стаи, Оолла ощутила ни с чем не сравнимое волнение, вроде бы сердце сжалось от тревожного, но и влекущего предчувствия. Потом, по мере привыкания к Его существованию, ощущение ослабело, но не исчезло вовсе, как бы став неотторжимой частью духовного мира Ооллы.

Когда она первый раз увидела Его в полете, ощущение это взрывом заполнило всю ее душу. Он был прекрасен, ослепительно белый, даже поблескивающий в лучах солнца на фоне густо-синего неба. На первый взгляд совсем не похожий на других мягкокрылов, оперение которых — пестрое, серо-черное с вкраплениями белизны — делало их неразличимыми на фоне скалистого пейзажа.

Бывали, правда, и черно-белые мягкокрылы, сама Оолла, например, но такого — совершенно белого она видела впервые. Он будет выделяться на скалах, но окажется совершенно невидимым на леднике или на снежном склоне.

Впрочем, врагов, от которых нужно было бы маскироваться, у мягкокрылов на их высотах почти не было. Разве что громадные белоснежные кошки да высокогорные змеи. Но первые предпочитают более доступных жвачных, травоядных и лишь в крайнем случае обращают свой голодный взор в сторону мягкокрылов, а вторым по силам только птенцы. Но когда они вылупляются, мягкокрылы крайне бдительны. И чаще змеи идут в пищу птенцам, чем наоборот. Хотя бывали случаи… Кажется, именно в этот момент восхищения Им она и услышала впервые Его зов. И полетела следом. Он заметил ее, и теплая волна приязни и благодарности за отзывчивость избавила Ооллу от настороженности.

Он был странный, этот Белый Пришелец, и не понимал, казалось, очевидных вещей. Похоже было, что Он никогда не жил в Стае, а потому не знал ее порядков. Не таких уж, кстати, и обременительных. И Оолла терпеливо объясняла ему все, что требовалось. И словами, и чувствами, и образами. Собственно, и объяснять-то не было необходимости — достаточно было открыть себя, то есть позволить считать всю информацию ее ментального поля. Ну, почти всю. Самый-самый маленький кусочек Оолла все же утаила. Хотя и понимала, что это бесполезно — поведение выдавало ее с головой.

Но она на перешла в Его гнездо. Это было бы слишком. Да Он и не звал ее. А если бы позвал?.. На этот вопрос Оолла боялась отвечать себе. Но часто бывала поблизости от гнезда Белого Пришельца.

Устроил Он его, кстати, слишком высоко даже для мягкокрыла — на безжизненной, окруженной ледниками самой высокой вершине горной страны. Если бы Он не был мягкокрылом, то оказался бы там в полном одиночестве. Но мягкокрылы не бывают одиноки, ибо у них есть ментальное поле Стаи.

Однако Оолла обратила внимание на частые Его исчезновения из этого поля. В общем-то, мягкокрылы никогда не следили за этим. Быть или не быть включенным в общее поле — личное дело каждого. Тем более, что процесс самопогружения требовал подобного отключения. Но Оолла наблюдала за Ним, ибо пыталась понять Его. Почему-то ей казалось, что Он отключается вовсе не для самопогружения. Причин своего подозрения Оолла не смогла бы объяснить. Впрочем, как и происхождения многих других аспектов своего знания о мире. Так знала, так чувствовала, так видела мир — и это не требовало объяснений.

Вообще, мягкокрылы предпочитали погружаться в глубины психики вместо того, чтобы размышлять при ясном сознании, лишь чуть-чуть отключившись от мешающих шумов внешнего мира. Не потому ли, что часто кажется, будто именно там в глубине кто-то взывает о помощи, в общем-то, даже и не надеясь, что помощь придет. Быть может, это иллюзия? Даже наверняка — иллюзия, но Оолла не в силах заглушить этот зов. И не в силах не откликнуться на него.

Оказалось, что Он ничего подобного не слышит. По крайней мере, говорит, что не слышит. Может быть, это — как раз то, что отличает Его от остальных мягкокрылов?

— Скажи мне, кто меня зовет? — спросила Оолла как-то, прилетев к Нему в гнездо. Спросила, вовсе не надеясь на ответ, ибо кто может это знать?! Вопрос, не требующий ответа, но призывающий сочувствие.

Однако Он, нимало не смутившись, ответил:

— Тебя зовет Та, что потеряла себя…

Это было так неожиданно, что Оолла растерялась. И не знала, как реагировать — воспринимать как шутку или как красивую фантазию?

Но Его ответ звучал так просто и буднично, словно Он давным-давно знал это, и в Его тоне она не услышала ни малейшего намека на возможность шутки или фантазии. Смотрел Он при этом прямо в глаза Оолле, и была в Его взгляде совершенно обезоруживающая прямота. Оттого хотелось верить, что как Он сказал, так оно и есть на самом деле.

— Но разве я — это Она? — удивилась Оолла. — Почему Она зовет именно меня? Как она могла потерять меня?..

— Она — весь этот мир, — непонятно ответил Он. — И зовет она всех, но вряд ли кто сможет откликнуться так, чтобы она услышала. Потому что это невозможно… Хотя, кто знает?..

— Но кто Она?

— Мать Мира, — просто ответил Он, но Оолла не поняла, что Он имеет в виду. И не стала требовать разъяснений, чувствуя, что они окажутся за пределами ее разумения. И так она узнала очень много. Достаточно, чтобы погружаться в свою психику не вслепую, а разыскивая ту, которая ее ищет.

Потом она обнаружила, что Он начал следить за твердокрылами. Стая знала, конечно, что они нападают на мягкокрылов, залетевших в их низкие высоты. И объясняла это естественной охраной ими своей территории. Мягкокрылам не рекомендовалось нарушать высотные границы, но в пылу охоты разве уследишь? И пропадали сородичи… Стая тяжело переживала потерю каждого своего члена, но не видела способа противостоять этому, кроме соблюдения личной осторожности каждым мягкокрылом. Да и что возьмешь с этих мелких неразумных тварей — ими движут животные инстинкты и неразумно ставить им это в вину. Разумнее не вынуждать их этого делать.

Однако твердокрылы обнаглели и сами начали залетать в высоты мягкокрылов и устраивать охоту на них. Тогда-то Белый Пришелец и вступил в свою борьбу с ними.

Твердокрылы значительно мельче мягкокрылов и оттого, видимо, значительно маневренней. Их стремительный и резкий полет без труда перечеркивал плавные траектории мягкокрылов. Казалось, стремительным атакам твердокрылов невозможно противостоять. Однако Белый Пришелец нашел способ не только уцелеть, но и, приняв бой, выходить из него победителем.

Главным оружием твердокрылов были вовсе не клюв и когти — они просто смехотворны по сравнению с оными у мягкокрылов, — а твердые и острые роговые окончания крыльев. Они делали этих маленьких черных летунов грозными бойцами.

Твердокрылы нападали парами со спины, где мягкокрылы беззащитны, и одного уверенного режущего росчерка их крыльев было достаточно, чтобы отсечь у основания громадные крылья мягкокрылов.

Но Белый Пришелец отработал сам несколько фигур боевого пилотажа и научил им других сородичей. И тогда стало случаться, что твердокрылы, вдруг потеряв цель атаки, рассекали крыльями друг друга или напарывались на громадные когти и клюв мягкокрыла, сделавшего резкий кувырок в воздухе. Мягкокрылы начали летать группами или парами и страховать друг друга. Правда, редко. Сказывалась тяга к уединению.

Оолла неоднократно сопровождала Его в полетах и страховала в бою. Кстати, весьма успешно, ибо первая овладела Его приемами.

Но в тот роковой день она отдыхала в гнезде после удачной охоты, с удовольствием и надеждой погружаясь в глубины своей психики. Надежду подарил ей Он, открыв, что зов, который ей слышится, не иллюзия, а действительно зов Матери Мира, потерявшей свой мир. Хотя Оолла плохо себе представляла Мать Мира и способ, которым та могла родить этот мир, — не яйцо же она снесла, в самом деле, — но само сознание реальности Ее существования наполняло Ооллу азартом и осмысленностью поиска. Правда, было совсем непонятно, как Мать Мира могла оказаться в глубинах ее психики. Но это не останавливало Ооллу. Ведь могло быть и наоборот — она могла пребывать в глубинах психики Матери Мира! Впрочем, это представить было ничуть не легче.

И в то время, когда Оолла, спрятав свою голову в крыльях, превратилась в каменное изваяние, неотличимое от черно-серых скал, и душа ее полетела навстречу таинственному зову, освобождаясь от забот и тревог бытия, Белый Пришелец кругами летал над сверкающим на солнце гнездовьем твердокрылов. И что Ему там понадобилось?! Хотя дичи в тех местах водилось предостаточно, мягкокрылы никогда не охотились в столь низких высотах. Знание?.. Но Ему не раз говорили в Стае, что это очень опасное и, в общем-то, ненужное знание. Что пользы от знаний об устройстве гнездовий твердокрылов?..

И все-таки Оолла услышала тогда Его зов! Нет, это был не зов, а, скорее, крик прощания… Но пока она возвращалась в реальность, крик этот окончательно затих, и Оолла тщетно кружила над вершинами и долинами, пытаясь разыскать Его, живого или мертвого, сама рискуя стать жертвой твердокрылов. Но, видимо, они были поглощены ликованием оттого, что удалось, наконец, уничтожить столь опасного врага, и не обращали на Ооллу никакого внимания. А она, пожалуй, не стала бы сейчас даже сопротивляться им. Жизнь вдруг показалась ей бессмысленной и пустой. И пропало всякое желание погружаться в какие-то там глубины. И сам этот внутренний зов, прежде ясный и непреодолимый, вдруг стал ослабевать, пока не замерцал где-то на грани слышимости. Порой казалось, что его и вовсе нет. Словно тот, кто звал, скрылся далеко-далеко или просто устал звать. Сначала на что-то надеялся, а потом надежда ушла. Оолла быстро поняла, что зов затих не только для нее, но и для других мягкокрылов. И уже не могла связывать этот эффект с исчезновением Белого Пришельца. Потому что Зов был всегда, а Он появился совсем недавно. И все-таки она чувствовала, что это не просто совпадение. Ведь и Его появление было окутано тайной, которую Он объяснял слишком легко: «Я прилетел издалека, с других гор, из другой Стаи». И хотя это было очень похоже на правду, полноты в ней не хватало. Ни с того, ни с сего не покидают своих Стай… Интересно, там все были такие белые, как Он?..

Вообще, с миром что-то случилось. Будто он потускнел, и звуки, его наполнявшие, стали глуше. Но, может быть, это лишь Оолла стала хуже видеть и слышать?

Его присутствия в ментальном поле Стаи не хватало не только ей. Это почувствовалось сразу. И дело было не в той доле психической энергии, которую Он унес с собой, а в той информации, которой была промодулирована эта энергия. Конечно, в памяти Стаи кое-что осталось. Но память и живое знание — это разные вещи. К тому же всегда чувствовалось, что Он знает гораздо больше, чем может воспринять поле Стаи. Часто информация просто не находила резонанса в ее ментальном поле и затухала, не сумев сохраниться в памяти. Хотя бы та же «Мать Мира» осталась загадочным сочетанием двух знакомых понятий: «мать» и «мир», но ведь Он пытался наполнить эти звуки гораздо более глубоким смыслом…

Оолла не то, чтобы не хотела, а просто не могла поверить в то, что Он исчез навсегда. Почему-то ей казалось, что если она поверит в это, то Он и, в самом деле, исчезнет безвозвратно. Ей верилось, что ее надежда — это та тончайшая паутинка, которая еще удерживает Его на поверхности бытия. Хотя ей самой было непонятно, где бы Он мог оказаться на этой поверхности, когда признаков Его существования нет даже в ментальном поле?..

Отсутствие трупа не доказательство того, что Он жив, ибо мало ли тварей там, внизу, которые не замедлят полакомиться им. И все же то, что она не смогла обнаружить, как ни старалась, ни его тела, ни его крыльев (они-то мало пригодны в пищу и могли бы сохраниться), поддерживало ее надежду. И Оолла продолжала Его искать. Правда, уже не среди зарослей и камней, где, действительно, мог находиться только Его труп, но в ментальном поле этого мира.

Только теперь она обнаружила, что это поле существует, хотя оно совсем не похоже на ментальное поле ее Стаи. Видимо, эта непохожесть и не позволяла ей раньше распознать его. Да и не было ей никакого дела до чужих полей. Ее мир ограничивался ее Стаей. В духовном измерении, разумеется.

Но ведь раньше, как и теперь, она не ощущала Его присутствия в мире. И это, как выяснилось, вовсе не означало, что Его вообще в нем не было!..

И Оолла стала учиться погружаться не в себя, как прежде, а в мир, внимательно и заинтересованно вслушиваясь в него. Это оказалось так же непросто, как учиться летать. Такое же ощущение пугающей неизвестности впереди и бесконечной пустоты под крыльями. Но тогда был перед глазами пример родителей и других мягкокрылов. А сейчас она была одинока в своем поиске. Кому она могла подражать? У кого учиться? У Него?.. Но пока Он находился рядом, ей было невдомек, где витает Белый Пришелец, когда отключается от ментального поля Стаи. Почему же теперь она решила, что Он подключался к ментальному полю мира? Да потому что Его знания отличались от знания Стаи, а где Он мог еще их почерпнуть?

Но Оолла не обманывала себя — она искала Его голос, а не новые знания. Хотя попутно обретала и их.

Сначала она научилась отличать ментальный шум мира от тишины духовного вакуума. Это оказалось непросто, ибо обнаружилось, что ментальный шум присутствует почти всегда и из-за этого кажется тишиной, особенно, по сравнению с ярким и четким полем Стаи. Более того, духовный вакуум почти не существовал вовсе, и это было прекрасно, потому что краткие его мгновения, которые удавалось уловить Оолле, наполняли ее безотчетным ужасом одиночества и потерянности. Ее психика, стало быть, была плохо приспособлена к духовному вакууму. А как же тогда самопогружение? Ведь всегда считалось, что чем большей степени духовного вакуума удастся достигнуть при медитации, тем глубже проникнешь в собственную психику, тем лучше ее познаешь и тем будешь свободнее… Свобода — вот цель духа!.. А вакуум не освобождает психику, а вынуждает ее взрываться от внутреннего давления… Это было неординарным для нее открытием… Получалось, что полная свобода — это смерть. Или, по крайней мере, безумие. Однако, выходит, что погружаясь в себя, она все равно остается в духовной среде мира…

Еще Оолла установила, что общаться с ментальным полем мира гораздо лучше в гнезде Белого Пришельца, чем в ее собственном. Оказывается, ментальные поля имели различную пространственную ориентировку и направления наилучшего распространения. И в ее гнезде, находившемся примерно на одной высоте с гнездами других мягкокрылов, ментальное поле их Стаи заглушало все остальные. Гнездо же Белого Пришельца, находясь выше всех, давало возможность принимать, наверное, не самые сильные, но различные сигналы различных ментальных полей.

А их оказалось великое множество, и Оолле поначалу представлялось совершенно неразрешимой задачей выявить соответствие этих полей их носителям. Но постепенно у нее выработались принципы классификации.

Ей казалось, что она научилась различать поля тех, кто летает, и тех, кто не летает. Тех, кто живет в горах, и тех, кто живет в долинах. Тех, кто охотится, и тех, на кого охотятся. Причем, долгое время эта классификация никак не соотносилась для нее с внешним видом живых существ. Ибо, когда она видела их, то не могла находиться в медитации, а когда медитировала, не могла их видеть.

И Оолла старательно тренировала в себе способность достигать некоего пограничного состояния между трансом и реальностью. Когда это, наконец, стало у нее получаться, начался процесс активной идентификации. Сначала она «услышала» ментальные поля тех, на кого охотилась. И надо сказать, что это не доставило ей ни малейшего удовольствия, потому что изрядно портило аппетит. Одно дело поедать неразумную тварь, другое дело — знать, что уничтожаешь, пусть и примитивный, но разум, дух, часть ментального поля мира.

Но жить-то тоже надо! Не помирать же с голоду! Одно утешало: ментальное поле жертвы исчезало с потерей свободы, то есть гораздо раньше жизни. Не один десяток раз Оолле понадобилось столкнуться с этим фактом прежде, чем она пришла к конструктивному выводу: исчезновение Белого Пришельца из ментального поля Стаи и Мира может быть объяснено не только Его смертью, но и потерей им свободы!..

Осознав это, Оолла долго не могла успокоиться, и наводила ужас на всю дичь в своих охотничьих угодьях, проводя свои жестокие эксперименты. Она ловила и крупную, и мелкую дичь, доводя ее до полной потери ментальности, а потом отпускала и, находясь поблизости, внимательно прислушивалась к признакам ее возвращения. И если жертва оказывалась еще живой, то восстановление ментальности происходило в обязательном порядке.

— Он жив! Жив! — убеждала себя Оолла, прекрасно понимая, что это крайне маловероятно после падения обескрыленного мягкокрыла на скалы. А может быть, Он упал не на скалы, а на ветви дерева?!

Однако, если Он жив, то у кого так долго находится в неволе? И зачем?.. Или кто-то проводит над ним такие же эксперименты, какие недавно проводила она? Но кто в этом мире столь же разумен?

Разумеется, после того, как Оолла открыла для себя множественность ментальных полей мира, ее убежденность в исключительной разумности мягкокрылов была поколеблена. Хотя ментальность и разумность не одно и то же: ментальность присуща всему живому как психическая реакция на мир, а разумность — удел высших, тех, кто не только внимает миру, но и ведет с ним диалог.

Но обнаружить интеллектуальную компоненту в ментальных полях мира оказалось для Ооллы почти непосильной задачей. Может быть, потому, что разумность уникальна в каждом конкретном случае? И одна совершенно непохожа на другую?

Следующей была обнаружена ментальность твердокрылов. Оолла и не сомневалась в ее существовании, ибо действия этих черных тварей были весьма хитры и коварны. Но почувствовать ее прежде не удавалось — видимо, контакты были слишком редкими и экстремальными. Теперь же Оолла намеренно часто бывала там, где могли находиться твердокрылы. Она не сомневалась в том, что именно они были причиной исчезновения Белого Пришельца, и потому необходимая ей информация о Нем могла быть у них. О, если бы эти твари были способны достаточно долго хранить ее! Но это свидетельствовало бы о высоком уровне их разумности… Однако допустить это было слишком трудно — не позволяла очевидность. Очень уж неразумно эти твари транжирили бесценное время своей жизни. Их вообще невозможно было увидеть в покое, столь необходимом разуму. Все светлое время суток они проводили в бесконечном мельтешении и суете: то собирали и таскали в свое гнездовье плоды и ягоды, корешки и листики, то сооружали эти самые гнездовья из полупрозрачных кусков хрусталя, ослепительно сверкавших на солнце и светившихся в ночи, выдавая врагам их местоположение. Вообще, эти сооружения представлялись мягкокрылам верхом глупости: трудозатраты на строительство — громадны, прочность — сомнительна, а значит, при сильном урагане или землетрясении могла погибнуть вся Стая, живущая в одном гнездовье. И сам этот коллективизм, по мнению мягкокрылов, исключал какую-либо индивидуальную интеллектуальную деятельность. Во всяком случае, ни один мягкокрыл не рассчитывал сохранить в таких условиях свою разумность.

К тому же, эти твердокрылы такие уродливые — они четырехлапы! Кроме двух нормальных лап и крыльев у них были еще две конечности, растущие из боков чуть впереди крыльев. Может быть, они были полезны при строительстве этих дурацких гнездовий, пожиравших большую часть их времени, но при полете были явно излишни и, главное, очень уж некрасивы, просто омерзительны. Хотя это уже вопрос индивидуального восприятия.

Но разве может разумное существо тратить так много времени на добывание пищи?! А при растительноядности это неизбежно — очень уж энергетически бедна такая пища. Мягкокрылы тоже употребляли некоторые лекарственные плоды и травы, но лишь как необходимую добавку в мизерных количествах.

А необъяснимая агрессивность и злоба по отношению к мягкокрылам, которых они бессмысленно уничтожали, не употребляя в пищу, вообще была за пределами разумности даже на самом зачаточном ее уровне — чистый не рассуждающий инстинкт охраны территории от любого вторжения.

А ведь их экологические ниши функционально почти не пересекаются, хотя и соприкасаются. Вполне можно было бы мирно сосуществовать даже на одной высоте, а тем более, как сейчас, на разных.

И тем не менее… Какой уж тут разум?!

Когда Оолла впервые ощутила их ментальность, находясь в пограничном состоянии, это ощущение было подобно удару камнем по голове — столь прицелен был заряд агрессивности притаившихся в скалах твердокрылов, изготовившихся к атаке на нее. Именно этот удар и спас Ооллу — она успела, сложив крылья, камнем уйти вниз, предоставив твердокрылам рассекать друг друга своими острыми крыльями. Она сделала это ничуть не хуже Белого Пришельца и с таким же результатом — когда она, выйдя из пике, набирала высоту, твердокрылы с отчаянными криками падали в пропасть. Они получили то, что готовили ей. И это было справедливо.

В последнее время на охоте Оолла стала испытывать нечто похожее на угрызения совести. Сейчас же ее совесть была чиста и, более того, — она была довольна собой. И, быть может, из-за этого Оолла даже не сразу осознала, что сначала ощутила их ментально! Так же, как ощущал и потому побеждал их Он!..

Но почему же тогда они все-таки победили Его? Что ж, бой есть бой, и в нем бывают свои неожиданности и хитрости. Если бы сейчас, к примеру, было не двое, а четверо твердокрылов, то что бы с ней стало?.. Неизвестно…

Но главное — она сумела настроиться на их ментальность! Теперь надо проникать в нее глубже и глубже, пока не будет обнаружена информация о Белом Пришельце.

Естественно, ее открытие стало достоянием всей Стаи. Но для того, чтобы им воспользоваться, каждый должен был научиться чувствовать не только себя и свою Стаю, но и мир. Не всем этого хотелось и не все были способны на это. Мягкокрылы ничего друг другу не навязывают. За каждым — право его личного выбора.

А Оолла упорно продолжала свой путь. Теперь, ей казалось, она поняла почему Он уделял гнездовьям твердокрылов столь много внимания. Он пытался проникнуть в глубины их ментальности! Но существуют ли эти глубины? Не ошибся ли Белый Пришелец? И даже если Его подозрения об этих «глубинах» были обоснованны, зачем они Ему? Может быть, для того, чтобы полностью понять твердокрылов и тем обезопасить Стаю от их непонятной агрессивности?

Что ж, это благородная задача. И если Оолле не удастся найти Белого Пришельца, то во время этих поисков, она, может быть, сможет решить ее… Хотя, пожалуй, она слишком самонадеянна. Неужели она полагает, что ей по силам то, с чем не справился Он?..

Однако время, пронизывая ее невидимыми лучами, оставляло ей не только пустоту разочарований, но и маленькие искорки новых знаний, из которых постепенно складывался более или менее разумный рисунок.

Оолла, как ей казалось, сумела максимально обезопасить свои наблюдения. Днем она могла позволить себе открыто наблюдать за твердокрылами с некоторой, относительно небольшой высоты. Твердокрылам понадобилось бы немало времени, чтобы достичь ее в открытом пространстве, и посему, заранее замеченные и утомленные подъемом в разреженные для них высоты, они не представляли ни малейшей опасности для мягкокрыла, способного без особых усилий набрать еще большую высоту. А вся их подлая тактика нападения из засады была здесь просто смехотворна.

Ночью же твердокрылы скрывались в своих гнездовьях и не показывались до рассвета, что позволяло Оолле находиться совсем поблизости от них. И это давало определенный эффект.

Во всяком случае, в результате своих наблюдений она достаточно точно установила, когда и в каком количестве твердокрылы отправляются: на заготовку пищи; в скалы, где исчезают зачем-то на целый день (впрочем, ясно, что там они добывают камни для своих гнездовий, — но как они это делают с такими маленькими лапками и слабенькими клювами?); на охоту за мягкокрылами — всегда парами и в горы. Пар было не так уж много, но постоянство, с которым они отправлялись вершить свое черное дело, приводило Ооллу в ужас. Это была не эпизодическая охрана территории, а ежедневная, входящая в жизненные функции этой странной стаи охота на мягкокрылов!

Но мягкокрылам ли пенять на столь несправедливое к себе отношение, когда они сами ежедневно, а кто и еженощно, отправляются на охоту? Только ведь это их жизненная необходимость! Они не могут отказаться от пищи… А твердокрылы не едят мяса. Во всяком случае, во время длительных наблюдений Оолла не обнаружила ни одной попытки твердокрылов охотиться на кого-либо другого, кроме мягкокрылов. Впрочем, и ни один мягкокрыл не стал их добычей, пока Оолла вела свои наблюдения. Как только возникала малейшая опасность нападения, она предупреждала своих сородичей. Да и не она одна вела теперь наблюдения. Вскоре мягкокрылы организовали регулярное дежурство по наблюдению за твердокрылами в горах, и странная охота тех не давала результатов. Если бы они действительно питались мягкокрылами, то столь долгое воздержание должно было бы поставить их на грань истощения.

Однако ничего подобного не наблюдалось. Твердокрылы, как обычно, были деловиты и суетливы.

Зачем же тогда они уничтожают мягкокрылов?!

Позволить твердокрылам удачную охоту, чтобы проследить за их дальнейшими действиями, мягкокрылы, разумеется, не могли. Жизнь каждого из них была несопоставимо ценнее информации. Но не пожертвовал ли Он собой ради этой информации?.. Нет! Это невозможно!.. Хотя не пребывал ли Он постоянно на грани возможного и невозможного?..

Надо сказать, что, по наблюдениям Ооллы, охота на мягкокрылов была далеко не основным занятием твердокрылов. Большая часть их занималась заготовкой растительной пищи, которую они транспортировали от мест сбора в свои гнездовья, загружая в какие-то сетчатые приспособления. Несколько тварей хватались за концы этой сетки лапами и без видимого труда доставляли груз к гнездовью.

Оолла удивилась их изобретательности. Мягкокрылам и в голову не приходило воспользоваться для перемещения добычи в гнездо какими-либо приспособлениями. Крепкие большие когти вполне справлялись с этой задачей. Правда, приходилось ограничиваться охотой на тех тварей, которых можно было унести в когтях. Если же голод заставлял забить кого-нибудь покрупнее, то устраивалась трапеза на месте, а в гнездо доставлялись только куски туши, которые удавалось отодрать. Да и запасаться пищей впрок мягкокрылы не могли — им всегда нужно было свежее мясо.

Когда Оолла с большой высоты смотрела ночью на долину, она казалась ей отражением неба: светящиеся гнездовья твердокрылов повторяли своим расположением некоторые из хорошо знакомых Оолле созвездий.

Мягкокрылы, вообще, любили медитировать, погружаясь взором в звездное небо, мысленно соединяя звезды в им одним видимые узоры. Впрочем, некоторые их этих узоров своей красотой и оригинальностью заслужили всеобщее признание и использовались для ориентации мягкокрылов в ночном пространстве.

Каково же было Оолле увидеть некоторые из них, пусть самые простые, на земле?! Выходит, что и твердокрылы способны видеть небо так же, как мягкокрылы!.. Непонятно только, когда они умудряются его увидеть, если с вечера прячутся в своих каменных гнездовьях?

Правда, и мягкокрылы обычно ночи проводят в гнездах, которые, однако, не строят, а выбирают по вкусу из того, что предложит природа. А выбор, надо признать, богатейший! Но гнезда мягкокрылов открыты звездам, в отличие от гнездовий твердокрылов. Хотя, кто знает, — они могут смотреть на небо и через отверстия, и через прозрачные стены. Может, поэтому и смогли разглядеть только самые простейшие созвездия?..

Однако это было попутное наблюдение. Основная цель Ооллы исследование ментальности твердокрылов. И тут она обнаружила нечто совсем уже странное для себя. Впрочем, если вдуматься, то и тот первый разряд злобы, через который она впервые почувствовала ментальность твердокрылов, был весьма своеобразен — она не столько эмоционально ощутила, сколько увидела черную стрелу молнии, несущейся к ней! Черная молния — это первая нелепица! Но именно так Оолла видела это.

Позднее она научилась видеть и мысленную траекторию атаки твердокрылов, что позволяло ей адекватно и своевременно реагировать. Теперь же, находясь непосредственно вблизи гнездовий, Оолла видела многоцветное полыхание психической энергии, наполнявшей пространство. И это над гнездовьем! Что же тогда происходило внутри него?..

В этой странной игре света участвовали все виданные и невиданные, мыслимые и немыслимые оттенки цветов, о существовании которых Оолла никогда и не подозревала. Однако нельзя было не обратить внимания на отсутствие фиолетово-черных участков спектра…

Не означает ли это, — предположила Оолла, — что весь свой запас черно-фиолетовой злобы они расходуют днем, вне гнездовья, а ночью наполняют свой маленький мирок исключительно положительными эмоциями взаимной приязни и радости жизни?.. Интересная гипотеза, но вряд ли верная — трудно предположить, чтобы в такой психической тесноте не возникало отрицательных эмоциональных столкновений. Хотя неизвестно, в какие цвета они окрашены. Единственно достоверно то, что внутри стаи нет черно-фиолетовых эмоций… Что ж, это логично. В противном случае стая не смогла бы существовать. Действие психического механизма самосохранения стаи. Но интересно все-таки — какого цвета у них неприязнь друг к другу? Это было бы очень полезно знать, чтобы оценить степень прочности стаи внутри каждого гнездовья и стай, живущих в разных гнездовьях. Если уж они выбрали нас во враги, то нам ничего не остается, кроме как изучить все их слабые места…

Вдруг мелькнула странная мысль — а каковы они на вкус? Ведь тоже мясо… Нет! Узнавать их на вкус Оолле не хотелось. Мягкокрылы не охотились за летающими тварями. И это казалось взаимным, пока не обнаружилось, что твердокрылы пренебрегают общим естественным законом. Почему?.. Законы природы без причины не нарушаются — они формируют механизмы самосохранения жизни. Значит, что-то в существовании твердокрылов выпадает из естественного хода вещей и отношений… Что?! Оолла терялась в догадках. С другой стороны, можно было предположить, что всплеск агрессивности твердокрылов — следствие тех законов природы, для проявления которых раньше не было условий… Но так можно оправдать все, что угодно! Любую глупость и всякое безумие. А даже если и так — каковы эти таинственные изменения условий?! Здесь нет ответа, лишь новая форма того же вопроса…

И при все при этом Оолла так и не смогла до сих пор сделать заключения о разумности или неразумности твердокрылов. Их активная деятельность по собственному жизнеобеспечению приближала твердокрылов к большей части животного мира, постоянно занятого добыванием и хранением пищи и устройством собственных жилищ, совсем необязательно предлагаемых услужливой природой. Всякие там муравейники и соты вряд ли менее хитроумны, чем гнездовья твердокрылов…

А интеллектуальной составляющей в ментальном поле твердокрылов, в общей мощи которого Оолла уже не сомневалась, она никак не могла ощутить, воспринимая всю эту «цветовую ментальность» как свидетельство активной эмоциональности.

Есть ли что страшнее, чем абсолютная гипертрофия эмоций при отсутствии рациональных ограничителей?!.. Много-много позже Оолла поняла, что не менее страшна абсолютная рациональность при отсутствии эмоциональных ограничителей…

Пока же буйство красок в ментальном поле твердокрылов пугало ее, хотя временами и зачаровывало, увлекая в свою еще непонятную гармонию. Но, видимо, срабатывали какие-то психические предохранители, и Оолла с облегчениен освобождалась от наваждения. Хотя иногда была вынуждена признаться себе в том, что ее тянет погрузиться в эту цветовую стихию.

Но ведь у нее была цель! И, стремясь к этой цели, Оолла стала все больше внимания уделять деятельности твердокрылов в скалистых склонах, окаймляющих их долину. Наибольшая их активность наблюдалась в одном месте, где долина сужалась в ущелье с отвесными стенами. Они прилетали туда с утра и исчезали в темном провале небольшого отверстия на склоне. Время от времени кто-то прилетал, кто-то улетал.

Более бурная деятельность наблюдалась у подножия склона вблизи другого отверстия, из которого с ревом и брызгами вырывался подземный поток, превращающийся затем в извилистую и довольно бурную, хотя и небольшую реку.

Там внизу непонятным для Ооллы образом (просто, издалека днем она не могла рассмотреть) появлялись сверкающие груды хрусталя. Нетрудно было догадаться, что где-то внутри скал твердокрылы добывают камень и доставляют его к подножию. Как они это делают, Оолла не могла вообразить. А когда пыталась представить — попытки приводили к временному умопомрачению и приступам панического ужаса. Видимо, боязнь замкнутого пространства была родовой особенностью психики мягкокрылов.

Но факт оставался фактом: твердокрылы исчезали в скалах, и оттуда появлялся хрусталь. Потом они загружали его на деревянные плоты, которые, надо признать, с великим искусством сплавляли вниз по бурной речке, каждый в сопровождении четверых твердокрылов. Они летели над плотом, держа в лапах нити, соединяющие их с углами плота, и в особенно сложных местах сплава натягивали эти нити, управляя движением этого странного приспособления.

Далеко не весь хрусталь удавалось доставить к месту строительства очередного гнездовья, которые, по понятным причинам, располагались вдоль и вблизи реки, — часть плотов переворачивалась на порогах. И тогда незадачливые сплавщики, часто рискуя жизнью, извлекали плот на берег, выбиваясь из сил. На берегу они разбирали его по бревнышкам, точнее, по жердочкам и транспортировали по одной жерди обратно к началу сплава, где снова скрепляли в плот.

Действия, казалось Оолле, достаточно сложные и неординарные, но существенна ли в них доля рациональности? Ведь и муравей, как она неоднократно наблюдала, удивительно изобретателен, когда тащит веточку на строительство своего муравейника… Может быть, и муравей — интеллектуал?

Тогда что можно сказать о мягкокрылах, которым вся эта суета представляется слепым, в лучшем случае — полуслепым подчинением инстинктам?..

Да, инстинкты через эмоции побуждают разум к деятельности, но подлинная разумность возникает лишь тогда, когда эта деятельность служит обеспечению условий для свободного бытия разума.

И в который уже раз, наблюдая за твердокрылами, Оолла убеждала себя в том, что существа, затрачивающие столько сил и времени на удовлетворение ненасытных инстинктов, не могут быть разумны. Это было очевидно, но огонек сомнения не затухал…

Камни от берега к месту строительства твердокрылы доставляли в сетчатых приспособлениях, ухватившись лапами за концы разной длины и отчаянно размахивая крыльями. Таким образом они перетаскивали достаточно крупные куски.

Оолла вдруг подумала, что по весу эти куски, наверное, ничуть не меньше мягкокрыла!.. От догадки у нее возбужденно забилось сердце. Но куда и зачем они могли бы транспортировать тела мягкокрылов? Зачем — это главное!.. А скрывать они могли их как в своих гнездовьях, так и в этих темных отверстиях в скалах. Хотя зачем бы они могли им понадобиться в гнездовьях в таком, увы, немалом количестве, если они их не едят? Да и не видно в этих гнездовьях таких отверстий, в которые можно было бы протиснуть мягкокрыла…

Оставались таинственные отверстия в скалистых склонах. И Оолла сосредоточила свое внимание на них, пытаясь ощутить там хотя бы проблеск ментальности мягкокрылов. Но ментальное пространство было глухо ночью и прорезалось лишь черно-фиолетовыми сполохами злобы твердокрылов днем. На кого направлена эта злоба? Неужели они удовлетворяют свои инстинкты со столь отрицательными эмоциями? Это невозможно. И в других местах их деятельности этого не наблюдается. Только в местах охоты на мягкокрылов. Не оттого ли, что и тут, и там — один и тот же адресат ненависти?..

Почему же тогда нет никаких признаков ментальности мягкокрылов?.. И тут Оолла вспомнила об экспериментах со своими жертвами на охоте. Отсутствие ментальности могло быть объяснено фактом несвободы! Но неужели разумные, высокодуховные мягкокрылы столь же беззащитны против несвободы, как и те трусливые глупые твари, которых они употребляют в пищу?! Это предположение казалось нелепым и невозможным, но только оно давало сколько-нибудь разумное объяснение. И возникло оно не из пустоты, а из некой совокупности признаков, догадок, предчувствий, выстроившихся в логическую цепочку, которая и привела Ооллу к этим скалам с черной пастью, так пугающей и влекущей ее.

И однажды ночью, когда прошло уже достаточно времени после вылета из скал последнего твердокрыла — а Оолла вела тщательный учет их передвижению — и вероятность возвращения их, по ее наблюдениям, стала практически равна нулю, она осторожно спланировала с противоположного склона на край страшного провала.

Из него несло тяжелым густым смрадом и сырым холодом. Воздух казался тягучим и мягким, как древесная смола, и словно прилипал к гортани, не в силах пробиться к легким. Оолла стала задыхаться, но, войдя в пограничное состояние, взяла работу внутренних органов под контроль и заставила их работать в оптимальном для необычных условий режиме. Немного полегчало. Оолла медленно двинулась в темноту. Пахло гарью откуда-то совсем близко и гниющей плотью — издалека. Даже в пограничном состоянии Ооллу стало мутить, и она уже было собралась возвращаться, ибо все равно ничего не видела в кромешной темноте, как вдруг крыло ее, которым она касалась стены, чтобы не потерять ориентировку, ушло в пустоту, и оттуда потянуло относительно чистым воздухом. Оолла глубоко вздохнула несколько раз, прочищая дыхательные пути, и, ощупав крылом стену, поняла, что она сворачивает куда-то вбок. В то же время, обостренное чувство враждебного замкнутого пространства подсказывало ей, что провал продолжается и в прежнем направлении. И неприятный запах шел именно оттуда. Значит, она пришла к разветвлению пути. Куда идти дальше?

Назад! Конечно же, назад! — требовал от нее инстинкт самосохранения и элементарный здравый рассудок. И Оолла искренне готова была внять этому гласу разума во мраке, но надежда… надежда и что-то еще неназываемое влекли ее вперед. Куда?..

Победил свежий воздух — мягкокрылы просто не смогли бы существовать в таком смраде! Посему Оолла и свернула в боковой проход. Идти было, в общем-то, нетрудно — под лапами ощущались лишь мелкие камешки и плотно спрессованный песок. Правда, иногда когти цеплялись за какие-то, по ощущению, деревянные брусья, лежащие поперек пути на равном расстоянии друг от друга. Но Оолла не стала углубляться в их исследование, боясь потерять стену, а значит, и ориентировку. К тому же, по этим деревяшкам было неудобно идти. И она жалась к стене.

Вдруг впереди забрезжило какое-то свечение. Сердце екнуло и возбужденно забилось. Казалось, луч надежды материализовался! Хотя инстинкт самосохранения заставил Ооллу замедлить шаги. И даже остановиться. Она оглянулась назад — прямо за ее спиной непробиваемым монолитом враждебно чернел непроглядный мрак. И когда она представила, сколько уже прошла, и какое расстояние отделяет ее от родного свободного пространства, холод непроизвольного ужаса пополз по спине между крыльев и сполз слабостью в задрожавшие лапы. Оолла прислонилась боком к шершавой холодной стене, чтобы не упасть, и повернула голову к далекому свечению. Оно было похоже на первую звездочку. И это дарило надежду на то, что скоро все «небо» будет в звездах. А может быть, она видит далекий выход из этого мрачного подземелья? И ее зовет к себе настоящая звезда?

Оолла быстро пошла вперед, чувствуя, что находится на грани психического срыва. Свечение увеличивалось и все меньше походило на звездочку. Оно стало казаться, скорее, каким-то светящимся облаком — такое тоже бывает на небе, когда луну вдруг прикроет полупрозрачное облачко… Но вскоре и эта иллюзия исчезла — облако превратилось в нечто громадное и паутинообразное! Оолла замечала на ветвях деревьев и кустов маленькие полупрозрачные паутинки, которые плетут еле различимые глазом паучки, поедающие насекомых. Но чтобы существовало такое!.. Оолла не могла этого представить и отказывалась верить собственным глазам, очень сильно подозревая, что ее психика все же не выдержала столь серьезного эксперимента по проверке возможности существования мягкокрыла в абсолютно темном замкнутом пространстве.

Но, как ни странно, сознание ее пока подавало все признаки жизни и задавало вполне разумные вопросы. Например: каков же должен быть размер паука, создавшего столь громадную паутину из нити, толщиной с палец мягкокрыла?.. И еще более серьезный вопрос: каковы же «насекомые», для отлова которых сплетена эта исполинская ловушка?!

А она поражала воображение! Светящиеся зеленоватым светом спирали, взвихривая черное пространство громадного зала, улетали в засасывающую даль, сужаясь в диаметре. Один слой наматывался на другой, еще более замысловатого рисунка, а тот — на следующий… И не было этому конца.

Оолла медленно приближалась к паутине, физически чувствуя, как она затягивает в свою таинственную и прекрасную глубину. Сознание, как бы само собой, устремилось к пограничному состоянию и легко преодолевало незримую границу… Погружение в себя ощущалось удивительно полным. И хотя было тревожней, чем обычно, — Оолла давно поняла, что глубокое самопогружение сопровождается усилением чувства тревоги, — удовлетворение от достигнутой глубины компенсировало дискомфорт, вызываемый ощущением тревоги…

Вдруг сильнейший удар чуждого ментального поля высокой напряженности выбил Ооллу из транса, и она увидела, что уже всем телом навалилась на паутину, а кончики почему-то расправленных во всю ширь крыльев уже провалились в ячейки светящейся и, оказывается, липкой ловушки.

Первым ее безотчетным импульсом было — выдернуть крылья из коварной паутины и бежать, бежать прочь!.. Но у нее достало самообладания — видимо, сказались медитативные упражнения — чтобы не делать резких движений, а напротив, чрезвычайно осторожно и медленно, стараясь не зацепиться перьями за паутину, извлекать свои крылья. Через некоторое время ей это все-таки удалось. Оолла облегченно вздохнула. И тут же отскочила от паутины. Однако ощущения свободы не было. Она чувствовала вокруг себя чужое психическое поле. Оно не было явно враждебным, но пугало своей чуждостью и несомненной силой.

Оторвав взор от паутины, Оолла заметила, что стены и потолок подземелья состоят из хрусталя, из которого твердокрылы сооружают свои гнездовья. В свечении паутины камень имел зеленоватый оттенок, как вода горных озер, просвечиваемая лучами солнца. И это было красиво.

Тут Оолле показалось, что стены задрожали и стали призрачными, а ее понесло сквозь них в каменные глубины. Ей подумалось, что в любой момент стены могут снова окаменеть, и тогда она окажется замурованной в камень. Оолла представила это столь ясно, что ее охватил совершенно неконтролируемый ужас, и сознание погрузилось во мрак…

…Очнулась Оолла от ощущения свежего ветра. Она открыла глаза и обнаружила, что сидит, привалившись спиной к стене отверстия, сквозь которое на нее смотрели… звезды! Настоящие, милые ее сердцу и взору звезды. Оолла поднялась и ринулась в родное ночное пространство, раскинув большие надежные крылья. И только набрав высоту и оказавшись достаточно далеко от страшного подземелья, она вдруг подумала: «А как же я оказалась около выхода?»

Она решительно не помнила, чтобы возвращалась назад от странной и страшной светящейся ловушки. Но ужас, охвативший ее, когда каменные стены стали призрачными, Оолла помнила отлично! Не могла же она в беспамятстве преодолеть мрачное беспросветное пространство, отделявшее ее от выхода из подземелья?! Как же тогда она оказалась на свободе?!

Чья мощная ментальность настигла ее в подземелье? И почему она ничего не ощущала вне его? Хотя специально прислушивалась. Правда, это нетрудно объяснить — ведь и мягкокрылы, при желании, экранируют свое ментальное поле и могут обмениваться узконаправленной информацией…

Видимо, она ощутила присутствие таинственного существа лишь тогда, когда оно позволило себя обнаружить, когда Оолла почти уже стала его добычей. Еще чуть-чуть, и ей никогда бы не выпутаться из ловушки!..

Ужас от запоздалого осознания того, что могло бы случиться, чуть было не парализовал Ооллу. Она вынуждена была спланировать на скалы и сосредоточиться, чтобы восстановить психическое равновесие.

А если сейчас попробовать установить с НИМ контакт?! Может быть, ОНО еще не исключило меня из сферы своего внимания?

Оолла заставила себя сосредоточиться на подземелье. Это оказалось достаточно трудно, потому что ее психика отказывалась возвращаться в ситуацию стресса. Но на всякий защитный механизм есть разумная воля. И волевое усилие Ооллы увенчалось успехом — она ощутила эту странную ментальность! И не просто ощутила, а увидела то, что видело перед собой ОНО, словно бы шла беседа с другим мягкокрылом!..

А увидела она подземелье, сплошь хрустальное — стены, дно, свод… И все это светилось! Свечение было неярким, но глубоким. И, главное дело, разноцветным!

Оолла встречала этот камень выходящим на поверхность скал, но он всегда был прозрачно-белым. Правда, иногда луч солнца превращал отдельные его кристаллы в нечто радужное, чем нельзя было не залюбоваться… Но там, в подземелье — не было солнца! И все же камень переливался радужными блестками, и Оолла зачарованно любовалась этой фантастической картиной, пока параллельно формировавшаяся в подсознании мысль, пробившись в сознание, не заставила ее вздрогнуть, и тогда чудесное видение растаяло, сменившись черным полотном ночи.

И мысль эта была столь же беспросветна, как чернота ночи в пропасти: «Твердокрылы охотятся на мягкокрылов для того, чтобы скармливать их потом ЭТОМУ СУЩЕСТВУ! А ОНО, в обмен, позволяет им брать из подземелья хрусталь, нужный им для строительства гнездовий!»

Эта гипотеза настолько четко объясняла поведение твердокрылов, что показалась Оолле ужасающей истиной. Она была практически на грани полного отчаяния, представляя, как твердокрылы деловито швыряют окровавленные тела мягкокрылов в пасть светящейся липкой ловушки…

И только слабая надежда на то, что гипотеза окажется ошибочной, давала ей силы жить. С этой надеждой она и дотянула до следующей ночи, восстанавливая физические и психические силы охотой и сном. А к вечеру уже кружила высоко над ущельем, прячущим в себе таинственное и страшное подземелье.

Дождавшись, когда твердокрылы отбудут в свои гнездовья, Оолла стала по спирали, не спеша, снижаться. И вместе с темнотой опустилась на скалы напротив входа в подземелье.

Что привело ее сюда опять, когда все уже предельно ясно и безнадежно? Надежда на чудо?.. Инерция пути?.. Желание пройти его до последнего предела?.. А что будет дальше? Да ничего — последний предел — он и есть последний предел, за которым ничего…

Оолла снова настроилась на ментальность подземелья. Память сохранила психические координаты этого поля. И через некоторое время увидела мельтешение каких-то светящихся полосок или нитей, похожих на нити светящейся паутины. Они мельтешили так быстро, что у Ооллы скоро зарябило в глазах и она, встряхнув головой, отключилась и огляделась вокруг, подумав, что сейчас, в трансе, была совсем беззащитна. А повадки хищников этой высоты ей мало знакомы. Впрочем, она стала уже так чувствительна к присутствию чужой ментальности, что, скорее всего, почуяла бы приближение опасности…

Так что же она видела? Процесс плетения паутины? Нет, пожалуй… Паутина гораздо проще по конструкции, чем то световое нечто, которое возникало перед ее погруженным в чужую ментальность взором.

Вряд ли ей удастся решить эту загадку. Да, видимо, это и ни к чему. Важен сам факт того, что она установила ментальный контакт с КЕМ-ТО… И этот КТО-ТО, кажется, пожирает мягкокрылов… Но как это установить наверняка? Принести себя в жертву? Что за польза будет от этой жертвы Стае, а тем более, ей самой? И кто тогда разгадает ту загадку, что так томительно скрывается в ней, в Оолле? Во всех мягкокрылах…

Еще несколько раз за ночь Оолла пыталась подключиться к этой странной подземной ментальности, но с тем же результатом — мелькание светящихся нитей до ряби в глазах. Может быть, это мельтешение — способ скрыть от нее полезную информацию?.. Не слишком ли хитроумно для какого-то подземного монстра? Не пытается ли она наделить это незримое чудище своими интеллектуальными способностями?..

Нет, эту ночь она потеряла зря, не получив новой информации, не обретя новой надежды…

Оолла уже расправила крылья, готовясь к взлету, как вдруг на противоположном склоне что-то засветилось! Не в том отверстии, куда она проникала, а в другом, что чуть повыше и в стороне от первого, куда никогда, по ее наблюдениям, не залетали твердокрылы. Потому и она решила, что там ей делать нечего.

Оолла замерла и напрягла зрение. На противоположном склоне ощущалось какое-то шевеление. И вдруг это «шевеление» превратилось в громадные светящиеся зеленоватым светом крылья! И кто-то летел на этих крыльях прямо на нее!

Оолла приготовилась к бою, решив, что таинственный Некто, почуяв ее ментальность, вышел на охоту.

Но тут ее, словно молнией, пронзило осознание того, что это Он! Белый Пришелец, которого она так долго и тщетно искала… Она не могла ошибиться, потому что каждой клеточкой тела и каждым квантом своего ментального поля ощущала Его!

И буквально в несколько мгновений Оолла узнала все, что случилось с Ним и с другими обескрыленными мягкокрылами, ибо Он прямо-таки выстрелил в ментальное пространство плотно сжатый пакет этой информации. Настолько плотно, что Оолла приняла всю информацию в себя в упомянутые несколько мгновений, но для осознания ее в полной мере понадобилось несколько часов.

Трудно понять, как она выжила после этих часов — настолько страшно было осознанное. Оолла не просто воспринимала информацию, а прочувствовала ее, то есть проживала ее вместе с теми, о ком в ней повествовалось. Ибо информация была не знаковой, а образно-эмоциональной и, чтобы осознать, надо было ее прожить. Но это потом, а пока Оолла, ошеломленная ментальным напором сородича, еще ничего не понимая, следила за странным полетом странного летуна на странных крыльях. И кроме той, еще почти не расшифрованной информации, она ощущала Его живой восторг и радость бытия, блаженное ощущение полета и горечь, и необходимость возвращаться в подземелье…

Он сделал несколько кругов над ущельем, почти не шевеля странными крыльями, а лишь паря на них, и спланировал обратно в то отверстие, из которого вылетел.

Оолла ощутила там присутствие еще КОГО-ТО. И это присутствие не было враждебным.

«Куда ты? Куда? — воскликнула мысленно Оолла. — Я здесь, рядом, я жду тебя… Возвращайся домой… В Стаю…»

«Я вернусь, — услышала она ответ, — но не раньше, чем научу летать рабов…»

И Он скрылся в подземелье, сопровождаемый кем-то еще. Оолла продолжала ощущать Его ментальность, но слабо. Видимо, вся Его сила уходила в ином направлении. Туда, где в ней нуждались больше.

Оолла полетела в свое гнездо.

«Рабы? — удивлялась она про себя. — Кто такие рабы? И почему их надо учить летать?..»

Когда Стая восприняла рассказ Ооллы и прочувствовала, как их обескрыленные сородичи тянут за собой тяжелогруженные хрусталем вагонетки под пристальным надзором твердокрылов, за малейшую оплошность убивающих беззащитных мягкокрылов ударом острого крыла, как они после дня изнурительного труда питаются из общей ямы каким-то омерзительно кишащим месивом, а потом ложатся спать вповалку в тесном грязном помещении, как их ежедневно скармливают неправдоподобно громадному пауку, живущему в подземелье, а пока тот насыщается, наматывают на живых мягкокрылов нить из его паутины и увозят куда-то в вагонетках… Когда Стая «увидела» все это, ее ментальное поле охватило оцепенение ужаса, потому что каждый мягкокрыл ощущал себя на месте этих несчастных. Потом оцепенение сменилось взрывом всепоглощающего гнева, жаркое пламя которого не оставило в стороне никого из тех, кто был подключен к ментальному полю Стаи.

Гнев требовал выхода, и выход забрезжил в мести! Впрочем, не столько в самой мести — она была где-то на самом краешке ментального поля — сколько в стремлении уничтожить источник этого горя, ликвидировать постоянно присутствующий источник опасности. Но как это сделать? Мягкокрылы — хорошие охотники, но они никогда не охотятся на других птиц. Кроме тех случаев, когда приходится обороняться от нападающих твердокрылов… Да и не гоняться же, в самом деле, за каждой из этих мелких тварей! Нет, здесь надо придумать нечто такое, чтобы накрыть их всех сразу.

И тут Оолла вспомнила созвездия их гнездовий. В них было не так уж много звездочек… Быть может, не составит труда их погасить?.. Но как?..

Оолле вдруг стало жаль этой красоты и той странной разноцветной ментальности, какую она ощущала вблизи гнездовий твердокрылов, но гнев, питаемый неослабевающей болью от надругательства над сородичами, легко смазал эту жалость. И Оолла нашла способ уничтожить гнездовья твердокрылов. В этом ей помогли наблюдения за этими тварями. Она вспомнила, как они транспортируют разные грузы, помещая их в плетеные сетки. Теперь-то ясно, что сплетены они из нити паутины громадного паука, за которую заплачено жизнями мягкокрылов!.. У мягкокрылов нет ни такой нити, ни лап, способных что-либо из нее сплести, но это и не обязательно. Оолла представила две пары стволов, в скрещеньи которых лежит камень. Каждый ствол — в когтях пары мягкокрылов. Они взлетают и восьмером несут камень. Над гнездовьем жерди расходятся и…

Эта идея моментально воодушевила Стаю. А Оолле стало страшно оказывается, ее мысль может быть осознанно жестока! Не так, как на охоте там нет мысли, есть один лишь инстинкт. А сейчас она нашла способ уничтожить носителей мощной ментальности!.. Но ведь злой ментальности!.. Враждебной, породившей немыслимую жестокость в обращении с мягкокрылами!..

Разве не объяснял Белый Пришелец, начав борьбу с твердокрылами, что безнаказанность порождает бесчувственность? И, обороняясь, уничтожал твердокрылов, чтобы они могли почувствовать боль и опасность… Но обороняясь! А сейчас готовится нападение…

Стая не слышала Ооллу, ее коллективное возбуждение и нацеленность на бой были слишком велики, чтобы реагировать на единичное предостережение. И это тоже пугало Ооллу. Единственное, что она могла сделать, — это не участвовать в том страшном действии, которое породила ее мысль. Это действие вдруг обрело грозное имя — Возмездие!..

Имя впечатляло, однако Оолла предпочла скрыться в темноте с чувством отчаяния и бессилия. Она летела туда, где могла увидеть Его. Она хотела этого, но теперь и боялась, потому что ощущала себя совсем другой, непохожей на ту, что увидела Его прошлой ночью. Теперь Он мог ее не узнать, как не узнавала себя она…

А Стая в полном молчании уже летела к беззащитным созвездиям гнездовий твердокрылов, и у Ооллы не было сил отключиться от ее ментального поля столько в нем было притягательной жуткой силы, от которой замирало сердце и цепенел разум.

Она сидела на склоне напротив подземелья, надеясь увидеть Его, а видела, как раздвигаются жерди, и камни, один за другим, сначала немо, а потом с нарастающим свистом с громадной высоты устремляются к сверкающим гнездовьям…

И тут с противоположного склона в пропасть скользнуло что-то светящееся… За ним еще одно. Оолла видела, что теперь их было двое, и чувствовала, что их ждет кто-то еще, третий и пугающе чужой… Которого они не боялись. И почувствовала она, что Он ее ощущает и видит вместе с ней то, что творит сейчас Стая. И волна горечи и печали от собственной вины и бессилия, исходящая от Него, захлестнула Ооллу. Она ощутила мощнейший психический импульс, посланный Им Стае, которым Он запрещал бомбардировку гнездовий твердокрылов. Приказ без мотивировок, на которые не хватало энергии.

Давно Оолла уже не ощущала на себе воздействия столь мощных психических импульсов. А точнее — никогда не ощущала, и ей захотелось мгновенно покориться этому приказу… Но было поздно — созвездия на земле уже погасли…

Полет тех двоих прекратился очень быстро — после нескольких кругов. И когда они приземлились у входа в подземелье, Оолла в отчаянии послала Ему мольбу: «Прости меня, Белый Пришелец! Это я во всем виновата!»

«Нет! — Услышала она в ответ. — Виноват во всем я, ибо, придя в этот мир, уже знал, что зло невозможно победить злом, но лишь добром побеждается оно… Знал, но не сумел жить по знанию… Достанет ли мне теперь жизни, чтобы искупить вину?»

Он скрылся в подземелье. А она еще долго слышала Его голос: «… лишь добром… достанет ли теперь жизни?..» Она не понимала, в чем Его вина, когда Он был в подземелье, а вот свою вину ощущала очень отчетливо…

И как же это — добром? С этими-то тварями?! Оолла не ощущала в себе никаких проблесков доброты к этим жестоким существам… Разве только сожаление о том, что никогда больше не окунется в их многоцветную чарующую ментальность…

Возвращаясь к родным вершинам, Оолла пролетела над долиной твердокрылов. Там было темно, и она вдруг поняла, что ей не хватает этих странных хрустальных созвездий на земле, которые она погасила собственной злой мыслью. Оолла опустилась ниже, но никаких признаков ментальности твердокрылов не обнаружила. И ощутила, что ее мир стал от этого бедней… Но, с другой стороны, мягкокрылы перестанут становиться жертвами твердокрылов! Разве этого мало? И разве можно было добиться этого добром?.. Вдруг ее поразил вопрос: а как же теперь обескрыленные мягкокрылы будут жить в подземелье без твердокрылов, которые, видимо, все-таки обеспечивали их пищей?.. Неужели они теперь обречены на голодную смерть?

Это предположение испугало ее настолько, что она тут же отправилась на охоту, забила довольно крупного козла и оставила его у входа в подземелье, послав мысленно информацию в его глубины. Услышат ли?..

Дневной облет долины внес существенные коррективы в оценку ситуации. Какое-то мельтешение твердокрылов у развалин гнездовий все же ощущалось. Значит, погибли не все. Хотя, конечно же, мельтешение это было едва заметно и не шло ни в какое сравнение с тем суетливым кишением этих тварей вокруг гнездовий, какое Оолла наблюдала прежде, сравнивая его с кишением муравейника.

Выжили?.. Значит, у этих тварей есть надежда на возрождение. Только бы этот жестокий урок пошел им впрок! Иначе пусть лучше не возрождаются…

Через пару дней твердокрылы исчезли из долины.

Оолла каждую ночь прилетала к подземелью, оставляла у входа свою охотничью добычу и занимала наблюдательный пост на противоположном склоне.

С каждой ночью число летунов увеличивалось. Оолла уже установила с пленниками полный ментальный контакт. Правда, лишь с теми, кто вылетал из подземелья. Остальные не откликались. И ей уже показали, откуда у этих калек берутся крылья. Она не могла поверить тому, что ей показывали, но и не верить, наблюдая ночные полеты, не могла! Крылья плетет из своей светящейся паутины громадный паук! Тот самый, что прежде поедал беззащитных мягкокрылов!..

Оолла не могла этого понять. То есть она могла понять паука, когда он пожирал свои жертвы, но крылья!.. И чтобы на них еще можно было летать!.. Почему он не съедает их теперь? У него что — аппетит пропал?..

Тем не менее, в ночном ущелье перед подземельем становилось все теснее и теснее.

И вдруг в один из дней снова объявились твердокрылы!.. Их было немного, и в полете этих тварей уже не чувствовалось той самоуверенности, что бросалась в глаза прежде. И крики их были уже не столь звонки и громогласны.

И все-таки они явились в подземелье! Надо понимать, им понадобился хрусталь для новых гнездовий. Неужели недостаточно обломков? Или они уже непригодны для строительства?

Что же теперь будет с мягкокрылами, с бывшими мягкокрылами, которые до сих пор обитали в подземелье и не желали покидать его до тех пор, пока все узники не получат искусственные крылья? Во сколько жизней им обойдется эта солидарность?..

Однако ночью выяснилось, что поведение твердокрылов резко изменилось. Они, конечно, заставили своих рабов работать. Оолла уже поняла значение этого странного слова. Страшное значение. Раб — это разумное существо, доведенное до растительно-животного состояния. Впрочем, от животного в нем — только способность передвигаться. Но режим работы стал более бережным по отношению к мягкокрылам. Чувствовалось, что твердокрылы поняли, как нужна им сейчас сила этих больших и покорных существ, пополнения которым явно не ожидалось.

Никто не погиб. И никто не улетел, чтобы не насторожить твердокрылов и не навлечь опасность на тех, у кого еще не было крыльев. Но через сто тяжких и бесконечных суток после первого полета Белого Пришельца, они улетели все сразу.

О! Это была незабываемая картина! Один за другим обретшие крылья узники светлым росчерком ныряли в темноту пропасти и, поймав воздушные потоки, набирали высоту. Очень медленно и совсем не так легко и уверенно, как раньше, но от этого — еще красивей! Светящиеся спирали траекторий их полета с трудом ввинчивались в звездное небо до тех пор, пока все не набрали нужную высоту для того, чтобы спланировать на родные вершины.

В эту ночь вся Стая мягкокрылов была в воздухе, готовая в любой момент прийти на помощь своим покалеченным сородичам, если в полете что-то с ними случится. Ничего не случилось. И когда все беглецы оказались на одной высоте, в небе можно было увидеть новое созвездие.

И Оолла, сопровождавшая эту странную стаю, чувствовала, что кто-то смотрит вслед сотне зеленоватых звездочек, улетающих к своим далеким сестрам. Она уловила ментальную ноту одиночества, исходящую от этого таинственного наблюдателя, которая заставила ее обернуться. Но никого не было видно.

«Паук?» — предположила Оолла и тут же отвергла свое предположение как совершенно дикое. Эту хищную тварь можно было заставить плести крылья по образу, переданному Белым Пришельцем в его мозг, но чтобы она могла испытывать столь высокие чувства как одиночество и боль разлуки?!.. Нет! В это Ооллу никто не заставит поверить!..

И она, набрав скорость, обогнала светящийся клин удивительных летунов и полетела впереди, указывая путь по наиболее удобным воздушным потокам к вершинам.

Много ветров пронеслось с того времени над вершинами. И память о страшном подземелье не то, чтобы смыло дождями, — она словно зарубцевалась, как рана, и острота боли ослабла. Если, конечно, не ковырять эту рану когтями.

Но это для здоровых мягкокрылов. Могла ли зарубцеваться рана у тех, кто остался без крыльев?..

И вот еще что стало ясно: мягкокрылы исчезали всегда и, значит, всегда были в рабстве у твердокрылов, потому что хрустальные их гнездовья существовали столько, сколько помнили себя мягкокрылы. И осознать это было страшно. Но еще страшнее было представить, что они до сих пор могли бы и не знать всего ужаса своего прежнего существования и беспечно поставлять рабов твердокрылам!

Оолла, а значит, и вся Стая понимала, что именно Белый Пришелец заставил взбурлить размеренный поток их бытия и перевел его в новое русло. Хотя сам при этом потерял крылья.

Он по-прежнему жил один на своей холодной вершине. И ни к кому не обращался за помощью, охотясь сам. Тогда как многие другие Его собратья по несчастью вынуждены были принять помощь Стаи, потому что на искусственных крыльях им удавалось только более или менее сносно перелетать с места на место. Для охоты же необходимо было овладеть довольно-таки сложными фигурами пилотажа. Далеко не всем это удалось. Но Белый Пришелец был первым среди тех, кто демонстрировал Стае полноценность и независимость своего бытия.

В первый день Его возвращения из плена Оолла попыталась было принести Ему в гнездо свою добычу, но Он не принял ее. Она поняла это, уже приближаясь к Его гнезду, и ей пришлось развернуться и расправиться с добычей самостоятельно.

Она неоднократно наблюдала издалека за Его полетами и охотой (не могла же она после всего оставить Его без присмотра!) и должна была признать, что Он виртуозно овладел новыми крыльями. Просто удивительно, как это Ему удавалось? И другие летали, и другие охотились, но с большим трудом, неуклюже, часто промахиваясь и рискуя разбиться, а у Него получалось легко и красиво…

Пока не случилась беда, когда во время посадки в гнездо Его швырнуло сильным порывом ветра на скалы. Тогда-то Оолла и услышала впервые Его зов.

Она не была уверена, что зов был обращен именно к ней. Скорей всего, это был инстинктивный крик о помощи. Но услышала-то она! И значит, были основания надеяться, что, пусть и неосознанно, Он все-таки обращался к ней. А ведь это еще дороже…

Он был плох. Или так ей поначалу показалось? Во всяком случае, Оолла испугалась, увидев Его на скалах. На белых перьях темнели пятна крови. Глаза закрыты, голова бессильно запрокинута. Обрывки крыльев болтались на ветру, зацепившись за острия скал. Когда-то светившиеся нежно-зеленым светом, теперь они вдруг потускнели и казались такими же серыми, как холодные камни.

«Отчего же это паутина перестала вдруг светиться?» — удивилась мельком Оолла — раздумывать над этим феноменом ей было некогда.

Она попыталась извлечь Белого Пришельца из расщелины между камней, где Он застрял. Оказалось, что она не может этого сделать. И вообще, мягкокрылы, похоже, плохо приспособлены для спасательных операций. Оолла отчаялась, не зная, как подступиться к Нему. Он все-таки не добыча, чтобы вонзать когти в Его тело. А иначе ей не удержать Его. Даже те несколько метров, на которые надо было переместить тело, могли дорого обойтись. Не хватало еще Ему, уцелевшему в когтях твердокрылов и паука погибнуть от ее когтей!.. И Оолла впервые пожалела, что у нее нет тех уродливых лапок, какие высовывались по бокам у твердокрылов. Они очень ловко орудовали ими, когда надо было что-то переместить с места на место в сетчатых приспособлениях.

Тут она мысленно представила, как они это делают, и подумала, что если бы у нее было такое приспособление, то, пожалуй, ей хватило бы и собственных лап, чтобы извлечь Его из этой щели. Оолла посмотрела на обрывки крыльев. Один их лоскутов показался ей достаточно большим.

Она осторожно освободила клювом те места, которые зацепились за камень, прикрывая лоскут крылом от ветра, чтобы не унесло. Потом бережно взяла конец лоскута в клюв, зашла со спины Белого Пришельца и подсунула голову под Него, постепенно, не спеша вклиниваясь между ним и дном расщелины, выдавливая Его своим телом и одновременно просовывая под Него лоскут.

Она ощущала, как подается и поднимается Его тело. Живое тело. Он постанывал, хотя еще не приходил в сознание.

И когда кончик лоскута достиг Его лап, и Оолла поняла, что теперь удастся протащить паутину под телом, она, прижав перья к телу, стала осторожно пятиться назад, переместив Его тело так, чтобы оно опять не провалилось в расщелину. Надо было еще ухитриться не вытянуть обратно вместе с собой и лоскут. И ей это удалось! Хотя выбраться оказалось трудней, чем протиснуться вперед — Его и ее перья цеплялись друг за друга, как она ни старалась прижимать свои.

Наконец, она выбралась. Перескочила на другую сторону. Протянула лоскут. Теперь возникла следующая трудноразрешимая задача: как собрать воедино оба конца, чтобы ухватить их своими лапами и перенести тело в гнездо. Тем более, что ветер сносил их и, вообще, пытался унести лоскут.

Со стороны ее попытки, наверное, выглядели забавно, когда она водружала на его грудь один конец, а пока доставала второй, первый уже был снесен ветром… Так она и прыгала вокруг тела туда-сюда некоторое время, пока не остановилась и, оглянувшись вокруг, не схватила лапой небольшой камень, чтобы прижать им к Его груди конец лоскута. Затем извлекла из-под камня второй и, наконец, крепко ухватила оба конца и взлетела.

Нескольких взмахов крыльями оказалось достаточно, чтобы переместить Белого Пришельца в его гнездо. Она бережно опустила Его на землю и полетела обратно к остальным уцелевшим лоскутам крыльев. Собрав их когтями, Оолла заботливо застелила защищенный от ветра участок гнезда, ровный и сухой, и, снова подняв Его тело, уложила на подготовленное ложе. Подоткнула лоскуты под голову так, чтобы она находилась в покое, и пристроилась рядом с Белым Пришельцем, накрыв его своим крылом и согревая телом. Он перестал стонать и задышал тихо и ровно…

Теперь она могла сосредоточиться и отправиться на поиски Его угасающего сознания. Оолла чувствовала его слабые пульсации, но казалось, что доносятся они из какого-то дальнего далека, до которого лететь не долететь…

Но тело Его жило! Значит, надежда есть!.. Смерть наступает, когда исчезает желание жить. Поэтому Оолла и стремилась пробиться в сферу Его Сознательного и Бессознательного, чтобы пробудить инстинкт жизни и осознанное желание жить.

Сначала Его ментальность ощущалась Ооллой, как белесый туман, слегка подсвечиваемый лучами от невидимого источника. Она, собрав всю свою волю, устремилась к этому источнику, надеясь именно в нем найти живительную энергию Духа. Где-то на периферии сознания промелькивали сполохи угрызений совести оттого, что она, пользуясь Его беззащитностью, без разрешения проникает в тайные глубины Его Духа. Но лучше мучаться совестью, чем позволить Ему кануть в небытие сейчас, когда Он беззащитен и не может противопоставить смерти свое желание жить. Поэтому Оолла должна противопоставить ей свое желание Его жизни! Но где в нем эта смерть, чтобы встретиться с ней лицом к лицу?..

Может быть, надо стремиться не к Источнику Света, а в противоположном направлении — к Тайникам Мрака? Не в них ли скрывается небытие?.. Но можно ли победить мрак, не имея света?..

Она попыталась представить таинственный источник ярким утренним солнцем, поднявшимся над Его вершиной. Он встречает восход, сидя в своем гнезде, ослепительно белый в лучах солнца. Облако, накрывавшее гнездо совсем недавно, под давлением света опустилось вниз по склону и сейчас напоминает снежный сугроб, соперничающий белизной с Его оперением. Он расправляет крылья, взмахивает ими мощно и свободно и поднимается в воздух, легко набирая высоту и устремляясь к солнцу…

Оолла уже вполне ощутила себя Белым Пришельцем, летящим к одному Ему ведомой ослепительной цели… И вдруг мгновенно, как взрыв, на нее обрушился мрак! Не просто ночь, а совершенный, абсолютный мрак, который может быть только в глубинах подземелья или… в слепоте… Неужели ослепительный свет действительно ослепил ее?!.. Или она вторглась в те области Его Духа, которые для нее недоступны — «абсолютно черны» информационно? Ни с чем подобным прежде Оолле сталкиваться не приходилось. Да и память Стаи не хранила ничего аналогичного. В самом деле, можно ли представить себе что-нибудь абсолютно безинформативное? Даже факт отсутствия информации о чем-либо — есть информация. И пустое информационное пространство всегда становится пространством гипотез, быть может, туманных, но не абсолютно же черных!..

Сознание Ооллы лихорадочно металось в поисках выхода. Неужели и сама она попала в западню?..

Оолла попыталась наполнить мрак звездами. Уж это-то упражнение по медитации она проделывала вполне успешно тысячи раз. Но, увы, в этом Мраке не зажглось ни одной звездочки. И тогда Оолле стало по-настоящему страшно. И ужасная догадка буквально потрясла ее, пронзив ментальное пространство чем-то вроде ледяной молнии…

ОН умер!..

И этот Мрак — Его небытие! Ментальность смерти… в которую она сама себя загнала. Панический ужас овладел Ооллой, и она устремилась в реальность с максимально возможной скоростью. И сама Оолла, и ее инстинкты жаждали жизни! В большей степени, конечно, инстинкты, потому что ужас практически парализовал сознание, предоставив внесознательным механизмам искать спасения…

Оолла открыла глаза. Вокруг было темно. Но можно было различить силуэты скал, залитых лунным светом. Она посмотрела вверх — небо было сплошь усеяно звездами! Она находилась в родном мире и, без сомнения, была жива!..

А Он?

Оолла убрала крыло, накрывавшее Его тело и посмотрела Ему в глаза. Они были широко открыты, и Оолла прочитала в них благодарность и… нежность, глубокую, как небо.

И только тут до нее дошло, что ОН ЖИВ!

— Да, жив, но, увы, не здоров. И если бы не ты… Правда, могу и умереть… с голоду…

Оолла почувствовала, как ее захлестывает радость, и мощный прилив сил буквально выстрелил ею в небо. Она бросилась на охоту, чтобы накормить Его! Ему теперь надо будет хорошо питаться и не только дичью, но и особыми ягодами и травами, которые она Ему принесет. И хотя эмоции захлестнули Ооллу, их ментальная связь не прервалась. Но за эмоциями она не поняла, насколько серьезно прозвучала Его мысль:

— Сегодня ты не просто спасла меня — ты спасла свой мир…

— Этот Мрак… Что это было? — спросила она, отнесясь к Его высказыванию, как к явному преувеличению, или в том смысле, что она действительно спасла свой мир, ибо не представляла теперь своей жизни без Него.

— Ментальная защита, — просто ответил Он, — твоя психика еще не готова воспринять то, что находится за ней.

— Но кто же Ты?!

— Я?.. Искалеченный мягкокрыл, — попытался Он уйти от ответа.

— Ты не откровенен со мной, — обиделась Оолла, бросая к Его ногам тушу козла. И тут же поняла, что Он слишком слаб и изранен, чтобы есть самостоятельно.

Она стала вырывать куски мяса из туши и засовывать ему в клюв, как кормила бы птенца, которого у нее еще никогда не было.

Он насытился быстро — для еды тоже нужны силы… Когда Он отказался от пищи, Оолла насытилась сама, а остатки туши подняла в воздух и бросила с обрыва — подберут какие-нибудь твари. А гнездо должно быть чистым.

Вернувшись, она обнаружила, что Белый Пришелец затих, закрыв глаза, но уже не на спине, а на лапах, как спят все мягкокрылы. И столько в его обескрыленном израненном теле было боли и беззащитности, что у Ооллы от жалости и сострадания сжалось что-то в груди. Она тихо пристроилась рядом, подперев Его спину и закрыв Его своими крыльями. Пусть они не такие белые, как были у Него, но в них достаточно тепла… на двоих…

Он ничего не сказал, видимо, не было сил, но прижался к ней, и Оолла ощутила исходящее от Него тепло благодарности.

Конечно же, ей страшно хотелось узнать, кто он! Но, помня о том ужасном ментальном мраке, в котором она оказалась из-за попытки самостоятельно проникнуть в Его тайну, Оолла не делала больше ничего, чтобы разгадать ее. Да и в первый раз ею двигало вовсе не любопытство, а необходимость пробудить жизненные силы Его Духа. И ей это удалось! Чего же желать еще?..

Между тем Оолла, ощущая тепло Его тела, погружалась не в духовные глубины и тайны мироздания, а в тихую, как зеркало горного озера, нежность. Ей было просто хорошо оттого, что она рядом с Ним и нужна Ему. И ей было до озноба жаль Его. И потому, что Он покалечился, и потому, что потерял навсегда искусственные крылья, а с ними и возможность летать. Теперь она будет Его крыльями! Хотя для Него это малоутешительная замена — разве может чья-то забота заменить мягкокрылу радость свободного полета?!..

Но нежность завораживала, нежность затягивала Ооллу в свой сладкий омут, и она покорно погружалась в его безмысленные, но такие приятные глубины и надеялась, что эта нежность проникает в Его ментальное поле, если Он не выставил глухую защиту, и помогает Ему обрести новую опору в жизни…

Кажется, она заснула. Или погрузилась в свои ментальные глубины?.. Ее душа была настолько расслаблена нежностью, что не возникало ни малейшего желания определять ее координаты в ментальном пространстве.

Однако вдруг Оолла с необычайной силой ощутила знакомое чувство неясной тревоги, всегда возникавшее у нее во время погружения в глубины своей психики. Ей очень ясно послышался чей-то зов. Так ясно, как никогда прежде. Мать Мира?.. Опять ее зовет Мать Мира, как объяснял Он? Но раньше Оолла слышала этот зов только после сосредоточенных усилий по медитации! А сейчас?.. Только нежность и что-то вроде сна. Может быть, ей и на самом деле снится этот зов?

Оолла по-прежнему была внутренне расслаблена и не делала никаких попыток сконцентрироваться на влекущей ее цели, как это обычно происходило при ее «погружениях». И, тем не менее, она чувствовала, что какая-то сила увлекает ее за собой. Оолле почему-то не было страшно, хотя она опять погружалась во мрак. Однако на этот раз он казался не столь абсолютным, а был похож на темную беззвездную, безлунную и безветренную ночь — ничего не видно и не слышно, но присутствие жизни ощущается совершенно четко.

Сейчас оно ощущалось нежной грустью… Словно та нежность, с которой Оолла погружалась в сон, похожая на ясный светлый день, вдруг завечерела, окрасившись в закатные тона, а потом и вовсе превратилась в теплую бездонную ночь.

Но ведь должна же, в конце концов, появиться хоть одна звездочка! Вместо этого сразу со всех сторон забрезжил свет, с каждым мгновением разгораясь все ярче. И вот Оолла увидела себя, летящей в светлом пространстве незнакомой ментальности, в которой по-прежнему совершенно ничего нельзя было различить. Но Оолла почему-то еще надеялась увидеть солнце.

И это оказалось чужое солнце!..

Вот когда Оолла попыталась испугаться! Но что-то остановило ее испуг, успокоило и превратило его в удивление. А удивляться было чему. Сначала первому категорическому ощущению — чужое! Хотя еще совершенно непонятно было, в чем эта чуждость состоит. Вроде бы и свет есть и тепло, но все как будто не настоящее. Собственно, Оолла и представить не могла, что где-то может существовать другое солнце, кроме того, которое животворит ее мир. Но вот оно — слепит глаза, согревает тело и освещает пространство. Только какое-то оно более тусклое, что ли? Более далекое?.. Да и лучи его раскрашивают этот мир в какой-то другой трудноопределимый цвет… И тени расположены как-то иначе, не столь четкие и глубокие, как в ее родном мире.

А в каком же мире она сейчас?!

Оолла отвратила свои очи от светила и посмотрела на мир, который это тщедушное солнышко пыталось осветить. Она летела весьма высоко над горами, покрытыми большими перьями ледников и снежников. Гораздо ниже, после голых скалистых прогалин, виднелись зеленые пятна растительности. Только зелень эта была непривычного, какого-то неживого оттенка. Сами горы вроде бы напоминали Оолле ее родные, но были они как бы более стертые, расплывшиеся… И снега на них гораздо больше, чем в самые суровые времена на родных вершинах. Значит, здесь холоднее. Понятно — ведь солнце-то дальше. Да только вовсе не это главное! Ведь и в своем мире Оолле известна лишь небольшая часть горной страны. Разве нельзя предположить, что она видит неизвестную ей прежде область родного мира?

Можно было бы, если бы не ощущение ошеломительно мощного ментального поля, совершенно чуждого Оолле! Столь же чуждого, как мрак в страшном подземелье. Но здесь эта ментальность представлялась не хаосом, а непостижимой гармонией света…

И тут Оолле вспомнилась ментальность твердокрылов, которая тоже вызывала у нее цветовые ассоциации, не расшифровывающиеся достаточно четко, но описывающие некие эмоциональные состояния, которые она со временем надеялась понять.

Здешняя же ментальность оглушала, ослепляла, подавляла!.. И вместо бесконечного понимания, на которое можно было бы надеяться при мощном информационном сигнале, возникало лишь ощущение растерянности и собственной ничтожности. Но Оолла не испытывала страха. Она ощущала, что находится в чужом, но не враждебном мире, где ей доступен лишь внешний его облик и непостижим внутренний.

Она уже летела над зеленой долиной, на которой, казалось, была нарисована сетка с прямоугольными ячейками, как в приспособлениях для транспортировки грузов у твердокрылов. Сетчатую долину пересекали широкие темные ленты, по которым что-то быстро двигалось. Издалека это напоминало жучков… Но каковы же должны быть эти «жучки» вблизи?!

Тут над Ооллой промелькнула громадная тень, и она рефлекторно сделала вираж вниз и в сторону, избегая неожиданного нападения. Но никто на нее не нападал. Оолла с удивлением проводила взглядом непредставимо громадную птицу, которая бесшумно, с умопомрачительной скоростью удалялась от нее.

Такая птица просто не может существовать — гладкая, блестящая и без единого пера! И тем не менее, она летела с недостижимой для Ооллы скоростью, не обратив на нее ни малейшего внимания. Оолла устремилась следом. Пусть странная, но ведь птица! Однако, пока Оолла выходила из виража и набирала высоту, блестящая птица уже скрылась из виду. Оолла полетела в том же направлении и через некоторое время увидела вдали сияние.

Приблизившись, поняла, что это солнечные блики на каких-то гладких поверхностях. Подлетев еще ближе, она оторопела, увидев долину, сплошь заполненную хрустальными гнездовьями!

Неужели это мир твердокрылов?!

Присмотревшись, Оолла поняла, что хотя эти сооружения очень напоминают гнездовья твердокрылов, они несоизмеримо больше них. Да и форма, пожалуй, более простая и правильная.

То, что строили твердокрылы, напоминало маленькие хрустальные горы, а эти сооружения представлялись Оолле громадными кристаллами того же хрусталя… Или другого камня. Они были очень разнообразны по цвету.

Но долго рассматривать странное скопление гнездовий Оолла не смогла, потому что ощущала мощнейшие удары ментальной энергии, исходящей от этих гнездовий. Испугавшись за сохранность своей психики, она уже было решила спасаться бегством, как вдруг услышала ЗОВ!..

Тот самый, знакомый по ее «погружениям» зов, который она слышала в родном мире. Только здесь он звучал неизмеримо сильней, исходя откуда-то из этого нагромождения гнездовий.

Всю жизнь откликаясь на этот зов, Оолла не могла не откликнуться на него сейчас! Она кружилась над гнездовьями, постепенно снижаясь и пытаясь поточнее определить место, откуда исходит зов.

Ей удалось локализовать район поисков. Зов исходил из скопления, где гнездовья были пониже и почти совсем не сверкали на солнце. Да и материал, из которого они были сделаны, больше напоминал обыкновенный камень, чем хрусталь. Только кое-где поблескивали отдельные его вкрапления… Но ничего летающего нигде видно не было. Где-то далеко внизу между гнездовьями по поверхности земли сновали «жучки» вроде тех, что Оолла видела раньше, и какие-то совсем маленькие и, кажется, бескрылые существа, издали напоминавшие своим поведением муравьев.

Может быть, это не гнездовья, а муравейники?! Да нет! Скорее всего, «муравьи» выполняют какую-то подсобную функцию. Оолла не могла допустить мысли, что нечто бескрылое способно создать ментальность столь высокой энергии.

«А паук в подземелье? — вспомнилось сразу. — Но ведь паук выполнял разумные действия по мысленному приказу Белого Пришельца!..

Не из этого ли, кстати, мира Он пришел?.. Может, поэтому она и оказалась здесь?..»

Однако чем ниже спускалась Оолла, тем зов, хотя и становился громче, все больше терялся в постороннем ментальном шуме, который, быть может, складывался из тысяч других зовов, обращенных не к ней… Так подумалось Оолле. Но к кому тогда они обращены?

Вообще-то, зов всегда — мольба о помощи. Даже, когда он от радости — в этом случае зовут помочь разделить эту радость, непосильную для одного… Но может ли знать молящий, кого в действительности достигает его зов?..

Оолле казалось, что зов, тревожащий ее, попал к ней не по адресу. Ей нечем помочь обладателям столь мощной, почти сверхъестественно мощной ментальности, в которой она — как перышко на ветру!

И, тем не менее, она продолжала снижаться. Хотя, чем ниже летела Оолла, тем труднее давался ей полет, словно что-то мешало. Будто сам воздух сгущался, превращаясь в жидкость и выталкивая ее обратно. Но Оолла понимала, что дело не в воздухе. Воздух этого мира, вообще мог быть ядовитым для нее. Это не сам мир, а его ментальная копия. И потому сгущалась и выталкивала ее ментальность этого странного мира!

Но ЗОВ!..

Нет, он не терзал ее душу, а словно бы втягивал ее в себя, высасывал тоненькой струйкой одной тоскливой ноты. Но это ощущалось не грабежом, а возвращением к своей подлинной сущности, и потому превратиться в эту тоненькую струйку стремилась вся духовная ипостась Ооллы. Стремилась и не могла — слишком мизерна была пропускная способность информационного канала связи…

И наступил такой момент, когда дальнейшее погружение оказалось невозможным. Оолла зависла над невзрачным серым гнездовьем, цвет которого напоминал ей скалы вокруг ее собственного гнезда. Она чувствовала, что цель ее — там! За одним из этих отверстий, закрытых прозрачными пластинками хрусталя. Оолла вглядывалась в их темноту, изредка искрящуюся солнечными бликами, пытаясь угадать — за которым именно скрывается зовущий ее?

И в какой-то момент ей показалось, что она узнала! Сердце как-то странно сжалось и затрепетало… Оолла сосредоточилась и не спускала глаз с угаданного отверстия, паря по кругу совсем небольшого радиуса. И ей показалось, будто это отверстие само начало приближаться к ней — оно надвигалось на нее, заполняя собой весь окоем.

За прозрачной пластинкой мелькнула тень, потом проступил странный силуэт, и Оолла увидела широко распахнутые навстречу ей глаза! Они показались противоестественно громадными, как будто она снижалась к двум горным озерам, отделенным друг от друга гладкой скалой клюва… Нет, это было совсем (!) не похоже на клюв!.. И вот озера заполняют собой весь окоем. Оолла видит, как их небесная синева, уходя в бездонную глубь, темнеет, сгущаясь в черноту ночи, в которой мерцают искорки звезд… Искорки растут, отрываются от черноты, стремительно всплывают к поверхности озер и медленно движутся по озерной глади к берегам. От этого так грустно, что… хочется уйти с головой на дно этих озер. Однако Оолла не перестает ощущать незримую границу, удерживающую ее на прежней высоте. Видит ли она на самом деле эти глаза?! И видят ли ее ОНИ?!

Оолле показалось, что в какой-то миг в них появилось внутреннее свечение, лучи которого устремились к ней, к Оолле!..

И в этот момент наступила темнота…

…Оолла не знала, как долго она пробыла в бессознательном состоянии. Это была ментальная пауза, нередкая после глубокого психического погружения.

Когда Оолла открыла глаза, по-прежнему была ночь, хотя луна уже скрылась за дальними вершинами, а созвездия проделали большую часть своего ночного пути по небосводу. Оолла все еще укрывала Белого Пришельца своими крыльями, и ощущение тепла, исходившее от Его тела мягкими волнами, успокаивало ее встревоженную психику…

Что это было?..

Неужели она сама сумела достичь таких глубин психики?.. Оолла прислушалась. Белый Пришелец спал, а Его организм всеми силами боролся за жизнь и здоровье. Оолла несколько раз напрягла и расслабила мышцы, чтобы стряхнуть с тела долгое оцепенение, но позы не изменила, чтобы не потревожить Его сон. Потом она спрятала голову под крыло и спокойно уснула…

Ощутив перьями первое прикосновение утреннего ветра, Оолла вынырнула из тихой глубины сна и первым делом с тревогой настроилась на ощущение Его тела. И то, что она почувствовала, заставило ее стряхнуть с себя остатки сна и высунуть голову из-под крыла: излучение, исходившее от Его тела, было излучением здоровья! А ведь вечером Он был еле жив. Оолла старалась тогда не думать о вероятности страшного исхода, чтобы случайно не воздействовать на Его психику, которой была необходима абсолютная уверенность в победе. Но теперь-то можно было признаться себе, что опасность была очень велика… И что же?.. Наутро — полное здоровье?.. Да такого просто быть не может!

Почувствовав ее пробуждение, Белый Пришелец напрягся и убрал свою голову с ее груди, где она доселе блаженно покоилась. Он выпрямился и посмотрел ей в глаза. Ее душу буквально захлестнула волна Его благодарности и чего-то еще, очень хорошего и доброго.

— Ты мне показывал свой мир? — спросила Оолла.

— Ты была ТАМ? — похоже, Он был искренне удивлен.

Оолла кивнула и показала Ему все, что ощутила ТАМ.

— Это было очень опасно, — покачал головой Белый Пришелец, запоздало испугавшись. — Это не рассчитано на твою психику! Ты могла погибнуть!..

— Не могла, — уверенно возразила Оолла, — ведь я знала, что нужна тебе…

— Ну, ладно — я карабкался к жизни, но ты-то как там оказалась?! — не мог Он успокоиться.

— Ты же сам сказал, что один бы не выжил… — напомнила она. — Мы были ТАМ вдвоем… Только почему я не видела тебя?

— Видела, — улыбнулся Он глазами, — все, что ты видела, был я.

— И зов?! — встрепенулась Оолла. — И зов, который я слышала, был твоим?..

Белый Пришелец долго и внимательно смотрел на нее, словно пытаясь понять, способна ли она осознать то, что Он скажет.

— И да, и нет, — наконец, произнес Он, будто прислушиваясь к самому себе. — Это и я звал… И звали меня…

— Но мне казалось, что зовут меня! — Оолла ясно помнила свои ощущения.

— Иначе и быть не могло — ведь мы были вместе… Ох, как опасно терять самоконтроль! Но я же был в бреду!

— Наверное, ты прав, — вздохнула Оолла, — я не способна понять всей сути того, что произошло. Но скажи мне: это был мир, из которого ты пришел?..

— Ты явно слишком скромно оцениваешь свои интеллектуальные возможности… — признал Белый Пришелец. — Это была часть того, что осталось во мне от моего мира…

— Значит, я правильно почувствовала тебя… Но глаза?.. Чьи ТАМ были глаза?.. Это ты смотрел на меня?

— Нет, — ответил Белый Пришелец, — Мать Мира…

Оолла стала много времени проводить в Его гнезде. Во-первых, она доставляла Ему пищу, и Он вынужден был смириться с этим, ибо должен был жить, чтобы жил этот мир. Во-вторых, ей нравилось быть рядом с Ним, хотя для мягкокрылов это было ненормально при их-то способности к ментальному общению на расстоянии. Конечно, Оолла всегда была готова к духовному слиянию с Белым Пришельцем, и радовалась, когда это случалось. Но, пожалуй, не меньше ей нравилось просто смотреть на Него. Как Он задумывается о чем-то своем, отключаясь от всего мира и застывая, подобно каменному изваянию… Или как Он довольно ловко прыгает с камня на камень по своему гнезду, пытаясь балансировать культями. У Него это получалось не жалко и не смешно, но все равно Оолла про себя горевала о потере Его прекрасных белых крыльев, наверное, не меньше, чем горевала бы о потере своих… А еще ей нравилось разговаривать с Ним. Не обмениваться информацией через ментальные каналы, как обычно, а произносить слова, чего мягкокрылы не любили, хотя и умели, но использовали лишь тогда, когда не хотели или не могли использовать прямые ментальные связи. Такое случалось… Ей нравилось звучание Его низкого голоса, но доставляло удовольствие не только то, как Он говорит, но и что Он говорит. В Его словах всегда чувствовались Уверенность и Знание. Особенно Оолла старалась понять и потому часто расспрашивала Его о том, как ее сородичам удалось выжить в подземелье. Она до сих пор представить не могла, как можно жить под землей. А когда делала попытки представить себя на месте побывавших в рабстве сородичей, живших рядом с пауком глубоко под землей, ее сознание просто-напросто отключалось, погружаясь в полное безмыслие. Нет, она бы там не смогла жить, а сразу бы умерла!..

Правда, они там и не жили в полном смысле этого слова. Во всяком случае, только Он все помнил и мог все рассказать. У остальных же обнаружился полный провал в памяти, соответствующий отрезку времени с момента потери своих крыльев и до момента обретения искусственных. Пожалуй, это было даже к лучшему, но если бы Он не страдал и не помнил всего, то они навсегда бы остались в том страшном подземелье и сгнили в его мрачных глубинах, а на смену им пришли бы другие, ничего не подозревающие мягкокрылы. Разве это было бы хорошо?.. Но неужели обязательно кто-то должен страдать, чтобы избавить от страданий других?..

Оолле это казалось несправедливым, но в то же время она понимала, что и радости, и страдания — всего лишь реакции живого существа на воздействие окружающего мира. И для того, чтобы выбрать правильное поведение в этом мире, реакции должны соответствовать реальности. Как бы болезненно это ни было. Но что значит — соответствовать реальности? Разве не естественно для живого существа стремление избежать боли? И в условиях, когда невозможно воздействовать на источник ее, не разумно ли влиять на восприятие, то есть на психику живого существа?

Как-то она задала Ему эти вопросы. Он ответил:

— Если цель — на какое-то время укрыться от боли, пожалуй, это эффективно, но вряд ли разумно, потому что источник боли продолжает действовать. Если же цель — сохранить свою сущность, познавая ее, то единственно разумное поведение — это ликвидировать причину боли.

Это было так элементарно и очевидно, что Оолла удивилась, как ей самой это не пришло в голову? Не потому ли, что она, подобно другим мягкокрылам, предпочитала медитативное саморастворение сосредоточенному логическому размышлению?.. Но разве одно исключает другое? Наблюдая за Белым Пришельцем, Оолла увидела, что вовсе не исключает… Так не выбрали ли мягкокрылы ложный путь? И не пора ли, пока не поздно, изменить его?..

Общаясь с Белым Пришельцем, она, наверное, и пыталась сделать это. А если один мягкокрыл пытается что-то сделать, значит, тем же занимается и вся Стая…

Однажды, находясь на охоте, Оолла ясно ощутила, что к Его гнезду кто-то приближается… Она прислушалась к ментальному пространству и чуть не оцепенела от ужаса — приближался кто-то чужой!

«Где же охранные отряды?! — возмутилась Оолла, отыскивая их след в ментальном пространстве. — Как они могли допустить чужака так близко к беззащитному мягкокрылу?!»

Оолла, забыв об охоте, ринулась к гнезду Белого Пришельца так, что разреженный горный воздух загустел вокруг нее. И вдруг она словно наткнулась на стену!.. Белый Пришелец запрещал ей приближаться к гнезду! Это Он отослал охранные отряды. Опасности нет. Это важная встреча, и она должна произойти с глазу на глаз.

Как же нет опасности? — не верилось Оолле. Она была уже достаточно близко, чтобы вполне четко ощутить ментальность твердокрыла, каковую она успела изучить достаточно хорошо. Сейчас эта ментальность ощущалась Ооллой как слабый огонек, трепещущий на промозглом ветру во мраке. Он то совсем угасал, то вспыхивал с новой силой и яркостью, словно не желая сдаваться. И Белый Пришелец был прав — в нем не ощущалось враждебности, а только лишь жажда жизни и, может быть, понимания…

Странное дело — раньше Оолле не удавалось так подробно расшифровывать ментальность твердокрылов!.. Но не жажда ли жизни служит неиссякаемым источником агрессивности?.. Если этот твердокрыл испугается, увидев Белого Пришельца, а потом обнаружит, что у него нет крыльев и, значит, Он — бывший раб твердокрылов, которых они привыкли убивать, не задумываясь, — что будет тогда?!

— Ничего страшного, — спокойно ответил ей издалека Белый Пришелец. — У меня с этим экземпляром особые отношения… Мы почти родственники…

И Оолла поняла, что имеет в виду Белый Пришелец — это именно тот твердокрыл, который лишил Его крыльев! Но почему Он так спокоен? На какую силу надеется, ожидая встречи со своим убийцей?.. Оолла на мгновение представила Его белые крылья, и в ней ярко вспыхнуло чувство мести. Но… Он не позволил ей приближаться к гнезду!.. Может быть, именно поэтому?.. А потом и вовсе перекрыл все информационные каналы, сохранив лишь запрещающий, который и свидетельствовал о том, что Он еще жив.

Оолла в тревоге парила в отдалении от Его гнезда. Она поднялась на такую высоту, откуда ничто не мешало ей видеть гнездо. Но расстояние было все же слишком велико, и Оолла не могла разобрать подробностей происходящего. Единственное, что ей удалось разглядеть, это то, как маленькая черная точка медленно ползет по белому полю ледника, приближаясь к Его гнезду.

А в гнезде, неподалеку от скал, торчащих над краем ледника, на их черно-сером фоне видится неподвижно застывшее белое пятно. Это Он!.. Ждет… Но почему Он отключился? У каждого есть право на тайну, но ведь она — не чужая… До сих пор ей так казалось. Теперь приходится усомниться в этом.

«Но, может быть, Он бережет не свою тайну? — мелькнула догадка. Возможно, Он бережет тайну этого твердокрыла и его стаи, так пострадавшей из-за ее, Ооллы, идеи?.. Кто знает, не возникнет ли у кого из мягкокрылов стремления уничтожить твердокрылов окончательно, чтобы никогда больше не могла нависнуть над Стаей угроза их коварного нападения? Ведь когда они отойдут от потрясения и снова начнут размножаться и строить гнездовья, им опять понадобятся рабы!.. И тогда Стае могут пригодиться знания, полученные от этого твердокрыла…»

Да, Белый Пришелец прервал ментальный контакт со Стаей и не станет ретранслятором сведений, полученных им от твердокрыла… Но Он не учел, что и Оолла научилась ментальному контакту с твердокрылами. Раньше она ощущала лишь общий цветовой фон, но сейчас почему-то на этот фон накладывались и вполне отчетливые образы, которые легко расшифровывались. Во всяком случае, она ощутила крайнее эмоциональное и физическое напряжение карабкающегося к вершине твердокрыла, его страдание и жажду выяснить причины беды, обрушившейся на его Стаю… Но почему он стремится именно к этой вершине? Почему он надеется именно там найти объяснение?

Оолла видела лишь один вариант ответа: зов! Этого твердокрыла позвали сюда!

Она вдруг увидела себя внутри переливающегося нежным многоцветьем замкнутого пространства и ощутила себя твердокрылом, слагающим утонченные цветовые композиции. Это было прекрасно!.. Но тут она услышала звон и грохот! Еще! И еще!.. И еще!.. Ментальное пространство полыхало болью, страхом, отчаянием, непониманием, с каждым мгновением становясь все слабее и слабее, потому что уходили в небытие те, кто наполнял его своим светом. Вскоре остались лишь разрозненные мерцающие огоньки… Каждый сам по себе…

«И это сделала я!» — поняла Оолла.

«И это сделали МЫ!» — осознали мягкокрылы. Ведь она не отключалась от Стаи.

А черная точка на снегу то надолго замирала, то вдруг рывком продвигалась вперед, пока не оказалась у самого гнезда Белого Пришельца. И тогда Оолла увидела, что белое пятно в Его гнезде сдвинулось с места навстречу черной точке… Она замкнула свое ментальное пространство.

Ее на эту встречу не звали…

И вот много-много времени спустя с того дня, Оолла услышала Его зов и сразу же откликнулась на него, изменив направление полета. Этот зов не был тревожным, но она ощущала Его нетерпение и тайну, за ним скрывающуюся. Что Он приготовил для нее на этот раз?.. И почему так срочно?.. Оолла уже ясно ощущала в Его гнезде чье-то постороннее присутствие. Даже на таком громадном расстоянии оно ощущалось очень мощно. И очень чуждо. Хотя временами эта пугающая чужая ментальность казалась знакомой.

Уже сильно вечерело, когда Оолла приблизилась к Его гнезду. Или к их гнезду?.. Она не решалась так думать, хотя все свободное время проводила там.

А Его зов не умолкал, и Оолла спешила изо всех сил. Она увидела гнездо, когда на небе появились первые звезды. И в этот момент от гнезда отделилось что-то большое и светящееся…

У Ооллы екнуло сердце — чужой! Он расправился с Ним (о, как Он наивно доверчив!) и теперь направляется к ней!.. Но Его зов не утихал. И этот Светящийся приближался к ней… И только когда он оказался совсем рядом, сквозь ее не умолкающую тревогу, наконец, пробился всплеск восторга и радости, звенящий в Его зове.

Тогда Оолла поняла, что навстречу ей летит Он — Белый Пришелец на новых светящихся крыльях. И ее радость слилась с Его восторгом, которым Он спешил с ней поделиться! Не об этом ли она мечтала?.. Не об этом ли Его желании видеть ее рядом, не тогда, когда ему деваться некуда из-за своей беззащитности, а когда Он вполне может обойтись и без нее… Быть рядом в радости…

Они вместе сделали несколько больших кругов над горами, и лишь тогда она задалась вопросом: а откуда у Него эти крылья? Теперь она вспомнила о чужаке.

Белый Пришелец первым спланировал на своих великолепных светящихся крыльях к гнезду, и Оолла с некоторой опаской опустилась следом.

В гнезде наблюдались явные изменения. Уже подлетая, она заметила, что внутри что-то светится. А когда приземлилась, то вздрогнула и замерла от ужаса — на нее из глубины светящейся паутины красными горящими угольками глаз, как бы отдельно от тела витающими в пространстве, смотрело что-то очень большое и страшное.

И мощный удар чужой ментальности! Он ошеломлял своим напором. Оолла совершенно рефлекторно хотела взмахнуть крыльями и покинуть гнездо, но что-то властное удержало ее.

И она увидела подземелье! И громадную светящуюся паутину, и себя, дрожащую перед паутиной, отступающую во мрак и падающую без чувств на камни. От паутины отделяется ЭТО страшное и черное с красными горящими глазами и нависает над ней. Она, сейчас уже, хочет закричать от ужаса и не может… Чудище протягивает к ней громадные мохнатые лапы и поднимает ее. Она видит, как мерно движутся, не останавливаясь, его страшные жвала… Так близко!.. Чудище прижимает ее к своей мохнатой груди и быстро ныряет в темноту подземелья. Впрочем, мрак уже не кажется ей таким кромешным. Она различает белоснежные хрустальные своды пешеры. И еще она видит свое тело, безвольно расслабленное в его лапах. Она по-прежнему без сознания…

Но вот они у выхода из подземелья, и чудище аккуратно опускает ее на камни. Само же быстро исчезает. Оолла ощущает прикосновение свежего прохладного ветра, открывает глаза и видит… звезды. И еще два красных огонька среди них…

Блаженство безопасности снисходит на ее издерганную тревогами душу. И Оолла понимает, что ее мир обогатился еще одним существом, зов которого она способна услышать. Даже, пожалуй, будет рада услышать…

И еще она вдруг ощутила, сколь странен и таинствен ее мир, который прежде казался ей простым, понятным и уютным, как гнездо. Мир, все ментальное пространство которого заполнено многоголосым ЗОВОМ, еще не понятным ей…

Кто же тогда она в этом мире? Та, которая слышит?..